Сезон

— Ко-ля-я! Иди ко мне-е-е!

Динозавр даже присел от неожиданности. В следующий миг кровь его вскипела, он выругался во всю силу голоса, подхватил штык-лопату с короткой ручкой, бросился к забитой рассечке, откинул распоротый вентиляционный рукав, которым были обиты доски, преграждавшие ход.

Одной доски не было. Ясно, кто-то недавно залез, вот и четкий след сапога.

— Ну, Шнапс… Хана тебе! — Динозавр включил садившуюся, плохо подзаряженную лампу на каске, пригибаясь, полез в сырую затхлую выработку. Услышал впереди приглушенный топот, зарычал во тьму:

— Морда лысая, тут тебя и похороню…

Он дошел по рассечке до стояков крепления разлома. Тусклый свет аккумулятора выхватил из тьмы круглые печальные глаза, физиономию с длинным шульцовским носом при богатых кудрях, из них торчали витые рога…

Динозавр с воплем подпрыгнул на месте, стукнулся каской о кровлю, с рыком ринулся к камере, дюжим плечом вышиб обшивку, прыгнул через насос прямо в покачивающуюся на весу бадью. Слышал, как «оно» ехидно так пролепетало вслед:

— Коля! Кайда барасын бе-бе-е! (Куда поше-е-л? Каз.) Бадья вдруг полетела вверх. Динозавр кричал и подгребал воздух лопатой, шурфовой кран выносил его к спасительному квадрату голубого неба.

Хасан сидел в кэша и клевал носом. Было уже жарко, но не настолько, чтобы не подремать в кабине пока напарник настраивается на отгрузку породы. Вдруг трос так резко дернул стрелу кэша, что кран тряхнуло. С дремоты и от неожиданности Хасан включил лебедку на подъем, а когда спохватился, ожидая ряда коротких сигналов — код, означающий возмущение, ревун три раза невнятно рявкнул, подтверждая «подъем». К тому же проходчик почувствовал, что бадья поднимается с грузом.

Хасан отключил пускатель «подъема» даже раньше обычного, увидев высунувшуюся из сруба оскаленную физиономию Динозавра. Но вопреки законам физики и электротехники бадья поднималась вверх. Хасан щелкал отказавшим переключателем, Динозавр взмывал к самому концу стрелы.

Хасан судорожно дернулся под сиденье, к общему рубильнику крана, в предчувствии беды глаза его открывались все шире. Бадья поднялась под самый блок на конце стрелы. Динозавр ловко увернулся от ее удара, но никчемную штык-лопату из рук не выпустил. Автоматика отключения лебедки не сработала. Стрела стала задираться в небо. Динозавр заревел тяжелым басом, шурфовой кран, как катапульта, швырнул его через кабину и замер, обесточенный.

Тем, кто видел все снизу, показалось, что проходчик разделился в воздухе на три части: лопата и прорезиненные штаны разлетелись в стороны от набравшего скорость тела. Динозавр же, описал дугу в воздухе, пропахал животом по бархану, боднул головой в каске дощатую стену уборной. Домик накренился, замер, как бы в раздумье, и упал набок, обнажив срамное отверстие. Хасан бежал к товарищу, его рондолевые челюсти стучали, как ножницы в руках парикмахера.

Лаптев с запозданием отключил общий рубильник участка, и все затихло. В. жуткой тишине на краю зловонной ямы Динозавр поднял голову и с удивлением пробасил:

— Коля! Кайда барасын бе-е-е?

Вечером варили баранину. Он с поцарапанным лицом косился на казан.

— Не могли сказать, да?

— Ты чем слушал? — нахально напирал Шульц. — Я еще утром при тебе рассказывал, как мы с Интеллигентом вытаскивали барана из солончака.

— Откуда мог знать, что у вас хватит ума спрятать его в рассечке?

Скреперную лебедку включаю, слышу: «Коля!». Ты бы от такого тоже, наверно, штаны оставил?

— Ладно, не ной, все обошлось, кости целы! Тебе, как герою дня, дадим голову разбирать.

— Динозавр теперь на всю жизнь калека: как барана увидит, так понос!

А-га-га-га!

— Век бы их не ел, — пробурчал проходчик, но миску с вареной бараньей головой принял. Внимательно рассматривая добродушный оскал черепа, задумался, не замечая, что все притихли и смотрят на него.

Шульц из-за спин, сложив ладони рупором, завыл загробным голосом:

— Коля-я!

Динозавру вдруг показалось, что в мутных вареных глазах вспыхнули лукавые огоньки, а белые губы дрогнули в насмешке.

Паша вошел в тамбур вагончика, пинком отправил под калорифер грязный сапог, валявшийся на пути, толкнул дверь в бытовку. Игорь лежал на лавке, курил и сплевывал в угол, под горячую еще электроплитку с чайником. С потолка черной тучей сорвались жирные мухи. Паша ополоснул кружку чаем, налил.

— Куришь? Раньше не замечал, — спросил проходчика.

— Покуривал, — угрюмо пробубнил Игорь. — Пыль комом стоит в горле, с сигаретой легче откашливается.

— Где остальные?

— Эстакаду делают… А я бурить. Минут пятнадцать вентилятор пусть еще поработает. Газа много.

Паша с кружкой, распугивая мух, по-хозяйски прошелся взад-вперед: от стола к двери, открыл холодильник. В лицо пахнуло сыростью и плесенью. В холодильнике валялись позеленевшие сухари, какая-то бумага, стыла кастрюля с водой. Дверка морозильника уже не закрывалась: один шарнир был выдран.

— Э-э-х! — закрыл заляпанную грязью дверцу. — Стараешься для вас…

Еле выбил весной, совсем новый. Этого мне не понять, — он сел на лавку напротив Игоря. — Ведь все ваше, почему относитесь, как к чужому?

— Фактор временности, — не отрывая глаз от невидимой точки, ответил Игорь.

— При чем тут?.. — поморщился Паша. — Элементарная человечность, воспитание…

— Грош цена твоему воспитанию, — все так же монотонно, как сквозь дремоту, проговорил проходчик. — Хоть сотню воспитателей найми — пусть доказывают, что это и чье это… Я-то знаю! Каждую минуту может подойти машина, и холодильник заберут. — Игорь скользнул рассеянным взглядом по Пашиному лицу: — У Отана Берибаевича холодильник сломается, он прикажет и заберут… Кто может гарантировать, что на следующий сезон нам этот же достанется?.. — Проходчик сел, щелчком загнал окурок в урну, потянулся и начал одеваться.

Натягивая сапоги, хохотнул:

— К тому же, уход за холодильником нужен, значит, время. А до конца сезона проработает. Создай условия, чтобы плохие и хорошие, воспитанные и не очень твой холодильник в чистоте содержали, и не будет проблем.

— Болтун, как все гуманитарии! — буркнул Павел.

Проходчик натянул гремящую от сухости забахромившуюся по швам робу, проверил лампу, подвязал аккумулятор на пояс и вышел. Умолк шум вентилятора, только слышно было, как стучит топор на эстакаде да время от времени повизгивает пила. Потом четыре раза подряд рявкнул сигнал. Через некоторое время затарахтел компрессор.

«Неужели все это нужно мне одному?» — думал Паша, вспоминая равнодушный, мутный взгляд Игоря.

Он бурил долго. Паша успел обежать несколько буровых, но, так и не нашел насос, в отчаянии заглянул на свалку. Побродив среди ржавеющих механизмов, отыскал, что надо. Сходил в реммастерскую, взял несколько гаечных ключей: ведь по какой-то причине выбросили этот насос?! Разобрал.

Почти все было в порядке, лишь заржавели клапана.

Когда Паша вернулся на участок, Игорь сбрасывал мокрую робу в коричневых пятнах шлама. Шульц, в опилках, вылез из кэша, хотя взрывчатку начальник участка выписывал на него. Первым Пашиным порывом было спросить, почему взрывные работы делал Игорь, ведь у него нет допуска? За такое нарушение в лучшем случае лишают удостоверения взрывника. И тут глухо сработал под землей первый взорвавшийся шпур.

«Как ни пресекай нарушения, — думал Паша, — они все равно будут, потому что существуют условия. Шульц по пятому разряду получает не на много больше Игоря с четвертым, а у них общий котел. Разумеется, он не видит смысла лезть в обуренный другим проходчиком забой, заряжать его, если лазание по лестницам отнимает больше времени и сил, чем сама зарядка. Никчемная работа ради параграфа инструкции противоречит здравому смыслу. А здравый смысл — это уже условие».

— Ты не сильно рискуешь, Интеллигент! А подловят Шульца — дорого ему обойдется твоя учеба на взрывника! — пригрозил проходчику.

— Понимаю! — согласился Игорь. — С нами по-другому нельзя! Больше не буду, только не наказывай Шульца. Я его упросил.

В раздевалке остро пахло портянками, пересохшей пропотевшей одеждой. Игорь сидел, безвольно согнув спину, не спешил раздеваться.

Мимо протиснулся Лаптев, посмотрел, сколько воды в банных бочках, опять вышел, закричал Шульцу, чтобы тот открыл кран на цистерне.

— Помнишь, говорил, если назрели какие реформы, их решат без нас, — мягче заговорил Паша, подсев к Игорю. Тот равнодушно пожал плечами и стал стягивать с себя грязную резину. — В какую сторону — вот, в чем вопрос!

Бурильщики говорят, еще в прошлом году столовая поселка считалась лучшей в управлении. Когда-то и сам Отан Берибаевич стоял в очереди.

Условно, конечно, — рабочие хоть со злыми шутками, но пропускали его вперед, если спешил, а спешил он всегда. Повара, зная, что у начальника больной желудок, оставляли для него что получше. Потом он перестал ходить в столовую: повара носили ему обед в комнату. В этом году он занял несколько комнат, отделал их импортными обоями, кафелем.

И сейчас в столовой у него отдельный стол, за который никто не сядет.

Здесь его обслужат, как в ресторане. И готовят ему отдельно, и посуда у него отдельная, и банщик никого не пустит в баню, пока не попарится шеф.

Главный геолог пишет ему диссертацию, повара сплошь воры. Часто в столовой одни рыбные консервы. А у заместителя по хозяйственной части — изгнанного из органов милиции — физиономия сытая и угодливая.

— А в НИИ было по-другому? — устало спросил Игорь.

— По крайней мере, не так откровенно.

— Катимся куда-то. Все это видят и ничего не могут сделать. Нам-то что? Нам даже хорошо! Еду привозят на место. Перебирайся на шурфы…

Хотя, нет, не надо! — скривился и бросил на Павла плутоватый взгляд. — И не говори нашим, что я тебе советовал.

Сгладились суровые морщины пустыни. Осень. То на холодном ветру приходится бежать из бытовки к шурфу в прорезиненной робе, то так пригреет, что все живое опять лезет в благодатную тень. По ночам уже реже выскакивали на свет прожектора фаланги. Схватят цепкими лапками мельтешащую бабочку и исчезнут. Чище становится синева неба, отчетливей видна цепь гор на горизонте.

По-прежнему спит пустыня, но сон ее стал спокойней. У нее нет осени с мягкой печалью красок, только сон: то знойный, то студеный или тревожный. И меняется она под небом, как лицо спящего человека. Так века и тысячелетия, если бы не одна вспышка: долгожданная и всегда неожиданная, как рухнувший свод выработки, как капсюль, взорвавшийся под коронкой бура, как сама неожиданность. Весна!

Но весна не скоро. Э-э-х! Только в следующем году!

Они встретились утром на вокзале станции. Звено Лаптева выгружалось из поезда, а Хвостов со своими проходчиками уже сидел на крыльце вокзала. Славка клевал носом, несмотря на раннее время, его тусклые глаза плавали, как яичный желток на блюдечке. Лаптев увидел пятерых — значит, на шурфе никого не оставили, — и недоброе предчувствие покривило его улыбку.

— Опять что-то случилось?

Хвостов мотнул головой.

— Все в порядке: сработали, как вы, копейка в копейку ваши метры настреляли.

— Тогда должно быть в запасе около двадцати погонных метров?

— На кого шурф бросили? Зальет ведь…

— Касым сидит, воду качает.

— Мы тут прикидывали, — звеньевой кивнул в сторону Славки, и тот, моргнув с таким усилием, что мотнулась голова, вытаращил глаза на Хвостова. Зачем лишний месяц сидеть в пустыне? Запас есть, если вы опять сработаете, как в прошлом месяце, да мы приедем — выложимся… А? Как долбанем двойной подряд. Заначка-то есть?!

— Хорошо бы! — замялся бригадир.

Динозавр замахал руками, заревел во всю мощь луженой глотки:

— Чем здесь плохо? Приехал на поезде — тебя вахтовка ждет. Накормят.

Мало вы в геологии работали: когда на подножном корме, да неделями домой добираешься… А деньги… Их больше своего не получишь — хоть ты десять планов дай: разве начальству орден добудешь. Уж я-то знаю!

— Ты все знаешь… Письмо в газету написал? Как там динозавры?

— Эх, — обиженно отвернулся проходчик. — Мало вы в геологии работали.

Бригадир настроился дать два плана, но работать не давали. Две смены на шурфах собирали щепки, наводили красоту на час.

«Пятилетку в четыре года!» — виртуозно матерясь, Мишка Лаптев сам подкрасил этот лозунг засохшими белилами.

Главный инженер привез со станции ящик водки, ждали комиссию.

Прилетел самолет с начальством, и поселок затих. На шурфах в который раз подметали территорию. Паша исчез, как в песок зарылся.

— Этот далеко не пойдет, — баламутил всех Хасан. — Вон, Ванька — главный инженер, из помбуров, всего-то на третьем заочном курсе учится, но уже большой начальник, потому что умеет хвостом крутить. Ишь, водочки для начальства привез. А Паша так и застрянет в участковых. Может и в проходчики перейти.

— Языка у него нет, — поддакивал бригадир. У главного-то во! — показывал вытянутую руку, ладонью другой хлопал по плечу. — Как пощекочет Отану Берибаевичу под ягодицами — тому приятно. А Паша что?!

Приехала на шурфы комиссия. Главный бегал к бочке с питьевой водой, все не мог напиться. Поусердствовал вчера в гостеприимстве!

Начальство ходило возле шурфов, как на диво, смотрело на шурфовые краны и вагонетки.

— Подходите, ребята, ближе, разговор есть, — махал руками один. Мы, собственно, не с проверкой.

Шульц выразительно повел носом в сторону мастера и пошевелил губами без звука. Касым понял его и виновато пожал плечами: кто мог знать, зачем их черт несет. Напрасно подметали и укладывали бревна приятными для глаз, неудобными для дела кучами.

Приезжий начальник заговорил, равнодушно глядя поверх голов:

— Ваша бригада зарекомендовала себя опытным, слаженным коллективом, способным решать трудные производственные задачи. Нам не хотелось бы терять вас, но зимой подземных работ в экспедиции не будет.

Если кто пожелает — мы дадим временное направление на рудники, где всегда нужны люди. Или поработайте зиму на поверхности, в экспедиции.

Вам и переждать-то нужно всего четыре месяца, а весной начнутся большие работы: будут шурфы и штольни. Администрация постарается пойти вам навстречу, чтобы сохранить бригаду.

Экспедиционный начальник на миг оживился, глаза с любопытством пробежали по застывшим лицам проходчиков:

— Говорят, собираетесь дать два плана в месяц?

Кто замялся, кто стал прикуривать сигарету. Лаптев за всех как-то неловко пробормотал:

— Так оно, конечно, когда люди сработались — другое дело, а то ведь сначала что было? — он попытался усмехнуться, но недоверчиво зыркнув по толпе, отступил ближе к своим.

В эту ночь замерзли все лужи возле шурфа. Динозавр на что не восприимчив к перепадам температуры, но и он разыскал драные ватные штаны, с треском напялил их на свои мощные ляжки. В ту ночь роба на Хасане схватилась коркой льда, пока он бежал от шурфа к вагончику. И долго еще проходчик сидел у калорифера, стучал рондолевыми коронками, считал взрывы заряженных шпуров.

Накричавшись до хрипоты днем, вечером Лаптев прикидывал пройденные метры выработок, пересчитывал оставшиеся дни, довольный собой и бригадой, ухмылялся:

— В плане! Если без сбоев — вытянем. Но… — опять срывался: — Пахать надо! А ты сегодня вагонетку уронил. Полчаса потеряли.

Удачно шла смена. Нереальный скоростной подряд выполнялся, сомневаться в этом уже не приходилось. Но мало ли что может случиться за оставшуюся неделю? На всякий случай шумел Лаптев, поторапливал.

Все ждали аванс. Второй раз кассирша собиралась ехать в банк районного центра, а молодой техник-геолог, сердито прихлебывая горячий чай в вагончике проходчиков и клялся, что сопровождает ее в последний раз.

— Мне зачем это надо? — спрашивал сам себя, и глаза его поблескивали холодком. — Когда-нибудь не сдержусь, врежу директору банка по лбу наганом.

Деньги геологическая партия получала довольно четко. Каждый раз, подвесив на пояс револьвер, кассира — молодую женщину — сопровождал техник с поверхности, а шофер клал под сиденье двустволку. И всякий раз они везли директору банка то дефицитную краску, то кафель, то мясо. Их пропускали, не заглядывая в тяжелый мешок, знали в лицо. В кабинете директор играл в шахматы с бухгалтером какого-то колхоза, тот, не оборачиваясь к вошедшим, заискивающе шутил.

Кассирша засомневалась: подсунуть чек на подпись или подождать, когда закончится игра. Техник грубо швырнул мешок в угол, звякнули банки с тушенкой, но на вошедших не обращали внимания. Тогда Техник скрипнул зубами, сдвинул на бок кобуру, сбившуюся в пах, взглянул на кассира и плюхнулся на ближайший стул. Несколько минут ожидания показались ему вечностью, пот выступил на лбу.

Наконец бухгалтер с жирным затылком расшаркался, проиграв на шахматной доске, двумя руками стал трясти директорскую руку. Кассир придвинулась к столу, поздоровалась, пожирая директора огромными и восторженными голубыми глазами. Тот, не ответив, уткнулся в бумаги и проворчал с преувеличенным акцентом:

— Нэт, деньги!

— Тушенку ему не надо, — возмущался техник в вагончике проходчиков.

— Он Галку хочет. Так мне и заявил, падла, и я ничего не ответил: развернулся, ушел и мешок оставил. Нет бы по морде, по морде… Наганом бы, — садистски оскалился. — Много не дали бы.

Кто-то натянуто хихикнул:

— А кассирша что?

Кто-то приглушенно выругался.

Техник пожал плечами.

— Отан Берибаевич собрался сам ехать в банк. На кассиршу орет, что, у нее вся работа два раза в месяц деньги выдавать?

Про волка речь, а он навстреч. Газик Отана Берибаевича неожиданно выскочил на территорию подземного участка с той стороны, с которой никто никогда не приезжал на шурфы. Он бодро выскочил из машины, за ним семенил Паша: запуганный, сутулящийся. С похмела, что ли!

— Молодцы, ребята! — стал весело здороваться с проходчиками начальник партии. Вышагивал по площадке, не замечая беспорядка и мусора.

— Буду для вас просить поощрения: первое место в управлении обеспечено.

Он уехал, а Паша остался, угрюмо походил по площадке, поковырял носком сапога породу в отвале, потом долго сидел с Касымом, о чем-то тихо переговариваясь. Решившись, встал, вышел из вагончика и отключил главный рубильник. Участок затих. Из кэша высунулся Игорь. В мокрой темноте внизу ругался, Шульц. Стали подходить проходчики со второго шурфа. Паша стоял, чуть пригнув голову, опустив руки, будто готовился защищаться в неравной драке.

— Плохие новости, ребята! Точно знаю, что наш инженер по технике безопасности получил указ: вывернуться наизнанку, но двадцать процентов премии с вас снять.

Лаптев нервно гоготнул:

— Кувалду ему! Мы теперь почти без нарушений — двойной подряд почти готов!

Фокинские злорадно зашумели:

— Хочешь, сейчас, не отходя, назовем десяток нарушений?

— Хоть два: вместо шплинтов — гвозди, по эстакаде, два пролета без ограждений… Передовички!

Они завистливо грубили, а не злорадствовали, и на их слова никто не обратил внимания.

— Не спорь, Миша, — вздохнул Максимов. — Всегда можно найти недостатки и нарушения, если ставить это целью. Тэбэшнику вникать в наши проблемы не требуется, ему только зафиксировать!

Но, оказалось, что найти повод не так легко. Тэбэшник, озадаченный сверху, даже в шурф спустился, а уж вокруг него ходил весь день.

Проходчики смотрели на него зверем, в разговор не втягивались. Внизу было мрачно и сыро. Все ржавое. К чему придерешься? Запишешь замечание, а за него засмеют?! Инженер по технике безопасности двадцать лет был простым бурильщиком, подземки не нюхал, закончил заочно техникум. Он вылез на поверхность, еще походил вокруг и затаился за барханом, чтобы подсечь, как проходчики катаются на бадье… Тут их и… Х-холодно!

Лаптев решил не отдавать свои кровные двадцать процентов и пошел на принцип со зла — а оно плохой советчик. И потому творились на шурфе дела чудные: тэбэшник глазам не верил. Только отгрузились, проходчик выскочил из кабины кэша и как Баба-Яга завертелся по площадке с метлой, пыль поднялась столбом. Инженер приподнял голову, думал, специально завесу ставят, но нет — огражение на эстакаде ремонтируют… Нет бы ему своей рукой попробовать, приварены ли стояки. Теперь поздно!

Хо-ло-дно! Сомнительная, но спасительная мысль пришла ему от неудобства и ветра, шевелящего песчинки на бархане. Еще в июне по этому шурфу было замечание: не хватало скоб, кузница партии не справлялась с заказом подземщиков и приходилось экономить. Пробивали их на крепи ствола через одну. Нарушение проекта осталось неисправленным. Оно, конечно, по здравому-то смыслу, чего эти скобы пробивать сейчас, когда шурф со дня на день начнут разбирать?! Но нарушение — факт. Песок и ветер делали его все весомей, и тэбэшник, отряхнув пыль с живота, поплелся в поселок, писать рапорт с предложением лишить бригаду двадцати процентов премии за октябрь месяц. Там он то ли отогрелся, то ли стал маяться совестью — решил съездить на шурф среди ночи, проверить, не забил ли Лаптев скобы всем назло. Он может и такое отчудить… А вдруг кто на бадье поедет?!

Щуплый, но верткий и жилистый Хасан шел в ночь на пару с Динозавром. Предыдущая смена под конец работы отпалила забой и Хасану пришлось ждать: гудел вентилятор, проветривался шурф. Динозавр, громко швыркая, пил чай. Хасану не сиделось. Последнее время он был нервный, не иначе как хотел вывесить свою зековскую физиономию на доску Почета, доказывал, что три цикла в сутки — пустяк и точил рондолевские зубы на новый рекорд. Динозавр же начинал впадать в спячку — он знал геологию, происки начальства при повышенной зарплате и принимал это как должное.

В нем что-то уже гасло.

Хасан повертелся в вагончике, поскрипел сухой робой, сунул ноги в огромные не по размеру сапоги и затопал в сторону шурфа. Динозавр сладко задремал и вдруг получил тычок в бок. Над ним склонился Касым.

— Хасан уже полчаса, как в шурфе, и ни слуху, ни духу. Вентилятор как работал, так и работает.

Чтобы Хасан полчаса настраивался на отгрузку — поверить трудно.

Динозавр сорвался с лавки и побежал к шурфу. За ним испуганно семенил сухощавый Касым. Присматривались сверху так и эдак. В камере горел свет, и никого. В зумпфе вода подбиралась к лотку. Бадья! А что это там в воде?

Вроде сапог торчит?!

— Ну, ты как скажешь, — задрожал голос Касыма. — Ой, бай… похоже…

Одним прыжком мастер заскочил в кабину кэша, опустил бадью на уровень сруба шурфа. Динозавр скакнул в нее, стрела дернулась от его веса.

Зумпф был полон воды. Один хасановский сапог сорок седьмого размера при падении проходчика зацепился за скобу и сигналил о помощи. Вблизи уже видно было расшеперившееся в воде тело в зеленой робе. Динозавр вытащил его, склизкого, тяжелого, бросил поперек бревна в лебедочной камере. Изо рта Хасана струей хлынула вода.

Бурильщики говорили потом, что она вышла с опилками и щепками, с десятком, заглоченных скорпионов и фаланг. Динозавр — единственный свидетель, с неделю отрицал этот факт, но потом поверил, будто так оно и было. А после сезона рассказывал об этом, бил себя в грудь, рвал на себе рубаху, и, закрывая глаза, чтобы лучше вспомнить, считать тех выскочивших дохлых фаланг и скорпионов.

Но это потом, а пока… Он помял, потискал тело, втолкнул его в бадью, сам повис на ней и дал сигнал на подъем. Бадья осторожно пошла вверх.

Тэбэшник непростительно опоздал. Когда он явился среди ночи, Хасан лежал в бытовке на лавке и бормотал:

— Лады-лады-ладушки! Час-час-час! Нор-рмально, у, кайф! — открыл глаза и еще раз с воплем изверг из себя остатки грунтовых вод.

— В больницу надо! — с лицемерной скорбью приплясывал вокруг инженер, и железной прочности двадцать процентов, позвякивали в его кармане. Касым обреченно вздыхал: ему, как мастеру, достанется больше всех.

Хотя у Хасана мозги были изрядно затуманены угарным газом и утоплением, но сориентировался он раньше других и на лицемерно-сочувственный вопрос тэбэшника бледнеющему мастеру, сказал, будто приглашал инженера прогуляться:

— Это ж надо так перепить, начальник?! На ногах стою, а кумар не выходит. И все от корейской водки под украинский закусь: Крокодил сало оставил. Воды я сегодня выпил, — задумчиво рассуждал Хасан, — ведра три. А потом — брык с копыт: Кондрат отоварил, а меня давай выворачивать…

Тэбэшник не ожидал такого наглого оборота.

— А это что? — ткнул пальцем в лужу на полу, в которой плавал зумпфовый мусор. — Не из шурфа же ты хлебал воду? Будь мужчиной, признайся честно: не проветрили шурф, мастер не проверил, ты спустился, угорел, упал в воду, нахлебался!

Инженер пытливо уставился на Хасана, а тот, оскалив подернутые окисью челюсти, сложил из корявых пальцев дулю и сунул ему под нос.

— Догадка — не улика, начальник!

Касым облегченно зарозовел.

— Что бочку катишь на всю смену? — зычным голосом зарокотал Динозавр. — С пьяницы сдернешь премию, если Паша с бригадиром разрешат. А то, что он мокрый, так мы его водой полили.

— И даже ноги? — взвизгнул инженер.

— С ног до головы поливали, — подтвердил Динозавр.

— До смены я его не допускал! Проверь по журналу, — напористей заявил мастер, вспомнив, что перед сменой забыл подсунуть проходчикам журнал допуска.

— Да я же так, по-человечески… Что вы сразу в штыки? Я двадцать лет на буровой…

Хасан опять показал коронки:

— Знаем, чего вокруг шурфа крутишься: губу раскатал на нашу премию?! Харя треснет! — И загоготал, захлебываясь кашлем.

— Не треснула! Тэбэшник написал про скобы, пробитые еще в июне.

Казалось бы, какое кому дело до июня, если шурф закрывается? Но рапорт пошел по инстанциям и оформился в кругленькую сумму. Зря проходчики по приказу Лаптева мели площадку, работали с двойной осмотрительностью, укрепляли, чинили то, что шло на слом, бессмыслица — она и есть бессмыслица. Зло и упрямство — плохие советчики.

Прав был Интеллигент, заявив, что недостатки можно найти и в устройстве кувалды.

Замело, завыло, захрипела в своем болезненном сне пустыня. Снег, колючий, как толченое стекло, перемешался с песком, тер и кровянил кожу на лицах. Ни тебе человеческой зимы, ни осени! Ветер, как свихнувшийся художник, выписывал из песка и снега один и тот же узор, камни и железо пытался размять цепкими пальцами, чтобы превратить в пустынные разводы барханов.

Как всегда, в любую погоду в сапогах и штормовке, вдали, в серой мешанине песка и снега, показался Паша. В вагончике не выключался калорифер и было тепло. Порывы ветра доносили вой вентилятора.

Проходчики неторопливо пили чай. Были последние ленивые отпалки. А Паша маячил вдали, прикрывая плечом стынущее ухо.

Лаптев начал выстукивать дробь каблуком резинового сапога, геолог осуждающе уставился на него и Лаптев, забросив ногу на ногу, отвернулся к окну. — …ни в коем случае не соглашайтесь, — монотонно продолжил геолог, как в пустоту. — Это ваши деньги…

Была запланирована выборочная отпалка проб. Он должен указать место, проходчики — шпур к шпуру — обурят кубический метр, расстелют под ним плащ-палатку, отпалят мелкими зарядами. Ювелирная работа, дорогая, выгодная. И вдруг геолог сообщил, что начальник партии решил забрать эти деньги себе. Почему проходчики молчат? Хоть бы ругались — все легче!

— Я знаю, что пробная отпалка оформляется отдельным нарядом. А он хочет, чтобы вы сделали ее как текущую. Потом закроет наряд на своего шофера, деньги заберет… Что молчите? — повысил голос. — Не соглашайтесь бурить, пока не будет наряда на руках.

Хасан плеснул под стол выпаренную заварку из кружки. Динозавр выглянул в окно и неприлично тихо для него сказал:

— Паша идет! Мотается, будто на кочерге.

Хлопнул пустой кружкой по столу Лаптев, все столпились у окна.

Только Интеллигент, полулежа на лавке, молча курил и отхлебывал из кружки терпкий чай.

— Как же с отпалкой? — опять спросил геолог. Снял очки, и лицо его с размытыми, будто заплаканными глазами, стало беспомощным, как гаснущий луч разрядившегося аккумулятора.

Вошел Паша с вздыбившимися серыми волосами и серым лицом в мокрых подтеках, со спрессованным снегом и песком в складках штормовки.

Не здороваясь, вытянул руки над красной спиралью электроплиты.

Проходчики, как лунатики, плавно заняли прежние места, приняли те же позы, в каких слушали геолога.

— Ты что в такую погоду пехом? — криво улыбаясь, спросил Динозавр.

С трудом разлепляя замерзшие губы, Паша проговорил, не отрываясь от плиты: — Плохо дело, ребята!

— Ну, что еще может быть плохо? — взревел бригадир. — Куда хуже?

Опять кто-то на наши деньги пасть разинул?

Паша двумя руками с силой провел по лицу, размазывая песок и пыль, стряхнул ладони над плитой, спираль зашипела.

— В плановом отделе нашли закон — если прямой заработок превышает триста рублей, то все надбавки: полевые, безводные, а они у нас больше ста процентов — снимаются.

Лаптев удивленно присвистнул, и этот свист перекрыл рокот Динозавра:

— А ты что, не знал?.. Я же говорил… Говорил. Думал, нам заплатят, будто мы работаем в ноябре…

— Это что ж выходит? — вскочил Интеллигент. — Что тридцать, что шестьдесят метров за месяц, зарплата одна? Не может быть! — Он плюхнулся на лавку, вытянувшись в струнку, пристально уставился на Пашу.

— Как работать — жолдас, план давай, как деньги получать — все равно пропьешь! — тявкнул из угла Хасан.

Паша крутил головой над раскаленной плитой.

— Я перерыл все справочники — обойти закон невозможно. Закрыть наряд на тридцать метров в счет ноября начальник партии не соглашается. — Он поднял красные, воспаленные глаза. — Получите деньги только за погонные метры, ну и премия, конечно. Грамоты дадут, если хотите.

— Мы в городе этот месяц работали, да? Почему не хотят платить надбавки, которые получает каждая уборщица в поселке?

— Против нашей логики и здравого смысла — закон! — взяв себя в руки, печально изрек Интеллигент.

— Будто закон не для людей придуман?

— Он всегда против нас! — оскалился Хасан.

— Что разорались? — зарокотал Динозавр. — Ведь Отан Берибаевич обещал…

— Ничего он не обещал. А то, что говорил «молодцы» — ни к чему не обязывает. Он за вас премию получит, я — тоже. Вам отдам — ваши деньги!

— В бадье я видел твою премию, — заорал Динозавр. — Куда раньше-то смотрел? Я же предупреждал. Салага… Не знаешь, как наряды закрывают, а туда же… Начальники…

Голос у Паши дрожал, тающий в волосах снег, вместе с песком тек по лицу. Может быть, это были слезы.

— Вот бараны, сами себя по рукам бьют, — шум стал обреченно утихать.

— Еще подряд называется?!

— Я же говорил, — не унимался Динозавр, — за два месяца спокойной работы получили бы вдвое больше. Так нет, расшумелись: рекорд им подавай! — Изобразил на красной роже масленую улыбку рекордсмена с первой полосы газеты и завихлял бедрами. — Сколько раз зарекался бросить геологию, так нет, чуть запахнет весной — вожжа под хвост.

— Моя вина! — шмыгнул носом Паша. — Нужно было сразу о деньгах вести разговор. Недоглядел… Салага… Все правильно. Были бы у меня деньги на сберкнижке — отдал бы. Нет их. Ну, убейте — так мне и надо!

Проходчики притихли, но вот из угла блеснул челюстями Хасан:

— А что, справный, молодой, ряха рязанская, на отвальную замаринуем под шашлык?!

Робко хихикнули несколько прокуренных глоток. Только Игорь с сочувствием посматривал из угла, понимал — рабочие пошумят и успокоятся, а Паше его ошибка, как нож под сердце.

— С этой экономией заработной платы, — тихо выругался геолог, о котором все забыли, — в плановых отделах и бухгалтериях на нас смотрят, как на кровных врагов. Они по копейке с вашего рубля имеют и вполне серьезно возмущаются, что нам дают возможность работать, а мы еще и деньги требуем. — Его не слушали, и он смущенно пробормотал, доводя высказывание до логического конца: — Условия для обдираловки существуют — потому и контингент в этих отделах подбирается соответствующий: нахалы, горлохваты, рвачи!

Паша хрипло вздохнул.

— Начальник партии просил четыре площадки под буровые сделать.

Подумайте! Еще по сотне.

— Бадью ему на рыло! Пусть сам хватает перфоратор и бурит!

— Смотрите, фокинские не откажутся и опять у них зарплата будет больше… И еще начальник партии обещал банкет по окончании сезона.

— Да пошел он… На наши деньги нас угощать… Давай, закрывай шурф, выдернем на-гора технику и по домам.

Паша посидел, свесив голову. Страсти утихали. Он получил свое сполна. Вздохнул, тяжело поднялся, не глядя на рабочих, вышел из вагончика. Ветер с песком и снегом снова начал свою работу: рвал, обдирал, студил.

Молчавший Интеллигент вышел следом, глубже натянул шапку, уткнулся носом в ворот телогрейки, догнал Пашу.

Они вошли в склад, Паша достал откуда-то замусоленный журнал, полистал его, вскинул глаза на сочувственно молчавшего проходчика, криво усмехнулся:

— Он мне целую лекцию прочитал по экономике и социологии.

Говорил: «Что будет, если каждый рабочий станет зарабатывать по тысяче в месяц?» Мол, нарушится какой-то баланс и тем, кто получает по сто пятьдесят — хоть в петлю!

— Демагог! — брезгливо скривился Интеллигент. — Если десять рабочих, у которых впереди безденежная зима, получат за месяц то, что заработали за два, — значит, в Африке слоны передохнут. А то, что сам круглый год получает в три раза больше оклада, в порядке вещей — элита!.. Не расстраивайся, переживем!

Паша поднял на него глаза. Они были еще красны от ветра и песка, но в них уже поблескивали упрямство и злость.

— Думаешь, Максимов получил первый пинок и сломался? — Выкинул в сторону поселка руку со сжатым кулаком в откровенном неприличном жесте:

— Нас бьют, а мы толстеем! — Помолчав, добавил: — И умнеем тоже!

Игорь на какое-то мгновение смутился, но тут же рассмеялся сам над собой: деньги бы не помешали, но ему не было дела до бухгалтерских законов, он здесь временно.

— Гнусная, конечно, история, — сказал, посмеиваясь. — Но, какая иллюстрация к нашим разговорам… Нравишься начальнику — можешь не работать и получать премии, не нравишься — всегда найдется причина не выплатить тебе деньги. Отсюда и полуфеодальные производственные отношения. И так везде, на производстве, в науке…

Паша молчал. Ему было не до споров. Проходчик встал.

— Ладно, Максимов, действительно, все может быть и образуется…

Когда-нибудь.

На фокинском шурфе монотонно выскакивала из ствола заледеневшая бадья с породой. Звенела мокрая руда, ссыпаемая в вагонетку. Бригаде еще долго работать — там только начали проходить последнюю рассечку. На первом шурфе оживление. Интеллигент выдергивал костыли, сбрасывал с эстакады рельсы, бил кувалдой по ограждениям: ломать — не строить!

Динозавр сидел в кэша, двумя руками тянул на себя рычаг тормоза, стальной трос звенел струной: поднимали скреперную лебедку. Главный инженер партии был возле шурфа: тридцатилетний парень в меховой шапке с простым лицом, которое, оторвав взгляд, уже через секунду не можешь восстановить в памяти, присматривал, как бы проходчики не продали шоферам бревна. Они были нужны ему самому.

— Лопнет трос! — бросился к кэша. — Немедленно опусти, говорю, попробуем автокраном поднять… Опусти…

Динозавр, не отпуская рычага, с красным напряженным лицом, выругался:

— Не лезь под руку!

Лебедочный мотор напряженно выл, но медленно потянул вверх почти тонну металла с сорокаметровой глубины. Когда скрейпер лег возле шурфа на породу, обиженный главный инженер снова подбежал к Динозавру.

— Ты, Коля, со мной так не разговаривай. Мог сказать: Иван Александрович, вы не правы, мы уже не раз поднимали лебедку кэшой. Если осторожно, то трос выдержит.

— Так чо вы под руку лезешь?

Разъехались проходчики. Шурфы затопило водой. Шоферы и бурильщики давно выдернули бревна крепи, которые смогли достать сверху.

Над пустыней носились студеные ветры. Песок наметало в щели вагончика, брошенного возле шурфов. Еще недавно здесь жили, спорили люди. А теперь зима. Летит над землей скудный колючий снег, не задерживается: ветер срывает его вместе с песком и уносит в сторону призрачного горного хребта, по направлению южной рассечки, уже давно затопленной грунтовыми водами. Хлопает на ветру ставня пустого вагончика с несколькими драными телогрейками и с парой дырявых сапог.

За окнами кружился и мягко падал снег. Игорь сидел в библиотеке, обложившись книгами. Он пришел, чтобы заняться своим понятным и знакомым верхним палеолитом. Такая возможность появилась. За сезон он заработал втрое больше, чем раньше зарабатывал за год научной работой.

Его жена стала женственней и веселей, теща относилась уважительней, да и сам он чувствовал себя уверенней, не поддавался на унизительные предложения по новой работе.

Из любопытства ему хотелось проверить несколько полузабытых исторических фактов, связанных с местами, где работал летом: Сарыишикатрау. Никто в партии не упоминал древнее название тех мест.

Литература по палеолиту час за часом оставалась лежать на краю стола.

Игорь читал о борьбе династий и племен, о том, что когда-то сдавал на экзаменах и вскоре забывал. Тогда беспокойная и жестокая юность человечества вызывала в нем почти бессознательную брезгливость бессмыслицей страданий и крови. И вот, уже несколько часов он не мог оторваться от этих удивительных книг.

Менялись народы, менялись этнические типы, и каждый новый народ врастал в эту землю. А пустыня, несмотря на кровавые жертвоприношения, оставалась все такой же равнодушной загадкой: не то старухой, не то девочкой. Что обещала? Чем обнадеживала идущих на смерть?

Там зной и холод одинаково люты, почти неземная, по скудности, жизнь. Пропылит тушканчик, изредка проскочит тощий заяц, облепленный клещами, худой, облезлый корсак пробежит по следу обескровленного зайца.

Зато в избытке ползучих гадов, летающих кровососов, клещей. Здесь одна плата за жизнь — кровь!

И удивлялся сам себе Игорь, что сезон в геологии вспоминается даже с ностальгией и его, как свет мотылька, влечет этот гипноз крайностей, свойственный пустыне.

Погруженный в спокойные мысли, он возвращался из библиотеки.

Хотел перейти улицу, на него надвигался москвич, но вместо того, чтобы проскочить, стал притормаживать и остановился.

— Интеллигент?! — Из-за опущенного стекла высунулся Мишка Лаптев в дурацкой меховой шапке. Каска ему больше к лицу.

— Лапоть?! — вслух удивился Игорь и сел в кабину.

Мишка стал рассказывать о знакомых, кто, где и как пристроился на зиму, про Пашу, который в управлении экспедиции на собрании по подведению итогов года устроил большой скандал.

— Концерт! Обозвал всех конторских жуликами. Командуете, говорил, потому что руководить лень. Чтобы руководить — работать надо и думать.

Кулаком по столу стучать проще. Да только прока от этого мало. Что там было! — закатывался от смеха Лаптев. — Я думал, его разорвут, но даже не уволили, сам ушел и устроился на «ящик», в Оборонку, собирает крепкую бригаду бить шурфы. Проверочка там — зашибись! Меня взяли, Динозавра, Хвостова, Славку, Хасана отшили за срок, Китайца — видно, за то, что родился в Харбине и потомок белоэмигрантов. Косой с Фокой мылились, но получили отлуп от Паши. А про тебя он спрашивал, просил нас, если встретим, дать тебе его телефон. Позвони, если надумаешь. В Оборонке — порядок, там на деньги не скупятся…

— С дозиметром в забой? — недоверчиво скривился Игорь.

— Нет! По пашиным намекам — шурфы под ракеты! — Лаптев умолк, прикуривая, исподлобья бросил на Игоря быстрый, испытующий взгляд: — Паша сказал: пока Интеллигент не откажется — будем держать ему место.

Думай и позвони! — Он достал записную книжку, полистал, записал Пашин телефон и они распрощались.

Игорь вернулся домой рассеянным, на вопросы жены ответил что-то невразумительное. Сидел за столом, тупо глядя в тарелку, потом заперся в комнате, в которую будто хлынул прошедший сезон со всеми его крайностями и трудностями. Вставали перед мысленным взором Динозавр, Шульц, Хасан, Хвост, Славка, Димка, бригадир: грубые и нежные, сильные и слабые, отчаянные и робкие — слепленные из крайностей, как сама пустыня.

Вспоминались отдельные их фразы, мимолетные тени, отразившиеся на лицах при каких-то словах. И казалось Игорю, встретился он с ними совсем не случайно, а по какому-то высшему замыслу, неслучаен был в его жизни и Паша. И вдруг, со всей очевидностью для себя, Игорь понял, что при всей их чужеродности по образованию и воспитанию, лучше, надежней и порядочней друзей в его жизни не было и он, втайне, гордится быть среди них почти своим.