Андрей Валентинов Сфера

И вот, сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами.

А Он спал.

От Матфея Святое Благовествование.

Глава 8, стих 24.

29 октября 2002 года. 1.45. A. M.

Не отпускает, не заснешь… Такую музыку нельзя слушать часто, исполнять, наверное, тоже. Запись… Полвека назад, многих уже нет, лишь голоса остались. Но отчего голоса? Может, все они в каком-то ином мире, Великой Вселенной «St. MATTHIEU BWV 244»? Я в ней лишь гость, а они все там, навсегда, навечно.

Не заснешь… Надо ли уходить туда, во Вселенную Сна? Очумелые прогрессивцы предлагали устранить сон. Треть жизни, сколько леса повалить можно! Супер-Оруэлл, Обер-Хаксли: никто не спит, все строят, строят, строят.

Когда засыпаешь, слышишь песню. Такое только со мной или… Все разные, непохожие – люди, миры, Вселенные… Тронуть сон – богоборчество: Он тоже спал. Какой это номер? Choral «Herzliebster Jesu», третий, сразу после Нагорной? Не помню, засыпаю, засыпаю… И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его… Плавать во сне – скверно… Разбудили Его и сказали: Господи! Спаси нас, погибаем! Восьмая глава Матфея. Маловеры, маловеры…

А если даже Матфей не понял Его? А если дела, которые Он вершил во сне, были куда важнее?

1. Мертвый сад (Chor: 9’52)[1]

Собака? Здесь нет никакой собаки!


Темно… Совсем темно, даже забор – тот, что на другой стороне улицы, – не разглядишь. Кажется, штакетник, некрашеный, старый.

Грузовик стоит у самого забора, за ним – темные кроны яблонь (точно знаю – яблонь), острая крыша двухэтажного дома. Там я бывал, но сегодня мне не пройти темной аллеей, не подняться на обложенное красной плиткой крыльцо.

…В тот дом я обычно попадаю иначе – прямо на веранду. Она небольшая, меньше, чем я ее помню. Комнаты… Их должно быть три, но прошлый раз…

Нам не сюда. Нам напротив, где за нашими спинами другой забор – железный, кованая решетка. Нам… Как ее зовут? Имен я почти никогда не знаю, а вот лица порой вижу. Но не сегодня, сегодня слишком темно.

За коваными воротами – тоже сад. Там совсем мрачно, только вдали неярко горит огонек. Обыкновенная лампочка, но все-таки светлее. Там, кажется, дом… Да, там дом, мы у дверей.

Заперто…

Рядом флигель, рядом – летняя кухня, там тоже горит лампочка, совсем маленькая.

Заперто. Не пускают…

Придется уходить. В мертвом саду мы не одни. Опасно! Земля под ногами начинает шевелиться, проваливаться знакомыми ямами – неглубокими, поросшими высохшей травой… Но это не кладбище, тут не должно быть могил! Просто сад, ночной сад, где нам надо переждать ночь, обыкновенный сад, к тому же лето…

Нет, не лето – осень. Поздняя осень, хотя совсем не холодно.

…Как ее зовут? «Здесь», в моем мире, почти не бывает имен. А если и бывают, их не слышно. Кажется, на ней штормовка, на мне тоже…


Палатка? Ну конечно, можно поставить палатку, за деревьями стоят две – маленькие, брезентовые. Вот и место удобное…

Стой!!!

Как же я не заметил? Яма! Могила, я точно знаю!

…Почему могила? Потому что темнеет? Могилы появляются только в темноте. Но ведь это просто сад!

Да, пока – лишь сад, мертвый сад за высокой железной решеткой. Но земля меняется, горбится неровными холмиками. Все-таки кладбище, правда, старое, заброшенное.

Можно уйти – туда, где деревья.

Зачем мы приехали? Добирались на грузовике – помню точно. Мы из города, нам нужно было напротив, где штакетник, но вокруг оказалось слишком темно. К тому же сейчас там тоже кладбище, я знаю, даже вижу отсюда…

Уходим! Если бы нам разрешили переждать ночь возле летней кухни, где сейчас собралась компания! Веселятся, играют на гитаре… Но ведь нас не пускают? Почему? Там безопасно, там не горбится земля, не проседает старыми могилами.

…Оборачиваться нельзя! Нельзя!

Отчего мы снова здесь, на старом кладбище? Ямы стали глубже, земля уходит вниз, вот-вот оттуда, из глубины, проступят черные, сгнившие доски, ноздри забивает тлен.


Как же я не заметил? И она не заметила? Двое все время шли за нами, не отставая, они и сейчас рядом, они – самое страшное, что можно встретить в мертвом саду, они – Смерть!

[……………………………………………]

Да, мы сделали правильно. Все сделали правильно, иначе бы сами погибли!

[……………………………………………]

Трупы надо спрятать. Скорее спрятать! Это нетрудно, у нас есть лопата, яму можно вырыть тут же, у старых могил, никто не заметит. Трупы холодные, очень холодные – и очень тяжелые, запах тления стал сильнее…

Почему я не видел могильный холм? Свежий, насыпали совсем недавно! И памятник – каменный, приземистый.


Скорее! В полночь нас будут искать, в полночь выгуливают собаку.

…Отчего в полночь? Откуда собака? Тут нет никакой собаки!

Надо спешить! Один труп, совсем тяжелый, закопаем неподалеку, рядом с палаткой. Второй отнесем за деревья, где тропинка, именно там нас будут искать. В полночь появится собака, за нами придут.

Собака найдет трупы! Знаю – найдет, для этого ее и приведут!

Глубже, еще глубже. Земля сырая, даже не земля – песок, мокрый грязный песок, в ноздри шибает запах тлена.

Второй труп туда, за кусты. Тяжелый, поднять нельзя, можно только волочь.

…Ее лицо. Жаль, в темноте не увижу лица. Молодая, старая? Отчего мы ехали в грузовике? Мы не были знакомы там, в городе, встретились совсем недавно, нам обоим очень надо в дом под острой крышей.

Совсем темно! В доме, наверное, выключили свет. Скоро полночь, надо успеть, в полночь появится собака.


Рука… Почему рука не желает уходить под землю? Закаменевшая черная рука со скрюченными пальцами? Яма глубокая, копать легко, тут клумба, из серой земли дыбятся засохшие цветы…

Земли! Больше, еще больше, с верхом! Надо засыпать пальцы, они все время лезут вверх. Сейчас рука исчезнет, и все будет в порядке. В полночь нас найдут, мы вместе дождемся рассвета, тогда земля станет ровной, запах тлена сменится острым духом свежей травы. Правда, теперь осень, трава желтая, но утром всегда свежо, утром исчезают могилы…

Вот так! Отряхнуть землю со штормовки… Лопата? Где лопата, ее надо отбросить подальше, в самую темень, но вначале оттереть штык от земли.


Успели! Мы возле летней кухни. Теперь нас не прогоняют, играет гитара, лампочка горит ярче. Отчего мне казалось, что вокруг осень? Конечно же, лето! Скоро настанет утро, ясное утро, я снова окажусь в городе, на широком проспекте, где стоят пустые троллейбусы…

В дом нас не пустят. Все-таки не пустят.

…Я ошибался. Осень! Летом не бывает такой темноты.

Не оборачиваться!!!

Жалко, едва различаю слова. Так и бывает ночью – звуки скользят мимо, тьма скрывает лица. Сколько их? Кажется, пятеро, они нас нашли, предлагают развести костер. Значит, темнота отступит, мы досидим до утра, потом я попаду в город. Хорошо, если попаду утром…

Собака! Не страшно, просто кто-то решил выгулять собаку.


Мы зря пошли туда, на старом кладбище, слева у палатки? – труп! Который мы зарыли первым. Он лежит совсем не глубоко, песок присыпан листьями, но его легко разрыть, очень легко…

Зачем нам ставить палатку? Ведь совсем не холодно, лучше распалим костер, досидим до утра.

Собака!..

[……………………………………………]

Нет! Здесь нельзя ставить палатку, нельзя рыть ямы, нельзя стоять рядом! Уходить, уходить, скорее, иначе земля заскользит вниз, покажется черная рассыпавшаяся крышка…

Откуда гроб? Мы зарывали труп без всякого гроба, но я его вижу, до гнилых досок – всего несколько горстей песка!

Нет! Тут нельзя ставить палатку, это же кладбище, смотрите! Как тогда, на Мангупе, помните? Мы свернули на поляну, на круглую красивую полянку, и я хотел ставить палатку, но кто-то увидел такие неглубокие ямы…

Ничего, скоро утро!


…Аллея, деревья по сторонам, засохшие цветы. Цветы? Но ведь здесь мы закопали!.. Рука!

Почему собака роет землю? Зачем ей рыть? Надо сказать остальным, надо уходить… Уходить! Собака роет, значит, пора уходить, иначе не успеть…

Хорошо, что на нас не смотрят, смотрят на собаку, она нашла, все столпились вокруг.

Уходим! По аллее, к воротам, к узорной железной решетке. Там тоже тьма, но там нет собаки, там нас не найдут, только бы не…


Рука! РУКА!!!

[……………………………………………]

2. Город (Rezitativ: l’03)

Отсюда город смотрится лучше всего. Удачнее не придумать: весь как на ладони – огромный, залитый утренним солнцем. Диск прямо подо мною. Тоже огромный, острый, ярко-белый.

Диск я вижу редко – только в такие дни. Он точно посреди города, бетонный, вросший одним краем в земную твердь, другим же врезающийся в синее утреннее небо. Снизу его трудно заметить, к полудню Диск исчезает, заволакивается туманом. Значит, повезло. И не только потому, что забрался под самое небо. Утро – как давно его не видел! Хорошо бы спуститься вниз, на пустые улицы, пройтись не торопясь.

Но спешить не стоит. Утро быстро кончается, особенно если начинаешь спешить. Синева сменяется скучной белизной, улицы заполняются толпой, наползает вечерняя дымка. Спешить некуда, тем более утро сегодня особенно пронзительное, светлое. Такое утро – маленький подарок, мир, который «здесь» словно собрал последние силы…

Стоп! Думать о таком не стоит, иначе начнет темнеть. Лучше просто смотреть на город, он весь подо мною, до самого горизонта. Вторая закономерность – чем выше, тем лучше. Высота – всегда свет, глубина же…

Давно, очень-очень давно я не боялся кладбища, даже ночью. Меня пугала глубина. Много раз я оказывался на краю огромной ямины, целого стадиона, врытого в землю. Всюду был лед, а в самом центре, вросший в закаменевшую землю, лежал Он. Страх был похож на волка, но я знал: Он не волк – и не мертвый. Он лишь затаился, поджидая меня.

Я убегал, Он мчался за мной, мы бежали между могил, между черных гранитных надгробий, аллеи уходили вниз, вниз, вниз…

[……………………………………………]

…Да, немного иначе. Город часто меняется, особенно ближе к вечеру. Никакой мистики – город, который «там», тоже разный. Когда я-неспящий иду на работу, улицы одни, когда обратно – немного другие. Так и «здесь». Дальние кварталы – те, что прямо передо мною (восток? восток, точно!), лучше всего видны утром. Там широкие проспекты, там не бывает зимы, там стоят пустые троллейбусы, на которых так и хочется прокатиться. На востоке не был давно, все не складывается.

Однажды попал туда прямо из Туннелей. Здорово! После угольной тьмы – под яркое утреннее солнце. Тогда я катался в троллейбусе в последний раз. А что было в Туннелях? Наверняка погоня. Конечно же, погоня – узкими коридорами, через пустые залы, через маленькие комнатки, освещенные неверным желтым светом. Я ушел. Я всегда ухожу, почти всегда.


Центр меняется редко: гигантская колба площади, Здание, главная улица… А вот в кварталы, что прямо подо мною, попасть можно лишь днем – или ранним вечером. Днем чаще всего бродишь между серых «сталинских» пятиэтажек. Там тихо, никогда ничего не случается, а чуть позже можно спуститься вниз, к бесконечной трамвайной линии. Тут уж не плошай – попал, значит, наверняка начнется. Сколько раз приходилось уходить проходными дворами, по чердакам, даже по крышам! Но это хорошие погони, даже если совсем стемнеет. Всегда можно убежать (как и в Здании), главное же, там нет кладбища. Правда, один раз было – прямо на улице, ведущей на запад (запад, точно!), к знакомому двухэтажному дому с острой крышей, окруженному яблоневым садом. Слишком быстро стемнело, и я поздно заметил, как земля уходит вниз. Улица проваливалась, превращалась в ров, в пропасть. Тогда я не успел – и выпал прямо на асфальтовую площадку у кладбищенских ворот.

И еще – там очень часто бывает зима. Зима или поздняя осень. А вот лето – никогда.

Кажется, начинаю спускаться? Ничего не поделать, утро когда-нибудь кончается.


А вот север (точнее, северо-восток) отсюда почти не виден. Там вообще лучше всего бывать вечером, когда ходят автобусы. На севере находится мое любимое кафе. Впрочем, это не совсем кафе – гостиница, где я ночевал несколько раз. На первом этаже – огромный бар, несколько ярко освещенных залов. В тех местах почти всегда безопасно – зато каждый раз что-нибудь да приключится. Можно даже в соседний город заехать, но не всегда. К соседям чаще попадаешь по главной улице…

Вот она, главная! Она никогда не меняется, на ней почти всегда люди, даже в такое утро. Впрочем, утром туда трудно попасть, разве что с главной площади, когда кончится ночь. А чуть дальше – мой дом, немного на юг – школа…

Зря о школе вспомнил! Это почти как кладбище, там я бываю чаще всего вечером и… И ничего хорошего не случается. Да и что хорошего может быть в школе? Так что ее вспоминать не стану, лучше погляжу на север, туда главная улица и ведет. Там интересно, там всегда появляется что-нибудь новое: поселки, куда ведет избитая грунтовка, странный институт, окруженный запущенным парком. Но главное – море. Оно не очень далеко, главное – проехать первые километры, а дальше дорога начинает идти на подъем, земля горбится, покрывается темно-зеленым лесом…

Среди гор тоже бывает опасно. Но – редко. А вот у моря вообще ничего плохого случиться не может. Конечно, бывает шторм – и очень часто бывает. Случается, волны закрывают весь горизонт, катятся к беззащитному берегу, давя и сминая покорную твердь. Но – это не мой страх. Всегда можно подняться на гору, к небольшим домикам под красными крышами. Темное гремящее море остается внизу, наверх долетают лишь мелкие холодные брызги. А когда придет Большая Волна!..

Если не хочется смотреть на шторм, можно свернуть чуть в сторону, к заливу. Там всегда тихо, там лес и дорога в горы, по ним можно ходить целыми неделями. В тех местах я тоже не бывал очень давно. В последний раз пришлось искать дорогу возле речушки. Скалы у берегов там красные, и дно тоже красное. А совсем далеко, за горным хребтом, есть небольшой поселок, но туда лучше не попадать. На его улочках всегда сумрачно, в дома не пускают, а вечер наступает особенно быстро.

Восток – раннее утро. Запад – день и вечер. Север – день и море. Центр – вечер и ночь. Юг… Сегодня ничего не вспоминается о юге. Там, кажется, река…


Ну вот, я внизу, на асфальте! Утро еще не кончилось, однако небо побледнело, синева почти исчезла, даже облака появились. Где я? Главная улица за спиной, справа школа, чтоб ей провалиться, слева – мой дом.

…Не пойду! Именно сегодня понимаю – нельзя. С каждым разом все меньше хочется идти домой. Разрытый двор, перекопанная улица… Нет!

Не вспоминать, не вспоминать! Дел и так хватает. В неспящем мире приходилось, помнится, читать, будто во сне никогда не видишь работу. Как ни странно, чистая правда. Но с важным уточнением – не видишь работу нынешнюю, на которую приходится ходить «там».

…Сегодня никак не мог заснуть. Задержался в Сумеречной зоне, даже смог запомнить…

[……………………………………………]

Сюда! Эта улица мне не очень нравится, тут всегда то ли туман, то ли пыль. И еще трамваи… Не люблю трамваи! «Здесь» на них езжу очень редко, только если попадаю в западные кварталы, особенно ближе к ночи…

На работу «здесь» ходить ни к чему, я даже не очень помню, чем я-неспящий «там» занимаюсь, но дел всегда по горло. Вот, скажем, сегодня… Ну конечно, потому я и оказался на этой улице! Нужный дом совсем рядом, я его вижу. Там, правда, рухнул лестничный пролет (подъезд огромный, темный – и очень пыльный), но подняться все-таки можно, если идти по самому краю.

[……………………………………………]

3. Бабушка (Сhoral: 1’10)

– Знаешь, бабушка, мне-неспящему – тому, кто «там», – кажется, что я разгадал тайну сна. Все очень просто! Физические воздействия, внешние и внутренние, оформляются сознанием в нечто знакомое и понятное. Такое можно даже заметить, иногда сознание запаздывает, и тогда… Вижу, к примеру, несколько рядов горящих шаров, просто так горящих – в черной пустоте. Бог весть, отчего! Может, какой-нибудь сосуд в мозгу запульсировал. Я не врач, да и врач такого не объяснит. Итак, вижу ряды светящихся шаров – и вдруг они превращаются в зал заседаний, такой большой, где скамейки амфитеатром. Изображение как бы натянули сверху, словно пленку. Все как наяву, там тоже существует Нечто вокруг нас. Органы чувств это Нечто воспринимают – и оформляют в привычные картинки… Точно материя по Ленину! Если коротко: сознание во сне пытается оформить и осмыслить подсознательное, то самое «Оно». А «пленка» откуда берется? Да из воспоминаний, из привычного! Вот мне наш дом в поселке часто снится – двухэтажный, с «фонариком» наверху. Штакетник, яблони… Но каждый раз иначе. Внутри, где комнаты, зал появляется, за домом – сараи, их тогда в помине не было. Я тоже подумал – вдруг они СЕЙЧАС «там» стоят? Стоят – а я их «здесь» увидел?


– Никакая это не разгадка. У Диккенса… Да, бабушка, прочитал всего Диккенса, как ты и советовала. Ты права, по-настоящему его можно понять только после тридцати. Ты его в войну, в эвакуации, читать стала, правда? «Рождественские сказки» помнишь, там, где мистер Скрудж беседует с призраком? Мол, ты не призрак, а лишь мой сон, порожденный плохим пищеварением. Мне, когда я не сплю, тоже кажется, что все просто. Лег на левый бок (я не могу спать на левом, помнишь?), положил кулак под сердце – и конец, вижу могилы с гробами и курю на собственных похоронах. Страшновато, конечно. Это была моя первая Смерть, из тех, что помню. Остальные забылись, и хвала аллаху, а тут все перед глазами – могила, гроб, я сижу рядышком и дымлю сигаретой. Положено напоследок! Бред, конечно, но как вспомню!..


– Согласен, кулак под сердце класть не стоит. И слишком тепло укрываться тоже – сразу кладбище увидишь. Но это частные случаи, мы с тобой, бабушка, оба историки, привыкли к системе, к анализу. Допустим, физическое воздействие вызывает физическую же реакцию, которая осознается мозгом и оформляется в нужных картинках… «Пленка» натягивается, совершенно верно. Мне хорошо – я вижу утренний город и катаюсь в пустом троллейбусе. Плохо, кулак под сердцем – просыпаюсь в холодном поту и спешу включить свет. Но ведь это объясняет не все!

Вот, скажем, Киев. Мне Киев стал сниться, когда я в нем еще не бывал. Да и не знал я, что именно Киев, я во сне почти никогда не слышу названий. Ты, бабушка, когда в Киеве жила, только до войны? Конечно, и в 1943-м тоже, помню… Так вот, вижу я костел, приметный такой. Типичная псевдоготика конца XIX века. Огромный – и весь в лесах. Мне он часто снился, даже интересно стало. Обошел я кругом, во сне, конечно, осмотрелся. А там целый квартал такой готики. Дома трехэтажные, окна стрельчатые. У нас похожие на Московском проспекте есть, их немцы пленные строили. Я еще удивлялся, отчего такое снится? А потом в 1987-м попал в Киев – и надо же! Улица Красноармейская, костел бывший, где теперь органный зал. И дома точь-в-точь! И что самое любопытное – все только что отремонтировано. Значит, когда костел мне снился, он и был в лесах!..


– Ну, хорошо, совпадение. Нам снятся тысячи снов, по теории вероятности и совпасть может. Но вот случай второй, не такой приятный. Кладбище – не то, которое обычно вижу, где церковь. И не ночью. Ясный день, ворота – и спуск. Причем страшно не было, ведь светло. Вот я и удивился, где же такие кладбища бывают – налево склон, направо склон, а могилы вроде как террасами? Совершенно верно, Байковое кладбище в Киеве. Когда туда впервые попал – только руками развел.


– Нет, нет, вещие сны никогда не снились – даже с четверга на пятницу. Хотя… Вещие не вещие, но иногда «здесь» случается то, чего «там» еще не было. Если сон отражает – то чему отражаться? Может, все происходит вообще неведомо где, а «там» и «здесь» – лишь тени, как в пещере Платона? Так что сон не только от яви зависит.

…А порою смешно бывает. Зайдешь в букинистический, наберешь книг, а потом просыпаешься… Нет, не так! Еще не просыпаешься, еще на грани, которая между. Ее не всегда замечаешь, но она есть. Эта грань – нечто особое, непонятное. Сумеречная зона, как в кино. Не сон, не явь… Так вот, просыпаешься – и пытаешься сообразить, как книги туда, в неспящий мир, пронести. А когда понимаешь, что не удастся, что они «здесь» и останутся, так обидно становится!

Ну, Киев – ладно, хотя я не только Киев видел. Но если сон – только реакция организма с «пленкой» наверху, отчего я вижу не просто картинки, а вполне нормальный мир? Самый обычный мир – пусть и другой? Причем вижу его много лет, почти сколько себя помню. Вижу, и он особо не меняется, а если меняется, то не больше, чем который «там». Отражение реального мира? Тогда отчего «здесь» свои законы? Скажем, темнота и свет. Темнота – почти всегда плохо. Темнота – Смерть. А наяву я темноты совершенно не боюсь!


– Допустим, темнота снится, когда мне-неспящему плохо. И наоборот, так? Но отчего темнота наступает постепенно? Если не разбудят или не проснусь сам, ночь все равно придет – как и наяву? Как видишь, «здесь», во сне, время тоже существует. И солнце встает, и вечер наступает, просто «здесь» не всегда день начинается с утра. А разве может сотни раз сниться один и тот же город, одни и те же дома, люди? У меня «здесь» свои друзья, я с ними знаком много лет. Это не кулак под сердцем, не жаркое одеяло – и не лишняя рюмка. Нет, бабушка, если выпью, то ничего не вижу, лишь какие-то обрывки. Сюда я, во всяком случае, не попадаю. Пьяный – всюду пьяный. И когда больной – тоже. Я, когда сплю, боль не чувствую – вижу, она яркая, оранжевая…


– …Тяжелый год, давно такого не было! Поганый! И когда даже во сне плохо, мне «там» совсем скверно становится. Даже не знаю, чем помочь, «здесь» многое решить можно, но этого не перенесешь в явь, как и книги из букинистички. Кстати, случается и наоборот. Когда «там» совсем плохо, «здесь» почти всегда светло. Вроде защитной реакции. Знаешь, у одного писателя… Жаль, фамилию сейчас не вспомню! У него есть роман про мир, существующий параллельно нашему. Этот мир чуть меньше, зато не такой шумный, не такой страшный. Так и сны – они вроде убежища, и хорошо, когда в убежище светло… А вот взять бы – и придумать искусственный сон! Не наркотический и не тот, что от психотропов. И не гипноз, а вот нечто… Если бы я знал!


– …Конечно, «там» о снах книги сочинять не приходится, работа, сама знаешь, у меня совсем другая. Но ведь интересно! Очень интересно! Тот… То есть не тот – я, конечно. Я-неспящий, если совсем точно, весьма-а-а самоуверен. Даже опыты ставлю… Ставил – потом я это занятие бросил. Не рассказывал? Это, бабушка, целая история. В свое время я здорово экстрасенсорикой увлекался. Не смейся, не смейся, кое-что даже получалось, но когда я попытался пробиться «сюда»… Так что дело это я оставил, но кое-что все-таки понять смог. Я и сны иногда записываю, пытаюсь понять, КТО их выдумывает? Это и «здесь» интересно, а уж «там»! Диалоги, к примеру. Я не всегда различаю слова, «здесь» они не очень и нужны. Но вот когда начинаю понимать… Я никогда так не напишу! Не-е-ет, не все так просто, не в кулаке под сердцем дело! А что, если мое сознание, если я, который «здесь», связан… Не знаю, даже с кем или чем – с другими людьми, с ноосферой, прости господи, что помянул? А что? Вдруг Вернадский прав? Разум образует Сферу, причем не только разум живых, не только бодрствующих? Сфера сна – и я ее часть? Отсюда и Киев, и чужие слова, и незнакомые люди… Отчего бы и нет?

[……………………………………………]

4. Погоня (Rezitativ: 0’36)

Вверх! Через забор, через сад, через старую скрипящую калитку. За нею – подъезд, тоже старый, двери нет, остались лишь ржавые петли…

Туда!

Не догоните! Меня нельзя догнать, особенно днем, когда светит солнце, особенно на улице…

…Но ведь я в подъезде, тут темно, темнеет с каждым мгновением. Значит, снова вверх, там квартира, мне откроют, выберусь из окна прямо на крышу сарая. И – по улице, к следующему двору, там тоже подъезд, но проходной, а дальше еще двор – и снова улица, но широкая, людная, по ней ходят трамваи.

Не догоните! Не догоните!

Звонить? Нет, дверь открыта – ждут, здесь меня всегда ждут.

«Там», в неспящем мире, я бы наверняка спятил от такой жизни. «Там» я человек размеренный, не любящий стрессы. Странно, ведь что может быть лучше погони, когда уходишь, убегаешь, исчезаешь из-под носа, чувствуя на затылке чужое дыхание! И не так важно, кто там, сзади…

Не война? Нет, не война, когда война, почти всегда вечер, во всяком случае, в городе.


Двухэтажки кончились, вокруг огромные серые дома, пыльный асфальт, равнодушные прохожие. Это плохо – спрятаться негде, значит, надо бежать дальше, к главной площади, к Зданию. В Здании меня поймать невозможно, в нем сотни коридоров, тысячи комнат.

Но там слишком быстро темнеет, слишком быстро. Может, меня туда и заманивают?

Влево! Мимо проклятой школы, где тоже проходной двор, затем прямо, на улицу с трамваями – не ту, что осталась за спиной, другую, пыльную. Там есть где спрятаться, хотя бы в шестиэтажном доме, где рухнул лестничный пролет. Они туда не сунутся, там чужие никогда не бывают.

Но в подъезде тоже темно? И в квартирах темно, там всегда вечер, всегда сумерки.

Школа! Чтоб тебя, ненавижу! К счастью, сегодня в ней делать нечего, даже оглядываться не стану…

«Там» я ненавижу бег, быстро задыхаюсь, ведь я курильщик. «Здесь» тоже курю, в кармане привычная пачка «Атамана», но… Но что может быть лучше погони? Тихими дворами, гулкими коридорами, долгими километрами трассы. Бегом, на автомобиле, на велосипеде, на мотоцикле… «Там» я так и не научился ездить на мотоцикле, а это очень просто!..

Жалко, ни разу не пришлось убегать по небу. Самолеты «здесь» летают очень редко, а самому подняться в воздух удается не всегда. Теперь я, наверное, не смогу взлететь. А если и смогу – зачем? Погоня кончится, а в небе сегодня делать нечего, налетался в прошлый раз.

Ага, отстали! Они не знают город, как знаю я, особенно если день, ночью у них все козыри. Но до ночи далеко, успею.

Интересно, тот, который не спит (я! я! я!), смог бы привыкнуть к этому миру? Разница невелика, тот же день, та же ночь, только время рваное. Время и пространство. Все может начаться где угодно и когда угодно, значит, надо быть всегда готовым. Конечно, здешний день – не такой, как «там», и ночь… «Там» ночь – всего лишь темное время суток, «там» опасна не она, а то, что в ней скрывается. «Здесь» же…


Да, лестница рухнула. Очень давно рухнула, я ее почти не помню целой. Но подниматься нетрудно, пара камней все еще торчит из стены. Если аккуратно, если не спеша… Погоня отстала, кроме того, в подъезд им не войти.

Давно тут не был! Прошлый раз попал сюда зимой, мы пришли целой компанией. Новый год? Нет, «здесь» ни разу не встречал Новый год. Просто зашли в гости, нас было, кажется, трое, я – и…

Этих ребят звали… Не могу вспомнить имен, обидно! Нет, не так. Имена помню, но не могу их услышать, даже если произношу вслух.

[……………………………………………]

– …А я искал твой дом «там»! Когда не спал. Ведь наш город очень похож. И улица похожа, по ней тоже ходят трамваи, и дома рядом – точь-в-точь, а вот твоего, Л, нет. Мне даже кажется иногда, что «там» ты есть, только живешь не на этой улице, а неподалеку…

Нет, нет, Л, я тебя не забыл! Я приходил бы к тебе каждый день, но такое, ты знаешь, от меня не всегда зависит. Тому, который не спит, легче… Хотя нет, не легче. «Там» нет тебя, а если ты и есть, нам никогда не встретиться. Смеяться будешь, но «там» мы с тобой, Л, давно бы состарились. Мы с тобой, считай, полжизни знакомы…

Они еще у подъезда? Выгляни в окно.

Ничего, уйдем! Вдвоем даже веселее, вдвоем можно уйти далеко. Хочешь в горы? Там мы с тобою были, только очень давно. Помнишь, лесная вырубка, за нею – метеостанция, дальше – река? Реку переходить не станем, не стоит. Река во сне!.. Тот, другой я, кажется, верит в эту символику. Но дело не в символах, просто за рекой почти всегда темно.

Да, лет двадцать. Пожалуй, и больше – если по «тому» счету. Когда мы познакомились, тебе, как и сейчас, было… Было и есть. А мне… «Здесь» у меня нет возраста, я даже не знаю, как выгляжу. Странно, правда? У такой красивой, как ты… Красивой, красивой, Л, не скромничай! У такой красивой – и нет зеркала. «Здесь» вообще нет зеркал. Все о зеркалах знают, но ни у кого их нет. И хорошо, что так, в зеркало, смотреться нельзя. А вода «здесь» не отражает – лица не отражает, специально проверял. И стекла не отражают. Когда спишь, нельзя глядеть в зеркало, первое правило…

Нет, «там» бы тебе не понравилось. Мне самому «там» не очень нравится. «Здесь» время более доброе, люди не уходят навсегда, не старятся, не болеют.

Они еще у подъезда? Надо было лишний круг проделать, свернуть к моему дому… Только мне туда сегодня не хочется, Л! У дома темно. И кладбище слишком близко. Оно, проклятое, с темнотой расползается… Да ну его, еще вспоминать такое!

«Здесь» по-другому чувствуешь, совсем по-другому. Когда не спишь, все очень грубо, неестественно, такое и вспоминать не захочется. Поэтому я тебя помню, Л, помню и когда не сплю, хотя не могу даже представить, как ты выглядишь. Все очень хорошо, Л. Жаль, имени твоего не слышу. И своего тоже… Ты для меня – всегда Л. В общем, пусть тот, который не спит, завидует. Да, конечно, не он – я. Мы с ним (со мною!) почти что доктор Джекиль и мистер Хайд. Мы – целое, единое целое…

Конечно, спешить некуда. Пусть те, у подъезда, поскучают! Пока светло, не сунутся. Знаешь, а у нас с тобой куча времени. Вагон! Хеопсова пирамида!..

[……………………………………………]

– …Держишься? Держись крепче, сейчас мы им покажем! Шлем надела?!

Ходу! Газ до упора! Ходу-у-у-у! Не ожидали? Думали, если «там» я так и не научился ездить на мотоцикле…

Какие узкие улочки! Почему я раньше не замечал? Ничего, проскользну, главное – не снижать скорости. «Там» бы я уже сто раз разбился – вдребезги, в кровавые клочья. Поэтому я-неспящий не люблю мотоцикл, «там» я вообще очень осторожен.

«Здесь» – нечего бояться!


Ходу, ходу! Вот вам! Догнать думали, поймать думали? Не поймаете, сейчас день, ночь еще на севере, возле огромных девятиэтажек, на том поле, откуда начинается дорога…

Вспомнил! Вспомнил, Л! Там, на юге, – день, вечный день, главное – туда добраться!.. Держишься? Ты у меня молодец! Теперь повернем, и они отстанут, они обязательно отстанут… Держи-и-и-ись!!!

Конечно, и «там» можно сесть на мотоцикл, невелика наука – научиться, но дело не только в скорости, в пьянящей, сводящей с ума скорости, в улицах и кварталах, мелькающих перед глазами. Важно не только куда и с кем мчишься, от кого – еще важнее. От кого – и от чего. «Там» незачем убегать от ночи.

Ходу!

[……………………………………………]

– Мы уйдем, мы все равно уйдем, Л! Сзади ночь, я знаю, она догоняет, она совсем близко. Но не беда! Ручку газа – до упора, дорога свободна, город позади. Давно тут не был, все почти забылось. Дальше, кажется, станция, маленькая железнодорожная станция, мы ее обогнем, там нас наверняка ждут.

Держишься? Не устала? Ходу!


Мотоцикл придется оставить. Жаль…

[……………………………………………]

– Это еще не ночь. Вечер, ранний вечер, тут не бывает ночи. Не должно быть, это юг. Не бойся, Л! Мы успеем, надо подняться на горку к метеостанции, там должен кто-нибудь быть.

[……………………………………………]

– Закрыто… Опередили! Видишь, там, слева, могилы?

Вход в Туннели! Мы должны успеть. Должны!

[……………………………………………]

5. Дом «Salve» (Chor: 0’19)

В этот дом я никак не хотел попадать.

В нем самом нет ничего плохого, напротив, часто здесь бывал, я его очень хорошо помню.

…Если заходить с улицы, то прямо – дверь в сад, комнаты – направо. Нет, не совсем так, направо – большая зала, высокие окна выходят на тихую улицу…

Почему тихую? По ней же ходит трамвай!.. Нет, не ходит, трамвай ходил раньше, когда было светло. Теперь – пусто, и улица пуста, и сад.

Итак, зала, из нее выход в комнаты. Самая дальняя имеет балкон… Нет, какой балкон, дом одноэтажный! Там выход на крыльцо, на старое потрескавшееся крыльцо, на нем хорошо пить чай – и смотреть на сад.

…Сада нет. Двор пуст, ни деревца, только у дальнего забора – уродливый сарай.

А еще над входом есть надпись, кажется, арабская, витая вязь в три строчки… Отчего – арабская? Арабская была возле источника, того самого источника, возле которого столько лет…

Где? Когда? Отчего не помню? Или это было «там»? Иногда путаешь «там» и «здесь». Арабская надпись, три строчки. Потом камень украли, грубо выломали, осталась дыра с неровными, серыми краями.

[……………………………………………]

Надпись на латыни! Большие ровные буквы: «SALVE». Когда не сплю, то, конечно, знаю, что они означают, но сейчас… Даже любопытно, отчего мы (мы? оба мы – я!) помним так по-разному? «Salve»…

«Здравствуй»! Всего-навсего «здравствуй»! Все-таки вспомнил. «Здравствуй», «привет» – а также «прощай». Латинское наречие от «salvus»…

А на каком языке мы все «здесь» разговариваем? Я всех понимаю, меня тоже…

В Дом «Salve» заехали зря. «Мы» – кто? Ехали на велосипедах, как раз с севера, по дороге, которая ведет…

Не важно! Это все не важно. Вместо того чтобы свернуть направо, к дому, мы (я?) поехали налево, по этой тихой улице. Как же я мог забыть? На севере почти всегда вечер, оттуда очень опасно возвращаться, надо ехать дальше, к морю, как можно дальше. За перевалом безопасно, там ночь не нагонит.

Я оказался здесь. За окном – вечер. Кладбище рядом.


Днем могилы почти не видны. Только если нет солнца, если осень, они иногда появляются. Но тогда можно не бояться, можно спокойно бродить по аллеям, читать надписи на надгробиях, листать рукописи…

Отчего так? Почему на могилах лежат рукописи? Не книги – листы бумаги, исписанные обычными чернилами? Ведь «здесь» тоже бывают дожди! Кажется, на некоторых надгробиях есть козырьки, но все же… Впрочем, я давно такого не видел, даже днем стараюсь держаться подальше.

Может, тут и остаться, в Доме «Salve»? Ночью тут не страшно, страх сюда не войдет, останется снаружи, на тихой улице, даже если надгробия окажутся у самых окон.

Нельзя! Так можно было поступить раньше, когда было светло. Теперь – нельзя. Кажется, именно здесь я умер в первый раз…

Идти некуда. Днем улица тянется дальше, там даже можно сесть на автобус. Ночью – глухо. Тупик. Сейчас – Время Кладбищ.

Когда светло, можно не бояться, и я иногда обхожу их все – и то, что под окнами, и дальнее, и военный мемориал, где у служителей черные повязки с «мертвой головой». Обходил – прежде. А вот сейчас – нельзя, нельзя, даже днем!..

Выходит, я был прав? «Здесь» тоже есть Время? Не дискретное, рваное – а самое настоящее? С каждым годом все меньше света, все чаще – ночь. А что впереди?

Могилы у самых окон.


«Там», в неспящем мире, я часто удивляюсь, особенно после очередного кошмара. Чего я боюсь «здесь»? Это же не голливудская чернуха, среди могил не бродят вурдалаки, не подстерегают мертвецы.

Бродят! И подстерегают. Только «здесь» они – не мертвецы, разница между ними и живыми совсем другая. Но не в этом дело. Да, просто старое кладбище, возникающее под вечер и исчезающее с рассветом. Идти совсем недалеко, главное – добраться до церкви. Это совсем рядом, даже теперь она хорошо видна. Возле церкви всегда есть люди, живые, не живые – не важно. Не тронут. От церковных врат – всего две сотни шагов до ближайшей улицы. А до дома – еще три сотни с половиной.

Показалось! К счастью, сегодня тихо. «Здесь» по ночам обычно тихо, но не дай бог услышать!..

Все так, но дело не в дистанции. В конце концов, кладбище можно перелететь. Взлетать ночью трудно, но все же я летал раз в полной темноте, почти касаясь черных холодных крон. Тогда удалось уйти. Дело совсем в другом – в страхе. Это «там», у неспящих, страх внутри – в сердце, в мозгу. «Здесь» мне бояться нечего, страх приходит со стороны – как ночь. Как Смерть.

Пора уходить! В доме слишком темно, я не один, там, за дверями, ждут. Сейчас послышится скрип…

Скорее!


Может, он такой и должен быть, Ад? «Там», среди неспящих, мне очень нравится фраза: «Ад в нас самих». Вроде бы правильно, это мне САМОМУ снится! Но «здесь» понимаешь – все сложнее. «Там» от меня мало что зависит, мир слишком огромен, слишком сложен. «Там» я даже не песчинка – атом. «Здесь» мир меньше, но от меня не зависит вообще ничего. Даже не знаю, что увижу завтра, утро ли будет, вечер…

Утро, солнце, полет – Рай. Ночь, страх, могилы – Ад.

[……………………………………………]

Главное – не оглядываться. Не потому, что можно оступиться, аллеи тут ровные, а если яма… Если яма, ничто не спасет. Просто оглядываться НЕЛЬЗЯ – как и смотреть в зеркало. Но зеркало – это всегда, оглядываться же…

Сколько я прошел? Церковь еще далеко, она даже дальше, чем была!

Нет! Не бояться! Только не бояться, они чувствуют, чуют, как собаки…

Чуть правее – аллея, на которой была яма-стадион. Та самая, покрытая льдом, откуда появлялся Он. Стадион – Он… Смешно! Ведь тогда было светло, так что зря боялся. Но я еще ничего не знал, меня тогда даже волны пугали.

Совсем темно, церковь исчезла. Ничего, я иду правильно, не собьюсь, да и полная темнота – не так плохо. Я не вижу – меня не увидят.

…Справа склеп. Разрушенный, с выломанными черными плитами. Днем туда можно даже спуститься.

От таких снов станешь глушить себя психотропами! Приснится – и ходишь больной полдня. Бабушка советует пить валерьянку, ей все кажется, что ее маленькому внуку пять лет. Так в пять лет я ничего не боялся, разве что ямы, где поджидал Он. Ну и волн, конечно. Валерьянка! Эх, бабушка!..

Вот и церковь. Ночью в ней всегда служба, из приоткрытых врат сочится свет… Нет, заходить не стану, сейчас там слишком много мертвых. Не тронут, но это их час, их ночь. Под огромным куполом слышится пение, но поют не те, кто пришел, они стоят молча, неподвижно, даже губами не шевелят. В пасхальную ночь в церковь приходят только живые, но до Пасхи еще очень далеко.

Аллея! Всего две сотни шагов…

[……………………………………………]

Я-неспящий знаю, что смертен. Я, который «здесь», знаю это еще лучше. «Там» я уверен, что после смерти мир останется – лишь меня в нем не будет. А вот я-здешний… С точки зрения «дневного» материализма «здесь» должно исчезнуть, сгинуть вместе со мной. Логично – но логично и другое. Этот мир, мир «здесь», как и тот, где не спят, существовал ВСЕГДА, лишь я появился недавно. Когда меня-неспящего не станет, я-здешний… Исчезну? Останусь «здесь» навсегда? А остальные – те, что «здесь» постоянно? Вдруг и они когда-то…

[……………………………………………]

Можно не оглядываться – ворота позади. Повезло, в эту ночь я ушел от страха. И никакой храбрости нет, страх – как ветер, как дыхание чумы, от него ничто не спасет. Но сегодня…

Горят фонари. Значит, на моей улице они тоже горят, так всегда бывает.

Спокойная ночь!

Можно не торопиться, можно пройтись по улице, свернуть налево, там спокойно и тихо. Можно даже пройти к площади, к самому Зданию…


Не хочу идти домой.

6. Хрустальный со (Rezitativ: 0’39)

Зеленый глаз электронных часов честно высвечивает 2:43, фонарь за окном давно погас, тьма в коридоре загустела, налилась чернотой.

Ночь как ночь. Комната как комната. Я не сплю.

…А между тем глаза закрыты, и я никак не могу видеть ни зеленых огоньков слева, ни черного пятна впереди. Да и времени куда больше, чем кажется. Я ведь выключил свет в начале четвертого.

Все-таки сплю. Хрустальный сон. Давненько не бывало!..

Первый раз – в Бухаре, в забытой богом гостинице, в нелепом караван-сарае, куда я с трудом попал, чтобы перемучиться остаток ночи. Перед этим не спал двое суток, с ног валило, и когда наконец я рухнул на жуткое подобие лежака – началось.

Сон – как явь. Снится, что не спишь. Но не блуждаешь невесть где, а лежишь тут же, смотришь в потолок и никак не можешь понять, отчего не спится.

Потом интересовался. Оказывается, ничего необычного – то ли реакция на усталость, то ли…

Название сам придумал. Тогда же – во сне.

Сколько на часах? Ну конечно, 2:43! Надо бы заснуть. По-настоящему. Вставать не то чтобы рано, но все-таки…

«Сон – странное божество». Это сказал… Это сказал Александр Дюма в «Двадцать лет спустя». Нет, не так! «Сон – хрупкое божество». Как хрусталь, обволакивающий со всех сторон. Стоп! Хрусталь не может обволакивать, он твердый, это янтарь обволакивает.

А сейчас можно встать. Можно одеться, даже выйти из квартиры. Интересно, что «там»? Ведь это не мир «здесь» – обычная квартира. А за окнами – город, не который во сне, настоящий. Ничего особенного там нет – и быть не может. Могилы не подползают к подъезду, я не езжу на мотоцикле, возле площади нет никакого Диска.

И полететь не смогу. Жалко! Всю жизнь мечтал. Да и кто не мечтал, между прочим?

Встать? Нет, пока полежу. Редкий случай – сплю, но все-таки остаюсь «там», в неспящем мире. Интересная штука этот хрустальный сон! Обычным сном управлять нельзя – или почти нельзя. Этим, хрустальным, тоже, зато можно спокойно думать, без всяких гипноглюков. День на юге, ночь на севере… Смешно!

Сколько на часах? Да без разницы! Такой сон длится очень недолго, но время растянуто, размазано… Как и в обычном сне, он тоже короткий, всего несколько минут.

…Это не я-неспящий излишне самоуверен. Слишком много мнит о себе тот, другой. Конечно, это тоже я (я! я! я!), но не мистер Хайд, убегающий по ночам от доктора Джекиля, а просто усталая психика. Сон для того и нужен, чтобы снять с души лишнее, переварить, растворить без остатка. Обычная сублимация.


Субли-ма-ци-я! Субли-ма-ци-я! Четыре такта, подходит…


Кажется, у Журавлевой? Или у Парнова с Емцовым? Рассказ есть, как некий профессор Трах (ну и фамилия, чистый фрейдизм!) пытается превратить сны в цикл общеобразовательных лекций. Время, мол, пропадает зря, треть жизни, не меньше. Ох уж советская научная фантастика!

Где-то читал, что все главные открытия делаются именно на грани – между сном и явью. Некоторые себя специально доводят – до желтого дома. Штука опасная. Эту грань я и называю Сумеречной зоной. Никакая она, конечно, не зона, просто миг, короткий миг, когда засыпаешь. Иногда я его чувствую – и это очень интересно. Хотя бы потому, что слышишь песню – и каждый раз другую. Такого никто не объяснит, точно!

А может, потому и поют колыбельные?

Все-таки пора спать. Значит, нужно проснуться, это очень легко… Нет, не стоит, засну и так.

[……………………………………………]

Я уже стою? Да, как ни странно. Стою, и, кажется…

Точно! Комната моя, и квартира моя, и часы знакомые… Но все старое, как несколько лет назад, до ремонта. Книжная стенка – ее уже нет, стол, древние стулья, их я давно выбросил.

Интересно, компьютер на месте? Никогда еще не включал во сне компьютер. У меня-спящего компьютера нет.

То есть как нет? Есть! Вот она, моя старая «четверка», давно не виделись! А что вокруг? Комната совсем другая, в ней все не так, явно не так. Ну, ничего. Не беда!

Включаем? Включаем!

…Смешно! Я-спящий уверен, будто обитаю в невероятном мире. А это просто мой город. Главная улица похожа, и та, где трамваи, и все прочие. И дом «Salve» стоит на месте, и церковь, и школа, будь она неладна, и Здание. Название, как у Стругацких, а на самом деле – мой университет…

Ну-ка, ну-ка! И что мы видим? А директории знакомые, эту только вчера создал. Несовпаденьице, компьютер старый, с тех пор много воды утекло!

Может, проснуться? Проснуться, заснуть по-настоящему. Я и так сегодня наработался, потому и сон такой выпал – хрустальный. Так что работать не будем, «Quake» гонять… «Quake» во сне – в этом есть нечто! Нет, не стоит, а вот поглядим-ка…

Хрустальный сон – единственный, в котором нечего бояться. И некого. Он почти управляем. Правда, и чудес в нем не встретишь. Ты дома – только спишь.

[……………………………………………]

…На месте, все три файла. Директория «Inie», «Иные» то есть. Случайные письма, случайные файлы.

Эти я, кажется, сегодня видел. Видел, но не открывал, потому что… Потому что в такие штуки не верю. А если это правда, то…

Вот! Файл первый – mo3.jpg, второй и третий – mo8 и mo14 соответственно. И тоже – jpg. В общем, картинки. Но не просто. Чудо враждебной техники – картинки для релаксации. От Влада подарочек. У парня дома – да и не только дома – все кувырком, ему присоветовали.

Такое, конечно, давно применяется. Вон там, сзади, на полке, несколько дисков – все для той же релаксации. Берег моря, тропический лес, утро на лужайке…

…Скотобойня – для садистов, Курская Дуга – для генералов.

Итак, просто картинки. То есть не просто. Влад сказал, что выдумано сие чуть ли не в Австралии. Некий программист, от работы озверевший, сподобился. От работы и, вероятно, от ночных кошмаров. Патента пока нет, бродит вся эта радость по сети…

Ну, какой ты, mo3.jpg? Та-а-ак, обычная бабочка. То есть совсем даже необычная и не совсем бабочка. Скорее, пластмассовая игрушка, слегка оную напоминающая. На это изделие рекомендуется смотреть в течение одной минуты перед сном. Ну-ка, ну-ка!..

Стой! Откуда я знаю, что в файле, в том самом mo3.jpg, именно бабочка? Я его не открывал! Два дня назад мы виделись с Владом, он дал мне дискету, я кинул файлы в директорию…

Или все-таки открывал? Не может сниться то, чего не было! То есть может. И снилось. Так что на самом деле там может быть не бабочка, а, к примеру, крокодил. Надо будет завтра взглянуть, интересно все-таки.

Этот первый, mo3.jpg – успокаивающее. Против кошмаров. Нет, не так. Влад передал нечто вроде инструкции, там по-английски. В ней сказано… «Срывает неприятные ощущения». «Срывает»? Точно, даже по словарю проверил: «to pick off». Будем считать, что это не английский, а австралийский. Получается же нечто вроде анальгина, только принимать следует заранее. Так сказать, профилактика.

Или я все-таки на этот файл взглянул еще перед сном? Бабочка…

[……………………………………………]

Слева, под самым потолком! Совсем маленькая, еле заметная. Компьютер исчез, и комната исчезла. Темно! Темнота – это плохо, значит, сейчас ночь, а ночью… Откуда «здесь» бабочка? Причем светится, не очень ярко, конечно, но заметить можно. Свет не фосфорный – обычный, дневной, словно там, наверху, окошко.

Ночь! Надо выбираться отсюда. Как неудачно – попасть сразу в ночь!


Так это совсем не бабочка!

7. Война (Chor: 0’37)

Ремень поправить, автомат на плечо…

Предрассветный сумрак, острые зубцы скал, каменистая тропа, уходящая вниз по склону. Взвод ждет команды – моей команды.

Сегодня пасмурно. Это и понятно – война, на войне почти никогда не светит солнце. В городе еще хуже, когда воюешь, там почти всегда вечер или ночь. Если ночь, то, значит, дела совсем плохи. Но мы не в городе. Знакомые скалы, знакомый склон…

Вперед! Ма-а-арш!

Метеостанция сзади, чуть левее, еще дальше – негостеприимный поселок, но нам не туда, там враг. Но ведь и впереди… Значит, окружение? Значит!


Скалы позади, склон бежит вниз, сейчас справа будет озеро. Там я часто бывал, но сегодня война, нам следует торопиться. За озером – лагерь для военнопленных, теперь он пустует, но вот однажды пришлось оттуда бежать. Это оказалось совсем не трудно, места знакомые, дорога ведет к морю.

К морю? Да, к морю, но туда нам сегодня не попасть. Надо спешить, надо успеть спуститься… Вниз, вниз, вниз!

День-ночь-день-ночь – мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь – все по той же Африке.

(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне![2]

Эту песню любил петь отец. Киплинг, кажется, но перевод очень неточный. Не перевод – перепев, даже размер немного иной. Впрочем, разве дело в переводе?

Восемь-шесть-двенадцать-пять – двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать две – восемнадцать миль вчера.

(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Пыли тоже нет – сегодня холодно, кажется, уже осень, мы все в камуфляжных куртках, в тяжелых ботинках. Сталь автомата влажная, мокрая…

Брось-брось-брось-брось – видеть то, что впереди.

(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

Все-все-все-все – от нее сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Все в порядке, вокруг тихо, нас пока не заметили. Странно, на войне очень редко вступаешь в бой. Хотя, если подумать…

День-ночь-день-ночь – мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь – все по той же Африке…

…Ничего странного нет. На настоящей войне, той, которая «там», у неспящих, сражения – это всего несколько процентов от общего времени. Война и «там» – бесконечные переходы, марши, томительное ожидание, топтание на месте.

Я-неспящий ненавижу войну. Я-здешний… Я-здешний к ней привык. Тем более войну начинаю не я, и не мне ею командовать. К тому же сражаться приходится за тех, кто защищает город. А поскольку это МОЙ город…

Восемь-шесть-двенадцать-пять – двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать две – восемнадцать миль вчера…

Вниз! Остановиться, пропустить вперед первое отделение… Только теперь начинаю понимать, что взвод – не взвод, хорошо, если два десятка осталось. Нас успели здорово потрепать. Куда же мы спешим? Если у моря враг, за спиной – тоже враг… К озеру мы тоже не идем. Значит?

Хуже всего на войне – вокзалы. Несколько раз оказывался там в самый разгар паники, причем не в городе, а у соседей. Если из города попасть туда просто – надо лишь как следует захотеть, то обратно приходится добираться поездом. А как доберешься, если билетные кассы закрыты, толпа осаждает перроны, переполненные поезда часами стоят на путях? В город я все равно попадал, но часто бывало, что слишком поздно. Приезжал прямо в ночь, площади и улицы пусты, если не считать патрулей. Чужих патрулей – мы проиграли. Значит, домой нельзя, к друзьям тоже нельзя, двери подъездов закрыты, тебя вот-вот начнут искать.

И все-таки на войне не надо бояться. Что бы ни случилось, даже когда идут по пятам, когда перекрывают ночную улицу. Это не страх – просто война.

[……………………………………………]

Взво-о-од, стой!

Мы неподалеку от озера. Ближе нельзя, слишком опасно… Да, осень, тонкий ледок на воде, высокая желтая трава, высохший камыш. Тут пусто, никого нет, но дальше, у дороги…

Бинокль – дедов «Цейс», он привез его из Берлина, из самого рейхстага, там, в подвале, был целый склад. «Здесь», если война, бинокль всегда со мной.

У дороги тоже никого, но я знаю – туда нельзя, никак нельзя. В город не попасть, значит, утро быстро сменится вечером, впереди ночь, пустые улицы, темные дома… Мы опоздаем.

А если влево, вокруг озера? Смотрим… Пустой берег, серое небо, маленькая звездочка… Звездочка? Откуда? Ночь давно прошла, небо затянуто тучами. Ну-ка, внимательнее…

Не звездочка. Бабочка? Да, бабочка. Кажется, вчера я тоже увидел в небе… Но почему бабочка? Странная какая-то, будто значок телеканала. Куда бы ты ни двинулся – она все там же, вверху и слева. И вроде бы, когда присмотришься, она становится ближе, больше, я даже начинаю различать…

Взво-о-од!

Снова подъем. Озеро позади, уходим по седловине. Нас заметили, но пока не стреляют, и мне впервые становится тревожно. Темнеет, хотя сейчас утро, однако солнце исчезло, даже не просвечивает сквозь облака. И небо потемнело.


Да, бабочка стала больше. Белая, непонятная такая, словно из пластмассы.

[……………………………………………]

Теперь ясно. Мы снова поднялись, озеро осталось внизу, и лес тоже – внизу, а впереди красное плоскогорье, мокрый сланец под ногами…

Разве сланец бывает красным? Но этот красный, точно.

И там приходилось бывать. Плоскогорье только кажется ровным. Впереди, за полосой темно-зеленого кустарника, каньон, по которому бежит речка. Летом она маленькая, но осенью, после дождей… Реку не перейти, нельзя, «здесь» вообще опасно приближаться к реке. К тому же за каньоном – еще один, потом еще.

Пе-р-р-ре-кур!

Странно, у меня в кармане – зеленый «Атаман». И «там», и «здесь» я курю красный, без ментола. Зеленый слишком дерет горло. Между прочим, закурил я «здесь» раньше, чем «там». Так что, это еще подумать надо, кто кого отражает!

Итак, впереди каньон, назад возвращаться нельзя, мы пришли справа… С севера? Да, с севера, море на юге. К морю тоже нельзя. Заперли! Одно хорошо – мы наверху. Даже ночью тут не будет полной темноты. Но оставаться здесь тоже не стоит.

Взво-о-о-д!

Лиц почти не различаю. Кажется, двое ранены, в повязках, но крови не заметно. Интересно, видят ли они мое лицо? И почему все молчат?


Бабочка… Она все там же, но стала чуть больше, чем прежде. Странно, такое впечатление, что она освещена… Солнцем? Да, солнцем, хотя все небо в тучах.

[……………………………………………]

День-ночь-день-ночь – мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь – все по той же Африке…

А вот Африка никогда не снилась. Индия снилась. Мы тогда перешли границу – и попали в маленькую деревушку. Дома – не дома, развалюхи жалкие, вдоль улиц – арыки, как в Средней Азии. И деревья – большие, без листьев. Ранняя весна… Вот, собственно, и вся Индия, даже обидно. Мог бы и Тадж-Махал присниться!

…Идем вправо, вдоль каньона. Речка шумит совсем близко, и я стараюсь туда не смотреть. Автомат начинает оттягивать плечо.

Бабочка уже размером с луну в полнолуние. Теперь точно вижу – пластмассовая. Этакая игрушка в сером небе. Игрушка, освещенная невидимым солнцем.

[……………………………………………]

Темнеет.


Успели! Сюда мы и шли – узкое ущелье, густой кустарник, тропа ныряет вниз мимо поросших мхом скал. Там вход в Туннели – один из входов. По Туннелям можно попасть в город, а главное, там безопасно. Странное дело – угольная тьма, подземелье, много часов пути на ощупь, но все-таки бояться нечего.

Взво-о-о-д!

Вход внизу, на противоположном склоне – огромная стальная дверь. Там открыто, достаточно войти, запереться изнутри. Откроют – взорвут! – но на это уйдет время, мы будем далеко, в бесконечных лабиринтах.

Я помню дорогу? Я помню дорогу!

[……………………………………………]

Бабочка, где ты? Нет ее, только маленькое яркое пятнышко в небе. Где и положено – вверху и слева.


Нашли! Нас все-таки нашли! Они рядом, на тропе. Автомат в руках, магазины в подсумке… Почти все из взвода уже внизу, в Туннелях, значит, надо задержать, дать время, чтобы уйти.

Встретимся в бункере. Там, где всегда светло.

Перед боем… Перед боем – как перед боем. Далекие голоса впереди, еле слышное дыхание напарника рядом, потеплевший приклад под рукой. Еще секунда, еще… «Мы ждем атаки до тоски…» Высоцкий? Конечно, Высоцкий, «там» у меня есть запись еще на пленке второго типа, хоть сейчас в музей.

Сегодня не надо бояться! Сегодня – война.

Ты-ты-ты-ты – пробуй думать о другом,

Бог-мой-дай-сил – обезуметь не совсем!

(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

И отпуска нет на войне!

Вот они! Еще секунда!..

Мы ждем атаки до тоски…

[……………………………………………]

8. Цвета (Rezitativ: 2’07)

Красное, красное, красное, красное. Переливающееся облако, чуть подсвеченное изнутри, пульсирующее, заполняющее весь горизонт, слегка темнеющее по краям, исчезающее, распадающееся рваными клочьями, красное, мерцающее, красное, красное.

[……………………………………………]

Оранжевое, оранжевое, оранжевые сполохи перед глазами, оранжевые зарницы, одна за другой, безостановочно, резко, острый дух озона, лента, текущая бесконечно, через вселенную, через жизнь, дрожащий пульс вспышек, прогоняющий тьму, оранжевое, оранжевое, оранжевое.

[……………………………………………]

Желтый огонь, совсем близко, совсем рядом, у самых глаз, желтый, желтый, желтый, сухое терпкое пламя, жар на щеках, неровные пятна под веками, размытая луна, исчезающее солнце, желтое, желтое, бесконечные волны, беззвучные волны, желтые, желтые, огонь.

[……………………………………………]

Зеленые квадраты, ровные, зеленые, острые углы, резкие грани, зеленые, зеленые, вершины гор, зубья скал, зеленые, зеленые, зеленые, изумрудное свечение из глубины, из самого сердца зеленой тверди, зеленый туман над землей, заволакивающий, горький, зеленый.

[……………………………………………]

Голубое ущелье, голубая вода в ручье, голубая, голубая, голубая, голубые камни, голубая галька, скрипящая, уходящая в песок, голубой песок, голубой, голубой, голубой плеск в ушах, голубая рябь под ветром, голубые брызги, голубые, голубые, голубое, холодно.

[……………………………………………]

Синие сталагмиты, синие, синие, синий отблеск кристаллов, синие грани совершенства, синие, блеск холодной поверхности, ровной, полированной, синей, своды в синем блеске, россыпи окаменевшей синей пыли, лед, синий лед, лед, лед, синий.

[……………………………………………]

Фиолетовая пропасть, фиолетовая бездна, фиолетовый провал, фиолетовый, фиолетовый, глубина, спокойствие, холод, холод, фиолетовый, бесконечный холод, морозный туман, фиолетовый, фиолетовый, темно, фиолетовая ночь, фиолетовая мгла, фиолетовая.

[……………………………………………]

Черное.

9. Полет (Rezitativ: 1’06)

Двор. Привычная осень. Старые черные тополя беззвучно тянут голые кроны к бесцветному небу, серый цемент стен дышит сыростью…

Как давно я не бывал тут летом! Лишь ночью, когда все тонет во тьме, не замечаешь ни холода, ни мелкого дождика, идущего уже не первый час. Ночью вообще ничего не замечаешь – кроме главного, опасного. Но до ночи еще далеко, сейчас день, я в нашем старом дворе, за моей спиной – знакомый балкон, знакомые окна.

Оборачиваться не стоит. Я знаю, что увижу. Двор меняется – быстрее, чем город. Он менялся и прежде, но все же оставался самим собой, и дом казался вечным, как гранитная скала.

…Мой дом. Мы не всегда жили здесь, несколько раз приходилось переезжать, недалеко, на соседнюю улицу, тоже на второй этаж и тоже в трехкомнатную, но чуть другую… Или только кажется? Может, я просто искал дорогу домой, не мог найти, попадал в другой дом? Там мне не нравилось, там было слишком темно, и почти всегда – вечер. А сюда я очень любил возвращаться. Особенно поначалу.

Любил – не люблю.

Я знаю, что увижу, если обернусь.


К подъезду не подойти. Траншея пересекает весь двор, от гаражей к калитке… Нет, калитка исчезла. Я хорошо ее помню – железную, тяжелую. Она не ржавела, хотя ее никогда не красили.

И козырек подъезда рухнул. И лестничная площадка – та, куда вел первый пролет.

Балкон… На нем пусто. На нем давно пусто. Зря я оказался здесь! Надо уйти, но пути отсюда нет. Следующий двор, тот, что за домом, тоже перекопан, ноги утонут в жидкой грязи, а на улице вместо знакомых зданий я увижу черные запертые сараи. И до главной улицы не дойти – она исчезнет, распадется на маленькие переулки, где не будет людей, не будет даже деревьев.

Именно тут я понимаю, что мой город болен. И болезнь идет отсюда, от умирающего дома, умирающего двора. И еще это небо!..

Бабочка, привет! Часто тебя вижу, пластмассовая! Сегодня ты совсем большая – и, кажется, тоже мокрая. Солнечные лучи отражаются от гладких крыльев…

Солнечные лучи? Откуда?

[……………………………………………]

Можно никуда не идти, просто стоять у подъезда, не глядя на знакомый балкон, даже не пытаясь войти. Не стоит – квартира будет пуста, соседи скажут, чтобы я поднялся выше на этаж, но там тоже пусто.

Кажется, одно дерево срубили – то, что росло у гаражей. Жалко! Оно было особенное – стелилось над самой землей, по нему можно подняться, словно по трапу. С него было очень просто взлетать.

Взлететь… Дождик, тучи, нелепая бабочка прилепилась в уголке серого небосвода…

…У неба не бывает углов! Не бывает, небо – сфера, иногда голубая, иногда – серая. Впрочем, в городе небо – всего лишь светлое пятно между крыш. Пространство искорежено, разорвано, сдвинуто. Значит, бабочка не висит на месте, она…

Уйти нельзя. Надо улететь, обязательно улететь!

[……………………………………………]

Лучше всего подняться наверх, скажем, на четвертый этаж, на один из балконов. Самый простой способ – шагнуть вниз. Жутковато, конечно, в первый миг просто падаешь, камнем несешься к земле. Иногда бывает очень страшно, кажется, что пространства не хватит. Особенно если нет солнца, особенно если дождь. Для меня этот способ – школьный. В школе, будь она неладна, я на спор взлетал с подоконника. Четвертый этаж, кабинет биологии. Становишься на подоконник – и вниз. Страшно почти не было, ведь на спор! То есть было, конечно, но страх быстро исчезал, когда появлялась опора, когда воздух сгущался, становился мягким, податливым…

Я-неспящий так и не смог взлететь. Ни разу! Мне его (себя!) очень жаль. Правда, ему (мне!) кажется, что полет – просто парение, вознесение тополиной пушинки под порывом ветра. А ведь летать труднее, чем, скажем, бежать. И сил уходит больше, особенно если темнеет. Ночью же взлететь – все равно что подняться на Эверест.

Летать приходилось и ночью, но тогда просто не было выбора.

Рискнуть? Подняться на четвертый этаж, а то и на пятый, для верности, соседи пустят… Но так не хочется вновь почувствовать пустоту внутри возле сердца! Леденящую пустоту, леденящий страх… А вдруг? Этот способ меня ни разу не подводил, но кто его знает? Если все так меняется…

Но ведь отсюда, с земли, не взлететь? Попробовать можно, но, даже если повезет, я не поднимусь высоко. Лететь придется над самой землей, не лететь – ползти. И силы быстро кончатся. Почему теперь не утро? Тогда подняться в небо так легко – раскинул руки, поглядел вверх…

Да, город гибнет отсюда, от моего дома, от моего двора. Только сейчас вспомнилось, как давно я тут не ночевал. Может, поэтому темнота все чаще застает врасплох? Раньше такого почти не случалось, тогда самое главное было – вовремя вернуться.

[……………………………………………]

А если все-таки взлететь – и подняться к этой пластмассовой игрушке? Она не так высоко, ее очень хорошо видно. Больше стала? Да, больше.


Давний страх – еще с тех времен, когда я боялся Его, прячущегося в ледяной яме. Если не вернешься домой вовремя, дорогу преградит Безлицый. Он появлялся на нашей улице ранним вечером и медленно, очень медленно шел к подъезду. Его легко было обогнать, он вообще не обращал ни на кого внимания – пока не входил в парадное. Но и тогда можно было еще успеть, Безлицый поднимался не спеша, тяжело и грузно перешагивал через ступени. Успеть – слегка коснуться его плечом, прижаться к свежей побелке, рвануть к двери…

А вот если не успел – плохо. Безлицый не пропустит. А сзади догоняет ночь. Именно тогда я начал бояться ночи.

Всего этого уже нет. Безлицый, старый мой страх, ау! Нет тебя, ты неведомо где вместе с Ним, прячущимся под шкурой волка, вместе с огромными волнами, сбивающими с ног, тянущими в бездонные черные глубины. Я давно перестал вас бояться, и вы пропали, сгинули, исчезли.

[……………………………………………]

А такого раньше не было! Или просто не замечал? Пятый этаж! Крыша рухнула, вместо квартиры, той, что точно над нашей, неровный провал, железные листы свешиваются вниз, во все стороны торчит ржавая арматура.

Уходить! Скорее! Такого еще не было, чтобы прямо на глазах, прямо сейчас… Куда угодно, только быстрее, не оглядываясь! На улицу!..


Откуда тут яма? Ее не было!

[……………………………………………]

Бабочка выросла. Она очень близко, рядом. Или просто кажется? Протянуть руку – и… Нет, кажется.


Яма… Яма – глубина, тьма, хуже подвала. Давно уже не решаюсь спуститься в наш подвал, раньше было совсем просто, теперь же… Значит, через калитку не пройти. Назад к гаражам? Там, кажется, есть проход? Наверное, и он исчез, я зря не ушел сразу, зря стоял тут, у подъезда.

Но это еще не ночь! Не ночь, значит, меня не поймали – и не поймают. Главное, не смотреть по сторонам, смотреть надо только вверх, на кроны старых тополей, на нелепую пластмассовую бабочку.

…Повернулся – а она снова слева, теперь над самой крышей!

Взлететь! Руки вверх – и в стороны! Это нетрудно, совсем не трудно, я проделывал такое много раз. Не нужно шагать вниз с неверной высоты, надо лишь видеть высоту, смотреть вверх, в самый зенит…

Первое мгновение – самое тяжелое. Земля не пускает, держит, становится болотом, топью, тянет вниз, в глубину. Главное, ни о чем не думать, только прислушиваться к себе и верить, верить, верить…


…Прислушаться! Почувствовать! Поверить!..


Еще. Еще!..

А получилось! Вниз смотреть по-прежнему нельзя, но можно медленно опустить руки, сначала в стороны, потом – вниз. Теперь представить, что всплываешь. Вокруг вода, серая прозрачная вода… Это очень просто, с каждой секундой все проще, легче.

Уже третий этаж? Да, третий… четвертый. Медленно, конечно. А чего я хотел? С земли, да еще осенью!

Пятый этаж… Поглядеть вниз? Нет, рано, но оглянуться можно. Верхушка тополя совсем рядом, рука легко дотрагивается до старого пустого гнезда. Туда! Едва не касаясь тонких веток, над самой кроной. Медленно, медленно… Ничего, это пока медленно, надо лишь подняться выше – еще чуток, еще самую малость.

[……………………………………………]

А бабочка где? Нет, потом погляжу.


Ветки совсем близко, мокрые, кора набухла, от нее несет сыростью. Дерево старое, очень старое.

Но все-таки оно еще стоит. «Там», в неспящем мире, его спилили лет двадцать назад. И то, ползущее над самой землей, тоже. И все остальные.

[……………………………………………]

Все! Крона внизу, и двор внизу, и дом, и черная крыша. Вокруг только небо. Посветлело? Ну конечно! Я уже наверху.

Нет, еще нет. А вот сейчас… Смотреть в зенит, руки на бедра. Вперед!

Вверх!!!

Ветер в ушах, ветер в глаза, белый огонь впереди. Вверх, вверх, рассекая воздух, разрезая пространство! Сегодня получилось, сегодня я снова ушел, меня не поймали, и я могу больше не думать о гибнущем доме, о разоренном дворе.

А могу и подумать – не страшно. Могу и вниз поглядеть.

Высоко! Это замечательно, что так высоко. Я-неспящий очень боюсь высоты, бедняга. Наверное, потому, что «там» я никогда не летаю.


Ямы исчезли? И крыша целая? Ну конечно, я же взлетел, я сумел оторваться. Сейчас и солнце появится… Появилось – прямо из-за туч. Да и не тучи – так, облачка.

А скоро их тоже не будет! Останется небо. Мое небо.

[……………………………………………]

И никакой бабочки! Только маленькое пятнышко – слева, у самого зенита.

10. Поселок (Arie: 5’31)

– В магазин сходить, бабушка?

– А не жарко? Может, ближе к вечеру?

Жарко? Ну, бабушка, ну, сказала! Это разве солнце? Вот в Херсонесе, когда стоишь в яме, под ногами хлюпает – а сверху огонь! Когда под закрытыми веками печет! Тогда действительно жарко. Мы копали в Цитадели, там стены вокруг, воздух не движется, давит…

– У них перерыв с часу…

– Помню, бабушка!

Цветы… Всюду цветы – маленькая аллейка слева от меня обсажена флоксами, чуть дальше – тюльпаны и розовые кусты. Розы – гордость деда. Красные, белые, чайные, чуть ли не ультрамариновые. Дальше – гладиолусы, сирень…

…Сирень? Сирень расцветает весной, как раз на 9 Мая, а розы…

Дед сидит на табуретке возле открытого контейнера и мастерит. Это его любимое занятие – здесь, в нашем поселке, куда мы выбираемся на лето. На лето – и на редкие выходные. Некогда. Бабушка и дед читают лекции, она – в высшей школе профдвижения, он – в авиационном. Я хожу в школу.

В школу?! Да будь она неладна, школа эта! Не хожу туда и ходить не собираюсь!..

– Кошелек на комоде.

– Помню…

Конечно, помню! Комод в дальней комнате – той, что прямо по коридору. Там ночуем мы с дедом, а бабушка спит на втором этаже, в «фонарике». До сих пор не знаю, как правильно назвать это чудо архитектуры. То ли лоджия, то ли застекленный балкон. Оттуда виден весь сад, видна дорога за забором, решетчатая ограда соседской дачи…

Взбегаю по ступенькам, пересекаю веранду. Справа картина – Айвазовский «После бури». Копия, конечно, но мне очень нравится. А в коридоре – гравюры, виды нашего города. Это бабушке художник подарил, они знакомы чуть ли не с довоенных времен.

…Картина так и осталась там, в брошенном доме под острой крышей. А гравюры у меня, вынутые из рамок, пожелтевшие…

О чем я? Они «здесь», я их вижу!


Комод – полированный, бурый, чуть ли не позапрошлого века. На нем кошелек, рядом «Вечерка», развернутая там, где программка. А телевизор? Да вот он, у окна! Не очень новый, конечно, «КВН», но два канала берет. То есть в городе берет, здесь же только один – первый, московский. Что поделаешь, это же не «Березка», всего лишь «КВН». Как говорит дедушка: «Купил, включил – не работает».

На моей кровати – книжка. Что читаю? Ну конечно! Василий Ключевский, том второй. Остальные тома в соседней комнате, на полках. Там еще много чего есть, до самой осени хватит. И на следующий год останется.

…Из восьми томов уцелели только пять. Остальные пришлось докупать, переплачивать.

[……………………………………………]

– Я пойду, бабушка?

– Купи себе шоколада. Того, что тебе нравится.

Ох, бабушка! Сколько тебе сейчас лет? Чуть за шестьдесят, наверное. Ты молодец, до сих пор работаешь, студенты тебя побаиваются, знаю. А дед (я его дразнил «дед-медвед») на пенсии, ему скоро семьдесят. Деду очень трудно ходить. Контузия, та, что он получил на Сандомирском плацдарме, все-таки догнала…

– Я не ем шоколада, бабушка. Уже много лет не ем. И сладкого не ем.

Она удивляется, но не слишком. Бабушка привыкла к капризам любимого внука. То он не ест суп, то не желает шоколаду, то мечтает поступить именно на истфак, где конкурс – восемь человек на место, то не хочет распределяться на кафедру истории КПСС.

– На велосипеде поедешь?

Оборачиваюсь. Мой «Спорт-шоссе» на веранде, у самого входа. Но мне надо к магазину, значит, спускаться вниз. Спускаться – ничего, а вот обратно… Да и сколько той дороги?

– Пробегусь. Вечером покатаюсь – до Мерефы и обратно.

– Ты все-таки осторожней.

Осторожней? Ох, бабушка! Залитый солнцем поселок, пустая улица, зелень садов. И цветы, всюду цветы…

И я слышу все, слышу даже свое имя! Не нужно угадывать слова, ловить смысл, переспрашивать. Дед и бабушка… Как редко я их вижу вместе, вдвоем!

[……………………………………………]

– Я прочел твою диссертацию, дедушка. Не так давно прочел… Ты писал о коллективизации – у нас, в нашей области. И ни разу – ни разу! – даже не упомянул о голоде. О голоде, о депортациях. Понимаю, ты защищался еще в 1952-м, но мог хотя бы намекнуть…

– В последней главе. Разве ты не заметил? Где я рассказываю о помощи голодающим. Если есть помощь, значит, есть и голодающие.

– Помню. Но там нет такого слова – «голодающие».

– Там есть «продовольственная помощь». А зачем продовольственная помощь в деревне? Умному – достаточно. А в приложении – цифры. Стоит лишь взять карандаш, бумагу, сложить все вместе…

– У тебя часы за коллективизацию, дед. Серебряный «Буре» от ЦК КП(б)У. За что? Что ты делал?

– Я был в особой группе Центрального Комитета. Главная задача – предотвращение эмиграции из пограничных районов. Любыми средствами… Разве ты не знал?

– Узнал. Не так давно… Дедушка, ты расскажешь мне про пустыню? Как ты в Ташкент на верблюде ехал?

– Эх, солдат Яшка! Это я тебе маленькому рассказывал. Тебе очень нравилось.

– Еще бы! Пустыня, львы, тигры, жирафы еще, да? А я ее видел, пустыню эту. Причем именно под Ташкентом, правда, зимой.

– Я тоже там был зимой. В феврале 1942-го, всего пару дней. Отвез в Ташкент твою бабушку и твоего папу и уехал на Урал. Там наш корпус формировался.

– Гвардейский Уральский орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого? Дед, почему ты так мало рассказывал о войне? И не только о войне? Я тебя все время спрашивал, а ты…

– А ты бы о ТАКОМ рассказывал? Ты вырос, внук, вон – седина на висках. Неужели до сих пор не понял, почему мы – все! – молчали? Эх ты, солдат Яшка!

– Дед-медвед!

[……………………………………………]

По аллее, мимо цветущего тамариска… Или божьего дерева? Никак не запомню. Мимо нашего маленького виноградника («шасла», очень сладкая!) – к серому штакетнику забора, к скрипящей калитке, возле которой растет высокий тополь. Оглянуться? Не стоит, я и так вижу. Вижу – и знаю. Бабушка поднимется на крыльцо, скоро обед, надо готовить. Дедушка тоже встанет, но сначала снимет очки, уложит их в кожаный футляр, нашарит рукой палку. Она всегда стоит справа…

– Рекс! Рекс, ко мне!

Огромная черная овчарка – овчар! – неслышно подбежала, ткнулась холодным носом, пристроилась рядом. Рекс – дедов любимец, предмет зависти всех соседей. Характер – точно дедов. Никогда зря не лает, спокойный, молчаливый – до поры, до времени. А уж когда пора настанет!..

– Рядом! Гулять!..

[……………………………………………]

Я не видел сегодня бабочки. Да вот она – маленькая точка на небе! Совсем маленькая, совсем-совсем.


Мы часто гуляем вместе. Рекса не надо водить на поводке, это вам не болонка. Он любит гулять, особенно на пруд – который за магазином. Плавает он просто здорово…

– Рядом!

Это я зря – Рекс и так рядом. Дорожка узкая, но места вполне хватает. Из-за забора к нам тянутся ветки со спелыми вишнями, с завязями яблок. Тут очень много яблонь.

Скоро будет пустырь – огромный, целая площадь, там перекресток, нам налево…

[……………………………………………]

Не понимаю! Мы у станции? Но разве это наша станция? Отчего так темно, откуда взялись нелепые дома? Откуда здесь многоэтажки?

Темно, очень темно… Где Рекс? Где?!

Назад, скорее!

Бабочка тут, почти рядом – огромная, мокрая, холодная. Солнце отражается на мелких капельках…

Солнце? Но ведь солнце пропало!

…За старым черным штакетником – черная пустошь. Деревья исчезли, исчезли кусты сирени, цветы… Пусто – ничего! Лишь возле обвалившегося крыльца – две могилы.

– Бабушка! Дед!

Голоса не слышу. Кажется, поднимается ветер. Черный ветер…

Нет, все не так! Они похоронены в городе, над их могилой – памятник, там фотографии…

Холодно. Черно. Очень холодно.

[……………………………………………]

Не двинуться, не пошевелить рукой. Это – самое страшное, когда не можешь ничего – даже вздохнуть.

Бабочка? Ты еще здесь? Как ты близко, какая ты светлая! Рядом с тобой не так страшно.

Дотронуться?

Так это не бабочка! Диск – огромный, теплый, светящийся ровным солнечным огнем! Только прикоснуться рукой!..

[……………………………………………]

Светло! Голубое небо, зеленые кроны… Светло!..

Успеваю оглянуться. Бабушка и дед стоят рядом, плечом к плечу, улыбаются, бабушка машет рукой. Справа от нее – маленький светловолосый мальчик. Шорты, белая рубаха с короткими рукавами, панама налезла на нос…

[……………………………………………]

11. Картина (Rezitativ: 0’44)

За рекою – пустырь. Даже странно! Чуть левее – высокие трубы заводов, правее и дальше – длинная шеренга домов. А в центре ничего, пусто-пустынно. Лишь огромное поле, залитое ярким летним солнцем.

И река – тоже огромная, от одного берега до другого никак не меньше километра. Серая вода, мелкая рябь, птицы в высоком голубом небе…

Река – плохо, совсем плохо, но, к счастью, мы не в городе. Точнее, в городе, но не в нашем. Значит, река – не помеха.

Гляжу на Л. Рискнем? Давно не был там, за рекой!


На тот раз мы встретились с Л не на знакомой улице, где гремят трамваи. Совсем другой район, совсем другой дом – блочная девятиэтажка конца семидесятых, безликая, скучная. Зато лестница в порядке – и квартира светлая, просторная, на окнах нет штор. Сегодня вообще очень светло, даже тени исчезли.

Л теперь выглядит совсем иначе. Никто бы ее не узнал – кроме меня. Она почти каждый раз другая, непохожая. «Там» такое наверняка удивит, «здесь» же – привычное дело. Иная внешность, и квартира иная, и голос. И даже имя.

[……………………………………………]

– …Держись за руку! Крепче, крепче! Главное – захотеть! У меня всегда получалось.

Все действительно просто. Из нашего города можно легко уехать, если не ночь, конечно. Проще всего на машине или на мотоцикле. Но и на велосипеде можно, и поездом, и даже в автобусе. В автобусе порой бывает очень интересно, по пути встречаются новые, незнакомые города – огромные, ни на что не похожие. В одном из них я однажды задержался, и очень надолго.

…Надо бы туда заехать вновь, но «здешнее» время – дискретно, и пространство дискретно. Автобусная станция давно пуста, сквозь асфальт пробилась трава…

Но это – транспортом. А лучше всего – просто захотеть. Очень захотеть, представить место, куда надо попасть, закрыть глаза…

Ты-неспящий (я-неспящий!), завидуешь?

У нас с Л получилось с первого раза. И вот мы на набережной, впереди мост, за ним – бескрайнее поле-пустырь. Далекий город, где я бывал всего несколько раз.

Названия не знаю. И спрашивать не стоит – не услышу.

[……………………………………………]

– Как много травы! Здесь, кажется, никто не бывает, Л! Чувствуешь запах? Да, я тоже…

Запаха «здесь» нет. Мне легче – я-неспящий сам себе подсказываю, напоминаю. Высокая, начинающая желтеть трава, синие цветы, редкие головки клевера…

За рекой сразу становится ясно, что мы не дома. У нас так не бывает, чтобы поменялось буквально все – и сразу. Наш город не рушится, он течет, плавится, медленно меняет форму.

Тут иначе, тут – все сразу. Вместо знакомого квартала в конце поля, куда мы шли, – нечто непонятное, огромное, врезающееся прямо в бездонное небо. Куда там нашему Зданию!

– …Очень жалко, Л! Там, за домами, был готический собор. Хотел показать, у нас такого нет. И здесь, выходит, уже нет.

[……………………………………………]

– Да, тоже храм. Но, кажется, православный. Все равно, раз мы тут. Поглядим…

Да, очень жаль. Тот, исчезнувший собор я нашел совершенно случайно. В этом городе я бывал, но реку переходить не решался. Обычно жил рядом с главной улицей (с «их» главной улицей) в большой общаге, где всегда полутемно, где десятки коридоров, сотни дверей.

…В общаге я всегда забываю вещи. Вначале огорчался, потом привык.

Но однажды я вышел к реке – и увидел это поле, такое же, как сегодня – залитое солнцем, зеленое. А на главной улице шел снег, в общаге стало совсем мрачно…

Решился. И не пожалел. Теперь тем более не жалею, ведь собора, скорее всего, я никогда не увижу. Печально, такого «там», в неспящем мире, тоже не встретишь. Тонкий силуэт, словно вырезанный ножницами из полупрозрачной бумаги, невесомый острый шпиль, рвущийся к зениту, сотни скульптур и барельефов, разбросанных по поверхности стен… Храм был пуст, заброшен и по-особому гулок. Туда никто не заходил, но страха не было – внутри всегда светило солнце. Легкие лучи прорезали стекла витражей, в лучах танцевали пылинки.

[……………………………………………]

– Ну, как тебе, Л? И мне не очень…

Не очень. Совсем даже не очень. Собор с острым шпилем исчез, исчезли дома вокруг, уступив место огромному православному храму. Стены в грубой цементной обмазке, чудовищный купол в темном золоте, неприветливые серые окна.

И сразу же стало темнее. Солнце скрылось за тучами, последний луч неуверенно коснулся тяжелого креста…

Креста? Но тут нет креста! На его месте нечто странное, незнакомое.

…Церкви снятся часто. И почти всегда – такие. Пыльные. Хмурые. Мертвые.

Без крестов.

Внутрь идти нельзя. Пальцы Л вцепились в мою ладонь, дрогнули.

[……………………………………………]

– Это памятники. Просто памятники!

Я и сам слегка испугался. Показалось, на миг почудилось, что не памятники – надгробия. Такое бывает даже днем – земля неслышно колеблется, меняет форму, проступают еле заметные контуры… На этот раз обошлось – просто мы не сразу заметили.

…Одинаковые, каменные, недвижные. Застывшие лица, застывшие взгляды, еле заметные усмешки на сжатых губах. Долгий ряд – вдоль всего собора. Кто они? Отчего – на одно лицо? Ни надписей, ни дат. Стражи? Хозяева? Так и кажется, что каменные лики вот-вот дрогнут, живым огнем вспыхнут глаза…

Не стражи. Не хозяева даже. Владыки!

Я-неспящий наверняка посмеялся бы над этой каменной безвкусицей. Но «здесь» над таким не смеются. Тревожное в воздухе. Полуоткрытые двери собора, давно не мытые окна, тишина вокруг – и безмолвное воинство вдоль стены. Может, зря мы перешли реку?

– Их стало больше, Л! Вон тот, справа. Хорошо, что сейчас день! Ночью их ничем не удержишь. Смотри, кажется, двинулся…

[……………………………………………]

Сейчас день, но день испорчен. Впрочем… Совсем рядом еще одно здание, на этот раз двухэтажное. И что там написано, у входа? «Музей одной картины»? Всего одной? Интересно!

Кажется, «там», у неспящих, такой музей действительно есть. Но где? Нет, не помню.

[……………………………………………]

А вот рисовать «здесь» действительно умеют. Я-неспящий все удивляюсь, КТО сочиняет «тексты». Мне-«здешнему» иное интересно – КТО рисует? Оба «я» (и Джекиль, и Хайд) овечку на лугу изобразить не сумеем, а тут!..

«Там» я несколько раз пытался взяться за карандаш – зарисовать кое-что по памяти. И этот, исчезнувший собор, тоже. Результат не помню, но вполне представляю.

И все-таки – КТО? Чей сценарий, оформление чье? ЧЕЙ мир? Я не мог его создать, он слишком совершенен. «Тот», неспящий мир, создали Бог и Эволюция, а этот?

Пойму ли я? Узнаю?


…Все, как у людей. Билеты, даже программка. То есть не программка, конечно, – буклет. На русском? «Здесь» все говорят по-русски (во всяком случае, я всех понимаю), а вот пишут всяко.

По-русски. Эль Фано. «Процессия». Испания, конец XV века…

Эль Фано? Кто такой, отчего не знаю? Между прочим, первая «здешняя» фамилия, которую я мог повторить. Или что-то изменилось?

– Ну, Л, поглядим. Конец XV-го? Не иначе Акт Веры покажут. Хорошо, что мне никогда не снилась инквизиция! Да что с тобой?

Странно, я ее почти не вижу – Л стала прозрачной, призрачной, неслышной. Или это уже не она? Такое «здесь» тоже бывает. Люди исчезают, чтобы появиться вновь. Или не появиться никогда.

[……………………………………………]

Я ошибся. Это не Акт Веры.

…В центре – страшная клыкастая морда. Рогов нет, нет и копыт, но кто он – ясно сразу. Такие же черные, с когтями и перепончатыми крыльями, заполнили, заполонили все пространство.

Процессия? Где же процессия?

Процессии нет – люди рассыпались по узкой улочке, зажатой между высоких безликих домов с бойницами-окнами. Хорошо одетые, с пухлыми щеками, с солидными животиками. Только что они чинно шли по улице…

Гроб? Почему гроб? И катафалк, и саван? Гроб опрокинут, саван брошен на булыжники мостовой, лошадей, впряженных в погребальные дроги, уже схватили под уздцы эти, чернокрылые. Их много, они всюду – ловят убегающих, волокут за ноги кого-то синелицего – не иначе главного героя церемонии. Чернокрылые хохочут, скалятся, они довольны, веселы, счастливы.

В чем же дело? Что там, в буклете?

…Можно не смотреть. Вспомнил.

Легенда – испанская или нет, не знаю. Если грешник продал душу Врагу, Тот явится за ним, за его хладным телом. Души, проданной души, Ему мало. Не спасет ничто – ни отпевание, ни святость храма.

Процессия шла по улице. Почтенные горожане провожали в последний путь такого же почтенного земляка. Кто он был? Меняла, купец, городской старшина?

Чернокрылые ждали. Дождались!

А молодец Эль Фано! Но ведь такого художника нет? Кто же такое создал?

…А это? Как же не заметил сразу? Над острыми черепичными крышами, над буйством злой силы, над ужасом грешников – радуга. Странная радуга!

Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан – Красный, Оранжевый, Желтый, Зеленый, Голубой, Синий, Фиолетовый. Семь. Семь цветов. Сколько цветов в настоящей радуге – той, которая «там», не помню, но «здесь»… «Здесь» их не семь, их… восемь! Под нижним – фиолетовым, еще одна полоса.

Черная.

Радуга восьми цветов. Радуга с траурной каймой.


Я это уже видел.

12. Дожди (Arie: 5’25)

[……………………………………………]

Откидываю полог, подставляю, не глядя, ладонь.

Отдергиваю. Стряхиваю тяжелые капли.

Льет уже который день – когда как из ведра, когда мелкой сечкой, когда холодной дробью. Без перерыва, без просвета. Льет, льет, льет…

Полог палатки набух, провис, за пологом лужи, и на генеральской линейке – лужи, и флаг застыл половой тряпкой, которую забыли выжать.

Под стук дождя хорошо думается. И «там», у неспящих, и «здесь». Удается вспомнить многое, что в обычной суете не приходит на ум. Не из этой жизни – «здесь» забывчивостью не страдаю. Из «той», которую помню лишь обрывками. Ничего удивительного, я-неспящий тоже плохо запоминаю сны. То ли психика бунтует, защитный барьер ставит, то ли…

[……………………………………………]

…То ли просто НЕ ХОЧУ помнить. Я научился забывать. Я очень хорошо умею ЗАБЫВАТЬ!

[……………………………………………]

В палатке я не впервые, хотя прежде обходилось без дождя. Военные сборы – многодневная скучища, когда ничего не происходит, ничего не меняется, а до возращения домой еще так долго!..

Вот и первая проблема, первый предмет для размышлизмов – время. Точнее, Время. С большой буквы, так правильнее.

Я почти всегда знаю, что сплю. Исключения очень редки – и весьма забавны. Город тогда становится другим, появляются всякие незнакомцы и полузнакомцы, и начинается спектакль – шоу из жизни неспящих. То-то мой доктор Джекиль удивляется, когда привычный (ему привычный, ему!) мир вдруг начинает меняться на глазах, «дневной» грим исчезает…

Я тоже удивляюсь – пока не понимаю, что к чему. Иногда такое приятно, иногда не очень.

…Зато после могу представить, каково это – жить «там». Как по мне – не сахар. Бедный Джекиль, бедный я!

А то, чего еще не было? Почему я «здесь» такое вижу? Откуда? Нет, не вещие это сны – Время шутит. Опережает, отстает.

И еще – обидно. Ни разу не попадал в иную эпоху, в чужую жизнь. Хоть бы Варфоломеевская ночь приснилась, а лучше – прорыв дроздовцев к Харькову в июне 1919-го!

Или я просто не помню ТАКИЕ сны?


Итак, Время. Насколько я понимаю, сны, значит, и мои сны тоже, длятся очень недолго. Несколько секунд, пару минут, но уж не час, точно. А я в палатке, на дурацких сборах, восьмой день. Сидеть же мне тут еще больше месяца – и все это время (мое Время) более чем реально.

Как понять?

[……………………………………………]

На ужин одно и то же – гречневая каша и консервы из сайры, по банке на брата. Никто не возмущается, привыкли. От полевой кухни несет горелым салом (запах во сне?), деревянные столы плохо вытерты, даже ложку вымыть негде. Разве что под дождем.

Ребят в плохо подогнанной зеленой форме – тех, что попали сюда вместе со мной, – вижу не в первый раз, они меня тоже. Работаем вместе, учимся? Или даже вместе воевали? Преимущество сна – никто над этим не задумывается. Вот оно, наше Время – дискретное, рваное. Каждый день может начаться не тогда, не там – и не так. В неспящей жизни все выглядит глаже, хотя (как я-тамошний помню) далеко не всегда.


Сапоги очень странно пачкаются – и очень неудобно. Грязь, что спереди, смывается сама собой, особенно если идешь по траве. Как я, например. А вот та, что сзади… И не стряхнешь, и о траву не оботрешь, так и носи на каждой ноге по лишнему килограмму. Не снимать же сапоги в дождь! Возвращаться не хочется, лучше пройдусь по опушке, благо, никого тут нет. А на опостылевшие палатки можно даже не смотреть.

[……………………………………………]

Военные сборы – а никаких занятий! И ни одного офицера, только сейчас понял. Как же мы до сих пор не разбежались? В самоволки, конечно, ходим, село рядом, но…

Что ни говори, «здесь» не «там»!

Да, на палатки смотреть не стану, а вот налево взгляну. Налево – и вверх. Привет, бабочка! Сегодня ты не бабочка – яркая точка среди туч.

А ну-ка протянем руку!

Это я уже понял. Прилетит! То есть не прилетит, конечно, просто станет больше. И ближе.

[……………………………………………]

Она не отсюда? А откуда тогда? Надо мною, уснувшим, горит ночник? Или это просто боль, боль тоже похожа на цветное пятно?

Сегодня я очень плохо слышу. Не дождь, не стук капель – людей. В первые дни мог повторить каждую фразу, теперь же приходится лишь догадываться. Может, так и кончается сон? Все становится глуше, тише, подергивается дымкой, расплывается туманом?

…Заканчивается сон мистера Хайда – начинается сон доктора Джекиля.

А что? Кто сказал, что «дневная» жизнь – не мой сон? Просто для того, чтобы попасть туда, к неспящим, не требуется пить снотворное. Я-здешний очень редко сплю.

Интересно, а я («здесь»!) вижу сны? Не помню, жаль. А вообще забавно – сон во сне. Так сказать, в квадрате.


У лилипутов должны быть свои лилипуты. Откуда цитата? Кто сказал?

[……………………………………………]

Где это мы? Ах да, там, за поворотом, – деревня. Непонятно, зачем мы туда ходим. «Там» в самоволки бегут за самогоном и куревом, «здесь» же пьют редко, даже я. А сигареты… Ого, пачка пустая, надо прикупить.

…Стемнело? Стемнело! Бабочка-а-а! Вижу, вижу, не лезь в ладонь!

Дотронуться до нее пока не решаюсь. Если она – не лампочка над головой и не больной зуб, тогда что? Я-«там» и я-«здесь», как ни крути, один человек, и если у человека в мозгу завелась бабочка… Между прочим, ее никто не видит – кроме меня. Уже проверял.

Что, если она не из этого мира? Вообще не из этого? Бред, бред, «здесь» пришельцев не бывает, маленькие и зелененькие приходят только вслед за белой горячкой!

А дождь-то перестал! Во всяком случае, каплет не так. И я вновь начинаю различать слова. Этот парень, маленький такой, мне по плечо, о чем он? В полку говорят… В каком полку, мы просто на сборах? Говорят, что часть «партизан» после сборов призовут, потому что офицеров направляют в действующую…

…Так уже было! 1980-й, Лубны, наш полк, 86-й гвардейский. Но тогда все выглядело иначе, и лагерь был иной, и палатки, и деревня находилась не рядом, а за восемь километров.

[……………………………………………]

Ребята совсем молодые, каждому – едва за двадцать. А сколько мне теперь?

Стоп! Что я тут вообще делаю, на этих идиотских сборах? На моих погонах… Пусто! А я ведь офицер, я… Я майор! Где тут начальство, я им сейчас!..

Не поможет. «Здесь» – не «там», тут логика иная, следствие не всегда спешит вслед за причиной. Когда в очередной раз оказываюсь в своей, чтоб она пропала, школе, я напрасно уверяю всех, что давным-давно получил аттестат. Соглашаются, сочувствуют – но не отпускают. Один раз просили войти в их положение в связи с недобором учеников. В другой – позвонили своему начальству, но все равно оставили в школе – учителем. Неизвестно, что хуже!

Так что сегодня я не майор запаса, а… студент? Точно, студент инженерно-строительного…

Еще не хватало! Мне что, математику сдавать придется? Еще один вечный кошмар!

[……………………………………………]

Ночь, под сапогами чавкает, с деревьев падают капли и с неба падают, а тропинка все не кончается. Спешить, впрочем, некуда, не в палатку же? Интересно, весь месяц с хвостом, что остался, я тут и пробуду? В принципе да, сон имеет свои законы, один из них – тянуться до финиша. Если, конечно, меня «там» не разбудит телефон – или будильник.

Будильники ненавижу даже «здесь». Для меня они – рев сирены, взрыв бомбы, дикий крик под самым ухом – а то и чужие руки на горле.

Мне, который «там», еще хуже. Для меня-здешнего все заканчивается быстро, лишь миг чувствую странную смычку между мирами, когда ты еще немножко «здесь», но уже чуть-чуть «там». А потом ничего, совсем ничего – до следующего раза, до следующего обрывка моего Времени. Ему же, доктору Джекилю, приходится вставать, идти на работу в его странный непонятный мир…

Отчего Джекиль? Отчего Хайд? Это все – я!

[……………………………………………]

Ну вот, снова дождь! Хорошо, что мы почти добрались. Вот и палатки, вот красный огонек на кухне, там воду кипятят.

А вот и бабочка! Больше стала? Больше!

Чем больше – тем мне хуже. Так? Нет, не так! Она больше, когда мне СТАНОВИТСЯ хуже. Мокрая пластмасска спускается с небес прямо мне в ладонь. На помощь спешит, что ли? А если дотронуться до того, во что она превращается? Теплый солнечный диск… Попробовать? Если понимаю правильно, меня просто вышвырнет отсюда – из этого лагеря, из этого дождя. Вышвырнет, выкинет… Вот только куда?

«Не искушай Господа своего». Библию даже «здесь» помню.

[……………………………………………]

Будем играть в карты.

13. Том Тим Тот (Rezitativ: 0’20)

[……………………………………………]

Песня? Значит, засыпаю. Интересно, получится ли?

[……………………………………………]

Не понял! Эт-то чего?

Понял…

Надо же, получилось! Интересно только, что именно. В австралийской инструкции рекомендуется сперва осмотреться, убедиться…

Осмотримся. Убедимся.

Кровать моя, а вот одежда, извините… Куда я собрался? Где носят белые костюмы? А это что, шляпа? «Поеду я в город Анапу, куплю себе черную шляпу…» В данном случае, конечно же, белую, но…

А странное ощущение! Даже не верится, что сплю. Сплю – а все как в хрустальном сне. Я – настоящий, и все вокруг настоящее. Почти настоящее. Комната как комната, без окон, без дверей, зато с компьютером. Светло, а лампы… А лампы йок. Значит, все-таки сплю.

Ну, чего дальше? В инструкции к этому mo8.jpg ничего больше нет. Просто надо осмотреться…

…И все-таки непонятное нечто. Неужели сплю? Помню и рассуждаю вроде бы нормально. И могил ползающих не боюсь. Конечно, и такое – реальное – присниться может, но уж очень редко.

«Поеду я в город Анапу, куплю себе белую шляпу…»

Итак, mo8.jpg, чудо враждебной техники. Файл с бабочкой, который mo3, мне по душе явно не пришелся. Осторожен я, когда сплю! И зря. Бабочка – просто анальгин, снимает кошмары, способствует хорошему настроению после пробуждения.

…А компьютер включился! И на экранчике чего-то синеет. Ну-ка, ну-ка!..

Installation… Что инсталлировать будем? Mo8.jpg – просто успокаивающее, картинка с морским берегом. Ага, она и есть, красуется. А что под нею? Start installation? Отчего бы не start?

В последнее время почти не запоминаю сны. Оно и к лучшему, пожалуй. Так что я про бабочку могу и не знать. Вдруг каждый день ею пользуюсь, чертей во сне гоняю?

…А это, интересно, запомню? Роман во сне писать приходилось, но вот программу инсталлировать – еще нет. Хорошо хоть, что не математику сдавать!

Ой!

Давай, давай! Думай, железяка! Надумала? Что? Ясно, что русский. Сколько тут всего языков? Прямо как в «винде». Итак, язык русский, имя пользователя… Еще чего! Может, еще и личный код с номером паспорта? Ага, «произвольно»! Зачем, интересно? Чтобы птички на берегу знали, с кем здороваться?

Произвольно? А как меня зовут – произвольно? «Нимми-нимми-нот…» Точно!

Нимми-нимми-нот,

А зовут меня – Том Тим Тот!

«Джек – победитель великанов», английские народные сказки. «Девушка, девушка, угадай, как меня зовут!», «Дорогая, я видел черненького бесенка, он прял пряжу и пел…» Тим Тот? Или Тит Тот? Да какая разница?

Нимми-нимми-нот,

А зовут меня – Том Тим Тот!

Вот так меня и зовут – пользователь Том… Тим… Тот… Будем считать, что я китайский хакер. Съела, железяка? Да куда ты денешься? Ну, думай, думай, не запрещено.

Я бы не рисковал с подобной лоботомией, но Влад давно такими картинками балуется – и жив пока, и хвост с когтями не вырос.

…А чего, интересно, мне бесенок вспомнился? Не иначе все картину забыть не могу – этого несуществующего Эль Фано. Кто же такое все-таки рисует?

Влад уверяет, что подобных картинок (не Эль Фано, а которые jpg) под сотню. Но – не патентуют, потому как фармакологическое лобби возражает. И вправду, зачем химию потреблять, если можно просто на файлик взглянуть? Тем более ничего страшного, легкая релаксация, берег моря…

…Но бабочкой я-спящий не пользуюсь. Кажется, «здесь» я изрядный консерватор. Казалось бы, что проще? Протянул руку – и привет кошмарикам!

Съел, железный? Съел! И чего пишешь? Открыть? Какой ящик стола? Нет тут никакого…

Ага! Инсталлировался, видать! Ну-с? И что мы видим? А видим мы…

Спасыба, дарагой, да? Дэнгы, да? Много, да?

А и вправду! Бумажник, довольно тощий, но все-таки… Что за деньги такие? Кроны – а надписи русские. Страна… Не указана страна. Не иначе страна Виртуалия. Привет Сергею Лукьяненко!

…Деньги мне тоже снятся. Но редко.

Визитка? «Привет, друг Том Тим Тот! Если понравилось, проголосуй за эту фишку по адресу: http: \\www…» Почему на русском? Так я же язык инсталлировал!

Все? Голосовать, друг мой австралийский, пока не буду, ты мне берег сначала покажи. Между прочим, ни двери, ни окон я еще…

А неплохо! Ошую – улица, домики одноэтажные, красная черепица на крышах, слева садик-заборчик, справа заборчик-садик. Одесную… Одесную – море, как и обещано. Пристань, лодки в берег тычутся, чайки-птички парят.

Что за птичка-бабочка? Привет, mo3.jpg, привет! Я на тебя, пластмасска этакая, тоже перед сном поглядел. На всякий пожарный. А вдруг на обещанном берегу крокодилы водятся? Правда, сейчас ты не бабочка – просто точка в небе. Ну и сиди там, пока не вызовут.

Итак, дано: берег моря, городишко, тощий бумажник с фальшивыми кронами – и белая шляпа. Релаксируй – не хочу. Ну, не хочу – это к бабочке, мигом унесет, а вот что там написано в инструкции, мелкими буквами в самом низу? «Время действия программы составляет…» Цифр, кажется, четыре, но пояснений никаких. То ли лет, то ли секунд, то ли байт…

Стоп! Отчего байт? Я же, слава богу, не в компьютере! Мне просто сон снится, релаксирующий сон, являющийся следствием…

Следствием – чего? Ведь все это – в моей башке! Значит, дурацкий файл, тот самый mo8.jpg, каким-то образом…

…Да не образом, матушка, не образом! Пью я анальгин, гублю нервные клетки? Пью. И гублю. А тут сказано, что отрицательные воздействия отсутствуют, потому как никакой химии. В худшем случае – нечто вроде легкого гипноза. Так что не надо!

У Влада таких картинок – десятков пять. Интересно, что на остальных? Я ведь первые попавшиеся списал, а там – целая система. Все «mo» и все «jpg», но первая десятка – успокаивающие, вторая – наоборот, пятая – вроде бы экстремальные ситуации. И даже кошмары, говорят, есть – но не у Влада. У нас с ним своих кошмаров хватает, это австралийцам скучно. В общем, почти Голливуд. Кино, вино и домино.

[……………………………………………]

Бумажник, шляпа… «Поеду я в город Анапу, куплю себе…» А вас тут, между прочим, не стояло! «А это был не мой, а это был не мой, а это был не мой чемоданчик…» А в чемоданчике что? Рубашки, бритва… Ух ты, «Золлинген», прямо как у деда, трофейный! Никогда таким не брился.

…Так я вообще никогда не брился – во сне! Достоверность, значит, по высшему разряду? Отменно, отменно.

Карта? Изучим, очень к месту.

Ну, пошли, что ли, Том Тим Тот?


…А все-таки здорово! Просто так, на песочке, в костюме, шляпа на носу. Волны маленькие, ручные, прямо к подошвам ползут, ветерок легкий, солнышко нежаркое…

Водоросли! Почти забыл их запах. На ЮБК и в Севастополе водорослей нет, бетон там всюду. И в Юрмале нет. Водоросли были в Хорлах, возле Скадовска, берег – почти как этот, только там еще остров у самого горизонта. А на острове – птицы, тьма тьмущая. Туда я не попал, обещали свозить – да не свозили. В каком я был тогда классе? В шестой перешел? Пионерский лагерь завода «Кондиционер», первый отряд… Или второй?

Запах, между прочим, настоящий, не такой, как во сне. Не вспоминается – чувствуется. По-настоящему. И ветер настоящий, и песок. Интересно, что тут еще настоящее?

…Какое настоящее? Ведь я сплю! Просто этот mo8.jpg каким-то образом стимулировал память – или воображение, уж не знаю.

Эх, не образом, матушка, не образом! Чудо враждебной техники, что попишешь? А кстати, откуда это? Кир Булычев, «Тайна третьей планеты»? Точно! Про третью планету впервые там и прочитал, в Хорлах, на таком же пляже, на таком же песке!

И все равно – море! «Вот он, легкий предутренний бриз…» Сюда бы Женю с его гитарой! Жаль, он так редко поет, клещами каждую песню тащим. «На Мадрид держит курс галион. На борту – золотой миллион. На борту, на борту. А в антильском порту…»

[……………………………………………]

Так и буду лежать. Пока не надоест. Интересно, деньги зачем? Там дальше вроде бы как магазинчик, надо бы заглянуть… А что? Освоиться тут, на берегу, до конца дней – и никаких тебе кошмаров, никакого дискретного времени. Сколько мы спим? Треть жизни? Значит, треть жизни – курорт. Теперь здесь весна, море еще холодное, но лето обязательно настанет!.. Или? «Время действия программы составляет…» Ничего! Файлов много, через пару лет они в каждом киоске продаваться будут.

…Или в каждой подворотне – вместо героина. Да какая разница? Не файл – так какой-нибудь шлем с проводами придумают, как в американских фильмах. Идея носится в воздухе, просто австралиец первым ухватил…

Чайки! Только кричат непохоже, тихо очень. Австралийские? Или так и задумано, дабы отдыхать не мешали? А вот и бабочка! Сиди смирно, не надобна пока! Как я понял, отсюда уйти легко – достаточно бабочку кликнуть. А вот из моего города (моего, ха!) просто так на этот берег не попадешь. Да и захочу ли? Мне-спящему все гробики с могилками подавай. А здесь!..


Повезло тебе, Том Тим Тот!

14. Река (Chor: 0’34)

«Пароход белый-беленький…» Как там дальше? «Черный дым…» Нет, не помню. «Здесь» вообще плохо вспоминаются песни. Свои поем.

…А их КТО сочиняет? Не Долматовский же я, в самом деле! Помню, еще во времена, когда я волн боялся, услышалось (на мотив Утесова, кажется): «Соленый гул в ночи тонул». Потом привязалось – уже «там». До сих пор вспоминается.

Итак, пароход белый-беленький… Никакой он не беленький – серый, с высокой черной трубой и огромными колесами. Миссисипи, одним словом. Колеса шлепают, из трубы идет дымок.

…Шлепают – беззвучно. И дым прозрачный, еле заметный, только воздух колышется. Но не это главное, пароходы всякие бывают, особенно «здесь». Река! В последнее время я все чаще оказываюсь возле реки. Возле – ладно, но вот НА реке…

Мы не в городе, не в моем городе. Мы вообще неизвестно где. Никогда тут не бывал – вода почти до горизонта, и слева, и справа. Слева еще виден берег, а вот справа – вода и вода. Но все же река – пару раз и справа мелькало нечто темное. И еще один раз приставали – ночью, я плохо помню.

…Почему – плохо? Я спал? И этого не помню.

[……………………………………………]

И бабочки нет – ни следочка. Даже неуютно.


Мы не в городе… Мы – нас не одна сотня, пароход огромный, три или четыре палубы. Да, четыре, причем верхняя, кажется, появилась только сегодня. Наверняка не скажешь, все вокруг смутное, неопределенное.

И туман. С самого утра – и до самого горизонта. Не очень густой, кое-что увидеть можно, но все же неприятно. Туман, река… Капитана, часом, не Хароном кличут?

Увидел бы бабочку – точно бы ладонь протянул! А может, и нет, но с нею спокойнее как-то.

…Не иначе «там» лампочка над головой погасла. А что? Вполне в духе материализма!

Мы… Кто – мы? Плывем не первый день, вот только помнится плохо. Маленькая пристань, туда я прилетел самолетом, вокруг все плоское, безжизненное… Тундра? Не помню. Вот пристань помню хорошо – дощатый настил, черные сваи, уходящие в воду, маленькая лодка рядом. Подумалось, что мы чуть ли не в Сибири, где-нибудь на Енисее. А потом – река. Эта пристань была на совсем другой. Там и вода иного цвета, и небо…

Плывем – долго, терпеливо, неспешно. Беззвучно шлепают колеса, еле заметно дрожит воздух над трубой.

А матросов не вижу. И капитана ни разу не встречал, так что спрашивать фамилию не у кого.

Туман, река… Сонника у меня нет, он для тех, неспящих, но символика хоть куда! Я, который «там», наверняка бы испугался. А мне-спящему… Нет, не страшно. За пределами города спокойнее. Даже не так. Чем дальше от изуродованного траншеями двора, от пустого балкона, от квартиры, куда я не хочу возвращаться, тем…

Нет, не думать!


«Пароход белый-беленький, черный дым над трубой…» Итак, пристань – и самолет. Я был… Очень далеко был, пришлось возвращаться самолетом…

…Серые тучи за иллюминатором, мгла, ни лучика света, молчаливые соседи в креслах, мигание маленьких лампочек над головой, стюардесса приносит пакет, но открыть его не решаюсь, в ушах – гул, машина легко подрагивает…

Значит, возвращаюсь. Остальные, кажется, тоже, мы все вместе. Все вместе – но почти не разговариваем. И никто не смотрит на реку. Почти. Просто стоят на палубе или бродят туда-сюда.

Бакен… Обычный бакен, но на нем не горит фонарь. Или на бакенах не должны гореть фонари? Но ведь туман, он стал еще гуще, даже берег – тот, что слева, – почти исчез.

[……………………………………………]

Надо с кем-то заговорить. Обязательно заговорить! Как я раньше не заметил? Их лица…

«Здесь», в городе – и не в городе, тоже есть живые и мертвые. В этом наш (мой!) мир ничуть не оригинален. Но мертвые «здесь» не всегда лежат в гробах. Когда лежат – вокруг сразу темнеет, чернота подступает, начинает душить, а ты ничего не можешь сделать. Ничего! Но чаще все иначе – «они» почти такие же, как живые. Почти – сразу и не различишь. Лишь когда подойдешь ближе, взглянешь в глаза. Или тебе взглянут… Впрочем, и по одежке узнать можно. Женщины всегда в платках, на мужчинах старые костюмы с широкими лацканами, дети… Стоп, хватит!

Правда, такое бывает только ночью. Но это в городе, а тут? Ведь мы на реке!

Неужели они все…

В глаза не смотреть, близко не подходить… И, конечно, ни с кем не заговаривать. Бабочки нет – и не надо, слишком часто ее вспоминаю. И без пластмасски выкрутимся, не впервой…

Тем более и страха нет. Верный признак, «здесь» не сам пугаешься, а только если захлестнет.

Страха нет. А что есть? Любопытство? Нетерпение? Пожалуй. Но главное не это, главное… Трудно выразить словами, очень трудно, но похоже на облегчение. Возвращаемся. Скоро вернемся. Вот-вот…

Или кажется, или нет, но все остальные чувствуют то же самое. Иногда такое бывает – можно понять без слов. Все мы вместе – на этом старом пароходе, на этой незнакомой реке, среди этого тумана.

[……………………………………………]

Никто не разговаривает… Но я тоже не разговариваю! Да, я ни с кем ни разу не говорил!

А как я выгляжу? Неужели так же, как они? Что на мне надето? Какой странный костюм! Кримпленовый, не иначе из музея. Лацканы… Обычные лацканы, зря это я. Вот только галстук странный, узкий… Нет, не странный, просто черный. Как восьмая полоска на радуге.

Так куда мы возвращаемся? В городе – в моем городе – такой реки нет!


Зашевелились!

[……………………………………………]

Правый борт! Все – у правого борта. На нашей палубе, на той, что ниже. Собрались, толпятся, куда-то смотрят. Молчат… Только куда смотреть? Все тот же туман, берега не видать, колеса шлепают по воде, вон еще один бакен вдали, и тоже без огней.

Вдали? Но бакен – это стремнина, стрежень. Значит, мы повернули? Да, и как раз направо.

Куда я все же летал? Почему ничего не помню? Только самолет, гул моторов, белесую мглу за иллюминатором. Случилось нечто важное? Ведь я был не один, все они тоже…

Солнце!

Нет, не солнце – просто свет, у самого горизонта. На солнце ничуть не похоже. На рассвете оно розовое или темно-красное, днем… Днем понятно, какое, а это просто свет. Белый, сильный, но тускловатый. Словно за матовым стеклом.

Все смотрят туда. Я тоже, трудно оторвать взгляд.

Вначале – пятнышко, затем… Да, как солнце, только больше. Над ним – полукольцо, будто гало возле луны. А выше еще одно, тоненькое, еле заметное.

Нам туда. Теперь знаю точно. И все знают.

Волнуемся? Я волнуюсь? Трудно сказать, все очень странно. И волноваться вроде не нужно.

[……………………………………………]

Уже на весь горизонт! Вокруг светло, туман уходит, уползает клочьями к стремнине. Вода стала белой, как молоко, гладкое густое молоко. А дальше, где свет…

Пристань? Нет, город! Белый город в белом свечении. Странно, он совсем рядом!

…Ровные кварталы, узкая лента стен, квадратные башни, острые шпили… Соборов? Мечетей? Пристань полна кораблей, таких же белых, как и река, как и все вокруг. Какой он огромный, белый город за белыми стенами! Наверное, там хватит места для всех и для меня тоже.

Белый город, белый-белый… А это что? Почудилось – или… Над белыми домами, над белыми улицами – зеленоватая дымка. Еле заметная, еле различимая, странная. Словно под белым покровом, под белым саваном – гниющее болото.

И свет уже не просто белый – белый с зеленью.

Нет, показалось, просто показалось! Наверное, клочья тумана – те, что не унес ветер.

Но ведь ветра нет?

[……………………………………………]

А если вернуться? Но как? Уже поздно, мы почти пришли. Там, в белых неярких лучах, нет ничего страшного, там нет ночи, нет темноты. И страха тоже нет.


А что ТАМ?

15. «Гипнономикон» (Rezitativ: 2’15)

Книжные магазины – всегда интересно. И не во сне, и во сне, причем когда спишь в особенности. «Здесь» книги каждый раз непохожие, другие. Вот, к примеру, магазин в соседнем городе – не в том, где большая река, а где метро. Сколько там всякого! Половину подзабыл, но даже о том, что помню, думать приятно. Стоял тогда у прилавка и прикидывал: купить, не купить? А если куплю, сумею ли пронести из «здесь» в «там»? Мне-спящему все кажется, что такой способ все же есть, только я его не знаю.

– Эту, будьте добры. И эту.

– Пожалуйста-а, молодой человек…

Наблюдение номер двенадцать: слышу и разбираю все, что говорят. Номер тринадцать: говорят по-русски (инсталлировано же!), но с прибалтийским акцентом. Вопрос: откуда в австралийском файле прибалтийский акцент? Ответ первый: бес его знает! Второй: файл программирует «заграницу», но такую, где говорят на языке пользователя. В данном случае – русскоязычного пользователя Том Тим Тота. Вот и получилась Прибалтика. Даже кроны подходят, их, кажется, в Эстонии ввели.

– Заходите еще, молодой челове-ек!

– Спасибо, зайду.

Чуть не сказал: «Зайду-у-у-у». Не стоит, тут все вежливые, шляпы снимают, когда здороваются. Конечно, это просто программка – точнее, сон, оной программкой спровоцированный, но к чему хамить? Так и задумано – тихий городок, тихие жители, тихое море. Релаксация!


…Релак-са-ци-я! Релак-са-ци-я! Четыре такта, подходит.


И здесь всегда солнце. До ночи я еще ни разу не дотянул, то будильник, то сам проснешься. А вот вечер видел, и закат видел. Красивый он тут, солнце за холмы прячется.

Надо бы туда сходить, за холмы. Если верить карте, там есть замок. Карта у меня прекрасная – все обозначено, даже роза ветров. А у дома, который следовало снять, стрелка нарисована. Чтобы, значит, не перепутал и не самодельничал.

Интересно, а если бы в другой дом попросился? Наверное, не пустили бы. Программа!

– Добрый де-ень!

– Здравствуйте!

Этого старика встречаю каждый раз, когда выхожу на улицу. Он уже тут, на скамеечке, газету читает. Старая форма без погон, фуражка с «крабом». Не иначе морской волк на пенсии. Понятно, городок-то приморский!

…А спиртное не продают, только пиво. Не то чтобы напиться тянет, просто любопытно, отчего. Может, потому, что тут положено отдыхать, а не буйствовать? Не иначе этот mo8.jpg для пенсионеров!

Поэтому бабочка-звездочка на месте. Вдруг я тут слишком задержусь? Или просто надоест, захочется в «мой» город, гробики посчитать – или с Л встретиться?

Да какая там Л! Это песня есть – «Моя сладкая Эл»! Снятся мне всякие знакомые девчонки, совсем разные, я уж и лица позабыл, и имена. Много ли спящему нужно, я же там вроде зомби! Сексуальная сублимация – вот и вся сладкая Л!

[……………………………………………]

– Добрый день, господин Том Тит То-от!

– Здравствуйте!

Квартирный хозяин, высокий тощий старик, по виду – бывший учитель. Сдал квартиру (целый домик, даже с верандой!) – а сам перебрался на соседнюю улицу. Между прочим, стоило всего пять крон. Дешевизна невероятная.

…И денег ни у кого нет. Кроме меня, никто не расплачивается – ни в магазинах, ни на рынке (наблюдение номер четырнадцать). Значит, на работу, скорее всего, не устроишься, да и негде. Деньги когда-нибудь закончатся…

Деньги закончатся и… Деньги закончатся – и программа закончится! Вот оно что! «Время действия программы составляет…» Четыре цифры? Мои кроны! Все проще простого: кроны – ресурс программы, тратить можно много, а можно и мало, чтобы хватило на дольше. Сплывут деньги, и программе конец, останется лишь файлик – на память.

Просто, красиво, понятно. Молодец, австралиец! Проснусь, проголосую «за», у них на форуме как раз дискуссия о «сонных» файлах. Адрес помню…

– Господин Том Тим Тот, не желаете прокатиться на лодке-е?

– Спасибо. Может, чуть позже.

…Адрес помню, голоса разбираю, могилы не ползают, время идет нормально, от утра до вечера, если не будильник, конечно. А читать тут можно. В «моем» городе тоже можно, но больше страницы-двух осилить не удается, проверял. А тут?


В комнате, да и в доме, ничего лишнего. Роскошь программой явно не предусмотрена. Зато все нужное есть, даже печка на кухне, можно кофе сварить. А вот готовить нельзя – здесь просто не купишь продукты. Впрочем, кафе (скорее, таверна) совсем рядом, за два дома.

Кофе пока не будем. А вот книжки изучим, я их почти не глядя взял, даже не раскрывал. Первая, бедняга, без обложки лежала, такие я всегда жалею, стараюсь купить…

На русском, надеюсь?


«…Туземцы, которые погнались за мертвым бегемотом…»


К-каким бегемотом?! Н-да… Зато на русском.


«…Туземцы, которые погнались за мертвым бегемотом, поймали тушу двумя милями ниже, привязали ее к скале и сидели на берегу около мертвого животного, поджидая нас. Так как течение здесь было быстрое и скалистые берега не казались удобной пристанью, мы взяли бегемота…»


И съели. Бедняга бегемот! Чего там, на первой странице? А нет первой страницы, вырвана. Ничего, разберемся, книжку-подранка я из жалости взял, а вот вторую…

Таких совпадений не бывает! Кожаная обложка, медные уголки, золотое тиснение на корешке – ерунда, мне инкунабулы в золоте снились. А вот бабочка – пластмассовая бабочка на обложке, большая, приметная! Конечно, это может быть монография по энтомологии, раз уж тут про бегемотов книги продают. Но… Не верю, неспроста такое!

И взяли за кожаное чудище всего ничего, раза в два меньше, чем за ту, что без обложки. Всю дорогу хотелось раскрыть, но сдержался. Из принципа. Да и опаска есть – откроешь, а оттуда выпорхнет чего.

Бегемотов – в сторону, потом почитаем. Ну-ка…

Есть! Прямо на форзацном листе!


«Моему другу Том Тим Тоту…»


Так у меня тут друзья объявились?


«Моему другу Том Тим Тоту. Это, парень, только начало!

Твой Джимми-Джон».


А хороши друзяки! Том Тим Тот – и Джимми-Джон, два брата-акробата. Ну, с надписью понятно, я зарегистрировался. А книжка зачем? Впрочем, что за вопрос, узнаю, для того мне ее друг Джимми-Джон и подкинул.

…Я-то его психом компьютерным представлял – с глазами на затылке. Из тех, что говорить нормально не умеют. А он книжки пописывает, однако! И чего мы сотворили? «Microsoft Office 2002 и как с ним бороться». «Как я приручил свою мышь».

Толстый лист, слегка желтоватый. Пустой. А за ним… Готический шрифт, сверху и снизу – странные вензеля. Между ними…

Загрузка...