Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Говорят, на войне привыкают ко всему. Может, и правду говорят. Меньшиков тоже привык ко многому: к обстрелам и бомбежкам, к недосыпанию и недоеданию, к внезапным перебазированиям и продолжению боевой работы без многих подручных средств, следующих с наземным эшелоном; он научился спать в кабине самолета и на КП, сидя на табуретке у телефона, мог сутками не есть, перебиваясь сухарем или хлебной корочкой, запивая простой водицей. Не мог привыкнуть он к двум вещам: к потере боевых друзей и к пронзительным степным ветрам, дующим днем и ночью, при ясном небе и в ненастье на этом новом аэродроме под Сальском, куда перебазировался полк в начале ноября. На тридцатиградусном морозе – а эта зима выдалась особенно суровой – ветер казался адским. Моторы запускались плохо, приходилось подолгу их подогревать, печей и маслогреек не хватало, техники и механики выбивались из сил, пока готовили бомбардировщики к боевому вылету.

В это утро ветер был особенно злым. Он рвал уже слежавшиеся буруны снега, нес поземку и больно хлестал колючими иглами по лицу, пронизывал меховой комбинезон, как старую кисею. Меньшиков, прикрыв лицо крагами, торопливо шагал к командному пункту, с сочувствием поглядывая на авиаспециалистов, хлопочущих у раскаленных морозом машин в стеганых куртках на открытом всем ветрам юру. Поступил приказ произвести разведку аэродромов Мокрая, вблизи Запорожья, и Херсона. В полк вылетели представители штаба ДВА и дивизии. Но не задание и не высокие начальники волновали майора. Мысли его в данный момент были далеко от них. В голове занозой сидели брошенные вчера как бы невзначай слова капитана Петровского: «Искусство командовать – не в умении повелевать, посылать на смерть во имя достижения цели; искусство командовать в том, чтобы в решительную минуту не бояться взять на себя ответственность за судьбу вверенных тебе людей».

Три недели провалялся Меньшиков на больничной койке, мучимый кошмарными видениями взрывов и стрельб на Сакском аэродроме, мыслью, что виноват в гибели Гордецкого, Деревянко, Петровского и всех тех, кто остался с ним в группе прикрытия.

Пока он лежал в лазарете, полком командовал его заместитель майор Омельченко: посылал экипажи на боевые задания, руководил работами по оборудованию аэродрома для ночных полетов, по созданию укрытий для техники и личного состава, организовывал снабжение питанием и всеми другими необходимыми видами довольствия. Дело это было нелегкое: на новом месте, когда у местных начальников в этой сложной обстановке имелись свои, не менее трудные, задачи, было не до них. Надо было обладать исключительной выдержкой, настойчивостью, умением неотступно и дипломатично вести длительные переговоры, прикидываться, если надо, незнайкой, а порой и превышать свои полномочия.

Омельченко имел немалый опыт работы заместителем командира полка, и, если бы не его командировка в канун войны в Монинскую академию, где он задержался чуть ли не на два месяца, полк возглавил бы он. Меньшиков, лежа в лазарете, не раз жалел, что такого не случилось: Омельченко оказался тверже характером, энергичнее, целеустремленнее. Он не раскис ни после потерь на Сакском аэродроме, ни за время своего единоличного командования, когда посланные им на боевое задание экипажи не возвращались. Правда, подчиненные почему?то недолюбливали Омельченко, и, когда Меньшиков вернулся в полк, летчики и штурманы встретили его бурным ликованием. «Ну какое отношение чувства имеют к делу? – рассуждал Меньшиков, – требовательных командиров чаще всего недолюбливают…» С другой стороны, Петровский прав: «Искусство командовать – не в умении повелевать, посылать на смерть во имя достижения цели; искусство командовать в том, чтобы в решительную минуту не бояться взять на себя ответственность за судьбу вверенных тебе людей».

А как поступил бы Омельченко на Сакском аэродроме, будь он командиром? Как?то Меньшиков спросил у него об этом. Заместитель ответил уклончиво:

– К счастью или к сожалению, такой возможности мне не представилось.

Вот и понимай как хочешь…

Меньшиков не успел дойти до КП, как услышал сквозь вой ветра рокот моторов. Поднял голову и увидел заходивший на посадку Ли?2. С чем пожаловали представители штаба дальней бомбардировочной авиации и дивизии?

Ли?2 приземлился и порулил на самолетную стоянку, куда уже мчалась эмка, вызванная Меньшиковым из автопарка.

Из самолета по трапу на землю спустились генерал?майор, невысокий, коренастый, лет пятидесяти, и полковник, начальник политотдела дивизии.

Генерал выслушал рапорт командира полка до конца, подал руку, но как?то холодно, в силу необходимости, и поспешил в машину – ветер, видно, пробирал его насквозь.

– Разрешите с вами? – спросил Меньшиков.

Генерал кивнул на заднее сиденье.

Меньшиков подождал, пока сядет полковник, и примостился рядом с ним.

– Во сколько вылет на разведку? – Генерал посмотрел на часы.

– Через час двадцать, – ответил Меньшиков.

– Тогда давай на КП. – Шофер включил скорость.

Командный пункт располагался в одном из деревянных аэродромных домиков, продуваемых всеми ветрами. В небольшой комнате руководителя полетов, заставленной телефонами и радиоаппаратурой, было тесно и неуютно, зато от раскаленной докрасна «буржуйки» веяло спасительным теплом, и генерал сразу подобрел, сунул руки к печке, крякнул от удовольствия. Погрел руки, глянул на дежурного по полетам и радиста:

– Никого в воздухе нет?

– Пока нет, товарищ генерал, – ответил руководитель полетов.

– Тогда я вас попрошу: оставьте нас минут на пятнадцать.

Руководитель полетов и радист моментально исчезли. Генерал отошел от печки, сел во вращающееся кресло.

– Ну, рассказывайте, майор, как воюем, как выполняем приказ Ставки и лично товарища Сталина?

– Неплохо воюем, товарищ генерал. Два дня назад на железнодорожной станции Чаплино серией бомб разрушена казарма и столовая немцев. По имеющимся у нас данным, там погибла не одна сотня солдат и офицеров. Двенадцатого января наши бомбардировщики в Павловграде накрыли штаб немецкой дивизии – прямое попадание. Так что приказ Ставки и лично товарища Сталина выполняем.

– Так… А сколько экипажей планируете сегодня для удара по Мариуполю?

– Пять, товарищ генерал.

– Почему так мало?

– Не успеваем подготовить. Техсостав и сейчас трудится. Не хватает подогревательных печей, маслогрейка мала. И самолеты, сами знаете, битые?перебитые, требуют особого ухода.

– Какие будут пожелания, просьбы? – Вот теперь тон генерала спал.

– Пожелания, просьбы, разумеется, будут, – отозвался на доверительность Меньшиков. – Главное пожелание – пополнить полк новыми боевыми машинами. И летаем очень уж далеко, товарищ генерал. Фрицев за Миус отогнали, а мы сидим здесь, за полтысячи километров, по три часа моторы греем, чтобы запустить их. Какая уж тут боевая отдача?

Генерал отошел от окна, глянул на полковника, словно в чем?то его осуждал, потом на Меньшикова.

– А это вот дело говорите: больше на борьбу с морозом сил уходит, чем с фашистами. Где вы раньше базировались?

– В Михайловке. Недалеко от Ростова.

– Кто там сейчас?

Меньшиков пожал плечами:

– Наверное, никого.

– Хорошо. – Генерал повернулся к начальнику политотдела. – Вы тут работайте, Виктор Иванович, а мы займемся вопросом перебазирования. Что же касается новых самолетов, – это снова к Меньшикову, – придется пока подождать. Но будут, будут новые самолеты.

Ли?2 летел над самой землей, и Меньшиков, глядя в иллюминатор, видел ровные покрытые снегом поля без конца и края, наметенные кое?где сугробы, клубящуюся поземку. Редко попадались небольшие селения с приземистыми, крытыми соломой хатенками, занесенными почти под самые крыши снегом, безлюдные, пустынные. И ни клочка леса – снежная пустыня, да и только.

Но чем дальше тянули моторы самолет и подгонял его ветер, тем чаще попадались селения, тем холмистее и неровнее становилась земля; у домов – это уже были не хатенки, а дома, крытые железом или черепицей, – начали появляться палисадники, сады. И это волновало Меньшикова, казалось более близким, родным.

Они летели на старое место базирования, можно сказать, к себе домой. Правда, Михайловский аэродром не Сакский, это даже не аэродром, а большой, с чуть заметным покатом луг с неширокой речушкой?переплюйкой без названия, в которой воробью по колено. На лугу до войны размещалась районная МТС. Излишком жилплощади работники машинно?тракторной станции не располагали – три домика, клуб да мастерская, но их хватило для сильно поредевшего полка и БАО: в клубе разместился летный состав, один дом занял штаб, другой отвели под столовую, в третьем посменно отдыхали авиаспециалисты. Вырыли еще несколько землянок под складские и другие нужды.

Травяной покров луга и покатость, не задерживающая воду, позволяли летать с этого аэродрома до поздних осенних дождей. В ноябре, правда, полку пришлось покинуть аэродром не из?за ненастья, а из?за фашистов – их войска прорвались к Ростову. Теперь немцы за Миусом, снега в Ростовской области выпадает мало, его можно либо укатать, либо расчистить. Да и весна не за горами – здесь, как и в Крыму, в феврале теплеет.

От одной только мысли о тихой погоде с щедрым солнцем ему захотелось как можно быстрее вырваться из Сальских степей от сухих трескучих морозов, от пронизывающих ветров. Здесь и земля щедрее, и люди позажиточнее, подобрее, и все артерии снабжения войск проходят. А у сытого бойца и настроение лучше, и воюет он азартнее…

Не опередили ли их? Аэродром мог приглянуться фронтовой авиации – истребителям, штурмовикам, легким бомбардировщикам. И согласится ли на перебазирование командующий фронтом?

Впереди показалась длинная, вытянутая вдоль реки станица. «Михайловка», – узнал Меньшиков. В трех километрах от нее – их бывший полевой аэродром.

Ли?2 накренился и стал виражить над станицей. Меньшиков на окраине увидел мальчишек, катающихся с горки на досках: санок здесь не строят из?за малоснежной зимы. Только этот год выдался необычно холодным, метельным.

Вот и аэродромное поле. Все пусто, припорошено чистым белым снегом. Пустить трактор с волокушей, а потом с катком – и через сутки взлетно?посадочная полоса будет готова… И домики стоят целехонькие, манящие теплом, уютом. С каким наслаждением Меньшиков поспал бы сейчас на пахнущем сене, которое тогда было настелено прямо на полу клуба, на сцене, где разместился командный состав.

– А что, – прокричал генерал, кивнув за иллюминатор, – приятное местечко! Станица, правда, близковато, разве удержишь своих орлов?

– Удержим. Не такие они уж разгильдяи, товарищ генерал. Сами знаете, сколько на их счету вражеских самолетов, эшелонов, танков, переправ, – возразил Меньшиков.

Ли?2 сделал круг над бывшим аэродромом и взял курс на юг. Приземлился чуть ли не на окраине Ростова, где, прикрытые невысокими капонирами с натянутыми сетками, стояли истребители.

Генерала встретил худощавый энергичный капитан, командир БАО, отдал рапорт и, выяснив, что генералу требуется машина для поездки к командующему фронтом, отправился ее искать. Вернулся минут через семь на помятой, обшарпанной полуторке с «лысыми» колесами.

– Вот, товарищ генерал, грузовая; другой, к сожалению, нет. Зато шофер – экстра?класс, в два счета домчит до штаба, и Ростов знает как свои пять пальцев.

На лучшее генерал, видно, и не рассчитывал. Заглянул в кабину, поздоровался с шофером. Поблагодарив капитана, спросил у Меньшикова:

– Не замерзнете в кузове? Или, может, здесь, на аэродроме, меня подождете?

– Не замерзну.

Полуторка, гремя своими поизносившимися железками, катила по искалеченным снарядами и бомбами улицам мимо груд кирпичей, мимо каменных коробок с пустыми глазницами окон, и у Меньшикова сердце сжималось от жалости к еще совсем недавно одному из красивейших городов, которые ему довелось видеть, который он любил за зелень каштанов, акаций и лип, за великолепную архитектуру, за ровные широкие улицы. Теперь все было черно, затхло, удручающе. Будто и не росли по обочинам деревья, не сияли мрамором колонн белокаменные здания. Следы войны виднелись всюду, редкие строения не были посечены осколками, пулями.

У одного из таких домов, почти не пострадавшего от бомбежек и обстрелов, со всеми стеклами окон, правда заклеенных крест?накрест полосками бумаги, полуторка остановилась. У подъезда с автоматом на груди стоял часовой. Генерал вышел из машины и кивнул Меньшикову: следуйте за мной.

Часовой внимательно проверил документы, нажал на кнопку звонка, и почти в ту же секунду появился дежурный офицер с красной повязкой на рукаве. Выяснив цель прибытия генерала, дежурный сказал, что у командующего фронтом совещание. Лишь после настойчивого требования доложить командующему о том, что к нему прибыл представитель штаба дальнебомбардировочной авиации генерал Петрухин, дежурный отправился в приемную. Вернулся довольно быстро и без прежней властной категоричности, взметнув руку к козырьку, произнес:

– Командующий ждет вас.

Ждать генерала Петрухина пришлось долго. И когда он вышел, по его довольному лицу Меньшиков понял: дела неплохи. И не ошибся.

– Все в порядке, – сказал генерал, надевая шинель. – Командующий дал «добро». Надо только аэродром с замом по тылу согласовать. А его сегодня не будет. – Он взглянул на часы. – Ого! Не зря я чертовски проголодался.

Меньшиков до самого вечера сидел за телефонами: созванивался со штабом армии и дивизии, с тыловыми частями, со своим полком – с начальниками и подчиненными, – выпрашивал, заказывал, приказывал. На случай перебазирования надо было не только подготовить взлетно?посадочную полосу, но и запасти горючее, бомбы, чтобы в тот же день совершить боевые вылеты.

Когда дела были закончены, его снова увидел генерал Петрухин.

– Вы все еще здесь, Федор Иванович?

– Да вот утрясал кое?какие вопросы.

– Утрясли?

– Так точно.

– Вот и хорошо. Что теперь собираетесь делать?

– Да, наверное, отдыхать пойду, – неуверенно ответил Меньшиков, ожидая от генерала новую вводную.

– Отдохнуть не мешало бы. Да и в кои веки в город вырвались и вечер свободный выдался. Может, в театр махнем? Он только что вернулся из эвакуации и сегодня открывает гастроли.

– Я с удовольствием.

Они отправились к театру пешком. Проспект Ленина был разрушен не очень сильно по сравнению с той улицей, по которой они ехали, и они наслаждались тихой морозной погодой, ничего похожего не имеющей с сальскими ветрами, легкими пушистыми снежинками, пахнущими морем и навевающими довоенный Сакский аэродром. Их не огорчало даже то, что улицы были пустынны – редко, очень редко встречались прохожие, и большей частью военные.

Около театра прохаживались два лейтенанта?артиллериста да девчушка лет семнадцати – кого?то поджидали.

По бокам центрального входа висели красочные афиши с портретом симпатичной молодой женщины в кружевном пеньюаре с распущенными по плечам волосами.

– «Отелло», – прочитал Петрухин и причмокнул губами. – Недурственна. Очень недурственна.

Меньшиков хотел обратиться к девчушке с вопросом, где билетные кассы, когда к ним из дверей фойе направился немолодой мужчина в штатском.

– Здравствуйте, товарищ генерал и товарищ майор, – приветливо поздоровался он как со старыми знакомыми и представился: – Администратор театра Семен Яковлевич Гольдин. Прошу, – указал он рукою на дверь.

Меньшиков подивился распорядительности генерала: когда это он успел связаться с театром? Или кто?то из его знакомых предупредил администрацию о желании московского генерала побывать на премьере?… Встречают как освободителей города. А не спутал ли их Семен Яковлевич с кем?то?…

– Мы еще билеты не взяли, – сказал Меньшиков, желая разобраться в ситуации.

– Никаких билетов, – возразил Семен Яковлевич. – Вы наши гости.

Меньшиков так пока ничего и не понял.

Фойе и зал были полупустые, хотя до начала спектакля оставалось десять минут. И это несколько успокоило Меньшикова: похоже, ждали именно их.

Администратор завел генерала и майора в директорский кабинет, помог им снять шинели и проводил их в ложу.

– После спектакля, если я, паче чаяния, задержусь где?нибудь, вы не уходите, дождитесь меня. Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона.

Когда он ушел, генерал озабоченно почесал подбородок, загадочно и с присущей ему лукавинкой глянул в глаза Меньшикову и чему?то усмехнулся. То ли укорял: а ты – отдыхать, видишь, с какими почестями нас встречают? Генералу почести по праву, а ему?то с какой стати? Тем более, похоже, банкет затевается: «Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона».

Играли «Отелло», спектакль, далекий от современной жизни, трагедию о большой и несчастной любви, заставляющей забыть войну и, быть может, потому так впечатляющую, навевающую прежние лучшие годы: знакомство с Зинушей, встречи весенними вечерами, когда терпкая зелень дурманила их своим запахом, вливала в душу нежные возвышенные чувства. Меньшиков смотрел на сцену, а вместо Дездемоны видел жену, и слова любви Отелло были как бы его словами…

Лишь в середине января ему удалось вырваться в Москву. Зина писала, что у нее будут каникулы, но она никуда не поедет. И хотя в письмах она ни словом не обмолвилась о своих чувствах к нему, он между строк читал, что ждет она его с нетерпением.

Было воскресенье. Он приехал в столицу в рань?раньскую и до общежития добрался, когда не было еще и девяти. К своему большому удивлению и огорчению, Зину он уже не застал, – …Полчаса уже, как убежала, – сообщила вахтерша, сочувственно причмокнув губами. – Теперь только вечером вернется. Так завсегда они… – А с кем она? – вырвалось у Меньшикова, и лицо его загорелось от стыда: вахтерша, конечно же, уловила в его голосе нотки ревности – губы ее дрогнули в улыбке.

– Да с подружками своими, Кланькой да Аськой, – попыталась она успокоить военного летчика.

– И куда же они убежали? – более равнодушно спросил Меньшиков.

Глаза вахтерши метнулись в сторону, и Меньшикову показалось, что в них таится хитринка. Знает она, где Зина. Но ответила женщина другое:

– У них дорог много. Сегодня сюда, завтра туда. Молодежь…

Меньшиков почувствовал на себе взгляд и обернулся. Сбоку стояла стройная симпатичная девушка в спортивном костюме, жуя яблоко, с любопытством и бесцеремонностью рассматривая его.

– А вы кто ей будете? – задала вопрос девушка.

Меньшиков смутился. Действительно, кто? Сказать, что брат… От одной мысли ему стало неловко.

– Да так… знакомый.

– Просто знакомым тетя Нюра адресов не дает, – категорично и с иронией заметила девушка, осуждая то ли тетю Нюру, то ли Меньшикова. – Вот если бы вы были Зине другом… – Девушка кокетливо подбоченилась, пристально заглядывая ему в глаза.

– Само собой, – признался он.

– Вот это другое дело! – обрадованно воскликнула девушка. – Не мучьте его, тетя Нюра, скажите, где Зина. Все равно товарищ военный узнает… И зачем томить его напрасно до вечера? Ведь все равно он будет ее ждать. – Она посмотрела на Меньшикова, требуя подтверждения ее слов. Он кивнул.

– Ох и болтушка ты, Люська, – недовольно проворчала вахтерша. – Вечно встрянешь… И какое твое дело?

– Экая вы несознательная, тетя Нюра, – стала укорять ее девушка. – Уважаемый человек, военный летчик, обратился к вам, а вы… Может, они друзья детства, может… Да и мало ли что «может»… Скажите же ему, где искать Зину.

– Знамо где… – Тетя Нюра опустила глаза. – Все там же, на Госпитальном валу.

– И в том же доме?

Вахтерша кивнула.

– Вы знаете, где это? – обратилась девушка к Меньшикову.

– Нет. Но найду. Подскажите только номер дома, квартиру.

– Я вас провожу, – вызвалась девушка. – Мне как раз в ту сторону. Подождите, я переоденусь…

Дорогой Люся рассказала, что Зина и еще три девушки устроились в домоуправлении на подрядную работу и по выходным дням, а иногда и вечерами – теперь вот во время каникул – ремонтируют квартиры: белят, красят, обклеивают обоями.

– …Клаву и Асю я понимаю, – осуждающе говорила Люся, – у них родители бедные, живут в селе. А у Зины отец врач. Но, видите ли, она слишком гордая, чтобы просить у них помощи…

«Так вот откуда у Зины появились деньги, чтобы вернуть ему долг». Меньшиков запоздало ругал себя: не придал этому значения, считал, что деньги прислали родители, и не спросил, наладила ли она с ними отношения. Оказывается, не наладила…

Еще в детстве отец не раз говорил Меньшикову: «Если хочешь узнать человека, посмотри на его руки…» И когда он увидел Зину в комбинезоне и платочке, забрызганных мелом, ее руки, изъеденные известью, сердце его сжалось от жалости.

Зину его появление ошеломило. Она застыла с щеткой в руке как изваяние, не ответив на его «здравствуйте». Смущены были и подруги – вид у них был не для свидания.

Надо было как?то разрядить обстановку, и Меньшиков сказал весело:

– Бог в помощь, прекрасные амазонки! Ну?ка, ну?ка, проверим, что вы тут натворили. – Обвел потолок, стены внимательным взглядом. – А что, очень даже здорово. И кто у вас тут главный?

Ободренные его веселым голосом, девушки заулыбались и единодушно указали взглядом на Зину.

– Она не только главная, – осмелела одна девушка, – она у нас и самая прилежная, самая умелая.

– Вот именно такую я давно ищу невесту, – пошутил Меньшиков, и его шутку тут же подхватили. Девушки побросали кисти, щетки, обступили его и засыпали вопросами:

«А когда свадьба?», «Разрешается ли летчикам венчаться?», «Будет ли свадебное путешествие на самолете?»…

Так, по существу, он сделал Зине предложение. Свадьбу они сыграли через месяц. Правда, это скорее была вечеринка в ресторане с его друзьями и ее подругами, без родителей (старики Меньшикова приехать не могли, а Зинины не пожелали), без посаженых отца и матери, без крестных и вообще без всяких свадебных обрядов и церемоний.

А через полгода Меньшиков получил назначение к новому месту службы. И стала кочевать с ним любящая и любимая Зинуша по дальним и ближним гарнизонам, принеся ему в жертву свою учебу, свою мечту стать учительницей, свою судьбу. Любовь к мужу, а потом и к дочери одержала верх надо всем. И она ни разу не пожаловалась, не пожалела ни о чем, не упрекнула мужа за нелегкую кочевую жизнь. Она всегда понимала его, и ему всегда с ней было легко и просто…

Когда в зале вспыхнул свет и Петрухин поднялся, Меньшиков заметил, как пристально за ними наблюдает невысокий упитанный полковник со второго ряда. «Наверное, знакомый Петрухина», – подумал Меньшиков и сказал об этом Петрухину. Генерал повернул голову.

– Да, немного знакомы. Это тот самый зам по тылу, к которому завтра идти. Полковник Журавский.

На выходе из ложи Петрухина и Меньшикова поджидал Семен Яковлевич.

– Идемте, я познакомлю вас с главным режиссером и директором театра…

Весь антракт они провели за кулисами. Знакомились с руководителями театра, художником, гримером. Семен Яковлевич сумел даже представить им двух местных звезд, актрис Елену Дубосекову и Земфиру Муссинбаеву, исполнительниц ролей Дездемоны и жены Яго.

Обе были премаленькие, прехорошенькие, Елене – лет двадцать пять, Земфире – не более тридцати; и Меньшиков заметил, как Петрухин сразу весь подобрался, подтянулся, будто помолодел лет на десять. Он галантно раскланялся перед актрисами, поцеловал им ручки и продекламировал, подражая Отелло:

– «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним…» Недурственно, очень недурственно. Кое?где, правда, переигрывает мавр, чрезмерно басит. Не находите?

– Да?да, – согласилась Дездемона. – Ему уже говорили не раз, а он увлекается и забывает…

Актрисы сделали книксен и со словами: «Надеемся, еще увидимся» – убежали. Генерал и Меньшиков вернулись в ложу.

– Ну что, Федор Иванович, где наши двадцать пять? – усмехнулся Петрухин. – Хотя вам?то что… Это мне, старику, пятый десяток накручивает. Н?да, – вздохнул он. – А недурственны, чертовски, очень недурственны.

Меньшиков снова обнаружил, что полковник посматривал в их сторону.

Улизнуть Меньшикову перед концом спектакля не удалось. Петрухин просто не отпустил его, даже пожурил:

– Нехорошо, Федор Иванович, не по?джентльменски. Нас представили, познакомили, и не зайти не сказать спасибо – просто неприлично.

Семен Яковлевич повел их в репетиторскую. Там собрались почти все актеры. Задержались в своих уборных Дездемона и Отелло – грим смывали, – но, пока Петрухин и Меньшиков знакомились с остальными, подошли и они. Елена и Земфира на правах старых знакомых взяли шефство над военными, повели их к небогато накрытому столу: на тарелочках лежали бутерброды с колбасой и рядом стояли рюмки, наполненные водкой.

Главный режиссер произнес речь:

– Дорогие товарищи! Сегодня у нас счастливый день: мы снова в нашем родном городе, снова играем на нашей сцене. И это благодаря нашей доблестной Красной Армии, представители которой присутствуют у нас. Это одни из тех, кто освобождал наш город, кто гонит врага вспять. Так выпьем же за нашу Красную Армию, за скорую победу над врагом!

К генералу и Меньшикову потянулись руки с рюмками, зазвенело стекло. Репетиторская наполнилась веселыми, радостными голосами, смехом.

Петрухин и Меньшиков уходили из театра возвышенные, одухотворенные, забыв на время о войне, о вчерашних и завтрашних трудностях.

Когда вышли на улицу, Меньшиков высказал закравшееся ранее подозрение:

– Товарищ генерал, похоже, они приняли нас за кого?то другого.

– Похоже, – усмехнулся Петрухин и подмигнул: – А что, мы тоже, кажется, неплохо сыграли роль непосредственных освободителей города…

Утром Меньшиков явился к заместителю командующего ВВС фронта по тылу, тому самому упитанному полковнику, который пристально поглядывал на них в театре. Журавский поздоровался с Меньшиковым за руку и с усмешечкой спросил:

– Как отдыхали, летчики?молодчики?

– Спасибо, товарищ полковник, хорошо отдыхали, – ответил Меньшиков. – В гостинице натоплено, правда, не жарко, но вполне терпимо.

– Еще бы! – совсем развеселился полковник. – После банкета с молоденькими актрисочками. – Он расхохотался, беззлобно погрозил: – Ну, летчики?налетчики! Нигде не прозевают. Мой генерал задержался, а они тут как тут…

– Присаживайтесь, – хозяйским жестом указал он на стул и прошел за стол. – Из какой дивизии, перехватчики? Что?то я вас не помню.

– Из дальней бомбардировочной, – сказал Меньшиков.

– Из дальней? – удивленно вскинул бровь Журавский. – Вот не знал, что вы освобождали Ростов.

– Как же… – Удивление полковника несколько смутило Меньшикова. – Наши летчики много тут всякой вражеской техники накрошили.

– За что вас персонально и пригласили на открытие гастролей? – съязвил Журавский и уселся по?хозяйски за стол. Перекинул листок календаря, спросил официально, строго: – А с чем ко мне пожаловали?

– Наш двадцать первый полк… – стал объяснять Меньшиков, но Журавский перебил:

– Двадцать первый? Помню, помню. – Посмотрел на Меньшикова. – Тот самый, что на Сакском аэродроме сидел?

– Так точно.

– А вы командир, майор… майор?…

– Меньшиков.

– Да, да, Меньшиков. Тот, что на аэродроме паниковал?…

Теперь Меньшиков узнал голос: «Твои летчики либо от страха ориентировку потеряли, либо немецкие танки с нашими спутали…» Так вот каков этот хозяин аэродромов!…

И голова будто бы умная: с высоким лбом, большими залысинами; и вид наполеоновский – смотрит свысока, полководчески… Неужто он до сих пор не знает, что случилось на Сакском аэродроме?… И Меньшиков не сдержался:

– Да, товарищ полковник, это я паниковал. За своих подчиненных беспокоился. А чье?то хладнокровие стоило им восьмидесяти жизней.

– А как же ты хотел, майор? – Журавский встал, вышел из?за стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Он и в самом деле чем?то походил на французского полководца – ниже среднего роста, с выступающим животиком, нос небольшой, с горбинкой, двойной подбородок. – На войне и стреляют, и убивают. – Остановился напротив Меньшикова, взглянул на часы. – Так по какому вы делу?

– В настоящее время полк базируется под Сальском, – встал и Меньшиков. – Летать оттуда далеко, бесцельно жжем бензин, масло, расходуем моторесурс.

– На то вы и дальнебомбардировочная, – вставил Журавский. – Зато подальше от фронта.

– Вот мы и хотели бы поближе к фронту. До Сальска полк сидел под Михайловкой на полевом аэродроме…

– Понял вашу идею. – Журавский пристукнул рукой по столу, словно поставил печать. – Не выйдет. На этот аэродром мы посадим ближнебомбардировочную или истребителей. – Полковник повернулся и пошел на свое место, давая понять, что разговор окончен.

«А ведь он никого не собирается туда сажать», – мелькнула догадка у Меньшикова. Ему не раз приходилось встречаться с такими начальниками, которые любую идею подчиненных отвергали лишь только потому, что исходила она не от них, чтобы показать себя мудрее: они начальники, им и по штату положено выдвигать прожекты, а подчиненным – беспрекословно их выполнять. Журавский и там, на Сакском аэродроме, пресек Меньшикова, потому что считал, что лучше разбирается в обстановке, видит дальше и глубже. Чтобы убедиться в своей догадке, Меньшиков рискнул пойти на эксперимент.

– Вообще?то вы правы, товарищ полковник. Там у нас и аэродром стационарный, и жилье капитальное. А тут в палатках придется мерзнуть, того и гляди немецкая авиация шандарахнет. Но начальство не понимает… Пусть вначале ближнебомбардировочная и истребители путь нам расчистят…

Мина сработала. Журавский даже красными пятнами покрылся от такого признания. Круто повернулся и остановился напротив майора, пронзил его презрительным взглядом.

– Ах, вон оно что… С Сакского аэродрома спешили в тыл и теперь надеетесь отсидеться там, пока вам дорожку в небе расчистят ближние бомбардировщики да истребители? Не выйдет! И чтобы служба вам не показалась медом, приказываю завтра же перебазироваться в Михайловку…

Новый аэродром, а вернее, старый – летчики хотя и мало летали на нем, но успели полюбить его за простор, за сытую жизнь (колхозы снабжали их свежим мясом, овощами, фруктами), за везение (полк не потерял здесь ни одного бомбардировщика) – благоприятно подействовал на личный состав: лица летчиков и техников повеселели, в дни нелетной погоды, когда общежития не пустовали, окна дрожали от хохота, от задорных песен, от баяна, на котором виртуозно играл старшина Королев, воздушный стрелок из экипажа Меньшикова.

Хорошему настроению, правда, способствовали не только перебазирование и теплая погода – южные ветры несли уже оттепель, – но и боевые успехи: полк нанес ряд ударов по Мариупольскому и Харьковскому заводам, где немцы наладили ремонт танков, по Херсонскому и Николаевскому аэродромам, по портам и железнодорожным узлам с вражеской техникой. За боевые достижения Меньшикову и многим его подчиненным присвоили очередные воинские звания, а главное, полк, который был на грани расформирования из?за больших потерь, снова стал расти – прибыло пополнение из училищ, из госпиталей. За две недели вернулись восемь человек – летчики, штурманы, воздушные стрелки и стрелки?радисты, считавшиеся погибшими. А сегодня утром из госпиталя прибыл лейтенант Туманов. Меньшиков так обрадовался, словно дождался родного сына: обнял его и расцеловал. Правда, в санкарте, которую привез с собой лейтенант, было записано, что он нуждается в стационарном лечении, постоянном наблюдении врачей и, разумеется, к летной работе не допускается. Но важно, что он вернулся в полк, к фронтовым товарищам, к самолетам. Рвется в небо, утверждает, что чувствует себя хорошо. И дай?то бог. Для настоящего летчика полеты что воздух – без них он зачахнет. А врачи, они тоже люди и могут ошибаться. Во всяком случае, он, командир полка, сделает все, чтобы вернуть лейтенанта к летной работе. Хорошего помощника Меньшиков обрел и в заместителе по летной подготовке майоре Омельченко, богатырского сложения летчике, бывшем заводском испытателе.

– Туман редеет, товарищ подполковник, – доложил Омельченко. – Через часок можно взлетать.

– Экипаж и самолет готовы?

– Как учили, – ответил Омельченко своей любимой поговоркой. – Ночью на Харьков?

– На Полтаву, – уточнил Меньшиков. – Эскадра «Удет» там обосновалась.

– А как с прибывшими?

– Как и планировали. Вначале я слетаю с ними, дам провозные – и на боевое задание. А вот кого к Туманову в экипаж подберем?

– Так он же не допущен к летной работе! – не понял командира заместитель.

– Кем?

– Врачами, – уточнил Омельченко. – Разве вы не читали его санкарту? Он же в корсете ходит.

– Читал. И про корсет слыхал. Но мы?то с тобой командиры или администраторы бездушные? Туманова надо поддержать верой в его силы, в способности, подбодрить.

– Понял, товарищ подполковник. В таком случае можно Серебряного.

– Можно, – согласился Меньшиков. Но кандидатура пришлась ему не по душе. Серебряный прибыл в полк недавно из другой часта. Судя по летной книжке, налетал более двухсот часов, совершил двенадцать боевых вылетов. А полетел с тем же Омельченко – забыл на боевом курсе включить тумблер электросброса бомб, во втором полете и того хуже: чуть не потерял ориентировку. Нервный, суетливый, вспыльчивый. Любит выпить…

Омельченко, видно, догадался, чем озадачен командир, пояснил свой довод:

– У Туманова отличная выдержка, такт, он сумеет урезонить этого ветрогона.

– Будем надеяться. А радиста и стрелка?

– И радист со стрелком есть – Сурдоленко с Агеевым. Хорошие ребята. У Сурдоленко золотые руки, Агеев на счету имеет двух «мессеров».

Кандидатуру Агеева Меньшиков принял безоговорочно. А вот Сурдоленко… У парня действительно золотые руки, безотказный помощник авиаспециалистов – что ему ни поручи, все сделает. Грамотный, толковый парень, с последнего курса мединститута ушел в авиацию. И он, пожалуй, больше принесет пользы на земле, чем в небе. Но Омельченко и тут имел веский довод:

– Сурдоленко затем и бросил медицину, чтобы летать. Он уже зачеты начальнику связи полка по морзянке сдал. Подрезать ему крылья тоже непедагогично.

– Ну что ж, Сурдоленко так Сурдоленко, – кивнул Меньшиков.

23 февраля, в День Красной Армии, погода резко начала меняться: с Азовского моря подул теплый ветер и к полудню аэродром затянуло густым туманом. О полетах не могло быть и речи, и Меньшиков разрешил работникам столовой накрыть на ужин столы по?праздничному, а в 18 часов объявил общее построение полка для зачитки приказа Верховного Главнокомандующего.

После обеда Александр хотел навестить Риту – она отдыхала перед дежурством, – но его увидел Меньшиков и нарушил все планы.

– Александр Васильевич, – обратился он к лейтенанту не как к подчиненному, а как к давнишнему приятелю, – к нам в полк прибыли девушки. На пополнение. В авиации они, сами понимаете, ничего не смыслят. А надо как можно скорее подготовить из них мотористов, прибористов, вооруженцев. Но вначале надо определить их, кого куда с учетом образования и способностей. Думаю, вы хорошо с этим справитесь. Сейчас девушки в штабе, ступайте и займитесь ими.

Их оказалось десять человек – молоденьких девушек, обмундированных в новенькие, еще топорщившиеся гимнастерки и юбочки, коротко подстриженных, очень похожих друг на друга, озорных, бойких на язык. Они, едва лейтенант представился и открыл цель своего прихода, окружили его и засыпали вопросами: будет ли лейтенант учить их, кто он по профессии – летчик или штурман, женатый или холостой. Поняв, что с каждым его ответом число вопросов растет в арифметической прогрессии, Туманов выбрал из всех самую говорливую и протянул ей лист бумаги:

– Составьте мне список девушек по алфавиту и по этому списку заходите ко мне по одной в кабинет командира полка.

Как Александр ни старался быть с девушками строгим и сугубо официальным, как ни стремился побыстрее закончить «аттестование», он еле управился к началу построения. Семерых девушек отобрал в мотористы, одну – в прибористы и двух решил рекомендовать в БАО – очень уж они были хрупкие, нежные.

Отправив девушек в распоряжение старшины, Александр заторопился на построение.

Уже начинало темнеть. Густой туман ускорил наступление сумерек. Земля будто парила: теплый ветер растоплял последние остатки снега, поднимал лохматые клочья влаги и гнал их к северу.

«Вот и прикатила весна», – подумал Александр, не зная, радоваться ему или огорчаться. Полеты теперь надолго закроют: то туман не позволит, то аэродром раскиснет. С одной стороны, будет время подготовить как следует экипаж, научить воздушных стрелков бить без промаха по целям под различным ракурсом; с другой – весь полк будет бездействовать, а немцы, по всему, именно на юго?западе сосредоточивают силы. И по рассказам однополчан, летавших на разведку, и по сообщениям Совинформбюро.

На полпути к казарме – построение намечалось там – Александра догнал штурман, капитан Иван Серебряный, в распахнутом реглане, в лихо сдвинутой набок фуражке. Рассказывали, что он носил ее и в Сальске, не обращая внимания ни на сильные морозы, ни на ураганные ветры. Ему шел тридцатый год. Но то ли за маленький рост, то ли за ребяческий, дурашливый характер все, старшие и младшие, называли его просто Ваней, подшучивали над ним и подтрунивали, кто как мог. Серебряный же шуток не понимал, «заводился», как говорили остряки, «с полоборота», и это еще более подогревало любителей позубоскалить. Александру же что?то в Серебряном нравилось, и они сошлись быстро.

– Построение на полчаса откладывается, – сообщил Серебряный. – Шефы наши еще не подъехали. Может, в деревню пока смотать?

– Не надо, – не поддержал инициативу штурмана Александр. – Я тебе свои сто граммов отдам.

– Да разве речь обо мне? – обиделся Серебряный. – Я себе и здесь достану.

Александр слышал, что его «штурманец» любит «подзаложить», но не придал значения слухам, а выходило – правда. Потому ответил более категорично:

– Не надо. О других начпрод позаботится.

Серебряный насупился и больше не обмолвился ни словом.

Полчаса на войне – время немалое, особенно когда тебя в эти минуты никто не тревожит, ничто не беспокоит. Александр весь день был на ногах, и раненая спина начала давать о себе знать, потому первым делом он решил отдохнуть. Только коснулся головой подушки, как сразу заснул. Разбудил его штурман, легонько тряся за плечо и приговаривая:

– Кес ке се, мусье, кес ке се… Храпит бестия командир, а там, того гляди, все вино выпьют. Мусье, а мусье, дьявол тебя побери!

Он был уже навеселе, лицо раскраснелось, глаза поблескивали, и весь он будто светился: бляха портупеи и пуговицы надраены; в хромовые сапоги с напущенными гармошкой голенищами хоть глядись, как в зеркало; на рукавах гимнастерки, на бриджах острые складки, фуражка набекрень, из?под козырька лихо спадает русый чубчик.

Лихой вид штурмана, его возбужденность разогнали сон Александра. Усталости и боли в пояснице не чувствовалось, и он поднялся, стал приводить себя в порядок.

Пока он подшивал свежий подворотничок, Серебряный докладывал последние новости: в полк приехала машина из соседнего села с женщинами и с председателем колхоза во главе, молодой казачкой. Привезли вина, фруктов. Ожидается грандиозный пир.

– А где ты успел хватить? – поинтересовался Александр.

– Где, командир, не спрашивай. А вот если хочешь, налью сто грамм. – Он похлопал по карману оттопыренных бриджей.

– Нет, не хочу, Ваня, и тебе больше не советую.

– Я тоже не хотел, но обидно, черт возьми. Вместе летали, бомбили, вместе на волосок от смерти были. А одним ордена и медали, а нам кукиш показали. Почему? Подумаешь – блуданул. Я ж не умышленно – компас барахлил…

– Не плачься, не посочувствую, – полушутя?полусерьезно сказал Александр. Ему не хотелось обижать штурмана, но то, что он потерял ориентировку в полете, было непростительно. Хорошо еще, что так кончилось, а сколько Александр знал случаев, когда из?за потери ориентировки гибли экипажи! Серебряный легко отделался – его сняли со штурмана звена. Но урок, кажется, не пошел впрок: вместо того, чтобы в свободное время позаниматься, Серебряный бражничает, волочится за каждой юбкой.

Туманов присматривался к своему штурману, и многое в нем казалось непонятным, противоречивым: Серебряный был начитан, эрудирован, имел отличную реакцию, но иногда у него образовывался провал в памяти и он нес околесицу; он был добр и покладист, но малейшая пустячная шутка порой выводила его из себя, и он с кулаками бросался на любого обидчика, будь тот хоть трижды здоровее. Значит, он не трус, а верит в сны: как огня боится покойников. Худшая из всех этих черт – пристрастие штурмана к спиртному. Серебряный частенько где?то добывал вино или водку, а напившись, становился несговорчивым, задиристым. Вот и теперь ответ Александра сильно задел его. Серебряный набычился, стал в позу,

– А я и не плачусь тебе, – сказал обидчиво. – Вижу, ты очень доволен, что тебя обошли. Ладно я – ориентировку потерял, а ты?… На Бухарест летал, на Гребешув.

– Вот именно, – грустно усмехнулся Александр. – На втором же вылете сбили, как желторотую ворону. – Ему и в самом деле не было обидно, что его обошли орденами. Он объективно оценивал ситуацию – вернулся с задания один, без экипажа, полгода его не было в полку. Но Серебряный стоял на своем:

– Разве ты виноват, что тебя сбили?

– А кто? Фриц? Потому что точнее оказался? И хватит, Ваня, об этом. Мы не за ордена воюем. – Александр надел гимнастерку, застегнул портупею. – Казачки, говоришь, приехали?

– Целая машина! – оживился Серебряный. – Да тебе?то какое до них дело – твоя зазноба рядом. Кстати, я минут десять назад ее в БАО встретил. Интересовалась, где это ты запропастился, просила передать, чтобы ты обязательно разыскал ее сегодня.

«Надо после ужина сходить к Рите», – подумал Александр. Он уже три дня ее не видел, а Риту очень беспокоит его здоровье. А еще она боится, как бы в полк не нагрянул муж Ирины. Если он узнает, что какой?то летчик приезжал к жене, установить, кто он и откуда, труда особого не составит…

Ирина прислала два письма Рите, когда Александр находился на излечении в санатории, очень осторожно, намеками, спрашивала о нем, просила писать ей до востребования, объяснив, что ушла от мужа и постоянного адреса пока не имеет. Возможно, и так. А скорее всего, домашний адрес она не указала, боясь, что письма могут попасть к мужу. Хотя, если он захочет, «до востребования» не спасут их.

Да, поездка в Москву была непродуманным и опрометчивым шагом: Гандыбин и в его судьбе может сыграть роковую роль. Рита каждый день ждет несчастья…

Александр и Серебряный вышли из казармы и направились к столовой, откуда уже доносились музыка, веселые голоса, смех. Однополчане толпились там, ожидая команды на построение, после которого состоится праздничный ужин с тостами, с танцами.

Почти совсем стемнело. Туман так загустел, что в двух шагах ничего не было видно. В столовой включили свет, не завесив окон. В такую погоду немецких самолетов можно не бояться: если и пролетит над аэродромом, все равно ничего не увидит. Правда, с юга потянул ветерок, слабый, едва приметный, но погода в этих краях, примечал Александр, непостоянна и капризна, как характер у южанок, – на дню десять перемен, особенно в переходное время года.

– К утру туман может разогнать, – высказал предположение Александр.

– Ерунда, – махнул штурман рукой в сторону аэродрома. – Это тебе не лето. Туман адвективный, с Азовского моря. Дня на три минимум закрыло. Так что, командир, можно отдыхать и веселиться.

На их голоса вышли Сурдоленко и Агеев.

– А где же ваши девочки, товарищ командир? – спросил Сурдоленко. – Нам сообщили – вам таких красоток доверили…

– Девочки есть, да не про вашу честь, – ответил за Александра Серебряный. – Ты хотя бы одеколоном освежился – до сих пор аптекой от тебя пахнет.

«Ну, началось, – усмехнулся Александр. – Сурдоленко действует на Серебряного, как красное полотнище на бодливого быка – сразу в бой бросается».

Сурдоленко ответил с усмешечкой:

– Точно, Ваня, пахнет аптекой. Для тебя ж лекарства ношу.

Агеев громко и искренне захохотал. Серебряный покусал губу.

– Коль носишь, дай тогда таблеточку, а то что?то внутри горит…

В это время в световом пятне от окон столовой появился подполковник Меньшиков. Начштаба запоздало скомандовал:

– Становись!

Не прошло и минуты, как полк выстроился ровной, плотной «коробочкой». Меньшиков зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, поздравлявшего личный состав с 24?й годовщиной Красной Армии, и Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении летчиков, штурманов, воздушных стрелков и стрелков?радистов орденами и медалями.

– А теперь прошу на праздничный ужин, – пригласил жестом в столовую подполковник

Дверь открылась, строй мгновенно рассыпался, и Туманов, словно увлеченный водоворотом, оказался в проеме. Он расставил локти в сторону, чтобы не надавили на поясницу, и его внесло в залитый светом зал со сдвинутыми буквой «П» столами, накрытыми белыми скатертями и заставленными закусками, графинами, стаканами.

Серебряный взял Александра под руку:

– Сядем рядом.

– Экипажем, – уточнил сзади Сурдоленко.

Так и сделали. Серебряный сел справа от командира, Сурдоленко и Агеев – слева, чтобы поменьше пикировались.

На самое видное, центральное, место Меньшиков провел женщин. То ли их необычный наряд – они были в вышитых русскими узорами белоснежных кофточках, на плечах – цветастые платки, – то ли Александр давно не видел женщин, они показались ему премилыми, несмотря на обветренные, загорелые по?летнему лица – весь день на ветру да на морозе.

Меньшиков подождал, пока все уселись и стук стульев и гул голосов затих, попросил наполнить стаканы.

– Товарищи, – сказал он, окидывая всех взглядом. – Сегодня у нас особенный день. Особенный не только потому, что отмечаем двадцать четвертую годовщину нашей славной Красной Армии; сегодня мы и чествуем наших героев?однополчан, удостоенных высоких правительственных наград. Особенный и потому, что рядом с нами сидят замечательные женщины?труженицы, наши русские красавицы, заставляющие хотя бы на миг забыть о войне и обратить внимание на то, что на дворе уже весна. Весна, несущая нам тепло, цветы, волнения, чисто человеческие земные радости.

Я поднимаю этот стакан за то, чтобы весна принесла нам и самую желанную, самую большую радость – победу! Чтоб мы вот так собирались не только по праздникам, но и по выходным, чтобы слово «война» ушло в небытие и чтобы вместо выстрелов пушек мы слышали только выстрелы бутылок шампанского. За победу, товарищи!

Меньшиков, распростившись с гостями и посадив их в крытую грузовую машину, предназначенную специально для перевозки людей, неторопливо зашагал в штаб. Настроение было превосходное, спать совсем не хотелось, несмотря на то что встал он рано и целый день мотался по аэродрому, проверяя, как идет ремонт и профилактические работы на самолетах. Надо было как можно эффективнее использовать нелетную погоду, более тщательно осмотреть бомбардировщики, устранить большие и малые дефекты. Обсуждал с командиром БАО план проведения торжественного вечера. Все прошло как нельзя лучше – и подчиненные, и гости остались довольны. И погода как по заказу выдалась: туман дал людям отдохнуть, привести технику в надлежащее состояние – в напряженных боевых делах не до всего доходили руки.

А ветер все усиливается, гонит, рвет туман; вон уже и огоньки папирос метров за сто видны, силуэты домов, деревьев просматриваются. К утру может окончательно распогодиться, и поступит команда на разведку или на бомбежку.

У штаба Меньшикова встретил дежурный по полку и доложил, что происшествий не было, личный состав после торжественного вечера отправился на отдых.

– Пришлите ко мне шифровальщика, – попросил Меньшиков и направился к себе в кабинет – маленькую комнатенку с легкими деревянными перегородками.

Здесь было тепло, тихо и умиротворяюще спокойно. Меньшиков снял реглан и, откинувшись на спинку стула, сладко потянулся, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. Все?таки он здорово устал: восемь напряженных месяцев войны с недосыпаниями, недоеданиями, с постоянными волнениями и переживаниями. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются, а сколько их сгорело в воздушных боях, на боевом курсе и над целью, когда кругом полыхали разрывы снарядов; да и на земле, когда в доли секунды приходилось принимать ответственнейшие решения, от которых зависели судьба и жизнь близких ему людей. Потому и во сне он не знает покоя, просыпается через каждые полчаса, как бы ни устал, как бы ни намаялся… Один лишь день передышки, а как легко, как благостно на душе! Еще и оттого, что наконец?то от Зины пришло письмо. Она с дочуркой в Ташкенте.

Минут через пять вошел шифровальщик, немолодой подтянутый старшина, и положил перед командиром папку с поступившими за день секретными документами.

Подполковник расписался в журнале и, отпустив старшину, углубился в бумаги. Здесь были приказы и директивы, инструкции и шифрограммы – документы срочные и важные, одни из которых следовало изучить и запомнить, по другим принять срочные меры. Меньшиков так зачитался, что не заметил, как перевалило за полночь. От дела его внезапно оторвал гул самолета. Кого это в такую погоду нелегкая носит? Он взглянул на часы – ого, второй час! Снял трубку и позвонил на КП дежурному по полетам. Хотя погода была нелетная, аэродром находился в полной готовности к приему и выпуску самолетов.

– Так точно, товарищ подполковник, гудит, – подтвердил дежурный по полетам. – Наверное, блуданул, бедолага, пытается пробить облака, а они метров сто, не выше.

– Не немец?

– Похоже, наш, Ли?2.

– А ну дай прожектор вертикально, может, световое пятно увидит.

– Есть. И ракету на всякий случай пульну.

– Давай. Я у себя в кабинете.

Меньшиков положил трубку, но документами заниматься уже не мог: самолет не давал покоя. Выглянул в окно и увидел, как голубовато?дымчатый луч, словно столб, уперся в косматое покрывало, плывущее над аэродромом в семидесяти?ста метрах. Гул самолета будто бы пропал. Подполковник открыл форточку – тишина. Но чуть погодя издалека, словно с того света, донесся еле уловимый, с натужными перерывами стон моторов – самолет набирал высоту. Стон усиливался и перешел в монотонное крепнущее завывание. «А ведь это «Хейнкель», – определил подполковник. – И, похоже, снижается – заметил световое пятно».

Минуты через четыре вдруг из облаков в сторону прожектора полетела желтая ракета. Меньшиков обрадовался – наш. В эту ночь желтая ракета служила опознавательным знаком «Я свой».

Дежурный по полетам дал ответную ракету – «Принимаем». Самолет включил аэронавигационные огни и стал заходить на посадку. Зазвонил телефон, Меньшиков снял трубку:

– Слушаю.

– Товарищ подполковник, самолет заходит на посадку, радиосвязи с ним нет.

– Хорошо. Принимайте. После четвертого разворота включите прожектора.

Меньшиков не отходил от окна. Что?то в заблудившемся самолете ему не нравилось. Вечером метеоролог докладывал обстановку: всюду туман и низкая облачность, все аэродромы Южного фронта закрыты и всем полкам дан отбой полетам. Откуда же прилетел этот? Скорее всего, с севера или востока, туда циклон еще не распространился. И очень ненашенский звук – нудный, с завыванием, как у немецких. Но ракета – «Я свой» – желтая, а не красная и не зеленая…

«Приблудший» сделал четвертый разворот, встал на посадочный курс. Вспыхнувшие лучи прожекторов осветили укатанную взлетно?посадочную полосу. На самолете загорелись посадочные фары. Он снизился и вошел в лучи прожекторов. Двухмоторный, но совсем не Ли?2. Меньшикову показалось, что его силуэт очень уж похож на силуэт «Хейнкеля».

Снова зазвонил телефон.

– Товарищ подполковник, фашист! – запальчиво крикнул дежурный. – Со свастикой!

– Без паники, лейтенант, – как можно спокойнее сказал Меньшиков, заодно успокаивая и себя, – сердце так зачастило, что, казалось, содрогает все тело. – Возможно, наш летчик из плена сбежал (о таком случае он слышал недавно), а может… – Что еще «может», он и сам не знал. – В общем, встречайте, но будьте начеку, возьмите автоматы. Я сейчас подъеду.

Он позвонил в автопарк и приказал срочно выслать за ним машину. К счастью, шофер эмки находился в гараже, дежурный сообщил, что сейчас он подъедет.

Меньшиков вышел на улицу. Прожектористы не выключали прожектора, и в их лучах хорошо выделялся длинный фюзеляж приземлившегося самолета, работавшие моторы, два киля. Да, это был «Хейнкель». Он стоял почти посередине взлетно?посадочной полосы, молотя винтами. Вот в лучах мелькнули три фигуры. Надо бы выключить прожектора… Один из прибывших с КП полез на крыло, и в ту же секунду моторы взревели, «Хейнкель» рванулся с места. Вслед ему застрочили автоматы. Но что они могли сделать такой громадине! Самолет набрал скорость, оторвался от земли и исчез в темноте ночи.

Подкатила эмка. Меньшиков вскочил в кабину, крикнул: «На старт!»

Дежурный по полетам, молоденький лейтенант, недавно прибывший на пополнение, виновато доложил:

– Мы только на плоскость, а он, гад, по газам – видно, на шапках звездочки увидел. Если бы знали…

«Если бы знали… Если бы да кабы…» – усмехнулся над собой Меньшиков. Надо докладывать в штаб дивизии. За то, что упустили приземлившийся фашистский самолет, по головке не погладят. Расстроенный и обескураженный, Меньшиков поехал обратно в штаб. Почему «Хейнкель» произвел посадку на советском аэродроме? Заблудился? А откуда он знал сигнал «Я свой»? Совпадение? Но фашисты были наготове, моторы не выключили. Догадывались, что не у себя дома? Допустим. Но почему они кружили здесь, когда еще прожектора не были включены и никаких других ориентиров, за которые можно было бы зацепиться, не имелось? Что?то за всем этим крылось непонятное, загадочное. Ясно было одно: если фрицы рискнули на посадку, тому имелись серьезные причины. Наиболее вероятная из всех – кончилось топливо. В таком случае немцы далеко не улетят. И Меньшиков решил с докладом в штаб дивизии повременить, приказал дежурному по полетам обзвонить все близлежащие станицы и предупредить отряды самообороны о возможной посадке немецкого самолета, принятии мер к задержанию экипажа и немедленному сообщению об этом в полк.

Он сидел и ждал, листал секретные документы, но голова никакие приказы и указания не воспринимала. Мысль, что это за самолет и что за всем этим кроется, не давала покоя.

Начало светать, а ни из одной станицы из штабов самообороны, где круглосуточно дежурили комсомольцы, от зоркого ока которых ничто не укрывалось, звонков не поступало. Надо было принимать другие меры.

Меньшиков позвонил оперуполномоченному капитану Петровскому и, объяснив в двух словах суть дела, попросил приехать на аэродром.

Пока оперуполномоченный собирался, Меньшиков приказал подготовить к полету По?2, осмотреть, прогреть мотор. Сам же вооружился двумя автоматами (один для Петровского), дисками, гранатами?лимонками и поглядывал на небо, где все так же неслись рваные облака, прикидывая, куда улетел «хейнкель» и в каком месте он мог упасть или приземлиться.

Петровский, увидев на плече Меньшикова два автомата, понял, для какой они цели. Взял один, повесил себе на шею, как делали это немцы, спросил, кивнув на облака:

– Не помешают?

– Высоко не полезем. Твой сектор – правый.

Взлетели они в половине восьмого, а казалось, все еще светает – так низко стелились облака и так они были плотны, что солнце не пробивало их. Шли по курсу, по которому должен был уходить в сторону своих «Хейнкель», и если полчаса назад Меньшиков надеялся найти фашистский самолет, упавший или приземлившийся, то теперь эта надежда с каждой минутой полета на запад падала: видимость ухудшалась, а облака прижали их чуть ли не к самой земле. Но Меньшиков летел, делая змейки вправо, влево, внимательно осматривая каждый бугорок, каждый холмик.

У небольшой станицы взял курс чуть севернее, прошел еще десять минут и подумал: «А не повернуть ли обратно?», когда на серой от влаги и тумана стерне увидел что?то похожее на самолет. Полетел туда. Он! Тот самый «Хейнкель»!

Меньшиков сделал круг. Фашистские летчики произвели посадку по всем правилам аварийной ситуации – на брюхо. Винты моторов погнуты, за самолетом тянутся черные борозды, кабины пусты. Похоже, летчики остались живы. Но куда они подевались?

Пришлось сделать еще круг, побольше. Никого и ничего не видно… А сесть, пожалуй, можно вот на этом небольшом, с прошлогодним травяным покровом лужке.

Меньшиков повернулся к Петровскому, дал знак рукой, что идет на посадку. Тот понимающе кивнул.

По?2 чиркнул колесами по траве, легонько подпрыгнул пару раз и остановился. До «Хейнкеля» идти было километра полтора. Меньшиков выключил мотор, вылез из кабины. За ним спустился Петровский, щелкнул затвором, загоняя патрон в патронник.

– Подожди, – остановил его подполковник. – На всякий случай придется тягу сектора газа отсоединить, чтоб мотор не запустился. – Он открыл капот и с помощью ножа, который всегда носил с собой, отсоединил тягу, а провода магнето поставил крест?накрест. – Теперь не запустят. Только идем подалее друг от друга. Хотя вряд ли они спрятались в самолете – окоченели бы к утру.

Петровский шел справа, автомат наизготовку с пальцем на спусковом крючке, но по его спокойному лицу видно было, что встречи с фашистскими летчиками он не ожидает и автомат держит на всякий случай, для порядка. После последнего разговора о Туманове он стал с Меньшиковым еще официальнее, обращается только по делам. Он и раньше не отличался общительностью, а тут и совсем стал букой. Создавалось такое впечатление, что он знает о доносе и испытывает угрызения совести. Не зря говорят, что время стирает из памяти все – и радости, и обиды. Меньшиков, во всяком случае, прежней уязвленности не испытывал. И письмо вспомнилось просто так, без всякого повода. Наоборот, глядя, как смело и уверенно шагает оперуполномоченный, твердо ставя свои короткие, сорок пятого размера ноги, Меньшиков проникался к нему уважением. Волевой и сильный человек: вывести отряд из глубокого тыла противника, пробиться сквозь танки и пушки, по существу, с карабинами да пистолетами не каждый сумел бы. Ну а письмо – такая уж у него должность. В доказательство того, что за донос он на него не в обиде, Меньшиков достал письмо, протянул Петровскому.

– Что это? – удивленно вскинул бровь капитан.

– Кто?то забыл поставить подпись, – улыбнулся Меньшиков.

Петровский развернул лист, не сбавляя шага прочитал. Помолчал с минуту.

– Давно это у тебя?

– Еще с Сальска, когда прилетал генерал Петрухин.

Петровский низко наклонил голову.

– Невысокого же ты обо мне мнения, – сказал с грустью. – Да ладно… Жаль, долго оно у тебя в кармане провалялось. Не на твоей штабной машинке печаталось?

– Нет. У моей такого перекоса буквы «р» нет.

Петровский снова помолчал.

– Кто?то хорошо осведомлен о наших взаимоотношениях. Решил эту бумажку в клин превратить… Жаль, долго у тебя пролежала. – Он ускорил шаг.

Петровский первым подошел к самолету, ступил на крыло и заглянул в кабину пилота, плексигласовый колпак которой был отодвинут назад.

– Пусто, – констатировал он.

Никого не оказалось и в кабинах штурмана и стрелков. По тому, что бросили их открытыми, привязные ремни и парашюты валялись как попало, нетрудно было представить, что покинуты они в спешке.

Петровского что?то заинтересовало в кабине стрелков, он долго лазал там, чем?то гремел и вот наконец вылез, держа в руках портативный радиопередатчик.

– Вот и выяснилось, почему он кружил, – сказал капитан сам себе и вздохнул.

– Не думаешь ли ты, что из?за этой шарманки? – спросил Меньшиков, действительно не понимая, почему так решил оперуполномоченный.

– Думаю, – твердо и убедительно сказал Петровский. – Иначе зачем было прицеплять эту шарманку к парашюту? Непонятно только, что помешало ее выбросить.

– Погода, что же еще.

– А двое с парашютами выпрыгнули. Им погода не помешала.

– С чего ты взял?

– Посмотри повнимательнее, там две фалы болтаются. В кабине стрелка. – Он помолчал, о чем?то думая. – Сел только экипаж, три человека: летчик, штурман и стрелок?радист.

Меньшиков тоже так решил. Собственно, и решать?то нечего: три парашюта лежат на сиденьях, значит, членов экипажа было трое. Предположение подтверждалось и следами на земле, ведущими от «хейнкеля» на запад. Петровский и Меньшиков пошли по ним. Метрах в трехстах наткнулись на небольшую кучу соломы, совсем недавно разворошенную.

Петровский снял автомат и копнул прикладом.

– Думаешь, клад оставили? – усмехнулся Меньшиков.

Капитан ничего не ответил, сосредоточенно разгребал солому. Показалось что?то темно?серое. Петровский нагнулся, потянул и вытащил мундир мышиного цвета с орлом над нагрудным карманом. Потом из тайника извлек планшет с картой и еще два мундира.

– Похоже, у фрицев было во что переодеться, – высказал предположение Меньшиков.

Петровский заторопился:

– Надо быстрее в станицу. Сообщить всюду, перекрыть все дороги. У таких запасливых «гостей» наверняка и документы наши имеются. Не иначе диверсантов выбрасывали.

– Следы как раз и ведут в станицу.

Они почти бегом пустились по следу.

В станице отряд самообороны был уже на ногах. Его поднял коллега Петровского лейтенант Завидов, оперуполномоченный БАО. Комсомольцы прочесали все дома и нашли заблудших: под видом советских летчиков они преспокойно отдыхали у одной колхозницы. У них действительно оказались советские документы, все трое неплохо владели русским языком. Поначалу самый старший по возрасту (позже выяснилось, что это командир экипажа) даже возмутился «бестактностью шантрапы», но когда их все?таки привели в стансовет и капитан Петровский, показав планшет, спросил, не они ли «потеряли» его в копне соломы, они не стали отпираться.

Несколько позже Петровский выяснил и главное, зачем экипаж прилетал. В районе Сальска выброшены два диверсанта, старик и девушка. Из?за тумана и сильного ветра штурман потерял ориентировку, горючее было на исходе, и летчик пошел на посадку на первый же попавшийся аэродром, не предполагая, разумеется, что он – советский. Сигнал «Я свой» – желтая ракета – якобы в ту ночь была у немцев. Но так ли это, следовало уточнить…

Александр очень пожалел, что отложил встречу с Ритой на завтра. Утром, когда он зашел в столовую, его увидел начальник штаба полка и приказал:

– Быстрее завтракайте и поезжайте в станицу. Там в клубе разместились прибывшие вчера девушки, будущие младшие авиаспециалисты. Пока у вас нет допуска к полетам и самолетам, будете учить их. Для начала растолкуйте им, что это за зверь – самолет, научите отличать плоскость от стабилизатора, киль от руля поворота.

– Боюсь, неважный из меня педагог получится, – попытался отказаться Александр, но майор категорично «успокоил»:

– А вы не бойтесь. Все равно посылать больше некого: техники заняты ремонтом, летчики – подготовкой к боевому заданию. В станицу вас полуторка подбросит, она скоро туда отправляется.

– Есть, – не очень?то бодро ответил Туманов.

– Везет же человеку, – острил за завтраком Ваня Серебряный. – Мало ему одной девушки, еще десяток подбрасывают – выбирай любую. Уступи в таком случае Риту, командир…

А ему было не до шуток. Рита разыскивала его не случайно – что?то, возможно, стало известно. Но сходить к ней в землянку, где жили девушки?телефонистки (Рита отдыхала после дежурства), не было времени: шофер уже поджидал его.

Колхозный клуб располагался в центре станицы – длинное одноэтажное здание, крытое железом, с двумя крылечками – центральный вход и служебный, в небольшую артистическую.

По логике, девушек разместили в артистической, но Александр постучал в центральный вход: если девушки здесь, мало ли чем они занимаются.

Ему никто не ответил. Александр толкнул дверь, и она открылась.

В зале было пусто: скамейки сдвинуты к дальней стене и сложены одна на другую, на сцене – кровати, заправленные солдатскими одеялами; почти как у летчиков, занявших эмтээсовский клуб, с той лишь разницей, что там, на сцене, разместился командный состав, в зале – рядовые экипажи. Откуда?то из глубины сцены появилась одна из вчерашних девушек?солдаток с красной повязкой на рукаве. Увидев лейтенанта, она легко спрыгнула со сцены и, энергично приложив руку к пилотке, четко доложила:

– Товарищ лейтенант, первое особое женское отделение занимается согласно распорядку дня. Дежурный по казарме рядовая Белоусова.

Александра приятно удивила, даже восхитила четкость доклада, хорошо поставленный голос, молодцеватая выправка девушки, словно она прослужила в армии не один год. И ее приподнятое настроение передалось ему.

– Значит, особое женское занимается согласно распорядку дня, – весело повторил он. – И где же оно занимается?

– А здесь, в актерской, – чуть заметным кивком указала девушка за сцену. И жест – вымуштрованного, знающего свое дело бойца.

– Сколько вы служите? – машинально спросил Александр, забыв, что вчера задавал этот вопрос.

– Второй месяц. Мы уже прошли курс молодого бойца, приняли присягу.

– А кто сейчас проводит занятия?

– Тоже лейтенант. Должность его и фамилию, простите, не знаю. – Девушка взглянула на часы. – Сейчас они заканчивают. А вы тоже будете у нас преподавать? – Она смотрела на него игриво?кокетливо, наклонив голову и приподняв подбородок, совсем забыв, что перед ней не кавалер, а командир, и она находится не на танцах, а на дежурстве. И все?таки она нравилась ему. Не внешностью – лицо у нее было самое заурядное, даже грубоватое: широкий нос с большими ноздрями, крупные скулы, большой рот, – умением с достоинством держаться, быстро перестраиваться с военного языка на обычный, а точнее, на лирически?интимный. Ее поблескивающие глаза как бы говорили: «А вы мне чертовски нравитесь, лейтенант, и я бы с превеликим удовольствием провела с вами вечерок».

– Значит, скоро перерыв? – не выдержал он пронзительно?зовущего взгляда.

Она еще раз посмотрела на часы.

– Через две минуты. Идемте туда, я сейчас позвоню.

Они поднялись на сцену. На тумбочке у двери, ведущей в артистическую, стоял колокольчик – точь?в?точь как в школе. Девушка взяла его и позвонила. Реальность исчезла. Александру казалось, что все это – и одетая в солдатскую форму девушка, и кровати с тумбочками, и казарменная обстановка – всего?навсего игра: таким далеким, невоенным был школьный звонок. Но через минуту в артистической загомонили девичьи голоса, дверь отворилась, и на сцену вошел незнакомый лейтенант, которого Александр видел вчера с Петровским, что немало его удивило: при чем здесь оперуполномоченный? Но, вспомнив про новичков, понял при чем: кто же, как не он, должен проверить людей, прежде чем доверить им дорогостоящую технику? Лейтенант протянул руку:

– Завидов.

– Туманов.

– Покурим? – Завидов надел шинель и, застегивая на ходу пуговицы, направился к выходу. Александр последовал за ним. Симпатичное лицо лейтенанта, его простота и дружеский тон располагали, и, когда они вышли на улицу и Завидов, раскрыв портсигар, протянул Александру, тот машинально взял папиросу. Александр пробовал курить лишь однажды, еще в седьмом классе. Табачный дым тогда колом застрял у него в горле и навсегда отбил охоту курить. Но теперь папироса была в руках, и Завидов уже чиркал зажигалкой. Пришлось прикурить. Александр легонько потягивал дым и тут же выпускал его, боясь закашляться, как восемь лет назад, размышляя, случайная ли это встреча с работником НКВД или преднамеренно?запланированная и что Завидову и Петровскому известно о нем.

– Вы с пополнением прибыли? – спросил лейтенант. – Что?то раньше я вас не видел.

– Я недавно вернулся из госпиталя, – ответил Александр, удерживая на языке тот же вопрос (в его положении лучше отвечать и ни о чем не спрашивать).

– А я из БАО, – сказал Завидов. – Прислали, когда полк перебазировался из Сак и остался без оперуполномоченного. А когда вернулся Петровский, его оставили на своем месте, меня в БАО задвинули. Откровенно говоря, у вас лучше: народ дружный, в бою проверенный.

Лейтенант затянулся несколько раз, подумал и продолжил:

– Правда, все течет, все изменяется. Моему коллеге теперь придется попотеть. Кстати, он еще не вернулся?

В столовой Александр слышал разговор, что командир полка улетел с оперуполномоченным на поиски немецкого самолета, где?то ночью севшего на вынужденную, но прилетели они обратно или нет, не знал.

– Вряд ли. В такую погоду найти самолет непросто.

– Уже нашли, – уточнил Завидов. – И самолет, и летчиков. Жаль, что в По?2 только два места, а то бы их доставили в полк. – Лейтенант вдруг заторопился, раздавил носком сапога окурок, протянул руку: – До свидания. Рад был познакомиться с вами. – Повернулся и зашагал в сторону аэродрома.

Александр постоял еще немного и вернулся в клуб. Дежурная все так же лихо козырнула ему, скорее сообщила, как старому знакомому, а не доложила: «Девушки уже на местах» – и проводила его до самой двери артистической, превращенной в класс.

Он вошел, и девушка, чем?то похожая на дежурную, отрапортовала: «Особое женское отделение в количестве десяти человек присутствует на занятиях. Командир отделения рядовая Бакурская».

Александр поздоровался, разрешил сесть и, обводя девушек взглядом, словно споткнулся на одной, черноглазой, черноволосой, удивительно похожей… Галлюцинация? Наваждение?… Тонкие сросшиеся на переносице брови, длинная – только у нее одной такая – шея… Такой она являлась ему, когда от боли в пояснице он терял сознание… Только не в этой солдатской одежде… Спина теперь почти не болит… Она смотрит ему в глаза, и он читает в них удивление, нет, уже радость. Или ему просто показалось? Теперь в глазах Ирины равнодушие, может, чуть заметное любопытство, с каким рассматривают впервые появившегося человека… Ирина это или не Ирина? Вот она опустила глаза, словно просила не раскрывать их знакомство.

Командир отделения Бакурская, перехватив его долгий недоуменный взгляд, поспешно встала и доложила:

– Извините, товарищ лейтенант, я вам не представила нашу новенькую, рядовую Гандыбину Ирину. Она прибыла к нам вечером.

«Так вот зачем нужен был я Рите», – догадался Александр и подосадовал на себя, что не разыскал сестру. Предупредила ли Рита Ирину, что у него другая фамилия и что никто не знает об их кровном родстве? Должна была предупредить. На всякий случай надо назвать себя. И он, поблагодарив Бакурскую, представился:

– Лейтенант Туманов. Мне поручено ознакомить вас с самолетом. Рассказать о его конструкции, о типах самолетов, которые имеются у нас и у немцев, научить вас распознавать их по звуку и конфигурации. Потом вас зачислят в экипажи, и техники с механиками будут делать из вас мотористов.

– А сколько часов отведено на знакомство? – спросила соседка Ирины, и в ее вопросе Александр уловил двоякий смысл.

– Пока два. На сегодня. – Девушки разочарованно загудели. – В ближайшее время, возможно, уже завтра, до вас доведут более обстоятельную программу с конкретными предметами, – успокоил их лейтенант. – Так что надоест еще сидеть в классе.

– Не надоест.

– Если с вами.

– Можно и вечером, – посыпались со всех сторон остроты. Да, девчата подобрались – палец в рот не клади. Только Ирина не произнесла ни слова. Она не сводила с него глаз, будто излучавших тепло, нежность, ласку, незримо передававших ему прикосновение ее рук, то теребивших его волосы, то гладивших лицо, шею, грудь. И он, знавший все типы самолетов как свои пять пальцев и умевший рассказывать живо, интересно, вдруг запнулся, потерял самую изначальную нить своей лекции, которую обдумал, пока ехал в станицу. Он молча стоял под десятком пар глаз, любопытных, иронических, скользил взглядом по лицам девушек, а видел только ее лицо, только ее глаза – полные любви и счастья глаза. Она нашла его, приехала к нему, бросив всех и все! Вот что самое важное!

– А дополнительные уроки вы будете давать?

– А как насчет астрономии? Ведь авиация и астрономия, говорят, неразделимы, и нам хотелось бы, чтобы вы рассказали о звездах…

Девушки смело атаковали его. Пора было начинать урок, а в горле у него пересохло, словно руки Ирины все еще обвивали шею, а жаркие губы не давали открыть рта.

Ирина тряхнула головой, опустив свои колдовские глаза, и наваждение исчезло, он обрел дар речи, заговорил чуть хрипловато, с каждым словом чувствуя, как крепнет голос, логичнее выстраиваются мысли, фразы. Любопытство, ирония в глазах девушек сменились интересом, внимательностью. Теперь и на Ирину он смотрел как на милого, прилежного ученика, которого следовало обучить нужному и серьезному делу. Он так увлекся, говорил с таким вдохновением, что не заметил, как пролетели 45 минут и дежурная позвонила на перерыв.

Девушки не торопились покинуть «класс», а некоторые и совсем не собирались уходить, вертелись около своего «учителя», подыскивая повод, чтобы заговорить, и он вынужден был попросить их оставить его с новенькой на беседу. Когда они вышли, Александр, не боясь, что их могут застать, подошел к Ирине, обнял ее за плечи и притянул к себе. Она обожгла его губами, горячим дыханием.

– Прости. Прости, что я так уехал, – говорил он между поцелуями. – Теперь ты понимаешь…

– Я поняла еще тогда, когда кинулась к тебе в гостиницу и мне сказали, что в двенадцатом номере проживал не Пименов, а Туманов… Зря ты сдрейфил, я бы еще тогда уехала с тобой.

– Вот потому и сдрейфил. Ты бросила институт?

– Сейчас это не самое важное.

– Думаешь, мотористом важнее?

Она посмотрела на него как человек, скрывающий какую?то тайну.

– А разве нет? Готовить самолеты к боевому вылету разве маловажно?

– Нет, но…

– Образование не позволяет, – усмехнулась Ирина. – Пусть тебя это не волнует. И слишком у нас мало времени, чтобы ломать над этим голову… Как твоя поясница?

А он?то думал, она ничего не заметила.

– В порядке. Скоро буду летать. А как твой Гандыбин, не кинется разыскивать тебя?

– Думаю, нет. Я ушла от него раньше, жила у отца… – За дверью послышались девичьи голоса.

– Давай встретимся вечером, – шепнула она.

– Где?

– На пути к аэродрому. У кладбища.

– Хорошо. Как только стемнеет.

В дверь постучали.

– Войдите, – разрешил Туманов, жалея, что так быстро окончился перерыв.

В тот же день экипаж «хейнкеля» было приказано отправить в штаб дивизии. За ним прилетел Ли?2. Проводив «приблудших», Петровский неторопливо зашагал к штабу, еще раз обдумывая происшедшее, восстанавливая и домысливая картины, свидетелем которых довелось быть и которые, как говорят, остались за кадром.

Итак, последнюю радиопередачу вражеский агент вел в ночь на 27 июня. «Лечь на дно», как говорят подводники, его заставило многое: появление у аэродрома спецмашин с пеленгаторами, гибель связников. То, что радиопередачи мог вести кто?то не из мотоциклистов, застреленных Пикаловым, Петровский допускал и ранее. Даже если и они, кто?то же снабжал их разведданными. Кто?…

Вражеские мотоциклисты не раз вступали в контакт с начальником ГСМ БАО старшим лейтенантом Нурахметовым: заправлялись у него бензином, бывали даже на пустовавшей квартире – жена Нурахметова эвакуировалась с первым эшелоном. Но это была всего?навсего лишь ниточка, а других серьезных улик против него не имелось. Правда, перед самой эвакуацией на ГСМ у Нурахметова появился вдруг мотоцикл с коляской с заправленным бензином баком и запасной канистрой. Были белые пятна и в его биографии. Наблюдая за ним, Петровский все больше проникался подозрением: старший лейтенант, играя под простачка среди летчиков, был смекалист и умен среди начальства, шустро выполнял распоряжения и старался быть всегда на виду. Он ведал спиртом, предназначенным для антиобледенительной системы, и не скупился, отпускал его летчикам и на «личные» нужды. Знал он все, что творилось в полку. Потому его информация представляла для противника большую ценность.

Когда полк начал эвакуацию, Петровский принял решение остаться в отряде прикрытия, чтобы окончательно проверить свое предположение. Правда, имелась и вторая причина: переправить группу коммунистов и комсомольцев в Симферополь для дальнейшей подпольной работы в тылу немцев. В эту группу входила и его жена. Но более ответственной и трудной задачей он считал разоблачение вражеского агента. И не ошибся. В первом же ночном бою, когда отряд заслона пытался пробиться из окружения, Нурахметов исчез. Мог он, разумеется, и погибнуть, но никто этого не видел. И Петровский был почти уверен, что подозревал Нурахметова не напрасно. До сегодняшнего дня. Экипаж «Хейнкеля» подтвердил отметку на карте станицы Михайловка: да, здесь экипаж должен был по сигналу с земли – желтая и зеленая ракеты – выбросить радиостанцию. Туман спутал все карты. Туман и… топливомер. Пока экипаж кружил над аэродромом в надежде, что топлива в баках еще достаточно, вдруг замигала сигнальная лампочка аварийного остатка топлива: то ли механик недолил бензина, то ли при обстреле самолета над линией фронта осколок пробил бензобак. Штурман же, накануне перебравший шнапса, потерял ориентировку и, увидев сигнал «Я свой», дал команду идти на посадку. На всякий случай просил моторы не выключать. Когда же наш дежурный со звездой на шапке полез на крыло, экипаж «восстановил» ориентировку. Но улететь далеко уже не мог – кончилось горючее.

Выброшенные старик с девушкой, контейнер с радиоаппаратурой, предназначенный, видимо, для них же, убеждали Петровского в том, что главный агент – в полку. Но у него имеются затруднения с передачей сведений, и ему на помощь посланы новые связники. Почему их выбросили в районе Сальска, а радиопередатчик – в Михайловке? Чтобы не подвергать никого лишней опасности? Похоже, в Сальске агент подготовил связникам явку, а здесь надеялся установить контакт с экипажем и заполучить радиопередатчик. Если это так, то, выходит, связь у него с «хозяевами» имелась. Плохо сработали наши спецслужбы? А если агент – член экипажа и радиопередачи вел, когда самолет находился за линией фронта? Возможно. Но такие запоздалые сведения не устраивают немецкие штабы, им нужно заранее знать, по какому маршруту вылетают бомбардировщики, чтобы подготовить истребителей для перехвата, вот для этой цели и посланы связники… Рано или поздно они должны выйти на радиста…

А может, в полку объявился новый агент? Вон сколько людей приходит из?за линии фронта. Капитан Калашников около двух месяцев пробыл на оккупированной территории. Где он болтался? Мог не только, как он рассказывает, прятаться по хатам солдаток и вдовушек, но и в гестапо, в немецкой контрразведке побывать. Туманов тоже без экипажа заявился, за две ночи около двух сотен километров по тылам немцев отмахал. Попробуй узнай, где тут правда, где ложь. А ведь узнать можно. Немцы в чужую страну, к чужим людям забрасывают агентов, а мы к своим не рискуем… Чего проще пустить по следу того же Калашникова, Туманова нашего человека и проверить, насколько верны их показания. Надо поставить этот вопрос перед начальником особого отдела. Игра стоит свеч…

Серебряный помог Александру раздобыть вина, консервов, колбасы, и вечером лейтенант отправился в станицу, где еще днем снял крохотную комнатенку в пятистенном доме у одинокой старушки, муж которой умер перед самой войной. Старушка, узнав, что лейтенант случайно встретился с женой, тоже добровольно записавшейся в армию (пришлось Ирину назвать женой), искренне порадовалась счастью Александра и к его приходу поставила на стол миску с квашеной капустой, моченые яблоки и даже пару яичек. Потом стала помогать ему накрывать стол. Они готовились к ужину, как к величайшему торжественному событию. Для Александра и в самом деле событие было величайшее: все эти годы, месяцы, дни, особенно после встречи в Москве, он хранил воспоминание об Ирине, такое сильное и волнующее, будто он ощущал ее постоянное присутствие. Иногда ему чудился ее голос, и ее прекрасное лицо, густые черные волосы, омывающие пленительную шею, вставали у него перед глазами. Он жил самыми светлыми мгновениями в его жизни, восхитительными своей таинственностью, которые провел с любимой женщиной. Он не только не думал – мечтать не смел, что ему доведется снова испытать такое.

И вот она здесь, рядом с ним. Он даже забыл о той угрозе, которую таил ее приезд. Вернее, не забыл: мысль о том, что Гандыбин в любой момент может нагрянуть в полк, не раз возникала у него, но он лишь насмехался над своим коварным соперником – пусть испытает муки ревности, он заслуживает больших страданий за то горе, которое причинил Александру, Рите, отцу и матери.

На аэродроме стояла тишина. Полеты отложены по метеоусловиям и из?за непригодности аэродрома – земля раскисла, не взлететь. Меньшиков все силы бросил на ремонт самолетов, только его, Туманова, послал учить девчат – щадит из?за ран. Видно, полковой врач нарисовал довольно мрачную картину. Накануне он очень долго осматривал и ощупывал поясницу Александра, советовал не снимать пока корсет, оберегать спину от нагрузок, резких движений, охлаждения. Он и сам чувствует: плохи дела. Сколько прошло времени, а поясница, как у старика, реагирует на малейшие изменения погоды. Но все равно летать он будет. Может ходить, есть, думать – значит, и летать может; пусть попробуют ему доказать обратное. Правда, Меньшиков и не возражает, обещает, как только поступят самолеты, дать ему провозные и посылать на боевые задания. Добрый, чуткий человек. Все знает, обо всем догадывается, будто в душу заглядывает. Старается уберечь каждого подчиненного, а полк тает, как весенний снег…

Что?то задерживается Ирина. Вокруг уже не видно ни зги. Может, ее не отпускают? Им скидки на их молодость, «гражданское происхождение» не делают, сам оперуполномоченный приходил, чтобы предупредить о строгом соблюдении дисциплины, сохранении военной тайны. Кто они, кого из них готовят? Прямо?таки засекреченное отделение. А может, и впрямь засекреченное? «Младшие авиаспециалисты» – для видимости… Никуда не отпускают, ни с кем не разрешают встречаться. А такие отчаюги… И Ирина, конечно, сумеет удрать. Еще в Москве он заметил, что она сильно изменилась, стала волевой, решительной. Не побоялась привести домой, оставить ночевать, когда в любой момент мог заявиться муж. И сюда вырвалась, разыскала его… Неужто Гандыбин отступится от нее? Скорее всего, он отпустил ее как приманку. Что ж, пусть приезжает, повидаемся. Он потрогал на боку пистолет…

Вдали сквозь шум ветра послышались шаги. Он рванулся им навстречу. Ирина! Они снова обнялись, как в классе, только крепче, смелее, откровеннее – теперь им никто не мешал, никто не мог их увидеть.

Ирина, еле сдерживая прерывистое дыхание, целовала его и шептала:

– Милый… родной мой, любимый.

Когда она успокоилась, он обнял ее и повел к станице.

– А я уже начал было сомневаться, – признался он.

– Эх ты, – насмешливо пожурила она. – А я, как видишь, не сомневалась – приехала, разыскала.

– Как тебе удалось попасть служить именно к нам?

– Удалось, – все тем же весело?насмешливым тоном ответила она. – Нелегко, правда, но… Как в песне поется: «Кто хочет, тот добьется»… И учти еще одно обстоятельство: я закончила курсы минерно?подрывного дела.

– И тебя отпустили к нам? – еще больше удивился он.

– А почему бы нет? Я – южанка, полурусская, полугречанка, могу вполне сойти за крымскую татарку. В Крыму, говорят, очень много немецких войск.

– Значит?…

– Значит, – подтвердила она. – Тем более я рада, что разыскала тебя.

– А что означает твоя учеба у нас?

– Наверное, то, что нас будут выбрасывать с самолета, да и там придется с вами, летчиками, дело иметь. Надеюсь, ты не откажешься навестить меня?

Он плотнее прижал ее к себе.

– А как у тебя с мужем?

– Я тебе уже говорила – ушла от него.

– Но он может хватиться.

– Вряд ли. Он слишком честолюбив и эгоистичен, чтобы разыскивать неверную жену.

– Он узнал?

– Да. Когда он вернулся, ему кто?то доложил, что у меня был летчик

– Два месяца, чтобы разобраться в своих чувствах, срок маленький.

– Пусть осмысливает еще месяца два. За это время многое изменится… А куда ты меня ведешь? – вдруг спохватилась она, когда мрак ночи прорезал узкий, как лезвие ножа, луч света, выбившийся из плохо завешенного окна.

– Я снял комнату, – смущенно пояснил он. – Там уже приготовлен ужин с вином и домашней закуской.

– Серьезно? – обрадовалась она с детской непосредственностью.

– Вполне. Не могу же я тебя, южанку, где гостеприимству придается особое значение, угощать только поцелуями.

– Что же ты не предупредил меня раньше? Я отпросилась бы до утра.

– Может, еще не поздно сделать это?

– Попробую.

Они завернули к клубу. Ирина ушла и вернулась довольно быстро. Весело сообщила:

– Все в порядке. Начальства нет, на мою кровать девочки уложат спать шинель.

После завтрака Александр повел свой экипаж в тир на отработку стрельбы по движущейся мишени из пулемета ШКАС. Занятия с девушками планировались на 15 часов, и он надеялся еще выкроить время на отдых – ночью уснуть не удалось.

Тир располагался менее чем в километре от аэродромных построек на берегу старого русла реки: низина с крутым обрывом, вдоль которого с помощью тросов и лебедки передвигался фанерный макет истребителя.

Некоторые командиры и воздушные стрелки скептически относились к стрельбам по мишени: в воздушном бою?де все выглядит по?иному – и прицеливание и стрельба, – и научиться сбивать противника можно только в реальной обстановке. Александр же считал, что, если воздушный стрелок научится на земле правильно брать упреждение, прицеливаться и вести огонь короткими очередями, до автоматизма отработает все действия, он не промахнется и не растеряется в воздухе. Те два боевых вылета, которые Александр совершил и которые теперь не раз вспоминал и анализировал, подтверждали верность его точки зрения: победителем из воздушной дуэли выходил тот, кто стрелял точнее, экономнее, хладнокровнее. В первые дни войны наши экипажи были обучены пилотированию, самолетовождению и бомбометанию, а вот стрельбе по воздушным целям внимания уделялось мало, и потому бомбардировщики несли большие потери от истребителей. И теперь Александр решил, прежде чем подняться в небо, научить экипаж защищаться на земле – от истребителей, зенитных снарядов, прожекторов. В тире они с Сурдоленко и Агеевым смастерили движущиеся макеты и тренировались каждый день, когда выдавалось свободное время.

В это утро Александр начал занятия с проверки знаний подчиненными тактико?технических данных немецких самолетов, и все трое, включая Сурдоленко, ни разу не побывавшего в воздушных баталиях, четко и безошибочно называли размеры «мессершмиттов», «юнкерсов», «хейнкелей», «фокке?вульфов», их скорости, вооружение. Александр остался доволен: его подчиненные серьезно относятся к наземным тренировкам. Серебряному он, собственно, вопросов не задавал, просил лишь иногда дополнить ответы воздушных стрелков, зная честолюбивый и занозистый характер штурмана.

– А теперь приступим к стрельбе. Кто желает первым показать свое мастерство? – спросил Александр.

– Не будем нарушать субординацию, командир. Первое слово предоставим товарищу капитану, – предложил Сурдоленко, и на этот раз Туманов не уловил в его голосе подвоха; лицо его тоже было серьезно, доброжелательно. Серебряный, польщенный оказанной ему честью, расправил грудь, шагнул к турели. Сказал с вызовом:

– Стреляю по заказу – любое количество патронов в очереди.

– Пять по три, – опередил всех Сурдоленко.

– Принято, – кивнул Серебряный и, сняв шевретовые перчатки, бросил их на свой лежавший у турели планшет. – Пять по три, итого пятнадцать, даю все в «яблочко».

Александр глянул в глаза Сурдоленко – не иначе, стрелок?радист снова что?то замышлял: вот теперь на самом их дне затаились чертики. Агеев тоже весь внимание, на лице играет усмешка. Стрелять такими короткими очередями в три патрона – задача сама по себе трудновыполнимая, да еще – в «яблочко». Может, стрелки просто подсмеиваются над бахвальством капитана, а может…

– Крути, – скомандовал Серебряный. – Только без рывков.

Сурдоленко взялся за лебедку. Затрещали шестерни, фанерный макет «мессершмитта» стронулся с места и пополз по экрану обрыва. Скороговоркой простучали две очереди, из?за макета что?то взметнулось – похоже, ворона – и упало недалеко на землю.

Серебряный на секунду опешил, потом зло глянул на Сурдоленко, который уже неистово хохотал, держась руками за живот, властно прикрикнул:

– Крути!

Сержант, видя, что шутка не выбила капитана из седла, усердно крутанул лебедку. Прозвучали еще три короткие очереди.

– А теперь иди, считай, – приказным тоном сказал сержанту.

На земле действительно лежало пятнадцать гильз. Сурдоленко развел руками:

– Точно, по заказу. Но мне показалось…

– А ты перекрестись, – оборвал сержанта капитан. – Идем.

Все четверо зашагали к мишени: впереди Серебряный и Сурдоленко, за ними Туманов с Агеевым.

Еще издали Александр увидел валявшуюся внизу у мишени ворону и подивился изобретательности Сурдоленко: надо же придумать такое, и так ловко, – упала, будто бы подстреленная.

Сурдоленко поднял ворону и снова захохотал:

– Ой да капитан! Целил в «мессершмитта», а попал в ворону!

От души смеялся и Агеев.

Серебряный рванул из рук сержанта ворону и запустил ее в овраг. Пригрозил:

– Ну, ты у меня доиграешься. Ты не Костя Корольков, и тебя я не пожалею. Ладно, шутник, – внезапно перестал Ваня злиться и шагнул к мишени. – Вот мой результат. Посмотрим теперь, каков ты в деле.

Серебряный на этот раз хвастался не зря – все пятнадцать пуль были в цели.

– Вот это стрельба! – восхищенно смотрел на пробоины Агеев. – Пять по три, и все – в «яблочко».

Но продолжить спор соперникам не удалось: на бугре показался посыльный из штаба и еще издали крикнул:

– Всем срочно к штабу, на построение!

Жизнь не бывает счастливой, бывают счастливыми лишь мгновения. Как сон, вспоминалась Александру встреча с Ириной в Москве, как наваждение – появление ее в Михайловке.

У штаба уже стоял строй – весь летный состав, – и вдоль него неторопливо расхаживал подполковник Меньшиков, поджидая задержавшихся. И когда экипаж Туманова занял свое место, подполковник вышел на середину и заговорил торжественно:

– Товарищи! Получен приказ: через два дня полку убыть на переучивание на новые самолеты ДБ?3Ф, или, как их еще называют, Ил?4. Вам эти самолеты уже известны, соседи на них летают. Преимущества: моторы сильнее на 335 лошадиных сил, скорость больше на 125 километров, соответственно увеличиваются радиус полета, высотность. Вижу на ваших лицах радость и разделяю ее вместе с вами. А посему приказываю: за оставшиеся два дня привести в соответствие всю документацию – техническую и летную. Чтоб никаких «хвостов». Что берем с собой? Все, что необходимо для полетов: летное обмундирование, парашюты, карты; само собой разумеется, – продовольственные и вещевые аттестаты, личное оружие, противогазы.

– Куда едем? – раздался вопрос, когда подполковник сделал паузу.

– Куда? – Подполковник хитро прищурился. – Военные люди подобных вопросов не задают. Но вам, так и быть, скажу по секрету: в красивый и большой город. Заранее предупреждаю: лучшие костюмы не брать, гулять некогда будет. Переучивание рассчитано на минимально короткий срок. Возможно, оттуда же будем летать на боевые задания. Какие имеются еще вопросы?

Вопросов не было. Меньшиков скомандовал: «Разойдись!» – и, отыскав взглядом Туманова, подозвал к себе.

– А что с вами прикажете делать, Александр Васильевич? Медицинское заключение до сих пор не пришло, а без него я не имею права допустить вас к летной работе.

– Разрешите, товарищ подполковник, здесь пройти комиссию?

Меньшиков в раздумье почесал затылок:

– Под монастырь хотите меня вместе с доктором подвести?

– Не хочу, товарищ подполковник. Но не ехать же в санаторий за переосвидетельствованием?

– Разумеется. Но и наши вряд ли возьмут грех на душу, – очень уж выправка у вас за счет корсета безупречная.

– Корсет я сниму. Ношу просто для подстраховки.

– Ладно! – решительно заключил Меньшиков. – Семь бед – один ответ…

Полковой врач майор медицинской службы Мордухович долго и тщательно осматривал шрамы на теле Александра, особенно на пояснице, давил пальцами, создавая нестерпимую боль, но Александр молчал, а когда майор спрашивал: «Больно?» – отвечал: «Нет».

Потом Мордухович заставил его закрыть глаза, вытянуть вперед руки и растопырить пальцы, нагнуться и достать пол, попрыгать, поприседать.

У Александра в глазах плыли круги, мелькали бабочки, но он терпеливо выполнял все, что требовал доктор. Внезапно Мордухович прекратил свою экзекуцию и посмотрел ему в глаза:

– Голова не кружится? – Александр покачал отрицательно.

– И ничего не болит?

Александр с улыбкой пожал плечами – что за вопрос!

– А вот зрачки ваши говорят другое, – сердито заключил Мордухович. – Скажите, зачем вам это? В героя решили поиграть? Перед своей девушкой… Видел я ее – милая, симпатичная. Но поверьте мне, старому ловеласу, самые распрекрасные не заслуживают того, чтобы приносить себя им в жертву.

– Девушка здесь ни при чем. – Александр не сдержался от резкости. – Полеты для меня – все. В небе забываются все болячки и быстрее залечиваются раны.

– А если придется прыгать? Ваша поясница хрустнет как соломинка.

– Не хрустнет. Я буду летать в корсете.

Майор сочувственно вздохнул: ну?ну…

После сакских землянок и южного зноя, сальских бараков и пронизывающих ветров, после непрерывных боевых вылетов, бесконечных тревог, переживаний и недосыпаний жизнь в Воронеже, сравнительно тихом красивом городе, куда полк прибыл на переучивание, показалась раем. Летчиков расквартировали по частным квартирам около заводского аэродрома, где стояло несколько новеньких Ил?4. И хотя жили по строгому распорядку – завтрак с 7 до 8, занятия с 8 до 14, обед с 14 до 15, работа на матчасти с 15 до 19, ужин в 19, – появилась возможность выбраться вечером в кино, на танцы, а иногда и в ресторан.

На фронте было затишье, и это расхолаживало людей, делало их беспечнее. Даже он, Михаил Пикалов, а точнее, Пауль Хохбауэр, немецкий разведчик, временами забывал об опасности, подстерегающей его на каждом шагу, предавался разгулу и наслаждениям. Дела его, по его разумению, были не так плохи и не так хороши. Не плохи потому, что он вне всяких подозрений у контрразведки, не хороши потому, что до сих пор на него не вышли Гросфатер – дед и Блондине – блондинка, выброшенные в ночь на 23 февраля в районе Сальска. Уже отсюда, из Воронежа, Пикалову удалось во время осмотра одного из новых самолетов отстучать радиограмму, что встреча со связниками не состоялась. Ему ответили: «Ждать. Связники сами вас найдут».

Вот он и ждет. Теперь более спокойно, а поначалу нервы были на пределе – вдруг Гросфатер и Блондине арестованы? Органам безопасности нетрудно будет и до него добраться. А погибать ему совсем не хотелось – он еще и не жил как следует: то учеба в школе, муштра отца азам разведывательного дела, потом… Потом с восемнадцати лет жизнь под чужой фамилией, под страхом разоблачения. После окончания русской средней школы под Энгельсом, где Пауль проживал с родителями в колонии немцев Поволжья, он с другом, одноклассником Михаилом Пикаловым, решил поступать в военное училище. Вместе на квартире Пауля под диктовку его отца писали заявления, вместе отправляли документы. Разумеется, в разных конвертах, которые запечатывал тоже отец, и в конверт Пикалова положил фотокарточки сына. Почти в один день юноши получили вызовы и, радостные, счастливые, простившись с родителями, вместе сели в поезд на Харьков. Вдвоем они доехали до Ртищева, где предстояла пересадка. А далее Пауль с документами Пикалова поехал один. С Хохбауэром, как потом сообщил Михаил родителям, произошел несчастный случай: он пытался сесть на ходу поезда и попал под колеса.

Михаил Пикалов поступил в авиационное училище связи и через полтора года в звании младшего лейтенанта прибыл в полк ДВА в Саки на должность начальника связи эскадрильи.

«Хозяева» поначалу не особенно утруждали молодого агента: изредка в городе его встречал «земляк» или «приятель» по училищу, давал несложное задание составить списки личного состава либо раздобыть их фотографии. Потом задания стали усложняться: требовались секретные документы – уставы боевых действий, наставления, инструкции, директивы. А когда началась война, к Пикалову зачастил связник чуть ли не каждый день и требовал не только информации, но и срочных, до вылета, радиопередач, чтобы предупредить истребительные полки о маршруте и целях бомбардировщиков.

Пикалов понимал: передача с аэродрома – штука опасная, советская контрразведка не дремлет и рано или поздно запеленгует место передачи. Начнется слежка. Надежда была лишь на то, что советские контрразведчики не успеют найти агента: немецкая армия сокрушит Советы и к осени, как обещал Гитлер, война будет закончена. Но надежда не оправдалась: наступила уже весна, а немецкие войска не только не захватили Москву, но и на многих фронтах откатились назад. Советская контрразведка, как он и предполагал, повисла у него на хвосте. Чтобы пустить ее по ложному следу, пришлось пожертвовать коллегами из «Валли?4». Жаль было терять таких опытных связников, но другого выхода он, как ни старался, не нашел: предупредить «капитана» и «лейтенанта», что на них готовится облава, он не сумел. Хорошо еще, что в ту ночь его не запланировали в полеты и он получил возможность задержаться после ужина у столовой, узнать ситуацию и замысел Петровского. Попади связники в руки контрразведки живыми, вряд ли бы они умолчали о нем… В тот вечер он боялся, пожалуй, больше, чем в любом боевом вылете: оказался между двух огней, между своими и чужими. Можно, конечно, было прихлопнуть Петровского, но «лейтенант» сам подписал себе приговор. Нашел время острить: «Это ваши женушки кинулись от вас, сломя голову…» Осел. Попался на первую приманку. Хотя Пикалов и заткнул ему горло строгим взглядом, было уже поздно. А тут еще машина с группой…

Пикалов переживал: не вызвало ли подозрение у Петровского то, что «лейтенант» выстрелил не в начальника связи, а в старшину, и зачем было Пикалову стрелять в «капитана», когда Петровский, по существу, обезоружил его?

Кажется, не вызвало.

Пикалову пришлось на длительное время выйти из игры. Указания он принимал, но сам на связь не выходил. От него требовали, ему категорично приказывали, он отмалчивался. Не из?за страха, хотя безрассудно совать голову в петлю тоже не хотелось, а из?за злой ожесточенности на своих «хозяев»?недоумков, не понимающих, кого и во имя чего они заставляют рисковать. Разведчика, который располагает самой нужной, самой ценной информацией, внедренного в самый жизнедеятельный организм – Красную Армию. Он – разведчик, и его задача – добывать сведения, а не стучать ключом. В критических ситуациях – да, он готов, но повседневно, до вылета, – увольте. Видимо, в конце концов до них дошло, и они выбросили Гросфатера и Блондине, но где связники запропастились? То ли погибли, то ли затаились, как и он, до поры до времени.

Петровский дни и ночи не смыкал глаз, рыскал по округе, пронзал своим холодным взглядом каждого. И Пикалов боялся этого взгляда.

Контрразведчики, продежурив еще несколько дней и убедившись, что передачи больше не ведутся, убрали пеленгаторы. Петровский перестал шнырять по стоянке перед полетами, даже при эвакуации полка остался в группе прикрытия и теперь не поехал в Воронеж с летным составом на переучивание.

Здесь, в Воронеже, к нему привязался капитан Серебряный. Клянется по пьянке в верности дружбы, но Пикалов знает цену таким заверениям: пока он ссужает деньгами, Серебряный и верен. У пьяниц рука длинная, а память короткая, голова горячая, а душа – лед, и положиться на них нельзя. Особенно на Серебряного – честолюбив, обидчив, задирист. Сколько уже раз Пикалов уводил его от драк и скандалов! Будь на его месте другой, можно давно было подцепить на крючок, несмотря на то что он не летчик. Вот только если его использовать для обработки Туманова… Был сбит, вернулся без экипажа… Петровский не очень?то жалует его, а Меньшиков обожает… Во всяком случае, попробовать можно…

Вчера вечером Серебряный высказал желание купить мотоцикл, просил денег взаймы. Затея стоящая, в Саках «колеса» очень помогали Пикалову, жаль, не было возможности забрать мотоцикл…

Легкий на помине Серебряный первый повстречался ему у столовой, дружески протянул руку:

– Привет, Миша. Голова не трещит?

– Есть малость. С зачетной сессией тебя.

– Ох, эти зачеты, – покрутил головой капитан. – Как я сдавать буду – не башка, а колокол. Ты хоть приди помочь по радиооборудованию.

– Приду, – пообещал Пикалов. – Кстати, я включен в состав приемной комиссии, за начальника связи полка. Так что берегись: могу казнить, могу миловать.

Они вместе позавтракали и отправились в заводской клуб, где был объявлен сбор летного состава.

У клуба уже стояла группа летчиков. Пикалов рассмотрел среди них подполковника Меньшикова, его заместителя по политической части майора Казаринова и – у Пикалова молоточками застучала кровь в висках – капитана Петровского. Что заставило оперуполномоченного приехать сюда? Шифрованная радиопередача, которую Пикалов отстучал на прошлой неделе? Не слишком ли долго собирался Петровский? Нет, не должно быть: если бы передачу засекли, контрразведчики начали бы раскручивать дело по свежему следу. И глаза Петровского на этот раз намного спокойнее, чем были в Саках, когда он искал агента. Даже чему?то улыбается, беседуя с Казариновым. Конечно же, дело не в радиопередаче! Сегодня зачеты, и все экипажи приступают к полетам. Вот когда надо держать ушки на макушке…

До построения оставалось десять минут. Пикалов потолкался среди летчиков, послушал, о чем говорят. Тема в основном была одна – о зачетах. Оказывается, многим надоело сидеть на земле, зубрить «Конструкцию самолета», «Конструкцию двигателя М88Б», инструкции и наставления, и Пикалов недоумевал, что движет ими: патриотизм, как говорят политработники, или обыкновенный фанатизм недалеких, ограниченных людей? Что бы там ни было, он, Пикалов, не рвался навстречу опасности, где можно в любую минуту отдать жизнь, какие бы высокие цели ни ставил перед собой. Выиграет тот, кто победит, а победит тот, кто выживет. И уж он?то постарается оказаться умнее других. Нет, трусом он себя не считает и то, что требует от него фатерланд, делает, находясь под постоянной угрозой с обеих сторон: русские могут разоблачить, а соотечественники – сбить, несмотря на то что каждый раз ему сообщают сигнал «Я свой». Истребители действительно после сигнала прекращают атаку, но зенитчикам, когда летишь в группе, сигнал не подашь.

Петровский увидел Пикалова и протянул ему руку. Старший лейтенант пожал твердую и тяжелую, как свинчатка, кисть.

– С приездом, товарищ капитан. Подлетнуть решили вместе с нами на новом бомбере? – пошутил Пикалов. – Держись теперь, фриц…

– Становись! – прервал его голос начальника штаба. – Смирно!

Меньшиков неторопливо прошелся вдоль строя, поглядывая на летчиков радостными улыбчивыми глазами, заговорил бодро, со смешинкой в голосе:

– Вижу, отдохнули, сил набрались. А некоторые даже жирком обрастать стали. Пора, пора крылышки расправить. И погодка нам навстречу идет, – кивнул он на яркое весеннее солнце. – Итак, завтра назначаю полеты. Но, – он многозначительно поднял вверх палец, – для тех, кто сдаст зачеты. Сейчас все идем в сборочный самолетный цех, и члены комиссии приступят к проверке ваших знаний. Первыми сдают летчики, потом штурманы, а после уже стрелки?радисты и стрелки. Ясно? Вопросов нет? Тогда – шагом марш!…

Все было как в училище: длинный застланный красной скатертью стол, на стенах схемы и плакаты, в углу разрезанный, на металлической подставке мотор с красными ребрами. Члены приемной комиссии чинно уселись за столом, разложили на краю узенькие белые билеты с отпечатанными на машинке вопросами – по конструкции самолета, мотора и по электроспецоборудованию.

Пикалов примостился с краю, рядом с инженером по электроспецоборудованию.

Он почти не слушал, как отвечали летчики – они его не интересовали, – но, когда к столу вышел лейтенант Туманов, Пикалов весь превратился в слух: вот на этого летчика можно сделать ставку. Туманов и раньше нравился ему своей сдержанностью, немногословием, скромностью. Летал он превосходно, теорию знал как таблицу умножения, однако никогда не выставлял напоказ свои способности. А в первом боевом вылете и вовсе оказался молодцом: сам хладнокровно отражал атаки и вовремя приходил на помощь товарищам. Вот и теперь он держался перед членами комиссии свободно, просто, отвечал лаконично и ясно. По всему было видно, что это умный и способный человек. Иметь такого сообщника было пределом мечтаний.

Под этим впечатлением и вышел Пикалов на перерыв, когда летчики закончили сдачу зачетов. Но чем умнее человек, понимал Пикалов, тем труднее поймать его в свои сети, можно самому попасться. Надо действовать очень тонко и осторожно. И у него снова мелькнула мысль использовать для этой цели Серебряного.

Знания конструкции самолета и мотора у штурманов были ниже, и отвечали они далеко не так твердо, как летчики, а когда к столу вышел капитан Серебряный и уткнулся в схему работы магнето долгим блуждающим взглядом, по лицам членов комиссии побежали улыбки. Наконец Серебряного осенило, и, взяв указку, он бойко заговорил:

– Магнето служит для выработки электрического тока, который поступает по проводам к свечам, образует искру и воспламеняет топливную смесь в цилиндрах мотора. Магнето состоит из якоря, магнитов, двух катушек с обмотками, подшипников, проводов. – Серебряный замолчал и снова забегал глазами по плакату: надо было переходить к работе магнето, как стоял вопрос в билете, показать путь тока, а штурман этого явно не знал. Но вот он увидел нарисованную на плакате стрелку и оживился: – Магнитные силовые линии, образованные при вращении якоря, пересекают первичную обмотку и возбуждают в ней ток самоиндукции. Ток, двигаясь по первичной обмотке, образует вокруг нее также магнитное поле, силовые линии которого начинают пересекать вторичную обмотку. Образованный ток во вторичной обмотке пойдет по этому направлению, – капитан повел указкой. Но вот стрелка окончила свое движение, и указка остановилась. Немного подумав, капитан продолжил: – Если ток пойдет сюда… – он оторвал взгляд от схемы и посмотрел в сторону сидящих сослуживцев. Те покачали головой отрицательно, и Серебряный твердо заключил: – то это будет неправильно.

В классе и за председательским столом засмеялись. Когда смех стих, инженер полка попросил продолжить.

– Если же ток пойдет сюда, – указка двинулась в другом направлении, и снова – взгляд на товарищей, – это тоже будет неправильно.

Новый взрыв хохота заглушил доносившийся из цеха шум станков. Смеялись все, и Пикалов, видя, что Серебряный обиженно смотрит на него, ничего не мог с собой поделать, закатывался до слез.

Капитан немного выждал и сказал с раздражением:

– Чего ж тут смешного? Ведь это я для ясности. Ток пойдет вот сюда.

И хотя на этот раз он показал правильно, смех грохнул с прежней силой…

– Придете сдавать через пять дней, – строго заключил инженер полка.

Серебряный дождался конца зачетов и обрушил свой гнев на Пикалова:

– А ты чего зубы скалил? Тоже мне, друг…

– Не вали с больной головы на здоровую, – огрызнулся Пикалов. – Поменьше надо было вечерами шляться. А может, ты специально?… – осенила его мысль.

Серебряный даже остановился, сжал кулаки и скрипнул зубами:

– Что ты сказал? А ну повтори!

Он и впрямь готов был полезть в драку. Но в планы Пикалова это не входило. Достаточно и того, что удалось довести его до кипения. Отец поучал: «Умей влиять на настроение людей и умей извлекать из этого настроения выгоду». Когда честолюбие Серебряного страдает, в гневе он действительно готов на безрассудство. Надо гнев этот направить на других…

– Ты горло на меня не дери! – оборвал его Пикалов. – Я повторил то, что слышал.

– От кого?! – схватил его за руку Серебряный.

– От бабки Маланьи… То ты ориентировку теряешь, то на зачетах шуточки дурацкие шутишь. Не смешно.

– А чего же ты ржал?

– Почему ж не посмеяться, если друг так хочет? – Мысль о том, что Серебряный дурачка строил, чтобы посмешить товарищей, только теперь пришла ему в голову. – Ты думаешь, я не догадался? И члены комиссии, по?моему, поняли…

– Ни черта вы не поняли! – горестно воскликнул Серебряный. – Пять суток… дудки! Завтра же я буду летать! – Капитан повернулся и стал отыскивать взглядом кого?то из командиров, все еще стоявших около цеха.

– Хочешь сегодня пересдавать? – догадался Пикалов. – Не выйдет. Инженер полка слов на ветер не бросает.

– Ты плохо знаешь Серебряного! – упрямо и хвастливо заявил капитан и зашагал обратно. Пикалов не стал его удерживать. А вечером выяснил – решение инженера полка осталось в силе; между капитаном Серебряным и лейтенантом Тумановым произошла размолвка, и Пикалов не знал еще, к лучшему это или к худшему. Во всяком случае, неожиданностью для него это не было. Неожиданным оказалось другое. После ужина командир полка построил весь летный состав и сказал с огорчением:

– Товарищи! У нас произошел безобразный случай. Какой?то разгильдяй во время сдачи зачетов додумался вырвать из секретной инструкции по эксплуатации самолета схему бензо? и маслопитания. Ясно, что этот бездельник не занимался как следует, а решил воспользоваться шпаргалкой. Схема, повторяю, секретная, и потому во избежание скандала прошу, кто это сделал, сегодня же сдать схему в секретную часть. В противном случае я вынужден буду обратиться в соответствующие органы. Время военное, и вы отлично понимаете, чем все это может закончиться. И для меня, и для того, кто это сделал. Убежден, что сделано это по недомыслию, а не по злому умыслу. Потому еще раз прошу: сдайте схему…

Пикалов невольно посмотрел на Серебряного. Капитан стоял за Тумановым, низко опустив голову.

Когда Меньшиков распустил строй и все поспешили по своим делам – одни на квартиры, другие на свидания, – Пикалов догнал медленно бредущего Серебряного и взял его по?дружески под руку.

– Чем опечален потомок великого князя? Неужто повергло его в уныние то, что ему дарованы еще пять свободных дней без страха и риска?

– Катись ты со своими шуточками! – огрызнулся капитан.

– Не нравится? – усмехнулся Пикалов. – А я вчера терпел твои шуточки, не злился.

Лицо Серебряного искривилось, как от зубной боли, и Пикалов решил сменить тему, чтобы не доводить его до белого каления. Ему нужна была откровенность Серебряного, а не злость, и он сказал сочувственно:

– Плюнь на все. Пять дней – не срок. Идем лучше по сто грамм.

– Не могу, – впервые за все время их дружбы отказался капитан. – Мне надо в одно место…

Пикалов был почти уверен куда. Предложил:

– Возьми меня с собой, пригожусь.

– Обойдусь как?нибудь без помощников, – неожиданно снова разозлился Серебряный.

– Вольному воля. – Пикалов не понял, что взвинтило штурмана, и решил действовать нахрапом: – Установить, кто вырвал схему из секретной инструкции, особого труда не потребуется: все, кто брал ее в секретной библиотеке, записаны.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, – пожал плечами Пикалов. – Просто размышляю вслух. Появляться тому дураку в секретной библиотеке вряд ли стоит.

– За честное признание меньше наказание, – возразил Серебряный.

– Так думал Иванушка?дурачок, направляясь к царю с повинною, – вставил Пикалов. – Лучше сделать так: запечатать схему в конверт, опустить в заводской почтовый ящик и позвонить секретчику. Ни ему, ни Меньшикову не выгодно раскручивать это дело, тем более ясно, что сделано это по недомыслию. А уж если виновный сам заявится, рано или поздно ему это аукнется.

– Спасибо, – Серебряный пожал крепко руку Пикалова. – Ты настоящий друг, Миша…

Нет, не зря говорят, что самое дорогое, самое прекрасное у человека – жизнь. Потому что с нею связаны все наши радости, наше счастье, все наши надежды. Александр чувствовал себя так, словно весь мир лежал у его ног, словно он маг и волшебник и любое желание, стоит ему только захотеть, будет исполнено. Он – снова летчик, и пусть побаливает немного спина – Александр снова в небе, ведет новый дальний бомбардировщик Ил?4 с могучим мотором М88Б в 1100 лошадиных сил против 750 ДБ?3, на котором они летали ранее. Все радовало его – и майское ослепительное солнце, и чистое синее небо, и изумрудная зелень полей и деревьев, и безукоризненный, прямо?таки величественный строй бомбардировщиков, летевших поэскадрильно плотным правым пеленгом. Полк в полном боевом составе по новому штатному расписанию – 31 экипаж вместо 70 – возвращался на свой аэродром. 31 бомбардировщик – все остроносые, ощетинившиеся пулеметами, поблескивающие свежей краской, внушительные, грозные. Некоторым экипажам уже довелось совершить на них с Воронежского аэродрома по нескольку боевых вылетов. Летчики и штурманы остались довольны самолетом.

Александр на боевые задания еще не летал, но из рассказов товарищей сделал вывод: в настоящих воздушных схватках с истребителями Ил?4 еще не побывали и судить об их непогрешимости рано. А о том, что надвигаются грозные события, свидетельствовали военные сводки, донесения воздушных разведчиков. Немцы сосредоточивают на южном крыле фронта огромное количество войск, техники; все бывшие наши аэродромы запружены истребителями и бомбардировщиками.

Приближалось жаркое время, жестокие бои. Но Александра они сейчас не волновали – он летел туда, где его ждала любимая, и он уже мысленно произносил ей ласковые слова, обнимал, гладил нежную кожу лица, целовал прохладные милые губы.

Она писала ему не очень длинные, но полные любви, душевной теплоты письма, просила беречь себя, не рисковать безрассудно. Милая, дорогая Иришка! Если б она знала, как он истосковался по ней. Не было, наверное, часа, минуты, чтобы он не вспоминал, не думал о ней. Вот ведь как странно устроена жизнь: Ирина – чужой человек, чужая жена, а стала ему ближе, роднее сестры. Риту он, разумеется, любил, жалел, но она как?то отошла на второй план.

Командир полка предупредил, что как только экипажи произведут посадку на своем аэродроме, сразу приступят к подготовке к ночному боевому вылету: боевое задание уже получено. Но до ночи останется время, и Александр был уверен, что выкроит если не час, то хотя бы несколько минут, чтобы повидаться с Ириной. Может, она и сама, прослышав о возвращении полка, придет на аэродром встречать его.

Мечты, мечты! Он и предположить не мог, какое огорчение ожидает его… Встречать на аэродром их действительно пришли не только наземные авиаспециалисты, командиры и бойцы базы обслуживания, но и повара, и официантки, врачи и медсестры, жители из соседних станиц. Едва первая десятка прошла над аэродромом, как туда повалили люди. Они остановились на краю летного поля, недалеко от стартового командного пункта, и приветствовали приземлявшиеся экипажи помахиванием пилоток, букетами цветов.

Александр летел во второй десятке, когда встречающие уже сосредоточились на краю летного поля. И хотя бомбардировщик пронесся над ними в сотне метров, различить в толпе Ирину и Риту он не мог.

Самолеты встречали механики и разводили их по вырытым за это время капонирам.

Как только приземлился последний самолет, поступила команда строиться. Меньшиков объявил дальнейший распорядок дня: до 12 часов – подготовка самолетов к боевому вылету, в 12.30 – обед, после – отдых. В 18.00 – ужин. Построение на аэродроме – в 19.00. Разведчиком погоды летит экипаж капитана Зароконяна, осветителем цели – экипаж капитана Арканова. Цель и маршрут полета будут объявлены дополнительно.

Александр взглянул на часы – без десяти десять. Превосходно! Времени, как говорится, навалом, он успеет навестить Ирину.

У бомбардировщика его поджидал дежурный по аэродрому, тихонько шепнул:

– Там тебя ждут.

Дав команду осмотреть самолет, дозаправить бензином и маслом, Александр заспешил на край аэродрома, где все еще толпились люди – к самолетам бойцы из оцепления посторонних не пускали.

Он издали увидел, как навстречу ему пошла девушка в гимнастерке, юбочке и пилотке. Но это была не Ирина, что огорчило его.

Рита бросилась ему на шею и сквозь слезы спросила:

– Как твоя спина? И вообще как ты себя чувствуешь? Я все время так переживала… – Заметила, что он не слушает ее, шарит по толпе взглядом, сказала ревниво: – Не ищи. Ее вчера вызвали в Ростов. Она забегала ко мне, передала тебе привет и уехала.

У него надсадно заныло сердце, и безысходная тоска сдавила грудь.

– Не говорила, кто и зачем ее вызвал?

Рита покачала головой.

А он?то спешил! Опоздал всего на день… Зачем ее вызвали? Разыскал Гандыбин или по служебным делам?

– Ты не расстраивайся, – стала успокаивать Рита. – Она обещала вернуться. Сказала, что любит тебя и разыщет, где бы ты ни был.

– А другие девушки?

– Все на месте. Только ее вызвали и еще одну, какую?то Таю.

Тяжесть отлегла от сердца – похоже, не муж…

Громадное красное солнце, похожее на раскаленный шар, лежало на вершине могучего плоского облака, поднимающегося из?за горизонта, и было видно, как это облако накаляется и прогибается под тяжестью шара. Все вокруг принимало красноватый оттенок – и крыши виднеющейся вдали станицы, и деревца на краю аэродрома, и даже закамуфлированные бомбардировщики.

Александр смотрел на закат, на багровые облака, и на душе отчего?то становилось неспокойно, тоскливо. Серебряный подошел к нему, сказал, как всегда, с усмешечкой:

– Солнце красно вечером – нам бояться нечего. Если красно поутру, вот тогда не по нутру.

– Похоже, врет твоя поговорка, – возразил Александр. – Есть чего бояться: видишь, какая наковальня поднимается? Быть грозе.

– Гроза не фронтальная, обойдем.

Словно в подтверждение слов штурмана, заработали моторы на одном самолете, на другом, и вскоре весь аэродром огласился могучим рокотом. Спустя немного бомбардировщики один за другим порулили на старт.

Александр провожал экипажи с какой?то печалью в сердце – может, оттого, что не летел с ними, может, после длительного перерыва обострилось чувство опасности, и, когда последний бомбардировщик скрылся в огненном мареве, пошел в капонир, к своему самолету, чтобы заняться каким?нибудь делом и отогнать невеселые мысли. Серебряный засеменил следом.

– А нам, значит, комполка какой?нибудь сюрпризец приготовил? – высказал он предположение.

Александр не ответил. Он и сам догадывался, почему их экипажу приказали задержаться со взлетом: Меньшиков его жалеет и опекает, а Петровский не очень?то доверяет. Вот потому и сидят они на земле, когда другие идут в плотном строю к цели…

Он забрался в кабину, посидел, подвигал педали, ручку управления, глядя, как из стороны в сторону отклоняется руль поворота, элероны, поставил стрелку высотомера на нуль. Несмотря на то что солнце почти совсем утонуло в облаке, дюраль еще не остыл и в кабине было душно, пахло ацетоном, краской. Александр спустился на землю, где его поджидал Серебряный.

– Ты, пожалуй, прав, командир, – кивнул капитан на облако, – быть грозе. Чувствуешь, как запахи обострились? И духота не спадает.

Они вышли из капонира и увидели отъехавшую от КП эмку. Командирская машина направилась прямо к ним.

– Становись! – скомандовал Александр экипажу.

Эмка затормозила метрах в пятидесяти. Меньшиков выскочил на ходу и, выслушав рапорт, спросил у Серебряного:

– Сколько бомб взяли?

– Как и велено: десять ФАВ?100 и две ФАБ?250, – ответил капитан.

– «Двестипятидесятки» снимите, – приказал подполковник и потянул ремешок свисающего почти до. земли планшета Серебряного. Штурман уловил намерение командира, подхватил планшет и раскрыл его так, чтобы был виден весь маршрут полета на карте. – Полетите по другому маршруту. Вот сюда, – указал Меньшиков точку на карте. – Да, почти на свой бывший аэродром. Плато Орта?Сырт. Выход на цель ровно в час тридцать. Обозначение цели: пять костров с востока на запад и два по бокам – наше посадочное «Т». Плюс ко всему – две красные ракеты. Только после этого дадите команду прыгать. – Меньшиков обернулся, и Александр увидел у эмки девушку в голубеньком, в горошек платьице, достающую из кабины рюкзак и ватник. Когда девушка подняла голову, Александр онемел от удивления: Ирина! Меньшиков глянул в широко открытые глаза летчика, утвердительно кивнул: – Да, ваша бывшая ученица, теперь пассажирка. Доставить ее к месту в целости и сохранности. Выбросите ее и повернете на наш бывший аэродром. Надо бы побольше зажигательных взять, да ладно, теперь менять поздно. Самолетные стоянки так же, как у нас, расположены, заходите с юго?востока на северо?запад. Отбомбитесь – и домой. – Меньшиков пожал каждому члену экипажа руку и направился к девушке. Что?то сказал ей веселое, кивнул Туманову: принимай! Сел в эмку и уехал. Александр все еще с недоумением смотрел на Ирину, не зная что предпринять, как себя вести. Настолько все было неожиданным – ее появление, платьице в горошек, рюкзак, ватник…

Ирина как?то озорно глянула на него, на строй и наклонилась над рюкзаком.

– Сурдоленко, помоги, – пришел наконец в себя Александр и шагнул вслед за сержантом, который находился уже около девушки и поднимал ее рюкзак. – В свою кабину. И девушке подготовьте место. – Повернулся к Серебряному: – Снимайте лишние бомбы. – Взял Ирину за локоть и повел от самолета. Когда члены экипажа скрылись за капониром, притянул ее к себе, поцеловал: – Здравствуй!

Она прильнула к нему, обхватила за плечи.

– А все?таки мы с тобой счастливые, – сказала радостно, возбужденно. – Я хотела только увидеть тебя перед дальней и долгой командировкой, а оказалось, ты даже выбрасывать меня будешь…

Он не находил слов, лишь теребил ее густые черные волосы, заплетенные в косы и закрученные в тугой узел на затылке.

Их разговор прервал упавший с высоты гул самолета – нудный, с прерывистым завыванием. Запоздало заукала сирена, и все, кто был у самолета – штурман, стрелки, авиаспециалисты, – рванулись к бомбоубежищу. Александр тоже хотел бежать, схватил Ирину за руку и смутился: она насмешливо поглядывала то на убегавших, то на него.

– Что это? – спросила с наивной невинностью.

– Видишь ли… – неуверенно попытался Александр оправдать товарищей, – никто не боится так бомбежек, как авиаторы; может, потому, что сами бомбят. Кстати, нам тоже не мешало бы воспользоваться бомбоубежищем. Чем черт не шутит…

– Так это же «Фокке?Вульф», разведчик, – упрекнула Ирина. – Разве ты по гулу не узнал?

Александр поразился ее слуху: в небе и в самом деле завывала «рама», но отличить ее от других самолетов даже он, летчик, сразу не смог… Разведчик, конечно же, бомбить не станет. Прилетел, видимо, чтобы сфотографировать аэродром. Вовремя угодил – почти все самолеты находились в небе.

Зенитки открыли огонь. «Фокке?Вульф» покружил немного и удалился восвояси.

Из бомбоубежища показались Серебряный со стрелками и авиаспециалистами.

– Что, командир, решил проверить выдержку нашего нового члена экипажа? – сострил Серебряный.

– Нет, Ваня, это она проверила нашу. И, скажу тебе по секрету, некоторые очень некрасиво выглядели, особенно симпатичный капитан.

– Так я не от ганса, за папиросами в каптерку бегал. – Серебряный для убедительности достал портсигар.

– Ты же не куришь, – разоблачил его Александр.

– Чего ради дружбы не сделаешь, – остановился около них Серебряный и протянул девушке портсигар. – Закурите на счастье.

Ирина и Александр взяли папиросы. Серебряный щелкнул зажигалкой, дал им прикурить.

– Чтобы дома не журились. – Затянулся и закашлялся. – Не зря говорят: капля никотина лошадь убивает. – Раздавил носком сапога окурок, влюбленными глазами посмотрел на Ирину. – Оставайтесь в нашем экипаже насовсем. Такого штурмана из вас сделаю!

– Боюсь, Ваня, ты в первом же полете с ней потеряешь ориентировку. Да и кабина у тебя тесная.

– А ты не бойся, командир, с Ваней Серебряным она никогда ничего не потеряет.

– Уговорили. – Ирина выпустила изо рта дым, как заправская курильщица. – Так и быть, после войны займусь штурманским делом. А сейчас разрешите, товарищ капитан, кое?какую консультацию получить у командира. Конфиденциально.

– Пардон, пардон. – Ваня лихо козырнул и заспешил за стрелками.

Чернильная темнота окутывала самолет. Частые вспышки молний били по глазам, ослепляя и оглушая. Не видно ни стрелок приборов, ни лампочек подсветки, не слышно гула моторов, лишь чувствуется, как бомбардировщик то проваливается вниз, то взмывает ввысь. Трещат и стонут нервюры, звенят от напряжения стрингера; кажется, самолет вот?вот развалится. С консолей крыльев срываются голубые огненные язычки электрических разрядов, а там, где крутятся винты, светятся неоновые круги. Непонятно, каким чудом держится самолет в этом адовом небе, бушующем грозовыми смерчами, и как ему, молодому летчику, удается вести его в кромешной тьме, когда из поля зрения то и дело исчезают авиагоризонт, указатель скорости, вариометр.

А молнии сверкают все чаще, все оглушительнее гремят раскаты грома.

– Штурман, стрелки, как вы там? – поинтересовался Александр по СПУ сквозь неимоверный треск электрических разрядов.

– Нам?то что, – отозвался Серебряный, – сидим, бога вспоминаем. А тебе как – ни одной стрелки не видно? Может, вернемся? Облака плотнеют, и если врежемся в саму грозу…

– Ты же говорил, бояться нечего, обойдем.

– И на старуху бывает проруха…

Вернуться… Заманчивая идея. Весь день они провели бы вместе… Столько ждал он этой встречи! И доведется ли увидеться еще! По слухам, фашисты свирепствуют в Крыму, большие силы бросили против партизан. А леса и горы там не ахти какие… Трудно придется Иринке. Жалость к ней, одиночество, которое он испытывал, пока не нашел ее, снова хлынули в душу, и он едва сдержался, чтобы не позвать ее по СПУ, не высказать своих чувств.

Перед самым носом бомбардировщика сверкнула молния, ударила сверху вниз, чуть наискосок, и в кабине остро запахло озоном.

– Товарищ командир, экипажи, что пошли на бомбежку, запрашивают запасную цель, – доложил Сурдоленко. – Не могут пробиться: гроза.

– А Меньшиков наказывал нам доставить ее в целости и сохранности, – напомнил Серебряный. – Мы не имеем права рисковать.

Александр, чтобы не выдать разрывающую душу тоску, хотел ответить шуткой, а получилось зло:

– Заботливый, погляжу. Рассчитываешь провести занятия, как ориентироваться по звездам?

Серебряный то ли не уловил злости, то ли не обратил на это внимания, хохотнул:

– А что, я такой.

Бомбардировщик швыряло, как утлое суденышко в штормовом море. Александр еле удерживал штурвал, то и дело выхватывал машину из падения, из кренов. Да, разумнее было вернуться. Он нажал кнопку СПУ.

– Сурдоленко, свяжи?ка меня с пассажиркой.

Он представил, как стрелок?радист снимает со своей головы шлемофон, надевает на Ирину, как пристегивает, касаясь руками ее шеи, ларингофоны, и в груди шевельнулась ревность. Ему захотелось самому погладить ее нежную шею, щеки.

– Товарищ командир, слушаю вас, – отозвалась Ирина официально, будто чужая, и все равно он уловил в ее голосе милые, родные оттенки, которые наполнили его сердце нежностью, любовью.

– Как себя чувствуете? – Он вынужден был говорить с ней на «вы», чтобы в случае каких?либо осложнений не бросить на нее и тени своей тяжелой судьбы – ведь, кроме Серебряного, никто в полку не знает, что они больше чем знакомые…

– Терпимо. Ваши ребята леденцами угостили – помогает.

– Вернуться придется. Видите, какая гроза?

– Очень даже красивая. Мне ни разу не приходилось видеть такое.

– Из этой красоты можно сразу в преисподнюю попасть.

– Догадываюсь. И все же возвращаться никак нельзя: меня ждут именно сегодня. Представляете себе, что значит переносить встречу в тылу врага?

Он представлял. И хотел сделать все от него зависящее и не зависящее, чтобы она осталась жива.

– Не лезть же в пекло! – вмешался Серебряный.

– Все, Ваня, дебаты окончены, – категорично пресек он разговор. – Летим к цели. Кстати, впереди вон «окно» уже просматривается.

Никакого «окна» он, разумеется, не видел; стрелки еще могут поверить ему, а штурмана, несмотря на всю его наивность, не проведешь. Да и в носу он сидит, все видит. Но Ваня промолчал. А минуту спустя сам поддержал командира:

– До цели осталось всего двадцать минут лету. Теперь, само собой, дотопаем.

Болтанка стала утихать, а вскоре вверху показалась одна звезда, другая, и вот уже по курсу действительно обозначилось «окно», в которое и вошел бомбардировщик, все еще вздрагивая изредка, словно от воспоминания о пережитом или от озноба.

– Доверни на десять влево, – попросил Серебряный. Он успел сориентироваться по звездам и уточнить курс. – Так держать. И можно потихоньку снижаться, а то заморозим нашего пассажира.

Александр сбавил обороты моторам, и гул заметно ослабел. Внизу то слева, то справа вспыхивали трассирующие пули, и, хотя до самолета они не долетали, у Александра снова душа наполнилась тревогой: что и кто ожидает Ирину внизу?…

– Командир, костры по курсу, – доложил штурман. – Переводи на горизонтальный.

Александр машинально взглянул на высотомер: да, хватит снижаться. Тысяча двести, высота, определенная для прыжка.

– Спасибо, товарищ лейтенант, за благополучную доставку, – прозвучал в наушниках голос Ирины. – Прилетайте в гости. Буду ждать. Не забудьте мои позывные.

– Не забуду… – Предательские спазмы сдавили ему горло.

– Горит красная ракета. Вторая. И костер выложен согласно условиям, – сообщил Серебряный.

– Вижу. Рассчитай поточнее.

– Как в аптеке, командир. Приготовились!… Пошел!

Бомбардировщик даже чуть вздрогнул. Или это показалось Александру, а вздрогнул он сам? Он накренил машину, посмотрел вниз, но, кроме непроглядной черноты, ничего не увидел.

– Разворот вправо. Курс двести девяносто.

– Подожди, Ваня, надо убедиться…

– Ну?ну. Сделай кружок.

Лишь когда в небо взметнулись красная, а за ней зеленая ракеты, Александр вздохнул с облегчением и стал разворачиваться на заданный курс. Костры еще минут пять светились внизу, но вот исчезли – то ли их погасили, то ли затмило расстояние.

– Подержи, командир, я ветерок уточню, – попросил Серебряный.

Не успел он закончить промер, как впереди вспыхнули три луча прожектора и, расходясь и скрещиваясь, стали шарить по небу. Бомбардировщик шел им навстречу.

– Так держать, командир. Открываю бомболюки!

Самолет чуть клюнул носом: открытые створки бомболюков создали внизу дополнительное сопротивление.

На земле замелькали вспышки: зенитки открыли огонь. Но их было немного – сюда наши самолеты залетали редко.

Штурман сбросил САБ, и аэродром осветился неярким, но вполне достаточным светом, чтобы рассмотреть на стоянках «юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты».

– Крути, командир, восьмерку.

Это означало, что нужно отвернуть вправо, затем влево и встать на обратный курс, чтобы штурман все хорошо рассмотрел и выбрал объект бомбометания.

Бомбардировщик послушно лег на правое крыло, на левое, и снова голос штурмана прозвенел в наушниках: – Так держать! На боевом!

Снаряды рвались совсем близко и ослепляли почти как молнии. Серебряный словно не замечал их, рассуждал вслух:

– Так… Отлично идем. Хорошо. – И вдруг заорал благим матом: – Стой! Стой, говорю, хрен моржовый!

– Как это «стой»? – опешил Александр.

– Да КП пропустил, кнопку забыл нажать! – чертыхнулся штурман.

– Лучше бы ты забыл штаны расстегнуть, когда на унитаз садился.

– Прости, зевнул, – оправдывался Ваня. – Надо еще раз зайти.

– Понятно, надо, – смягчился Александр. Руганью делу не поможешь, и лишняя взбучка лишь взвинтит штурмана. Да и понять его можно – такой перерыв в полетах…

– Как же я так? – сокрушался Серебряный. – Вел, вел…

– И увел, – весело вставил Александр, чтобы окончательно успокоить штурмана. – Придется наказать тебя, лишить фронтовых.

– Согласен, командир. Фронтовые сегодня не заработал. Из?за моего зевка снова в пекло лезть надо.

– Ну, это еще не пекло. Не зевни второй раз.

– Навек запомню. Так держать! Сброс!

Бомбардировщик облегченно взмыл, а внизу один за другим полыхнули разрывы. Загорелись стоявший невдалеке от КП самолет и бензозаправщик, освещая небольшой, с шахматными квадратиками на стенах домик

– Промазал! – чертыхнулся Ваня. – И бомбы все сыпанул.

– Хорошо, хоть в самолеты попал, – подбодрил штурмана Александр. – Оставим КП на другой раз.

– Курс шестьдесят. Набирай высоту.

– Высоко не полезем, попытаемся обмануть грозу низом. Рассчитай курс, пока облака не закрыли звезды.

Звезды действительно вскоре стали меркнуть, а через несколько минут исчезли совсем, но Серебряный уже сделал свое дело, и бомбардировщик прямым курсом шел к своему аэродрому. Снова начиналась болтанка, усиливающаяся с каждой минутой.

Сверкнула молния, какая?то замедленная, зигзагообразная. Высветила узкую полоску между космами облаков и бескрайней степью.

– Да, командир, «потолочек» у нас над головой. За высотой глаз да глаз нужен, – предостерег Серебряный.

– Зато никакой «мессер» не увяжется.

Минут двадцать они летели в кромешной тьме, ничего, кроме приборов, не видя. Молнии вспыхивали все реже и наконец остались позади. Облака оборвались, обнажив на востоке едва заметную серую полоску, – наступал рассвет.

Бомбардировщик неощутимо плыл в спокойном предутреннем воздухе, и Александр, откинувшись на спинку сиденья, думал об Ирине, о своей изменчивой судьбе: столько пережито радостей и горя, столько испытано невзгод, лишений! Судьба будто смеется над ним. Поманит к счастью, а едва он прикоснется к нему – все рушит.

– Аэродром по курсу! – торжественно возвестил Серебряный.

– Будем садиться с ходу.

Александр направил нос самолета в начало взлетно?посадочной полосы, выпустил шасси и закрылки.

– Возьмите немного правее, – предупредили его с КП. – Ночью аэродром бомбили, не попадите в воронку.

Значит, «Фокке?Вульф» кружил недаром. Только кого застали фрицы?

Лучше бы руководитель полетов не подсказывал под руку.

Александр увидел воронку, когда бомбардировщик уже бежал по траве. Она была не очень?то большая, но перепрыгнуть ее скорости не хватило бы. Александр резко толкнул правую педаль и нажал на тормоз. Самолет метнулся вправо, заскрипела резина. И все?таки скорость была еще великовата: бомбардировщик пополз юзом, стойки шасси не выдержали, хрустнули. Винты рубанули по земле, поднимая клубы пыли.

Весь май гремели грозы, особенно в конце месяца. Рано утром в чистом голубом небе на западе, у самого горизонта, появлялись белесоватые барашки, незримо округляющиеся, плотнеющие и поднимающиеся в зенит. К обеду барашки вырастали в мощные кучевые облака с крутыми шаровидными боками и темными лилово?сизыми основаниями. Едва завершалось внешнее оформление, как облака начинали стремительно набухать, раздуваться и темнеть. К вечеру разражались грозы, бушующие почти всю ночь. Но, несмотря на непогоду, бомбардировщики уходили на задания.

Отношение к Петровскому в особом отделе заметно потеплело, и работать ему стало спокойнее, легче, в полку вот уже полгода нет никаких ЧП. Все будто бы тихо, благополучно. Но именно – будто бы. До сих пор не обнаружены выброшенные с «Хейнкеля» агенты, затаился прочно и вражеский радист – месяцами не выходит на связь со своими «хозяевами». Передал из Воронежа, что встреча со связниками не состоялась, и – ни звука. Возможно, имеет какие?то другие каналы связи. Как бы там ни было, разведчик опытный, знает себе цену и на риск не идет. Кто он и где? В полку, в батальоне обслуживания или еще где?то? Предпринятые Петровским меры результатов пока не дали. Большую надежду он возлагал на выброшенных с самолета, но они словно сквозь землю провалились. И все равно надо ждать. Рано или поздно они должны объявиться. Подаст в конце концов голос и радист, тем более что события на фронте развиваются непредвиденно, потребуют новой своевременной информации о войсках: успешно начавшаяся в районе Харькова операция закончилась поражением наших войск, фашисты перешли в наступление в районе Воронежа, Донбасса, в Крыму. Боевая нагрузка на полк Меньшикова возросла в несколько раз. Бомбардировщики из?за коротких ночей и активных действий немцев вынуждены летать на бомбежку переправ, скоплений войск и днем. Разведчик в таких обстоятельствах не может молчать. Надо ждать. Надо слушать и смотреть в оба…

Кое?что удалось Петровскому выяснить и об анонимном письме на Меньшикова: печаталось оно на машинке продовольственного отдела БАО. К сожалению, пользовались этой машинкой все кому не лень. И все же некоторых, представлявших особый интерес, Петровский выявил. Одним из них был старший лейтенант Пикалов…