Шаг через грань

М. Кравков Шаг через грань

Неожиданно показался просвет, и Орлов побежал к нему, спотыкаясь о сгнившие шпалы, задевая торчащие в темноте столбы.

Серый туман засиял вверху настоящим светом.

Орлов остановился, поставил на землю потухшую лампочку и перевел дыхание. Кончилась тьма — и то хорошо! Правда, день смотрел в колодец шурфа и был высоко.

Орлов задумался. Из-под крыльев старой горняцкой шляпы смотрело сухое и решительное лицо. Нос прямой, губы тонкие и бритые.

Долго он путался, как слепой, заблудившись в покинутых галереях. Не знал, как выберется обратно. Но сейчас, вместе со светом, блеснула удалая затея — недаром смотрел он наверх!

Через минуту Орлов, смущенный первым знакомством с штольней, уже сделался прежним Сашкой-Орлом.

Оценил высоту, ухватился за крепь, подтянулся на метр и ощупал ногой опору. Поднялся на носке, подержался за толстую перекладину и уверенно полез в колодец.

Глаза его загорелись, и мускулы напряглись, когда он увидел сухую траву и почувствовал свежесть талого снега.

Но тут же замер, вцепившись в крепь.

— Этот шурф охранять! — пробасил наверху невидимый человек и прибавил: — Когда лава дойдет до пятнадцатой печи, здесь станет часовой.

Сердце Орлова забилось — лагерные часовые стреляли метко.

С злобной гримасой он взглянул еще раз на траву и начал спускаться. А тогда разглядел в полу галереи черный провал.

Он шел в глубину, в рабочие горизонты штольни.

— Где тебя, дьявола, носит! — кричал седоусый десятник Мухин, освещая Орлова лампой. — В трех соснах, лешак, заблудился!

— Я не лешак, — усмехнулся Орлов. — Я слесарь порта Одессы.

— Взломщик ты! — отрезал Мухин. — Бандит и лодырь!

— Какой ты сердитый! Но как-нибудь называется эта дыра?

— Не дыра, а печка! Пятнадцатая печка! Ишь, куда забрался! Соскучился крепи таскать?

— Не успел! — залихватски ответил Орлов. — Мне их таскать сегодня и завтра и еще девять лет с каким-то гаком!

— Погулял зато по большой дороге.

— Жаль мне, дядя, тебя я тогда не встретил...

— Иди-ка, иди! — обеспокоился Мухин.

Мухин был зол вдвойне: ищи тут всяких головорезов, а потом он слыхал, что новый управляющий готовит ему разнос.

На руднике штольню звали конвойной. Рядом был лагерь для заключенных. Они под охраной приходили на смену. У входа под землю конвоиры отступали, и люди свободными шли на работу.

Новый управляющий Коваль знакомился со своей штольней.

— Хотите взглянуть на самых отпетых? — спросил инженер, поворачивая в боковой ход.

— Любопытно! — загудел Коваль. Он был украинец, круглолицый, себе на уме и веселый. Бывший шахтер Донбасса.

Перед ними открылся забой и тусклые искорки ламп. По стенам ползли водяные капли, серебряные при свете: вечной капелью сочилась гора.

— Уж слишком тихо в забое, — удивился Коваль.

Лампы висели на крючьях, а под ними на груде угля растянулись два человека.

Сашка-Орел, подпираясь локтем, любопытно смотрел на подходивших. Второй лежал, укрывшись курткой.

— Это что?! — закипел инженер. — На работе... лежите!

Сашка дурашливо пригляделся к нему и серьезно ответил, показав через плечо на мокрую стенку:

— Извиняюсь, там дождь! Ждем, когда перестанет!

— Что перестанет? — завопил инженер. — Это тебе не туча!

Сашка ахнул и, толкая кашлявшего от смеха соседа, укорил:

— И я говорил, что не туча! И вот гражданин инженер подтвердил, что не туча! А он, — Сашка ткнул в компаньона отчаянным жестом, — сказал, что туча!

Потом дернул соседа за шиворот:

— Вставай, покайлим немного!

— Хор-роши? — спросил инженер, когда они вышли из забоя.

— Хо-хо! — потешался Коваль. — Вы подробно мне расскажите, кто они такие...

Сашка долго трудился, но высек кайлом на стене:

— Управляющий вас приглашает, — поклонился Мухин Сашке... — на теплые слова!

— Брань на вороту не виснет! — отбрехнулся Орлов, но пошел.

— Дофыркался? — приговаривал Мухин. — Получишь свою аттестацию, порадуешь лагерное начальство!

Сашка мигнул на ходок, спускавшийся в глубину.

— Нас двое. А вдруг ты, дядя, сюда угодишь? Двадцать метров лететь не шутка!

После этого Мухин молчал до самого кабинета.

— Карцер так карцер! — сказал Орлов и открыл дверь.

Коваль сидел один и писал. Сашка встал перед столом и, как бык, налился яростным упорством. Только ждал — за какое место укусит?

Коваль кончил писать и, взяв пресс, придавил бумагу. Потом зевнул, потянулся и сказал серьезно и устало:

— Так, так. Ты, Орлов, говорят, хороший слесарь. Я хочу тебя бригадиром поставить!

Сашка испуганно посмотрел на него, переступил и ничего не понял.

— Хотим механизмы на штольне вводить, — продолжал Коваль. — Будет интересно!

Тут Сашка, заслуженный вор и бандит, глупо и по-ребячьи улыбнулся. Первый раз в жизни он был поражен! Глаза его забегали тоскливо и тревожно. Но он справился, еще раз переступил, пожал плечом и ответил глухо:

— Смотрите...

Коваль протянул ему бумажку.

— Получишь аванс, спецовку и отдых. Хочешь — на пять дней, хочешь — больше. О выходе на работу скажешь.

Сашка взял двумя пальцами бумагу и стоял, не шевелясь.

— А теперь иди! — сказал Коваль и начал опять писать.

Сашка помедлил еще у косяка, потом задумчиво вышел из кабинета и тихо притворил за собой дверь.

Погруженный в раздумье, он подошел к окошку и прижался горячим лбом к стеклу.

— Вот это попало! — возликовал дожидавшийся тут же Мухин.

Через полчаса и он вышел из кабинета. Красный, растерянный, утирая пот.

Орлов у своих был головка, главарь, и с ним считались.

— Что за лава должна подойти к пятнадцатой печи? — спросил он соседа по нарам. Тот ответил.

— А как, слесаря работают в лавах?

— Работают, коль назначат!

В этот же день Орлов заявил, что отдых его окончен.

Ему поручили ремонтную бригаду.

Когда он пришел в слесарню, там было двое: бородатый кулак и хулиган Митрошка.

Орлов посмотрел на новое свое хозяйство — на полки с инструментами и на верстак с привинченными тисками. Запнулся о брошенный под столом мотор и сказал Митрошке:

— Подними!

Митрошка готовно поднял и хитро мигнул кулаку: уж этот состряпает, дескать, штуку!

Митрошка был худ, вертляв, а лицом походил на хитрую и забавную обезьяну.

Кулак опасливо посмотрел на Орлова — как бы тут с ним не влипнуть... Но в общем остался доволен.

— Пустили козла в огород!

Орлов же начал работать.

Нужно было прочистить отбойные молотки для целой смены.. Сашка знал молоток и руки у него были цепкие.

Сразу воскресли забытые навыки. Он заработал шутя, пошвыривая. Бородатый кулак копался, сопел, свертывал закурить. Орлов же сразу, натиском ворвался в работу и прочно встал у верстака. Будто и не отходил от него для своей бандитской жизни!

Время шло. Митрошка соскучился. Орлов работал и вовсе не думал выкидывать штуку. Митрошка еще подождал, потом обиделся и сбросил поднятый моторчик обратно под стол. Железо загрохотало.

Орлов оторвался на миг и коротко приказал:

— Поднять!

Митрошка откровенно захохотал и сел на табурет. Орлов побелел, как бумага, подскочил и рванул Митрошку за грудь. На пол посыпались пуговицы. Митрошка подавился и выпучил глаза. Орлов поднес ему палец к носу и раздельно сказал:

— Я тебе не десятник! Знаешь меня?

Тогда и Митрошка побелел, и руки его обвисли.

Он встал с табурета, шмыгнул носом и, подняв моторчик, стал собирать раскатившиеся по асфальту пуговицы.

Кулак угрюмо и неодобрительно молчал.

Железная дисциплина установилась в ремонтной бригаде.

А солнце все ярче и ярче горело на синем небе. Все тоньше и рассыпчатее становился снег. Пришла настоящая весна.

Все мрачней и угрюмее делался Орлов.

Окончив смену, он вместе с другими вставал в ряды, чтобы возвращаться в лагерь. Вставал и пьяным от воздуха взглядом смотрел на синеющие просторы...

Мухин был старый горняк. Лодырей и прогульщиков ненавидел смертельно.

— Чудеса! — разводил он руками. — Откуда вы власть над Орловым взяли? Сто тридцать процентов дала бригада!

Брови его поднимались округло, кожа на лбу собиралась в складки, а белые когти усов висели недоуменно.

Коваль, прищурившись, улыбался.

— Не зря я ругал тебя, Мухин?

— Выходит, за дело! — озадаченно говорил десятник.

Орлов решился. Увидел на дворе Коваля и пошел к нему.

Коваль помог ему сам:

— Как раз тебя-то и нужно! Давай, Александр Никитич, конвейер наладим? Никто за это не брался, а мы наладим!

Орлов чуть-чуть посветлел.

— Конвейер поставим в нижнюю лаву. Знаешь, между четырнадцатой и пятнадцатой печью?

— Пятнадцатой печью! — повторил Орлов, покраснел и ответил:

— Берусь!

Приснился Орлову сон — будто лезет он по пятнадцатой печи. Выше и выше, и вот над головой уже вольное небо. Руку еще протянуть — и схватится он за край шурфа и вылезет совсем.

Но тут тяжелеют ноги, виснут, как гири, и тянут вниз.

Глянул Орлов — это держит его Митрошка и другие ребята из бригады. Вся слесарная мастерская!

Держат и смеются. По-хорошему так, шутя.

Вот и думает Орлов — оттолкнуться ему или нет?

Глянет вверх — хорошо! Вниз посмотрит — и там чудесно. Светлая сделалась штольня — будто вся из стекла. Ребята веселые, инструменты блестят, разложены в порядке. Но здесь замечает Орлов, что к шурфу подходят. Часовые! Еле видны вдали, но идут все ближе и ближе. Уж бежать, так сейчас!

Сердце стучит — прямо грудь разрывает, а он висит на ниточке и не может решиться! Мучился, мучился и проснулся.

Встал, как с похмелья, тряхнул головой.

— Не хворать ли ты, парень, собрался?

Поднялось беспокойство: захотелось скорее. Очертил бы голову и рискнул... Нет, не надо! Втемную не играем!

Конвейер собирали из частей. Два года лежали части на шахтном складе.

Рос соседний завод. Требовал угля все больше и больше. Для кокса — отборного угля. А на здешнем руднике такая нашлась марка, как нигде в Кузбассе. Даже Урал заинтересовался!

Взялись вплотную за рудник. Заложили гигантскую шахту, слали машины и лучших людей. Тогда и приехал Коваль.

На штольне вспомнили о конвейере.

Нужно было вначале проверить части, испробовать механизмы, все собрать, а потом уж тащить под землю. Так и начали.

Орлов налетел на работу с разбегу, расставил бригаду.

— Ты — сюда! Митрошка, вытаскивай ящики! Вымести пол! Сюда, ко мне подавай!

Шахтный амбар загудел в грохоте и звоне.

Через час Орлов уже сбросил куртку. Весь перепачканный маслом, метался вдоль вытащенных частей. Бил молотком, подвертывал, составлял. Наладив немного, толкал подручного.

— Доделывай!

А сам хватал другое. Искоса поглядел — в дверях инженер, Коваль и Мухин. Тогда крикнул громко:

— Даешь конвейер!

Инженер присмотрелся к работе, нагнулся, потрогал.

— Неплохо, неплохо!

Потом отошел. Глаза его отвлеклись и строгая мысль подтянула лицо. Инженер рассчитал, словно взглянул себе внутрь, и решил:

— Совсем хорошо!

Коваль и инженер ушли. А работа закрутилась еще стремительнее. Кончить тут да скорее в лаву. Под землю, в лаву!

Заданный темп увлекал. Неуклюжий кулак Никифор теперь не ходил, а бегал трусцой, колыхая отвислым животом. Митрошка во всем подражал Орлову. Куртку долой! Перемазался пуще Орлова. Скакал по трубам и ящикам.

— Даешь!

Подносили, складывали, пригоняли. Громоздкие тяжести получили подвижность, стали послушны. Где-нибудь упиралась, выползала мудреная сложность. Сашка бил себя по лбу, прикрывал вдохновенно глаза.

— Пугаешь? А ну-ка, сюда!

И как не было затруднения.

— Ну, и чортова голова! — под конец восхитился и сам Мухин. — Вот золотые руки!

Звенья огромного механизма сплетались в красивую, хитроумную цепь.

Смена окончилась. Взмокший Сашка отбросил ключ, шатнулся от усталости и удовлетворенно сказал:

— Даешь конвейер!

Лава все ближе и ближе подходила к пятнадцатой печи. Орлов следил за ней напряженно. Сам под землю попасть не мог. Как он пойдет без дела? Может вспугнуть завоеванное доверие и разрушить весь план!

Поэтому он выспрашивал у других. Но ловко, мимоходом, отводя глаза. По этим рассказам знал все.

Конвейер готовили спешно. Но и лава не стояла на месте. Она двигалась так: с пологим наклоном из глубин поднимался угольный пласт. Снизу вверх был просечен ходком — узким туннелем печи. Звалась эта печь номер четырнадцать.

Бригада добытчиков растянулась цепью вдоль стенки хода. Издырявила ее сверлами, зарядила каналы и в грохоте динамита рухнула полоса угля. Его убрали, спустили вниз. Коридор прирос в ширину, раздвинулся влево.

Новый нажим опять отпихнул стенку. Еще и еще. Туннель превратился в широкую щель. Низкое подземелье росло в горе. Груз потолка подкрепляли стойками. Излишнюю и опасную пустоту обваливали. И снова врубались в уголь.

Гнали забой все влево и влево, ко второму ходку, к роковой для Орлова пятнадцатой печи. Тут решится его судьба. А лава пойдет все дальше, к шестнадцатой печи, очищая от угля полянки, нарезанные в пласту.

Наконец, и конвейер попал под землю.

Желанный момент наступил, Сашка — монтер и слесарь — получил возможность ходить по штольням. Но и это не все!

В печь забраться нетрудно. Она выходила в тот же откаточный штрек, из которого поднимались в лаву. Но удобный момент не подвертывался. Для побега нужна была ночь. И достаточно темная, чтобы не заметили часовые с соседних вышек. Главное дело — попасть на ночную смену.

А конвейер работал отлично.

— Сумел же наладить варнак! — все еще удивлялся Мухин.

Никак не мог помириться, что Сашка, бывший бандит и взломщик, и — на тебе! Пользу какую принес! Но волей-неволей верил.

Орлов приходил теперь в лаву хозяином. И хозяином, и желанным гостем.

— Хорошенечко погляди, Александр Никитич, — упрашивал бригадир. — Задание, знаешь, срочное, так чтобы не было заминки...

— Которая часть шалит? — осведомлялся Орлов. — Ага! Будь покоен...

Садился у ерзавших над землей железных корыт-рештаков, слушал ритмичный их лязг, улавливал шум перебоя, подвинчивал, исправлял и уходил из лавы, довольно блестя глазами.

Так пропустил один подходящий случай. И ночь насупилась облаками, и он работал в ночную смену! Но вызвали его в кабинет инженера.

Давно когда-то рассказывал Ковалю инженер об усовершенствованных моторах. Их ставили на конвейер в лучших шахтах.

— Добуду такой мотор! — обрадовался тогда Коваль. — Неужели мы от других отстанем?

И вот вошел в кабинет Орлов и видит, что стол обступили люди. Коваль прищурился на вошедшего и узнал.

— Иди-ка скорей, Орлов! Чудо смотреть!

Орлов почтительно, но с достоинством подошел и невольно заулыбался. Из ящика только что вынули мотор. Никогда он не видел такого. Мотор хорош, да и упаковка на диво! Видно, что дорогой.

Провощенной бумагой обмотаны части. Все с нумерами, смазаны и блестят.

Орлову бы поглядеть, похвалить да выйти. И скорее к пятнадцатой печи! А он — слово за словом, винтик за винтиком и увлекся. Спорил с электриком, вместе догадывались и собирали. Не было Сашки-бандита, а был механик штольни.

Взглянул Орлов на стенные часы и вздрогнул — рассвет! Пропустил свое время. Но все же отправился под землю.

Особой досады не чувствовал — завтра возьмет свое. Погода установилась пасмурная — завтра возьмет верняком!

Сейчас ходил по штрекам и словно прощался со штольней.

Отправился в дальний забой. В нем когда-то в первый раз увидел Коваля.

Пришел и, поднимая лампу, начал оглядывать черные стенки. Свет озарил блатные стихи. Когда-то Орлов вырезал их на угле. Теперь он повесил лампу на крепь, внимательно прочитал и вынул из-за голенища нож. Хороший, отточенный нож был приготовлен для побега. И начал ножом сколупывать строки. Надпись исчезла и Орлов произнес:

— Убежать — убегу, а пакостить штольню не стану!

Тучи, надутые ветром, плыли, как пена. Разливали весеннюю теплоту и дождь. Кустарники гнулись в порывах бури. Перелетные гуси шли низко, ныряя по ветру над самой штольней.

Наступил день, и окончивший смену Орлов уходил в лагерь.

Шахтный двор был тоже похож на лагерь. Обширная площадь с эстакадами, с грудами угля, электрической станцией и другими постройками находилась в петле изгороди. Горб горы, серо-зеленый от свежей травы, замыкал горизонт.

В недрах горы висели пласты угля. Внутри работала штольня с ее квершлагами, штреками и печами.

Редкие дыры шурфов пробуравили склон. Через эти отдушины снизу машины сосали воздух.

Над каждой дырой вышка — вроде скворешника на высоких ногах. Вышки, серые от ненастья, были известны Орлову наперечет. Они сторожили ненужные для него места.

Вдруг он моргнул беспокойно и нахмурился.

На стриженом склоне горы появились обструганные бревна. Ставили вышку над пятнадцатой печью!

Сердце Орлова забилось.

Успеет он или нет? Оставалась последняя ночь...

— Не управятся к вечеру! — ободрял себя Орлов. — Вечером посмотрю, если три огонька, значит — старые вышки. Засветит четвертый — и лопнул мой банк!

Сумерки опустились на душу Орлова. Он шагал по грязи и все ему было противно. И шахта, и лагерь, и весь белый свет. Нет на нем места для Сашки-Орла! А недавно было...

И вот передвинулась жизнь и смазала ясные его мысли, как непросохшие чернила. Передвижка была большая.

В лагере числился он еще недавно в «филонском взводе». Филон — это лодырь, отказчик, стопроцентный блатяк. А сейчас у Орлова отдельная койка в доме отличников.

— Дожил! — ворчал он. — Был лагерь, как лагерь. Попал в него и сиди. А не хочешь — беги. Только не нюнь! А теперь? А теперь до того, сукин сын, дотянул, — ругал он себя, — и бежать неудобно!

Морщился: как придет в лагерь, станут хвалить за конвейер. Ставить в пример и даже поздравлять...

Вспомнилась шахта.

— Была местечком! И в картишки сыграть, и десятника облаять, да мало ли что! Взять хоть бы шурф!

А сейчас? Смутила шахта. Эти — Коваль, инженер, даже Мухин.

— Милые они все до первого раза! — внушал себе Сашка. — Работаешь и хорош. А случись с тобой что-нибудь, и хана. Очень ты нужен!

Но все-таки чувствовал шахту, как проходные сени.

А труднее всего со свободой. Сашка шагал и мрачно думал:

— Убежал я, положим. Готово! А кто меня ждет? Жена и приятели? Чорта! Много их было... таких! Или, скажем, занятия? Пожалуйте, Александр Никитич, спасибо, что не забыли

— Нет! Ничего решительно нет. Пустой ему свет, бездельный! Ловкие руки, двадцать шесть лет и... вроде калеки! Червонцы опять сшибать по шкапам? И хлопотно, и скучно... Но срок в десять лет — это да-а!

И Орлов чесал затылок.

А потом еще: дал зарок — убегу! Его крепкое слово еще не пошатнулось. А если сломается и оно, что тогда будет с Сашкой-Орлом?

— Навсегда я, должно быть, бандит! — решил Орлов и, опустив голову, подошел к лагерным воротам.

Настала глухая и бурная ночь. Темь сотрясалась порывами ветра. Хлестал дождь. Раскачивались фонари у штольни, и лужи мерцали в бегающих тенях.

Сашка шел в ночную смену. Глаз коли — не видать!

Гора и небо слились в темноте. Только светятся огоньки на постах. Сашка считает — один, два, три... Нет четвертого фонаря!

— Н-но, парень, не дрейфить!

План простой. Побудет в лаве. Выждет миг, спустится в штрек, а оттуда в соседнюю печь и — наверх.

— Душа винтом! Казак не без счастья!

Зашел в слесарку.

— Здравствуй, товарищ бригадир! — гаркнул смешливый Митрошка. — О вас тоскуют!

— Кто? — испугался Орлов.

— Все начальство! Завтра новый мотор на конвейер ставить.

Орлов глядел настороженно.

— Мотор уже в лаве! — с удовольствием рапортовал Митрошка. — Мы постарались! — и шлепнул себя по груди. — А Мухин ругался: подождите Орла, еще обидится, дьявол. Но мы перетащили!

Митрошка был весел. Еще вчера его освободили от конвоя.

— Ладно, — успокоился Орлов и вынул из шкафа свою аккумуляторную лампу.

Лампа в руке, нож за голенищем, денег маленько в кармане — что еще надо?

В последний раз Сашка вошел в лаву. Подземелье гудело. Под низкими сводами слышался шорох лопат, восклицания и железный лязг механизмов. В дымке летучей пыли как звезды желтели лампы.

Орлов нагнулся и стал пробираться вдоль стенки забоя.

Шахтеры кидали лопатами уголь в ходившие желоба конвейера. Сгибались и разгибались. Желоба блестели тускло и лязгали, а угольные глыбы медленно ехали в штрек по стальной дороге. Все было так, как нужно.

Орлов дошел до случайного углубления — ниши в стене. И наткнулся на ящик с новым мотором. На самой дороге!

— Не могли лучше места найти! — рассердился Орлов, поднял ящик и занес его в нишу под своды.

Побрел дальше, останавливаясь и постукивая ключом по звонким корытам.

По лаве расхаживал Мухин и осматривал потолок.

— Отлично! — подумал Сашка. — Отметят, что я на работе.

Но Мухин был крепко занят. Он рассматривал пустоту, из которой пришла лава. Пустоту эту надо было обрушить. Площадь висевшего потолка сделалась слишком обширной и стала давить на стойки.

Частоколы столбов неясно виднелись в темноте, а конца подземелью не было видно.

Орлов оглянулся. Все были заняты, работа кипела.

— Ну! — побледнел он. — Теперь пора!

Но в этот момент скрежещущий гул прокатился вверху, и с треском переломилась стойка. Лава смолкла, как по сигналу. Люди разом подняли к потолку испуганные лица, тревожная тишина охватила пещеру, и только конвейер продолжал стучать, как стальное сердце.

Мухин взглянул в темноту, вскинул лампу и закричал:

— Ребята, выбегайте! Лава садится!

Бросились все. Замелькали черные тени. Шарахались, натыкаясь на крепи. Толкая друг друга, сбились у выхода в штрек и один за другим выпрыгивали из печи.

Сашка выскакивал предпоследним и слышал, как сзади начали ломаться столбы креплений.

Люди разошлись по штреку. Мухин исчез — побежал к телефону.

Орлов очутился один перед двумя печами. Дорога к шурфу открылась.

И вдруг вспыхнула мысль:

— Да в лаве-то ящик остался! С мотором ящик!

Сашка метнулся туда и сюда и бросился в черный проход, из которого только что вылез...

В мертвом молчании пронеслись секунды, и ужасный удар потряс галерею. Черная пыль столбами вылетела из печей. Лава села.

Телефонный звонок перебил доклад.

— Минуточку! — попросил Коваль, беря докладную записку, и снял трубку. Лицо его исказилось, а пальцы смяли бумагу.

— Где?

Сидевший инженер вздрогнул.

— Громче, не слышу! Кто остался?

Инженер вскочил, бледный.

— Убило человека! — сказал Коваль и бросил трубку.

Оба, схватив фуражки, выбежали из кабинета.

Лицо у Мухина посерело. Он стоял перед рухнувшей лавой, показывая пальцем, и твердил:

— Там... там!

Стена молчала.

Быстро развернулись спасательные работы. Подтащили рукав, подававший сжатый воздух. Кончали прикрутку шланга к отбойному молотку.

Раздался приказ:

— Просечку по борту обвала. Гони!

Лучший забойщик тронул за спуск. Молоток затрещал, прошивая заостренным стержнем уголь. Взлетела пыль, посыпались куски.

— Наконец-то! — облегченно вздохнули люди.

За спиною забойщика ждали в очереди. Чтобы перенять молоток из уставших рук. Еще не рассеялось первое ужаснувшее впечатление. Кто-то вспоминал:

— Крикнул «мотор пропадает!» и в печь! Точно в омут канул...

Прошел час. Говорили мало. Иногда раздавались короткие деловые слова. Молоток стучал неумолчно, и звякали топорами плотники, укрепляли своды просечки. Появился вызванный врач.

— Где пострадавший?

— Сядьте и ждите...

Врач содрогнулся и долго протирал вспотевшие очки. В штрек забегали из соседних лав. Постоят и, не спрашивая, уйдут обратно. Минуты длились томительные и страшные.

— Стой! — завопил Мухин. — Обожди!

Поднял руку и ухом припал к стене. В глухой тишине из глубин доносились звуки. Иногда они гасли, иногда разгорались слышнее.

—Тук-тук-тук! — стучало тогда из земли. Призывно и жутко.

— Жив! — не выдержал Коваль.

— Жив! — в несказанном восторге вскрикнул весь штрек, и пущенный молоток загрохотал оглушительно.

— Иду-иду-иду! — выбивало его стальное шило.

— Держись, товарищ! — выкрикивал Мухин. — Мы идем, идем!

Все нервно смеялись. Взглядывали друг на друга и смеялись. Послали за теплой одеждой, за коньяком. Это тоже порадовало — значит, старались для живого.

Прошло четыре часа. Ответные стуки смокли. Но молоток гремел. Один за другим сменялись забойщики. Просечка все глубже врубалась в уголь.

Никто уже не радовался. Все понимали, что трудно. Пробиться трудно, а там, в завале, дожидаться еще трудней.

Лица сделались жесткими и упрямыми. Вырвать товарища у горы! В каком бы он виде ни был, а вырвать! Это — закон горняка...

Через девять часов инженер пожевал бутерброд и бросил.

— Не хочется есть!

Мухин пристроился на полу. Усы его висели, как тряпки. Он зажал ладонью щеки, и словно окаменел. Но каждые четверть часа вскакивал и бежал к забою.

— От начала — десять! — сказал Коваль и щелкнул крышкой часов.

Прозябший врач ушел на-гора. Его заменил дежурный хирург. Сидел у стенки на ящике с красным крестом. Возле стояли носилки. На них избегали смотреть.

В просечке загомонили.

— Стучит! Стучит! — передавали один другому. Опять загорелись глаза. Люди удвоили силы. Бросались на уголь, как львы.

— Стучите в ответ! — настаивал врач. — Не давайте заснуть!

Митрошка с товарищем заглянули в штрек. Митрошка помялся и подошел к десятнику. И вдруг громко и неудержимо всхлипнул. Товарищ испугался и потянул его за рукав...

Начав задыхаться, Орлов очнулся.

В горло и ноздри густо набилась пыль. Он фыркнул, откашлялся и рванулся встать. Его удержали нога и низко висевшая глыба. Тогда он начал соображать.

Лежал он на животе, в угольной нише. Впереди, но так, что рукой не достать, валялась электрическая лампочка и свет ее был радостней всего другого. Другое было мрачно и страшно.

Вверху висело. Вроде клубка сцепившихся камней. Сбоку чернела плита. Огромная. Она привалилась к стенке забоя и навесом прикрыла Орлова. Что было там, за плитой, он не видел.

Сзади был мрак. Орлов дернул ногами. Одна была живая и двигалась свободно. Другую зажало в тиски и щемило болью.

Орлов испугался, закричал, забил головою и стих.

За плитою опять проснулся грохочущий гул. На спину и на лампу посыпались крошки. В темноте скрежетали невидимые тяжести и переворачивались с хрустом. А потом умолкли.

От мокрого угля остро пахло сыростью. Подбородок и нос Орлова уткнулись в уголь. Сознание заработало ярко и неправдоподобно.

Образно вспомнилось море. Знакомая крымская солнечная вода, мухинские усы и шурф, глядевший в небо. Орлов затрепетал, заметался и опять потерял сознание.

Вторично очнулся от холода. Все было так же, только лампочку наполовину засыпало угольной пылью. Мертвая тишина пропитала камни. Но откуда-то снизу дробно и твердо стучал молоток.

Орлов отер с лица налипший уголь, уперся локтями и дико слушал.

Издали властно стучались в каменный гроб. Орлов безумно расширил глаза и заплакал.

— Не забыли! — все более удивлялся он и плакал все жарче, все неистовее.

Слезы были горячие и капали на остывшие пальцы.

— Не один! Не один! — убеждал он себя, и эти слова переворачивали душу. Он схватил попавшийся ключ и застучал им в ответ.

Безмерная благодарность вспыхнула к людям, которые разбивали сейчас двери тюрьмы. Неслыханно бились сейчас люди за его спасение. За спасение Сашки-Орла, взломщика и бандита!

От этого и перевернулась его душа...

Сашка сладил с собой, утер рукавом глаза и тут же торжественно поклялся:

— Будь я лягавый, а я отплачу! Сердцем своим, рукой, правдой и кровью. Всем!

Осознал, что для этого нужно жить. А поэтому деловито подергал прижатой ногой и испугался.

— Раздавило! — решил он. — А холодно оттого, что уходит кровь...

За поясом он нашарил проволоку, обернул ей ногу выше колена и туго закрутил ключом. Потом лег и принялся стучать.

Клонило в сон. Было холодно, неудобно и болела перетянутая нога. Дальше эти чувства стали слабеть. Его охватила усталость, ключ выпал из пальцев и он заснул.

Проснулся Орлов в темноте от потрясающего озноба. Вытаращил глаза и все припомнил.

Отбойный молоток гремел теперь, казалось, над самым ухом. Даже слышались голоса!

Но лампочка догорала. Красно светилась только петелька волосков.

Орлов ужаснулся, обрадовался и успокоился. Очень отупел. Придавленная нога перестала болеть. Совсем онемела. А болеть начала другая от долгого, неудобного положения.

— Эй! — донеслось из-за стенки. — Отзовись!

Точно колокол грянул над головой.

— Здесь! У забоя! — задохнулся от счастья Орлов. — Слышите?

— Слышим! Держись, товарищ!

Орлов укусил себя за руку — больно. Значит, не спит, значит, на самом деле. Твердость вернулась к нему.

Лампа потухла, и тьма охватила его. Теперь голоса заменили свет.

Впереди посыпался уголь. С треском сломался камень, и красной звездой загорелся просвет. Орлов рванулся.

Когда же в отверстие показалось лицо и ослепила яркая лампа, он закрыл глаза и уткнулся в уголь.

Работа шла нестерпимо тихо. Теперь разбирали руками каждый кусок. Боялись неловким движением вызвать обвал.

Первым к нему протискался Мухин. Гладил по голове и тыкал в стучавшие зубы горлышко бутылки. Коньяк согрел и обжег. Орлов притих и благодарно посмотрел на десятника.

Прошел еще час и его вынесли. Он был бел, как бумага, очень серьезен и молчал...

— Удивительный случай! — делился доктор. — Вы представьте, даже нога уцелела! Но я не даю ему много говорить...

Коваль не слушал. Вместе с Мухиным он вошел в палату.

Орлов сидел на койке в белой одежде, помолодевший и чистенький. Сидел, стругал ножом карандаш и был похож на стриженого школьника.

Он оглянулся и радостно засиял. В ответ ему засмеялись и веселый управляющий, и жесткий десятник.

Коваль поставил на тумбочку сверток с провизией. Мухин достал из кармана папиросы «Борцы» и положил их Орлову на колени. Потом, помолчав, сказал:

— А мотор мы тоже спасли!

— Да что ты! — крикнул Орлов. Вдруг покраснел до волос, всунул нож между койкой и стенкой, и нож переломился со звоном

Орлов протянул изумленному Ковалю рукоять.

— С этим пером я собрался вчера убежать через шурф...

Сказал и лег на подушку.

— Покури, парень, покури, — уговаривал его Мухин, — и засни. Это тебе на пользу!

А уходя, подмигнул Ковалю:

— Он маленечко не в себе. Но это пройдет!

В тот же вечер рудничные организации телеграфно просили о сокращении срока наказания Александру Орлову, бывшему бандиту.