Шагни в Огонь. Искры (СИ)

Обращённый к нему вопрос темноволосый словно не услышал, продолжал ритмично опускать тело вниз и вновь выпрямлять руки, подкидывая вверх.

Тенки прислушался к песенке, послышалось что-то вроде: «шесть десятин восемь... семь десятин...»

Похоже, ненормальный эльф пошёл до ста. Не иначе, выёживается.

Закончив, темноволосый привалился к стенке. Лицо его вспотело, покрылось крупными каплями. Тенки следил за ним поверх книги, не скрывая язвительности во взоре. Подумаешь, сто отжиманий.

– Прости, что ты спросил? – вежливо отозвался элхе, придя в себя.

– Да не, я уже понял. Готовишься идти в гладиаторы.

– Гладиаторов уже много столетий как нет.

– Не волнуйся, ты восстановишь древнюю традицию, – успокоил Тенки ненормального.

– Мне скучно лежать целыми днями в постели, – эльф пожал плечами. – Тебя и впрямь ничего не интересовало?

– Я спрашивал, что ты будешь делать, если нас отсюда вытурят, – неохотно повторил Тенки и сделал вид, будто уткнулся в книгу.

Эльф вздохнул. Довольно тяжко.

– Не знаю, – раздалось с пола. В словах слышались нотки отчаяния. – Не представляю себя кем-то иным, помимо боевого мага.

– Хм-м... – задумчиво протянул мальчишка, переворачивая страницу.

– Не знаю, какого пламени я с тобой так откровенен, – раздражённо вымолвил темноволосый.

– Хм, может быть, потому, что мы с тобой в одинаковом положении? – откликнулся Тенки, по-прежнему не глядя на собеседника.

– И позволяю тебе обращаться ко мне, как к равному! – продолжалось бухтение внизу.

– Ну так вызови меня опять и прикончи.

– И прикончил бы, – эльф поднялся. – Если бы ты стоял смирно.

– Смирно – это не для меня. Не в тех случаях, когда меня пытаются убить.

– А жаль, тогда убить тебя было бы так просто, – в интонациях собеседника безошибочно чувствовался слабый привкус сожаления.

– Завтра в девять утра, – вспомнил Тенки слова целительского помощника. – Аж целую комиссию ради нас созовут. Сегодня мне точно будут кошмары сниться.

– Приятных снов. Я в душ, – кажется, эльф не горел желанием продолжать безрадостный разговор.

Закрылась дверь в узкую душевую кабинку – уже несколько дней вся их жизнь заключалась в передвижении между кроватями, душем и туалетной комнатой. Неудивительно, что темноволосому не хватает свободы.

Тенки её тоже не хватало. Только позволить себе отжиматься на полу он не мог: при малейшей нагрузке кожа на лице, натянутая, как на спелом помидоре, грозила лопнуть. Руку целитель поправил, а вот рожа заживала медленнее.

Славное заклинание всё-таки эльф запихнул в птицу.

Если повезёт остаться в школе, надо будет потребовать исходники.

Причины и следствия

Высокие тёмно-коричневые двери главной экзаменационной аудитории были плотно закрыты. В комнату ожиданий не доносилось ни звука.

Губы пересохли, и нинъе то и дело нервно их облизывал. Впрочем, это не помогало. Смертельно хотелось что-то сказать, нарушить жуткую тишину. Тенки опасался даже сглотнуть, и от этого горло казалось ещё более сухим.

Сюда их привёл практикант-целитель, велел сесть на стулья у стены и ждать, пока не позовут. И отправился восвояси, оставляя притихших младших на попечение надзирателя.

Взгляд эльфа, одетого в форму школьных прислужников, казалось бы, вовсе не следил за нинъе, но стоило неловко повернуться, как зрачки наблюдателя возвращались, ощупывали Тенки с ног до головы и снова скрывались под приспущенными веками.

Темноволосый бывший противник застыл неподвижно на краешке соседнего стула. Спина выпрямлена, глаза направлены в пустоту перед собой. Непроницаемое лицо.

Тенки снова облизнул губы.

Что за приговор ожидает провинившихся?

Что будет, если...

Двери ожили, негромко заскрежетав.

Повернулась металлическая ручка; отступила назад, открываясь, одна из створок. В проём неспешно просочился невысокий старец с длинными белыми волосами. По обеим сторонам лица качнулись две тонких коротких косички, перевязанные тёмно-зелёными ленточками. Знакомая причёска и знакомый сочный цвет лент – к нарушителям школьных устоев вышел секретарь.

– Встать, – ровным голосом приказал он.

Синхронно ученики поднялись.

Не удостаивая их взглядом, старец повернулся к двери и небрежно толкнул вторую створку, открывая вход в экзаменационную аудиторию. В глубине её на помосте для экзаменаторов возвышался стол, за ним в застывших позах ожидали члены совета. Плотный директор со всегда насмешливым взором, рядом с ним его заместитель, «второй директор», с другой стороны – заведующий канцелярией. Вот он – школьный совет.

Начинается, – буркнуло сердце.

Приплыли... – отозвался разум.

– Займите места перед комиссией, – казённым тоном велел секретарь.

На полу красовались два тщательно и заблаговременно вырисованных круга с надписью древним эльфийским, тянувшейся по периметру. Разобрать написанное Тенки не смог, слишком замысловато вились знаки.

Мальчишка шагнул к правому кругу. Элхе, чуть помедлив, встал в левый.

Секретарь обошёл учеников и устроился за высоким пюпитром, по левую руку от комиссии и правую – от провинившихся. Откашлялся, пошуршал бумагами. В действиях его Тенки не видел смысла – похоже, старик или тянул время, или просто нагнетал атмосферу, чтобы хорошенько пробрать мальчишек.

Тихонько нинъе вздохнул.

– Начинаем, – вопреки предположениям Тенки, ожидание не слишком затянулось. – Сегодня, в тридцать восьмом году эпохи Рейки, пятом месяце... – секретарь еле слышно бубнил положенные фразы, – ...предстают двое нарушителей... – слова его доносились глухо, как сквозь плотную ткань, а всё внимание нинъе оказалось вдруг приковано совсем не к помосту и не к членам совета, важно откинувшимся на своих креслах.

В углу комнаты, спрятавшись в самую тень, верхом на деревянном стуле с высокой спинкой, сидел черноволосый мужчина. Руки его были сложены на спинке стула, подбородок уткнулся в руки, а глаза следили за учениками с равнодушным, почти незаметным интересом, как сытый леопард следит за клюющим остатки его добычи стервятником, – и в больших этих карих глазах горело кровавое пламя.

Это был он.

Красноглазый Йисх.

Обрывки слышанной где-то, вычитанной, слухами донесённой информации взвились в голове. Йисх. Легендарный боевой маг. Натаскивает старшие курсы. Прозвище это – Йисх – взято из нинъеских легенд: «рубиновоокий» Змей, мудрый, жестокий и своевольный.

Красноглазый Йисх – здесь, в этой аудитории, сейчас, сегодня, в день, когда решается их судьба. Хорошо это или плохо?

Маг молчал, наблюдая за ними. В глазах смеялось пламя.

Секретарь откашлялся, возвещая конец вступления. Кинул на дуэлянтов недовольный взгляд, требуя внимания, и снова посыпал скороговоркой канцелярских формулировок. Тенки опустил голову, всматриваясь в пол, в узор древних эльфийских букв по краю вычерченной линии. Секретарь бубнил своё. «Вы совершили неположенное». Голос его гулко отдавался от стен. «Нарушили правила школы». Фразы лились нескончаемым потоком. «Конфликты запрещены». Вон та букашка похожа на букву «эсте». «Хотите ли вы что-нибудь сказать». Что тут скажешь...

На уши надавила тишина.

Шорох слева послышался неожиданно. Темноволосый элхе сделал шаг вперёд, наступая на жемчужную линию круга, склонился перед возвышением.

Тенки неловко дёрнулся, метнулся взглядом по лицам комиссии – не ждут ли и от него поклонов? Но все смотрели только на темноволосого. Молчали.

– Ответственность полностью лежит на мне, – раздался звонкий голос элхе. Эльфийские слова текли, как их же музыка, странная, необычная, но красивая. – Вызов был сделан с моей стороны, я принудил младшего к нарушению.

Оторопев, Тенки смотрел на говорящего. Челюсть едва не отвисла от изумления, язык не повиновался. Что мелет этот придурок?!

Элхе продолжал:

– Как старший по возрасту и ответственный за произошедшее, я признаю свою вину и прошу надлежащего наказания.

Комиссия перешёптывалась, секретарь застыл на месте, как седая птица, острыми глазами сверлил стоящего на одном колене подростка. На Тенки не смотрел никто. Кроме Йисха.

Тонкие губы исказились в усмешке. Кровавые радужки сверкали.

Красноглазый Йисх наслаждался.

***

– Ты чокнулся? – набросился Тенки на идиота, когда двери закрылись за ними, оставив комиссию размышлять.

Эльф смотрел незамутнённо. В чёрно-голубом взгляде не прослеживалось ни доли раскаяния, ни капли сожаления.

– Ты хочешь, чтоб они тебя выбросили?

Темноволосый молчал.

***

– Ну-с, глубокоуважаемые, что вы предлагаете? Да не сидите там, Йисх-ирхе, подойдите. Освободите место, господа, будьте любезны.

Мужчина встал; не раздалось ни шороха. «И впрямь змея, – мелькнуло в уме секретаря, – опасная, текущая по земле, сильная, взрослая, ядовитая змея». Приблизился к стулу, на который указывала широкая ладонь директора Юстеддия, послушно опустился на сиденье.

– Позвольте мне подытожить, – продолжал Юстеддия-илиэ, – что мы имеем? Двое своевольных мальчишек, вообразивших себя взрослыми, устроили драку, опрометчиво решив, что могут называть это дуэлью.

Секретарь презрительно наморщил нос. Неизвестно, что ослушники втемяшили в свои головы, одно несомненно: никто не задумался не только о подаче дуэльного заявления, но и о том, что никакое разрешение не будет даровано несовершеннолетним. Без разрешения же – хоть заколют друг друга противники, хоть зубами загрызут, хоть магией сожгут – никакая схватка не станет дуэлью, и выживший, буде таковой останется, понесёт наказание по всей строгости, как простой убийца.

Ну а в случае несовершеннолетних понятно, кому отвечать – Королевской школе.

– Хорошо, что у так называемого секунданта сохранились остатки здравого ума и совести – чтобы прибежать сломя голову в школу и сообщить о двух идиотах. В каком виде их обнаружили, ну-ка... – директор похлопал ладонью по столу, разыскивая доклад целителя.

– Значит, Мурасе-Ито... задеты энергетические связи обеих рук, слабый шок от использования «звезды Юрисаэ». Ли – правая рука, открытые раны на голове, лице и шее. Малолетние идиоты, – секретарь поперхнулся – директор не стеснялся в выражениях.

Йисх не сводил внимательного взгляда с главы совета.

– Простите, – секретарь вздрогнул, как от укуса змеи: Красноглазый вдруг заговорил. Свистящим шёпотом, словно нарочно пытаясь придать себе ещё больше сходства с пресмыкающимся. – Нельзя ли позвать сюда целителя? Я хотел бы спросить его мнения по поводу ранений.

– Целителя? – директор взглянул на мага, поднял брови. – Вересаати, прикажите, пожалуйста, позвать Иневееле.

Секретарь поднялся с места, испепеляя боевого мага негодующим взглядом. Почему к нему директор обращается с уважительной частицей? Не достоин. Пусть даже Йисх – всего лишь прозвище, а не фамилия.

Иневееле появился быстро, будто ждал неподалёку. Коротко поклонился собравшимся, устроился на табурете рядом со столом, замер, ожидая обращённых к нему слов.

– Иневееле, не могли бы вы чуть подробнее рассказать нам о ранах, которые ученики нанесли друг другу?

– Вас интересует что-то конкретное, помимо написанного мною в докладе? – уточнил целитель.

Юстеддия-илиэ переглянулся с боевым магом. Заговорил Красноглазый:

– Нас интересует, насколько сильным вам показалось воздействие этих двух друг на друга. Если бы вы не знали, что это результат детской драки, что бы вы подумали?

Целитель задумчиво сложил кончики пальцев, опустил взгляд.

– Да, я понимаю, – сказал наконец. – Я бы сказал, что это почти вторая ступень.

– Вторая ступень, – Йисх обвёл присутствующих прикипающим к лицам взором. – И они пока ещё не мои ученики. Они – младшие.

Разлилось молчание. Секретарь смотрел на красные огоньки в глазах мага.

– Собственно, я заинтересовался этим, – Йисх говорил плавно, почти лениво, – как только услышал, что один использовал «звезду Юрисаэ», а другой – впрочем, не боевому магу это мало что скажет – заклинание «иггима», совмещённое с управлением животным. Птицей, если я не ошибаюсь.

– В школьной программе младших нет боевой магии, – вставил заведующий канцелярией. – И в школе нет других учителей по этому предмету, кроме Вас, Йисх-ирхе.

Красноглазый медленно кивнул:

– Конечно, и я утверждаю, что мальчишки не могли узнать методику на моих уроках. Впрочем, даже если кто-то из старших и похвалялся своими знаниями перед младшими... Сила и искусность, с коими были использованы заклинания, превышают уровень любого из третьекурсников на сей момент. Адепты же четвёртого и пятого курсов уже вышли из подобного ребяческого возраста и отлично понимают ценность магии – и жизни.

– Что вы хотите сказать, Йисх-ирхе? – нахмурился директор. – Простите меня великодушно, но я потерял нить ваших рассуждений.

Секретарь еле скрыл усмешку.

– Вчера я побывал на месте так называемой «дуэли», – Йисх не смутился. – Как я и думал, земля там ещё хранила слабые следы. Остались и следы «звезды», и останки использованного животного с обрывками наложенного заклинания. А ведь прошло несколько дней.

Директор нетерпеливо кивнул.

– Мальчишки – прирождённые гении боевой магии. При надлежащем обучении и тщательном надзоре они прославят нашу школу, – Йисх усмехнулся, будто сам не верил своим словам.

– Э-э, – протянул Юстеддия-илиэ, – и что же, на основании их гениальности вы предлагаете оставить обоих без наказания?

– Нет, господин директор, – тонкий язык облизнул такие же тонкие губы, и секретарь на миг поразился его обыкновенности – а как же раздвоенный кончик? – Это было бы непедагогично.

Директор собирался что-то сказать, но невежа-маг остановил его коротким движением пальцев. Придвинулся на стуле, чёрные волосы упали на лицо.

– Элхеский мальчишка, – произнёс он, накалывая Юстеддия-илиэ на свои зрачки, – очень кстати выступил с признанием ответственности и просьбой о наказании. Пусть получит своё наказание. И оба они успокоятся, воображая, что избежали худшего.

– Какое же наказание вы предлагаете?

– Осмотр воспоминаний.

– Осмотр воспоминаний... Вот как, – директор Юстеддия отвёл взгляд в сторону, пожевал губами, скользя глазами по разложенным на столешнице бумагам.

– Практика широко распространённая, даже полицейские маги уже начинают её применять. Вместо нудных допросов подозреваемых, затяжных пыток воришек и ведьм... Очень быстро, очень результативно и немножко... отрезвляет пациента, ибо является вторжением в личные пределы.

– И всё?

– Я бы не отказался заглянуть в их головы. Было бы немаловажно узнать, как они использовали заклинание, как добивались контроля над силой. Увидеть изнутри эту их дуэль. Не сомневаюсь, результаты наблюдения станут весьма ценными – и для боевой магии как науки прежде всего.

– Вы убедительно говорите, – покачал головой директор. – Нельзя не прислушаться. А вы что скажете, господа?

Посмотрев на лица собравшихся, директор поморщился. Что они могут сказать? Единственный боевой маг здесь – Йисх-ирхе, а остальные – пусть во всех отношениях хорошие работники – увы, всего лишь канцелярские крысы. Да и сам Юстеддия уже позабыл всю магию, ведь школу он закончил раньше, чем этот Красноглазый Йисх и на свет появился.

Делать нечего.

– Позовите детей, Вересаати.

Начало мая

– Всё собрал? – Тенки исподтишка следил за темноволосым.

– О себе побеспокойся, – ответил тот хмуро, затянул ремни на сумке.

Портал уже настроили на Сорэнарэ, и рама его разгорелась молочной голубизной. Первым отправится элхе, потом работники переведут коридор на Валисс. От Валисса до Аксе придётся взять попутную тележку или присоединиться к каравану.

Тенки побренчал в кармане мелкими монетками – звучало приятно. Остальное он попрятал заранее, надёжно распихал по укромным местам. Денег за год скопилось не ошеломляющее количество, но, с точки зрения бывшего деревенского жителя, приличное. Мать с сестрой обрадуются.

Уже почти год миновал с тех пор, как майской ночью он отправился в Йокола. Изменилось ли что-то на берегу? Не снесло ли забытую огнём Аксе в море одним из нередких весенних штормов?

Хотя по крайней мере в марте деревушка ещё стояла на месте – мать присылала письмо.

– Время, – шепнул темноволосый словно себе под нос. Глянул на плывущую перламутровую дымку. Коснулся сумки.

– Постой, – Тенки чуть не зажал рот руками – ведь не собирался же ничего говорить.

Эльф обернулся, посмотрел свысока. Приподнял бровь. Это значило: «Слушаю».

– Я... – начал было нинъе и заткнулся. Продолжать было жутко неудобно.

– Ты? – с вежливым интонационным подъёмом на конце слова спросил элхе.

– Спасибо, что ли, – если этот лупоглазый будет продолжать так на него смотреть, Тенки не выдержит. Или двинет в рожу, или намного хуже – покраснеет от идиотской неловкости, словно девица элхеских кровей.

– М-м, – кажется, неуместная Тенкина благодарность ввела темноволосого в ступор. – Собственно, за что?

– Да морской... огонь! Говорят тебе «спасибо», скажи «пожалуйста», не ясно разве?!

Эльф флегматично пожал плечами.

– Ну, если хочешь. Пожалуйста, – ответил невозмутимо. – Только должен заметить, если ты имеешь в виду моё поведение на комиссии, я поступал согласно традиции. Я был виноват и сообщил об этом.

– Ты взял на себя наказание, – буркнул Тенки, остывая.

– Оно оказалось гораздо мягче, чем я ожидал, – темноволосый задумчиво почесал за ухом. – Просмотр воспоминаний и две недели наедине с тобой.

– Тогда меня наказали уединением с тобой вовсе ни за что, – огрызнулся мальчишка.

Элхе нарочито безразлично посмотрел в глубь портала.

– Осмотр воспоминаний всё-таки, – Тенки помялся, – ну, они же заглядывают внутрь тебя?

– Физически неприятных ощущений не было, – ответил собеседник. – Просто заклинание, просто... воспоминания.

Лицо его оставалось непроницаемым, но Тенки решил, что осмотр воспоминаний доставил бывшему противнику больше некомфортных ощущений, чем тот признавался. Каким бы ровным голосом эльф ни говорил, вряд ли ему особенно приятно было вспоминать тогдашнее... и вновь испытывать ту же боль и безысходность, позволяя сознанию угасать в ловушке.

– Время, – повторил темноволосый, словно подслушав мысли нинъе. Поднял сумку, закинул на плечо.

Тенки дорого дал бы за возможность независимо сплюнуть, но в зале телепорта об этом нельзя было и заикнуться, понятное дело. Глянул на высокую фигуру эльфа, вставшего перед голубоватой дымкой.

Темноволосый обернулся.

Встретив его упорный взгляд, Тенки напрягся, свёл брови. Чего?

– Меня зовут Ацуатари Мурасе-Ито. Можешь называть меня Ацу.

Темноволосый словно ждал чего-то.

– Э-э, если рассчитываешь, что я стану звать тебя Ацу-оодиэ, обойдёшься, предупреждаю заранее, – на всякий случай Тенки решил сразу расставить акценты.

Элхе вздохнул. Покачал головой, будто отчаялся вконец.

– Неужели все нинъе не имеют ни малейшего понятия об элементарной вежливости? – возвёл глаза вверх, словно небесный огонь узрел. – Услышать от тебя обращение «оодиэ» – уж лучше заколоться.

– А ты заранее заколись, облегчи мне жизнь, – с вызовом бросил Тенки.

– Как мне звать тебя, Тенки Ли? – похоже, темноволосому надоели словесные игры.

– Ну, Тенки и зови. Моё имя, как-никак, – хмуро ответил мальчишка. – Ты отчалишь, в конце концов? До каких пор портал собираешься занимать?

– Ладно, – элхе чуть заметно усмехнулся. – До встречи в новом учебном году, Тенки.

– Отваливай уже, как тя там. Ацу. И не торопись обратно, я от тебя хоть отдохну!

Ещё не отзвучали последние слова, как темноволосый, повинуясь забегавшему по раме сигналу, шагнул в перламутровый туман.

– У него ещё и скверная привычка не дослушивать до конца, – философски объяснил себе Тенки. Посмотрел на свою сумку.

Следующим в портал войдёт он.

Учебный год завершился.

Пацу – август

Хиэдди

Сегодня храм чуть слышно ласково гудел. Подбадривал. Птицы тоже щебетали особенно задорно, словно хотели сказать: «Не унывай, держись, мы с тобой». Даже деревья опускали руки, чтобы погладить по макушке: «Всё хорошо». И тем не менее Дарина волновалась.

Сегодня новоиспечённой жрице предстояла первая встреча с правительницей земель, на которых находился единственный официально признанный вход в храм. Разобраться в территориальных хитросплетениях девочка ещё не успела, знала лишь, что там, в «Верхнем мире», её храм называют Огненным.

Настоящее же его название гласило: «Храм Пяти элементов». Охранитель пограничного пространства между мирами, средоточие энергии, ствол дерева, породившего бессчётное количество плодов. Мир-шлюз, препятствующий изменению уровня жизненной энергии там, где это означало бы гибель.

Дарине не хватало знаний, чтобы вместить в себя всё, чем был Храм. Необъятное, практически всемогущее, не имевшее чёткой физической формы существо – нечто мудрое и бесконечно древнее. Храм существовал, пока существовал мир, или мир существовал, пока был Храм. Она, призванная и признанная его жрица, была его частью. Частью самостоятельной, имевшей право на собственные чувства и решения, способной при необходимости прервать связующую их нить. Но всё же частью.

Если Храм предсказывал беду, жрица могла сообщить о ней. Если извне просили о помощи, могла помогать. Пользуясь силами Хиэдди, как звучало название Храма на языке Огненного материка, могла влиять на потоки энергии.

Таковы были когда-то обязанности матери Дарины. Охранять и лечить, следить за порядком и равномерным течением потока жизни. Следуя просьбам королевы Огненного материка, жрица помогала жителям её страны.

Теперь наступила пора Дарине принять эти обязанности. Почти год прошёл со времени, когда храм призвал её. Уже почти год – и через три месяца снова придёт декабрь.

Внутренний голос – или голос храма? – шептал о необходимости парадной одежды. «Жреческой», – говорил он, и Дарина повторила, тихо, себе под нос, чтобы просто послушать, как шелестят и опадают слова:

– Жрица. Я жрица храма.

Закутаться в эту одежду оказалось неожиданно сложно: каждый раз девочка забывала очередную мелкую деталь, и приходилось начинать по новой. Наконец все складки легли как надо, волосы смирились с необычной причёской, ожерелья тяжело придавили ткань. Дарина глянула в зеркало: на неё смотрел симпатичный ребёнок женского пола, сияющий оранжевыми глазами. Непривычное, но красивое одеяние с длинными, до полу, юбками в несколько слоёв не прибавляло ребёнку солидности, скорее вовсе наоборот – её умаляло.

– Этак меня никакая властительница всерьёз не примет, – озабоченно шепнула девочка отражению. Но изменить свой возраст Дарина не могла. Ей пятнадцать, что же тут поделаешь. Пусть королева увидит это сразу и примет новую жрицу такой, какой она является. Если же скажет, что пятнадцати лет слишком мало…

Хрустальными трелями рассмеялись птицы. Над Дариной, над её нарочитой серьёзностью. Жрицы Храмов не зависят от земных правителей, ни Верхнего мира, ни Нижнего. Жриц не избирают и не свергают, вернее, это делает не человеческая сила, и над ней не властны политики.

Достаточно помнить об этом, и в разговоре с королевой Дарина не потеряет уверенности. Лишь бы не забыть случайно, не проиграть чужому величию.

В том, что королева одного из материков Верхнего мира будет величественна, девочка не сомневалась. Память храма твердила ей, что Хиэлие – таков был титул королевы, Хиэлие, Огненная дева, – правит материком Огня уже почти сорок лет. Как и в случае большинства её народа, внешность королевы отличается от привычного Дарине вида обитателей Нижнего мира. Впрочем, с некоторыми из подданных Хиэлие Дарина успела познакомиться: в быстрых исследовательских вылазках в плохо знакомый ещё мир.

Внешне они и впрямь отличались, внутренне – ничуть.

Знаний о новом мире по-прежнему недоставало, но за девять месяцев жизни в храме Дарина успела многое понять.

– Ладно, – со вздохом сказала себе малоопытная жрица, – пусть смотрит.

Кивнула, решительно уселась перед хрусталём. Повинуясь движениям девочки, по краям огромного, едва обхватишь руками, прозрачного шара поплыли жемчужно-белые тени, скручиваясь в ничего не значащие узоры. Храм вливал в камень жизнь, осторожно и медленно, по капле. Громадный шар, наполняясь энергией, звал далёкого близнеца.

Сейчас хрусталь в королевских покоях так же пульсирует, постепенно наливаясь бело-молочным сиянием.

Изображение появилось внезапно, совершенно неожиданно. Перламутровая белизна хрусталя мигнула, устанавливая соединение между двумя камнями, вспыхнуло трепетное пламя, и над гладкой поверхностью шара отражением в зеркале высветилось женское лицо.

Разумеется, оно не было отражением.

Большие глаза на тонкокостном лице, выдающиеся скулы, узкий подбородок с маленьким ртом – необычная, непривычная красота, усиленная нечеловеческой яркостью цветов: красные, почти ало-оранжевые длинные волосы, брови оттенка чуть потемнее, кроваво-бордовые, резко выделяющиеся на белой коже. И сами глаза – снова нельзя не удивиться – огромные, невозможные, цвета дождливого неба, живые и смотрящие. Прямо на оторопевшую Дарину.

– Я, благосклонностью Огня, – она говорила по-элхески, очень певуче, очень завораживающе и очень быстро, Дарина едва успевала мысленно переводить, – хранительница Огненного материка, Хиэлие, рада приветствовать Храм великой стихии, – глаза цвета дождя опустились, заставляя новоиспечённую жрицу вздрогнуть.

– Я... – шепнула Дарина, в свою очередь опуская глаза, не из-за требований ритуала – от смущения, – жрица Храма... – слова вышли неразборчивыми, неслышными, переливистая интонация не удалась.

– Молчание, – вновь заговорила собеседница, слегка замялась, – длилось почти десять лет. Мы начинали волноваться.

Кажется, она сказала не «волноваться», что-то другое. Что-то непонятное. Неважно.

– Теперь...

– Отныне...

Их голоса слились, и Дарина осеклась, испугавшись, что нарушила ритуал. Но Хиэлие тоже молчала. Выжидательно.

– Теперь храм буду представлять я, – докончила девочка.

Собеседница склонилась в неглубоком поклоне, показывая, что принимает сказанное к сведению.

– Поэтому я, – Дарина снова запнулась в поиске подходящих слов, – я хотела бы... нет ли чего-то, что я должна сделать, чего-то в вашем… в королевстве?

Ресницы женщины дрогнули в лёгком непонимании. Огненная дева молчала.

– Я хотела сказать, – попробовала жрица сказать по-другому, – какие-то ритуалы, церемо... цемеро...

– Церемонии? – лицо собеседницы казалось непроницаемым. Ни улыбки, ни следа эмоций. – Жители страны были бы счастливы лицезреть Хиэнне на больших празднествах несколько раз в год.

Хиэнне, Хиэнне... А, это же её титул, её, жрицы храма. «Огненная жрица».

– А когда эти празднества? – осторожно осведомилась Дарина. Наверное, о них мог бы рассказать и храм, но лучше услышать сейчас. Сведениями храма она воспользуется потом, когда будет расшифровывать сообщённое Девой – нет никакой надежды, что девочка поймёт всё сказанное с одного раза.

– Зимой проводят фестивали Инея по случаю уходящего года. В конце сомицу, через два с половиной месяца. Помимо этого присутствие Хиэнне успокоит и обрадует народ на празднествах весеннего и осеннего равноденствий, происходящих, соответственно, в середине янацу и канацу. И, разумеется, летнее и зимнее солнцестояния: месяцы намицу и суваци. Ещё...

– Простите! – перебила Дарина, чувствуя, что потерялась среди кучи незнакомых месяцев. – Сейчас август, не так ли? Когда ближайшие празднества?

– Канацу, – вежливо сообщила Дева. – В следующем месяце. Осеннее равноденствие.

Кажется, Хиэлие поняла, как тяжело даётся жрице разговор на элхеском. Фразы её стали обрубленными и чёткими. Не то чтобы это сильно помогло.

– И что нужно делать?

– Ничего. Просто присутствовать.

Неужели всё так просто. Празднества? И только? Не верится.

Дарина шевельнула губами, но ничего не произнесла. Ей хотелось спросить о лечении. Может ли она, Хиэнне, лечить? Не запрещено ли ей оказывать помощь? Хотелось сказать, что королева в состоянии ею располагать. Что силами Храма жрица постарается следить за благополучием подданных Огненной девы.

Хотелось, но Дарина не знала нужных слов. Не хватало ничего: ни понимания элхеского, ни сведений об устройстве Верхнего мира, ни опыта в беседах с такими высокими персонами. Не сделала ли жрица ошибки, послав такой внезапный вызов? Королева, кажется, её появлению не обрадовалась. Позволено ли Дарине навязываться?

Пожалуй, лучше подождать. До следующего раза, до момента, когда жрица станет лучше разбираться в дворцовых обычаях.

– Э-э, Вы позволите мне снова удостоиться ауди... адие... разговора, когда подойдёт время?

– Да, конечно, позвольте мне просить об этом, – собеседница вежливо опустила голову.

– Спасибо, – с облегчением вымолвила жрица. Теперь надо попрощаться. Как у них следует прощаться?

Хиэлие ожидала. Молча.

– Большое спасибо, – повторила Дарина.

– Благодарю вас за восстановление связи, – королева, будто поняла её затруднения и перешла на ровный тон без эмоциональных подъёмов и спадов, явный призрак завершения беседы. – Огненный материк счастлив вновь обрести возможность общаться с представительницей Храма, – дождливые глаза опять нащупали лицо Дарины, и та поспешила тоже кивнуть, глубоко и старательно. – Мы позволим себе побеспокоить Храм, когда приблизится срок празднеств.

– Да, пожалуйста!

– Благодарим за восстановление связи, – Дева опять склонилась перед хрусталём.

Медлит. Не исчезает. Хотя... Пусть не исчезает! Ещё один вопрос! Об этом Дарина не может не спросить, как плохо бы ни говорила по-элхески.

– Простите!..

Лицо собеседницы приподнялось.

– Вы не... не знаете, случайно, ничего о той жрице, которая была раньше?

– Простите? – в серо-синих глазах мелькнуло то ли удивление, то ли смущение, словом, какая-то эмоция – первый раз за весь разговор.

– Я хотела сказать... что с ней случилось? Десять лет назад.

– К сожалению, мне это неизвестно, – тень исчезла очень быстро.

– Понятно... Спасибо.

– Мы благодарим за восстановление связи, – да что это она всё повторяет одно и то же?

– Да, я то... – а!

Внезапное понимание жаром согрело щёки. Королева ждала, пока хрусталь потушит Дарина!

Требования вежливости: первая беседа с новой Хиэнне, очевидная любезность к представительнице Храма. В следующий раз, если между ними установятся ранговые отношения, где королева станет приказывать, а Дарина – выполнять, завершать связь будет её величество. «Приказывать», конечно, слишком громкое слово, Огненная дева скорее будет просить, но внешний мир увидит их отношения именно так.

А пока что – подать сигнал к завершению обязана Дарина.

– Спасибо за разговор, – следуя примеру отражения, жрица согнулась в глубоком поклоне и оборвала энергетическую нить. Краем глаза проследила, как исчезло изображение, а белая дымка в хрустале стала растворяться, возвращая камню прозрачность. И тогда уже выпрямилась и устало положила локти на стол:

– Фууух...

Ничего Хиэлие толком не сказала. Хорошо хоть в этом месяце нет никаких обязанностей и можно оставаться в храме. Или королева просто пожалела новоиспечённую жрицу? Или посчитала, что слишком рано выставлять такую под взгляды горожан?

Впрочем, это не так важно.

Хиэлие ничего не знала про родителей Дарины. Жрица, как бы то ни было, не питала особенных надежд: отец и мать её погибли в Нижнем мире, вряд ли королева Верхнего могла быть осведомлена в обстоятельствах этой гибели.

Память о них, как и о многих поколениях предыдущих жриц и их супругов, жила в храме. Память о них? Скорее, их сознание, их духи; дочь ощущала их присутствие. В храме был уголок, который, возможно, в другом месте вернее было бы назвать кладбищем, и Дарина не раз гуляла между табличками с выгравированными именами. Отец и мать. Бабушка и дедушка. Прабабушка и прадедушка, прапра… бесконечная линия назад во времени.

Храм действительно был почти всесилен. Не в состоянии сохранить жизнь своей жрице и её избраннику, Хиэдди принял в себя их души. Создал место памяти, сотворил якорь в виде вытравленных на камне букв, подарил своей новой жрице возможность приходить к родителям, разговаривать с ними, не слыша ответа, и, порою… плакать.

Дарина вздохнула. Помотала головой, поднялась.

Королева, Её Огненное Величество. Она совсем не выглядела на свои… уже точно больше пятидесяти. Будь Дева человеческой женщиной, Дарина дала бы ей не старше тридцати пяти-сорока. Даже Тэцуко-мама смотрелась пусть молодо для своих сорока восьми, с Хиэлие ей не сравниться.

Тэцуко-мама. Дарина давно не навещала приёмных родителей. В Токио стояла жара – наведываться туда не хотелось. Вместо этого жрица предпочитала знакомиться с Верхним миром, выходя на недолгие, не больше нескольких дней, прогулки по Лиссе и соседней с ней провинции Щинге. Август на севере Огненного материка палил гораздо терпимей изнурительного токийского солнца.

Но сегодня – сегодня Дарине захотелось в Нижний мир. Пройтись по ставшим за десять лет родными узким улочкам, раскрыть чёрный кружевной зонтик, прячась от горячих лучей, прогуляться до ближайшего супермаркета и купить пирожных на карманные деньги, которыми родители продолжали её снабжать.

Невзирая ни на какие странности и враз изменившуюся жизнь.

После того как Храм, Хиэдди, призвал свою жрицу, стало иным многое. Но многое, что удивительно, осталось совершенно прежним. Теперь она жила в храме – но каждый месяц по нескольку раз отправлялась домой, в Токио. Школу уже не посещала – но усердно корпела над учебниками чужого ей певучего языка, над географией и историей внезапно разросшегося мира, благо библиотека храма хранила в себе подавляющее количество книг.

Только с друзьями встречаться уже не приходилось: бывшие одноклассники считали, что девочка погибла – в прошлом году Дарине даже удалось побывать на собственных похоронах.

Церемония оставила след в душе, и поныне жрица слегка поёживалась, вспоминая мрачный день. Пережить его было тем более тяжело, что фальшивую смерть Дарине пришлось инсценировать самостоятельно.

По своей воле девочка на это не пошла бы: слишком жалко было родителей, бессовестным казалось обманывать их так жестоко. Но внутренний голос шептал, что мистификация необходима, что привычная Дарине жизнь завершилась и единственно правильным станет завершить её в глазах всех, знавших девочку прежде. Жрица воспользовалась помощью Храма, чтобы внушить нужное полицейскому из маленькой будки на углу квартала, и, когда испуганные звонком родители пришли по вызову, навела аккуратный морок, убеждая их в смерти дочери.

Созданные пусть неопытной ещё жрицей, чары сработали безупречно.

В день похорон дом Такаси притих, словно придавленный; чёрные люди чинно сидели на скамьях, а многие школьные друзья, не скрываясь, плакали. По одному прощающиеся подходили к большому чёрно-белому портрету девочки среди цветов, шептали ей каждый что-то своё и снова отходили, уступая место следующим.

На похороны пришло немало народу: Дарину любили. Спрятавшись в соседней комнате и наблюдая за происходящим через щель в фусума, девочка чувствовала себя последней негодяйкой и вздрагивала при малейшем звуке неподалёку: не ровён час, засекут ожившую покойницу, поднимется скандал; страшно подумать, как подействует такое появление на слабых сердцем. Поэтому связь с храмом держала, не прерывая, готовая в любое мгновение раствориться в междумирье.

Родителей было жалко. Одноклассников тоже, но родителей – больше всего.

Остановившийся мамин взгляд Дарина помнила до сих пор. На церемонии мама уже не плакала; одетая в чёрное кимоно, сидела прямо, как будда, как статуя, как будто сама умерла, и только белые пальцы стискивали ладонь мужа. Дарина кусала костяшки правой руки, еле сдерживая слёзы: выходить было нельзя, нельзя было кричать, нельзя было издавать ни звука, но сердце всё-таки кричало. «Мама, я живая! Я здесь!».

Хорошо, что сейчас всё позади.

Против ожидания, явление «призрака» перед родителями – спустя несколько дней после похорон – не окончилось новой трагедией, и отец с матерью не стали хвататься за сердце. Вовсе наоборот: поняв, что приёмная дочь действительно находится в добром здравии, оба на удивление спокойно приняли рассказ о храме и обязанностях жрицы, о существовании другого, совершенно отличного от родного им, мира. Дарину даже не стали упрекать за бессердечные игры с чувствами родителей.

– Рина-тян, – совсем обычным голосом сказала Тэцуко-мама, – с того дня, как мы встретили тебя, мы знали, что однажды ты уйдёшь.

Отец молчал и только водил глазами по лицам жены и приёмной дочери.

– Мы никогда не говорили тебе, как ты появилась в нашем доме, а ты не спрашивала, – когда-то память о случившемся около десяти лет назад была тщательно спрятана в дальние уголки сознания, но наступил день рассказать обо всём – так говорили мамины глаза.

– Мы, – Тэцуко-мама переглянулась с отцом, – встретили женщину, красивую женщину-иностранку, она несла на руках девочку. Не старше четырёх, совсем ещё малышку. Удивились... Первый раз, наверное, видели иностранку, да ещё с ребёнком.

– И что? – жадно спросила Дарина.

– Она попросила нас посмотреть за тобой. Недолго. На каком языке она говорила, а, папа?

– На японском, – уверенно ответил отец. – Я ещё удивился, хотел сказать, что по-английски не понимаю, когда понял, что понимаю. Она прямо как настоящая японка говорила.

– На японском... – задумчиво повторила мама. – Я даже её голоса не помню, он раздавался словно сразу внутри головы. Может, и на японском, на английском мы с папой и впрямь не говорим.

– И что тогда?

– Оставила тебя и ушла.

– Куда? Куда ушла?

Родители опять переглянулись.

– Ушла... помогать твоему отцу, мы думаем, – наконец заговорила Тэцуко-мама. – Потом мы... мы их видели.

– Кого?

– Понимаешь, одно дело – пережить что-то странное, а совсем другое – рассказывать о нём, как будто оно было на самом деле, – мама говорила тихо и заглядывала в глаза Дарины, будто извиняясь. – Когда чувства превращаются в слова, кажется, истинность куда-то уходит.

Отец рьяно закивал, подтверждая.

– Не получится рассказать, Рина-тян. Они умерли – почти на наших глазах. Тайфун был и землетрясение – в тот день всё как-то случилось вместе, будто земля, море, небо одновременно разгневались. Сильный ветер дул. Были другие люди ещё, они потом исчезли куда-то, почти все, – мама, казалось, с трудом находила слова. – Много людей погибло. А нас тогда, – женщина взглянула на мужа, словно искала поддержки, – как будто боги охраняли.

Мама помолчала и продолжила:

– А когда закончилось, когда самый пик бури миновал, я глянула на тебя и ахнула – твои волосы становились чёрными, а глаза – карими. И иностранная девочка у меня на руках вдруг превратилась в японочку.

– Мама тебя едва не выронила, – добавил отец с шутливым упрёком.

– Тогда мы поняли, что они точно не вернутся, твои родители. Оставили тебя на наше попечение.

– А потом?

– Вернулись домой. Стали думать, что с тобой делать. Японского ты не понимала. Мы тогда позвали соседа-студента. Он с тобой по-английски, а ты ему не отвечаешь ничего, словно не понимаешь. Он уж на нас рассердился, подобрали, мол, слабоумного ребёнка, какая из неё иностранка?

– Документы, документы, – подсказал отец.

– Да, документы мы нашли в твоей сумочке. Оформлены честь честью, имя, фамилия, возраст, место рождения. Так по ним получалось, что ты в Тиба родилась, совсем рядом. В семьдесят шестом году, в марте. Тогда уже пошли потом и удочерили тебя официально. Долго с чиновниками бились… Да про родителей твоих потом ясно стало, что погибли. А никто из родственников не объявился.

– Имя, – снова вставил отец.

– Ах, да! Фамилия у тебя была написана: Танака. Там среди погибших тогда… Танака Кунихиро-сан и Танака Эри-сан… такие имена были. И мы думаем, это они, твои… настоящие родители. А тебя потом не искал никто, ни один родственник не объявился… Ой, ты прости меня, старуху глупую, что я тебе всякое рассказываю.

– Всё нормально, мама, – от излишних усилий голос получился деревянным. – Спасибо, что рассказала. Больше неоткуда узнать.

Нельзя было утверждать, что мамин рассказ много прояснил. Одно было ясно: настоящие родители жрицы погибли тогда, в Японии, почти десять лет назад. Погибли – и отец, и мать – оставив храм без хранителей.

И через десять лет храм потребовал себе новую жрицу.

1991 год от Рождества Христова

«Маргарите Ярве

Таллинн, июнь

Привет, Ритуля!

Давно не слышались, не виделись. Как ваши дела? Решила вот написать письмо, а то звонить дорого, а мы с Индреком сейчас копим денег, чтобы осенью ехать на раскопки. Детей надо будет оставить одних, так хоть наймём им няньку, а то ведь у меня отец старый уже, да и тот – на Сааремаа, хутор не оставить. А детям в школу ходить. А про родителей Индрека ты знаешь.

Вот, к слову, раз уж заговорила.

Не прими, пожалуйста, мой вопрос за вопрос ненормального человека.

Ты помнишь, как мы с Индреком познакомились?

Сейчас поясню. Дело в том, что в последнее время у меня странные провалы в памяти. В один момент я прекрасно знаю: встречалась с ним пару лет до свадьбы, потом мы поженились, появились дети. В другой же мне кажется, ты представляешь, что я вернулась домой с двумя свёртками, а там меня встретил абсолютно незнакомый человек, который вдруг заявил: «Я твой муж».

Ну вот, я уже вижу, как на этом месте ты многозначительно стучишь карандашом по бумаге и угрожаешь выбить из меня всю дурь.

Ну, выбивать будешь потом, когда наконец приедешь, а сейчас уж ты вынуждена будешь выслушать всё, что я имею тебе сказать. Вот в чём прелесть писем! Ты разозлена? Негодуешь? Ха-ха, отлично! Приезжай скорее, и я дам тебе задушить меня в объятиях.

Так вот, на чём я остановилась.

Бывают такие странные моменты, когда я роюсь, роюсь в своей памяти и никак не могу ничего найти, всё словно тонет в колышущейся серой массе. Не вспомню ни нашего первого свидания, ни даже знакомства, ни его друзей, ничего. Родителей у него нет, родственники где-то далеко, уехали то ли в Россию, то ли в Америку. Друзей тоже немного, и все – наши общие, так что даже непонятно, кто с кем раньше познакомился. Впрочем, Индрек по природе рассеян, не слишком людим. Ой, так говорят – «людим»? Ну ладно, раз написала, не вымарывать же.

Так, опять я убежала в сторону. Так вот, я отлично знаю, что замуж вышла по любви, и после замужества эта любовь ещё более окрепла и сплотила нас (прямо как партия). У нас растут хорошие детки, хорошенькая дочка и умненький сын, у нас с мужем одни увлечения, и понимаем мы друг друга с полуслова. (Прости, я тут ударилась в патетику.) В общем, мы счастливы.

Если бы не один момент!

Мне снятся кошмары. Начали сниться не так давно, ты первая, кому я о них рассказываю. Даже Индреку не говорила. Вот один из них.

Я сижу в какой-то неосвещённой комнате на полу, прижав ноги к груди. В углу, рядом со мной, высокая кровать, это моя комната. Та самая, где я жила до замужества. Я знаю, что мой любимый (не знаю, кто это, но точно не Индрек) меня оставил, потому что не хотел на мне жениться, а я жду от него ребёнка. И вот я реву одна в этой комнате, не знаю, что делать, к кому бежать, у меня нет никого, кроме этой новой жизни в пузе, и я понятия не имею, как буду жить, как найду денег, чтобы прокормить будущего ребёнка, как пройду через всё это в одиночестве... Бр-р.

Потом есть ещё другой. Тоже себе кошмаристый.

Я в больнице. Обшарпанные зелёные стены, на высоте моих глаз начинается исцарапанная побелка. Коридоры полны женщин, никто не глядит по сторонам, все как мёртвые. Захожу в кабинет. Врачиха смотрит на меня с презрением, потому что у меня нет обручального кольца на пальце. Когда осматривает, будто специально делает мне больно. Все её жесты, все слова словно специально нацелены на то, чтобы сказать мне, какая я низкая тварь, какая сволочь, шлюха, забрюхатевшая невесть от кого. Она даже прямо так и говорит кому-то при мне: «Расходились тут всякие, спят с кем ни попадя, заразу распространяют».

Это обо мне-то? Я в первый раз с мужчиной в постели оказалась в двадцать три! И было их у меня всего двое! И забеременела я лишь после замужества!

Потом ещё один. Тебе не надоело? Потерпи...

Мне снится, что у меня только один ребёнок. Так говорят и мой постоянный врач, и акушерка, и другие врачи, медсёстры. Все знают, что я жду одного ребёнка, вроде как мальчика. Никто, понимаешь, абсолютно никто ничего не говорит о втором! Как будто Хиден и не рождалась, как будто не пинала меня изнутри! И тут приходят люди, их несколько, но лица туманятся, и я никак не могу разглядеть их черты. Они все высокие, тонкие, худощавые, двигаются с одинаковой грациозностью, как будто не люди, а какие-то биомашины. У одного из них на руках младенец-Хиден. Я протягиваю к ней руки, она открывает глазки. Смеётся. Я хочу коснуться её, но окружившие меня люди не дают. Хиден плачет. И наступает тьма.

И эти три повторяются с завидной постоянностью. Чуть ли не раз в неделю просыпаюсь со слезами на глазах.

Ты, верно, спросишь, почему я с Индреком не поделюсь, ведь муж – опора каждой женщины.

А я не могу. Мне жалко на него это взваливать. Ведь у него и самого...

Понимаешь, каждый раз, когда я спрашиваю его о друзьях, о девушках, которые у него были до меня (ведь была же хоть какая-то? Индрек у меня красавец-мужчина!), у него делается такое растерянное лицо... Он, конечно, рассказывает, если сильно припереть к стенке, но постоянно сам твердит, что эти воспоминания кажутся ему неживыми, какими-то пыльными. Отец с матерью погибли, когда он был маленьким, он уж и не помнит, что с ними случилось. Воспитывала бабушка, и та умерла, он едва в комсомол вступил. И всё – никаких больше родственников, никаких старых знакомых, дядек, тёток, нянчивших его на коленях в далёком детстве. Гол как сокол.

Вот так мы с ним и живём: один предпочитает не думать о прошлом, вторая видит в кошмарах его фальшивые призраки.

Понаписала я тебе, Ритуль, да? Ну, ты не бери близко к сердцу, у нас всё хорошо, а кошмары... у каждого человека должны быть свои ларцы-шкатулочки, иначе в этого человека заглядывать неинтересно. У нас, значит, такие вот шкатулочки, с кошмариками.

Ну хватит мне уже о себе рассуждать. Я ведь хотела тебе ещё о Хиден рассказать.

Ты ведь уже годика два как обоих не видела, а детки растут быстро. Хиден, чувствую, будет высокая, в папу, у неё уже ноги, как две каланчи. Тайо, конечно, в меня, но говорят, это хорошо, когда мальчик похож на маму, а дочка – на отца. И знаешь, когда я вижу их вдвоём, каким-нибудь поздним вечером, таких одинаковых, он – с книгой в руке, она – сидит на его колене и заглядывает в ту же книгу, – так тепло на душе становится, не поверишь! Никакие кошмары не страшны.

За Хиден, знаешь, я поначалу очень беспокоилась. По сравнению с другими детьми она была такая маленькая, хрупкая, словно не от мира сего. Опять же это её отсутствие пигмента, беленькие волосики. Когда она младенчиком была, так это в глаза не бросалось – детки многие маленькие светленькие да голубоглазые, но стоило шевелюре её отрасти, как все ахнули! И давай наперебой: «Девочка больна, девочка больна, отведи к доктору, она альбинос». И ещё её ушки, они же слегка заостряются, – так все тоже в один голос, мол, болезнь какая, и давай рыться, придумывать её названия. Соседка мне с нижнего этажа аж медицинскую энциклопедию притащила и давай тыкать. А там картинки-то какие! Фотографии заболеваний! Хоть прямо на месте в обморок вались.

По врачам ходили, а как же. Да ты помнишь, наверное, это время, я тебе всю жилетку прожаловалась. А врачи только руками разводят. Да и лекарства прописывают, а Хиденка потом от них животом мается. Потом уже и пить отказалась, и правильно поступила, скажу я. И нормально всё, тьфу-тьфу-тьфу, до сих пор, живы-здоровы, а проблема-то на генном уровне, нам в Москве сказали. Всё Индрекова наследственность. Я как узнала, так рукой махнула: если уж муж мой вырос вполне себе чудесным человеком, то и с дочерью ничего страшного не будет.

Ну вот, потому что взрослые такие неразумные, я уж думала, задразнят мою малышку в школе, дети-то всему от взрослых учатся. Тайо постоянно твердила: «Защищай сестру, ты старше». Но знаешь, страхи оказались напрасными! Никто особо к цвету волос не придирается, и про уши дразнилок не сочиняют, нашли они с Тайо себе компашку, гуляют вместе, дружат.

Вот, кстати, был один случай.

Я заметила, что у Тайо начала перетираться ленточка с ключами, которую он должен бы таскать на шее, а носит в портфеле. (Тайо – наш ответственный хранитель дома: мы с Индреком целыми днями на работе, и детям приходится возвращаться в пустую квартиру, самостоятельно замок открывать.) И, значит, взяла я эту ленточку, хотела подшить, а Тайо сказать забыла. И наутро дети отправились в школу без ключей, потому как ленточка осталась лежать на моём столе, в спальне. Я же, балда этакая, вспомнила об этом только в конце дня, незадолго до того как домой идти. Картинка перед глазами встала, как живая: лежат ключи на столе, лента свисает, я ещё подумала, не смахнуть бы, да и забыла. Подшить подшила, а в портфель ребёнку всунуть забыла.

Бегу я, ворона, домой. Стремглав мчусь, думаю только о детках своих голодных, озябших, на часы посматриваю, пытаюсь вычислить, кто раньше вернётся, я или Индрек. Прибываю к дому, бегу к подъезду, поднимаюсь, наконец, на наш этаж – и что же? Никого перед дверью. Открываю – навстречу Тайо выскакивает: «Мама пришла!» Все дома, и дети, и Индрек.

Я, конечно, подумала, это он им дверь открыл, даже спрашивать не стала. А потом смотрю – а ключей-то и нет. Посмотрела на столе, на полу, везде порылась – нет, как будто не было никогда. Тогда уже спрашиваю у Индрека, вечером, когда дети спать пошли, мол, это ты им дверь открыл? Он на меня глаза удивлённые: нет, мол, уже дома были, когда я вернулся.

А ключей-то и нет.

Каково, а?

Я только потом сообразила: верно, Тайо вспомнил о ключах и перед уходом зашёл в нашу комнату, взял. А мне сказать и забыл. Я потом у него спросила, так и оказалось. Но напугал же он меня – я уже столько всего передумала: как дети могли достать ключи из запертой наглухо квартиры? Да ведь Тайо и не знал точно, куда я их подевала, разве что случайно заметить мог...

Похоже, сумбурным получился мой рассказ. В общем, так мы и живём, как я рассказываю: сумбурно, но зато весело. Тайо порой хулиганит, Хиден общается с воробьями (ну, это я так называю её дружбу с птицами, порой кажется, что они и впрямь понимают один другого), Индрек по уши в своих книгах, а я бегаю между всеми ними и ставлю всё с ног на голову.

Короче, живём весело – приезжай скорее и окунайся в нашу атмосферу!

Индрек передаёт привет, дети кричат, чтобы ты привозила Ксюшу.

Жду! Отговорки не принимаются!

Неля Кеваде»

Таллинн, 28 августа 1991 года

Воробей нахохлился, склонил голову набок, рассматривая булку, затем смело спорхнул с ветки прямо на ладошку и начал клевать. В то же мгновение гам и чириканье заполнили солнечную тишину школьного сада: ещё с десяток пугливых пичуг устремились к детской руке. Беловолосая девочка рассмеялась, протягивая к птицам вторую ладонь. Старый рыжий кот посмотрел осуждающе: опять его оставили без добычи.

– Здравствуй, Хиден, – раздался незнакомый голос.

Девочка недовольно огляделась: ну вот, сейчас всех птичек распугает. Но вокруг не оказалось никого, только шумные воробьи да потрёпанный полосатый кошак. Выбросив странности из головы, Хиден поискала взглядом очередного воробья. Поманила, заставив приземлиться на ладонь.

– (Хиден-эли), – голос позвал вновь, и девочка вдруг сообразила. Кто-то обращается к ней мысленно, как может только Тайо. Но брат с мамой в здании школы, смотрят там расписание. Да и голос явно чужой.

Девчушка подозрительно покосилась на кота. Тот зевнул, всем видом показывая, что считает разговоры с человеческими детёнышами ниже своего достоинства. Нет, её точно звал не этот полосатый зверь.

– (Хиден-эли), – третий раз зазвучал в голове голос.

Девочка ещё раз осмотрелась. И тут наконец заметила незнакомца по ту сторону витой выкрашенной в бледно-зелёный цвет решётки, обозначающей территорию школы. Высокий, чем-то похожий на папу, он улыбнулся:

– (Здравствуй)!

– Добрый день, – Хиден ответила вслух, подходя к забору. – Откуда вы знаете, как меня зовут?

– (Я друг. Твоих родителей).

– Мама скоро выйдет. Она смотрит, во сколько нам в понедельник в школу приходить.

Друг родителей? Это неинтересно.

Девочка отвернулась, присела на корточки, опять подзывая птиц.

Мамин знакомый – ещё один из тех взрослых, которые приходят в гости, гладят их с Тайо по головам и называют миленькими детками. А потом на кухне цокают языком, сетуя, какая Хиден хрупкая да бледненькая, и советуют разных врачей. Мама расстраивается, папа сердится, а дочь снова начинают кормить разными лекарствами.

– (Пришёл. К тебе), – он говорил странно. Не как Тайо, не словами. Сообщения незнакомца были обрывисты, и каждое вспыхивало в голове небольшим фейерверком. Непрерывные залпы мутили мысли.

Хиден поморщилась.

– (Хочу говорить. С тобой).

– (Мне нельзя разговаривать с незнакомыми), – вспомнив о запрете, девочка перешла на мысленную речь. – (Вдруг вы на самом деле маньяк, а не мамин товарищ. Сегодня утром по радио передавали про маньяка, он детей ворует).

Мужчина за решёткой явно удивился. Хиден не знала, как поняла: внешне в облике незнакомца ничего не изменилось. Но чужое резкое удивление толкнуло её в висок изнутри. Неприятно.

– (Хиден-эли), – голос и глаза мужчины лучились укором. Как можно подозревать его, лучшего друга семьи, в подобной низости? Даже воробьи зачирикали осуждающе.

– (Извините), – мысленный разговор с похожим на папу дяденькой отнимал много сил. Внутренняя энергия исчезала капля за каплей.

Девчушка села, совершенно не заботясь о том, что платье может испачкаться травяной зеленью. За испорченный наряд мама отругает потом, а сейчас надо было сесть. Очень кружилась голова, и ноги перестали держать.

– (О чём вы хотите со мной говорить?)

– (Ты необычна. Другая. Не такая, как все).

– (Я знаю), – десятилетняя малютка по ту сторону забора едва заметно кивнула, утомлённо прикрыв веки. – (Папа всегда так говорит).

«Папа»… Мужчина невольно поморщился. Но девочка, похоже, этого не заметила: именно в этот момент она зажмурилась и потрясла головой, отгоняя усталость. Нехорошо. Кажется, телепатическая беседа отнимает у Хиден-эли слишком много внутренней энергии, восстанавливать которую девочка пока не научилась. Но другого способа общаться с ней пока не было.

И – он почувствовал гордость – она действительно была необыкновенна. Кто иной способен овладеть мысленной речью в этом возрасте? Разумеется, Хиден-эли не изучала языка мыслеобразов, и понимать её было очень сложно, но техника потрясала. Передача у этой девчушки была настроена чудовищно умело, впору ставить в пример.

Впрочем, не время восхищаться.

– (Хиден-эли), – мужчина послал очередной импульс-прикосновение. Но продолжить не успел, девочка его опередила.

– (Вы пришли, чтоб сказать мне только это?) – бодро, как ни в чём не бывало.

Девчушка вскочила с травы, отряхнув платьице, наморщила носик. Испуганно глянула в сторону школы.

– (Мне к брату надо, простите!) – извинилась малышка уже на бегу.

Мужчина остался стоять, не сводя взгляда с резво удаляющейся девочки. Он понимал, в чём дело. Девочка почувствовала, что потратила слишком много энергии – и восполнила потраченные на разговор запасы, пользуясь тем самым заклятием, которое он наложил на неё вскоре после рождения. Она отлично сжилась с этим заклятием...

Хорошо, если этим побегом малютка не надеется от него избавиться. Избавиться от него ей никак не удастся: на Хиден у него большие, очень большие планы. Наконец-то она повзрослела достаточно, чтобы некоторые из них начали становиться реальностью.

Подожди, девочка. Уже скоро то, что тебе предстоит узнать, перевернёт твой маленький мирок. Перевернёт и снова поставит на ноги, но уже по ту сторону реальности. И наконец всё пойдёт так, как идти должно.

***

– Айвар, привет! – мальчик отпустил мамину руку и помчался к сидящему на подоконнике другу. – Как лето провёл?

– Привет, Тайо! Я в лагере был, в Вяана-Йыэсуу, – похвастался рыжий, – три смены подряд! Змею видел, настоящую! И лису!

– Ух ты! – искренне восхитился Тайо. – Везёт же тебе! А мы…

Каск Анне, Кехва Тыну. А вот и они – Кеваде Хиден и Тайо. Пятый «А» класс. Неля поискала глазами сына – тот по-прежнему стоял возле окна, разговаривал с рыжеволосым мальчиком. Подумать только, уже пятиклассник! Как быстро летит время. Кажется, ещё только вчера им с Хиден было по шесть лет и они первый раз пошли в школу, и вот уже пятый класс…

Значит, пятый «А». Неля вернулась к доске объявлений. Второго сентября все ученики собираются в полдень в актовом зале на линейку, а тридцать минут спустя начнутся уроки. Подумать только, Хиден и Тайо уже пятиклассники!

Поначалу она сомневалась, правильно ли они с Индреком поступили, отдав детей в школу так рано. Может, стоило подождать год? Многие дети начинают учиться с семи лет – больше половины того первого класса оказалось семилетками. Но потом близнецы втянулись: Хиден подружилась с трудом и арифметикой, а Тайо, поверив уговорам сестры о том, что книжки – это интересно, подтянул оценки по чтению и родному языку.

Четвёртый класс сын с дочкой закончили практически на одни пятёрки, приходя на выручку друг другу: Хиден писала за брата сочинения, а он объяснял ей математику.

Просто идеальные детки – никогда не ссорятся, всё делают вместе, во всём друг другу помогают. Неле даже иногда начинало казаться, что они могут читать мысли друг друга – так слаженно действуют, так вовремя оказываются рядом…

Неожиданный шум заставил её обернуться. Стук, невнятный шорох – как будто кто-то упал…

– Тайо! – темноволосый мальчик неподвижно лежал на полу. Неля бросилась к сыну. – Кто-нибудь, позовите врача!

– Тайо! – хлопнула входная дверь, в помещение вбежала беловолосая девочка. – Мама, что с ним?

Школьная медсестра отошла к шкафчику в дальнем углу кабинета: поставить на место бутылочку с нашатырём. Неодобрительно покосилась на кушетку, на медленно приходящего в себя парнишку. Его сестра вот уже пять минут как держала мальчика за руку и тихонько плакала. Мать тоже выглядела очень напуганной. И поделом.

Медсестра вернулась к столу, села и принялась читать медицинскую карту. Странно, но оказалось, что за все четыре года учёбы этот Тайо Кеваде ни разу не обращался во врачебный кабинет с жалобами на здоровье.

– Обморок, – сухо и безразлично сообщила сестра вердикт, – банальный обморок в результате переутомления. Лучше смотреть надо за детьми, дорогуша. Спать вовремя укладывать, кормить хорошо, гулять с ними у моря побольше, витаминов давать. Мальчик и не будет терять сознание.

– Не понимаю, – всхлипнула Неля, – они у меня всегда режим соблюдают и едят хорошо… Болеют очень редко.

– Не знаю, не знаю, – женщина в белом халате презрительно скривила губы: что за матери нынче пошли, совсем за детьми не следят! – Вы бы сводили его в поликлинику да проверились, может, у него малокровие, лёгкая утомляемость – первый признак. Про девочку я уж молчу, у неё-то явно какая патология – до чего бледная, – медсестра снова заглянула в медицинскую карточку, на этот раз Кеваде Хиден, – и вес у неё ниже нормы почти на четверть.

– Мы её в Москву возили, к профессору. Он подтвердил, что девочка здорова. У неё просто конституция такая.

Мать-ехидна, ребёнка проворонила. Вступаться ещё будет.

– Дело ваше, – медсестра устало пожала плечами, – но я бы прямо сейчас хватала мальчика да бежала в поликлинику, будь я на вашем месте. Хотите, позвоню? Вас без номерка прямо сегодня примут.

***

– Мама, а можно мне не ходить в больницу? – каким-то внутренним чутьём поняв, что с братом-близнецом всё в порядке, Хиден совершенно успокоилась. – Тайо уже большой, он без меня справится.

– Да, мам, пусть Хиден нас дома ждёт, – с вялым упрямством попросил мальчик. – Чего ей зря невни… нери… невничать, – так и не справился с трудным русским словом. – Мы с тобой сами с доктором поговорим, он тебя успокоит.

– Я даже не знаю, – женщина немного растерялась. Конечно, зачем лишний раз тащить Хиденку в поликлинику, у бедной малышки, похоже, уже выработалась аллергия на медицинские заведения. Но ведь и не оставишь родную дочь вот так, посреди улицы – до дома ведь на автобусе ехать да ещё дорогу переходить с четырёхполосным движением, и трамвайные рельсы. Конечно, последние полгода они с Тайо добирались домой сами, но всегда вместе, под присмотром друг друга. А вот так отпустить девочку одну…

– Я провожу, – высокий мужчина со стальными глазами показался смутно знакомым. И вдруг словно вложили в память – это же Георг, дальний родственник и лучший друг Индрека, шафером на свадьбе был. Как она могла забыть!

– Спасибо! – Неля улыбнулась и затараторила, быстро вводя друга-родственника в курс дела. – Ты как нельзя вовремя подоспел. Тайо упал в обморок, вроде от переутомления, медсестра послала нас в поликлинику, доктор через двадцать минут нас примет. Никак не успеваю Хиден домой завести, а больниц она не любит – с нами идти отказывается.

39 год Рейки, 4756 всеобщий год

1992 год от Рождества Христова

Июнь – начало августа

Это было первое лето, которое они проводили не вместе. Самое длинное, самое тоскливое – оно всё тянулось и тянулось, никак не желая заканчиваться. А ведь казалось бы, у деда на хуторе было всё, что нужно мальчику для счастья: настоящий щенок овчарки, велосипед, речка, домик на дереве, воздушный змей, море малины и клубники, спутниковый канал мультфильмов и сам дедушка, с которым можно пойти на рыбалку и покататься на тракторе. Но без Хиден всё это счастье казалось каким-то незаслуженным, неправильным. Тайо скучал, грустил без сестры, особенно первый месяц. Как она там в своей летней школе для девочек? Почему не звонит? Почему до неё не получается дотянуться мысленно?

А в конце июня Тайо начал видеть чудные сны. Мальчику снился то ли замок, то ли дворец, зелёный парк с душистыми цветами и странные люди – все сплошь остроухие и большеглазые, как Хиден. Они говорили на непривычном слуху чирикающем языке. Чаще всего в этих снах появлялись дядя Георг и какой-то улыбчивый темноволосый парнишка в тёмно-зелёном пиджаке. Они словно опекали Тайо, не давали ему потеряться в странном мире ночных грёз. В этих снах Тайо был подмастерьем колдуна: учился повелевать огненными шарами, зажигать огни-светляки, делать камни-талисманы, разговаривал с птицами и читал волшебные книги.

Сновидения приходили к мальчику нечасто – только если он очень-очень сильно, до головной боли, до потери сознания старался дотянуться до Хиден. Она словно бы отвечала на зов, успокаивала брата необычными снами, как сказку на ночь рассказывала – так, по крайней мере, считал сам Тайо.

Это было первое лето, которое они проводили отдельно друг от друга. Самое короткое и самое насыщенное – дни мелькали яркими вспышками, как-то совсем незаметно приближая каникулы к завершению. Это лето несло мириады новых впечатлений, которыми очень хотелось поделиться с Тайо – но его не было рядом. Так хотелось рассказать брату о Верхнем мире, похвастаться, что здесь Хиден не дразнят остроухой и бледной – здесь все такие же, как она, под страшным секретом сообщить, что огненные искры получаются теперь в три раза больше, чем те, которыми Хиден баловалась дома, и птиц даже не надо звать, потому что играть с девочкой они прилетают сами.

Жаль, что Тайо не должен всего этого узнать. Таково было условие, на котором дядя Георг взял её в сказку Верхнего мира: хранить тайну, ничего никому не рассказывать. В самую первую очередь в неведении обязаны остаться брат и родители, для них, как сказал дядя, Хиден проводит каникулы в летней школе в финском городе Эспоо.

***

– (Идём), – высокий остроухий мужчина по-отечески ласково подтолкнул девочку к порталу. – (Пора).

Как же трудно решиться на этот шаг – оставить брата-близнеца, с которым никогда раньше надолго не расставалась, и на всё лето отправиться в неизвестность, что ждала за дверным проёмом, полным лилового перламутра. Но отказаться от этого шанса Хиден не могла: мир, который она впервые увидела в день своего одиннадцатилетия, звал, манил её, словно свет фонаря – мотылька.

Глубокий вдох, решение принято – детская ладошка уцепилась за руку мужчины, соглашаясь на путешествие в иную действительность, и дверь комнаты самой обычной квартиры-малометражки открылась для беловолосой девчушки и её спутника в светлую залу аристократического особняка.

Льядда Орриэ-лаэ неспешно вышел на террасу вслед за девочкой, любуясь неприкрытым весельем и интересом, с которыми малышка исследует окружающий мир. Хиден уже успела дважды обежать обнимающий три четверти фасада широкий балкон, заглянуть во все выходящие на него окна и двери и теперь пыталась забраться на перила, чтобы удобнее было смотреть на раскинувшийся внизу парк.

Верхний мир оказался совсем родным, словно Хиден вернулась домой после очень долгого отсутствия. Необъяснимая радость распирала девочку изнутри, вырывалась смехом, блёстками чистой энергии слетала с кончиков пальцев. Словно тяжёлый груз упал с плеч и выросли крылья – стоит только подпрыгнуть, и бабочкой вспорхнёшь в яркую синеву.

А что если? Что получится если?.. Хиден сложила ладоши домиком и резко их развела. Вместо обычной слабой искорки из рук вывалился настоящий огненный шар, медленно полетел вниз, несколько раз подпрыгнул по дорожке, словно мячик, и потух. Девочка рассмеялась и вознамерилась повторить фокус, но в голове зазвучал строгий голос дяди Георга.

– (Хиден-эли, нельзя!) – даже мысленная речь, так тяжело звучавшая дома, здесь не отбирала много сил, не приносила с собой головной боли и утомлённости – так, слегка неприятные ощущения, вполне себе терпимые после нижнемирских.

– Почему? – Хиден удивилась вслух.

– (Страшно. Опасно. Могут увидеть. Запомни. Магия запретна, будет плохо. Показывать запретно. Девочкам запретно).

– Почему?

Что значит «запретно»? Пусть дядя Георг объяснит понятнее. Девочкам нельзя использовать магию? Нельзя, чтобы кто-то это увидел? Почему?

Хиден знала, что дядя слышит её мысли. Пусть не так, как Тайо – но ведь наверняка видит и любопытство, и упрямство. Должен понимать: надо разложить всё по полочкам, иначе девчушка продолжит создавать огненные шарики.

– (Хорошо), – Орриэ-лаэ улыбнулся, но взгляд его блеснул холодом стали. – (Узнаешь. Позже. Магия нельзя. Без разрешения – запрет).

– (Нет!) – хмурые бровки, упрямо вздёрнутый носик. Хиден топнула ножкой. – (Когда захочу, тогда и буду!)

– (Отправлю обратно. Сюда не вернёшься).

– (Нечестно!) – губы девочки обиженно задрожали.

– (Очень честно), – мужчина потрепал девочку по голове. – (Или ты слушаешься, или Нижний мир).

***

– Какая хорошенькая! Кто она? Его дочь?

– Нет, племянница. Хозяин привёз её с Воздуха. Так я слышала.

– Чудная она. Бродит везде, глядит на самые простые вещи так, словно никогда не видела. Дикари эти Воздушные!

– Ты чего говоришь-то! Сейчас хозяин услышит…

– Я вчера её встретил на кухне, спросил, может, она хочет чего. А она молчит, только глазами хлопает. Напугалась.

– Да не, она всё время молчит. Этина с ней вон сколько раз говорить пыталась. А она не отвечает.

– Может, она немая?

– Нет, с хозяином она разговаривает, я слышала. На каком-то странном языке…

Начало августа

Беловолосая девочка отложила флейту и обернулась на чуть слышный скрип двери. Неужели ещё один посетитель пожаловал в зверинец, главным экспонатом которого Хиден себя ощущала? Нигде не найдёшь покоя!

Похоже, все обитатели особняка сочли долгом хоть одним глазком, но взглянуть на ребёнка, привезённого Орриэ-лаэ из очередного путешествия – к ней относились, как к необычному зверьку, диковинной птичке. Не то чтобы подобное внимание девочку раздражало…

Сначала она отвечала всем этим людям не меньшим любопытством: пристально наблюдала за ними, пытаясь понять, кто есть кто и чем занимается, дивилась тому, как легко они воспринимают настоящие чудеса частью быта. А теперь, почти месяц спустя, непрестанное внимание слуг успело порядком поднадоесть. Особенно на нервы действовал лакей, с преданностью собаки следующий за Хиден повсюду, услужливо открывающий двери и отодвигающий для девочки стул за столом – как будто она сама не может этого сделать. Ещё приелось всё время ловить на себе взгляды служанок, постоянно норовящих начать уборку именно в том помещении, куда пришла Хиден. Девочка даже провела эксперимент: если прийти в какую-либо комнату и подождать, пока горничные начнут уборку, а потом перейти в соседнюю, то они справятся с вытиранием пыли за пятнадцать минут, но если остаться, то процесс наведения чистоты растянется часа на полтора.

Самое обидное, что Хиден не может даже попросить этих людей оставить её в покое: недостаточно знает язык, научилась говорить лишь с равными. А со слугами нельзя говорить, как с равными – почти такой же проступок, как мысленная речь, так сказал дядя Георг. Или нет, господин Орриэ-лаэ? И как его называть?

Опытным путём Хиден удалось выяснить, что спрятаться от ненавязчивого, но постоянного внимания можно либо в своей комнате, либо в ещё нескольких помещениях особняка – по сути своей маленького замка. Одним из таких убежищ оказалась зала с порталом, та самая, через которую Хиден попала в Верхний мир.

В ней девочка и обосновалась, когда надоело сидеть в своей комнате.

Тем не менее укрытие оказалось не совсем надёжным, и насладиться одиночеством в полной мере Хиден не удалось. Видимо, привлечённый звуками флейты, в залу проскользнул элхе – высокий, пухлощёкий мальчишка в тёмно-зелёной форме. Вошёл и сразу начал тараторить, размахивая руками, указывая на дверь. Из всей его длинной, пламенной, богатой жестикуляцией речи девочка поняла только одно слово – «нельзя».

Похоже, это и есть та речь – на которой не говорят с равными.

Дани закончил говорить и, вопросительно хмуря брови, замер в ожидании ответа. Беловолосая нахалка целую минуту разглядывала вошедшего, а потом со скучающим видом отвернулась. Похоже, она не собиралась не то что оправдываться, но и вообще говорить. Возмутительно! Да кто она такая, чтоб вести себя подобным образом?

– Ты кто такая? – элхе озвучил своё негодование.

– Ты кто? – тут же отозвалась беловолосая, точно повторяя интонацию.

– Я первый спросил!

– Первый спросил! – она отбивала слова, словно мячик.

– Не дразнись!

– Не дразнись! – девочка вновь повернулась к Дани, улыбнулась, словно нашла новое развлечение.

Она это специально! Или совсем глупая? Ведёт себя словно пятилетний ребёнок! Неужели ей не сказали, что в эту комнату нельзя? Она вообще чья? Вот дядя разозлится, когда найдёт её в своих покоях. Надо бы увести отсюда эту дурочку, пока не поздно.

– Здесь нельзя играть, – элхе ещё раз попытался втолковать это девочке. – Дядя не любит, когда шумят. А в его покои вообще не разрешается никому заходить, только госпоже Мару. Пойдём играть в другом месте.

А беловолосая, как будто не слушала, вновь потянулась за флейтой. Глупая! И что он с ней возится? Вот придёт дядя, тогда эта дурочка узнает…

Ситуация становилась всё забавней. Пухлощёкий начинал злиться – до сих пор не взял в толк, что Хиден его не понимает, – уже покраснел до самых кончиков ушей, засопел паровозом. Интересно, что же дальше? Сорвётся на крик? Начнёт топать ногами? Уйдёт?

Мальчишка снова застрекотал словами. Громко. Девочке даже пришлось закрыть руками уши, чтобы его голос не так действовал на нервы.

И не надоело ему? Ведь Хиден же явно даёт понять, что не слушает.

– Может, хватит уже. Разве не видно, что я не понимаю, – она просто по привычке продублировала фразу родного языка мысленно.

Мальчик мысль услышал, замолчал удивлённо, потом спросил, отступая к дверям:

– (Ты говоришь мысленно?!)

И снова этот взгляд – словно Хиден диковинный зверёк, кусачий и ядовитый. Как же надоело! Девочка поморщилась.

А элхе всё мялся у дверей. Казалось, что он хочет уйти, но любопытство не позволяет ему этого сделать. Наконец он решился, нахохлился, словно воробей, сделал пару шагов обратно от дверей в сторону Хиден и серьёзно так спросил:

– (Ты ведьма?)

Даниэль – конечно, по-настоящему его имя звучало не совсем так, но достаточно похоже, чтобы отзываться на предложенный Хиден вариант, – оказался жутким болтуном и непоседой. Они быстро перешли с мысленной речи, вызывавшей у него приступы сильной головной боли, на язык, которому обучал Хиден дядя Георг, благо по положению оказались равны – но даже малый словарный запас собеседницы не заставил мальчишку молчать.

Уже через пару десятков минут девочка знала всю родословную Даниэля – «Даниллен, меня зовут Даниллен! Но если хочешь, можно Дани. Не надо звать меня этим… как его? Поняла?» – также знала, что он вырос в небольшом городке на западе Лиссы – чем бы эта Лисса ни была. Он выходил дальним родственником семейства Орриэ-лаэ: внучатым племянником троюродного брата или чем-то подобным. Удивительно, как в Верхнем мире цепляются даже за самые призрачные родственные связи!

По возрасту Дани оказался старше девочки на три года. В мае он начал учёбу в королевской школе травников – пойти в школу в четырнадцать, не поздновато ли? – и по её окончании собирается стать учеником и помощником алора, занимающего важный пост при дворе Её Величества Хиэлие.

– Что ещё за алор? – спросила Хиден и тут же вспомнила, что не собиралась потакать мальчику проявлением интереса.

– Ну ты даёшь! Откуда же дядя тебя привёз, если ты не знаешь, что он алор?

Вот как теперь выкрутишься? На прямо поставленный вопрос нельзя не ответить. А разговоры о Нижнем мире под запретом. Врать Хиден не умеет и не желает. Что же ему сказать? Девочка потупилась, наморщила нос и тяжело вздохнула.

Беловолосая как-то поникла, отвернулась – наверное, накопилась усталость от недавнего мысленного разговора. У самого Дани голова уже просто раскалывалась – всё от беззвучной речи, сегодня он точно перестарался. А эта девчонка только бы в обморок не упала от перенапряжения!

И как можно было даже предположить, что она ведьма?! Маленькая, толком ведь и не говорит пока, слабенькая девчонка. Дядя, скорее всего, увидел, что у неё есть магический дар, и по доброте душевной привёз в Хиэй – на жрицу учиться. Да какая из этой малявки преступница?! Нет, точно не ведьма. Ведьмы – они сильные и, говорят, страшные очень. А девочка вон какая миленькая да беззащитная…

Почему у неё лицо такое страдальческое? Неужели ей совсем плохо? Может, позвать кого?

– Таллинн, – вдруг выпалила беловолосая ни с того ни с сего.

– Чего?! Кого позвать?

– Я из Таллинна, – пояснила девочка. – Дядя меня оттуда забрал.

А! Так она на вопрос отвечает! А Дани уже и забыл, что спрашивал.

Талин. Какое-то смутно знакомое название. Талин – Таалин – Таадин… Точно! На страноведении говорили! Таадин – древняя столица Воздуха! Так вот о ком слуги шептались. О ней! Ну ни фига себе! Воздушная! Это даже ещё интереснее, чем ведьма! И в школе можно будет похвастаться, что дядя живую воздушную в дом взял!

***

– Хи-тиэ! Хи-тиэ, ты где? – размеренное течение урока было нарушено громким мальчишеским голосом и хлопаньем дверей. – Я такую штуку принёс! Готов поспорить, у вас на Воздухе таких нет. Не прячься! Ну Хи-тиэ, выходи уже!

Хиден заёрзала на стуле, глянула на наставника сначала виновато, потом просительно:

– Лягушонок пришёл.

– Лягушонок? – Орриэ-лаэ иронично поднял бровь.

– Да, – девочка кивнула.

– Почему? – вопрос скорее из любопытства, чем из желания продолжить урок. Даниллен своими криками уже сорвал весь настрой.

– Зелёный, – Хиден начала загибать пальчики. – Форма зелёная. И щёки, – девочка надула щёчки.

– Круглые? Пухлые? – новые для подопечной слова наставник, как всегда, продублировал мысленно.

– Пуклые, да, – та обрадованно улыбнулась.

– Пух-лы-е, – ещё раз по слогам сказал Орриэ-лаэ. – Пухлые.

– Пух-лы-е, – Хиден послушно повторила, загнув второй пальчик. – Говорит много. Быстро. Непонятно. Всё время не на месте… Не сидит на месте, как в песенке.

А ведь действительно было дело. Пели песню про лягушонка, когда звуки ставили. «Непоседа-лягушонок побежал за солнцем». Даниллен – получивший не слишком-то аристократическое воспитание, с его манерой резко двигаться и при разговоре широко размахивать руками, со всей его почти деревенской жизнерадостностью, что мальчишке не всегда удавалось скрывать – похоже, пришёлся по нраву Хиден-эли. Что ж, это не так плохо.

Дверь шумно распахнулась, пропуская в кабинет Дани. Орриэ-лаэ осторожно поставил магическую ширму, скрывающую его от постороннего взгляда: было любопытно, как ведёт себя мальчик, думая, что хозяина поблизости нет.

– Вот, значит, где ты прячешься!

Алор с интересом посмотрел на девочку. Исчезновение учителя не сбило её с толку: она бросила на ширму быстрый взгляд и повернулась к ворвавшемуся.

– Смотри чего у меня есть, – мальчик протянул Хиден раскрытую ладонь, на которой лежала продолговатая пластинка прозрачного камня.

Девочке явно очень хотелось посмотреть, что особенного в этой стекляшке. Но урок пока не закончен. Ещё целых полчаса предстоит выводить в тетрадке слова элхеского языка, а потом рассказывать текст, который она вчера вечером читала. Только потом наставник её отпустит.

Хороша девочка. Молчит, терпит. Хорошо держится: ни жестом не даёт мальчишке понять о наблюдении.

Пожалуй, на этом можно завершить.

Орриэ-лаэ вышел из укрытия, не стараясь скрыть движения. Одарил Даниллена ледяным взором.

– Ой! Дядя! У вас занятие? Извините, я не хотел мешать. Я тогда потом… – мальчик поспешил исчезнуть за дверью, закрыв её не в пример тише, чем открывал.

– Ладно уж, закончим пораньше, – Орриэ-лаэ улыбнулся, наблюдая за борьбой любопытства и гордости на личике ученицы.

Хиден не попросит отпустить её с урока – умрёт от любопытства, но до конца занятия досидит. Упрямый характер. Королевский. Не любит ни о чём просить, не любит показывать слабость. В этом она похожа на мать.

– Позанимаемся чуть дольше завтра. Иди!

– Спасибо! – девочку не пришлось уговаривать дважды. Она мигом вскочила со стула и, радостно улыбнувшись, убежала вслед за Дани.

Хорошо, что дети поладили. И Хиден-эли не так скучает по так называемому брату, и Даниллен стал самостоятельней – почувствовал себя старшим. Начав общаться с девочкой, он даже освоил мысленную речь. Как раз когда алор было оставил всякие старания научить мальчика безмолвному общению.

Любая попытка послать Даниллену мысль заканчивалась тем, что он начинал хныкать и говорить, что у него раскалывается голова. Язык мысленного общения мальчик не жаловал: отлынивал от изучения служебных образов, не пытался понять грамматическую структуру. Орриэ-лаэ, решив, что психика ребёнка недостаточно сформирована для восприятия безмолвных посланий, оставил предмет для изучения в школе. Когда оно там по программе положено? На втором-третьем старших курсах, лет в семнадцать-двадцать? Что же, года три алор был готов подождать: главный талант мальчишки – лечебная магия, а безмолвная речь в этом деле вопрос не столь принципиальный.

Даниллен заговорил мысленно, когда появилась Хиден-эли, – словно плотину прорвало, просто не заткнуть, и головная боль, и незнание образов перестали быть помехой. Оказалось, что мальчику просто нужен был наглядный пример и ситуация, в которой иные способы общения окажутся невозможными.

Да, дети влияют друг на друга исключительно положительно. Знакомство со сверстником пошло на пользу и Хиден-эли. Девочка оживилась, больше не прячется от обитателей особняка. Да и её обучение элхескому пошло гораздо быстрее – можно оставить интенсивные методики, не терзать сознание ребёнка магическим влиянием: теперь она закрепляет пройденный за неделю материал и увеличивает словарный запас при помощи Даниллена. Орриэ-лаэ уже начал подумывать, а не забрать ли мальчишку на лето из школы, чтобы он мог проводить с девочкой не только выходные.

Хотя нет, тогда в доме станет слишком шумно.

– Ну! Показывай! Что там?! – Хиден нашла Дани в саду. Он сидел в тени, на скамейке возле маленького пруда, старательно делая вид, что читает книжку. – Ну?!

Вместо того чтобы показать стекляшку, мальчишка виновато спросил:

– Дядя очень рассердился?.. Ну, что я помешал.

Девочка фыркнула. Неужели обязательно так лебезить перед взрослыми? Даже если наставник рассердился, свет ведь на этом не кончится.

– Забудь про него. Показывай прозрачный камушек! – Хиден сложила руки на груди, недовольно сморщила нос.

– Здорово! У тебя все эмоции на лице написаны! – Дани забыл выглядеть виноватым, затараторил. – На Воздухе все так открыто чувства выражают? Здорово! У нас так не принято – настоящие эмоции в себе надо держать…

– Ты говоришь быстро. Не понимаю, – девочка дёрнула его за рукав формы, прерывая словесный поток. – Что ты хотел показать?

– Ах да, извини, – лягушонок достал из кармана пиджака прозрачную пластинку размером чуть меньше ладони, осторожно протянул. – Это мана.

Хиден повертела пластину в руках. Стекляшка и есть! Тяжёлая, прохладная хрусталина. Что в ней особенного? Линза, увеличительное стекло? Девочка посмотрела через пластинку на кленовый листик – да нет, не увеличивает вроде, – подставила её под луч света – тот преломился, запрыгал по земле солнечным зайчиком. Стекляшка! Фу!

– Мана, – повторил Дани, на всякий случай и мысленно тоже: – (Око).

– Знаю, – Хиден кивнула, показывая, что слово ей знакомо, и недоверчиво сощурилась. – (Это у тебя вместо очков?)

– Ты чего! – мальчик осторожно выхватил из рук беловолосой пластинку. – Мана – это для книжек. Картинки смотреть.

Значит, всё же линза. И стоило из-за увеличительного стекла такой шум поднимать? Глупый лягушонок!

– Смотри, – Дани тем временем открыл книгу – учебник – где-то на середине и аккуратно положил хрусталик на одну из иллюстраций.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом изображённый на рисунке цветок вдруг стал как настоящий – появился над пластинкой, расправил маленькие острые листики, раскрыл бутоны. Хиден даже показалось, что он источает тонкий пряный аромат.

– Ниера, цветок забвения. Произрастает на границе Валиссии и Сорэнарэ, цветёт в сезон дождей. Стебель и листья используются для приготовления обезболивающих настоек, из цветов валиссийцы делают хмельной напиток, – мальчик зачитал надпись под картинкой вслух.

– Красивый, – произнесла Хиден чуть слышно и попыталась коснуться нежно-лиловых лепестков. Цветок вновь спрятался в книгу, оставив лишь тонкое пощипывание магии на кончиках пальцев.

– Интересно, а почему цветок забвения?

– Не знаю, – девочка пожала плечами. – Слушай, а при помощи этой пластинки можно любые картинки так смотреть?

– Нет, – Дани убрал хрусталик в карман, закрыл учебник. – Только в книжках, на которые специальное заклинание наложено, для других не сработает.

– А что за заклинание?

– Какая-то ремесленная магия. Не знаю, – лягушонок пристально посмотрел на Хиден, усмехнулся. – Забудь. Не женское это дело – заклинаниями интересоваться.

***

– Огонь растапливает лёд, – из-за неплотно закрытой двери раздавался детский голос, неуверенный, но старательный, – огонь отбрасывает тени.

Орриэ-лаэ остановился, прислушиваясь. Улыбнулся: баллада была из любимых. Предсказание-пророчество, вплетённое в стихотворные строки – о защитнике Огненной девы, хранителе её, наставнике и верном помощнике. Баллада, написанная давно, столетия назад, оживала новыми красками, выводимая неумелой ещё в элхеском языке девочкой.

Пение – неплохая тренировка. Неплохая тем более в изучении языка анедве-ми, высота тона в котором определяла порой малейшие смысловые различия. Чем чаще Хиден будет петь, тем чище, тем красивее станет её обычная речь.

– Шагни в огонь! – мелодия сменила тональность, ударила силой. – Не выбирай дороги длинной, проторённой. Шагни в огонь! И сильным стань в огне, никем не покорённом.

Захваченный музыкой, алор тряхнул головой. Слишком хорошо известные ему слова терзали сердце.

Никто не знал, о ком именно повествует баллада. Никто не догадывался, какой из Огненных дев она посвящена. Это было пророчество без указания срока. Возможно, оно относилось к давно ушедшему. Возможно, говорило о будущем. Возможно, воспетый в балладе герой принадлежал миру сегодняшнему.

Орриэ-лаэ был знаком с различными версиями толкований баллады. С давних пор немало поэтов и сказителей пыталось вложить своё в простые строчки. Каноническое толкование гласило: когда-то появится человек, на роду которому написано воспитать новую королеву. Тот, кто разрушит глиняного колосса издряхлевшей политической системы. Кто возродит иную страну, милостивую ко всем своим обитателям.

К сожалению, слова пророчеств туманны и подходят к чересчур многим знамениям.

– Шагни в огонь! Забудь себя, отбрось печали и тревоги. Шагни в огонь! Ведь для тебя давно уж нет другой дороги, – урок пения продолжался.

Алор вздохнул, снова улыбнулся – на этот раз невесело. Медленно отошёл от двери, за которой упражнялась девочка, свернул на балкон – бездумно, не замечая окружающего. Жаркий воздух ударил в лицо, воскрешая в разуме слова песни.

Шагнуть в огонь. Оставить всё, с пустыми руками, с холодной головой и горячим сердцем броситься в пламя.

Баллада, как свойственно стихотворным произведениям, обыденнейшее преображала в великое.

Шаг в Огонь. Для Орриэ-лаэ этим шагом стала присяга. Клятва королеве, Огненной деве Рейки. Алор был молод, полон надежд и намерений послужить во славу королевства. Один взгляд Девы вознаграждал за любые лишения. Одна её улыбка освещала жизнь.

Но маг никогда не смог стать для неё кем-то большим, нежели советником. Верным, спору нет, драгоценным, важным советником, умным, не раз помогавшим другом. Завидный пост канцлера государственной безопасности, заслуженная награда за годы жизни, отданной на благо страны, казалось бы, красноречиво свидетельствовал, как сильно необходим был Орриэ-лаэ королевству.

Но не королеве.

А ведь знатность его семьи, чистота крови, наконец, магический дар! – вполне допускали претендовать на звание консорта. Но повелительница его души, его тела, сердца и разума, всего его существа – этого не захотела.

Что ж, значит, так распорядилась судьба.

Теперь у алора есть другой объект для изливания непригодившихся чувств. Ребёнок, которого он может воспитать по своему желанию. Человек, роднее которого уже, пожалуй, не будет никого, маленькая девочка, зерно, что он должен прорастить. И ответственность за юную жизнь затмевает другие хлопоты.

Хиден. Хиден-эли. В Верхнем, чужом ей мире, она находится уже больше двух месяцев. Радуется, бегает по дворцу, похожая на удивительную белокрылую бабочку; то пытается со всеми говорить на безмолвной речи, то норовит обратиться к слугам как к высшим по положению – маленький ребёнок, воспитанный в совсем иной культуре.

Алор опасался поначалу, что Хиден не сможет прижиться в Верхнем мире: кто знает, как подействовали на организм девочки тяжёлые условия Нижнего. Опасался, что ей не суждено будет использовать магию, талант к которой непременно должен был таиться в глубинах её существа – наследственность, даже подпорченная низкой кровью, не может не проявиться. Боялся, что разлука Хиден с названым братом сильно повлияет на стремление девочки постигать новое, что сам Верхний мир будет к ней неласков, покажется злым.

К счастью, тревоги были напрасны.

Огненный материк пришёлся девочке по нраву. После густого, убивающего магию воздуха Нижнего мира жизнь в Верхнем стала настоящими каникулами, отдыхом не только от школы, но и от невозможности дышать свободно. Хиден-эли, кажется, даже не очень тосковала по семье.

Орриэ-лаэ недовольно хмыкнул. Семья. Люди, что воспитывали девочку. С ними пришлось обойтись без лишних церемоний: новые разработки отдела душевных универсалий позволяли избавить заклинаемых от ненужных эмоций. Отныне воспоминания о дочери не будут задерживаться в их памяти, и беднягам не придётся беспокоиться из-за её долгих отлучек. Археология – любимая специальность, хобби, ставшее жизнью, займёт всё.

Летний жар нельзя было терпеть долго, и Орриэ-лаэ поспешил вернуться в прохладу. Стоило прикрыть балконную дверь, как голос девочки снова ударил в уши: упражнение продолжалось.

На сей раз мысли алора приняли иное направление. Хиден-эли, словно маленький ребёнок, весенняя пташка, легкомысленна и беззаботна. Она, впрочем, и не является ничем иным кроме как маленьким ребёнком – но в этом мире даже детям необходимо быстрее взрослеть. Магия, которую алор позволил воспитаннице изучать, накладывает обязанность не только на учителя, но и на ученицу. Оба должны понимать свою ответственность. И оба должны понимать, к чему может привести неосторожность.

Малышке Хиден нужно многое узнать. И это многое обязан дать он, алор – больше некому. Предоставить девочке сведения о том, каков истинный мир, который она так просто приняла.

Середина августа, Аррие

– Куда мы едем? – Хиден пыталась раздвинуть ткань и выглянуть то с одной, то с другой стороны транспортного средства. Паланкин. Да. Оно называется паланкин – почти такое же девочка видела на картинке в учебнике истории. Только там было нарисовано, что его несут рабы, а этот плыл в воздухе сам по себе. – А где невольники?

– Где кто? – переспросил Орриэ-лаэ. Беловолосая умела задавать странные, ставящие в тупик вопросы.

– Ну невольники. Рабы, слуги, которые должны нести эту штуку. Я на картинке видела… Они невидимые?

Мужчина рассмеялся. Ох уж эти узкие нижнемирские представления о способах передвижения!

– Их нет. Паланкин движет магия. Многие повозки и кареты тоже – видишь, в них никто не впряжён.

– А лошадки? – Хиден указала на всадника. – Лошадки тоже ненастоящие?

– Нет, лошади самые обычные.

– А почему мы не поехали верхом? – грустно, надув губки, заглядывая прямо в глаза.

Алор почувствовал попытку вторжения в разум, стремление навязать чувство вины – обидел ребёнка, не дав покататься на лошади, – автоматически закрылся, стряхивая наваждение. А девочка молодец! Он ведь ещё не учил её влиять на разум людей, так что она пытается играть чужими чувствами интуитивно. Вот что значит порода!

– А ты умеешь? – он ласково потрепал девочку по голове.

– Разумеется, – Хиден поспешила отстраниться, выскользнуть из-под руки наставника, гордо поясняя свой ответ: – Я с десяти лет каждые выходные на ипподроме занималась. Мама… мама Неля сказала, что это для здоровья полезно.

– Вот как. Тогда я подарю тебе лошадь, и мы будем ездить на прогулки по утрам.

Девочка милостиво кивнула, принимая обещание подарка, и вновь высунулась из паланкина разглядывать окрестности.

– Куда мы едем? – повторила вопрос, интересующий её с самого начала пути.

– В Аррие. Я же обещал показать тебе, почему опасно пользоваться магией у всех на виду.

Первый раз так далеко за пределами особняка! Даже не в Огненном городе! И хотя окружающий пейзаж довольно однообразен: фруктовые сады, редкие маленькие домики, поля, на которых пасутся овечки и коровки, с одной стороны дороги, и высокий, красивый лес – с другой – всё равно было интересно выглядывать из паланкина, чуть отводя занавеску рукой, словно какая-нибудь восточная принцесса.

Аррие оказалось деревней часах в трёх езды от Огненного города – аккуратненькой, с похожими на кукольные деревянными домиками. На удивление пустынной деревней или на удивление нелюбопытной: ни один её обитатель не вышел посмотреть, кто же приехал. Странно!

– Они на площади перед домом старосты, – ответил Орриэ-лаэ на незаданный вопрос. – Сама сейчас увидишь.

Уличная жара опустилась на девочку тяжёлым одеялом. После мягкого полумрака паланкина солнечный свет до боли резал глаза, не позволяя в деталях разглядеть, что же заставило крестьян столпиться перед домом старейшины. Всё происходящее казалось представлением театра теней. Разноцветные спины – публика, и появившийся на помосте чёрный силуэт – конферансье.

Неужели наставник привёз сюда Хиден, чтобы спектакль посмотреть? Зачем тогда встали так неудобно? Так, что солнце оказалось прямо за спинами лицедеев. Ничего толком не разглядишь!

Площадь вдруг загудела, захлебнулась шёпотом. Неразборчиво тихие, подхваченные толпой слова конферансье-старейшины побежали сквозь пространство гулкими волнами – от центра к краям, словно круги на воде.

Начинается!

Человек на сцене, уступая место выросшим у него за спиной актёрам, отошёл на край помоста. Толпа затихла – страшной искусственной тишиной, словно кто-то отключил звук, – замерла, затаив дыхание.

Актёров было четверо: две передвигающиеся странными рывками, сгорбленные тени и пара высоких грациозных силуэтов – две женщины и два мужчины. Они вышли на середину помоста, остановились. Фигуры, представляющие слабый пол, ещё больше сгорбились, осели, словно из них выпустили воздух, олицетворяющие сильный пол актёры – наоборот, вытянулись в струнки, наливаясь магией.

Хиден прищурилась, пытаясь разглядеть подробности. Захотела было протиснуться поближе к сцене, но наставник не пустил, придержал за плечо, покачал головой: не лезь туда, задавят.

Действо тем временем продолжалось. Один из мужчин – тот, что повыше, – заговорил. Голос его – холодный, безэмоциональный – разнёсся над площадью, заставив толпу отхлынуть от сцены:

– Аленэ Таппи обвиняется в преднамеренном убийстве человека с помощью магии.

– Вина доказана, – в голосе второго явно слышалась брезгливость.

– Также Аленэ и Таире Таппи вменяется в вину неповиновение властям, отказ сотрудничать и нападение на мага…

– Я защищала дочь! – выкрикнула одна из согбенных теней, выплюнула слова. – Я лишь защищала от вас дочь! Не нападала!

– Вина доказана, – пасс рукой, и женщина закашлялась, начала ловить губами воздух.

– Старейшина Аррие, достопочтенный Матин Дикке, ставит этим жительницам деревни в вину порчу чужого имущества, наложение проклятий, приманивание чужих животных.

Толпа зажужжала, как пчелиный рой. «Таира всегда с моим котом игралась». «А у меня сын заболел после того, как сходил с ними в поле». «У моей жены зубы уже вторую неделю болят. Теперь понятно, кто виноват. Аленэ нам всегда завидовала!»

А ведь это не спектакль! Хиден испугалась. Суд! Публичный процесс над двумя женщинами. Вернее даже не так, картинка сделалась до ужаса чёткой: судят взрослую женщину и девочку, что едва ли старше самой Хиден, – мать и дочь. Судят за магию.

Сероволосый элхе – теперь, когда солнце спряталось за облаком, Хиден смогла рассмотреть «лицедеев», – тем временем продолжал с неизменным безразличием в голосе чеканить обвинения. А его напарник всё твердил, как заведённый: «вина доказана, вина доказана». Мать с дочерью даже не пытались оправдываться.

Девочка, Таира, низко опустив голову, спрятавшись за каскадом золотистых волос, надрывно всхлипывала, жалась к матери. Женщина, наоборот, старалась от дочери отстраниться, пустым взглядом всматривалась в толпу крестьян, словно ища поддержки, сострадания и не находя их.

Хиден вдруг показалось, что она стоит рядом с этой женщиной, заглядывает прямо ей в душу – усталую, наполненную безумием отчаяния, страшную, – тонет в пустоте, захлёбываясь безнадёжностью.

Аленэ не оставили ничего. Отобрали всё, что ей дорого, что давало смысл жизни. Сначала ушёл муж: сказал, что не может жить с ведьмой, – бросил жену и дочь, ушёл в соседнюю деревню к другой семье. Но ведь Аленэ не виновата, не виновата, что в ней живёт магия! Таира плакала ночи напролёт, звала папу. А он, подлец, говорил только, что яблочко от яблоньки недалеко падает, – девочка такая же ведьма, как мать, и он не желает иметь с ними ничего общего.

Да, Аленэ грешна в том, что посылала вслед Ранеки проклятия! А кто бы сдержался, если его предал самый близкий человек? Но она не думала, что её злость может его убить, не желала смерти этому подлецу. И Таира не виновата! Нельзя винить девочку за то, что ей тоже передался этот треклятый дар. Девочка ведь не пользовалась магией!

Когда Ранеки умер, та, другая позвала магов и обвинила в его смерти Аленэ. Соседи, которые ещё вчера разделяли Огонь с женщинами Таппи, тут же от них отвернулись. Жители деревни припомнили все случаи, когда у них кто-то болел или что-то ломалось, и обвинили в этом Аленэ, запретили детям даже подходить к Таире. Так за один день исчезли добрососедские отношения, оставив лишь испуганное шушуканье за спиной да охранные знаки, отгоняющие ведьм. А вечером прибыли маги, схватили Таиру, сначала услышав её дар. Женщина не могла не попытаться освободить дочь, тогда они сковали и магию Аленэ.

Надежды не осталось. Вокруг только пустота. Внутри только пустота. И жить больше незачем.

Хиден отшатнулась, спряталась за спиной наставника, словно бы он мог защитить её от холода и безнадёжности мыслей несчастной женщины, и продолжила наблюдать. Маги закончили свою изобличительную речь. Вновь зашелестела толпа, и солнце вылезло из-за облака, ударило жаром, больно резануло светом по глазам – происходящее опять показалось лишь спектаклем теней, злой сказкой для взрослых.

Старшую из женщин куда-то увели, и на помосте остались только сгорбленная детская тень и один из магов, поплотнее. Он вскинул руку, тихо прошептал несколько слов, и крестьяне вновь отхлынули от сцены, полностью загородив обзор.

Беззвучный то ли крик, то ли всхлип отдался головной болью. Незнакомый голос причитал, плакал, скулил, просачиваясь в мысли всех, кто мог его услышать. Хиден присела, закрыв уши руками. Она не хотела, не хотела чувствовать этот незнакомый детский голос, не хотела знать боль этой девочки – Таиры. Но разве можно укрыться от мысленной речи, просто заткнув уши?

Голос всхлипнул ещё раз – громко, надрывно, словно прощаясь, – и затих. Совсем. По спине Хиден побежал холодок. В глазах потемнело. Мир закружился и исчез.

Огонь негасимый! Орриэ-лаэ не ожидал, что Хиден-эли окажется такой впечатлительной и упадёт в обморок. Или сказалась августовская жара? Воспитанная в холоде Нижнего мира девочка с трудом переносила летнее солнце Хиэй. А алор даже не подумал захватить зонт, словно забыл, что имеет дело с хрупкой маленькой девочкой.

Хотя, возможно, так даже лучше. Воспитательный эффект будет сильнее. Алор аккуратно уложил беловолосую на подушки и направил паланкин прочь из деревни, обратно в Огненную столицу.

– Я хочу домой, – первое, что сказала девочка, очнувшись.

– Уже едем.

Хиден-эли села, закрыла лицо ладошками, ушла в себя.

Больно, когда радужные витражи разбиваются, да? Страшно понимать, что добрых сказок не бывает? Добро пожаловать в реальный мир, девочка, мир, полный несправедливости. Все когда-то через это проходят – Орриэ-лаэ невесело усмехнулся, – и чем раньше, тем легче сложить из осколков новую иллюзию.

– Что с ними будет? – тихо, очень тихо, осторожно, всё ещё тая в сердце надежду, спросила воспитанница.

– С ведьмами? – мужчина переспросил, хотя прекрасно понял, чьей судьбой интересуется Хиден-эли.

– Да, – девочка кивнула. – С Аленэ и Таирой?

– Старшую обвиняют в убийстве, её отвезут в Хиэй и казнят, – Орриэ-лаэ не прилагал усилий, чтобы заставить голос звучать равнодушно. Всё едино, в чём виноваты конкретно эти женщины и что с ними станется. Происходящее – лишь урок для одной маленькой беловолосой элхе, необходимая часть образования. – А младшую отпустили. Поставили клеймо и отпустили. Ей всего тринадцать, и она не попадалась раньше.

– Клеймо?

– Клеймо ведьмы, попавшейся на мелком преступлении. С таким клеймом девочка не проживёт долго. Её будут гнать отовсюду: кто захочет жить рядом с преступницей? А попробует защититься, каким-либо образом ответить, так вызовут мага… или убьют сами.

– Но она ведь ничего не сделала! Никому не причинила вреда! – Хиден-эли возмущённо взглянула на наставника.

– Откуда ты знаешь? – Орриэ-лаэ чуть приподнял бровь. – Она дочь своей матери-ведьмы. И у неё есть дар. Этого вполне достаточно.

– Это нечестно! Так нельзя!

– Почему? Обычно клеймо получают те, кто действительно совершил правонарушение.

– Но…

– Конечно, стоило бы не клеймить ведьм, а направлять на исправительные работы, сковывать их магию. По сути дела, государство само толкает женщин, обладающих даром, на преступление. Само существование подобных женщин является преступлением, что есть неправильно. Нужны реформы, но об этом как-нибудь в другой раз, – алор спохватился. Какой смысл обсуждать государственную политику с маленькой девочкой?

– Значит, я тоже ведьма? – Хиден-эли умеет делать выводы. – И мне поставят клеймо за то, что я делаю огненные шарики?

– Нет, не поставят, – Орриэ-лаэ потрепал девочку по голове. – У тебя есть документ, подтверждающий, что ты не пользуешься магией.

– Откуда? – Хиден-эли подозрительно сощурилась.

– Я зарегистрировал тебя как обладающую даром. Под свою личную ответственность.

– Я вас не подведу, – пообещала воспитанница. – Я не буду пользоваться магией. Совсем-совсем не буду.

– Ты не сможешь, девочка моя. Если бы всё было так просто… Магия – это часть тебя, и ты не сможешь от неё отказаться. Ты ведь не захочешь добровольно лишиться рук или ног, стать инвалидом? – Хиден-эли отрицательно мотнула головой. – Отвернуться от магии значит убить часть самой себя. Никто не способен на такую жертву.

Алор внимательно следил за сменой эмоций на лице маленькой элхе. Непонимание – обида – недовольство – озадаченность. Слишком явно, невежливо. Ещё не совсем умеет скрывать свои чувства. Надо будет не забыть этим заняться.

– А как тогда? Что делать?

– Магический дар активно проявляется у процентов восьми девочек. Некоторые из них становятся жрицами – помогают Хиэнне и Хиэлие удерживать Огонь, предсказывают будущее, заглядывают в прошлое. Другие становятся монахинями – живут в монастырях, тратя свой дар в смиренных молитвах Огню, учась забывать о магии…

– Я не хочу быть монахиней! – Хиден-эли надула губки. – Не хочу жить в монастыре и забывать волшебство!

Орриэ-лаэ рассмеялся:

– Ты непоследовательна, дорогая моя. Десять минут назад ты грозилась никогда не пользоваться магией, а теперь не хочешь её забывать.

– Молиться – скучно, – девочка неприязненно дёрнула плечами. – Мы с Тайо однажды целый день провели в монастыре, когда папа с мамой под Пихква раскопки вели. Там были монашки. Они только молитвы читали. Даже когда кушали. И когда работали тоже. Рассказывали нам про бога. Брр-р! А настоятельница у них в панталонах ходит – мама специально для неё в Таллинне покупала.

– Тебя никто не заставляет становиться монахиней. Так вот, некоторые девочки впоследствии становятся жрицами, некоторые – монахинями, и лишь небольшая часть обладающих даром обращает его во зло. Ведьмы – бунтовщицы, ренегатки, которые не пожелали подчиниться правилам, пошли против Огня и закона. Именно они, озлобленные, причиняющие вред, лишающие обычных людей благополучия и жизней, бросают тень на женщин и девушек, обладающих даром. Именно из-за них пострадала сегодня эта деревенская девчушка, и именно из-за них тебе придётся прятать свой дар.

– Так значит, мне придётся стать жрицей? – Хиден-эли нахмурилась. – Я не умею предсказывать будущее… И огонь в руках держать не могу…

Орриэ-лаэ улыбнулся словам девочки. Порой она совершенно серьёзно говорит такие глупости!

– Наставник, – после нескольких минут молчания спросила та, – а Огненная дева?

– Хиэлие, милая моя, вне всяких категорий. Она удерживает Огонь. Если не будет Хиэлие, не будет Огненного континента: его поглотит неуправляемое пламя. Хиэлие – спасительница, хранительница жизни, защитница народа. Мы же с тобой уже проходили роль Хиэлие в истории Огненного континента.

– Эта волшебница… которая Хиэлие помогает. Она же не монашка и не жрица, а магией пользуется, – элхе нахмурила бровки, пытаясь сообразить, в чём же подвох. – Почему тогда её не клеймят? Она же ведьма, получается, да?

– Госпожа Цую? – алор потёр подбородок. Как там в официальной версии было? – Лет десять-пятнадцать назад Огненной деве понадобился личный помощник или помощница, маг во всех отношениях непредвзятый и незаинтересованный, беззаветно преданный своей повелительнице, готовый исполнить любой её приказ, – мужчина метнул короткий взгляд на слушательницу. Вряд ли Хиден-эли понимает хотя бы половину его слов.

Тем не менее девочка слушала внимательно. Орриэ-лаэ продолжил:

– И придворные маги начали поиск. Все расклады и предсказания указали, что это будет существо не нашего мира. Тогда начали искать в других мирах и нашли госпожу Цую. Она не дитя Верхнего или Нижнего миров, не принадлежит ни к расе элхе, ни к нинъе. У неё нет прошлого, нет семьи, нет никаких собственных интересов. С учётом недюжинного магического дара – идеальная кандидатура.

– Здорово! – в глазах девочки заплясали огоньки, которые Орриэ-лаэ уже научился квалифицировать как упрямую целеустремлённость. – Я тоже хочу стать помощницей Хиэлие.

– Исключено. Девочек не берут в маги.

– Но Цую же взяли! – Хиден-эли насупилась. – И меня возьмут!

Опасная надежда. Неудобная. Льядда Орриэ-лаэ задумался о доводах, которые заставят воспитанницу от неё отказаться. Это должны быть очень, очень серьёзные доводы, которые вынудят забыть о подобных мечтах раз и навсегда.

– Ты готова выполнять любые указания Огненной девы? Мгновенно и беспрекословно?

– Да, – ответ девчушки прозвучал уверенно, но во взгляде скользнула настороженность, словно она ожидала какой-то каверзы.

– Королевские маги умрут за свою повелительницу, стоит ей только рукой махнуть, – алор заглянул девочке прямо в глаза. – А ты сможешь броситься в огонь, если она этого захочет?

Ответа не последовало. Хиден-эли опустила взгляд, принялась разглядывать свои коленки.

– А убить сможешь? – мягкие, обволакивающие интонации. Приторно сладкий, удушающий шёпот: – Вспомни сегодняшних ведьм. У тебя хватило бы сил привести приговор в исполнение?

– Они не виноваты, – очень тихо, обращаясь к своим коленкам.

– А вот это не тебе решать. Королевские маги следуют букве закона, исполняют приказы, – равнодушная жёсткость в голосе. О том, что Орриэ-лаэ утрирует, девочке знать совсем не обязательно. – Если закон гласит, что преступница должна умереть, они служат палачами. Если Хиэлие посылает их в пасть к чудовищам, они идут, не задавая вопросов, не высказывая недовольства.

Алор замолчал, давая маленькой элхе время обдумать свои слова. Дождался, пока она поднимет взгляд, ласково потрепал по щеке:

– У Огненной девы уже есть госпожа Цую. Ей не нужно больше помощниц. Так что забудь эту идею. Ладно?

– Но не все же маги такие кровожадные? – Хиден-эли словно бы и не слышала последней реплики наставника. Она размышляла вслух. – И Дева ведь не всех хочет на смерть послать?

– Разумеется, ты права. Среди магов есть те, кто специализируется на мирных профессиях: ремесле, создании произведений искусства, сочинении новых заклинаний, исследовании прошлого, собирании трав и прочем. Охотой на ведьм и других врагов государства занимаются только боевые маги, – Орриэ-лаэ откинулся на подушки. – И Хиэлие, как любая мудрая, заботящаяся о своём народе правительница, не направляет никого в опасные для жизни предприятия просто от скуки или из чистого интереса, не разбрасывается чужими судьбами и жизнями. Но ведь речь не об этом.