Шалость: сборник рассказов о любви

Дар

Ты слышал, говорят, у нас дочка главного лежит?

Ну, лежит и лежит, – без всякого интереса отозвался я.

Говорят, красавица, вроде моделью работала, – не унимался Пашка.

Слушай, Паш, тебе что, заняться нечем? – разозлился я. – Иди вон… да хоть в реанимацию, посмотри как дела у этого, как его, ну, которого вчера прооперировали.

Иду, – обиженно обронил Пашка.

Умница, красавица, модель, – шептал я себе под нос. – Да какое, мне, собственно, дело?

Старков, тебя к главному вызывают, – раздался из динамика голос секретарши.

«Ну, вот и нет никакого дела», – зло думал я, спеша по коридорам на зов «самого».

А, Вадим Павлович, наслышан, наслышан, – главный отвлекся от созерцания грандиозного вида, открывавшегося из панорамного окна, протянул руку.

Вы уже, вероятно, осведомлены. – Он выдержал паузу, отвернулся к окну, вздохнул. Видно было, что слова давались ему с трудом. – Дочь больна. Вы блестящий хирург, наш лучший хирург, – он сделал ударение на слове «лучший». – Я хочу, чтобы оперировали вы, – он обернулся, взглянул в глаза.

Сделаю все возможное.

Другого ответа он и не ожидал.

Я сразу же направился к ней. Лучшая клиника, лучшая палата, лучший хирург. Она спала. Лысая голова покоилась на подушке. Дыхание тяжелое, прерывистое. Я вздохнул. Смерть уже пометила жертву: иссушила тело, заострила черты. Здесь я бессилен. Я тихонько прикрыл дверь, чтобы не разбудить больную. Взяв у медсестры историю болезни, побрел в ординаторскую.

Ну, что он хотел? – Пашка отирался в ординаторской, явно поджидая меня.

Паш, отстань, не до тебя, – устало обронил я.

Как это отстань?! – возмутился он. – Как будто каждый день главный к себе вызывает.

Я молча протянул историю болезни, не было никакого желания отвечать.

Лилия Анатольевна Леднева, – вслух прочел он. – Двадцать четыре года. Везет тебе, Вадька, – присвистнул он. – Красивая?

Не знаю, – нехотя отозвался я.

Ну, ты даешь?! Ты хоть к ней заходил?

Заходил.

Ну?

Баранки гну, – передразнил я.

Вадик, ты блестящий хирург, – завел Пашка старую песню. Я уже не слушал. Усмехнулся про себя. Если бы ты только знал, Пашка. Я не был блестящим хирургом. Просто я знал.

***

Это началось давно, еще до школы. Мама ругалась с соседкой напротив – злобной старушенцией с вечно тявкающей собачонкой.

Тетя Вера, опять ваша Мотька на наш коврик нагадила. Да сколько можно? – возмущалась мама.

Моя Мотька? Не может быть, она у меня такая умничка. Правда, Мотенька?

Мама только вздохнула.

Мама, не переживай, все равно Мотька скоро сдохнет, – успокоил я родительницу, когда она закрыла за собой дверь.

Вадя, что ты такое говоришь? – устало произнесла она, не обратив никакого внимания на мои слова.

На следующий день Мотьку сбила машина. Мама плотно закрыла дверь в кухню, опустилась на стул, усадив меня напротив.

Вадя, скажи честно, ты просто так это сказал про Мотьку? – она взяла в руку мою ладонь.

Нет, мама, – я опустил глаза в пол.

Ты знал? – настаивала мама.

Я кивнул, из глаз закапали слезы.

Вадя, никому, ты слышишь, никому не говори про это, ты понял? – Она до хруста сжала мою ладонь.

Мама, отпусти, мне больно, – заревел я в голос.

***

Оперировал я только тех, кто сможет выкарабкаться. Остальные доставались моему однокашнику, другу и коллеге Пашке. Ну, или другим врачам. Карьера перла в гору. Вначале я вовремя заболевал, повреждал руку или шел еще на какую-нибудь хитрость. Со временем необходимость в этом отпала. На мои капризы смотрели сквозь пальцы. Лучшему хирургу можно просить многое, почти все, кроме дочки главного.

Я ввалился в свою холостяцкую берлогу за полночь. Скинул ботинки, сунул в микроволновку купленную в супермаркете пиццу, плеснул в пузатый бокал коньяк. Хороший коньяк – единственная слабость, которую я иногда себе позволял. Вытащив тарелку с пиццей, устроился за компьютером. Вбил в поисковую строку: Лилия Леднева. Интернет услужливо выдал тысячи фотографий. Холеное тело, белозубая улыбка. Единственная наследница, красные дорожки, миллионы поклонников по всему миру. Тьфу. Избалованная телка с кучей бабок. Я с отвращением свернул страницу, сделал большой глоток, чтобы перебить отвратительный вкус пиццы.

***

Как наше самочувствие? – нарочито бодрым голосом спросил я, входя в палату Ледневой.

Спасибо, хорошо. – Вся моя наносная ненависть раскрошилась о ее ослепительную улыбку и доверчивый взгляд удивительно синих глаз. А я думал, что это линзы. Вот болван.

Как прошла ночь?

Хорошо.

И что она заладила: хорошо, хорошо. Как будто я не знал, что медсестра делала ей обезболивающее.

Готовы к операции?

Не надо операции, – слабым голосом попросила Лилия.

Ну что вы, право? Не нужно бояться. Операция через неделю. Пока сдадите анализы, пройдете необходимые процедуры – перечислял я стандартный порядок.

Вы не поняли, я не хочу.

Лилия ухватила меня за руку:

Пожалуйста, не уходите. Побудьте со мной.

Я смутился, как пацан. Сел на краешек стула, улыбаясь, как последний дурак. "О чем с ней говорить?!"

Лилия… – начал я.

Не надо. Давайте помолчим, – предложила она, держа мою ладонь в своей. Я вздохнул с облегчением. Лилия прикрыла глаза. "Кажется, уснула". Я прокрался к выходу, стараясь ступать как можно тише.

Вечером я снова пялился в монитор. Внимательно рассматривал фотографии Лилии, с жадностью читал все, что только смог найти. Чувствовал я себя при этом полным идиотом, но остановиться не мог.

Утром я в первую очередь навестил Ледневу: заученные фразы, прилипшая улыбка.

– Скажи, ты когда-нибудь любил? – вдруг спросила она.

Я смутился.

– Ну, я не знаю… когда-то давно, в школе… "И когда мы успели перейти на ты?"

– Значит, не любил, – перебила меня Лилия. – А я вот любила. Однажды. Очень сильно. Даже вены себе резала, – она продемонстрировала шрамы на тыльной стороне запястья.

Я почувствовал укол ревности. Из-за меня точно никто не резал вены. Тем более, такая девушка, как Лилия.

Неделя пролетела, как один день. Днем я часами просиживал у Лилии, вечерами любовался ее фото в интернете. "Болван, – ругал я себя. – Ей осталось от силы полгода. Нашел, в кого влюбиться".

Настал день операции. Ненужной, бесполезной операции.

– Возьми меня за руку, мне страшно, – попросила Лилия, когда я вошел в палату.

Так мы и шли. Медсестра катила каталку, а Лилия держала мою ладонь.

Пожалуйста, забери меня отсюда, – еле слышно прошептала Лилия на подходе к операционной.

Нужно кое-что уточнить. Я на рентген, – сказал я медсестре, забирая у нее каталку.

Едва соображая, что делаю, закатил каталку в лифт. Перед глазами стоял ошарашенный взгляд медсестры.

Мы спустились в подземную парковку, я бережно усадил Лилию на переднее сидение, пристегнул ремнем. Прыгнув на место водителя, с третьей попытки попал ключом в замок зажигания. Руки мелко дрожали, сердце колошматилось где-то в горле.

Не волнуйся, Вадим, все будет хорошо. – В ее устах мое имя звучало как музыка.

Только сейчас до меня начало доходить, что я наделал. В лучшем случае, пополню ряды безработных, в худшем, заключенных. Я вырулил на проезжую часть, влился в поток автомобилей. «Куда теперь? Главный нас из-под земли достанет». Мы мчались за город, встречные машины попадались все реже. Деревья все плотнее подступали к трассе.

Как красиво, – вымолвила Лилия.

«Как можно думать о красоте, задницы бы унести", – зло подумал я. В голове бился единственный вопрос: "Что делать? Что делать?"

Куда мы едем? – поинтересовалась Лилия.

Куда глаза глядят, – ответил я. – Как Бременские музыканты. Как там в песне поется: "Наш ковер цветочная поляна".

Наши стены – сосны-великаны. Спасибо, – вдруг сказала она.

За что? – удивился я.

Ты знаешь, – произнесла Лилия.

Мы проехали какой-то поселок.

Может… – я указал на маленький дачный домик, жавшийся к лесу. Дом выглядел заброшенным. Участок зарос бурьяном, давно некрашеный забор покосился. Я опасливо взглянул на Лилию.

Я перемахнул через забор, заглянул в окно на первом этаже. "Странно, что стекла не побили". Внутри полное запустение. Я снял ветровку, обмотал кулак, разбил стекло. "Чертов Рэмбо. Вот стекла и побили".

Как здесь замечательно, – Лилия выглядела довольной. – Обожаю осень.

Пока она собирала букет из опавших листьев, я спрятал машину в кустах. Отошел посмотреть. Вроде с дороги не видно.

Я в магазин, – крикнул я Лилии.

Она махнула рукой. До магазина топать несколько километров. Я открыл кошелек, пересчитал наличку. Катастрофически мало. Картой пользоваться нельзя, да и кто здесь в глуши принимает карты? Здесь меня никто не знает. А если покажут фото? Нет, слишком опасно. Я прошел несколько километров, вышел на трассу. Навстречу пыхтела старая «шестерка».

Отец, подбрось до ближайшего магазина, – попросил я.

Отчего ж не подбросить? Садись.

Не забыть бы ничего. Побольше макаронов, неизвестно, доведется ли еще попасть в магазин, картофель, хлеб, курица, яйца, мыло, зубная паста, щетки, порошок. Голова шла кругом.

Ты почему так долго? – укорила меня Лилия.

В город ездил. Здесь слишком опасно, – ответил я.

Ух ты, – Лилия переоделась в старое платье, забытое хозяйкой в доме, повязала на голову платок, скрыв отросший ежик светлых волос, да еще успела прибраться на кухне, придав ей более-менее жилой вид. Посередине стола стояла стеклянная банка с букетом красных листьев.

Вазу не нашла, – зарделась Лилия. – Голоден?

Как волк, – отозвался я.

Сейчас сварю макароны.

А ты почему не ешь? – удивился я, слопав целую тарелку.

Нет аппетита, – улыбнулась Лилия.

Мы жили как Робинзоны, довольствуясь малым и радуясь каждому дню. Лилия с удовольствием гуляла по осеннему лесу, взахлеб рассказывая, что видела ежика или птичье гнездо. Время шло, дни становились короче, ночи холоднее. Согревались, как могли, забирались под несколько одеял, развлекая друг друга чтением вслух или разговорами. Никогда мне еще не было так покойно. Пока однажды утром Лилия не смогла подняться с постели.

Вынеси меня на воздух, – попросила она.

Я завернул ее в плед, усадил в старое кресло во дворе. Сварил бульон из припасенных на черный день окорочков. С каждым днем Лилия слабела. Я кормил ее с ложки, а она выташнивала все съеденное. Я мрачнел. Внутри поселилась боль, ночами я прислушивался к ее слабому дыханию. Раньше я переживал, как мы перезимуем. Теперь понимал, что зимовать нам не придется.

Вадик, – позвала Лилия утром. – Отнеси меня на поляну.

Я с легкостью подхватил ее на руки. Она весила не больше ребенка. На глаза наворачивались слезы, в груди нестерпимо пекло. Я сжал зубы, чтобы не выказать слабости. Как врач, я понимал, это конец. Я уложил ее на одеяло, лег рядом, оперевшись на локоть. Ее удивительные глаза спорили синевой с небом.

Какой чистый воздух, – прошелестела Лилия.

Скоро начнутся заморозки, – отозвался я.

Она не ответила. Лежала тихо, прикрыв глаза.

Вадик, ты проживешь долгую, счастливую жизнь, – она прощалась.

Лилия, – я взял ее руку в свою. – Мы вместе…

Не трать слова. Я знаю.

Ты? Тоже? – воскликнул я.

Она кивнула.

Так вот, ты проживешь долгую жизнь, воспитаешь детей, будешь нянчишь внуков.

***

Отец Лилии винил меня в смерти дочери. Если бы вовремя сделали операцию. Если бы… если бы… Слишком много если. Я не мог признаться, что знал. Да он бы и не поверил. Счел бы мое признание попыткой оправдаться. Меня судили, отобрали лицензию. Я принял крах своей карьеры равнодушно. Отобрали лицензию? Ну, и хорошо, не нужно ходить на работу. Можно вообще не выходить из дома. В груди болело все чаще. Я понял еще до того, как мне поставили диагноз. Долгая, счастливая жизнь? Эх, Лилия, Лилия. Разве тебя не учили в детстве, что обманывать плохо? Мне оставалось от силы полгода.