Шантажистка

2

В воздухе стоит густой коктейль ароматов — лосьонов после бритья, духов и утреннего дыхания набившейся в вагон доброй сотни жителей пригородов. Вопреки дружным усилиям моих попутчиков обильные дозы парфюма не в силах противостоять коллективному халитозу.

Поезд подземки, дребезжа, мчит вперед своих унылых, избегающих взгляды друг друга пассажиров.

Наконец, не без облегчения выдираюсь из переполненного вагона на платформу станции «Вестминстер». Утренняя поездка из сельского Гэмпшира — путешествие весьма утомительное, больше двух часов, и меня искренне радует, что совершать его приходится лишь раз в неделю.

Выжидаю несколько секунд, пока не схлынет толпа, и направляюсь к выходу. Метрах в десяти впереди стенку подпирают два неряшливого вида юнца в бейсболках — один жирный, другой худой, как спичка, но оба явно обозленные на жизнь. Они хмуро следят за моим приближением.

— Только посмотри на этого дрочилу тори, — бросает толстяк товарищу достаточно громко, чтобы реплика достигла моего слуха. Даже не знаю, намеренно или нет. Впрочем, не важно. Подобное оскорбление я слышал уже неоднократно и, как пить дать, услышу еще не единожды.

Между прочим, жирдяй прав. Я действительно состою в Консервативной партии, хотя в душе и политически нейтрален. А в силу того факта, что я отнюдь не блещущий красотой немолодой холостяк, мне знакомы и эпизодические приступы самоудовлетворения.

Тем не менее подобные утверждения от полных незнакомцев не могут не бесить. Резко меняю направление, приближаюсь к юнцам и вежливо начинаю:

— Прошу прощения, джентльмены. Не расслышал, что вы сказали.

— Ничего я не говорил, — вскидывается пухлый.

— Ах, в таком случае примите мои извинения. Готов поклясться, что вы назвали меня «дрочилой тори».

Парни растерянно переглядываются, однако воздерживаются от комментариев обвинения.

— Что ж, на будущее, лично я предпочитаю термин «дрочер тори» — он как-то помягче, вам не кажется?

Растерянность на физиономиях сменяется озадаченностью. Как и следовало ожидать, теперь им и вовсе нечего сказать.

— Хорошего дня, джентльмены!

Киваю юнцам на прощание и продолжаю свой путь по платформе.

Продвигаюсь я медленно, постоянно уступая дорогу пассажирам, идущим мне навстречу. Многие из них молоды и хороши собой, попадаются и девушки — представители человечества, у которых моя персона, похоже, по той или иной причине вызывает отвращение. Ладно, отвращение — это, может, слишком сильно, но в моей внешности начисто отсутствует что-либо привлекательное для женщин. Серьезно, одна девушка в университете как-то отозвалась о моей наружности как «изрядно заурядной» — вроде буханки хлеба или бежевой краски. Не урод, но и не красавчик. Не низкий, но и не высокий. Не толстый, но и не худой. А потом предположила, что спать со мной — это все равно что утолять голод вареным рисом: практично, но вкуса никакого.

Старательно избегая зрительного контакта с юными красотками, я направляюсь к выходу.

Минуту спустя эскалатор поднимает меня в безликий бетонный вестибюль, из которого большинство пассажиров берут курс либо на Вестминстерский мост, либо на Уайтхолл-стрит. Мне не по пути ни с темя, ни с другими. Я устремляюсь по безлюдному переходу к вращающейся двери, за которой дежурит полицейский. За исключением работающих здесь, весьма немногие знают об этом входе в здание британского парламента.

Обмениваюсь кивком с постовым и направляюсь к своему кабинету.

Очень сомневаюсь, что дата представляет собой повод для бурных торжеств, однако нынешний год знаменует десятилетие моего членства в Палате общин в качестве представителя Маршбертона, одного из самых маленьких избирательных округов Англии — всего шестьдесят тысяч жителей. Никогда не мог похвастаться наличием политических амбиций, но мой покойный отец, сэр Чарльз Хаксли, был высокоавторитетным министром, что привело к ложному заключению, будто мне захочется последовать по его стопам.

Живо помню тот день, когда мне нанес визит председатель местного отделения Консервативной партии. Темпераментный отставной военно-морской офицер, он чуть ли не насильственно вынудил меня выступить местным кандидатом после неожиданного ухода с поста моего предшественника — как мне объяснили, вследствие прискорбного недоразумения с личными расходами.

Несмотря на наспех организованную предвыборную кампанию и мои неоднократные угрозы снять свою кандидатуру, на выборах я победил. Так и случилось, что жил я себе поживал простым парнем Уиллом Хаксли, да вдруг стал «достопочтенным членом парламента Уильямом Хаксли». Задним-то числом я прекрасно понимаю, почему меня избрали. Как лучше всего успокоить избирателей после скандала? Правильно, предложить им кандидата с предысторией. Мой отец верой и правдой служил жителям Маршбертона более сорока лет, и одна только моя фамилия обещала возвращение старых добрых времен. То был весьма ловкий ход со стороны председателя. Но вот о своей стороне этого я сказать не могу.

Тем не менее у меня появилось дело, и я наивно полагал, будто смогу изменить мир к лучшему. В течение первого полугода меня рьяно наставляли — в надежде, что я стану восходящей звездой. Надежда эта быстро угасла, когда стало ясно, что люди интересуют меня куда больше, нежели политика. Так я и превратился в очередного незаметного заднескамеечника — рядового депутата, пешку в чьей-то игре, которую заставляют делать что сказано чаще кнутом, чем пряником.

Но кто-то должен заниматься и этим, а поскольку весь мой предыдущий трудовой стаж сводился к восьми годам волонтерства в зарубежной благотворительной организации, никакая другая карьера мне не светила.

— Доброе утро, Уильям, — встречает меня звонкий голос Розы.

— Доброе, — отзываюсь я, выдвигая стул.

Моя задница еще даже не успевает коснуться сиденья, а Роза уже проплывает по ковру и занимает позицию перед моим столом со своим неизменным блокнотом в руке.

— Сейчас принесу чай, но на сегодня у нас насыщенная программа, так что я хотела бы убедиться, что вы ничего не позабыли.

Я поднимаю на Розу взгляд, пытаясь скрыть раздражение вялой улыбкой.

— Конечно-конечно. Ничего я не позабыл.

Она склоняет голову набок и убирает прядь русых волос за ухо.

— Вы абсолютно в этом уверены? — В ее обычно спокойном тоне легкий намек на недоверие.

— Ну, в целом, — смущенно признаюсь я.

— Ну и что мне с вами делать? — смеется женщина. — Доставайте свой ежедневник. Вернусь с чаем через две минуты.

Она шлепает блокнот на стол, энергичной походкой пересекает кабинет и выходит за дверь.

Роза вот уже третий месяц занимает должность моего личного секретаря, а до этого работала в юридической фирме по коммерческому праву. Моя предыдущая секретарша, Джойс, опекавшая меня с самых первых дней в парламенте, неожиданно уволилась десять недель назад. В качестве причин для увольнения без предварительного уведомления она указала «личные», но все же любезно порекомендовала Розу, за что я ей безмерно благодарен.

Я не отличаюсь врожденной организованностью, а уж вкупе с моей дырявой памятью без расторопного секретаря, боюсь, даже не смог бы выполнять свои обязанности. И, в отличие от компетентной, но едкой Джойс, Роза обаятельна, остроумна и, следует отметить, очень красива. А с учетом того, что она на двадцать пять лет моложе своей предшественницы и превосходно знает свое дело, такое обновление представляется мне в высшей степени удачным.

Существует, однако, проблема: мне ежедневно приходится вести битву, чтобы не влюбиться в Розу.

Печальная истина заключается в том, что битву эту я проигрываю, причем шансы на взаимность практически нулевые. Мало того что политики как таковые отнюдь не возглавляют рейтинг привлекательных персон, так я еще и сам по себе пребываю где-то в области дна упомянутого рейтинга. И потому я как истинный англичанин проявляю присутствие духа и держу язык за зубами. В свое оправдание могу лишь привести имеющиеся у меня опасения, что даже слабый намек на мои чувства спугнет Розу, а я никак не моту себе позволить лишиться еще одного личного секретаря.

Она возвращается с двумя фарфоровыми чашками на блюдцах и осторожно ставит их на письменный стол. Я открываю портфель и достаю истрепанный ежедневник. Роза смотрит на него с притворным ужасом.

— Ах да, кстати, — бросает она и устремляется к своему столу.

Покопавшись в сумочке, возвращается с мобильным телефоном.

— Это вам. Подарок.

— Очень мило с вашей стороны, Роза, но у меня уже есть мобильник.

— Разумеется, но это смартфон. И на нем с помощью специального приложения можно синхронизировать наши ежедневники.

С опаской беру устройство. Меня всецело устраивает старенькая трубка «Нокия» и отдаваться в цифровое рабство абсолютно не тянет. Может, я и старомоден, но предпочитаю открывать свой ежедневник без боязни, что он возьмет и сам собой удалится.

— Выглядит дорогим, кроме того, я даже не знаю, как им пользоваться.

— Да это мой старый, все равно валялся в ящике без дела. Не переживайте, я все настрою и покажу, как работает.

Несмотря на мои страхи, отвергать подобный жест доброй воли будет попросту невежливо.

— Что ж, спасибо, Роза.

— Не за что, и уж не сомневайтесь, смартфон действительно облегчит вам жизнь. Когда пойдете на совещание, оставьте мне ваш старый мобильник, я перенесу все данные.

Покорно протягиваю свою антикварную «Нокию», и меня охватывает чувство, будто я прощаюсь со старым другом.

— Так, с этим разобрались, теперь за дело.

Роза достает из кармана пиджака собственный смартфон и, водя по экрану своим изящным пальчиком, принимается перечислять совещания и прочие обязательные дела, запланированные на сегодня. Одно скучнее другого. Я вежливо киваю и сверяюсь с собственным ежедневником, молясь про себя, что ничего не упустил и что Роза не начнет снова угрожать спалить его.

Наконец, проверка закончена, я получаю кипу папок, и мы переходим к следующему пункту — разбору нескончаемой корреспонденции. Роза начинает перебирать груду писем и уведомлений, каждое из которых требует ответа, и мои мысли уносятся куда-то вдаль. Теперь эта процедура у нас доведена до совершенства, и Роза со свойственной ей расторопностью сама разбирается с львиной долей посланий. Несколько, увы, все же требуют и моего участия.

— Приглашение на ужин от Мартина Фавершема.

— Передайте ему, что я занят до самого Рождества.

Роза черкает что-то на конверте и берется за следующий.

— Приглашение на открытие нового медиацентра в Маршбергонской средней школе в следующем месяце.

— Что такое, черт побери, медиацентр?

— Я отвечу, что вы будете, — отзывается Роза, даже не заручившись моим согласием. — Хоть что-то новое узнаете.

— Ладно, — исторгаю я стон. — Дальше…

Следует еще с десяток домогательств моего драгоценного времени. С величайшей неохотой соглашаюсь на семь, на остальных Роза делает пометки принести извинения.

— И последнее. Доминик Хассард просит о личной встрече.

— Это кто еще такой?

— Ваш агент по недвижимости в Гэмпшире.

— Ах, он. И чего ему нужно?

— В следующем месяце истекает договор об аренде Хансворт-Холла. Как я понимаю, съемщики хотят его продлить.

— Ну так передайте ему, чтобы продлил на тех же условиях.

Хансворт-Холл служил домом семье Хаксли с 1808 года. Расположенный на десяти акрах английского парка особняк эпохи Регентства приобрел мой четвертый прадед, Томас Хаксли. Во время промышленной революции он сколотил состояние и застолбил себе место среди поместного дворянства. После смерти Томаса особняк отошел к его сыну, Огастасу, затем, вниз по семейному дереву, к моему отцу и, наконец, ко мне. Таким образом, я представляю седьмое поколение Хаксли, владеющее Хансворт-Холлом, пускай нога моя и не ступала туда вот уже более двадцати лет.

Можно смело утверждать, что с нашим семейным домом меня связывают непростые отношения. Мне нравится его архитектурный стиль, история, прекрасные окрестности, и в то же время отвратительно слишком многое, связанное с ним. Я рос единственным ребенком, и в отсутствие близких соседей компанию на прогулках по владениям мне только и составляли, что собственные мысли. Когда же мне исполнилось четырнадцать, умерла мать, и отец решил, что для меня лучше будет продолжить обучение в пансионе. Как ни надеялся я наконец-то избавиться от одиночества, этого не удалось ни в последних классах школы, ни в университете.

После университета, к величайшему недовольству отца, я предпочел посвятить себя благотворительной деятельности в угандийской миссии. До сих пор помню яростный спор, последовавший после объявления родителю этого карьерного плана. Перебранка вылилась в трехлетний разрыв. Наши отношения испортились до такой степени, что он даже не уведомил меня о диагностированной у него болезни Альцгеймера. Мне было двадцать четыре года, когда позвонил его лечащий врач. О смерти отца мне сообщил незнакомец.

Я провел три недели в Маршбертоне, не желая возвращаться на постоянное проживание в Хансворт-Холл. Одиночество так и оставалось моим верным спутником, и в довершение всех неприятностей мне предстояло выплатить огромный налог на наследство. За неимением иного выбора я выставил на аукцион большую часть имущества, а особняк сдал в аренду.

Затем вернулся в Уганду и попытался выкинуть Хансворт-Холл из головы. Одиночество, разумеется, последовало за мной — да оно и по сей день фактически так никуда и не делось.

— Надеюсь, Уильям, вы не возражаете, но я взяла на себя смелость ознакомиться с текущим договором об аренде.

— Не возражаю, сколько угодно.

— Вы ведь осознаете, что съемщики платят значительно меньше полной рыночной ставки?

Делаю глоток чая и лениво перевожу взгляд на потолок, от души надеясь, что Роза поймет намек. Нет, не понимает.

— У меня сохранились кое-какие связи в бизнесе по недвижимости, еще со времен работы в «Стивенс энд Марленд». И лично мне кажется, что перед продлением договора вам не помешает ознакомиться с другими предложениями.

Роза выжидающе смотрит на меня. Я понимаю, что она старается мне помочь, но мне вправду начхать на поиски новою арендатора, даже если это и увеличит доход. Особой необходимости в деньгах я не испытываю, а нынешние съемщики хлопот мне еще ни разу не доставляли.

Но эти большие светло-карие глаза…

— Хорошо, — вздыхаю я. — Предоставляю это вам.

Лицо Розы озаряет широкая улыбка.

— Я очень ценю ваше доверие, Уильям. И я вас не подведу.

И с этим она сгребает груду бумаг с моего стола и отправляется на свое рабочее место. Втягиваю носом нежный аромат ее духов и машинально бросаю взгляд на ее покачивающиеся бедра.

«Ага, размечтался, дуралей».

Собираюсь и отправляюсь на первое сегодняшнее совещание.

3

Новичка-депутата можно распознать буквально за пару секунд. Они словно новенькие в школе, исполненные простодушного изумления и страха. Даже спустя десять лет я и сам нет-нет да проникнусь первым, но вот второе не терплю совершенно. Вестминстерский дворец, или, как его обычно называют, здание Парламента, обладает архитектурной внушительностью, с которой способны тягаться лишь несколько сооружений в мире. Таковая, однако, заключается не только в самом строении, но и в бремени ответственности, возложенной на избранных управлять делом демократии. Как говорится, тот, кто устал ходить по этим коридорам, — устал от службы. И если даже в нынешние времена гендерного равенства подобная формулировка устарела, как относящаяся лишь к мужчинам, мысль в ней все же отражена верная.

— Прошу прошения, — останавливает меня грузный мужчина, явно пребывающий в растерянности.

— Да?

— Я, хм, кажется, заблудился, — сконфуженно объясняет он, бросая взгляд на часы. — Мне нужно в конференц-зал.

Я окидываю незнакомца взглядом. Его помятый костюм из магазина готовой одежды и синтетический галстук чести ему определенно не делают.

— Вы здесь новенький? — интересуюсь я.

— Да вот вторую неделю всего.

— И вы хотели бы, чтобы я подсказал вам дорогу?

— Хм, да… будьте так добры.

— А что я с этого буду иметь?

— Простите?

— Quid pro quo, — ухмыляюсь я.

У новичка так и отвисает челюсть, и от замешательства он не в состоянии выдавить ни слова.

— Подзабыли латынь?

— Никогда ее не изучал.

— Услуга или преимущество предоставляются в обмен на что-либо. Именно так здесь всё и действует, советую не забывать.

— Э-э… Понятно…

Изводить его и дальше времени у меня уже нет, так что указываю заблудившемуся нужное направление. Даже если он и опоздает на заседание на несколько секунд, полученный урок, надеюсь, послужит достаточной компенсацией.

Я наблюдаю, как толстяк вразвалочку удаляется прочь, и качаю головой, когда он сворачивает не туда. Пожалуй, долго ему здесь не протянуть. В британском парламенте не место нерешительным — да и дешевым костюмам, коли на то пошло. Быть может, присмотрю за этим бедолагой, попытаюсь наставить на путь истинный.

А сейчас мне и самому нужно спешить.

Мое первое совещание сегодня — с «главным кнутом», сиречь главой фракции правящей партии, Найджелом Нейлором. Профессиональный политик, Найджел на семь лет старше меня и воображает себя эдаким чаровником, в особенности по части дам. Даже если и так, лично на меня чары этого хама и мерзавца не действуют. Впрочем, некоторые придерживаются мнения, будто подобные черты для человека на его должности просто необходимы.

По роду своей деятельности «главный кнут» следит за тем, чтобы мы, избранные депутаты, при голосовании ни на шаг не отступали от линии партии. При выдвижении какого-нибудь законопроекта кабинет министров определяет свою позицию и в соответствии с таковой и побуждает нас голосовать. Найджел Нейлор как раз и заведует этим вот побуждением — всеми правдами и неправдами.

Я подхожу к его кабинету и стучусь в дубовую дверь.

— Входите! — гремит из-за нее.

По сравнению с кабинетом Нейлора мой — просто убогая келья. Не то чтобы я переживаю на этот счет, просто посторонним следует знать, что здесь, в Вестминстере, сложилась неофициальная иерархия распределения служебных помещений. Новичкам, вроде того заблудившегося толстяка, отводятся пресловутые кладовки уборщиков, зато так называемые «крупные звери» — депутаты с большим стажем, чей авторитет и репутация говорят сами за себя, — наслаждаются офисами с видами на Темзу. «Главный кнут» — один из самых крупных и лютых зверей, что рыскают по коридорам власти, так что и кабинет у него соответствующий.

— А, Уильям! Спасибо, что заглянули.

«Пф-ф, как будто у меня был выбор».

Найджел указывает на деревянный стул — выбранный, подозреваю, исходя из практически нулевой комфортности.

— Чем могу быть полезен, Найджел?

Притворяться нет никакого смысла. Вызов в кабинет Нейлора может означать лишь одно: ему что-то нужно.

— Законопроект о зеленых зонах. — Он откидывается в кожаном кресле.

— А что с ним?

— На следующей неделе он выносится на рассмотрение, и я хотел бы убедиться, что мы все на одной волне.

— И что же это за волна?

— На гребне которой «за», — тонко улыбается он.

Новый закон разрешит строительство новых домов в нескольких зеленых зонах. В сущности, это план превращения целых районов сельской местности в бесконечные коттеджные поселки, и я, конечно, против.

— Нет.

— Нет?

— Яс вами не на одной волне, Найджел. Строго говоря, я вообще в другом море.

— Ах, понимаю. Но, возможно, мне все же удастся убедить вас мыслить несколько шире?

Поскольку огромное число моих избирателей живет именно в зеленой зоне, я всегда оставался непоколебимым противником законопроекта. Так что пристальное внимание Нейлора к моей персоне неудивительно.

— Понимаете, Найджел, если я проголосую «за», меня линчуют, едва лишь я суну нос в Маршбертон.

«Главный кнут» подается вперед и кладет локти на стол.

— Пожалуй, я могу уберечь вас от подобной участи. Ну вот, началось.

Прежде чем Найджел вновь раскрывает рот, я уже знаю, что он предложит какой-нибудь небольшой подарок моим избирателям — чтобы, так сказать, подсластить пилюлю. Именно так политическая система и действует. Всякий раз, когда кто-то добивается желаемого, расплачиваться в той или иной степени приходится другим. В противном случае образуется эдакое компромиссное болото, где никто не выигрывает, но никто и не проигрывает, и практически ничего не изменяется. Коллега как-то уподобил подобную ситуацию посещению магазина, когда желаешь приобрести синий или красный свитер, но в результате покупаешь шапку — мало того что пурпурную, так еще и не по размеру. Не вынес еще британский парламент такого решения, которое устроило бы всех до единого, и мы тратим огромное количество времени, выискивая наименее неприемлемый вариант, надеясь, что с ним согласится достаточное количество избирателей. Однако, без потерь не обойтись, и вот сегодня Найджел отправляет на заклание добрых людей Маршбертона.

— Я вас слушаю.

— Бюджетные дома.

— Что бюджетные дома?

— Мы надеемся запустить экспериментальный проект для помощи впервые покупающим недвижимость, и я наверняка смогу убедить министра жилищного строительства обкатать его в вашем избирательном округе.

— Однако для этого сначала нужно построить дома?

— Именно.

— Итак, правильно ли я вас понимаю: вы хотите, чтобы я убедил своих избирателей, будто разрешение на возведение жилья на природе — приемлемая цена за некоторое облегчение условий впервые покупающим недвижимость?

— Все верно, Уильям, хотя я предпочел бы, чтобы вы подали это чуточку позитивнее.

— Не, они на это не купятся.

— Это почему же?

— Видите ли, Найджел, даже если горстке покупателей-новичков и придется по нраву идея субсидированного жилья, большинству избирателей все равно не понравится строительство прямо у них под носом уменьшенной версии Бейзингстока.

— А чем вам Бейзингсток не угодил?

— Вы хоть раз бывали там?

— Нет.

— Тогда мне больше нечего добавить.

Он снова откидывается на спинку, по-видимому, обдумывая следующий ход. Много времени для этого не требуется.

— Значит, вы даже предлагать им не будете?

— Нет. Не могу.

— Очень жаль, Уильям. Премьер-министр очень надеялась, что вы не упустите возможность показать, что мы в одной команде. Она уже давно к вам приглядывается.

Считает, что у вас есть потенциал.

Любые мои переговоры с Найджелом проходят через три стадии. На первой тактично предлагается завуалированная взятка, хотя таковая, как правило, совершенно не компенсирует уступку с моей стороны. На второй стадии Нейлор дразнит карьерной морковкой, привязанной к удилищу неопределенной длины. Ну а третья — просто неприкрытые угрозы.

В данный момент мы пребываем на второй стадии.

— Конечно же, я в команде, Найджел, но и мои избиратели тоже моя команда.

Он хмурится и сбрасывает маску учтивости.

— Ваш отец не стал бы ломаться. Он широко мыслил, не то что вы.

Удар ниже пояса, но мне не привыкать. Что бы я ни делал, похоже, мне суждено вечно пребывать в тени отца.

— Не хочу вас расстраивать, Найджел, но мой отец умер. И как бы он поступил в данной ситуации — вопрос чисто академический.

Едва заметное подергивание верхней губы «главного кнута» свидетельствует о переходе к третьей стадии.

— И я не могу ничего сделать или предложить в обмен на ваш голос «за»?

— Ничего. Мне очень жаль.

Извечная проблема Найджела на третьей стадии — по крайней мере, в моем случае — отсутствие действенных угроз. Некоторых депутатов мотивирует жажда власти или карьерный рост. Достаточно пригрозить им лишением этой власти или же изъятием парочки ступенек из карьерной лестницы, и большинство как миленькие уступят требованиям Нейлора. Моя же мотивация вне его досягаемости.

— Вам же хуже, — шипит он. — Закройте за собой дверь, когда будете уходить.

Выражение лица у него прямо как у школьного хулигана, которому вместо денег на обед предлагают бутерброд с паштетом из тунца: кому нечего терять, тому и угрожать нечем.

Поступаю, как велено.

По пути обратно в свой кабинет меня охватывает привычное чувство — чувство вины. Не за то, как я обошелся с Найджелом, но за саму проблему. Наша страна действительно нуждается в новых жилых домах, и над этим вопросом бились бессчетные правительства всевозможных мастей. Мне самому хотелось бы найти ответ, но, увы, его у меня нет. Да, я против строительства в сельской местности, но где же тогда строить?

Тем не менее жилищное строительство отнюдь не единственная национальная проблема, неизменно сохраняющаяся в повестке каждого правительства. Никуда не деваются и вопросы финансирования здравоохранения, социального обеспечения, обороны, транспорта, охраны правопорядка и образования. А также защиты окружающей среды, торговли, иммиграции, безопасности, налогообложения и крайне болезненного выхода из Европейского союза. Уйма громадных проблем, столь неподатливых, что смена направления даже на градус требует терпения почти целого поколения. Вот только ни одно правительство не располагает сроками, сопоставимыми с поколением, и остается только задавать общее направление и надеяться на хоть какой-то прогресс. До тех пор, пока к власти не придет новое правительство и опять не изменит направление. Так что неудивительно, что в итоге мы словно ходим кругами.

Именно поэтому я частенько и ощущаю себя совершенно бесполезным. И скучаю по волонтерской деятельности. По тем временам, когда я мог внести свой собственный зримый вклад. Помог выкопать колодец — и из крана побежала чистая вода. Поработал на сборке блочной школы — и дети начали учиться читать. Раздал простые лекарства — и больным стало лучше. Как бы эгоистично это ни звучало, но видишь плоды своих усилий. А вот голосуя за обновление британского ядерного арсенала, я уж точно не испытываю ничего подобного.

И все же я здесь. По-прежнему.

Многие, в том числе и я сам, спрашивали: почему бы не бросить все это и не вернуться к волонтерству. Единственный ответ, который я могу предложить, — долг. Не перед избирателями, не перед коллегами и даже не перед партией. Я в долгу перед отцом. Я уехал в Африку, так и не помирившись с ним после ссоры. Из-за обоюдного упрямства мы так и не смогли найти общий язык. И главная цель моей парламентской деятельности — попытаться хоть как-то искупить вину, идя по стопам отца, как он хотел.

Увы, многие коллеги не понимают мою мотивацию и приписывают мне отцовские политические амбиции. Как следствие, подобные Найджелу Нейлору пытаются использовать напоминание об отце в качестве дубины — вот только им невдомек, что дубина эта из папье-маше. В некотором смысле ситуация весьма точно характеризует, куда скатывается политика двадцать первого века — к карикатуре на кукольный балаган с Панчем и Джуди. Определяешься, на чьей стороне выступаешь, и заходишься: «Нужно делать так!» или «Нет, не так». Повторяешь до бесконечности, пока окружающие не перестают понимать, чему верить.

Отсюда нетрудно понять, почему британская общественность в большинстве своем столь разочарована в политике.

И я, как никто другой, разделяю это разочарование.

4

— Быстро вы, — замечает Роза, едва я переступаю порог кабинета.

— Да, встреча прошла в сжатые сроки и в напряженной атмосфере.

Она вскидывает брови.

— Уильям, вы опять расстроили «главного кнута»?

— Пожалуй. Но он переживет.

Стоит мне устроиться за столом, как она тут как тут.

— Вот. — Вручает она мне листок из блокнота. — Можете скоротать время до следующего совещания за накопившимися звонками.

Беру бумажку и мысленно исторгаю стон от длиннющего списка имен и номеров с ее пометками.

— Перво-наперво я рекомендовала бы позвонить миссис Хендерсон.

— Миссис Хендерсон?

— Нора Хендерсон, из Маршбертона.

— Ах да. Чего она хочет?

— На прошлой неделе умер ее муж.

— Да вы что? — искренне потрясен я. — Какая ужасная новость!

Нора и Артур Хендерсоны — уважаемые лица в Маршбертоне. Точнее, бедняга Артур был таковым. Просто добропорядочные люди без всяких претензий.

— Она сказала, где будет прощание?

— В церкви Святого Марка.

— Понятно.

Как и любой человек не люблю похороны, но особенно не выношу церковные. Атеисту на них делать нечего. Несмотря на учебу в христианской школе, я уже давным-давно пришел к заключению, что Бога нет. Убежденность эта сформировалась у меня еще в подростковом возрасте, подле ложа больной матери. Где был Бог, когда она чахла прямо у меня на глазах? Мои молитвы так и остались безответными, и я лишь бессильно наблюдал, как она умирает. Неудивительно, что после подобного жизненного опыта мне редко удается подыскать слова утешения для людей, потерявших родственников. Мои банальности о лучших местах и вечном покое звучат не слишком искренне.

— Уильям?

— Прошу прощения, Роза, — вздрагиваю я, возвращаясь в реальность. — Задумался об Артуре.

— Вы были близки?

— Не особенно, но знал я его хорошо.

Она обходит вокруг стола и кладет мне руку на плечо. Разумеется, это не входит в ее служебные обязанности, но я благодарен за поддержку, даже если прикосновение лишь обостряет чувства, что я безуспешно пытаюсь унять.

— Если хотите, миссис Хендерсон позвоню я, — мягко предлагает она.

— Нет, спасибо. Я сейчас сам позвоню.

Пальцы Розы еще на мгновение задерживаются на моем плече, и она возвращается на свое место. Ввиду скорбного повода для предстоящего звонка глазеть ей вслед, пожалуй, будет не совсем уместно. Я обреченно опускаю взгляд на телефон и набираю номер Норы.

Следуют семнадцать бесконечных мучительных минут. Я всячески стараюсь приободрить женщину, рассказываю пару забавных случаев про Артура. Она плачет, практически беспрестанно. Похоже, мои байки совершенно не помогают, и я заканчиваю разговор, оставляя несчастную Нору в состоянии еще худшем, чем семнадцатью минутами ранее.

— Не ваш конек, да, Уильям? — бросает Роза из-за своего стола.

— Что не мой конек?

— Сочувствие.

— Вы заметили?

— Да я отсюда слышала рыдания миссис Хендерсон.

— Я старался как мог, но что тут можно сказать?

Женщина качает головой.

— Уильям, дело не в том, чтобы говорить. Дело в том, чтобы выслушать.

— Считаете, мои истории были не к месту?

— Пожалуй.

Моя секретарша права, и я даже задумываюсь, не перезвонить ли Норе. Впрочем, за свою политическую карьеру одно я усвоил твердо: дела важнее слов.

— Роза, не могли бы вы послать ей цветов и открытку?

— Мне ее подписать?

— Да, наверно, так будет лучше.

Она кивает и делает себе пометку. Я снова берусь та список звонков.

Мне удается вычеркнуть из него четыре пункта, а потом Роза снабжает меня необходимой канцелярщиной, и я вновь покидаю кабинет и направляюсь на очередное заседание, которое предпочел бы пропустить.

Некоторым утешением служит то, что путь мой лежит через центральный вестибюль, каменный восьмиугольный зал которого выглядит как настоящий собор: замысловатая плитка на полу, настенная мозаика, огромные сводчатые окна. Я столько раз проходил здесь за эти годы, но меня по-прежнему охватывает то же самое чувство изумления, что я испытал в первый раз.

Помимо величественной архитектуры и декора, здесь чувствуется почти осязаемая аура историчности. Частенько, когда вестибюль закрыт для туристов и во дворце воцаряется почти полная тишина, я устраиваюсь на одной из обтянутых кожей скамеек, что расставлены по периметру зала, и предаюсь умиротворенным размышлениям. Воображаю себе великих людей, чьи шаги некогда эхом разносились по этому священному месту: королей и королев, пап и президентов, прочих личностей, оставивших след в истории. Возможно, прозвучит нелепо, с учетом-то моего атеизма, но порой я ощущаю и присутствие их призраков, в том числе и более остальных омрачающего мне жизнь — сэра Чарльза Огастаса Хаксли.

Сегодня, увы, времени на созерцание архитектурного величия или порожденных буйным воображением призраков у меня нет.

Как я и опасался, заседание оказывается невыносимо нудным. Два часа обсуждения почти безразличной мне темы, да еще в обществе коллег, только о своих интересах и пекущихся. Какая бесполезная трата времени! Эх, хоть бы раз да смазать бюрократические шестеренки толикой здравого смысла! Но мечты остаются мечтами, а шестеренки так и продолжают стучать и скрежетать, как всегда делали это и, полагаю, будут делать.

К счастью, с обеденным перерывом наступает передышка. Я возвращаюсь к себе и застаю Розу надевающей пальто.

— Я только купить себе сандвич. Вам что-нибудь принести? — любезно предлагает она.

— Нет, спасибо. Пожалуй, выйду подышать свежим воздухом, где-нибудь и перекушу.

Застегивая пуговицы, она улыбается:

— Как насчет компании?

«Уильям, не вздумай обманываться ложными надеждами!»

— Спасибо за приглашение, но мне нужно подготовить речь, так что вряд ли из меня получится хорошая компания.

— А, поняла. Что ж, как хотите. — Она поднимает воротник и направляется к двери.

Возможно, снова включается мое буйное воображение, только я готов поклясться, что уловил нотки разочарования в ее голосе. Впрочем, это могло быть и облегчение, так что я моментально отмахиваюсь от фантазии. Слишком слабо я разбираюсь в подобных нюансах.

Усаживаюсь за стол и просматриваю оставшиеся на сегодня дела: сначала прения в Палате общин, на которые, как пить дать, явится от силы с десяток депутатов, а потом мне привалило счастье выступать на деловом мероприятии в Северном Лондоне.

В общем, перспективы на остаток дня представляются малоинтересными и скучными, примерно как и вся моя жизнь.

Делаю пару наиболее важных звонков из списка Розы и отправляюсь на поиски пропитания. Конечно же, можно было бы наведаться в субсидируемый депутатский буфет, однако общение с коллегами неизменно лишает меня аппетита.

Преодолев пост охраны и толпы туристов на Парламент-сквер, закоулками я пробираюсь в направлении Сент-Джеймсского парка. Заглядываю в бутербродную и заказываю то же самое блюдо, что и каждый божий день, — куриный салат на ломтике цельнозернового хлеба с чуточкой дижонской горчицы. Мне даже не приходится озвучивать заказ, настолько я предсказуем. Да, мне нравится предсказуемость. Мне нравится рутина.

Разжившись сандвичем, направляюсь в Сент-Джеймсский парк, где выискиваю свободную скамейку. В начале октября солнце еще греет, и насладиться погожим осенним днем на лоне природы вывалило весьма приличное количество туристов и офисных работников. Устраиваюсь и принимаюсь за обед. Прохожие даже не удостаивают меня вниманием.

В отличие от многих коллег, я могу наслаждаться анонимностью. Журналистов и папарацци совершенно не интересует, чем я занимаюсь — да и что говорю, коли на то пошло. Меня это совершенно устраивает. Внимание прессы меня абсолютно не прельщает, не испытываю я и желания превратиться в одного из тех известных политиков, кто разменивает Палату общин на заточение в «Большом брате» или другом богомерзком реалити-шоу. Эти-то определенно всякий стыд потеряли.

Разумеется, есть и такие, кто невольно привлекает к себе внимание прессы своей неосмотрительностью или же недостатком здравого смысла. Супружеские измены, наркотики, проститутки, азартные игры, алкоголизм — депутаты обоих полов не более добродетельны или стойки к искушениям, чем остальное население. Разница лишь в том, что журналисты обожают громкие скандалы с участием политиков, и мы представляем собой легкую добычу. Жизнь некоторых моих весьма достойных коллег пошла под откос из-за мелких прегрешений, которые при любой другой работе остались бы незамеченными. Разумеется, подобное кажется несправедливым, но мы по долгу службы подпадаем под общественный контроль и вынуждены вести жизнь праведников. Лично для меня трудности это не представляет, но вот некоторым депутатам приходится несладко.

Я доедаю бутерброд и затем несколько минут просто сижу и нежусь на солнышке, вдыхая ароматы лондонской осени.

Увы, вскоре приходится взглянуть на часы: до заседания сорок минут. Крякнув от досады, неохотно поднимаюсь и неспешно отправляюсь обратно.

Роза же на месте, кого-то внимательно выслушивает по мобильнику. Быть может, приходит мне в голову, это ее парень или же потенциальный ухажер. Мне известно лишь, что она не замужем, поскольку кольца у нее на пальце нет. Про своего партнера Роза еще ни разу не обмолвилась, но я даже представить себе не могу, что такой красивой женщине не из кого выбирать. Тему эту я никогда не затрагивал — наверное, просто боюсь услышать ответ.

— Мне нужно работать, — поспешно говорит она в трубку и, даже не попрощавшись, отключается.

Я бросаю на нее взгляд, отчасти ожидая небрежного комментария о телефонном собеседнике, каковой в качестве оправдания отпускают обсуждающие личные дела на рабочем месте. Замечания, однако, не следует. Наверно, Роза просто смущена или же помнит, что трехмесячный испытательный срок еще не закончился. Очень жаль, что она считает меня способным устроить взбучку за один личный звонок.

— Хорошо пообедали? — Она прячет телефон в сумочку.

— О, прекрасно, спасибо. Надеюсь, не прервал важный разговор.

— Нет, ничего важного.

Роза улыбается, но в подробности опять-таки не вдается. Отсутствие подтверждения, что она болтала со своим парнем, доставляет мне некоторое облегчение. Лучше махнуть на это рукой.

— Ах да, я разобралась с вашим телефоном.

Она с энтузиазмом подбегает ко мне, усаживается на краешек стола, и я получаю четкие инструкции по использованию нового устройства. Понятия не имел, что в небольшое устройство из стекла и пластика может столько всего поместиться, и по завершении наставлений с неохотой вынужден признать его очевидное превосходство над моей старенькой «Нокией».

Покончив с телефоном, я собираю нужные папки и прошу Ролу обзвонить некоторых людей из списка и попытаться ответить на их вопросы. Многие почему-то уверены, что я могу решить их проблемы как по мановению волшебной палочки. Согласен, официально сформулированное послание на парламентском бланке зачастую и вправду помогает, вот только для одного человека просителей слишком уж много.

— После совещаний я, скорее всего, сразу же отправлюсь на прения, так что вернусь уже в конце рабочего дня.

Роза кивает, и я покидаю кабинет.

Один прославленный американский экономист — запамятовал его имя — как-то сострил, что совещания — замечательный способ изображать деятельность, ничего при этом не достигая. Что ж, обе мои встречи вполне соответствуют этой формуле.

Спустя два часа я вхожу в свою палату — Палату общин, самое сердце парламента, где избранные депутаты обсуждают и голосуют по законопроектам. В случае одобрения таковые отправляются в Палату лордов для критического рассмотрения и утверждения. В Палату общин еженедельно поступают десятки проектов законов, и посещаемость прений, как правило, определяется важностью и спорностью законодательного акта в повестке дня. Сегодня обсуждается законопроект о допускаемом уровне шума от транспорта. Судя по крайне прискорбной явке, данная тема парламентариев практически не интересует. Из более шестисот депутатов Палаты присутствуют лишь шестнадцать.

Изо всех сил пытаюсь включиться в дебаты, но тема настолько нудная, что я периодически отключаюсь. Когда же один из депутатов заводит пространную диатрибу о вреде шумового загрязнения, все малочисленное собрание исторгает единодушный стон. Едва не заснув, решаю воздержаться от голосования, поскольку не имею ни малейшего понятия, есть ли в этом законе хоть какой-то смысл.

Наконец освободившись, я спешу к себе, поскольку до запланированного выступления остается меньше часа.

Меня поджидает очередной список.

— Я постаралась обзвонить как можно больше народу, но эти настаивают на личном разговоре, — извиняющимся тоном поясняет Роза.

— Придется им подождать до завтра. Я уже опаздываю.

Распечатываю текст речи и убираю листки в карман. Затем смотрюсь в небольшое зеркало на двери. Человек я отнюдь не самолюбивый, однако выступать со сбившимся галстуком или взлохмаченными волосами мне все же претит.

— Что в моем ежедневнике на завтрашнее утро? — осведомляюсь я у секретарши, поправляя галстук.

— Вам повезло. Совещание в десять часов перенесли, так что первую половину дня вы свободны.

— Уже легче.

— И вы прекрасно выглядите, — добавляет она.

От комплимента я заливаюсь краской. Если, конечно же, это действительно комплимент. Как-никак, люди употребляют это «прекрасно» к месту и не к месту, и слово давно уже утратило свой истинный смысл. «Как вы? — Прекрасно. — Как была еда? — Прекрасно». Все, что ни хорошо ни плохо, теперь «прекрасно». Наверное, лучшего слова для описания моей внешности и не подобрать. Или же я просто перемудриваю с брошенным невзначай замечанием.

— Спасибо, — отзываюсь я, не отрываясь от зеркала, чтобы Роза не заметила моих порозовевших щек.

Затем желаю ей приятного вечера и в спешном порядке покидаю офис, надеясь, что времени на дорогу у меня достаточно и что речь моя прозвучит все же получше, чем «прекрасно».

5

В подземке не протолкнуться, но, к счастью, от «Вестминстера» до «Темпла» ехать всего несколько минут. Выбравшись из давки, устремляюсь в направлении Стрэнда, одной из самых знаменитых лондонских улиц, где некогда проживали Чарльз Диккенс, Вирджиния Вулф и прочие знаменитости. Пункт моего назначения — «Монтгомери», гостиница в импозантном здании в стиле ар-деко. Ровно в шесть вечера мою речь там ожидают около двух сотен гостей.

Мне ежегодно приходится появляться на различных мероприятиях, подпадающих под одну из трех категорий: дела избирательного округа, касающиеся местного населения и бизнеса, благотворительность — это всегда полезно для престижа партии, и ответные услуги спонсорам или лоббистам партии.

В данном случае устроителем выступает ассоциация независимых розничных торговцев, озабоченная плачевным состоянием центральных районов городов, что касается некоторых ключевых избирательных округов. Конечно, они предпочли бы пригласить министра экономического развития, но тот, разумеется, занят. Как и второй, третий и четвертый варианты по списку. В итоге им достался я — поскольку заседал одно время в каком-то комитете по экономике. В общем, вместо популярного актера приехал статист.

За пятнадцать минут до назначенного времени я вхожу в роскошно отделанное фойе, откуда направляюсь в конференц-зал в задней части здания. Я уже не раз посещал подобные мероприятия в этой гостинице и отлично знаю, чего ожидать: сборища бизнесменов, которым совершенно плевать на приглашенного политика; на протяжении всей моей речи они будут пожирать взглядами бесплатный бар. Моя роль — закуска перед дармовой попойкой.

У входа в зал замечаю импровизированную стойку регистрации, за которой стоят двое мужчин среднего возраста в серых костюмах. Они записывают прибывающих участников и вешают им на шею бейджи на ярко-красных шнурках. Обращаюсь к ближайшему:

— Я — Уильям Хаксли, у меня вступительная речь.

— Ах да, мистер Хаксли, мы ожидали вас к пяти тридцати.

— Прошу прощения, — хмурюсь я, — но меня об этом не предупредили.

— Уверен, что мы проинформировали ваш офис о времени.

— Сомневаюсь. У меня весьма расторопный личный секретарь.

— Тем не менее боюсь, мы уже перенесли ваше выступление.

— И куда же вы его перенесли?

— На третье с конца.

— Так сколько мне еще ждать?

— О, не очень долго, — небрежно бросает мужчина. — Час или около того.

Едва лишь я раскрываю рот для решительного протеста, как по громкой связи раздается предупреждение о начале первого выступления и закрытии бесплатного бара.

— Прошу прощения, мистер Хаксли, меня вызывают, — блеет мой собеседник. — Вами займется Джереми, — добавляет он, кивая на своего сконфуженного помощника.

Джереми сообщает, что возле закрывшегося бара можно бесплатно взять воду, а в последнем ряду мне зарезервировано место.

— Вас предупредят за пять минут.

Затем вручает мне бейдж и ретируется, прежде чем я успеваю выразить недовольство.

Час от часу не легче.

Разворачиваюсь и обозреваю море обращенных к сцене лиц. Сиденья в зале расположены двумя секциями десять на десять, с проходом посередине. Поднимаюсь к своему месту и срываю с него приклеенный скотчем листок с выведенным маркером моим именем.

Женщина в соседнем кресле оборачивается ко мне и улыбается, чем немедленно приводит меня в замешательство. Навскидку ей лет тридцать, у нее темные волосы до плеч, а деловой костюм явно сшит у дорогого портного.

Моего раздражения как не бывало, я смущенно улыбаюсь в ответ и сажусь.

Стараюсь не отрывать глаз от сцены и игнорировать волнение чувств, вызванное близостью привлекательной женщины. Меня обдает ароматом духов соседки — цветочным, со значительной примесью пачули. Опускаю взгляд и разглядываю ее туфли на высоких каблуках, наверняка дизайнерские. Обнаженные лодыжки тоже не ускользают от моего внимания. Конечно же, это опять мое богатое воображение, но мне кажется, будто я даже ощущаю исходящее от тела женщины тепло.

Пожалуй, сосредоточение на предстоящей речи поможет мне избавиться от неловкого чувства. Я уже собираюсь достать из кармана листки, как вдруг ощущаю легкое прикосновение к плечу. Поворачиваюсь и вижу, что соседка снова мне улыбается.

— Простите, могу я попросить вас об одолжении? — говорит она.

— Э-э… Да, конечно!

— Хочу воды взять, пока они не начали. Не присмотрите за моим местом?

Я киваю, и женщина снова прикасается к моему плечу.

— Спасибо.

Она встает и плавно двигается к столику возле бара, заставленному бутылками с водой и стаканчиками.

Глядя ей вслед, пытаюсь взять себя в руки. Просто нелепица какая-то. Вот уже десять лет я участвую в дебатах в Палате общин — самом крикливом и устрашающем собрании во всей Великобритании, а стоит мне повстречаться с красивой женщиной, и разом превращаюсь в мямлю.

Ну что со мной не так?

Вопрос исключительно риторический, поскольку мне абсолютно точно известно, что со мной не так. Я проучился в школе для мальчиков четырнадцать лет, пришедшихся, естественно, как раз на период формирования личности, и, за отсутствием сестер, возможностей общения с женщинами у меня практически не было, если не считать мать. А по поступлении в университет проблема уже укоренилась настолько глубоко, что я начал избегать девушек, предпочитая закапываться в учебе, вместо того чтобы бороться со стеснительностью. До сих пор и расплачиваюсь за эту ошибку молодости.

Соседка возвращается на свое место.

— Спасибо.

Я снова смущенно улыбаюсь, от души желая, чтобы на этом наше общение и завершилось.

Однако женщина опять поворачивается ко мне и протягивает руку:

— Кстати, меня зовут Габби.

«Пожалуйста, оставьте меня в покое».

Осторожно отвечаю на рукопожатие.

— Уильям.

Обычно я всячески избегаю продолжительного зрительного контакта с привлекательными женщинами, но лучистые зеленые глаза Габби почему-то кажутся мне знакомыми. И я продолжаю глядеть в них, ожидая какой-нибудь подсказки из памяти. Увы, безрезультатно. В итоге продолжительность моего взгляда выходит за рамки приличий, и женщина отворачивается к сцене. Мгновение спустя ее рука выскальзывает из моей.

Как правило, я захлопываю створки раковины на данной стадии знакомства, вот только ощущение узнавания по-прежнему не дает мне покоя, и я, собравшись с духом, отваживаюсь на вопрос:

— Хм, простите, но не встречались ли мы раньше?

— Не думаю, — снова поворачивается она ко мне. — Но этот вопрос я слышу довольно часто. Наверное, у меня просто лицо такое.

— Да, хм, наверное. Простите.

— Кроме того, — ее улыбка превращается в ухмылку, — хотелось бы надеяться, что вы запомнили бы меня.

— Да-да, конечно, — храбрюсь я, при этом ощущая, как щеки мне заливает краска. — Просто… Просто я по роду занятий встречаюсь со множеством людей, а вот хорошей памятью похвастаться не могу.

— И что же у вас за род занятий, Уильям?

Стоит лишь признаться незнакомому собеседнику, что являешься профессиональным политиком, да еще от Консервативной партии — все, разговор можно считать завершенным. Однако с учетом того, что примерно через час меня все равно представят на сцене, уклоняться от ответа бессмысленно.

— Я всего лишь рядовой политик.

Зрачки Габби чуточку расширяются, а аккуратно подведенные брови приподнимаются.

— Да что вы говорите! Как интересно!

«Это сарказм, что ли?»

— Боюсь, не настолько интересно, насколько это может показаться.

Внезапно она кладет ладонь мне на колено.

— Что ж, мистер Хаксли, не хочу вас расстраивать, но не должны ли вы прямо сейчас находиться на этой сцене?

Я в замешательстве смотрю на нее.

— Откуда вы знаете мою фамилию?

Взгляд Габби медленно скользит вниз, и я машинально опускаю голову, вне себя от ужаса, что забыл застегнуть ширинку.

— Ах, ну конечно, — охватывает меня облегчение. — Мой бейдж!

— Точно. Ваш бейдж, — воркует моя новая знакомая. — И с памятью у меня, слава богу, все в порядке: ваше имя в списке выступающих.

— Мое выступление перенесли. Что-то напутали с моим офисом.

Прежде чем Габби успевает ответить, динамики позади нас разражаются оглушительной музыкой, и свет гаснет. Сцену затягивает искусственным дымом, который прорезают пляшущие в такт музыке разноцветные лучи.

— Несколько чересчур, как считаете? — кричит женщина мне на ухо.

Я киваю, и мы вместе со всеми аплодируем появившемуся на сцене ведущему, наигранно энергичному толстяку, явно воображающему себя важной персоной. Почему таким образом начинаются мероприятия подобного рода — выше моего понимания. Не успеваю я подумать, что ничего более нелепого не придумаешь, как он начинает хлопать в ладоши над головой. Несколько идиотов в первых рядах следуют его примеру, что еще более распаляет толстяка.

— Да хватит потакать дураку, — бросаю я, пожалуй, несколько громче, нежели рассчитывал.

Габби снова смеется и шепчет мне на ухо:

— Для политика замечание весьма откровенное.

Я молчу, не зная, что ответить.

Наконец музыка стихает, и ведущий приступает к исполнению своих обязанностей. После достаточно гладкого вступления он объявляет первого оратора.

— Леди и джентльмены, поприветствуем Гэвина Гранта!

Аудитория не отказывает ему в одолжении, и мистер Грант, кем бы он ни был, выходит на сцену. Уже через две минуты становится ясно, что этот Грант невыносимо скучен, равно как и следующие четверо. Впрочем, я несколько несправедлив: скуку навевают не столько ораторы, сколько сама тема. Меня, например, совершенно не интересуют новости футбола и показатели розничной торговли. Публика, однако, внимает им с интересом, и меня начинает беспокоить, что моя собственная речь, чего доброго, умерит пыл собравшихся.

Однако времени пересмотреть содержание выступления у меня уже нет, поскольку появляется Джереми и манит к двери в боковой стене зала. Я киваю Габби, и она желает мне удачи.

Мы проходим по коридору в небольшой аванзал. Толстяк кивает мне из угла поверх газеты. Я отвечаю тем же, и Джереми предлагает стакан воды.

— Не нужно, спасибо.

Мужчина ставит стакан на стол и сверяется с часами.

— Три минуты, мистер Хаксли.

В остающееся время я вновь просматриваю текст речи. Вот только вносить существенные изменения слишком поздно, а по части импровизации я слабоват.

Внезапно дверь со сцены распахивается, и в помещении появляется взмокший мужчина с круглым лицом. Вслед ему доносятся аплодисменты.

Ведущий складывает газету и встает.

— Готовы? — осведомляется он у меня.

— Пожалуй.

Без дальнейших комментариев толстяк направляется на сцену. Овации постепенно сходят на нет, и конферансье представляет публике мою персону. У меня, разумеется, тут же начинается мандраж.

— Ни пуха! — бросает Джереми и указывает на дверь.

Толстяк выкрикивает мое имя. Ну вот и все. Глубокий вздох, и вот я уже делаю пять шагов по сцене. Быстро обмениваюсь с ведущим рукопожатием, он ободряюще хлопает меня по спине и жестом приглашает к трибуне. Приветственные аплодисменты стихают; и на меня выжидающе смотрит целое море лиц.

Я чинно достаю из кармана пиджака два сложенных листка бумаги и кладу перед собой на стойку. Прочищаю горло и набираю в легкие воздух для воодушевляющего вступления. То есть я надеюсь, что оно будет таковым.

— Леди и джентльмены! Наше правительство всегда поддерживало и будет поддерживать бизнес!

Для эффектности делаю паузу и со всей убедительностью выдаю следующую строчку:

— До внесенных нашим правительством изменений в законодательство бизнес задыхался от бюрократической волокиты и канцелярской скотины.

«Вот же черт! Рутины, идиот! Ру-ти-ны!»

Я очень, очень надеялся, что слушатели проспят мою оговорку. Увы. В зале раздаются сдавленные смешки.

— Спасибо, мистер тореадор! — внезапно выкрикивает какой-то остряк.

Тут уж плотину прорывает, и публика заходится хохотом.

Слово не воробей.

Двести человек успокаиваются лишь через минуту, и к этому времени уровень моего престижа падает до нулевой отметки. Уже не пытаясь произвести впечатление, я оттарабаниваю речь за половину запланированного времени.

Заключительная фраза встречается жиденькими аплодисментами, которые тонут в новой волне смеха. Я с позором ухожу со сцены.

Ведущий качает головой и хмурится. В аванзале меня тоже встречают прохладно, следующий докладчик, не здороваясь, проходит мимо, бормоча что-то под нос.

— Пожалуй, не самое лучшее ваше выступление, — тактично замечает Джереми.

— Просто оговорка.

— Крайне досадная оговорка.

— Да уж, но они повели себя прямо как дети!

Говорить больше не о чем, лучше уйти. Конечно, сейчас не помешало бы выпить, тем более на халяву, но желания подвергаться дальнейшим насмешкам нет.

— Пожалуй, я пойду.

— Да-да, конечно. Я вас провожу, — тараторит Джереми, видимо радуясь, что я уже ничем больше не испорчу мероприятие. — Мне все равно нужно предупредить следующего оратора.

Мы проходим по коридору в заднюю часть зала. Зрители, к счастью, всецело поглощены очередным выступлением. Джереми пожимает мне на прощание руку и испаряется.

В конце последнего ряда замечаю два пустых места. Судя по всему, Габби на сегодня речей хватило. Что ж, ее можно понять. У регистрационной стойки меня окликает молодая женщина, перебирающая ворох бумаг.

— Мистер Хаксли?

— Да.

— Вот, просили вам передать, — протягивает она сложенный листок бумаги.

Беру и разворачиваю послание, ожидая увидеть повестку за злостную клевету на делопроизводителей или аграриев.

Однако это вовсе не повестка, а записка от руки:

Дважды перечитываю записку, чтобы убедиться, что все правильно понял.

Бросаю взгляд на часы: еще нет и половины восьмого. Завтра утром никакие дела меня не ждут, и уж точно сейчас мне нужно что-нибудь покрепче.

После нескольких секунд размышлений прихожу к заключению, что отклонить приглашение Габби будет просто не по-джентльменски. Да и что здесь такого особенного?

6

Выбегаю из фойе гостиницы на улицу. На противоположной стороне Стрэнда только один бар, и я устремляюсь туда.

Интерьер бара несет на себе отчетливую печать личностного кризиса. Владельцы словно бы так и не определились, что же они хотели открыть: ночной клуб, традиционный паб или же столовую для бездомных. Стены окрашены в огненно-оранжевый и сине-зеленый, меблировку же словно извлекли из помойки. Возможно, шизофренический дизайн — дань хипстерской моде, в последнее время основательно заполонившей нашу столицу.

Я оглядываю столики, по большей части пустующие, и в дальнем конце зала замечаю Габби. Собираюсь подойти к ней, но она машет мне рукой, встает и пробирается между столиков в моем направлении. После преодоления мебельной полосы препятствий походка ее становится более уверенной и решительной.

Габби останавливается в полуметре от меня, вторгаясь в мое личное пространство.

— Стало быть, вам действительно надо выпить, — констатирует она.

— Э-э… Да, — смущенно улыбаюсь я и быстро собираюсь с духом. — Что вам заказать?

— Джин с тоником, пожалуйста.

Я перемещаюсь к стойке, и Габби встает рядом, касаясь меня плечом. Подавляю желание отстраниться и подзываю бармена.

— Два джина с тоником. И двойных, пожалуйста!

Габби подается ко мне:

— А я и не подумала бы, что вы любитель джина.

— В данный момент я любитель чего угодно, лишь бы покрепче.

Бармен с дурацкой бородой наконец приносит заказ.

— Пойдем за столик? — предлагает моя новая знакомая.

Я киваю, и мы возвращаемся к ее месту в дальнем конце зала. Она поднимает бокал.

— Ваше здоровье!

Мы чокаемся, и я отпиваю большой глоток. Повисает тишина, и я решаю обойтись без дежурных фраз.

— Извините за вопрос, Габби, но почему вы пригласили меня сюда?

Она отставляет бокал и надувает губы. Так. По-видимому, я позволил себе бестактность.

— Очень прямой вопрос, — подтверждает она мою догадку.

Черт, начало не очень.

— Простите, не хотел вас задевать. Боюсь, деликатность не мой конек.

— Это уж точно. Тем не менее отвечу: ваша речь показалась мне интересной, и я не могла позволить себе упустить шанс пообщаться с вами один на один.

— Неужели?

— Только не изображайте удивление, Уильям. Несомненно, вы умный и эрудированный человек.

Габби неторопливо потягивает напиток, не сводя с меня глаз. Затем бокал возвращается на стол, и она заканчивает:

— Именно эти качества я и ценю в мужчинах.

Ввиду недостаточного опыта общения с противоположным полом мне сложно определить — вежливость это или откровенный флирт. Лучше действовать осторожно.

— Весьма признателен за положительный отзыв, Габби.

Она тут же заходится смехом.

— А что тут смешного? — озадаченно спрашиваю я.

— Господи, Уильям, никогда еще не встречала такого мужчину, как вы. Вы просто сама формальность!

Помимо очевидной красоты, Габби еще и весьма проницательна. Насколько могу судить, большинство мужчин способны без труда менять амплуа, в зависимости от ситуации. У меня же оно одно-единственное и, как показывает практика, отнюдь не самое подходящее для обольщения дам.

— Даже не знаю, что сказать, Габби. Боюсь, я такой, какой есть.

— Да не извиняйтесь! Мне это кажется очень милым.

— Правда? — удивляюсь я.

— Полнейшая!

Она совершенно непринужденно смотрит мне в глаза, в то время как я через несколько секунд уже вынужден прилагать усилия, чтобы не отвести взгляд.

— Уильям, могу я спросить вас кое о чем?

— Разумеется.

— Что вы делаете, когда не занимаетесь политикой?

Ложь мне претит, однако правдиво отвечать не хочется. Приезжая в Лондон, я практически не вылезаю с работы. А в остальное время меня, как правило, можно отыскать пьющим в одиночестве в пабе неподалеку от моей квартиры в Блэкфрайарсе. Впрочем, мои частые визиты в «Фицджеральд» продиктованы не столько пристрастием к алкоголю, сколько тем, что я предпочитаю общество незнакомцев одиночеству своей квартиры.

— Вообще-то, работа съедает очень много времени. Ни на что другое уже не хватает.

— И как к этому относится ваша жена? — интересуется Габби.

— Я не женат.

Мой ответ повисает в воздухе, а моя собеседница машинально постукивает пальцами по бокалу. Впервые замечаю полное отсутствие у нее каких-либо колец. Интересоваться ее личной жизнью я не собираюсь и предпочитаю нарушить тишину идиотским вопросом:

— А сами-то вы, Габби, так и не сказали, чем занимаетесь.

— Я консультант по маркетингу. Специализируюсь на розничной торговле, поэтому и пришла на это сборище.

— И живете в Лондоне?

— То здесь, то там. Я веду практически кочевую жизнь, — отвечает она, как мне кажется, с грустью.

— Вам нравится ваша работа?

— Работа-то нравится, но не нравится сопутствующий образ жизни.

— О чем вы?

— О том, что я ненавижу одиночество, Уильям.

Не дожидаясь моего ответа, Габби допивает джин-тоник и встает.

— Повторим?

Я киваю, и она отправляется к стойке. Смотрю ей вслед и обдумываю ее слова. Просто поразительно, что такая привлекательная женщина одинока. Мне-то представлялось, что у нее нет отбоя от мужчин.

Габби возвращается с бокалами и ставит один передо мной.

— Ах, Лондон, — говорит она, устраиваясь на своем месте. — Столько народу, и все равно это одно из самых одиноких мест на свете.

— Никогда бы не подумал, что у вас мало знакомых.

— Это почему же? Потому что я женщина?

— Хм, нет, потому что вы очень, э-э… привлекательная.

— А привлекательные люди, по-вашему, не могут страдать от одиночества?

— Откуда ж мне знать.

Габби фыркает и качает головой.

— А вот это не очень привлекательная черта.

— Какая?

— Жалость к себе.

— И вовсе я себя не жалел. Просто констатировал факт.

— Факт или мнение?

— Мнение, основанное на фактических данных.

Она перегибается через стол и пристально смотрит мне в глаза.

— Что ж, тогда каждый остается при своем мнении.

Секунду-другую она не сводит с меня взгляда, зятем откидывается на спинку стула.

— Уильям, вас это не пугает?

— Что?

— Одинокая жизнь.

Не пугает. Ужасает.

— Иногда.

— А меня пугает. И что я могу закончить одинокой старой девой с несколькими десятками кошек да мешком сожалений.

Может, у нее действительно наболело, а может, на мне уже сказывается воздействие джина, но внезапно я ощущаю душевное родство с Габби. Несмотря на астрономическую разницу в физической привлекательности, похоже, общего у нас гораздо больше, чем казалось сначала.

— Одиночество, — отзываюсь я тихим голосом, — это худшая разновидность бедности.

— Какая глубокая мысль! Кто это сказал?

— Я.

— На основании собственного опыта?

Понятия не имею, с какой стати изливать душу практически незнакомому человеку. Наверное, в силу необходимости: мне столь редко выдается возможность обсудить с кем-либо дела сердечные, что сейчас я просто не могу позволить себе упустить ее.

— Семьи у меня нет, близких друзей совсем немного, — отвечаю я.

— Мне это знакомо.

— Ваша семья…

— Мои родители умерли. — перебивает меня Габби. — Мамы не стало, когда мне было одиннадцать, а отца — когда я училась в университете.

— Мне очень жаль.

Она чуть склоняет голову и закусывает губу. Мне так хотелось бы протянуть руку и ободряюще сжать ей ладонь, однако даже два бокала джина не способны вселить в меня достаточно смелости. Вдруг мне вспоминается мудрый совет Розы после неудачного телефонного разговора с Норой Хендерсон. В подобных ситуациях лучше слушать, чем говорить.

— Расскажите о них.

— О ком?

— О ваших родителях.

К моему облегчению лицо Габби проясняется, и я мысленно благодарю Розу. Странное дело, я внезапно ощущаю укол вины за то, что выпиваю с другой женщиной.

На протяжении следующих десяти минут я выслушиваю откровения Габби. Отношения с родителями у нее явно были очень близкими, в особенности с отцом, и ее теплые слова вызывают у меня новый укол вины и сожаления.

Новая знакомая заканчивает рассказ извинениями:

— Поверить не могу, что, как дура, вогнала вас в скуку своими воспоминаниями о родителях. Простите меня. И что вы только обо мне подумали?

— Подумал, что вам нужно было выговориться.

Она подается вперед и сжимает мне руку.

— Вы правы, и спасибо вам огромное, Уильям, что выслушали. Я очень давно ни с кем не говорила об отце и матери.

Ладонь у нее теплая, и она мягко поглаживает большим пальцем мое запястье. Прикосновение женщины приводит меня в замешательство и восторг.

— Братьев и сестер у вас нет? — интересуюсь я.

— Нет. Только двоюродные. Порой я с ними встречаюсь, но ни с кем из них не близка.

Мысли, как развивать семейную тему дальше, у меня напрочь отсутствуют, да и все равно я предпочел бы обсуждать что-нибудь не столь тягостное. Поэтому предлагаю новую порцию выпивки и отправляюсь к стойке.

Пока единственный бармен занимается другим клиентом, устраиваюсь в конце стойки и, дожидаясь своей очереди, размышляю над причудами судьбы, милостиво протягивающей свою длань после хорошей оплеухи в виде провального выступления.

Внезапно на плечо мне ложится рука совершенно иной природы. Вырванный из раздумий, оборачиваюсь и вижу перед собой Габби.

— Еще не заказали? — спрашивает она.

— Нет.

— Хорошо. Я подумала, было бы неплохо вернуться в гостиницу и перекусить в номере.

Похоже, судьба все-таки решила придерживаться привычной колеи. Что ж, еще один вечер в одиночестве у «Фицджеральда».

— Да, конечно. Было приятно поболтать с вами, Габби.

Я протягиваю руку, однако женщина слегка хмурится.

— Я надеялась, что вы составите мне компанию.

— О!

— Уильям, честное слово, если вам неудобно, я всецело понимаю. Просто не люблю есть в ресторанах.

До меня доходит, что я по-прежнему стою с вытянутой рукой, да и челюсть у меня наверняка отвисла. Встряхиваюсь и излагаю собственное видение ситуации:

— Не могу сказать, что одобряю приглашение незнакомцев в гостиничный номер.

— Об этом я догадывалась, поэтому-то безбоязненно вас и приглашаю. В людях я разбираюсь неплохо, Уильям, и совершенно не сомневаюсь, что вы настоящий джентльмен.

Джентльменом меня называют отнюдь не впервые, и, как мне представляется, ярлык сей подразумевает выдержку, благонадежность и предсказуемость — отнюдь не те черты, что заставляют сердце учащенно биться. Остается только мечтать, чтобы меня хоть разок приняли за грубияна, обольстителя или даже немножечко мерзавца.

— Спасибо. Сочту за честь, — по-джентльменски отвечаю я.

Габби берет меня под руку, и мы выходим на Стрэнд и прохладный вечерний воздух.

— Где вы остановились? — спрашиваю я.

— Да здесь же и остановилась, — кивает она на «Монтгомери» через дорогу, откуда мы ушли с час назад. Лично мне хотелось бы избежать встречи с участниками мероприятия, которые наверняка все еще ошиваются в бесплатном баре.

Пока мы ждем зеленого на пешеходном переходе, я украдкой бросаю взгляд на свою прекрасную спутницу и немедленно ощущаю себя под три метра ростом. Может, я и удрал из гостиницы поджав хвост, зато возвращаюсь с высоко поднятой головой.

А вдруг это начало весьма запоздалой новой главы в моей жизни?

Да смею ли я вообще надеяться?

7

Мы проходим по блестящим полам пустынного гостиничного холла к лифту.

— Проголодались? — спрашивает Габби.

— Немного, — отзываюсь я, хотя настороженность и возбуждение уже несколько умерили мой аппетит.

Двери лифта распахиваются с мелодичным сигналом, открывая ворсистый ковер на полу. Зеркальные стены кабины отражают странную парочку, словно из сатирического шоу: политик средних лет с красавицей-любовницей много моложе его.

Не выдерживаю и опускаю взгляд.

Мы выходим из лифта, проходим по коридору и останавливаемся у номера 904.

— Нам сюда.

Номер хоть и не люкс, но шикарный, с двумя огромными арочными окнами во всю стену. Преобладают коричневые и кремовые цвета, хотя подозреваю, что художник-оформитель содрал за них как за «коричный» и «латте».

— В здешних номерах я никогда не бывал. Выглядит впечатляюще.

— Обычно мне приходится останавливаться в замызганных мотелях, — отзывается Габби, кладя сумочку на комод. — Поэтому в Лондоне обязательно себя балую.

— Кстати, надолго вы здесь?

Она наклоняется к мини-бару.

— Пока даже не знаю. Хотите выпить?

— Да, не откажусь.

Женщина открывает миниатюрные бутылочки, смешивает джин с тоником и ставит два бокала на столик между вольтеровскими креслами.

— Садитесь же, — приказывает она.

Я подчиняюсь и немедленно хватаюсь за свой бокал. Габби снимает пиджак, под которым оказывается блузка без рукавов, затем скидывает туфли и усаживается напротив.

— Господи, хорошо-то как, — вздыхает она. — Целый день на ногах в новых туфлях. Не лучшая идея.

Сделав глоток, она откидывается в кресле и скрещивает ноги.

— Уильям, вам удобно? Можете тоже снять пиджак, не стесняйтесь.

Предложение, между прочим, весьма кстати, поскольку меня внезапно бросает в жар — в значительной степени из-за блузки Габби, почти прозрачной и открывающей на обозрение кружевной бюстгальтер и пышную грудь.

— Да, пожалуй, — соглашаюсь я.

Хозяйка номера немедленно забирает у меня снятый пиджак.

— Для таких случаев существует шкаф.

Наблюдая за ней, напоминаю себе, что пришел только перекусить и составить компанию. И как истинный джентльмен обязан дать отпор блудливым помыслам, неумолимо подкрадывающимся все ближе.

Габби закрывает дверцу шкафа, однако за столик не возвращается.

— Слушайте, чувствую себя настоящей замарашкой, — говорит она. — Не возражаете, если я быстренько приму душ и переоденусь перед едой?

Я киваю.

— Пять минут! Обещаю.

Женщина исчезает в ванной, оставив дверь чуть приоткрытой. Несколько секунд спустя оттуда раздается плеск воды.

Еще пара мгновений, и дьявольский голос начинает нашептывать на ухо, что Габби не закрыла дверь специально.

«Не глупи, мужик!»

Затем враг рода человеческого приступает к соблазнению образами. Вот я подхожу к ванной и распахиваю дверь. Замираю на мгновение, упиваясь видом обнаженной Габби, намыливающейся за стеклянной перегородкой. Быстренько раздеваюсь и подкрадываюсь к душевой кабинке. Тут женщина разворачивается, и ее тело предстает передо мной во всей своей красе. Габби улыбается и манит меня к себе.

Нарастающее напряжение в брюках возвращает меня к реальности, и в этот же момент шум воды смолкает. Я с облегчением вздыхаю, что мои фантазии таковыми и остались. Меня пробирает дрожь от одной лишь мысли, что я мог выставить себя полным кретином.

Дверь ванной распахивается, и я ожидаю увидеть Габби в каком-нибудь нестрогом наряде. Хм, вряд ли можно вообразить что-либо более нестрогое, нежели белое полотенце, едва прикрывающее грудь и бедра.

— Вот дура, — усмехается женщина. — Забыла взять одежду.

Габби открывает шкаф, и напряжение возобновляется. Судорожно глотаю джин и отчаянно пытаюсь не смотреть, как она перебирает содержимое гардероба.

Естественно, воли мне на такой подвиг не достает, и в итоге я попадаюсь с поличным, когда женщина внезапно оборачивается ко мне и говорит:

— Уильям, не сочтите за труд, передайте мне во-он ту сумку.

Она указывает на кожаную дорожную сумку возле кровати, буквально в паре метров от моего кресла.

«А вот это плохо. Очень-очень плохо».

Мне снова тринадцать, и я стою в очереди в школьный буфет — именно тогда у меня впервые и случилась непроизвольная и крайне неприличная эрекция.

— Вот эту? — глупо переспрашиваю я, указывая на единственную сумку в номере.

— Да, пожалуйста!

Мысленно корю себя за опрометчивое решение снять пиджак. Однако бегут секунды, убедительную отговорку найти не удается, и я неохотно встаю и, скрючившись, бочком подбираюсь к сумке.

— Вам плохо? — хмурится Габби.

— Нет, просто спину слегка прихватило. Сейчас пройдет.

Хватаю треклятый багаж и направляюсь к хозяйке, продолжая весьма убедительно изображать Квазимодо.

— Вот, — мычу я, протягивая сумку.

— Вы точно в порядке? — уже не на шутку беспокоится Габби.

— В полном, честно-честно.

Не рискуя развернуться, задом наперед пячусь к своему креслу, что, с учетом моего незнакомства с обстановкой, оборачивается фатальной ошибкой. Демонстрируя Габби улыбкой, как у меня все прекрасно-распрекрасно, правой ногой я задеваю за ножку табурета и, судорожно дернувшись и взмахнув руками, падаю навзничь и растягиваюсь на полу.

— О боже, Уильям! — вскрикивает Габби. — Вы не ушиблись?

Поднимаю голову, чтобы ответить, и взгляд мой смещается вниз. Лучше бы я этого не видел: несмотря на падение, мои брюки напоминают палатку, поддерживаемую одиноким шестом.

Вскидываю взгляд на Габби, однако она уже заметила это неприличное возвышение.

Я работаю с самыми виртуозными лжецами в стране, но и им не удалось бы состряпать правдоподобное объяснение моего постыдного состояния. Сказать мне решительно нечего.

Приподнимаюсь на локтях и пытаюсь перевести дыхание. Габби, несомненно, вот-вот зайдется визгом, так что принимаюсь лихорадочно разрабатывать план бегства.

К моему величайшему удивлению, потока обвинений не следует. Вместо этого моя новая знакомая подходит поближе и встает над моими вытянутыми ногами. Я виновато смотрю на нее. Она улыбается и делает то, чего я ожидаю от нее менее всего: медленно снимает с себя полотенце и бросает его на пол, демонстрируя свое обнаженное тело во всем его великолепии.

Извиняющееся выражение моего лица сменяется озадаченным, а Габби опускается рядом со мной на колени.

— И что же это у нас такое? Думали обо мне в душе?

Изо всех сил стараюсь смотреть ей в глаза, а не на обнаженную грудь, и хриплю в ответ:

— Возможно.

— И что же вы думаете? Все, как вы себе представляли?

— Лучше. Определенно лучше!

— Возможно, лучше встать и рассмотреть поближе, чтобы убедиться наверняка.

Габби поднимается, отступает на пару шагов назад и упирает руки в бедра. Не дожидаясь повторного приглашения, я, ухватившись за комод, тоже принимаю вертикальное положение. И вот мы стоим друг перед другом, на расстоянии всего лишь полутора метров. Она нисколько не стесняется своей наготы, равно как и моих оттопыривающихся брюк.

Ситуация для меня в высшей степени сюрреалистическая, и я понятия не имею, как себя вести, и потому просто таращусь на голую женщину перед собой.

— Ну так как? Лучше? — интересуется Габби.

— Несравнимо!

Внезапно она подходит ко мне едва ли не вплотную.

— Все еще голоден? — шепчет женщина, и я чувствую, как ее пальцы нащупывают пряжку моего ремня.

— Нет, — мямлю я.

Мы так и смотрим друг другу в глаза, в то время как она ловким движением расстегивает ремень, а затем и единственную пуговицу, удерживающую мои брюки на месте. Габби слегка прищуривается, и ее рука скользит дальше.

— Гос-с-споди бож-ж-же, — постанываю я, совершенно позабыв, что являюсь убежденным атеистом.

Закрываю глаза на пару секунд и открываю их, чтобы посмотреть на голову присевшей Габби. И хотя дальнейший ход событий уже ясен, я все равно оказываюсь совершенно к нему не готов.

Моя первая реакция заключается в издании звука, воспроизвести который в письменной форме невозможно, и напряжении всех сил, чтобы устоять на ногах. Ничего подобного я в жизни еще не испытывал. И хотя не мне судить о технике исполнения, сложно представить, что ее как-то возможно улучшить.

Единственное, что меня тревожит, это потенциальная краткость процесса.

К счастью, Габби останавливается до того, как я достигаю точки невозврата. Она поднимается, однако продолжает крепко удерживать рукой мое достоинство.

— Три минуты, — говорит она.

— Что?

— У тебя три минуты, чтобы раздеться и принять душ.

— А потом что?

Женщина кивает на постель.

— А потом посмотрим, действительно ли эта кровать настолько удобна.

Габби отпускает меня и, продолжая смотреть мне в глаза, медленно двигается к постели.

— Понял, — выпаливаю я и мчусь в ванную.

Срываю с себя одежду и запрыгиваю в кабинку. И теряю двадцать убийственных секунд, пытаясь разобраться, как включить эту чертову штуку. Наконец, на меня обрушивается поток воды, и я намыливаюсь гостиничным гелем, мысленно отсчитывая пролетающие секунды.

Лишь по окончании водных процедур я впервые критически анализирую создавшуюся ситуацию.

Заходя в фойе гостиницы несколько часов назад, я, разумеется, и вообразить себе не мог подобного приключения. Такое с мужчинами вроде меня попросту не происходит. И, пожалуй, уже одно лишь это обстоятельство должно вызывать у меня беспокойство. Неужто мне так повезло? Или же стоит опасаться каких-то непредвиденных осложнений?

Вытираясь полотенцем, я быстренько перебираю вероятные последствия.

Мы оба не состоим в браке, оба давным-давно достигли возраста согласия. И мы не делаем ничего даже попахивающего скандалом, не говоря уж о противозаконности. Обычная любовная связь — что тут опасного?

— Как ты там? — доносится нетерпеливый оклик Габби из комнаты.

— Почти готов! — отзываюсь я, к своей досаде, едва ли не писклявым голосом.

Вешаю полотенце и подвожу итог размышлениям. Подобный шанс может больше не представиться, так что просто глупо им не воспользоваться. Да и потом, кто сказал, что на этом у нас все и закончится? А вдруг все только начинается? Не так уж это и невероятно!

«Уильям, хоть раз в жизни последуй зову своего сердца!»

Вот только отнюдь не сердце влечет меня из ванной в комнату, где на постели лежит обнаженная Габби.

— Ну же! Ложись! — велит она.

Я с готовностью бросаюсь на кровать.

Прежде чем я успеваю обдумать свои дальнейшие действия, Габби в буквальном смысле слова берет инициативу в свои руки, толкает меня на спину и садится сверху. Я снова издаю неописуемый гортанный звук.

Еще не угасла первая ударная волна, а женщина уже смешается вперед и опускается на меня, провоцируя второй, гораздо более мощный взрыв моих чувств.

Габби смотрит на меня сверху вниз и начинает медленно двигать бедрами. Боясь не справиться с переполняющими меня ощущениями, я закрываю глаза.

Она продолжает двигаться, к счастью, не ускоряя темп. При каждом толчке Габби издает негромкий звук, нечто среднее между мяуканьем и стоном, и это возбуждает меня еще сильнее.

Понятия не имею, сколько это продолжается, знаю только, что останавливаться не хочется. Вдруг, без всякого предупреждения, моя соблазнительница останавливается и слезает с меня. Я открываю глаза.

Габби сидит на коленях рядом. Она хватает меня за руки, тянет к себе и шепчет на ухо:

— Возьми меня сзади!

Осведомиться насчет технической стороны я снова не успеваю, поскольку женщина разворачивается и принимает соблазнительную позу.

Она готова. Я хочу. Но смогу ли? Вот что меня беспокоит.

За всю свою жизнь я вступал в половые отношения лишь с двумя женщинами. Самый мой первый опыт имел место на последнем месяце учебы в университете и оказался столь же кратким, сколь и неблагодарным. Пьяная возня в темноте и несколько секунд непосредственно совокупления. После столь удручающего дебюта продолжения не последовало.

Вторая женщина, со стыдом вынужден признать, была у меня девять лет назад: Мелани Доусон, тихая невзрачная библиотекарша из Маршбертона. Мы встречались примерно полгода и за все это время сексом занимались лишь семь раз. Несмотря на представившуюся возможность совершенствоваться, быстро стало очевидно, что сердце Мелани к данному занятию не лежит, и потому дальше миссионерской позы мы так и не продвинулись.

После Мелани я пришел к заключению, что, видимо, попросту не создан для секса. Отчасти меня утешал тот факт, что некоторые люди безнадежны в плане обучения вождению и проваливают экзамен за экзаменом. Можно сказать, я испытываю такие же трудности в многозадачности искусства любви — слишком многое одновременно нужно совать, лизать, тискать и хватать. Увы, я — ходячая сексуальная катастрофа.

Однако в данный момент мне, похоже, придется учиться на ходу.

Встав на колени, я перемещаюсь к приподнятому заду Габби. Теоретические основы совокупления в такой позе мне понятны, равно как и ее просторечное название, связанное, если не изменяет память, с ракообразными. Но практика — совсем другое дело.

Я устраиваюсь меж ног партнерши и беру ее за бедра, не вполне понимая, как к ней пристроиться. Не желая заставлять леди ждать, отбрасываю сомнения и решаю положиться на интуицию. В первый раз явно промахиваюсь, зато со второй попытки судно уверенно входит в гавань.

Затем осторожно, выдерживая минимальную амплитуду, двигаюсь взад и вперед. Я опасаюсь переусердствовать с обратным ходом, в результате чего процесс стыковки придется повторять. Наконец, вхожу в ритм и уверенно повышаю частоту толчков. Габби, похоже, находит мою технику вполне приемлемой, поскольку становится более шумной и даже то и дело матерится.

Тем не менее уверенность моя подвергается испытанию, когда Габби принимается выкрикивать указания.

— Сильнее!

Подчиняюсь и делаю толчки с чуточку большей напористостью.

— О, да! Хорошо! — постанывает моя партнерша.

Я только рад услужить.

— Шлепни меня! — раздается следующая команда.

— Что-что?

— По жопе меня шлепни! Живо!

— Но…

— Ну же!

Помимо того обстоятельства, что я в жизни не позволял себе поднять руку на даму, мне еще и не совсем понятно, с какой силой нужно бить. Но ввиду настойчивости Габби приходится подчиниться. Впрочем, я скорее треплю ей ягодицу, нежели шлепаю.

— Сильнее!

Что, так сейчас принято? Да это вообще нормально? Шлепаю еще раз, уже сильнее.

— Продолжай! — верещит Габби.

Я шлепаю и шлепаю, и левая ягодица женщины быстро розовеет.

— А теперь трахай меня!

С облегчением возобновляю толчки.

— Кричи мое имя! — следует очередное распоряжение. — Это меня заводит.

«Ничего себе!»

— Габби, — робко выдавливаю я.

— Громче!

— Габби! — повторяю я уже громче. Чувствую себя дурак-дураком, но ей, кажется, нравится.

Я продолжаю свои усилия, и, несмотря на унизительную интермедию, развязка все ближе. Однако и Габби уже издает обнадеживающие звуки, так что у нас есть шансы дотянуть до пункта назначения.

Она явно неравнодушна к более энергичным толчкам, и я ускоряю темп. Ее стоны звучат громче. По мере приближения кульминации нашей близости меня вдруг охватывает какое-то остервенение. Я проникаюсь духом момента и шлепаю Габби по заднице, одновременно выкрикивая ее имя.

— Еще! Еще! — визжит она.

Чем громче ее крики, стоны и визги, тем сильнее меня охватывает сущее опьянение, и все менее я ощущаю себя Уильямом Хаксли. Я превращаюсь в другого человека, стоящего на пороге эдакой сексуальной нирваны. Пускай я никогда и не злоупотреблял наркотиками, полагаю, именно такие ощущения они и вызывают, и теперь мне вполне понятна их притягательность.

Со всей силы бью Габби по заднице, и ее ответные содрогания переполняют чашу. Я словно взрываюсь и издаю первобытный звук — то ли слово, то ли гортанное клокотание, то ли что-то по-валлийски.

Когда меркнут последние сполохи экстаза, Габби, слегка покачивая бедрами, высвобождается из моей хватки, оставляя на простыне лужицу телесных выделений. Меня охватывает сильнейший порыв удержать женщину, однако она выскальзывает, оставляя меня стоящим на коленях посреди постели.

— Хочешь выпить? — бросает она как-то совсем уж буднично, пока идет через комнату.

Я киваю и прислоняюсь спиной к передней спинке кровати. Наблюдаю, как Габби наклоняется к мини-бару и достает из него бутылочки. Меня захлестывает волна удовлетворения, и я закрываю глаза, с блаженством отдаваясь растекающемуся по телу уютному теплу.

— Уильям.

Я открываю глаза. Возле кровати стоит Габби и протягивает мне бокал. Я с благодарностью принимаю его.

— Все было супер, — добавляет она. — Выпьем за следующий раз!

Ее намек на возможное повторение приводит меня в душевный трепет. С сияющей улыбкой поднимаю бокал:

— За следующий раз!

Моя партнерша явно испытывает жажду и залпом осушает бокал. Я делаю глоточек, а затем следую ее примеру и разом проглатываю прохладный напиток.

Габби забирает у меня пустой бокал.

— Я только освежусь. Устраивайся поудобнее.

Лениво слежу взглядом, как она ставит посуду на комод, потом поднимает с пола кожаную дорожную сумку и направляется в ванную. На меня вдруг наваливается небывалая усталость, я снова закрываю глаза и, даже не успев попытаться отогнать сонливость, моментально отключаюсь.

8

Из-за края оконной рамы пробивается луч света — вероятно, уже утро.

Продираю глаза, болезненно щурюсь и тут же закрываю, впрочем, успев заметить незнакомую обстановку вокруг. Значит, прошлый вечер мне не приснился. К тому же лежу я голым, а голова у меня буквально раскалывается от пульсирующей боли.

Господи, неужто я и вправду вчера столько выпил?

Переворачиваюсь, чтобы уберечь глаза от яркого света. Бросаю взгляд на часы и с облегчением выясняю, что еще нет и семи.

Осторожно сажусь на кровати и осматриваюсь. В комнате тихо, в постели пусто.

— Габби? — хрипло зову я. В глотке совсем пересохло. Ответа нет.

Опускаю ноги на пол и медленно встаю. К горлу тут же подкатывает тошнота, и я закашливаюсь. Прислоняюсь к стене и делаю несколько глубоких вздохов.

Воды. Умираю от жажды.

Опираясь о стену, продвигаюсь вдоль кровати к ванной. Дверь открыта, и я хлопаю по выключателю, пригибая голову, чтобы защититься от яркого света. Помимо груды моей скомканной одежды на полу, никаких других следов человека в номере не наблюдается.

Преодолеваю расстояние до раковины и наполняю пластиковый стаканчик холодной водой из-под крана, всячески избегая смотреть на отражение своего голого тела в зеркале. Выпиваю и наполняю стаканчик снова.

Утолив жажду, споласкиваю лицо, подбираю с пола одежду, кое-как одеваюсь и бреду обратно в комнату. Открываю дверцу шкафа. За исключением моего пиджака на плечиках, внутри совершенно пусто. Удостоверившись, что ключи, бумажник и смартфон на месте, натягиваю пиджак и закрываю шкаф.

В номере нет ни одного намека на то, что здесь была Габби. Кожаная сумка исчезла, как и все прочее, коли на то пошло. Я усаживаюсь на краешек кровати и пытаюсь осмыслить, что может значить ее исчезновение.

Последнее, что я помню после совокупления, это распитие джина. И еще как Габби направляется в ванную. Она казалась весьма довольной и, если ничего не путаю, даже намекала на повторение. Неужто я обидел ее, заснув? Или же она передумала уже ночью и под покровом темноты покинула номер, во избежание неловких объяснений?

Увы, остается лишь теряться в догадках.

Ясно одно: Габби ушла, и рассиживаться здесь и ломать голову над причинами ее исчезновения бессмысленно.

На комоде обнаруживается блокнот с авторучкой, и я записываю на листок свой телефонный номер с просьбой своей недавней партнерше позвонить. И хотя она почти наверняка никогда не увидит моего послания, я все же предпочитаю подстраховаться.

Окинув напоследок комнату взглядом, покидаю номер.

Когда лифт спускается в фойе, не в силах дальше выносить неопределенность, я направляюсь прямиком к стойке регистрации, за которой сидит молодая широкоскулая женщина.

— Доброе утро. Прошлым вечером я гостил в номере 904 у… у подруги, но она, кажется, уже съехала. Вы не могли бы это проверить?

Женщина улыбается и стучит по клавиатуре.

— Да, сэр, съехала.

— Понятно. Могу я узнать, во сколько?

Она бросает взгляд на экран.

— Вчера вечером.

— Вчера?

— Да, сэр. Поздно вечером.

Я подумываю, не попросить ли у администратора телефонный номер или имейл Габби, но знаю наперед, что получу отказ. Как-никак, гостиницы — последние бастионы конфиденциальности.

— Что ж, спасибо.

Пересекаю фойе и выхожу на Стрэнд, мысленно перебирая уважительные причины, по которым Габби могла покинуть гостиницу посреди ночи. Возможно, возникли какие-то семейные обстоятельства, и она не хотела меня будить. Звучит вполне убедительно, вот только почему же она не оставила записки?

Мое расстройство усугубляется еще и тем обстоятельством, что мне даже не пришло в голову спросить у нее контакт для связи. Впрочем, события вчера вечером развивались слишком стремительно. Тем не менее я, как дурак, даже не прочел ее фамилию, выведенную на бейдже, что болтался у нее на шее в конференц-зале гостиницы.

Тут меня осеняет: а ведь я могу обратиться к организаторам мероприятия. У них должен быть список гостей, а Габби — имя не такое уж и распространенное. Впрочем, прежде чем начинать дальнейшее расследование, лучше вернуться домой и как следует все обдумать.

Поскольку до моей квартиры в Блэкфрайарсе всего километра полтора, решаю, что прогулка бодрым шагом пойдет мне только на пользу.

Пятнадцать минут спустя я сворачиваю на Темпл-авеню и подхожу к импозантному зданию в эдвардианском стиле, где и располагается моя квартира. Отпираю дверь подъезда, нажимаю кнопку лифта и жду, пока кабина не спустится с пятого этажа.

Как и Хансворт-Холл, квартира на Темпл-авеню некогда принадлежала отцу и досталась мне по наследству. Он купил ее еще в восьмидесятых, и у меня сохранились теплые детские воспоминания о поездках сюда на выходные, пусть и не слишком частых. Я, мама и папа — одна счастливая семья, развлекающаяся в нашей славной столице. Каждый приезд сюда был настоящим приключением с исследованием лондонских достопримечательностей.

Теперь это мой дом четыре-пять дней в неделю, и в этом мне крупно повезло. Квартира просто идеально расположена относительно Вестминстера, Сити и Уэст-Энда, а на парламентское жалованье я ни за что не смог бы позволить себе купить такую. Полагаю, она стоит уже несколько миллионов, хотя я вовсе не собираюсь ее продавать. Как и Хансворт-Холл, квартира остается одной из немногих связей с семьей, которой у меня уже нет. Быть может, я чересчур оптимистичен, но пока меня не оставляет надежда и самому обзавестись детьми и оставить все это им.

Вчера вечером мне на миг показалось, что я совершил первый робкий шаг к осуществлению своей мечты. Но теперь я уже не уверен.

Двери лифта открываются, и я поднимаюсь на верхний этаж.

При всей внушительности квартиры, мебель и дизайн особого впечатления не производят. Такие вещи меня практически не интересуют, так что интерьер можно охарактеризовать словом «практичный». Гостевая спальня, гостиная и лоджия вообще не обставлены, поскольку надобность в этих помещениях у меня совершенно отсутствует.

Направляюсь прямиком в ванную и долго стою под душем.

Приняв душ и переодевшись в чистое, я приободряюсь. Уделив шесть минут завтраку, состоящему из чая с тостом, снова покидаю квартиру.

Как бы ни хотелось мне пройтись до работы пешком, я уже выбиваюсь из обычного графика на десять минут и поэтому спускаюсь в подземку, и мужественно переношу шестиминутное путешествие до «Вестминстера». Когда я вхожу в кабинет, Роза уже на месте.

— Доброе утро, Уильям.

— Доброе, — мямлю я в ответ.

— Чаю?

— Да, пожалуйста.

Сажусь, включаю компьютер и механически продолжаю рутинную возню, пока Роза не приносит чашку чая.

— Готовы заняться сегодняшним расписанием и корреспонденцией? — спрашивает она.

Я отвечаю утвердительно, хотя и с гораздо большей неохотой, нежели обычно, и Роза садится на стул перед моим столом.

— Уильям, вы в порядке? — спрашивает вдруг она, отрываясь от груды папок на коленях — Вид у вас усталый, осмелюсь заметить.

— Вы как всегда наблюдательны, Роза. Денек вчера выдался тяжелый.

— Ах да, у вас же на вечер было запланировано выступление. Как все прошло?

— Ох, не спрашивайте, но, кстати, не могли бы вы связаться по электронной почте с организаторами и попросить их выслать список делегатов? И скажите, что это срочно, будьте так добры.

Секретарша делает пометку в блокноте и снова осведомляется насчет моей готовности к согласованию рабочего расписания на день. К счастью, пунктов в еженедельнике не так уж и много, да и с корреспонденцией не такой завал, что нам пришлось разгребать утром в понедельник. Уже через десять минут Роза возвращается за свой стол.

Прежде чем приступить к делам, я допиваю чай и обдумываю следующий шаг после выяснения фамилии Габби. По идее, по роду своей профессиональной деятельности она не могла не оставить следов в интернете, так что вычислить женщину сложностей не составит. Если только, конечно же, у нее не распространенная фамилия вроде Смит или Браун.

Впрочем, главный вопрос не в том, чтобы отыскать свою вчерашнюю партнершу, а в том, хочет ли она, чтобы я ее нашел. У меня абсолютно нет желания уподобляться втюрившемуся подростку и преследовать бедняжку, но все же хотелось бы выяснить, почему она ушла. Закрыть гештальт, каким бы избитым ни являлся этот термин.

Однако в данный момент меня ожидают другие дела, и не в последнюю очередь нескончаемый список звонков.

Снимаю трубку и набираю первый номер из перечня.

Энтузиазма хватает только на пять звонков, а пульсирующая головная боль не способствует мотивации. К половине одиннадцатого я только и мечтаю, что о чае, аспирине и хотя бы десяти минутах покоя. Выбираюсь из-за стола и осведомляюсь у Розы, не желает ли она чаю. Она не желает и собирается спросить меня о чем-то, но тут на ее столе звонит телефон. Предоставив секретарше заниматься звонком, я двигаюсь к двери, но она окликает меня.

— Ну что еще?

Роза прикрывает микрофон трубки рукой, и выражение ее лица подсказывает, что мои планы на утро можно считать сорванными.

— Как я поняла, в вестибюле два полицейских, и они хотят с вами побеседовать.

— О чем?

— Они не говорят. Мне сказать Дебби, чтобы направила их сюда?

Лихорадочно соображаю, что же от меня понадобилось лондонской полиции, однако на ум ничего не приходит.

— Нет. Передайте, что я сам сейчас спущусь.

Похоже, с чаем и аспирином придется немного подождать.

Я проделываю путь вниз и направляюсь к стойке регистрации в вестибюле, где Дебби представляет меня вовсе не констеблям в форме, а двум хмурого вида детективам.

— Уильям, это джентльмены из чаринг-кросского участка.

Я киваю детективам. Один совсем молодой, высокий и с копной рыжеватых волос. Второй гораздо старше коллеги, уже лысеющий, с красной физиономией и воспаленными глазами.

Они демонстрируют удостоверения.

— Сержант сыскной полиции Баркер, — бурчит старший, и в его речи угадывается слабый манчестерский акцент.

— Констебль сыскной полиции Перри, — представляется молодой. Вот его акцент определению не поддается, какой-то провинциальный говор.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Мы надеялись, что вы проследуете с нами в участок, где мы сможем побеседовать, — отвечает сержант Баркер.

— Побеседовать? О чем?

Детективы озираются по сторонам, и сержант Баркер подходит ко мне поближе.

— Из соображений конфиденциальности лучше поговорить об этом в участке.

— Что же, вы так и не скажете мне?

— Нет, сэр. Дело вовсе не в этом. Я всего лишь проявляю осмотрительность, чтобы вы не оказались в завтрашних таблоидах.

Разрываюсь между принципиальностью и защитой репутации. Понятия не имею, что такого натворил, чтобы привлечь к себе внимание прессы, однако даже совершенно невинный визит полиции способен запустить парламентскую машину слухов на полные обороты. Пожалуй, детектив делает мне одолжение, что не поднимает шума.

— Хорошо, — вздыхаю я. — Только если ненадолго. В час у меня встреча.

— Благодарю, сэр. Следуйте за нами.

Я прошу Дебби предупредить Розу о моей отлучке и вместе с детективами прохожу на автостоянку для посетителей, где меня усаживают на заднее сиденье синего седана.

Отсюда до полицейского участка на Чаринг-Кросс от силы километра три, но из-за пробок мы добираемся целых двадцать минут. Мне так и не удается ничего выжать из полицейских, они вообще не произносят ни слова, так что всю дорогу я ломаю голову над тем, в чем же заключается мой неумышленный проступок.

Детективы проводят меня через несколько дверей с повышенной степенью защиты, и когда мы оказываемся в святая святых участка, меня усаживают в кабинете для допросов. Констебль Перри осведомляется, не желаю ли я чаю, а его старший коллега куда-то уходит. Поскольку я так и не успел утолить жажду в Вестминстерском дворце, принимаю предложение молодого полицейского, и он тоже исчезает. Минут через пять оба возвращаются в кабинет и располагаются напротив меня.

— Итак, — начинает сержант Баркер. — Это неофициальная беседа, и вы не под арестом.

— Мне нужен адвокат?

— Не мне судить, сэр. У вас есть на него право.

— Что ж, объясните тогда, почему я здесь.

Сержант кивает младшему коллеге, тот открывает папку и просматривает ее содержимое. Я тем временем делаю глоток чая — как и следовало ожидать, отвратного, из автомата.

— Хорошо. Можете сообщить нам, где находились вчера вечером?

— Посещал мероприятие в гостинице «Монтгомери».

— Сколько вы там пробыли?

— Первоначально около часа.

— А потом?

От направления разговора мне становится несколько не по себе.

— Потом я отправился выпить с одним из делегатов.

Следует короткая пауза, после нее новый вопрос:

— И затем вы с этим делегатом вернулись в гостиницу?

— Да. Она пригласила меня в свой номер на ужин.

— Вы приняли приглашение?

— Да.

— Значит, вы признаете, что находились в номере гостиницы «Монтгомери»?

Это уже слишком, и я огрызаюсь:

— Именно это я и сказал! Слушайте, да в чем дело?

— На вас подано заявление, — вмешивается сержант.

— Заявление? О чем? И кем?

— О краже, — сообщает Перри.

— О краже?

— В заявлении утверждается, что вы украли деньги из сумочки в номере 904.

— Что? — фыркаю я. — Это Габби подала заявление? Не верю!

Сержант надувает щеки и откидывается на спинку стула.

— Послушайте, мистер Хаксли, по долгу службы мы обязаны рассмотреть поданное заявление. Я только хочу выяснить, брали вы деньги или нет.

— Разумеется, нет! — взвиваюсь я. — С какой стати?

Детективы переглядываются, и Перри закрывает папку.

— Хорошо. Это всё, — говорит он как ни в чем не бывало. — Благодарим за содействие.

— Что значит «это всё»?! Вы притащили меня в участок, обвинили в воровстве, а теперь «всё»?

— Вас ни в чем не обвиняли, — возражает Баркер. — Мы приняли заявление, и вы отрицаете свою причастность. А поскольку мы располагаем лишь показаниями сторон, при отсутствии каких-либо улик больше ничего поделать не можем.

— Прошу прощения. Просто для меня это полный бред. Почему она вообще подала заявление?

— Да кто ж знает. Может, потеряла деньги и решила, что их взяли вы. Так или иначе, доказательств нет, поэтому мы вас и не арестовали. Поймите, мы обязаны рассматривать все заявления, какими бы сомнительными они ни казались.

Я осознаю, что мои эмоции направлены не по адресу.

— Да, разумеется. А не могли бы вы назвать мне имя женщины, подавшей заявление?

— Вы ведь знаете, что мы не имеем права разглашать личные данные.

Знаю, конечно, но из-за охватившего меня раздражения плохо соображаю.

— Вас отвезти обратно? — предлагает Перри.

— Нет, спасибо. Мне не помешает проветрить мозги.

Следуют дежурные извинения, и молодой детектив сопровождает меня к выходу.

— Меня еще могут потревожить по этому делу? — интересуюсь я, пока он ведет меня по коридорам.

— Крайне сомнительно. Разве что появятся фактические доказательства.

— Я ничего не крал, так что, полагаю, на этом действительно все.

Мы достигаем главного входа и обмениваемся рукопожатием на прощание.

Из участка я выхожу еще более озадаченным, чем пришел.

9

Перехожу Стрэнд и закоулками добираюсь до северного берега Темзы. Останавливаюсь на минутку, чтобы полюбоваться панорамой Лондона и собраться с мыслями, обильно приправленными гневом и разочарованием.

Больше всего, разумеется, я негодую на попытку Габби опорочить мое доброе имя. Да как она вообще смеет клеветать на меня, ведь это именно она тайком улизнула посреди ночи!

И, конечно, я разочарован. Никогда не понимал, как некоторые способны участвовать в столь интимном акте и относиться к нему как к какому-то пустяку. Впрочем, сам-то я наслаждался этим самым актом с практически незнакомой женщиной, не задумываясь о последствиях. Вот и стал жертвой собственной похотливой самонадеянности.

Так что, если уж и разочаровываться, то не только в Габби, но и в себе самом. Разница лишь в том, что она-то ушла, а вот от самого себя никуда не денешься. Нужно попытаться выбросить из головы эту пошлую интрижку и жить дальше. Как-никак, порой лучше оставаться с безответными вопросами, нежели с горькими ответами. Я отправляю Розе сообщение, что возвращаюсь, и, подгоняемый бодрящим осенним ветром, иду в сторону Вестминстера.

В офисе я появляюсь в обеденное время, и Розы на месте нет. Мне же сейчас кусок в горло не лезет, так что довольствуюсь чашкой чая и запоздалым аспирином. Затем проверяю электронную почту и до возвращения секретарши осиливаю ответы на полдесятка сообщений.

Не снимая своего сшитого на заказ серого пальто, она устремляется к моему столу.

— Уильям, все в порядке? — выпаливает она, искренне обеспокоенная. — Дебби сказала, вас увезли в полицейский участок.

— Просто недоразумение, все уже улажено.

— Вот и хорошо. Вы обедали?

— Нет.

Она открывает сумочку, достает оттуда бумажный пакет и протягивает мне.

— Куриный салат с дижонской горчицей.

Моего подавляемого раздражения как не бывало.

— Откуда вы знаете?

— От Джейка в бутербродной. Он сказал, вы всегда заказываете одно и то же.

— Ну конечно, — смеюсь я. — Спасибо, Роза.

— Да пустяки, — с напускной скромностью отвечает женщина. — Ладно, мне пора заниматься делами.

Она снимает пальто и немедленно погружается в свою секретарскую рутину.

Хоть у меня совершенно нет аппетита, не хочу показаться неблагодарным и съедаю сандвич прямо за столом. И каждый его кусок ощущается все горше, каждый подпорчен чувством вины. Интересно, была бы Роза столь мила и заботлива, знай она о моем постыдном поведении прошлой ночью? Звучит нелепо, но я как будто ей изменил.

И чем я только думал?

Уж лучше несбыточная мечта о Розе, чем кошмар — Габби.

— Организаторы вчерашнего мероприятия прислали список делегатов? — спрашиваю я у секретарши.

— Пока нет. Мне их поторопить?

— Нет. Напишите им, что список больше не нужен.

Вот и все, тема закрыта. Добро пожаловать обратно в реальность. Обратно в мою блаженно унылую жизнь.

Далее мой рабочий день заполняют две продолжительные встречи, по завершении которых мы с Розой прореживаем список телефонных звонков. Когда она уходит, в нем остается лишь один пункт.

Я выключаю компьютер и просматриваю расписание на завтра: несколько встреч и дебаты по иммиграционному вопросу, которые, с учетом текущих осложнений из-за Брексита, просто обязаны собрать аншлаг. Решением провести референдум моя партия открыла ящик Пандоры, и, насколько мне известно, теперь многие мои коллеги сожалеют, что вовремя не захлопнули крышку и не запихали этот ящик поглубже в чулан. Соединенное Королевство нынче какое угодно, только не соединенное.

Щелкаю выключателем и покидаю кабинет.

Как правило, по окончании рабочего дня я предпочитаю возвращаться в Блэкфрайарс пешком. Быстрая ходьба под темным небом не только полезное упражнение, но и редкая возможность поразмыслить. А сегодняшним вечером обдумать мне предстоит весьма многое, в основном в плане самоанализа.

Если я что и вынес из событий прошлого вечера, так это то, что жажду отношений гораздо сильнее, чем мне представлялось раньше. Иначе не объяснить, почему я вел себя в совершенно не свойственной мне манере. Кажется, Джон Донн сказал, что «человек — не остров», и, как в любом изречении, здесь есть доля правды. А вот как мне разобраться со своей изолированностью, дело уже другое.

Один коллега как-то предложил мне попробовать знакомство через интернет, и некоторое время я даже серьезно обдумывал подобный вариант. Тем не менее я всегда надеялся, что однажды судьба все же сведет меня со второй половинкой. Думаю, мало кому может понравиться, когда твою судьбу определяет какой-то компьютерный алгоритм, вот и я твердо придерживался своей веры. Но после вчерашних событий ясно, что ожидание чересчур затянулось, и моя вера в благосклонность Провидения пошатнулась.

И когда я сворачиваю с бурлящей Холборн на тихую Фернивал-стрит, у меня уже созревает мысль, что, пожалуй, настало все-таки время проявить некоторую активность. Однако не все сразу, и я направляюсь в тихую гавань «Фицджеральда».

Толкаю дверь, втягиваю носом воздух, и меня приветствуют ароматы домашней еды и пива. Заведению уже больше ста лет, и оно успело послужить убежищем, наверное, тысячам мужчин вроде меня. Безусловно, золотая пора паба пришлась на шестидесятые-семидесятые, когда он был модным клубом, открывавшим свои двери только для членов. Ныне же его расположение в стороне от центра диктует более гибкую политику в плане посетителей. К счастью, именно благодаря такому месту туристы, жители других районов и большинство моих коллег даже и не подозревают о существовании «Фицджеральда».

Я устраиваюсь на табурете перед стойкой. На дальнем конце восседает Стивен — актер, насколько мне известно, вышедший в тираж еще в девяностые. Он ужасно гордится своей внешностью и в то же время с маниакальной настойчивостью продолжает разрушать ее чрезмерным потреблением алкоголя. Понятия не имею, как этот тип зарабатывает на жизнь, поскольку из паба он практически не вылезает — приходит первым, к открытию, а вечером его выпроваживают последним.

— Привет, Уильям, — произносит Стивен заплетающимся языком и машет непослушной рукой.

Разумеется, он давным-давно набрался, и во избежание разговора с ним я ограничиваюсь кивком и принимаюсь оглядывать зал, будто кого-то ищу.

Сегодняшним вечером ажиотажа не наблюдается, из двух десятков столиков занято от силы пять. Фоном приглушенной болтовне посетителей служит «Рокетмен» Элтона Джона, доносящийся из музыкального автомата в углу. Старенький автомат этот, модели «Рок-Ола», заполнен виниловыми сорокапятками семидесятых годов и в полной мере олицетворяет собой дух «Фицджеральда» — все в прошлом. Фрэнк, владеющий пабом последние двенадцать лет, одержим славной историей заведения, и в результате здесь царит некоторое запустение.

— Привет, Уильям. Как обычно?

Я разворачиваюсь обратно к стойке, где Фрэнк уже нацеживает пинту «Олд спеклд хен».

— Добрый вечер, Фрэнк. Какое сегодня блюдо дня?

— Запеканка с тушеной говядиной. М-м, вкуснятина! — отвечает он, и его отвислые щеки трясутся. Что-то мне подсказывает, что Фрэнк всегда выглядел старше своего возраста. Физиономия у него одутловатая и морщинистая, а полное отсутствие волос не исправляет ситуацию. Впрочем, несмотря на внешность бульдога, Фрэнк обладает дружелюбным характером золотистого ретривера, пускай даже лысого и толстого.

— Замечательно. Тогда мне одну порцию.

Одно из главных достоинств «Фицджеральда» — это еда. Здешнее меню по большей части составляет британская классика, с любовью приготовленная — без всяких полуфабрикатов! — женой Фрэнка, Джини. В отличие от основной массы лондонских забегаловок, подливу здесь не называют собственным соком, а чипсы подают в мисочке, не выкладывая из них сложную конструкцию. Может, кто-то сочтет это старомодным, однако лично я предпочитаю непритязательное, зато настоящее.

Вручаю Фрэнку двадцатку, и когда он пробивает заказ в кассе, позади него распахивается дверь на кухню. Вопреки моим ожиданиям, вместо нагруженной тарелками миниатюрной Джини на пороге возникает какой-то здоровенный детина.

— Эй, Фрэнк! Где этот долбаный ключ от подвала?

Хозяин шлепает сдачу на стойку и ковыляет к незнакомцу. Думаю, не погрешу против истины, если назову рост Фрэнка средним, однако он минимум сантиметров на пятнадцать ниже своего работника. Они о чем-то переговариваются, и здоровяк исчезает за дверью.

Фрэнк возвращается за стойку и с виноватой улыбкой поясняет:

— Прошу прощения, Уильям. Мы пока еще оттачиваем его манеры.

— Понятно. Надеюсь, это не ваш новый повар.

— He, — смеется он, — за кухню по-прежнему отвечает Джини. Он просто нам помогает, типа разнорабочего. Вроде как работал здесь раньше, охранником.

— Вот как? Что-то не припомню, чтобы замечал его здесь. А он не из тех парней, что забудешь через минуту.

— Это уж точно. Но он работал здесь еще до меня, много лет назад. Сам по себе мужик интересный. Знает об истории этого места больше любого, кого я когда-либо встречал. Вдобавок — только никому не рассказывай! — вписался работать всего лишь за еду, пиво да несколько фунтов на карманные расходы.

— Не волнуйся, Фрэнк, я не сообщу о нем министру труда и пенсий. Не хочу, чтобы мне перекраивали физиономию.

— Весьма разумно, — кивает бармен и отходит, чтобы подать Стивену его энную порцию алкоголя за день.

Беру пиво и направляюсь за свой привычный столик в углу, напротив музыкального автомата. Предпочитаю есть в одиночестве, а уж после еды обычно возвращаюсь к стойке и болтаю часок-другой с Фрэнком и несколькими завсегдатаями. Не бог весть какое развлечение, но мне вполне достаточно и такого, чтобы скоротать вечер.

Устроившись лицом к залу, беру с соседнего столика оставленную кем-то «Таймс». Пробегаю глазами передовицу, перелистываю страницы. Как и следовало ожидать, новости одна другой хуже. Как будто без них мало неприятностей.

Отбрасываю газету и под аккомпанемент постукивания и жужжания из музыкального автомата принимаюсь за пиво. Через пару секунд из динамика доносится мягкое шуршание иголки по виниловой пластинке. Отнюдь не являюсь экспертом в области поп-музыки семидесятых, но эту песню я знаю: «Бейкер-стрит» Джерри Рафферти. Знаю по одной простой причине — в детстве ее часто ставила мама. В этом автомате, кстати, несколько десятков песен, что я помню еще с дошкольного возраста. В то время я, понятное дело, толком и не отдавал отчета, что слушаю, однако ритмы и голоса навсегда укоренились в моем юном сознании. Наверное, именно благодаря домашней еде и музыке из детства мне так хорошо в этом пабе. Знакомое создает уют.

Время идет, а я сижу себе, потягивая пиво под песни Рода Стюарта, Сюзи Кватро и «Уингз».

Уже подумываю, не заказать ли еще пива, когда Фрэнк приносит на подносе огромную тарелку.

— Приятного аппетита, — говорит он и ставит блюдо передо мной. Еда пахнет божественно, и я вдруг понимаю, что чертовски проголодался.

— Спасибо, Фрэнк. Как всегда, выглядит восхитительно.

— Скажешь Джини, когда закончишь, если действительно понравится. А нет, так я бы на твоем месте промолчал.

— Принято.

Фрэнк оставляет меня, и, едва попробовав, я удостоверяюсь, что повода для жалоб нет. Не то чтобы они хоть раз возникали.

За едой просматриваю спортивные страницы «Таймс». Здесь новости, как правило, менее удручающие, если, конечно, в последние двадцать четыре часа Англия не участвовала в матчах по регби, крикету или футболу.

Под весьма уместное музыкальное сопровождение из автомата я почитываю газету, смакую домашнюю стряпню Джини и забываю обо всем вокруг. Полностью погруженный в интересную статью о любительском футболе краем глаза вдруг замечаю какое-то движение. Газета выпадает у меня из рук, и я едва не давлюсь тушеной говядиной. Кажется, ко мне на ужин нагрянул незваный гость.

— Добрый вечер, Уильям.

С трудом проглатываю кусок и стараюсь взять себя в руки.

— Ты что здесь делаешь, Габби?

10

Вместо ответа Габби отпивает из бокала белое вино. Вместо синего делового костюма на ней джинсы и кожаная коричневая куртка, темные волосы тоже уложены по-другому. Не без досады вынужден признать, что неформальный вид лишь подчеркивает ее физическую привлекательность.

Она ставит бокал на стол и расстегивает молнию на куртке, демонстрируя блузку с глубоким вырезом.

— Ну, как дела?

— Как дела? А сама как думаешь?

— Понятия не имею. Поэтому и спрашиваю.

Тут до меня доходит, что я так и сижу с вилкой в руке. Бросаю ее на тарелку и вытираю салфеткой рот.

— Дай-ка подумать, — наконец отвечаю я звенящим от негодования голосом. — Прошлой ночью меня бросили в гостинице, а этим утром отвезли в полицейский участок на Чаринг-Кросс, где обвинили в воровстве. Так что, будь добра, догадайся уж сама.

— А, это, — отмахивается она. — Я же знала, что дело возбуждать не станут, так что ничего страшного, верно?

Ее небрежность несколько настораживает, однако мне по-прежнему требуются ответы.

— Раз ты знала, что дела возбуждать не будут, зачем вообще обратилась в полицию? Ты, небось, и денег не теряла?

— Вообще-то, да, не теряла. Отвлекаясь от темы, ты хорошо спал?

— Что?

— Прошлой ночью. Когда я уходила, ты спал без задних ног, храпел себе в чем мать родила.

Я заливаюсь краской и огрызаюсь в ответ:

— Почему ты тайком смылась?

— Ну, ты вырубился, я и решила, что делать в номере мне больше нечего.

Жадно допиваю пиво.

— Повторить? — спрашивает Габби.

В ответ я бросаю на нее взгляд, призванный четко донести мою позицию. Что бы она там ни затевала, я в этом не участвую.

— Да брось, Уильям. Позволь тебя угостить. Думаю, тебе понадобится.

Не дожидаясь ответа, она дефилирует к стойке. Мелькает мысль о бегстве, но гордость заставляет остаться на месте.

Габби ставит передо мной пинту пива, усаживается сама и делает глоток вина.

— Итак, Уильям. Давай к делу.

— К делу? Какому еще делу?

— Хансворт-Холл. Я хочу его купить.

У меня так и отвисает челюсть. Я ожидал чего угодно, только не предложения продать мой фамильный особняк.

— Что?! Он не продается. А даже если бы и продавался, очень сомневаюсь, что ты могла бы себе позволить его купить.

Губы Габби искривляются в усмешке, и она лезет в карман куртки. Достает монету в один фунт и кладет передо мной на стол.

— Видишь? Я могу себе это позволить. Ты продашь мне Хансворт-Холл… за один фунт.

Несмотря на ухмылку, произносит она это с достаточной убежденностью, чтобы слова ее не воспринимались как шутка. Остается только предположить, что у нее не все в порядке с головой.

— Ты сумасшедшая, — говорю я как можно спокойнее. — А теперь, будь так добра, оставь меня.

Габби корчит негодующую гримаску.

— А как же наша сделка?

— Я даже ответом себя утруждать не стану. Уходи. Пожалуйста.

К моему большому удивлению, она хватает монету и встает. Однако, вместо того чтобы уйти, склоняется над столом.

— Значит, так, Уильям, — цедит женщина. — Ты продашь мне Хансворт-Холл, и я заплачу за него один фунт. Сегодняшние события были только аперитивом. И, поверь мне, ты еще будешь умолять меня купить твой особняк, когда подадут основное блюдо.

Мне не нравятся ни ее заезженная метафора, ни ее угрозы. В голове у меня словно щелкает переключатель, и я, толком даже не осознавая собственных действий, хватаю нахалку за запястье.

— А теперь послушай меня, дурища. Понятия не имею, кто ты такая и что творится у тебя в голове, но если я еще хоть раз услышу о тебе, ты об этом пожалеешь! Тебе все понятно?

— На твоем месте я бы отпустила мою руку, — спокойно отвечает Габби.

Я не свожу с нее испепеляющего взгляда и сильнее сжимаю пальцы. Она невозмутимо поворачивается в сторону бара.

— Видишь вон того здоровяка? — кивает она на нового помощника Фрэнка, облокотившегося на стойку. — Когда я покупала тебе пиво, сказала ему, что мы расстаемся из-за твоей склонности к вспышкам ярости. Мне достаточно лишь пикнуть, и он сразу же подлетит к нам. Не думаю, что это закончится для тебя чем-то хорошим.

Я отпускаю ее руку и цежу сквозь зубы:

— Убирайся. Немедленно.

— Скоро увидимся. Быстрее, чем ты думаешь, — подмигивает Габби.

И, тряхнув волосами, наконец-то уходит. Великан перед стойкой оборачивается ей вслед, затем снова утыкается в свой наполовину пустой бокал.

Мне определенно нужно успокоиться, я тянусь к купленному Габби пиву и замечаю, что рука трясется от гнева. Делаю глубокий вдох и вливаю в себя половину бокала. Увы, для снятия стресса пива явно недостаточно, требуется что-нибудь покрепче. Допиваю остатки и направляюсь к стойке, и тут громила внезапно поворачивается и смотрит на меня. Встречаю его взгляд и тут же опускаю глаза.

У самой стойки мне становится решительно неуютно. Похоже, сегодняшний и без того не задавшийся денек имеет все шансы стать совсем скверным, если новый работник решит вступиться за честь Габби. Нервно ожидая Фрэнка, внимательнейшим образом изучаю стенку по другую сторону стойки, секунды летят, и взгляд великана уже едва ли не обжигает меня. Быть может, это паранойя, но идея побыстрее покинуть заведение представляется мне не такой уж и плохой.

Однако, прежде чем я успеваю ее осуществить, здоровяк встает прямо передо мной.

— Фрэнк, похоже, занят. Что заказываем?

Я бросаю на него взгляд. Его мясистые ручищи скрещены на груди, выражение лица непроницаемо.

— Двойной бренди, пожалуйста.

Он берет стакан, наполняет его и ставит передо мной.

— Я угощаю.

Снова поднимаю на него взгляд, на этот раз осмеливаясь задержать его подольше.

— Спасибо.

Тип не сводит с меня своих холодных голубых глаз, даже когда я делаю глоток бренди. Темно-коричневая жидкость обдает внутренности приятным жаром, но этот взгляд обжигает еще сильнее. Я ставлю стакан на стойку и снова отваживаюсь поднять глаза. Он все так же таращится на меня сверху вниз. Молчание становится невыносимым, и я не выдерживаю:

— Не знаю, что она вам наговорила, но это все ложь.

— Кто?

— Женщина, которая только что ушла. Она что-то сказала вам обо мне.

— Дружище, она мне ничего не говорила.

Я сокрушенно качаю головой. «Наивный идиот!»

— Зато я кое-что скажу тебе, и совершенно бесплатно, — добавляет великан. — Шельма она.

Я поднимаю на него взгляд. Тип задумчиво поглаживает усы в стиле ретро, окаймляющие подковой рот и обрамленные пышными бакенбардами. Вкупе с джинсовой безрукавкой внешний вид великана идеально вписывается в старомодный интерьер заведения.

— Почему вы так думаете? — нерешительно интересуюсь я.

— Да так, просто голос в голове нашептал. — отвечает он с абсолютно бесстрастной миной.

Всерьез это, или юмор — понять невозможно, и я молча осушаю стакан.

— Повторить? — осведомляется великан.

Предложение соблазнительное, но от этого типа мне немного не по себе, да и потом, уже хочется, наконец, добраться до дома, завалиться в кровать и попытаться забыть последние двадцать четыре часа.

— Нет, спасибо, но позвольте угостить вас в ответ.

Губы великана растягиваются в подобие улыбки.

— Не, обойдусь, дружище. Но спасибо за предложение.

Я киваю и собираюсь уходить, как вдруг он протягивает мне свою лапищу.

— Клемент.

Пожимаю ему руку, получая достаточно точное представление об ощущении ребенка, обменивающегося рукопожатием со взрослым.

— Уильям. Уильям Хаксли.

Клемент отпускает мою руку, и я снова ощущаю на себе пристальный взгляд его голубых глаз.

— Еще увидимся, Билл.

Назови меня Биллом кто другой, я бы немедленно поправил, но сейчас, пожалуй, не стоит.

— Приятного вечера… Клемент.

Великан так и не пояснил, имя это или же фамилия. К моему облегчению он кивает.

Ощущаю на себе его взгляд до самых дверей.

За две минуты пути до дома обдумать события вечера не получается, и когда я переступаю порог своей квартиры, безответные вопросы все так же не дают мне покоя. Заснуть сразу вряд ли удастся, несмотря на усталость, и я наливаю себе бренди и устраиваюсь на диване.

В комнате тихо, насколько только это возможно в современном городском жилище. Окна с тройным остеклением весьма неплохо глушат ужасающий лондонский шум, хотя слабый гул, порой прорезаемый воем сирен, слышен постоянно.

Потягивая бренди, я ищу зацепку, которая позволила бы распутать клубок вопросов. Пожалуй, начинать следует со следующих двух загадок: кто такая Габби и откуда ей известно про Хансворт-Холл?

Над первой я ломал голову еще утром, и мог бы уже получить на нее ответ, если бы не дал Розе отбой насчет списка делегатов. Придется завтра попросить ее снова побеспокоить организаторов. Что же касается сведений о Хансворт-Холле, на этот вопрос ответить легче, поскольку у меня есть публичная страница в сети, а в Википедии — несколько статей о нашей семье и особняке. В общем, чтобы установить собственника Хансворт-Холла, да и его цену, коли на то пошло, отнюдь не надо быть Шерлоком Холмсом.

Делаю глоток бренди и продолжаю мозговой штурм.

Пускай я отчасти и ответил на два самых актуальных вопроса, за ними идет следующий: почему Габби столь уверена, что я приму нелепейшее предложение о продаже семейного особняка за фунт?

Могу лишь предположить, что сегодняшним заявлением в полицию Габби хотела заставить меня понервничать и что вскоре мне предъявят нечто более серьезное. Но что? В шкафу у меня скелеты не пылятся, и я всегда тщательно слежу за тем, чтобы не оказаться в компрометирующей ситуации. При всей своей непристойности факт нашего с Габби секса в гостиничном номере отнюдь не золотая жила для таблоидов — ну кому интересна случайная связь незначительного депутата с задней скамьи?

Данное заключение придает мне чуть большую уверенность, что у этой чокнутой женщины против меня ничего нет. Да и вообще, в этой ее подставе ощущается что-то смутно знакомое.

Действительно, несколько лет назад один из моих коллег вляпался в крайне грязную историю, переспав с женщиной на какой-то конференции. К несчастью для него, он был женат, что дало шантажистке рычаг для давления. Помнится, порочащая связь депутата вышла наружу, когда он попытался перезаложить семейный дом, и это обнаружила жена. Газеты называли подобную аферу «медовой ловушкой».

Похоже, меня выбрали жертвой для такой же махинации. Как ни печально признать, но Габби, скорее всего, переспала со мной единственно с целью шантажа в надежде, что я окажусь достаточно туп и продам многомиллионную недвижимость всего за один фунт. Если я не поддамся — а я не поддамся, — следующим ее шагом станет угроза скормить историю газетам. Надо отдать ей должное, ситуация и вправду представляется беспроигрышной. Либо я уступаю ее требованиям, либо газеты выписывают ей чек на солидную сумму. Вот только ей, кажется, совершенно невдомек, что ни одна газета не купит такую унылую новость.

В общем, можно смело сказать, что в данном случае Габби проявила излишнюю самонадеянность. Сам-то я не игрок, но даже мне понятно, что блеф не всегда удается.

Довольный, что сорвал план Габби еще до того, как она привела его в исполнение, я допиваю остатки бренди и отправляюсь в спальню. Завтра все это закончится, и можно будет выбросить ее из головы.

11

Нет места отдохновения лучше, чем собственная постель, и утром я просыпаюсь в гораздо лучшем состоянии, нежели сутки назад.

После утреннего душа полчаса у меня уходит на приготовление и поглощение сытного завтрака из яичницы на тосте с шампиньонами и жареными помидорами, и когда наступает время отправляться на службу, настроение у меня совсем уже жизнерадостное.

Сегодня поставлю эту мерзавку на место и, быть может, подтолкну судьбу, чтобы больше не попадать в подобные ситуации.

Стоит мне выйти из лифта, и мой бодрый настрой подвергается испытанию. Мажорной и раздражающе громкой мелодией новый смартфон извещает о поступлении текстового сообщения:

Я только усмехаюсь. Да она понятия не имеет, что я на шаг впереди нее. Установлю по списку делегатов ее фамилию, и вот тогда-то заявление в полицию подам уже я. А пока пускай побесится. Прячу телефон в карман, не удосуживаясь ответить на дерзкое послание.

В офис я прибываю раньше Розы и в качестве компенсации за вчерашний сандвич готовлю нам обоим чай. Женщина появляется, как раз когда я ставлю чашку на ее стол.

— Доброе утро, Роза.

Она внимательно смотрит на чашку, затем на меня.

— Надеюсь, ничего не случилось, Уильям. При плохих новостях первым делом предлагают чай.

— Сегодня утром никаких плохих новостей! Ну, за исключением того, что вынужден снова попросить вас связаться с организаторами позавчерашнего мероприятия.

— Опять?

— Прошу прощения, но список делегатов мне все-таки понадобится.

Женщина и не думает выражать недовольство, лишь послушно делает пометку у себя в блокноте.

— Хорошо, я все сделаю.

Потом мы переходим к обычным утренним делам, и, согласовав расписание на день, Роза возвращается за свой стол. До первого совещания остается еще час и одна неотложная задача, после которой можно с чистой совестью приступать к парламентским обязанностям. Открываю сообщение Габби и набиваю ответ:

Отправляю и удовлетворенно откидываюсь на спинку кресла. Отныне я диктую условия. Жаль, конечно же, что не увижу ее лица, когда она прочтет мое послание. Кладу смартфон на стол — исключительно на тот случай, если Габби решит незамедлительно признать поражение. — и с головой ухожу в подготовку к предстоящему совещанию.

Час пролетает быстро, и незадолго до десяти я собираю папки.

— Так, мне пора. Думаю, больше часа у меня это не займет.

Роза выглядывает из-за монитора и кивком дает понять, что приняла информацию к сведению. Ее изящные пальцы даже не прерывают своей пляски по клавиатуре.

В коридоре на ходу еще раз проверяю телефон. Мое послание Габби так и остается безответным, но, как мне представляется, знак это хороший. Навряд ли она ожидала отпора и запасным планом явно не обзавелась. Я прямо вижу, как она лихорадочно обзванивает редакторов газет и от всех без исключения получает решительный отказ. Мысль об этом даже доставляет мне некоторое удовольствие.

Увы, мой радостный настрой угасает на первых же минутах совещания, когда председатель комитета приступает к презентации: более полусотни слайдов с несуразными схемами, диаграммами и корпоративными терминами вроде «профильные компетенции» и «незадействованные кадровые потоки». В общем, как выразился сидевший рядом со мной малый, «полнейший и абсолютнейший вздор».

Но ничто не вечно, наконец-то подходит к концу и скука смертная, хотя я и вынужден оплакивать семьдесят минут своей жизни, которые мне никогда уже не вернуть. Мало мне запрессованного мозга, так собрание еще и затянулось дольше запланированного, что как пить дать скажется эффектом домино на всем моем дальнейшем распорядке. По окончании совещания я первым устремляюсь к выходу.

По пути в свой кабинет проверяю смартфон на предмет поступивших сообщений. Габби по-прежнему отмалчивается, зато неожиданно обнаруживается послание от Фионы Хьюитт, парламентского уполномоченного по этике. Она на шесть лет меня старше, и я хорошо ее знаю, поскольку в Палату общин нас избрали одновременно. Далее ее карьера, в отличие от моей, пошла по восходящей. Тем не менее Фиону я отношу скорее к друзьям, нежели к коллегам.

Заинтригованный, читаю сообщение:

Еще интереснее. Задача уполномоченного по этике состоит в регламентировании поведения всех действующих членов парламента, и поступившее от него приглашение на встречу, по идее, должно вызывать малодушный страх. Но мое-то поведение безукоризненно, и бояться мне нечего. По-видимому, Фиона хочет обсудить кого-то из моих коллег — из тех, что продолжают балансировать на грани дозволенного. Желания стучать у меня нет, но, несомненно, я окажу Фионе любую посильную помощь, особенно если речь идет о серьезном проступке.

Секретарша Фионы встречает меня скорее ухмылкой, нежели улыбкой.

— Доброе утро, мистер Хаксли. Проходите, пожалуйста, она вас ожидает.

Проигнорировав столь нетипичный прием, я стучусь в дверь кабинета Фионы — просто из вежливости — и вхожу. Хозяйка стоит за столом, как будто только и дожидалась моего появления.

— Слава богу, ты пришел, — выпаливает она. — Садись, пожалуйста, Уильям.

Какая бы драма ни послужила причиной моего вызова, таковая явно выбила из колеи обычно невозмутимую уполномоченную. Фиона продолжает стоять даже после того, как я усаживаюсь перед ее столом. Таращится в потолок да теребит прядь седых волос, словно бы пребывая в глубокой задумчивости.

— Фиона?

Спустя пару секунд она возвращается к реальности и садится. Поведение женщины уже тревожит меня не на шутку, и я собираюсь осведомиться о ее самочувствии, но тут она подается вперед и произносит:

— Уильям. У нас проблема.

— Так.

— И когда я творю «у нас», я подразумеваю, что проблема у тебя.

— Да что ты?

— Ты как будто и не понимаешь, о чем я? — вскидывает она брови.

— Понятия не имею.

— Боже, мне так неловко. Даже не знаю, с чего начать.

— Лично у меня всегда получается с начала.

Меня неизменно восхищали дипломатические способности Фионы, но сейчас ей, похоже, не удается найти нужные слова.

— Послушай, у меня через час совещание, — добавляю я в надежде несколько расшевелить ее.

Женщина откидывается на спинку кресла и шумно выдыхает.

— Подсластить пилюлю не получится, Уильям, так что сразу перейду к делу.

— Весьма признателен.

— Сорок минут назад получателям из общего списка контактов было разослано электронное сообщение.

— Что еще за общий список контактов?

— Видишь ли, наш информационный отдел составил десятки тематических списков с различными получателями электронной корреспонденции. А в общем списке содержатся электронные адреса абсолютно всех работающих в Вестминстерском дворце. Он используется для экстренных уведомлений, инструктажа по безопасности и прочего, о чем нужно известить каждого.

— Понял.

— Сообщение, о котором идет речь, оформили таким образом, что ему удалось обойти спам-фильтры. Насколько нам известно, его получили все без исключения в этом здании.

— Все это очень интересно, Фиона, но я пока не понимаю, почему это моя проблема.

— Раз уж ты не видел этого письма, позволь, я тебе его покажу.

Она разворачивает монитор, чтобы экран мог видеть и я, и несколько раз щелкает мышкой. В электронном сообщении всего лишь пара строк:

Синий цвет последних двух слов указывает, что это ссылка.

— Так ты собираешься нажимать? — спрашиваю я.

— Не думаю, что это хорошая идея, Уильям. Я могу сказать тебе, что за видео по этой ссылке, но смотреть его тебе вовсе необязательно.

— Хм, раз уж письмо получили все до одного, я запросто смогу проверить и у себя, так что давай, показывай.

Какое-то мгновение Фиона медлит, но все же кликает по ссылке и сразу же отворачивается от экрана.

Открывается новое окошко браузера с черным фоном, на котором крутится колечко, пока грузится видео. Я бросаю взгляд на Фиону, однако все внимание женщины сосредоточено на противоположной стене.

В этот момент начинается ролик.

Первые несколько секунд, однако, мне не вполне понятно, что происходит на экране. Подаюсь вперед, чтобы разглядеть получше. И тут меня пронзает ужас.

С центра восьмидюймового экрана прямо в камеру смотрит знакомое лицо — лицо Габби! Ее нагота и поза на четвереньках — лишь верхушка гнусного айсберга. Главное действующее лицо стоит позади на коленях, обхватив партнершу за талию.

— О боже! — вырывается у меня.

Я уже готов сквозь землю провалиться, но это еще не всё: моя правая рука шлепает Габби по голой заднице! А потом еще и еще, и еще! Мой позор довершает звуковое сопровождение: чередующиеся с пыхтением и кряхтением крики «Габби!».

Внезапно окошко с видеопроигрывателем исчезает.

Ошалело отрываю взгляд от экрана и вижу, что рука Фионы лежит на мышке.

— Полагаю, этого вполне достаточно.

Облокотившись о стол, обхватываю голову руками — отчасти в отчаянии, отчасти чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Извини. Я предупреждала, — говорит она. Голос ее звучит твердо, но не без сочувствия.

Я практически не слышу ее, целиком погрузившись в себя, прямо как после смерти матери. В этот самый момент я бы охотно присоединился к любимой мамочке. Без всякого колебания сжал бы холодную руку смерти, пообещай она забрать меня из сущего ада, что вот-вот разверзнет передо мной свои врата.

Увы, зовет меня отнюдь не смерть, но Фиона.

— Уильям. Ты в порядке?

Я вдруг ощущаю руку на своем плече, и чувства одно за другим восстанавливают настройки на окружающий мир.

— Уильям? — повторяет женщина.

Поднимаю взгляд. Оказывается, Фиона вышла из-за стола и теперь сидит на краешке стола рядом со мной.

— Не надо было показывать тебе это, — говорит она. — Мне очень жаль.

В отчаянной попытке взять себя в руки я жмурюсь и делаю несколько глубоких вздохов сквозь стиснутые зубы. Через несколько секунд тугой узел стыда в груди разрывается, уступая место негодованию. Я только рад и с готовностью отдаюсь новому чувству. Гневом можно управлять, давать волю или сдерживать, но вот над стыдом воля не властна.

Сглатываю комок в горле и наконец-то заговариваю:

— Фиона. То, что я увидел видеозапись, не имеет значения. Что меня волнует… Нет, что пугает меня, так это сколько еще людей видело ролик.

— Всецело тебя понимаю, вот только ни ты, ни я ничего поделать с этим уже не можем. Нам нужно сосредоточиться на сведении ущерба к минимуму.

Внутри меня по-прежнему клокочет ярость, и мне требуются определенные усилия, чтобы не выплеснуть ее на Фиону.

— На сведении ущерба к минимуму? Ты это серьезно? Тебе не кажется, что уже поздновато что-либо предпринимать?

— Отнюдь. Как только мы поняли, что это за письмо, наши айтишники стерли его с сервера. Также я разослала всем сотрудникам предупреждение с требованием немедленно удалить это послание. И недвусмысленно пригрозила дисциплинарными мерами тем, кому вздумается пересылать его другим.

Я качаю головой.

— Сколько человек было в изначальном списке рассылки?

— Меньше тысячи, — отвечает женщина, явно стараясь приуменьшить значимость цифры. — Менее сотни успели открыть письмо, прежде чем мы стерли его на сервере. Хостинговая компания заверила нас, что удалит видео в течение часа.

Утешение довольно слабое.

— Не хочу тебе врать, Уильям, — продолжает Фиона, — в ближайшие несколько дней тебе придется туго, но затем все уляжется, и вскоре все позабудут об этом.

— А пока что?

— Возможно, тебе не помешает провести какое-то время в своем округе.

— Ты хочешь сказать, мне нужно удрать?

— Нет, я вовсе не это имела в виду. Ты жертва преступления, Уильям. И твое благополучие теперь важнее всего.

Пожалуй, Фиона права. Теперь я жертва противозаконного деяния, общеизвестного как порноместь. Таковая в разряд преступлений попала лишь несколько лет назад, и я прекрасно помню, что и сам голосовал за этот закон. Ах, если бы я только знал…

— В полицию сообщила? — осведомляюсь я.

— Еще нет.

— В таком случае, пожалуйста, и не сообщай.

— Но почему?

— Потому что, Фиона, участие полиции приведет лишь к тому, что о ролике узнает еще больше народу. Как только новость о нем покинет стены Вестминстера, громкого скандала уже будет не избежать.

Женщина возвращается в свое кресло за столом.

— По правде говоря, Уильям, даже не знаю. Ты просишь меня закрыть глаза на преступление.

— Нет. Я прошу тебя защитить мою репутацию. Что сделано, то сделано, и теперь я хочу только зарыть это поглубже.

— Я подумаю.

— Думай сколько угодно, но знай, что, если ты уведомишь полицию, сотрудничать с ними я не стану и никакого заявления не подам!

— Но, Уильям…

— Фиона, я на полном серьезе! — перебиваю я ее. — Обещаю, больше этого не повторится, но я должен разобраться с этим сам, без полиции.

Уполномоченная барабанит пальцами по столешнице и в конце концов смиренно вздыхает.

— Хорошо, никакой полиции. Но внутреннего расследования не избежать. Нам необходимо выяснить, как список рассылки попал к постороннему лицу.

— Благодарю.

Повисает неловкая пауза. Подозреваю, вопросов у Фионы гораздо больше, нежели она осмеливается задавать, в то время как мне не хочется покидать ее офис и подвергаться неминуемому унижению.

— Ты знал? — внезапно нарушает молчание Фиона.

— Что знал?

— Что вас снимают.

— Разумеется, нет!

— Могло быть и хуже.

— Не понимаю…

— Ну, ты же не занимался каким-то извращением или, боже упаси, чем-то противозаконным. Это был просто секс.

— Значит, тебя саму не смутит разделить свои самые интимные моменты с коллегами?

— Смутит, естественно. Я всего лишь хочу сказать, что все не так уж и плохо. Мы все занимаемся сексом, Уильям… Хм, или занимались, пока целиком не посвятили себя карьере. И, должна заметить, твоя партнерша на видео весьма привлекательная молодая особа.

Фиона задумывается над данным обстоятельством, и выражение ее лица внезапно меняется.

— Уильям, скажи же мне, что она не была…

— Нет, не была, — снова перебиваю я женщину. — Все произошло по взаимному согласию и без оплаты. Но спасибо, что считаешь, будто я могу переспать с привлекательной женщиной, только если заплачу ей.

— Э-э… Я вовсе не это имела в виду.

Не могу, впрочем, винить Фиону за подобную мысль, да и навряд ли она посетит только ее.

— Ладно, забудь.

— Тем не менее как я уже сказала, все не так уж и плохо, как может показаться с первого взгляда. Если только ты грамотно уладишь проблему.

— Грамотно?

— По некотором размышлении, возвращение в округ, пожалуй, идея все-таки плохая.

— Твоя плохая идея. Не моя.

— Хорошо, согласна. Так вот, возможно, будет лучше принять последствия лицом к лицу. Конечно же, над тобой поерничают, но, подозреваю, большинство мужчин просто похлопают тебя по спине и поздравят. Не мне тебе рассказывать про мужские обычаи.

— Ты так говоришь, будто я принадлежу к другому виду.

— Немного мужской бравады, — продолжает Фиона, пропустив мое замечание мимо ушей, — и, думаю, люди начнут реагировать уже по-другому. Как знать, может, этот инцидент еще и упрочит твою репутацию.

Вот оно, мастерство политической интриги Фионы в действии! Буквально за считаные секунды она обернула скверную ситуацию в противоположную, потенциально благоприятную.

Я выдавливаю слабую улыбку.

— Уж в этом-то ты всегда превосходила меня.

— В чем этом?

— В политике. В превращении неприглядного в приглядное.

— Ах, Уильям, ты же меня знаешь, я всегда была оптимисткой.

На сей позитивной ноте мы и завершаем встречу, сойдясь на следующем плане действий: никакой полиции, только внутреннее расследование, которому я оказываю всестороннее содействие.

Я уже собираюсь уходить, когда Фиона получает по электронной почте уведомление от хостинговой компании об удалении видео. Конечно же, сотня человек все-таки успела его посмотреть, однако, помня наставление парламентского уполномоченного по этике, я надеюсь, что с таким количеством справиться мне вполне по силам.

Благодарю Фиону и морально готовлюсь принять свой позор.

12

Я благополучно миную пару коридоров, повстречав лишь четырех человек, не удостоивших меня даже взглядом. Мужской туалет представляется подходящим промежуточным пунктом, где можно собраться с мыслями перед завершением путешествия. Открываю дверь и прислушиваюсь на предмет признаков жизни. За исключением капающего крана да гудения флуоресцентных ламп, внутри тихо. Устремляюсь к дальней кабинке, и, прежде чем моя задница опускается на унитаз, мои мысли заполняют два наиболее животрепещущих предмета беспокойства.

Первый: посмотрела ли видео Роза? Вдохновленный советом Фионы, я склоняюсь к мысли, что уж как-нибудь переживу то обстоятельство, что зрителями моего компрометирующего представления в постели стали десятки малознакомых людей. Роза, однако, дело совсем другое. Даже если она и не видела ролика, обсуждения с ней данного инцидента все равно не избежать. Вестминстерский дворец — подлинный рассадник сплетен, так что она обязательно услышит о моем дебюте на поприще любительского порно. Пожалуй, у меня нет иного выбора, кроме как предупредить ее. И вот здесь-то я и вкушу по полной и стыда, и унижения.

Второй предмет беспокойства касается Габби. На вопрос, как ей удалось заполучить список рассылки, будем надеяться, ответ даст внутреннее расследование, меня же более волнует, зачем она вообще так поступила. Быть может, когда ее попытки продать запись не увенчались успехом, она разослала видео просто из злости? Объяснение как будто вполне правдоподобное, но как-то не вяжется. Габби наверняка знала о том, что нарушает закон и рискует попасть в тюрьму, а это уже слишком, как бы она ни бесилась.

Я задумываюсь, не послать ли ей еще одно сообщение, однако решаю больше не провоцировать мерзавку, раз уж предыдущее, по-видимому, лишь послужило катализатором для выходки с рассылкой. Ничего хуже сделать Габби уже не сможет, а поскольку от меня она так ничего и не добилась, теперь, смею надеяться, просто переключится на следующую жертву. Да и потом, мне следует еще радоваться, что она не выложила ролик в социальных сетях или на каком-нибудь порносайте, где непристойное зрелище оставалось бы у всех на виду до скончания веков.

Итак, решено: лучше оставить Габби в покое и уповать, что жажду мести она утолила. Пускай довольствуется сэкономленным фунтом.

Покидаю убежище кабинки и направляюсь к раковинам. Споласкиваю лицо холодной водой, поправляю галстук и смотрю на угрюмого мужчину в зеркале. Заверяю его, что мы готовы предстать перед Розой, но он, кажется, не убежден.

Не прятаться же в туалете всю оставшуюся жизнь. Скрепя сердце выхожу в коридор и направляюсь в офис.

Роза все так же неистово стучит по клавиатуре.

— Все в порядке? — щебечет она.

— Почему вы спрашиваете?

— Так вы сказали, что отлучаетесь всего на час.

— Ах да, верно. Говорил.

Женщина продолжает печатать. Судя по ее поведению, ролика она не видела. Обстоятельство, конечно же, отрадное, вот только ни в коем случае не освобождающее меня от грядущего унижения. Проскальзываю на свое место и изображаю деятельность, попутно размышляя, как же подступиться к щекотливой теме.

Время идет, а сплетники могут позвонить или написать ей в любую минуту. Больше оттягивать нельзя.

— Роза, могу я с вами поговорить?

— Хм, да, конечно.

Она садится перед моим столом. На лице у нее отражено искреннее беспокойство.

— Не волнуйтесь, у вас-то все хорошо.

— Что ж, рада слышать.

— Дело несколько, хм… деликатное.

— И в чем же оно заключается?

— Я как раз и собираюсь вам рассказать.

— А.

Несмотря на маску волевой женщины, столь необходимую для ее должности, душа у Розы добрая и ранимая. Черта трогательная, вот только признаваться ей из-за этого еще труднее. И делу совершенно не помогает, что ее личико вновь встревоженно хмурится как раз в тот самый момент, когда мозг мой внезапно решает взять отпуск. Лишенный дара речи, я сижу и таращусь на Розу. Она озадаченно смотрит на меня.

— Хм… Дело касается того видео? — вдруг подает голос она.

У меня так и отвисает челюсть.

— Вы… Вы его видели? — выдавливаю я.

— Нет. Мне рассказали.

— И вам рассказали о содержании ролика?

Слегка поморщившись, она кивает.

— Роза, я чувствую себя обязанным объясниться.

— О, в этом нет необходимости.

— Нет, есть. Вы — мой личный секретарь, и потому затрагивающее меня затрагивает и вас, хотите вы этого или нет. И, честно говоря, мне хотелось бы, чтобы вы знали правду, а не ее искаженную версию, что, несомненно, уже вовсю циркулирует по нашим коридорам.

Женщина нервно ерзает на стуле.

— Как скажете.

Я понимаю, что предстоящее обсуждение ей не по нраву, однако мне, в свою очередь, не хочется, чтобы досадная история нависала над нами эдаким порнографическим буревестником.

— Роза, этот разговор мне очень неприятен. Но если уж мне суждено сохранить хотя бы частичку вашего уважения, я должен объясниться.

— Уильям, я вас по-прежнему уважаю.

— Прямо сейчас, может, и да, но через несколько дней, после ушата отвратительных помоев, ваше отношение может измениться. По крайней мере, позвольте мне изложить все как было.

— Хорошо.

— Спасибо.

Подумываю, не предложить ли заварить чай. Как-никак, с чашкой благородного напитка в руке все представляется более цивилизованным. Увы, на это нет времени.

— Итак. Я ведь могу рассчитывать на конфиденциальность? То, что вы сейчас услышите, я еще ни с кем не обсуждал, и мне хотелось бы, чтобы все это между нами и осталось.

— Обещаю вам, что от меня об этом не узнает ни одна живая душа.

— Спасибо. Вы когда-нибудь слышали выражение «медовая ловушка»?

— Кажется, да, встречалось в какой-то книге. По сути, это просто шантаж, да?

— Совершенно верно. В общем, судя по всему, именно в такую ловушку я и угодил. Не вдаваясь в грязные подробности, некая женщина пыталась шантажом вынудить меня продать Хансворт-Холл за символическую плату, а когда я отказался, она распространила это видео.

— Ах, Уильям, это ужасно!

— Что верно, то верно. Разумеется, я понятия не имел, что наша… хм, наша встреча снимается, и, конечно же, теперь сгораю от стыда, что запись разослали моим коллегам. Но я хочу, чтобы вы знали: я к этому совершенно не причастен.

Секретарша сочувственно улыбается.

— Как бы то ни было, надеюсь, ее упекут надолго. Какая омерзительная выходка!

— По правде говоря, Роза, я просто хочу забыть об этом случае. Я решил, что это блеф, и ошибся. Сделанного не воротишь, а взывать к возмездию практически бессмысленно.

— Очень великодушное отношение, Уильям. Сомневаюсь, что я бы на вашем месте проявила такую снисходительность.

— Что ж, отрицательный опыт — тоже опыт. И надеюсь, что довольно скоро все уляжется. Вы ведь наверняка уже поняли, что это за место — не сегодня завтра грянет новый скандал, и сплетничать будут о другом.

— Да, конечно же, вы правы.

Как будто все расставлено по местам, и, к счастью, чаша полного унижения меня все-таки миновала. Роза возвращается к исполнению своих обязанностей, и мне теперь остается лишь снести перешептывания да насмешки за пределами своего офиса. Тут до меня доходит, что в Палате общин вот-вот начнется получасовая сессия вопросов премьер-министру. Обычно данное действо привлекает практически всех депутатов, однако предстать перед всеми ними прямо сейчас мужества мне определенно не достанет. И потому я решаю сыграть прогуливающего школьника и отправляюсь проветрить мозги.

Сорок минут спустя прокрадываюсь обратно в Вестминстерский дворец. Тем не менее с предстоящими мне на сегодня встречей и сессией в Палате общин вечно избегать коллег у меня все равно не получится.

Но в чем мне не отказать, так это в прагматизме. По большому счету, в жизни ситуации бывают и гораздо похуже. В бытность волонтером в Африке я достаточно насмотрелся на нищету, чтобы осознавать разницу между своим конфузом и подлинным страданием. Допустим, придется мне перенести несколько неловких моментов, но спать-то я отправлюсь сытым! Все познается в сравнении.

С этой мыслью я беру себя в руки и отправляюсь на встречу.

Путь до конференц-зала обходится без приключений, однако стоит лишь мне открыть дверь, как пылкие дебаты разом прекращаются, и в мою сторону поворачивается с десяток голов.

— Не прерывайтесь из-за меня! — рявкаю я.

Все смущенно переглядываются и продолжают молчать, пока с дальнего конца стола для заседаний не доносится голос:

— Все в порядке, Уильям?

Это Адриан Лоу, мой молодой коллега-заднескамеечник, ходячее воплощение честолюбия. Заносчивый и хамоватый тип — совершенно не выношу его.

— В полнейшем, Адриан, благодарю за участие.

— Рад видеть, что вы держитесь с достоинством, — добавляет депутат. — Думаю, выражу мнение всех собравшихся, если скажу, что мы целиком и полностью вас поддерживаем.

За столом кивают и перешептываются.

— Весьма признателен.

— Никому бы такого не пожелал, — не унимается Адриан. — Какой удар по самому принципу неприкосновенности частной жизни?

Одного упоминания удара достаточно, чтобы несколько моих коллег сдавленно захихикали. С самодовольной ухмылкой остряк наконец-то усаживается.

— Еще раз спасибо, Адриан. Да, хорошая шутка. Очень смешно. А теперь, если вы наигрались в подростков, может, перейдем к парламентским делам?

— Ах-ах-ах, а то что? Отшлепаете? — вскакивает Адриан.

На этот раз никто уже и не думает сдерживать смех.

Я выжидаю, пока все не успокоятся.

— Раз вы так напрашиваетесь, Адриан, не стал бы этого исключать.

Снова смех, но на этот раз в адрес моего оппонента. Он плюхается в кресло и все оставшееся время чинит препятствия обсуждениям. Впрочем, как бы такое поведение ни досаждало, оно все же предпочтительнее дискуссии о флагелляции.

Совещание проходит гораздо спокойнее, чем я опасался, и на следующее я направляюсь уже более уверенно. Тем не менее на этот раз мне предстоит сессия в Палате общин, где меня будут окружать уже сотни коллег. Что ж, положительную сторону можно усмотреть в том, что так надо мной посмеются все разом. Лучше гильотина, чем долгое и мучительное кромсание на кусочки.

И все же, смекаю я, собственную участь можно смягчить прибытием в последнюю минуту, буквально перед самым призывом спикера к тишине. Снова нахожу временное убежище в мужском туалете.

Без двух минут три покидаю кабинку и направляюсь в зал заседаний.

Перед самым залом уже приходится бежать, поскольку у меня остается лишь несколько секунд. Слава богу, я благополучно успеваю, и сразу же за мной двери закрывают. Момент появления, судя по всему, подобран идеально. С ярусов кожаных скамеек по обеим сторонам зала доносится гомон сотен собравшихся депутатов. Выглядит так, будто каждый смог выкроить в своем расписании время для дебатов по иммиграции.

Пригнув голову, сворачиваю налево и крадусь по самому краю зала. Мое место на предпоследней скамье сзади. Без происшествий достигаю своего ряда, однако теперь мне придется протиснуться мимо нескольких коллег. Именно на данном этапе я более всего и открыт публике.

И действительно, меня почти сразу же замечают, и мое дальнейшее продвижение вдоль скамьи сопровождается громогласным улюлюканьем и свистом, несколько коллег-мужчин по пути хлопают меня по спине. Когда я достигаю своего места, все взгляды устремлены на меня. Если и существует возможность положить конец этой катавасии, то именно сейчас. И потому я делаю единственное, что приходит на ум, — отвешиваю напыщенный поклон.

Действенность приема превосходит все мои ожидания, и по залу уже разносится смех, а на моей стороне и вовсе аплодируют. Я с огромным облегчением усаживаюсь на место, и спикер открывает заседание.

Благодаря эмоциональности дебатов мое скандальное приключение на три долгих часа предается забвению. После сессии все мои мысли заняты выпивкой в «Фицджеральде», так что на работе я не задерживаюсь ни минуты. На сегодня все обсуждения инцидента закончены, а завтра, надеюсь, таковой уже станет прошлогодним снегом.

Как обычно, по пути в Блэкфрайарс я предаюсь размышлениям. Да уж, денек выдался насыщенным, однако пока обошлось без серьезных последствий. Каким бы скверным положение подчас ни казалось, могло быть и намного хуже. По крайней мере, я извлек один ценный урок.

В самом начале восьмого сворачиваю на Фернивал-стрит и замечаю какую-то возню возле дверей «Фицджеральда». Неизвестный тип в костюме вовсю материт Фрэнка, который в ответ неистово машет на него руками. Меня отделяет от них метров двадцать, когда на сцене появляется Клемент, и ситуация принимает новый оборот. Вопли смолкают, поскольку великан хватает матерщинника за лацканы и прижимает к стене, причем ноги того болтаются над землей.

Я подхожу к Фрэнку и интересуюсь:

— Все в порядке?

— Застукал этого гада с коксом в туалете. Клемент разъясняет ему нашу политику в отношении наркотиков.

Пришпиленный к стене мямлит извинения, и великан поворачивается к Фрэнку за дальнейшими указаниями.

— Привет, Билл, — бросает он, заметив меня. С учетом обстоятельств, держится он крайне непринужденно.

— Э-э… Добрый вечер, Клемент.

Фрэнк кивает здоровяку, и тот бесцеремонно швыряет типа в костюме на середину улицы. Ознакомившийся с антинаркотической политикой паба бедолага поднимается и улепетывает без оглядки.

— Как обычно, Уильям? — осведомляется Фрэнк, уже оборачиваясь в дверях. Клемент закуривает сигарету, и я решаю не задерживаться на улице.

Присаживаюсь на табурет, пока бармен наполняет бокал.

— Фрэнк, а мне показалось, будто ты сказал, что этот Клемент у тебя разнорабочий.

— Так и есть.

— Вижу, его обязанности этим не ограничиваются. Ты же знаешь, что охранникам требуется лицензия?

— Конечно.

— И что, у Клемента она есть?

— У него самого узнать не хочешь?

— Хм, не очень.

— Весьма разумно. Сегодня у нас пюре с колбасками.

И с этим он ставит передо мной бокал с пивом.

— Спасибо. Пюре я тоже возьму.

Расплачиваюсь и удаляюсь на свое обычное место в углу. Расположившись за столиком, делаю большой глоток и откидываюсь на спинку стула. Впервые за день можно погрузиться в блаженное забытье под доносящуюся из музыкального автомата песню Фрэнка Синатры. Я закрываю глаза и отрешаюсь от всего, кроме мелодичного голоса певца. Накатывает усталость, усугубляемая и тем обстоятельством, что я не ел с самого завтрака. Во всей этой заварухе было как-то не до еды, но теперь, когда худшее позади, голод дает о себе знать.

Не обращая внимания на голод, соскальзываю в безмятежную дремоту. Пока меня внезапно не выдергивает из нее голос:

— Добрый вечер, Уильям.

Я вскидываюсь и продираю глаза.

— Какого черта?

— А я думала, ты мне обрадуешься, — отвечает Габби.

13

Какую-то секунду мне кажется, будто я сплю и это лишь дурной сон. Но женщина подтаскивает стул и усаживается рядом, и реальность кошмара становится очевидной.

— Как прошел день? — осведомляется она невинным тоном.

— Убирайся, — рявкаю я.

— Да не переживай ты так. Я ненадолго.

Наверное, явилась позлорадствовать. Что ж, ее ожидает разочарование. Может, битву она и выиграла, но победа в войне остается за мной. Эта мысль сразу придает мне уверенности.

— Ненадолго или нет, твои визиты мне уже надоели. Так что, будь добра, уходи.

— Ах, тебе не понравилась закуска?

— Какая еще закуска?

— Видео было лишь закуской, Уильям. Основное блюдо еще впереди.

«Опять она за свое!»

— Ты уже начинаешь серьезно действовать мне на нервы. Когда же ты оставишь меня в покое?

— О, ответ на это тебе известен, и мое предложение по-прежнему в силе.

— Да ты просто бредишь! И лишь понапрасну тратишь время.

— Возможно. Но у меня для тебя подарочек. То самое основное блюдо!

Габби достает из сумочки серебряную шкатулку. Медленно, с нарочитой осторожностью ставит ее на стол и откидывается на спинку стула.

— Ну и зачем мне этот хлам? — фыркаю я и пожимаю плечами.

— Если честно, это мой козырь для торга, а вовсе не подарок. Оставляю его тебе на двадцать четыре часа, после чего, смею надеяться, ты уже будешь готов принять мое предложение. Иначе мои требования возрастут.

Видя мое озадаченное выражение лица, женщина по пунктам разъясняет угрозу:

— Через двадцать четыре часа ты согласишься продать Хансворт-Холл за один фунт. Если нет, мое предложение увеличится до двух фунтов, но тогда тебе придется отдать и квартиру на Темпл-авеню.

— Что-что? Откуда тебе известно про мою квартиру?

— У меня есть источники.

По природе человек я отнюдь не агрессивный, но эта чертова баба воистину испытывает мое терпение.

— Ни. За. Что! — отрезаю я. — Да я лучше раздарю свою недвижимость, чем продам тебе за какую угодно цену!

Габби встает и стучит наманикюренным ноготком по крышке шкатулки.

— Я бы на твоем месте заглянула сюда, прежде чем принимать опрометчивые решения. До завтра.

Она одаривает меня выразительным взглядом и уходит, прежде чем я успеваю найти достойный ответ.

Делаю несколько жадных глотков пива, а затем пару глубоких вдохов. Пока я пытаюсь успокоиться, взгляд мой падает на оставленную шкатулку. Размером не больше книжки, вещица смахивает на серебряную, хотя, судя по налету, скорее это олово. Узор на крышке нанесен станочным гравированием, что относит поделку к послевоенному периоду. Стало быть, ценности вещица собой не представляет. Впрочем, по мнению Габби, ценно ее содержимое.

Продолжаю разглядывать шкатулку, не осмеливаясь заглянуть под крышку, и тут подают мой ужин. Сейчас я только рад отвлечься.

— Заказывал пюре с колбасками?

Поднимаю взгляд на нависшую фигуру официанта.

— Фрэнк поставил вас и на обслуживание столиков?

— Да уж, без дела сидеть не дает, — отвечает Клемент и ставит поднос рядом со шкатулкой.

После моей благодарности за доставленную еду великан, вопреки моим ожиданиям, не удаляется, но склоняется над столом и рассматривает шкатулку.

— «Будь собой», — бормочет он.

— Простите?

— Надпись тут. Это же латынь, верно?

Подаюсь вперед и в тусклом свете кое-как разбираю среди выгравированных завитушек на крышке слова «Qui Estis».

— Да, верно, — отвечаю я, стараясь скрыть удивление. — Знаете латынь?

— Ни бум-бум.

— Но…

— Не спрашивай. А что за шкатулка?

— Понятия не имею. Помните женщину, что приходила сюда прошлым вечером?

— Шельму-то?

— Ее самую. Она-то и дала мне эту штуковину.

Прекратив изводить меня вопросами, Клемент медленно проводит пальцем по крышке шкатулки, задумчиво разглядывая безделушку. На несколько секунд воцаряется неловкое молчание, однако я не испытываю ни малейшего желания интересоваться мотивами его странного поведения.

Внезапно он возвращается в реальность и пристально смотрит на меня:

— Дай знать, если что понадобится.

— Обязательно, спасибо.

Великан направляется к стойке, но вдруг останавливается:

— Я имею в виду, Билл, если понадобится что угодно. Просто дай знать, договорились?

Что-то в интонации Клемента наводит меня на мысль, что подразумевает он нечто большее, нежели специи к блюду. Впрочем, прежде чем я собираюсь с духом поинтересоваться, как далеко простирается его предложение, он уже уходит.

Решаю, что открыть шкатулку я пока не готов, и минут пять ковыряюсь вилкой в тарелке. Ларчик, однако, не дает мне покоя, так и притягивая взгляд. Что еще хуже, один его вид наполняет меня безотчетным страхом. Неприятное ощущение окончательно перебивает остатки аппетита, и в конце концов я сдаюсь и откладываю вилку и нож.

Делаю еще один глоток пива и смотрю на вещицу. Ни дать ни взять ящик Пандоры.

«Уильям, соберись».

И то верно. Какой бы козырь Габби ни припрятала в рукаве, неведением я ничего не добьюсь. Решительно открываю крышку.

Не знаю, что я ожидал под ней обнаружить, но точно не конверт кремового цвета с надписанным моим именем. В голову сразу же приходит мысль, что письмо от Габби, вот только зачем вручать его в оловянной шкатулке?

Беру конверт и внимательно рассматриваю. Судя по плотной качественной бумаге, отправитель знает толк в высокосортной канцелярской продукции. Но если это письмо шантажистки, разве не лучше использовать обычный конверт, владельца которого практически невозможно вычислить?

Я начинаю догадываться, что письмо вовсе не от Габби.

Клапан конверта загнут вовнутрь, а не заклеен. Открываю его и извлекаю одиночный листок такой же дорогой писчей бумаги. Медленно разворачиваю послание.

— Боже мой!

Мне требуется всего лишь мгновение для осознания, что же я держу в руках: отцовский именной бланк с вытисненными сусалью титулом и адресом. Ниже шесть абзацев рукописного текста и дата.

— 21 ноября 1999 года, — произношу я шепотом.

Значение этой даты мне трудно недооценить: на следующий день отец умер. И тогда я осознаю всю значимость обнаруженного послания. Что бы ни говорилось в этих шести абзацах, в них выражены последние мысли отца.

Расправляю письмо на столе и принимаюсь за чтение.

По щеке у меня скатывается и падает на бумагу одинокая слезинка. Не знаю, вызвана ли она гневом или печалью. Я перечитываю письмо снова и снова. За первой слезой следуют другие, и вот уже под ложечкой у меня набухает тугой узел боли, каковой я прежде никогда не испытывал. Вместе с болью приходит и осознание ранящей истины. Предательство отцом матери уже само по себе трудно снести, однако его поразительное откровение о моем единокровном брате или сестре — удар куда более жестокий.

Все эти годы я провел в одиночестве — единственный ребенок без родителей, сирота. Таковым я себя считал. И все это время где-то жил мой брат или сестра, почти наверняка даже не подозревавший о моем существовании. И как только отец мог скрыть от меня такое?

На мой разум обрушивается град вопросов, и два бьют ощутимее остальных: где письмо находилось все эти годы и как оно оказалось у Габби? Если бы я прочел его вскорости после смерти отца — а именно на это он, несомненно, и рассчитывал, — я бы уже давно установил отношения со своим отчужденным братом или сестрой. Столько лет прошло, столько времени потеряно!

На протяжении долгих минут я так и сижу в самом темном углу «Фицджеральда» — сбитый с толку, потрясенный, переполненный печалью. И разгневанный. Гнев едва ли не парализует меня. И направлено это чувство отнюдь не на отца — хотя, видит Бог, уж родитель-то мой гнева заслуживает. Нет, моя ярость обращена на женщину, которая не только скрывала от меня тайну, но и решила воспользоваться ею для шантажа.

Достаю из кармана смартфон и тут же чертыхаюсь на непривычный вид экрана. И еще больше раздражаюсь, пытаясь извлечь номер Габби из ее текстового сообщения. Дважды мне приходится останавливаться и брать себя в руки. Наконец, с третьей попытки все-таки удается сделать звонок. После четырех гудков она отвечает:

— Быстро ты. Готов заключить сделку?

— Откуда оно у тебя? — рычу я.

— Что? Письмо?

— Не морочь мне голову, а не то, ей-богу, врежу тебе. Так откуда оно у тебя?

— Не важно, откуда. Важно, Уильям, куда оно отправится потом.

— Что это значит?

— Я выдвинула тебе свои условия. Завтра ты даешь согласие на продажу особняка. Нет — условия меняются, и к особняку добавляется квартира. Снова нет — и я рассказываю все журналистам, и тогда папочкин маленький секрет становится достоянием гласности. И учти, Уильям, я вовсе не морочу тебе голову.

И с этим Габби отключается. Я снова набираю ее номер, однако на этот раз автоответчик предлагает оставить сообщение.

Швыряю телефон на стол и, чтоб хоть как-то унять ярость, стискиваю виски пальцами. Гнев — эмоция деструктивная, блокирующая рациональное мышление и ясный взгляд на вещи. Хочется перевернуть вверх тормашками стол и зайтись криком. К счастью, разум у меня не совсем помутился, и я лишь смотрю на письмо, одновременно делая серию глубоких вдохов.

— Билл?

Нервно вскидываю взгляд и вижу, что надо мной возвышается Клемент.

— Закончил с едой? — спрашивает он.

Киваю и возвращаюсь к письму.

— Братан, ты в порядке? Выглядишь так, будто приведение увидел.

Мне не хочется ссориться с Клементом, но он сейчас совсем некстати.

— Если не возражаете, я предпочел бы побыть один.

Но он отодвигает стул и садится.

— Боюсь, возражаю, Билл. Противоречит моим служебным обязанностям.

Я удивленно смотрю на него.

— Долго объяснять, — бросает он вместо объяснений.

Опускаю голову, надеясь, что до него дойдет.

— Не хочешь рассказать, что стряслось?

«Просто уйди!»

— Что-то связанное с этим? — Стучит пальцем по письму Клемент.

Я хватаю письмо и прячу в карман пиджака.

— Для политика ты не особенно-то разговорчив.

— Кто вам сказал, что я политик? — агрессивно вскидываюсь я, подстегиваемый обострившейся паранойей.

— Фрэнк.

— А, ну да.

За столиком снова воцаряется молчание, и музыкальный автомат запускает новую пластинку. Клемент, похоже, готов ждать, пока я не заговорю сам. Долго ждать не приходится.

— Со всем уважением, Клемент, не думаю, что вы можете мне помочь.

Великан подается вперед и кладет локти на стол.

— Может, и смогу. Может, и нет. Как же я могу сказать, если не знаю, что тебя так взбесило.

Вплоть да знакомства с Габби я мнил себя превосходным знатоком людей. Как-никак, за десятилетие работы в политике сталкиваешься и с самыми худшими, и с самыми лучшими представителями человеческого рода. Однако Клемент для меня полнейшая загадка: на вид само олицетворение неприятностей, и в то же время ему нельзя отказать в некоторой притягательности. Его сиплый голос и грубоватая манера кажутся обнадеживающими, искренними.

Не задумываясь, я выпаливаю:

— Меня шантажируют.

Голубые глаза немного расширяются, их выражение смягчается.

— Та женщина?

— Да.

— Что-то связанное с этим письмом?

— Да.

— Черт побери, Билл. Может, прекратим эту угадайку, и ты мне что-нибудь расскажешь?

Как бы мне сейчас ни хотелось выговориться, не уверен, что Клемент именно тот человек, которому стоит изливать душу.

— Не поймите меня превратно, Клемент, я ценю ваши благие намерения, но сомневаюсь, что вы в состоянии мне помочь. Вообще-то, я думаю, настало время обратиться в полицию.

— Думаешь? А чего до сих пор не накатал заяву?

Хороший вопрос.

— Потому что надеялся, что удастся обойтись без полиции. У этой женщины имеется… хм, некая информация, и мне очень не хотелось бы, чтобы она ее обнародовала. Если обратиться в полицию, слухи наверняка просочатся в прессу. Когда в деле замешан политик, всегда найдется кто-то, готовый продать свою душу. По правде говоря, я оказался перед выбором из двух зол.

— Насколько понимаю, это вот письмо часть ее шантажа?

— Да. Не могу даже представить, что будет, если она его опубликует.

Великан откидывается на спинку стула и задумчиво поглаживает усы. Через несколько секунд он делится умозаключением:

— Что ж, Билл, вылечить глупость не в моих силах, но вот указать ей на дверь я в состоянии.

— Простите?

— Без обид, братан, но мне представлялось, что вы, политики, более сообразительные.

— А?

— Письмо, — вздыхает Клемент. — На ксерокопию как будто не похоже.

— Нет, сусаль на бланке…

Черт побери, из-за вспышки гнева я проглядел очевидное!

— Это… это подлинник! — выпаливаю я.

— Вот-вот. Я, конечно же, не юрист, но очень сомневаюсь, что газеты бросятся печатать новость на основании копии, поскольку в суде эта бумажка яйца выеденного не стоит. Ты подашь на них иск за клевету, и крыть им будет нечем. И что она будет делать без подлинника?

Да уж, кажется, Габби дала маху. Должно быть, понимая, что копия отцовского письма не убедит меня в его подлинности, решилась отдать мне оригинал.

— Клемент, да я бы вас расцеловал, если бы не подозревал, что это закончится насилием!

— Верно, Билл, ты совершенно не в моем вкусе.

— Огромное спасибо! И как же это я сам не сообразил?

Великан встает из-за стола.

— Да не за что. Что-нибудь закажешь?

— Нет, благодарю. Но позвольте мне угостить вас выпивкой!

— Не, дружище, не стоит. У меня тут еще уйма дел.

Он забирает мой поднос и, кивнув на прощанье, удаляется.

Я провожаю его взглядом и допиваю пиво. Как ни велико искушение повторить, сейчас мне необходима ясная голова. Пускай даже на данный момент благодаря подсказке Клемента план Габби, считай, сорван, если я что и узнал об этой женщине, так это то, что легко она не сдается. Тем не менее шантаж для меня уже не самая животрепещущая проблема.

Шесть абзацев накарябанного текста разом разрушили все, во что я верил. И открыли правду: мой отец был подлецом и трусом, а несчастная мать даже не подозревала о его омерзительнейшей измене. И как насчет моего позабытого брата или сестры? Где теперь этот человек? Кто он? И знает ли правду о своем отце?

А для получения ответов на все эти вопросы прежде всего необходимо ответить на главный: что делать дальше?

14

Сон мой зыбкий и прерывистый, и в конце концов я оставляю попытки нормально заснуть, хотя до рассвета еще целый час.

Выбираюсь из постели и направляюсь на кухню. В чае кофеина явно недостаточно для моего состояния, и потому я делаю чашку крепчайшего кофе и перебираюсь в гостиную. Лондон за окнами дремлет в своей обычной манере: полный покой и тишина столице неведомы. Прямо зеркальное отражение моего сознания с тех самых пор, как прошлым вечером я покинул «Фицджеральд».

Темный и горький кофе, в свою очередь, являет собой весьма уместную аналогию моему настроению. Гнев уступил место угрюмой горечи, горечи на грани едва ли не скорби. Повод для которой, полагаю, у меня очень даже имеется. Быть может, я подсознательно оплакиваю отца — каким я его знал, а не того мерзавца, которым он оказался. Или же горюю об упущенных годах общения с братом (или сестрой?), скрытым от меня, как непристойный секрет.

Вся моя жизнь представляется мне в другом свете. Карьеру я избрал отнюдь не по зову сердца, но ради осуществления желаний человека уже умершего — и потому неспособного стать свидетелем осуществления своих желаний. Движимый слепым чувством долга, я отдал десять лет своей жизни служению делу, для меня отныне замаранному и опороченному.

С новым знанием тень моего отца становится еще длиннее и темнее, и передо мной встает гипотетический вопрос: поставленный перед выбором, предпочту ли я, чтобы отцовский секрет таковым и оставался? Нет, решаю я. Правда, какой бы неприглядной она ни была, есть правда. И пускай и запоздало, но, быть может, у меня все еще есть возможность обратить ее на пользу. Я должен переступить через эту тень.

Кофеин укрепляет мой дух, и я заключаю, что нет смысла упиваться жалостью к себе. Не в моем характере сидеть и зализывать раны. И если я действительно хочу, чтобы они затянулись, необходимо лекарство. Вторая чашка кофе пробуждает меня окончательно, и с рассветом начинает оформляться стратегия. Как говаривал отец, «ничего не делая, ничего не залатаешь».

Впихиваю в себя завтрак и незадолго до восьми покидаю квартиру.

Короткая поездка в метро воспринимается уже совершенно по-другому, когда я смотрю на своих попутчиков с осознанием, что любой из них может быть моим утраченным родственником. Ловлю себя на том, что, вопреки ничтожной статистической вероятности, ищу в каждом пассажире физическое сходство со мной. Впрочем, до меня быстро доходит, что скорее я нарвусь на удар по носу, нежели переживу трогательную сцену воссоединения семьи.

Поезд прибывает на «Вестминстер», и меня вместе с толпой выносит на платформу.

Пятнадцатью минутами позже мой решительный настрой сталкивается с первым за день затруднением в виде компьютера. Клянусь, однажды скину проклятую штуковину с Вестминстерского моста. И если в этот самый момент внизу случится проплывать Биллу Гейтсу и его расплющит, буду считать правосудие свершившимся.

Наконец компьютер оживает, и я приступаю к первому пункту своего стратегического плана: поискам той, кто способна предоставить ответы на мои вопросы — Сьюзан Дэвис.

Сначала делаю запрос в «Фейсбуке», и вся серьезность задачи немедленно становится очевидной. Черт, папаша мог бы выбрать для утех женщину и с менее распространенным именем. Поиск на «Сьюзан Дэвис» выдает сотни результатов, а единственная имеющаяся у меня дополнительная информация — приблизительный возраст. Сдаюсь и пробую «Гугл» и «Твиттер». Та же история.

Раздраженно откидываюсь на спинку кресла и матерюсь.

— Уильям, выбирайте выражения.

Я так и подскакиваю на месте: оказывается, моя секретарша уже здесь.

— Простите, Роза. Вы этого не слышали.

— Разумеется, не слышала, — улыбается она. — Чаю?

Пока она занимается напитком, тупо смотрю в пустоту, надеясь, что меня посетит вдохновение. Неужели так сложно разыскать человека, при всех современных технологиях?

И тут кое-что в стопке входящих документов наводит меня на мысль. Это напоминание о скором окончании испытательного срока Розы. Но дело не в самом письме, а в имени отправителя — Джудит Диксон.

Джудит уже четыре десятилетия работает консультантом по найму персонала и внештатных сотрудников. Большинству и невдомек, что каждый депутат парламента формально является нанимателем и мы должны сами подбирать себе персонал. Поскольку большинство из нас ничего не смыслит в кадровых вопросах, мы обыкновенно прибегаем к услугам консультантов вроде Джудит. В моем случае она следит, чтобы я соблюдал все инструкции и договорные обязательства, связанные с наймом сотрудников.

А к Джудит я обращаюсь в первую очередь потому, что она работала еще с моим отцом. При грамотном подходе а вполне могу рассчитывать на ее одолжение. Записываю на листок ее имя и электронный адрес.

— Готовы заняться ежедневником? — спрашивает Роза, ставя чашку мне на стол.

— Разумеется.

Буквально через пару минут секретарша напоминает, что в девять тридцать меня ожидают слушания в парламентском комитете, и я немедленно понимаю, что все мои планы, по сути, сорваны. Одна из моих женщин-коллег как-то заметила, что подобные мероприятия длятся дольше и мучительнее родов. Насчет второго утверждать не берусь, но первое абсолютно точно. Только этого заседания мне сегодня и не хватало. Однако ничего не попишешь.

Терпение не входит в число моих добродетелей, и после нескольких потерянных десятилетий мне необходимо поговорить с Сьюзан Дэвис как можно скорее. Потому перед уходом на слушания я решаю запустить план в действие.

— Роза, я хотел бы попросить вас кое-что сделать для меня.

— О, разумеется.

Вручаю ей листок с адресом Джудит.

— Не могли бы вы написать Джудит Диксон и попросить ее об одолжении? Мне нужен последний числящийся в ее картотеке адрес бывшего личного секретаря моего отца, Сьюзан Дэвис.

— Разве это не сведения конфиденциального характера?

— Были бы, если бы Сьюзан по-прежнему работала на моего отца. Передайте Джудит, что я обнаружил среди отцовских вещей старые фотографии Сьюзан и хотел бы их отдать ей. Уверен, она будет рада помочь.

— Хорошо, я займусь этим.

— И не откладывайте, пожалуйста. Было бы неплохо получить адрес до обеда.

Испытываю укол вины за свои ухищрения, однако цель оправдывает средства. Пускай мой отец отвернулся от Сьюзан, но я, узнав правду, так поступать не намерен.

Роза заверяет, что первым делом займется моей просьбой. Обсуждение распорядка дня закончено, и я направляюсь в зал заседаний. Вопреки моим надеждам, что вчерашний абсурд с видео уже предан забвению, меня встречает внезапно воцарившаяся тишина. Я даже не обращаю внимания и принимаюсь болтать с парой более зрелых коллег. Перешептывания, толчки локтем и смешки вскоре прекращаются.

Начинаются слушания скверно, вследствие того обстоятельства, что они не начинаются вовсе. Приходится ждать председательницу, которую угораздило застрять в такси в пробке в нескольких километрах к западу от Вестминстера.

Через полчаса она наконец-то появляется, и мы приступаем к делу. К счастью, задержка оборачивается благом: стремясь наверстать упущенное время, слушания движутся гораздо быстрее обычного, и все заканчивается еще до обеда. В любой другой день я, скорее всего, ощущал бы удовлетворение от проделанной работы, но сегодня не такой день. В кои-то веки мои личные нужды важнее государственных.

В начале первого я возвращаюсь в свой офис и буквально с порога набрасываюсь на Розу:

— Получили адрес?

— Да. После увольнения отсюда Сьюзан Дэвис переехала, но Джудит удалось отыскать ее нынешний адрес в пенсионных документах.

— Превосходно. Роза, вы моя спасительница!

Женщина слегка краснеет, как это частенько бывает с ней после моих похвал, и вручает мне клочок бумаги с адресом Сьюзан. И тогда я обнаруживаю, что проживает женщина отнюдь не в Лондоне.

— Сандаун? — исторгаю я стон. — В графстве Айл-оф-Уайт?

— Именно так.

— А ее телефон вы, случайно, не выяснили?

— Я догадалась, что он вам понадобится, и проверила. Боюсь, номер не внесен в телефонный справочник, или у нее просто нет городского телефона.

Результаты, конечно же, не идеальные, однако, с учетом тридцатилeтней давности событий, рассчитывать на другие было бы просто глупо.

— Ладно, пустяки. Спасибо, Роза.

Я усаживаюсь за рабочий стол и обдумываю следующий шаг. Что ж, отсутствие телефонного номера не оставляет мне выбора: со Сьюзан Дэвис я могу связаться лишь посредством личного визита. К счастью, завтра у меня по графику еженедельная поездка в свой избирательный округ, и мне не предстоит каких-либо не терпящих отлагательства дел. Так что утром сяду на поезд до Портсмута, откуда на пароме доберусь до острова. Если повезет, в Сандаун прибуду еще до обеда.

— Роза, не могли бы вы перенести все, что у меня назначено на завтра? Будьте так добры.

— Да, конечно.

Итак, план утвержден, и до меня внезапно доходит; что от чреватого грандиозными последствиями ответа меня отделяет менее двадцати четырех часов. Ведь помимо брата или сестры у меня могут обнаружиться племянники и племянницы — целая семья, о существовании которой я даже не догадывался! Как будто вполне реалистичные надежды, разве нет?

Тем не менее не стоит чересчур распаляться. Да и вообще, сейчас меня занимает более насущный вопрос — обед.

— Пойду прогуляюсь да перехвачу сандвич. Вернусь через полчаса.

Роза выглядывает из-за монитора и кивает. У меня мелькает мысль пригласить ее с собой, но страх отказа немедленно ставит крест на затее. Быть может, уладив вопрос со Сьюзан, я приглашу Розу на ужин, под предлогом окончания ее испытательного срока. Посмотрим.

Дохожу до бутербродной, делаю свой обычный заказ и направляюсь в Сент-Джеймсский парк. Осень продолжает радовать теплой погодой, и народу в парке гораздо больше, чем можно было бы ожидать в конце октября. Мне удается отыскать незанятую скамейку, и я принимаюсь за трапезу.

Как раз когда я впиваюсь зубами в сандвич, мимо проходит какой-то парень с красавцем лабрадором шоколадного окраса. Пес чует запах моего обеда и резво меняет траекторию движения. Он явно оптимист, поскольку усаживается передо мной в ожидании подачки.

— Прошу прощения, — тараторит подоспевший хозяин. — Он у меня что мусорный бак, когда дело касается еды.

— Да все в порядке. Он любит куриный салат?

— Бенсон любит все подряд, — смеется парень.

Отламываю кусочек от сандвича и протягиваю Бенсону. Он берет его на удивление осторожно, и я вознаграждаю пса за манеры, погладив его по голове. Хозяин благодарит и отзывает питомца, и они продолжают прогулку. Бенсон, готов поспорить, голод не утолил и надеется повстречать еще какого-нибудь щедрого отдыхающего.

Я доедаю сандвич, предаваясь мечтам, что однажды и сам заведу собаку. По окончании, с позволения сказать, политической карьеры возьму и загляну в местный приют для бездомных животных да найду там своего Бенсона. Почему бы и нет.

Мир грез разом развеивается, когда кто-то усаживается рядом со мной.

— Добрый день, Уильям.

Этот голос уже настолько въелся в мою память, что я даже не удосуживаюсь повернуть голову в сторону его обладательницы.

— Габби, тебе когда-нибудь говорили, что ты прямо как пресловутый банный лист?

— Не-а, только с цветком сравнивали.

— Ты следишь за мной, что ли?

— Для этого и сыщиком не нужно быть. Ты почти каждый день наведываешься в одну и ту же забегаловку.

— Что тебе нужно?

Габби пододвигается поближе.

— Уильям, какая же у тебя ужасная память! Сегодня мы с тобой заключаем сделку.

— Не думаю.

— Тебе известны последствия отказа.

Ее игры мне уже вконец осточертели, и я решаю положить им конец:

— Да делай что хочешь. Мне вправду плевать.

— Тебе плевать на репутацию отца и каким позором обернется для него его грязная тайна?

Мудрое указание Клемента я, разумеется, не позабыл и потому полон уверенности. И даже если Габби и повезет найти газету, которая захочет напечатать скандальную историю, подтверждаемую лишь ксерокопией, я успею переговорить со Сьюзан Дэвис еще до публикации. Как-никак, я хочу исправить ошибки отца, а не предать их забвению.

— Еще раз повторяю: мне плевать.

Несколько секунд женщина молчит. Похоже, крыть ей больше нечем. Но тут она достает из внутреннего кармана куртки какой-то конверт и протягивает мне.

— Загляни-ка сюда.

Я смотрю на конверт, однако брать и не думаю.

Габби склоняется ко мне и шепчет:

— До десерта мы тогда так и не добрались, так что это вместо него. И, поверь мне, на вкус он сладко-горький.

Каждой своей частичкой хочу встать и уйти, вот только любопытство — лошадка норовистая. Я выхватываю конверт и вскрываю его.

Сперва мне попадается зернистая черно-белая фотография завернутого в одеяльце спящего младенца в кроватке-корзинке. Ребенку от силы несколько месяцев.

— Кто это? — выпаливаю я.

— Твоя сестричка. Миленькая, не правда ли? Для внебрачного-то ребенка.

Я вновь сосредотачиваюсь на снимке, и моего гнева как не бывало. Как бы ни хотелось мне разглядеть в девочке какие-нибудь отличительные черты, однозначно отождествляющие ее с Хаксли, увы, все младенцы для меня одинаковы. И все же из-за одного вида крошечной сестры к горлу у меня подступает ком.

Поворачиваюсь к Габби и, стараясь не выдать волнение, спрашиваю:

— Откуда у тебя эта фотография?

— Ответ в конверте.

Извлекаю сложенный листок бумаги кремового цвета и с бьющимся сердцем осторожно разворачиваю.

— Свидетельство о рождении? — бормочу я себе под нос.

— Точнее, копия свидетельства о рождении твоей сестры.

Теперь я знаю имя сестры: Габриэлла Анна Дэвис. В свидетельстве указана дата ее рождения, сейчас ей немногим более тридцати лет. Далее в документе значатся имена родителей: Сьюзан Вероника Дэвис и Чарльз Огастас Хаксли.

Моя рука с бумагой падает на колени, пока я пытаюсь свести все воедино. Внезапно у меня появляется не только доказательство неверности отца, но и существования его внебрачного ребенка, моей сестры. Вот только я решительно не понимаю, как эта информация поможет Габби вынудить меня к сделке.

И тут она прочищает горло — очевидно, чтобы на этот вопрос и ответить.

— Так как, понял, что к чему?

Озадаченно поворачиваюсь к ней.

— Что-что?

— Тогда вот тебе маленькая подсказка. Какой сокращенный вариант имени Габриэлла?

Женщина не сводит с меня глаз, и мне тут же вспоминается момент нашего знакомства в конференц-зале «Монтгомери». Тогдашняя искра узнавания, которому я так и не нашел объяснения, теперь обращается во вспышку яростного пламени.

«Нет… Ни за что… Не может быть…»

— В чем дело, Уильям? — воркует Габби. — А я-то думала, ты обрадуешься, наконец-то познакомившись со своей младшей сестренкой.

15

Словно бы услышав заумную шуточку, пытаюсь переварить откровение, каким бы очевидным оно ни казалось. Вот только когда все части головоломки складываются воедино, мне не до смеха. Что я испытываю, так это шок. Шок столь ужасный, что потрясение быстро сменяется отрицанием:

— Что? Нет… Это же… Да ты сошла с ума! Как ты смеешь!

Она кладет мне руку на плечо и спокойно продолжает:

— Давай-ка я разложу все по полочкам, чтобы у тебя не оставалось сомнений. Сьюзан Дэвис — моя мать, Чарльз Хаксли — мой отец, а ты, Уильям, следовательно, мой брат. — Тут ее улыбка растягивается до ушей. — Ах да, и еще, как ты наверняка помнишь, недолго был моим любовником.

Голова у меня идет кругом, к горлу подступает тошнота. Я жадно хватаю воздух, однако недавно съеденный сандвич и остатки завтрака уже устремляются по пищеводу вверх. Успеваю отвернуться в сторону, прежде чем изо рта извергается фонтан рвоты. За ним немедленно следует второй. Спазмы прекращаются, только когда в желудке ничего не остается.

— Врешь! — выпаливаю я, задыхаясь.

Габби достает из кармана куртки паспорт, раскрывает на первой странице и сует мне под нос. Фотография явно ее, а четкие черные буквы неумолимо складываются в «Габриэлла Анна Дэвис».

— Убедился? — усмехается женщина и убирает документ.

Я вытаскиваю из кармана платок, вытираю рот и задаю единственный вопрос, который приходит мне в голову:

— Почему?

— Мне казалось, я ясно дала тебе понять свои мотивы. Мне нужны Хансворт-Холл и квартира.

— Но почему ты… Это же какой больной на голову нужно быть…

— Если ты о нашей ночи в гостинице, — перебивает Габби, — то это была моя страховка.

— Страховка? Черт побери, да мы занимались сексом!

— Гадость, согласна, вот только без нее было никак. Ты мог бы избежать этой мерзости, если бы был послушным мальчиком и внял моим предыдущим угрозам. Но ты заупрямился, и теперь тебе только себя и остается винить.

Нарисованная в моем воображении картинка счастливой семьи разлетается на сотню осколков, разбитая молотком чудовищного извращения.

Никогда в жизни мне так не хотелось оказаться как можно дальше от другого человека. Встаю и бреду прочь.

— Ты куда собрался?

— Подальше от тебя. Видеть тебя больше не желаю!

— Сядь, Уильям!

Продолжаю удаляться.

— На твоем месте я бы осталась! — кричит Габби мне вслед. — Тебе не кажется, что мое разоблачение придаст тому видео дополнительную пикантность?

Ее слова словно аркан останавливают меня. Я медленно разворачиваюсь.

— Что ты сказала?

— Видео сомнительного содержания — это одно. Но вот видео, как ты занимаешься сексом с собственной сестрой, — это уже совсем другое.

Я нервно оглядываюсь по сторонам, надеясь, что поблизости никого нет.

— Зачем же тебе рассказывать об этом? — выдавливаю я. — Для тебя это такой же грязный секрет, как и для меня!

— Разница в том, что я не знала, что ты мой брат. Но ты-то знал, и все равно меня трахнул, правда ведь, Уильям?

— Что-что? Ах ты, лживая…

— Как думаешь, кому скорее поверят? Политику или невинной бедняжке с жалостливой историей? Брошенная при рождении папашей, богатым министром, и опороченная чокнутым братцем, у которого явно проблемы с женщинами? Тебе уже за сорок, но ты все еще холостяк — в глазах общественности выглядеть будет скверно. Да это будет настоящая сенсация! И ты ни за что не докажешь, что я знала о нашем родстве.

Я в жизни никому умышленно не причинял боль, уж тем более женщинам, но сейчас руки у меня так и чешутся придушить Габби. Увы, при всей соблазнительности идеи, душегубство проблемы не решит. Пожалуй, сейчас самое время пустить в ход свои дипломатические способности. Я подавляю клокочущую ярость и меняю подход:

— Почему ты так со мной поступаешь?

— Сядь, и я все объясню.

Она выжидающе смотрит на меня с невиннейшим выражением лица. Да уж, такое кого угодно одурачит.

Я прикидываю возможные варианты и признаю, что выбор у меня весьма ограничен. Неохотно возвращаюсь к скамейке и снова усаживаюсь.

— У тебя две минуты.

Габби разворачивается, чтобы смотреть мне в глаза.

— Твой отец бросил мою мать, бросил меня.

— Это я знаю и совершенно не извиняю его поступок, но это нисколько не оправдывает твои действия!

— Разве?

— Черт подери, Габби, это же ты заманила меня в постель! Можно сколько угодно говорить о вероломстве моего отца…

— О вероломстве нашего отца, — перебивает она.

— Да хоть так, хоть эдак, твой поступок переходит все границы. Нет ему никакого оправдания!

На этот раз немедленных возражений не следует. Габби отворачивается и смотрит вдаль. Проходит несколько секунд, прежде чем она заговаривает вновь.

— Каким у тебя было детство, Уильям?

— Что?

— Простой же вопрос. Каково тебе было учиться в дорогих частных школах, жить в огромном особняке? Каково было избалованному мальчику ни в чем не знать отказа?

— Все было совсем не так! — возмущаюсь я.

— Да ну? Судя по тому, что я читала о твоей семье, именно так все и было.

— Я был единственным ребенком. Я был одинок.

— Ой-ой, бедненький Уильям, — фыркает Габби. — Наверно, было ужасно.

— Да, ужасно.

— Хрена с два! — взрывается вдруг она. Мой ответ как будто задевает ее за живое, и она уже не скрывает злости. — А хочешь знать, как росла я? Как мы переезжали из одной замызганной квартиры в другую, как я меняла одну дерьмовую школу на другую? Как меня дразнили за поношенную одежду, и как часто мне приходилось ложиться спать голодной?

— А как же письмо? В нем говорится, что отец финансово обеспечивал вас.

— Ага, конечно. Политики-то ведь сама честность. Если он что и заплатил матери, этого было совершенно недостаточно.

Похоже, я только что докопался до корня гнева Габби. При всей гнусности ее поступков, ее мотив можно понять. Окажись я на ее месте — расти в бедности, в то время как сводный брат наслаждается всеми прелестями богатства, — думаю, тоже озлобился бы.

— Так все дело в мести, да? Хочешь выяснить, что я готов отдать тебе во искупление поведения отца?

Женщина фыркает и разражается маниакальным смехом. Через пару секунд так же резко умолкает.

— Ах, Уильям, — сокрушенно вздыхает она. — Да ты и вправду умственно отсталый!

— Что-что?

— Да дело не в том, что ты готов отдать мне. А в том, что я могу забрать!

— Не понимаю…

— Я забираю у тебя Хансворт-Холл и квартиру, но это лишь денежная сторона вопроса. Если бы ты с самого начала делал, что я велела, может, на этом я бы и успокоилась. Но ты поступил так, как поступают все богатеи, и увильнул от моральной ответственности. Так что теперь одной только недвижимости мне мало. Я хочу отнять у тебя все, что твой отец отнял у нас — гордость, самоуважение, достоинство.

Сомнительно, что дальнейшие переговоры к чему-либо приведут.

— А если я откажусь?

— Газеты выложат целое состояние за мою историю. Я продам ее, и ты отправишься в тюрьму.

Ага, вот и моя очередь смеяться.

— В тюрьму? Вот уж не думаю!

— Ах, не думаешь? Что ж, спешу тебя уведомить, что инцест в нашей стране является преступлением. Если тебя признают виновным, отправишься за решетку на два года, насколько я понимаю.

— А, ну, удачи, — продолжаю ухмыляться я. — Тебе придется доказать, что я знал, кто ты такая.

— Тут ты прав, Уильям. Но, поскольку ты выкрикивал мое имя, пока жарил меня, не думаю, что присяжным потребуются дополнительные доказательства.

Еще одна часть изощренной ловушки, в которую меня угораздило угодить.

Габби склоняется ко мне, и я вижу искры ненависти в ее глазах.

— Уильям, я продумала все до мелочей, и, поверь мне, выбирать тебе только из двух вариантов. Либо я забираю твою недвижимость и оставляю тебя один на один со своим позором, либо продаю историю газетам и ты оправляешься в тюрьму. Выберешь второй вариант, я еще и по судам тебя затаскаю, чтобы получить свою часть отцовского наследства, и ты все равно будешь до конца своих дней жить в позоре — вот только так будет гораздо хуже, потому что все будут знать, что ты натворил.

Вот и конец игре. Она окончательно загнала меня в угол. Если бы не маячащая угроза разрушения моей жизни, я бы, пожалуй, даже восхитился ее хитростью. Остается только взывать к ее лучшим чувствам. Впрочем, особыми надеждами я себя не тешу.

— Послушай. Габби, я понимаю, что ты разгневана, и ты имеешь на это полное право, но, может, попробуем уладить по-другому?

— По-другому?

— С радостью отдам тебе квартиру в Блэкфрайарсе. Хочешь верь, хочешь нет, но деньги для меня не главное. И почему бы нам не попробовать постепенно наладить отношения? Возможно, со временем мне удастся доказать, что я лучше своего отца, и исправить нанесенный им ущерб?

— Так ты хочешь отдать мне квартиру?

— Да, и по доброй воле!

— А потом строить счастливую семью?

— Конечно, почему бы и нет?

Смех Габби не сулит ничего хорошего.

— Какой ты забавный, — отвечает она, отсмеявшись. — Так ни черта и не понял, но все равно забавный. Если я и хочу с тобой возиться, то только затем, чтобы видеть твои страдания. И уж точно мне даром не нужно постоянное напоминание о произошедшем в гостиничном номере. Да у меня мурашки по коже бегут от одной лишь мысли об этом!

Больше унизить меня, пожалуй, невозможно. И я перехожу к мольбам.

— Габби, пожалуйста…

— Ты только понапрасну сотрясаешь воздух и тратишь мое время, — огрызается она, уже без тени улыбки. — Мои условия тебе известны, и обсуждению они не подлежат. В течение семи дней ты переписываешь обе недвижимости на меня.

— Семь дней? Да как же, черт побери, такое возможно? Видишь ли, операции с недвижимостью несколько посложнее продажи чертовой машины!

— Наверняка у тебя есть личный поверенный. Вот и обратись к нему.

— Но это все равно невозможно!

Габби встает и протягивает мне клочок бумаги.

— Это контакт моего поверенного. И. Уильям, я отнюдь не блефую. Я уже переговорила с редактором одной центральной газеты, обрисовала вкратце свою историю. Ему не терпится узнать имена, и он готов выложить кругленькую сумму за эксклюзив. Если к следующей пятнице недвижимость не перейдет в мою собственность, в субботу твоя фотография будет красоваться на первой полосе. А перед этим я еще подам заявление в полицию, как ты обманом склонил меня к кровосмесительной связи.

И, уже уходя, через плечо, она наносит завершающий удар:

— Теперь я тебя грубо поимею… братец.

16

Даже не знаю, как долго я сижу, глядя в пространство. Из отрешенного состояния меня выводит замечание проходящего мимо старичка, мол, какой чудесный денек. Возможно, я в нецензурных выражениях попросил его оставить меня в покое, не помню. Словно у брошенного подле алтаря жениха, мысли мои мечутся между сиюминутным унижением и грядущим скандалом. В отличие от гипотетического жениха, однако, дрянная сука в мою жизнь еще вернется, через семь дней.

За десятилетие политической деятельности мне не единожды доводилось молча стоять и смотреть, как загоняют в угол какого-нибудь моего невезучего коллегу. Какими бы смышлеными ни были все эти мужчины и женщины, ими вертели, как того требовала политика партии, а они даже не отдавали в этом отчета, пока не становилось слишком поздно. Но по сравнению с коварством Габби ухищрения «главного кнута» выглядят жалким дилетантством. Уж меня-то развели знатно.

Пожалуй, удивляться здесь нечему. Мой отец пробил путь к министерскому портфелю, нисколько не стесняясь в средствах. И теперь мне очевидно, что Габби плоть от плоти своего отца. Впрочем, гены генами, но ради своих целей она скатилась в бездонную пропасть порока. Тут ей нет равных.

Как бы то ни было, эта оценка разрешению ситуации никак не способствует. Боюсь, разрешить ее вообще невозможно. Быстрый поиск по смартфону подтверждает мои худшие опасения: я действительно нарушил закон, и мне грозит два года. Даже если я перенесу тюрьму — что, вообще-то, смело можно отнести к разряду радужных мечтаний, — осуждение за подобное гнусное правонарушение обречет меня на пожизненный позор. Я превращусь в изгоя, и даже хуже — в изгоя практически без шансов найти работу и обзавестись серьезными отношениями. Коллеги и друзья от меня отвернутся, и от бесчестья мне будет не отмыться до конца своих дней. Да меня и после конца будут упоминать только как «того политика, что умышленно переспал с собственной сестрой».

Может, Габби и шельма, как ее охарактеризовал Клемент, но она права в том, что выбор мой сводится лишь к двум вариантам. Один из которых, впрочем, даже рассматривать не стоит.

Блефовать не на чем, туза в рукаве нет, и из игры не выйти. Возвращаться на работу сейчас выше моих сил, и что мне отчаянно требуется — выпить чего-нибудь покрепче.

Звоню Розе и, сославшись на недомогание, прошу ее отменить все встречи на сегодня. Сомневаюсь, впрочем, что мое отсутствие кого-то огорчит. Разве что секретарша искренне обеспокоена, и я уверяю ее, что всего лишь немного простудился и в понедельник вернусь к исполнению служебных обязанностей.

Теперь можно и выпить. В Блэкфрайарс направляюсь пешком, поскольку не хочу рисковать, что новый приступ тошноты застигнет меня в переполненном вагоне метро. Все-таки есть предел унижению, которое способен снести человек.

Я бреду по Лондону в полубессознательном состоянии. Улицы перехожу с полнейшим небрежением к собственной безопасности, под аккомпанемент гудков автомобилей и ругань велосипедистов. Я вовсе не намереваюсь сводить счеты с жизнью, но не буду сожалеть, если она закончится. Впрочем, какие сожаления могут быть в морге. В некотором роде моя жизнь и так закончена, и продолжение существования будет хуже вечности небытия. Участь хуже смерти или сама смерть — дилемма, разрешить которую способен лишь алкоголь.

К счастью или к сожалению, до Фернивал-стрит я добираюсь целым и невредимым. Крайне редко наведываюсь в «Фицджеральд» днем, но сегодня как раз такой день. Здесь тихо: несколько человек офисных тружеников за обедом да всегдашний пьяница Стивен.

— Привет, Уильям! — лучезарно улыбается Фрэнк. — И что привело тебя к нам средь бела дня?

— Бренди. Двойной.

— О, неудачный день?

— Хуже не бывает, Фрэнк.

Наверное, подобный навык оттачивается десятилетиями, поскольку владелец пивной прекрасно понимает, когда можно поболтать, а когда лучше заткнуться. Он ставит передо мной стакан и сразу открывает счет, не дожидаясь оплаты. Вперед, забвение зовет.

Бренди не производит желаемого эффекта, и спустя минуту после первого заказа на стойке возникает новая двойная порция. Я мгновенно приканчиваю и ее, и поскольку мой желудок пуст, на меня быстро нисходит легкое помутнение. В таком темпе я уже через час буду в стельку или, не приведи Господь, начну точить лясы со Стивеном. Заказываю еще стопку и несколько сбавляю обороты.

От дверей доносится раскатистый бас:

— Пинту, Фрэнк!

Оборачиваюсь и вижу неспешно направляющегося к стойке Клемента.

— Привет, Билл.

— Привет, Клемент.

Фрэнк наливает пиво, и я прошу записать его на мой счет. Я все еще должен Клементу выпивку за угощение во вторник. Пускай память у меня и дырявая, но долги я не забываю, особенно людям внушительного телосложения вроде него.

— Спасибо, Билл.

Бармен удаляется на кухню, и мы остаемся у стойки втроем: я, Стивен и Клемент. Настроения разговаривать с Клементом нет, но иначе придется терпеть пьяную болтовню Стивена до самого ухода.

Но тут Клемент сам заводит разговор:

— Как все прошло, с письмом и той женщиной?

— Плохо.

— Черт. Я думал, у тебя все под контролем.

— Я тоже так думал, но сильно недооценил ее коварство.

— Что ж, мое предложение по-прежнему в силе.

— Предложение?

— Ага. Я говорил, что помогу тебе, если нужно.

— А, ну да. Можете свести меня с надежным наемным убийцей?

— Возможно, но неужели все так плохо?

— Еще хуже, и, во избежание недоразумений, насчет убийцы я пошутил.

Со стыдом вынужден признать, что я действительно подумывал об убийстве Габби, хотя и быстро отказался от этой затеи. У меня самого ни за что не поднимется рука лишить кого-либо жизни, а если даже я и заплачу кому-нибудь за грязную работу, нисколько не сомневаюсь, что Габби предусмотрела и это, и мой секрет все равно будет разоблачен. В итоге вместо двух лет я могу отправиться в тюрьму на несколько десятилетий.

— Может, пойдем присядем? — предлагает Клемент.

Удаляться от стойки мне совсем не хочется, но и задевать его чувства тоже.

— Да, конечно.

Мы устраиваемся за столиком в углу.

— Ну, выкладывай, что теперь она отколола?

Рассказать ему? Может, мне и не помешало бы поплакаться кому-нибудь о своих горестях, но ведь я его совершенно не знаю.

Заметив мои колебания, великан спрашивает:

— Фрэнк не говорил тебе, чем я раньше зарабатывал на жизнь?

— Вроде что-то упоминал про работу в охране.

— Ага, типа того. Я был решалой.

— Кем?

— У людей возникали проблемы, а я помогал их решать. В основном, что называется, вне правового поля. Ну еще я присматривал кое за кем.

— А теперь вы разнорабочий?

— Все меняется. И времена тоже.

Не говоря уж о весьма сомнительных перечисленных навыках, мне не хочется впутывать его в свою историю в первую очередь потому, что я не понимаю его мотивов.

— Простите, Клемент, что спрашиваю, но почему вы предлагаете мне помощь?

— Ты не поверишь, если я скажу.

— Я сейчас готов поверить во что угодно.

Он припадает к бокалу и несколько секунд смотрит в никуда.

— Я — заблудшая душа, — наконец тихо произносит он.

Несомненно, это он образно, а не буквально.

— Хм, понятно. И как же вам поможет участие в моей судьбе?

— Скажем так, я задолжал обществу. Это своего рода епитимья.

При всей расплывчатости ответов, Клемент, по крайней мере, кажется искренним. Тем не менее мне ли не знать, что искренние слова — это одно, а искренние поступки — совсем другое.

— Я даже не знаю, Клемент.

— Слушай, Билл, у тебя возникла проблема, а я всего лишь предлагаю тебе помочь ее уладить. Если ты считаешь, что в состоянии справиться с ней сам, то какого черта нажираешься здесь посреди рабочего дня?

— Я вовсе не говорил, что в состоянии с ней справиться.

Как раз наоборот.

— Так какого черта ты здесь делаешь? Ведь от этого твои неприятности не исчезнут, а?

Хлебнув бренди, я признаю:

— Нет, не исчезнут.

— Вот именно. Ничего не делая, ничего не залатаешь, верно ведь?

Едва не поперхнувшись, недоверчиво переспрашиваю:

— Что… Как вы сказали?

— Ничего не делая, ничего не залатаешь.

В такой формулировке эту фразу я только от отца и слышал.

— Где вы это слышали?

— Фиг знает, — пожимает широкими плечами Клемент. — Просто пришло в голову.

Если бы я верил во всякие знаки судьбы, именно так и воспринял бы случайное цитирование великаном отцовского выражения. Бред, конечно же, но услышанное лишний раз подтверждает всю нелепость моего поведения: рассиживаюсь себе в баре и ничего не делаю.

Тем не менее в данный момент я стою перед выбором: довериться Клементу или нет. Делиться своим грязным секретом не кажется хорошей идеей, но другие идеи отсутствуют. А если он затеял надуть меня, без показаний Габби мои признания мало чего будут стоить. На кону несколько миллионов фунтов, но кроме проигрыша мне все равно ничего не светит.

Выхода нет, так что придется рискнуть. И все же я предпочитаю сделать это на своих условиях.

— Если, чисто гипотетически, вы сможете мне помочь, я вам заплачу.

— В этом нет нужды, Билл. Оплатишь только текущие расходы.

— Но я настаиваю. Если уж я собираюсь воспользоваться вашей… хм, компетентностью, то оставаться перед вами в долгу не намерен. Скажем, двести фунтов в день, плюс пять тысяч премиальных, если вам удастся навсегда избавить меня от этой чертовой бабы?

— Мне не нужны твои деньги.

— Нужны или нет, мне будет неловко, если ваше время и хлопоты останутся без вознаграждения. Это справедливо, и иначе я не согласен.

— Ладно, договорились. — Клемент протягивает мне руку. — Похоже, ты обзавелся решалой.

Я отвечаю на рукопожатие и молюсь про себя несуществующему Богу, что принял правильное решение.

Затем перехожу к крайне неприятному для меня пересказу трагических событий недели. Шокирующее откровение Габби я откладываю на самый последний момент.

— И сегодня в обед она объявилась в парке.

— Так.

— И кое-что мне сказала.

— Ну да.

Неловко ерзаю на стуле и с трудом выдавливаю:

— Она сказала… сказала, что приходится мне сестрой.

Клемент кривится, словно от вони:

— Них… себе!

— Точно.

Он недоверчиво качает головой, затем уточняет:

— Черт, Билл, ты вправду отодрал собственную сестру?

— Хм, да, но, во-первых, сестра она сводная, и, во-вторых, тогда я этого не знал.

— Да уж, вы, политики, вечно вляпываетесь во всякое дерьмо, но это уже чересчур!

— Еще раз повторяю, я этого не знал, так что, может, хватит об этом?

— Она хотя бы ничего была?

— Клемент!

— Ладно, молчу, — подмигивает он.

— Спасибо. Итак, теперь вам все известно, и вопрос в следующем: как мне ее остановить?

— Знаешь, где она живет?

— Боюсь, нет.

— Где работает?

— Увы, нет.

— Зависает?

— Нет.

Клемент глубоко вздыхает и поглаживает усы. Я смиренно, но без особой надежды ожидаю, когда он огласит свой план. По прошествии целой вечности он наконец-то прочищает горло и изрекает вердикт:

— М-да, дружище, ты в полном дерьме.

— Это я и так знаю. Будут какие-нибудь предложения, как мне из него выбраться?

— Ну, как мне видится, выследить ее не получится. А раз так, то и не сможем потолковать с ней по душам, чтобы наставить на путь истинный.

Лично мне сложно представить Клемента, играющего на тонких струнах души.

— И что же нам делать?

— Пожалуй, лучше всего начать с ее матери. Она тут главное заинтересованное лицо, но шума все эти годы не поднимала. Может, давно простила твоего старика, вот и урезонит свою чокнутую дочурку.

Предложение и вправду весьма дельное, и меня даже несколько задевает, что я не додумался до этого сам. Вряд ли Сьюзан Дэвис в курсе авантюры Габби, так что можно надеяться, что выходка дочери ее ужаснет и она вмешается.

— Верно подмечено. К счастью, адрес матери я знаю.

— Тогда, может, прямо сейчас и отправимся?

— Не спешите. Во-первых, она не местная, живет на острове Уайт. А во-вторых, вам не кажется, что лучше мне переговорить с ней один на один?

— А это уж смотря по обстоятельствам.

— В смысле?

— А вдруг ей все равно? Вы, политики, мните о себе, будто вас всякая лесная тварь послушается, вот только порой одних лишь слов недостаточно.

— Надеюсь, вы не предлагаете оказать на Сьюзан Дэвис физическое воздействие?

— Не-не, ни в коем случае. Никакого насилия над женщинами, тем более старухами. Я всего лишь хочу сказать, что порой человек призадумается, только если ему растолковать неприятные последствия.

— То есть угрожать? Прошу прощения, но я отказываюсь участвовать в подобном.

— Билл, да я вовсе не собираюсь угрожать старухе. Достаточно намекнуть. Сомневаюсь, что ей захочется, чтобы чувак вроде меня гонялся за ее дочей. Пускай подумает, будто именно этим дело и закончится, если она не вмешается. Откуда ей знать, что мы понятия не имеем, где эта Габби.

— Да, теперь я понял.

Однако я все еще не уверен. Если мне суждено вырваться из когтей Габби, я предпочел бы сохранить свою репутацию незапятнанной. Принимая помощь Клемента, я отнюдь не подписывался на запугивание старушек.

— Просто доверься мне, Билл. У меня большой опыт. Обещаю, все будет в ажуре.

В сложившихся обстоятельствах, пожалуй, остается довольствоваться заверениями Клемента.

— Ладно, поверю вам на слово, — вздыхаю я. — Когда предлагаете отправиться?

— Это поездка на целый день, так что придется отложить на завтра. Вдобавок сегодня я обещал Фрэнку подсобить за стойкой.

— Хорошо. Тогда встречаемся на Ватерлоо, скажем, в половину десятого?

— Лады. Еще стаканчик?

Я бы поддался искушению, если бы был уверен, что получится тихонечко сидеть да упиваться жалостью к себе. Вот только наверняка придется болтать о всякой чепухе, на что я совершенно не настроен.

— Нет, спасибо. Завтра предстоит трудный день, так что я лучше домой.

— Разумно, — кивает Клемент и встает. — Значит, до завтра.

Я вручаю ему две двадцатифунтовые банкноты.

— И закройте мой счет, пожалуйста. А на сдачу возьмите себе еще пива.

Он утвердительно хмыкает и направляется к барной стойке. Я смотрю ему вслед, и в этот момент музыкальный автомат заводит «Ни о чем не жалею» американцев «Уокер Бразерс».

Поздновато, думаю я.

17

Семь утра пятницы, на небе палитра разнообразных оттенков темно-серого. Когда я выглядываю в окно, в стекло ударяют первые капли дождя. Судя по всему, не по сезону теплые дни закончились, и погода пришла в норму. Вид за окном отнюдь не способствует улучшению моего и без того мрачного настроения.

Остаток вчерашнего вечера я провел в обществе полбутылки виски, перебирая в голове встречу с Габби.

Долгий мучительный вечер долгого мучительного дня.

Большую часть времени я провел в отрицании. Меня не оставляла уверенность, что, как следует все обдумав, я отыщу брешь в замысле Габби. И почти нашел, когда мне пришло на ум, что свидетельство о рождении может быть поддельным. Я попросил об услуге одного знакомого из городского архива, и после двухчасового томительного ожидания он подтвердил мои страхи: отец у нас с Габби один.

Моя последняя надежда угасла, и после этого я прямо на диване в гостиной впал в полупьяную кому, из которой вышел только час назад. Пожеланием доброго утра послужило сообщение от Габби с напоминанием, что ее поверенный уже сегодня ожидает сведений от моего. Чтобы выиграть время, придется как минимум дать указание отправить письмо.

Теперь, когда гнев отступил, до меня доходит жестокая реальность ее требований. Ведь квартира и дом для меня не просто недвижимость. Это моя единственная связь с родителями, а в случае Хансворт-Холла еще и с предками. Помимо позора, я стану тем самым Хаксли, кто прервет череду поколений его владельцев. Строго говоря, Габби нам тоже не чужая, вот только я нисколько не сомневаюсь, что она выставит особняк на продажу, как только высохнут чернила на купчей. Тошно даже подумать, что на следующей неделе наш семейный особняк станет главным призом ее грязной игры.

Если, конечно же, сегодняшняя поездка не принесет результатов.

Наливаю себе еще кофе и в очередной раз задумываюсь о предстоящем путешествии — точнее, о своем спутнике. Я снова и снова спрашивал самого себя, зачем вообще беру его с собой. Скажи мне кто на прошлой неделе, что я поставлю все свое имущество на помощь едва знакомого человека — да еще такого странного, как Клемент, — я бы рассмеялся. Тем не менее именно так я и собираюсь поступить. Либо я исключительно наивен, либо совсем отчаялся. Хотя, скорее, и то и другое.

Пожалуй, лучше все же с ним, чем одному. Хуже уже некуда. Да и потом, как говорит старая пословица, одна голова хорошо, а две лучше. Даже если одна из них немного не того.

Час у меня уходит на завтрак и продолжительный душ, а затем я осматриваю свой гардероб. Выбор небогат, и я останавливаюсь на коричневых вельветовых брюках и свитере поверх рубашки в клетку. Одного лишь взгляда в зеркало достаточно, чтобы прийти в полнейшее уныние от этого старомодного облика. Не удивительно, что мне не удается обзавестись парой, коли одеваюсь я как бухгалтер на пенсии. Впрочем, какой смысл сейчас переживать из-за самой незначительной из моих проблем.

Надеясь, что столпотворение часа пик уже схлынуло, незадолго до девяти я направляюсь на станцию подземки. Поездка до «Ватерлоо» занимает лишь восемнадцать минут с одной пересадкой. На платформе вокзала я оказываюсь за восемь минут до назначенного времени. Я даже не ищу Клемента, но он объявляется собственной персоной.

— Доброе утро, Билл.

Я оглядываю его с ног до головы и немедленно забываю о переживаниях за собственный внешний вид. По сути, при свете дня вижу я великана впервые и потому только сейчас и могу в полной мере оценить его ретро-облачение. На нем все та же джинсовая безрукавка, синий свитер под которой явно на пару размеров меньше необходимого. Из-под выцветших расклешенных джинсов торчит пара ботинок «челси», знававших лучшие времена. В общем, Клемент здорово смахивает на грузчика из обслуги какой-нибудь рок-группы семидесятых.

— Доброе утро, Клемент. Боялся, вы не придете.

Пожалуй, даже немного надеялся на это.

— Я же сказал — можешь на меня рассчитывать.

— Очень надеюсь.

Мы направляемся к табло с расписанием и выясняем, что благодаря прибытию на вокзал раньше времени успеваем на поезд в Портсмут-Харбор в девять тридцать. Буквально за минуту до отхода усаживаемся в почти пустой вагон в голове состава. Если все пойдет по расписанию, в начале двенадцатого прибудем к парому.

Наконец, поезд трогается и медленно катит в монохромную перспективу широкого неба и серых строений. В центре Лондона теряешь ощущение масштаба, поскольку тебя либо стискивает клаустрофобическое чрево подземки, либо подавляют высотки. И лишь когда покидаешь столицу на поезде, получаешь представление о громадности распростершегося города.

Панорама Лондона явно приходится Клементу по душе, судя по тому, с каким вниманием он смотрит в окно.

— Клемент, вы, наверное, в Лондоне живете?

— Ага, всю свою жизнь. Родился здесь и вырос.

— А в каком районе?

— Рос-то в Кентиш-Тауне, а работал повсюду.

Помимо «Вестминстерского пузыря», этого закрытого мирка британских парламентариев, да центра Лондона, мои географические познания об остальных районах столицы весьма скудны.

— Кентиш-Таун. Это на севере, верно?

— Ага.

— А теперь где живете?

— В Степни. Снимаю там комнату.

— Понятно. А чем занимались до работы в «Фицджеральде»?

Впервые с момента посадки великан отрывается от созерцания урбанистических пейзажей и смотрит на меня.

— Что это, Билл? Собеседование?

— Разумеется, нет, — нервно хихикаю я. — Просто поболтать.

— Да нет во мне ничего интересного. Вот ты — другое дело.

— Вовсе нет.

— Не-не, не поведусь. Так каково это, быть политиком?

— Сильно переоценено.

— Значит, не нравится?

— Не особенно. Это работа, только и всего.

Какое-то время Клемент снова рассматривает проплывающие мимо застройки, затем отзывается:

— Зачем же ты тогда этим занимаешься?

— Долгая история.

— Раз уж ближайшие полтора часа нам все равно отсиживать задницы в этом чертовом поезде, можешь и поделиться.

Утомлять Клемента историей своей жизни предпочтительнее пустой болтовни, так что на протяжении последующих десяти минут я пространно излагаю свою биографию. К моему немалому удивлению, он проявляет живой интерес и порой прерывает мой монолог вопросами, в частности, о моем отце.

— Так значит, это из-за своего папаши ты теперь политик?

— Вроде того. Меня мучило чувство, что я его подвел. После окончания университета он хотел устроить меня на стажировку в партийное управление, да только политика меня абсолютно не интересовала. Я отказался и отправился волонтером в Африку. Боюсь, он так и не простил меня, вол я и пошел в политику ради искупления вины. Вообще-то, глупо, ведь отец был уже давно мертв, когда меня впервые избрали.

— Угрызения совести?

— Вроде того.

— А маман твоя что?

— В смысле?

— Как она отнеслась к твоему выбору карьеры?

— Никак, она умерла, когда мне было четырнадцать.

— Хреново.

— Что верно, то верно. Она была почти на двадцать лет моложе отца, и я всегда думал, что он умрет первым. Наверняка он и сам так считал.

— Значит, только ты и остался?

— Только я, не считая вновь обретенной сестрицы. Которую, подозреваю, семья совершенно не интересует.

— Это я понял.

Никому из нас добавить больше нечего, и мы погружаемся в молчание. Поезд минует Уокинг, затем Гилфорд. Клемент по-прежнему довольствуется изучением видов за окошком, меня же вполне устраивает анализировать развивающееся с ним знакомство.

Должен признать, за грубой наружностью и отнюдь не шекспировским языком проглядывает довольно симпатичный человек. Разговор о моей жизни и семье стал для меня в некотором роде катарсисом. Не думаю, что мы станем друзьями на всю жизнь, но теперь Клемент тревожит меня определенно меньше, чем утром. Впрочем, список моих тревог он и до этого не возглавлял.

Когда проезжаем Хейзлмир, я решаю, что пора обсудить план действий.

— Так как, по-вашему, нам лучше подступиться к Сьюзан Дэвис?

— Насколько понимаю, вмешательство полиции тебе ни к чему?

— Ни в коем случае. А почему вы спросили?

— Потому неплохо бы определиться, до какой степени можно на нее надавить.

— Что, надавить?

Клемент подается вперед, опершись локтями на бедра.

— Сам ты не обращаешься в полицию, чтобы не стало еще хуже, верно?

— Именно.

— Вот нам и нужно, чтобы она думала так же.

— Выходит, будем ей угрожать?

— Необязательно.

— А как тогда?

— Предоставь это мне.

— Клемент, меня это не устраивает. Я предпочел бы знать заранее, что вы запланировали.

Он откидывается на спинку сиденья, и какое-то время мне кажется, что ответа я не дождусь.

— Небольшой совет, — говорит наконец он. — Никогда не затевай драку с бездомным.

— Вообще-то, даже в мыслях не было. А почему, собственно?

— Ему нечего терять.

— Логично, только к чему это вы?

— Мы вовсе не будем ей угрожать, а просто втолкуем, что тебе нечего терять.

— И что нам это даст?

— Загнанные в угол дерутся отчаянно, и на правила им плевать. Именно это мы до нее и донесем. Это будет не угроза, а просто констатация факта.

— По мне, так мало отличается от угрозы.

Клемент качает головой.

— До тебя так и не дошло, да, Билл?

— Что не дошло?

— Пойми, ты дерешься за свою жизнь, тут не до нежностей. Эта Габби тебя за яйца взяла, а ты беспокоишься, как бы не нагрубить ее мамаше!

— Я беспокоюсь, как бы не сделать еще хуже.

— Билл, тебя шантажируют, потому что ты отшпилил свою сестренку! Ты либо все потеряешь, либо на несколько лет загремишь за решетку. Куда хуже-то, а?

Ответить нечего, поскольку при всей грубости формулировки он прав. Да, хуже уже не будет. Пожалуй, стоит прислушаться к его совету. Как-никак, я отнюдь не наведываюсь к одной из своих избирательниц, чтобы за чашкой чая с печеньицем обсудить расписание местных автобусов. Нет, это визит к матери женщины, которая делает все, чтобы погубить меня.

— Ладно, — вздыхаю я. — Наверное, вы правы.

— Обычно так получается.

— Но я все равно хочу, чтобы вы кое-что пообещали мне. Если я решу, что вы перегибаете палку, мы уходим, как только я скажу. Запугивание старушек до полусмерти не для меня.

— Билл, я никогда ничего не обещаю. И не парься. Я знаю, когда нужно остановиться.

Худо-бедно наметив план действий, мы вновь погружаемся в молчание, созерцая сельские пейзажи за окном. Дождь следует за нами на юг, а судя по раскачивающимся в полосе отчуждения деревьям, компанию ему составляет сильный ветер. Еще неделя, и на этих деревьях совсем не останется листьев. Вот и я останусь ни с чем, если ураган «Габби» не сменит направление.

Довольно скоро поля и луга сменяются домами: начинаются пригороды Портсмута. Первый этап путешествия подходит к концу, и мне вдруг становится тревожно. Впервые со вчерашнего вечера, когда я согласился принять помощь Клемента, я рад тому, что он со мной. Чтобы отвлечься, возобновляю разговор.

— Клемент, а вы когда-нибудь бывали на острове Уайт?

— В жизни не покидал Великобританию.

— Никогда не бывали за границей?

— Только в Уэльсе, очень давно.

Уэльс, конечно, не за границей, но, пожалуй, и вправду другая страна.

— Ясно. Не думали съездить куда-нибудь?

— Да у меня и паспорт а нет.

— Ну, это легко поправить. Теперь-то заявку на него можно подать онлайн.

— Через эту штуку «интернет»?

— Да.

— Понятия не имею, как им пользоваться.

Даже для технофоба вроде меня признание поразительное. Сложно представить, как нынче вообще можно обходиться без интернета, так глубоко он врос в нашу жизнь. С другой стороны, кое в чем Клемент все-таки выигрывает, не обременяя свою жизнь «Фейсбуком», «Твиттером» и электронной почтой.

— Если хотите, я вам объясню, — когда закончим с этим. Самое основное, там все просто.

— Посмотрим, — бурчит он без малейшего энтузиазма.

Поезд делает предпоследнюю остановку на центральном вокзале Портсмута, и уже через четыре минуты мы прибываем в пункт назначения.

— Готовы? — спрашиваю я, старательно изображая бодрый настрой.

Клемент демонстрирует два больших пальца. Двери с шипением раздвигаются, мы выходим на платформу и направляемся к паромному терминалу.

— Первый раз поплыву на пароме, — сообщает Клемент.

Поскольку за границей он не был, не бог весть какое откровение.

— Если не считать всяких корыт на Темзе, — добавляет он.

Оставляю его снова любоваться видами из окна, а сам иду в кассу.

— Пожалуйста, два взрослых, туда и обратно, — говорю я парнишке за стойкой.

Он стучит по клавишам и распечатывает билеты, а я расплачиваюсь карточкой и осведомляюсь о ближайшем рейсе.

— Вам везет! — возвещает паренек.

«Очень сомневаюсь».

— Из-за сильного ветра отправление в одиннадцать пятнадцать задерживается. Если поспешите, еще можете успеть!

Я благодарю кассира и машу Клементу. Мы торопливо спускаемся по аппарели, и продуваемый всеми ветрами сотрудник в желтой куртке пропускает нас на борт. Нам снова везет, поскольку мы оказываемся на катамаране, который пересекает пролив Те-Солент всего за двадцать минут. Минус, однако, заключается в том, что катамаран скачет по волнам, а не рассекает их, как обычное судно.

Как следствие, спустя всего лишь десять минут плавания Клемент являет собой живую иллюстрацию симптомов морской болезни.

— Вы в порядке?

— Выживу. Где тут толчок?

Я указываю ему направление, он убегает и возвращается, лишь когда мы заходим в спокойные воды близ Райда.

— Чертов паром. Ноги моей на нем больше не будет, — ворчит Клемент, плюхаясь на свое место.

— Назад, значит, по воде пойдете?

В ответ он лишь хмурится.

Я здесь не впервые, поэтому меня не удивляет, что паром не заходит в гавань, а причаливает к концу предлинного деревянного пирса. Другая местная странность — поезда, один из которых как раз и поджидает нас на пирсе.

— Глазам своим не верю, блин, — поражается Клемент. — Это то, что я думаю?

— Именно.

Вагонный парк Уайта составляют довоенные поезда лондонской подземки. Не перестаю удивляться, как их ухитряются поддерживать в рабочем состоянии, да и зачем, но они уже стали достопримечательностью для туристов.

Великан подходит к вагону и чуть ли не с нежностью проводит рукой по обшарпанной красной краске.

— Ну, привет, старушка, — чуть слышно произносит он.

Меня несколько озадачивает его благоговение перед ветхим поездом. Не люблю скоропалительные суждения о людях, но ни за что не отнес бы Клемента к любителям железнодорожной техники.

— Вы, вижу, знаете, что это такое, — замечаю я.

— Еще как, — отвечает Клемент, по-прежнему увлеченно разглядывая вагон. — Эта старушка когда-то бегала под улицами Лондона.

— Интересуетесь поездами?

Проигнорировав вопрос, он ныряет через открытые двери внутрь. Качаю головой и следую за ним.

Интерьер вагона в состоянии куда лучшем, нежели наружная обшивка, однако до убранства современных вагонов ему все равно как до Луны. Оконные рамы сделаны из лакированного дерева, а сиденья пружинят, что старинный диван. Я усаживаюсь, Клемент же продолжает осмотр.

Наконец, поезд отправляется, и он устраивается рядом. Разогнавшись, вагон наполняется какофонией воя и стука точь-в-точь из сегодняшней лондонской подземки. Достаточно закрыть глаза, и с легкостью можно представить, что едешь где-нибудь на линии Бейкерлоо.

Клемент сидит прямо как загипнотизированный, однако в вагоне слишком шумно, чтобы расспрашивать его о причине такого состояния. Потому я сосредотачиваюсь на темнеющем небе за окном, предоставив спутнику упиваться своими железнодорожными фантазиями.

Состав делает четыре остановки, слишком короткие для содержательного разговора, и в начале первого прибывает в Сандаун. К счастью, дождь в этот момент ненадолго прекращается. На станции Клемент уже целиком сосредоточен на предстоящем деле.

— Далеко отсюда до ее хаты?

Достаю смартфон и принимаюсь осваивать навигатор. Через минуту делюсь результатом:

— Десять минут ходу.

— Хорошо. Готов?

По правде говоря, не совсем в этом уверен. Путешествие послужило желанной отдушиной для моих тревог, однако теперь, когда до конечной цели путешествия остаются считаные сотни метров, все мысли вновь обращены к предстоящему испытанию.

Десять минут спустя нас ожидает либо конструктивный разговор, либо захлопнувшаяся перед носом дверь.

Что ж, ждать совсем немного.

18

Длина острова Уайт составляет всего сорок километров, а максимальная протяженность с севера на юг — около двадцати. Из-за широких шагов Клемента этот клочок суши словно бы сокращается в размерах, поскольку вся дорога у нас занимает даже меньше семи минут. Впрочем, не обошлось и без помощи попутного штормового ветра.

И вот мы стоим перед искомым дуплексом на тихой тупиковой улочке, для меня даже чересчур скоро.

— Готов, Билл? Сейчас или никогда.

Я предпочел бы «никогда», но выбора нет, так что поднимаюсь по дорожке к двери. Клемент держится за мной.

Нажимаю на кнопку звонка.

Бегут секунды, и вновь дают о себе знать спазмы в желудке.

Дверь открывается.

— Да? — следует вместо приветствия.

Полагаю, женщина на пороге и есть Сьюзан Дэвис. И время, должен признать, обошлось с ней безжалостно. В голове не укладывается, что эта неряшливая седовласая старуха некогда являлась объектом вожделения моего отца, пускай и всего на одну ночь.

— Сьюзан Дэвис?

Она с подозрением оглядывает меня.

— А вы кто такой?

— Мы ищем Сьюзан Дэвис, — повторяю я. — Так это вы?

— Говорите, кто вы такой, и я отвечу на ваш вопрос.

— Я — Уильям, а это мой друг, Клемент…

Свою фамилию я не называю из опасения, что хозяйка даст от ворот поворот. А фамилия Клемента, внезапно доходит до меня, мне вообще неизвестна.

— И чего вы хотите? — раздраженно осведомляется старуха.

— Если вы и есть Сьюзан Дэвис, мы хотели бы поговорить с вами.

— О чем?

— Тема довольно деликатная, и я предпочел бы не обсуждать ее на пороге.

Хозяйка вздыхает, однако сдается.

— Да, я Сьюзан Дэвис. У вас пять минут.

Не то чтобы я строил какие-то планы, однако на некоторое дружелюбие со стороны Сьюзан все же надеялся и уж точно не рассчитывал на подобный грубый прием. Делать, однако, нечего, и я следую за ней через прихожую в крошечную гостиную. И без того ограниченное пространство забито плохо сочетающейся мебелью: два кресла, диванчик, три переполненные книгами этажерки и несколько полок с дешевыми безделушками.

— Присаживайтесь, — шамкает хозяйка, указывая на диван.

Я следую приглашению, в то время как Клемент остается в дверях. Сьюзан косится на него, однако как будто совершенно не переживает на его счет и опускает свое полное тело в одно из кресел.

— Ну так что вам надо? — бурчит она.

— Это долгая история.

— Так выкладывайте покороче, — раздраженно бросает старуха.

— Хорошо. Перейду сразу к делу. Чарльз Хаксли — мой отец.

Я ожидаю ее реакции, однако за исключением слабого тика на левой щеке таковая практически отсутствует. Воодушевленный отсутствием взрыва эмоций, продолжаю:

— А ваша дочь, Габби… хм, как бы так выразиться… Шантажирует меня.

В ответ на мою сенсационную новость старуха только слегка прищуривается. Признаться, тут уж я ожидал от нее большего, нежели неподвижного взгляда.

— Сьюзан, вы меня слышите? Ваша дочь недавно выяснила, кто ее отец, и она воспользовалась этим фактом, чтобы шантажировать меня.

Воцарившуюся тишину нарушает лишь тиканье невидимых глазу часов.

— Ну так и что? — наконец брюзжит Сьюзан.

— Я надеялся, что вы с ней поговорите.

— И что ей скажу?

Мое волнение усиливается, однако я стараюсь говорить спокойно.

— Понятное дело, я хочу ее остановить, и мне представлялось, что вас она послушается.

Старуха только и поживает плечами:

— Меня это не касается.

— Что значит, вас это не касается? Очень даже касается! Полагаю, именно вы передали ей свидетельство о рождении и письмо моего отца. Вот последнее, кстати, вас действительно не касается, и вы не имели права показывать его другим! Как оно вообще к вам попало?

Она ерзает в кресле, однако не отвечает.

— Так как? — взрываюсь я, теряя терпение.

— Прошу вас немедленно покинуть мой дом.

— Одну секундочку. Я только что сообщил вам, что ваша дочь шантажирует меня. Вы не можете оставаться безучастной. Шантаж, как-никак, серьезное преступление!

— Ну так обратитесь в полицию, — огрызается старуха.

Мера очевидная, но только не для моего случая.

— И вы ничего не имеете против, Сьюзан? Вас не волнует, что Габби отправят в тюрьму за шантаж?

— Да она та еще упрямица, и всегда была такой! Не станет она меня слушать, даже если я захочу вмешаться!

Похоже, пора переходить к уговорам, как вдруг Клемент пересекает комнату и занимает позицию рядом с диваном.

— Эй! Посмотри на меня, — рявкает он на Сьюзан.

Старуха поднимает на него взгляд, однако не проявляет ни малейших признаков беспокойства. Тон великана отнюдь не дружелюбный, но поскольку Сьюзан и не думает внимать доводам рассудка, пускай уж Клемент попытает удачи со своим подходом. До известных пределов, разумеется.

— Знаешь, что твоя чокнутая сучка отколола? — продолжает он.

Снова равнодушное пожимание плечами.

— Переспала с Биллом, — кивок на меня, — а потом призналась бедолаге, что она его сестра. Это кем же нужно быть, чтобы учудить такое, а?

Я в ужасе смотрю на своего добровольного помощника, до глубины души потрясенный его вероломным разоблачением моей грязной тайны. Впрочем, стоит мне перевести взгляд на Сьюзан, и меня ошеломляет выражение ее лица. На нем нет и намека на возмущение или отвращение. И старуха вовсе не кажется запуганной, когда свирепо таращится на Клемента и выплевывает:

— Ну и молодец!

Затем она с такой же ненавистью набрасывается и на меня:

— После того, как с нами обошелся твой папаша, надеюсь, Габби обдерет тебя до последнего пенни! Что до меня, она имеет право на эти деньги!

— А я и не спорю, что она на что-то имеет право, — парирую я. — Я предлагал ей свою лондонскую квартиру, а если вы нуждаетесь в средствах, я и вам готов помочь. Мой отец поступил дурно, но и Габби ведет себя не лучше. Неужели вы не понимаете?

Сьюзан неожиданно хихикает.

— Так ты весь в папашу, верно?

— Простите?

— Бросаешь нам крохи, а потом еще и благодарности ожидаешь. Я ж говорю, одного поля ягоды.

— Лично я не стал бы называть крохами квартиру в центре Лондона, которая стоит два миллиона фунтов, — фыркаю я. — И какого бы там поля вы меня ни считали, вы очень ошибаетесь.

Кажется, переговоры зашли в тупик. Обе стороны обдумывают следующий ход. Вот только у меня по части идей туго. К счастью, вновь вмешивается Клемент:

— Позволь мне кое о чем спросить тебя, бабуля. Ты думаешь, Билл просто сдастся и все ей отдаст?

— Отдаст, если у него есть хоть капля мозгов.

— О, этого-то у него хоть отбавляй. Проблема в том, что у меня их нет.

На щеке старухи вновь появляется тик, однако на этот раз он более походит на судорогу.

— И что это значит?

— Это значит, что я ни за что не сдамся. Советую тебе и твоей дочери принять щедрое предложение Билла, пока оно в силе.

— А не то что?

Великан наклоняется и смотрит Сьюзан в глаза.

— А не то, дорогуша, больше никаких предложений, и за дело возьмусь я.

Демонстративного неповиновения на лице хозяйки как не бывало. Тем не менее какой бы многообещающей ни представлялась мне внезапная перемена в поведении старухи, я все же надеюсь, что не ошибся в своей оценке норова Клемента.

— Думайте до понедельника, — продолжает великан. — Потом правила меняются. Твоя рехнувшаяся дочь считает, будто загнала Билла в угол, вот только он не один, и мне не привыкать помогать людям в подобных ситуациях… любыми средствами.

Интонация последних двух слов не допускает разночтений. По мне, он явно отошел от нашей договоренности, однако впервые с предъявления ультиматума баланс сил на пару градусов смещается в мою пользу.

— Что ж, на этом все, — заявляю я. — В общем, как дал понять Клемент, у Габби есть время до пяти часов понедельника, после чего я отзываю свое предложение насчет лондонской квартиры. С учетом обстоятельств, таковое мне представляется более чем справедливым. Вы так не считаете?

Старуха молчит.

— До свидания, Сьюзан. Провожать не надо.

Возможно, добавлять этого и не следовало, поскольку она все равно сидит как пришибленная.

Мы выходим, и на улице я испускаю вздох облегчения, по силе не уступающий налетевшему на нас порыву ветра.

— Все прошло даже лучше, чем я ожидал.

— Старушенция знала, что мы к ней нагрянем.

— Вы так думаете?

— Да. Она и бровью не повела, когда я сказал про проделку ее дочурки.

Пожалуй, предусмотрительности Габби удивляться не стоит. Равно как и соучастию ее мамаши. Отвратительно, конечно же, что Сьюзан потакает дочери, однако в жизни я достаточно насмотрелся, насколько низко могут пасть люди ради достижения своих целей.

— Как бы то ни было, ваш подход оказался весьма действенным. Мне и в голову не приходило ответить на ее угрозу своей.

— Всего лишь здравый смысл, Билл. Только вот не понимаю, какого черта ты отписываешь ей свою квартиру?

— Потому что, Клемент, она выросла, ничего не имея за душой. И это, несомненно, не могло не сказаться на ее психозе. Сколько бы квартира ни стоила, все равно это лишь малая жертва, чтобы выплатить отцовский долг и избавиться от Габби.

— Как скажешь. Бабки твои, братан.

— Верно, и если миссис Дэвис передаст Габби, что насчет отзыва предложения мы нисколько не шутим, с ее стороны будет настоящим безумием не принять его.

— Штука в том, Билл, что она безумна.

Я не разделяю его сомнений относительно дальнейшего развития событий. Габби, может, и сумасшедшая, но уж точно не дура, чтобы лишаться двух миллионов фунтов и вызывать гнев человека вроде Клемента. Не знаю, что мы будем делать в случае ее отказа, однако я совершенно уверен, что такового не последует.

— А я считаю, что у нас очень высокие шансы на успех. Не удивлюсь, если через пару часов получу от Габби согласие.

— Надеюсь, ты прав.

Мы двигаемся прочь от дома Сьюзан.

— Честно говоря, Клемент, у меня были некоторые опасения насчет сегодняшней поездки, но теперь я рад и крайне признателен, что вы составили мне компанию. Спасибо вам большое.

— Поблагодаришь, когда будем знать точно, что она оставила тебя в покое.

— Конечно, просто я не хочу, чтобы вы думали, будто я не ценю вашего вклада.

— Да брось. Хотя в качестве благодарности можешь угостить меня ланчем.

— С удовольствием, только вот не уверен насчет качества ресторанов в Сандауне.

— По-твоему, я похож на чувака, который ходит по ресторанам?

— Э-э…

— Давай найдем какую-нибудь кафешку, где можно заказать чай и полный завтрак. Мне этого будет достаточно.

— Согласен, полный завтрак — самое то. Думаю, на набережной что-нибудь найдется.

Я сверяюсь с навигатором, и мы направляемся в сторону моря.

Всего через несколько минут мы оказываемся на эспланаде, и нашим взорам предстает гнетущий вид типичного упадочного приморского городка в октябре.

— Черт, да что здесь стряслось? — поражается Клемент.

— Вы о чем?

— Да ты только погляди вокруг! Понятно, что октябрь месяц, но в жизни не встречал такого на морских курортах!

Так и есть: заколоченные досками залы игровых автоматов, пустующие магазины и некогда роскошные гостиницы, обнесенные проволочной оградой и подготовленные к сносу — унылая картина.

— Боюсь, для многих приморских городов такое в порядке вещей. Когда вы в последний раз бывали в одном из них?

— Очень давно, в Клактоне-он-Си.

— Не сомневаюсь, что очень давно, потому что спад начался несколько десятилетий назад, когда отдых за рубежом подешевел. Низкие цены и гарантированная солнечная погода — такой конкуренции наши курорты не выдержали.

И без того гнетущее зрелище усугубляют завеса черных туч и неспокойное море. Не диво, что люди предпочитают проводить осенние отпуска на Средиземноморье.

Из опасений, что с набережной нас попросту сдует шквалистым ветром, мы укрываемся на боковой улочке. Удача нас не оставляет, и нам попадается небольшое кафе, все еще противостоящее всеобщему упадку.

Наше появление разом удваивает количество посетителей заведения: единственными клиентами кроме нас является пара преклонного возраста за столиком у окна.

Мы садимся, пожилая женщина с благодарностью принимает у нас заказ и отправляется на кухню. Не могу не посочувствовать ей. Почти наверняка ее маленькая кафешка лишь чудом держится на плаву, и я буду удивлен, если заведение дотянет до следующего лета.

Через десять минут официантка возвращается с двумя огромными тарелками. Пускай Испания славится своими тапас, Италия — спагетти, но нигде в мире не насладишься полным завтраком, как его подают в британских приморских кафе. Клемент поглощает свою порцию в считаные минуты.

— Вы так голодны? — интересуюсь я.

Великан потягивается, а затем довольно похлопывает себя по животу.

— Аж кишки сводило, братан, но теперь все пучком.

Я не в силах одолеть свою огромную порцию.

Расплачиваюсь по счету, не забыв про щедрые чаевые. Мы уже собираемся выходить, но тут свинцовые тучи разражаются ливнем.

— Неохота мокнуть. Может, доедем до вокзала на такси? — предлагаю я.

Великан кивком выражает согласие, и я осведомляюсь у официантки насчет телефона местной службы такси. Женщина любезно вызывает машину сама.

Две минуты спустя мы покидаем кафешку и сквозь потоки дождя мчим в укрытие поджидающего седана. Состояние автомобиля почти столь же плачевное, что и самого городка. Водитель интересуется, не отпускники ли мы. Пока я ломаю голову, сарказм это или неисправимый оптимизм, Клемент насупленным взглядом дает таксисту понять, что на болтовню мы не настроены.

По прошествии нескольких минут наша поездка под аккомпанемент стука дворников заканчивается. Снова бросок под ливнем, и мы оказываемся в кассовом зале сандаунского железнодорожного вокзала.

Безлюдностью зал всецело отвечает городским видам, единственная живая душа здесь — измученного вида кассир. Я интересуюсь у него насчет ближайшего поезда в Райд.

— Через двадцать минут.

— Спасибо.

— Вы ведь обратно на Большую землю?

— Да.

— Увы, уже нет, — ухмыляется мужчина.

— Простите?

— Паромы отменили из-за погоды.

— Серьезно?! И надолго?

— Как минимум до утра. По прогнозам, шторм не ослабеет еще двенадцать часов.

— А отсюда нельзя выбраться как-то по-другому?

— Можете попытаться нанять катер в Каусе, если найдете достаточно глупого или отчаянного владельца. Но обойдется это недешево, учтите.

Сообщаю новость Клементу, который отнюдь не приходит от нее в восторг;

— Катер будет швырять как пробку, на хрен такое путешествие.

— Но это всего-то минут на сорок.

— Слушай, Билл, паром я еще вынесу, но какое-то там корыто — ни в жизнь. Забудь.

— Клемент, да что такого-то? Уверен, это совершенно безопасно, даже в такую погоду.

— Ага, совершенно безопасно, пока не опрокинется вверх дном.

Мрачное пророчество подкрепляется не менее мрачным взглядом, и я сдаюсь.

— Ладно. Похоже, придется здесь заночевать.

Неохотно достаю смартфон и начинаю поиск местных гостиниц. Гугл выдает список жутковатых двух- и трехзвездочных отелей в Сандауне. Однако в Райде предложения еще хуже, так что возвращаюсь к первому результату. По крайней мере, низкий уровень комфорта полностью компенсируется дешевизной. Свободных номеров, что неудивительно, везде в избытке.

— Через несколько улиц есть гостиница.

Мы оба смотрим за стеклянные двери, через которые только что вошли. Как по сигналу, в них ударяет порыв ветра с дождем.

— Такси? — предлагает Клемент.

— Разумеется.

Я нахожу телефон такси, и за дверьми в мгновение ока возникает знакомый обшарпанный седан.

— Наверно, он даже и не отъезжал, — заключаю я.

Две минуты и пять фунтов спустя мы прибываем в отель «Сандаун-Бей». После третьего броска под ливнем и ветром мои вельветовые брюки промокают до нитки, аккуратно причесанные волосы приходят в полнейший беспорядок.

Я успеваю окинуть взглядом фасад гостиницы, не внушающий особого оптимизма. На сайте красовалась фотография ослепительно белого здания на фоне безоблачного голубого неба, с пышными цветами у входа. Теперь же строение смахивает скорее на викторианскую лечебницу для чахоточных.

При виде погруженного в сумрак вестибюля меня посещает мысль снова вызвать такси, однако нас замечает администратор.

— Добрый день, джентльмены. Только что услышала про паромы. Хотите снять номер?

У женщины темно-рыжие волосы и пронзительные зеленые глаза. Выражение ее лица, как и официантки из кафе, напоминает давешнего лабрадора Бенсона — признательность за любые объедки, даже самые скудные.

Прежде чем я успеваю выразить обуревающие меня сомнения, Клемент отзывается:

— Ага!

Лицо администратора проясняется, и мне даже становится немного совестно. Покорно подхожу к стойке и говорю:

— Двухместный номер, пожалуйста. На одну ночь.

Женщина записывает мои данные и представляется: ее зовут Эмма, и она совладелица «Сандаун-Бей», на пару с престарелой матерью, которая прежде вела бизнес со своим покойным мужем. Не в моих привычках точить лясы с гостиничным персоналом, однако Эмма настроена очень дружелюбно и, подозреваю, рада возможности пообщаться.

— Если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните.

— Конечно, спасибо.

— Идемте, я покажу вам номер.

Женщина ведет нас по коридору, затем вверх по лестнице и снова по коридору. Вполне ожидаемо, все весьма запущенно. Своего мнения, впрочем, я не озвучиваю, а решаю проверить телефон на предмет сообщения от Габби. Ничего.

— Вот мы и на месте. Это наш лучший двухспальный номер.

Эмма распахивает дверь и приглашает нас внутрь, все с тем же выражением надежды на лице.

Переступаю через порог и делаю от силы четыре шага по комнате — и словно погружаюсь в прошлое на столько же десятилетий. Напоминаю себе, что мы здесь всего на ночь, и вру Эмме, что номер очень милый. Она вручает мне ключ и поспешно удаляется — пока мы не передумали.

— Ну что за халупа, — бурчу я себе под нос, изучая видавший виды комод.

— Ты же только что сказал, что здесь мило! — замечает великан.

— Просто из вежливости. Номер такой же ужасный, как и погода.

Клемент плюхается на одну из кроватей, и та отзывается на внезапное насилие страдальческим стоном пружин.

— А мне нравится.

Нисколько этому не удивлен, с его-то нарядом из семидесятых.

— Раз уж мы здесь остаемся, придется смириться.

— А сколько сейчас времени?

— Полтретьего.

— Чем займемся?

— Займемся?

— Ага. Не сидеть же здесь до утра!

Сказать, что выбор у нас ограничен, — значит не сказать ничего. Чем еще можно заняться в почти безлюдном приморском городке в октябре, да в самый разгар бури?

— Пойдем в паб?

Клемент немедленно усаживается.

— Вот это верное решение!

Хм, не совсем в этом уверен.

19

Мы возвращаемся к стойке. Эмма сидит, уставившись в пространство, однако при нашем появлении немедленно приосанивается.

— Джентльмены отправляются прогуляться?

— Совершенно верно, — отзываюсь я. — Поскольку мини-гольф наверняка закрыт, не порекомендуете какой-нибудь приличный паб поблизости?

Рассмеявшись моей шуточке, женщина выходит из-за стойки.

— Знаю одно приятное местечко в нескольких минутах отсюда. Я вас подброшу.

— Право, не стоит.

— Да пустяки. Отлучусь минут на десять, ничего страшного.

— Ну, раз вы настаиваете…

При виде миниатюрного хетчбэка становится ясно, что мне ехать сзади. Сперва забираюсь я, а Клемент втискивается на переднее сиденье. Мы пристегиваемся, и Эмма заводит хилый движок и выруливает на улицу. Нисколько не сомневаюсь, автомобильчик не сдувает с дороги словно бумажный пакет только благодаря нашему весу.

— А чем вы занимаетесь, когда не застреваете в Сандауне? — интересуется Эмма.

Великан хранит молчание, и я вынужден ответить:

— Я работаю в Вестминстере.

— О, как интересно. И кем же?

Обычно насчет работы любопытствуют лишь для поддержания праздной беседы, и сам вопрос совершенно не подразумевает искреннего интереса. Однако Эмма, похоже, не из таких.

— Я депутат парламента.

Женщина поворачивается ко мне, что немедленно приводит меня в некоторое беспокойство, с учетом скорости около пятидесяти километров в час.

— О, какая честь, что вы остановились у нас, — смеется она.

Я сконфуженно улыбаюсь.

— Хотела бы я повидать Вестминстерский дворец, — задумчиво произносит она. — Такая потрясающая архитектура.

Ее замечание слегка меня озадачивает. Как правило, после моего признания о месте работы следует вопрос, знаком ли я с премьер-министром и какая она на самом деле.

— Обязательно повидайте. Дворец великолепен.

— Как-нибудь выберусь. Вечно не хватает времени — нужно заниматься гостиницей, присматривать за мамой.

— Зимой-то здесь наверняка затишье, может, и получится съездить на денек в Лондон.

— Да уж, зимой у нас тихо как на кладбище, вот только счета сами себя не оплатят. С ноября по март я шью занавески для компании с Большой земли, просто чтобы свести концы с концами.

Что ж, это объясняет плачевное состояние гостиницы. И мои уничижительные замечания, пожалуй, были чересчур суровы.

— Если все-таки выдастся возможность, буду рад все вам показать.

Эмма бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида. Несмотря на улыбку, на ее лице отражается сомнение, что в ближайшем будущем у нее появится время для экскурсии.

Воцаряется молчание, однако через минуту мы уже останавливаемся перед пабом с дверью посередине фасада.

— Джентльмены, мы прибыли. «Трактир с видом на залив».

— Позвольте мне заплатить за бензин, — предлагаю я.

— Да бросьте. Если захотите, чтобы я подвезла вас обратно, просто позвоните в гостиницу.

Я достаю из бумажника десятку.

— Если не возьмете, Эмма, сочту себя смертельно оскорбленным.

Женщина медлит, однако уступает и берет банкноту.

— Спасибо.

Мы выбираемся на тротуар и машем вслед крошечной машинке, удаляющейся в обратном направлении. Надеюсь, ее не сдует в море.

— Милая женщина, — небрежно замечаю я.

— Небольшой совет, — кричит Клемент сквозь ветер. — Прежде чем клеиться к ней, убедись, что она не твоя родственница.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он уже шагает к дверям паба. Остается лишь сокрушенно покачать головой и последовать за ним.

«Трактир с видом на залив» оказывается приятным заведением. В отличие от многих современных пабов, в интерьере никаких имитаций: настоящие дубовые балки и неоштукатуренный кирпич, в камине уютно потрескивают поленья. Даже горстка посетителей словно бы является частью обстановки, и рассматривают они нас с некоторым подозрением, сразу распознав чужаков.

Поскольку почти наверняка засядем мы здесь надолго, для начала решаю ограничиться половиной пинты. Клемент заказывает целую.

Мы устраиваемся за столиком возле камина. Проверяю телефон, но от Габби по-прежнему ничего.

— Неплохая забегаловка, — замечает Клемент.

— Да, здесь очень мило. По крайней мере с пабом нам определенно повезло.

Мой спутник согласно кивает.

Какое-то время мы молча потягиваем пиво, но молчание вскоре становится неловким.

— Клемент, расскажите немного о себе. Весьма заинтригован вашей прежней деятельностью.

— Да рассказывать особо нечего.

— Неужели не найдется парочки интересных историй?

— Есть немного.

— Может, поделитесь?

Великан от души прикладывается к бокалу и только затем отвечает:

— Ты, Билл, вообще много читаешь?

— Вовсе нет. А что?

— Слыхал когда-нибудь о такой писательнице, Бет Бакстер?

— Кажется, видел в метро плакаты с ее книгами.

— Моя предыдущая работа как раз и заключалась в вытаскивании ее из задницы.

Странное сочетание — успешная писательница и тип вроде Клемента. Впрочем, навряд ли страннее той передряги, что свела и нас.

— Ого, теперь я заинтригован еще больше. Расскажите же!

— Прочти ее книгу «Камденский ангел».

— Что, так ничего и не расскажете?

— Просто прочти книгу, Билл. Тебе все станет ясно.

Похоже, эту тему придется свернуть.

После еще одной порции выпивки мы отправляемся на разведку в общий бар, где обнаруживаем бильярдный стол и музыкальный автомат. В бильярд я играл всего лишь несколько раз в жизни, однако это хорошая альтернатива просиживанию за столом и безуспешным попыткам завязать разговор.

Как выясняется, будь я даже более опытным игроком, все равно проиграл бы восемь партий подряд, настолько Клемент ловко орудует кием.

В половину шестого, когда я уже проигрываю девятую, нас прерывает бармен:

— Прошу прощения, джентльмены. Нам необходимо вынести стол, так что прошу заканчивать.

— Куда вынести? — удивляется Клемент.

— В подсобку. Нужно освободить место для сегодняшнего вечера.

— Для вечера?

— Ну да, для вечера, — озадаченно повторяет бармен.

В ответ на непонимающий взгляд он указывает на афишу на стене за стойкой. Лицо Клемента разом светлеет:

— О, «Вечер семидесятых»?

— Да, с призом за лучший маскарадный костюм. Слушай, братан, я думал, ты в курсе, с твоим-то… хм, нарядом.

Меня охватывает ужасное предчувствие.

— Круто! Давай два билета!

Бармен сообщает, что нам здорово повезло, поскольку билетов почти не осталось. Клемент расплачивается и устремляется ко мне, спеша донести радостную весть о наших планах на вечер.

— Ну, Билл, похоже, намечается отпадный вечерок!

А я-то надеялся спокойно поужинать и пораньше лечь спать.

— По правде говоря, такое не в моем вкусе.

— Да брось. После всего дерьма, что на тебя свалилось, не помешает оторваться.

Все-таки неспроста после двух пинт запрещается водить машину: способность здраво мыслить существенно притупляется. Я выпил уже три, так что мне определенно не стоит полагаться на собственное суждение, а тем более на клементовское.

Но спор, разумеется, выигрывает алкоголь.

— А, какого черта! Ладно.

— Вот и молодец. Классно повеселимся — пиво, танцы, заодно посмотрим, что собой представляют местные девочки.

Клемент игриво пихает меня локтем под ребра. Мне мужественно удается не поморщиться и даже выдавить улыбку.

— Ну, насчет двух последних предложений не уверен, но от пива не откажусь.

Итак, решение принято, моя судьба предрешена, и мы возвращаемся в зал. Несмотря на плотный ланч, желудки все равно необходимо умиротворить дополнительной пищей, и я заказываю несколько сандвичей. Пока мы налегаем на еду, заведение начинает наполняться народом.

К семи часам Клемент уже совершенно не выделяется своим нарядом на фоне посетителей, с воодушевлением ожидающих вечернего мероприятия. Похоже, удача по обыкновению потешается надо мной, раз уж меня угораздило оказаться в единственном месте на всем острове, где мое консервативное одеяние выглядит неуместным. Остается утешаться тем, что оно не пожароопасное, в отличие от полиэфирных костюмов вновь прибывших.

Великан, однако, их маскарадные потуги воспринимает весьма критично.

— Да они просто прикалываются, — сокрушается он, кивая на группу в кудрявых париках и расклешенных брюках.

— Почему же?

— В семидесятые так никто не ходил. Клоуны они, вот кто!

— Клемент, я не думаю, что они стремятся к подлинности. А откуда вы знаете, как одевались в семидесятые?

— Из опыта.

— Понятно, — киваю я, хотя мне ничего и не понятно. — Поэтому вы и одеваетесь… вот так?

— Как так?

— Я бы сказал, с отсылкой к прошлому.

— Это дизайнерский прикид, Билл. Купил в одном из лучших магазинов на Карнаби-стрит!

— Конечно-конечно, дизайнерский. Или был таким… лет сорок назад, — хихикаю я.

В обществе Клемента я провел уже достаточно времени, да к тому же алкоголь придает мне смелости, так что уповаю, что правильно понял его шутку.

— Ах ты, наглый ублюдок, — ухмыляется он. Я с облегчением выдыхаю.

Семь часов, и в зале уже яблоку негде упасть, а сквозь общий гам даже себя не расслышать. Клемент, похоже, всецело наслаждается атмосферой. Дважды он выходит покурить, и оба раза возвращается в компании женщины. Я наблюдаю, как великан стоит возле барной стойки и болтает со второй из них, блондинкой в коротком до неприличия платье, хихикающей и постоянно прикасающейся к своему собеседнику. Мужчины вроде Клемента, судя по всему, обладают даром при первой же необходимости пускать в ход обаяние. Не без стыда вынужден признаться, что безмерно завидую подобному умению.

Наконец, великан вырывается из цепких лап блондинки и возвращается за столик.

— Ты в порядке, Билл? Чего не тусишь-то?

— Просто это не в моем характере.

— Ну так сейчас самое время попробовать что-нибудь новенькое. Тут полно клевых телок!

— Телок?

— Ага. Ну, девчонок.

— Это я понял, просто сейчас так не принято говорить.

Он только пожимает плечами:

— Братан, тебе вправду надо встряхнуться.

— Ладно, виноват.

— Никогда не задавался вопросом, почему ты одинок?

— Да постоянно задаюсь.

— Пойми, быть джентльменом оно, конечно же, замечательно, но женщины предпочитают парней с какой-нибудь фишкой. Ну, там, непредсказуемых, занятных.

— Занятным я могу быть, — отвечаю я, не очень-то убедительно, впрочем.

— Только не с этой арматуриной, застрявшей у тебя в заднице! Так, сейчас моя очередь проставляться, посмотрим, получится ли ее выдавить.

Клемент устремляется к барной стойке, оставив меня обдумывать полученное наставление.

Следовало бы обидеться, но я скорее благодарен за столь грубую прямоту. К жизни, увы, инструкция по эксплуатации не прилагается, а способностью посмотреть на себя со стороны наделены немногие. Тем не менее осознание необходимости извлечения гипотетической «арматурины» из своего зада не сильно облегчает дело.

Возвращается Клемент и вручает мне пинту пива, хотя я просил половину.

— Клемент, так как вы это делаете?

— Что делаю?

— Общаетесь с женским полом.

Великан качает головой:

— Для начала перестань использовать выражения вроде «общаетесь с женским полом». Звучит, черт возьми, как научный эксперимент!

— Хорошо. Как вы убалтываете женщин?

— Никак.

— Простите, не понимаю.

Он все молчит, и в конце концов я теряю терпение.

— Так в чем секрет?

— Нет никакого секрета, Билл, и все это убалтывание — чушь собачья! Достаточно того, что написано на той серебряной шкатулке.

Поначалу я даже не понимаю, о чем он. Но затем в памяти всплывают события вечера среды, а вместе с ними и образ оловянной шкатулки, что Габби выставила на мой столик в «Фицджеральде».

— «Qui Est is» — «Будь собой», — бормочу я.

— Думаешь, та штуковина принадлежала твоему отцу? — спрашивает Клемент.

— Не знаю. Возможно.

Он склоняется над столом и пристально смотрит мне в глаза.

— А вдруг он хотел что-то тебе сказать?

— Очень сомневаюсь, — фыркаю я. — Это всего лишь ширпотреб. Понятия не имею, как она вообще у него оказалась. Мне кажется, вы вкладываете в эту шкатулку чересчур много смысла.

— Билл, да ты же сам мне рассказывал. Вы поссорились, и последние десять лет ты из кожи вон лез, чтобы быть тем, кем он хотел тебя видеть.

Теперь я не свожу с Клемента скептического взгляда.

— Вы серьезно полагаете, будто последним желанием моего отца было передать мне, чтобы я оставался самим собой? Да бросьте!

— Как знать. Но я готов поставить свою последнюю пятерку, что ты вообще без понятия, кто ты такой. Разберись с этим, братан, — глядишь, и с женщинами попроще станет.

— Что ж, спасибо за психологическую консультацию, — отмахиваюсь я, — но мне прекрасно известно, кто я такой.

— Ну так скажи тогда кто. Политик? Холостяк? Отшельник? Сдается мне, все сразу, вот только никем из них быть тебе не хочется.

Не дожидаясь моего ответа, он встает и достает из кармана пачку сигарет.

— Обмозгуй это, Билл. А я на перекур.

Я наблюдаю, как он пробирается через толпу к выходу в пивной сад, откуда как пить дать вернется в обществе еще одной женщины. Через несколько секунд распахивается дверь в соседний зал, и публику приглашают на мероприятие. Бар быстро пустеет, и я вместе с горсткой других посетителей оказываюсь в относительной тишине.

Возможно, сказывается действие алкоголя, но слова Клемента меня очень тяготят. Помимо его пугающе точной оценки, меня беспокоит то обстоятельство, что со мной все столь очевидно. Либо так, либо он обладает редким даром разбираться в людях. Он почти ничего не знает обо мне, но умудрился сделать вполне обоснованный вывод. Вывод печальный, но и немного утешительный.

Что-то мне подсказывает, что с моим джинсовым приятелем не все так просто, как кажется на первый взгляд.

20

Я-то надеялся сидеть себе в тихом зале да предаваться размышлениям. С радостью провел бы за этим занятием часок-другой, вместо шумной разнузданной вечеринки в стиле семидесятых.

Но Клемент не оставил мне выбора.

Девять часов, и гулянка в самом разгаре, пускай я и не самый активный ее участник. Я просто затаился за столиком в темном углу, откуда могу неприметно наблюдать за остальными. Право, большего мне и не надо.

В паб набилось, наверное, более сотни человек. В противоположном углу от моего логова расположилась дискотека, а освобожденное от бильярдного стола пространство теперь представляет собой импровизированный танцпол. Диджей заходится раздражающе громко, как и музыка.

Я наблюдаю за все возрастающим количеством, с позволения сказать, танцоров, когда возвращается великан с подносом.

— Это должно внести оживление в наши ряды, — провозглашает он и ставит поднос на стол.

Нашим рядам противостоят ряды из десяти стопок с прозрачной жидкостью.

— Десять шотов за десятку, — расплывается в улыбке Клемент. — Не мог устоять перед искушением.

— А чего именно десять шотов? — настораживаюсь я.

— Да черт ею знает. Бармен сказал «самбука» или что-то вроде этого.

— Я даже не знаю, что это такое!

— Да какая разница! Готов?

— К чему?

Он берет с подноса две стопки и ставит одну из них передо мной.

— Залпом! И сразу же переходим к следующей.

— Клемент, это так неразумно!

— Однозначно. Давай, хватай стопарь.

Я понимаю, что отклонять щедрое предложение Клемента невежливо, да и наверняка бессмысленно. Осторожно беру стопку двумя пальцами и подношу к носу. Ощущаю крепкий аромат чего-то знакомого, однако никак не могу вспомнить, что же это такое.

— Готов? — гудит великан. — Раз, два, три!

Вливаю жидкость в рот и глотаю. Вкус даже приятный, не такой резкий, как у виски или бренди.

— Следующая!

Я, конечно, знаю, что так делается, но не вполне понимаю зачем. Почему просто не заказать один большой стакан? По-моему, так гораздо разумнее.

Тем не менее опрокидываю в себя и второй шот.

— Еще!

Точно так же, не сбавляя темпа, мы приканчиваем третью, четвертую и пятую стопки. Для меня так и остается загадкой, в чем смысл.

— Твоя очередь, — распоряжается Клемент. — Повторим!

— Что? Опять?!

— Билл, но ведь твой черед проставляться!

— Я вправду…

— Давай, дуй.

Что ж, направляюсь к стойке и пять минут спустя возвращаюсь с полным подносом.

— Может, на этот раз не будем так спешить? — осторожно предлагаю я.

— Не, теперь тебе должно быть море по колено. А когда прикончим и эти, будешь трепаться с девочками как миленький.

Теория сомнительная, однако Клемент уже держит шестую стопку наготове, так что возражать бесполезно.

Такое количество спиртного за столь короткий отрезок времени — идея, несомненно, не лучшая. Клемент удаляется на энную сигарету за вечер, оставив меня размышлять над своей лихостью. Уже спустя пару минут мое сознание заволакивает туманом. Ощущение не то чтобы неприятное, вот только я опасаюсь, что это лишь затишье перед бурей. Решаю отключить смартфон, чтобы не послать пьяное сообщение Габби или, еще хуже, кому-нибудь из коллег.

Затем снова принимаюсь созерцать танцпол, уже вовсю содрогающийся от гуляк. Танцы я всегда относил к категории эксцентричного времяпрепровождения, поучаствовать в котором повода мне ни разу не выпадало. Интересно, это получается само собой, как ходьба, или же надо учиться, как плаванию?

Продолжаю завороженно наблюдать.

Песня заканчивается, и диск-жокей объявляет «Мамма миа» АББА. Объявление встречают воодушевленные вопли, и при первых же нотах танцующие начинают подпрыгивать, одновременно размахивая руками. Еще они переступают ногами — вправо-влево, вперед-назад. Пляшет толпа несинхронно, кто в лес, кто по дрова, но всем весело.

Хм, выглядит заманчиво.

Я уже притоптываю ногой под столом. Откуда-то из самых глубин моего сознания вырываются слова припева. С еще большим усердием отбивая ногой ритм, принимаюсь подпевать, а если что-то из текста не вспоминается, восполняю пробелы выражениями, навряд ли представленными в толковом словаре.

Несомненно, благодаря самбуке, меня охватывает все больший пыл.

К моему разочарованию песня скоро заканчивается. Ведущий вопит название следующей, и толпа отзывается еще даже восторженнее. «Тигриные лапки» группы «Мад». Мелодия мне знакома, но слов не помню.

Песня явно очень популярная, поскольку толпа мгновенно разрастается. И тут я замечаю его, на самом краю танцпола.

— Клемент, ты что творишь? — не очень связно ахаю я.

Я понимаю, что данному музыкальному опусу соответствует специфический набор танцевальных движений. Ноги врозь, большие пальцы в карманах брюк, локти наружу. Подавшись корпусом вперед, поочередно выбрасывать плечи вперед, а затем выполнить серию шагов вперед-назад, перекрещивая при этом ноги.

Несмотря на кажущуюся простоту движений, многим танцующим они явно не под силу. Один человек, однако, проделывает их с восхитительным совершенством.

То есть мне не известно, правильно ли Клемент исполняет танец, но делает он это с потрясающими плавностью и изяществом, в особенности для такого гиганта. Его старания не остаются незамеченными для толпы, и в то время как одни пытаются повторять за ним, другие просто стоят и смотрят, хлопая в такт музыке. И совершенно неудивительно то обстоятельство, что значительную часть окружающих — причем наиболее увлеченных — составляют женщины. Да как ему это удается?

Под бурные вопли и неистовые аплодисменты песня заканчивается. Вокруг Клемента вьется с полдесятка женщин, однако он отмахивается от них и проворно прокладывает путь через толпу к диск-жокею. Они о чем-то переговариваются, и великан возвращается в центр танцпола.

— Хотите повторить? — гремит из динамиков голос ведущего.

Рев танцующих служит ему утвердительным ответом.

— И на этот раз мы просим кое-кого присоединиться к нам на танцполе, — продолжает заходиться диск-жокей. — Билл, где ты? А ну, живо к нам!

Все лица разом разворачиваются к залу и принимаются выискивать Билла, чтобы поскорее продолжить веселье. Все только его и ждут! Вот уж не завидую бедняге Биллу!

А потом начинается кошмар наяву. Клемент указывает пальцем в мою сторону, и все смотрят на меня! И тут до меня доходит.

«Но ведь Билл — это я! Черт!»

Нет, это невозможно! Я не умею танцевать! Да я даже не знаю, смогу ли сейчас стоять на ногах без посторонней помощи!

— Билл! Билл! Билл! — скандируют гуляки, хлопая в ладоши. А над неистовствующей толпой возвышается Клемент и скалится во весь рот.

Выход из общего бара только один, и дверь располагается по другую сторону танцпола. Итак, я снова загнан в ловушку.

«Ну и гад же ты, Клемент!»

Скандирование и хлопки становятся громче. В моем изрядно захмелевшем разуме зарождается хитроумнейший план спасения. Я выйду к ним, а как только заиграет музыка и они отвлекутся, быстренько улизну. Просто, но должно сработать.

Что ж, встаю, и толпа отзывается восторженным воплем. Ситуация, прямо скажем, убийственно неловкая, однако я все же выдавливаю улыбку и даже нахожу в себе смелость помахать публике рукой. Плетусь к танцполу, и когда до первых рядов собравшихся остается метра три, из-за них вырывается великан. Его лапища стискивает мне плечо.

— Давай, Билли, давай! — ревет Клемент и бесцеремонно тащит меня в самый центр танцпола. Еще не хватало, чтобы по мне прошлись десятки ног. Или «тигриных лапок», коли на то пошло.

Динамики взрываются вступлением песни, толпа с воодушевлением откликается. Плотное кольцо вокруг ставит крест на моем гениальном плане бегства.

Когда вступает гитара, Клемент наклоняется ко мне и кричит на ухо:

— Просто делай как я! Все будет пучком!

Я таращусь на него в изумлении, как если бы какой-нибудь легкоатлет-чемпион мира стал бы мне втирать, будто для достижения его уровня мне только и нужно, что повторять все за ним. Однако для возражений времени уже нет, поскольку танец начинается, и я с постыдной неуклюжестью пытаюсь скопировать движения великана.

Сверху гремит следующее указание:

— Билл, да всем плевать, что ты не умеешь танцевать! Просто расслабься и отрывайся!

Мне не остается ничего другого, кроме как попробовать последовать совету.

Спустя минуту со мной и вправду происходит нечто поразительное. Разумеется, не без воздействия повышенного уровня алкоголя в крови, я начинаю схватывать ритм. И хотя движения мои по-прежнему несколько судорожные и иногда невпопад, прогресс налицо.

Вопреки ожиданиям меня накрывает волной эйфории. Подумать только, я на самом деле танцую, и никто на меня не пялится, никто не смеется! Опьяняющее чувство, ничего подобного я в жизни еще не испытывал. Оно захватывает меня целиком, и все мои переживания о Габби, неверности отца и скучной парламентской карьере мгновенно исчезают.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и пронзительный вопль ведущего прорывает мыльный пузырь моих фантазий. Диск-жокей объявляет о начале фуршета, и толпа устремляется к дверям. Танцпол мгновенно пустеет, и в зале остаемся только мы с Клементом и две женщины средних лет.

— Билл, это Джеки и…

— Сандра! — взвизгивает одна из дамочек.

Я устремляю взгляд на великана, и он подмигивает.

— Эти очаровательные леди составят нам компанию.

«Очаровательные» — пожалуй, некоторое преувеличение. «Леди» — и вовсе откровенная неправда. Джеки — та самая женщина в мини-платье, которую я уже видел с Клементом. Она держит его под руку, определенно заявляя свои права. Сандре, думаю, под пятьдесят, и недостаток длины ее платья с лихвой компенсируется избытком макияжа. Тем не менее оказаться хоть в каком-то женском обществе все же приятно.

— Привет! Привет! Супер! — отзывается моя новая бесшабашная пьяная версия.

Наша нелепая четверка направляется к столику в углу.

— Устраивайтесь поудобнее, девочки, — говорит Клемент, сама любезность. — Сейчас принесем выпивку. Чем предпочитаете травиться?

— «Бакарди» с колой, двойной, — с готовностью отзывается Джеки.

Клемент кивает в сторону стойки, и я топаю за ним. Пока мы ждем, он делится соображениями насчет наших новых подружек.

— Парочка что надо, Билл. При грамотном подходе, думаю, все у тебя прокатит.

При иных обстоятельствах я бы уже погрузился в анализ целесообразности подобной затеи, равно как и ее морального аспекта. Более того, с учетом моего недавнего опыта даже помышлять о подобной связи — просто верх идиотизма.

В нынешнем состоянии, однако, такие мелочи меня не волнуют.

— О! Класс!

Нагруженные двумя пинтами и коктейлями для наших леди, мы возвращаемся к столику. Стоит Клементу усесться, как Джеки устраивается ему на колени и обнимает. Меня посещает ужасная мысль, что Сандра может последовать примеру подруги, и я на всякий случай закидываю ногу на ногу.

Не получив разрешения на посадку, Сандра склоняется ко мне и покушается на интимную беседу.

— Спасибо за выпивку, лапа, — заплетающимся языком произносит она. Как ни трудно в это поверить, но, похоже, она еще пьянее меня.

— Завсегда пожалуйста!

Угол наклона женщины возрастает.

— А ты шикарный!

— Правда?

— Ага. Прям настоящий джентльмен.

— Спасибо.

— Мне нравится, как ты говоришь. Как те парни из «Аббатства Даунтон».

Я бросаю взгляд через ее плечо и вижу, что Джеки уже припала к лицу Клемента. Опасаясь подобной участи, пытаюсь заговорить Сандру.

— Э-э… Боюсь, не смотрел ни одной серии «Даунтона». А какие еще фильмы тебе нравятся?

В ожидании ответа потягиваю пиво — исключительно с целью защитить чем-то рот. Пить определенно не следует, однако я предпочитаю рисковать с алкоголем, нежели с малознакомой женщиной.

— О! Всякие… — мурлычет она. — И порно тоже обожаю.

Едва не поперхнувшись, кое-как нахожусь с ответом:

— Ух ты, здорово!

Внезапно я ощущаю на своем колене ладонь. Сандра смотрит на меня с улыбкой, которая, видимо, должна выглядеть обольстительно. Затем рука пускается в путешествие вверх по бедру. Хм, напрасно она надеется что-то расшевелить во мне.

Дальше — больше. Прежде чем я успеваю взяться за спасительное пиво, женщина припадает своим ртом к моему, и ее язык проникает в меня.

Оцепенев от потрясения, я соображаю, как поступить. По трезвости я, разумеется, немедленно отпрянул бы, однако сейчас внимание Сандры мне безмерно лестно. Она, конечно же, не красавица, но ведь я и сам отнюдь не идеал мужчины. Мне вспоминается совет Клемента. Тогда он оказался прав, так что, пожалуй, сейчас мне тоже следует расслабиться и отрываться.

К черту! Отвечаю на поцелуй Сандры, в то время как ее пальчики уже заняты молнией моей ширинки.

— Это что еще за хрень? — вдруг раздается совсем рядом чей-то негодующий возглас.

Я отстраняюсь от своей новоиспеченной подруги.

Возле нее стоят два мужчины. Оба с залысинами и двойным подбородком, и вид у них не шибко-то и довольный.

— Чем могу помочь? — вежливо осведомляюсь я.

— Это моя бывшая, с которой ты тут трешься, — объясняет тот, что слева.

— Бывшая? Кто бывшая?

— Подружка, ты, недоумок!

Даже не знаю, раздражен ли я больше или же смущен. Не сводя с типа взгляда, предлагаю собственное видение ситуации:

— Послушайте, если ваши отношения с Сандрой закончились, какое вам дело до нашей связи?

Моя логика явно не встречает понимания, поскольку незнакомец насупливается еще больше и начинает сближение.

— Барри, нет! — вступается за меня Сандра. — Оставь его в покое!

Ее бывший воздыхатель пропускает просьбу мимо ушей, подходит ко мне едва ли не вплотную и гаркает:

— Встань!

— Это еще зачем?

— Потому что я не собираюсь бить сидящего!

— Тогда я лучше посижу, спасибо.

Барри, однако, отрицательный ответ не устраивает. Он хватает меня за грудки и, прежде чем мой мозг заканчивает вычисления надлежащей реакции, рывком поднимает на ноги. Потом одна его рука отпускает свитер и сжимается в кулак. Дальнейшее развитие событий предрешено.

Как раз когда Отелло из Сандауна приступает к стадии замахивания, его внимание переключается на оклик со стороны:

— Эй ты, козлина!

И в следующее мгновение на ребра Барри обрушивается чудовищный удар Клемента. Ревнивец падает на пол и, схватившись за живот, скрючивается в позе эмбриона. Я поворачиваюсь к его товарищу. Вполне ожидаемо тот уже улепетывает из зала, бросив Барри на произвол столь жестокой судьбы. Тот еще дружок.

Великан кивает мне и возвращается на свое место.

— Так на чем мы остановились? — небрежным тогам осведомляется он у Джеки.

Сандра неожиданно — а может, впрочем, и нет — обеспокоивается состоянием пострадавшего, так что на продолжение ласк рассчитывать не приходится, и я нахожу утешение в пиве. И в процессе поглощения напитка краем глаза замечаю весьма тревожную картину.

Товарищ Барри все-таки вернулся, причем с подкреплением — в количестве четырех человек, если быть точным.

— Черт! Клемент! — ору я.

Он разворачивается к причине моей паники и недовольно рокочет:

— Да твою ж мать!

Бесцеремонно спихивает Джеки с коленей и встает.

Лично меня пять человек с явно недобрыми замыслами элементарно вогнали бы в ужас. Клемент же как будто лишь слегка раздосадован вмешательством посторонних. Пока вражеская группировка еще только подтягивается к боевым позициям, великан берет стул и словно невесомый поднимает над головой. И затем с чудовищной силой бьет злополучным предметом мебели об пол, и тот разлетается на десяток частей. В руке у Клемента, однако, остается ножка.

Пятеро мстителей окружают нас.

Мне ни разу не доводилось принимать участие в физических стычках. Даже в каком-то их подобии. Но я не трус и, несмотря на состояние опьянения — или, скорее, благодаря таковому, — поднимаюсь и встаю рядом с Клементом.

— Билл, ты чего?

— Их же пятеро. Не собираюсь стоять и смотреть, как тебя избивают.

— Сядь, пропойца! — фыркает великан.

— Ни за что!

Приятель Барри выступает вперед:

— Ну щас мы вам обоим наваляем, не унесете!

Клемент поворачивается ко мне, на этот раз сама серьезность.

— Билл, не путайся под ногами. Тут сейчас месиво будет.

Прежде чем я успеваю возразить, великан отпихивает меня с такой силой, что я приземляюсь на задницу. И в ту же самую секунду он приступает к осуществлению своего плана сражения.

Оружием ножка стула оказывается просто сокрушительным. Товарищ Барри нападает первым, и Клемент быстро пригибается, уклоняясь от удара, и затем бьет его импровизированной дубинкой по коленной чашечке. Двое других тем временем пытаются взять великана в клещи. После тычка ножкой стула в пах первый из них моментально укладывается на пол. Все мужчины в зале, в том числе и я, содрогаются. Второй из упомянутых нападающих тоже не особо преуспевает, поскольку Клемент стремительно выпрямляется и одновременно наносит ему апперкот в челюсть.

Должен заметить, продемонстрированное им на танцполе изящество меркнет по сравнению с его ловкостью в драке.

Один из двух неприятелей, еще оставшихся на ногах, пытается застать Клемента врасплох ударом сбоку, однако тот уклоняется и отвечает противнику яростным хуком в скулу. Последний из пятерки решает пустить в ход ноги, раз уж с кулаками дело определенно не задалось. Его левая нога летит в направлении клементовского паха, вот только достичь цели ей не суждено. Великан хватает оппонента за ступню и вскидывает ее вверх. Беспомощная жертва вынуждена прыгать на другой ноге, в то время как Клемент стоит да улыбается.

— Око за око, — провозглашает он и тут же пинает несчастного в пах.

Всех зрителей мужского пола снова передергивает.

В какой-то момент потасовки диск-жокей сбежал с поста, и теперь в зале стоит полная тишина, прерываемая лишь ахами и потрясенным перешептыванием, не говоря уж о стонах пятерых пострадавших.

Клемент отбрасывает ножку стула и помогает мне подняться.

— Думаю, Билл, вечеринка окончена.

Грубое насилие, свидетелем коему я только что явился, совершенно не вяжется с его небрежной манерой. Окидываю взглядом место происшествия. Пятеро корчащихся врагов разбросаны по полу, словно павшие солдаты на поле брани. Лишь их причитания и стоны оглашают затихший бар.

— Пожалуй, ты прав.

Мы переступаем через одного из поверженных, и толпа раздается, словно Чермное море перед Моисеем. Никто даже пикнуть не смеет.

Вне стен отныне овеянного боевой славой трактира нас приветствуют два завывания: ветра и приближающейся сирены.

— Полиция, — предполагает Клемент.

— Может, скорая помощь. Ты там малость перестарался.

— Не знаю, как тебя, но меня совершенно не тянет выяснять ответ на этот вопрос. Думаю, нам лучше двинуть к берегу и оттуда уже выбираться.

Я кивком выражаю согласие. Почти в полной тьме мы спускаемся по травянистому склону к пляжу. На дорожке внизу — очень надеюсь, что она ведет в сторону гостиницы, — свежий воздух и нагрузка на размякшие ноги усиливают мое опьянение, и я успешно переключаюсь в режим «автопилота». Бьющиеся о берег волны слева от нас и заливаемый желтым светом фонарей тротуар переносят меня в некий сюрреалистический мир в миллионе километров от трезвого состояния.

Пару раз спотыкаюсь, вновь нахожу равновесие, однако затем спотыкаюсь снова. На этот раз устоять на ногах мне не удается, и я растягиваюсь на дорожке.

Клемент протягивает мне руку и констатирует:

— Да ты, приятель, как я вижу, в хламину.

Я в состоянии открывать и закрывать рот, но вот изречь что-то внятное уже не получается. С его помощью принимаю некоторое подобие вертикального положения и мужественно делаю несколько шагов. Для этого, впрочем, приходится опираться на плечо товарища. Продвигаемся мы медленно, однако мне хотя бы удается удерживаться на ногах.

Метров через сто я снова пытаюсь выдать членораздельную фразу:

— Хоррр… оший ты человек, Клемент!

— Ага.

— И ты классный… драчун… боец, т-есть.

— Как скажешь, Билл.

— А как ты им всыпал… этим козлам и ублюдкам!

— Да уж.

— А ты… ик! Когда-нидь… проигрывал… бой?

— Один раз.

— Нет! Не верю… Кто-то тебя… побил?

— Типа того. Треснули сзади крикетной битой.

— Гнусный трус! Надеюсь… ик! Ты им потом навалял!

— Не-а.

— Нет? Пчему?

— Потому что я умер.

— Это… Ужжжасно. Мне так жаль. Мои соболез… Мои искрен… Я…

«Сейчас вырублюсь?»

Так и происходит.

21

Ночью меня трижды будили ветры: один раз бушующие за окном и два раза исходящие с соседней кровати.

Сейчас время близится к восьми часам, а я только и в состоянии, что лежать да таращиться в потолок. Больно даже моргать. Словно бы недостаточно мне всех этих мучений, в номере воняет так, что даже козла вырвало бы.

Клемент кряхтит, переворачивается и снова испускает газы.

Господи, ну за что мне это?

Еще полчаса я дремлю, однако страх перед удушьем от зловония препятствует погружению в полноценный сон. Варианты один другого хуже: превозмочь боль и выбраться из кровати, или же продолжать лежать и страдать от тошнотворного метеоризма Клемента.

Предпринимаю попытку сесть. Малейшее движение вызывает смещение мозга, и он крайне болезненно бьется о черепную коробку. Во всяком случае, именно так ощущается. Затем расшатанный орган услужливо предоставляет подборку отрывистых и смутных воспоминаний о событиях прошлого вечера. Мало-помалу разрозненные флешбэки сливаются в один ужасающий ролик, обрывающийся на моменте нашей эвакуации из трактира. Путь в гостиницу в моей памяти совершенно не запечатлелся, так что я понятия не имею, как сюда добрался.

Утешение слабое, но, подозреваю, те шестеро несчастных сегодня утром чувствуют себя гораздо хуже моего.

Добираюсь до уборной и преклоняю колени перед унитазом. Несколько минут содрогаюсь от рвотных позывов, однако белизна сантехники остается неоскверненной. С усилием поднимаюсь и опираюсь о раковину. Зрелище в зеркале лишь усугубляет мои страдания. Внезапно в отражающемся дверном проеме возникает несколько помятая физиономия.

— Доброе утро, Билл. Как спалось?

Облаченный лишь в носки да неприглядного вида трусы Клемент неспешно подходит к унитазу и принимается беззастенчиво опорожнять мочевой пузырь. И столь же беззастенчиво испускает очередную порцию газов.

— Господи, Клемент! Ну вот зачем?

— В чем дело? Тонкая натура?

— Я умирающая натура.

— Очухаешься, — жизнерадостно прогнозирует он, не прерывая журчания. — Горячий завтрак все вылечит.

Одна лишь мысль о еде снова провоцирует у меня рвотные позывы.

Великан встряхивает, и я уже думаю, что сейчас-то он оставит меня в покое. Не тут-то было. Постояв пару секунд в раздумьях, Клемент внезапно стягивает трусы и усаживается на унитаз.

Я так и таращусь на него с открытым ртом. Вообще-то, рот стоило и прикрыть.

— Что?! — оскорбленно вопрошает он. — Мне надо посрать!

Поражаясь собственной резвости, спешу покинуть уборную и захлопываю за собой дверь. Под аккомпанемент кряхтения и других ужасающих звуков отыскиваю брюки и свитер. К моему облегчению, смартфон и бумажник обнаруживаются в карманах брюк.

Через несколько минут, когда я уже полностью оделся и даже обулся, в комнату возвращается Клемент. Наступает его черед заниматься своим туалетом.

— Атасный вечерок выдался, а? — бросает он.

— Да уж… бурный.

— С Сандрой-то вышло что?

Я только и морщусь про себя.

— Не… Не совсем.

— Да не парься. Не последняя баба на земле.

По окончании сборов Клемент заявляет, что гостиничное обслуживание без завтрака и не сервис вовсе, и едва ли не насильно ведет меня вниз в столовую. Аппетит у меня отсутствует напрочь, однако я умираю от жажды. Как выясняется, Эмма уже накрывает столик. Кроме нас, обслуживать ей больше некого.

— Доброе утро, джентльмены.

Она приглашает нас занять места и вручает каждому меню. Клемент заказывает чайник чая и полный завтрак, я же ограничиваюсь гренками без масла и апельсиновым соком. Эмма отправляется выполнять обязанности повара, и мы остаемся одни в пустом помещении.

— Она ничего, — замечает Клемент.

Я согласно киваю.

— Взял бы у нее номерок, что ли.

— На данный момент мне и без нее хватает осложнений в жизни.

И гут впервые за утро я вспоминаю о Габби. С тех пор, как мы покинули дом Сьюзан, о шантажистке я практически и не вспоминал, однако сейчас ее молчание начинает вызывать некоторую тревогу Вдруг она все-таки раскусила мой блеф?

Мои тягостные раздумья прерывает появление Эммы с подносом.

— Вот, пожалуйста. Чайник чая и стакан апельсинового сока.

Я вежливо улыбаюсь, пока она выкладывает столовые приборы и специи.

— Как вам паб? — как бы невзначай осведомляется женщина. — Не видели, что там стряслось вчера вечером?

В ужасе смотрю на Клемента, однако тот знай себе наливает чай.

— Нет, не видели. А что там стряслось?

— Да толком и не поняла. В «Фейсбуке» какой-то туманный пост про драку.

— А, ну это, наверно, было уже после нашего ухода. Пропустили самое интересное, — отвечаю я с нервным смешком.

Эмма улыбается и возвращается на кухню.

— Клемент, ты слышал? — шиплю я. — В «Фейсбуке» обсуждают драку!

— Где-где обсуждают? — переспрашивает он и снова прихлебывает напиток.

— В «Фейсбуке».

Ответный взгляд великана выражает полнейшее непонимание.

— Неважно. Главное, нужно сматываться из города, пока до нас не добралась полиция.

— Это еще почему?

— Потому что вчера ты избил пятерых человек. Или шестерых? Ты сам-то хоть помнишь?

— В отличие от тебя, Билл, я все прекрасно помню.

В любом случае это была самооборона.

— Возможно, вот только очень сомневаюсь, что твои действия сочтут обоснованными. Один из тех мужиков до конца жизни хромать будет.

— Ага, — только и смеется Клемент. — А двое других наверняка до сих пор свои яйца отыскать не могут.

Мне только и остается, что ухмыльнуться в ответ. Потакать Клементу ни в коем случае не следует, однако, не могу не признать, воспоминания о вчерашних событиях будоражат. Уж точно они не идут ни в какое сравнение с моими обычными пятничными посиделками в баре.

— Думаю, лучше отплывать паромом из Ярмута, вдруг в Райде нас уже будут караулить полицейские.

— Великолепная идея, Билл. Будем надеяться, Интерпол еще не подключили, — с сарказмом отзывается великан.

Помимо моей паранойи, за ярмутский паром говорит и то обстоятельство, что прибывает он в Лимингтон, откуда до моего дома в Маршбертоне рукой подать. Распрощаюсь с Клементом на железнодорожной станции и тихо-мирно приду у себя в чувство.

— Так или иначе, все равно отправляемся из Ярмута, — настаиваю я.

Возвращается Эмма с завтраком. Уже через пять минут, когда я все еще пытаюсь одолеть второй гренок, тарелка Клемента пуста. Я прекращаю попытки, и мы отправляемся к стойке, где просим Эмму вызвать такси. Она предлагает довезти нас до Ярмута, однако городок располагается на противоположном конце острова, для простой любезности определенно далековато. Кроме того, из-за непрекращающейся тошноты я предпочел бы машину побыстрее.

Я расплачиваюсь, добавив щедрые чаевые. Еще оставляю Эмме свою визитку, на случай если однажды она все-таки выберется на экскурсию по Вестминстерскому дворцу.

Когда мы выходим на стоянку, нас уже поджидает машина.

Ярмут располагается всего в тридцати километрах от Сандауна, однако дороги острова отнюдь не предназначены для скоростной езды, так что в пункт на значения мы прибываем лишь через пятьдесят минут. Далее выясняется, что на Уайте нам предстоит подзадержаться, поскольку следующий паром отходит лишь через сорок пять минут. По крайней мере, хоть радует погода: небо снова голубое, дует легкий ветерок. Я предлагаю прогуляться по местным старомодным магазинчикам, однако Клемент предпочитает устроиться на скамеечке возле пристани и просто смотреть по сторонам.

Коротаю время, бездумно разглядывая витрины лавок да наслаждаясь свежим морским воздухом. Памятуя, что ярмутский паром пересекает Те-Солент несколько дольше райдского, по пути обратно на пристань заглядываю в киоск и покупаю газету.

Клемента я застаю за созерцанием снующих по гавани яхт.

— Подумываешь о покупке? — шучу я.

— Если только ты заплатишь.

Усаживаюсь рядом с ним и тоже засматриваюсь на дорогущие яхты. Несколько раз я посещал остров Уайт в качестве гостя «Каусской недели» — знаменитой на весь мир регаты. Я, конечно же, не моряк, однако «Каусская неделя» — это и светское мероприятие. Вместе с тем я в состоянии оценить то ощущение свободы, что предоставляет обладание яхтой. Плыви куда душе угодно. Такой образ жизни не может не привлекать.

Как бы ни хотелось мне сидеть вот так на скамейке да предаваться мечтаниям об океанской жизни, нас уже зовет судно покрупнее.

— Клемент, нам пора.

Мы направляемся в кассу, а затем поднимаемся на паром, и все это время великан не перестает подтрунивать надо мной, сетуя на отсутствие полицейских и агентов Интерпола.

Пятнадцать минут спустя мы наконец-то покидаем остров — днем позже запланированного, зато с багажом приключений.

На этот раз на море гораздо спокойнее, да и места у нас удобные, и двух этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы сморить Клемента. Меня тоже клонит в сон, однако заснуть в общественном транспорте мне еще ни разу в жизни не удавалось. С завистью покосившись на своего посапывающего товарища, погружаюсь в чтение газеты. На первых четырех страницах ничего необычного: неутешительные прогнозы об экономике и Брексите, почему-то подающиеся как новости. Как будто кого-то можно этим удивить. Листаю страницы дальше, в надежде отыскать что-нибудь поинтереснее.

На восьмой странице в глаза мне бросается заголовок, однако не столько интригующий, сколько путающий: «Депутат-тори на обнародованном секс-видео».

Перечитываю заголовок, не отваживаясь приступить к самой статье. Каковы шансы, что на этот раз слитое видео порнографического характера касается кого-то из моих коллег? Увы, минимальные. И это означает лишь одно. Во рту у меня пересыхает, я с трудом сглатываю и принимаюсь за чтение.

Разумеется, только об одном депутате-тори статья и могла быть. О том самом депутате-тори, что в данный момент плывет на пароме и которого вот-вот хватит апоплексический удар.

— Клемент! — хриплю я. — Просыпайся!

Он медленно приходит в себя. Складываю газету и сую статью ему под нос.

— Посмотри, что эта сука теперь отколола!

Поначалу великан лишь осоловело таращится на текст, однако через несколько секунд глаза его начинают бегать по строчкам, в то время как складки на лбу прорезаются все глубже.

— Черт! — бурчит он.

Несколько утешает, что в статье не упоминается то незначительное обстоятельство, что ее герои являются братом и сестрой. В противном случае навряд ли новость оказалась бы погребена внизу восьмой страницы.

— Не понимаю, — изрекает Клемент.

— Что не понимаешь?

— На хрена она скормила это газете? Ну выставила тебя мудилой, но что она с этого получит?

Игнорирую весьма нелестную ремарку о своей персоне, поскольку вопрос о мотивах Габби куда более важен.

— Понятия не имею.

Великан пару раз поглаживает усы, затем выдвигает предположение:

— Может, взбесилась после нашего визита к ее мамаше.

Я, однако, сомневаюсь в данной версии. До сей поры Габби приводила в действие свой план с клиническим хладнокровием. Каждый его пункт имел какой-то смысл, и потому удар из мести представляется слишком импульсивным, слишком поспешным. Нет, утечка в прессу организована с какой-то целью.

— Это не ее стиль, Клемент. Что-то за этим кроется.

С минуту мы сидим и молча хмуримся на статью. Наконец, сквозь туман в моей голове пробивается гипотеза.

— Боже, — бормочу я, — кажется, это предвестие.

— Что-что?

Я подаюсь вперед, чтобы не подслушали соседи.

— Так, зададимся вопросом: с чего это центральной газете интересоваться незаконно снятым видео, как депутат-заднескамеечник занимается сексом?

— Ну им же надо чем-то заполнять страницы.

— Верно, вот только я абсолютно не медийная персона. Это вообще не инфоповод, иначе они и не запрятали бы публикацию на восьмую страницу.

— Зачем они тогда вообще напечатали ее?

— Мне приходят в голову лишь две причины, и обе соответствуют угрозам Габби.

— Выкладывай.

— Это что-то вроде анонса. Думаю, Габби убедила газету напечатать новость на условиях, что они получат эксклюзив, когда разразится настоящая сенсация.

— Про то, как братец отшпилил сестренку?

Меня начинает мутить, и отнюдь не из-за похмелья.

— Именно.

— Значит, этой статьей она хотела надавить на тебя еще сильнее?

— Да. И, подозреваю, в качестве ответа на наш ультиматум. Думаю, можно с уверенностью заключить, что принимать мое встречное предложение она не намерена.

— Дерьмо, — ворчит Клемент. — Блин, опять всё по новой.

Я откидываюсь на спинку кресла и сокрушенно качаю головой. Как ни крути, а поездка обернулась лишь тратой времени.

22

Мне необходимо подышать свежим воздухом и как следует все обдумать, и я выхожу на палубу. Хватаюсь за перила с такой силой, что белеют костяшки. Несмотря на слепящее солнце, ветер на Те-Соленте холодный, однако даже он не в состоянии охладить мой гнев.

И как только я мог быть таким беспечным идиотом?

Угробленный день на острове еще ладно, коли это произошло, выражаясь протокольным языком, вследствие обстоятельств непреодолимой силы. Но мне следовало остаться в гостинице и выработать план действий на случай осложнений. А я позволил себя отвлечь и вместо анализа возможных последствий визита к Сьюзан просто валял дурака, да к тому же напился в стельку.

И винить в этом мне остается лишь себя одного.

Но теперь все кончено. Я проиграл вчистую. Настало время заняться тем, что нужно было сделать в первую очередь.

Возвращаюсь в салон и отыскиваю уголок потише, подальше от других пассажиров, подальше от Клемента. Достаю телефон, выключенный с прошлого вечера. По включении сразу же раздается сигнал сообщения. Совершенно не удивлен, что отправителем значится Фиона Хьюитт. Порнографическое видео — это одно, но теперь я разоблачен и опозорен прессой, и парламентский уполномоченный по этике просто обязана вмешаться.

Послание гласит:

Однако Фионе придется подождать. Мне предстоит более неотложный звонок.

Прокручиваю список контактов и нахожу Руперта Франклина, своего поверенного. После пятого гудка он отвечает.

— Прости, что тревожу в субботу, Руперт, но у меня срочное дело.

— Как обычно, — посмеивается юрист. — Так чем могу помочь, Уильям?

— Я продаю Хансворт-Холл и квартиру в Блэкфрайарсе.

— Вот как? Должен признаться, весьма удивлен.

— Это долгая история, а у меня, к сожалению, нет времени. Обе сделки необходимо завершить к пятнице.

— К какой пятнице?

— К следующей.

— Очень смешно, Уильям. Это ведь шутка, да?

— Хотелось бы, но я совершенно серьезно.

На несколько секунд на линии воцаряется молчание.

— Не знаю, в чем причина такой спешки, но это все равно невозможно.

— Почему?

— Для начала, поверенному покупателя потребуется уйма информации: подтверждение законности права собственности у местных властей, сведения об арендаторах, энергопаспорт, не говоря уже об инспекциях. На все процедуры уйдет несколько недель.

— Им ничего этого не надо.

— Чушь. Не родился еще такой поверенный, который позволит своему клиенту купить недвижимость без этих документов.

— Позволит, если недвижимость обойдется всего в один фунт.

Снова молчание. О мыслях Руперта остается только догадываться. Наконец, какую-то часть их он озвучивает:

— Я просто не могу позволить тебе сделать это, Уильям. Это безумие чистейшей воды.

— Ценю твое участие, однако решение уже принято. Я подпишу любой отказ от права на собственность, какой потребуется, но продажа должна состояться к пятнице. Если ты откажешься, я просто найду другого поверенного.

Минут десять мы препираемся, но в конце концов Руперт соглашается выслать договор первым же делом в понедельник утром. Благодарю его и отключаюсь, пока он вновь не начал меня отговаривать.

Один звонок сделан, второй на очереди. Набираю номер Фионы.

— Ну наконец-то, — рявкает она вместо приветствия. — Где тебя носило?

— Лучше не спрашивай. Полагаю, ты хочешь поговорить о статье в газете?

— Так ты ее уже видел?

— Видел-видел.

— И тебе известно, что на ее основании нам придется завести дело?

— Известно.

— Я не считаю тебя виноватым, Уильям, но мы обязаны соблюдать правила — просто на случай возможных осложнений. Это ты понимаешь?

— Избавлю тебя от хлопот, Фиона. Я подумываю о сложении полномочий.

— Прости, что ты сказал?

— Думаю о сложении полномочий. Вся эта заваруха не прошла для меня даром, и расследования мне уже не выдержать.

Как и Руперт, Фиона на какое-то время лишается дара речи.

— Но почему? — вздыхает она наконец. — Ты же сказал, что за этим идиотским видео ничего нет!

— Ничего и нет. По правде говоря, благодаря ему я понял, что мне не очень-то и хочется оставаться политиком.

— Черт, Уильям, но ты же прекрасный политик!

— Да конечно! — фыркаю я. — Брось, мы оба знаем, что это неправда.

Не дожидаясь ее возражений, предлагаю обсудить мои планы в понедельник утром. Она соглашается на встречу, однако из-за слабого сигнала разговор прерывается досрочно. Если честно, об отставке я всерьез вовсе не задумывался, но, надеюсь, после такой угрозы Фиона оставит меня в покое, пока я не определюсь со следующим шагом.

Возвращаюсь на свое место. Клемент задумчиво смотрит в окно.

— Ну, привет-привет, — бормочет он.

— Это ты к чему?

— К тому, больно долго блюешь.

— Я не блевал. Выкидывал белый флаг.

Взгляд великана свидетельствует, что он не в настроении для загадок.

— Я велел своему поверенному продать обе недвижимости Габби.

— Что? — взвивается он. — Какого черта?

— С меня хватит, Клемент. Она выиграла, и я хочу побыстрее покончить со всем этим.

— Нет, этому не бывать! — рявкает Клемент.

— Весьма признателен тебе за помощь, но это мое решение, и оно не подлежит обсуждению.

К моему беспокойству, вид у него даже более взбудораженный, нежели прошлым вечером перед дракой.

— А с меня не хватит, Билл! Ты, может, и сдался, но я-то хрен уступлю!

— Но что тут поделаешь? Она победила.

Внезапно он подается вперед и тычет мне в грудь пальцем, причем весьма ощутимо. Не понимаю почему, но мое решение определенно привело его в ярость.

— Она не победила, ни в жизнь! А тебе нужно отрастить яйца!

На языке вертится достойный ответ, но меня всерьез беспокоит, что верзила пробьет мне пальцем грудную клетку, и я пытаюсь умиротворить его.

— Слушай, Клемент. Я очень ценю твою помощь, но ты должен понять, что на кону мое будущее. Если правда о Габби выплывет наружу, мне точно конец. Риск слишком велик.

— И ты думаешь, что она будет держать язык за зубами, если получит свое?

— Надеюсь на это.

— Надеешься? Я тебя умоляю! До сих пор она как будто не очень-то придерживалась правил, а?

— Да что ж я могу поделать-то?

— Можешь хотя бы оказать сопротивление. Черт возьми, у нас еще шесть дней, чтобы что-то придумать!

Даже если мое поведение и отдает пораженчеством, другого выхода все равно ведь нет. А уж почему из-за моего решения так переполошился Клемент, остается только догадываться.

— Прости, что спрашиваю, но почему для тебя это так важно?

— Потому что важно, и все, — огрызается он и наконец-то отстраняется.

По крайней мере, угомонился. Выругавшись пару раз сквозь зубы, он возвращается к созерцанию морских видов за окном. Мне сказать больше нечего, и воцаряется напряженная тишина.

Проходят минуты, молчание становится тягостным. Более не в силах его сносить, я решаю снова прогуляться по палубе. И когда уже собираюсь встать, Клемент вдруг опять подается вперед и заговаривает:

— Слушай, ответь на одни мой вопрос, и я навсегда оставлю тебя в покое.

— Ладно, — несколько неуверенно отвечаю я.

— Но если не сможешь ответить, тогда пересмотришь свое решение. По рукам?

Терять мне как будто нечего, и я соглашаюсь:

— По рукам.

Великан пристально смотрит мне в глаза и произносит:

— Итак, вопрос: почему именно сейчас?

Я озадаченно нахмуриваюсь, и он поясняет:

— Почему она затеяла это именно сейчас?

— Не понимаю.

Клемент раздосадовано потирает висок костяшкой пальца.

— Сколько лет этой твоей Габби?

Вспоминаю свидетельство о рождении, что она с таким удовольствием продемонстрировала мне.

— Около тридцати, плюс-минус год.

— Во-во. Получается, Сьюзан хранила свой секрет целых тридцать лет. А ведь она явно ненавидела твоего папашу. Так с чего это ее дочурка вдруг принимается шантажировать тебя после стольких лет молчания?

Вопрос и вправду хороший, и над ответом на него мне остается лишь гадать.

— Да откуда ж мне знать-то. Может, Габби только сейчас стало известно, кто ее отец. Случайно наткнулась на шкатулку, и ее матери пришлось все рассказать.

— Не-а, неубедительно. Ты же сам видел эту озлобленную старушенцию. Да у нее несколько десятилетий было, чтобы отомстить, не привлекая дочери. Ведь любая газета отстегнула бы кругленькую сумму за признательное письмо твоего папаши. Почему же она так и не продала свою историю?

— Возможно, не хотела замешивать маленькую дочку в скандал.

— И я спрашиваю снова: почему именно сейчас?

— Без понятия, — вздыхаю я. — Так или иначе, что нам толку с этого?

— Толк в том, что во всей этой истории что-то не так.

— И что же не так?

— Если бы я знал, то смог бы решить твою проблему.

— Великолепно. — ворчу я. — Нам известно, что что-то не так, но что именно, мы не знаем, и что делать дальше, мы тоже не знаем!

— Ну так давай узнаем!

— Как?

— Начнем с того, кто заварил эту чертову кашу, — с твоего папаши.

— Если только у тебя нет спиритической планшетки для связи с мертвыми, помочь он нам вряд ли сможет.

— Все может быть, — бурчит Клемент.

— Что-что?

— Да я понимаю, что он мертв. Но мы же можем покопаться в его прошлом. Наверняка ведь сохранились какие-то его бумаги с тех времен?

— Кое-что действительно сохранилось. У меня на чердаке с десяток коробок с его всякими документами. Все думал отправить на уничтожение, да так и не собрался.

— Может, стоит покопаться? Вдруг найдется что-то полезное?

Пытаюсь изобразить некоторое подобие оптимизма. Что, с учетом пульсирующей головной боли, недосыпа, тошноты, а также того второстепенного обстоятельства, что вскорости мне предстоит стать банкротом, не так-то легко.

— Что ж, можно, раз уж ничего другого не остается. Вот только понятия не имею, на что ты надеешься.

— Как знать, как знать. Считай это чутьем.

Я вздыхаю и кивком выражаю согласие. Удовлетворенный выигранной битвой, Клемент устраивается в кресле поудобнее и закрывает глаза. Мне бы его уверенность. Сам-то я на результат совершенно не рассчитываю. Мы всего лишь потратим впустую несколько часов да остатки моего терпения. Но пускай уж проверит свою гипотезу — как-никак, я обещал ему передумать. Может, хотя бы после этого угомонится.

Клемент, конечно же, засыпает, а я смотрю в окно на приближающийся берег.

До причаливания еще минут десять, и я задумываюсь о своем скором будущем. Ровно через неделю я лишусь квартиры в Блэкфрайарсе и Хансворт-Холла. Соответственно, моим домом станет коттедж, что я снимаю в Маршбертоне. Пожалуй, самое время заодно и закончить политическую карьеру, вот только без дохода оплата аренды жилья может превратиться в проблему. За деньги, как говорится, счастья не купишь, но на них точно можно купить удобства. Боюсь, несмотря на спонтанную угрозу отказаться от депутатской должности, вряд ли это получится. Значит, помимо прочего зла, Габби своими действиями еще и вынудит меня остаться на опостылевшей работе.

Прежде чем я успеваю окончательно вогнать себя в депрессию, паром, слава богу, пришвартовывается в Лимингтоне. Расталкиваю Клемента, и мы сходим на берег.

От паромного терминала до железнодорожной станции рукой подать, и здесь выясняется, что поезда до Маршбертона ждать всего пять минут. Он прибывает по расписанию, и к нашим услугам оказывается совершенно пустой вагон. Через несколько секунд поезд уносит нас в заключительный этап путешествия.

В любое другое утро я сидел бы да наслаждался пробегающими за окном видами сельского Гэмпшира, однако сейчас даже сочетание осенних красок и ярко-голубого неба не способно поднять мне настроение. Если великана как-то и беспокоит моя судьба, по его виду этого не скажешь. Он вообще снова устраивается подремать.

Просыпается Клемент лишь за минуту до нашего прибытия в Маршбертон.

В субботнее утро на перроне ни души, и на станции сходим только мы двое. Перебираемся по мостику к вокзалу, поезд уносится прочь, и воцаряется полнейшая тишина, лишь ветер шелестит листвой деревьев, шеренгой выстроившихся перед зданием.

— Лопни моя селезенка, — бурчит Клемент и останавливается. — И ты здесь живешь?

— Да, и мне нравится, что здесь так тихо.

— Слишком тихо, прямо как в «Деревне проклятых». У меня аж яйца холодеют.

— Очень приятно. А теперь, если ты закончил глумиться над моей деревней, может, пойдем?

Он хмуро оглядывает окрестности.

— Пока не набежали местные с вилами?

Я качаю головой и двигаюсь по дорожке к своему дому. Клемент нагоняет меня и целых пять минут сетует, как не по душе ему местная тишина. Подозреваю, ему будет о чем ворчать на протяжении еще нескольких часов, поскольку нам предстоит угробить целый день на бесполезное просматривание коробок с бумагами.

23

Как-то я прочел в одной статье, что в Англии более одиннадцати тысяч объектов недвижимости под названием «Дом роз». Арендуемое мною жилище как раз из их числа. Полагаю, некогда в нем проживали работники с хмельников вокруг деревеньки. В продолжение темы хмеля горькая ирония заключается в том, что нынче престижные сельские коттеджи вроде этого доступны лишь богачам.

Даже если арендная плата за «Дом роз» и высока, о его дверных проемах, к досаде Клемента, этого не скажешь. Пригнувшись, он заходит в коттедж и следует за мной на кухню. Более всего мне сейчас необходима чашка крепчайшего кофе.

— Клемент, кофе?

— Чай.

Решаю не тратить время на кофеварку и хватаю банку с растворимым кофе. Также сегодня определенно не тот день, чтобы разводить церемонии, так что вместо обычных фарфоровых чашек и блюдец достаю из буфета две большие кружки.

— Боюсь вот только, свежего молока у меня нет. Сойдет?

Лишенный выбора. Клемент лишь пожимает плечами.

Обеспечив себя кофеином, мы поднимаемся на лестничную площадку.

— На чердаке тесновато, так что давай я передам тебе сверху коробки, и мы просмотрим их в гостевой спальне, — предлагаю я и указываю на комнату справа.

— Да как скажешь.

Открываю люк на чердак и тяну на себя лестницу. После довольно нервного подъема по хлипким ступенькам включаю свет и забираюсь внутрь. В последний раз я сюда наведывался лет пять или шесть назад, что подтверждается неприятным запахом спертого воздуха.

Дав глазам привыкнуть к тусклому свету, направляюсь к груде коробок. Чердак — их второе прибежище, поскольку после смерти отца они восемь лет хранились на складе. По возвращении из второй поездки в Африку я снял «Дом роз», намереваясь прожить в нем лишь полгода. Откуда мне было тогда знать, что всего лишь через пару месяцев меня изберут в парламент и коттедж станет моим домом на последующие десять лет. Во избежание дальнейших складских расходов я подрядил транспортную компанию перевезти коробки сюда. И, поскольку поместьем отца и всей сопутствующей канцелярщиной занимался его поверенный, перед уничтожением всех этих бумаг просматривать их мне было, вообще-то, совершенно ни к чему. До сегодняшнего дня.

Беру первую коробку и тащу к люку, где внизу поджидает Клемент. Он несет ее в гостевую спальню, а я возвращаюсь за следующей. Совместными усилиями мы перемещаем четырнадцать коробок всего за несколько минут. Выключаю свет, спускаюсь вниз и направляюсь в комнату. Клемент как раз открывает первую.

— Черт! — стонет он.

— А я тебя предупреждал. У отца был пунктик по части отчетности, и он хранил все до последней бумажки.

Великан уныло закрывает крышку, и какое-то время мы, подбоченившись, молча взираем на объем предстоящей работы.

Сомнения моего добровольного помощника очевидны, и я бросаю ему спасательный круг:

— Клемент, вовсе не обязательно подвергать себя мучениям. Здесь, наверное, десять тысяч всяких документов, а мы даже не представляем, что искать. Может, ну его?

Он шумно выдыхает и поворачивается ко мне.

— Не-а. Что-то здесь есть. Нутром чую.

Вынужден напомнить себе, что подрядился я на эту канитель добровольно. Вот только занятие все равно представляется абсолютно бессмысленным. Делаю жадный глоток кофе в надежде, что таковой наполнит меня энтузиазмом перед предстоящей задачей. Естественно, рвения у меня не прибавляется. Боюсь, для этого потребуется нечто большее, нежели кружка кофе.

— В каком году она родилась? — спрашивает вдруг Клемент.

— Габби? Хм… Кажется, в 1987-м. А что?

— Если хотим отыскать что-то стоящее, нужно отталкиваться от даты ее рождения. Думаю, плюс-минус год.

— Звучит разумно, только навряд ли это облегчит наш труд.

Впрочем, меня посещает одно соображение. Открываю крышку ближайшей коробки и просматриваю даты на нескольких документах.

— Тут за 1995.

— И что с того?

Не удостоив его ответом, открываю следующую коробку. Расчет мой строится на том, что, во-первых, отец хранил свою отчетность в хронологическом порядке, и, во-вторых, перекладывавшие бумаги с полок кабинета в эти коробки данного порядка не нарушили.

Достаю наугад шесть листков.

— Слава тебе, Господи, — облегченно вздыхаю я, обнаружив, что все они датированы 1991. — Похоже, каждая коробка содержит документацию за определенный период, так что получится сузить поиски до трех-четырех.

Благодаря прагматизму Клемента и дотошности моего отца, мы быстро отделяем три коробки с бумагами за требуемый период, с 1986-го по 1988-й. Если уж что я обнаружится, в чем я по-прежнему очень и очень сомневаюсь, то только в связи с рождением Габби Оттаскиваем остальные коробки на лестничную площадку, и Клемент ставит первую из отобранных на незаправленную двуспальную кровать.

С противоположных сторон начинаем перебирать документы, тщательно просматривая каждый. Сказать, что занятие это скучное, — значит не сказать ничего.

Пятьдесят минут спустя становится очевидно, что 1986 для моего отца выдался весьма скудным на события, за исключением ночи со Сьюзан Дэвис и зачатия моей сестры. Нам не попадается абсолютно ничего примечательного, лишь банковские выписки, налоговые уведомления, коммунальные платежи да с десяток безобидных писем. Пожалуй, единственное, что хоть сколько-то представляет для меня интерес, это чек из магазина электроники «Каррис» за компьютер «Коммодор 64» — подарок мне на одиннадцатилетие. Для одинокого ребенка презент оказался идеальным, хотя вряд ли родители думали именно об этом. Я был очень признателен им за компьютер и коротал за ним долгие часы одиночества.

— Что это? — набрасывается Клемент, в то время как я отрешенно взираю на чек, погрузившись в детские воспоминания.

— Ах, всего лишь чек на подарок мне на день рождения. Компьютер. Сейчас, конечно же, устаревший. У тебя был такой в восьмидесятые?

— Не-а.

— Вот как? Не интересовался тогда компьютерами?

— Вообще-то, в восьмидесятые я ничем не интересовался. В то время я находился в одном месте, где практически ничего не было.

Памятуя события прошлого вечера, допускаю, что он подразумевает какое-нибудь заведение для малолетних преступников, а то и вовсе тюрьму, в зависимости от его тогдашнего возраста. В любом случае предпочитаю не вдаваться в подробности.

— Ладно, 1986-й все равно мало чего обещал, — заявляет великан и меняет коробку. — Полагаю, здесь нам повезет больше.

Мы принимаемся за 1987-й. Через десять минут Клемент осведомляется о расположении туалета.

— Первая дверь налево.

Он устремляется по заданному курсу, я же молюсь про себя, что ему не нужно по-большому. Вздыхаю и продолжаю перебирать бумаги. Все то же самое, ничего неожиданного. С каждым отсеянным документом мое раздражение и разочарование возрастают. Мы лишь напрасно тратим время.

Через две минуты Клемент возвращается. Надеюсь, за столь короткий срок ему не удалось отравить губительными выбросами мою уборную. Поскольку я продвинулся чуть дальше, немного замедляюсь, чтобы встретиться с ним на середине коробки. Впрочем, подобный саботаж немедленно вызывает у меня чувство вины, и я возобновляю прежний темп.

Время тянется мучительно медленно, и каждая изученная бумажка лишь утяжеляет мои веки. Мне остается продраться еще сантиметров через пять макулатуры, как вдруг Клемент вскакивает на ноги.

— Опять сачковать в туалете?!

— Пока нет, — бурчит он, пристально разглядывая листок в руках. Затем спрашивает: — Так когда эта чокнутая баба родилась?

— Габби?

— Кто ж еще?

— Черт, не помню месяц, но если отец и Сьюзан Дэвис были на съезде в октябре, то девять месяцев спустя дает июль.

Великан щурится, изучая документ с еще большим вниманием.

— А что такое? — заинтригованно спрашиваю я и тоже встаю.

— Взгляни-ка на это.

Бочком подхожу к нему. В руках у него выписка по одному из трех банковских счетов отца, датированная августом 1987 года. Причина интереса Клемента мне не понятна, пока я не добираюсь до середины списка операций.

— Двадцать пять тысяч фунтов, — ахаю я.

— Во-во, и глянь, кому он их выплатил.

Перевожу взгляд на получателя столь значительной суммы. Их имена напечатаны жирным шрифтом: мистер Кеннет Дэвис и миссис Сьюзан Дэвис.

— Черт побери, — поражаюсь я еще больше. — Так Сьюзан Дэвис была замужем!

— Ага, а еще брехала, будто ей ничего не перепало от твоего папаши.

Ошарашенный, я буквально падаю на краешек кровати и подытоживаю последствия нашего открытия:

— Выходит, и Габби, и Сьюзан нам врали. Обе говорили, что жили в бедности, потому что мой отец не дал им ни пенни. И обе молчали про этого Кеннета.

Клемент плюхается рядом.

— А если они врали про бабки, что еще они наплели, и почему?

Я таращусь на банковскую выписку в мясистой лапище великана. Открытие, конечно же, потрясающее, однако из-за тумана в голове мне пока не сообразить, что нам даст эта информация.

Словно бы прочитав мои мысли, Клемент предлагает:

— Нужно найти этого Кеннета.

— Зачем?

— Он единственный из замешанных, кто не пытался тебя шантажировать. И раз уж он мужик, из него-то я смогу выбить дерьмо, если ему вдруг не захочется отвечать на наши вопросы.

Предпочитаю не строить догадок, насколько Клемент опытен в искусстве пыток, однако он прав в том отношении, что на данный момент Кеннет — наилучшая ставка в плане требуемых ответов.

— Вопрос в том, — продолжает Клемент, — как его найти?

Лихорадочно достаю из кармана смартфон.

— Кажется, я знаю, кто нам может помочь.

— И кто?

— Джудит Диксон. Она занималась сотрудниками моего отца, и в ее старой картотеке Кеннет наверняка указан как ближайший родственник Сьюзан. И в таком случае должен быть и его адрес.

Принимаюсь пролистывать в телефоне список контактов.

— Ты ведь в курсе, что сегодня суббота, да? — напоминает великан.

Увы, в возбуждении от открытия я даже не задумался об этом.

— Черт! Точно.

— Боюсь, Билл, придется отложить до понедельника.

Я продолжаю тыкать по экрану смартфона. Мне не терпится выведать, что известно Кеннету, и выжидать целых два дня выше моих сил.

— Все равно позвоню ей.

— И что скажешь?

— Джудит всего несколько дней назад просматривала сведения о Сьюзан, вдруг что-то помнит.

Надежда у меня, впрочем, довольно призрачная, но это все лучше ничегонеделания. Наконец, в списке контактов появляется имя консультанта по найму. Гудки звучат словно бы целую вечность, но в конце концов раздается ее бодрый голосок:

— Привет, Уильям.

— Доброе утро, Джудит. Прости, что беспокою тебя в субботу. Надеюсь, не помешал?

— Вовсе нет. Я только вернулась с прогулки с собакой.

Несколько минут мне приходится болтать с ней о пустяках, после чего направляю разговор в нужное русло:

— Помнишь, на днях Роза просила тебя отыскать кое-что в картотеке? Дело касалось бывшей секретарши моего отца, Сьюзан Дэвис. Я хотел отправить ей кое-какие фотографии.

— Ах да. Помню, конечно.

— Прекрасно. Вопрос, понимаю, несколько странный, да и наверняка пустой номер, но ты, случайно, не можешь сообщить, кто у Сьюзан ближайшие родственники?

— Боюсь, Уильям, память у меня уже не та, извини.

— Да брось, Джудит, нечего извиняться. Я все понимаю.

Так, план А провалился, перехожу к плану Б.

— А ты вообще помнишь Сьюзан?

— Очень смутно, да и то только потому, что мы с твоим отцом немного повздорили из-за нее.

— Вот как? И почему же?

— Сьюзан уволилась без предупреждения. Похоже, твой отец не имел ничего против того, чтобы отпустить ее на все четыре стороны, однако она нарушила договор, и ему следовало предварительно проконсультироваться со мной.

Обстоятельства увольнения Сьюзан меня нисколько не удивляют. Готов поспорить, отец только и жаждал избавиться от нее, стоило ей заявить о своей беременности.

— Очень похоже на него. Правил он никогда не придерживался.

Мы вспоминаем забавные случаи из жизни моего отца, и наконец я решаю, что большего из Джудит мне сегодня не выудить. Снова извиняюсь за беспокойство на выходных и перехожу к последней просьбе.

— Так ты не посмотришь ближайшего родственника Сьюзан, когда вернешься в контору в понедельник?

— Обязательно. Первым же делом!

— Спасибо, Джудит.

— И мне так жаль, что она никогда не увидит этих фотографий. Такая трагедия.

Она бросает это как бы мимоходом, так что я толком даже и не вникаю в смысл ее замечания.

— Прости, Джудит… Что еще за трагедия?

На линии воцаряется молчание.

— Джудит?

— Так ты не знаешь? — наконец тихо произносит она.

— Что не знаю?

— Извини, Уильям. Я думала, ты в курсе и поэтому-то и спрашиваешь о ее ближайшем родственнике.

Делаю глубокий вздох, чтобы сдержать раздражение.

— Джудит. Боюсь, я совершенно не понимаю, о чем речь.

Снова пауза, затем вздох.

— Прости, Уильям, но Сьюзан Дэвис погибла в автокатастрофе двенадцать лет назад.

24

И снова я бессильно опускаюсь на кровать, только на этот раз потрясенный куда больше прежнего. Недоверчиво переспрашиваю:

— Сьюзан Дэвис мертва?

Бросаю взгляд на Клемента, слышал ли он. Выражение лица великана именно такое, какое и следует ожидать от человека, буквально сутки назад наведывавшегося, как оказывается, к мертвой женщине.

— Да, боюсь, мертва, — подтверждает Джудит.

— Ты уверена?

— Мы посылали цветы на ее похороны, так что да, Уильям, уверена.

Мне стоит значительных усилий сохранять видимость спокойствия.

— Тогда почему же ты сказала Розе, будто Сьюзан живет себе поживает на острове Уайт?

— Что-что, прости?

— Роза попросила у тебя адрес Сьюзан, и ты прислала ей по электронной почте адрес в Сандауне, графство Айл-оф-Уайт.

— Да, Уильям, — отзывается женщина, уже несколько ершисто. — Я прекрасно знаю, где находится Сандаун, спасибо. Но уверяю тебя, ничего подобного я не делала.

— Погоди-ка. Ты не посылала письма Розе?

— Да нет же, посылала, только никакого адреса я не давала. Написала то же самое, что только что сказала тебе. Что Сьюзан Дэвис погибла двенадцать лет назад.

В голове у меня воцаряется хаос, и я уже не в состоянии одновременно поддерживать разговор и ясно мыслить.

— Я… э-э… Прости, Джудит. Похоже, тут у меня произошла какая-то путаница. Лучше я перезвоню тебе в понедельник в контору.

С этим я поспешно прощаюсь и отключаюсь.

— Я все верно расслышал? — набрасывается Клемент, не успеваю я и дыхание перевести. Меня хватает только на кивок. — Выходит, эта баба, к которой мы таскались, вовсе не Сьюзан Дэвис?

— Выходит, нет.

— Интересно, — бормочет он, поглаживая усы. Мы молча обдумываем откровение Джудит. Через минуту великан заговаривает снова: — А кто такая Роза?

— Мой личный помощник.

— Помощник?

— Проще говоря, секретарша.

— И как она во всем этом замешана?

То обстоятельство, что я не нахожу ответа, говорит само за себя.

— Понятия не имею.

— Расскажи хотя бы, о чем имеешь.

Напрягаю память, стараясь восстановить разговор с Розой во всех подробностях.

— Я попросил Розу связаться с Джудит по электронной почте насчет адреса Сьюзан. И когда вернулся со встречи, она дала мне бумажку с адресом в Сандауне.

— Так.

— Однако Джудит сейчас категорически настаивала, что сообщила Розе о смерти Сьюзан.

— Почему же тогда эта твоя Роза всучила тебе липовый адрес, если знала, что Сьюзан погибла?

Ответа у меня снова нет, что, несомненно, отражается на моем лице. Клемент подходит к окну и какое-то время молча созерцает сельский пейзаж. Наконец, разворачивается и присаживается на краешек подоконника.

— Думаешь, она работает на Габби?

Подобный вывод напрашивается сам собой, вот только принять его я ни в коем случае не готов.

— Да, выглядит скверно, но она могла просто ошибиться.

Мне явно недостает убедительности в голосе, и от великана это не укрывается.

— Полагаю, с работой она справляется хорошо?

— Безукоризненно!

— Черта с два тогда это косяк, Билл. Я бы поверил в ошибку, если бы адрес просто оказался неправильным, но ей же сказали, что чертова баба скопытилась.

— Да знаю я, знаю. Но вот в голове никак не укладывается.

Немного подумав, Клемент продолжает допрос:

— И давно она у тебя работает?

— Меньше трех месяцев.

— Черт возьми, Билл! — качает он головой.

О ходе мыслей великана догадаться несложно, и, подозреваю, таковой совпадает с моим собственным, пускай даже информирован я куда больше его. То обстоятельство, что моя предыдущая секретарша поспешно уволилась без всяких объяснений, однако порекомендовала на свое место Розу, внезапно представляется еще одной составляющей грандиозного плана Габби.

А уж чтобы сообразить, зачем ей понадобился свой человек в моем офисе, особого ума и не требуется. Достаточно лишь принять факт работы Розы на Габби, и объяснения начинают сыпаться сущим эффектом домино.

Перво-наперво, именно моя секретарша настояла, чтобы я не продлевал договор на аренду Хансворт-Холла — в противном случае таковой мог бы помешать продаже особняка. Далее, имела место путаница со временем моего выступления на партийном мероприятии — из-за нее-то я целый час и просидел в кресле рядом с Габби. Наконец, это чертово видео — ведь разослать его по электронной почте моим коллегам мог лишь человек разбирающийся в нашей системе рассылки.

Тем не менее сколь ни изобличали бы все эти свидетельства Розу, я просто не в состоянии соотнести их с ее поведением в целом. Если она действительно сообщница Габби, этому должно иметься объяснение.

Мои мысли тут же принимают несколько иное направление.

— Возможно, Габби шантажирует Розу тоже.

— С нее станется, но это как-то уж слишком.

— Как-никак, мы говорим о Габби, которая спланировала все до мелочей. Шантаж Розы предоставил ей доступ к информации, к которой по-другому ей было никак не подобраться. Так что ход весьма обоснованный, по-моему.

Не знаю, удалось ли мне убедить Клемента. Впрочем, на уме у него уже другое:

— А как насчет этой старухи в Сандауне?

— Которая вовсе не Сьюзан Дэвис?

— Ну да.

— А что с ней?

— Кто она такая, черт побери, и почему согласилась играть эту роль?

— Да скорее всего, какая-нибудь нанятая Габби мелкая сошка. Если вдуматься, было совершенно очевидно, что нашим первым действием станет разговор с ее матерью.

Клемент согласно кивает.

— Вот только зачем отсылать нас на остров Уайт? — продолжаю я. — Что Габби выгадывает, убедив нас, будто ее мать все еще жива?

— Черт его знает. Быть может, просто прикалывается над нами, чтобы мы понапрасну теряли время. Ну, отвлекает так.

— Возможно.

— Вот только этим самым она подкинула нам зацепку.

— В смысле?

— Проблема в том, что про Габби мы ни хрена не знаем. Ни где она живет, ни где работает, ни кто ее друзья — вообще ничего.

— Согласен.

— В итоге нам к ней никак не подступиться. И мы не можем дать ей отпор — это все равно что драться с тенью.

— Тоже верно. Так какая теперь у нас зацепка, которой не было двадцать минут назад?

— Да эта старуха, что прикидывалась ее мамашей. Она явно в сговоре с Габби, и нам известно, где она живет. Сюда-то мы удар и нанесем.

— Пожалуйста, только не говори, что хочешь вернуться в Сандаун!

— Но нам нужно узнать, кто такая эта старуха на самом деле. Как только выясним, получим рычаг давления на Габби.

Обратно на остров Уайт меня не тянет по множеству причин, и не в последнюю очередь потому, что чувствую я себя буквально при смерти. К счастью, именно благодаря нежеланию возвращаться у меня появляется альтернативное решение.

— У меня есть идея получше. Идем со мной.

Я веду Клемента вниз в столовую, одновременно служащую домашним офисом.

— Хватай стул.

Мы садимся рядышком за рабочий стол, и я включаю компьютер, древностью своей не уступающий моему офисному.

— Так что у тебя за идея? — спрашивает Клемент.

— Вместо того чтобы пытаться выведать у нее, кто она такая, лучше посмотрим ее личные данные в списке избирателей. Так мы и выясним ее полное имя.

— Ну и что дальше? Одного чертова имени нам будет мало!

— А дальше мы сможем поискать ее в социальных сетях и через «Гугл». Лишь очень немногим удается не наследить тем или иным образом в сети. Нам всего лишь нужно найти ту деталь, что связывает ее с Габби.

Великан озадаченно смотрит на меня.

— Не врубаюсь, о чем ты тут толкуешь.

Тут уж мой черед не понимать.

— Ты вправду такой технофоб?

— И снова не врубаюсь.

— Вот честно, Клемент, я-то считал себя динозавром по части техники, но по сравнению с тобой я чуть ли не Стив Джобс!

— Какой еще Стив Джобс?

— Основатель «Эппл», кто же еще!

— А я думал, что «Эппл» основали «Битлз».

— Вовсе нет… Что-что? Ну да, основали, только то была совсем другая компания под названием «Эппл».

— Так чем этот Стив Джобс знаменит?

— Боже мой! — Хватаюсь я за голову. — Я упомянул его просто в качестве примера. Тебе только и нужно знать, что он был очень талантливым. Был, потому что он уже умер.

— Знакомое чувство, — бормочет великан.

Закатываю глаза и считаю про себя до пяти, чтобы унять раздражение.

— Что все эти твои странные замечания значат?

— Какие еще странные замечания?

— О смерти и всяком таком! Ты уже несколько раз эдак небрежно затрагивал эту тему.

— Да ерунда. Забудь.

— Нет, не ерунда! — взрываюсь я. — По правде говоря, меня беспокоит это все больше. Мне, часом, ничего не следует знать?

— Например?

— Например, что ты в бегах за убийство или что-нибудь подобное! Ты постоянно упоминаешь смерть, как будто чересчур хорошо с ней знаком!

— Говорю, забудь, Билл. И, чтоб ты знал, я не в бегах.

Компьютер наконец-то загружается, служа напоминанием, что в данный момент передо мной стоят более безотлагательные вопросы.

— Ладно, давай вернемся к Сьюзан Дэвис.

Запрашиваю «Гугл» на предмет списков избирателей и в предложенных результатах кликаю на сайт, осуществляющий поиск по имени или адресу. На открывшейся странице печатаю в окошке сандаунский адрес подложной Сьюзан и нажимаю клавишу ввода.

При всем моем довольстве бытом в сельской местности, одной из его слабых сторон является прискорбно медленная интернет-связь. Страница с результатами загружается целую вечность, но, к моему облегчению, искомый адрес на ней имеется. Увы, для ознакомления с именами проживающих по нему приходится регистрироваться, что подразумевает нудный процесс введения личных данных и оплаты.

По окончании всех процедур через пятнадцать минут я опять оказываюсь на главной странице сайта, что означает, что мне придется вбивать сандаунский адрес заново. Что ж, терпеливо тыкаю пальцем по клавиатуре и нажимаю клавишу «Ввод».

— Так, поехали.

Мы оба таращимся на экран, пока на нем крутится колечко, свидетельствующее о загрузке информации. Страница браузера пустеет.

— Чертова связь…

Медленно, но верно на экране возникает подлинное имя женщины из Сандауна.

— Барбара Джонс, — читает Клемент.

— О боже.

— Что? Имя тебе что-то говорит?

— Наверно, просто совпадение. Фамилия все-таки очень распространенная.

— Билл!

— Фамилия Розы — Джонс.

— Черт побери! И ты считаешь это совпадением?

Тон великана говорит, что он убежден в обратном.

— Я уже не знаю, что и думать, Клемент.

И все же это новое свидетельство против моей секретарши. Мысленно представляю ее лицо, такое прекрасное, и затем пытаюсь сравнить его с обрюзглой физиономией старухи, с которой мы встречались на острове. Глаза, нос, изгиб бровей… Если поставить обеих женщин рядом и спросить десять случайных человек, родственницы ли они, готов поспорить, восемь из них ответят утвердительно.

— Думаю, ты должен посмотреть правде в глаза, Билл. Твоя девка замешана в этом по самое не хочу.

Даже если бы я как-то и мог оправдать ее причастность к событиям заканчивающейся недели — а я, увы, не могу, — одинаковая фамилия и схожесть черт лица рассеивают оставшиеся сомнения. Ничего не попишешь, они родственницы — а значит, Роза действительно соучастница Габби.

К горлу вновь подступает тошнота.

— Мне нужно попить.

Встаю и нетвердо направляюсь на кухню. Включаю кран и принимаюсь горстями хлебать воду. В конце концов мне удается залить подступающую желчь, однако вкус горечи все равно остается.

И как только я мог быть таким идиотом, таким слепцом?

Все эти маленькие знаки внимания, что оказывала мне Роза, и которые я как дурак принимал за проявление симпатии, на деле являлись коварной приманкой. Методика у нее, допустим, более утонченная, но в целом голову она мне заморочила теми же самыми приемами, что и Габби. И хуже всего то, что я искренне им верил. С моим-то отчаянным стремлением к близким отношениям сыграть на моем одиночестве ничего не стоило — что обе женщины с холодным равнодушием и проделали.

— Билл, ты в порядке?

Я поворачиваюсь к маячащему в дверях Клементу.

— Не совсем. Каким же придурком я был!

— Не ты первый, не ты последний, братан.

При всем благом посыле слова его не очень-то и утешают.

— Но бичевать себя бессмысленно, — продолжает великан и заходит на кухню. — Полегчает тебе только тогда, когда мы прижмем эту суку.

Разумеется, он прав. Нечего зацикливаться на симптомах, коли требуется безотлагательное лечение. Не в первый раз я прикидываю, не стоит ли подключить к делу полицию. И не в первый раз отказываюсь от затеи.

— И как же мы ее прижмем?

— Первым делом нужно расставить ловушку для твоей секретарши. Чтобы убедиться, что она точно замешана.

— Думаешь, это может оказаться не так? — с надеждой спрашиваю я.

— Не-а, я думаю, что она лживая дрянь. Просто чтоб знать наверняка.

Надежда гаснет. Пожалуй, для разработки плана мне потребуется дополнительная доза кофеина. Я ставлю чайник, и Клемент присаживается на краешек кухонной стойки.

— Как у тебя по части актерского мастерства?

— Не могу похвастаться, что пробовал себя на этом поприще. А что?

— Потому что в понедельник ты будешь притворяться, будто ничего не знаешь о соучастии Розы.

— Может, наоборот, стоит высказать ей наши подозрения?

— И что потом? Она заляжет на дно, и мы лишимся ниточки к Габби.

Одна лишь мысль о том, что мне придется вести себя с Розой как ни в чем не бывало, наполняет меня ужасом.

— Даже не знаю, Клемент. Попадись она мне прямо сейчас, я бы устроил ей концерт. Навряд ли у меня получится изображать, будто ничего не произошло.

— И все же будь любезен постараться. Сделаешь как надо, и через несколько дней все это, глядишь, и закончится. Проколешься — и все накроется к чертям собачьим.

— Накроется?

— Если Роза заподозрит, что ты в курсе, она расскажет Габби. И тогда твоя чокнутая сестрица либо разнесет на весь свет ваш общий грязный секрет; либо захочет поиметь тебя покруче.

Пользуясь клементовским же выражением, от слов «сестрица» и «поиметь» в одном предложении у меня «аж яйца холодеют».

— Куда уж круче-то… Я хочу сказать, хуже и быть не может.

— Наверняка то же самое ты думал несколько дней назад, перед тем как действительно стало хуже.

— Тут ты прав.

— В общем, Билл, нравится тебе это или нет, поедешь в понедельник на работу и будешь из кожи вон лезть, изображая лоха. Есть у меня одна идейка, как нам выкурить Габби, так что тебе только денек и надо будет продержаться.

Мы усаживаемся за стол, и великан излагает, что мне предстоит сделать. План довольно простой, и при точном его исполнении нам удастся заполучить рычаг воздействия на Габби. Но если я что и узнал о своей вновь обретенной сестре, так это, что от нее всегда стоит ожидать неожиданностей. И потому, механически помешивая кофе, я уже прикидываю, как задуманное может обернуться против нас.

Как поют «Бумтаун рэтс», «я не люблю понедельники», и, боюсь, предстоящему предстоит стать особенно ненавистным.

25

Утренний поезд на Лондон катит по сельским районам Гэмпшира. Чтобы отвлечься от предстоящего мне этим утром, открываю приложение прогноза погоды на смартфоне. День обещан холодный и пасмурный. Вполне уместно.

Крупные станции еще только впереди, потому в вагоне относительно безлюдно. Думаю, во время возвращения Клемента в Лондон в субботу днем было так же спокойно. Как ни грустно признать, но я был разочарован, когда он отклонил мое предложение остаться на выходные. Наверное, пообещал Фрэнку поработать вечером в пабе. Как бы то ни было, я остался вариться в собственном соку одиночества. При всей чудаковатости, склонности к насилию и ужасающем метеоризме, на данный момент только его я и могу считать другом и союзником.

Поскольку заняться было нечем, чтобы не забивать голову мыслями о понедельнике, почти все выходные я либо дрыхнул, либо возился в саду. Как правило, вечером по субботам я наведываюсь в деревенский паб, однако на этот раз мне претили и праздная болтовня с местными, и алкоголь. Сегодня утром, впрочем, глоток-другой бренди пришелся бы весьма кстати, исключительно для храбрости.

Поезд продолжает бежать вперед, делает остановки в Саутгемптоне и Уинчестере. Горстка пассажиров сходит, однако их сменяет несравнимо большее количество новых, что неизбежно приводит к остервенелой игре в «музыкальные стулья». В конце концов все места заняты, и несколько десятков бедолаг вынуждены стоять в проходе. И с этими лучше не встречаться взглядом, когда они раздосадованно смотрят на сидящих везунчиков.

Но вот гэмпширская сельская идиллия далеко позади, и мы прибываем на станцию Клэпхем-Джанкшен. Тревога моя возрастает до такой степени, что мне уже не до городских пейзажей, и я в тысячный раз перебираю план предстоящих действий. Беспокоит меня не столько его исполнение, сколько необходимость притворяться, будто моя доверенная секретарша не состоит в сговоре с моей сестрой с целью погубить меня. Пока я еще допускаю, что Габби шантажирует Розу, однако на данный момент причина предательства не столь существенна. Возможно, если все пойдет согласно разработанному плану, мне удастся установить ее мотивы. До той же поры придется считать Розу добровольной соучастницей, и это причиняет мне боль.

Погруженный в раздумья, я даже не замечаю, как пролетает заключительный этап поездки. Внезапно за окном возникает платформа вокзала Ватерлоо, и мои попутчики устремляются к дверям. Я сижу, желая оттянуть неизбежное еще хотя бы на несколько минут. Ах, если бы можно было сидеть вот так весь день и притворяться, будто моя жизнь такая же прозаичная, как и ровно неделю назад, когда я точно так же прибыл на вокзал!

Если бы.

Когда в вагоне остаются одни лишь злостные копуши, я поднимаюсь и бросаю взгляд на часы: четверть девятого. В кои-то веки поезд прибыл вовремя, и уже меньше чем через пятнадцать минут я окажусь в одной комнате с Розой.

Покидаю вагон, напоминая себе, что удача сопутствует храбрости. Чтобы не лишиться первого, мне нужно набраться второго.

Спустя минуту я вливаюсь в бурлящий людской поток, столь типичный для вокзала Ватерлоо в часы пик. Здесь не место кротким. О хороших манерах и терпении здесь вообще лучше позабыть. Направляюсь ко входу подземки, где меня мгновенно поглощает спрессованная толпа пассажиров.

После изнурительного шарканья к платформе и короткой поездки вагон наконец-то извергает меня на станции «Вестминстер».

У прохода к Вестминстерскому дворцу нервы у меня уже на пределе. Я столь сосредоточен на предстоящей роли, что совершенно забываю привычно кивнуть скучающему полицейскому. Впрочем, сомневаюсь, что он сильно расстроился.

К своему невероятному облегчению, в офис я прибываю раньше Розы. По крайней мере, успеваю устроиться за столом и изобразить занятость, как в обычное понедельничное утро. Когда Роза приготовит чай и мы займемся разбором предстоящих на день дел, как раз и наступит момент приведения клементовского плана в действие. И именно в этот момент я и могу все запороть, если не сумею взять себя в руки.

Раскрываю первую попавшуюся папку и таращусь на страницу отчета. По отдельности слова как будто понятны, однако сложить их вместе никак не получается. Тем не менее продолжаю созерцать текст. Летят секунды, и меня мутит все сильнее.

— Доброе утро, Уильям.

— Доброе утро, — хрипло отзываюсь я. Во рту совсем пересохло.

Роза с улыбкой снимает пальто.

— Похоже, кое-кому не помешает чашка чая.

Не дожидаясь ответа, она направляется на кухню. Смотрю ей вслед, на ее плавно покачивающиеся бедра. Соблазнительную фигуру подчеркивает облегающий дамский костюм. Ах, моя прекрасная лгунья.

А потом просто смотрю в пустоту и в который раз убеждаю себя, что план Клемента — единственный способ выбраться из заварухи. Раскрытие наших козырей сейчас неизбежно подтолкнет Габби к наихудшей развязке, когда описание моих выходок перекочует с восьмой страницы газеты на передовицу. Я едва ли не физически ощущаю его присутствие в кабинете: он уговаривает меня успокоиться и неукоснительно следовать плану. Помимо прочего, мне очень и очень не хотелось бы сообщить ему, что операция мною провалена. Сомневаюсь, что он умеет хорошо воспринимать плохие вести.

— Как, готовы к обсуждению распорядка? — осведомляется Роза и ставит передо мной чашку чая.

«Уильям, это просто обычное утро понедельника!»

— Да, конечно, — отзываюсь я. — И спасибо за чай.

Женщина отходит к своему рабочему месту и возвращается с блокнотом. По обыкновению усаживается на стул перед моим столом и закидывает ногу на ногу.

Вот оно.

— Роза, возможно, сегодня нам придется кое-что поменять местами.

— Как скажете.

— В девять у меня встреча с Фионой Хьюитт.

Секретарша просматривает органайзер на своем смартфоне и вскидывает брови:

— У меня этого не отмечено.

— Потому что она позвонила мне на выходных. Ей необходимо кое-что обсудить со мной. По-видимому, хочет закрыть дело о… том неприятном эпизоде на прошлой неделе.

— Поняла.

— И пока я буду у Фионы, попрошу вас заняться парой неотложных вещей для меня.

— Конечно.

— Во-первых, свяжитесь с моим агентом по недвижимости в Гэмпшире и узнайте, готовы ли мои съемщики продлить договор об аренде Хансворт-Холла на прежних условиях.

«Роза, пожалуйста, просто прими задание без всяких споров!»

Женщина, однако, озабоченно нахмуривается.

— Но мы же договорились, что я улажу вопрос аренды?

Ее несговорчивость подтверждает мои страхи.

— Все верно, однако обстоятельства изменились.

— И как же они изменились?

— При всем уважении, Роза, это касается лишь меня одного.

Она заливается румянцем, во взгляде вспыхивает негодование.

— Вы считаете, что я не справлюсь?

— Нет. Просто хочу знать, желают ли жильцы продлевать аренду, — твердо отвечаю я. — Оставляю за собой возможность выбора.

— Но, Уильям…

— Роза, это не обсуждается.

Беру чашку и принимаюсь потягивать чай в надежде, что секретарша уловит намек. Наши взгляды случайно встречаются. Выражение ее лица, равно как и поза, свидетельствуют о внутренней напряженности, однако не до той степени, чтобы можно было говорить о гневе. Роза определенно нервничает, но точно не злится.

Ставлю чашку на стол.

— А когда покончите с этим, свяжитесь с каким-нибудь риелтором в Блэкфрайарсе и договоритесь об оценке моей квартиры.

Не высматривай я изобличающие признаки, быть может, даже и не заметил бы, как Роза самую малость прищурилась.

— Неужто переезжаете? — интересуется секретарша, гораздо спокойнее, чем я ожидал.

— Возможно.

— Но зачем? У вашей квартиры такое удобное расположение, для работы просто идеальное.

— Знаю, но я вовсе не собираюсь заседать в парламенте до конца своих дней. Кроме того, глупо вкладывать все деньги в недвижимость, когда им можно найти достойное применение.

— Достойное применение? — Теперь Роза явно озадачена.

— Подумываю вложиться в благотворительное предприятие. А пока квартиру можно и снимать.

Она молчит, поскольку не может воспротивиться моей затее, не выдав себя. Покончив с ложью, я озабоченно смотрю на часы.

— Займитесь, пожалуйста, этими вопросами, а с остальными мы разберемся, когда я вернусь от Фионы.

Прежде чем Роза успевает спросит что-либо еще, встаю и поспешно допиваю чай.

— Буду через полчаса.

И с этим покидаю офис. Наживка заброшена, и мне остается только ждать.

По пути в кабинет парламентского уполномоченного по этике меня переполняют облегчение и разочарование. Меня радует, что первая часть нашего с Клементом плана прошла, по-видимому, без сучка и задоринки, но вот реакция Розы окончательно развеяла какие-либо сомнения в ее причастности. Задумываюсь о мотивах, и произвожу несложный подсчет: примерно семь миллионов фунтов стерлингов. Крайне сомнительно, что Габби пообещала ей половину, но даже и без подобной щедрости достаточно, чтобы сделать Розу миллионершей. Навряд ли ее интерес кроется в чем-то другом, кроме денег.

В офисе Фионы секретарша немедленно пропускает меня в ее кабинет.

— Доброе утро, Уильям. Присаживайся, пожалуйста.

В последний раз я представал перед Фионой, чтобы посмотреть порнографическое видео с главной мужской ролью в собственном исполнении. Несколько утешает, что сегодняшняя встреча хуже предыдущей уж точно быть не может.

Женщина просит подождать, поскольку ей необходимо закончить важное электронное письмо. Я киваю и наблюдаю, как ее пальцы яростно стучат по клавиатуре. Что бы она там ни печатала, от эмоций на ее и без того морщинистом лбу собираются глубокие складки. Фиона старше меня от силы лет на шесть, однако ответственная должность преждевременно состарила ее на все десять. И у меня внезапно появляется тревожное чувство, что, возможно, смотрю я на Духа будущих Святок из «Рождественской песни» Диккенса.

— Еще раз извини, Уильям.

— Нет мира нечестивым? — цитирую я Исайю.

— Вроде того, — отзывается она с вымученной улыбкой. — И я, похоже, худшая из нечестивых.

Вид у нее совершенно разбитый, какой наверняка был у меня в субботу утром.

— Фиона, ты в порядке? Я могу заглянуть и попозже, если сейчас неподходящее время.

— Честно говоря, подходящего времени никогда нет, так что приходится довольствоваться имеющимся.

— Хорошо. Раз ты уверена…

Женщина кивает и открывает папку перед собой.

— Итак, мы говорили о той статье в газете, если не ошибаюсь.

— Совершенно верно.

— Если тебя это утешит, особого резонанса она не вызвала. Я получила несколько электронных писем от оппозиционных кандидатов — обычное напускное возмущение, реакция вполне ожидаемая. В остальном же твоя не столь уж и захватывающая история, похоже, умерла вполне заслуженной смертью. Должна заметить, тебе очень повезло: подобные вещи имеют вредную привычку приводить к обострениям.

«Ах, Фиона, если б ты только знала».

— Что ж, рад слышать.

— И все же, — продолжает она, — мне очень хотелось бы надеяться, что второго пришествия не грянет. Есть что-либо еще, что я должна знать?

Я смущенно ерзаю на стуле.

— Ты должна знать лишь то, что ситуация под контролем.

— В смысле?

— В смысле, я ею занимаюсь. Ограничусь лишь замечанием, что кое-кто имеет на меня большой зуб, однако я уверен, что вскорости мы уладим это.

— Прекрасно. Я доверяю тебе, Уильям, так что, пожалуйста, не давай мне повода пожалеть об этом.

— Обещаю, что сделаю все от меня зависящее.

Явно удовлетворенная. Фиона черкает пару строк и закрывает папку.

— Что ж, свои обязанности я выполнила. Открыла дело, и теперь оно закрыто. Будем надеяться, на этом все и закончится.

Всего лишь пластырь на зияющую рану, но хоть одной проблемой меньше. Бросаю украдкой взгляд на часы и уже готовлюсь прощаться, однако Фиона продолжает:

— Однако больше меня волнует другая тема.

— Ах, это.

— Да, это. Ты серьезно думаешь сложить депутатские полномочия?

— Думаю? Да. Серьезно? Пока не уверен.

Она подается вперед, опершись локтями на стол.

— Хочешь совет?

— Я всегда ценю твои советы, и ты знаешь это.

Взгляд ее некогда лучезарных глаз встречается с моим.

— Уходи, Уильям, уходи.

Такого я от нее совершенно не ожидал.

— Вот как? Ты разве не должна отговаривать меня от отставки?

— А ты этого хочешь?

— Хм… Даже не знаю.

— Посмотри на меня. Вот что тебя ожидает, если не смоешься, пока еще относительно молод.

— Не понимаю. Ты же достигла крайне ответственного поста. У тебя есть уважение, власть, видная карьера!

— Все так, но знаешь, чего у меня нет?

Я качаю головой.

— Жизни, черт ее побери.

Признание словно бы старит женщину еще на несколько лет.

— Чтобы заполучить этот кабинет, — продолжает она, — я пожертвовала отношениями, браком, детьми, семьей. И знаешь, что ожидает меня на пенсии?

— Солидная пенсия? — острю я, чтобы хоть немного смягчить ее мрачный настрой.

— Да, солидная пенсия, которую я смогу потратить на меблировку пустого дома. Или на ужин в одиночестве в лучших ресторанах. Или на путешествия по свету в одноместных номерах.

Она протягивает руку и сжимает мне ладонь.

— Тебе ни за что не стать как твой отец — и я говорю это в положительном смысле, — но у тебя еще есть время, чтобы стать Уильямом Хаксли. Даже при малейшем подозрении, что тебе здесь не по душе, пожалуйста, не совершай моей ошибки. Уходи, пока можешь.

Нечасто мне доводится слышать, как в здании британского парламента говорят совершенно искренне. И сейчас как раз один из таких случаев.

— Пузырьки в «Вестминстерском пузыре», — отвечаю я. — Не знал, Фиона, что ты столь несчастна в своей жизни.

Женщина выдавливает улыбку.

— Я сделала выбор, и теперь мне с ним жить. Прости, что тебе пришлось все это выслушать, но каким бы я была тебе другом, если бы не призналась в настоящих чувствах? И я вовсе не ищу сочувствия. Просто хотела поделиться.

— И я ценю это, Фиона. Но неужели для тебя уже поздно?

— Увы, да. Я уже прошла точку невозврата, и теперь остается только продолжать корячиться на Вестминстерском конвейере. Но вот у тебя выбор еще есть.

Несомненно, Фиона права, и мне следует призадуматься о жизни вне Вестминстерского дворца. Однако проблема в том, что выбор у меня останется лишь в том случае, если я не спасую перед трудностями, по-прежнему поджидающими меня за дверью этого кабинета.

— Как всегда, я очень признателен тебе за искренний совет.

Мы оба встаем, и когда я собираюсь обменяться с Фионой рукопожатием, она вдруг обходит вокруг стола и обнимает меня.

— Ты хороший человек, Уильям, — шепчет женщина мне на ухо. — Слишком хороший для этого места.

Оставляю ее заниматься своими не завидными проблемами и пускаюсь в обратный путь по коридорам. Проверяю телефон. Если гипотеза Клемента верна, обязательно должно появиться сообщение от Габби. К моему облегчению, так и есть. Теперь-то, каким бы ни оказалось его содержание, соучастие Розы неопровержимо доказано.

Что ж, надеюсь, мы не перегнули палку.

Я останавливаюсь, делаю глубокий вздох, и читаю послание.

26

Надо отдать Габби должное, она сразу переходит к делу:

Как раз то, что нужно. Должен признать, во время обсуждения плана с Клементом я высказывал опасения, что затея слишком рискованная. Переданная через Розу дезинформация, будто я намереваюсь продлить аренду Хансворт-Холла и даже подумываю о продаже квартиры, могла подтолкнуть Габби к крайностям, а вовсе не выманить ее из норы, что нам так необходимо. Однако он, судя по всему, оказался прав.

Укрываюсь в мужском туалете и удостоверяюсь, что в кабинках пусто. Затем набираю номер Габби.

— Доброе утро, братец.

— Чего ты хочешь, Габби?

— Я скажу тебе, чего я не хочу. Не хочу, чтобы меня водили за нос.

Обвинение, пожалуй, даже смешное, поскольку совсем недавно именно она отправила меня на остров Уайт в буквальном смысле слова охотиться за призраком. Как ни подмывает меня выложить ей, что нам известно о смерти ее матери, Клемент все-таки правильно настоял, что нашу осведомленность стоит сохранить в тайне — возможно, в дальнейшем это сыграет нам на руку. Памятуя его указания, я направляю разговор в другое русло.

— Если кто и водит за нос, так это ты! Что за фокусы со статьей, Габби?

— Это был всего лишь образец для дегустации. Если не будешь делать, что велено, получишь полную тарелку.

— Я делаю все, что ты сказала.

— Почему-то не верится.

— Не хочешь, не верь.

Разумеется, ей приходится изворачиваться, чтобы не выдать полученные совсем недавно от Розы сведения. Одно неосторожное слово — и ее крот будет раскрыт.

— Где же тогда договоры? — рявкает Габби.

— В субботу утром я поговорил со своим поверенным, и он пообещал сегодня прислать их.

Я едва ли не слышу, как в голове у нее скрежещут шестеренки.

— В твоем положении лучше не врать.

— Я сообщил ему контакт твоего поверенного. Вместо того, чтобы донимать меня, лучше бы связалась с ним.

Немного помолчав, женщина принимается за старое и извергает новую угрозу:

— Уильям, если я узнаю, что ты что-то затеял, твоя история в мгновение ока окажется в газете. Мне не надо тебе объяснять, что произойдет потом, верно?

Расклад определенно меняется, и в обычно спокойной и сдержанной интонации Габби различается скрытая напряженность. Тем не менее даже если бы сейчас я и мог ее осадить, во всем остальном я по-прежнему загнан в угол. И забывать об этом ни в коем случае нельзя.

— Все под контролем, Габби. Просто оставь меня в покое и получишь свое.

Прежде чем предпринимать дальнейшие действия, необходимо проверить еще кое-что, и я набираю другой номер.

— Доброе утро, «Хассард энд партнерс», — отвечает женский голос.

Я прошу соединить меня с главой фирмы. Домиником Хассардом. Какое-то время наслаждаюсь мелодией «Зеленых рукавов», но в конце концов в трубке звучит голос агента, занимающегося арендой Хансворт-Холла.

— О, мистер Хаксли. Рад вас слышать. Давненько от вас не было вестей.

— Да, прошу прощения за задержку. Насколько понимаю, вопрос продления аренды с вами обсуждала моя секретарша?

— Э-э, да, — чуть помявшись, отвечает мужчина.

— Доминик, будьте так любезны, обрисуйте ситуацию.

— Хм, ваша секретарша дала строгое указание не продлевать аренду, а также не беспокоить вас по данному вопросу в течение ближайших недель. Сказала, мол, у вас в парламенте какие-то осложнения и вас ни в коем случае нельзя беспокоить.

— Понятно. А сегодня утром она с вами связывалась?

— Уверен, что нет, но подождите минуточку, я уточню.

Снова внимаю чарующим звукам «Зеленых рукавов».

— Мистер Хаксли, этим утром она не звонила.

— Вы абсолютно уверены?

— Мистер Хаксли, фирма мы небольшая, у нас всего четыре человека. Никто из моих сотрудников не получал имейла и не разговаривал по телефону с вашей секретаршей.

— Что ж, спасибо, Доминик. Могу я попросить вас об одолжении?

— Разумеется.

— Проинструктируйте, пожалуйста, ваш персонал впредь принимать указания только от меня лично. Если получите какой-либо имейл, лишь подтвердите получение и переправьте его на мой электронный ящик. То же самое касается и дальнейших уведомлений от вашей фирмы — все слать на мой личный адрес.

— Непременно. И все же мне хотелось бы прояснить ситуацию с Хансворт-Холлом. Видите ли, съемщики несколько обеспокоены, не начинать ли им подыскивать новый особняк.

— Передайте им мои извинения и заверьте, что к концу недели я дам четкий ответ. Сейчас могу лишь сказать, что и сам предпочел бы продлить с ними договор, однако у меня и вправду возникли кое-какие осложнения, которыми я сейчас вынужден заниматься.

— Думаю, новость их порадует. Передам, конечно же.

Я заканчиваю разговор.

Как бы ни был я зол на Розу, чье двуличие отныне не вызывает сомнений, в равной степени я зол и на себя самого, что позволил обвести себя вокруг пальца. Между наивностью и доверием грань весьма тонкая, и я по небрежности ее пересек.

Возвращаюсь в свой кабинет.

Едва лишь я переступаю через порог, секретарша прекращает печатать.

— Все в порядке? — спрашивает она с улыбкой.

«Какая наглость!»

— Да, все прекрасно, спасибо.

Усаживаюсь за свой стол и принимаюсь рыться в первой попавшейся груде бумаг, чтобы изобразить привычный ход вещей. Затем как бы невзначай спрашиваю:

— Вы связались с риелтором в Гэмпшире?

— О да, через пять минут после вашего ухода отправила ему письмо.

В некотором роде ее умение врать даже заслуживает восхищения. Слабое утешение, конечно же, однако сомневаюсь, что на моем месте многие распознали бы ложь за самоуверенной улыбкой Розы.

— Замечательно. А что с оценкой квартиры?

— Все уладила. Агент заглянет к вам в следующий вторник в шесть вечера. Вас устраивает время?

— Ох, а на этой неделе не получится?

— Насколько я поняла, в это время года они загружены работой.

Несомненно, очередная ложь, но в данном случае значения это не имеет. Если уж авантюра Габби увенчается успехом, то знать подлинную стоимость квартиры мне будет совершенно ни к чему. Лишиться дома — одно, а вот узнать денежный эквивалент такой потери — уже несколько иное.

Секретарша вновь принимается печатать, а я возобновляю шуршание бумагами. Всего лишь обычное утро понедельника: двое коллег занимаются своими делами, вот только один из них причастен к многомиллионному шантажу другого. Все совершенно нормально.

Это просто невыносимо.

Всеми фибрами души мне хочется обличить Розу. Чтобы она знала, сколько страданий причинила мне. Хочется выплеснуть всю горечь, негодование и страхи, что я сношу с тех пор, как в моей жизни появилась Габби. С какой стати мне сдерживать гнев, коли одна из вершительниц зла сидит себе буквально у меня перед носом?

Да я не могу одним воздухом дышать с этой женщиной, не говоря уж о том, чтобы еще целый день ломать комедию, будто все в порядке!

— Послушайте, Роза, что-то мне вправду нехорошо. Пожалуй, я лучше пойду домой.

— О боже! — вскрикивает секретарша с притворным беспокойством. — Что с вами?

— Боюсь, так и не отошел от простуды. Надеюсь, вы справитесь с делами на сегодня?

— Разумеется, — отвечает она, возможно, тоже испытывая облегчение, что на сегодня ей больше не придется притворяться.

Поспешно собираюсь и напоследок прошу Розу связаться со мной в случае возникновения каких-либо проблем. Она отрывается от печатания и просит меня не беспокоиться, мол, все будет хорошо. Какое же у нее при этом ангельское и невинное личико! Однако теперь-то я ясно вижу, что это лишь маска.

Выдавливаю из себя улыбку и покидаю кабинет.

И хоть за стенами Вестминстерского дворца глазам моим предстает зрелище затянутого низкими тучами неба, таковое все же гораздо предпочтительнее, нежели лживое лицо Розы. Направляюсь пешком в Блэкфрайарс на встречу с Клементом. Я-то наивно полагал, что у него, как практически у каждого взрослого жителя страны, имеется мобильник, и я позвоню ему по завершении первой фазы плана. Куда там! Стоило мне заикнуться о его номере телефона, как он скорчил озадаченную мину и издал нечленораздельный звук, коим мне и пришлось довольствоваться в качестве ответа. Поскольку ничего другого не оставалось, я согласился встретиться с ним в полдень в «Фицджеральде». Однако сейчас еще слишком рано, так что мне предстоит как-то скоротать час с небольшим.

Я бреду по улицам, пока не попадается тихая кафешка. И очень удачно: едва я переступаю порог заведения, как асфальт покрывается кляксами начинающегося ливня.

Очереди нет, и уже через пару минут мне подают двойной эспрессо и круассан. Я устраиваюсь за столик у окна и принимаюсь за поздний завтрак. На улице уже льет как из ведра. Некоторые прохожие догадались прихватить зонтики, не столь дальновидные вынуждены резво укрываться где только можно. Я потягиваю кофе, наслаждаясь уютом кафе — место в такую дождину самое подходящее.

О Розе мне думать не хочется, и мои мысли обращаются к Фионе и ее чистосердечному совету. Честно говоря, всегда немного завидовал ее карьере. И отнюдь не из стремления заполучить пост повыше, но потому, что моя подруга неизменно ставит перед собой четкую цель — и при этом готова заплатить за нее соответствующую цену. Никогда не ломал голову над причинами собственного прохладного отношения к карьерному росту, но, полагаю, оно объясняется тем, что мое финансовое положение до сей поры всегда оставалось устойчивым, к тому же я не испытываю жажды власти или славы.

Фиона, с другой стороны, пускай и добилась своих карьерных целей, вынуждена была пожертвовать ради них теми самыми вещами, которых я так отчаянно жаждал и все еще жажду. — полноценными отношениями и семьей Разница между нами состоит в том, что мне жертвовать ничем не пришлось — но зато я ничего и не добился.

Ну что я за ничтожество.

Что ж, тогда задумываюсь о Клементе — в надежде, что смогу отчасти утешиться его непритязательным с виду образом жизни. Вот только что-то не получается.

Обстоятельство, что он проживает на съемной квартире и зарабатывает на пропитание низкооплачиваемой поденщиной, говорит о его незаинтересованности в деньгах. Он пока ни разу не упомянул о предложенном гонораре, не поинтересовался сроками выплаты. Он далеко не дурак, хотя порой весьма убедительно прикидывается таковым. И ему не откажешь в харизматичности, особенно притягательной для женщин, однако при этом он явно одинок. И, помимо всего прочего, я до сих пор совершенно не понимаю, почему Клемент мне помогает.

Пожалуй, он самый загадочный человек из всех, с кем меня сводила судьба. Даже не знаю, удастся ли мне когда-нибудь в нем разобраться, но не могу не признать, что он уже не единожды доказывал свою неоценимость. И я искренне надеюсь, что в конечном итоге его участие приведет к положительному результату.

Вдохновленный еще парой двойных эспрессо, я целый час предаюсь размышлениям. В итоге прихожу к выводу, что сейчас определиться крайне затруднительно, поскольку на каждом из возможных направлений маячит препятствие в образе Габби. Прежде чем разбираться со своей дальнейшей жизнью, мне предстоит разобраться с ней.

Очень кстати я приканчиваю третий кофе за несколько минут до открытия «Фицджеральда», а тут и дождь прекращается. Оставляю чаевые и отправляюсь на Фернивал-стрит.

Я подхожу к пабу, как раз когда Фрэнк распахивает входную дверь.

— Черт побери, Уильям, вижу, тебе не терпится!

— Помнишь мой неудачный день на прошлой неделе?

— Помню-помню.

— Так вот он растянулся на неудачную неделю.

— Сочувствую, дружище. Но, не сомневаюсь, пара-тройка кружечек наполнят мир яркими красками.

Фрэнк наливает мне полпинты пива и возвращается к хлопотам по подготовке заведения к посетителям. Я дожидаюсь у стойки, и пять минут спустя появляется Клемент. Он перекидывается парой слов с хозяином, а затем подходит ко мне.

— Добрый день, Билл.

— Тебе того же.

Великан подтягивает табуретку и усаживается рядом со мной.

— Ну, как все прошло?

Он внимательно выслушивает мой подробнейший отчет о поведении Розы и разговоре с Габби.

— Что ж, вопрос закрыт, — резюмирует он. — Теперь ясно, что они заодно.

— Как ни больно это признать, но да, никаких сомнений.

Клемент согласно кивает.

— В общем, тебе известно, что мы делаем дальше.

Каким бы нервозным ни выдалось утро, следующая часть плана Клемента к спокойствию располагает еще меньше.

— По-другому никак?

— Не-а.

— Ладно, — вздыхаю я. — Но ты ведь собираешься только проследить за ней, правда?

— Правда. Доверься мне, Билл.

Ранее мы пришли к заключению, что, если причастность Розы подтвердится, лучше всего подобраться к Габби будет именно через нее. Что подразумевает слежку за секретаршей после работы в надежде, что она приведет к моей сестре. Понятное дело, сам я следить за ней не могу, даже если бы и испытывал такое желание, так что задача автоматически легла на него.

— Беспокоит меня, Клемент, то обстоятельство, что приметнее тебя человека я в жизни не встречал.

— Приметнее?

— Да ты прямо как колокольня в чистом поле.

— Так-то оно так, но это ж Лондон. Здесь затеряться в толпе проще простого.

— По этой части мне остается лишь положиться на тебя, но я все-таки хочу, чтобы ты пообещал, что ничего кроме слежки не предпримешь, даже если Роза действительно выведет тебя на Габби.

— Честное скаутское.

— Ты был скаутом?

— Хм, не стану тебе врать, Билл.

Я закатываю глаза.

— Просто… Не нарывайся на неприятности, Клемент. Как-никак, голова-то на плахе моя.

Беспокоюсь я, надо полагать, по той причине, что мне придется сидеть дома и обливаться холодным потом, пока Клемент будет выполнять мое поручение. Манией контроля я не страдаю, однако осуществление плана требует от меня доверия к человеку, с которым я познакомился лишь на прошлой неделе.

— Допью и пойду домой. Давай встретимся здесь в половине пятого…

Меня прерывает звонок моего мобильника. Имя Джудит Диксон высвечивается на экране словно обвинение. Я немедленно отвечаю:

— Мои глубочайшие извинения, Джудит. Все утро собирался тебе позвонить, да все как с ума посходили.

— Не извиняйся, Уильям. Это ты меня кормишь.

— Даже если так, это не оправдывает мой субботний звонок. Надеюсь, ты не обиделась.

— Вовсе нет. Всего лишь озадачилась.

— Вот как? И почему же?

— Я понимаю, что Розу нанял ты сам, но, как тебе известно, критерии у меня строгие, и я всегда приглядываю за своими клиентами. В общем, меня обеспокоило, как во всем остальном компетентный личный секретарь мог допустить подобную вопиющую ошибку.

— Да, конечно. Скажем так, личное дело Розы в данный момент на рассмотрении.

— В таком случае, подозреваю, мой звонок поможет с этим самым рассмотрением.

— Продолжай.

— На прошлой неделе поступила характеристика с ее предыдущего места работы, и на первый взгляд отзыв выглядел в полном порядке, хотя и чересчур коротким. И до нашего субботнего разговора я собиралась просто приобщить его к досье.

— Так.

— Может, меня просто задело, что твоя новая секретарша так напутала с моим сообщением, но я все равно решила перепроверить, не возникали ли у прежнего нанимателя Розы проблемы с ней. Я погуглила фирму «Стивенс энд Марленд», чтобы найти электронный адрес их отдела кадров.

Слушаю Джудит лишь вполуха, одновременно пытаясь втихаря потягивать пиво. На фоне остальных прегрешений Розы сомнительная характеристика уже вряд ли имеет значение.

— Штука в том, Уильям, — продолжает женщина, — что в сети про них нет ни единого упоминания — ни сайта, ни аккаунтов в соцсетях, ни записи в реестре юридических лиц, вообще ничего!

Я ставлю бокал на стойку.

— Вот как? Это очень странно, не так ли?

— Именно, вот я и решила проверить адрес, чтобы при случае заглянуть к ним.

— И?

— Указан адрес в жилом районе в Хаунслоу. Стало быть, предыдущего места работы Розы попросту не существует, а характеристику мне прислали с частного адреса.

Теперь-то Джудит всецело завладевает моим вниманием. Я щелкаю пальцами Клементу и жестом изображаю, будто пишу в воздухе. Он перегибается через стойку и выуживает блокнот с ручкой.

— Можешь продиктовать мне адрес?

Записываю координаты, после чего заверяю Джудит, что непременно разберусь с Розой. Отключаюсь и поворачиваюсь к великану.

— Возможно, нам не придется следить за Розой.

Открываю на телефоне сайт списка избирателей и ввожу адрес в Хаунслоу. Результат появляется практически мгновенно.

— Что-то нарыл? — интересуется Клемент.

— Адрес в Хаунслоу, откуда прислали поддельную характеристику Розы. А я знаю, что она живет в Ислингтоне, так что это не ее.

— И кто же тогда там живет?

— Некая мисс И. Дуглас.

— Ну и кто она такая?

— Понятия не имею, но вдруг у нас получится выйти на Габби и через этот адрес. Она вполне может снимать там жилье, вот Роза и указала его как предыдущее место работы.

Пускай я чересчур обнадеживаю себя, однако данный вариант представляется мне получше слежки за секретаршей по всему городу.

— И что ты предлагаешь? — осведомляется Клемент.

— Думаю, нам нужно поехать в Хаунслоу.

27

Через двадцать минут после ухода из паба мы в очередной раз оказываемся на вокзале Ватерлоо. Расписание сообщает, что до поезда в Хаунслоу нам предстоит как-то убивать время, и мы заглядываем в кофейню «Коста».

— Что будешь, Клемент?

— А? — рассеянно отзывается он. — Чай.

— Тебя что-то беспокоит?

— Не, просто вспоминал, как был здесь в прошлый раз.

— А мне показалось, ты не любитель кофе.

— Так и есть. Меня разок затащил сюда друг.

Парень за прилавком откашливается, привлекая наше внимание. Я заказываю два чая.

— Может, посидим наверху? — предлагаю я.

— Ну уж нет! Я снаружи подожду.

И он исчезает, прежде чем я успеваю поинтересоваться причиной подобной категоричности.

Две минуты спустя выхожу из «Коста» и обнаруживаю великана подпирающим стенку. Протягиваю ему стаканчик и киваю на пустую скамейку:

— Пойдем сядем.

От этого места Клемент не отказывается, и мы вместе устраиваемся на скамейке и какое-то время сидим молча, разглядывая проходящих мимо пассажиров. Суета вокзалов меня неизменно очаровывает. Если я не спешу, то люблю вот так посидеть и понаблюдать за людьми, держащими путь во всевозможных направлениях по всевозможным причинам — повидаться с любимыми, попрощаться с умершими, начать жизнь заново, сбежать. Столько людей, и каждый со своей историей! Я задумываюсь, сколь многие из них отправляются в путешествие с такой же тяжестью на сердце, как у меня.

Вновь вернувшись мыслями к предстоящему поиску, не могу удержаться от удрученного вздоха.

— Знаешь, Клемент, меня по-прежнему здорово беспокоит этот наш план.

— Валяй.

— Что мы будем делать?

— В смысле?

— Если… Когда найдем Габби.

— Это уж как получится.

— В смысле?

— Что произойдет, когда мы ее найдем, зависит не от нас. Только от нее.

— Станем ей угрожать?

— Называй как хочешь, Билл, но если уж ты собрался кого-то шантажировать, будь готов вместе с наградой принять и риск.

— Как раз это-то меня и беспокоит. Габби как будто совершенно ничем не рискует.

— О, рискует, еще как, — убежденно отвечает Клемент.

— И чем же?

Он поворачивается ко мне.

— Вывести меня из себя.

Делаю глоток чая и обдумываю его ответ. Еще неделю назад я с негодованием отверг бы любую угрозу, даже в адрес столь извращенной особы, как Габби. Однако суровые времена требуют суровых мер. Моя сестра не брезгует никакими средствами, и раз уж она предпочитает грязную игру, то с какой стати мне придерживаться благородства? Тем не менее меня всерьез беспокоит, что клементовский подход к возмездию подразумевает физическое насилие.

— Даже не уверен, хочу ли я действительно знать, но ты ведь не собираешься… причинить ей вред, да?

— В моем мире, Билл, мы следуем неписаному правилу: женщин не трогать.

— И как же в этом твоем мире поступают с женщинами вроде Габби?

— У каждого есть слабое место. И мне достаточно поболтать с ней минут пять, чтобы вычислить его.

— Хм, звучит так, будто ты все-таки собираешься причинить ей вред.

— Не-не. Всего лишь собираюсь склонить ее к мысли, будто я могу причинить ей вред. Для убеждения большинства людей этого обычно вполне достаточно.

— А если не сработает?

— Сработает, Билл, сработает.

Пытаюсь представить ситуацию, когда Клемент угрожает мне. Стану ли я оказывать сопротивление? Рискну ли испытать на себе всю мощь его гнева? Пожалуй, только идиот не придаст значения очевидной угрозе, что он собой олицетворяет. А уж Габби кто угодно, но точно не идиотка.

Бросаю взгляд на часы.

— Пятнадцать минут. Может, потихоньку двинем к платформе?

Клемент допивает остатки чая и кивает. Мы поднимаемся, и в этот момент метрах в пяти перед нами проходит какая-то женщина. Она бросает случайный взгляд в нашу сторону, смотрит еще раз и резко останавливается.

— Надо отлить, — вдруг бурчит Клемент.

Прежде чем я успеваю попросить его не затягивать процесс, он исчезает. Я разворачиваюсь и вижу, что незнакомка так и стоит на месте, уставившись вслед Клементу, уже прокладывающему себе путь через толпу в вестибюле. Затем, к моемую немалому удивлению, она крестится, по-прежнему с раскрытым ртом взирая на скопление людей, поглотившее моего спутника.

Я решаю подойти к ней.

— Мадам, вы в порядке?

Она поворачивается ко мне. Щедро нанесенная косметика не в состоянии скрыть ее пенсионный возраст. Тем не менее укладка явно осветленных волос совершенно не подобает ее почтенным годам.

— Что-что, милок? — хрипит старуха. Судя по акценту, родом она из Восточного Лондона.

— Всего лишь хотел удостовериться, что вы в порядке. У вас такой растерянный вид…

— Я… Хм, да, в порядке, милок. Просто… Просто этот твой кореш — ну вылитый мужик, которого я когда-то знавала. Вот малость и струхнула.

Я окончательно заинтригован и теперь не собираюсь отставать от незнакомки. Вдруг что да выведаю про Клемента.

— Так вы его знаете?

— Кого?

— Мужчину, который был со мной.

— Естественно, нет!

— Вы уверены, что это не ваш знакомый?

— Еще как уверена, черт побери, — фыркает старуха.

— Но мой друг на него очень похож.

— Еще как!

— Он весьма… примечательный, правда ведь?

— Во-во, потому-то я и опешила. Подумала, приведение увидела!

— Но это точно не тот человек, которого вы знали?

— Я ходила на его похороны, еще в семидесятых, так что точно.

— О, соболезную вашей утрате.

— Так это уж давно было, милок, но я все равно нет-нет да и вспоминаю его. Какое-то время мы были близки, если ты понимаешь, о чем я.

Древняя блондинка подмигивает, и я внутренне содрогаюсь.

Тем не менее разговор определенно теряет смысл, и у меня нет ни времени, ни терпения продолжать его.

— Что ж, приятно было поболтать.

Она улыбается в ответ, обнажая ряд пожелтевших зубов.

— И мне, милок.

Я разворачиваюсь обратно к скамейке, и в этот момент старуха возводит очи горе и бормочет:

— Благослови тебя Господь, Клемент.

И с этим растворяется в толпе.

Тут уж моя очередь замереть на месте с раскрытым ртом. Именно это я и услышал? Она сказала «Клемент»?

Плюхаюсь обратно на скамейку и пытаюсь осмыслить произошедшее. По логике возможно лишь два объяснения: либо я ослышался, либо, по невероятному стечению обстоятельств, давно уже покойный приятель старухи обладал и внешностью, и именем моего друга-великана. Мысленно принимаюсь перебирать по алфавиту имена на предмет рифмы с «Клемент» — ведь может же, например, вместо «Джим» померещиться «Тим», вдруг и сейчас такая же история случилась. Вот только не могу припомнить ничего даже отдаленно похожего на «Клемент». Пожалуй, я все-таки расслышал верно.

Остается лишь одно объяснение — совпадение.

— Готов?

Это Клемент вернулся из туалета.

— А? Ох, да, готов.

Мы молча шагаем на платформу. Я уже усвоил, что Клемент заговаривает лишь тогда, когда ему есть что сказать. Сам же я пока просто не готов завязывать беседу.

Поезд уже подан под посадку, и мы двигаемся в дальний конец платформы, где, как правило, вагоны заполняются меньше. Усаживаемся друг напротив друга и по-прежнему в молчании дожидаемся отправления.

Как ни стараюсь я выкинуть из головы встречу со старухой, все безрезультатно. И в конце концов не выдерживаю.

— Случайно, не заметил ту женщину, что проходила мимо?

— Это когда?

— Еще в вестибюле, мы только со скамейки встали. Блондинка, лет эдак за семьдесят.

— Не-а.

— А, ну ладно.

Поезд трогается, и после тщательного обдумывания следующей фразы я подступаюсь снова:

— Я поболтал с ней немного, пока ты был в туалете.

— Ну, круто. Телефончик-то взял?

— Да при чем тут это! Она была немного потрясена, и я просто хотел убедиться, что с ней все в порядке.

Великан с шумом выдыхает.

— Слушай, Билл, к чему ты клонишь?

— Она сказала… Сказала, что узнала тебя. То есть подумала, что узнала.

— Рад за нее.

— Как оказалось, она приняла тебя за старого друга, который умер еще в семидесятых.

Клемент пожимает плечами и отворачивается к окошку.

— Я хочу сказать, само по себе это не так уж и странно, да только при расставании она упомянула имя друга. Оказалось, его тоже зовут Клемент, и вот это уже странно.

Снова безразличное пожимание плечами.

— Ну и какова вероятность подобного совпадения, по-твоему? Человек вы глядел практически как ты, да еще у него было то же самое имя, которое нельзя назвать распространенным! Ничего себе совпаденьице, а?

Клемент сокрушенно качает головой.

— Ладно, Билл, ты поймал меня. — Он вскидывает руки в знак притворной капитуляции. — Ее зовут Мэрион, и в свое время между нами кое-что было, а потом я взял и окочурился. А теперь воскрес и хрен знает почему вынужден помогать всяким идиотам решать их проблемы.

Сарказма и раздражения в его тоне достаточно, чтобы я прекратил дальнейшие расспросы.

— Извини, я только рассказал, вот и все.

— Ну да, конечно, — бурчит Клемент. — А какого ответа ты ожидал от меня на подобную чушь?

Хм, и не поспоришь. Вправду, чего я ожидал? Совпадения, какими бы невероятными порой ни казались, происходят каждый божий день. Пожалуй, лучше вовсе сменить тему.

— Если не возражаешь, я хотел бы спросить у тебя кое о чем. Ты так и не уточнил, Клемент — это имя или фамилия?

— Да как тебе угодно. Мне лично пофиг.

— То есть?

— То есть можешь называть меня хоть Клемент, хоть мистер Клемент. Мне совершенно плевать!

Я выбираю третий вариант и замолкаю. Уже сколько разговоров завершилось ничем. Пора бы наконец и сообразить, что больше всего Клемента раздражают вопросы о нем самом.

В последующие полчаса нашего путешествия я предпринимаю пару вялых попыток поболтать на отвлеченные темы, однако мне так и не удается вывести великана из задумчивости.

Наконец, мы прибываем на вокзал Хаунслоу и выходим на улицу. Я достаю телефон и заношу в навигатор сообщенный Джудит адрес.

— Десять минут пешком.

Прежде чем Клемент успевает отозваться, сверху раздается рев реактивных двигателей. Я задираю голову и вижу отчетливый силуэт гигантского «Эйрбас-А380», практически зависшего в крапчатом сером небе. В Хаунслоу располагается самый загруженный лондонский аэропорт, «Хитроу». При всех коммерческих выгодах, это, пожалуй, самое шумное место в стране для проживания.

Я указываю кивком вправо и двигаюсь в заданном направлении. Клемент следует за мной, глядя то под ноги, то на махину в небе. Кажется, современнейший авиалайнер приводит его в такой же восторг, что и старый состав подземки на Уайте. Быть может, Клемент интересуется и поездами, и самолетами? Спрашивать, однако, я не рискую.

Навигатор ведет нас по однообразным улочкам, застроенным замызганными домами блокированной застройки и дешевыми закусочными на любой вкус. Сворачиваем за угол, и нашим глазам предстает вид трех высоток на противоположной стороне оживленной четырехрядной магистрали.

— Сейчас должен быть подземный переход, — указываю я на дорогу. — Похоже, нам к этим высоткам.

Клемент кивает, и через минуту мы спускаемся в тускло освещенный тоннель под магистралью. Въевшаяся вонь мочи и граффити на стенах наглядно напоминают, что меня занесло весьма далеко от собственного заповедного мирка. Без своего устрашающего вида товарища ни за что не сунулся бы в эту дыру.

Не без облегчения покидаем подземный переход, и далее наш путь пролегает по дорожке, с обеих сторон обнесенной низкими бетонными стенами. Трава за ними пробивается лишь местами.

— Может, хватит тебе размахивать этой штуковиной, — кивком указывает великан на мой смартфон.

Мудрый совет. Запоминаю остающиеся триста метров нашего маршрута и прячу телефон в карман.

— Пожалуй, подозрения Джудит не лишены оснований, — замечаю я, когда мы подходим к ближайшей высотке. — Для юридической фирмы место не самое подходящее.

— Тут, думаю, юристы с голоду померли бы.

— Да уж.

Проходим мимо сидящих на стене трех юнцов, все как один в толстовках с капюшоном и мешковатых джинсах. Они мрачно следят за нами, однако ответный угрюмый взгляд Клемента удерживает их тактику запугивания в рамках невнятного бурчания.

Тротуар выводит на узкую дорогу перед тремя высотками, первая из которых прямо перед нами.

— Квартира номер десять, корпус «Деруэнт».

Мы озираемся в поисках указателя с названием корпуса, однако, если такой здесь когда-либо и имелся, теперь от него не осталось и следа. Заглядываем в подъезд, поднимаемся по лестнице и осматриваем площадку. Ожидающая лифт девушка с коляской сообщает нам, что мы ошиблись адресом.

— Не, дядя, — говорит она, — «Деруэнт» следующий, а это «Оруэлл».

Меня так и подмывает спросить, не в честь ли писателя Джорджа Оруэлла названо здание, однако очень сомневаюсь, что юная леди интересуется подобными деталями.

— Спасибо за помощь.

— А сигаретки не найдется?

Клемент угощает ее сигаретой. Девица затягивается и спрашивает у меня:

— А вы, вообще, кто такие? Коллекторы, что ли?

— Нет. Просто поговорить кое с кем надо.

До меня тут же доходит, что мой небрежный ответ звучит гораздо угрожающе, нежели я подразумевал.

— Да мне плевать, даже если и коллекторы. Тут ни у кого ничего нет.

Вслед за данным замечанием обитательница жилища с громким названием поворачивается к лифту и раздраженно стучит по кнопке.

— Опять этот сраный лифт не работает!

— Позвольте нам помочь вам спуститься? — галантно предлагаю я.

Она мерит меня подозрительным взглядом и смотрит на часы.

— Ага, только чтоб без фокусов.

Уж не знаю, на какие фокусы, по ее мнению, мы способны, но Клемент берет коляску и несет вниз. На первом этаже девушка снова смотрит на часы и чертыхается.

— Куда-то опаздываете? — интересуюсь я.

— Да продуктовый банк через пятнадцать минут закрывается.

— Ох.

Снаружи великан осторожно ставит коляску на асфальт узкой дороги. Девушка кивает ему и застегивает куртку, затем молча двигается прочь.

— Подождите! — окликаю я ее.

Она останавливается и оборачивается.

— Чего еще?

Подхожу к ней и достаю из бумажника двадцатку.

— Возьмите, — протягиваю я ей банкноту. — На случай, если не успеете.

Девица быстро оглядывается по сторонам и смотрит на купюру, однако брать не берет.

— Ты ведь не из этих престарелых извращенцев, а? Я таким дерьмом не занимаюсь, дядя. Мне, вон, о парне своем заботиться нужно.

— Нет, я не из этих.

— Так чего ж тогда бабки суешь?

— Мы вас задержали, и это лишь компенсация за ваши хлопоты.

— Я в благотворительности не нуждаюсь.

— Разумеется, не нуждаетесь. Если вам станет легче, можете считать это ссудой. Вернете, когда ваш парень закончит университет.

Впервые с момента нашей встречи на лице девушки появляется подобие улыбки.

— Думаете, он сможет поступить в университет?

— Еще как. Ведь он начинает жизнь с чистого листа.

Она берет банкноту и прячет в карман куртки.

— Спасибо.

Какое-то время я смотрю ей вслед. Статистика, насколько мне известно, ее младенцу отнюдь не благоволит. Вероятность, что он получит высшее образование, от силы десять процентов. И все же она существует.

— Вот уж не думал, что когда-либо увижу подобное, — хрипит Клемент сзади.

— Что увидишь? — оборачиваюсь я.

— Как политик кому-то помогает. Первым будешь.

— Не все из нас нарциссисты, транжирящие государственные средства, — огрызаюсь я. — Некоторые действительно думают о людях.

— Хорошо-хорошо, Билл, только успокойся. Если бы я не считал тебя порядочным, меня бы здесь не было.

Увы, Клемент отнюдь не одинок во мнении, будто мы, политики, совершенно не в курсе проблем обычных людей. Вот только пока пытаешься помочь массам, упускаешь кого-то вроде этой девушки, и от этой проблемы при управлении страной никуда не деться. Но не должны родители пользоваться продуктовыми банками! И меня охватывает стыд, что на деле обстоит совершенно по-другому.

— В чем дело? — спрашивает великан.

— Да ерунда. Просто подумал, что кое-кому из моих коллег не помешало бы сюда наведаться. Тогда, может, и поймут, что не все наслаждаются экономическим процветанием, о котором мы без конца твердим.

— Аминь, — хмыкает Клемент. — Но, кажется, прямо сейчас перед нами стоит другая задача?

Однако мне собственные беды вдруг кажутся не такими уж и существенными. Тем не менее, если я не разберусь с Габби, помочь никому не смогу.

— Тогда идем.

28

Корпус «Деруэнт» — точная копия «Оруэлла», десятая квартира располагается на втором этаже. На лестничной площадке восемь дверей различной степени запущенности. Из квартиры в дальнем конце грохочет нечто, представляющееся ее жильцам музыкой. Хоть сколько-то различимая мелодия отсутствует напрочь, лишь ритмично лупят басы.

Мы встаем бок о бок перед дверью под цифрой десять. Клочок неокрашенного дерева на косяке свидетельствует, что некогда здесь был звонок. Клемент тянется к дверному молотку, однако я вскидываю руку, призывая его не спешить.

— Ну что еще?

— А что мы скажем-то? — полушепотом спрашиваю я.

— Зависит от того, кто откроет.

— А если это окажется мисс Дуглас? Квартира, как-никак, ее.

— Та девчонка подала хорошую идею. Скажем, мол, коллекторы мы, ищем Габби Дэвис.

— Точно, только ее зовут не Габби.

— Как это не Габби?

— Ее имя — Габриэлла, а Габби — это сокращенное.

— Ой, да какая разница!

И с этим он решительно стучит молотком, и мы отступаем от двери на шаг. Проходит несколько секунд, однако внутри квартиры никакого движения. Клемент снова колотит, уже гораздо громче.

— Ее там больше нет! — доносится вдруг чей-то голос.

Мы поворачиваемся и видим, что из двери соседней квартиры справа выглядывает какой-то старик.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Мусора, поди? — брюзжит он вместо ответного приветствия.

— Что-что?

— Нет, дед, — вмешивается Клемент. — Просто старые друзья. Оказались поблизости, да и решили проведать.

— Если и друзья, то не очень-то хорошие. — язвит старик.

— Это почему же?

— У нее был инсульт. Вот социальная служба и увезла ее, еще летом.

— А в каком месяце?

Сосед скребет щетинистый подбородок.

— Дай-ка подумать. Наверное, в начале июля, потому что в конце месяца я ложился на неделю в больницу, а ее забрали еще до этого.

— Ясно. А куда ее увезли, случайно, не в курсе?

— Да в дом престарелых на Адам-стрит, куда же еще! Лично я предпочел бы помереть дома в куче собственного дерьма, чем в одном из этих мест.

— Ну, дед, ты даешь! Не видел, никто к ней потом не заглядывал?

Старик снова с подозрением щурится на Клемента.

— А ты точно не фараон?

— Да разве ж я похож на фараона?

— Ты-то нет, а вот твой кореш, пожалуй, и похож.

— Поверь мне, он тоже не из этих, — заверяет его великан.

— Не выношу я этих дрочил, — не унимается старик. — Когда надо, их и близко нет, а когда не надо, продыху не дают!

— И не говори! — соглашается Клемент. — Но раз уж мы не из полиции, не скажешь, заметил кого тут?

— Да не, не видел ни души. Но вот шуметь шумели, это я слышал, так что кто-то приходил. Может, ее семейка грызлась за барахло, то еще ворье.

— И когда в последний раз шумели?

— Да кто ж его знает, здесь же сутками напролет гам стоит. Может, несколько дней назад.

— Ясно. Ну, спасибо, дружище.

Старик и Клемент обмениваются кивками, и брюзгливый пенсионер скрывается в своем жилище.

— Интересно, — бормочет великан.

— Вот как? По мне, так мы лишились единственной ниточки к Габби.

Следует привычное поглаживание усов.

— Говоришь, отсюда отсылали письмо?

— Ну да. С характеристикой Розы.

— И когда?

— Недель восемь-девять назад.

— Стало быть, в августе?

Тут до меня доходит, к чему клонит Клемент.

— А, точно. Выходит, кто-то получил запрос и отправил рекомендательное письмо через два месяца после того, как эту мисс Дуглас переселили в дом престарелых.

— Вот-вот. А кто мог наведываться сюда несколько дней назад?

— Возможно, Роза.

— Почему ты так думаешь?

— Может, как старик и сказал, потихоньку разбирается с вещами. Не сомневаюсь, местному совету не терпится заполучить свою собственность обратно.

Клемент подходит к большому окну слева от двери и пытается заглянуть внутрь.

— Там кухня, но за сеткой хрен что разберешь.

— Так что будем делать?

— Почему бы не пошарить в квартире? Вдруг найдем какую ниточку к Габби.

— И как же мы войдем без ключа?

Великан возвращается к двери и дергает за ручку.

— Замок тут не шибко надежный. Двинуть посильнее, защелка и отскочит.

— Ни в коем случае, — отчеканиваю я. — Никаких взломов!

— Да как хочешь. Тогда просто возвращаемся назад и до пятницы сидим на задницах ровно.

— Я вовсе не собираюсь опускать руки. Просто мне еще не хватало оказаться замешанным в преступлении.

— Ну да. Значит, шпилить собственную сестру теперь законно?

— Кажется, мы договорились больше не поднимать эту тему?

— Лично я ни о чем не договаривался.

Ситуация патовая. Тем не менее стоять здесь и ничего не делать лишь означает терять драгоценное время. Стало быть, либо мы уходим, либо я разрешаю Клементу вломиться в квартиру — вдруг найдется что-нибудь оправдывающее наше преступление.

Отказаться от надежды или же предпочесть смутную?

— Хорошо, приступай. Только постарайся не шуметь.

Великан не заставляет себя упрашивать и примеряется плечом к двери над ручкой. Быстро оглядывается по сторонам на предмет нежелательных свидетелей и затем всей массой обрушивается на преграду. Хлипкий замок не имеет никаких шансов против его туши, и дверь распахивается.

— Живо! — бросает он и устремляется внутрь.

Нервно озираюсь и бросаюсь следом. Когда мы оба оказываемся в прихожей, Клемент закрывает дверь и возится с перекошенным замком.

— Черт, малость накрылся, — бурчит он. — Но вроде как еще держит.

Пожалуй, остается лишь радоваться, что после такого удара дверь по-прежнему висит на петлях, а не лежит посреди прихожей. В идеале, естественно, было бы вообще не оставлять следов вторжения, но испорченный замок представляется вполне приемлемой жертвой.

— Просматриваем комнату за комнатой, — шепчет Клемент.

Я киваю, и мы заходим в первую дверь слева.

На кухне ничего интересного, но в холодильнике обнаруживается пакет молока и несколько упаковок с готовыми блюдами. Проверяю срок годности молока.

— Куплено буквально на днях. Еще три дня можно пить.

— Кто-то сюда явно наведывается, — заключает мой подельник.

Лично я по-прежнему считаю, что это Роза. С ее-то полной занятостью времени разбираться с квартирой у нее только и остается, что по вечерам да на выходных, так что запас еды выглядит вполне логично.

Мы принимаемся методично обшаривать буфет и ящики стола, однако ничего предосудительного не попадается, равно как и каких-либо указаний, кто же обеспечил себя провизией.

Покончив с кухней, переходим в помещение напротив. На кромке ванны стоят три пластиковые бутылочки: шампунь, кондиционер и гель для душа. Их наличие тоже ничего не проясняет, однако Клемент догадывается проверить полотенце на сушилке возле раковины.

— Еще не высохло.

Новое доказательство использования квартиры, увы, не приближает нас к установлению личности.

Мы возвращаемся в прихожую. Остается еще две комнаты, и Клемент решает взяться за ту, что слева. Послушно следую за ним. Это гостиная, и меблировка здесь сводится к заляпанному журнальному столику, истертому дивану, раздвижному обеденному столу с парой кресел да серванту со стареньким телевизором. На стене висит несколько картин, однако какие-либо личные вещи в комнате совершенно отсутствуют.

— Не густо, — констатирую я.

— Ты еще моей комнаты не видел, — отзывается Клемент. — По сравнению с моей хибарой это чертов «Риц».

В серванте пусто, в гостиной нет ничего, заслуживающего внимания. Остается последняя комната, и через прихожую мы переходим в спальню.

Буквально на пороге я ощущаю знакомый аромат: пачули.

— Клемент, чуешь запах?

— Духов, что ли?

— Да, и, если не ошибаюсь, именно такими пользуется Габби.

Мебели здесь еще меньше, чем в предыдущей комнате. Незаправленная двуспальная кровать с тумбочкой, комод и стенной шкаф Я подхожу к гардеробу, и аромат пачули усиливается.

Открываю одну дверцу, и моим глазам предстает с десяток нарядов на вешалке. В следующую секунду я обнаруживаю среди них синий деловой костюм и белую блузку-безрукавку.

— Это ее одежда!

— Ты уверен?

— На ней был этот костюм и блузка в… В ту ночь. Так что уверен. — Я поворачиваюсь к Клементу. — Похоже, мы обнаружили ее логово.

На протяжении десяти последующих минут мы лихорадочно обшариваем комнату. Заглядываем в каждый уголок, роемся в карманах развешанной одежды и даже переворачиваем матрас.

И не находим никаких ниточек к жизни Габби за пределами квартиры.

— И что теперь? — раздраженно вопрошаю я.

— Она явно живет здесь, так что нужно всего лишь подождать ее возвращения.

Мне не очень по душе ошиваться здесь, быть может, несколько часов. Тем не менее мысль о том, как Габби входит и обнаруживает нас, доставляет мне огромное удовольствие. Ради этого, пожалуй, стоит потомиться. Так и вижу ее лицо, когда познакомлю ее с Клементом.

— Что ж, тогда устраиваемся поудобнее.

Мы решаем обосноваться в спальне. По прикидке великана, если сидеть на полу слева от двери, нас не будет заметно даже после ее открытия. А когда Габби войдет в комнату и наконец-то увидит нас, мы вскочим и перекроем ей единственный путь к бегству.

Итак, ловушка расставлена. Остается лишь ждать.

И ждать, и ждать.

Мы по очереди встаем и прохаживаемся по комнате. Спина и задница ноют, а музыка от соседей и вовсе превращается в пытку. В довершение еще и солнце садится, и спальню заливает желтым светом фонарей на улице. Недостаток света, впрочем, не самая большая проблема.

— Надо было одеться потеплее, — сетую я.

— Да, прохладно.

В тысячный раз смотрю на часы. Не знай я точно, готов был бы поклясться, что они остановились, так мучительно медленно двигается по циферблату минутная стрелка.

— Как думаешь, она работает где-нибудь? — спрашиваю я у Клемента.

— Без понятия, а что?

— Если работает, уже почти полшестого, так что, возможно, уже направляется домой.

— Будем надеяться, что она не сиделкой работает. Мы не можем куковать тут всю ночь.

— Очень сомневаюсь, что уход за больными по ее части.

Такими циклами мы и продолжаем свое бдение: поболтаем ни о чем несколько минут, а затем подолгу молчим. Несмотря на скуку и падение температуры, великан не жалуется. У меня вообще складывается впечатление, что ждать и ничего не делать ему не привыкать.

— Клемент, тебе не обязательно отвечать, но ты в тюрьме, часом, не сидел?

— С чего ты так решил?

— Да просто подумал, что при твоем роде занятий вероятность этого велика.

— А как насчет твоего рода занятий?

— Хм.

— Но, раз уж ты спросил, нет, не сидел.

— И еще тебя как будто вполне устраивает ждать вот так и ничего не делать. Что до меня, я уже выть готов.

— Видишь ли, там, откуда я явился, ничегонеделание, считай, единственное занятие.

— А я думал, ты из Лондона.

— Из Лондона. Да только… Ладно, забудь.

— Ну пожалуйста, Клемент, — принимаюсь я упрашивать. — Мне правда интересно!

— Нет, Билл, нет. Последний человек, которому я рассказал, решил, будто я слетел с катушек. Пытался свести меня с мозгоправом, так что больше я этой ошибки не повторю.

— Да какой же ты ненормальный?

Он поворачивается ко мне. Если кому-то могло показаться, будто при дневном свете он выглядит недостаточно зловеще, то теперь желтый свет фонарей отбрасывает на его черты жуткую тень, придавая ему и вовсе едва ли не демонический вид.

— Оставь, говорю.

Я послушно смолкаю.

Проходит еще час, безжалостно опровергая мое предположение о возможном возвращении Габби по завершении рабочего дня. Становится так холодно, что я различаю пар изо рта, и вкупе с угнетающим мраком данное обстоятельство быстро наполняет меня отчаянием.

— Сколько еще будем ждать?

— А сколько времени?

— Почти семь.

— Еще пару часиков.

Пожалуй, такому ответу я предпочел бы удар по лицу. Тяжко вздыхаю и поднимаюсь.

— Если будем торчать здесь еще два часа, мне нужно согреться. Я и так уже пальцев не чувствую.

Подхожу к кровати и стягиваю одеяло. На ощупь оно как будто сырое, но, может, всего лишь так промерзло. Усаживаюсь у стены в полуметре от Клемента.

— Хочешь накрыться?

— Вообще-то, не очень, но поскольку яйца у меня превратились в замороженную картошку, наверно, стоит.

Он накрывается одним концом одеяла, я — другим. Мне даже удается немного закутаться.

Так мы и сидим в темноте под отсыревшим одеялом, словно уставшие друг от друга супруги, только и мечтающие, что оказаться где-нибудь подальше отсюда. Утешает лишь то, что переохлаждение нам больше не грозит.

Теперь мне остается бороться лишь со скукой и голодом. Какое-то время я размышляю, не слямзить ли из холодильника упаковку с готовым блюдом, однако верх берут опасения, что Габби может внезапно вернуться и заметить свет из микроволновки.

Поскольку одолеть голод не получается, решаю бороться хотя бы со скукой.

— Можно спросить тебя кое о чем, Клемент?

— Если хочешь придвинуться поближе, то пошел на хрен.

— Не, меня вполне устраивает как есть, спасибо. Я хотел спросить, какие у тебя планы?

— Планы?

— Ну да, когда все закончится. Собираешься продолжать работать у Фрэнка в обозримом будущем?

— «Обозримое будущее», — фыркает великан. — Туфта какая-то, а не выражение!

— Почему?

— А ты разве «обозревал», что вляпаешься в историю с сестрой? Не показало тебе этого «обозримое будущее»?

— Разумеется, нет. Но кое-что в своей жизни мы все-таки можем предвидеть с определенной степенью уверенности.

Клемент качает головой.

— Можно быть уверенным только в одном, Билл.

— И в чем же?

— Когда за тобой явится старуха с косой, ты останешься с ней один на один, а все эти планы ничего не будут стоить.

— Ну, спасибо тебе, Клемент, — огрызаюсь я. — Именно в таком ободрении я и нуждался.

— Вовсе и не собирался тебя ободрять. Просто говорю, что людям не мешало бы помнить об этом. А пытаться предвидеть, что произойдет на следующей неделе, в следующем месяце или году, — это все чушь собачья.

— И вот так ты и живешь? Одним моментом?

— Да, когда-то так и жил, — задумчиво отзывается великан. — А сейчас я просто… существую.

Поскольку все мои предыдущие попытки обсуждения личных дел Клемент безжалостно пресекал, вторгаться в данную сферу мне немного страшновато. Тем не менее заняться больше нечем, так что я решаю рискнуть.

— Ты говоришь, «существую», как будто у тебя и жизни нет.

— Нет, — вздыхает Клемент. — Больше нет.

Я настолько поражен прозвучавшей в его голосе беззащитностью, что на какое-то мгновение даже забываю, где я и почему здесь нахожусь. Затем отваживаюсь продолжить расспросы:

— А что ж не так с твоей жизнью?

В ожидании ответа до меня вдруг доходит, что музыка в соседней квартире смолкла. Впервые за все время нашего нахождения в прибежище Габби здесь воцаряется полнейшая тишина.

— Все уже не то, — произносит в конце концов великан. — Люди, места, все, что я когда-либо знал, — ничего этого больше нет.

Он тяжело вздыхает и поворачивается ко мне.

— Не такие уж мы и разные, Билл. И знаю я это как никто другой: ты одинок, потому что живешь неправильной жизнью.

Не совсем понимаю, каким образом обсуждение внезапно переключилось на мою персону, однако поспорить с его выводом, увы, не могу.

— Неправильной жизнью?

— Ага. Из тебя такой же политик, как и из меня.

— Э-э… Верно.

— Только не подумай, что я какой-то там педрила, но парень ты неплохой. Я же видел, что ты сделал для той девчонки, и выражение твоего лица тоже видел.

Решаю проигнорировать его непристойную лексику.

— Я и не думал, что у меня было какое-то выражение.

— Было-было, и тебе стоит задуматься о том, чтобы оставаться таким чуваком постоянно. А не быть козлиной в костюме, который каждый день таскается на работу, потому что думает, будто именно этого от него хотел папаша.

При всей грубости замечание верное.

— Наверное, ты прав, — признаю я. — Но пока все это семантика.

— Что-что?

— Если Габби не появится и мы умрем с голоду, то над будущим размышлять уже не придется.

Как по сигналу снова начинает грохотать музыка, причем еще даже громче прежнего.

— Гребаный шум, — бурчит Клемент.

— Да уж.

Так мы сидим словно бы целую вечность, которую часы, однако, сокращают до девяноста минут. Невыносимее рева музыки только бурчание пустых животов.

— Ладно, Клемент, хватит, — объявляю я в конце концов. — Наверное, пора двигать отсюда. Мы всегда сможем вернуться завтра.

— Да, тоже так думаю.

Согласие Клемента вызывает у меня непомерное облегчение. Мы раскладываем одеяло на кровати и убеждаемся, что в квартире все на прежних местах. Еще пару минут тратим на проверку, что на замке входной двери отсутствуют явные признаки взлома, и после этого уходим.

На улице я задумываюсь о завтрашнем дне.

— Если хочешь, можешь переночевать у меня. Можно будет выдвинуться с утра пораньше, вдруг получится перехватить Габби перед уходом из квартиры.

— А выпивка у тебя есть?

— Уйма!

— А жратва?

— Рядом с домом превосходный китайский ресторан с едой на вынос.

— Тогда согласен.

Замерзшие, уставшие, голодные и подавленные, мы плетемся на станцию. По пути я подытоживаю, что сегодня тоже обернулось «днем сурка». Снова не получилось сорвать планы Габби. Такое ощущение, будто боги сговорились против меня. И вот, сидя в едва отапливаемом зале ожидания станции «Хаунслоу», я прибегаю к средству, к которому в последний раз обращался лет тридцать назад. Я молюсь про себя. Время и возможности все убывают и убывают, так что практически ничего другого мне и не остается.

29

Миска сингапурской лапши и три стопки бренди меня окончательно добили. Я уковылял в спальню и уже не слышал ни храпа, ни метеоризмических выхлопов Клемента, завалившегося спать на диване.

Распахиваю шторы тому же чернеющему небу, которому и пожелал спокойной ночи. Время всего лишь полшестого, но даже в столь ранний час на улице внизу уже снуют люди. Кто мерзнет на открытом воздухе, кто укрывается в теплых машинах. Через час мы с Клементом пополним ряды продрогших пешеходов.

Ставлю чайник и спешу принять душ. Если я что и узнал достоверно о своем пока еще дрыхнущем друге, так это то, что ванной лучше воспользоваться, пока он не отравил там воздух.

Затем, во избежание повторения посиделок под затхлым одеялом Габби, тепло одеваюсь и возвращаюсь на кухню заваривать чай. По-видимому, привлеченный свистком чайника, на пороге возникает зевающий Клемент.

— Ты закончил в ванной? — хрипит он.

— Она полностью в твоем распоряжении, — отвечаю я и передаю ему кружку с чаем.

— Сколько времени?

— Почти шесть.

— Позавтракать успеваем?

— Да, если тебя устроят тосты или овсянка.

— Тосты, пожалуйста. Четыре ломтика, с маслом.

Строго говоря, я вовсе не вызывался готовить ему завтрак, но, полагаю, шесть утра не самое подходящее время для дебатов на тему обслуги.

— Ах да, мне надо сиги купить. Где тут у тебя ближайший киоск?

— Из подъезда налево и свернуть за угол. Только недолго.

Великан делает пару глотков и ставит кружку.

— Пять минут!

Я бросаю ему связку ключей.

— Без них не войдешь.

Он исчезает, и через несколько секунд раздается громыхание входной двери.

Согласно разработанному плану, мы должны прибыть в Хаунслоу до половины восьмого, для чего выдвинуться необходимо в течение получаса. Этим утром мы прибудем на место более подготовленными, поскольку я снабдил Клемента отверткой и несколькими скрепками. Он заверил меня, что для вскрытия замка данных непритязательных инструментов ему будет вполне достаточно. Отмычка, несомненно, предпочтительнее вчерашнего живого тарана, к тому же так нам будет легче застать Габби врасплох.

Если же ее не окажется в квартире, будем караулить там до полудня. Если снова не повезет, навестим в доме престарелых мисс Дуглас и расспросим насчет ее постоялицы. Вот дальнейшие планы весьма условные. Клемент по-прежнему настаивает на слежке за Розой — вдруг выйти на Габби удастся через нее. Я, в свою очередь, от его затеи все так же не в восторге, однако в случае провала плана А и плана Б ничего другого нам попросту не останется.

Вспомнив о Розе, посылаю ей сообщение с предупреждением, что сегодня меня тоже не будет, опять по причине болезни. По части лжи мне до нее как до луны, так что угрызений совести я совершенно не испытываю.

Затем принимаюсь за заказ Клемента и опускаю в тостер четыре ломтика хлеба. У меня самого из-за обостряющейся тревоги особого аппетита нет, так что решаю ограничиться овсянкой и достаю из буфета упаковку мюсли.

Едва лишь собираюсь приступить к своему непритязательному завтраку, как снова хлопает входная дверь. Затем в прихожей доносится гулкий топот ботинок по кафельному полу, и в следующее мгновение в кухню врывается Клемент. Я поднимаю на него взгляд. Хмурое выражение лица великана не предвещает ничего хорошего.

— Сначала хорошую новость или плохую? — спрашивает он.

Мне абсолютно не до игр, но уж придется потерпеть.

— Что ж, — вздыхаю я, — начни хоть с чего-то хорошего.

— Ладно. Хорошая новость в том, что по пути в киоск я нашел пять фунтов.

— Я просто в восторге. Может, флаги развесим по такому случаю?

— Пока не до них. Вот плохая.

И Клемент достает из заднего кармана свернутую в трубочку газету и шмякает ее на стол.

— Первая страница, — добавляет он.

Дурное предчувствие разом перебивает даже тот вялый аппетит, что у меня еще оставался. Трясущимися руками разворачиваю газету на столе.

— Ох, бл… Что за… — ахаю я.

— Дело дрянь, — указывает Клемент на очевидное, — однако становится еще хуже.

Я снова таращусь на него, а потом на заголовок во всю первую полосу центральной газеты: «Депутат-извращенец снят на видео во время инцеста».

— Хуже? Как, черт побери, может быть еще хуже? — ору я.

— У подъезда уже с десяток журналистов.

Тут уж я лишаюсь дара речи. Сознание мое замыкается накоротко, словно врачи сообщили мне о смертельной болезни на финальной стадии. Выхода нет. И никакой план уже не поможет. За три дня до назначенного срока Габриэлла Дэвис, моя сестра, погубила мою жизнь самым омерзительным способом.

Игра закончена. Все. Мне конец.

— Билл. Билл!

Я слышу его голос, однако до сознания моего он не доходит. Мои чувства отключены, и я просто пялюсь в пустоту, шокированный и оцепенелый.

— Билл! Ты меня слышишь?

Внезапно ощущаю тяжесть на плече, и мой корпус дергается вперед-назад. А потом правую щеку у меня словно бы ошпаривает, и картина передо мной снова обретает резкость. Словно вырывающийся на поверхность воды тонущий, я жадно хватаю воздух.

— Черт, Билл! Я уж подумал, ты сейчас сознание потеряешь!

Я даже не заметил перемещения Клемента, однако он уже восседает на стуле рядом со мной.

— Ты… Ты ударил меня.

— Эй! — рявкает великан. — На телячьи нежности у нас нет времени. Давай, соберись!

Как там Роза выразилась на прошлой неделе? Что-то про чай и сочувствие? Даже если Клемент и держит кружку с чаем, сочувствия в его голосе кот наплакал.

— Все кончено, Клемент, — шепчу я. — Мне конец.

— Нет, не конец! Не конец, пока я не скажу!

Я опускаю взгляд на издевательский заголовок. Переворачиваю газету и безучастно смотрю на последнюю страницу. Англия проиграла чемпионат по крикету. Ну вот, опять.

— Почему, по-твоему, она сделала это сейчас? — продолжает бушевать великан. — Какой в этом смысл?

— Это уже не важно. Важно лишь то, что она сделала это.

Даже для меня собственный надломленный голос звучит еле-еле.

— Нет, важно, черт побери! — ревет он. — Еще три дня, и Габби получила бы миллионы, а вместо этого она соглашается на… На сколько? Пятьдесят штук? Сто? Больше-то газета в жизнь не заплатит! — Он подается ко мне. — Похоже, мы спугнули ее. Роза, наверно, вчера доложила ей, что ты рано ушел с работы, вот она и подумала, что ты что-то затеял. И решила, что не стоит рисковать и дожидаться крупной выплаты в пятницу!

— Опять же, что с того? Свое черное дело Габби уже сделала…

— Да блин, Билл! Ты не врубаешься, что ли?

— Во что?

— Она согласилась на жалкую сумму, потому что не рискнула тянуть до пятницы, и тогда вопрос сводится к следующему: почему?

Я лишь бессильно пожимаю плечами.

— Нам необходимо выяснить это, — настаивает Клемент.

— И как же мы выясним?

— Будем держаться плана. То есть второй его части. Едем в Хаунслоу и наведываемся в дом престарелых.

Жалость к себе вытесняется гневом, и, не в силах сдержаться, я срываюсь на крик:

— Да ради Бога, Клемент, это же бессмысленно!

Для пущей убедительности переворачиваю газету и хлопаю ладонью по заголовку.

— Вот, здесь все сказано черным по белому! И ничего-то уже не поделаешь!

Клемент резко вскакивает, так что ножки стула скрежещут по полу.

— Ну и прекрасно. Тогда оставайся здесь и скули! Неудивительно, что ты влип в эту историю. Ты просто сраный слюнтяй, Билл!

— Что-что?

— Да все ты слышал, — рычит он. — Ты такой же, как и все эти трусливые дрочилы в Вестминстере. У тебя просто яиц нет, чтобы принять решение!

— Чего у меня…

Опираясь ладонями на столешницу, он нависает надо мной. Какой-то ужасный миг я всерьез опасаюсь, что перегнул палку, такой яростью у него сверкают глаза.

— Билл, ну ты же смышленый чувак, так что не прикидывайся, будто ни хрена не понимаешь. Когда человек попадает в задницу, он либо разбирается, либо линяет. Так вот ты не из тех, кто разбирается.

Испепеляя меня взглядом, Клемент, сущее воплощение презрения, качает головой:

— Когда же ты прекратишь прятать голову в песок и разберешься с этим дерьмом?

Его глаза так и продолжают буравить меня, в то время как я не нахожусь с ответом. Как ни стыдно мне признать, но, пожалуй, определенная доля истины в его обвинениях имеется. Мне в жизни не доводилось принимать тяжелого решения, поскольку благодаря деньгам неизменно находился легкий выход. И вот теперь я пал до того, что превратился в инцестуального маньяка. Худшего позора для политика и представить невозможно. Выход только один: бежать.

— Даже если ты и прав, это ничего не меняет. Сейчас мне остается только пытаться минимизировать ущерб.

— Как?!

— Не знаю. Если искать положительные стороны в этой прискорбной истории, то я сохранил за собой и особняк, и квартиру, а значит, у меня остаются кое-какие возможности.

— И какие же?

— Например, уехать за границу и начать новую жизнь.

— Ага, и до конца своих дней прятаться в каком-нибудь Педофилбурге с остальными извращенцами? Билл, я тебя умоляю!

Я понимаю, что мы вышли на круг. И прекрасно осознаю, что от своего преступления мне не скрыться ни в одном уголке мира. Но я слишком устал, слишком вымотался, чтобы продолжать бессмысленный спор.

— Пожалуйста, Клемент, — шепчу я, опуская голову, — просто прекрати.

Он матюгается сквозь зубы, однако, вопреки моим ожиданиям, не бросается прочь, а снова усаживается.

— Хорошо, прекращу, но сначала ответь мне на один вопрос.

— Давай свой вопрос, — вздыхаю я.

— Ты верующий?

Я поднимаю на него взгляд.

— Только не пытайся переубедить меня всякой банальщиной о религии и вере.

— Вовсе не пытаюсь, а ты не ответил на мой вопрос.

— Нет, с тех пор как умерла мама.

— Значит, если бы я сказал, что помочь тебе мне велел, голос в голове, ты решил бы, что я рехнулся?

— Несомненно. А что?

— Потому что именно поэтому-то я тебе и помогаю. Хочешь верь, хочешь нет, но это правда.

Клемент откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, как будто всего лишь сказал мне который час.

— Что? — фыркаю я. — Ты ведь понимаешь, насколько нелепо это звучит?

— Еще бы. Поэтому-то раньше и не говорил об этом.

— Ну и что мне с твоего откровения?

— Так что ты собираешься делать?

— В данный момент самым заманчивым представляется выкинуться из окна.

— Хм, первым ты не будешь.

— Черт возьми, — выдавливаю я, медленно массируя себе виски. — Ну зачем ты так со мной? Думаешь, мне без тебя мало проблем?

— Я с тобой так, потому что ты не оставляешь мне выбора. Ты-то еще можешь сдаться, а вот я — нет.

— Почему не можешь?

— Потому что устал, Билл, и мне тошно находиться одному среди чужих. Меня не должно здесь быть, а если я не разберусь с тобой, все останется по-прежнему.

Несколько лет назад у одного моего коллеги произошел нервный срыв. Никто ничего не замечал, пока он не предпринял довольно неуклюжую попытку покончить с собой. К счастью, у бедняги ничего не вышло, и он обратился за помощью. Может, Клемент как раз и страдает от подобного расстройства? И как же мне тогда поступить? Просто отмахнуться от его бредового заявления или же подыграть ему, чтобы не доводить до крайности?

— Я даже и не знаю, что сказать тебе, честно.

— Да все ты прекрасно знаешь! — огрызается великан. — Ты хочешь сказать, что у меня поехала крыша и мне нужно к мозгоправу.

— Хм, я бы выразился помягче, но да, возможно, и не помешает.

— Хорошо, так и сделаю, но при одном условии.

— И каком же?

— Дай мне один день.

— Один день?

— Ну да. Зудит у меня в одном месте, где не почесаться, но если мы навестим ту старушку в Хаунслоу, мне, наверно, полегчает. Дай мне срок до вечера.

— Если мы съездим, ты обещаешь обратиться за помощью насчет… своего состояния?

— Я не делаю обещаний, Билл, но да, обращусь.

Поверить не могу, что я вообще обдумываю сделку с человеком, который следует указаниям голосов в голове. Не значит ли это, что я тоже свихнулся?

— Слушай, Клемент, я хочу тебе помочь, но нам вовсе не обязательно охотиться за призраками.

— Билл, ты мне должен. Я тебя еще ни о чем не просил — и вот теперь прошу.

Хочется удрать от этого безумия куда подальше, однако на месте меня удерживает чувство долга. Он прав. Я действительно многим ему обязан.

— Ладно, — вздыхаю я и качаю головой. — Четыре часа.

— Что четыре часа?

— Я поеду с тобой в Хаунслоу в дом престарелых, но если к четырем часам мы не почешем, где у тебя там зудит, то отправимся к моему врачу, а потом я сдамся полиции. Договорились?

— Договорились. И еще одно.

— Ну что еще?

— Мне нужно, чтобы ты хоть немного верил.

— Во что? — фыркаю я. — Что все мои горести чудесным образом исчезнут после разговора с жертвой инсульта в Хаунслоу?

— Я и сам не знаю, чего ожидать, но ведь мы делаем это ради твоей же пользы, не забывай.

— Прекрасно. Что ж, с головой окунаюсь в безумие, если тебе полегчает.

— Вот и молодец.

Я встаю, по-прежнему не уверенный в правильности своих действий. Впрочем, сейчас мне лучше сосредоточиться на чем-нибудь будничном.

— Тост-то будешь?

— Ага.

На ватных ногах подхожу к тостеру, включаю и прислоняюсь к кухонной стойке.

Пока хлебцы подрумяниваются, пытаюсь упорядочить свои мысли. Независимо от бредовой просьбы Клемента, задумываюсь, даст ли нам хоть что-нибудь визит к этой мисс Дуглас. И ведь до своего нелепого признания он обратил внимание на действительно важное обстоятельство, что Габби не стала дожидаться пятницы.

Почему?

Внезапно зудеть начинает и у меня.

Возвращаюсь мыслями к недавнему эпизоду в парке, когда Габби сообщила о нашем родстве. Что же она говорила? Весь тот разговор для меня прошел как в тумане, и детали вспоминаются с трудом, но вроде как она заикнулась о предъявлении прав на наследство моего отца. Понятия не имею, как подобные случаи трактуются законом, однако с учетом грозящего мне обвинения да таланта Габби ко лжи, вполне вероятно, веские доводы для суда у нее найдутся.

Нанесла ли Габби последний удар, или же сегодняшняя статья в газете лишь первый шаг в предстоящей тяжбе? Являлась ли ее главной целью моя репутация? И теперь, замарав мое доброе имя так, что мне ввек не отмыться, она собирается затаскать меня по судам, чтобы окончательно утопить в позоре и ободрать как липку?

Даже после столь катастрофического разоблачения мне сложно вообразить, что же на уме у этой чертовой бабы. Быть может, предложение Клемента не столь уж и бессмысленное, как мне казалось поначалу.

Как бы то ни было, на повестке дня теперь остается только поездка в Хаунслоу к жертве инсульта по совету психически неуравновешенного типа с голосами в голове.

— Да поможет мне Бог, — шепчу я себе.

Единственное утешение, что благодаря предстоящему путешествию я немного да отсрочу окунание в джакузи с дерьмом, что неминуемо забурлит в Вестминстерском дворце, и встречу с полицией. Понятное дело, вечно прятаться у меня не получится, однако прямо сейчас принять наказание я не готов.

Равно как и доесть остатки приготовленной овсянки. Клемент же уничтожает свои четыре тоста за пару минут.

Кое-как подкрепившись, в самом начале восьмого мы выступаем.

— Черт, телефон забыл.

Бросаюсь в спальню и хватаю смартфон с тумбочки. Он по-прежнему в беззвучном режиме, и к горлу у меня немедленно подступает тошнота от пугающего количества пропущенных звонков, голосовых и текстовых сообщений. Как пить дать, среди них Фиона Хьюитт, а вот насчет остальных мне даже задумываться страшно. Одно несомненно: в ближайшем будущем звонки и послания не прекратятся. Так что решаю не отключать беззвучный режим и сую телефон в карман.

Возвращаюсь в прихожую к поджидающему меня Клементу.

— А другой выход из дома есть? — интересуется он. — Сомневаюсь, что ты выстоишь против той оравы внизу.

— Можно через задний двор, там где мусорные баки стоят.

— Веди.

Отказавшись от лифта, спускаемся по лестнице, предназначенной лишь для экстренных случаев. Пожалуй, мое бедственное положение вполне подпадает под данную категорию. Лестница выводит нас в технический коридор в задней части здания.

— Сюда.

Через пожарный выход выбираемся во двор, окруженный высокой кирпичной стеной да темно-синим небом. Покинуть его можно лишь через железные ворота.

— Я сперва проверю, — заявляет Клемент и направляется к воротам. Оглядевшись по сторонам, бросает: — Чисто!

Выскальзываем через ворота и по боковому проезду торопливо удаляемся от дома.

— Поездом ехать слишком рискованно, — говорю я. — Давай возьмем такси.

Минуту спустя мы уже устраиваемся на заднем сиденье традиционно черной машины. Ее угрюмый водитель либо не читает газет, либо просто не заморачивается, кого ему везти в такую даль.

По мере продвижения по улицам центрального Лондона такси ускоряется. На наше счастье, основной поток машин направляется в город, в то время как мы его покидаем.

Наконец, мы достигаем магистрали М4, и урчание дизельного двигателя становится чуть ли не умиротворенным. С каждым пройденным километром темное небо все более просветляется, обещая бодрящее холодное начало дня счастливчикам, пока еще остающимся дома. Я задумываюсь, кутается ли прямо сейчас Габби в свое отсыревшее одеяло. Хотя, скорее всего, она уже движется в том же направлении, что и наше такси. Но в то время как мы спешим в дом престарелых в Хаунслоу, ее целью наверняка является зал вылетов аэропорта «Хитроу», откуда самолет унесет ее в дальние солнечные страны, благо что неправедно нажитые средства ей вполне это позволяют.

И мысль эта лишь придает мне решимости продолжать путешествие.

Аккомпанементом таковому, помимо урчания двигателя, служит похрапывание Клемента. Не совсем то гортанное сотрясение воздуха, что мне пришлось сносить в Сандауне, но все же достаточно громкое, чтобы действовать на нервы. Ах, если бы это было единственной моей заботой.

Закрываю глаза и пытаюсь представить, как может развиваться разговор с мисс Дуглас. Вообразить, как эта встреча может нам помочь, еще даже сложнее. Впрочем, от нескольких вопросов хуже уж точно не станет. Действительность такова, что сама моя свобода теперь зависит от старухи — которая недавно перенесла инсульт и которая либо знает, либо нет о проживании в ее квартире моей сестры — и оторванного от реальности типа в джинсовом костюме, знай себе храпящего рядом.

Если Бог и вправду существует, чувство юмора у него явно извращенное.

30

Хорошо, что в такси теперь принимают карточки, поскольку содержимое моего бумажника сводится к одинокой двадцатифунтовой банкноте. Расплачиваюсь с водителем и неохотно добавляю скромные чаевые в благодарность, что не угробил нас по дороге.

Адрес, равно как и точное название дома престарелых нам неизвестны, поэтому я прошу водителя высадить нас в самом начале Адам-стрит. Откуда ж мне было знать, что улица чуть ли не два километра длиной.

— Что ж, просто будем идти, пока не попадется дом престарелых. Вряд ли их здесь несколько.

Клемент вновь бурчит о своих отмороженных яйцах, и поисковую экспедицию мы начинаем, поглубже засунув руки в карманы. Вдоль улицы тянутся разнообразнейшие строения всех без исключения исторических эпох, а студеный воздух весьма скоро насыщается выхлопами едва ползущего в обоих направлениях транспорта.

Я задумываюсь, что мы будем делать, когда найдем дом престарелых. Как и большинство планов до сей поры, детали мы толком не обговаривали.

— Есть предложения, что мы ей скажем? — озвучиваю я свою озабоченность.

— Мы ей ничего не будем говорить. Ты будешь говорить.

— Почему я?

— Потому что у тебя аристократическое произношение и культурные манеры. Сомневаюсь, что старухе придется по душе моя манера.

— Хм, верно. Но что мне у нее спрашивать?

— Да что ж непонятного-то? Спросишь, где Габби и почему она живет в ее квартире.

— А если мы встретим тот же прием, что и в Сандауне?

— Малость ей навешаем.

— Что-что?

— Да шучу. Давай просто посмотрим, что она скажет, а там видно будет.

Опять импровизация на ходу. Уверенность такой подход определенно не вселяет.

— Слушай, Клемент. Может, я опять ною, но у меня ощущение, будто мы хватаемся за соломинку.

— Так и есть.

— Просто замечательно! — вздыхаю я. — Дома ты был настроен более оптимистично. Теперь у меня еще и ощущение, будто меня разыграли.

— Билл, это лишь чутье и ничего другого. Если есть идеи получше, я весь внимание.

Таковых у меня, разумеется, нет, и мое уныние перерастает в полнейшее отчаяние.

— Черт, это же просто нелепо, — начинаю ныть я. — Переться через весь Лондон только из-за того, что так тебе подсказывает чутье.

— Тебе не стоит недооценивать три вещи: обозленных женщин, интуицию и меня.

Насчет первого уж точно не поспоришь. Остается лишь надеяться, что он прав и касательно остального.

Мы бредем дальше, и метров через сто нашим глазам наконец-то предстает объект поисков. «Обитель с садом» представляет собой внушительное строение из кирпича и черепицы, безликое и строгое. Его утилитарный архитектурный стиль вполне подошел бы и библиотеке, и какому-нибудь общественному центру. О назначении здания говорит лишь знак перед подъездной аллеей.

— Прямо как в фильме ужасов, — комментирует Клемент, пока мы направляемся к входу.

При нашем приближении автоматические двери раздвигаются, и нас обдает благодатным потоком теплого воздуха. Проходим через следующие стеклянные двери и оказываемся в вестибюле. Здесь еще даже теплее и отдает дезинфицирующими средствами, едва перебивающими, впрочем, забористую смесь запахов, которые я предпочел бы не распознавать.

Вестибюль просторным не назовешь: регистратура в дальнем конце и пяток стульев. Влево и вправо убегают коридоры. Подхожу к стойке, из-за которой поднимается женщина сорока с небольшим лет в синей форме.

Приступаю к заготовленной лжи — для меня, разумеется, извинительной.

— Доброе утро. Надеюсь, вы сможете мне помочь.

— Доброе утро, — отвечает женщина с явным восточноевропейским акцентом. — Постараюсь.

Выуживаю бумажник и демонстрирую ей парламентское удостоверение.

— Меня зовут Уильям Хаксли, я депутат парламента.

Работница дома престарелых подается вперед и внимательно изучает документ. На какое-то мгновение меня охватывает ужас, что ей уже известно мое имя из газет. К счастью, дама, удовлетворившись, улыбается и любезно осведомляется:

— Вы к нам с проверкой?

— Не совсем. Меня попросили навестить мисс Дуглас Я работаю с членом ее семьи, и мне хотелось бы выяснить, могу ли я как-то улучшить ее положение.

— О, правительство собирается выделить нам побольше средств?

Ах, если бы. Если какая сфера и нуждается в дополнительном финансировании, так это социальная помощь. Но зачем же спускать денежки налогоплательщиков на больных и нуждающихся, когда их можно тратить на бессмысленные ядерные средства устрашения.

— Ничего не могу обещать, но мне хотелось бы поговорить с мисс Дуглас. Это возможно?

Улыбка исчезает с лица женщины, и она указывает на табличку у себя за спиной.

— Прошу прощения, но часы посещения у нас с одиннадцати.

Почти через три часа. Вот только у меня нет столько времени.

— Боюсь, в одиннадцать у меня встреча с премьер-министром, поэтому-то я так рано и приехал.

Ложь дается мне без малейших усилий. Если мне и вправду предстоит сегодня встреча с премьер-министром, подозреваю, таковая будет подразумевать официальное лишение депутатского мандата.

— О, вы знакомы с премьер-министром? — работница явно впечатлена.

— Хм, да. Она мой начальник.

Судя по направленному в никуда взгляду, в голове женщины происходят некие мыслительные процессы.

Наконец, ее внимание вновь сосредотачивается на мне.

— А вы можете попросить премьер-министра побольше нам платить? Лондон — очень дорогой город.

— Попросить могу.

— Точно?

— Ну разумеется.

— Хорошо. Тогда приходите через полчаса. Сейчас у мисс Дуглас процедуры, но чуть позже вы сможете с ней повидаться.

— Спасибо вам большое. Вы еще будете здесь?

— Я здесь всегда, — фыркает женщина. — По много часов в день.

— Хм, да, и как вас зовут?

— Анна.

— Спасибо, Анна. Значит, я вернусь через полчаса.

Смекнув, что убедительное объяснение для своего спутника-гиганта в ретро-одеянии я с ходу не сочинил, Клемент во время моих лживых излиянии благоразумно сидит в сторонке. Когда я направляюсь к дверям, он встает и следует за мной. Заговариваем мы лишь на улице.

— Ну что? — набрасывается великан.

— Мы сможем поговорить с ней через полчаса.

— Здорово. Пойдем пока чайку перехватим.

На Адам-стрит нам попадается замызганная кафешка, Клемента вполне устраивающая. Несмотря на грязный столик и прочее весьма небрежное соблюдение санитарно-гигиенических норм, здесь, по крайней мере, тепло и безлюдно.

Двадцать минут мы потягиваем безвкусный чай и старательно избегаем скользкую тему. Разумеется, в конце концов я не выдерживаю:

— А этот твой голос в голове… Как часто ты его слышишь?

— Да он почти весь год помалкивал. А на прошлой неделе вдруг снова зазвучал. В «Фицджеральде», когда ты в первый раз встречался там со своей Габби. С тех пор я слышу его… Не знаю, раза два в день.

— Так-так… И что он говорит?

— Трудно объяснить, Билл. Он не то чтобы говорит, вот как ты сейчас. Не какими-то там четкими фразами. А типа шепота на ухо, понимаешь?

— Нет, куда мне…

— В детстве в «горячо-холодно» играл?

— Поскольку в семье я был единственным ребенком и друзей у меня не водилось, нет, не играл.

— Но суть игры тебе же известна? Если водящий близко к предмету, который он ищет, ему говорят «горячо», если далеко — «холодно».

— Да, это-то я знаю.

— Вот у меня вроде того и есть. Направления я не знаю, только могу чувствовать, что двигаюсь в верную сторону. Иногда что-то слышу, но смысл улавливаю не всегда.

— Но голос велит тебе помогать мне?

— Вроде того.

— Вроде того? Голос либо говорит, либо нет, как может быть «вроде»?

— Слушай, Билл, по-другому я все равно объяснить не смогу. Понятия не имею, откуда берется этот чертов голос и с какой стати мне нужно тебе помогать. Я просто знаю, что нужно. Но скажу тебе вот что: я вполне мог бы обходиться и без всего этого.

Если не вдаваться в смысл слов великана, звучат они искренне, едва ли не убедительно. Тем не менее в силу специфики моей работы подобная искренность заявлений мне вполне привычна. Если по-настоящему веришь в свою правоту в том или ином вопросе, воспринимаешь ее как непреложную истину. Проще говоря, в этом и заключается суть политики: пытаться убедить остальных, будто твоя версия правды — единственная.

Стало быть, Клемент просто слышит собственную версию правды, являющуюся всего лишь порождением его расколотого сознания.

— А ты знаешь, чей голос с тобой разговаривает?

— Да, блин, откуда?

— Тогда почему ты спрашивал, верующий ли я? При чем здесь это?

Какое-то время великан вертит на столе пустую чашку, либо попросту отмалчиваясь, либо пытаясь наколдовать правдоподобный ответ. Я бы поставил на второе.

— Пожалуй, не стоит об этом.

— Почему?

— Ты не веришь даже в голос у меня в голове, а выложи я тебе всю историю, ты же мигом вызовешь санитаров.

— Что ж, это можно проверить.

— Не, Билл. Не хочу рисковать.

— А как же доверие?

— Доверие тут ни при чем. Мне главное — выполнить работу. А если я вспугну тебя, кранты моей работе. Допустить этого я не могу.

— Значит, для тебя это работа?

— Ага, типа того. Хотя точнее было бы назвать это тестом.

— И что произойдет, если ты его пройдешь?

Клемент смотрит мне в глаза и совершенно бесстрастно отвечает:

— Искупление.

Я отнюдь не специалист по психическим заболеваниям, однако мне становится очевидно, что случай Клемента весьма серьезный. Если бы прямо сейчас я не был занят решением собственных проблем, точно не стал бы тянуть с оказанием ему квалифицированной медицинской помощи.

— Ладно, — неуверенно произношу я вслух. — Пожалуй, пока оставим эту тему.

Великан пожимает плечами и возвращается к своему обычному состоянию.

— Тогда пойдем? Мне нужно перекурить.

Минутой позже мы снова бредем по улице. Клемент знай себе попыхивает сигаретой, будто и не было у нас никакого разговора. Если у него вправду какая-то психическая болезнь, до сегодняшнего утра он прекрасно ее скрывал.

Остается лишь надеяться, что не наступит обострение.

31

Мы возвращаемся в «Обитель с садом» и действительно застаем Анну на своем посту. Первым делом я представляю ей Клемента и объясняю его присутствие:

— Это мистер Клемент. Он сотрудник моей охраны.

— Телохранитель, да? — уточняет женщина.

— Увы, времена нынче неспокойные, поэтому да, он вроде телохранителя.

Анна внимательно разглядывает моего спутника. Уловив ее сомнения, спешу выдать новую ложь:

— Приношу извинения за внешний вид своего коллеги. Общественности ни к чему видеть депутатов парламента в сопровождении охранников, поскольку это может подорвать ощущение безопасности. Вот они и одеваются так, чтобы не выделяться.

Уж не знаю, удалось мне ее убедить, однако она кивает и вручает нам бейджи посетителей.

— Хорошо. Следуйте за мной, пожалуйста.

Мы идем за Анной по коридору мимо пронумерованных дверей, почти как в гостинице. Темно-бежевые стены, линолеум на полу и люминесцентное освещение наводят на мысль, что здесь находятся отнюдь не по собственному выбору.

— Состояние мисс Дуглас не очень хорошее, — сообщает работница дома престарелых. — У нее был тяжелый инсульт.

— Сожалею.

— Говорит мало, двигается и того меньше.

Качаю головой и хмуро кошусь на Клемента. Мне определенно не доставляет удовольствия причинять беспокойство тяжелобольной.

Анна останавливается возле палаты под номером шестнадцать и стучится. Не дожидаясь ответа, приоткрывает дверь и заглядывает внутрь.

— А к вам посетитель, мисс Дуглас. Мужчина из Вестминстера, — произносит она четко и размеренно. — Вы согласны его принять?

После краткой паузы женщина оборачивается и жестом приглашает нас в палату. Мы с Клементом гуськом входим.

Едва лишь я переступаю через порог, меня охватывает желание развернуться и уйти. В кресле возле окна сидит сущий скелет. Седые волосы старухи взъерошены, облачена она, по-видимому, в дешевый казенный халат.

Помимо кресла, тесная палата меблирована оснащенной подъемником койкой, шкафом, двумя пластиковыми стульями для посетителей, комодом и стульчаком. Полоски голубого неба, проглядывающей над кирпичной стеной за единственным окном, совершенно недостаточно, чтобы развеять уныние неизменных темно-бежевых стен и линолеума.

— Мне нужно вернуться на пост, — говорит Анна. — Перед уходом обязательно отметьтесь у меня. И не дольше пятнадцати минут, пожалуйста.

Я машинально киваю и провожаю женщину взглядом, от всей души желая убраться отсюда вместе с ней.

Увы, после ее ухода только и остается, что повернуться к мисс Дуглас.

— Доброе утро! — с деланой бодростью отчеканиваю я.

Старушка таращится на меня своими округлившимися зелеными глазами и издает серию нечленораздельных звуков.

— Простите? Я не совсем понял, — вновь гремлю я, пытаясь подражать размеренной интонации Анны.

— Билл, она не глухая.

— А?

— Не надо так орать.

— Ах, ну да, конечно.

Клемент подтаскивает стулья и ставит их перед мисс Дуглас. Мы усаживаемся, в то время как она продолжает таращиться на меня, как будто это я чудаковатый гигант в шмотках из семидесятых.

— Меня зовут Уильям Хаксли, а это мой помощник, Клемент.

С подвижностью у несчастной и вправду очень плохо. Общаться с нами она пытается, насколько я вижу, взмахами левой руки. Ее нижняя губа неистово дергается, однако заговорить ей не удается.

— Ча-а… — в конце концов изрекает мисс Дуглас.

Я смотрю на Клемента, но тот лишь качает головой.

— Простите?

— Ча… — повторяет она.

— Чаю?

Старуха хмурится и раздраженно машет рукой.

Явно раздосадованная нашей неспособностью понять, она пытается снова, и на этот раз донести у нее получается чуть побольше:

— Ча-а-сс.

Снова смотрю на Клемента, и снова он качает головой. Так продолжаться не может, и я решаю не обращать внимания на попытки старушки что-то нам сообщить и разражаюсь речью:

— Мисс Дуглас, я явился к вам вследствие недавнего взлома компьютерной системы Вестминстерского дворца. Вам совершенно не о чем беспокоиться, просто в ходе расследования всплыл ваш адрес. И я надеялся, что вы сможете ответить на кое-какие вопросы. Вы согласны нам помочь?

Она качает головой, но откуда мне знать, кивок ли это или же непроизвольное движение. Чтобы наш разговор не обернулся бессмысленной тратой времени, чего я опасался с самого начала, предлагаю старушке более действенную систему ответов:

— Мисс Дуглас, вы в состоянии сделать жест большим пальцем? — В качестве примера демонстрирую собственный. — Это будет означать «да». — Затем направляю палец вниз. — А это «нет».

Она медленно показывает своей трясущейся рукой жест согласия.

— Прекрасно. А «нет» вы можете изобразить?

Движение стоит старушке некоторых усилий, однако в конце концов она поворачивает запястье большим пальцем вниз.

— Замечательно. Благодарю.

Наладив элементарную связь, теперь я, по крайней мере, могу задавать кое-какие вопросы.

— Итак. Первый вопрос: знаете ли вы некую Розу Джонс?

Мисс Дуглас разворачивает руку пальцем вверх.

Что ж, вот и объяснение, почему Роза предоставила ее адрес для запроса характеристики.

— Она ваша родственница?

Жест не меняется.

— Племянница?

Большой палец направляется вниз.

— Дочь?

Вверх.

Хм, довольно странно, учитывая то обстоятельство, что фамилии у них разные.

— Прекрасно. Значит, Роза Джонс ваша дочь. С первым вопросом мы покончили. Далее, вам известна женщина по имени Габби?

Нет.

— Быть может, вы знаете ее под именем Габриэлла Дэвис?

Снова нет.

«Вот черт».

Заметив мою досаду, вмешивается Клемент.

— Привет, бабуля. Тебе известно, что в твоей квартире кто-то проживает?

Нет.

Великан откидывается на спинку стула и принимается церемонно поглаживать усы. Понятия не имею, о чем еще спрашивать, и выдавливаю жалкую улыбку. Проходят секунды, и молчание становится уже откровенно тягостным. Я прихожу к прискорбному заключению, что продолжать сей фарс бессмысленно.

— Клемент, думаю, нам следует оставить мисс Дуглас в покое.

Великан, однако, пропускает мое замечание мимо ушей. Опершись локтями на бедра, он подается к старушке и говорит:

— В самом начале ты хотела нам что-то сказать. Это было имя?

Да.

Я поворачиваюсь к Клементу.

— Откуда ты знаешь?

— Просто догадался, — отмахивается он и снова обращается к мисс Дуглас. — Это имя, что ты пыталась сказать. Чарльз?

Да.

— Как у его папаши? — Великан кивает на меня.

Да.

— Погоди-ка, — вмешиваюсь я. — Откуда, черт возьми, ей известно имя моего отца?

— А мне почем знать. Спроси у нее сам.

Озадаченный, я так и поступаю:

— Мисс Дуглас, вы, случайно, не были знакомы с моим отцом?

Снова да.

Тут уж я и вовсе лишаюсь дара речи. И хотя утвердительный ответ старушки вполне объясняет, почему она так смотрела на меня в самом начале встречи, он влечет за собой и уйму новых вопросов. Вот только мне не приходит в голову ни один, требующий простого ответа да или нет.

Вся эта гамма чувств явно отражается на моем лице, поскольку мисс Дуглас оживляется, насколько только это возможно для почти парализованного человека. Издавая нечленораздельные звуки, она машет рукой на комод.

— Там что-то лежит? — уточняю я.

Да.

— Вы хотите, чтобы я посмотрел?

Да.

Я подхожу к комоду и оборачиваюсь к хозяйке палаты. Словно начинающий торговец мебелью указываю на верхний ящик:

— Этот?

Да.

Открываю, хотя понятия не имею, что же мне там искать. На первый взгляд, в ящике только одежда и лежит.

— Кош… — выдавливает мисс Дуглас.

Растерянно разглядываю содержимое ящика, надеясь приметить что-то, связанное с этим звуком. Никаких тебе котиков.

— Кош… Кош!

— Кажется, она толкует про кошелек, — предполагает Клемент. Старушка подтверждает его догадку поднятым пальцем.

Я раздвигаю сложенную одежду и действительно обнаруживаю портмоне из черной кожи.

— Это? — поднимаю я вещь.

Да.

Задвигаю ящик, возвращаюсь на место и кладу кошелек на колени мисс Дуглас. Она пытается открыть здоровой рукой защелку.

— Помочь, бабуля? — галантно осведомляется Клемент.

Пожалуй, мне и самому стоило учесть состояние двигательных способностей старушки, прежде чем отдавать ей портмоне. Клемент открывает замочек и возвращает вещь хозяйке. Я лишь наблюдаю, сгорая от нетерпения узнать, что же она хочет нам показать.

Мисс Дуглас раскрывает кошелек. С одной стороны во внутреннем отделении лежат несколько кредиток, с другой, под прозрачной пластиковой перегородкой, — фотография. Старушка тычет в нее костлявым пальцем.

Мы с великаном подаемся вперед, однако снимок расположен вверх ногами, да еще пластиковое окошко бликует.

— Можно посмотреть? — спрашиваю я.

Большой палец направляется вверх.

Беру портмоне и переворачиваю. Фотография маленькая и от времени уже выцвела, однако реагирую я вовсе не на ее состояние, а на само изображение.

— Боже мой, — вырывается у меня.

— Что это? — интересуется Клемент.

— Хансворт-Холл, — отвечаю я и протягиваю ему кошелек.

— А это кто? — не унимается великан.

На снимке запечатлена женщина средних лет, стоящая на гравийной подъездной дорожке к моему семейному особняку. Фотограф располагался от нее слишком далеко, поскольку лицо получилось недостаточно четким. И все же в нем несомненно угадывается сходство со старушкой, сидящей в каком-то метре от нас.

— Это… это вы? — указываю я на фотографию.

Мисс Дуглас снова поднимает большой палец.

Окончательно сбитый с толку, я внимательно рассматриваю снимок. В голове у меня роится с десяток вопросов — вот только там-то им и суждено остаться, поскольку старушка не в состоянии на них ответить. Мне только и известно, что эта немощная женщина некогда посещала мой фамильный дом и в той или иной степени знала моего отца. А потом, через много лет после этого визита, ее дочь вошла в сговор с моей сестрой, чтобы шантажировать меня. Связаны ли эти события? Если и да, то связь эту выявить практически невозможно.

Под моей спокойной наружностью начинает бурлить токсичная смесь разочарования и раздражения.

И моя улыбка увядает.

— Мисс Дуглас, вы знали, что ваша дочь участвует в шантаже против меня?

Рука у нее бессильно падает на колени, на лице отражается замешательство.

— Билл? Ты что творишь? — шипит Клемент.

— Добиваюсь ответов, — огрызаюсь я. — Вроде как за этим мы сюда и явились?

— Да, но…

Снова поворачиваюсь к мисс Дуглас и продолжаю выплескивать на нее свой гнев.

— Что ж, будем исходить из того, что вы в курсе соучастия Розы. А теперь я хочу знать, где Габби?

Старуха издает нечленораздельный звук и мотает головой.

— Бросьте, мисс Дуглас! — взрываюсь я. — Где она? Или вы тоже в сговоре с ними?

— Билл, остынь, — рокочет Клемент.

— Черта с два!

Подаюсь вперед и пристально смотрю старухе в глаза.

— Я сыт по горло твоей ложью! Как и твоей дочери! Ты ведь знаешь, кто такая Габби, так ведь? Она же жила в твоей квартире, черт побери!

Ее взгляд ничего не выражает, и это окончательно выводит меня из себя. Я вскакиваю и отшвыриваю стул.

— Чертова баба! — тычу я в нее пальцем. — Отвечай на мои вопросы!

— Уильям! — вдруг раздается у меня за спиной окрик. — Прекратите!

Я резко разворачиваюсь. На пороге стоит Роза. Теперь уже бессмысленно скрывать нашу осведомленность о ее соучастии, и моя ярость автоматически обретает новую цель.

— А, добро пожаловать в логово лжи, Роза! Как хорошо, что вы сюда пожаловали!

— Пожалуйста, Уильям, успокойтесь, — заклинает она. — Вы пугаете мою маму.

Сжав кулаки, я делаю шаг к ней. Буквально каждая мышца моего тела напряжена от усилий сдержать гнев.

— Не смей просить меня успокоиться! — рявкаю я. — Не после того, что ты натворила!

Она опускает взгляд и нервно сглатывает. И даже не думает отрицать и защищаться.

— Мне жаль, — шепчет она.

— Ах, тебе жаль?!

Ее жалкие извинения лишь служат искрой для пороховой бочки. Подхожу к Розе, и моя рука словно бы сама по себе вскидывается и устремляется в ее направлении. И хоть я совершенно не отдаю отчет в собственных действиях, женщину я сознательно ни за что бы не ударил. Что подтверждается тем обстоятельством, что кулак мой в конечном итоге впечатывается в оштукатуренную стену в добром метре от лица секретарши. Руку моментально пронзает адская боль.

Я падаю на колени.

Задыхаясь, поднимаю взгляд на Розу и выплескиваю остатки ярости:

— Ты даже не представляешь, как я ненавижу тебя за все, что ты сделала!

В палате воцаряется гробовая тишина. Но вот ее нарушает топот тяжелых ботинок по линолеуму, и надо мной нависает Клемент.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Я лишь качаю головой. Мои ощущения в жизни не были так далеки от порядка.

Великан помогает мне подняться на ноги и затем обращается к Розе:

— Если не хочешь, чтобы мы досаждали твоей мамуле, зайди и закрой дверь.

Она безропотно подчиняется.

— Садись, — велит ей Клемент и кивает на свое место.

Женщина устраивается возле матери, и мой товарищ поднимает стул, что я отправил в полет через всю палату, и ставит его перед женщинами.

— Мы с тобой немного покалякаем, — говорит он строго, но спокойно.

Моя секретарша кивает и берет мать за руку. Дав выход ярости, теперь я не нахожу себе места от стыда. Что бы там ни натворила Роза, ее мать — лишь немощный инвалид и точно не заслуживала, чтобы я изливал на нее свой гнев. Сконфуженно отхожу в уголок, предоставив Клементу вести допрос.

— Насколько я понимаю, сейчас ты должна быть на работе, — начинает тот. — Как ты узнала, что мы здесь?

— По телефону Уильяма, — едва слышно произносит Роза. — Я установила на него приложение-трекер.

— Что-что ты сделала? — ахаю я.

— Билл! Не суйся, — отрезает Клемент. — Опять сорвешься.

Я пытаюсь заживо сжечь свою секретаршу взглядом, однако от дальнейших ремарок воздерживаюсь.

— Ответ нам уже известен, но я все равно спрошу. Ты сливала Габби информацию о Билле?

Роза поднимает на великана озадаченный взгляд.

— Ты сливала Габби информацию об Уильяме? — поправляется Клемент.

Ответом служит лишь слабый кивок.

— Так. Теперь, когда мы разобрались с этим, можешь сказать почему?

Молчание.

Меня так и подмывает схватить Розу и вытрясти из нее ответ. Пожалуй, оно и к лучшему, что функции следователя взял на себя великан, поскольку я точно не сдержался бы. Закусываю губу и медленно отсчитываю про себя с десяти до нуля, чтобы хоть немного успокоиться.

— Давай же, девочка, — требует Клемент. — Не такой уж и сложный вопрос. Почему ты сливала информацию сестре Билла?

Мое отчаяние только возрастает, и я снова принимаюсь за обратный отсчет.

— Она… — выдавливает наконец Роза.

Бегут секунды, однако продолжения не следует.

— Что она? — не выдерживает великан. — Давай, говори!

— Она не сестра Уильяма. Она моя сестра.

32

У меня отнимается язык, глаза наполняются слезами. Клемент внимательно следит за мной — вероятно, желая удостовериться, что в мои намерения не входит грохнуться в обморок. Затем удовлетворенно кивает и поворачивается к Розе:

— Как ты сказала? Габби не его сестра?

— Габби… Габриэлла… сестра Уильяма, — лепечет моя секретарша. — Только его шантажирует не Габриэлла. А моя сестра, Эми.

— Чего? Ни хрена не понимаю!

— Эми выдавала себя за Габби.

Клемент откидывается на спинку стула и сосредоточенно чешет затылок. Роза обращается ко мне с умоляющим взглядом:

— Уильям, простите меня. Я ничего этого не хотела.

Я судорожно сглатываю и моргаю, чтобы прогнать слезы. Вконец сбитый с толку, я только и в состоянии, что выдавить три слова:

— Не моя сестра?

— Нет, не ваша.

— Но… Но как же паспорт, свидетельство о рождении… Фотография младенца?

— Паспорт — подделка. Очень хорошая, но все равно подделка. Свидетельство о рождении и фотография настоящие, но они не имеют никакого отношения к женщине, которая показывала их вам.

Желание заполучить ответы огромно, и мысли мои потихоньку проясняются.

— Как же тогда они к вам попали?

— Я… То есть мы нашли серебряную шкатулку, когда наводили порядок в маминой квартире еще летом.

— Шкатулку… С письмом моего отца?

— Да.

Это объясняет, как сестры ее заполучили, однако отнюдь не то, каким образом вещица перекочевала из Хансворт-Холла в Хаунслоу.

— А как она оказалась в квартире твоей матери?

Роза поворачивается к немощной старушке и что-то бормочет — по-видимому, извинения. Потом объясняет:

— Мама работала сиделкой у вашего отца, перед тем как он умер. Она взяла шкатулку, потому что… — тут она осекается и нервно сглатывает. — Потому что отчаянно нуждалась в деньгах. И узнала, что шкатулка ничего не стоит, только через несколько недель после того, как забрала ее.

Внезапно снимок мисс Дуглас на фоне Хансворт-Холла получает объяснение, так же как и ее мотив кражи у моего отца.

— Эта шкатулка и ее содержимое предназначались для меня, — взвиваюсь я. — Твоя мать могла оставить чертову оловянную коробку себе, мне было бы тысячу раз плевать! Ее содержимое — вот что важно, и она должна была это понять!

Роза в очередной раз смотрит на мать. Та едва заметно ей кивает.

— Вы ведь пытались поговорить с моей мамой и знаете, что с речью у нее проблемы, так ведь?

— Это ты к чему?

— Она объяснила мне, насколько могла, что произошло.

— Продолжай.

— Мама пыталась вернуть вам письмо, примерно через месяц после похорон вашего отца, но вы уже покинули Хансворт-Холл. Уехали в Африку, как я понимаю. Она знала, о чем говорится в письме, и не хотела отдавать его никому другому. И потому просто спрятала шкатулку в ящике и забыла о ее существовании.

Я смотрю на мисс Дуглас и качаю головой. Она ведь не просто украла у меня безделицу — она украла у меня сестру. Украла целую жизнь, что мы могли бы провести вместе.

— Я понимаю, что утешение слабое, — продолжает Роза, — но ведь мама могла продать письмо газетам. Уж они бы вцепились в признание вашего отца и не поскупились на гонорар. Только она этого не сделала. Потому что она порядочная и честная женщина, которая просто совершила ошибку. Понимаете, Уильям, мама была в отчаянном положении. И все равно не посмела погубить репутацию вашего отца. И вашу, коли на то пошло.

Замечание и вправду справедливое, вот только уже несущественное, раз уж мое имя красуется на первой полосе центральной газеты.

Клемент меж тем возобновляет свой допрос:

— Так чья идея была шантажировать Билла?

— Эми.

— Насколько же нужно быть рехнувшейся, чтобы додуматься до такой аферы? — вновь срываюсь я. — Черт побери, Роза! Из-за тебя меня убедили, будто я занимался сексом с собственной сестрой!

— Честное слово, я не знала, что Эми до такого додумалась, иначе ни за что не согласилась бы участвовать.

— Но ты знала, что она собирается шантажировать меня, так ведь? И только поэтому и начала у меня работать, верно?

Женщина молча кивает.

— Как же вы провернули твое трудоустройство?

— Эми запугала вашу предыдущую секретаршу и вынудила ее уволиться.

— Она запугала Джойс? Но как?

— Подружилась с ее внуком в «Фейсбуке». Какое-то время они просто болтали, а потом Эми уговорила его прислать… компрометирующие фотографии. После чего сказала Джойс, что отправит эти снимки в университет, если она не уволится и не порекомендует на свое место меня.

— Вот ушлая сука, — вставляет Клемент.

— Обо всем этом я узнала только потом, — поспешно добавляет Роза. — Клянусь.

Она встает и подходит ко мне.

— Это моя вина, Уильям. Я должна была проработать у вас лишь неделю-две, просто убедиться, что вы не обратитесь в полицию. Изначальный план состоял в том, чтобы продать вам шкатулку за сумму, достаточную для перевода мамы в пристойный пансионат. Но в первую неделю я узнала про аренду Хансворт-Холла и по дурости рассказала Эми. А она тут же заявила, что вы заслуживаете наказания и что нужно отнять у вас особняк.

— Заслуживаю наказания? И за что же?

— Моя сестра — не вполне здоровый человек, Уильям. Ей довелось немало хлебнуть, и в некоторых своих проблемах она винит вас.

— Меня?! И что же, черт побери, я ей такого сделал?

— Вы сделали нас бездомными.

— Что-что? О чем это ты? Да быть такого не может!

— Не напрямую, но все же. Через несколько дней после смерти вашего отца нас уведомили, что в течение недели мы обязаны покинуть флигель для прислуги в Хансворт-Холле. И эту фотографию, что вы нашли в мамином кошельке, сделали как раз за день до нашего отъезда. За день до того, как мы стали бездомными.

— Я… Я не имел к этому никакого отношения. Я даже и не знал, что вы там жили.

— А вы когда-нибудь интересовались?

— Нет. Всеми делами занимался отцовский поверенный.

— И вы ни разу не задумались, кто присматривал за вашим отцом во время болезни? — вдруг взрывается моя секретарша. Вины в ее голосе как не бывало. — Кто ему готовил, укладывал в постель, давал ему лекарства, мыл его, когда он обделывался?

Роза поворачивается и указывает на свою мать.

— Она все это и делала, а вы в прямом смысле слова выбросили нас на улицу, даже не поблагодарив!

В какой-то момент нашего разговора мы неуловимо поменялись друг с другом гневом и стыдом.

— Почему же вы просто не попросили меня о помощи? Теперь-то ты хорошо меня знаешь и понимаешь, что я обязательно что-нибудь придумал бы для вас!

Она разом успокаивается и сникает.

— Теперь я и прошу.

Наверное, мы все утро могли бы вот так перекидываться обвинениями. Тем не менее я уже настолько эмоционально измотан, что корить себя и дальше просто был не в состоянии. Как мне представляется, настало время подключить полицию, чтобы загнать джинна обратно в бутылку.

Не обращая внимания на Розу, я прохожу через палату и сажусь перед мисс Дуглас. Ее влажные от слез глаза и бледное лицо ясно показывают, что об авантюре дочери она ничего не знала.

— Простите, мисс Дуглас, за произошедшее много лет назад и за то, что сегодня вам пришлось выслушивать ужасные вещи. Обещаю, что вы получите такой же достойный уход, какой предоставляли моему отцу. Даю слово.

Я осторожно пожимаю ей руку.

— А теперь мы оставим вас в покое.

Встаю и говорю секретарше, что хочу поговорить с ней снаружи. Словно бы препровождаемая в камеру смертников, она кивает и плетется за мной. Шествие замыкает Клемент. Может, для матери Розы драма и закончилась, для нее же самой таковая только начинается.

В коридоре я закрываю дверь в палату.

— Роза, чтоб больше никакой лжи! Где твоя сестра?

Глаза у нее так и бегают. Мой взгляд, равно как и вопрос, ей явно не по душе.

— Роза, посмотри на меня.

Женщина нерешительно поднимает на меня взгляд.

— Несмотря на все твои мерзкие поступки, я действительно собираюсь помочь твоей матери. Но только если ты во всем признаешься, и Габби… И Эми предстанет перед судом. Так где она?

— В десять у нее встреча в редакции газеты. Она придет туда за гонораром.

Бросаю взгляд на часы. Девять тридцать пять.

— Клемент, присмотри за ней, пожалуйста. Не позволяй ей удрать. Я на пять минут.

Великан кивает, я же спешу в вестибюль, где набираю номер своего поверенного, Руперта.

— Слава богу! — раздается в трубке его вопль уже после третьего гудка. — Я тебе уже четыре сообщения отправил!

— Извини, Руперт, меня так завалили, так что я отключил звук. Как бы то ни было, статью ты, судя по всему, уже прочитал?

— Увы, Уильям.

— Хорошо.

— Хорошо?!

— В смысле, мне не придется тебе объяснять.

— Хм, да, но нам нужно обговорить наши дальнейшие действия. Полиция, несомненно, захочет тебя допросить.

— Не беспокойся, Руперт. Мне и самому не терпится с ними пообщаться. Эта женщина врет — она мне не сестра.

— И ты можешь доказать это? — недоверчиво спрашивает поверенный.

— Разумеется, могу.

— Прости, Уильям, но дело в том, что ни одна центральная газета не опубликует подобную историю без убедительных доказательств.

— Еще десять минут назад я и сам в это верил. Видишь ли, по части лжи этой женщине нет равных. Но ее настоящее имя Эми Джонс, и тебе необходимо немедленно связаться с газетой, потому что через двадцать минут она явится к ним за деньгами.

— И что я им скажу?

— Откуда мне знать, черт побери? Ты же юрист, так пригрози им судебным постановлением или чем-нибудь в этом роде.

— Ну да…

— И проследи, чтобы они не выплатили ей ни пенни. Деньги им еще понадобятся, потому что я собираюсь засудить их так, что они воем зайдутся!

— Я немедленно займусь этим. Мне выступить с заявлением от твоего имени с опровержением ее клеветы?

— Ну разумеется!

Заканчиваю разговор и присаживаюсь на минутку. На короткое время мне удается остаться наедине со своими мыслями, и на меня разом обрушивается вся грандиозность последних пятнадцати минут. Нахлынувшее чувство облегчения просто неописуемо, в то время как стыд, вина и страх постепенно угасают. Одна эмоция, впрочем, остается непоколебимой — жажда правосудия. Жаль, конечно же, что не получится оказаться в редакции, когда Эми придет туда за своими сребрениками. Однако, как бы мне ни хотелось насладиться крахом своей противницы, моего внимания требуют другие неотложные вопросы. Пора принимать решения.

Успокаиваю объяснимо раздраженную Анну, что мы вскоре уйдем, и возвращаюсь в коридор, где Клемент и Роза подпирают стенку напротив палаты мисс Дуглас.

— Так, у меня остаются кое-какие вопросы, и я хотел бы получить на них ответы.

— Я постараюсь, — тихо отзывается секретарша.

— Во-первых, почему твоя сестра решила скормить газете свою чудовищную клевету? Я-то полагал, что ее привлекает добыча покрупнее.

— До вчерашнего дня так и было.

— А что такого произошло вчера?

— Вы нашли мамину квартиру. Эми узнала, что вы там находитесь, вот и подумала, что не стоит рисковать и ждать до пятницы.

Все именно как Клемент и предполагал!

— Откуда же она узнала, что мы нашли эту квартиру?

— Э-э… Трекер, — смущенно напоминает Роза.

— Что это такое? — интересуется великан.

— Программа для слежки, — поясняю я. — Мой телефон передает мое местонахождение.

— Ты хочешь сказать, что мы вчера отмораживали яйца на той квартире, а они знали об этом? — ахает он.

— Именно так, — киваю я.

Делаю себе мысленную заметку удалить приложение и перехожу к следующему вопросу.

— Что за женщина притворялась в Сандауне Сьюзан Дэвис?

— Ах, вы и это знаете? — Для нее это явно неожиданность.

— Да, хотя причина, по который ты отправила нас охотиться за призраками на остров Уайт, нам неизвестна. Так кто эта женщина?

— Наша тетка, по отцовской линии, — неохотно признается Роза. — Она была в долгу перед Эми, вот и согласилась сыграть. По правде говоря, ее и без этого не составило бы труда уговорить. Она же знала историю, как нас вышвырнули из Хансворт-Холла.

Неудивительно, что лже-Сьюзан оказала нам такой холодный прием. Впрочем, на общем фоне бессмысленная поездка в такую даль обернулась отнюдь не самым скверным, что подстроили шантажистки.

— Лично мне затея представлялась глупостью, — продолжает секретарша. — Но поскольку вам пришло в голову отыскать Сьюзан Дэвис, Эми забеспокоилась, что вы узнаете о смерти матери вашей сестры и тогда захотите отыскать других членов ее семьи. Слишком многое стояло на кону, вот она и решила направить вас в тупик.

— И у нее это здорово получилось, — бурчит Клемент. — Почему твоя мать носит фамилию Дуглас? — продолжаю я допрос.

— Это ее девичья фамилия. Когда отец… умер… ей захотелось избавиться от его фамилии.

Больше вопросов у меня не остается, и я задумываюсь. Истина наконец-то восторжествовала — и какая истина! Если бы не прискорбные обстоятельства, я бы, пожалуй, даже восхитился замыслом сестер. Впрочем, как часто это и бывает, их подвела жадность. Скорее всего, ограничься они лишь вымогательством денег за содержимое шкатулки, я бы им уступил. Однако теперь Розе придется расплачиваться за неуемный аппетит Эми.

— Затея у вас была блестящая, не могу не признать, — наконец произношу я. — Но теперь с ней покончено, и мне нужно решить, как поступить с тобой.

У Клемента имеется собственное предложение:

— Да чего там, сдай ее в полицию, и мы как раз успеем к открытию «Фицджеральда».

Что ж, обе составляющие его плана представляются мне весьма дельными.

— Согласен.

— Подождите, — вмешивается Роза.

— Можешь не утруждать себя. Я не передумаю.

— Я знаю и вовсе не пытаюсь вас переубедить. Наказания я заслуживаю, но могу я сначала задать вам один вопрос?

— Один вопрос можешь.

— Вы серьезно говорили про помощь маме?

— Несмотря на совершенное тобой и Эми, я обязан вашей матери за присмотр за отцом, а также в качестве компенсации за то, как с ней обошлись при выселении из Хансворт-Холла.

— Спасибо. — На лице женщины появляется слабая улыбка. — В благодарность у меня имеется кое-что, по праву принадлежащее вам.

Роза достает из сумочки белый конверт и вручает мне.

— Это тоже находилось в шкатулке вашего отца, — поясняет она.

Открываю конверт с опаской — кто его знает, что за новые омерзительные откровения меня поджидают, — и извлекаю из него лист знакомой веленевой бумаги.

— Это вторая страница письма. Которую Эми решила не показывать вам.

— Почему?

— Прочитайте и поймете.

Разворачиваю листок. Еще четыре абзаца каракулей моего отца, написанных целых восемнадцать лет назад:

В третий раз за утро мне на глаза наворачиваются слезы. Возможно, прочитай я это письмо в двадцатичетырехлетнем возрасте, жизнь моя сложилась бы по-другому. Вот только что теперь-то плакать?

— Что там, Билл? — волнуется Клемент.

— Прочитай сам. — Я протягиваю ему листок. Затем вновь обращаюсь к Розе: — Почему ты сохранила эту страницу? Ведь ты должна была понимать, что, если бы о ней стало известно, замыслу твоей сестры пришел бы конец.

— Разумеется, поэтому-то она и выбросила эту часть письма в мусор. А я тайком достала листок.

— Ты не ответила на мой вопрос, Роза. Почему ты сохранила эту страницу?

— Потому что знала, что в конечном счете план Эми провалится и однажды мне придется отвечать перед вами. Это мое единственное средство доказать вам, что я не такая, как она.

— Возможно, и не такая, но ты все равно ведь соучастница.

— Я этого не отрицаю. И не снимаю с себя вину. Но вы должны понять Эми, чтобы разобраться, почему я стала ее соучастницей.

— Совершенно не испытываю желания понимать твою сестру. Она — сущее воплощение зла.

— Она вовсе не зло, Уильям. Она тоже жертва.

— Да что ты? — фыркаю я. — Что-то не верится.

Роза молчит, однако что-то подсказывает мне, что у нее припасено еще одно откровение.

— Ну так?

Женщина крепко жмурится и делает глубокий вздох.

— Ладно, — произносит она наконец. — До того, как мама стала работать в Хансворт-Холле, мы были обычной семьей и жили обычной жизнью. Как я считала… Оказалось, мой отец годами насиловал Эми, и однажды она… Однажды она просто не выдержала. Как-то вечером он прокрался в ее спальню, только на этот раз она его поджидала. Спряталась за дверью и ударила его в спину ножом. Одиннадцать раз. Он умер еще до приезда скорой помощи.

— Боже.

— Без дохода отца дом у нас изъяли за долги, и потому маме и пришлось устроиться сиделкой к вашему отцу. Нам просто надо было где-то жить. Эми несколько лет лечилась, вот только оказалось уже поздно. И мы с мамой усвоили, что, если потакать Эми, жить становится несколько проще. Звучит глупо, но мы боялись… Мы боимся ее.

Я даже не знаю, что и сказать. Клемент, однако, высказывается:

— Трагично. Извращенно, но трагично.

— Как я и говорила, — продолжает Роза, — это не оправдание, а объяснение. Я вовсе не защищаю поступки Эми… То есть наши поступки.

Какое бы сочувствие я теперь ни испытывал к Эми и уж, несомненно, к Розе, это все же не отражается на моей жажде правосудия. Если бы Клемент не настоял вернуться в Хаунслоу — и, коли на то пошло, если бы я не закрыл глаза на бредовость его заявлений, — я бы уже как пить дать сидел за решеткой.

— Роза, мне очень жаль. Несомненно, тебе через многое довелось пройти, но ты ведь понимаешь, что я не могу просто закрыть глаза на случившееся.

— Понимаю. Дайте мне попрощаться с мамой, и я сама сдамся полиции.

Я смотрю на Клемента. Он пожимает плечами.

— Даю тебе время до двух часов. Если к тому времени ты не признаешься во всем полиции, я откажусь от своего обещания помочь твоей матери.

Женщина кивает и клятвенно заверяет, что явится с повинной. Вот только цену ее словам я уже знаю.

— Роза, я на полном серьезе, — сурово предупреждаю я. — Как только я выложу полиции всю эту прискорбную историю, первым делом они явятся сюда, чтобы допросить твою мать. Если ты вправду хочешь оградить ее от лишних волнений, настоятельно рекомендую сдержать свое слово.

— Единственная причина, по которой я согласилась принять участие в шантаже, это помощь маме. Я сдержу свое слово, если вы сдержите свое.

— Прекрасно. А как насчет Эми?

— Позвоню ей и скажу, что все кончено. Вот только не могу обещать, что она сделает верный выбор.

— Не сомневаюсь, полиция вскоре ее схватит. На данный момент у меня уйма дел, но чуть позже, разумеется, я дам показания. Всем пойдет только на пользу, если Эми тоже сдастся сама.

— Не могу обещать, что она послушает, но попытаюсь ее уговорить. Спасибо вам, Уильям, и, хотите верьте, хотите нет, я искренне раскаиваюсь в случившемся.

Вдруг в конце коридора возникает Анна. Она хмуро постукивает по циферблату своих часов:

— Я же говорила, пятнадцать минут. Теперь-то вы закончили, надеюсь?

Клемент с улыбкой хлопает меня по спине и отзывается:

— Ага, дорогуша, закончили!

33

В «Обитель с садом» я вошел как приговоренный.

А покидаю как заключенный, внезапно получивший досрочное освобождение.

Пока мы с великаном бредем по Адам-стрит, пытаюсь проанализировать череду утренних событий. На меня обрушивается лавина противоречивых мыслей и эмоций: одни позитивные, другие негативные. Тем не менее одного ожидаемого чувства я все-таки не испытываю. Совершенно не ощущаю ликования по поводу закрытия трагичной главы своей жизни. Цепь событий, запущенная почти два десятилетия назад, достигла совершенно неудовлетворительной развязки.

И самая неудовлетворительная ее составляющая — письмо моего отца, по крайней мере, заключительная страница. Пускай отец и надеялся, что я воссоединюсь с сестрой, он невольно предоставил мне и веский довод не делать этого. Габриэлле уже тридцать лет, и ей наверняка известно, кто ее настоящий отец. Как-никак, в свидетельстве о рождении черным по белому прописано его имя. Несмотря на это, за все годы она не предприняла никаких шагов, чтобы связаться со мной. Подозреваю, по той простой причине, что в ее семье я окажусь лишним. Вырастивший Габриэллу мужчина всецело заслуживает звания отца, и, вероятно, ей совершенно не нужно или не хочется, чтобы я служил напоминанием, что Кеннет вовсе не ее биологический родитель.

Увы, придется признать, что сестру я не обрел. Я обрел тайну, которую обязан хранить ради блага всех причастных.

— О чем задумался? — бодро спрашивает Клемент, когда мы оказываемся в самом конце Адам-стрит.

— Да так.

— И все же?

— О всякой ерунде.

— Да ну? Что-то ты не кажешься довольным разоблачением этой бабы, как бы ее там ни звали.

— Ах, не пойми меня неправильно. Ты даже представить себе не можешь моей радости. Вот только… Все возвращается на круги своя. Ничего толком и не изменилось.

— Кое-что изменилось.

— Что именно?

— Теперь я не могу подкалывать тебя, что ты отшпилил свою сестру.

— Да уж, прямо луч света из-за туч, — смеюсь я.

Мы переходим дорогу и направляемся к железнодорожной станции. Теперь мои мысли обращаются к товарищу и нашей сделке, заключенной утром у меня на квартире. После всего, что он для меня сделал, в первую очередь я обязан позаботиться именно о нем. Что бы там ни происходило у него в голове, Клемент нуждается в лечении.

— Как там твой зуд? — спрашиваю я.

— Уже не чешется.

— Правда? Вот так просто?

— Ага. Работа сделана.

— Значит, все? Твой голос умолк?

— Наверное. Это ж не я решаю.

— И что теперь будешь делать?

— Напьюсь на радостях.

— Нет, я не про сейчас. Я про будущее.

— Да понятия не имею. Куда попаду, туда и попаду.

— Но куда, не знаешь?

— Нет, конечно. Жизнь, братан, она ведь как путешествие. Мы можем выбрать дорогу, но не знаем, куда она приведет.

— Глубоко, Клемент. Так глубоко, что я даже не понимаю.

— И очень жаль, поскольку всю свою жизнь ты шел неверной дорогой.

— Что-что? Значит, теперь мы меня обсуждаем?

— Так речь только о тебе и шла, Билл.

— Вот теперь я действительно ничего не понимаю.

— Единственная причина, по которой я здесь нахожусь, это потому, что ты нуждался в помощи. Ты часть моей дороги, или я часть твоей. Точно сказать не могу.

Все эти увертки раздражают, а у меня и без того голова идет кругом, чтобы еще расшифровывать всякие головоломки.

— Клемент, никогда не задумывался о карьере политика?

— Боже упаси! А что?

— Да потому что всякий раз, когда я задаю тебе прямой вопрос, ты виртуозно уклоняешься от прямого ответа. Тебе не кажется?

— Билл, не на все вопросы существуют ответы.

— Ваша честь, мне больше нечего добавить!

Таким образом, до станции мы добираемся, так и не приблизившись к решению проблемы психического здоровья Клемента. Мы сразу же проходим на платформу, где уже стоит поезд под посадку.

Устроившись в вагоне, я решаю заняться собственными проблемами. Первая из них заключается в огромном количестве голосовых и текстовых сообщений на телефоне. Достаю его из кармана и с трудом подавляю стон.

Что ж, сначала лучше разобраться с шестнадцатью эсэмэсками, и я начинаю просматривать их одну за другой.

Три из них, как и следовало ожидать, от Фионы Хьюитт, и, как и следовало ожидать, одна неистовее другой. Поскольку во время своего последнего визита в кабинет парламентского уполномоченного по этике я заявил о полном контроле над ситуацией, подозреваю, ее от ярости чуть удар не хватил, когда она спросонья наткнулась на статью. Пожалуй, Фионе лучше будет позвонить, и одной из первых.

Следующие четыре сообщения от Руперта, которые я удаляю даже не читая. Мой поверенный прекрасно знает, чем ему заниматься, и лучше его не отвлекать.

Еще четыре послания от журналистов, жаждущих заполучить мой комментарий на изложенные в статье обвинения. Если Руперт не теряет времени даром, все они в течение часа получат пресс-релиз с разъяснениями. Удаляю их тоже.

Следующие пять от коллег. В четырех выражается поддержка, хотя чутье и подсказывает мне, что мои сотоварищи всего лишь радуются, что под огонь угодили не они. Пятое от хамоватого молодого заднескамеечника Адриана Лоу. Что ж, когда истина будет обнародована, он пожалеет о своих словах.

И последнее — от той самой ненормальной, что ранее выдавала себя за Габби. Отправленное в самом начале десятого утра, оно являет собой образец лаконичности:

С самодовольной улыбкой набираю ответ:

— Что такого веселого? — интересуется Клемент.

— Да вот, отвечаю нашей подружке Эми. Еще утром она отправила мне издевательское сообщение.

— Как думаешь, что с ней будет?

— Не знаю, да мне и плевать, если честно. Я понимаю, что начало жизни у нее выдалось не из лучших, но все равно ей придется заплатить за свои поступки.

— Как с ней собственный папаша обошелся, а?

— Хм, да, не поспоришь. Но, в некотором смысле, теперь-то она наконец получит лечение, пускай и в камере.

На это Клемент ничего не отвечает и вновь погружается в созерцание городских пейзажей, уже мелькающих за окном. Меня охватывает подозрение, что своим упоминанием лечения и камеры я задел его за живое. Пожалуй, с учетом его склонности к крайним формам насилия, впредь к обсуждению его собственного психического состояния стоит подходить с осторожностью. Однако с этим можно подождать и до завтра. Пока же лучше оставить его и его внутренний голос в покое.

Покончив с эсэмэсками, нажимаю иконку голосовой почты. Это, несомненно, будет гораздо неприятнее чтения посланий, поскольку придется выслушивать голые эмоции девяти человек, которые во время звонка пребывали в уверенности, что я действительно переспал с собственной сестрой.

На первых двух записях звучит голос Фионы, и используемая ею лексика навряд ли соответствует этическим нормам. Я удаляю их и в то же самое мгновение окончательно утверждаюсь в почти принятом решении. Затем прослушиваю четыре послания от журналистов, в том числе и от автора скандальной утренней статьи, и одно, тоже вполне ожидаемое, от личного секретаря премьер-министра с просьбой, если так можно выразиться, срочно ей перезвонить. Что ж, скажу ей то же самое, что и Фионе: слагаю с себя депутатские полномочия.

Итак, семь долой, осталось еще два.

Восьмое от Руперта. Поверенный подтверждает, что провел переговоры с газетой, которая в данный момент удаляет статью с различных порталов и заменяет ее раболепными извинениями. Нет уж, парни, недостаточно и слишком поздно. Газетчикам так не терпелось вывалять меня в дерьме, что они схалтурили и не проверили должным образом факты. Пусть меня одурачил поддельный паспорт Эми, но профессиональные-то журналисты должны были выявить фальшивку. Их нерасторопность дорого им обойдется, и эти деньги я и перечислю частной клинике для мисс Дуглас.

Последнее голосовое сообщение в списке поступило как раз в тот момент, когда я стоял в коридоре «Обители с садом» и разговаривал по телефону с Рупертом. И оно от человека, услышать которого я ожидал менее всего: «Мистер Хаксли, это Кеннет Дэвис. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее».

— Боже мой, — вырывается у меня по прослушивании послания.

— Что там еще?

— Я получил сообщение от Кеннета Дэвиса.

— От того чувака, который вырастил твою сестру?

— От него самого.

— И чего он хочет?

— Не знаю. Просил меня перезвонить.

Отыскиваю номер Кеннета в пропущенных звонках и нажимаю иконку соединения. Пока устанавливается связь, гадаю, что же вынудило его позвонить, и прихожу к выводу, что Кеннета взбесило упоминание имени дочери в газете, пускай и приписанное другой женщине.

— Слушаю, — раздается в трубке немощный голос.

— Мистер Дэвис, это Уильям Хаксли.

— А, мистер Хаксли, слава богу.

— Пожалуйста, называйте меня Уильям.

— Да… Конечно… Я звонил вам по поводу статьи в утренней газете.

Старик явно взбудоражен, однако гнева в его голосе я не различаю.

— О!

— Да-да, и вы должны знать, что эта женщина в статье, которая называет себя Габриэллой Дэвис, мошенница!

Стоит ли говорить ему, что для меня это не новость? Пожалуй, лучше говорить правду.

— Спасибо вам большое, мистер Дэвис, но я уже знаю. К сожалению, это выяснилось лишь час назад, так что со статьей поделать уже ничего нельзя, но газета обещает опубликовать опровержение и извинения.

— Так вам известно, что эта женщина не ваша сестра?

— Да, это долгая история, но она выдавала себя за Габриэллу и шантажировала меня. О существовании сестры я узнал только на прошлой неделе.

— Но теперь-то вы знаете, — мрачно отзывается старик.

— Да, теперь я знаю все, мистер Дэвис.

В трубке воцаряется молчание.

— Мистер Дэвис?

— Да, — едва ли не шепотом отзывается он. — Я слушаю.

— Простите, мне просто интересно, но откуда у вас мой телефонный номер?

— Нашел его на вашем сайте, года три назад.

— Три года назад, вот как?

По-видимому, мистер Дэвис задумывается над ответом, поскольку снова умолкает.

— Тогда возникла угроза моему здоровью, — наконец отвечает он.

— Сожалею. Но, насколько понимаю, вы успешно вылечились.

— Вроде того, но в действительности лишь оттянул неизбежное.

— Неизбежное?

— Да, — после некоторой паузы отзывается старик. — Но… Боже, все это так запутано.

Всецело с ним согласен, так что мой следующий вопрос неминуем:

— Простите, но почему вы хотели связаться со мной три года назад?

Снова тишина.

— Послушайте, Уильям, — вздыхает наконец он. — Мне тяжело говорить об этом. Не могли бы вы приехать в Суррей, и мы все обсудим лицом к лицу?

— Разумеется. Когда вам будет удобно?

— С учетом этой статейки я предпочел бы встретиться как можно скорее. Сможете сегодня днем?

— Могу через час-два, если вас это устроит.

Старик соглашается и подтверждает адрес, указанный в письме моего отца. Завершаю звонок и нахожу на карте «Дом у ручья» в Кранли. Оказывается, это в самой глуши, более чем в шестидесяти километрах к юго-западу от Лондона.

— Ну что? — интересуется Клемент.

— Он хочет, чтобы я приехал в Суррей поговорить.

— О чем?

— Насколько я понял, у него серьезные проблемы со здоровьем.

— И ты собираешься к нему прямо сейчас?

— Как только выясню, как до него добраться. Станции поблизости там нет.

— Суррей не так уж и далеко. Почему бы не доехать на машине?

— Потому что я не вожу.

— Вот же блин! Что, правда?

— Никогда не возникало необходимости.

— Раз такое дело, могу тебя подбросить.

— Ты хочешь сказать, что все это время мы могли ездить на машине, а не поездом?

— Не, у меня же нет тачки.

— Боже мой! — исторгаю я стон. — Надеюсь, ты не собираешься угнать машину, чтобы довезти меня в Суррей?

— Еще чего, возьму у Фрэнка. Он уже давал мне ее несколько раз, так что без проблем.

— Тогда хорошо. Тебе самому, значит, удобно поехать?

— Только при одном условии.

— Надеюсь, не про тосты на завтрак?

— Не-не. По возвращении мы как следует надеремся за твой счет.

— Договорились.

34

— Что это?

— Тачка, — глубокомысленно отвечает Клемент.

Мы стоим перед раздолбанным «фордом» неведомой мне модели. В машинах я практически не разбираюсь, но даже мне очевидно, что транспортному средству Фрэнка уже давно пора на свалку.

— Неудивительно, что он дает ее тебе. Мусорные баки и те в таком состоянии не выставляют!

— И что, пойдешь теперь пешком?

— Нет! — вздыхаю я. — Но прежде чем садиться в это ведро, не помешает проверить, не кончилось ли действие прививки от столбняка!

— Кончай ныть, залезай!

Открываю дверцу и устраиваюсь на пассажирском сиденье. Состояние салона полностью отвечает внешнему виду машины, да еще здесь воняет табачным дымом и — что действительно тревожно — бензином. Несколько утешает, что драндулет заводится с первого раза.

— Не картинка, конечно же, зато надежна как часы.

Остается только на это надеяться.

Мы выкатываем с заднего двора «Фицджеральда» и движемся по Фернивал-стрит. Согласно внесенному в навигатор адресу мистера Дэвиса, синтезированный голос дает указания, как выехать из города. Клемент, как и большинство лондонских водителей, демонстрирует полнейшее пренебрежение к остальным участникам движения. Мат следует за матом, а уж его репертуар неприличных жестов даже вызывает у меня некоторое восхищение.

К моему облегчению, в конце концов мы выбираемся из центра Лондона и оказываемся на трассе АЗ. Голос смолкает, поскольку впереди несколько километров четырехрядной магистрали.

Клемент решает разнообразить аккомпанемент свиста воздуха из перекошенных окон какой-нибудь музыкой. Он включает приемник и настраивается на потрескивающую средневолновую радиостанцию, специализирующуюся на семидесятых.

— Нервничаешь? — интересуется великан, в то время как ведущий объявляет песню группы «Шоуваддивадди».

— Немного.

— Думаешь, удастся познакомиться с сестрой?

— Не уверен. У меня сложилось впечатление, что мистер Дэвис хочет со мной серьезно поговорить, прежде чем выдастся возможность встретиться с Габриэллой… Если вообще выдастся.

— Но ты бы хотел, верно?

— Еще бы! Только не мне это решать.

По окончании «Под луной любви» я с величайшей неохотой решаю сделать несколько отложенных звонков. Набираю номер Фионы и, прежде чем мне удается ввернуть словцо, выслушиваю пятиминутную отповедь о доверии и нормах морали. В конце концов парламентский уполномоченный по этике выдыхается, и я излагаю объяснения. Заверив ее, что новых грехов за мной не числится, я объявляю о своем решении оставить политику. Тут уж Фиона с воодушевлением меня поздравляет.

Следующая на очереди — чопорная секретарша премьер-министра, Камилла. Дамочка мне никогда не нравилась, и, подозреваю, чувство это обоюдное. Без всяких предисловий просто отсылаю ее к пресс-релизу Руперта, подтверждающему мою невиновность. Она, однако, не желает упускать возможность устроить нагоняй и разражается тирадой о моей вине перед партией. Не без удовольствия обрываю ее сообщением, что завтра утром у нее на столе будет лежать мое заявление о сложении полномочий.

Покончив с двумя леди, позволяю себе удовлетворенно расслабиться. Где там. У Клемента как раз назрели вопросы.

— Сыт по горло?

— Что-что?

— Ты говорил по телефону про увольнение.

— Ах да. Вроде того. Если вся эта история чему-то меня и научила, так это тому, что пора пересмотреть свою жизнь.

— Чем думаешь заниматься в плане работы?

— Есть несколько задумок, но сперва мне хотелось бы ненадолго уехать. Только не думай, что я сбегаю. Просто нужно как следует все обдумать.

— Даже не думал. Раз уж ты упомянул, куда собираешься-то?

— Туда, где меня не знают. В место поспокойнее, но не очень далеко.

— И что ж это за место такое?

— Остров Уайт.

— Черт, ты серьезно? Там же пустыня!

— Именно! В это время года там ни души, и можно будет гулять по побережью когда вздумается.

— Хорошо, что моя работа закончилась.

— Значит, в гости мне тебя не ждать?

— Без обид, Билл, но я скорее отшпилю собственную сестру, чем проведу там хоть еще одну минуту.

— Без подколки никак, да?

— Прости, чувак, — ухмыляется Клемент.

— Может, все-таки поговорим о твоих планах, как всегда смутных?

— Да говорить особо и нечего.

— Будешь продолжать работать в «Фицджеральде»?

— Вряд ли, но там видно будет.

— В смысле?

— Скажем так, жду звонка.

— От кого?

Великан постукивает указательным пальцем по крылу своего носа, давая понять, что дело это не моего ума. А затем врубает радио на полную громкость.

— Обожаю эту песню! — кричит он сквозь раскаты «Жизни на Марсе» Дэвида Боуи.

Я уже усвоил, что подобное поведение означает нежелание продолжать разговор, поэтому безропотно откидываюсь на спинку сиденья. Мы молча слушаем музыку семидесятых в теплом монофоническом звучании. Задумавшись о будущем Клемента, я на какое-то время даже забываю о Кеннете Дэвисе, но вот мои мысли снова возвращаются к старику и причине его желания встретиться со мной. То обстоятельство, что он едва не позвонил мне три года назад, добавляет еще больше вопросов.

Когда за окном показывается Гилфорд, я уже перестаю ломать голову над загадками. Очень скоро я и так узнаю, что хочет мне сообщить Кеннет Дэвис. И уж точно незачем искушать судьбу надеждой на встречу с сестрой.

Голос навигатора снова оживает и направляет нас на съезд с АЗ, затем через центр Гилфорда и, наконец, к деревне Кранли. Поток машин на шоссе пока еще довольно плотный, однако нас уже окружают сельские пейзажи Суррея.

Неизбежно дают знать о себе нервы. Навигатор как раз уводит нас с магистрали на обсаженную лесополосами узкую дорогу, где упомянутым нервам абсолютно не идет на пользу гоночная манера вождения великана.

— Можно помедленнее? — взмаливаюсь я, когда он бросает машину в слепой поворот.

— Будь спок, Билл. Все под контролем!

— Мне вполне хватило упоминания в сегодняшнем выпуске газеты. Не хотелось бы еще и в завтрашнем засветиться, в рубрике некрологов.

К моей радости и досаде Клемента, из-за ползущего впереди трактора ему все-таки приходится существенно замедлиться.

— Прежде чем ты даже помыслишь о невозможном обгоне, «Дом у ручья» уже вон, справа!

Через пятьдесят метров мы сворачиваем на галечную дорожку к дому с двумя выходами. Великан глушит двигатель, и я с облегчением выдыхаю, что мы добрались целыми и невредимыми.

— Ты иди, а я в тачке подожду.

— Ты уверен?

— Ага. У вас разговор не для посторонних.

— Спасибо.

Выбираюсь наружу и, обойдя полноприводный «ауди», направляюсь к крыльцу. Затем, собрав волю в кулак, звоню в дверь.

Буквально в следующее мгновение мне открывает высокий худой старик с редкими седыми волосами.

— Мистер Дэвис?

— Да, а вы, должно быть, Уильям. Входите.

Я переступаю через порог, и он запирает за мной дверь.

— Хорошо доехали? — интересуется Кеннет Дэвис явно лишь из вежливости.

— Да, спасибо. Меня подвез друг.

Через прихожую старик ведет меня на кухню в сельском стиле, с деревянными столом и стульями по центру.

— Присаживайтесь, — машет он рукой в сторону стола. — Хотите чаю?

— Нет, спасибо.

Я усаживаюсь, хозяин же на секунду замирает, словно сбитый с толку моим отказом. Наконец, тоже направляется к столу.

— Спасибо, что приехали, — произносит он внезапно охрипшим голосом и осторожно садится. — Вы, должно быть, очень занятой человек.

— Буду честен с вами, мистер Дэвис. Меня крайне заинтриговало ваше желание побеседовать со мной.

Поверх очков в роговой оправе на меня устремляется взгляд холодных серых глаз.

— Дело не в моем желании, Уильям. Боюсь, речь идет о необходимости.

Тон его такой же холодный, как и глаза.

— Чем же вызвана необходимость?

Старик откидывается на спинку, почесывает макушку, затем осведомляется:

— Полагаю, вы неженаты?

— Нет.

— И никогда не были?

— Увы, нет.

— В таком случае вы не знаете, каково это.

— Простите? Что каково?

— Знать, что твоя жена переспала с другим.

Я догадывался, что именно с этого разговор и начнется. При всем моем сочувствии, ответственность за поступки своего отца я все-таки не несу. И потому твердо отвечаю:

— Нет, не знаю. Но я ни в коем случае не одобряю подобное и не пытаюсь оправдать. Я — не мой отец, мистер Дэвис.

— Я прекрасно знаю, кто вы, Уильям. Я не без интереса следил за вашей карьерой.

— Вот как? Зачем?

— Чтобы понять, что вы за человек.

Вот это мне определенно не нравится.

— Что ж, раз уж вы взяли на себя такой труд, может, просветите меня, что я за человек.

— Не горячитесь, — отрезает старик. — До сегодняшнего утра я пребывал в уверенности, что вы чуть ли не святой. Во времена, когда землю еще топтали динозавры, я изучал в университете политику и знаю, что продержаться в Вестминстере целое десятилетие можно лишь с незапятнанной репутацией.

Выражение его лица чуть смягчается, однако мотив подобных расспросов мне по-прежнему не ясен.

— Что ж, благодарю за характеристику, мистер Дэвис, но что вам за дело до моей репутации?

Вопрос мой, однако, повисает в воздухе, поскольку старик погружен в неведомые мне мысли.

— Мистер Дэвис?

— Сьюзан, — вздыхает он наконец. — Вы когда-нибудь встречались с ней?

— Навряд ли.

— Она была любовью всей моей жизни.

Даже не знаю, как отреагировать на его признание, и лишь выдавливаю сочувственную улыбку.

— Только по этой причине я и согласился растить Габриэллу как родную дочь. Самим нам завести детей не посчастливилось, и я не смог отказать Сьюзан в такой возможности, несмотря на всю омерзительность обстоятельств.

Я осторожно киваю.

— Вы, наверно, гадаете, к чему я все это рассказываю.

— Э-э… да.

— Пускай Габриэлла не моя плоть от плоти и кровь от крови, Уильям, я все равно не любил бы ее больше, даже если бы она была мне родной. Девочка — целый мир для меня.

— Понимаю.

Старик делает глубокий вздох, чтобы взять себя в руки.

— Как я упомянул в телефонном разговоре, здоровье мое уже не то, что раньше.

— Выглядите вы молодцом, осмелюсь заметить.

— Если только душой и телом, но никак не сердцем. Мотор, увы, изрядно поизносился. Три года назад мне сделали серьезную операцию на сердце, поэтому-то я и собирался связаться с вами. Не знаю, сколько мне еще осталось. Может, шесть лет, а может, шесть месяцев, но в любом случае я обязан позаботиться о будущем Габриэллы.

— Простите, мистер Дэвис, но я по-прежнему не понимаю, почему вы хотели тогда со мной связаться. И насчет сейчас тоже, коли на то пошло.

— Потому что кроме меня у Габриэллы никого нет. Сьюзан, ее мать, погибла в автокатастрофе двенадцать лет назад.

— Что ж, если вас хоть сколько-то успокоит, я без семьи держусь вот уже восемнадцать лет.

— Это мне известно, Уильям, вот только Габриэлла — не вы.

Старик подается вперед и несколько раз пытается прочистить горло. Слова явно даются ему нелегко.

— Принести стакан воды? — предлагаю я.

— Нет-нет, — кряхтит он. — Через секунду пройдет.

Кеннет Дэвис делает несколько глубоких вздохов и как будто успокаивается.

— Так на чем я остановился? — бормочет он.

— Габриэлла. Вы сказали, что она — не я.

— Увы, нет. У моей дочери… вашей сестры… синдром Дауна.

На кухне воцаряется полнейшая тишина, лишь тихонько клокочет водонагреватель.

— Синдром Дауна? — наконец по-дурацки переспрашиваю я.

— Полагаю, вам известно, что это такое?

— Да, конечно, в общих чертах.

— Пока не будем вдаваться в подробности. Меня тревожит будущее Габриэллы, а не ее состояние.

— Будущее?

— Именно. И, нравится мне это или нет, но вы ее единственный кровный родственник.

Наконец-то мне становится ясен смысл его приглашения. В некотором роде это собеседование на роль опекуна Габриэллы, хотя мистеру Дэвису, видимо, не так легко смириться с тем фактом, что я сын своего отца.

— Думаю, я вас понял.

— Вот как? Габриэлла — необыкновенная девушка, Уильям. Добрая, веселая, любящая, вот только весьма сомневаюсь, что она способна жить самостоятельно. Не поймите меня неправильно, ее состояние роли не играет, она живет полноценной жизнью, но… — Старик осекается, нервно сглатывает, но все-таки заканчивает: — Но нужно, чтобы за ней кто-то присматривал.

— Вы предлагаете мне взять над ней опеку, когда… вас не станет?

— Я ничего не предлагаю. Габриэлла не вещь, чтобы торговаться.

— Разумеется, не вещь. Но тогда я действительно не понимаю, о чем вы меня просите.

— Давайте я выражусь по-другому, Уильям. Допустим, я завтра умру — что вы предпримете?

— Я, хм…

— Прежде чем вы ответите, — перебивает Кеннет Дэвис. — Пожалуйста, не говорите мне то, что, по-вашему, я хочу услышать. Будьте предельно честны, даже если вам покажется, что правда меня заденет.

Но особых раздумий для ответа мне не требуется.

— Я бы хотел заботиться о своей сестре, насколько это в моих силах.

— Даже если она станет обузой?

— Обузой? — отзываюсь я с некоторым негодованием. — Как же такое возможно?

— Не знаю, Уильям. Это у вас нужно спрашивать.

Пару мгновений я собираюсь с мыслями. Если я правильно понял, что за человек Кеннет Дэвис, мне необходимо предельно ясно дать ему понять, что я всецело проникаюсь значимостью его просьбы. И что осознаю, как ему нелегко даже просить об этом, с учетом всех обстоятельств.

— Мистер Дэвис, могу я вас кое о чем спросить?

— Разумеется.

— Помните, в самом начале вы задали мне вопрос?

— Какой же?

— Могу ли я представить себе, каково это знать, что твоя жена переспала с другим?

Старик слегка щурится.

— Верно, спрашивал. И к чему вы клоните?

— Правда в том, что я действительно могу только представить это чувство. Полагаю, это сущая буря эмоций — гнева, возмущения, ревности.

— Вы не ошибаетесь.

— И среди этого, думаю, непомерное ощущение одиночества. Если что и переживают в одиночестве, так это измену, правда ведь?

— Нет человека более одинокого, чем жертва неверности.

— А вот здесь я с вами не согласен. Я рос в доме вроде вашего, в захолустье и без братьев и сестер для компании. В четырнадцать лишился матери, и отец отправил меня в пансион. Уж поверьте мне, я как никто другой знаю, что такое одиночество.

— Я… я не знал об этом.

— Разумеется, нет, откуда. В Википедии этого нет. В общем, я хочу сказать следующее: злейшему врагу не пожелал бы испытать подобное, что уж говорить о собственной сестре.

Старик размышляет над моими словами, затем медленно кивает.

— Спасибо за откровенность, Уильям.

— К вашим услугам. Надеюсь, вы ответите на мой вопрос так же честно: чего вы от меня хотите?

Ему снова приходится задуматься, и какое-то время он сосредоточенно барабанит пальцами по столу.

— Когда я умру, кроме вас у Габриэллы близких больше не останется. Примите ли вы на себя такую ответственность — при условии, что она этого захочет?

Я подаюсь вперед и смотрю ему в глаза:

— Без каких-либо вопросов и условий.

На этот раз анализ моего ответа много времени у него не занимает. Мы долго кружили вокруг да около, но в конце концов добились результата, и Кеннет Дэвис готов принять решение.

— Что ж, прекрасно. Вот и все, что я хотел услышать.

Старик смотрит на часы и медленно встает. Я по-прежнему не понимаю, прошел ли собеседование.

— Конечно же, пока это лишь условно, — продолжает он с едва заметной улыбкой. — Вдруг моя дочь сочтет вас занудой и не захочет с вами общаться.

— Первой она не будет, — грустно улыбаюсь я в ответ.

— Есть только один способ узнать наверняка. Хотите с ней познакомиться?

Как ни уповал я на подобный вопрос, тем не менее он застает меня врасплох.

— Правда? — лепечу я. — Что, прямо сейчас?

— Если только вы куда-нибудь не спешите.

— Нет, ни в коем случае!

— Хорошо, тогда поехали, пока я не передумал. Габриэлла сейчас не дома, она в конюшне, но я предупреждал ее, что заберу примерно в это время. Она заядлая наездница и души не чает в своем коняге, Арчи. Чертова тварь обошлась мне в целое состояние, но он стоит каждого вложенного пенни, столько радости привносит в жизнь дочери.

— Габриэлла знает, кто я такой?

— Нет, еще не знает. Пожалуй, лучше будет представить вас как старого друга, пока она не узнает вас получше.

— Что ж, я не против.

Мистер Дэвис надевает пальто, и тут я вспоминаю, что все это время Клемент томится в машине.

— Ничего, если с нами поедет и мой друг? Мешать он не будет, а мне неловко оставлять его здесь.

— Как хотите.

— Спасибо.

Мы выходим из дома, и, пока мистер Дэвис запирает дверь, я подхожу к развалюхе Фрэнка. Клемент опускает окошко и спрашивает:

— Как прошло?

— Не без напряженности, но сейчас он везет меня знакомиться с Габриэллой. Давай с нами!

— Ты вправду этого хочешь?

— Ну конечно, Клемент. Ведь только благодаря тебе это и происходит!

Он выбирается из машины, и я знакомлю его со стариком:

— Это мой друг, Клемент. Это мистер Дэвис, отец Габриэллы.

— Здорово, дед, — рокочет великан и протягивает свою лапищу.

Кеннет Дэвис не без опаски отвечает на рукопожатие.

— Приятно познакомиться. Пожалуй, вам лучше сесть спереди.

Мы втроем рассаживаемся в просторном «ауди», в салоне которого, к моей радости, запах бензина уже не досаждает.

— Классная тачка, Кен, — замечает Клемент, пока хозяин пристегивает ремень.

Я внутренне сжимаюсь.

— Спасибо. Жрет вот только многовато.

— А какой расход?

— Да меньше девяти литров на сотню ни в какую.

— Зато должна носиться как ракета.

На протяжении десятиминутной поездки Клемент и мистер Дэвис взахлеб обсуждают двигатели, мощности и обороты — все пустой звук для вечного пассажира вроде меня. Ко времени, когда мы паркуемся на стоянке возле конюшни, они уже обмениваются шуточками словно закадычные друзья. Да уж, Клемент при желании способен перевоплотиться из фрика в милейшего парня. Еще одна черта, кстати, что сыграла бы ему на руку, передумай он насчет карьеры в политике.

Мы выбираемся из машины на практически пустую стоянку, и я обозреваю сельскую местность. За тремя деревянными строениями — по-видимому, корпусами конюшни — вдаль убегают поля.

— Кен, где тут у них нужник? — осведомляется Клемент. — А то я с утра не сравши.

Я прихожу в ужас и оборачиваюсь к старику, ожидая от него схожей реакции.

— Вон там, — лишь посмеивается тот, указывая на первое строение. — Только на удобства не рассчитывай.

С облегчением выдыхаю, что обошлось без обид.

— Как закончишь, — продолжает Кеннет Дэвис, — пройдешь по тропинке вдоль загона за конюшнями. Там увидишь.

Великан удаляется, и старик кладет мне руку на плечо.

— Готовы?

Хороший вопрос.

Неделю назад я даже и не подозревал о существовании сестры, и вот буквально через пару минут мне предстоит встреча с ней. Сомневаюсь, что найдется такой человек, который бы при подобных обстоятельствах не струхнет хотя бы малость, а у меня, как несложно догадаться, после выдавшейся недельки нервы и вовсе сдают. Надеюсь, что ради Габриэллы все же не расклеюсь. Очень не хотелось бы, чтобы у нее сразу сложилось впечатление обо мне как о мямле.

Делаю глубокий вдох и внутренне собираюсь.

— Да, вполне.

Мы двигаемся по тропинке между двумя деревянными строениями, которая выводит к обширному загону, обнесенному изгородью из жердей. Дорожка разветвляется влево и вправо вдоль конюшен, каждая из которых разделена на четыре стойла. В дальнем конце загона легким галопом скачет светло-серая лошадь. Ее всадница замечает нас и машет рукой.

— Это Джули, — объясняет мистер Дэвис, отвечая на ее приветствие. — Она здесь торчит еще даже больше Габриэллы.

Я решаю про себя, что махать незнакомой женщине не совсем уместно, и потому просто киваю старику. Он сворачивает на дорожку к одной из конюшен.

Хоть я и вырос в сельской местности, мир конного спорта от меня бесконечно далек. Честно говоря, лошадей я побаиваюсь. Почему люди отваживаются скакать на тварях со свободной волей и без надежных тормозов — выше моего понимания. Впрочем, лошадей я нахожу красивыми и отношусь к ним с уважением.

Я следую за стариком мимо первого стойла с секционными воротами, нижние створки которых закрыты, верхние наполовину открыты. Лошадь черно-белой масти за ними принюхивается к нам. В следующем стойле стоит темно-коричневая, и при нашем приближении животное вскидывает голову.

— Привет, Честер. — Кеннет Дэвис останавливается погладить ему морду.

Решаю не связываться с Честером и на всякий случай поглубже засовываю руки в карманы.

— А вот и наш Арчи, — объявляет мой провожатый возле третьего стойла.

Ну вот и все. По-видимому, Габриэлла внутри, чем-то занята. Уж не знаю, что там делают любители лошадей для своих питомцев, когда не скачут на них по полям без всяких тормозов.

Снова делаю глубокий вдох. Мистер Дэвис открывает нижнюю створку ворот, и Арчи, явно обученный, отступает назад, давая нам дорогу. Старик поглаживает темно-рыжую лошадь и проходит в стойло. Я следую за ним и закрываю створку, стараясь держаться от животного подальше.

— Габриэлла! — зовет мистер Дэвис. — Я привел кое-кого, кто хочет с тобой познакомиться!

Останавливаюсь в паре метров от него, слева от Арчи, и даю глазам привыкнуть к сумраку в конюшне. Но вот привыкнуть носу к неодолимому запаху сена и навоза, боюсь, так запросто не получится.

— Габриэлла? — повторяет мистер Дэвис.

В таком довольно тесном пространстве в прятки особо не поиграешь, но Габриэлла, похоже, все же намерена попробовать. Миновав Арчи, я двигаюсь за ее отцом в заднюю часть стойла.

Нашим глазам предстают две фигуры, сидящие рядышком на тюке сена в углу. Запах в конюшне немедленно перебивается новым — ароматом пачули.

— Привет, Уильям, — воркует фигура поближе. — Ты чего так долго?

И голос этот мне прекрасно знаком.

Я прищуриваюсь в темноте, чтобы убедиться в ужасной догадке. Стоит мне разглядеть заговорившую, как сердце мое замирает.

Эми.

35

Я перевожу взгляд на фигурку рядом с ней. Миниатюрная женщина в надетой задом наперед жокейской шапочке. Личико заплакано, в широко раскрытых глазах застыл ужас.

— Вы кто такая? — хмурится Кеннет Дэвис.

— Уильям, не хочешь нас познакомить? — ухмыляется Эми.

Я тихонько говорю старику.

— Выйдите и вызовите полицию.

— Что? Зачем?

— Просто сделайте. Немедленно.

— Без Габриэллы я никуда не пойду! — взрывается Кеннет Дэвис.

Он поворачивается к дочери и протягивает руку.

— Пойдем со мной, милая.

Фигурка всхлипывает, однако не двигается.

— Габриэлла останется здесь, — подтверждает Эми и разводит скрещенные руки, демонстрируя какой-то продолговатый серебристый предмет. Она медленно поворачиваем его, и на нем вспыхивает луч света из полуоткрытых ворот. — Видишь, Уильям, победа все-таки не я тобой.

— Мистер Дэвис, у нее нож. Идите и вызовите полицию, — повторяю я со всей властностью, на какую только способен.

До старика доходит вся серьезность ситуации.

— Милая, я через секунду вернусь, — мягко говорит он дочери, пятясь к воротам.

С его уходом вся ответственность за Габриэллу ложится на меня. Я присаживаюсь на корточки, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Привет, Габриэлла. Меня зовут Уильям.

Женщина едва заметно кивает.

— Я понимаю, что тебе страшно, — продолжаю я, стараясь говорить успокаивающе, а не покровительственно. — Но все будет хорошо.

Габриэлла снова кивает, однако глаза ее говорят мне, что утешитель из меня не ахти. Сейчас в моих силах лишь тянуть время до приезда полиции.

Поднимаюсь и меняю тон:

— Как ты узнала…

— Проще простого, — перебивает меня Эми. — Наша общая знакомая активно пользуется «Фейсбуком» и любезно сообщила, где проводит большую часть своего времени.

— Но. — Мне даже не приходится заканчивать вопрос, как меня осеняет.

— Я была уверена, что Роза рассказала тебе о трекере. Похоже, нет.

Ну что я за идиот! Решил, что все уже позади, и в итоге и пальцем не пошевелил, чтобы удалить чертову программу!

— И вот мы все здесь на последней вечеринке.

— Что бы ты там ни затеяла, Эми, ничего у тебя не выйдет. Полиция уже наверняка в пути.

— Ближайший участок в нескольких километрах отсюда. Так что времени у меня вполне достаточно.

Я тем временем быстро осматриваю стойло на предмет возможного оружия. Справа от меня деревянная перегородка, отделяющая стойло Арчи от соседнего. От верха ограждения до потолка метра полтора свободного пространства, что позволяет видеть мне двух других лошадей, мимо которых мы проходили снаружи. Оба животных, разумеется, даже не замечают разворачивающейся совсем рядом человеческой драмы. На полу тоже ничего подходящего, за исключением пластмассового ведерка да метлы, так что выбор мой ограничивается лишь собственными кулаками.

— Так что ты затеяла? — спрашиваю я.

— Всего лишь месть. Ничего мудреного.

Ответ на следующий вопрос мне известен, но я все равно его задаю:

— Месть за что?

— Дай-ка подумать, — отвечает Эми, наигранно приложив палец к подбородку. — Как насчет того, что ты разрушил мне жизнь?

— Значит, ты хочешь наказать меня?

— Именно.

— Прекрасно. Делай со мной что хочешь. А Габриэлле здесь оставаться незачем.

— О нет, Уильям, — смеется она. — Боюсь, есть зачем. Видишь ли, я немало насмотрелась на страдания своей семьи из-за тебя, так что будет справедливо, если тебе достанется то же самое.

Эта чокнутая явно слышит лишь то, что ей нашептывают тараканы в голове. Самое время разыграть единственную имеющуюся у меня карту.

— Я заключил с Розой сделку.

— Вот как? — отзывается Эми, однако без особого интереса.

— Я пообещал ей, что оплачу достойный уход за вашей матерью. Если что-нибудь случится с Габриэллой или со мной, о предложении можешь забыть.

Она как будто обдумывает новость, водя пальцем по рукоятке ножа. Я бы многое отдал, чтобы узнать, что там ей втолковывает шепоток безумия. Впрочем, долго ждать мне не приходится.

— Какое милое предложение, — мурлычет она. — И щедрое.

Однако я уже хорошо усвоил, что подлинные чувства Эми следует читать в ее глазах, даже если сказанное ею совершенно противоречит их выражению. И сейчас злобный блеск этих зеленых глаз вызывает у меня тревогу.

— Вот только мне уже плевать, — продолжает женщина, ее добродушия как не бывало. — В некотором роде убогий дом престарелых послужит для нее заслуженной расплатой.

— Что ты такое говоришь?

— Моя мать не защитила меня, когда я в ней нуждалась, так с чего мне беспокоиться, что она до конца своих дней застрянет в этой клоаке?

Я скинул последнюю карту. И что мне теперь делать, черт побери? Вновь обращаюсь к сестре:

— Как ты там, Габриэлла?

— Хорошо, — отзывается она едва ли громче шепота. — Можно я пойду домой?

От беззащитности и отчаяния в ее голосе у меня буквально разрывается сердце.

— Скоро. Обещаю.

Теперь-то я понимаю, почему Клемент не жалует обещания. Мое в лучшем случае пустое. В худшем — наглая ложь. Обещания обещаниями, но отсутствие великана усугубляет мое отчаяние. В тот самый момент, когда он нужен мне более всего, он сидит себе на горшке, в блаженном неведении.

Действительность заключается в том, что я абсолютно беспомощен, если Эми придет в голову сотворить что-нибудь до прибытия полиции. Стало быть, мне нужно продолжать отвлекать ее. Потому, как бы ни хотелось мне зайтись криком на мучительницу Габриэллы, я должен сохранять спокойствие.

— Послушай, Эми. Я знаю, что с тобой произошло. Мне даже не представить, через какие ужасы тебе довелось пройти.

— Вправду знаешь? Откуда?

— Роза рассказала.

— А, младшая сестренка. Такая заботливая. Что еще она тебе сообщила?

— Что весь ваш замысел вышел из-под контроля.

— Для нее — может быть. Я-то с первого дня знала, что делаю.

— Да уж, ты постоянно меня переигрывала, не могу этого отрицать.

— Только не надо мне тут льстить, Уильям, — взрывается Эми. — Если бы я тебя переиграла, сейчас бы здесь не сидела.

Она бросает свирепый взгляд на Габриэллу, затем снова смотрит на меня.

— Полчаса, — бормочет чокнутая женщина, качая головой.

— Что полчаса?

— Если бы ты подождал еще каких-то сраных полчаса, прежде чем заставлять своего чертова поверенного звонить в газету, я бы уже была в пути в какую-нибудь жаркую страну.

— А как же твоя мать? Я-то думал, ты делаешь это ради нее!

— Не-а, — только и пожимает Эми плечами.

Похоже, она одурачила не меня одного.

— Так ты с самого начала только ради себя это и затеяла?

— А для кого же еще, на хрен? — фыркает женщина. — Но тебе обязательно нужно было ввернуть последнее слово и украсть плоды моего тяжелого труда. И вот мы здесь — ты, я, Габриэлла. Фактически по твоей вине.

— Я дам тебе денег, — вырывается у меня. — Сколько бы газета ни собиралась тебе заплатить, я дам вдвое больше!

— Да, конечно. — смеется она. — Политики же никогда не врут, верно?

— Даю слово.

— Заткнись!

— Я серьезно. Заплачу, сколько ты попросишь.

— Мы оба знаем, что этого не произойдет, Уильям, так что, боюсь, здесь и сейчас история и закончится. Вот только счастливого конца не будет… ни для кого из нас.

— Эми, пожалуйста! Мы еще можем все уладить!

Я слышу отчаяние в собственном голосе, слышу тяжелое дыхание Арчи рядом. Чего я не слышу, так это полицейских сирен.

— Прости, Уильям, но я уже смирилась с тем, что остаток своих дней проведу за решеткой. Как ни странно, я чуть ли не предвкушаю такую участь. Никаких тебе счетов, никакой ответственности, никаких добряков-идиотов, пытающихся объяснить дерьмо в твоей голове. Тюрьма даст мне свободу, понимаешь?

Как Клемент говорил еще на прошлой неделе, того, кому нечего терять, в драке не победишь. И ее пораженческий настрой — знак тревожный.

— Однако довольно болтовни, — отрезает Эми. — Я просто хочу испытать напоследок удовольствие, прежде чем меня упекут в тюрягу.

— Удовольствие?

— Да. Удовольствие видеть твои страдания за то, что в детстве ты выбросил нас на улицу. Хотя главным образом за то, что ты сделал сегодня утром.

— Я… Пожалуйста, Эми…

— О, именно это мне и надо! Твои мольбы.

— Ладно, я буду умолять тебя, если тебе этого так хочется.

— Хочется-хочется, а потом я хочу увидеть выражение твоей физиономии, когда перережу глотку твоей сестренке.

Габриэлла разом цепенеет, только подрагивает нижняя губа. От ужаса она не в состоянии выдавить ни слова.

И тут я наконец-то слышу сладчайший из звуков. Отдаленный, но несомненный вой полицейских сирен.　

— Как вовремя! — усмехается сумасшедшая. — Вот только все равно опоздали.

Она встает, сжимая в правой руке нож. Срывает с Габриэллы шапочку и швыряет ее на землю.

— Господи, Эми… Пожалуйста! Ты пугаешь ее! Отпусти ее… Пожалуйста!

Никогда в жизни я не ощущал себя таким беспомощным, Я должен что-то предпринять, что угодно.

Делаю шаг к психопатке.

— Если тебе так нужно кого-то зарезать, зарежь меня. Все это не касается моей… Габриэллы.

— Ах, как благородно. Бессмысленно, но благородно.

Я вскидываю руки.

— Давай же, Эми. На самом деле ты хочешь причинить боль мне, так ведь?

— Все верно, именно поэтому я и собираюсь убить ее.

Отваживаюсь еще на один шаг.

— Ближе не стоит, Уильям. Если только, конечно же, ты не хочешь получше все рассмотреть.

— Нет. Я хочу только, чтобы ты отпустила Габриэллу.

Эми в ответ лишь усмехается и встает коленом на тюк сена, затем, по-прежнему ухмыляясь, ведет кончиком ножа по молнии куртки моей сестры.

— Мне страшно, — хрипит Габриэлла.

Делаю еще один шаг. Вой сирен становится все отчетливее — близко, вот только недостаточно близко.

— Стой! — вдруг раздается у меня за спиной крик. Не желая упускать Эми из виду, бросаю быстрый взгляд через плечо. Это вернулся Кеннет Дэвис. По неведомой мне причине в руке у него ведро.

— Брось нож! — орет он.

От замешательства рука Эми замирает. Она оценивает угрозу, видя тщедушного старика с ведерком, и приходит к тому же заключению, что и я: никакой опасности он не представляет.

— Брось нож или получишь все до последней капли, — пыхтит Кеннет, равняясь со мной.

Как бы безумна ни была Эми, от нее не укрывается очевидный изъян в его плане.

— Подумаешь, — пожимает она плечами. — Там, куда я отправлюсь, мокрая одежда волновать меня не будет.

Вне себя от гнева, старик не сдерживается. Собравшись с силами, он выплескивает ведро, и его жидкое содержимое дугой устремляется и направлении психопатки. Половина не долетает и просто расплескивается по земле, однако изрядная часть все же достигает плеч и головы Эми.

И в следующее мгновение стойло заполняет нестерпимая вонь. Кеннет Дэвис выплеснул отнюдь не воду.

— Что за хрень! — успевает вскрикнуть Эми, прежде чем ее скручивает от рвотного рефлекса.

Даже в паре метров от нее вонь аммиака и затхлой мочи просто убийственна. И все же, несмотря на рвоту и неистовые старания смахнуть токсичную жидкость с глаз, сумасшедшая по-прежнему удерживает нож на расстоянии удара по Габриэлле. Как бы ни восхитили меня старания Кеннета, он выиграл лишь пару секунд.

И затем меня осеняет. А вдруг только в этом и заключалось его намерение — отвлечь внимание Эми, чтобы я попытался обезоружить ее. Не раздумывая, делаю два шага вперед.

Из-за жжения в глазах облитая психопатка только моргает, но все же замечает мое продвижение и взмахивает ножом в моем направлении.

— А ну, назад, б..!

Тут на нее накатывает новый приступ рвоты, и она склоняется вперед. И в тот самый момент, когда я лихорадочно соображаю, получится ли у меня подобраться еще ближе, над деревянной перегородкой между стойлами происходит какое-то движение. За верхний край стенки хватаются две руки, а в следующую долю секунды над ними появляются голова и плечи Клемента. На меня нисходит очередное озарение: отвлекающий маневр Кеннета Дэвиса предназначался отнюдь не для моего геройства.

Одним ловким движением великан перемахивает через перегородку. И хотя Эми по-прежнему корчится в приступе рвоты, она не может не заметить боковым зрением громаду Клемента и должным образом реагирует: резко разворачивается с ножом на изготовку. Ей определенно все еще достает рассудительности, чтобы оценить свои шансы против приближающегося великана как ничтожные, потому что в следующее мгновение ее внимание вновь сосредотачивается на Габриэлле.

Прицелиться времени у Эми уже нет, и она просто выбрасывает руку в направлении моей сестры. Словно крохотный метеор в тусклом свете вспыхивает кончик лезвия ножа. Мое воображение накладывает на ужасную сцену видение Эми-подростка, наносящей один за другим смертельные удары отцу.

В реальности же ее рука неумолимо описывает уже половину дуги до жертвы. Взгляд мой перескакивает с ножа на лицо Габриэллы. В глазах несчастной застыл неописуемый ужас.

Смертоносное орудие стремительно приближается к груди Габриэллы. Увы, его, похоже, уже ничто не остановит. Слишком поздно для протягивающего руку Клемента, даже находись он в непосредственной близости.

А в следующее мгновение великан словно бы спотыкается.

И лишь когда вся его туша заваливается вперед, по видимости неконтролируемо, становится ясно, что он приводит в действие отчаянный план спасения. Однако и эта попытка представляется запоздалой, и направление ножа не меняется.

Кончик лезвия достигает куртки Габриэллы.

Полицейские сирены теперь воют просто оглушительно. Увы, слишком поздно.

36

Если бы на дворе не стояла холодная погода, боюсь, моя сестра была бы уже мертва. Прежде чем вонзиться в плоть, нож должен преодолеть несколько слоев плотной одежды. Разумеется, ткани — сущий пустяк для стального лезвия, однако жизнь и смерть порой действительно разделяются лишь мизерными отрезками времени и пространства.

Клементовский центнер с приличным таким лишком в конце концов сталкивается с пятьюдесятью килограммами Эми. Мощный толчок моментально выбивает нож из куртки Габриэллы.

Полет Клемента, однако, совершенно неуправляемый. Со стороны выглядит все равно что грузовик с отказавшими тормозами врезается в бок какой-нибудь легковушки. Даже гадать не нужно, что столкновение обернется ужасной катастрофой.

Два тела в падении сливаются в одно: сила гравитации тянет их к земле, в то время как кинетическая энергия толкает в горизонтальном направлении. Наконец, они неизбежно растягиваются на сене, проезжают по инерции и врезаются в деревянную перегородку на другой стороне стойла.

По завершении короткого полета Эми почти полностью исчезает под огромной тушей Клемента.

Если бы не полицейские сирены, в конюшне, наверное, воцарилась бы гробовая тишина. Даже Арчи словно бы потрясен в буквальном смысле слова сногсшибательной развязкой. Или же он просто спит.

Как бы то ни было, людей шок быстро отпускает.

Кеннет Дэвис бросается к Габриэлле. Они рыдают друг у друга в объятьях, а я отхожу в сторону. Определенно, знакомство выдалось отнюдь не таким, о каком мечтал я или старик. Строго говоря, я бы на его месте и вовсе задумался, а действительно ли Уильям Хаксли подходящий человек для опеки над его дочерью. Что до Габриэллы, то теперь моя физиономия будет устойчиво ассоциироваться с покушением на ее жизнь. Одному богу известно, как скажется на ней это тяжелое испытание, не говоря уж о шансах на наши дружеские отношения.

Я перевожу взгляд на Клемента. Он сидит на корточках рядом с Эми, которую падение, похоже, отправило в нокаут. Вопреки моим ожиданиям, вставать великан не торопится, а затем он и вовсе с чувством лупит кулаком по перегородке. Деревянная планка с громким треском раскалывается.

— Гребаная хрень, — потрясенно выдавливает он. — Нет-нет-нет!

Бессмысленное разрушение ни в чем не повинной стенки свидетельствует, что дело отнюдь не в травме великана при падении. Я недоуменно обхожу круп Арчи и встаю над Клементом. С новой позиции мне становится ясна причина подобной его реакции.

— Вот черт, — ахаю я.

Великан поднимает на меня округленные глаза.

— Билл, этого не должно было случиться!

Эми продолжает молчать. И безмолвствует она по той очевидной причине, что нож вошел в ее тело по самую рукоятку, как раз под левой грудью. Из раны прямо на глазах распускается красный цветок, пропитывая желтовато-розовый свитер женщины.

— Она… — договорить я не в силах.

— Мертвее, на хрен, некуда, — огрызается Клемент.

Насколько мне представляется, лезвие вошло в грудь Эми под весьма неудачным углом. Впрочем, определение «неудачный» не совсем верное. «Смертельный», пожалуй, будет гораздо точнее, поскольку острие орудия наверняка оказалось в угрожающей близости от сердца. И все же я решаю довериться своим базовым познаниям в оказании первой помощи, а не заключению Клемента.

Быстро опускаюсь на колени и пытаюсь нащупать пульс на запястье Эми. Потом пробую на шее, затем снова на запястье. Пульса нет. Другой способ — послушать наличие дыхания. Едва ли не касаясь ухом рта женщины, напряженно вслушиваюсь, как ни отвращает меня вонь токсичной смеси, которой ее окатил Кеннет Дэвис. Через несколько секунд мне только и остается, что констатировать очевидное.

— Плохо, — вздыхаю я. — Боюсь, никаких признаков жизни.

— Спасибо, профессор, блин.

По правде говоря, я сбился со счету, сколько раз за прошедшую неделю желал Эми смерти. И вид ее трупа являет собой суровое напоминание, что в своих желаниях стоит быть осторожнее. Трудно отделаться от впечатления, что в ее мертвых чертах нет-нет да и мелькнет образ запуганной девочки, замученной до такой степени, что убийство собственного отца показалось ей единственным выходом. В этой драме я, разумеется, Эми всецело сочувствую, но вот выселение из особняка много лет назад такой мести все-таки не стоило. В итоге она заплатила за свою бессмысленную ненависть самую страшную цену.

Так бездарно угробить собственную жизнь! Тем не менее запасы моего сочувствия к женщине, не далее как несколько секунд назад пытавшейся убить мою сестру, отнюдь не безмерны. Клемент, с другой стороны, выглядит крайне расстроенным. Вероятно, его терзает чувство вины.

— Клемент, ты не виноват. Откуда тебе было знать, что все так обернется. Это всего лишь несчастный случай.

— Не важно. Из-за этого все накрылось.

— Не говори так! Ты спас Габриэлле жизнь! Я навек перед тобой в долгу.

Великан тяжело встает, вновь разражаясь потоком брани. Новый диагноз: у него эмоциональное потрясение, а вовсе не угрызения совести.

Замерев над телом Эми, он хватается за голову.

— Клемент? Тебе, наверно, стоит показаться врачу. Шок может даром не пройти.

— Билл, просто оставь меня в покое.

Его интонация, хотя и спокойная, вынуждает меня отступить. Каким бы ни было его состояние, лучше предоставить дело врачам.

Итак, Клемент оплакивает смерть Эми, а Габриэлла и Кеннет Дэвис утешают друг друга — а значит, я снова остаюсь в одиночестве, как ни иронично это звучит. Едва лишь я решаю покинуть стойло, как через ворота врываются два грузных полисмена.

— Как мило, что вы наконец-то удосужились явиться, — набрасываюсь я на них. — Вот только вы малость припозднились.

— Что здесь произошло? — спрашивает один из них.

— Долгая история, — вздыхаю я. — Но опасность уже никому не грозит, так что давайте выйдем наружу, я все расскажу.

Не дожидаясь разрешения, покидаю конюшню и бреду к ограждению загона. Полицейские следуют за мной, и я выкладываю им скорбную историю о том, как мы все оказались здесь в этот холодный октябрьский день. К месту разыгравшейся драмы подъезжают новые полицейские машины.

Законспектировав мою исповедь, полицейские возвращаются в стойло. Молодой констебль уже обтягивает конюшню полосатой лентой. Видимо, стандартная процедура на месте преступления со смертельным исходом. Со своей позиции возле ограды я наблюдаю, как Габриэллу с отцом проводят к машине скорой помощи. Минуту спустя из-за ворот показывается Клемент, сопровождаемый какой-то женщиной в гражданском костюме. По-видимому, это сотрудница департамента уголовного розыска, и, судя по выражению лица Клемента, ее внимание ему отнюдь не льстит.

Он оглядывается по сторонам, замечает меня и устремляется в моем направлении. Женщина не отстает.

— Билл, — рявкает он, — расскажи этой чертовой бабе, что тут произошло, чтобы мне себя не утруждать.

Женщина демонстрирует удостоверение:

— Сержант сыскной полиции Баннер. А вы кто такой?

Несмотря на миниатюрное сложение детектива, ее холодные голубые глаза, резкие черты лица и командный голос источают властность. Я подобающим обратом представляюсь и укладываюсь в минуту с кратким изложением событий. После этого внимание сержанта Баннер вновь переключается на облокотившегося на ограждение Клемента, который все это время невидяще смотрит вдаль.

— Ваше имя, сэр? — спрашивает сержант.

— Бастин. Клифф Бастин, — представляется он.

Детектив заносит в блокнот сведения, а я гадаю, почему он так назвался. Неужто это его настоящее имя?

— Вы согласны с изложенной мистером Хаксли версией событий?

— Полностью, — бурчит Клемент, не отрывая взгляда от загона.

От меня не укрывается раздражение женщины, буравящей взглядом затылок Клемента, и я вмешиваюсь:

— Детектив! Мой друг, видимо, тяжело переживает случившееся, так что я предлагаю вам допросить его чуть позже.

— А я переживаю из-за возможного убийства, — огрызается сержант, — так что оставьте ваши предложения при себе. Он должен отвечать на мои вопросы!

Ее грубость столь же неоправданна, сколь и непрофессиональна. Достаю бумажник и сую женщине под нос собственное удостоверение.

— Я сказал, детектив, он поговорит с вами позже! — мечу я громы и молнии. — А пока, если только вы не добиваетесь моего звонка начальнику полиции, рекомендую вам умерить пыл! Ему необходима медицинская помощь!

Судя по нахмуренному выражению, сержант сыскной полиции явно не привыкла к подобному обращению. Угроза взбучки от шефа тем не менее несколько умеряет ее пыл.

— Хорошо, — цедит она. — Отведите его к врачам, потом допрошу.

И с этим женщина устремляется обратно в конюшню.

Я присоединяюсь к Клементу в созерцании унылой суррейской местности и спрашиваю:

— Ты как?

— Не очень.

— Хочешь поговорить об этом?

— О чем «этом»?

— О только что произошедшем.

— Да что тут говорить. Если б я ее не толкнул, она была бы жива.

— Это понятно, и мне вправду жаль, что так обернулось, но ведь она собиралась зарезать Габриэллу! Клемент, ты все сделал правильно!

— Может, и так, но не все с этим согласятся.

— Ты про полицию? Насчет этих можешь не волноваться!

— Да срать я на них хотел.

— Что же тогда тебя тревожит?

Великан молчит, так что мне приходится самому выдвигать предположения.

— Уж не голос ли тебя беспокоит?

Он разражается невеселым смехом и поворачивается ко мне. В его глазах веселья тоже не заметно.

— Не, Билл, голос пропал.

— Но ведь это хорошо, разве нет?

— Ни хрена подобного. Без голоса из этого чертова места не выберешься.

— Уверен, нас кто-нибудь подбросит до дома Кеннета.

— Я не об этом.

— Тогда о чем? Если бы ты не говорил загадками, может, у меня получилось бы тебе помочь!

Внезапно Клемент разворачивается и шагает прочь. Метров через десять останавливается и кричит:

— Ты идешь?

— Куда?

— Нужно добраться до машины Фрэнка. Я хочу вернуться в Лондон.

— Дай мне пять минут! Встретимся на стоянке.

Клемент не останавливается и, отбросив ленту оцепления, скрывается за конюшней.

Оставшись один, я пытаюсь собраться с мыслями.

С того самого момента, как Клемент шваркнул на мой кухонный стол газету с разоблачительной статьей, день превратился в настоящие эмоциональные американские горки. Кульминацией его, конечно же, явилась смерть женщины, чье настоящее имя мне стало известно лишь несколько часов назад. И сегодня я познакомился с сестрой, о существовании которой до недавнего времени даже не подозревал и которой теперь, боюсь, до конца жизни потребуется психологическая поддержка. И все из-за моих ошибок. Еще я познакомился с мужчиной, ставшим жертвой прелюбодеяния моего отца. И который, несомненно, уже считает меня лишь вредной помехой для своей дочери. Ну а в довершение всего, мой донкихотствующий спаситель — человек с целым багажом психических проблем.

Пожалуй, чтобы оправиться от подобного букета, пары недель в Сандауне будет явно маловато.

В данный момент, впрочем, мне необходимо отыскать строптивого сержанта Баннер и убедиться, что пока ей от меня ничего не требуется. Пускай обстоятельства смерти Эми и не вызывают никаких сомнений, я прекрасно отдаю себе отчет, что вопросы будут задавать еще несколько месяцев. Жернова правосудия мелют еще даже медленнее, чем парламентские.

Глубоко вздохнув, отправляюсь на поиски. Однако уже через пять шагов меня окликают. Я оборачиваюсь и сникаю.

— Уильям, — повторяет Кеннет Дэвис, направляясь ко мне.

Ну, началось.

— Мистер Дэвис. Как Габриэлла?

С учетом того обстоятельства, что его дочь пострадала именно из-за меня, вопрос, пожалуй, провокационный.

— Она… нормально, — сипит он и наконец останавливается.

Терпеливо жду, пока старик переведет дыхание. Оно, несомненно, понадобится ему, чтобы как следует выпустить пар.

— Я… Хотел поблагодарить вас перед отъездом в больницу.

— Поблагодарить меня?

Еще пара судорожных вздохов.

— Да, вас.

— Сомневаюсь, что заслуживаю хоть какую-то благодарность.

— Не скромничайте, Уильям. Я слышал, что вы говорили в стойле.

— Вот как?

Понятия не имею, что я такого сказал, чтобы заслужить его похвалу, не говоря уж о прощении.

— Вы умоляли эту чокнутую женщину освободить Габриэллу, пренебрегая собственной безопасностью.

— Ах да, вот только все равно это не помогло.

— Дело не в этом. То, что вы ставите жизнь Габриэллы выше собственной, говорит мне лучше всяких характеристик, что вы за человек.

— Хм… Спасибо… Но откуда вы знаете, что я говорил? Я-то думал, вы на стоянке дожидаетесь полиции.

— Мне пришлось выйти на дорогу, чтобы поймать сигнал. По пути назад я повстречал Клемента и рассказал ему, что происходит. Слава богу, что он оказался рядом. Даже не знаю, что бы я без него делал.

— Ах, вот оно что.

— Да, это была его идея. Мы наполнили ведро из отстойника и затем дожидались возле стойла.

— Хм, я должен поговорить с ним. Он все рассчитал тютелька в тютельку.

— Сначала мы надеялись на приезд полиции, но, когда стало ясно, что жизнь Габриэллы под угрозой, Клемент отправил меня внутрь с ведром.

— Гениальный ход!

— Это точно, — усмехается старик. — Просто невероятно, чего можно добиться с ведром лошадиной мочи и таким изобретательным человеком, как Клемент.

Его добродушный настрой, однако, не скрывает беспокойства о дочери.

— Но мне лучше вернуться в машину скорой помощи, пока Габриэлла не начала волноваться.

— С ней все будет хорошо?

— Несомненно. Она сильная.

— Мистер Дэвис, мне очень жаль, что так произошло. Передайте ей, пожалуйста.

Старик протягивает мне руку.

— Поскольку вы полагаете, что необходимы извинения, будет лучше, если вы принесете их сами.

— Разумеется. — Я отвечаю на рукопожатие.

— Надеюсь, через несколько дней можно будет заглянуть к нам на обед. Тогда-то как следует и пообщаетесь с сестрой.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Знаете, что Габриэлле понравилось бы больше всего в жизни, почти как еще одна лошадь?

— Нет.

— Старший брат, и вы всецело заслуживаете это звание. Позвоните мне утром.

Его слова для меня что музыка. Уильям Хаксли — бывший политик, ныне чей-то старший брат. По мне, так это вообще повышение. И важность моей новой должности такова, что ради сдерживания эмоций мне приходится прикусить нижнюю губу.

— И Клемента тоже пригласите, — добавляет Кеннет Дэвис. — Уверен, Габриэлла захочет по-настоящему отблагодарить его, как и я сам.

— Я передам, вот только он несколько… непредсказуем.

— Ничуть не удивлен, но приглашение остается в силе.

Старик кивает на прощание и спешит к дочери.

Воодушевление не оставляет меня на протяжении всего разговора с сержантом Баннер, несмотря на бесцеремонность ее допроса.

Увы, когда я наконец-то появляюсь на стоянке, настроение Клемента отнюдь не столь радужное.

— Где тебя носило? — набрасывается он.

— Пришлось задержаться у детектива, извини.

— Что ты ей рассказал?

— Правду, кроме твоего имени. Не хочешь поведать, почему назвался вымышленным?

— А чего тут непонятного? — пожимает великан плечами. — Просто не хочу, чтобы фараоны знали мое имя, вот и все.

— Могу узнать почему?

— Не доверяю я им.

— И все?

— И все.

Полагаю, настроение у него сейчас не самое подходящее для дальнейших расспросов.

— Мне погуглить местное такси?

— Не, давай прогуляемся.

— Как скажешь.

До «Дома у ручья» километра три. Ходок я, в принципе, неплохой, однако шаги у Клемента такие широкие, что уже через несколько минут я начинаю задыхаться, стараясь держаться с ним вровень. Так что даже если бы мой спутник и был расположен к беседе, меня бы все равно на нее не хватило.

Благодаря заданному им темпу получасовое путешествие мы завершаем меньше чем за двадцать минут. На пассажирское сиденье машины Фрэнка я в прямом смысле слова падаю — обливающийся потом, задыхающийся, да еще страдающий от покалывания в боку.

Прежде чем состояние позволяет мне заняться навигатором, Клемент уже выезжает с дорожки.

— Знаешь, как добраться?

— Знаю, куда мне не добраться.

— Что-что?

— Ничего, — бурчит он.

С досадой решаю предоставить Клементу разбираться самому. Понадобится моя помощь, так попросит. И навряд ли стоит ожидать от него разговора на другие темы.

Только на магистрали АЗ великан наконец-то заговаривает:

— Сестра-то в порядке?

— Потрясена, естественно, но в остальном вроде ничего.

— Хорошо.

— Я поговорил с мистером Дэвисом. Он приглашает меня к себе на обед, через пару деньков.

— Счастливое воссоединение семьи, да?

— Судить рано, но, надеюсь, да. Он и тебя приглашает.

— Я занят.

— Да ладно тебе, Клемент. Мистер Дэвис очень хорошо о тебе отзывался и просто хочет отблагодарить тебя.

— Не стоит.

— И тебя ничто не убедит?

— Не-а.

— Но…

— Оставь, Билл.

Разговор обрывается, и я выжидаю минут десять, прежде чем пытаюсь зайти с другой стороны.

— Уже решил, чем займешься?

— Типа того.

— Могу я поинтересоваться, чем?

— Поинтересоваться можешь.

— Вот спасибо! Ну так и что будешь делать?

— Ждать.

— Чего ждать?

— Следующего человека, которому потребуется моя помощь, и следующей возможности вернуться.

— Куда вернуться?

— На свое место.

— И где же оно?

— Точно не знаю. Но не здесь и не сейчас.

37

Бывший премьер-министр Великобритании Гарольд Уилсон как-то заметил: «Неделя в политике — срок значительный».

Можно смело утверждать, что минувшая неделя для меня тоже оказалась значительным сроком — как в политике, так и в остальном.

Рассеянное сияние заходящего солнца за окном моего кабинета — весьма подобающий аккомпанемент завершению карьеры. Бросаю взгляд на часы и задумываюсь о последних минутах за своим рабочим столом в Вестминстерском дворце. Впервые за десятилетие мне не нужно никому звонить, не нужно никуда спешить и не нужно принимать никаких решений. Строго говоря, с прошлой среды я оставался депутатом парламента лишь номинально. Именно в тот день я подал заявление об отставке и наивно полагал, что спокойно досижу до конца уведомительного срока. Не тут-то было.

Вопреки неоспоримым доказательствам моей невиновности, пресса продолжала проявлять ко мне настойчивый интерес. Потому-то мудрое руководство партии и приняло решение немедленно отправить меня в оплачиваемый отпуск перед увольнением. Так что явился я на рабочее место лишь чтобы освободить стол да попрощаться с немногими коллегами. И по завершении этих дел настает время распрощаться и с самим Вестминстером.

И я чувствую себя счастливым, правда. Потому что впервые за десятилетие у меня есть ощущение цели.

В прошлый четверг я ездил в Суррей пообедать с Габриэллой и мистером Дэвисом — или Кеном, как он теперь настаивает, чтобы я его называл. К моему удивлению, его изначальная рекомендация не уведомлять Габриэллу о моем родстве даже не вспоминалась. По завершении десерта разговор зашел обо мне, и Кен тактично сообщил дочери, что я прихожусь ей братом.

Даже не знаю, придумал ли он правдоподобное объяснение моего отсутствия все эти годы. В любом случае этого не понадобилось, поскольку моя вновь обретенная сестра была слишком взволнована, чтобы задаться вопросом, где я пропадал всю ее жизнь. Да и вообще, в первую очередь ее озаботила моя автоматическая задолженность ей подарков на целых тридцать дней рождения. Прения по данному вопросу завершились моим безоговорочным поражением, чему я был только рад и пообещал сестре исключительный подарок на следующий ее праздник.

В «Доме у ручья» я пробыл до вечера. Да я мог бы провести там хоть целую неделю! Габриэлла, уверен, лишь шутила о недоставшихся подарках, но даже полный их комплект из тридцати наименований померк бы по сравнению с тем единственным подарком, что в тот день получил я. Как бы ни глупо это звучало — как-никак, Габриэллу я еще едва знаю, — но я ощутил связь, доселе мне совершенно неведомую. Пускай Кен и приходится ей отцом, но ведь общие гены не скроешь.

Также я прошел краткий курс по болезни Габриэллы, начавшийся со строгого внушения за определение синдрома Дауна как болезни. На самом деле это лишь состояние, как верно исправила меня Габриэлла, причем состояние, совершенно не накладывающее на нее каких-либо ограничений. Сначала сестра коротко и ясно донесла до меня, что прежде всего она самостоятельная женщина, лишь по стечению обстоятельств имеющая синдром Дауна. А уж во время ее подробного описания своей жизни я не мог не заметить гордости в глазах Кена. Всего лишь за несколько часов я осознал, что недавний образ напуганной миниатюрной женщины совершенно не отражает истинный характер моей сестры. И тот факт, что она столь быстро отошла от потрясения, как раз и объясняется ее силой и положительным настроем.

Теперь мне понятно, почему Кен столь рьяно желает обеспечить благополучие дочери после своей смерти.

Габриэллу не нужно опекать, нужно заботиться о ней. И я пообещал ему заниматься этим до конца своих дней.

Возвращаясь к моим нынешним хлопотам: смена занятости подразумевает и смену места проживания. Я уже перевез большинство своих пожитков из квартиры в Блэкфрайарсе в Маршбертон, в то время как агентство по недвижимости заверило меня, что через несколько недель в квартире появится новый жилец. Хансворт-Холл, в свою очередь, снова сдан внаем — тем же самым людям, как минимум на пять последующих лет.

Тем не менее проживать в маршбертонском доме мне определенно пока не следует. Журналисты продолжают меня донимать, а тамошних жителей уже тошнит от вмешательства в их тихую деревенскую жизнь. Что ж, еще один довод в пользу ранее запланированного побега, и уже через несколько дней я уезжаю на остров Уайт. Хотя поначалу меня и терзали некоторые сомнения, в итоге я все же решил снова остановиться в гостинице «Сандаун-Бей». И вовсе не потому, что мне запала в душу отделка или же унылые номера отеля, но из жалости к Эмме и ее стараниям удержать заведение на плаву. Вряд ли, конечно же, моя клиентская поддержка на пару недель существенно изменит ее положение, но хоть чем-то ей помогу. Да и потом, во время моего прошлого визита туда Эмма составляла приятную компанию, а в мои намерения отнюдь не входит полный разрыв с цивилизацией.

Кое-кому, в отличие от меня, в ближайшее время навряд ли светит перспектива какого бы то ни было отпуска — я говорю о Розе. Отдаю ей должное, свое слово она сдержала и явилась с повинной в полицию. Меня подмывало сообщить ей о планах Эми присвоить себе добытые нечестным путем барыши, но в конце концов я отказался от затеи. Это было бы слишком жестоко, а проблем у нее и без того хватает.

Мой поверенный полагает, что Роза, скорее всего, отделается условным сроком, поскольку инициатором шантажа являлась ее сестра. И меня вполне устроит такое возмездие. Пускай тюрьмы она и избежит, однако дополнительным наказанием ей послужит то, что из-за судимости выбор работы у нее будет весьма ограниченным. Думаю, в душе Роза человек все-таки не плохой, и вид ее страданий, честно говоря, удовлетворения мне не доставит.

Что касается ее матери, я сдержал свое слово и организовал на следующей неделе перевод мисс Дуглас в частный дом престарелых. А помимо выплаты газетой существенной финансовой компенсации за клевету, я договорился с ними еще и о публикации моей статьи, которую и пишу в свободное время.

Пожалуй, оно и к лучшему, что я покидаю Вестминстер сегодня, поскольку в готовящейся статье я разношу в пух и прах политику партии и расходы на социальную помощь. Слишком долго — и виновны отнюдь не только мы — целые миллиарды спускаются на оружие и войны, в то время как у нас под носом неумолимо проигрывается куда более важная битва. Очень и очень сомневаюсь, что по пробуждении утром постояльцы «Обители с садом» в ожидании, пока перегруженный работой персонал не поможет им подняться с постели, благодарят судьбу, что наша страна обладает ядерным арсеналом, обеспечивающим их безопасность. В то время как добрые люди вроде Анны неустанно трудятся во благо нуждающихся, недостаточным финансированием мы практически сводим все их старания на нет.

Искренне надеюсь, что моя статья в достаточной степени осрамит распоряжающихся финансами.

Раз уж затронут финансовый вопрос, Клемент наотрез отказался принять обещанный гонорар. По возвращении из Суррея мы пропустили пару стаканчиков в «Фицджеральде», однако на празднество это походило мало. Хоть мы и разобрались с Эми, исход совершенно не отвечал нашим желаниям, а Клемента, как мне представляется, ее смерть и вовсе потрясла. Примерно через час он смылся из паба, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. К счастью, сегодня вечером я устраиваю отвальную у Фрэнка и Джини, и они заверили меня, что Клемент заглянет на вечеринку. У меня сложилось впечатление, что дружеские отношения не по его части, так что навряд ли мы будем поддерживать связь, но, по крайней мере, у меня будет возможность как следует отблагодарить его.

Но, как говорится, все когда-нибудь заканчивается — и хорошее, и плохое. О дурных чертах Клемента я ностальгировать, понятное дело, не буду, однако хорошего в нем оказалось куда больше, нежели поначалу виделось, так что мне определенно будет его не хватать.

Оглядываю напоследок кабинет и выключаю свет.

Забавно, но рутина воспринимается совсем иначе, когда знаешь, что она не повторится ни завтра, ни вообще никогда. Я неспешно бреду по промозглым улицам Лондона и словно в первый раз рассматриваю окружающую архитектуру и спешащих мимо прохожих. Лица юных красоток по-прежнему юны и по-прежнему красивы, но теперь я вижу их по-другому. Достаточно взглянуть повнимательнее, и за симпатичными личиками открываются все те же комплексы, те же страхи и те же раны, что и у всех прочих. И я уже не завидую их красоте и молодости, потому что теперь понимаю, что это не определяет ни их, ни отведенного им времени на земле.

В нашей замечательной стране проживает шестьдесят пять миллионов человек, и каждый из нас способен привнести в мир красоту. Равно как, увы, и уродство. За прошедшие две недели я вдоволь нагляделся и того, и другого.

Благодаря неспешному темпу я добираюсь до «Фицджеральда» как раз к половине шестого. Народу сегодня более обычного, поскольку Фрэнк, похоже, согнал всех завсегдатаев. Мое прибытие приветствуется радостными возгласами и десятками улыбок. Даже выпивоха Стивен в кои-то веки еще держится на ногах.

Подобный прием не может не радовать сердце и являет собой разительный контраст с несколькими электронными посланиями и небрежными рукопожатиями бывших вестминстерских коллег.

По пути к стойке я удостаиваюсь бесчисленных хлопков по спине. За прошедшие десять лет я так или иначе общался со всеми собравшимися, однако не могу похвастаться, что знаю их хорошо. Что ж, виноват в этом только я один. И все же мне очень приятно видеть, что все эти люди пришли попрощаться со мной. Я громогласно заказываю выпивку для всех присутствующих, и стены паба содрогаются от всеобщего ликования. Затем прошу Фрэнка открыть счет. Несомненно, кредитка существенно пострадает, но меня это совершенно не волнует.

Итак, музыкальный автомат запущен, напитки льются рекой, и я оглядываю зал в поисках человека, которого по-настоящему надеялся здесь увидеть. Безрезультатно, и я обращаюсь к Фрэнку за стойкой:

— Клемента не видел?

— Ох, прости, дружище. Собирался позвонить тебе и предупредить, да замотался. Он решил переехать.

— Что? Когда это он решил?

— Да в обед заходил попрощаться.

— И куда он уехал?

— Толком и не объяснил. Сказал только, что хочет быть поближе к дому.

— Поближе к дому? Я-то думал, что он родился и вырос в Лондоне.

— Я тоже так считал, но ты же его знаешь. Наш Клемент — сущая загадка.

— Эх, жалко-то как…

— Но он кое-что оставил тебе.

— Правда?

— Ага. Вроде Джини отдал. Погоди секунду, схожу заберу.

Если вдуматься, «жалко» совершенно не отражает моих чувств по поводу отсутствия Клемента. Ведь именно в этом пабе я с ним и познакомился, и мне так хотелось бы замкнуть круг. Пожалуй, больше это говорит о моей жизни, нежели его, но теперь я понимаю, что великан был одним из весьма немногих людей, на кого я действительно мог положиться. И если бы не его прагматизм и твердая решимость, этим вечером, скорее всего, я бы напивался совсем по другому поводу.

Вот только чувства эти явно не взаимные, и это очень ранит.

— Вот. — Фрэнк протягивает мне небольшой плоский пакет в оберточной бумаге.

Кладу его на стойку и с надеждой спрашиваю:

— Он просил передать что-нибудь на словах?

— Нет.

Отдираю полоску скотча на обертке и срываю бумагу. Моим глазам предстает нечто, смахивающее на оборотную сторону фоторамки. Я с любопытством переворачиваю вещицу. Это действительно черно-белый снимок, аккуратно вставленный в деревянную рамку.

На нем запечатлен ряд стоящих плечом к плечу шестерых мужчин в костюмах, и все как один поднимают бокалы. Через несколько секунд мне становится понятно, почему Клемент взял на себя труд поместить фотографию в рамку. Стоящий по центру мужчина поразительно напоминает моего отца, в возрасте сорока с небольшим. Но ошеломляет меня не только вид отца, но и место, где было сделано фото.

— Фрэнк, можно тебя на секундочку? — окликаю я через стойку.

Бармен неспешно подходит, и я демонстрирую ему снимок.

— Никогда не видел этой фотографии, — удивляется он.

— Но ее же явно сделали здесь?

Фрэнк внимательно рассматривает снимок.

— Ну да, вон, даже музыкальный автомат стоит.

Я указываю на мужчину в центре.

— Думаю, это мой отец.

— Вот как?

— Да, и чем больше смотрю, тем больше уверен. Пожалуй, здесь ему сорок с небольшим, так что снимок сделан где-то в начале семидесятых.

Бармен снова смотрит на фотографию.

— Похоже на правду. Твой старик ведь тоже был политиком?

— Целых сорок лет. Но я понятия не имел, что он наведывался в «Фицджеральд».

— Тогда это был закрытый клуб. Как мне рассказывали, пользовался особой популярностью среди политиков, предпочитавших шалить подальше от посторонних глаз. Кто бы мог подумать, что твой отец был его завсегдатаем!

— Просто невероятно. Целых десять лет ходил сюда и даже не догадывался…

Где Клемент раздобыл эту фотографию, выше моего разумения. И мне даже неловко, что он взял на себя такой труд. Увы, каким бы признаком внимания к моей персоне ни служил подарок, он лишь увеличивает мое сожаление, что я не могу поблагодарить его и достойно с ним попрощаться.

Я прошу Фрэнка припрятать снимок под прилавок, чтобы с ним ничего не случилось на гулянке.

Только на следующий день я замечаю самого фотографа — едва различимое отражение на оконном стекле возле музыкального автомата — здоровяка в джинсовом костюме с щегольскими усами в форме подковы.