Шарада

Это заняло у меня считанные секунды.

Теперь я думаю о том, что нужно было просто схватить сумки, забрать своего сына в охапку, и убегать. Далеко отсюда. От правды, что должна была случиться, и убить меня. От боли и медленного умирания.

Мне хочется потерять память. И жить бродягой. Вечно молодым, и вечно пьяным.

Но что-то внутри меня, – внутри каждого из нас, – всегда стремится к спасению. К вере. Эхо моей души доходит до меня: так и должно было быть. Как еще все могло закончиться? Именно так. Никак иначе.

Я вышел из коридора с двумя спортивными сумками, в которых любовно была упакована часть наших вещей, подходящих для немедленного побега.

По моему телу стекали капли воды и пота, – я не успел вытереться и обсохнуть. Я до сих пор оставался по пояс голым, и поэтому на ходу залез в одну из сумок, и достал первую попавшуюся под руку футболку. Порядок сложенных вещей нарушился.

Во мне кипел адреналин. Уровень стресса зашкаливал. Но мне казалось это прекрасным. Потому что все шло так, как я планировал.

По-видимому, результативность моих планов не устраивала мою женщину. Объяснить себе иначе то, что я увидел в дальнейшем, у меня не получалось.

Айдын освободился от браслета на своей руке, и поднялся с пола. Рядом с ним стояла Дина, сжимая в ладони ключи от наручников. Я понимал: она только что освободила его. Но поверить в это было сложно. Передо мной разыгрался натуральный абсурд.

–Вот и все! – Айдын довольно развел руками. – Гармония нарушена!

–Дина?..– Это единственное, что я смог произнести.

Мне хочется задать ей кучу вопросов: зачем она это сделала? Она, что, рехнулась? Или он угрожал ей? Смог ее переубедить? Что вообще, черт побери, заставило ее так поступить?!

Но я увидел ее взгляд, и понял все сразу. На меня смотрела не она. Это был уже чужой мне человек. Это был Демон. Это была Мать. Это была Воительница. Дина пряталась где-то позади них всех. Ее не было видно.

Она встала между мной и комнатой, где лежал наш с ней сын. «Нет, Кирилл, – говорила она мне глазами. – Ты больше не сможешь быть с нами. Все кончено. Такова правда».

–Нет… – Я почти шепчу.

У меня подгибались колени. Болело сердце. В горле застряли слезы.

Я отпустил сумки, и они упали на пол. В руках осталась футболка.

Так я и стоял, по пояс голый, с выражением лица, как у маленького ребенка, который не желает верить в правду.

Я хочу забрать своего сына! Я хочу забрать его отсюда!

–Не нужно драм, друг мой, – сказал Айдын. – Жизнь жестока. Ты знал это. Всегда.

Он подошел ко мне, но я смотрел мимо него, на нее, и я не верил, нет, я не мог поверить.

–Нет… – Я кинулся вперед, но Айдын удержал меня.

Я старался вырваться, но во мне не было сил. Словно их кто-то отнял. Словно мне отрезали волосы, пока я все это время был в долгом сне.

Айдын не отпускал меня. Он говорил со мной, как с истериком, и это раздражало еще больше.

–Тише, Кирилл! Ты ведь мужчина! Ты должен быть сильным!

Мне хотелось, чтобы он убрал от меня свои паршивые руки. Мне хотелось выкрикнуть об этом. Затем снова врезать ему как следует. Снова и снова. Потом дотянуться и до нее тоже, и… Там я уже за себя не ручался…

Все это было бессмысленно.

Ко мне медленно приходило понимание.

Я как-то сразу обмяк, и Айдын отпустил меня.

Я упал на колени. Мокрый и скользкий. Жалкое насекомое. Жалкий вид…

–Рождение боли! – сказал Айдын. – Рана, оставшаяся на всю жизнь!

Для тебя, Кирилл, положительная сторона заключается в том, что тебе не придется нести на себе эту ношу на протяжении долгих лет. В период кризиса юности или среднего возраста ты не будешь мучиться какой-нибудь бессонной ночью, думая об этой минуте. О том, почему все случилось именно так, а не иначе. И ты не познаешь избавления, которое может подарить старческая мудрость.

Все лишь потому, что теперь в моих глазах – ты враг. Мертвый враг…

Думаю, я изъяснился вполне ясно.

Поднимайся!

И не вздумай бежать! Иначе легко словишь пулю!

Я готов… Помогите мне взойти на эшафот…

Перед нами открылась красота мира.

Тучи сошли с небес, и их сменили огромные облака. Они плыли над нами, как шхуны богов вплоть до самого горизонта.

Только что кончился продолжительный дождь. После него все вокруг заиграло новыми красками.

Степной простор, сменяемый лесополосой.

Зеленые поля.

Редкие маленькие деревья и кусты.

Мы проезжали мимо всего этого, и, кажется, лишь я воспринимал все, что видел вокруг себя, как живописный рисунок. Впервые в жизни я пожалел, что никогда не стану художником.

Люди должны видеть это превосходство.

Рано или поздно оно нас настигнет…

Этот свежий прохладный воздух, что врывался в приспущенные окна автомобиля. Эти солнечные блики, добавляющие ритм полотну в моем сознании. Этот запах свежести – новое рождение. Жизнь продолжается. Жизнь вечна.

Меня везли на казнь. После нее я сольюсь с вечностью. После нее я забуду ужас, пережитый мной. Я забуду демона, следящего за мной своими огромными белыми глазами. Забуду возлюбленную, ставшей моей убийцей.

Я забуду свой самообман. Иллюзию, которой я был заражен при рождении. Неразгаданную тайну. Шараду, прочитанную мной невнимательно. Я отложил ее, не разгадав не единого слога…

Все это уйдет. Сразу, как только у меня отнимут жизнь и зароют глубоко в землю.

Это сделает тот, кого я долгое время принимал за друга, какового у меня никогда не было. Это сделает мой брат, ненамеренно мною оскорбленный. Это сделают мои родители – другое поколение, иное время; огромная площадь с крестами над утраченными смыслами.

Я помогу им в этом. Я шагну в пропасть. Я прыгну со скалы…

–Знаешь, я ведь люблю тебя, – вдруг сказал мне Айдын.

Он смотрел на меня в отражении зеркала заднего обзора, не отрываясь от дороги.

Мы были в его машине. Он был за рулем. Я сидел сзади.

Был еще третий. Макс. Его верный помощник. Правая рука. Паренек, моложе нас на пару лет. Ослепленный идеями Айдына о новом будущем, который принесет в этот мир наш с Диной ребенок.

Наш сын, который сможет найти ответ, – отыскать слоги, сложить слово, и потом суметь изменить его. Добавить к нему что-то новое. Безупречное. Идеальное.

Это была вера, которую ничем не сломить.

–Это правда, Кирилл. Я люблю тебя.

Знаю, я всегда не признавал этого чувства в себе и других. Отрицал его. Даже сравнивал со вкусной едой.

Но, от очевидного никуда не скрыться…

Мне очень жаль, что все так вышло. По всем правилам я не должен так говорить с тобой. Но некоторые правила для того и существуют, чтобы их нарушали. Без этого не разгадать ни одной тайны, не сложить ни одной мозаики, даже самой простой. Если немного не нарушать правила, придется остаться обманутым.

Я знаю, по меньшей степени, это неприятно, когда тебя обманывает кто-то, кому ты доверяешь.

Но ты должен понять меня, – когда все только начиналось, я не думал, что ты сможешь стать мне кем-то больше того, кого я могу использовать.

Я привык жить так, Кирилл. Используя людей. Используя их ресурсы.

Дружбы для меня никогда не существовало.

Мне не было двадцати, а я уже одичал.

Жизнь повернулась ко мне спиной, с самого начала.

К сожалению, ты ничего не знаешь об этом…

–Если бы ты обмолвился хотя бы словом, я был бы в курсе, – сказал я.

–Я не мог… Нет, я не мог…

Он продолжал смотреть в зеркало. Сначала на меня. Мы встретились взглядами. На момент мне снова показалось, что он искренен в том, что говорит. Но не стоило сомневаться, – это был очередной спектакль. Он любил их устраивать. При любом удобном случае.

Потом он смотрел уже мимо меня, за стекло, на то, что было позади нас.

–У нас гости, – вдруг подал голос Макс.

–Вижу, – ответил ему Айдын.

Я обернулся и увидел знакомый автомобиль. Он стремительно приближался к нам.

–Я ни о чем никогда не сожалел, – говорил Айдын. – Это сбивает с ног. Выворачивает душу наизнанку. Мешает двигаться дальше.

Он уже не говорил со мной лично. Я слышал это, и узнавал его интонацию.

Он начинал рассуждать вслух.

Это происходило только в одном случае – когда ему не нравилось происходящее. Когда что-то шло не по его плану.

Он начинал нервничать.

Мы увеличили скорость. В салоне загудел воздух.

Айдын заговорил громче:

–Жизнь – это испытание! Само рождение можно расценить, как оскорбление! Нас забрасывают в этот не лучший из миров и буквально ставят перед фактом: ты и есть свой главный враг! Можно бороться хоть со всем миром! Но пока не договоришься с самим собой, дальше своего носа ничего не разглядеть!

Джип, что был позади, тоже поднажал, и снова приблизился к нам.

Мы неслись, как сумасшедшие: наша спортивная легковушка и огромный джип. Я разглядел водителя. Это был Старший. Рядом с ним был Младший.

Зачем они здесь?

В асфальте постоянно попадались изъяны. Айдын старался справляться с ними, но высокая скорость этого не позволяла. В какой-то момент он со злостью ударил по рулю, и вынужден был ослабить педаль газа.

–Мы думаем, что знаем все, – говорил он. – На самом деле мы ничего не знаем! Ни об этом мире, ни о самих себе! Мы в западне фактов собственной биографии! Каждый из нас!

Джип поравнялся с нами.

–Жизнь – это фальшивка. – Айдын обезумел от волнения и страха. Я никогда не видел его раньше таким. – Постоянно убеждаюсь в этом все сильнее…

Джип резко взял влево, и тут же налетел на нас, пытаясь сбить на обочину. Что-то подсказывало – это было только предупреждение.

Нас замотало из стороны в сторону, но Айдын быстро справился с управлением.

Звук, который вышел из столкновения двух машин, привел меня в ужас. Я схватился за ручку под потолком, и услышал, как быстро забилось мое сердце.

Потом я отчетливо увидел лицо Старшего. Он смотрел на меня. Потом он мне подмигнул.

Пока у меня была возможность, я застегнул ремень безопасности…

-…Ты забудешь Дину со временем, – сказал Младший. – Это произойдет само. Она умрет. В твоей душе. В твоем сердце.

–Вместе с нашим сыном? – спросил я.

Он ответил мне молчанием.

Теперь я был с ними, в просторном салоне их автомобиля.

Они оказались моими спасителями.

Пустота и отчаяние как-то отступали от меня, когда я понимал, что еще жив, и меня увозят куда-то далеко от всего того, что со мной было. Пусть я даже и не знал, куда именно.

Откуда-то появилось стойкое чувство, что я больше не вернусь на свои адовы круги. Что-то подсказывало мне: муки кончились.

Старший был прав: я умер. Меня больше нет. Как и Айдына. Как и Дины… Как и моего сына.

Во мне была страшная усталость. Но я боялся закрыть глаза и уснуть. Я настолько приготовился встретить вечность, что мне казалось, – второго шанса она мне уже не даст. Уж слишком открыто я ее приветствовал.

Поэтому я смотрел на багровые небеса, на медленный и красивый закат.

Приходил поздний вечер, наступала ночь.

Я превратился в путника, странствующего по миру. Без багажа. Без тяжести. Наконец-то свободный.

И только где-то глубоко внутри меня играла песня из моего давнего прошлого. Милая, но грустная песня.

Это долгое падение

Чувство словно долго падаешь вниз

То самое чувство

Похожее на долгое падение.

Поэтому, милая, не оставляй меня

Прошу тебя

Не оставляй меня сейчас…

И как только я услышал в себе эту музыку, этот простой текст, все внутри меня снова поделилось пополам.

Я был здесь, но я смотрел назад, и видел все отчетливо.

Это долгое падение

Чувство словно долго падаешь вниз…

Эпизод 3

Айдын Оказывается На Обочине

Когда оказываешься на обочине, главное, не придаваться отчаянию или панике. Какая бы невиданная сила не вытолкнула тебя туда, в ответ найдется еще большая сила, которая есть в тебе самом. Она как внутренний генератор. Главное, нащупать его.

Вопрос в том, хватит ли духу воспользоваться им. Поверить в себя. Признать, что неудача – лишь короткий отрезок, миг, на долгом пути жизни.

Когда я падаю, то всегда поднимаюсь, и борюсь, во что бы то ни стало. Я не чувствую ту грань, когда нужно сказать себе: да, я признаю, теперь уже не стоит воевать, а лучше сложить оружие. Я иду до самого конца, пока щепки не полетят в разные стороны, и тьма не поглотит душу. Обычно, уже после, требуется долгое время, чтобы вновь обнаружить свет внутри себя. Может казаться, что его нет. Но он находится. Всегда.

В таком состоянии явно ощущается сплетение добрых и злых намерений. Ясная мысль путается с безумной. Границ не существует. Все смешано. Ты – демон с ангельскими крыльями. Ты – праведник и грешник. Ты тот, кому не требуется определенность.

Способность быть с обеих сторон дает возможность держаться на плаву.

Я могу быть умником, и этого никто не оценит. Я могу быть психопатом, но сходить с ума незаметно. Я могу быть отличным любовником, и скрывать свою неудовлетворенность. По факту я мистер Икс, но общество само захочет, чтобы я был мистером Игрек. При этом я всегда остаюсь в плюсе.

Я могу быть кем угодно. Мое преимущество в обезличенности.

Когда все смешано, ничего не заметно. Все поглощены своими проблемами, а затем превращают их в общественные. Кому до меня есть дело? Я прохожу через толпу неопознанным.

Стоит почувствовать себя хорошо, притянуть за волосы свой позитив, и все поверят в твой оптимизм. Это не маска. Всего лишь маленькая хитрость. Фокус. Иллюзия реальности чувств.

Но если зайти слишком далеко, рано или поздно, приходится остановиться. Сделать это труднее всего. Оседланная волна так прекрасна! Вид с самого высокого пика так чудесен! Вселенная приклонила колено! Ты – король без родословной! Как расстаться со всем этим? Пусть даже на время?

Но иного выбора нет. Всякий раз, когда я ускорял свой темп, появлялись они. Те, кого я никогда не мог запутать или обмануть. Думаю, что никто не мог этого сделать. Потому что они всегда знали больше. Им всегда была открыта дверь в иные миры…

Мы неслись по пустынной мостовой, как долбанные Шумахеры. Моя спортивная «бэха» против их лексуса.

Это был один из тех моментов, когда я жалел о том, что так и не научился лихачить на дороге. Некоторые вещи нужно просто уметь делать, вот и все. Здесь я до сих пор не преуспел.

Моя неопытность губила меня со скоростью выше ста километров в час.

Я был в ярости, когда они старались заехать сзади. И я был в панике, когда они поравнялись с нами, стремясь вытолкнуть нас на обочину.

Я предпринимал попытки ответить им, но преимущества определенно были не на моей стороне.

Мне хотелось достать пистолет. Но это все еще был неподходящий случай – до этого у меня не было перестрелок, и я готовил себя к этому, как девственница к первому сексу. Я знал, что рано или поздно, мой мозг отключится, и я начну палить во все стороны, отстаивая собственные позиции. Но определенно точно, не сегодня, и не сейчас. Я знал, что потерплю поражение.

Смириться с этим было невозможно.

Путь от ярости до смирения тернист.

Поэтому, все же, я боролся до последнего.

Какой-то частью сознания, я понимал, что сегодня моей машине придет конец. Это как с отличной любовницей – ты ее используешь, любуешься ею, иногда восхищаешься, представляешь ее своим друзьям, они даже могут позавидовать; время от времени, ты ее лелеешь. Но ты ничего о ней не знаешь – как бьется ее пульс, что она чувствует, когда ты требуешь от нее что-то выше ее возможностей. Она всего лишь более или менее исправный механизм – сделает все, что положено. Иногда даст сбой, но это мелочи.

Но рано или поздно наступает момент, когда с любовницей пора распрощаться, как бы она тебе не нравилась.

–Прощай, милая! – сказал я, понимая, что нас сносит с дороги в кювет.

Не могу сказать точно, сколько раз мы перевернулись. Помню только, что это длилось почти вечность, и я уже готов был все отпустить. Но, как всегда, что-то помогло мне остаться в сознании. Неразгаданная сила. Твердая воля.

Я огляделся, и понял, что жив. Парни были в отключке.

Живы, подумал я. Должны быть живы!

Волна паники снова захлестнула меня, когда я понял, что не могу пошевелить ногами. Либо парализовало, либо что-то еще.

Затем я услышал, как распахнулась дверь в салон, и в следующий момент Кирилла уже вытаскивали наружу те двое, что решили пойти в активно-радикальное наступление, хотя такого раньше не происходило. Кирилл был словно пьян. Он был еле живой, и вызывал к себе добрую долю сожаления.

Я не мог отдать его просто так.

Я постарался развернуться, но почувствовал адскую боль в ногах (можно было не волноваться; я просто застрял), и вцепился руками за Кирилла, успев ухватить его ногу. Мы стали тянуть его каждый в свою сторону.

Кирилл посмотрел на меня так, словно пробудился от ночного кошмара, но увидел его продолжение наяву. Казалось, он не понимал, что вокруг него творилось.

–Нет! – выкрикнул я. – Нет, мать вашу!

Наверное, со стороны мы выглядели, как маленькие дети, которые не могли поделить большую игрушку.

Их было двое. И поэтому у них было преимущество. Младший обошел мою изувеченную машину, и оказался с моей стороны. Он собирался утихомирить меня. Стекло было разбито, поэтому он легко мог до меня добраться.

Я отпустил Кирилла, быстро открыл ящик между сиденьями, дрожащими руками достал пистолет, развернулся (снова страшная боль в ногах), и приставил пистолет к плечу Младшего. Перед тем, как спустить курок, я увидел, какими большими стали его глаза от неожиданности. Грохнул выстрел. Парняга взвыл, на подкошенных ногах сделал пару шагов от машины, и упал коленями в траву.

–Пошел ты! – сказал я ему. – Пошли вы оба!

Старший посмотрел на меня так, как только взрослый может смотреть на неразумного подростка.

–Все-таки, Айдын, ты псих, – сказал он.

–Каждому поступку есть свое оправдание, – ответил я.

Старший подошел к напарнику, и осмотрел его рану.

Младший старался терпеть, стоило отдать ему должное. По голосу было слышно, как ему хотелось расплакаться. Но он держался; крепкий орешек, черт возьми.

Старший помогал ему подняться, приговаривая при этом в мою стророну:

–Когда в фильмах стреляют в плечо героя, он поднимается, и идет дальше. С трудом, но идет. Изображая на своем лице маску боли. Наверное, именно этой выдумкой ты руководствовался, когда решил стрелять в упор. Да, Айдын?

–Помоги мне выбраться, и тогда мы поговорим, – сказал я.

Было понятно, к чему он ведет. Но у него не получится выставить меня придурком. Они напали на меня. Я напал на них. Мы квиты.

Старший продолжал свою песню:

–На самом деле, плечевые ранения очень опасны. Плечо содержит подключичную артерию, которая связана с плечевой артерией, – к сведению, главной артерией руки, – а также с плечевым сплетением, большой нервной связкой, которая управляет ее функцией. Исход может быть разным. От потери руки до долбанной смерти. Ты хочешь, чтобы он умер?

–Сомневаюсь, что это произойдет сегодня, .

–Все мы смертны. Видит Бог, Айдын, если с ним что-то случится, я приду к тебе. Если у него отнимут руку, я отниму твою руку. Если же это будет жизнь, тогда тебе придется попрощаться с миром.

–Тогда вам лучше поторопиться к хирургу, разве не так?

–Верно, – сказал Старший. – Желаю тебе удачно выбраться из той ситуации, в которой ты сейчас находишься.

Я промолчал. Мне не терпелось освободиться.

Они двинулись к своему джипу. Раненный ковылял, но держался молодцом. Я знал, для того, чтобы ходить в простреленном состоянии, нужно быть больше, чем просто человеком.

Кирилл уже сидел внутри, и смотрел на все отсутствующим взглядом.

Они забирают его. Черт возьми, они его забирают!

Я не должен был отпускать его. Не так все должно было быть!..

Я подумал, как снова придется продираться сквозь заросли своего поражения к привычному свету. И ощутил при этом боль во всем теле.

Фиаско!..

Я сирота, который никогда не знал своих родителей. Узнать, кто они; увидеть их со стороны; обнять их; почувствовать тепло их тел – это мечта, которая постоянно посещает меня. Это то, чего требует моя душа. Порой, я словно схожу с ума. Мне начинает казаться, что рано или поздно, но это точно случится. Я постоянно делаю это в своих снах. Почему бы этому не произойти в реальности?

Мою веру ничем не сломить. Детский дом, чувство одиночества, тот факт, что меня покинули, – все это со мной до сих пор. Я все еще жив. Все еще здесь.

Когда мой приемный отец усыновил меня, мне было пять лет. После холодных комнат и постелей я попал в руки озлобленного и жестокого человека, одержимого своей идеей, единой истиной, абсолютной и непогрешимой.

Он искал ко мне путь через доброту и заботу. Он воспитал во мне мужчину. Он сделал из меня воина.

Я не смел ослушаться, и старался учиться тому, что изначально было мне чуждо. Мне не хотелось перечить человеку, который назвался моим отцом. Но шестое чувство постоянно подсказывало мне, что все происходящее неправильно.

Он научил меня усидчивости, и показал пользу стараний. Он рассказал мне, как я могу владеть своим телом, и как мое же тело способно управлять мной. Мои мысли, мои желания, мои потребности… Он стирал их. Шаг за шагом. Методично. Со знанием дела.

Он научил меня читать, и я познавал заповеди. Мы молились. Мы были преданы нашей вере.

Он говорил, что весь мир обязан быть предан вере. Истинной вере…

Он научил меня убивать. С моим отцом я познал суть оружия. Его силу. Его спокойствие.

Но я так и не смог поверить ему до конца. Что-то извне постоянно подсказывало мне, что вера не ведет к убийству. Я чувствовал это, знал об этом.

С ним мы были одиноки в своих взглядах. Мы были одни против всего мира…

В конце концов, все это кончилось…

Я убил человека… Да, я убил человека. И после этого почувствовал себя лучше. Я ощутил свободу. На секунду. На одно прекрасное мгновение.

Мне пришлось это сделать. Мои руки были окроплены кровью с малого возраста. Я до сих пор оправдываю себя: если бы я не сделал этого тогда, то, возможно, сегодня меня бы здесь не было…

На войне убивают, чтобы выжить. Я убил в мирное время. Но цель была аналогична.

Мы – братья, не связанные общими генами или кровью. Мы – дальние родственники. Мы узнаем друг друга, когда пересекаемся взглядами в толпе. Мы – убийцы…

Оружие не может стрелять само, у механизма нет стремления к воле. На курок нажимает человек, и после становится убийцей.

Не смотря на это, мне до сих пор кажется, что однажды пистолет в моей руке выстрелил случайно. Пуля прошла на вылет, и через мгновение парень, который пытался напасть на меня, был уже мертв. У меня не было намерения убивать его. Припугнуть? Да. Обычно это срабатывало.

Но тогда был непростой случай. Тот отморозок, упокой Господь его душу, был в стельку пьян. Его ничто не могло остановить. Он не просто лез на рожон. В минуту нашей с ним схватки ему хотелось словить пулю. Он всего лишь получил, что заслужил. Ему стоило выспаться, и, я уверен, мы смогли бы разрешить наш конфликт уже на трезвую голову. По крайней мере, мы могли постараться…

Ранним осенним утром я совершил случайное убийство… Он не был моим врагом. Нас не объединяли общие дела. Этот парень был всего лишь придурком, от которого пришлось защищать нужного мне человека, – своего сокурсника.

Его звали Тим.

Широко открытыми глазами он смотрел на бездыханный труп, лежащий в луже собственной крови. Тим молчал, и молчание его было наполнено ужасом. Он понимал, что априори становился свидетелем хладнокровного убийства; а также потенциальным подозреваемым. Для него уже не было пути назад. Для нас обоих…

Мне казалось, что после выстрела я мог слышать все: как шелестит трава; как бьется и останавливается сердце; как душа покидает тело…

Я оглянулся по сторонам. Прислушался к шорохам. Где-то взлетела в воздух птица, захлопала крыльями, улетела подальше от смерти.

Вроде никого. Кроме нас двоих; и мертвеца.

–Этого не должно было случиться, – сказал я.

Тим кивнул. Он не мог смотреть мне в глаза.

Я подошел к нему, и почувствовал, как ему было страшно. Ему хотелось убежать куда подальше. Каждый хотел бы этого, оказавшись в подобной ситуации.

–Необходимо избавиться от тела, – сказал я.

–Что я должен делать? – с готовностью спросил он.

Хоть он и боялся, и его начинало колотить, решимости в нем было хоть отбавляй.

–Это мое дело, бро, – сказал я. – Тебя здесь быть не должно.

–Даже и речи быть не может. Я не оставлю тебя одного.

В очередной раз мне пришлось убедиться в его преданности. Он боялся меня. Он боялся будущего. Но совесть не позволяла ему оставить друга в неясной ситуации.

Он был уверен, что мы друзья.

Он был в заблуждении…

–Тим, слушай меня внимательно. Сейчас ты развернешься, и пойдешь той дорогой, какой должен был пойти изначально. Насколько я помню, мы договаривались, что ты пойдешь домой. Верно?

В его взгляде было смятение.

–Прости, – сказал он.

–Иди домой, бро. Помойся и выспись. А когда проснешься, и вспомнишь обо всем, просто подумай, что это был всего лишь страшный сон, ночной кошмар. Тебя здесь не было. Ты понял? Скажи, что ты меня понял.

–Да… – Он кивнул. – Да, я понял.

–Иди!

Он развернулся, и побрел. Ноги его не слушались. Уверенная осанка пропала. На одежде остались следы борьбы. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел его таким. Я посмотрел на часы. Еще не было шести. Люди выйдут на работу только через пару часов.

Неожиданно он упал на колени, и как-то смиренно посмотрел на небо, отклонившись немного назад. Закрыл глаза…

Я подошел к нему, и увидел, как на его щеке блестела слеза; услышал его тяжелое дыхание. Стал поднимать его с земли. Он не слушался.

–Ты должен идти! – повторял я ему. – Будь сильным!

Вдруг он сказал:

–Я люблю тебя, бро…

Не открывая глаз, не смотря в мою сторону.

Ему было стыдно. За свои потребности. За свои чувства.

Раньше я бы разозлился. Теперь же его любовные стремления вызывали во мне умиление. Он был словно маленький ребенок, ослепленный желаниями, и не способный преодолеть их.

Я проигнорировал его, и подтолкнул в спину.

–Иди!

Пришлось прогонять его.

Он пошел, не оглядываясь. Немного шатаясь, но уже более уверенным шагом…

Избавиться от трупа не всегда сложно. Сложнее жить с воспоминаниями. С чувством вины, если оно имеет место быть, конечно.

Сейчас мало говорят о вине, или об ответственности.

Я стремлюсь не признавать своих промахов. Ни перед людьми, ни перед собой. Виноват кто угодно: мои приемные родители, которые не сумели дать мне должное воспитание; мой учитель по боевым искусствам, который оказался более агрессивен, чем следовало бы; фильмы и видеоигры, заполненные сексом и насилием; уборщица, не так посмотревшая на меня; уличный кот, перебежавший мне утром дорогу.

Виноват кто угодно. Но только не я. Иначе я не выживу…

Когда я вернулся домой, машины уже стояли в утренних пробках. Я встал перед зеркалом, взглянул на свое уставшее отражение. Потный и грязный. Открыл воду, желая для начала ополоснуть лицо. Но сорвался. Бросился к толчку, убрал крышку, и вырвал какой-то белой жидкостью. Затем свалился на холодный кафельный пол.

Мне становилось легче. Напряжение спадало…

Я сын успешного бизнесмена. Мой отец метит в политики, и поэтому мне стоит осознать меру своей ответственности, – за свое поведение, за свои высказывания. Никто не говорит мне об этом напрямую. Только мать намекает вскользь; напоминает мне, чтобы я не забывал кто я, и какого мое положение.

Мои мысли часто заняты финансами, их приумножением. Бедности для меня не существует. Меня никогда не посвящают в эту сторону жизни. Поэтому некоторых фактов незавидной жизни людей я касаюсь лишь немного, прохожу с краю. Что-то слышу от своих знакомых, о чем-то говорит мать, когда готовит речь мецената.

Когда я вижу на улице оборванца, мне напрашивается только один вывод о таком человеке: он недостаточно позаботился о своем благополучии; его мышление, по большей части, было ограниченным; если человек считает себя лишним обществу, то там ему и место.

Социальный статус моего отца автоматически передается и мне. Почему-то, мне постоянно хочется подтверждать данное мне положение, подкреплять его своими способностями и реальными действиями.

Но, если быть честным, в этом плане у меня мало что получается. Я стараюсь разобраться в проблеме, но у меня не выходит. Возможно, это связано с величием фигур моих родителей.

На самом деле, я не совсем люблю останавливаться на подобных мыслях. Я стараюсь концентрироваться исключительно на положительных моментах. Их в моей жизни гораздо больше.

Не должно показывать себя слабаком или неудачником. Нытиков я стараюсь обходить стороной. Меня от них воротит.

Я люблю улыбки. Смех. Люблю подтрунивать над кем-нибудь. Последнее доставляет мне особое удовольствие, ибо реакция окружающих бесценна. Не все понимают, когда устраиваешь провокацию. И не всем по нраву подобная забава. Я же всегда в восторге от тех импровизированных спектаклей, которые в итоге получаются. Временами в меня летят шишки, я не вижу в этом ничего дурного.

Я хожу на вечеринки, где можно встретить нужных людей. Где можно встретить людей, с которыми легко веселиться. Людей, которых ты уже знаешь, и которые знают тебя. Твои способности. Твои склонности. Твое странное чувство юмора.

К сожалению, не все вечеринки заканчиваются удачно.

Однажды мы сбили человека, переходившего дорогу в неположенном месте. За рулем был один из тех перспективных и вполне прилежных молодых людей, который никак не ожидал, что именно ему угораздит попасть в подобную историю. Мне было искренне жаль его, – он был безутешен, и до бесконечности корил себя за нерасторопность. Ничто не могло его хоть как-то успокоить. И, в итоге, он принял готовность понести полное наказание. Конечно, его родители сказали ему, что он сошел с ума, и чтобы он сидел тихо, и не высовывался. Их правоту оспорить трудно. Потом, когда все кончилось, он несколько «отрезвел», и сразу повзрослел лет эдак на пять – в его блестящих волосах брюнета появились миллиметровые следы седины.

Тогда я впервые и всерьез (но в тайне ото всех) поблагодарил Бога за то, что это была не моя машина, и не я стал причиной чьей-то гибели. Мимолетное рождение веры показалось мне весьма милым. Реальность стала наполовину подвластна какой-то высшей силе, о которой я слышал, но никогда не желал верить в нее.

Эту же силу я стал обвинять, когда меня постигали неудачи в моих начинаниях. У меня была убежденность – что-то не давало мне двигаться дальше; не позволяло сделать мне то, что мне хотелось сделать.

Мне страшно хотелось почувствовать гордость родителей за своего сына, услышать их похвалу, быть «принятым» в стан умных и зрелых людей. Все это временно заставляет меня поволноваться.

Конечно, я считаюсь завидным женихом. Простушки постоянно ведут за мной охоту, не подозревая о том, что сами, в итоге, станут жертвами, – развлечение, которое, кажется, не прервется никогда.

Порой я задумываюсь о своей семье, той, которую способен построить всякий мужчина, и эти мысли отзываются в моей душе слабо. Возможно, дело в возрасте? Молодость дана мужчине скорее больше для пустозвонных решений, ничего серьезного, так мне думается…

У меня есть мечта.

Я на пороге власти. Я правая рука власти. Я у власти.

Я власть…

Я меняю мир. Даю ему новое название. Вдыхаю в него иную жизнь.

В реальном положении вещей я люблю рассматривать власть денег. Я склоняюсь к тому, что заработать сегодня большие деньги можно на чужой войне… Война и деньги… Деньги и война… Частью своего состояния я бы профинансировал чью-то войну; ее идеалы; веру, которая за ней стоит.

Нашел бы я себя в этом?..

Я в темноте. В одиночестве. Стою на лестничной площадке, напротив окна с выбитым стеклом. Здесь все в запустенье. Строительный мусор на полу, облупленные стены, тишина и холод.

Мне здесь комфортно. В этом огромном заброшенном здании я и мои подопечные обычно прячем то, чем мы занимаемся. Здесь нас никто не потревожит. Мы на территории частной собственности. Нам было дано это место, чтобы мы могли выполнять свои обязанности.

Я докуриваю сигарету. Один из тех редких моментов, когда я позволяю себе дать слабину.

Из темноты ко мне идет Макс, – мой главный помощник. Его шаги разносятся слабым эхом, и эти звуки умиротворяют меня.

Мы должны закончить нашу работу. Для этого он ко мне направляется. Мне нужно было добавить последний штрих. Поставить галочку.

Мне хочется только одного: положительного результата.

Можно сказать, что я и Макс, да и все остальные, попали в наше дело не случайно. Загвоздка лишь в том, что чем больше размышляешь об этом, тем меньше хочется произносить подобное вслух.

Мы никогда не говорим, насколько нам все нравится, и какую степень удовлетворения получает каждый из нас от проделанной работы (стоит заметить, иногда весьма опасной). Но ясно одно: свою долю пирога, полученную в итоге, мы съедаем с удовольствием.

Скажем так: услуги нашего брата востребованы в разные времена, но почетными их назвать сложно.

В периоды революций и правлений тиранов мы чувствуем себя на своем месте. В остальные времена приходится скрываться за занавесом, в ту минуту, когда на сцене развивается представление.

В некоторых ситуациях нас окрестили бы карателями; в иных – «рядовыми исполнителями»; или как-нибудь еще.

Здесь тоже нужно свое мастерство. Я не особо люблю наблюдать чужую смерть (хотя все, кто знают обо мне, думают с точностью наоборот), и стараюсь обходить этот метод, который скатывается в крайность. Все мои убийства (их можно счесть по пальцам одной руки) были совершены мною вынужденно, и не особо радуют меня.

Макс такой же, как и я. Но мы никогда не признаемся в этом друг другу. Хотя, наверное, и хотелось бы.

Вместо вербальных рефлексий мы предпочитаем делать то единственное, к чему привела нас наша жизнь.

–Осталось еще немного, – говорит мне Макс. – Почти раскололся. Парень выдохся. Даже жалко его, если честно…

Я буду не я, если не скажу ему то, что должен сказать.

–Не обязательно чувствовать за собой вину. В нашем положении стремление к проявлению жалости всего лишь иллюзия. На самом деле ты хочешь видеть его страдания. Иначе тебя бы здесь не было.

Хоть мы и сверстники, Макс слушает меня внимательно, не смея перечить. Конечно, ему не всегда по душе то, что я ему втолковываю. Сейчас, после моих слов, когда мы продвигаемся в темноте в комнату, где идет допрос пойманного нами врага, Макс поменялся в лице, и я всю дорогу чувствовал на затылке его взгляд. Когда я глянул на него, он отвернулся, словно стыдился своих мыслей.

Ему еще многое предстоит узнать о себе.

Тот человек, из которого мы выбиваем необходимую для нас информацию, по большому счету никакой нам не враг. Я понимаю это. Макс тоже понимает это. Все, кто в курсе наших общих дел, знают об этом.

В нас мало вражды. На самом деле мы соревнуемся за большой приз. Это игра, правила которой я временами нарушаю, и перехожу к радикальным методам. К таким, как сегодня. Сейчас.

Все мы решили, что назовемся врагами. Два лагеря, две команды. Это была простая формальность, ничего больше.

Но иногда границы стираются…

У парняги было вымотанное выражение лица, в нем больше не осталось сил. Пот стекал по лицу крупными градинами; он не мог вытереться, потому что его руки были связаны за спинкой стула, на который его усадили. Правое веко успело отечь, и превратилось в большой вздутый синяк.

Да, возможно, мы немного перестарались в этот раз. Но кому и какая разница. Лично мне уже плевать. Мне нужен итог…

–Могу поспорить, ты и не думал, что угадишь в такую передрягу, верно? – Я ехидничал; пусть он еще немного позлится; чуток. – Все так думают в самом начале. До того момента, когда не наступает реальность.

Мы помним уведомление: на нашей работе никаких убийств. Это крайне значимо, – не брать грех на душу.

Не убий! Божья заповедь!

На войне грехи прощаются. В мирное время есть шанс оправдаться. Можно воспользоваться услугами высококлассного юриста, и выйти сухим из воды; можно нащупать веревочки, и подергать за них. В ином случае ты – просто мясо, на которое могут повесить и чужие грехи тоже. Всегда кто-то должен за все ответить…

Всегда…

Возможно, что сегодня таким человеком станешь ты. Твоя смерть станет оправданием каждому поступку, какой был совершен твоими товарищами. Каждый из ваших, кто когда-то перешел мне дорогу, поймет, что со мной шутить не стоит.

Представь себе, тебя даже могут возвести в лики святых! Хотя, конечно, это чушь! Мы ведь не религиозная секта… Хотя, некоторые думают иначе…

Убийство в мирное время – это роскошь. Особенно для таких извращенцев, как я.

Я люблю убивать, и не стремлюсь скрыть это. Каждого, кто серьезно помешал мне, я уничтожил. Стер. Препятствия больше нет!

И я знаю наверняка, ты знаешь об этом тоже.

Думал, что ты застрахован?

Нет!

Никаких убийств, никаких смертей?

Чушь!

Я выстрелю, не моргнув глазом.

Пуля попадет в твой лоб, и выйдет через затылок. Ударная сила вынесет из твоей глупой головы весь мозг. Твой глупый и никчемный мозг, который заставил тебя быть настолько наивным, что ты не смог распознать самое простое вранье, которое втирают нам, чтобы только мы поверили в сказку.

Никаких убийств…

Я вижу во сне, как перестреливаю всех вас, как диких псов. Когда-нибудь это станет явью. И ваши головы украсят жертвенный алтарь, и остекленевшие глаза будут смотреть вечно на то, против чего ты и твои люди так упорно сражались.

Выбор за тобой. Ты говоришь, где и как я смогу найти ключ от ячейки, либо ты отправляешься к праотцам

(я достаю пистолет и приставляю ствол к его лбу)

через пять, четыре, три…

–Я действительно об этом ничего не знаю, – говорит он.

–Две, одна…

–Но я знаю человека, который в курсе.

–Кто он?

–Али. Главный менеджер. Он сможет сказать больше.

–Кто охраняет ячейку? Тоже главный менеджер?

–Никто не знает.

Я выдерживаю паузу и, все же, убираю ствол, – жизнеутверждающий жест с моей стороны. Парняга вздыхает с облегчением.

–Ладно, – говорю я, – никаких смертей на сегодня. Ты вернешься в свою камеру, чтобы жить дальше.

Запомни, за тобой никто не придет. Тебя бросили. У тебя больше нет хозяина.

Я не твой хозяин. Я – твоя смерть, если ты солгал мне. Запомни это.

Ему помогли подняться. Его ноги подкосились, и он чуть не упал на колени; его вовремя подхватили, и поволокли из комнаты.

–Думаешь, он сказал правду? – с неясным облегчением спросил я у Макса.

После внушительного монолога мои нервы находились в напряжении. Мне хотелось продолжения. Хотелось выяснить правду, и заполучить то, зачем я вел охоту. Мне нужна была моя добыча.

–Это не сложно проверить, – отвечает мне Макс. – Сегодня event в одном фешенебельном отеле. Кажется, по случаю новой информационной методики. Нечто кардинальное для сотрудников компании. Али там будет. Как и всегда, он у штурвала.

–Придется немного подпортить ему вечер своим появлением, – говорю я. – Смотри, чтобы здесь все было в порядке. Я дам знать о дальнейших действиях. Без меня ничего не предпринимать.

Макс кивнул.

Я выбираюсь из мрака заброшенного здания, и отправляюсь туда, где мой враг меньше всего ожидает увидеть меня – в его привычную обитель.

Враг – это всего лишь слово. Звук, рождающий ярость. Врагов не существует. Как и друзей…

Через минуту я уже направляюсь на чужую территорию, туда, где много посторонних лиц. Мирные жители. Обыватели. Люди, зарабатывающие деньги на свою нервно-спокойную жизнь.

Они гонятся за временем. Они желают обогнать его. Они постоянно строят воздушные замки…

Я пересекаю порог отеля, и попадаю в огромный, заполненный светом и людьми, холл. Мимо меня проходит официант, и я подбираю с его разноса бокал с шампанским. Делаю пару внушительных глотков.

Не люблю спиртное. Но, надо отдать должное, в небольшом количестве оно способно творить чудеса.

Позади меня знакомый голос:

–Не может быть! Кто посетил нас сегодня!

Я оборачиваюсь.

Передо мной лицо из моего недалекого прошлого. Кто-то, похожий на меня. Раньше мы занимались нашим общим делом. Теперь мы по разные стороны баррикад.

–Чем обязаны? – спрашивает он.

–Хорошей выпивкой! – отвечаю я.

Он пристально смотрит на меня, стараясь разгадать причину моего появления. Затем вежливо интересуется обо мне:

–Как ты? Я уже больше двух лет о тебе ничего не слышал!

–А ты что-то слышал обо мне?

–Немногое.

–Например?

–Слышал, что ты ушел к нашим «конкурентам».

–И всё?

–Да.

–Так вот, возможно, я подумываю вернуться.

Я обманываю его, и он знает об этом, но продолжает сохранять вежливый тон.

–Дельная мысль! – говорит он.– Наше главное преимущество в том, что нам позволяют расти над собой. Дают возможность развития.

–Я все еще считаю, что это иллюзия.

–Если по чесноку, в этом деле я ни разу ни о чем не жалел. Даже напротив.

–Теперь ты менеджер среднего звена, – говорю я. – верно? Поздравляю тебя с этим!.. Что касаемо меня, то вряд ли я смогу превратиться в рядового сотрудника огромной корпорации.

–Это страх. Нормально бояться делать новые шаги.

–Я не хочу отказываться от самого себя. От того, что было дано мне судьбой. Поражаюсь тому, как ты, и все остальные, занимаетесь этим. С вами здесь точно что-то делают, ребята.

–Никакого зомбирования. У всех есть выбор.

–Не буду спорить. Просто выпью еще немного. Шампанское отличное!

Он все еще старается прощупать почву. На его территорию зашел враг. Необходимо узнать, для чего.

–Ты стал более сговорчив, – говорит он. – Похвально!

–Просто мы с тобой больше нигде не пересекались.

–Вот как… – Он выдерживает паузу, не спуская с меня глаз. Потом спрашивает напрямую: – Для чего ты пришел, Айдын?

–Есть одно дело, – отвечаю я.

–Мы оба знаем, что тебя не должно здесь быть.

–Все будет нормально. Обещаю.

Я поднимаю раскрытую ладонь в знак клятвы и честности.

–Старика сегодня не будет, – говорит он.

–Я пришел не к нему. Мне нужен Али. Где он?

–Прямо перед тобой. – Он показывает на специально подготовленную сцену для спикеров этого вечера. – Перед всеми нами.

Главный менеджер берет в руки микрофон, и это примечает большинство собравшихся здесь людей.

–Добрый вечер! – говорит Али, и его голос слышно во всем зале. – Рад видеть вас всех сегодня!

Грохнули аплодисменты – люди проявляли взаимную радость.

–Это начало новой эпохи, – говорит мне мой старый знакомый. – Подумай об этом.

Он хлопает меня по плечу, и удаляется.

Пришло время послушать главного спикера.

Не теряя нить его речи, я медленно пробираюсь среди людей к сцене, не сильно близко, но и не оставаясь в последних рядах; настолько, чтобы меня можно было заметить в толпе остальных лиц. Я стараюсь поймать его взгляд. Необходимо, чтобы он заметил меня. Мне нужна его первая реакция.

Он говорит:

–Я приветствую всех тех, кто когда-то решился сделать всего лишь один простой шаг, переступив черту из одного образа жизни в другой. Мы смогли сказать себе «нет» бездействию и апатии, получив, в итоге, нескольких лет более или менее усердной работы, а также финансовое благополучие.

Да! – выкрикнул кто-то в толпе, и среди зрителей проснулось одобрение.

Переждав волну позитивной эмоции в зале, спикер продолжал:

–Мы продвигались семимильными шагами, и вырвались в итоге далеко вперед остальных. На сегодняшний день у нас десятки филиалов по всему миру, и, как понимаете, это вовсе не предел. У нас есть твердое намерение искать иные пути развития, пробовать новые методы в своей работе. Методы, проверенные временем. Те методы, которые дают серьезный результат.

Сегодня мы продолжим разговор об этих методах. И, я надеюсь, вы к этому готовы. Потому что, ребята, это настоящий взрыв мозга! Нечто невероятное смотрит сейчас прямо в наши глаза! Оно приветствует нас, приглашает нас к себе на чай, и хочет завязать с нами беседу. И, все, что нам сейчас нужно, просто выслушать, и поступать, как надо. Ничего больше.

Сегодня ничто не стоит на месте. Время несется, как сумасшедшее.

Я помню себя молодым человеком, и то, как я стал чувствовать… Видеть… Как меняется мир. Как он излучает новейшее настроение нестабильности и непостоянства.

Гектор помог мне в этом. Он направил мои мысли в нужное русло.

Благодаря ему мы сегодня здесь. Именно он когда-то дал шанс мне, и, значит, всем нам тоже. Давайте поаплодируем этому человеку!

Люди в зале сделали это с удовольствием и учтивостью.

–Так вот, тогда, всего каких-то пять или десять лет тому назад, трудно было даже предположить, что в наших руках окажутся такие технические инструменты, с помощью которых мы, например, можем продавать, не прилагая к этому тех усилий, какие нужно было прилагать раньше.

Те инструменты, которые позволяют нам задействовать ресурсы всего мира. Если мы, конечно, сами того пожелаем.

Инструменты, которые позволяют нам поддерживать работу кристаллов воображения, и продолжать успешное развитие информации в той среде, в которой мы живем.

Главное на сегодняшний день – это продуктивный обмен опытом и знаниями. Те ребята, которые будут в дальнейшем обучать нас с вами на протяжении месяца, они словно из моего детства. Такие же простые и свои в доску люди. Но стоит им заговорить о своем деле, как они превращаются в настоящих, в тех, кто мы есть сегодня – в людей, способных смотреть шире и глубже на простые вещи в современном мире.

Я смотрю на них, и на вас; и я вижу красоту. Я вижу…

Тут его уверенная речь оборвалась на мгновение, потому что он заметил меня. Он утратил дар речи, и на несколько недолгих секунд в зале повисла тишина.

–…Я вижу связь между всеми нами, и она неслучайна… – Он как-то сконфузился, потер лоб ладонью, и на его лице заиграла легкая улыбка. – Вообще, это удивительно, когда события опережают тебя на столько, что ты иногда просто теряешь дар речи. Когда ты вдруг останавливаешься, и смотришь вокруг себя; оглядываешься по сторонам, в попытке заметить нечто, что ускользает из-под твоего чуткого внимания. И ведь иногда можно заметить совсем маленькую, но очень важную деталь.

Мы сделали это… Сделали это для вас. Чтобы вы имели возможность узнать об этом, и передать это знание по всему миру.

Спасибо! Мы продолжим через десять минут!

Он бросил взгляд в мою сторону, и я приметил в нем недовольство. Он отошел к своим помощникам, и о чем-то стал переговариваться вместе с ними.

Наверняка, речь шла обо мне. Не стоило в этом сомневаться.

Играла музыка. Все снова предались общению друг с другом.

В очередной раз я подхватил с разноса бокал с игристым напитком.

Али спустился со сцены и подошел ко мне.

–Крайне вдохновляющая речь! – сказал я ему. – Успех делает свое дело. Помню, когда мы познакомились, из тебя и слово трудно было вытянуть.

–Как и из тебя, – ответил он мне. – Мы оба были дикарями, если помнишь.

–Я бы так не сказал. Скорее, у нас был иной жизненный опыт, нежели, чем у остальных.

–Теперь все по-другому. И мы соперники. Я не хочу этого говорить, но мне совсем не нравится, что ты здесь находишься.

–Вижу, вы, ребята, сильно взволнованы моим появлением. Не стоит паниковать. Мне всего лишь нужна информация. Без нее я не уйду.

–Нам всем нужно знать что-то. Но не всем из нас это дано.

–Философствование – слабая защита.

–Что тебе нужно?

Его терпение лопнуло. И я пошел напролом.

–Я доберусь до ячейки, – говорю я. – Сегодня же. Этим вечером, или ночью. Вскрою ее, возьму то, что мне принадлежит, и уйду туда, откуда пришел. С твоей помощью или без нее.

–У тебя ничего не выйдет. Слишком поздно. Ты опоздал.

–Не забывай о своей дочери, Али. И о супруге тоже.

–Не смей вмешивать в это мою семью!

–Никто их не тронет. До определенного момента.

–Я знаю тебя, Айдын. Ты можешь только угрожать. Играть на чужом чувстве страха. Все те слухи, что ты, якобы, отморожен на всю голову, ничего не стоят. Меня ты запугать не сможешь. Потому что я знаю, к действиям ты не перейдешь.

–Мы можем проверить это сегодня же.

–И что ты сделаешь? – Он прыснул. – Убьешь их?

–Я могу сделать это. С меня не убудет. Я ненавижу семейственность. Так что, думаю, что смогу испытать немалую долю извращенного удовольствия, когда буду насиловать твою жену на глазах у маленькой девочки; перед тем, как покончить с ними.

–Твоя проблема в том, что тебе еще никто и никогда не мстил. Ты еще не знаешь, насколько холодным может быть это блюдо.

–Я не буду с тобой спорить. Когда-то мы были хорошими друзьями. Не нужно думать, что я забыл то время. Только вот вышло так, что наши пути разошлись. Вот и все. Ничего личного.

Теперь твое дело – это телефонные звонки, встречи с клиентами и управление людьми. Твоя мечта сбылась. Это факт. Стабильная жизнь обычного человека с невнятным прошлым.

Рано или поздно, придется с этим попрощаться.

–Как ты узнал про ячейку?

–Этого я тебе не скажу.

Мы прекратили диалог. Наступило молчание. У нас словно была передышка между раундами. Я допивал шампанское. Он смотрел в сторону.

Теперь было важно то, что он скажет. Мне не нужно было его подталкивать. Он сам найдет слова.

–Посмотри вокруг, – говорит он. – На этих людей. На обстановку. Пропитайся общим настроением. И скажи мне, что ты чувствуешь.

–Отвращение.

–Ты ответил слишком быстро. Это самообман.

–Хорошо. Только из уважения к тебе, я скажу правду. Мои ощущения таковы, что я нахожусь в чуждой мне атмосфере неприкрытого карьеризма. Ты, и тебе подобные, только и можете, что собираться на своих закрытых вечеринках, и обсуждать новые способы достижения цели, и того, как бы заработать еще больше деньжат. Вам всегда мало. Вы ненасытные. Больше всего во всем этом меня раздражает то, что вы забираете к себе людей, подобных мне. Свободных людей. Независимых людей. Вы превращаете их в свою программу. Делаете из них новый элемент своей прекрасной системы.

Между мной и вами черта. Абсолютно четкая и видимая. Мы чужаки друг для друга. Мы из разных стран.

Вот, что я чувствую.

–Тогда уходи. Мирно. Пусть эта черта станет более ощутима.

–Хорошо. Я передам привет твоим домашним.

Я поставил бокал на столешницу и собрался уходить.

–Ключ от ячейки в доме у старика, – сказал мне Али. – В ящике его рабочего стола.

–Отлично! Я знал, что ты сделаешь правильный выбор!

–Мир меняется, Айдын. Сомневаюсь, что ты сможешь приспособиться в нем.

В его голосе улавливались нотки сочувствия.

–Это будут мои личные проблемы, – ответил я ему.

–Собираешься попасть в дом к старику старым способом?

–Только через дверь, братан. Только так.

–Там непростой замок. Приготовься попотеть.

Я прикладываю указательный палец к виску, и, прощаясь, отдаю ему честь…

…Опыта по открыванию чужих замков у меня гораздо больше, чем думает Али. Поэтому с замком я справился быстро. У меня не было сомнений по поводу отключенной сигнализации. Я знаю, что старик включает ее только в том случае, если отправляется в длительный отъезд. Сейчас был не тот случай.

В квартире было темно и тихо.

Однажды я уже бывал в апартаментах старика. Помнится, в тот момент мне приходилось скрывать свое волнение; мое лицо краснело, и на смуглой коже это было особенно заметно. Мой возраст тогда приближался к пятнадцати годам, и я только начинал свое знакомство с миром, дверь в который открыл мне этот ворчливый и строгий мужчина-инвалид, передвигающийся в кресле-каталке.

Гектор. Это его имя. Перед ним пасовали многие. Что уж взять с подростка, вроде меня, оказавшегося дома у своего вечно чем-то недовольного учителя?

С тех пор прошло шесть лет. Я снова здесь, в этих стенах. Но у меня было ясное ощущение того, что здесь ничего не переменилось. В то время как внутри меня несколько раз перевернулся весь мир. От этого резко почувствовалось мое нынешнее положение: мой возраст, мой жизненный опыт, мое взросление.

Я копаюсь в памяти.

Кажется, здесь шесть или семь комнат. Две просторных студии, и спальни. Где находится кабинет старика, я точно не помнил.

Пришлось включить интуицию.

На секунду мне показалось, что в квартире есть кто-то еще. От этого я снова почувствовал себя взволнованным мальчишкой, каким был раньше. И при этом возник небольшой пробел, на месте которого находилась связь между моим волнением и этим местом. Все это удивляло меня, но не могло отвлечь от главного.

Я заглянул в одну комнату. Спальня. Прошел через коридор, открыл еще одну дверь. Уборная. Просторная комната; душевая кабина, ванна и биде.

Двинулся дальше, стараясь не напороться на что-нибудь в темноте и не наделать шума. Ощущение того, что я здесь не один, не покидало меня.

Зонирование холла и кухни высокой стойкой. За ней, – за диваном, и парой кресел, и невысоким столиком, – две двери. Подошел к ним, и открыл ту, что справа; увидел комнату, похожую на кабинет. Вошел.

На рабочем столе нашел лампу, нащупал круглый выключатель, и немного повернул его. Появился тусклый свет.

Увидел по паре выдвижных ящиков справа и слева.

Потянулся к тому, что был ближе, и услышал за спиной женский голос:

–Кто вы такой?

Обернулся, и увидел девушку.

Невероятно красивую девушку…

Я весь замер, и не мог пошевелиться.

Место пробела занял четкий образ…

Я уже видел ее. Именно в тот день, когда впервые оказался в этой квартире. И в тот момент все вокруг меня остановилось, перестало существовать. Ни до, ни после не повторялось со мной подобного. Только тогда.

И вот теперь, – снова.

Нужно было запомнить ее образ. Унести его вместе с собой. Оставить его в себе. Я не понимал смысла этого неожиданного желания. Но, по какой-то причине, я ему доверился беспрекословно.

Я постарался разглядеть цвет ее глаз, блестящих в темноте. Но почему-то она не смотрела на меня. Ее стеклянный взгляд падал куда-то мимо.

Вдруг я ощутил волну страха, исходящую от нее, и это вызвало во мне разочарование, которого я не мог позволить себе выказать.

Нарушив нависшую над нами тишину, она сказала:

–Вы не мой отец. Только он бывает в своем кабинете. Остальным тут делать нечего, так он говорит. Все, кто к нам приходят, ожидают его появления при входе. И не в такой поздний час. Я повторю свой вопрос: кто вы? Назовите себя!

Она проявляла напористость, хотя было ясно, что для нее это было непривычно: ее голос заметно дрожал.

Я онемел.

Ее красота обезоруживала.

Я переступил через себя, и ровным тоном ответил:

–Я возьму то, что мне нужно, и уйду.

Но я не хотел уходить.

–Вы работаете на моего отца? Хотя, нет… У вас добрый голос. У большинства людей, работающих на моего отца, голоса несколько заискивающие. С вами другое.

Она хотела воззвать к моей доброте? Или это была неожиданная честность, которую подогнал испуг?

Я не мог позволить себе солгать ей.

–Я не работаю на вашего отца.

–Конечно, нет… Жаль, я не могу видеть вас.

Теперь я понял причину сосредоточенной отстраненности ее взгляда. Она была слепа. И я был невидим для нее.

–У меня странное чувство, – сказала она, – будто мы с вами уже раньше встречались. Когда-то давно. Мы не знакомы?

–Сказать откровенно, у меня тоже подобное чувство.

Снова повисла пауза. Мне трудно было говорить. Хотелось наслаждаться молчанием.

Я думал, как мне унести все это с собой: свой трепет, и колотящееся сердце, и тепло, разлитое внутри. И я не находил в себе сил поднять этот груз. Одному это сделать было слишком тяжело.

–Вам нужны деньги? – спросила она.

–Нет. – Во рту у меня пересохло. – Нет, мне не нужны деньги.

–Тогда что же вам нужно забрать?

–Просто вещь. Неприметная мелочь.

–Звучит, как загадка. Дайте какую-то подсказку. Иначе, – слишком расплывчато.

Я вынужден был переключить свое внимание к изначальной цели.

–Это ключ, – сказал я.

Выдвинул первый из четырех ящиков.

–Для чего он вам?

–Он поможет мне получить кое-что важное для меня…

Открыл второй, – бумаги, металлические коробочки с сигареллами.

–Важное для вашего отца…

Следующий ящик, – … Вот оно! Ключ-карта для нужной мне ячейки!

Поиски заняли немного времени.

–Важное для всех нас.

Я пригляделся: ярлычок на карточке с верным номером ячейки. Бинго!

–Даже боюсь предположить, какого рода важность вы имеете ввиду, – сказала она.

–Для меня всегда было важно увидеть мир, под иным углом, воочию, – сказал я, убирая ключ в свой карман. – Это бесконечно будоражит мой разум.

–Весьма глобально. – Она покачала головой, не скрывая сарказма. – Как же жаль, что мужчин никогда не волнует любовь.

Она сделала наигранный вдох.

–Почему же? Это тоже занимало меня. Только раз.

Она добилась своего. Мы перешли на светскую беседу.

–Ах, – она вздохнула, – наверняка, это была несчастная любовь. Ваш неудачный опыт. Или нечто схожее. И, скорее всего, вы до сих пор сожалеете…

–Почти, так оно и есть. – Я заметил, как на моем лице заиграла улыбка. – Я видел ее лишь однажды. Мы даже не общались. Но мне хотелось этого, как никогда раньше.

–И… – Она сконфузилась. – И почему же вы с ней не заговорили?

–Мы оба были еще детьми, к тому же из разных социальных слоев. Как понимаете, нас окружало множество условностей.

–Наверняка, все еще можно изменить! – Она была полна альтруизма. – Вы знаете, где она теперь? Что с ней стало?

–Знаю…

Все это время я приближался к ней. Так, чтобы ей был слышно, и чтобы это не стало для нее неожиданностью. Я вышел из-за стола, и сделал несколько нескорых и коротких шагов в ее сторону. Теперь мы были близки. Я почти чувствовал ее горячее дыхание.

–Боже! – сказала она, и впервые ее глаза моргнули. – Что со мной?

–Вам нехорошо?

–Я не знаю…

–Вы такая красивая!

Ее лицо покраснело, а глаза заблестели от слез. Я еще никогда не видел такого искреннего счастья в чьих-то глазах. Благословление в темноте. Слепота и внутренний свет. Вот, что сейчас с ней творилось.

–Зачем вы говорите это? – спросила она.

–Потому что не могу молчать, – ответил я.

–Вы нашли ключ?

–Да, я нашел его.

–Именно тот ключ, который был вам нужен? Вы не ошиблись?

–Я не ошибся…

–Мне придется рассказать своему отцу о вас.

–Надеюсь, что он услышит только самое лучшее.

Она улыбнулась. Мне хотелось поцеловать ее. И мне казалось, что она этого хотела тоже.

–Я ждала вас там, в своей комнате, за запертой дверью. Слышала, что в квартире кто-то чужой. Я думала защищаться. Надо было мне остаться там, и не высовываться…

–Теперь вы сожалеете?

–Да! Конечно, я сожалею! Отец не оставит вас в покое! Он вас найдет! И, быть может, отнимет вашу жизнь… Я больше не встречу вас…

–Это вряд ли, – успокоил я ее. – Мы с вашим отцом старые знакомые. И он всегда относился с уважением к нашим отношениям.

–Вот как… – Ее возбужденное сознание начало успокаиваться. – Возможно ли, что я когда-нибудь снова смогу услышать ваш голос?

Все внутри меня сжалось, скукожилось, и проснулась такая скорбь, какой я не чувствовал, кажется, еще никогда.

–Мне нужно идти, – сказал я, и сделал несколько уверенных шагов.

Вдруг она спросила:

–Как вас зовут?

Я снова застыл.

Она выглядела, как обнаженный нерв. Как натянутая струна. Как каменное изваяние, скорбящее об утраченной любви.

–Айдын, – сказал я. – Это мое имя.

–Хорошо. – Она сделала глубокий вдох. – Марьяна. Так нарекли меня при рождении… Вы запомните мое имя?

–Я унесу его с собой…

Уже далеко за полночь. На вокзале пусто. Редкие сонные лица проходят мимо. Где-то тихо играет музыка.

Я целенаправленно иду в секцию с камерой хранения. Я почти схватил удачу за хвост. Осталось немногое.

Бегло осматриваю ячейки, и нахожу среди них нужную. Достаю прокси-карту и подставляю ее под сканер. Металлический щелчок, и замок открывается.

Как и всегда, пульс у меня ровный. Но внутри меня мальчишеское ликование, и мне это не совсем нравится. Я на грани. Мне хочется радоваться, как домашнему псу, которому выдался шанс побывать на природе.

Я открываю дверцу.

Ячейка пуста.

–Не может быть.

Мне не верится в то, что я вижу.

Я ощупываю стены ячейки в попытке отыскать тайник. Все безуспешно. Здесь ничего нет.

Что-то здесь не так.

Я был полностью уверен…

Вдруг за моей спиной, в вокзальной тишине, раздается старческий голос.

–Цель достигается разными способами, – говорит он. – Но таким, как ты, всегда приходиться прибегнуть к умопомешательству.

До того, как обернуться, я уже знаю, кому он принадлежит. Я узнаю этот голос в любом возрасте, сколько бы времени не прошло с того момента, как он говорил со мной в последний раз.

–Тебе не догнать этой черепахи, Ахиллес, – говорит он.

Гектор. В своем механическом кресле-каталке.

Вот его фронт: дорогой костюм, чаще всего кремового оттенка; пепельного цвета седина; такая же борода, которой он редко уделяет внимание, и поэтому она больше выступает атрибутом мужественности, нежели показателем изысканности; заметные кольца на руках; золотистые часы с круглым циферблатом на кисти.

За фронтом: уставший, затянутый пеленой, взгляд; грубость в голосе; высокомерный тон.

Когда я снова вижу все это, моей злости не находится предела.

–Как ты узнал? – спрашиваю я. – Никто не мог тебе сказать что-то. Или…

–Я живу гораздо дольше тебя, Айдын. По своему опыту могу сказать, что информацию не обязательно выбивать из людей силой. Не обязательно переходить на угрозы или совершать противозаконные действия. Информация находит меня сама, хочу я того, или нет. Так я устроил свою жизнь.

–Ты что-то не договариваешь, старик!

–Возможно, ты прав. – Он надавил на рычажок на подлокотнике, и кресло приблизило его ко мне на пару метров. – Но разве сейчас это имеет какое-то значение? Задумайся об этой минуте. Момент поражения. Тебе не хочется добиться правды самому? Неужели тебе нужно, чтобы я вывалил ее к твоим ногам, как пакет с мусором? Для чего? Чтобы ты мог покопаться в этом, и ощутить запах гнили и фекалий? И не узнать ничего, кроме разочарования? М? Скажи мне.

–Ты никого и никогда не мог чему-то научить. Не нужно и сейчас стараться сделать это.

Тень разочарования касается его лица. Во время короткой паузы, он оглядывает пустынный зал ожидания. Кроме нас здесь пара бодрствующих людей, уткнувшихся в свои мобильники, и столько же дремлющих, раскиданных по разным скамейкам.

–Поезда уходят и приходят, Айдын, – говорит он. – Но станция всегда одна. Та станция, где твое сердце. Твоя станция. Скажи мне, где она, и я укажу тебе дорогу к твоему дому.

–Нет такой остановки, где мне хотелось бы сойти, – отвечаю я. – И нет того вагона, на котором мне хотелось бы от всего сбежать. Это пустой разговор, старик.

–Мы не пересекались с тобой уже долгое время. Но мне все еще трудно забыть тот момент, когда я впустил тебя в свою жизнь. Видишь ли, я открыл перед тобой двери, и ничуть не сожалею об этом.

–Ты ни капли не изменился.

–Мы оба не изменились. Я вижу на твоем лице ту же пустоту, что и раньше. Она все еще в тебе, в твоих глазах.

К чему он ведет?

–У всех есть своя станция, Айдын. Не стоит отрицать очевидное. Сегодня ты сошел на ней. На короткое время. Твой мир перевернулся. Многое, из того, что ты знал, больше не будет таким, как прежде. Не нужно убеждать себя в обратном, сынок.

Моя станция…

–Марьяна – это единственное, что ищет твое сердце. Единственное, чего желает твоя душа.

–Не смей! – Я вдруг становлюсь зол.

Неужели он нащупал мое слабое место?

–Всем нужна любовь, – продолжает он. – Без нее мы умираем.

–Я не боюсь смерти!

–Тогда бойся жизни! Бойся пустоты! Той пустоты, которую заполняет другой человек!

–К чему ты клонишь, черт тебя возьми?!

–Возвращайся! Будь снова с нами! Будь с теми, кого ты любишь, и кто любит тебя по-настоящему!

–Хватит нести чушь!

–Возвращайся! И это будет твой самый правильный выбор за всю твою жизнь, – прошлую и будущую! Только глупец отказывается от очевидного!

–Ты рехнулся, Гектор!

–Я желаю для тебя только лучшего.

–То, что я думаю, не может быть правдой.

Он замолкает. Дает мне передышку. Дает время на раздумья.

Но я не хочу выбирать. Здесь не о чем думать.

–Нет… – говорю я себе. – Нет…

–Я понял, что Марьяна нужна тебе, как воздух, когда вы были еще совсем детьми. Какие-то подростки, ничего более. Молоко на губах не обсохло. Подумать только, вам обоим тогда было по пятнадцать лет… Но если бы ты только мог видеть себя со стороны, Айдын. Когда ты увидел ее, в одно мгновенье ты превратился из мальчика в мужчину. Я увидел в тебе готовность отдать жизнь за женщину, которую ты любишь!

–Ты специально подстроил все это, верно? Не было никакой ячейки. Ты предупредил своих людей, и вы разыграли передо мной весь этот спектакль, чтобы только я смог увидеть ее.

–Вот ты и отыскал свою правду, сынок. Без моей или чьей-то помощи.

–Но ты использовал ее! Как ты мог использовать свою дочь?!

–Я подарил ей минуты счастья! – Он ткнул указательным пальцем в мою сторону. – Точнее, ты подарил! Ты, и только ты, Айдын!

–Чертов сумасшедший старик!

–Когда-то давно я бы сказал, что моей дочери не достоин такой тип, как ты. Даже больше, – я бы сказал, что ее вообще никто не достоин. Теперь же я понимаю другое. Вы предназначены друг для друга. Как земля и небо.

–Замолчи! Заткнись!

–Бедная девочка! Всю жизнь провела в темноте! Разве тебе не жалко этого несчастного человека? Ее горе в ней же самой, и она неспособна простить себе все в одиночку. Ей нужен кто-то, кто сможет отыскать для нее свет во тьме.

–Она справиться сама, – говорю я. – Она умная…

Невероятно! Ты используешь ее, как и всех, кто попадает в твою орбиту!

–Я желаю для своей дочери только счастья! Ты – ее счастье! И даже не вздумай это отрицать! Если бы я не устроил весь этот фарс, твоя душа так и не смогла отозваться на что-то в этом мире. Ты так и продолжал бы натыкаться на пустоту.

В дальнейшем ты мог бы вспоминать этот вечер, как маленькое приключение. Или как прогулку перед сном.

Но ты не сможешь. Твой мир треснул, и ты уже никогда не станешь таким, как до этого.

Вспомни эти слова, когда поймешь, что старик был прав! Прав так же, как и всегда!..

Жестокость, которую я причиняю людям, возвращается ко мне порой в причудливых формах. Я не сторонник веры в то, что все поступки оборачиваются вспять: добро – добром, зло – злом, и так далее.

Суть не в том, что я не верю в это. Суть в том, что для меня не существует оттенков. Я всего лишь делаю то, что считаю нужным делать. Вот и все.

И, все-таки, на чьей же стороне я действую? На стороне добра или зла?

Определенно, я не гуманист. Это я понял уже давно.

Проявлять сожаленье я не умею. Это факт.

Некоторое время Нелли сидела молча. Она положила подбородок в свою раскрытую ладонь; локоть упирался в подлокотник; одна нога лежит на другой. Могло показаться, что это поза скучающего человека. Но я уже знал, что в ее случае, – это больше поза мыслителя.

В таком положении она провела последние пять минут моего монолога (говорил я гораздо дольше, и она, как опытный психолог, выбрала нужный момент, чтобы не прерывать меня; по обыкновению, лишняя информация всегда отфильтровывается).

Сделав глубокий вдох, она сказала:

–Да… Признаюсь, некоторые моменты меня тронули… Здесь необходимо немного вербализации – мне хочется расставить акценты, если ты не против.

Я кивнул: не против.

–Ты продолжаешь чувствовать себя уверенно в разных социальных ролях, и, если я правильно поняла, это со временем превратилось для тебя в некую забаву. Никакого дискомфорта ты не испытываешь.

–Нет, – сказал я. – Абсолютно никакого дискомфорта. Мне доставляет огромное удовольствие то, как работает мое сознание. Я даже бываю рад этому.

–Хорошо. Теперь следующее. Правильно ли я понимаю, что ты никогда ни о чем не сожалеешь?

–Это верно. Возможно, я ошибаюсь, но сожаление для меня тесно связано с самоедством. Ясно, что в этом нет ничего страшного. Но ко мне это не имеет никакого отношения.

–И нет никаких сожалений по поводу Марьяны?

Мне бы хотелось дать моментальный ответ, устроить рикошет для такой остроумной уловки, – так я обычно поступаю, – но во мне стала звучать музыка, и запели голоса. Имя разбивалось на слоги, на тона, на три уверенных шага к умиротворению. Морские волны. Линия горизонта. Пляжные песчинки на щеках, на губах. На чужих губах…

Нелли, не получив от меня вербальной реакции, продолжила нажим:

–Видишь ли, мой дорогой, эта девушка вызывает в тебе непростые чувства, и теперь ты можешь убедиться в этом сам. Если нужно было подтверждение, то оно перед тобой, – здесь и сейчас. Здесь не может быть никаких сомнений. Ты мог опустить это место в своем рассказе, обогнуть его, оставив, как нечто совершенно постыдное, и не имеющее к тебе никакого отношения. Но ты словно вошел в транс, и мне не хотелось тебя останавливать. Я просто не имела на это права.

Я помолчал еще какое-то время, стараясь со всех сторон разглядеть правду, что предстала передо мной; затем сказал:

–Любовь – это океан. Мне его не переплыть. Я должен видеть берег. Или хотя бы знать, что если нырну, то это будет не последний мой вздох. Через пару десятков метров мне все равно нужно будет вынырнуть. Одним словом, мне необходима суша…

Сожаление? Вряд ли! Я бы не назвал это так. Здесь совсем другое.

–Тогда что же это?

–Это то, что принадлежит только мне. Она всегда будет в моем сердце, даже если я решу выкинуть ее из своей головы…

Даже не верится, что я сказал это вслух…

–Не стоит удивляться себе, – сказала Нелли. – Ты всего лишь в очередной раз подтвердил тот факт, что ты человек. Вот и все.

Человек без сожалений.

Нелли была профессионалом в своей области. Она знала, какие именно вещи ее клиенту нужно услышать из ее уст, даже если он сам имеет о них какие-то смутные представления. Мы оба проговорили мои скрытые переживания, так сказать, станцевали вокруг них быстрый, но четкий, танец.

Внутри меня снова все расстановилось по своим местам.

Надо же! Мне начинало казаться, что я просто изменяю себе, поддаваясь любовной лихорадке!

На самом деле все нормально. Как и всегда.

Скоро эта буря уляжется. И можно будет двигаться дальше к своему предназначению.

–Ну что ж! – Нелли хлопнула себя по коленкам. – На сегодня закончим! Не забывай, что консультационный процесс неисчерпаем.

Я не буду рекомендовать тебе продолжать. Ты проявляешь крайне высокий уровень зрелости, какой обычно не характерен для молодых людей твоего возраста.

Но, Айдын, если тебе будет, что сказать, знай, двери этого кабинете всегда открыты. Будь уверен, в продуктивных рефлексиях нет ничего страшного.

Я понимал, о чем она говорит. Ее тонкий юмор в конце нашей встречи помог мне расслабиться.

За консультацию я благодарил ее молча, кивком головы. Она отвечала мне тем же, не забывая о своей легкой улыбке.

Затем я уходил. Мне нужно было заниматься делами. Они не умеют ждать.

Пытаясь унять дрожь во всем теле, я подкурил сигарету, снова позволяя себе побыть некоторое время слабым.

Позади меня моя разбитая машина. Мне не хотелось смотреть в ту сторону. Вид не из лучших.

После того, как я остался один, на открытой местности, возле дороги, по которой обычно никто не ездит, я присмотрелся внимательнее к своему напарнику. Мне как-то нужно было выбираться из той западни, в которую я угодил, – все еще трудно было шевелить ногами; я застрял, и пережало какой-то нерв. Как только я старался высвободиться, в ногах (особенно в правой) взрывалась болевая граната. Без помощи я не мог обойтись.

Тогда я впервые стал молиться о жизни Макса, своего главного помощника, своей правой руки, который сидел рядом, в пассажирском кресле, пристегнутый ремнем безопасности, с опрокинутой вниз головой. Он будто не дышал…

Точнее, молитва произносилось где-то позади меня, словно нечто над затылком; абсолютно бессловесная, и потому лишенная всякого отчетливого смысла; но я молился, я знаю об этом. По-другому это никак не назовешь.

Конечно, дело было не в том, что я опасался не выбраться в одиночку. Это было пустяком. Дело было в другом…

Я могу пройти сотню километров, истекая кровь, сделать свой последний выстрел, в муках удушья отыскать воздух, и дышать, во что бы то ни стало. Ранение давало мне стимул. Ампутация рождала фонтом, с помощью которого я чувствовал боль, а значит, жил дальше.

Нет, дело было в другом…

Кажется, Максу было не очень хорошо. Мягко говоря.

Я проверил его пульс. Он дышал. Но совсем слабо. Мне казалось, он на пороге смерти. Я не знал, откуда взялось это чувство. Что-то мне подсказывало. Я боялся прикоснуться к нему – вдруг у него был травмирован позвоночник, или еще что…

Нельзя было будить его.

–Я не могу потерять и тебя тоже! – вырвалось у меня.

У Макса не дернулся ни один мускул в ответ на мой срыв. Но я почувствовал его изумление, потому что, как мне кажется, он еще ни разу не видел меня в отчаянии.

Я говорю уже более спокойно:

–Еще одной потери я сегодня не перенесу. Хватит…

О чем это я? В чем же здесь дело?

Ах, да.

Потери.

Прощай, Кирилл! Прощай, братан!..

Иногда мне кажется, что я непобедим. Но именно в эти моменты я осознаю, что лучше бы спуститься с небес на землю, и осознать свою телесность, свою смертность.

Я обычный молодой человек, как ни крути; рано оставшийся наедине с самим собой, побывавший под опекой разных людей, знающий, что значит трансформироваться в нужный момент, и не застревать на одном месте.

Безусловно, я эгоцентрик, и это замечают окружающие. Никто не говорит мне об этом. Я не позволяю этого. Я охраняю свою территорию, как могу.

Недавно, по долгу службы, я впустил в свою жизнь людей, которые назвались мне друзьями. Никогда бы не подумал, что решусь на подобное. Постоянно находясь «аутсайдер», я снимал броню редко, и то в присутствии только пары человек, своих верных подопечных. Невозможно постоянно ходить роботом. Нужно открываться не намного время от времени. Я никогда не планировал дружественных отношений, – от всего этого отдавало пустотой и никчемностью. Оказалось, что все совсем напротив…

Служба – вот моя жизнь. Все мы кому-то служим, в разной степени. Я смог послужить разным людям, и в итоге извлек ценные уроки. Ценный из них: «важно понимать себя; знать, чего ты хочешь на самом деле; знать это точно, наверняка; и только тогда за тобой пойдут люди».

Колодец самопознания неисчерпаем. В нем нет дна. Только лишь огромное ничто, звездное и холодное.

Временами я стараюсь собрать все, что удалось отыскать, на что-то случайно наткнуться, остановиться, разглядеть с разных сторон (бывало, я расставлял заметки, чтобы не забыть этот отрезок пути); но этот титанический, и ничем невосполнимый труд, не вел ни к чему конкретному.

Я состоял из дихотомий. Из разных точек вселенной. Во мне бушевали противоречия и терялись смыслы. Остановиться на каком-то одном жизненном отрезке, и апеллировать несгибаемыми принципами, заведомо виделось мне явным ограничением.

Мужчина должен развиваться. Он не может постоянно оставаться ветреным юнцом.

Что сможет сделать этот «молодой простак» в дряблой шкуре алкоголика, когда наступит нужный момент? Начнет ли он действовать? Или будет продолжать топтаться на одном месте (как это было обычно)? Кого он убедит в своих интересах? Кто поверит этому типу?..

Нет, мы должны уметь смотреть шире. Жизнь одна. Разгадать эту загадку неподвластно никому. Но у нас есть шанс заглядывать за ширмы. Завоевывать новые земли. Быть постоянными первооткрывателями.

И смотреть при этом в свою бездну без ожиданий того, что там когда-нибудь забрезжит свет.

Весь этот внутренний шторм удовлетворял меня.

Меня разрывало на половины, и я почти поддавался, перевоплощаясь чаще, чем того требовало общество от человека; иногда даже чаще, чем было нужно.

Знатоки отправили бы меня работать в театр. Развлекать публику, примеряя на себя разные образы.

Но меня интересуют совсем другие двери; и я вхож в них.

За ними есть все, что мне нужно.

Я смотрю на Запад, и мне улыбается благо цивилизации; смотрю на Восток – и перед глазами вечная неизменность бесконечности.

Я straight, gay и bi. Когда как в постели я, скорее всего, один.

Я одновременно люблю секс, и я же асексуален. Мне привычно ощущать себя на седьмом небе от удовольствия, и испытывать стыд за грех, границы которого всегда размыты для меня.

Я безработный. Но мое хобби высоко оплачивается.

Я воин и миротворец.

Я друг, и я же враг.

Меня любят и опасаются.

Во мне свет и тьма.

Во мне мир.

Во мне война.

Разрушение и смерть.

Покой и созидание.

Я хочу войны.

Я хочу мира…

Эпизод 4

Тим Призывает Свою Смерть

Момент того, как я нашел такси и сел в машину, оказался упущенным. Он остался позади, за стеной тумана. Там, где остались проблески сознания и временного самоконтроля.

Я очнулся, заметив, как ярко горит фонарь, много ярче остальных вдоль дороги. Я встретил этот луч света еще за десятки метров, затем поздоровался с ним, когда мы проезжали мимо, и уже в следующий момент я провожал его отражение в зеркале за окном.

–В городе темно, – вдруг сказал таксист; парень, не многим старше меня. – Лет десять назад, когда мы с отцом ехали по ночным дорогам, мне казалось, что весь город сияет. Всё в огне! Чертовски красиво! Безусловно, многое в том возрасте мне виделось красивым…

…И бабушкин дом, где я проводил лето. И клумбы с цветами вокруг подъезда, за которыми так усидчиво ухаживала соседка. И новая машина, взамен старой, – неожиданное приобретение родителей…

–Куда мы едем? – спросил я у него. – Я не узнаю эти улицы.

–Ты многого не знаешь об этом городе. Об этом месте Потому что ты не отсюда. Ты чужой. И здесь тебе никогда и ничего не сможет стать родным.

Более того, я сам этого не хотел. Сопротивление получало все, что, по природе своей, желало идентификации со мной: люди, места отдыха, рабочий стол, фонетический и вкусовой набор индустриального города, и многое другое, что попросту оставалось без внимания. Мне думалось, что это был единственно верный шаг, чтобы сохранить свою преданность тому, от чего уже давно хотелось отдалиться. Уже много дней и долгих часов я стоял на распутье. Две дороги: та, и эта… Одна из постоянных проблем заключалось в том, что прошлое невозможно было отменить. Оно постоянно всплывало во снах… Многое из того, что вытесняется силой, приходит снова, когда наступает очередной финал бодрствования.

–Мы не способны отпустить часть себя, – сказал таксист. – Это самообман. Одно из трагичных правил, по которым развивается жизнь. Боль живет вечность. И только через боль мы познаем этот мир.

Каким-то образом, на каждом перекрестке, ему всегда сопутствовал зеленый свет. Поэтому мы никогда не останавливались. Улицы, одна за другой, меняли свой профиль, и ни один из них мне не был знаком. Это был тот момент, когда снова задаешься вопросом: «Для чего же я опять так напился?». Действительно, для чего? Уж точно не для того, чтобы волноваться за проложенный путь до дома, который выбрал долбаный таксист.

Сколько мы уже ехали? Пятнадцать минут? Полчаса? Сколько?

Я кинул взор на панель в поисках часов. Не нашел. Полез в карман, чтобы достать мобильник. Движения были вязкими и тяжелыми. Меня как будто кто-то останавливал.

Лучше не двигайся, говорил этот кто-то. Не напрягайся! Просто расслабься!

И моя тяжелая рука опустилась вглубь сиденья.

–Сейчас ровно три часа ночи, – вновь подал голос таксист. – Кромешная тьма! Ни людей, ни машин! Тишина, да и только! Обожаю!..

–Будни звучат слишком громко? – спросил я у него.

–Когда на небе солнце, то стресс неизбежен! Когда на небе звезды, сам Бог велел смотреть на них и восхищаться!

Я любил смотреть на звезды… На пляже… Под шум морских волн… Это было так давно. И в то же время, это было почти вчера.

Мягкий песчаный берег. Сладкая полутьма. Луна отражается в воде.

Я тогда был не один. Я был…

–Ты отпустил это, – вдруг сказал парень за рулем.

Никакой он не таксист, черт возьми! Хватит надеяться, что этот чел довезет тебя до дома!

Тогда кто он?

–Не нужно об этом думать. Ты ключ к божественному! Это все, что тебе нужно понимать. Ты взойдешь на алтарь, и тем самым даруешь нам иную жизнь!

Выдержав паузу, он добавил:

–Война – отец всего! Ты знаешь об этом!

И мне вдруг показалось, что я до сих пор там, на балконе, а вокруг меня туман, и не видно ни зги. И этот голос… Этот голос…

–Туман рассеется, Тим! Как только ты взойдешь на алтарь! И джунгли больше не будут такими изнуряющими и непроходимыми! Тебе вообще больше не надо будет об этом беспокоиться!

–Куда мы едем? Я хочу знать, куда мы едем!

–Мы направляемся туда, где кончаются твои страхи и переживания. – Он посмотрел на меня. – Ты, наконец, сможешь вернуться домой, Тим!

–Я не хочу возвращаться домой! – твердо ответил я.

В ушах у меня зазвенело. Я начинал паниковать.

Салон вдруг стал наполняться ярким светом, словно где-то в центре зарождалось маленькое солнце. Свет становился ярче, пока не заполнил собой все вокруг.

Ощутив неожиданный прилив сил, я стал дергать за дверную ручку. Та не поддавалась. Двери были заблокированы.

–Что ты делаешь, Тим? Зачем?

–Мне страшно! Мне чертовски страшно! Дышать нечем!

Я оставил попытку открыть дверь, и постарался успокоиться, уронив голову на подголовник. Сердце убежало уже далеко вперед. Дыхание сбилось на нет.

–Душно…

–Все нормально, Тим. Все будет хорошо.

Я закрыл глаза, и вспомнил, насколько я молод. Иногда нужно напоминать себе об этом. Потому что выше головы не прыгнешь.

Молодость – это время работы над ошибками. Все мы совершаем ошибки и набиваем себе шишки. Потом анализируем, думаем, что вышло не так. И стараемся снова…

Но, сейчас мне кажется, что я совершил очень большую ошибку. И у меня уже не будет шанса ее исправить…

Я призываю свою смерть…

Это была правда? Или просто игра?

В любом случае, это были мои слова. И вслух я произнес их лишь однажды. В остальное время этот вздор всплывал в моем сознании, как страшное чудовище, живущее на дне океана. Оно проплывало мимо и смотрело на меня своим огромным глазом. При этом я мог сохранять спокойствие, мог смотреть с отвращением на его аутсайдерское уродство, а иногда и пугаться, в страхе пряча свой взгляд. Но относиться серьезно к редким мельканиям я не мог.

Как оказалось, не такой уж это был и вздор…

Возможно, где-то там, на задворках своего сознания (куда можно заглянуть и не испугаться только с годами), что-то подсказывало мне, – сделай с этим что-нибудь. Но я был слишком молод, чтобы вообще сосредотачиваться на подобных вещах. Я был поглощен миром и его проявлениями. Себя я оценивал только как частицу всего, и все мои переживания сходились на страшной ностальгии и несчастной влюбленности, которая оборвалась по причине от меня независящей, и которая надолго стала моей идеей фикс.

Но, все же, на некоторое время я позволил себе быть центром Вселенной. Хотя как такового намерения у меня не было.

Решение войти в лабиринт своей жизни (как мне тогда думалось) было обусловлено обычной скукой и простым интересом. Консультационный кабинет (или, как гласила табличка на двери, «Кабинет Психологической Разгрузки») был небольшим, я бы сказал, даже тесноватым.

Два кресла, друг напротив друга, расположенные под верным углом для удобства коммуникации. Неприхотливое растение в горшке на полу, разросшееся до роста пятилетнего ребенка. И окно во двор, скрытое за вертикальными жалюзи.

Признаюсь, в этих четырех стенах я сразу почувствовал себя, как дома. Уж слишком тепло лежал свет, и уединение было каким-то целостным и удобным.

В таких делах, как комфорт клиента, одну из первых ролей играет психолог-консультант.

Нелли могла расположить к себе многих из нас, – по нашей воле, или без нее. Опыт говорил сам за себя.

Поначалу все похоже на магию. Но дух волшебства уступает дорогу трезвой оценке, когда понимаешь, что за всем, как и в любом другом деле, стоит техника. Техника быть ангелом и демоном, богом и дьяволом, добром и злом в одном лице. Одним словом, быть психологом.

По обыкновению, всегда трудно начать. А если быть точнее, непонятно, с чего именно начинать. Потом же все идет по наитию. Хочется говорить и говорить. Рассказывать о себе, и не опасаться быть осужденным.

Не опасаться быть какое-то время в центре своего мира.

Я говорил:

–Наверное, я не такой, как другие парни моего возраста.

Она спрашивала:

–Что ты имеешь ввиду?

Я уточнял:

–Большинство парней интересуются тем, как затащить девушку в постель. Почему-то, техника соблазна меня никогда не интересовала. По меньшей мере, для этого есть пара причин. Первая: я никогда не испытывал трудностей с противоположным полом. И вторая: для меня секс – это всегда нечто большее, чем просто…

–Мясотерство.

–Да, подходящее слово. И, по мне, так во всем этом нет мужской позиции…

И она говорит мне нечто такое, от чего я отчетливо понимаю (и чувствую), – ничего страшного. В моей идеализации сексуальных отношений нет ничего страшного.

Я рассказываю. Я говорю о своей жизни так, как никогда о ней не говорил. Отвечаю на вопросы, и сам задумываюсь над своими ответами.

Случаются моменты, что Нелли просто не находит нужных слов; она попросту не знает, в какое русло направить мою мысль. И тогда мы ищем ответ вместе. Мы сидим молча, и думаем. Это помогает.

Эти редкие шестьдесят минут становятся на некоторое время необходимой отдушиной. В каком-то смысле, это можно было оценить и как некое спасение. Если бы я только понимал это тогда, то, возможно, баланс между светом и тьмой, между тишиной тумана и буйством джунглей, не был бы для меня таким изнурительно опустошающим.

Но я любил поговорить, и как любая птица-говорун не старше двадцати лет, я расценивал консультационный процесс именно так, как то обозначилось на дверях кабинета, – психологическая разгрузка, – и ничего более.

Короче говоря, я был глуп. Горькая правда…

–Нам необходимо поговорить о твоей семье, – в какой-то момент заявляет мне Нелли. – Расскажи о своих родителях, какие с ними складывались отношения.

Наверное, уже все знают, что это вопрос на миллион. Рано или поздно, но об этом нужно говорить. Ибо ответ на этот вопрос – большой шаг к тому, кто и что ты есть на самом деле. Я понимаю это, но только не здесь, не в этих стенах. Здесь я об этом забываю напрочь. Меня волную только я, и больше ничего. В этот час я превращаюсь в законченного эгоцентрика. Мои эмоции и чувства сейчас гораздо важнее, чем какие-то правила, по которым действует психика.

И дело не в том, что конкретно говорит клиент по поводу отношений со своими родителями. Важно то, что можно вытащить из этого ответа. То, что стоит ЗА этим ответом. Призрачное нечто, которое способен разглядеть и придать ему форму только психолог-консультант.

Это профессиональный дар, который находится в бесконечном развитии. Как и дар жизни. Как и любой другой дар, данный нам судьбой.

Я сказал:

–Моя семья… Черт, да я люблю свою семью! У своих родителей я один. Наверное, поэтому я автоматически попадаю в категорию эгоистов.

–Не обязательно.

–Мне частенько казалось, что я из этих людей… Ну, вы знаете. Которые думают только о себе, и ни о чем больше. Отец говорил, что здоровый эгоизм – это хорошо; капелька еще никому не повредила. Мать не желала присоединяться к подобному мнению. Хотя обнаружить между ними даже малейшее разногласие было сложно…

Я задумался… Вспоминал своего отца и свою мать… Я по долгу не вижу их…

–Вообще, у нас очень дружная семья! Все в нашей семье, – родственники, их родители, – по сути, замечательные люди. Дисциплинированные, ответственные и трудолюбивые. В меру самодостаточны, и в меру самокритичны…

Но, на самом деле,

(я как-то неловко заелозил в своем кресле, и голос мой стал на полтона тише)

На самом деле, мне достаточно трудно обнаружить что-то по-настоящему общее между мной и ними. Возможно, я чем-то похож характером со своим дедом… Могу сказать точно, что от матери я взял усидчивость, а от отца, – легкость в исполнительстве.

И это, пожалуй, всё…

Видите ли, мои родители деловые люди. Они бесконечно заняты. Ну, знаете… Работа в большой и серьезной организации, огромный товарооборот и все прочее! Я вижусь с ними редко. Гораздо реже, чем они видят друг друга. Они работают в разных отделах. Но все проблемы решают вместе. Так было всегда.

По большому счету, я завидую им. Они обрели друг друга. Им хорошо вместе. И не я один такого мнения, что им больше никто не нужен в этом мире.

Мне бы тоже хотелось разделить с кем-то свое счастье. Хотя, это мне представляется мало возможным…

–В чем причина этой невозможности?

Я молчу. Пойти дальше своей вынужденной лжи я не могу.

–Это не важно, – уверенно говорю я. – Наверное, это всего лишь заблуждение…

-В твоих глазах нет жизни!

Это были слова моей матери, адресованные мне во время одной из наших дискуссий. Продолжительные препирания могут порождать деструктивную критику. Она сказала это не для того, чтобы задеть меня. Мало того, что в ее словах была правда (и я не смел обижаться на факт); это было следствием благих намерений, которые достоин получить каждый ребенок от своих родителей, какие бы формы эти намерения не обретали.

–Нужен блеск! – добавила она, взмахнув раскрытой ладонью в воздухе. – Стремление! Необходимо обнаружить область, в которой тебе будет интересно! Испытать в своем деле страсть! Почувствовать ритм, в котором ты можешь двигаться!

Неприятная мысль заключалась в том, что в большинстве областей знаний, накопленных за все время существования мира, я почему-то натыкался на пустоту. Я испытывал интерес к жизни как таковой, не более. Если уж речь заходила о деловой страсти, то в последнее время с удовольствием я мог исполнять только пару вещей, – развлекаться и получать наслаждение (очевидно, так я заглушал свои неприятные мысли и чувства).

Естественно, я не мог сказать такое вслух. Я даже с самим собой этого не обсуждал.

Поэтому, как и всегда, я решил отшутиться:

–Если нужен блеск в глазах, я могу закинуться парочкой качественных колес. Эффект будет на лицо. А там уже и ритм, и страсть, и все, что хочешь.

–Тим, сынок, это серьезно.

Подключился отец.

–Через год ты кончишь школу. Ты ведь понимаешь, что это значит?

–Я смогу спокойно бухать?

–А вот и нет. Это значит, что в ближайшие сроки ты должен определиться с тем, что ты будешь делать в будущем. Извини, но так устроен мир.

Я хотел снова сострить, но он меня опередил.

–А если нет, то я устрою тебе проходной конкурс в stand up, раз ты такой остряк! И только попробуй там облажаться!

Его терпение было на пределе. Поэтому мне оставалось только обреченно вздохнуть и согласиться с ним.

Стоит ли говорить, что я всегда хотел быть ближе к ним? Не прятаться от них за второсортным юмором, инъекцию которого мне ввели еще в раннем детстве через телевизионные шоу. Проявлять инициативу. Быть более или менее воспитанным. Принимать общие решения, а не быть препятствием…

Мысль о том, что я был «незапланированным» возникла как-то сама собой. Автоматическая реакция на холодность чувств. Осознание правды подобного рода влекло за собой весьма странные ощущения, идентифицировать которые я так и не решился. Не было никаких обид. Я никого не винил. Только почувствовал, что почерствел. Словно отстранился от всего мира. И как будто повзрослел на пару десятков лет. Жаль, что от этого не прибавилось понимания жизни и ее смыслов, которые я порой искал чуть ли не в каждой запятой.

Благо заключалось в том, что меня оставили. Не выскребли из утробы, и не слили в трубу. В конце концов, не отдали в детский дом (последнее, конечно, было невозможным; не тот случай).

Мне дали шанс познать свет этой жизни. Мои отец и мать приняли и любили меня так, как того им позволяла их душа. Их общность.

Между нами всегда было огромное расстояние. Долгие часы пути с одного полушария на другое. С одного конца планеты на другой.

И мне чертовски жаль, что им так и не довелось узнать меня настоящего.

Думают ли они об этом? Вспоминают обо мне, как об утраченной части себя?

Ищут ли меня?

Находят ли меня в самих себе?

У нас были неподдельные чувства. Каждый из нас был искренен в своих личных проявлениях. Мы всегда способны были дать друг другу зеленый свет.

Но мы не смогли узнать о себе правду…

Да и стоило ли им знать обо мне правду? Ту правду, которую не ожидаешь услышать; которую не хочется знать; без которой и так все в норме…

К черту все это!

Все было так, как оно должно было быть! Да… Именно так!..

Обещания, данные самому себе, выполняются редко, не правда ли?

Обещать себе что-то, строить планы на длительный срок, и ожидать точного следования его пунктам, как прописной истине. Всё это юмор. Та самая его разновидность, которую предпочитает Бог.

Иными словами, хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах!

Сколько раз я придавался зароку, – целенаправленно и между делом, – что сокращу употребление спиртного до минимума? Но, проснувшись похмельным утром, воздевал к потолку уставшие глаза, и цинично произносил: «В следующий раз!».

Я частенько обещал себе, что снова вернусь к размеренному образу жизни. К тому образу, который у меня был до совершеннолетия. Я не пил, не кутил, и занимался спортом. Я был менее циничен и более жизнерадостен.

Время изменило меня до неузнаваемости. Я не узнаю самого себя…

Enjoy the life! Девиз уважающего себя студента. Обещание сократить разгул – шаг в пропасть; диалог с пустотой; абсцинентная дрожь.

Когда я перестал давать себе обещания, наступил переломный момент, когда все обещания утратили свою важность; они попросту стали не нужны. Обещать себе что-то было бесполезно…

День стипендии – это день, когда объемы пивного потребления увеличиваются в разы.

Стипендию я обычно сливаю вместе с Диной. Из стипендиатов, дружащих со спиртным, в нашей группе только нас двое. Остальные либо не на гранте, либо предпочитают потратить деньги более практично, нежели заливая их в себя хмельным напитком или чем покрепче.

Мы забираем красиво выплывшие банкноты из проема в банкомате, и направляемся прямиком в наше излюбленное заведение, где разрешено курить там же, где и сидишь, и тратить при этом по самому минимуму. Мы шутим, что эта кафеха словно специально родилась для голодных студентов. Но, по правде, это далеко не так. Здесь бывают все. В особенности курильщики, – в этом плане здесь царит атмосфера взаимопонимания.

После изрядного подпития, у нас начинается дискуссия на тему того, как продолжить вечер (а вместе с ним и ночь), чтобы утро не было встречено с чувством горечи от потраченного в праздности времени; желательно, без угнетающего чувства стыда (ну, может быть, только легкого); и с обязательной толикой моральной удовлетворенности (иначе, зачем же вообще?).

Мы на разрыве между собственными предпочтениями, но при этом стараемся этого не показывать из-за взаимоуважения.

Я предлагаю вполне разумный вариант, за ним еще один, а потом и третий. Дина отклоняет все, так как, по ее словам, у нее «странное настроение», и ей хочется чего-то нового. Поэтому она один за другим предлагает какие-то неизведанное доселе места, где мне никогда не захотелось бы оказаться. Мне не хочется нового. Я стремлюсь к знакомой обстановке и не менее знакомым лицам. Сегодня мне хочется покоя.

Когда наши предложения заканчиваются, и слова кажутся ненужными, мы просто сидим молча, потягивая хмельной напиток, и делая вид, что думаем о решении вопроса. Хотя мы оба уже готовы уступить во всем друг другу.

И как только мы начинаем находить консенсус, ее мобильник разрывается попсовой песенкой (мелодии на звонок порой выбираются неосознанно, и я изредка напоминаю об этом Дине; но ей плевать).

После неприлично долгого телефонного разговора она сообщает мне вполне очевидную вещь:

–Кирилл звонил.

–Правда? – Я включаю максимум актерства. – А я уже подумал, что это был президент!

Она игнорирует мое наигранное недовольство. Более того, она вдруг делает скорбное лицо.

–Только не это! – удрученно говорю я ей.

–Мне нужно с ним встретиться. Там просто гром и молнии!

Хоть я и ограничиваю себя в выражениях, сейчас из моего рта вырывается очень грязное ругательство.

–Не то слово! – соглашается она со мной, начиная собираться. – Давай раскидаем счет. Позже я постараюсь к тебе присоединиться.

–Только постараешься?

Она ничего не отвечает.

Когда я попадаю в night club, многие «тусовщики» сразу обращают на меня внимание. Я к этому привык. Я и сам не против порой полюбоваться своим отражением. В моей внешности есть «природная красота», – понятие, граничащее с вечностью. Величием или бессмертием моя телесность, естественно, не обладает. Но актерствовать в beauty-порнофильмах меня приняли бы безоговорочно

(джунгли проснулись)

Обвинения в самолюбовании здесь не сработают. Мне не страшно кончить, как Нарцисс. Мне страшно уйти, так ничего и не поняв.

В ответ на это, кучка приматов, таившихся на деревьях, гулко заухали и почти зааплодировали, на столько их возбудила острота мысли. В джунглях так всегда. Все начинается с одной вспышки посредственного интеллекта, не способного отделить творчество от мечты.

Когда я прячусь в зарослях, по обыкновению, я придаюсь извращенным мечтам (где-то около, сплетенный клубок спаривающихся змей выступает, как оберег); метафорой творчества выступает мастурбация.

От этих мыслей меня бросает в приятный жар, и я ловлю себя на мысли, что такого не было давно.

Сексуальное желание может проснуться при самых тривиальных моментах. Я не останавливаю свою эрекцию, – мне этого не хочется. Возможно, меня так возбудила обстановка; или какая-нибудь красивая пара глаз, сверлящих мой затылок, когда я переступил порог заведения, и походя не обратил на них особого внимания (но откликнулись джунгли). В любом случае, такого спонтанного возбуждения я не испытывал уже давно.

Я спускаюсь по широкой лестнице в темноту небольшого зала. Неожиданно перед глазами встает стена тумана. На пару тройку секунд все вокруг меня останавливается, задерживает дыхание. И только где-то вдалеке, по ту сторону слуха, слышится клубная музыка. Я вынужденно опираюсь о стену ладонью, останавливаюсь, и закрываю глаза.

Я не знаю, что это. И не хочу знать.

Меня отпускает. От возбуждения не остается и следа.

Я открываю глаза, стараясь прийти в себя.

На мою спину ложится чья-то теплая ладонь, и знакомый (в чем-то даже родной) голос спрашивает у меня, все ли в порядке.

Это был Леша, здешний pr-менеджер. Дальновидный парень. Самостоятельный, ответственный, жизнерадостный.

–Все отлично! – отвечаю я. – Только голова немного закружилась!..

Мне уже заранее известно, какой комментарий ему хотелось бы отвесить по поводу моего легкого недомогания. Что-нибудь вроде: «Снова пьяненький?..», или типа того. По его глазам я вижу, что он сдерживает никому не нужную колкость.

На самом деле мы оба рады снова встретиться. Когда-то, с полгода назад, мы решили остаться «хорошими друзьями», и этот статус отношений мы выдерживаем без проблем. Порой даже с удовольствием.

–Пойдем отсюда, – говорит он мне.

И я молча следую за ним.

По ходу мы берем мне бутылку пива, а потом отправляемся в операторскую.

Перед нами несколько экранов, транслирующих запись с камер безопасности. Нас (а конкретно, Лешу) интересуют только те, которые висят при входе. На одном экране мы видим, как на улице толпятся молодые люди, в ожидании того, когда наступит момент попасть вовнутрь. На другой все то же самое, только теперь мы видим людей, проходящих через охрану.

Леша надевает свои очки в черной оправе, и поправляет плоский козырек своей кепки, подняв его немного вверх. Он слегка уставший. Любимая работа не всегда способна приносить реки удовольствия. Сейчас наступил момент естественного отбора: с дозволения pr-менеджера кто-то проходит face-control, а кто-то нет. Леша приготавливает рацию, чтобы в ответственный момент передавать двум охранникам свое особое мнение.

–Это новые охранники, – говорит он мне, не смотря на то, что те работают как минимум пару недель. – Им нужно больше помощи. Ты прошел без проблем?

–Да, – говорю я. – Я с ними уже познакомился.

–И как они тебе? Какое впечатление оставили?

–Нормальные парни! – Я пожимаю плечами. – Сообразительные!

Рядом с нами сидит еще оператор видеонаблюдения, который, к слову, также относится к штату охраны. В отличие от Леши, я не могу сделать вид, что его нет рядом.

–Они слишком долго всему учатся, – говорит Леша. – Сегодня поставили их вместе. Может, сработаются.

Мне хочется сделать скидку на их возраст (один из них даже младше меня на год, – только переступил порог совершеннолетия; но выглядит так, как будто прожил уже четверть века, и все это время провел на брусьях или на перекладине). Но я понимаю, что в наши дни такие скидки делаются редко. Раз уж ты пришел работать, значит выполняй свою работу чисто.

Леша не делает скидок. Испытано на себе.

Я похлебываю пиво, и наблюдаю за тем, как работают другие. Это умиротворяет.

Между делом, мы общаемся.

Бывает, что Леша говорит без умолку, – все подряд, все, что думает, сохраняя дистанцию в общении, этику и стремление не оскорбить собеседника (если только тот, конечно, ему импонирует); а бывает, что он молчит, и из него не вытянуть и пары слов. Его мысль, порой, бывала столь сосредоточена, что он не мог впустить в свою орбиту никого, до тех пор, пока мысль эта не полетит вольной птицей в потоке ветра к своему логическому завершению.

Сегодня он был словоохотлив, хоть и не скрывал своей усталости.

–Я занимаюсь этим уже четыре года, – говорит он мне о своей работе. – И ни разу за это время мне не хотелось что-то менять. Я всем был доволен. Мне казалось, что я получил благословение на то, что я делаю. Но теперь мне захотелось что-то изменить.

–Срок действия благословения истек, – пошутил я.

–Точно, – вполне серьезно говорит Леша. – Любой договор имеет временные рамки. Нужно помнить об этом, когда заключаешь сделки с небесной канцелярией. Я не думал об этом. Не заботился об этом. Меня все устраивало. Мне все нравилось.

Он поднес ко рту рацию и сказал в нее:

–Эти двое остаются на улице.

Рация откашлялась линейным треском и выплюнула подтверждение.

–Так значит, ты теперь чем-то недоволен, – говорю я ему. – Интересно!

–Нет, братан. Ты слишком резко повернул на перекрестке. Слышишь, как тебе сигналят другие водители?

Я ответил молча, одним взглядом и пожиманием плеч: «Конечно, слышу, братан! О чем речь?».

Он продолжил свою мысль о бестактном поведении на дороге:

–Это потому, что ты был слишком дерзок; ты не посмотрел по сторонам, и потому не увидел многих вещей.

–Скажи мне, что я пропустил.

–Я всегда доволен тем, что происходит в моей жизни… Хорошо, – стараюсь быть довольным.

–Тогда зачем отказываться от того, что имеешь? – Я не даю ему ответить сразу. – Стало мало, ведь так? Хочется больше!

Я подтруниваю его. Как и он меня. В нашем общении так было всегда.

–Дело не в объемах. И не в массе. Дело в том, что творится здесь, – он указал на сердце, – и здесь, – и на мозг.

–О! – вздохнул я. – Там какие-то сложные перемены?

–Я не могу больше стоять на одном месте. Но и не могу двигаться. Это просто… Я срываюсь на всех! Веду себя, как кретин!

–Не заставляй меня говорить, что ты всегда не мог стоять на одном месте.

–Как ни крути, но раньше я был более терпим.

Я ухмыльнулся.

–Даже эта комната мне кажется бестолковой, – говорит Леша. – А люди… Люди просто добивают меня!

Рация ожила, и прошипела: Война – отец всего. Война – отец…

Я удивляюсь такой необычной передаче информации. Но, так как Леша и оператор за пультом даже не обращают на это никакого внимания, я делаю вид, что пропустил сложную кодировку мимо ушей, – у каждого свои способы общаться и понимать друг друга, верно?

–Может, тебе просто потрахаться нужно? – грубо говорю я Леше.

Не могу сдержаться. Иногда проще все свести к чему-то базовому, более обыденному, чтобы не напрягать свои мысли и не испытывать на прочность свои нервы.

–С этим у меня все в порядке, – нехотя отвечает он мне.

Мы редко говорим о нашей интимной стороне жизни. По многим причинам. Основную роль играет взаимоуважение. Эту роль я иногда исполняю из рук вон плохо.

–Познакомился с кем-то?

Я заинтригован. И мои глаза заинтригованы. И когда я отпиваю из бутылки пива, мой рот заинтригован тоже.

–Поверь мне, – говорит мне Леша, замечая, как я встрепенулся, – лучше бы этого не было.

–Не заставляй меня спрашивать, почему.

–Потому что человек, который ждет меня дома, который предан мне, как пес, и который во многом способен поддержать меня, – этот человек принимает сейчас весь удар на себя. Представь теперь, как ему тяжело.

–Открою тебе тайну, – приблизившись к нему ближе, сказал я. – Он извращенец. Ему это нравится. Этот человек – мазохист. Привяжи его к кровати и отшлепай до красных пятен, – уверяю, ему это понравится!

–Как бы не так!

Я поднял бутылку так, как будто это был тост, и за последние слова нужно было выпить. Выпил. И вдруг увидел на мониторе знакомое лицо.

Бывают в жизни лица, которых по многим причинам лучше не встречать на своем пути. Это было одно из этих лиц.

–Твою мать! – говорю я. – Вот же ублюдок!

Леша сразу понял, о ком я так славно отзывался.

Парня, приближающегося к face control, звали Олегом. Он определенно был болен. Болен своим самолюбием, целеустремленностью, трудоголизмом и потребностью вечно испытывать стресс. А еще он был маниакально одержим стремлением к физическому насилию. Одна девчонка рассказывала мне, каким он был с ней, когда они оказались тет-а-тет у него дома. Она говорила об этом, не смотря мне в глаза, куда-то в сторону, сохраняя хладнокровие и стойкость духа. Хотя, после того, как тебя поимели, как животное, избили, как проститутку (удары точные и умышленные; такие, что после них не остается синяка), а потом еще и посмеялись в лицо за все проделанное, – после такого хочется только одного, – скинуть бремя стыда, остаться понятой, сбросить с себя груз насилия.

Олег был влиятелен. В лидеры и Гитлер когда-то выбился, не так ли? Короче говоря, спорить с ним было опасно.

Но Леша, заметив мою реакцию, не раздумывая, сказал мне:

–Если хочешь, мы можем не пропускать его.

–В этом нет надобности, – уверенно ответил я, хотя пульс стал биться намного быстрее.

–Справишься?

–Без проблем!

–Ты говори, если что…

Олег поднял руки. Охрана проверила его, и пропустила.

–Носит же земля уродов! – сказал Леша.

Я был с ним согласен. Повезло тому, кто ни разу не встречал на своем пути одержимого извращенца. Мне вот не повезло. Олег никогда не мог спокойно пройти мимо меня. А когда узнал, что я совершеннолетний и вполне сексуально активен, так и вовсе начал охоту за мной. Меня спасало от него мое окружение, – люди всегда могут войти в положение. Да и я был далеко не слабоволен. Лучше вообще не думать об этом…

Бутылка оставалась на четверть полной, – я почти ее допил.

–Чем занят не следующей неделе? – вдруг спрашивает у меня Леша.

Это логичный вопрос после того, как мы затронули тему интимности. Он рассказал о себе, но, не став спрашивать обо мне, уже хотел предложить встретиться…

Я отвечаю совершенно спокойно:

–Учеба, учеба и еще раз учеба!

Он удивлено смотрит на меня. От этого у него становится то самое выражение лица, которое мне всегда нравилось, – от удивления его красивые брови становились домиком, а взгляд был таким добрым, что казалось, что все грехи прощены и отпущены.

–С утра до ночи что ли? – спрашивает он.

Мне же остается только держать себя в руках. Я бы тоже мог сказать, что у меня кое-кто появился, потому что, от части, это была правда. Но только лишь от части… Короче, «я запутался», – мой статус в соц сетях.

–Очередная курсовая, – отвечаю я, разведя в стороны руки. – Не забывай, я учусь на гранте. Всем нужно заниматься во время.

–Значит, все-таки, нашел себе кого-то, – сказал он и отвернулся от меня.

Я не выдержал напора такой проницательности, и, выдавив из себя улыбку, сказал честно:

–Все сложно! Чертовски сложно!

Ты – ключ к божественному, прохрипела рация.

–Что?.. Что это?..

Леша говорит в рацию:

–Война – отец всего. Важное. Очень важное.

Ставит ее обратно на стол, и снова поворачивается ко мне.

–Все правильно, – говорит, – все так, как оно и должно быть.

Я неуверенно отвечаю коротким «да…», хотя не могу понять, что происходит. Атмосфера в комнате как-то резко меняется. Все становится похоже на декорации. И много света. Здесь становится невероятно светло, так, что я даже начинаю щуриться. Леша смотрит на меня, как актер, который ждет реплику своего партнера, прежде чем продолжить самому.

–Что?.. – Я вновь повторяюсь.

–Ты – ключ к божественному, – говорит он мне. – Это так важно!

По его лицу этого не скажешь. Он улыбается как-то по-глупому.

Я призываю (треск на линии) Я призываю свою смерть

–Бог – важность, – говорит он. – Верни себе утраченное.

Я в недоумении. Он и оператор смотрят на меня, словно ожидая моей реакции.

–Хорошо! – говорю я. – Без проблем!

Я показываю пустую бутылку.

–У меня пиво кончилось. Пойду, возьму еще?..

Леша ответил взглядом: «Пожалуйста!».

–О’кей, – говорю я. – О’кей, братан…

Я поднимаюсь и выхожу из комнаты.

Звон в ушах сразу пропадает. Окружающее перестает выглядеть декоративным. И свет от ламп не такой пронзительный.

Сделав пару глубоких вдохов, я направляюсь к звукам музыки, к людям.

Клубная музыка – это гимн современным наслаждениям, главным из которых является внутренняя глухота. Не правда ли, как это прекрасно, не слышать самого себя? Точнее, того себя, который делится на несколько частей, и говорит с тобой, как Бог, или твой отец в один момент, и твой адвокат в другой. Попадая в зону, где все пространство заполняет dance, я уверенно преломляю то свое чувство внутреннего дискомфорта, которое случилось со мной минуту назад. Только что я был в смятении от

(что это было? Галлюцинации?)

образов, которые предложило мне воображение в ответ на выпитое спиртное. Но теперь это уже позади, как вчерашний день.

Я подумываю взять еще бутылку пива, и все же вернуться в операторскую, – от части мне было интересно, что может случиться дальше. Что еще я могу себе навоображать. Но решаю перед этим сходить на перекур. И поэтому отправляюсь в комнату, где обычно дым стоит коромыслом. Не обращая ни на кого внимания, я достаю из пачки сигарету, и не могу найти зажигалку, – шарю по карманам. Пусто. А так хотелось перекурить по быстрому.