Шенна

Глава вторая

НОРА: Ну вот… Пегь. Вот и мы… опять. Я запыхалась… бегом бежала. Боялась, что сказка без меня начнется и я что-нибудь пропущу.

ПЕГЬ: Вот тебе честное слово, мы бы тебя дождались, деточка. Да и Гобнать пришла совсем недавно.

ГОБНАТЬ: Потому что нам надо было сбивать молоко и мне пришлось идти с маслом в Короткий Овраг, а когда я возвращалась ближним путем, меня застала темень и, ей-ей, натерпелась я страху. Вспоминала про Шенну, и про золото, и про Черного Человека, и про искры, что сыпались у него из глаз, покуда бежала, чтоб не опоздать. И тут подняла голову, глядь – передо мной самый настоящий межевой камень! Посмотрела я на него да сразу увидала – клянусь святым писанием! – что у него рога!

НОРА: Боже, Гобнать, закрой рот и не морочь нам голову своими межевыми камнями и рогами! Рога у камня! Поди ж ты!

ГОБНАТЬ: Может, если б ты сама там оказалась, не была б такая языкастая!

ШИЛА: Глядите-ка! И кто это у нас тут мешает сказку сказывать? Может, Кать Ни Буахалла скажет, что это я?

КАТЬ: Не скажу такого, Шила. Веди себя сегодня хорошо, ты мне такой очень нравишься. Уж так я тебя люблю! Всем сердцем люблю!

ШИЛА: Ну да, конечно. Вот погоди, пока разозлишься – тогда, верно, не будешь говорить «уж так я тебя люблю»!

НОРА: Ладно, ладно, довольно же, девочки. Ради такого дела я сама стану промеж вами межевым камнем. Отложи этот чулок, Пегь, да расскажи нам лучше сказку. Получил ли Шенна кошель? Много ведь кому кошель обещали, да никто ничего и не получил.

ПЕГЬ: Едва только Шенна вымолвил «как есть, всем наивысшим», Черный Человек изменился в лице. Он оскалил зубы верхние да нижние, они так и заскрежетали друг о друга. Изо рта у него вырвался рык, и Шенна не разобрал, хохочет он или стонет. Но когда сапожник глянул Черному Человеку прямо в зрачки, накрыло Шенну тем же ужасом, что и вначале, и осознал он, что знакомец его и не думал смеяться. Ни разу прежде не встречалось ему ни глаз гаже этих, ни взгляда зловредней, чем этот взгляд, ни лба жестче и непреклонней того, что выпирал над теми глазами. Ничего не сказал Шенна и всеми силами старался не подать виду, что заметил этот рык.

В ту же минуту Черный Человек вновь высыпал золото себе на ладонь и пересчитал его.

– Вот, – сказал он. – Вот тебе, Шенна, сто фунтов за первый шиллинг, что ты сегодня потерял. Теперь тебе отплачено?

– Это солидное возмещение, – ответил Шенна, – справедливо будет заметить, что мне отплачено.

– «Справедливо» или «несправедливо», – сказал Черный Человек, – отплачено тебе? – И рык его стал чаще и резче.

– О, отплачено, отплачено, – заторопился Шенна. – Благодарю тебя.

– Ну, то-то же, – ответил тот. – А вот тебе и еще сто – за второй шиллинг, что ты сегодня отдал.

– Тот шиллинг, какой я отдал женщине, что была босая.

– Шиллинг, что ты отдал той самой благородной женщине.

– Если она и вправду была благородной, как же случилось, что стала она босой? И что заставило ее взять у меня шиллинг, если после того у меня остался всего один?

– «Если она была благородной»! Много ты понимаешь! Это та самая благородная женщина, что меня разорила!

Едва только Черный Человек произнес эти слова, как руки и ноги у него задрожали, рычание стихло. Запрокинув голову, вперился он в небо, и на лице его проявились печать смерти и черты покойника. Увидав, как он переменился обликом, Шенна поразился до глубины души.

– Должно быть, не первый раз с тобой такое случается, – заметил он невзначай, – и происходит такое с тобой небось, когда ты о ней слышишь.

Черный Человек подскочил и топнул копытом так, что под ногами Шенны задрожала земля.

– Чтоб тебе подавиться! – рявкнул он. – Закрой рот или тебе не поздоровится!

– Прошу прощения, твоя милость, – сказал Шенна смиренно. – Я-то подумал, что ты, верно, немного выпил, раз предложил мне сто фунтов в обмен на один шиллинг.

– Да я бы предложил и еще семьсот сверх того, – пробормотал Черный Человек, – кабы вышло у меня пересилить ту пользу, какую принес этот самый шиллинг. Но раз ты отдал его ради Спасителя, такую пользу никогда уже не выйдет отменить.

– Ну и, – сказал Шенна, – какая же нужда в том, чтоб отменять пользу? Не лучше ли просто оставить пользу от того шиллинга как она есть?

– Много ты лишнего говоришь, слишком много. Я же велел тебе закрыть рот. Вот! Вот тебе весь кошель! – сказал Черный Человек.

– Может статься, твоя милость, что этого и не хватит до конца срока. Тринадцать лет – это очень много дней. Очень много башмаков придется изготовить за это время, да и много на что может сгодиться шиллинг.

– Что за вопрос, – сказал Черный Человек и ухмыльнулся. – Тащи из этого кошеля, как за всю Ирландию[2], сколько тебе заблагорассудится. Он останется таким же тугим в последний день, каков нынче. А после тебе уж до него никакого дела не будет.

Шенна обрадовался. «Тринадцать лет, – подумал он. – И в моих силах тащить столько, сколько душе угодно. Он связал меня словом клятвы, а я бы дал любое слово и поклялся как есть, всем наивысшим, кошелечек, лишь бы звенела в тебе эта веселая музыка!»

– Будь здоров, – сказал он Черному Человеку.

Шенна развернулся на каблуках, чтобы пойти домой, но стоило ему развернуться, как Черный Человек двинулся следом. Шенна прибавил шагу. Прибавил шагу и Черный Человек.

«И что мне делать-то теперь, – подумал Шенна. – Его же увидят соседи!»

– Что за вопрос, – сказал Черный Человек. – Никто меня не увидит, кроме тебя. А вот мне непременно нужно проводить тебя домой, чтобы разузнать дорогу на будущее да самому взглянуть на этот самый стул, на мешок да на яблоки.

– Да чтоб им пусто было, и этому стулу, и мешку, и яблоне! Я ведь из-за них сегодня упустил три прекрасных желания, – пожаловался Шенна.

– И это еще не худшее во всей повести, – заметил Черный Человек. – А вот как зайдет к тебе сосед да как сядет на стул, так придется тебе дать ему кров без всякой ренты, потому что ты даже не сможешь вытащить его, когда он застрянет.

– Вот чудеса! Да что же мне делать, если еще до моего прихода там, дома, у меня застряли трое! – воскликнул Шенна. – Наверняка, твоя милость, ты б мог их освободить. Пойдем со мною. Тысячу раз тебе добро пожаловать!

– Терпение, терпение, Шенна! – ответил Черный Человек. – Покамест там никто еще не застрял. Совсем недавно ты был груб и негостеприимен, а теперь говоришь мне «тысячу раз добро пожаловать». Ай, Шенна! Ты ведь приглашаешь меня ради собственной выгоды!

– Такие уж дела, твоя милость… – сказал Шенна и смерил его взглядом от рогов до копыт.

– О, понимаю. Тебе не по нраву ни фасон моих башмаков, ни украшение на моей голове. Не беспокойся, когда ты к ним привыкнешь, не найдешь в них никакого изъяна.

– Оно конечно, твоя милость, – заверил Шенна, – и поверь мне, я вовсе не о них думал. Но вот если тебя увидят соседи, они так перепугаются, что не случилось бы какой беды.

– Опять ты за свое! Не велел ли я тебе не бояться, что меня увидит хоть кто-то, кроме тебя?

– Ну, хорошо, – сказал Шенна, – тогда идем.

ШИЛА: Ох, батюшки, Пегь. Сдается, увидь я его, на том бы самом месте и отдала Богу душу.

КАТЬ: Да что толку такое говорить-то? Разве не сказал он, что никто не сумеет его увидеть, кроме самого Шенны?

ШИЛА: Ах, Кать, милушка, а почем тебе знать, что он сказал правду? Я бы ни слову такого разбойника не поверила.

КАТЬ: Разве он не отдал Шенне деньги, чин чином?

ГОБНАТЬ: А почем тебе знать, что это были деньги? Я вот слыхала, как кто-то рассказывал, будто старый Михал Ремань зашел в таверну на Мельничной улице и задолжал там хозяйке два шиллинга и два тестона[3] и будто она взяла его шляпу в залог этих денег. А Михал вышел во двор, подобрал там четыре или пять кусочков шиферу, сотворил с ними какую-то чертовщину, а после отдал их хозяйке, и когда та на них посмотрела, так подумала, что это настоящие честные деньги, да шляпу-то ему и вернула. Поговаривали, будто Михал обучился у лорда Рыцаря[4] масонству и может обратить тебя в козла, но если в то время, покуда ты козел, ветер переменится, обратно он тебя расколдовать уж больше не сможет.

ШЕМАС О БУАХАЛЛА: Бог помощь всем вам!

ПЕГЬ: Помогай тебе Бог и дева Мария, Шемас. Ты небось за сестрой своей пожаловал, верно?

ШЕМАС: Ей велено сейчас же идти домой. Приехала Нель.

КАТЬ: Чтоб тебя, Шемас! Когда это еще она приехала?

ШЕМАС: Да вот только что.

КАТЬ: Пошли Бог доброй ночи тебе, Пегь, и всем вам.

ПЕГЬ: Счастливо тебе добраться, Кать.

КАТЬ: Уж ты сегодня больше не рассказывай, ладно, Пегь?

ПЕГЬ: Хорошо, Кать, не буду.