Шепот в ночи

В Зазеркалье

Несмотря на нашу усталость, утром нас разбудила тетя Шарлотта, которая распевала в коридоре.

– Просыпайтесь, вставайте, сони, давайте вставайте, вылезайте из своих постелей!

Затем послышался ее смех, а через секунду, когда я открыла глаза, увидела Джефферсона, выглядывающего из полуоткрытой двери между комнатами. Край ночной рубашки Лютера волочился по полу за ним, когда он, быстро вбежав в мою комнату, прыгнул на кровать ко мне.

– Проснись, Кристи. Проснись, – тряс меня за руку. – Гейвин не хочет вставать, – пожаловался Джефферсон.

Я застонала, затем потерла глаза и приподнялась на локтях. Солнечный свет заливал комнату, в его лучах пылинки казались крошечными алмазами, летающими в воздухе.

– У нас впереди длинный день, Джефферсон, – объяснила ему я. – Мы еще не отдохнули.

– А я отдохнул, – объявил он. – Я хочу позавтракать и пойти рисовать вместе с тетей Шарлоттой. Она нас зовет. Идем, – он снова потянул меня за руку.

– Хорошо, хорошо.

Я глубоко вздохнула и посмотрела в окно, вспоминая свои ночные страхи.

– Иди, умойся, и я помогу тебе одеться, – сказала я.

Он приподнял рубашку Лютера до щиколоток и поспешил в ванну, сверкая пятками. Только я надела блузку и юбку, как в мою дверь вежливо постучали. Повернувшись, я увидела Гейвина, который уже поднялся и оделся.

– Знаешь, сейчас всего половина седьмого утра, – пожаловался он и зевнул. – Как ты? Ночные кошмары не донимали больше?

– Это были не кошмары, Гейвин. Кто-то действительно заглядывал в окно этой ночью. Кто-то был здесь. Думаю, он возвращался после того, как мы уснули.

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся он, похлопав себя по животу. – Знаешь, я проголодался. Интересно, что у них на завтрак?

В комнату ворвался Джефферсон. Он был совершенно бодр и даже попытался причесаться. Я помогла ему одеться, пока Гейвин умывался, а затем я тоже умылась и кое-как привела себя в порядок. Запах жареного мяса быстро проник в коридор и на лестницу. Когда мы вошли на кухню, Лютер уже доедал свой завтрак. Шарлотта была одета в свое очередное платье, расшитое пуговицами различных цветов. На каждом плече было пришито по огромному розовому банту.

– Доброе утро. Хорошо выспались? – спросила она. – Здесь прошлой ночью был Песочный человек. Я слышала, как он ходил по дому, а вы?

– А, вот кто это был, – сказал с улыбкой Гейвин. Его глаза озорно блеснули. Он ждал, что я расскажу о той тени в окне.

– Я не слышал никакого Песочного человечка, – удивился Джефферсон.

– Это потому, что уже спал, и он посыпал тебе на глаза песок сновидений, – объяснила Шарлотта. – Ну, рассаживайтесь. Мы сначала должны хорошо позавтракать, а затем займемся делами, правда, Лютер?

Лютер хмыкнул, залпом выпил свой кофе и встал из-за стола.

– Я собираюсь во двор, – сказал он и посмотрел на Гейвина, – в сарай.

– Я приду туда сразу же после завтрака, – пообещал Гейвин.

Лютер кивнул и вышел.

– Все будут яичницу с беконом? – спросила Шарлотта. – Я поджарила глазунью только с одной стороны, и теперь она походит на забавную рожицу.

– Пахнет замечательно, тетя Шарлотта, – заметила я. – Вам помочь?

– А все готово уже. Садитесь, и я буду обслуживать вас так же, как я это делала для папы и Эмили много лет назад.

Тетя Шарлотта накрыла на стол, села и рассказывала, пока мы ели, о своей жизни, когда она была маленькой.

– После смерти папы Эмили превратилась в мисс Босси Науф, все изменилось, – печально проговорила она. – У нас больше не было таких завтраков. Эмили заставила нас продавать большую часть яиц в бакалейную лавку в Апленд Стейшн.

– А старуха Катлер? – поинтересовалась я. – Ваша старшая сестра, Лилиан?

– О, – выражение ее лица стало странно задумчивым. – Она жила далеко и вышла замуж, когда я была совсем маленькой, – быстро сказала она, – и я редко ее видела, но Эмили всегда на нее жаловалась. Эмили всегда на всех жаловалась, – прошептала она, как будто Эмили была в соседней комнате и могла услышать. Затем хлопнула в ладоши и улыбнулась. – Сначала я покажу Джефферсону краски и кисти, а потом мы поднимемся на чердак, и вы сможете подобрать себе одежду, хорошо? Правда, это мило?

– Тетя Шарлотта, – сказала я и огляделась. Кругом была посуда с присохшей к ней остатками еды и, казалось, она стоит так более недели, если не месяца. Окна были в пятнах, грязи и пыли изнутри и снаружи. – Я помогу вам прибраться в доме.

– Славненько, славненько, славненько, – проговорила она и засмеялась. – Мы замечательно проведем время, так же, как это было в детстве, и у нас была рыжая охотничья собака, которую звали Кейси Леди, она тыкалась носом в мое лицо каждое утро, когда будила меня.

Гейвин посмотрел на меня и улыбнулся. Тетя Шарлотта так и осталась в душе маленькой девочкой, но это не смущало ее. Я чувствовала себя в безопасности и защищенной, будто была в волшебном круге. Словно мне в самом деле удалось уйти от проклятия Катлеров.

После завтрака Гейвин отправился помочь Лютеру, а Шарлотта отвела Джефферсона в свою импровизированную студию, чтобы дать ему кисти и краски. Я же занялась уборкой кухни. Закончив уборку, я пошла погулять по дому. Пройдя полкоридора, я остановилась, так как мне показалось, что кто-то стоит у меня за спиной. Но когда я оглянулась, никого не было. Только… занавес раскачивался.

– Кто здесь? – позвала я.

Но никто не ответил и ничто не шевельнулось. У меня мурашки побежали по спине, и я поспешила к Шарлотте и Джефферсону. По пути я обнаружила, что Шарлотта раскрашивала увядшие цветы, делая их даже ярче – розовыми и белыми, красными и желтыми, а летом расставляла их повсюду в вазах. Казалось, она старается перенести радугу в этот когда-то мрачный и скучный мир.

Я нашла Шарлотту и Джефферсона в маленькой комнатке возле библиотеки. Когда я заглянула, Шарлотта отвлеклась от вышивки и улыбнулась. Джефферсон был занят покраской стен и мебели. Его щеки уже были измазаны, а руки до локтей – в краске.

– Мы тут веселимся, – сказала Шарлотта, и ее лицо озарилось радостью, а потом она быстро добавила. – Маленькие мальчики всегда приводят себя в такой вид.

– Вы правы, тетя Шарлотта. А вы не могли бы показать мне ту комнату, где жила моя мама и где я родилась?

– О, да, да, да. Это нехорошая комната. Я тоже там один раз побывала.

– Нехорошая комната?

– Ты поймешь.

Она повела меня наверх.

Когда я увидела комнату, то сразу поняла, почему она так называлась. Она походила на тюремную камеру. Это была маленькая комната с узкой кроватью напротив стены слева. У кровати не было спинки, на железной сетке лежал только матрас. Рядом стояла пустая тумбочка с керосиновой лампой. Было видно, что ею уже давно не пользовались, так как там поселились пауки. Стены были темно-серыми, и в комнате не было ни окон, ни зеркал. Справа – маленькая дверь в ванную, в которой все заржавело и сгнило. Оглядывая эту ужасную комнату, я ощутила тот страх и печаль, какие, наверное, испытывала моя мама, когда ее заперли и вынудили родить в этой лачуге. Какой одинокой, должно быть, она себя чувствовала, и как иногда ей было здесь страшно. Без солнечного света, свежего воздуха, глядя на эти тоскливые цвета, она наверняка чувствовала себя узницей.

– Вы правильно ее называете нехорошей комнатой, тетя Шарлотта, – сказала я. А потом вспомнила о том, что она рассказала раньше. – За что вас здесь держали?

– Я тоже плохо вела себя. И в моем животе рос ребенок.

– Ребенок? Что с ним случилось? Это была девочка или мальчик? – спросила я.

– Мальчик. Эмили сказала, что дьявол забрал его к себе. У ребенка была дьявольская отметина сзади на шее, вот здесь, – сказала она, показав на себя.

– Дьявольская отметина?

– Ага, – она многозначительно кивнула. – Она походила на копыто. А Эмили сказала, что у него также скоро вырастет хвост.

– Но это же глупости, тетя Шарлотта. Но на самом деле не было никакого ребенка, правда.

– Нет, был. Я покажу тебе, где он жил, пока он оставался здесь, – печально добавила она.

Я проследовала за ней назад по коридору. Когда мы шли, я не могла отделаться от ощущения, что кто-то преследует нас, но каждый раз, когда я оглядывалась, то никого не обнаруживала. Не из-за того ли это, что дом такой большой и наполнен тенями?

Шарлотта остановилась и открыла дверь в ту комнату, которая, по-видимому, когда-то была детской. В центре стояла колыбель, в которой лежала кукла, укрытая выцветшим голубым одеялом до подбородка. Меня бросило в дрожь. Был ли на самом деле у тети Шарлотты ребенок, или это работа ее наивного воображения?

– Сколько лет было вашему ребенку до того… прежде, чем дьявол забрал его, тетя Шарлотта? – спросила я.

Она покачала головой.

– Я не помню. Он все время был здесь, и вдруг его не стало. Эмили никогда не рассказывала мне, когда его забрали. Однажды я заглянула в колыбель и обнаружила, что его нет, – говорила она, глядя на куклу.

– И Эмили сказала, что его забрал дьявол?

– Ага. Как-то ночью она видела, как дьявол вошел в детскую, а затем она услышала, как ребенок засмеялся. Когда она подошла к двери, дьявол уже взял моего малыша и вылетел в окно, обернувшись черной птицей.

– Как вы могли поверить в такую глупую историю, тетя Шарлотта?

Она уставилась на меня.

– Но моего малыша нет, – ее глаза наполнились слезами.

Я посмотрела на колыбель.

– А кто положил эту куклу? – спросила я.

– Эмили, потому что я так сильно была расстроена и плакала. Эмили сказала, чтобы я представила, что это он, и больше не плакала, а то дьявол может вернуться и забрать меня.

– А как же отец ребенка, тетя Шарлотта? Он не расстроился?

– Эмили сказала, что его отцом был дьявол. Она сказала, что как-то ночью, когда я спала, ко мне в комнату вошел дьявол и сделал так, что внутри меня начал расти ребенок.

Как это ужасно, думала я, так напугать милую Шарлотту и заставить ее поверить в эти страшные вещи.

– Эмили, должно быть, сама дьяволом была и сделала все это с тобой и моей мамой. Я рада, что никогда с ней не встречалась.

– Веди себя хорошо, и ты никогда с ней не встретишься, – сказала Шарлотта. – Если ты плохая, то попадешь в ад, а Эмили – та, которая встречает людей у ворот ада. Так говорит Лютер.

Я еще раз посмотрела на куклу в колыбели. Что за странная и жуткая история скрыта в стенах этого старого дома. Может, будет лучше не копать так глубоко и не задавать так много вопросов, подумала я и вышла следом за тетей Шарлоттой.

Когда мы спускались по ступенькам, я повернулась и внезапно увидела мелькнувшую по стене тень, но я ничего не сказала тете Шарлотте. Я была уверена, если я скажу, то она ответит, что это привидение ее злой сестры Эмили.

Когда старинные часы пробили двенадцать, тетя Шарлотта отложила свое рукоделие и объявила, что пора приготовить ланч для мужчин. Я помогла ей сделать бутерброды, и вскоре пришли Гейвин с Лютером. Одного взгляда на Гейвина было достаточно, чтобы догадаться, что он действительно поработал. Его одежда была вся в сене, руки перепачканы грязью и смазкой, так же, как его лицо и шея, волосы были всклокочены, и он был красным от усталости.

– Сначала я умоюсь, – кивнул он мне, а затем шепотом добавил, – Лютер шутил, когда говорил о тяжелой работе. Я отрабатываю наше содержание.

– Лютер, можно Гейвину прервать работу на некоторое время и подняться на чердак, чтобы подобрать одежду для себя, Кристи и Джефферсона? – спросила Шарлотта.

Лютер поднял взгляд от своей тарелки.

– Только будь осторожен там, наверху, – предупредил он Гейвина. – Кое-какие доски в полу не так надежны, как раньше, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Гейвин.

Я понимала, что это для него сейчас лучше, чем снова возвращаться к работе с Лютером. Мысль обследовать чердак и покопаться в старинных вещах взволновала и Джефферсона. Он даже смог отложить на время свои кисти и краски, чтобы пойти с нами.

Шарлотта показывала нам дорогу. Она шла походкой гейши, сложив руки на животе и опустив голову, и непрерывно болтала, описывая, как она играла на чердаке, когда была маленькой.

– Я всегда ходила туда одна и никогда не боялась, – добавила она и остановилась в конце коридора возле узкой двери.

За дверью находилась темная лестница, освещенная только тусклой лампочкой, свисающей на толстом проводе. Ступеньки подозрительно скрипели, когда мы последовали за Шарлоттой наверх.

– Всем было все равно, сколько времени я провожу здесь, – сообщила она нам. – Даже Эмили. Потому что я никому не мозолила глаза. – Она остановилась на верхней ступеньке лестницы и оглянулась на нас. – Так говорила мне мама. «Шарлотта», – говорила она, – никогда не мозоль людям глаза». Глупо, правда? Я никогда не мозолила глаза кому-либо. Я даже не знаю, как это делается.

Гейвин улыбнулся мне, и мы подождали, пока Шарлотта рассматривала чердак.

– Здесь нет освещения, – сказала она. – Только свет из окон и от нашей лампы. У меня тут где-то была еще одна, – она зажгла керосиновую лампу, оставленную наверху лестницы. Мы последовали за ней.

Казалось, на чердаке целую вечность никто не появлялся. Верх лестницы был покрыт густой паутиной, которая свисала из всех уголков и щелей. Слой пыли был таким толстым, что мы видели отпечатки наших ног на полу. Гейвин, Джефферсон и я остановились и оглядели этот длинный, широкий чердак, тянувшийся чуть ли не на всю длину огромного дома. Четыре слуховых окна впереди обеспечивали дополнительное освещение, и в проникающих лучах солнечного света кружились хлопья пыли, поднятые сквозняком от ветра, продувающего чердак через щели в стенах и оконных рамах. Мне казалось, что мы проникли в могилу, так как воздух был такой затхлый и тяжелый, и все, казалось, пролежало нетронутым десятилетиями.

– Осторожно, – сказал Гейвин, как только мы все сделали шаг вперед. Доски пола подозрительно заскрипели.

– Смотрите! – закричал Джефферсон и показал вправо, где беличье семейство устроило себе дом.

Белки уставились на нас, высокомерно задрав свои носики, и затем метнулись в угол, за сундуки и мебель. Здесь покоились старые диваны и стулья, столы и ружья, а также комоды и спинки кроватей. Здесь также хранились старые портреты. Один из них особенно привлек мое внимание. На портрете была изображена молодая девушка, ненамного старше меня, и она ласково, почти как ангел, улыбалась. Ни на одном из остальных портретов не было даже намека на улыбку. Выражения лиц были суровыми и серьезными.

– Вы не знаете, кто эта девушка, тетя Шарлота, – спросила я, беря в руки портрет в серебряной раме.

– Это младшая сестра моей мамы, – объяснила Шарлотта, – Эмили сказала, что она умерла при родах, когда ей было всего девятнадцать, потому что у нее оказалось слабое сердце.

– Как печально. Она такая счастливая и красивая на портрете.

У каждой семьи есть свое проклятье, подумала я. Кто-то сам их создает, а кому-то остается только брести среди них как путешественнику, попавшему в грозу. Девушка на портрете, казалось, никогда не испытывала ночных кошмаров, еще трудней было представить, что она так трагически погибла. Что лучше: жить в страхе или представить, что мир наполнен радужными красками, как это делала Шарлотта?

– Не могу во все это поверить, – сказал Гейвин, оглядываясь. – Здесь, наверное, вещи копились годами.

– Мой папа и папа Лютера, и папа моего папы хранили все, – раскрыла тайну Шарлотта. – Когда что-то становилось не нужным, это переносилось сюда и хранилось на всякий случай. Эмили обычно называла это место кладбищем домашних вещей. Иногда она пыталась напугать меня и, поднимая глаза к потолку, шептала: «Мертвецы бродят вокруг нас. Веди себя хорошо, а то они спустятся оттуда среди ночи и будут заглядывать к тебе в окно».

– Заглядывать в окно? – повторила я. Гейвин посмотрел на меня, ожидая, что я сейчас начну рассказывать о том, что я видела и чувствовала прошлой ночью.

– Да, – сказала Шарлотта. – Эмили не любила приходить сюда. Поэтому-то я и играла здесь все время. Здесь Эмили оставляла меня в покое, – она засмеялась. – И я не выполняла всю эту работу по дому, которую она заставляла меня делать.

Возможно, у Шарлотты детская душа, думала я, но иногда она была очень умной.

– Идемте, – она подвела нас к сундукам, стоящим справа. – Чем дальше мы пойдем, тем старее будут там вещи, – объяснила она.

Мы шли мимо бесконечного ряда коробок, некоторые из них были полны старых газет и книг, другие – старой посудой, чашками и старинным кухонным инвентарем. Мы нашли коробки со старой обувью, и коробки с пружинами и шурупами, ржавыми инструментами. Гейвин обнаружил в одной из коробок старые бухгалтерские книги и вытащил одну из них посмотреть.

– Забавно. Здесь списки рабов и цена каждого. Смотри!

Я взглянула на открытую страницу и прочитала:

– Дарси, четырнадцать лет, вес восемь с половиной стоунов, стоимость – двадцать долларов.

Гейвин продолжал рассматривать книги.

– А здесь расписаны урожаи и сколько за них было выручено денег, что было нужно и сколько это стоило. Все это наверняка когда-нибудь будет ценным историческим материалом для музея или еще чего-нибудь, – проговорил он.

Джефферсон нашел старый ржавый пистолет, местами испорченный временем и сажей.

– Бах, бах, бах! – закричал он, размахивая пистолетом.

– Осторожнее, Джефферсон, – предупредила я. – Не порежься о какую-нибудь ржавую железку.

– Кристи, – позвал Гейвин, открыв маленький сундучок из темного красного дерева, – взгляни на это.

Я опустилась рядом с ним на колени. В сундучке лежали все принадлежности дамского туалета: перламутровые гребешки и расчески, зеркальца, некоторые из них – с камеями на обратной стороне и на ручках. Здесь были украшения, нитки бус, искусно имитирующих жемчуг, жемчужные серьги, булавки, браслеты и серебряное ожерелье с камнями, имитирующими рубины и изумруды. Все это было ручной работы и, несмотря на время, неплохо сохранилось.

Казалось, этот чердак действительно волшебное место, в котором остановилось время.

– Как красиво! – воскликнула я.

– На тебе это будет выглядеть еще лучше, – прошептал Гейвин, приблизив свое лицо к моему.

Словно теплая волна захлестнула мою грудь. Я почувствовала, что покраснела, и быстро взглянула на тетю Шарлотту, которая металась, открывая сундуки и коробки, восхищенно восклицая, обнаружив знакомые с детства вещи. Для нее это было похоже на встречу с друзьями.

– Здесь очень милая одежда, дорогая, – сказала Шарлотта, открывая большой металлический сундук.

Я нашла платье с коротким корсажем и юбками, платье с высоким корсажем, доходившим до шеи, и узкими рукавами, пышно собранными по линии плеча. Там были цветные корсажи с белыми юбками, некоторые с цветными поясами. Другие сундуки были набиты нижними жесткими юбками, которые поддерживали форму платья.

Мы также нашли одежду начала века. Я откопала накидки и костюм для верховой езды, шляпки, атласные шали и бархатные пелерины.

Джефферсон обнаружил сундук, в котором хранились зонтики от солнца, и другой, наполненный высокими сапогами, кожа которых замечательно сохранилась. Гейвин отыскал сундуки с мужской одеждой, бриджами, пальто и военной формой. Ему понравилась форма времен первой мировой войны, и он примерил один из кителей, который ему был совершенно впору.

Мы с Джефферсоном тоже начали примерять вещи, подбирая их друг другу, и со смехом расхаживали по чердаку в старинной одежде и обуви. Даже Шарлотта присоединилась к нам, примеряя то шаль, то пиджак, и смеялась, глядя на свое отражение в старом зеркале, стоящем позади сундуков и коробок. Внезапно я услышала еще чей-то смех, его услышала не только я, но и Гейвин. Но Шарлотта, казалось, не обратила внимания на это, а Джефферсон был слишком занят. Я схватил Гейвина за руку и зашептала:

– Что это? – Мы посмотрели в глубь чердака, но ничего не увидели.

– Полагаю, это просто эхо, – неуверенно сказал Гейвин. Мы прислушались, но больше ничего не услышали.

Наконец мы собрали то, что посчитали подходящим, и сложили все это в сундук.

– Мы все это отнесем вниз и постираем, – решила я.

– Подожди, – закричал Гейвин. – Я хотел бы, чтобы ты надела вот это сегодня вечером.

Он вытащил светло-розовое бальное платье с невероятно пышным кринолином. Кружевной корсет был сделан так, что плечи оставались открытыми.

– А я надену это, – объявил он, показывая на фрак и брюки.

Сзади концы фрака были узкими и свисали ниже колен. Рукава были широкими у плеч и сужались к запястьям. Затем он вытащил цилиндр. Из кармана фрака Гейвин выудил черный атласный шарф, завязанный бантом.

Мы засмеялись. Тетя Шарлотта захлопала в ладоши и объявила, что и она тоже себе что-нибудь подберет.

– У нас будет праздник. Я испеку что-нибудь сладкое с вареньем и попрошу Лютера принести бутылку нашего вина из одуванчиков. Кристи будет играть на рояле, и мы все будем петь. О, я так рада, что вы здесь, – сказала она, широко улыбаясь и радостно оглядывая нас. – Словно… словно я родилась заново и. в другой семье.

Пока я приводила в порядок нашу новую одежду, Гейвин взял Джефферсона с собой к Лютеру, чтобы помочь ему с оставшейся работой. Шарлотта помогала мне и непрерывно рассказывала о днях своей юности. Но каждый раз, когда я спрашивала о старухе Катлер, она замолкала. Я чувствовала, что она знает больше, чем рассказывает, но, видимо, это было не таким приятным воспоминанием. Но, вспомнив то, что мне рассказывали о старухе Катлер, я не удивилась.

Шарлотта решила, что ради этого события на обед можно приготовить цыпленка, и пошла к Лютеру, чтобы убедить его в этом. Как только она ушла, я услышала отчетливые шаги за пределами прачечной.

– Гейвин? – позвала я. Ответа не было. – Джефферсон? – Но снова ответа не последовало. Медленно я положила одежду и выглянула за дверь. Снова я увидела какую-то тень. – Кто здесь? – Хотя ответа снова не было, я ясно ощущала чье-то присутствие. Мое сердце глухо забилось. – Гейвин, если ты решил надо мной подшутить, то это уже не смешно.

Я подождала, но никто не ответил. Медленно и тихо я вышла в коридор. Пол заскрипел. Я остановилась и напряженно прислушалась. Звук тяжелого дыхания привлек мое внимание. Я сделала несколько шагов в этом направлении и… и увидела его!

Сначала я пришла в такой ужас при виде его, что не смогла вымолвить ни слова. Он был высокий, тучный, с темными вьющимися волосами и большими темными глазами. Его борода была такая же, как и волосы на голове. Наконец я завизжала, и мой визг заставил его броситься по коридору наружу через боковую дверь. После того, как он исчез и я была в состоянии более спокойно обдумать все происшедшее, я вдруг осознала, что в его круглом лице было больше любопытства, чем угрозы.

Гейвин прибежал на мой вопль, а за ним и Джефферсон с Лютером и Шарлоттой.

– Что случилось?

Я показала в сторону, где находилась боковая дверь.

– Я видела его. Он стоял вот тут. На этот раз он не игра моего воображения. Он высокий, с темными вьющимися волосами и загорелым лицом. У него большие глаза, и на нем надеты серые мешковатые брюки с черными подтяжками.

– Кто это был? – спросил Гейвин и посмотрел на Лютера.

– Он безобиден, – пробормотал Лютер.

– Кто безобиден? – быстро спросил Гейвин.

– Это всего лишь Хомер, – объяснил Лютер. – Он живет у Дугласов, наших соседей. Не обращайте на него внимания, – добавил он и направился было прочь.

– Но Лютер… он так просто проникает в дом, а прошлой ночью я уверена, что он был на крыше и заглядывал в окно, – сказала я. – Думаю, он следит за нами все это время.

– Не обращайте на него внимания, – повторил Лютер и вышел.

– Кто он, Шарлотта? Почему он вот так запросто сюда приходит? – спросила я, поворачиваясь к ней. Она пожала плечами и улыбнулась.

– Мы ему нравимся, а Лютер всегда дает ему что-нибудь. Я оставляю для него какую-нибудь выпечку, и иногда днем он приходит и съедает ее. Иногда он помогает Лютеру.

– Он не пытался обидеть тебя? – спросил Гейвин.

– Нет. Думаю, я напугала его больше, чем он меня.

– Он просто хотел узнать, кто ты и почему здесь, – говорила Шарлотта. – Он очень застенчивый. Может, потому что родители нашли его в поле.

– Они нашли его?

– Рядом со своим домом, как Моисея, принесенного потоком. Однажды они нашли его там плачущим. У них не было детей, и они решили, что он – дар свыше. Но все знали, что кто-то оставил его там, кто-то от него отказался.

Она засмеялась.

– Бедный Хомер. Он думает, что свалился с неба. Ну, – она хлопнула в ладоши, – Лютер сказал, что я могу приготовить цыпленка, и у нас сегодня вечером будет праздник. Правда, мило?

– А Хомер придет? – спросил Джефферсон.

– Может быть, он придет, – ответила Шарлотта и поспешила начать приготовления.

– Хорошо, – кивнул Гейвин, – я извиняюсь за то, что не поверил тебе прошлой ночью. Хомер… Интересно, какие еще сюрпризы поджидают нас здесь. Идем Джефферсон, – сказал он, обнимая Джефферсона за плечи, – вернемся к нашему рабскому труду. Только мужчинам приходится выполнять здесь настоящую работу, – поддразнивая, добавил он.

– Ну, да? К твоему сведению, Гейвин Стивен Лонгчэмп, работа по дому тоже тяжелая, если не тяжелее, чем на ферме, особенно, если о доме не заботились так долго, – вспылила я, уперев руки в бока.

– Ого, племянничек! Мы в немилости. Уносим поскорее отсюда ноги, пока есть возможность.

– А? – Джефферсон смутился.

Гейвин наклонился ко мне и прошептал:

– Когда ты по-настоящему выходишь из себя, ты становишься даже еще красивее.

Я почувствовала, что краснею с головы до ног, и не смогла произнести ни слова, тогда как он со смехом поспешил прочь, таща за собой Джефферсона.

В этот вечер у нас было роскошное пиршество. Спокойно, как он это обычно делал, Лютер, осмыслив все происходящее, принес с огорода свежий салат, помидоры, морковь и по огромной картофелине для каждого из нас. Шарлотта объявила, что хочет перенести наш обед в столовую.

– Так, как это было, когда у папы были важные гости, – добавила она, и Лютер, хмыкнув, согласился.

Я протерла длинный, темный стол красного дерева, а Шарлотта достала красивую кружевную скатерть, а потом показала мне, где находятся фарфор и серебро. Она рассказала, что Эмили обычно держала все эти вещи под замком в большом сундуке в кладовой.

– После того, как она умерла и отправилась в ад, Лютер сломал замок, и мы все вытащили и расставили на свои места. Мы до сих пор находим спрятанные Эмили вещи, – весело добавила она. – Даже деньги под ковриком.

Лютер решил, что ничего не случится, если мы зажжем канделябры. Стол был сервирован китайской фарфоровой посудой, столовым серебром, бокалами и салфетками, и столовая в самом деле выглядела элегантно. Лютер вынес два серебряных канделябра и поставил их на стол. Затем мы все пошли переодеваться. Мы с Гейвином решили надеть ту одежду, которую нашли, а Шарлотта уговорила Лютера надеть чистую рубашку и брюки, а также причесаться.

После того, как Гейвин помог Джефферсону одеться, он постучался в дверь ванной комнаты, где я одевалась. Я воспользовалась гребешками и расческами из шкатулки, чтобы сделать прическу, и теперь походила на девушку с портрета в серебряной раме. Волосы по бокам я гладко зачесала назад, а сзади заколола их одним из перламутровых гребешков, так что волосы свободно струились вниз по спине. Затем я одела нитку жемчужных бус и жемчужные серьги.

– Мадам готова для того, чтобы ее сопроводили на обед? – спросил Гейвин.

– Одну минутку, отозвалась я и поправила кринолин. Как только женщины носили такое?

Когда я открыла дверь, мне показалось, что мы с Гейвином попали в прошлое. В цилиндре и фраке он выглядел очень элегантно. Все то, что казалось глупым и смешным на чердаке, теперь выглядело представительно и замечательно. Гейвин смотрел на меня с удивлением и был доволен моим видом. Некоторое время мы молчали.

– Вы – смешные, – сказал Джефферсон, расхохотавшись.

– Наоборот, племянничек, – ответил Гейвин, – я никогда не видел более красивой девушки. Мисс Кристи, – произнес он, предлагая руку.

– Спасибо, мистер Лонгчэмп.

Джефферсон открыл рот от удивления, видя, как я взяла Гейвина под руку и мы медленно пошли по коридору. Джефферсон помчался впереди нас, чтобы предупредить тетю Шарлотту о нашем прибытии. Она вышла, чтобы посмотреть, как мы спускаемся по ступенькам.

– О, какие вы красивые! – воскликнула она, всплеснув руками. За ней появился Лютер, который тоже вышел посмотреть. Наконец, он широко улыбнулся.

– Спасибо, тетя Шарлотта, – сказала я. Мы засмеялись и пошли в столовую.

После ужина, когда Шарлотта, Джефферсон, Гейвин и я убрали со стола, мы поступили так, как хотела Шарлотта: перешли в гостиную, чтобы я поиграла для них на рояле. Шарлотта принесла испеченные ею булочки, а Лютер налил всем, даже Джефферсону, по бокалу вина из одуванчиков. Потом они устроились на диване и стульях, чтобы послушать мою игру.

Лютер зажег свечи и керосиновые лампы, но комната так и осталась неземной и таинственной из-за темных теней по углам и старых, тяжелых штор, которые висели на окнах и больше походили на привидения.

Я играла сначала Моцарта, потом – Листа и чувствовала, как что-то уносит меня из этого мира. Меня несла музыка, словно ноты сплелись в волшебный ковер. Когда я взглянула на Гейвина, одетого в старинную одежду, и поймала свое отражение в стекле книжного шкафа, мне показалось, что мы дали возможность духам предков Буфов появиться здесь снова, пусть даже всего на несколько секунд. Я думала о той девушке на портрете, представляла ее улыбку – своей, а ее сияющие глаза, в которых так много жизни и надежды, – своими, теперь сияющие Гейвину. Я слышала в комнате смех, звон бокалов, много музыки, шаги в коридорах, и кто-то, стоявший на лестнице сто лет назад, зовет меня по имени. Я закрыла глаза. Мои пальцы скользили по клавишам, словно пальцы привидения. Даже музыка казалась мне незнакомой. Я играла и играла не в силах остановиться. Но вот я открыла глаза и увидела, как Темная тень в глубине комнаты пошевелилась. У меня перехватило дыхание.

Мгновенно я убрала руки с клавишей.

– Что случилось? – спросила Шарлотта.

Я кивком показала на тень.

Все повернулись в ту сторону. Шарлотта улыбнулась.

– О, привет Хомер, – сказала она.

– Проходи сюда, приятель, – позвал его Лютер и показал куда сесть. – Хватит бродить по дому. Сядь и веди себя прилично.

Медленно Хомер вышел из темного угла и робко пересек комнату. Он был одет так же, как и тогда, когда я увидела его в первый раз. Он был робок и застенчив, как и говорила Шарлотта.

– Хомера надо познакомить, – объявила Шарлотта. Лютер хмыкнул, соглашаясь.

– Хомер, это – племянница Шарлотты, Кристи, а это – ее брат Джефферсон и Гейвин Лонгчэмп. Они все наши гости, поэтому не броди вокруг них и не пугай, слышишь?

Хомер кивнул. Его глаза округлились от любопытства.

– Возьми булочку с вареньем, Хомер, – предложила Шарлотта и протянула ему угощение. Он поспешно начал есть, но, увидев, что мы за ним наблюдаем, стал есть помедленнее.

– Поиграй еще, – попросил он меня.

– Скажи, «пожалуйста», Хомер, – сказала Шарлотта. – Всегда говори «пожалуйста», когда просишь кого-либо сделать что-нибудь для тебя.

– Пожалуйста, – добавил он.

Я задумалась на мгновение и затем заиграла «Загородные скачки». Лицо Хомера озарилось широкой улыбкой. Лютеру тоже понравилось эта пьеса. Он встал и налил всем кроме Джефферсона еще по бокалу вина из одуванчиков. Я сыграла еще несколько отрывков и затем остановилась, чтобы отдохнуть.

Мы еще выпили вина. Шарлотта достала старые пластинки и поставила их на патефон.

– Мадам? – улыбнулся Гейвин, предлагая свою руку.

Я встала, и мы танцевали, изо всех сил стараясь изобразить вальс. К этому времени вино уже подействовало на нас, и нам было уже все равно, что мы глупо выглядим в такой одежде, притворяясь, что мы умеем танцевать вальс. Шарлотта решила, что мы танцуем замечательно. Она вся так и светилась, улыбалась и хлопала в ладоши. Хомеру тоже было весело. Шарлотта следила за тем, чтобы музыка не останавливалась, а Гейвин все кружил и кружил меня.

– Что за безумный, но прекрасный вечер, – сказал Гейвин. – Ты счастлива?

– Да, да, да, – пропела я, а он продолжал кружить меня до тех пор, пока я не сказала, что у меня кружится голова и нам надо остановиться.

К этому времени Джефферсон уже заснул. День, заполненный работой и играми, и стакан вина из одуванчиков уморили его.

– Полагаю, пора всем сказать «спокойной ночи», – предложила я. Комната так и кружилась в глазах. – О, Боже, – я прижала ладонь к сердцу. – Никто из нас не привык к такой тяжелой работе.

– Хорошая мысль, – сказал Гейвин и собрался взять Джефферсона на руки, чтобы отнести его наверх, но Хомер его опередил.

– Можно мне, – попросил он и сгреб Джефферсона руками, словно он ничего не весил. Глаза Гейвина округлились.

– Осторожней с ним, Хомер. – предупредил его Лютер. – Он не стог сена.

– Спокойной ночи, Шарлотта, – попрощалась я, стоя в дверях. – Спокойной ночи, Лютер. Спасибо вам всем за этот чудесный вечер.

– Мы уже много лет так не веселились. Правда, Лютер? – спросила его Шарлотта.

– Да, – ответил он, продолжая следить взглядом за Хомером. – Сразу же спускайся вниз, когда положишь его в кровать, Хомер, – приказал Лютер.

Хомер кивнул и довольно мягко и грациозно для человека его размеров понес Джефферсона вверх по ступенькам в его комнату. Там он аккуратно опустил его на кровать.

– Спасибо, Хомер. Приходи к нам утром, – предложила я. Он кивнул и быстро вышел.

Я пошла в ванную, а Гейвин снял с Джефферсона обувь и начал переодевать его ко сну. Всякий раз, видя свое отражение в зеркале, я начинала смеяться. Я не могла остановиться и продолжала смеяться, даже когда вернулась в комнату и села на кровать. Гейвин заглянул ко мне.

– Эй, что происходит? – спросил он, просовывая голову в приоткрытую дверь. Я разразилась еще более громким смехом. Он улыбнулся и подошел ко мне. – Что здесь такого смешного?

При виде Гейвина во фраке, я впала в еще большую истерику. У меня даже живот заболел, и я со стоном повалилась на кровать.

– Смотри, намочишь в штаны, если не перестанешь смеяться, – предупредил Гейвин.

Я уставилась на него и вдруг, так же внезапно, как расхохоталась, начала плакать. Я плакала навзрыд.

Слезы потоками текли по моим щекам. Это были горячие, безумные слезы из самой глубины того колодца внутри меня, в котором скопилось горе и боль. Гейвина напугала такая резкая перемена моего настроения, он присел возле меня и начал гладить по голове.

– Не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Я обещаю. Пожалуйста, не плачь, Кристи. Я не выношу, когда ты плачешь, – говорил он и начал целовать меня в заплаканные щеки.

Я обняла его за шею и уткнулась лицом в его плечо. Он продолжал гладить меня по голове и шепотом успокаивать. Рыдания прошли, и я успокоилась. Я подняла голову, но не отстранилась от Гейвина. Наши губы почти касались.

– Кристи, – прошептал он.

Мы поцеловались. Сначала это был легкий поцелуй, затем сильнее, пока кончики наших языков не встретились, вызвав просто электрическую дрожь в теле. Он целовал мою шею и обнаженные плечи, и я со стоном снова легла на кровать. Мне хотелось, чтобы он опустился ниже, но он колебался.

– Гейвин…

– Это из-за вина, – прошептал он. – Это из-за него ты такая.

– Гейвин, – продолжала я, глядя в его темные глаза, – у тебя когда-нибудь была близость с девушкой?

– Близость?

– Рядом с ней без одежды? – спросила я. Возможно, если бы не вино, я никогда не задала бы такой вопрос.

Он отрицательно покачал головой и снова поцеловал меня.

Жуткое воспоминание о том, как дядя Филип, вцепившись в меня, толкая и скручивая мое тело, удовлетворял себя, снова вернулось, но я прогнала его прочь. Это было отвратительно, это было не так. Я не хотела бояться прикосновений, поцелуев, тела Гейвина рядом с собой. Я не хотела, чтобы его губы напомнили мне дядю Филипа.

– Гейвин, – прошептала я, – коснись меня, заставь меня забыть.

– Кристи… ты… вино…

– Это не из-за вина. Пожалуйста, – сказала я. – Я не хочу ни о ком сейчас думать кроме тебя. – Я взяла его руку и положила себе на грудь.

– Кристи! Нет, только не так. Я буду чувствовать, что я тебя обманываю, – объяснил он, убирая руку. Я уткнулась лицом в подушку, чтобы он не видел моего смущения. – Я хочу быть с тобой, но не тогда, когда ты в таком состоянии.

Я хотела крикнуть ему, что это не из-за вина, что женщина, которая хочет родиться в прекрасной любви, а не в насилии, совершенном безумцем. Я хотела представить, что сейчас это в первый раз, что я девушка, живущая нормальной жизнью, а не та, которую обесчестили. Мое тело до боли хотело нежности, доброты, ласки. Я хотела, чтобы наши поцелуи достигли самых дальних уголков моей души, возбудили мое воображение. Я хотела, чтобы Гейвин коснулся меня и погасил огонь страсти так, как это происходит между мужчиной и женщиной. Это должно быть чем-то прекрасным, а не тем ужасом, нависшим надо мной навсегда.

– Кристи. – Он коснулся моего плеча. Я застонала. – С тобой все в порядке?

– Нет, – простонала я – Я не могу больше хранить эти ужасные воспоминания, которые жгут мне сердце Я не могу остановить этот кошмар – Я гневно повернулась к нему. – Я сбежала из Катчерз Коув, Гейвин, из-за того, что со мной сделали. Я чувствовала себя грязной, оскверненной, и ни один душ или ванна не смогут очистить меня. И ты тоже так считаешь, да? Вот почему ты не хочешь прикоснуться ко мне.

– Нет, Кристи, – возмутился он. – Это не так. Я хочу прикоснуться к тебе. Мне приходится сдерживать себя каждый раз, чтобы не сделать этого.

– О, Гейвин, – заплакала я. – Не надо прилагать усилия, чтобы сдерживаться. Мне нужна близость с тобой, очень, – эти слова шли из какой-то неведомой мне глубины моего существа.

Он долго в нерешительности смотрел на меня и затем начал расстегивать свой фрак и рубашку. В свете керосиновой лампы я наблюдала, как он разделся до белья. Затем я сняла свое старинное платье и забралась под одеяло. Гейвин, посмотрев, спит ли Джефферсон, лег рядом со мной. Мгновение мы лежали не шевелясь, позволяя нашим телам соприкасаться.

– Кристи, – сказал он. – Я не уверен… я хочу спросить, что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Теперь, когда он был рядом со мной, я поняла, как далеко мы зашли и как быстро. Внезапно я испугалась. Может, Гейвин прав, может, не надо делать этого сейчас.

– Просто обними меня, – прошептала я, – я хочу заснуть в твоих объятиях.

– Это будет нелегко, – прошептал он. Его возбуждение объяснило мне – почему.

– О, Гейвин, я так жестока с тобой, мучаю тебя, требую то одного, то другого. Ты, наверное, ненавидишь меня.

– Я не могу тебя ненавидеть, Кристи. Это просто невозможно.

Его губы снова нашли мои.

– Гейвин, сделай так, чтобы я забыла, – попросила я. – Мне нужно забыть.

Его пальцы нащупали застежку моего бюстгальтера и расстегнули его. Затем он снял его с меня, и его пальцы нежно скользнули по моим соскам, набухшим и трепещущим.

– Кристи, Кристи…

Его пальцы приспустили мои трусики, и я помогла ему снять их совсем. Обнаженная, рядом с ним я чувствовала, что мое сердце так сильно бьется, что я была уверена, он тоже слышит.

Он снял с себя белье и, поцеловав меня, нежно вторгся в пространство между моих ног. Я закрыла глаза, а когда открыла их снова, я видела его глаза, его лицо.

– Кристи? – еще раз спросил он.

– Заставь меня забыть, Гейвин, – прошептала я и, отбросив все сомнения, сказала себе, что – это любовь, а не безумный животный секс. Это был экстаз, которого я ожидала.

Очень быстро те отвратительные воспоминания о том, что со мной произошло, стали уходить все дальше и дальше с каждым новым поцелуем, пока перед моими глазами не осталось только лицо Гейвина, его глаза полные любви.

Мое сердце наполнилось любовью и надеждой. Может, моя любовь к Гейвину и его любовь ко мне сможет в конце концов победить все проклятия, обрушившиеся на наши семьи.

Я уснула рядом с ним, мечтая о еще более прекрасном утре.