Шестая загадка

5 Воскресенье, 5 августа 2001, вечер

В половине девятого я вышел из дому и медленным шагом, пытаясь поймать хоть намек на ветерок, двинулся по улице Бен-Йехуда. На углу улицы Гордон я остановился возле киоска и купил лимонный сорбет, надеясь хоть как-то охладиться. Без десяти девять я добрался до кафе «Гордон», сел за угловой столик и заказал кофе гляссе. Пока я пил, о мои брюки терся карликовый шнауцер, похожий на половую щетку. Не успел я сделать последний глоток, как на стул рядом со мной плюхнулся Гастон, подхватив обеими руками искалеченную ногу и пристроив ее под столом.

– Шалом, профессор.

– Терпеть не могу, когда ты меня так называешь.

Если верить удостоверению личности, Гастону Розенбауму исполнилось 62 года. Его тазовые кости держались вместе только благодаря куче платиновых штырей, а одна нога была из-за неудачной операции короче другой на пять сантиметров. Несмотря на это, если бы меня пригласили выйти против него на ринг, я бы сделал вид, что занят. В 25 лет он входил в сборную Румынии по классической борьбе, а после переезда в Израиль увлекся айкидо и дошел до третьего дана. Об айкидо мне известно очень немного, но как-то раз Гастон предложил мне пробный урок, большую часть которого я провел на земле с застывшим на лице выражением изумления. Кроме того, в том, что касается криминологии, он действительно был профессором. Я познакомился с ним в 1974-м, когда искал одного художника-трансгендера, разрезавшего своего любовника на шесть равных частей. От кого-то я слышал, что в Тель-Авивском университете есть поразительный человек, который «про убийства знает все». Как вскоре выяснилось, это была очень скромная оценка. Над бычьей шеей Гастона располагалось вместилище такого количества информации, которому позавидовал бы не один архив. Он помнил каждый случай и умел находить между разрозненными фактами такие связи, о которых никто другой даже не догадался бы. Но даже с его помощью мое расследование топталось на месте. На протяжении восьми месяцев, что оно продолжалось, я не раз готов был отступиться, зато он ни на секунду не терял терпения. Как-то раз, одной особенно долгой ночью, я позволил себе высказаться на эту тему. Он взглянул на меня со странной полуулыбкой и сказал, что терпению его научила тюрьма. Я отпустил довольно плоскую шуточку типа: «Ну да, каждый знает, что все румыны – прирожденные воры», но он продолжал смотреть на меня в упор, вынуждая спросить, за что все-таки его посадили. Что я и сделал.

– За убийство, – ответил он.

Как у большинства выдающихся спортсменов коммунистической Восточной Европы, в молодости у Гастона была прекрасная квартира. Он жил в центре Бухареста со своей подругой Таней, ватерполисткой национальной сборной. Даже тридцать лет спустя глаза Гастона каждый раз, когда он говорил о ней, заволакивала пелена страсти, заставлявшая меня краснеть. Таня – высокая мускулистая блондинка – выведывала у него самые потаенные фантазии и помогала ему их воплотить. В процессе она с таким исступлением выкрикивала его имя, что соседи, сталкиваясь с ними на лестничной площадке, отводили взгляд. «Это была прекрасная жизнь, – с нехарактерной для него горечью говорил Гастон. – Если не замечать голодных детей на другой стороне улицы».

Однажды, вернувшись с тренировки домой, Гастон обнаружил, что Таня неподвижно лежит в постели, с головой накрывшись одеялом. Он сел рядом и спросил, что случилось. Она сжалась в комок, обхватила руками живот и ничего не ответила. Только через два часа бесконечных уговоров она приподняла голову и произнесла одно слово: «Нику». Дальнейшие объяснения не требовались. Каждый в Румынии знал, что Нику, младший сын диктатора Николае Чаушеску, имел привычку крутиться возле спортсменок, выбирать самых красивых и насиловать. Самым известным стал случай Нади Команечи, которая, чтобы избавиться от него, дважды пыталась покончить жизнь самоубийством. Но и другие, менее известные спортсменки, подвергались тому же унижению.

Гастон замолчал, уставив взгляд в пространство.

– Ты попытался убить Нику? – недоверчиво спросил я.

Он отрицательно покачал головой:

– Я был для этого слишком труслив. Нику ходил с вооруженной охраной. До него было не добраться.

Следующие четыре дня он не отходил от Тани. Прикладывал ей ко лбу влажные полотенца, обнимал ее и упрашивал все ему рассказать. Наконец между двумя приступами рыданий она призналась, что Нику привел к ней ее тренер, Петре. Это он устроил так, чтобы Нику подловил ее в пустой раздевалке, а потом встал на страже возле дверей, чтобы никто не прибежал туда на ее крики. После того как все закончилось и она лежала голая на полу, Петре зашел в раздевалку и хладнокровно объяснил ей, что такова цена: «Если не хочешь назад в деревню, доить коров, будешь время от времени оказывать и такие услуги».

На пятый день Таня сумела без посторонней помощи подняться с постели. Она сидела на кухне, прижав к щеке чашку чая, и невидящим взором смотрела в окно.

– Я возвращаюсь в деревню, к своим коровам, – неожиданно сказала она. – Там, по крайней мере, я знаю, сколько и за что мне придется платить.

Гастон ничего не ответил. Он встал и поехал на спортивную базу на окраине Бухареста. Когда он зашел в кабинет к Петре, тот поднял на него глаза, как будто ждал его визита.

– Не будь идиотом, – сказал он Гастону. – Они же все шлюхи. Ни одна из них этого не стоит.

Гастон взял со стола нож для бумаги, со всей силы всадил тренеру в глаз и держал до тех пор, пока тот не перестал дергаться. Потом снял телефонную трубку и позвонил в полицию.

На его счастье, даже в таких тоталитарных государствах, как Румыния, не любят шумных скандалов. Через час после ареста он уже обо всем договорился с главным прокурором: на суде никто не упоминает имени Нику, а ему дают пять лет за непредумышленное убийство. Когда он вышел из тюрьмы, Таня уже была замужем и растила двоих детей. Встречаться с ним она не захотела. «Каждый имеет право начать новую жизнь, – написала она на последней полученной им открытке, – даже если эта жизнь не так хороша, как прежняя».

– Она была права, – сказал Гастон, привычным движением массируя покалеченное колено. – А я сделал то, что делает каждый еврей, чья жизнь полностью разрушена: стал сионистом и уехал в Израиль. – Он рассмеялся собственной шутке, но смех получился деревянным.

– Ты все сделал правильно. На твоем месте так поступил бы каждый, – сказал я. – Петре получил по заслугам.

Он поднял на меня неожиданно гневный взгляд.

– Нет, неправильно, – твердо произнес он. – Мне просто хотелось кого-нибудь убить. На каждые сто человек найдется пять, которых посещает желание совершить убийство, и двое из пяти на это способны. В то утро я понял, что я – один из этих двоих. Потому-то я и стал криминологом. Чтобы разобраться с чудовищем, живущим во мне. Большинство людей думает, что в экстремальных обстоятельствах они могут пойти на убийство. Например, если кто-то нападет на их детей или изнасилует их жену. На самом деле у них есть сдерживающие центры, которые в последний момент остановят их. Что-то вроде иммунной системы, которая отвечает за здоровое поведение людей. У меня эта система не работала. Я пересадил себе искусственное сердце потому, что мое оказалось дефектным. Если ты этого не понимаешь, ты глупей, чем я думал.

Я наверняка был глупей, чем он думал, но достаточно успешно это скрыл, и в результате мы подружились. Не то чтобы мы общались каждый день – иногда могли месяц не видеться – но если одному из нас нужна была помощь второго, он всегда был на месте.

Сейчас мне понадобилась его помощь.

– Как дела в университете?

– Свора идиотов. Зато в этом году у меня красивые аспирантки.

– Пожалуй, я к тебе загляну.

– Ты же не собираешься жениться на криминалистке? Они все с приветом.

– А кто говорит о женитьбе?

– Сколько тебе лет? Если через два года у тебя не появится детей, ты кончишь жизнь сварливым стариком.

Я хотел ответить чем-нибудь умным, но вдруг не без досады понял, что он и правда волнуется за меня.

– Вообще-то это не твое дело.

– Есть такая румынская пословица: «Если женщина убегает, мужчина должен ее догнать».

– Сам только что придумал?

– Ну и что? Зато придумал на румынском.

Он рассмеялся, очень довольный собой. У Гастона было четверо детей. Старший, Миха, служил инспектором в Иерусалимской уголовной полиции. От отца он унаследовал квадратные плечи, а раскрываемость показывал такую, что некоторые подозревали, что по ночам его дела изучает отец-профессор. От себя я пожелал бы ему, чтобы это так и было. Большинство криминалистов, как и большинство полицейских, относятся к убийствам как к пазлу, который состоит из трупа, волос, частиц ДНК, мотива и преступника. Гастон видел в этой головоломке еще один элемент – людей. Он полагал, что человек – это очень сложный механизм, который может в любую секунду сломаться.

Чаще всего он оказывался прав.

– Можно пару слов о работе?

– Ты знаешь, что ты жалкий трус?

– Конечно.

Я разложил перед ним стопку беспорядочно перемешанных газетных вырезок, давая ему возможность самому установить между ними правильную последовательность. Он заказал колу, достал ручку и, зажав ее в пальцах, погрузился в чтение. Я закурил сигару «Виллигер» – такие продают в старомодных лавчонках упаковками по пять штук. Спустя тридцать пять минут я по его виду понял, что ему все ясно.

– Как давно ты обо всем этом узнал?

– Сегодня утром.

– А я думаю об этом уже десять лет.

– Ты знаешь, кто это?

– Не будь идиотом. Я хочу сказать, что давно жду появления кого-то в этом роде. Я даже прочел на эту тему несколько лекций, но никто не захотел меня слушать.

Я постарался напустить на себя озадаченный вид и, судя по всему, в этом преуспел. Гастон запустил свои толстые пальцы в стакан, выудил кубик льда и принялся задумчиво его посасывать.

– Ты слышал когда-нибудь о Джоне Уэйне Гейси?

– О ком?

– Он был клоуном.

– Цирковым?

– Нет, скорее аниматором. Таких приглашают к детям на день рождения, чтобы развлекали ребятню. Он пользовался большим успехом. Создал персонажа по имени Пого. Детишки принимали его на ура.

– Ты это к чему?

– Он очень тщательно все планировал. Из-под маски клоуна наблюдал за происходящим и выбирал будущих жертв. Увозил их к себе, надевал наручники, насиловал и ломал им кости бейсбольной битой. Когда они, истекая кровью, висели перед ним на крюке, он читал им отрывки из Ветхого Завета. Потом он их душил. В семьдесят восьмом полиция Чикаго наконец добралась до него и нашла у него в подвале тридцать трупов.

Я услышал какой-то странный звук. Оказалось, он шел из моего горла.

– Серийный убийца-педофил? – спросил я.

– Да.

– Здесь, в Израиле?

– Это уже давно не чисто американское явление. Статистика показывает, что мы движемся в эту сторону. Сегодня двадцать три процента серийных убийц орудуют за пределами Соединенных Штатов. У немцев был Бруно Людке, который убил восемьдесят пять человек, в Южной Африке – Мозес Ситхоул, тридцать восемь убийств. В Норвегии – Арнфинн Нессет, осужденный за убийство двадцати двух человек, хотя есть мнение, что на самом деле на его счету около ста сорока жертв. Знаешь, чем он занимался в остальное время?

– Чем?

– Был управляющим дома престарелых.

Я заказал себе еще кофе и помассировал затылок.

– Ты сказал, что ждал его десять лет?

– Подумай о том, где мы живем. Здесь постоянно совершаются насильственные преступления, постоянно присутствует напряжение между разными группами населения: ашкенази и сефарды, религиозные и светские, коренные жители и новые репатрианты. Не утихают разговоры о пытках задержанных со стороны наших спецслужб. Мы слышим о детях, которые не появляются в школе без ножа в кармане, о вооруженных полувоенных формированиях на Палестинских территориях. Это настолько идеальная среда для серийных убийц, что остается только поражаться, почему они не проявили себя до сих пор.

– Ты не считаешь серийными убийцами террористов-смертников?

– Интересная идея, но нет. Для серийных убийц важен фактор времени. Самое значимое их убийство – первое, оно дает им то, что называется определяющим опытом. Все остальные убийства по сути представляют собой повторение пройденного.

– А что они делают между убийствами?

– После каждого преступления наступает период спячки, на протяжении которого они наслаждаются воспоминаниями о том, что совершили. Многие из них хранят сувениры на память о каждом убийстве.

– Какие сувениры?

– Волосы, палец жертвы, лоскут кожи с татуировкой… Все, что служит напоминанием о произошедшем. Если когда-нибудь ты поймаешь одного из них, поищи хорошенько под плитками на полу.

– Они такими рождаются? Или что-то делает их такими?

– И то, и другое. Представь себе старый неразорвавшийся снаряд в поле. Если его не трогать, это просто кусок железа, но, стоит его задеть, он превращается в смертельное оружие.

– И что же может их задеть?

– Во многих случаях они пережили в детстве насилие, в том числе сексуальное, но не обязательно именно оно становится спусковым крючком, толкающим их на убийство. Более девяноста процентов населения Израиля обучено обращаться с оружием и имеет навыки самообороны. По крайней мере треть наших соотечественников принимали участие в боевых действиях. Это люди, которым случалось убивать. Если кому-то из них понравились связанные с этим ощущения, у него может возникнуть желание снова испытать их.

– Думаешь, у него есть армейский опыт?

– Не обязательно. Он мог оказаться поблизости от взорванного автобуса и видеть искалеченные трупы. Находившиеся рядом с ним люди почувствовали то же, что почувствовали бы и мы с тобой: страх, потрясение, ужас. Возможно, внешне он повел себя, как все остальные, даже пытался оказать раненым помощь, но в душе у него творилось нечто совсем иное. Он испытал невероятное наслаждение.

– Но почему именно девятилетние девочки?

– Я не психолог, но это наверняка как-то связано с его прошлым. Пойми, в любом человеческом коллективе есть потенциальные психопаты. Они живут так же, как все, пока не произойдет что-то, от чего они слетают с катушек.

– Сколько в мире серийных убийц?

– Только в Америке, по самым оптимистичным оценкам, одновременно действует около двухсот маньяков. По-видимому, реальная цифра ближе к пятистам.

– Нам известно, что служит им толчком?

– Понятия не имею. У каждого свое. Тед Банди, к примеру, был талантливым студентом юридического факультета и всеобщим любимцем. Он подавал большие надежды, а потом его бросила подружка, и он убил тридцать девушек-брюнеток. Догадайся, какого цвета волосы были у его подруги.

– Естестенно розовые…

– Знаешь, как его вычислили?

– Нет.

– По отпечаткам зубов.

– Зубов?

– Да. Пока его жертвы бились в агонии, он их кусал.

Мы так долго сидели в молчании, что к нам подошла официантка и поинтересовалась, не нужно ли нам чего-нибудь еще.

– Гастон?

– Да?

– С чего бы ты начал поиски?

– С первого случая. Всегда начинай с первого случая. Он даст ключ ко всем остальным.