Шестнадцать способов защиты при осаде

4

С фальшивомонетчиками я встретился следующим днем, и мы обстряпали хорошую сделку. В чем преимущество Старого Цветочного рынка над монетным двором – с ним можно договориться. Правительство утверждает, что за один гистаменон нужно давать сто шестьдесят торнезе, но в реальном мире их мнение не имеет большого веса – важно лишь то, что правительственное золото имеет девяносто седьмую пробу, что добавляет мне веса в переговорах. Мои деловые партнеры были слегка на взводе в тот день – надо думать, потому, что инцидент в Классисе беспокоил людей из поставок, а золото – лучшее на свете успокоительное. Я заимел с ними уговор на двести шестнадцать отменных, во многих отношениях лучших, чем настоящие, серебряных торнезе, за один мой золотой легальный гистаменон, тем самым заимев солидный люфт в полковой фонд – так, на черный день. О том фонде никто, кроме меня, не знает. Вот почему я могу перекупать услуги других подразделений, платить своим ребятам, когда казначейство конфузится, носить хорошую обувь, прошитую нитками, которые не рвутся, когда снабжение уходит в экономический «запой». Так можно завоевывать себе расположение в армии, когда ты не чей-то племянник и хронически болен не тем цветом кожи. В этой игре я хорош, так что жаловаться ни на что не собираюсь.

Адмирал Зонарас скорее откусил бы себе одно ухо, чем признался, что слушал меня, так что, должно быть, это было совпадением, что Первый флот был снят с охраны пролива и отправлен в устье Шельма. Там они никого не застали – все мелкие рыбацкие деревушки обезлюдели, лодки и неводы канули, загоны для скота опустели, и даже ни одна псина там не тявкала. Имперцы подожгли несколько плетеных сараев, что, я полагаю, не хуже любого другого способа убедить непросвещенных дикарей в превосходстве нашей культуры и образа жизни, а затем вернулись домой. По дороге чистое невезение – шторм потопил три корабля и разметал остальные. Флоту потребовалась неделя на перегруппировку, еще неделя – на латание дыр, и они отправились прямо в Залив. Я улучил момент поговорить с мичманом на одном из головных судов эскадры, и он сказал мне, что вблизи мыса Суидас его команда наблюдала поднимающийся в воздух дым.

Раз этот дым шел вверх – значит, безветрие. Значит, кому-то сильно не повезло, что штиль наступил прямо у мыса – такое бывает, никто не знает почему. Тут вот какая загвоздка: Первый флот – в основном галиоты и дромоны, дюжие громадины с акрами парусов, быстрые и проворные, но только когда дует ветер. Шердены, напротив, пользуют утлые маленькие галеры, по двадцать весел на один борт, с одним большим квадратным парусом: когда нет ветра, они запросто могут грести. Именно на веслах они и проплыли прямо мимо Флота, а тот был не в силах остановить или догнать их. Человек, с которым я разговаривал, сказал, что он насчитал восемьдесят семь кораблей – все притопленные, груженные до отвала добром, награбленным в сожженном Салпинксе.

Какой же я, черт возьми, дурак. Не утешает и то, что адмирал Зонарас тоже этого не предвидел. Салпинкс служит – служил, извините, – единственной цели: там разгружаются идущие с Излучины крупногабаритные баржи с углем. Каждый месяц – тысячи тонн для снабжения кузниц и литейных цехов Арсенала. Понятно, почему дым стоял коромыслом – так, что видно было издалека. Очевидно, шердены там не особо торопились – загружали свои маленькие корабли до отвала, затем поджигали то, что осталось, и спокойно делали весла. Удача была на их стороне. Если бы не шторм и последовавшее за ним затишье, они бы наткнулись на имперский флот у Колонн – и делу край. Предполагаю, что тот, кто планировал операцию, рассчитывал на то, что ребята Зонараса приложат немного больше усилий, чтобы найти кого-то, кого можно убить в устье реки. И все же фортуна благоволит храбрым.

К этому моменту я был сыт по горло Городом. Я нанял три большие повозки, чтобы отвезти мое сомнительное серебро обратно в Какодемон, где располагался штаб полка, – можно было и по морю отправить, но что-то я засомневался в разумности такого способа доставки. Хотелось убраться из Города раньше, чем Приск созовет Совет еще раз, поэтому я поймал попутку с Эйнаром, королем металлолома, до Лусо и нанял лошадь в «Единороге». Ненавижу ездить верхом – не саму езду, а день после, – но что-то подсказывало мне, что нужно вернуться к своим людям и найти какое-то занятие на некоторое время, желательно – где-то далеко, куда весточки доходят не сразу.

Я коплю работу на черный день как раз для таких случаев. Примерно девять месяцев назад какой-то паршивец из Академии затребовал, чтобы мы построили ему мост в Зубовных горах, на полпути к Излучине. У меня были дела поважнее – таскаться по горным тропам, волоча следом дивизион на тот же манер, на какой улитка волочит за собой раковину, как-то не улыбалось, – и я написал ему в ответ, что график у нас плотный, а вот как выдастся лишний часик – так мы сразу и нагрянем. Что ж, часик выдался. Парни не были в восторге от перспективы из благоустроенного Какодемона двинуть надолго в гористую глушь, но у меня случился один из моих спорадических приступов глухоты, и мы отправились в путь.

Не буду утомлять рассказом о наших приключениях, когда мы строили понтонный мост через реку между двумя сторонами крутого оврага, при тумане и проливном дожде – единственно ради того, чтобы нашему мальчику из Академии не нужно было закладывать десятимильный крюк, когда вздумается отправиться в погоню за юбками в ближайшем городке. Получилось прекрасное инженерное сооружение, поверьте на слово. Мы сделали его из некондиционных и подручных материалов, так что дивизии он не стоил и ломаного трохи; весь ущерб ограничился парой сломанных рук и россыпью ушибов – а это отнюдь не самый плохой показатель, когда работаешь над семидесятифутовой пропастью, у которой на дне – бурные ревущие пороги. Но все равно это была пустая трата времени и сил, и от моих подручных это не укрылось. Разговоры затихали, когда я подходил к костру; меня заваливали уймой неудобных вопросов, к чему я, честно говоря, не привык. Хорошо хоть, что работяги мне доверяли – иначе не миновать бы мне конфуза.

В этой глуши порой единственная форма новостей – профиль нового императора на монетах. Солдаты, для которых мы строили мост, не получали известий от дивизии в течение трех лет; им даже не платили, поэтому они проводили бо´льшую часть своего времени, пася овец и окучивая капусту. У молодого офицера на левом запястье бугрились шрамы – бедолага от скуки попытался вскрыть вены. Поэтому я не получил никаких достоверных данных о произошедшем в Салпинксе, пока мы не закончили мост и не перебрались неспешно в Маудуру, где взялись починить протекающий акведук. Там я свиделся с человеком, которого немного знал, – он рассказал мне, что смотритель маяка видел, как пиратские корабли выскользнули из-за пелены мглы и, без проблем миновав очень опасную зону отмелей, нагрянули на Салпинкс с северо-запада. Припугнув тамошних работяг, они заставили их загрузить свои суда под завязку, затем – согнали всех в здание главного склада, заколотили входы и выходы и подпалили крышу.

Удивительно, но двое человек выбрались живыми – и прожили достаточно долго, чтобы дать показания под присягой магистратам. Без сомнения, налетчики были шерденами. Все это я уже слышал, но для меня новостью стало то, что пираты, нагруженные до планшира, нашли время на обратном пути уничтожить маяк на Лестничных скалах. Если вписать этот штришок в общую картину, станет ясно, что Второй флот, что должен был со дня на день вернуться в наши гавани из рутинного рейда, не сможет миновать отмели, пока маяк не восстановят, – и окажется заперт в долгосрочной ловушке на другой стороне пролива.

Я склонен держать свои мысли при себе – вот почему я часто хмурюсь, – но иногда приятно иметь кого-то, при ком можно подумать вслух, и, когда я с Корпусом, эта незавидная роль достается капитану Бауцесу. Если спросите его, ответит, что я считаю его безобидным тугодумом, которого, при должном терпении, можно натаскать выполнять простые задачи. Но это не так, конечно. Вообще, Никифор Бауцес – не абы кто, а потомок невероятно древнего и прославленного рода Фока. Его семейная ветвь – хотя «ветвь» слишком громкое слово, лучше бы подошло «побег» или «вьюн» – угодила в тугой переплет порядка семидесяти лет назад; у них все еще есть маленькая деревня и разваливающийся старый особняк в Паралии (все иконы и гобелены распроданы, сырость погубила собрание бесценных древних фолиантов). По Нико можно понять, какими, должно быть, были Фока пятьсот лет назад, в период расцвета, потому что он… ну, если вы никогда не встречали живьем типичного имперца, а читали исторические романы, где о них рассказывается, то Нико вас не разочаровал бы. В нем шесть футов и девять дюймов росту, плечи у него как у быка, он лыс как колено, если не считать дурной бородки (усов, понятное дело, нет). Он без труда подымет заднюю часть грузовой телеги шестого типа, с места подпрыгнет на высоту собственного роста – и все в таком духе; лишь взгляда на него мне хватает, чтобы утомиться. Он прочитал все лучшие книги и понял примерно пятую часть из прочитанного, что совсем неплохо. Он трудолюбивый, добросовестный, учтивый, уважающий традиции, стремящийся учиться, с прекрасными манерами, храбрый как лев – все то, чем я сам похвастаться не могу. Однажды он может стать компетентным инженером. Нико был бы типичным примером своей расы и класса, за исключением того, что я ему, похоже, нравлюсь и у него проблемы со зрением (он не всегда может отличить коричневый цвет от розового). Иных отклонений за ним не замечено – пока не увижу доказательств обратного, я вынужден сделать вывод, что он нормальный парень.

У Нико есть способность распознавать, когда меня что-то беспокоит. Естественно, он слишком вежлив, чтобы хоть слово сказать, но он приноровился стоять и смотреть себе под ноги. Поскольку он занимает много места, его трудно игнорировать или обходить стороной, поэтому приходится с ним разговаривать.

Мы только-только закончили увязывать снаряжение после ремонта акведука. Работа Нико состоит в том, чтобы обойти все фургоны, убедиться, что все надежно прилажено и правильно уложено, а затем доложить о том мне. Беготня после работы – напряженное занятие, и, пока Нико вершит последние проверки, мне нравится улизнуть в свою палатку, поджать ноги, закрыть глаза и ни о чем не думать, по крайней мере час – одному, без помех. Единственное, что мне действительно не нравится в моей работе, – то, что люди постоянно окружают меня, с того момента, как просыпаюсь, до тех пор, пока не закрываю глаза и не засыпаю. Это неестественно. Итак, обычно Нико просовывает голову за полог палатки, говорит «все готово» или просто кивает и уходит. На сей раз, однако, он вошел и встал передо мной, как одна из тех декоративных колонн в пустыне; если бы он носил на голове философа-аскета вместо шляпы, сходство было бы идеальным.

– Что такое? – вздохнув, спросил я.

Он посмотрел на меня своими коровьими глазами.

– Что-то случилось, – протянул Нико. Констатация факта, а не вопрос.

– Почему ты так решил?

– Да взять хотя бы наше нынешнее задание. Мосты, акведуки… Генералы месяцами пилят нас, чтоб мы лучше трудились в Городе, а ты тащишь нас в глушь протянуть мост для чертова младшего офицера.

Я подпер щеку кулаком и посмотрел на него.

– Вот как?

Он кивнул.

– Насколько все плохо? – спросил он.

Нико огромен; когда мы вместе, я похож на его младшего брата или на его любимую обезьянку. Несмотря на это, бывают моменты, когда я чувствую непреодолимое желание защитить его от всех плохих вещей, которые вполне могут произойти с людьми чистыми и благонамеренными. Но он – капитан имперской армии, то есть человек в достаточной мере бывалый, чтобы управиться с большинством невзгод.

– Не очень.

– Вы были на заседании городского совета.

– Ага, всех собак повидал, и генерала Приска во главе своры.

– И потом – увели нас на заработки в глушь.

– Возможно, это еще не самая глушь. Скажи-ка, когда ты учился в Академии, вам же рассказывали про генерала Алектуса?

Нико кивнул.

– Ага. Седьмой век. Когда Империя была захвачена Бел-Семпланом, генерал Алектус командовал Третьей армией в Бессагене. Он провозгласил себя императором и управлял Бессагеной как независимым государством в течение двадцати шести лет, пока империя не восстановилась и не изгнала Семплана. Тогда Алектус сдался, вернул империи свою провинцию и был казнен за измену. А почему вы спрашиваете?

– Интересный был человек, – сказал я, – одна из теорий заключается в том, что Алектус решил, что Империи крышка, и захватил Бессагену, чтобы хоть где-то, пусть даже и у черта на куличках, сохранился малый очаг цивилизации робуров, когда все остальные огни погаснут один за другим. Конечно, это неправда, но – красивый же замысел.

Нико посмотрел на меня:

– Настолько все плохо.

С того места, где я сидел, открывался хороший вид на унылую, продуваемую всеми ветрами пустошь и ужасные остроконечные горы. Я терпеть его не мог – слишком напоминал о родине.

– Мы могли бы остаться здесь, – сказал я. – Ты же видел тех людей в форте, где мы построили мост? Они больше не солдаты, они фермеры. Мы могли бы присоединиться к ним. Нас там сколько, три тысячи человек? Мы могли бы купить или украсть три тысячи женщин, построить охрененно большую стену через перевал Одонтис. Сельское хозяйство – едва ли трудная наука, раз даже варвару оно под силу. Тогда нас не подхватит потоком истории, и хоть где-то, да останется надел, пусть даже и неправомочно наш, закрепленный за робурами. Главное – беда пройдет стороной. Как думаешь, хороший план?

Придвинув к себе табуретку, Нико сел.

– Настолько все плохо, – повторил он.

– Если мы вернемся, – сказал я, – есть хороший шанс, что нас вернут в Город, чтобы укреплять стены. Как только мы окажемся там – не думаю, что у нас будет еще один шанс ускользнуть. Если случится что-то плохое, нас швырнет в эпицентр бури.

Типично для Нико – не спрашивать меня, что именно стоит за словом «плохое». Раз я в том уверен, так оно и есть.

– Я бы предпочел быть скорее Геннеусом, чем Алектусом, – сказал он после мрачных раздумий, продлившихся где-то минуту.

Я улыбнулся. Геннеус, бежавший на одном корабле из горящих руин Моа, заложил краеугольный камень народа робуров. Он бился до самого последнего и даже когда все-таки решил сбежать – нашел время забрать своих стареньких родителей и святыни. Так утверждает миф, и я склонен трактовать его следующим образом: Геннеус выжил только потому, что, задолго до остальных прозрев обреченность Моа, тайком выкопал тоннель для побега, в существование коего не посвящал никого, кроме родных и самых близких друзей. Но это не та версия, которую Нико слышал на коленях у своей бабушки. «Долг», «надежда». Боже ж ты мой.

– Ответил бы ты иначе, – сказал я, – не будь это место настоящей глушью?

Нико ухмыльнулся.

– Возможно. Но это – глушь!

Я вздохнул.

– Никто не хотел строить мост в Байонии, – сказал я, – вполне справедливо. Пойдем домой и наберемся храбрости. Вольно!

Он неопределенно улыбнулся мне, взял свой шлем (очень яркий и блестящий с виду, но я-то знаю – Нико приобрел его из вторых рук у братьев Колиас), отдал честь и убрался восвояси. И чего я искушал его? Хотел, чтобы он одобрил мою идею на самом деле. Нико бы не одобрил, тут и думать нечего. В конце концов, он мой друг – помните, что я говорил о моих друзьях?

Вот еще один пример в руку. Был у меня в детстве лучший друг, Огуз его звали. Он был славным парнем – быстрее всех бегал, бросал дальше всех камни, а в шесть лет ему уже спокойно поручали стричь овцу в одиночку. Его все любили, но почему-то нравилось ему водиться со мной – мелким, неряшливым, ни на что не годным. У меня всегда была склонность к спокойной жизни и избеганию неприятностей, но вот Огуз… он и дня не мог прожить, чтобы не поднять шум. Кроме того, он был, что называется, прирожденный лидер – я многому научился у него в этом отношении. Даже сейчас, когда я не знаю, как заставить людей делать то, что я хочу, я спрашиваю себя – а что бы сделал Огуз?

Ну не важно. Во времена моего детства на участке земли, что когда-то был садом, при доме, давным-давно погоревшем, росла исключительно красивая яблоня. Росла сама по себе. Загвоздка была в том, что участок этот выпадал аккурат на границу между домом отца Огуза и их соседом. Сосед тот был убогий человечишка, и из-за яблок, растущих на дереве, постоянно с отцом Огуза ссорился. В итоге разрешить вопрос о принадлежности яблони попросили сельсовет – и сельсовет, будучи органом власти, принял такое решение, которое никому не понравилось и все только ухудшило: дерево должно быть срублено и сожжено, чтобы предотвратить дальнейшие разногласия. После отец Огуза и сосед снова поссорились из-за того, кто именно будет рубить яблоню, и так простояла она до самого´ плодоносного сезона. Плоды уродились кислее кислого и годились разве что для пирога, но Огуз решил их снять, а уж потом – думать, что с ними делать позже. Он спланировал тщательно скоординированную операцию, в которой, конечно же, участвовал я, несмотря на то что несколько раз твердо сказал ему: «Нет, Огуз, в последнее время у меня было достаточно неприятностей, и я не хочу вставать между твоим стариком и тем ублюдком ни в коем случае». Короче говоря, мы отправились с большой плетеной корзиной его матери грабить яблоню. Я должен был стоять на стреме, пока он лезет наверх и тырит. Мы наполовину заполнили корзину, когда появился злосчастный сосед со своими тремя жутко свирепыми собаками. Огуз мигом слетел с дерева и перемахнул три поля за считаные мгновения – ему даже не понадобилась моя отмашка. А вот я, само собой, угодил аккурат в заросли шиповника и там застрял. Когда выпутался – собаки уже окружили меня, рыча и топорща шерсть. Если б я хоть моргнул – они от меня и клочка не оставили бы. И вот подошел тот сосед, посмотрел на меня как-то странно и свистнул; собаки дали заднюю, хотя им явно хотелось довершить начатое и сделать мир чуточку лучше.

– Ты Орхан? – спросил он меня.

– Он самый.

– Все ищут тебя, сынок. Тебе лучше вернуться домой, прямо сейчас. С твоей сестрой несчастье приключилось.

Я упоминал о своей сестре? Вероятно, нет, так как она не имеет никакого значения для истории; она умерла, когда мне было шесть, – упала со стены и разбила голову, когда я воровал яблоки вместо того, чтобы за ней присматривать. Как бы то ни было, убогий сосед отца Огуза проводил меня до дома; он молчал, пока мы не оказались у самой двери, а прежде чем уйти, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Не вини себя, сынок, такое случается.

Позже я узнал, что его младший брат провалился под лед много лет назад, когда они ловили угрей, и он ничем не смог ему помочь.

Враги и друзья, помните?