Шиша. Изгоняющие бесов

Глава 13. Из огня да в полымя

В это время Аглая, проснувшаяся в деревенской избе, установленной в музейном комплексе «Старина славянская», металась по горнице точно так же, как незадолго до этого Дина: гадала, что лучше – бежать или прятаться. Неизвестные личности только что проследовали мимо окна, потоптались на крыльце и, кажется, ушли. По крайней мере, уже несколько минут не было слышно ни их шагов, ни тихого бормотания. В дверь они не ломились и не стучали, значит, у них не было цели попасть внутрь. Зачем приходили, непонятно. Благоразумнее, конечно, было остаться в избе до утра, но Аглая не могла справиться с обуявшим ее ужасом, который вынуждал ее бежать со всех ног, не разбирая дороги.

В памяти мгновенно всплыли картины последнего сна, такого реалистичного, словно она вновь прожила тот день, когда в их с мамой квартиру проник преступник. Скорее всего, он не собирался убивать Аглаю, раз уж надел маску, но кто знает, какие у него были на нее планы. Ведь этим преступником оказался один мамин знакомый, который знал, что у мамы есть дочь, которая остается днем одна в квартире. Он знал гораздо больше, чем знают обычные знакомые, с которыми болтают обо всем на свете, но никогда не делятся сокровенными тайнами. Возможно, у них с мамой был роман и она ему доверяла, иначе вряд ли рассказала бы о фамильных драгоценностях, хранившихся в шкатулке, спрятанной в напольной вазе с искусственными гортензиями. На суде он признался, что заранее выкрал у мамы ключ и проник в квартиру, чтобы украсть дорогие украшения, но Аглая ему не поверила. Она подозревала, что он приходил из-за нее, потому что был чудовищем в человеческом обличье и любил мучить маленьких детей, а на драгоценности сослался лишь для того, чтобы избежать более тяжелой уголовной статьи. Будь дело только в драгоценностях, он пришел бы утром, ведь не мог не знать, что до обеда Аглая учится в школе, а значит, ему вообще никто не помешает. И, возможно, маску он надел не потому, что собирался оставить Аглаю в живых, а для того, чтобы напугать посильнее. И он явно не боялся, что она закричит и привлечет внимание, ведь наверняка выведал, что в одной из соседних квартир живет глухонемая старушка, а в другой вообще уже полгода никого нет и хозяева вернутся еще не скоро.

Его посадили на восемь лет. Аглая вдруг поняла, что срок заключения уже истек, причем совсем недавно, и перепугалась еще сильнее. В первое время после случившегося она жила в тревожном ожидании, что Одноглазый Волк – так она его называла – однажды освободится и снова придет за ней. С годами страхи потускнели, но не исчезли, а теперь отчего-то вернулись и принялись терзать ее с удвоенной силой. Аглая подумала даже, что этими двумя темными личностями, только что бродившими вокруг избы, запросто могли быть Одноглазый Волк и его подельник.

«Мы еще встретимся», – обронил Волк, когда полицейские выводили его из квартиры в наручниках. Аглая, очнувшаяся после обморока, сидела на диване, возле нее суетились врачи. Мама, только что примчавшаяся с работы, была рядом, расспрашивала их о чем-то. Это мама вызвала полицию и «скорую», когда Аглая позвонила ей и рассказала о том, что произошло. Одноглазый Волк, которого вырубило ударом тока, пришел в себя лишь после приезда полиции, поэтому сбежать ему не удалось. Но он обещал вернуться. Только вот слов этих как будто никто не слышал – ни врачи, ни полицейские на эту угрозу никак не отреагировали, и Аглая допускала мысль о том, что слова Волка ей просто почудились. Ну, или эта угроза читалась в его взгляде, а воображение Аглаи воплотило ее в слова. Как бы там ни было, но она не сомневалась в намерении Волка отомстить ей.

Голос разума слабо возразил, что едва ли Волк поедет за ней в Дивноречье, даже если узнает, где ее искать. Другой голос, звучавший чужим шепотом в левом ухе, заявил, что таких чудовищ, как Волк, не остановят никакие расстояния и лучше подготовиться к встрече заранее. Чужой шепчущий голос странным образом заглушил голос разума, хотя и звучал очень тихо. Аглая оглядела горницу, и ее взгляд застыл на стоявшем в углу топоре, появившемся неизвестно откуда. Вроде бы во время уборки его здесь не было, а после и подавно взяться было неоткуда. Мистика! Но, в конце концов, не так уж важно, каким способом появился этот топор, мистическим или нет, главное – он был настоящим. Подумав об этом, Аглая взялась за деревянное топорище. Топор оказался на удивление легким, несмотря на внушительный размер. Алюминиевый, что ли? Аглая коснулась блестящего лезвия – не похоже на алюминий. Что ж, тогда, видимо, у нее сил прибавилось. И уж точно прибавилось уверенности: с таким топором Волк был ей уже не так страшен. «Не расслабляйся, он ведь тоже может быть вооружен! – шепнул в левое ухо тот самый голос, который советовал ей подготовиться к встрече с Волком. – В случае чего нападай первой!»

Уж не бес ли это нашептывает? Аглая вспомнила о примете, согласно которой за левым плечом мог таиться бес, и нервно обернулась. Никого, конечно же, не увидела. Хотя было так темно, что можно и не заметить.

«Глупости какие! – рассердилась на себя Аглая. – Ну какие бесы? И вообще, надо лечь и попытаться уснуть, несмотря ни на что, ведь впереди рабочий день, а до утра, скорее всего, осталось недолго».

Аглая вынула из кармана джинсов телефон, но тот разрядился, и узнать время не удалось. Вздохнув, она положила его на стол и подошла к настенной вешалке, где висело ее рабочее платье, в котором она должна была встречать завтра гостей – посетителей музейного комплекса. На платье белел прямоугольник – приколотый к ткани бейджик с ее именем и статусом: «Хозяйка Аглая». Аглае нравилось, как это звучит. Она поправила бейджик, постояла немного, прислушиваясь, и, не уловив посторонних звуков, решила вновь забраться на полати рядом с еще теплой печью. Неожиданно откуда-то сильно потянуло дымом. Заглянув в топку, Аглая убедилась, что дымит не из печи, угли уже почти истлели, но ведь дыму больше неоткуда было взяться! Сердце зачастило от мысли, что дом мог загореться снаружи. Спеша проверить свою догадку, она бросилась к окну, и душа у нее ушла в пятки: от стен дома валили густые клубы дыма, а за ними тянулись дрожащие языки пламени.

Аглая выбежала из горницы, промчалась через сени и толкнула входную дверь. Та вздрогнула, но не открылась, а с обратной стороны послышался лязг дверного замка о проушины. Аглая похолодела: ее заперли! Ее здесь заперли, черт возьми! От страха мозг отказывался соображать, и какое-то время она в панике билась плечом о дверь, пока ее не осенило, что в доме есть еще и окна.

Вернувшись назад, Аглая схватила топор, оставленный у печки, размахнулась и выбила стекло в одном из окон. В лицо ударил едкий дым. Прикрывая лицо рукавом, она перемахнула через подоконник и ошалело огляделась. На первый взгляд, все было не так уж плохо, у дома горели только два нижних бревна в правом углу, но огонь быстро распространялся дальше. Вспомнив, что неподалеку есть бочка с водой, из которой они с Диной набирали воду для уборки, Аглая со всех ног помчалась туда. К счастью, рядом с бочкой нашлось и ведро. Через несколько минут пламя удалось затушить, лишь бревна продолжали дымить с тихим шипением.

Аглая в изнеможении опустилась на мокрую траву. Руки дрожали после пары десятков ведер воды, которые она выплеснула на стену избы. Да что ж это такое?! Днем она едва не сгорела в сарае вместе с «лихоманками», ночью ее заперли в избе и подожгли… ведь это был поджог, не иначе! Кому она успела здесь так насолить, что ее решили отправить на тот свет? За что?! Из глаз непроизвольно полились слезы – не то от дыма, не то от обиды. А следом накатила волна страха, когда Аглая подумала, что поджигатели могут наблюдать за домом со стороны. Увидев, что поджог не удался, они наверняка вернутся! Едва Аглая об этом подумала, как из дымовой завесы вынырнула звериная морда. Ей показалось, что на нее бросился Одноглазый Волк. Отпрянув в сторону, Аглая ударилась плечом о стену дома и взвизгнула от боли, пронзившей плечо. Зато под руку попался топор, валявшийся под выбитым окном. Она схватила его и размахнулась, но поняла, что ей не отбиться: Одноглазый Волк, как она и предполагала, пришел не один. Двое крепких мужчин налетели на нее с двух сторон. Один из них перехватил запястье Аглаи и сжал его с такой силой, что топор сам выпал из ее руки. Другой зажал ей рот, и Аглая испугалась, что, если он надавит чуть сильнее, она лишится зубов. Внезапно мужчина справа заговорил знакомым голосом:

– Вот она, первая одержимая! Я еще днем это заметил, но не был уверен на все сто. Теперь вот и Гром подтвердил. Есть веревка и скотч? Доставай, вязать будем.

– Слушай, а ты уверен? – засомневался тот, что удерживал Аглаю с другой стороны.

Аглая едва не лишилась чувств от радости, когда узнала нападавших: ведь это были те парни, которые примчались утром к горящему сараю! И они явно не собирались ее убивать. Правда, решили связать, но она ведь на них топором замахивалась. Наверное, поэтому они боятся ее отпустить. Может быть, и дом подожгли не они? Но самое главное – здесь нет Одноглазого Волка, он ей почудился, а на самом деле вместо него она видела черного красноглазого пса по кличке Гром, хозяевами которого были эти парни. Только вот, кажется, они что-то говорили об одержимости. Это, конечно, тоже прозвучало пугающе, но ей было не так страшно, как при мысли о встрече с Одноглазым Волком. Парни не должны причинить ей вред, почему-то Аглая была в этом уверена. Она дала себя связать, понимая, что ее сопротивление ничего не изменит, более того, только продлит этот процесс.

Парни подхватили ее, как бревно, один – за плечи, другой – за ноги, и понесли куда-то. Пес затрусил рядом. Если бы губы Аглаи не были залеплены скотчем, она бы сейчас улыбалась во весь рот. Было что-то комично-милое в этой ситуации, к тому же ей очень нравилось плыть над землей, покачиваясь в подвешенном состоянии, и смотреть на звезды, чуть потускневшие в преддверии рассвета. Вкусно пахло летом, и Аглая с жадностью вдыхала прохладный предутренний воздух, наполненный ароматом трав и полевых цветов, окрепшим от выпавшей росы.

– И куда мы ее? – спросил парень, державший Аглаю за плечи, русоволосый «былинный богатырь».

– Домой к нам, куда же еще, – ответил его приятель, в чьих руках находились ноги Аглаи. Бледный, остроносый, с черными, как смоль, волосами до плеч, в свете луны он обрел некий мистический флёр и напоминал сейчас юного Гоголя и еще какого-то молодого киношного колдуна. – А деду что-нибудь наврем.

– А дед ничего и не спросит. Вряд ли ему будет дело до этого. И боюсь, у него мало шансов дотянуть до утра.

– Это почему? – «Колдун» удивленно обернулся.

– Соседка за ним с лопатой погналась. – Судя по голосу, «богатырь» очень сочувствовал деду, о котором зашла речь.

– Оба, значит, наши пациенты. – «Колдун» кивнул, отворачиваясь.

– Видимо, так, – согласился «богатырь».

***

Илья и Роман покинули музейный комплекс через заранее проделанную ими прореху в заборе, возле которой оставили свой «внедорожник». Устроив Аглаю на заднем сиденье, они уехали, уверенные, что через пару часов от Шиши останутся одни головешки, ведь Аглая потушила огонь только на одной избе, а остальные продолжали потихоньку гореть, и пожар должен был вскоре охватить деревню целиком. Но если бы, уходя, парни оглядывались чаще, то заметили бы, что пламя дрожит и готово угаснуть. Оно и угасло вскоре после того, как джип вырулил на улицу, ведущую к дому деда Гриши. А еще Илья и Роман могли бы заметить, как со стороны центрального входа к Шише подъехал облупленный дребезжащий грузовичок, груженный различным домашним скарбом. Из кабины выбрались высокий немолодой мужчина в строгом, но изрядно потрепанном костюме, и примерно такого же возраста женщина, одетая как работница музейного комплекса в русский сарафан и цветастый платок-косынку. Переругиваясь и толкаясь, они залезли в кузов и стали сбрасывать на землю привезенные вещи. Дым, вьющийся вокруг изб, их, казалось, не интересовал, оба были всецело поглощены дележкой имущества. Договориться им никак не удавалось, спорщики все больше распалялись и в конце концов сцепились в драке.

– Я на пять лет дольше тебя в доме Агантия проработала! Имею право! – Клавдия Пантелеевна трясла своего противника, вцепившись в полы его пиджака.

– Охрана важнее уборки, так что у меня больше прав! Не трожь! Поделюсь, сказал же, но сама не трожь! – Николай Степанович пятился под ее натиском, хотя и был на голову выше и вдвое шире в плечах.

– Да тебя ж наняли по моей рекомендации! – Клавдия Пантелеевна побагровела – не столько от натуги, сколько от возмущения. – Хапуга неблагодарный!

– А сама-то, сама! Думаешь, я не знаю, как ты вещички купеческие таскала и продавала туристам из-под полы?! Сервиз чайный, картины, скатерти… Сколько добра уперла, а?! И ведь я тебя администрации-то не сдал!

– Нашел заслугу! А как сам дрых в сторожке и день и ночь, еще и за воротник закладывал! Я тоже на тебя не донесла, хотя надо было!

Налетел ветер, сорвал с тлеющих бревен охапку искр и осыпал ими дерущихся. У Клавдии Пантелеевны сгорело несколько волосков, выбившихся из-под косынки, а Николаю Степановичу одна искорка угодила в глаз, который тут же начал сильно слезиться. Только тогда драчуны заметили, что пахнет гарью, и повернулись к тлеющим избам. Клавдия Пантелеевна ахнула:

– Пожар!

Она толкнула Николая Степановича в плечо:

– Тащи воду скорей! Чего встал?!

– Да погоди, не видать огня-то. – Охранник озадаченно оглядывал деревню, почесывая затылок. Он всматривался в сизую пелену, которая заволокла пространство между домов, но проблесков пламени не замечал. Вдруг какое-то движение привлекло его внимание, а через мгновение в дыму обозначился человеческий силуэт. Незнакомый мужчина уверенно шагал по направлению к ним, и эта уверенность не понравилась Николаю Степановичу: уж слишком хозяйская поступь была у незнакомца. Когда мужчина приблизился, стало видно, что его левый глаз скрывает черная повязка, пересекающая лицо, как у пиратов. Николай Степанович с досадой отметил, что взгляд у незнакомца тоже хозяйский, несмотря на то, что тот смотрел лишь одним глазом. Вообще-то Николай Степанович сам собирался хозяйничать в Шише и уже присмотрел себе избу под жилье. Откуда-то он знал, что ни администрация, ни полиция не смогут помешать ему здесь жить: он чувствовал в себе небывалую внутреннюю силу, противостоять которой не способен ни один обычный человек. Но в том-то и беда, что незнакомец, словно соткавшийся из дыма, обладал большей силой, чем у него, потому что не был обычным человеком. Такому придется подчиниться.

Николай Степанович не мог объяснить себе, откуда взялось чувство, что он давно знает человека, вышедшего из дыма, знает о его силе и праве им, Николаем Степановичем, повелевать. Он покосился на Клавдию Пантелеевну; та уже склонилась в земном поклоне – признала хозяина. На всякий случай он последовал ее примеру. В его памяти вдруг всплыло чье-то прозвище: «Алая Борода». Нет, не чье-то. Это было прозвище незнакомца, который остановился рядом с ними и мягко положил им на головы свои огромные ладони.

– Рады? Вижу, рады… Ну, будет, уважили. Подымайтесь, ватажники удалые! – Его голос с заметной хрипотцой прозвучал снисходительно. – Чую, вскорости все наши подтянутся, и во-от тогда… тогда мы возьмем свое! Вернем себе былое величие, наведем в этом мире свои порядки!

– Так и сделаем, атаман! – отозвался Николай Степанович, осознавая в этот момент, что отвечает не он сам, а внезапно объявившаяся в нем вторая сущность – лихой разбойник по кличке Тишка Сибирский.

– Только прикажи, атаман! – добавила Клавдия Пантелеевна, она же Лютая Верка, совершенно незнакомая личность для Николая Степановича, но хорошо известная Тишке Сибирскому.

– Что ж заладили – атаман да атаман… Нешто запамятовали, как меня величать?

– Да как же! Три сотни лет Алой Бородой тебя величали, разве можно запамятовать? – поспешно ответил Тишка.

– Верно говоришь! – Одноглазый разбойник взялся за подбородок, поросший рыжей щетиной, и потер его, задумчиво глядя вдаль. – Ничего. Борода моя вскоре отрастет. И книги мои колдовские отыщутся. Все у нас будет, как прежде. Так ведь?

– Именно так, и никак иначе! – энергично кивнула Верка.

Кивнул и Тишка – головой Николая Степановича – и подобострастно заглянул атаману в глаза, а там… Николай Степанович вздрогнул и заморгал от неожиданности. Ему показалось, будто он увидел собственный ночной кошмар, часто мучивший его в последнее время: будто он идет по дороге, и та упирается в сплошной дощатый забор. В заборе калитка – крепкая, окованная железом, с крошечным окошком посередине, но она заперта, а ему непременно надо идти дальше. Николай Степанович примеряется, чтобы перелезть через преграду, но вдруг слышит шум и крики с обратной стороны калитки. Он заглядывает в окошечко, а там – родное Дивноречье, но очень подурневшее, будто по нему Мамаево войско прошло: половина домов сожжена или в огне, на остальных видны следы разрушений, по улицам текут кровавые ручьи, земля усеяна трупами, а те, кто еще жив, пытаются убить друг друга. Понимает Николай Степанович, что идти туда – верная погибель, но не знает, как быть, ведь деваться ему больше некуда, там его дом родной, родная земля, родные люди, и теперь все это гибнет у него на глазах. И вот стоит он и смотрит, как погибают последние односельчане, а затем налетает на село стая воронов с бурыми, будто бронзовыми, клювами, и склевывает всех мертвых людей одного за другим. Иногда птицы поднимают головы и кричат. Они смотрят на Николая Степановича и как будто зовут его, приглашают примкнуть к их стае. Николай Степанович догадывается, что, если откажется, они его тоже склюют. Сон обрывается тем, что Николай Степанович превращается в такого же ворона и начинает неистово каркать. Проснувшись после такого сна, он понимает, что кричал… или каркал наяву.

Николай Степанович зажмурился и решил, что не позволит Тишке так вольготно распоряжаться его телом. Заглядывать в глаза Алой Бороды он больше не собирался.

После того как разгрузили грузовик с награбленным (почти все добытое пришлось отдать атаману), Николаю Степановичу и Клавдии Пантелеевне было позволено выбрать себе избу для постоянного проживания. Выбирать пришлось не там, где хотелось, а из тех, что стояли на отшибе: атаман собирался поселить рядом с собой других, более угодных ему «ватажников» – так он называл членов своей шайки.

Николаю Степановичу досталась изба рядом с сараем, в котором, как он подозревал, вскоре обязательно поселятся крысы или мыши, а этих мелких тварей он терпеть не мог. В дурном расположении духа он поднялся на крыльцо и одним ударом ноги сбил замок с двери вместе с петлями (чувствовалась Тишкина удаль, сам бы он едва ли сумел сделать это так легко). Первое, что он увидел, войдя в горницу, – пышное крестьянское платье, белое, с алой вышивкой, судя по всему, новое. Табличка, приколотая к платью, окончательно взбесила его (или Тишку?).

– «Хозяйка Аглая», – прочел вслух Николай Степанович, чувствуя закипающую злость. – И в купеческом доме она хозяйка, и здесь! Не жирно ли?!

Захотелось сорвать платье с вешалки, растоптать его и бросить в печь, но усталость взяла верх, и Николай Степанович ограничился тем, что достал потухший уголек из поддувала и почиркал им все платье сверху донизу, а к имени «Аглая» на табличке приписал жирную букву «Н». Получилось: «Хозяйка НАглая».

Результат его удовлетворил и даже немного развеселил. Злость поутихла. Николай Степанович отправился к высокой кровати с пирамидой пышных подушек, покоившихся на кружевном покрывале. Над кроватью тоже висела табличка, гласившая: «Не садиться». Николай Степанович скользнул по ней взглядом, хмыкнул и, решив, что с ней он разберется после, когда как следует выспится, забрался в белоснежную постель, поленившись снять сапоги.