Школа колдунов

I

Все наши приключения начались именно с того дня. С последнего дня учебного года. Во всяком случае, так говорит Федор, а уж он-то во всех этих делах хорошо разбирается.

Ну так вот. Сидим мы с Федором в классе на последнем уроке — как раз идет классное собрание — и строим планы на лето.

Наша последняя парта вообще имеет много преимуществ, и среди них то, что можно спокойно обсудить свои дела, никому особенно не мешая. При этом мы, конечно, не упускаем из виду происходящее у доски.

За учительским столом сидит наш классный руководитель — Игорь Палыч и бодро подводит итоги учебного года.

Радостным голосом он отмечает постоянные успехи наших отличников — их у нас двое, и его густые светлые брови резво подпрыгивают в такт словам. На румяном лице поблескивают мелкие капельки пота, которые он аккуратно вытирает сложенным вчетверо носовым платком. Затем его голос несколько успокаивается и одобрительно продолжает о тех, кто в этом учебном году обошелся без троек.

Наконец тон его становится строгим, наполняется значительностью и силой и звучит, подобно водопроводному крану, открытому до отказа. Это он о нас с Федором. Пожалуй, даже больше обо мне — ведь это у меня почти все тройки. Другое дело — Федор. Он очень умный, только не все это сразу понимают, особенно учителя.

Федор пришел к нам в класс два года назад из другой школы. Мы еще в пятом учились.

Стоял он тогда на перемене у окна, весь такой чистенький, с круглыми щеками, очень на примерного ученика похожий. Но я-то сразу понял, что нелегко это ему давалось — примерным казаться. И не обманулся. Скоро Федор себя показал. Но об этом как-нибудь потом, важно то, что мы подружились и с тех пор почти не разлучаемся.

Хоть и за последней партой, а слышно учителя хорошо. Особенно, когда он тебя ругает. Нам с Федором, конечно, не привыкать, а все же приятного мало. И мы, опустив головы и всем своим видом изображая глубокое раскаяние, продолжаем обсуждать свои планы на каникулы. Это занятие само по себе интересное, но, главное, отвлекает от сильно затянувшейся речи классного.

Выбор у нас с Федором небольшой, даже очень маленький — остаться в городе или поехать в пионерский лагерь. Но все равно мы готовы часами рассуждать о преимуществах свободного отдыха в городе. Что не мешает нам на следующий день твердо решить поехать в пионерский лагерь. Или наоборот. Этими планами наши головы заняты уже не меньше недели — с тех пор, как мы почувствовали, что учебе, действительно, скоро конец.

И вот на этом злополучном уроке, как раз в том месте обвинительной речи, которое сводилось примерно к тому, что «горбатого могила исправит», Федор и внес свое предложение.

Тогда оно показалось нам просто великолепным. И как это мы раньше не догадались?

После того, как я бурно выразил ему свой восторг, Федор глубокомысленно произнес:

— Истина часто лежит рядом, под самым носом. Но только немногие могут видеть дальше него.

При этом он задумчиво посмотрел на мой нос. Я думаю, что в этот момент он решал вопрос о моих способностях видеть истину. Да, самое главное: Федор предложил поехать на лето в деревню к его бабушке.

Просто? Но дело в том, что Федор не был в деревне, как он сам говорит, последние десять лет. Бабушка сама к ним приезжала и подолгу гостила. А мой друг деревню не любил, возможно, с тех пор, как в свой последний приезд не поладил с бабушкиным гусаком. В те далекие времена победителем вышел, конечно, гусак.

Смешно, но к деревне Федор стал относиться с опаской и никогда раньше не заговаривал о поездке туда. Теперь же он, вероятно, решил, что уже достаточно закален для борьбы с трудностями вдали от цивилизации.

Идея эта захватила нас сразу и целиком. Остаток речи Игоря Палыча мы не слышали, да и не могли бы услышать — нас не было в классе и вообще в городе. Мысленно мы уже лежали на берегу речки и наслаждались полной свободой.

К действительности нас вернул звонок — он в нашей школе такой оглушительный, что Федор даже вздрагивает. Мы молча с очень серьезными лицами выходим из-за парты — под сильным впечатлением от всего сказанного учителем — и тихо выбираемся из класса.

На улице решаем встретиться завтра утром во дворе моего дома. Сегодняшний вечер мы жертвуем на обработку родителей, которых надо убедить в совершенной невозможности оставаться летом в пыльном и душном городе. А так же в том, что и пионерский лагерь — далеко не самое лучшее место для уставшего за целый год человека. Ведь ничто так не способствует восстановлению сил, как свободный режим, чистый воздух и жизнь в естественных условиях. Дальше сам собой напрашивается вывод, что после такого отдыха и учеба покажется желанной и интересной. Федор советует убеждать родителей ненавязчиво, постепенно подводя их самих к нужному решению. Чтобы поездку в деревню, где мы будем предоставлены сами себе, предложили они.

Я в точности следую его инструкциям и после ужина слышу:

— А знаешь, по-моему, нет лучше отдыха, чем летом в деревне, — это папа. — Речка, лес, парное молоко — чудесно! Пусть Тимофей отдохнет, как следует, а то у него такой вид, будто он кончил не седьмой класс на одни тройки, а по крайней мере консерваторию с золотой медалью.

— Две четверки у меня все-таки есть, — слабым голосом говорю я, чтобы восстановить справедливость, но меня, кажется, никто не слушает.

Папа продолжает:

— Федор — мальчик серьезный. Вдвоем они вряд ли способны на глупости. Пусть побудет в деревне недельки две, а там посмотрим.

Я делаю вид, что ничего особенного не услышал, радости не показываю, чтобы не насторожить родителей. Напротив, весь мой вид говорит о крайнем утомлении, вызванном, конечно, сложной школьной программой. И родители отсылают меня спать пораньше.

В темноте, уже лежа в постели, я радостно улыбаюсь, думая о поездке в деревню и скоро засыпаю. Всю ночь мне снятся отвратительные сны — толстые вороны громко каркают и все норовят проткнуть клювами шины моего велосипеда, на котором мы с Федором едем на рыбалку. При этом нагло ухмыляются и говорят голосом Игоря Палыча:

— Рыбки захотели? Рыбку на крючок ловить надо: попадется — не сорвется!

А домик бабушки и вовсе кажется во сне избушкой на курьих ножках. И так всю ночь! После такого сна никакой рыбалки не захочешь.

Утром, а это суббота, и родители дома, я встаю, и без напоминаний, но так, чтобы они заметили — делаю зарядку. Потом иду умываться, тоже добровольно, чем привожу их в радостное удивление. Я весь слегка вздрагиваю от нетерпения, как заведенный мотоцикл, — ведь Федор давно должен ждать меня во дворе. Но приходится сесть за стол и съесть что лежит у меня в тарелке. Я встаю и вежливо говорю спасибо.

Этим я окончательно убеждаю родителей, что перемены к лучшему во мне уже начались. Что, однако, не мешает маме дать мне в руки сумку и деньги прежде, чем я успеваю выскользнуть за дверь.

— Купишь молока, Тимоша! — слышу я уже на лестнице. Не люблю, когда меня так называют.

На скамеечке у подъезда сидит Федор и степенно беседует со злющей старушкой. Из тех, что всегда знают, как всем все нужно делать. Но Федор вообще умеет прекрасно ладить с людьми, даже с такими, у которых для меня нет других слов, кроме «хулиган», «бездельник», «обормот» и все остальное из этого же списка.

Увидев меня, старушка говорит Федору:

— Как ты можешь дружить с таким лентяем? Смотри, наберешься от него…

На что Федор спокойно так отвечает:

— Нет, что вы. Это я на него оказываю положительное влияние. Через месяц вы его не узнаете.

— Это в каком смысле? — интересуюсь я.

Но Федор, не отвечая, увлекает меня за рукав.

— Ну как?! Отпускают?

Я невозмутимо киваю головой.

— Отлично! Значит, завтра и едем. Это совсем недалеко, минут сорок на автобусе. Автобус утром, в семь тридцать, я узнал. Смотри не проспи!

Остаток дня каждый проводит у себя дома. Я сообщаю родителям, что завтра мы едем в деревню, к бабушке Федора, собираю вещи и смотрю по телевизору какой-то скучный фильм. Непонятное беспокойство охватывает меня, почему-то не хочется так спешить, и радостное чувство, которое было вчера, не возвращается. Но с Федором мы уже договорились и менять решения не в наших правилах.

Пока я сижу у телевизора и пытаюсь разобраться в сложных отношениях между главными героями, Федор, как обычно, не тратит времени зря. Он вообще не смотрит телевизор, часто повторяя:

— Сколько ни читай — императором не станешь.

Хотя сам-то книжку из рук не выпускает. Все это он вымещает на телевизоре.

Я живо представляю себе, как Федор висит, словно паук, в углу под потолком в своей комнате. Во всяком случае, пытается висеть, неизвестно за что цепляясь. У него сейчас период увлечения ниндзя. Это длится не менее полугода и успело принести ему немало неприятностей. Ниндзя — это такие люди-невидимки, они жили когда-то в Японии. Федор о них вычитал в каком-то журнале и с тех пор «заболел» ими. У моего друга, конечно, много увлечений. Но он, в отличие от большинства людей, не меняет их до тех пор, пока не доберется до самой сути. Мне лично его новое увлечение никогда не нравилось, сколько раз он с ним попадал в разные истории. Однажды чуть не захлебнулся в собственной ванне — когда тренировался дышать через пустой стебелек. В другой раз застрял в вытяжном шкафу в кабинете химии, куда он пробрался на перемене. Он тогда пытался просидеть трубе весь урок, упершись ногами в одну, а спиной в другую стенку — это излюбленный прием ниндзя.

Шел урок в десятом классе, и учительница ставила опыты с какой-то едкой дрянью. Федор сильно закашлялся в трубе, чем здорово напугал всех — кашель слышался гулкий и какой-то ухающий. Но ему было не до шуток. Он пытался выбраться из трубы, чтобы не задохнуться, но это оказалось куда трудней, чем залезть туда. И Федор окончательно застрял. Когда учительница сообразила, наконец, откуда доносятся эти странные звуки, она открыла задвижку и увидела подошвы его ботинок. Потом двое рослых десятиклассников тянули его за ноги, пока не освободили из шкафа. Уже через пять минут Федор стоял в кабинете директора весь перепачканный в саже, со взъерошенными волосами, но с абсолютно непроницаемым лицом. Как индеец у столба пыток. Этим он привел в еще большее негодование директора и учителей, и случай этот долго мешал ему спокойно жить.

Такие истории случались с Федором не часто, но с постоянством океанских приливов.

Пока я припоминал разные поучительные истории из жизни моего друга, фильм по телевизору кончился. Я отправляюсь спать, размышляя о том, что неплохо бы и мне завести какое-нибудь хобби. Но никаких таких дел, которые бы могли оторвать меня от кресла у телевизора, я не могу придумать. Грустно, конечно, сознавать свою никчемность, но от этих мыслей меня избавляет сон.

На следующее утро, невыспавшийся, еду с родителями на автовокзал. По дороге я получаю кучу наставлений о том, чего нельзя делать и чего нельзя делать ни в коем случае. В ответ клятвенно заверяю, что буду следовать их советам и ни за что на свете не стану купаться в запрещенных местах. Как будто в деревне на речке есть кому запрещать, где мне купаться.

На автовокзале уже ждет Федор со своей мамой, сумкой и черным холщовым мешочком, привязанным к поясу. Этот мешочек мне хорошо знаком, но его содержимое привело бы в замешательство и Шерлока Холмса. Там должны лежать большой моток тонкой и очень прочной веревки, несколько металлических крючков и браслетов разной формы, десяток куриных яиц, бамбуковая трубочка и еще масса штуковин, описать которые я не берусь. Все эти вещи — как утверждает Федор — обязательные принадлежности ниндзя. О назначении же их он обещал мне поведать в деревне. В общем, судя по его виду, он основательно подготовился к отдыху. Хотя справедливости ради я должен сказать, что Федор к любому делу готовится тщательно.

Автобус уже стоит, нам покупают билеты, дают последние жизненно важные наставления и обнимают так, будто мы едем по крайней мере на остров Пасхи. Мы садимся на свои места и смотрим в окно. Родители машут руками, и я даже замечаю слезы на глазах у мамы.

— Ну это уж слишком, — и вдруг мне самому становится очень тоскливо.

Автобус бежит быстро, свежий ветерок врывается в приоткрытое окно и приятно щекочет лицо. Мимо проносятся березовые колки. Дорога почти прямая, и мне становится гораздо веселее. Пассажиров мало, это, в основном, деревенские жители, возвращающиеся домой из города. Почти все они задремали, и я, слыша их дружное сопение вокруг, тоже постепенно начинаю клевать носом. Моя голова то и дело падает набок и стукается о плечо Федора. Он аккуратно перекладывает ее на другую сторону и продолжает сосредоточенно изучать карту нашей области, которую прихватил с собой. Деревня, куда мы едем, обозначена на этой карте маленькой точкой. Интересно, что Федор там разглядывает?

Мои размышления прерываются сами собой — автобус останавливается. Приехали. Меня разморило, и я вяло выбираюсь на воздух, волоча за собой сумку. Федор, наоборот, оживлен и весел, бодро подталкивает меня в спину:

— Быстрей! Быстрей! Ты похож на мокрую курицу, но я сделаю из тебя человека. Через две недели тебя никто не узнает!

Я плетусь с ним по пыльной деревенской улице, думая том, хочу ли я, чтобы меня через две недели не узнали? Мы проходим через всю деревню, направляясь к самому крайнему дому. Каким-то образом Федор уверенно находит дорогу.

Домик совсем небольшой, можно даже сказать, маленький, и довольно древний на вид. Окна у него почти вросли в землю. Зато чердак выглядит совсем по-другому, внушительно и крепко, он как бы придавил своей тяжестью домик, весь согнувшийся под ним.

Дом стоит на самом краю обрыва, внизу течет речка с густо заросшими берегами. Мы останавливаемся у запертой калитки и топчемся в нерешительности — видно, Федор все же не очень уверен, что правильно нашел дорогу. Пока он пытается открыть калитку, я оглядываю окрестности.

Погода ясная, и воздух неправдоподобно прозрачен. Одинаково четко видны деревья за домом и возле речки. Кажется, я даже различаю отдельные листочки.

Задрав голову, смотрю на чердак. Он невольно притягивает внимание: темный, похожий на огромную нахохлившуюся ворону, и словно бы тоже разглядывает меня своим единственным глазом — чердачным окном. Мне становится немного не по себе, но в это время из домика навстречу нам выскакивает бабушка Федора. Ее не успели предупредить о нашем приезде, и она прямо не знает, куда нас теперь усадить на радостях. Но когда Федор сообщает ей, что мы будем в деревне не меньше двух недель, она быстро успокаивается, понимая, что успеет еще порадоваться. Времени ей на это вполне хватит. Даже слишком, я думаю, если принять во внимание новое увлечение Федора.

Бабушка усаживает нас за стол, и перед нами появляются огромные кружки с холодным молоком, в тарелке лежит нарезанный толстыми ломтями свежий хлеб. В блюдце налит желтый, тягучий мед.

— Вот это пища для настоящих мужчин! — говорит Федор, и мы набрасываемся на еду с таким аппетитом, что бабушка завороженно смотрит на нас, подперев щеку рукой. На лице ее ясно видна жалость к городским заморышам…

Отяжелев, мы с трудом выбираемся из-за стола, бабушка отправляет нас отдохнуть. Зайдя в маленькую комнатку, я слышу, как за стеной она убирает посуду.

— Никогда не видела таких бледных детей, — доносится ее бормотание. — Но ничего, у меня быстро поправитесь. Дома и не узнают.

«Вообще-то меня вполне устраивает быть таким, как есть», — думаю я, садясь на кровать, которая после еды неодолимо влечет меня. Но с Федором разве отдохнешь? Он бесшумно открывает окно, выходящее в сад с задней стороны дома. Окно расположено так низко, что им вполне можно воспользоваться как дверью. Что мы и делаем.

Пройдя через сад, в котором растут яблони, но пока еще нет яблок, перелазим через низкий заборчик и оказываемся на самом краю обрыва. Под нами речка, и мы несемся к ней, хохоча от радости и на бегу стаскивая с себя рубахи. Река — смех один — метра три в ширину. Но это не мешает нам, забыв обо всем, с разбегу плюхнуться в долгожданную воду. Мы бултыхаемся до тех пор, пока окончательно не синеем — вода в речке, несмотря на жару, холодная. Потом лежим на нагретой траве и ничего не делаем. Просто радуемся. Ни ветерка, ни облачка, тихо так, что даже в ушах шумит. Потом снова купаемся, и Федор демонстрирует мне искусство сидеть под водой и дышать через трубочку из камыша. Это у него неплохо выходит, что правда, то правда. Но мне почему-то не хочется последовать его примеру, сколько он ни предлагает. Воды в речке по грудь, и сидеть на дне, как лягушка, мне незачем.

Домой мы возвращаемся только вечером. Бабушка доит корову, во дворе гуляют гуси. Зная о давней любви Федора к этим благородным птицам, я вежливо пропускаю его вперед. И Федор с прямой, как доска, спиной и решительным лицом мелкими шажками движется к крыльцу. Гуси не обращают на нас никакого внимания, и это успокаивает Федора. Войдя в дом, он тихо спрашивает:

— Ты видел чердак? Очень странный у него вид. Ведь дом давно не ремонтировался, а чердак как новый. И вообще он слишком велик для этой избушки. Пора его осмотреть как следует!

Я устал и хочу спать, но у Федора уже пробудилась его страсть к исследованиям, и он настойчиво тянет меня за собой.

— Ну ладно, — уступаю я, — давай быстро слазим и спать. Все равно уже темнеет.

Выйдя во двор, мы обходим дом с правой стороны и приближаемся к тяжелой деревянной лестнице, приставленной к чердачному окну. Федор быстро забирается наверх и, подергав дверцу, сообщает:

— Забито гвоздями! Интересно, зачем это сделали?

Внезапно появившаяся бабушка не торопится отвечать этот вопрос, зато совершенно ясно дает понять, что если хоть раз еще увидит нас на чердаке или хотя бы с лестницей, мы в тот же день уедем домой.

— Не хватало еще, чтобы вы тут заблудились! — добавляет она непонятно по какому поводу.

Где это мы можем заблудиться — на чердаке, что ли? Утро следующего дня мы встречаем лежа в постели с покрасневшими спинами, слабо постанывая от ожогов. Еще бы! Пролежать весь день на таком солнце.

Бабушка, ворча, мажет наши обожженные спины сметаной и уходит к соседке, строго наказав нам не выходить на улицу.

А мы остаемся лежать. В комнате, несмотря на открытое окно, очень душно. Когда становится совсем уж невмоготу, Федор вдруг задумчиво говорит:

— Если бабушка пошла к соседке — это до обеда. Самый подходящий момент для того, чтобы осмотреть чердак и узнать, где на нем можно заблудиться.

Меня тоже очень интересует этот вопрос, но еще больше не хочется возвращаться в город, и я говорю Федору об этом. Но он самоуверенно успокаивает меня:

— Не бойся! Положись на меня. Еще никто не увидел ниндзя за работой.

— Да, да, — уныло киваю я, вспоминая, как Федор застрял в трубе в кабинете химии. Но все же плетусь за ним во двор. Рубашка, прикасаясь к обгоревшим плечам, жжет как кипятком, голова тяжелая и во рту пересохло. А лестницы на месте нет!

— Ну вот, — обрадованно говорю я, — бабушка и позаботилась о нас. Наверх все равно не залезть. Пойдем лучше сыграем в шашки.

Федор лишь снисходительно улыбается, развязывая холщовый мешочек.

— Разве человек-невидимка остановится перед такой пустяковой преградой? Это же сущая ерунда, для ниндзя нет закрытых дверей!

С этими словами он вытаскивает из мешочка два металлических браслета и надевает их на руки. Со стороны ладоней торчат по четыре шипа — вроде кошачьих когтей. Эти браслеты Федор мастерил после уроков целый месяц, когда ходил в кружок технического творчества. И хотя вскоре его оттуда выгнали, он все же успел изготовить себе много полезных вещей. И сейчас, мне кажется, предстоит увидеть одну из них в действии.

Федор отходит от стены и, разбежавшись, подпрыгивает, вцепляется когтями в бревна дома, потом медленно ползет вверх, точь-в-точь, как паук по стене.

Смешно и немного жутковато, что он сорвется и плюхнется вниз. Но Федор уверенно карабкается и вскоре уже сидит на узком карнизе, опоясывающем весь дом. Сидит как раз в том месте, где темнеет чердачная дверь, сбитая из толстых неструганых досок. Отдышавшись, он аккуратно снимает браслеты и сует их обратно в мешок, а мне бросает веревку. Другой конец ее он набрасывает на выступающую доску чердачной двери и закрепляет хитроумным узлом. Веревка очень тонкая и наверняка будет резать ладони, да и вообще я бы с удовольствием пошел спать в дом, но Федор нетерпеливо подгоняет:

— Ну давай, лезь! Быстро, пока никого нет!

Приходится лезть. Веревка действительно слишком тонкая для этого дела, но я все же взбираюсь на карниз и усаживаюсь рядом с Федором. Мне начинает казаться, что заколоченная дверь и в самом деле не остановит его.

Мой друг вытаскивает какое-то хитроумное приспособление — небольшой железный прутик, слегка загнутый и расплющенный на конце, да еще и раздвоенный, как змеиный язык. Я догадываюсь, что это обыкновенный гвоздодер, только маленький.

Федор, сидя на краю карниза, осторожно просовывает под шляпку гвоздя этот змеиный язык, подцепляет и медленно вытягивает большущий старый гвоздь. То же он проделывает и с остальными гвоздями, которыми заколочена дверь. Весь этот ржавый хлам он распихивает по бесчисленным карманам своей рубашки.

Тут я от нечего делать оглядываюсь и неожиданно замечаю бабушку, идущую от соседнего дома. Нас она пока еще не видит — мы сидим в тени под самой крышей.

Нам вовсе не хочется возвращаться в город не по своей воле, и мы, быстро открыв дверь, ныряем в прохладу чердака, насквозь пропитанную запахом сена. Дверь за собой аккуратно прикрываем… Воцаряется глубокий сумрак. Утопая в сене, жду, когда глаза привыкнут к темноте. Попутно узнаю от Федора, что настоящие ниндзя хорошо видят даже ночью. Я вслух выражаю ему свою уверенность в том, что он непременно научится этому. Хотя я бы предпочел, чтобы он просто вынул из своего мешочка фонарик. Но чего нет, того нет. Ниндзя жили давно, тогда еще не было электрических фонариков.

Постепенно проступает чердачное нутро. Изнутри чердак кажется еще больше. Весь он завален сеном не меньше, чем на полметра. Ходить по нему очень весело — пружинит под ногами, как матрац. Здесь совсем тихо, от запаха сена слегка кружится голова. Я немного отстаю от Федора, который педантично обшаривает все темные углы. В одном таком углу я останавливаюсь и решаю немного посидеть. Глаза начинают слипаться, и я опускаюсь на спину — сено прямо обволакивает все тело, как бы засасывает его. «Вроде трясины», — успеваю подумать я, и вдруг прямо из-под меня с оглушительным карканьем и громко хлопая крыльями, вылетает огромная черная птица. От ужаса я кричу гораздо громче, чем каркает эта ворона. Усевшись на балку под самым потолком и еще раз хлопнув крыльями, ворона складывает их. Я стою на подогнувшихся ногах, вцепившись в стену побледневшими от напряжения пальцами. Вытираю со лба пот и с облегчением перевожу дух:

— Ну и напугала меня эта глупая птица. Федор! — и в эту секунду чья-то рука ложится сзади на мою шею.

— А-а-а!!! — присев, я закрываю голову руками.

— Ты чего? — слышится обеспокоенный голос моего друга. — Посмотри, что я нашел!

Я встаю со все еще вытаращенными глазами и вижу, что Федор держит на ладони большой ржавый ключ.

— С ума сошел?! — я испытываю сильное желание влепить ему хорошую затрещину. — Так напугал, подкрался сзади и схватил за шею! А тут еще эта проклятая птица.

— Вороны — самые мудрые и загадочные птицы, — назидательно произносит Федор и добавляет:

— А ключ этот от большого сундука в том дальнем углу. Я просто хотел открыть его вместе с тобой.

— Лучше поищи в своем мешке рогатку! — я мстительно поглядываю на ворону, которая уже принялась чистить свои перья. — Ишь, прихорашивается!

— Не говори глупостей. Этой мудрой птице, может, все триста лет. Вороны живут очень долго. Пошли к сундуку!

Пока мы идем, я все время ощущаю на себе пристальный взгляд этой мудрой птицы и очень жалею, что не ношу с собой ни рогатки, ни даже камушка. В мешке у Федора, я знаю, есть несколько круглых маленьких камней. Он утверждает, что ниндзя с двадцати шагов попадают в глаз врагу. Но что-то я никогда не видел, чтобы Федор кого-нибудь обижал, не то, чтобы камнем кинуть. Он вообще у нас тихий.

Я забираюсь вслед за Федором в самый темный и дальний угол чердака. Там действительно стоит большой, довольно ветхий сундук, окованный ржавым железом. На тяжелой крышке висит огромный замок, тоже весь проржавевший и внушающий невольное уважение к этому сундуку. Не станут же так запирать какую-нибудь ерунду!

— А стоит ли открывать его? — сомневаюсь я. — Ведь не зря же его заперли. Наверное, тому, кто это сделал, не очень понравилось бы такое любопытство.

— Ты прав, — раздается в ответ, — только кто же узнает об этом? Сюда никто никогда не поднимается. Иначе не стали бы и дверь заколачивать.

Этими словами Федор легко развеял мои сомнения. Честно говоря, я и сам очень хочу увидеть, что там внутри.

— Давай, — говорю, — открывай!

И Федор, с видом фокусника, исполняющего сложный и хитроумный трюк, вставляет ключ в замок и пытается его открыть. Но не тут-то было! Замок так заржавел, что ключ и не собирается проворачиваться. Сундук, похоже, не открывали очень давно. Но Федора этим не остановишь. Он снова развязывает свой холщовый мешочек и на этот раз выуживает из него тонкий железный стерженек, сантиметров десять в длину. Затем просовывает свою штуковину в толстое кольцо ключа и этим рычагом проворачивает его в замке… Сколько знаю Федора, столько не устаю им восхищаться. Лишь ему под силу такая предусмотрительность. Интересно только, зачем он таскает в своем мешке куриные яйца? Может, на тот случай, если мы попадем на необитаемый остров?

А Федор уже осторожно вытаскивает дужку замка из массивных петель и берется за крышку.

— Помоги, не стой, как столб!

Я встаю рядом, и мы изо всех сил тянем крышку вверх. Внезапно ворона с громким карканьем срывается со своего места и, хлопая крыльями, летит прямо на нас. Я невольно втягиваю голову в плечи, а Федор невозмутимо наблюдает за ней. Ворона опускается прямо на сундук и угрожающе смотрит мне в глаза. На всякий случай я отдергиваю руки от крышки, — вблизи клюв ее кажется особенно грозным. Ворона явно не дает нам заглянуть в сундук. Я с удовольствием бы предоставил ей возможность сидеть и охранять его еще хоть триста лет, а сам бы убрался поскорее. Но Федор умеет укрощать не только пенсионерок. Он легко находит общий язык с любыми животными и птицами. Может, кроме гусей. И, вытащив из кармана рубахи маленькую белую сушку, твердую, как камень, Федор сует ее прямо в клюв птице. Вороне ничего не остается, как схватить угощение. Теперь клюв ее занят, и она только таращится на меня.

Интересно, чем это я ей досадил? В конце концов, лезть в сундук не моя затея.

Крышка сундука все равно не открывается, даже и без замка. Я советую Федору:

— Убери птицу, это ее тяжесть мешает.

В ответ он не удостаивает меня даже взглядом, а обходит сундук сзади и смазывает ржавые петли из масленки. Ее он, разумеется, извлек все из того же мешка. Меня это уже не удивляет, я думаю, что у него там нашелся бы и воздушный шар на тот случай, если бы деревенская речка вдруг вышла из берегов и затопила все вокруг.

Пока он там возится со смазкой, ворона управилась с подачкой и теперь постепенно подбирается ко мне. По ходу сушка не очень улучшила ее настроение. Тут подходит Федор, быстро сует ей в клюв вторую сушку и хватается за край крышки.

— Давай! — командует он, и мы снова, напрягаясь изо всех сил, тянем ее вверх.

Раздается такой громкий и мерзкий скрип, что ворона с шумом взлетает и усаживается на балку прямо над нашим головами. Сушку, однако, из клюва не выпускает.

Крышка медленно поднимается, и мы, наконец, откидываем ее назад. С грохотом она повисает на петлях, и перед нами предстает содержимое сундука. Внутри все покрыто толстым слоем пыли. Я разочарованно бормочу:

— Да тут же одни старые книги. Стоило лезть сюда и глотать пыль, чтобы найти эту макулатуру?

Но Федор не слышит меня. Он жадно хватает книгу, лежащую сверху, сдувает с нее пыль и счищает ладонью плесень с металлической таблички, на которой выгравировано: «Руководство по изготовлению и применению волшебных отваров».

— Что такое?! Как это волшебных? А ну-ка посмотри, что там еще лежит!

Федор молча вытаскивает вторую книгу. Она гораздо толще первой и выглядит еще более старой. На позеленевшей от времени табличке читаем: «Искусство становиться невидимым и проходить сквозь стены».

— Бред какой-то, — почему-то шепотом говорю я, однако уверенности в моем голосе нет.

А у Федора и вовсе глаза горят от нетерпения. Он торопливо кладет книги на край сундука и нагибается за третьей, последней. Она такая тяжелая, что мне приходится помочь ему. У нас в руках толстенный том в черном кожаном переплете, нисколько не поврежденном ни плесенью, ни временем. Никакого названия на нем нет. И только Федор собирается его открыть, как вдруг ворона с громким карканьем камнем кидается прямо на него, словно орел на зайца, и клювом бьет в руку. От неожиданности он вскрикивает, и мы роняем книгу. Ворона тут же садится на нее и, грозно каркая, хлопает крыльями.

— Вот это да! — Федор озадаченно потирает руку — Похоже, она не очень хочет, чтобы мы открыли книгу. Значит, мы обязательно откроем и прочтем.

— Здесь что-то не так… Дай-ка ты ей еще одну сушку — советую я.

Но на этот раз Федор лишь смущенно разводит руками:

— Нету больше. Кто бы мог подумать, что она такая прожорливая.

— А может, она яйцо съест?

Те яйца она есть не станет, — туманно отвечает Федор и тянется к книге. — Ворона угрожающе поднимает клюв, и он поспешно отдергивает руку.

Не хотелось бы применять силу, — вкрадчиво говорит Федор и развязывает свой мешок.

Кажется, ворона его поняла, потому что недовольно каркнув все же соскочила с книги. Теперь она стоит рядом с ней и, скосив глаза, наблюдает за нами.

Федор медленно раскрывает тяжелый том, и на первой странице мы видим два слова, написанные замысловатой черной вязью и окруженные разными непонятными знаками — кружками со стрелками, спиралями и прочими закорючками.

II

— Так, так, так, — нараспев произносит Федор, — это становится интересным. Он усаживается на сено, и, открыв книгу посредине, пытается что-то прочесть в темноте.

Сундук стоит рядом со мной, его крышка откинута, и мне кажется, что из него вдруг потянуло свежестью. Будто легкий ветерок подул. У меня даже волосы слегка всколыхнуло на лбу.

— Не может быть! — Я заглядываю в сундук. Только что мы с Федором доставали из него эти книги, а теперь не вижу дна. Да какое там дно! У меня такое чувство, будто я смотрю вниз, свесившись ночью с крыши дома. Ощущение не из приятных. Невольно вцепившись в край сундука, слегка отодвигаюсь.

— Может, показалось?

Снова осторожно заглядываю в сундук — то же чувство бездонной пропасти!

— Как же так? Просто в темноте, наверное, показалось, — говорю я себе и перекидываю одну ногу через бортик, пытаясь нащупать дно.

Ничего не получается — нога повисает в воздухе. Я начинаю злиться. Повиснув, дрыгаю ногами — но дна не достаю! Вдобавок снизу дует уже настоящий ветер — холодный и сырой. Судорожно подтягиваюсь и вылезаю из сундука.

— Федор! — на моей голове волосы шевелятся уже не от ветра.

Но Федор, похоже, и не заметил моего отсутствия. Он удивленно смотрит на меня, с видимым неудовольствием оторвавшись от книги.

— Чего тебе?

— Чего?! А ты загляни в сундучок — узнаешь!

— А что такое? — обеспокоенный, Федор подходит и, перегнувшись через край, смотрит вниз.

Когда он выпрямляется, на его лице смесь растерянности и удивления. От всегдашней самоуверенности не осталось и следа.

— Что это такое?! — свистящим шепотом спрашивает Федор.

— А ты спустись туда по веревке — узнаешь!

— Да? Что-то мне не очень хочется.

— Мне тоже. По-моему, надо отсюда выбираться поскорее.

Но мой друг, кажется, уже взял себя в руки и успокоился.

— Пойдем, — говорит он, — только сначала я все-таки спущусь в сундук. На улице жара, а из него холодом несет.

— А может, это начало подземного хода? — высказываюсь я. — Так без фонарика все равно ничего не увидим.

— Ты прав. Возьми книги и пошли отсюда! Внизу посмотрим, что там написано, а сюда вернемся завтра с фонариком.

Я поворачиваюсь и только хочу взять книги, как вдруг ворона, до этого тихо сидящая рядом, мигом взлетает на край сундука. Я невольно отшатываюсь, ворона злобно каркает и неожиданно клювом сталкивает одну из книг вниз!

Краем глаза я вижу Федора, который метнулся к вороне, одной рукой держа черную книгу, а вторую выставив вперед с растопыренной пятерней, словно желая остановить коварную птицу.

Его рот раскрылся в немом крике, глаза вытаращены, и выглядит он в этот момент устрашающе.

— Стой! Не трогай книгу!

Федор явно надеется еще на то, что ворона пощадит «Искусство быть невидимым».

Но черная птица молниеносно сталкивает в сундук и вторую книгу, а сама взмывает вверх и садится на балку, торжествующе каркая.

Федор в ярости. Он изрыгает угрозы и проклятья в адрес птицы и шарит в своем мешке.

— Не надо, — говорю я. — Все равно в такой темноте в нее не попасть. Лучше пойдем отсюда пока не поздно.

— Ты что?! Пропали две такие книги. Я не могу от них отказаться! «Искусство быть невидимым» — это же мечта любого ниндзя. Нет уж! Ты подержи веревку, а я спущусь за ними.

— Зря ты это затеваешь. Когда книги упали вниз, я даже стука не слышал. Похоже, там очень глубоко.

— Ерунда! Я думаю, ты прав — это вход в подземелье. Веревка у меня длинная. Я спущусь, привяжу книги, ты их вытянешь, а веревку сбросишь мне обратно.

С этими словами он вытаскивает из своего мешка моток белой веревки с железным крюком, той самой, с помощи которой мы взобрались на чердак.

Потом он решительно цепляет крюк за край сундука и сбрасывает моток вниз. «Черную магию» Федор осторожно кладет в откинутую крышку сундука.

— Следи за птицей, Тим! А то, чего доброго, она и до третьей книги доберется.

С этими словами он ловко садится на край сундука, свесив ноги внутрь, и, взявшись за веревку, соскальзывает вниз. Я придерживаю крюк и заглядываю в сундук — Федора уже не видно! Веревка натянута, как струна — значит, он еще не спустился.

— Эй! — кричу я. В ответ из темной глубины доносится что-то гулкое и нечленораздельное. Проходит минут пять-десять, а может, и больше — трудно сказать. В темноте вообще быстро теряешь счет времени. Мне кажется, что веревка давно должна кончиться, но она по-прежнему натянута. Вдруг я слышу тихий и очень далекий голос снизу, из темноты сундука. Кричу в ответ и неожиданно чувствую, как веревка ослабла. Дергаю ее — точно, она болтается в воздухе.

Снизу снова потянуло холодом.

— Федор!

Никакого ответа.

Это начинает меня беспокоить — может, доморощенный ниндзя сломал ногу? Придется лезть за ним.

Я, как и Федор, сажусь на край сундука и осторожно свешиваю ноги. Меня не покидает чувство, что я сижу на крыше дома. Вообще-то я не очень люблю высоту, но делать нечего. На всякий случай еще раз зову Федора, но с тем же успехом.

Вдруг ворона, о которой я совершенно забыл, бесшумно слетает с балки и садится на черную книгу. Глаза ее смотрят на меня как-то даже весело. Дескать, давай, давай, полезай в западню!

— Ах ты, тварь! — я стараюсь придать голосу побольше твердости. Но ворона лишь презрительно открывает длинный клюв, словно насмехаясь надо мной. Тогда, сидя на бортике сундука и держась за него руками, я пытаюсь согнать птицу одной ногой. Ворона слегка отодвигается, я тянусь за ней и, потеряв равновесие, соскальзываю с бортика и падаю в сундук, едва успев схватиться за веревку. Но самое неприятное то, что, падая, я зацепил ногой книгу. Она проносится мимо меня и скрывается в темноте. Звука от ее падения опять не слышно — сколько я ни напрягаю слух. Неужели так глубоко? Просто звук заглушается. В следующую секунду мимо моего лица мелькает черная тень, слегка задев меня по щеке. От страха я чуть было не разжимаю пальцы.

— Ворона! — и злость придает мне решимости.

Упираясь ногами в стенку, начинаю медленно спускаться. Веревка сильно режет ладони, но от напряжения боль почти не чувствуется. Кажется, что спускаешься в узкий темный колодец. Насколько я помню, веревка вот-вот должна кончиться, и я окажусь на дне какого-нибудь подвала, где уже сидит, наверное, Федор вместе с книгами и вороной. Неожиданно над головой раздается оглушительный грохот. От испуга покрывшись испариной, я задираю голову — крышка сундука захлопнулась!

«Попался!» — проносится у меня в голове, пальцы сами собой ослабевают, и я быстро скольжу вниз.

Внезапно веревка кончается, ее конец выскальзывает у меня из рук, и я лечу вниз, судорожно сжимая пустоту в ладонях. Все мои внутренности словно поднялись к самому горлу, крик застревает в нем, сердце вот-вот лопнет от ужаса, я весь сжимаюсь от неизбежности страшного удара. Еще миг, еще… и тут я с невероятной силой врезаюсь во что-то мягкое, холодное и сырое. Проваливаюсь, и все…

III

На какую-то секунду я, наверное, потерял сознание. Тело ломит, лицо горит, как обожженное, руки саднят. Вокруг все холодное и сырое, со всех сторон колется. Я осторожно ощупываю себя — вроде цел. Потом, вытянув руки вперед, шарю ими, как слепец. Да это же сено! Стог сырого сена, который спас меня при падении. Я выбираюсь наверх, разгребая его, и оказываюсь на высокой разворошенной копне. «Упал в подземелье!» — осеняет меня, и вдруг на мое оцарапанное лицо и руки падают холодные капли воды. Подставив им лицо, долго сижу с закрытыми глазами, слушая, как шумит у меня в ушах. Шум этот однако не проходит, и я понимаю, что это дует ветер! Открываю глаза — в бездонной темноте над головой несколько совсем маленьких, мерцающих неверным зеленоватым светом звездочек. Что это?! Откуда здесь звезды? Может, я пролежал весь день без сознания, и теперь наступила ночь? Но как я попал в поле? Отчаяние овладевает мной, и неожиданно для самого себя я начинаю протяжно выть. Тотчас где-то недалеко мне отвечают таким же тоскливым воем.

— Волки! — я ладонью зажимаю рот. Вот влип! Все из-за Федора… и в эту самую секунду за моей спиной раздается спокойный голос:

— Ты чего это тут волков дразнишь?

Если бы Федор крикнул или хотя бы громко произнес эту фразу, я, наверное, так бы не испугался. Но он спросил меня таким тоном, словно мы сидим сейчас за своей последней партой, а не ночью в мокром сене. Когда я, наконец, успокаиваюсь, Федор говорит:

— Не пойму, что все это значит, но до утра нам все равно отсюда не выбраться.

— Как погода так быстро испортилась? Только что была жара…

— И, между прочим, было утро. Да-а, — озадаченно тянет Федор.

— Ты птицу не видел?

— Здесь она, не отходит от меня.

Я даже отодвигаюсь в сторону.

— Где?

И точно, лишь сейчас я замечаю на плече у него ворону. В темноте ее почти не видно.

— Уже приручил?

— Да она сама ко мне привязалась.

— Наверное, не может забыть твои сушки, — ехидно замечаю я, опасливо поглядывая на птицу.

— А книги где?

— Все у меня, — Федор похлопывает себя по заметно оттопырившейся рубашке, — спрятал от сырости. Что-то они полегчали здесь. И «Черная магия», которую ты умудрился спихнуть, тут же. Чуть не прибила меня сверху!

— Федор, — перебиваю я, — как ты все-таки думаешь, где мы?

Но ответить он не успевает, совсем рядом раздается леденящий душу вой. Как по команде мы зарываемся в сено чуть не до самого дна. Ворона тоже где-то рядом, и к тому же она, встревоженная нашими действиями, начинает громко каркать.

Сидеть ночью, зарывшись в мокрое сено и слушать концерт, где воют волки и каркает наша ворона, — занятие не из самых приятных. Меня начинает бить озноб. Чтобы не слышать эти звуки, я даже затыкаю себе уши. Федор же, напротив, напряженно вслушивается. Неожиданно он хватает меня за плечо и встряхивает:

— Послушай, волки-то ушли! Кажется, наша птица их перепе́ла.

И точно: ворона каркает в одиночестве, волков уже не слышно. Через некоторое время мы выбираемся наверх. Дует резкий, пронизывающий насквозь ветер. К его шуму примешивается еще какой-то звук, похожий на скрип двери.

Постепенно проступают близкие очертания стен, но сверху по-прежнему капает.

— Кажется, мы в каком-то сарае, и к тому же заброшенном. Крыши почти нет, и двери, похоже, сорваны. Вон сквозняк какой!

— Надо отсюда выбираться, пока совсем не окоченели!

У меня тоже зуб на зуб не попадает от холода, но тащиться куда-то ночью, да еще и волки где-то рыщут… Но Федор не отстает:

— Давай, давай, поднимайся, если не хочешь тут остаться насовсем. К утру мы оба получим здесь воспаление легких.

Кряхтя, я сползаю с копны сена и следом за Федором наощупь ковыляю к выходу. Все тело ноет после падения, и ноги с трудом слушаются. Скрипучая дверь хлопает, весь сарай вздрагивает, как в ознобе от бешеных порывов ветра и, кажется, вот-вот рухнет. Ворона на плече у Федора громко каркает, и мы, как по команде, выскакиваем из этого ненадежного убежища и ступаем на раскисшую от дождя землю.

— Ну и куда теперь? — уныло спрашиваю я. Темнота хоть глаз выколи, и даже звезд уже не видно — небо совсем затянуло.

— Иди за мной, — и Федор делает первый шаг. Дверь за нами разъяренно скрипит и снова хлопает с пушечной силой. Оглянувшись, я различаю на фоне темного неба кособокий силуэт покинутого нами строения с пустыми провалами окон. А над проломленной крышей торчит неправдоподобно большая черная труба.

— Федор!

Он оглядывается:

— Вот это да! И как она его не развалит совсем? Ну, ладно, пошли! Где-нибудь, наверное, есть нормальное жилье.

Через несколько минут на ноги налипает по пуду грязи, идти дальше — сплошная пытка, но не возвращаться же назад. Ворона преспокойно едет у Федора на плече, на поясе у него болтается мешок, а за пазухой он тащит книги. А я-то иду налегке!

— Давай, — говорю, — понесу что-нибудь.

Но Федор даже не оборачивается, а продолжает упорно тащиться в одном ему известном направлении. Мы бредем, с трудом вытягивая ноги из чавкающей грязи, на нас нет и сухой нитки, но озноб действительно прошел. Становится даже жарко. «Где же в конце концов деревня?», — думаю я, из последних сил тащась за Федором, и вдруг понимаю, что мы лезем в гору. Что-то я не помню, чтобы около деревни были горы.

— Эй, — окликаю я Федора, — разве обязательно забираться на гору? — Задыхаясь, догоняю его.

— Куда мы идем?!

И почти сразу же я замечаю невдалеке темную стену леса. Не сговариваясь, мы устремляемся вперед, и через несколько шагов оказываемся среди колючих еловых лап. Здесь гораздо теплее и почти сухо. Вскоре мы забираемся в такую чащу, что дальше идти не имеет смысла. Повалившись на мягкую хвою, устилающую землю, и отдышавшись, я спрашиваю:

— Может, ты все-таки знаешь, где мы?

— Утром разберемся.

И скрестив ноги, Федор опускает голову на грудь и тут же засыпает. Во дает! Мне здесь ни за что не уснуть. Ворона тоже нахохлилась и спит, так и не расставшись с Федором. И чего она к нам привязалась?

Наверное, я все же уснул…

Федор еще спит, а вороны на привычном месте нет! Неужели улетела? В чаще висит сырой полумрак. Высоко в просвете между макушками елей виднеется хмурое небо. Ночь прошла…

Внезапно откуда-то сверху на Федора планирует ворона. Он проснулся и как-будто даже рад ей. А я начинаю бубнить:

— Из-за этой проклятой птицы мы ввязались в такую историю. Сбросила книги в сундук, а ты тоже хорош — полез за ними. Что теперь делать? Ты хоть знаешь, куда мы попали?

— Не больше твоего. И перестань ворчать!

— Очень есть хочется, — снова начинаю я, — зря ты ей все сушки скормил. Может, грибы поищем?

— А может, вообще поселимся в лесу? Нет! Пора выходить отсюда, искать жилье.

Надо вставать, и мы отправляемся в путь.

Каждый шаг дается с трудом; надо обходить завалы из старых деревьев, отводить колючие ветви, перепрыгивать через мелкие овраги. В лесу полно пауков, притаившихся в ожидании добычи, и мы вынуждены часто нагибаться, чтобы не задеть их.

Впереди, уверенно как всегда, шагает Федор, и приходится и на этот раз довериться его чутью. Мы движемся все время в гору. Ворона летит где-то над вершинами елей, изредка каркая, как бы давая понять, что не забыла о нас. Лес совершенно девственный, кроме нас, наверное, в эту чащу никто не забирался. Густые еловые ветви цепляются за одежду и не пускают вперед, ноги утопают в толстом сыром мхе, устилающем землю. Кругом так тихо, что хруст веток под ногами разносится, кажется, по всему лесу. Нам не встречается ни одной птицы, не попадается ни одного гриба, ни одной ягоды. Даже муравейников нет в этом лесу. Только огромные мохнатые пауки… Да еще наша ворона. Мы почти не разговариваем, впав в какое-то странное оцепенение, и c непонятным упорством продираемся вперед.

— Федор! Ты уверен, что мы не ходим по кругу? Так ведь бывает в лесу.

Федор оборачивается:

— Сам не пойму, но меня словно тянет идти в эту сторону. Я не могу остановиться или свернуть. Такого еще не было со мной…

Мне становится по-настоящему страшно. С нами явно происходит что-то неладное. Я понимаю, что иду вслед за Федором, будто привязанный к нему невидимыми нитями. А он, повернувшись спиной, неожиданно ныряет под тяжелую еловую лапу и через пару шагов исчезает. Я торопливо кидаюсь вдогонку.

Через какой-нибудь час, а может, и полтора, в течение которых мы не сделали ни одной остановки, наша ворона в очередной раз планирует на плечо к Федору и вдруг начинает радостно каркать:

— Каррр-каррр-каррр! — разносится по лесу, на который уже спускаются тяжелые сумерки.

Несмотря на наше давнее знакомство с этой птицей — все равно мороз по коже! Она каркает без умолку, и если бы можно было так сказать о ней — даже заливисто. Прибавив шагу, я догоняю Федора:

— Если ворона радуется, нам следует ожидать неприятностей.

— Забыл, что ли, кто нас от волков спас, — то-то…

— А из-за кого мы вообще сюда попали?

— Нет в тебе исследовательского духа, все бы ты ныл, — переходит в наступление Федор.

Мы бы долго еще препирались так, но неожиданно к карканью нашей вороны примешивается очень далекое, но уже ясно слышимое карканье ее собратьев. И доносится оно как раз с той стороны, куда мы идем.

— Вот и разгадка! — говорю я. — У вороны слух лучше нашего, она давно услышала этот хор и отвечает ему. В этом лесу кроме пауков, значит, есть еще и вороны. Так что здешняя фауна — не такая уж бедная.

— Да что ты привязался к птице? — не выдерживает мой друг. — Надо прибавить шагу, если не хочешь опять заночевать в лесу.

Я, конечно, не хочу заночевать в лесу, но вот надежды на то, что мы выйдем к какому-нибудь жилью, у меня остается все меньше. В это время над нами появляется целая стая едва различимых в темном небе ворон. Они каркают, хлопают крыльями, и наша птица вдруг плавно взмывает вверх, делает над нами прощальный круг и, слившись со стаей, исчезает за верхушками елей.

Карканье разом обрывается…

За эти несколько минут лес окутала густая темень. Вокруг так тихо и черно, что и в двух шагах ничего не видно.

— Странно, — медленно говорит Федор, — ворона улетела, и у меня такое чувство, что мы уже пришли.

— Может, ты знаешь куда?

Но Федору явно не до шуток. В темноте он обламывает несколько веток и щелкает газовой зажигалкой. Она, ясно, лежала до сих пор в мешочке у пояса. Получается небольшой факел. Горящие иголки потрескивают, огонь то вспыхивает сильнее, то начинает слабо трепетать, и Федор, держа факел в вытянутой руке, направляется в ту сторону, где скрылись вороны. Едва мы проходим с десяток шагов, как плотная стена леса неожиданно расступается: прямо под ногами — вода! Что это — река, озеро? Что теперь делать? Возвращаться назад или свернуть в сторону? Но в какую?

Свет факела отражается в глади воды, как в черном зеркале. Не сговариваясь, мы наклоняемся — и из глубины на нас смотрят два испуганных и взъерошенных типа — мы сами. Нет ни малейшей ряби. Вода застыла, и воздух вокруг застыл, и само время, кажется, остановилось в этом лесу.

Федор нагибается, шарит рукой по земле и бросает в воду кусочек коры.

— Сейчас узнаем, что это за водоем. Если речка или ручей — кора поплывет по течению, а если озеро — мы его обойдем.

Щепка, немного покачавшись на воде, замирает.

— Озеро! — бодро заключает Федор и идет вправо по самому берегу, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не угодить в воду. Я плетусь следом, не спуская глаз с горящих веток в его руке. Озеро, видимо, очень маленькое, потому что мы, идя по краю воды, скоро стали забирать влево, еще влево, и вдруг Федор чуть не лбом упирается в бревенчатую стену. Он даже ойкает от испуга и, чтобы скрыть свое смущение, важно произносит:

— Вот и жилье, как я и обещал.

На самом деле это похоже скорее на стену бастиона или на мощную деревянную изгородь. Толстенные, руками не обхватишь, бревна высятся сплошным частоколом. Между ними не просунешь и нож, так плотно они подогнаны друг к другу.

— Может, это забор? — предполагаю я. — У дома-то бревна сложены горизонтально.

— Хорош заборчик, — и Федор отправляется вдоль него искать вход.

— Стой! — окликаю я. — Не нравится мне эта избушка. Давай переждем в лесу до утра. Неизвестно, как нас здесь встретят — какой нормальный человек бродит в лесу в такую пору?

Говоря так, я все же тащусь следом, глядя на силуэт Федора, выхваченный из темноты языками огня. Факел уже догорает, и свет его пляшет, отбрасывая на частокол наши длинные, нелепые тени. Внезапно споткнувшись о корень, я чуть не падаю, едва удержавшись на четвереньках. Встаю, отряхиваюсь, страшно ругаясь шепотом, и вдруг понимаю, что не вижу впереди огня. Полная темнота. Кидаюсь вперед — наверное, Федор свернул за угол, — но никого нет. Исчез!

Я стою, держась руками за стену, а со всех сторон наползает плотная душная ночь. Ни ветерка. Ни кузнечика или хотя бы вороны. Ничего. Вообще ничего, кроме деревянной стены, к которой я изо всех сил прилипаю спиной, как бы стараясь вжаться в нее и спрятаться от невидимой опасности.

— Федор! — шепотом кричу я, и вдруг бревно, на которое я опираюсь спиной, мгновенно откидывается. Слабо охнув, падаю навзничь в образовавшийся проем. Наверняка я бы разбил затылок при падении, но чьи-то цепкие руки подхватывают меня под мышки, затыкают рот, на голову натягивают какой-то колпак и тащат, как мешок, по ступенькам вниз. И все без единого звука. На ходу мне больно скручивают веревкой руки и сильно толкают в спину. Кубарем пролетев через несколько ступенек, я приземляюсь на земляном полу, едва не сломав себе шею…

Резкая боль пронизывает все тело, она, словно раскаленная пружина, то скручивается где-то между лопатками, то снова распрямляется, и тогда я не могу сдержать стоны. Хотя звуки эти скорее похожи на мычание — во рту у меня торчит грубая тряпка, обдирающая язык и небо. Руки, скрученные за спиной, совсем затекли и одеревенели. Дышать почти нечем, так как на голове по-прежнему сидит узкий плотный мешок, который я безуспешно пытаюсь скинуть, мотая и дергая головой. Земляной пол очень холодный. Кажется, меня бросили в погреб. Интересно, как здесь отнеслись к Федору? Вместе в этой клетке было бы веселее. А вороны-то, конечно, и след простыл. Улетела со своими подружками, только ее и видели…

В этом месте мрачный ход моих мыслей внезапно прерывается. Я чувствую, как рядом кто-то сопит и возится. От страха я цепенею: а вдруг — медведь?! Мне почему-то живо вспоминается когда-то прочитанная книга о средневековье.

Тогда очень любили бросать пленников на съедение диким зверям.

Возня рядом усиливается, все отчетливее слышно тяжелое сопение. Собрав остатки сил, я несколько раз перекатываюсь по полу подальше от опасного соседства, пока не натыкаюсь на дощатую стену. Точно погреб! Пропал! Сожрет косолапый и не подавится! Где же Федор?

Я уже почти ясно вижу зверя, которого отделяет от меня, съежившегося в клубочек, не более метра. Вот он встает на задние лапы, вот-вот его дыхание обожжет мое лицо, раскрытая пасть приблизится…

— Куда ты подевался, идиот?!

Голос Федора действует на меня как удар по голове. Разом обмякнув, я вытягиваюсь на земле лицом вниз. Меня сотрясают не то рыдания, не то истерический смех, я все сильнее прижимаюсь лицом к холодной земле. Словно гора с плеч! Нет медведя, а есть этот умник Федор, из-за которого мы так влипли. Я невнятно мычу из своего угла.

— Ну наконец-то, — радуется Федор и идет на мой голос. Стащив мешок, он освобождает меня от кляпа. При этом Федор бесцеремонно опирается о мой живот. Я судорожно хватаю воздух открытым ртом, совершенно не чувствуя онемевший язык. А Федор, ловко развязав мне руки, помогает подняться.

— Как ты сумел освободиться? Или тебя не связали?

— Связали, да еще покрепче твоего. Но что для ниндзя путы? Успокойся и перестань, пожалуйста, стучать зубами.

Я машинально хватаю рукой и в самом деле прыгающую челюсть.

— Так, — бормочет Федор, — мешок на месте, книги тоже. Они ничего не тронули, даже не обыскали. Видно, решили до утра подождать.

Говоря это, он долго роется в своих бесчисленных карманах и наконец щелкает зажигалкой. Короткое пламя озаряет наши лица. Что интересно, у Федора лицо совершенно невозмутимое, он здесь, как рыба в воде. Быстро произведя осмотр нашей клетки, мой друг сообщает:

— Мы в большом погребе. Самим отсюда не выйти. Придется ждать до утра. А нашим гостеприимным хозяевам вряд ли понравится, что мы развязались. Они и так, кажется, не испытывают особой симпатии к нам. А если найдут еще и колдовские книги… Надеяться на мирный исход нечего. Придется действовать по-другому…

Федор быстро посвящает меня в свой план. Мне это кажется безрассудством, но другого выхода у нас нет. Из мешка он достает небольшой обрывок веревки, и мы, следуя плану, занимаем свои позиции.

Подвал, куда нас бросили, почти квадратный. В одной из стен узкий проем с несколькими крутыми ведущими вверх ступеньками. Заканчиваются они тяжелой окованной дверью. Вот по обе стороны этого проема мы и располагаемся. Один конец веревки у меня в руке, другой у Федора. Ждем молча, время тянется для нас томительно долго. Проходит час, а то и больше, ноги устают, и приходится все время шевелиться. Глаза в темноте слипаются, меня неудержимо клонит в сон. Я уже начинаю клевать носом, как вдруг сверху раздаются торопливые шаги. Кто-то спускается по ступенькам и, судя по звуку шагов, человек не один. Но раздумывать некогда. Лязгает засов, и тяжелая дверь бесшумно распахивается. Слабый свет узкой полоской проникает в наш подвал, мы мгновенно присаживаемся и натягиваем веревку. Идущий первым, зацепившись за веревку ногой, со всего маху падает ничком. Второй с ходу перекатывается через него и тяжело плюхается рядом. Мы пулей выскакиваем из подвала, и Федор запирает дверь на засов. Перед нами несколько крутых каменных ступеней, зажатых между холодными шершавыми стенами. Сзади, приглушенные толстой дверью, слышатся злобные крики и угрозы. Что делать? Подниматься наверх — мы рискуем нарваться на остальных обитателей дома. Оставаться здесь? Все равно хватятся тех двоих и придут.

Раз выхода нет, вперед! Бесшумно поднимаемся, и Федор осторожно выглядывает в узкий, освещенный редкими факелами коридор. Никого!

И только мы хотим выскочить из своей западни, как справа, в темном конце коридора, слышится топот ног. Кубарем скатываемся вниз на три или четыре ступеньки.

— Попались! Сейчас нас схватят!

Федор лихорадочно вертит головой, ища какой-нибудь выход. Шаги все ближе. По звуку — движется целая толпа, но голосов не слышно.

Сводчатый потолок над ступенями поддерживает толстая, прокопченная балка. Она не так высоко над головой, но допрыгнуть до нее невозможно. Мы одновременно думаем об этом. Единственный выход! Я взбираюсь к Федору на плечи и через секунду лежу на балке под самым потолком лицом вниз, протягиваю ему руку. Он мгновенно вскарабкивается наверх, едва не стянув меня. Для двоих балка слишком узка — ширина ступеней не более метра, и Федор сидит весь скрюченный, прижимаясь спиной к стене и затылком упираясь в потолок. Лицом он уткнулся в колени. Наверное, это не очень удобно, но зато я могу по достоинству оценить его успехи в ниндзютцу. С громким топотом по ступеням пускаются четверо рослых парней, одетых в широкие черные балахоны, точно такие, как на тех, что сидят вместо нас в подвале. Прямо школьная форма! Отодвигается засов, и слышны сначала удивленные, а потом разгневанные голоса.

Замерев, задерживаем дыхание, и под нами проходят, поднимаясь, четверо новых и двое знакомых «учеников».

Это происки старого Оркмахи! — доносится тревожный голос, и вскоре шаги стихают.

Через несколько минут Федор задумчиво произносит:

— По-моему, последний раз мы ели у бабушки. Пора подумать о еде.

— Уж не думаешь ли ты, что нас здесь угостят?

— Нет, они не очень гостеприимны. По-моему, это общая черта обитателей этой избушки. Придется нам самим позаботиться о завтраке.

— Ноги отсюда уносить надо, вот что! Нас здесь принимают за кого-то другого. Оркмахи какой-то…

— Ну уж нет. В лесу ни ягод, ни грибов. Пауками, что ли, питаться? Слазь быстрей!!!

И Федор первый ловко спрыгивает вниз. Приходится последовать за ним. Мы снова выглядываем в коридор.

— Пошли!

Федор, прижимаясь спиной к стене, начинает быстро двигаться боком, мягко скрещивая слегка согнутые ноги. Этот способ передвижения он мне показывал раньше, называется — «призрак в коридоре». Точно, его почти не видно, он сливается со стеной. Но мне за ним так не угнаться, и я бегу, стараясь не слишком топать ногами.

Коридор длинный и все время поворачивает вправо. Никакого выхода не видно, но никто, к счастью, не встречается нам. Стоит полная тишина, словно дом необитаем. Несколько раз попадаются запертые двери, но все они на внутренней стороне коридора и должны вести в комнаты. Неожиданно мы оказываемся перед узким проходом в стене. Вниз ведут каменные ступени. Да ведь это наш подвал! Коридор идет по кругу и опоясывает весь дом. Вот это номер! Мы стоим красные, с трудом переводя дыхание. Неужели отсюда нет выхода? Вдруг где-то позади нас слышатся медленные тяжелые шаги. Они не принадлежат никому из тех, кого мы здесь видели. Ледяной страх вползает под рубашку. Быстро шмыгнув в этот проклятый каменный мешок, мы мгновенно взбираемся на знакомую балку.

— Как курицы на насесте, — злобно шепчет Федор. Но я вижу, что и ему страшно. Гулкие шаги все ближе. Внезапно черная тень 0закрывает весь проем в стене и замирает. Кто-то стоит, молча всматриваясь в темноту, укрывающую нас. Еще немного и я закричу от напряжения или свалюсь вниз. Изо всех сил кусаю себя за палец, и резкая боль приводит меня в чувство. Тень сдвигается, и тяжелые мерные шаги постепенно удаляются. Едва я успеваю перевести дух, как Федор спрыгивает вниз и тянет меня.

— Ты что, спятил, куда?!

— Идем за ним, куда-нибудь да он выйдет. А то так и будем ходить по кругу.

— Если эти головорезы — ученики, то можешь себе представить, какой у них учитель!

Но Федор остается глух к моим доводам.

— Жди здесь, — командует он и тенью выскальзывает в коридор…

IV

Бесконечное ожидание на стертых каменных ступенях становится невыносимым. Федора нет уже с полчаса. Я так напряженно вслушиваюсь в тишину, что начинаю различать шум дождя. Он здесь, похоже, идет постоянно. Долгое напряжение слуха сыграло со мной злую шутку. Мне кажется, что я продолжаю чутко ловить малейшие шорохи, но в то же время впадаю в какое-то оцепенение. Возможно, даже засыпаю на несколько минут. Видимо, сказывается усталость. И поэтому появление Федора вначале кажется продолжением сна, он предстает словно в какой-то дымке. Но его шепот мгновенно пробуждает меня:

— У тебя что, голодные обмороки начались? Совсем раскис здесь! Но ничего, я скоро тебя обрадую. Пошли!

Я встаю и покорно плетусь за ним. Федор, идущий впереди, останавливается как вкопанный. Перед ним закрытая дверь, с виду ничем не отличающаяся от остальных. Секунду-другую он вглядывается в одному ему известные приметы, и, удостоверившись, что не ошибся, вытаскивает из мешка узкую пластинку слюды и осторожно отжимает язычок потайного замка.

Запах жареного мяса густой волной ударяет из открывшейся двери, и я чуть не падаю на Федора. Но он мгновенно втаскивает меня в комнату и притворяет за собой дверь.

Небольшая почти квадратная комната метров 5–6 в длину с низким закопченным потолком — скорее всего кухня. Прямо в центре ее пылает огонь в очаге, сложенном из грубоотесанных камней, а на решетке жарится мясо. Целая баранья нога!

— Ну как? — самодовольно спрашивает Федор и, достав острый, как бритва, ножик с деревянной ручкой, похоже, собирается завтракать. И хотя голод вот-вот победит мою осторожность, я все же успеваю спросить:

— А ты уверен, что это мясо жарят именно для нас?

— Как же, дождешься! Мастер учеников-то своих кормит одной овсянкой на воде. Я ведь и в школьной, так сказать, столовой, уже побывал. Незавидный у них завтрак. А эта баранина ждет Самого. Так что давай, не стесняйся! Он-то, небось, если попадемся, сомневаться не будет. Живо разделается с нами. А так хоть на сытый желудок…

Нарисованная им картина возможного будущего не смогла бы вызвать у меня аппетит в обычных условиях. Но здесь — дело другое; и мы оба, обжигаясь и не слишком соблюдая приличия, приступаем к завтраку. А заодно и к вчерашнему ужину. В общем, от бараньей ноги вскоре остаются только жалкие объедки. Похлопав себя по животу, Федор благодушно замечает:

— Однако Мастер нам этого не простит.

И, выкладывая книги на стол, поясняет:

— Ты что думаешь, куда нас занесло? Это же школа колдунов!

— ???

— Ну да, именно колдунов. Я тут кое-что услышал, пока искал выход. Нам действительно лучше убраться отсюда. Поели — и в путь!

— Попить бы теперь, — я с трудом шевелю пересохшими губами. Во рту все горит от щедро наперченного мяса.

— С этим здесь сложнее. Видишь ли, Мастер предпочитает всем напиткам вино из цветков адониса. Может, попробуешь? — судя по сузившимся от сдерживаемого смеха глазам Федора, он уже успел попробовать и теперь не прочь поразвлечься за мой счет.

— Знаешь, что-то не хочется. А что пьют ученики в этой лесной школе?

— Ну, у них все просто. Воду из колодца. Пойдем заглянем к ним на кухню.

В закопченной стене есть аккуратная дверца из тонких досок. Федор по-хозяйски открывает ее, и мы попадаем в довольно просторное помещение с длинным и широким столом у стены, по обе стороны которого стоят низкие, грубо сколоченные лавки. На столе с десяток пустых глиняных чашек. В углу очаг с дымящимся закопченным котлом. Окон здесь тоже нет, но на стене чадят два факела.

— Где же вода?

Но Федор превосходно ориентируется и здесь. В темном углу стоит высокая пузатая бочка с тяжелым ковшом. Подождав, пока я напьюсь, Федор говорит:

— Отсюда можно выйти через подземный ход. Но он идет мимо класса, а там сейчас урок. Так что тихо, как мышь…

Сказавши это, он наклоняется и осторожно тянет за толстое кольцо. Чуть скрипнув, поднимается квадратный кусок дубовой половицы. Приложив палец к губам, Федор начинает спускаться в подвал.

— Книги! — вдруг вспоминает он и оборачивается ко мне. — Принеси книги!

Я кидаюсь к двери и толчком распахиваю ее.

Кто-то мягко хватает меня за руку и, потянув вперед, с такой силой заламывает ее за спину, что искры из глаз! Потная ладонь наглухо запечатывает мне рот, а со всех сторон щедро сыпятся тумаки и затрещины. На голову снова нахлобучивают узкий мешок.

Ну, все! Сейчас придет учитель, и я сполна получу за наши с Федором подвиги здесь. Несмотря на то, что мы лишили его завтрака, на меня он, надеюсь, не позарится. Все-таки школа, хоть и колдунов…

С двух сторон меня крепко придерживают под локти ученики, душный мешок на голове пропах козлятиной, а по ногам вдруг резко подуло ледяным ветром. Где-то тревожно каркнула ворона. «Может, наша?» — почему-то обрадовался я, но тут раздаются тяжелые шаги.

— Мастер Тромм! — задохнулся чей-то голос.

Я стою покорно, все равно не вырвешься, и молча ожидаю своей участи. Шаги замирают совсем рядом. Пришел! Становится еще тише. Всем телом я чувствую на себе взгляд Мастера и начинаю извиваться в цепких руках учеников.

— Снимите мешок! — Неожиданно высокий и резкий голос никак не вяжется с тяжелой поступью.

С головы у меня грубо сдергивают мешок, и я вижу его лицо. Вернее, сначала одни только глаза. Черные, такие черные, что и передать нельзя. Даже зрачков не видно. Как будто две бездонные воро́нки под лохматыми сросшимися бровями. Они неумолимо засасывают мой взгляд, и я просто не в силах отвести его. В голове образуется какая-то невесомая пустота, а ноги, наоборот, разом тяжелеют.

— Кто ты?!

— Ммм, — мычу я нечленораздельно и получаю сзади подсказку в виде тяжеленного подзатыльника.

Но язык напрочь отказывает мне, и я снова мычу как можно жалобнее.

— Немой?

Я торопливо киваю, всеми движениями стараясь придать побольше достоверности своему вранью.

— Да они же только что тут болтали со вторым вором! — отвратительный фальцет белобрысого парня с одутловатыми щеками режет слух. Угодливо сгибаясь, он подает Мастеру три толстые книги.

Пропал! Теперь ни за что не поверят, что мы здесь случайно.

Мастер повелительным жестом приказывает белобрысому открыть первую книгу. «Черная магия»! Странная жутковатая гримаса искажает лицо Мастера. Огромный лысый лоб собирается веером морщин, а узкие бесцветные губы ползут куда-то в сторону, так и не разжавшись.

Улыбается!

— Это не воры. — Я снова вздрагиваю от его голоса. — Это ученики старого Оркмахи!

Руки, держащие меня, сжимаются еще сильней, а белобрысый хищно щерится, показывая неровные грязные зубы.

— Говори!

Надо спасать положение!

— Видите ли, уважаемый Мастер! Старый Оркмахи совсем выжил из ума, — я осторожно подбираю слова. Ошибиться тут нельзя. — От него скоро все ученики разбегутся. Он же просто шарлатан…

Стоп! Тут важно не перегнуть палку. Вдруг этот Оркмахи — могучий волшебник?

Длинные, заостренные кверху уши Мастера чутко напряглись и даже слегка оттопырились. Черные воро́нки притягивают и словно выворачивают наизнанку. Изо всех сил я напрягаюсь и отвожу взгляд куда-то ему за плечо:

— …Вот мы и решили перейти в вашу школу. Слава о ней выходит далеко за пределы паучьего леса…

Ученики одобрительно переглядываются. «Неужели в точку?!» Я продолжаю:

— А учебники прихватили с собой, чтобы не с пустыми руками. Оркмахи без них всех учеников растеряет. Заклинания-то он все позабыл уже…

— Где второй?

Я подскакиваю на месте, но говорю при этом до невозможности противным елейным голосом:

— Испугался, наверное, и спрятался где-нибудь. Он у нас вообще прятаться любит.

— Останешься здесь! Но если ты солгал — вспомни, как поступают с лазутчиками!..

Мастер резко поворачивает голову к белобрысому. Мне кажется, я даже слышу, как скрипит его шея.

— Отыщите второго и двадцать плетей ему!

Четверо школяров бросаются на поиски. Вот тебе, Федор, и первая двойка в новой школе… И, наверное, впервые так остро я захотел в свою школу. И плевать на каникулы.

Приятные воспоминания прерывает почтительно-робкий стук в дверь. Кланяясь, входит ученик лет тринадцати и подает Мастеру скрученную в трубочку бумагу с сургучной печатью.

— Что это? — Он ломает сургуч.

Прочитав послание, Мастер Тромм обводит взглядом напрягшихся от любопытства учеников, перебирая их глазами, и на несколько мгновений плотно прилипает к моему лицу. Я вдруг начинаю судорожно мотать головой, стараясь протолкнуть ставший комом воздух. Наконец взгляд его стекает на белый пергамент, зажатый в руке, и, почти не разжимая губ, он утробно цедит:

— Я иду в Верхний Замок. Понадобилось составить гороскоп наследнику, а заодно и вправить ногу белому жеребцу. Вернусь через три дня или в любой момент. Но помните, я вижу издалека!..

И, знаком позвав белобрысого Морквина с книгами за собой, он удаляется, тяжело вдавливая подошвы в толстые дубовые плахи.

Ученики молча переходят из кухни Мастера в «школьную столовую» и, окружив стол, тихо рассаживаются по лавкам. Меня же тычками подгоняют в спину, недвусмысленно давая понять, что принят я в школу пока что с испытательным сроком…

Распахнув дверь, появляются четверо запыхавшихся, разгоряченных поисками школяров, а следом и Морквин с самодовольной ухмылкой на лице:

— Мастер Тромм оставил меня своими «глазами и ушами», ясно?!

И, выдержав долгую паузу, он снисходительно роняет:

— Можете начинать!

Поднимается суматоха, все бросаются к котлу и, мигом наполнив свои чашки, рассаживаются по местам, отгородившись локтями от соседей. Я тоже получаю глиняную чашку с лепешкой овсянки на дне.

Так, о Федоре ни слова. Значит, не нашли. Это меня в какой-то мере успокаивает. Трудно представить, конечно, чем он может помочь, но я очень надеюсь на его изобретательность. Во всяком случае, одного меня он здесь не бросит…

Справа за столом оказывается худой рыжий мальчишка примерно моего возраста. Перед ним стоит пустая, — когда только успел? — старательно вылизанная чашка. После жареного мяса запихнуть в рот хоть ложку каши не так-то просто, и я ловко меняю местами наши посудины. Рыжий, благодарно зыркнув на меня зеленым глазом, набрасывается на кашу.

— Хи-хи-хи! — раздается смешок. — Этот ублюдок старого Оркмахи сожрал мясо и теперь брезгует нашей овсянкой. Разве ты, вор, не знаешь, что в школе колдунов мясо ест только Мастер? Или у вас на гнилом болоте не так? И где это видано, чтобы делиться с соседом? Да ты лазутчик!

За столом поднимается шум:

— Бросить его в омут!

— Плетей ему!

— Посадим его в комнату Мастера!

— Но из этой комнаты никто не выходил…

— Хватит! — кричит белобрысый, и гомон стихает.

— Иди сюда, — почти ласково зовет он меня.

Я медленно подхожу.

— И ты, Шон. — Это он уже рыжему. — Ты, я вижу, любитель каши, да еще и принимаешь ее от лазутчика. Мастер Тромм приказал найти второго и бить его плетьми. А чем плох этот? Бери плеть и начинай! А до второго мы еще доберемся. От нас не спрячется.

Рыжий стоит не двигаясь. «Глаза и уши» протягивает ему плеть.

— Ну, Шон, начинай!

В следующую секунду плеть опускается Рыжему на плечо, он ни с места!

Крепкий парень!

Плеть снова поднимается, но вдруг прямо над нами слышатся осторожные шаги. Белобрысый забывает с открытым ртом — по чердаку кто-то ходит!

— Кто это? Ведь Мастер Тромм ушел, я сам видел, — шепчет ушастый, тот, что принес бумагу.

«Он у них за дежурного», — соображаю я.

Староста — «глаза и уши» поворачивается ко мне.

— Второй? — он кивает на потолок.

— Нет, нет! Он, наверное, уже превратился в ворону и улетел на болото…

Морквин подозрительно смотрит на меня, но тут слышится далекое воронье карканье, и я обрадованно говорю:

— Точно, он лучший ученик Оркмахи, а превращаться в ворону — его любимое занятие.

Школяры озадаченно стихают.

— Сейчас мы узнаем, в кого это он превратился! — взвинчиваясь, кричит староста. — Ишь ты, в ворону!.. С помощью магии я увижу, где он скрывается. И уж тогда…

— Но ведь Мастер Тромм не разрешает тревожить духов в его отсутствие, — доносится из-за стола.

— Заткнись, трус! Тебе никогда не научиться даже порчу наводить. Ты всю жизнь проходишь в учениках… Ну, кто пойдет со мной в комнату Мастера?!

Опустив головы, ученики внимательно изучают выскобленные добела половицы.

— Гадать собрался? — шепотом размышляют у меня над ухом. — На костях или на воске?

— На бобах, поди…

— Ах, так?! — Морквин не дождался добровольцев. — Что ж, сейчас вы увидите. Все вы увидите… — злобно шипит он. — Но знайте, я никому ничего не забываю… — И, старательно подражая тяжелой поступи Мастера, он выходит…

Шепот испуганно стихает. Кухню наполняет вязкая тишина. Лишь унылый нескончаемый дождь стучит с тоскливым упорством, точно заблудившийся путник в запертый дом. Несмотря на отсутствие окон, чувствуется приближение ночи, и настроение у всех заметно портится.

Через несколько минут «глаза и уши» возникает в дверном проеме. Перед собой на опасливо вытянутых руках он держит грубую кожаную сумку.

— Сумка Мастера! — и школяры впиваются в нее глазами. Белобрысый Морквин осторожно кладет ее на стол и шумно переводит дух, широким рукавом отирая с лица пот.

— Флорин и Норин! — приказывает он сидящим с края школярам, — живо к озеру за водой!

Не отрывая глаз от сумки, они пятятся в угол и, подняв небольшой деревянный жбан с крышкой, как-то тихо и незаметно исчезают. Морквин, полностью войдя в роль Мастера, — пародист поганый! — похоже скрипит:

— Умихмасс и вы двое, быстро вниз за треногами!

Еще трое покидают кухню, спускаясь в открытый люк.

— Тащите все семь! — кричит он им вслед, а потом вдруг поворачивается и вперивает свой водянистый взгляд прямо мне в глаза.

«До Мастера тебе, конечно, далеко», — думаю я.

Минуты две-три он упорно таращится, выкатив из орбит блекло-голубые глаза и, чтобы доставить ему удовольствие, я не отворачиваюсь. Что он еще придумал? Меня почему-то беспокоят треноги, за которыми он отправил этих… ну, тьфу ты, язык сломишь!

Наконец открывается дверь, и, пятясь, Флорин и Норин втаскивают жбан, сгибаясь под его тяжестью. Почти одновременно в открытом люке возникает лохматый затылок.

Вот и треноги! Умих, или как там его, с командой волокут семь тяжелых металлических треног, вроде тех, что используют фотографы, но с причудливо изогнутыми коваными ножками. Вместе с ними в кухню вползают душные запахи сушеных трав. Под мышками у школяров зажаты свертки, из которых выглядывают сухие стебельки.

— Травы не понадобятся, — напыжившись, цедит староста и вдруг выкрикивает: — Я вызову Покровителя Озера!

— Неужели решится? — у Шона отвисает челюсть. Мне становится как-то нехорошо. Только Покровителя здесь не хватает! Маг прыщавый…

— Подойди!

Приходится подчиняться.

— Ну?

Морквин, почти вплотную приблизивши ко мне лицо, выдыхает:

— Возьми треногу…

Эти трое сложили треноги в кучу у стола, а сами сидят теперь на своих местах и с плохо скрываемым любопытством лупятся на меня.

Ну и рожи! Я поднимаю одну из треног.

— Поставь сюда! — проникновенно говорит Морквин, указывая на одному ему известную точку в центре кухни.

— Ну поставил, если тебе так хочется.

— Теперь вторую! — голос его еще мягче, но от этого настроение у меня портится окончательно.

Я мельком взглядываю на Шона. Лицо у него, как мел. Он страдальчески морщится и, не отрываясь, смотрит на меня. Остальные сильно смахивают на зрителей, которые специально пришли в зоопарк к пяти часам. Обычно в это время там кормят хищников…

Вторую треногу я тоже устанавливаю точно на место, отмеченное старостой. В конце концов мы с ним расставляем все семь треног и, оглядев нашу совместную работу, я обнаруживаю, что располагаются они по двум строго перпендикулярным линиям, образующим собой неправильной формы крест. Потом староста сам, без моей помощи, устанавливает в центре его широкую деревянную подставку.

— Подать большой таз!

Флорин и Норин проворно исполняют приказ. Обо мне как будто забыли, и я потихоньку пытаюсь вернуться за стол.

— Куда?

Этот Морквин видит и затылком! Он грубо втаскивает меня за рукав в центр кухни и определяет рядом с деревянной подставкой, на которой сияет начищенный до блеска, но довольно неказистый и уж никак не большой, таз красной меди с гнутым по краям ободом.

— Не вздумай сойти с места, гаденыш!

Пожав плечами, я делаю вид, что разглядываю дальний угол подкопченного деревянного потолка. «Давай, давай. Видали мы таких чародеев».

Староста подходит к столу и, расстегнув сумку Мастера, несколько секунд всматривается в ее темное нутро, не решаясь сунуть туда руку. Наконец он вытаскивает толстую черную книгу вроде нашей «Черной магии», но только очень потрепанную. Кажется, ею здесь частенько пользуются. Чуть помедлив, он достает узкую бутылочку мутного пупырчатого стекла. На лице его снова выступил пот, он тяжело дышит и вдруг, сунув обе руки в сумку, молниеносно выхватывает отвратительное мохнатое ожерелье и, выпучив глаза от ужаса, накидывает его себе на шею! Пауки! Огромные, мохнатые — все ожерелье из них! Горящие факелы отражаются в остекленевших глазах засушенных тварей, и ожерелье само как будто источает красноватый свет.

— Воды!

Неразлучные Норин и Флорин — кто ж из них кто? — срываются с места и, мешая друг другу, волокут жбан с водой к медному тазу. Отпихнув меня локтями, они, усердно пыхтя, приподнимают жбан и опрокидывают его над тазом. Невольно отшатнувшись, я жду, что вода перельется через край, но с изумлением вижу, что воды в тазе меньше половины.

Что такое? Эти похожие, как близнецы, водоносы изображали здесь непосильный труд, потели и кряхтели, а воды-то чуть. Я уже готов предположить, что это жбан такой тяжелый, но они как ни в чем не бывало играючи относят его к стене. Ну, сачки! И тут меня посещает нелепая мысль. Я заглядываю в таз — вода в нем черная и отливает стылым, неподвижным блеском. Как смола застывшая. Пытаюсь чуть сдвинуть таз — свинцовая тяжесть.

— Руки! — захлебывается староста, потрясая пухлыми кулаками. — Не прикасайся к тазу!

— Ладно, ладно, — я демонстративно засовываю руки в карманы. — Чего ты так перепугался? Воды вон целое озеро!

Но Морквин, похоже, не склонен шутить. Он деловито водружает на каждую треногу по толстобокой керамической плошке и откупоривает бородавчатую бутылку, из нее сразу начинает струиться бледный дымок. По нескольку капель зловонной ядовито-зеленой жидкости он наливает в каждую плошку и, подозрительно глянув на меня, в таз.

— Не двигаться! — предупреждает он и берет со стола черную книгу. Торопливо полистав ее, — тоже не отличник, всего не помнит, — он водит пальцем по строчкам. — Ага!

Морквин закладывает веревочкой нужную страницу, кладет книгу рядом с тазом и появившимся откуда-то огрызком известняка быстро очерчивает на полу большой круг. Все семь треног, и он сам, и я возле медного таза в центре оказываемся внутри него.

В напряженной тишине Морквин громко чиркает огнивом, и над треногой, стоящей от центра дальше всех, вспыхивает узкое зеленое пламя. Лицо у него окривело от возбуждения, он беспрестанно что-то бормочет и стремительно проводит второй круг, охвативший уже шесть треног, кроме одной, с горящей плошкой. Она оказывается между первым и вторым кругом. Двигаясь по непонятному маршруту, Морквин зажигает вторую плошку — на одной линии с первой, и третью — крайнюю слева.

Когда он проводит третий, внутренний круг, диаметром не более трех метров, в нем остаются четыре треноги с еще не зажженными плошками. Эти приготовления начинают меня беспокоить. Дело в том, что хотя пламя впереди и слева вроде не высокое, я ничего не могу разглядеть за ним. Словно зеленый огонь отгородил пространство с двух сторон. В горле сильно першит — удушливый запах не расползается по кухне, а наоборот, как будто стягивается и собирается над тазом. Тем временем староста зажигает последние четыре плошки, обходя их по кругу:

— Север, запад, юг, восток, не поднять чужому ног!

Это он обо мне, что ли? Пламя над треногами с четырех сторон вдруг плавно поднимается вверх и, широко раздвинувшись огненным веером, почти смыкается у потолка, отгородив нас душным зеленоватым колпаком. Жара от него почти не чувствуется, но духота становится нестерпимой. Я хочу пошевелиться, но ноги как приросли к полу. Вот тебе и шарлатан Морквин! Север, запад… треноги расставил по сторонам света! Я безуспешно пытаюсь сдвинуться с места, а Морквин подскакивает к тазу и, распахнув книгу, склоняется над ней. Запинаясь, по слогам он читает какую-то абракадабру. Над медным тазом поднимаются густые клубы пара и, собираясь вверху под потолком, образуют круги, похожие на круги от брошенного в воду камня.

— Ду́хи Темного Озера, я вызываю вас! — неожиданно громко завывает Морквин срывающимся голосом и, весь напрягшись, склоняется к самой воде. Вдруг словно порыв ледяного колючего ветра обжигает ноги и непонятно как внутри огненного купола оказываются три черные птицы.

— Слуги Покровителя, — шепчет Морквин побелевшими губами. Втянув голову в плечи, я вижу, как одна из птиц садится старосте прямо на голову, отчего он весь как-то съеживается, еще две опускаются ему на плечи и, сложив крылья, замирают, точно чучела, неподвижно уставившись в смоляную воду.

— Покровитель Темного Озера! — во второй раз хрипит Морквин.

Хорошо, что я не знаю, где Федор…

В тазу под слоем воды медленно проступают странные расплывчатые очертания какого-то захламленного помещения! «Чердак? — проносится у меня в голове. — А вдруг они и в самом деле увидят Федора?»

— Покажи чужого! — в третий раз взывает Морквин, и зеленоватый пар рассеивается; изображение, висящее на уровне головы, становится более четким. Можно разглядеть отдельные предметы на тесном чердаке, и одновременно как бы сквозь них проглядывают бледные контуры густых разлапистых елей, плотно обступивших темную гладь озера. Черное Озеро! Я напряженно, до рези в глазах, вглядываюсь в него, изображение начинает даже двоиться — уже не одно, а два озера! Вернее, два черных, без блеска, провала. Они медленно приближаются, увеличиваясь и заслоняя все остальное, и внезапно я понимаю, что это уже не озера, а бездонные черные глаза — воронки, притаившиеся под лохматыми елями бровей на чьем-то огромном лице. Покровитель Озера! Не в силах оторваться, я вижу длинную расползающуюся ухмылку, медленно перерезавшую вибрирующее в воздухе лицо. Оно, лицо это, как две капли воды похоже на лицо Мастера. Да нет, это же сам Мастер Тромм! Глаза его, еще больше приблизившись, снова сливаются в огромный черный колодец без дна. Я подаюсь вперед, голова у меня кружится, неодолимо тянет заглянуть вниз и, потеряв равновесие, вдруг перекидываюсь через край…

Неприятный шум в ушах переходит в громкий невыносимый звон, до краев затопивший голову, и внезапно я оказываюсь в длинном темном туннеле. С ошеломляющей быстротой все быстрее и быстрее несусь по нему, причем в каком-то неестественном нелепом положении, не то боком, не то на спине, левым виском вперед. Внутри у меня все словно свернулось в клубок и напряглось, готовое оборваться, и через мгновение я вдруг увидел… себя словно со стороны. Хотя нет же, это Федор, но одновременно мне кажется, что это я. Так бывает иногда во сне…

Вокруг на небольшом лысом островке, высунувшемся посредине черной глади озера, никого не видно, только слева одиноко торчит угол разрушенного строения. Но я чувствую — рядом кто-то есть!

Прижавшись к холодной влажной земле, я внимательно осматриваюсь, слегка приподняв голову.

От воды поднимается редкий белесый туман и, скручиваясь, длинными спиралями стягивается над поверхностью островка, постепенно накрывая его плотным сырым одеялом. Неясный свет сочится с пасмурного неба и вязнет в сплошной серой пелене. В сгустившихся сумерках быстро растворяются очертания островка, сливаясь с близкой водой.

Подобравшись ко мне метров на двадцать-двадцать пять, туман еще больше уплотняется и, образуя вокруг меня небольшую площадку, за края которой он почему-то не перетекает, поднимается вверх клубящимися лохматыми стенами.

Я оказываюсь как бы на дне огромного пустого колодца, куда кроме меня попадает и угол каменной развалюхи. Все это происходит в полной тишине, но не так, как это бывает где-нибудь на природе, когда воздух весь заполнен звуками, а мне словно закладывает уши.

Бесконечно долгое, обдирающее сердце ожидание опасности внезапно кончается. Впереди на самой границе моего «колодца», где кончается круг его лысого дна, из тумана медленно просовывается бесформенная черная голова, я сильно зажмуриваюсь в надежде, что она пропадет. Вместо этого рядом с ней появляются еще несколько черных существ — я бы посчитал их огромными воронами, но что-то мешает мне сделать это! Глаза у них затянуты мутной пленкой, и они слепо водят из стороны в сторону длинными клювами, словно пытаясь отыскать кого-то. Этот кто-то, похоже, я. Выдвинувшись из клубящейся стены тумана еще сильнее, черные птицы вдруг разом устремляют на меня острия своих изогнутых носов-клювов. Беззвучно каркая, клювы раскрываются — стая как будто радуется добыче.

Противная слабость растекается по всему телу. За время знакомства с нашей вороной я успел попривыкнуть к ее повадкам, но эта стая — совсем другое.

Крылья ворон неожиданно видятся мне широкими рукавами, да и сами птицы уже и не птицы вовсе, а странные черные фигуры в знакомых, опущенных на глаза капюшонах. Существа эти, неумолимо приближаясь, начинают плавно, как во сне, размахивать крыльями-рукавами, пытаясь оторвать от земли извивающиеся тела, и я вдруг отчетливо понимаю, что взлети они — и будет поздно. Надо что-то делать, но вялость переходит в полное оцепенение; я равнодушно наблюдаю за птицами, или как там их еще.

«Федора бы сюда — знатока животного мира». Черные фигуры вот-вот поднимутся в воздух; мне хочется, сжавшись в комочек, закрыть голову руками, когда же, наконец, кончится этот сон?!

От невыносимого ужаса я кричу — обычно на этом и кончаются ночные кошмары, но только не этот… В полной тишине вороны отделяются от земли и, широко распластав крылья, всплывают вверх. Что будет дальше, я уже знаю… И тут мне удается разглядеть птиц.

Чья-то невидимая рука словно сгребла их в кучу, и они неподвижно зависают над моей головой. Серая пленка на глазах у них лопается, и взгляд их горит теперь безжалостным хищным огнем. Через мгновение этот черный колпак обрушится и накроет меня.

Заслонившись от ворон, я вдруг обнаруживаю, что в руке у меня зажато тяжелое яйцо из мешка Федора. Собрав все силы, неимоверным усилием я отвожу, будто свинцовую, руку назад и, чуть откинувшись, посылаю «лимонку» в самую середину стаи. Не пролетев и десяти метров в густом, осклизлом воздухе, она возвращается вниз и, отскочив от каменистой поверхности, подпрыгивает и, крутанувшись, наконец замирает. Сейчас рванет! Только перья полетят! Однако и от меня тоже.

Я вдруг понимаю, что не хочу вот так, здесь прямо сейчас… Откуда-то всплывает дикая, совершенно нелепая мысль, и я вцепляюсь в нее всеми силами. От обвалившегося угла с обшарпанной штукатуркой, из-под которой выглядывают щербатые красные кирпичи, меня отделяет не более трех-четырех метров. Все мое существо, мгновенно сжавшись в бесконечно плотную и раскаленную частицу, взрывается таким неудержимым, неистовым движением в одну-единственную точку, к этой блестящей радужными мазутными пятнами луже за углом, что я вижу себя, уже лежащего лицом в вонючей черной жиже, за спасительным укрытием. Но тело, непослушное тело, успевает лишь вскинуться над гладкой мокрой землей и, еще не понимая, что осталось одно, без меня, замирает, недоуменно и растерянно вглядываясь покинутыми зрачками в вибрирующий мутный воздух.

Назад! Но я только глубже погружаюсь в нечавкнувшую жижу. И в это мгновение лопаются стены моего колодца! Ослепительно белое пламя острой стрелой вырывается вверх, радостно слизывая в озеро птиц…

Все это я каким-то образом вижу, хотя сам утопаю с головой в маслянистой черной воде, залепившей мне рот и глаза, заливающейся в ноздри. Я начинаю задыхаться, изо всех сил барахтаясь и извиваясь, мне не хватает воздуха. Рот мой раскрывается, и густая черная масса потоком устремляется в разрывающиеся от напряжения легкие.

Конец!.. Но тут чья-то цепкая рука вырывает меня на поверхность, оставив внизу досадливо расплескавшуюся лужу. Бешено кашляя, я ничего не вижу вокруг, струи воды вытекают из носа и ушей, а глаза готовы выскочить из орбит. Кто-то пребольно колотит по моей спине и, поперхнувшись еще раз, я наконец вновь обретаю способность видеть и слышать. Встряхиваясь, как мокрая курица, я стою в липкой чернильной луже, а рядом валяется пустой таз. Откуда-то сверху доносятся глухие удары, от которых, кажется, раскачивается весь дом, со всех сторон слышится надсадный кашель и выкрики:

— Мастер! Мастер вернулся!

За шиворот меня крепко держит Морквин и, почти приподняв над полом, плюется в самое ухо:

— Гаденыш! Утопиться вздумал? Ты опрокинул таз с озерной водой! Ну, подожди! Вернется Мастер — вдоволь напьешься ее!

Он наконец выпускает мой воротник и, схватившись за грудь, надрывно заходится кашлем. Все плошки вокруг погасли, словно задутые сильным порывом ветра, и чадят теперь клубами густого, резко пахнущего серой дыма. Захлопнув намокшую книгу, он пытается сорвать с шеи мохнатое ожерелье, ставшее вдруг тесным, и опрокидывает одну из треног. А кругом уже настоящая паника! Ученики, путаясь в своих балахонах, прячутся под широким столом, и староста, побросав в сумку колдовские причиндалы, выскакивает из кухни, опрокинув по дороге еще несколько треног. По коридору гулко разносятся его шаги, хлопают двери и где-то далеко стихает воронье карканье.

Пока я ошалело озираюсь, раздумывая, не удастся ли мне улизнуть в суматохе, Морквин появляется вновь и садится во главе стола. Дым рассеивается, и школяры, протирая покрасневшие глаза, медленно разбредаются по своим местам.

На решетке очага я замечаю разбитую яичную скорлупу и быстро отвожу от нее взгляд. Что это такое?!

Что-то сообразив, Морквин снова кидается к двери в коридор. Заперто! Он на цыпочках подходит к люку в полу и дергает за кольцо. И здесь закрыто!

— Это шутки Мастера Тромма, — глухо говорит долговязый Умих.

— На место! — шикает на меня староста. И я только теперь замечаю, что стою один посреди кухни… — Если Мастер узнает, — продолжает Морквин, — несдобровать всем! Мне он поверит больше.

Школяры угрюмо молчат, уткнувшись в пустые чашки.

— Я передумал, не стоит тревожить Покровителя Озера по таким пустякам. Убрать все! И чтоб никаких следов! А ты, змееныш, лучше расскажи нам, чему учит старый Оркмахи. И давно ли он выжил из ума? Что-то никто этого раньше не говорил…

«Начинается, экзаменатор нашелся, паршивец щербатый», — думаю я, но вслух говорю:

— Вообще-то я не самый лучший ученик, но кое-что рассказать могу. Хотя, вы же видели, какие книги мы принесли. Это очень хорошие учебники…

— Ты зубы не заговаривай! Говори, научил вас Оркмахи наводить порчу и вызывать дождь?!

— Не-ет, — тяну я, но мы изучаем математику, а скоро начнем химию…

Спросят что-нибудь, а у меня из головы все вылетело, что делать? Да, честно говоря, я и на уроке-то с трудом отвечаю. Ох, вернуться бы домой… И я с каким-то сладостным чувством вдруг вспоминаю свой учебник математики, весь исчерканный и потрепанный.

— Чего вы начнете? — у экзаменатора даже вытягивается лицо, и он опирается спиной о дверь. Она неожиданно распахивается, и «глаза и уши» вываливается в коридор. Школяры повскакивали с мест и испуганно шепчутся.

— Мастер, Мастер! — слышится вокруг, и в следующее мгновение в дверях появляется Морквин.

— Проверьте люк!

Кто-то тянет за кольцо, и крышка люка поднимается!

— Надо идти в класс! — сдерживая дрожь в голосе, говорит староста. — Мастер открыл нас на расстоянии!

Ученики тихо, гуськом спускаются в темный подпол, и мы бредем по узкому каменному переходу. Похоже, что он как и верхний коридор, сплошным кольцом опоясывает весь дом. Где-то здесь должен быть еще один выход наверх — так говорил Федор. Наверное, так мы и угодили в ловушку. Неподалеку, значит, прячется и второй ученик старого Оркмахи — ниндзя Федор. Тут меня вталкивают в подземный класс, и белобрысый закрывает за нами дверь.

Комната довольно просторная, с низким сводчатым потолком. Здесь светло и душно от множества горящих на стенах факелов. Как кроты в норах, без солнечного света! Пол в классе вымощен грубыми булыжниками, от которых тянет холодом и плесенью. Плесень покрывает и шершавые стены, поднимаясь под потолок беспорядочными лишайными пятнами. Вдоль стены стоит широкая деревянная скамья. Я снова оказываюсь рядом с Рыжим. Приставили его ко мне, что ли? Рыжий внимательно смотрит на мои кеды, облепленные засохшей грязью. Машинально я убираю ноги под лавку. Еще чего! Не хватает только, чтобы надели на меня свою школьную форму!

Посреди класса стоит низкий столик на тонких гнутых ножках. На нем что-то вроде шара, накрытого черным бархатом.

— Посмотрите на стол! — низкий, трубный голос неожиданно раскатывается между каменными стенами. Замерев, школяры вглядываются в черный бархат, из-под которого, кажется, и слышится голос. Я весь сжимаюсь от волнения и незаметно оглядываюсь — на лицах учеников тоже замешательство и испуг. Это меня успокаивает, видать, и они побаиваются Мастера. А Рыжий — тот и вовсе зажмурился и руки сжал в кулаки — что-то беззвучно шепчет, едва шевеля губами. И вдруг черный бархат медленно и плавно, как во сне, взмывает вверх, и на столе на круглом блестящем подносе скалит зубы голова в круглых зеркальных очках. И голова эта принадлежит Федору!

— О-о-о! — вздох ужаса, словно ветер, проносится по классу.

Ученики, как зачарованные, не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища. Рыжий, еще крепче зажмурившись, с неожиданной силой вцепляется в мое колено.

— Ух-ху-ху! — ухает филином голова.

— Я не оставлю вас одних! Бездельники, только и знаете, что спать целыми днями! Пришлось мне с помощью волшебства раздвоиться. Я буду в за́мке и здесь, в другом облике!

Большие в пол-лица зеркальные очки почти до неузнаваемости меняют лицо Федора. В стеклах отражаются языки пламени от факелов, и ученики, и вся комната.

Я осторожно хватаю Рыжего за руку и пытаюсь оторвать ее от своего колена. Бесполезно. Вцепился со страху, как клещ.

Внезапно над столом вспыхивает ослепительный шар. Когда я вместе со всеми, наконец, открываю глаза — на блестящем подносе лежит только смятый черный бархат. Никакой головы нет…

Что такое?!

И вдруг откуда-то из дальнего угла над самым полом разносится странный металлический голос:

— Ступайте все в лес! К вечеру пусть каждый принесет листьев вереска, волкозуба и лебеды. И шишек хмеля, корней валерианы, а главное, не забудьте пырея ползучего! А ты, Морквин! — голос на мгновение замирает, как бы раздумывая, — дюжину самых больших, черных и жирных пауков! Здесь останется тот, кто сидит последним!

Это же я!

А голос продолжает:

— Если ты солгал и послан лазутчиком — превратишься в ворону!

Напуганные ученики бесшумно вытягиваются из класса, старательно отводя от меня, глаза. Как ветром сдуло!

— Пропал парень, — доносится из-за двери.

«Это Рыжий», — успеваю подумать я и остаюсь один. Мысли беспорядочно копошатся в моей голове. Никакого объяснения происходящему я не нахожу. Колдовство? Неужели Мастер обезглавил Федора? Я уже готов предположить самое худшее, но в это мгновение слышу тихо, но отчетливо:

— Закрой дверь на засов!

«Спокойно», — говорю я себе и иду закрывать дверь. Когда я поворачиваюсь — на блюде снова голова Федора!

— Подойди ближе! — раздается команда. Медленно, едва переставляя ватные ноги, подхожу.

— Еще ближе!

Но я стою не в силах сдвинуться с места.

— Послушай, или ты поможешь мне выбраться из этого ящика, или я превращу тебя не в ворону, а в паука! — в голосе Федора, вернее, его головы, ясно слышна угроза.

— Ты бы не мог как-нибудь сам? — бормочу я, — мне что-то не по себе…

— Болван! — взрывается Федор, — посмотри вниз!

Я опускаю глаза: между кривыми ножками стола — грязные кеды!

Точно — отражение повторяет все мои движения.

— Ну понял? Между ножками — зеркало, и кажется, что ничего нет. Помоги же, осел! У меня голова застряла в этой щели. Тяни за край подноса!

Я сильно тяну за холодное тяжелое блюдо, и половинка его сдвигается в сторону вместе с половиной столешницы. Под столом на корточках сидит Федор и держит под мышкой ворону. Клюв у мудрой птицы обвязан веревочкой, и она только испуганно таращится на меня. Кряхтя, Федор вылезает из своего ящика, и секрет «головы» сразу становится ясен. В зеркалах, закрепленных под небольшим углом, отражается каменный пол. Большой медный поднос, с круглым отверстием в центре, распилен пополам. Половинки его приклеены к раздвигающейся столешнице. Остается просунуть голову в отверстие, сидя под столом — и готово!

— Ловко придумано! Как же ты догадался? И где прятался все время? А птица?..

Федор освобождает клюв вороны от повязки, и она долго и обиженно каркает, словно жалуясь на такое бесцеремонное обращение.

— Ты уж извини, иначе нельзя было, — это Федор вороне! — Представляешь, если бы ты закаркала, когда моя голова лежала на блюде? Как бы это выглядело — голова, да еще и каркает? Но ничего, сейчас пойдем на кухню, поищем чего-нибудь.

— Ты что, разговариваешь с ней?!

Ворона, перестав каркать, открывает клюв и как-то по-гусиному шипит на меня.

— Ну ладно, ладно, — примирительно говорю я, — держат же люди канареек, попугаев или там скворцов. Почему бы не завести ворону?

Птица, склонив голову набок, изучающе смотрит: а не врешь?

— Вот что, Тим, — командует Федор, — бери зеркала и за мной! По дороге я тебе все объясню.

После некоторых усилий мне удается вытащить зеркала — они прикручены к ножкам тонкой проволокой. Федор ждет меня в самом дальнем углу зала. Зажав зеркала под мышкой, я подхожу к нему и как можно дружелюбнее улыбаюсь вороне. Она лишь снисходительно каркает дважды. И тут я замечаю, что между двумя стенами, образующими Угол, есть узкий, почти незаметный проход.

— Это потайная лестница на чердак, — сообщает Федор.

— Какая же она потайная, если ее видно?

— Ну, может, и не потайная, но только ученики ею не пользуются. Боятся, наверное, а может, Мастер запретил. Да ты сам сейчас увидишь, что это за место…

И он скрывается в темном проходе. Я за ним. Мы поднимаемся по крутой каменной лестнице, ничем не освещенной. Может, Федор уже научился видеть в темноте? Сверху раздается отвратительный скрип двери.

— Осторожно, пригнись!

Но я уже пребольно стукаюсь лбом о низкий деревянный косяк. Вход, как в собачью конуру! Теперь точно шишка будет.

— Тут много интересных штуковин. Я сам еще не все осмотрел.

Федор чем-то гремит, и неожиданно широкая полоса света пронизывает помещение. Одновременно свежий сырой воздух врывается в духоту чердака — открылось слуховое окно.

Здесь, действительно, полно всякого хлама, и мне не совсем понятно, зачем мы сюда забрались. У меня к чердакам с некоторых пор вообще особое отношение. Федор же по-хозяйски усаживается в высокое деревянное кресло под открытым окошком. Зачем на чердаке кресло? Он зна́ком приглашает меня садиться тоже. Ничего подходящего для этого я не вижу и поэтому сажусь прямо на пол.

— Рассказывай!

В кресле колдуна, возвышаясь надо мной и поглядывая в открытое окно, Федор чувствует себя превосходно. Похоже, ему здесь даже нравится.

— Когда тебя схватили, я сразу понял, что школяры нас обошли — из подземного хода есть другой выход в верхний коридор. Они зашли из него в кухню Мастера и сцапали тебя. Тогда я не мог тебе помочь. Раз ловят лазутчика — никто, думаю, в классе не усидит. Я закрыл люк и по нижнему коридору проскочил в класс. Там уже никого не было — нас ловили. Ход на чердак я сначала не заметил. Вернутся, думаю, и схватят сейчас. Вышел из класса — и дальше по подземному ходу. Смотрю — еще одна лестница наверх, и по ней уже кто-то спускается. Это за мной! И обратно — в класс! Забился я в угол, а по коридору топот уже близко, и тут заметил узкий проход. В нем темень, но отступать-то некуда… Ну и все. Залез на чердак, закрыл за собой дверь и сижу. Внизу пошумели, пошумели и ушли. Лезть сюда они не решились, а может, и не подумали, что я могу спрятаться на чердаке. Ведь для них чего нельзя — того вроде бы и нет. Темные люди! На чердаке я осмотрелся, нашел слуховое окно. Высунулся: нельзя ли по крыше спуститься? Вдруг, смотрю, из дома вышел Мастер и скрылся в лесу. Куда это он, думаю, подался? Сверху-то видно далеко. На самом горизонте какой-то за́мок стоит.

— Верхний, — уточняю я.

— Ну вот, в эту сторону Мастер и ушел. Я за ним сверху последил, пока видно было, и пошел осматривать чердак. Тут есть такие хитрые приспособления, вроде трубок со стеклами. С чердака они идут через потолок во все комнаты. Очень удобная штука. Ученики думают, что их не видят… Ну, соображаю, раз Мастер куда-то ушел, надо действовать.

Пока вы там завтракали, я приготовил то, что ты видел в классе. Пришлось здорово потрудиться. Но не идти же на урок неготовым!

— Да уж… Так это ты грохотал здесь?

— А то кто же! За этими школярами глаз да глаз нужен; что они там затевали? Дыма зеленого напустили. Да еще тот, с плеткой, тоже мне колдун нашелся!

— Посмотрел бы ты снизу на это! Даже не верится…

— Некогда мне было разглядывать фокусы ваши! Когда они задымили — видно уже ничего не было, я решил им немного помочь, — и Федор довольно похлопал по своему мешку, — через дымоход одно яйцо бросил!

— Так ты ничего не видел?

— Не-ет, — Федор как-то странно подбирается, — а что я должен был увидеть?

— Да так… Ничего…

По лицу моего друга я понимаю, что он не договаривает. За его насмешливым тоном проглядывает неудобство.

— Понимаешь, — говорит он, — я тут, кажется, задремал немного. Тоже, наверное, дыма надышался, он и сюда проник, чуешь? — Федор как будто оправдывается… — Каково же тебе было — такой огонь развели вокруг: дом-то деревянный…

— Я тоже вроде заснул. Даже в таз свалился. Чего только ни приснится. Представляешь, как будто в этом омуте, — я показываю в сторону, где по моим представлениям должно находиться Темное Озеро, — есть остров. Лысый такой, маленький… И я во сне попадаю туда. А там — да что говорить! Потом как-нибудь.

— Нет, — Федор встает с кресла, — ты уж, пожалуйста, расскажи! И подробно, — он становится очень серьезным.

Приходится рассказать ему о своих видениях.

— Сон, говоришь? — выслушав мой рассказ, Федор за рукав тащит меня к чердачному окну. Сверху открывается чудесный вид. Темный еловый лес тянется почти до горизонта. Там, растворяясь в зыбкой серебристой дымке, угадываются очертания за́мка. «Сегодня Мастер уже не вернется, — успокаиваю я себя, — слишком далеко». Прямо у самого дома — крошечное черное озеро, зажатое со всех сторон деревьями. Над застывшей гладью воды медленно клубится редкий сизый туман. Воздух напоен сыростью и запахом хвои. От налетевшего порыва ветра туман расходится, в центре озера — остров!

Лишенный всякой растительности, он, словно нарыв на черном теле воды. Только угол каменной постройки одиноко возвышается посреди.

Мой сон… Но я же не мог видеть это раньше! Ведь попали мы сюда глубокой ночью. Наверное, об этом думает и Федор. Помолчав, он спрашивает:

— А грохот ты слышал?

— Так ведь это ты сам топал здесь.

— Я не о том… Уж не думаешь ли ты, что это я раскачивал дом? Тут грохотало так, что крыша едва не провалилась!

— Когда это было?

— Ну, после яйца… Ты что?! — Федор не дает мне вставить слово. — Этим яйцом и воробья не убьешь. Дым один… Потом меня словно сморило. Совсем ненадолго. А проснулся-то как раз от того, что дом ходуном ходил. Что там у вас случилось? Не пойму. Мне даже жутко стало. Школяры забегали, как крысы, а белобрысый — ну, быстрый же парень! — живо все отнес обратно в кабинет Мастера. И птицам здешний мой дым не по вкусу пришелся — не зря я химию люблю.

— Ну ладно, а дальше что?

— Ну что, что… Спустился быстро с чердака, зашел в «кабинет директора». На" столе лежали наши книги, а на них — ты представляешь? — сидела ворона.

— Да тут их тьма.

— Наша ворона! Как она туда попала? В окно, что ли, влетела? Так ведь и окон-то в доме нет… Хорошо хоть настроение у птицы было миролюбивое. Обрадовалась, наверное, что книги целы. Но взять их она мне не позволила, сколько я ни просил. Служебная прямо ворона! Но не бросать же их! В общем кое-как отвлек птицу. Чего я только ей не наговорил. Куда там лисе! За всю свою долгую жизнь ворона не слышала столько добрых слов. И вот результат, — Федор тряхнул набитой книгами кожаной сумкой. — Пришлось позаимствовать на время, за пазухой неудобно очень.

Ворона грустно посмотрела на него — какое коварство!

— А ожерелье?!

Я отодвигаюсь подальше от сумки.

— Да оставил я паучков, не бойся. И остальное тоже. Мне чужого не надо… Ну так вот. Подкрался я к кухне послушать, как тебя там экзаменуют, да кто-то в дверь изнутри толкнулся, я и придержал ее. После вниз спустился и отпер люк в полу. Побегал я сегодня!.. Но теперь я намерен хорошо отдохнуть.

— Какой отдых? Бежим отсюда! Постой, а почему ты решил, что школяры пойдут в класс?

— Раз испугались, значит, будут учить уроки, чтобы Мастера Тромма не огорчать. Это тебе не Игорь Палыч.

— Да уж…

— Залез я в ящик и сижу потихоньку. Подождал немного, вы и пришли. Ворону только пришлось укрощать.

— А огонь над столом?

— Пиротехника! — Федор кивает на мешок.

— Ну а голос? Странный был голос.

— Это я в трубку говорил. Прижал ее к полу, и эхо разнеслось под каменным потолком.

— Прямо голова кругом.

— Вот и отдохни здесь!

— То есть, как это здесь? На чердаке, что ли?

— Ну да. Школярам я скажу, что превратил тебя в ворону, им это должно понравиться. А сам я должен осмотреть школу. Интересно, как их тут учат? Да и пособия учебные…

— Бежим отсюда, Федор!

— Успеем! Пока Мастера нет, я этим воспользуюсь. Хоть раз побыть в роли директора школы!

— Да ведь они скоро догадаются, и тогда все, пропали!

— Ладно, переночуем здесь, а утром уйдем. Ты отдохни пока, а то ляпнешь чего-нибудь. Можешь даже в кресле посидеть…

И Федор отправляется к выходу с вороной на плече и с сумкой, набитой книгами.

— Послушай! — вдруг вспоминаю я, — а за какими это травами ты их послал?

— Успокоительный сбор, — не оглядываясь, отвечает Федор, — его моя бабушка пьет. И еще кое-что, из книги.

— Ты бы их еще в аптеку послал, за аспирином, — ворчу я и, тщательно заперев за ним дверь, усаживаюсь у окна в кресло Мастера.

Кругом такой покой, тишина, что незаметно для себя я засыпаю. Наверное, проходит совсем немного времени, и сна уже ни в одном глазу. Под окном очень зябко, не разоспишься да и в кресле Мастера мне как-то неуютно. Трясясь от холода, я принимаюсь бродить по чердаку. Где-то здесь должны быть смотровые трубки, так говорил Федор.

Наткнувшись на одну из них, я прилипаю к стеклу: коридор, освещенный факелами! Вдруг в поле моего зрения попадает Федор с вороной. Он тыкается поочередно в запертые двери и пробует ключи, идет дальше и исчезает. Наблюдать за ним сверху очень интересно, и я торопливо ищу следующую трубку. Заглядываю в класс — его нет, в какие-то пустые комнаты — не то, не то…

Ага! Вот он! Федор, видимо, так и не сумев открыть ни одну из дверей, зашел в кухню. Обедать, что ли, собрался?

Он ворошит угли в очаге, подбрасывает в него несколько сухих поленьев и выходит куда-то. Через некоторое время возвращается с большой ощипанной куропаткой. «В кладовку ходил», — заключаю я. Насадив ее на вертел, Федор усаживается на пол, скрестив под собой ноги. На коленях он раскладывает толстую книгу — наша «Черная магия» — и углубляется в чтение. Вскоре появляется огрызок карандаша, и Федор делает им какие-то пометки на полях. Если бы ты так в школе занимался!

Ворона с ученым видом заинтересованно вглядывается в пожелтевшие страницы, водя клювом из стороны в сторону, и словно пытаясь что-то прочесть. В такой обстановке Федор сильно смахивает на колдуна, не хватает только черного балахона.

Но пора подумать и о еде. Сверху хорошо видно, как подрумянивается куропатка. А Федор так увлекся, что, чего доброго, прозевает, и она сгорит. Надо спешить! Я пробираюсь к выходу, и, поровнявшись с открытым окном, случайно выглядываю из него.

По лесу в нашу сторону быстро движутся какие-то темные фигуры. Приглядевшись, я различаю в руках у некоторых увесистые палки. Школяры! Вот и сходили за пауками…

Опрокинув кресло, перепрыгиваю через всякий чердачный хлам, ударяясь о многочисленные углы, кубарем скатываюсь по темной лестнице, пролетаю класс и выскакиваю в Нижний коридор. Налево или направо? Бегу направо. Тут должна быть лестница на кухню, но вместо этого я вижу дверь. Открываю ее — ступени наверх. Возвращаться долго — в кухню можно попасть и через верх. Взбегаю по лестнице — коридор! Пот застилает глаза — скорее! А в какую сторону? Тут, наверное, только Мастер разберется. И вдруг слева, из темноты коридора, раздаются приглушенные голоса и топот ног. Я бросаюсь обратно — но поздно! Сзади слышны крики:

— Вот он! Держи!

Через три ступеньки — вниз, в подземный ход, и огромными скачками мимо класса и дальше, к Федору! Вот и лестница наверх, в кухню. Головой подкидываю люк.

— Федор!

А в дверь уже колотят, хорошо что он ее запереть догадался, книжник паршивый! Сдвинув тяжелую лавку на люк, я наваливаюсь на нее всем телом.

— Открывай! — колотят в дверь.

Снизу в люк тоже бьют чем-то тяжелым. Федор, пометавшись по кухне, прячет сумку с книгами за низкий шкаф, в котором хранят посуду, потом достает из своего мешка камышовую трубку и манит меня за собой.

Что он еще придумал?

Дверь угрожающе трещит под ударами, да и люк вот-вот не выдержит.

В углу кухни стоит широкая бочка с водой. Федор сдвигает тяжелую крышку — воды только на треть.

— Полезай!

— Да ты что?!

— Полезай, живо! — он почти запихивает меня в воду. — Брр! Вода ледяная, несмотря на жару в кухне.

Федор залазит следом, мы с трудом умещаемся в бочке. Он ломает трубку и, сунув мне в рот половину, топит меня. Сам он, пригнувшись, задвигает крышку на прежнее место и тоже погружается. Вода поднялась под самый край. Интересно, сколько мы так высидим? Из-под воды ничего не слышно. Что там делается?

Проходит пять, десять минут. Мне кажется, что нам уже никогда не всплыть. Я совершенно околел, и, кажется, вот-вот превращусь в ледышку. Вдруг свет проникает в бочку — крышка сдвигается! От неожиданности я выпускаю трубку изо рта, и, поперхнувшись ледяной водой, вскакиваю, бешено кашляя. Торжествующие вопли раздаются со всех сторон. Нас вытаскивают из бочки и тащат, угощая пинками и затрещинами.

— Стойте! — кричит белобрысый. Он берет плеть.

— Мастер говорил о двадцати плетях…

Федора останавливают и, крепко держа за руки, поворачивают спиной. Плеть поднимается, и тяжелый удар обрушивается на него! Мы так околели, что совершенно не способны к сопротивлению. Федор получает еще несколько ударов, и белобрысый говорит, сворачивая плеть:

— Остальное — утром!

Нас волокут вниз и, толкнув в спину, запирают в темноте. Лязгает засов. Мы снова в том самом погребе. Только на этот раз вырваться отсюда нам, кажется, не удастся. Чтобы хоть как-то согреться, я начинаю бегать по земляному полу, трясясь от холода и подпрыгивая на негнущихся ногах. Федор выливает из обуви воду и, скрестив ноги, усаживается на пол.

— Вставай, замерзнешь!

— Отстань, я согреюсь раньше тебя.

«Опять за свои штучки», — думаю я, продолжая описывать круги по подвалу.

Самовнушением занялся. Сейчас, наверное, повторяет про себя: мне тепло, тепло, уже жарко…

Не выдержав, Федор вскакивает и принимается носиться с бешеной скоростью. «Самовнушение не помогло», — делаю вывод я, размахивая руками, как ветряная мельница. Становится теплее. Вот только одежда не просыхает в таком холоде.

— Как ты думаешь, что с нами сделают, когда Мастер вернется?

— В пауков превратят!

— Ты что, серьезно?

— Ну, может, и не станут в пауков. А вот бросить в омут — это у них, я думаю, запросто…

От этих разговоров становится совсем тоскливо. Неужели нет выхода?

— Да-а, — подливает масла в огонь Федор, — в восьмом классе учиться, кажется, не придется. Ты ведь так это не любишь…

— Да ты что?! Когда я говорил, что не люблю учиться? Но не в этой же школе!

— Он еще выбирает! — усмехается Федор, собираясь, видимо, поговорить о пользе любого образования, даже в школе Мастера. Но в это время за дверью слышатся тихие крадущиеся шаги.

— За нами?!

— Не таились бы так. На место!

И мы занимаем позиции по обе стороны ступеней. Натягивать веревку времени нет, да и второй раз этот номер может не пройти.

Засов тихо отодвигается, и кто-то беззвучно спускается к нам.

— Эй! — приглушенный шепот нарушает тишину погреба. Мы — ни звука.

— Где вы там? — кто-то делает неуверенный шаг в глубину нашей клетки. Человек оказывается спиной к нам и стоит, всматриваясь в темноту.

— Спите, что ли?

И тут Федор тенью метнулся прямо под ноги гостю. Плечом он сильно ударяет того повыше колен, а руками крепко обхватывает лодыжки. Взмахнув руками, человек падает на пол, и в следующее мгновение Федор уже сидит верхом у него на спине. Я и сделать-то ничего не успеваю. В приоткрытую дверь падает слабый свет:

— Да ведь это Рыжий! — кричу я.

— Какой еще рыжий? — недоуменно оборачивается Федор, не разжимая, однако, хватку.

— Ну Рыжий, Шон! Я тебе не успел рассказать. Отпусти его.

Федор нехотя встает.

— Ну!

Рыжий, испуганно оглядываясь, поднимается. В руках у него узел с каким-то тряпьем.

— Вот, — протягивает он, — одевайтесь.

— Что это?

Федор развязывает узел и достает два черных балахона — «школьная форма»!

— Молодец, Шон! — Я уже собираюсь переодеться.

— Погоди, — Федор останавливает меня.

— Зачем ты это делаешь, Рыжий?

— Морквин убедил всех, что вы — лазутчики. Его здесь слушаются, он — правая рука Мастера Тромма.

— Почему же ты нам помогаешь?

Недоверчивость моего друга не так-то легко преодолеть.

— Утром вернется Мастер…

От этих слов все сомнения сразу улетучиваются. Мы натягиваем поверх своей сырой одежды черные балахоны, и в темноте становимся неотличимы от учеников.

Тихо гуськом поднявшись в коридор, крадемся вслед за Рыжим вдоль стен. Вот и дверь в кухню. Шон неожиданно исчезает.

— Предатель! — Федор в ярости.

Но Рыжий тут же появляется вновь. В руках у него большой медный ковш на длинной ручке. Теперь он гасит все факелы на стенах этим перевернутым черпаком. Коридор погружается во мрак. Ох, попадемся, как он тут ориентируется?

Весь дом словно нарочно построен так, чтобы в нем нельзя было не заблудиться. Но наш проводник видит в темноте, как кошка. А может, просто изучил здесь все ходы-выходы.

— Стойте! — вдруг шепчет он и замирает.

— Сейчас я открою потайную дверь и выпушу вас. Бегите всю ночь вниз, под гору, потом через поле, а когда переправитесь через реку, Мастеру вас уже не догнать!.. Я сразу понял, что вы не те, за кого себя выдаете. Ученики Оркмахи ничем не отличаются от здешних.

— Бежим с нами!

— Не могу. Мне от Мастера не убежать…

— Идиот! — вдруг хлопает себя по лбу Федор. — Книги!

— Какие книги, бежим! — в один голос шепчем мы с Рыжим.

— Не могу, без книг не могу.

— Да ты что, — изменившимся голосом спрашивает Шон, — хочешь открыть свою школу?

— Помоги мне!

— Мы теряем время. Кто-нибудь выйдет в коридор — и все!

— Хотя бы скажи, куда их спрятали?

Спорить с Федором бесполезно. Если упрется — не сдвинешь.

— Пропадем все из-за твоих книг, — все же говорю я.

— Беги один! — отрезает Федор.

— Ну ты даешь! Ладно, давай быстро!

— Книги в комнате Мастера, — неохотно говорит Шон. — Седьмая дверь отсюда.

Федор молча исчезает. Вскоре раздается тихий скрип, и вдруг шум, яростные крики и топот ног! Засада! Из темноты вылетает Федор в разодранной на груди школьной форме.

— Бежим!

Мы срываемся с места и несемся по коридору, не видя ничего на расстоянии вытянутой руки. Где-то сзади слышны встревоженные громкие голоса, возня и грохот. «Падают в темноте», — злорадно думаю я. И сам тут же чуть не лечу носом вниз, споткнувшись о выступ в полу. Неожиданно Федор хватает бегущего впереди Рыжего и резким рывком заталкивает его в приоткрытую дверь. Это — кухня.

— Ты что?

— Спасибо тебе. Прячься тут! Пропадешь с нами!

Шон пробует возражать, но Федор уже захлопнул дверь, и мы несемся дальше. На ходу Федор оборачивается:

— Где-то здесь выход на чердак!

Топот сзади усиливается — нас догоняют! Федор пропускает меня вперед и, вытащив из мешка яйцо, швыряет его, как гранату, в преследователей.

— Сейчас они попляшут!

Но яйцо, разбившись, выпускает на этот раз лишь слабую струйку дыма — и все!

— Химию учить надо! — задыхаясь, говорю я.

— Вот они! Стой! — голоса преследователей совсем рядом. Федор вдруг начинает отставать, сейчас его схватят!

Но он мгновенно присаживается, сложившись в комочек. Через него кувырком летят школяры, образуется свалка. Все кричат, ловят его, но в темноте разобраться невозможно — кто свой, а кто — ученик Оркмахи. Тем более, что одежда на всех одинаковая. Федор пролазит между ногами дерущихся, и мы бросаемся бежать.

— Лови! Убегают!

Но перед нами уже потайная лестница. Почти на четвереньках карабкаемся наверх, на чердак. Дверь заперта! А снизу с факелом в руке уже поднимается белобрысый Морквин, за ним — еще человек пять.

Ловушка!

— Спускайтесь вниз! — кричит он, освещая узкие ступени.

— Поднимайся к нам, — приглашает его Федор.

— Ты еще смеешься, гаденыш! Посмотрим сейчас, как ученики Оркмахи бегут от огня, — и он, вытянув руку с пылающим факелом, медленно поднимается.

— Сними балахон, — сквозь зубы кидает мне Федор.

Я мгновенно сбрасываю форму и сую вперед. «Глаза и уши» уже рядом.

— Спускайтесь, ребята! — он гадко улыбается. — Вам все равно не уйти! Лучше по-хорошему.

— Сейчас ты превратишься в ворону! — не своим голосом кричит Федор. Все замирают на мгновение, и он, развивая успех, начинает бормотать какие-то непонятные слова похожие, по его мнению, на заклинания.

Школяры в замешательстве слушают, не зная, как быть дальше.

— Лазутчики! — визжит белобрысый. — Не слушайте хватайте его!

И он тычет факелом прямо в Федора. Но тот ловко набрасывает мою форму на огонь, а сам, упершись руками в стены, подпрыгивает и изо всех сил лягает растерявшегося старосту. Опрокинувшись назад, тот сталкивает вниз остальных. Факел гаснет, на ступенях образуется затор, и вокруг разносится запах паленой материи. Федор дергает меня за собой, и мы сбегаем вниз прямо по барахтающимся школярам. Крики, угрозы летят вслед, но мы уже снова мчимся по этому проклятому коридору. Внезапно перед нами вырастают несколько рослых учеников, вооруженных суковатыми палками. Они движутся плотной стеной, тесня нас назад. Пятясь, мы заскакиваем в первую попавшуюся дверь, по счастью, не запертую. Федор тут же задвигает щеколду и, обессиленный, опускается на пол. Сейчас начнут ломиться. Но снаружи доносятся лишь приглушенные голоса.

— Все. Отсюда им не выйти. Из комнаты Мастера еще никто не выходил.

— Если он такой колдун, пусть попробует исчезнуть отсюда! — это голос белобрысого Морквина, в нем слышится злорадство.

— Утром вернется Мастер, и посмотрим, что запоют лазутчики. Я-то сразу понял, что это был не голос Мастера Никогда он нам такого не показывал — голову отделять! Этому колдовству, по слухам, учит только старый Оркмахи… Да и кто собирает вереск с волкозубом поздней осенью?

— А может, отпустим их? Вдруг Оркмахи рассердится?

— Заткнись, Рыжий! Мало тебе плети? На остров захотел? Завтра Мастер и с тобой разберется!

За дверью продолжаются споры, но уже ясно, что до утра сюда ломиться не будут. Федор щелкает зажигалкой и отыскивает факел. Комната освещается, я оглядываюсь и чуть не подпрыгиваю: прямо надо мной на тяжелом шкафу сидит черная птица.

— Ворона!

— А-а! — радуется Федор. — Вот мы и опять вместе! Значит, где-то рядом книги.

Ворона, словно поняв, каркает.

— Ну видишь, я угадал. Это кабинет Мастера. Я здесь уже был утром. Школяры нашли книги, наверное, наша птица каркала над ними, вот и помогла им, глупая. Но ничего, теперь книги у законного хозяина, — Федор довольно улыбается.

— Надолго ли?

— До утра, точно. Не может быть, чтобы здесь не было второго выхода. Надо только хорошо поискать.

— Ты слышал? — я киваю на дверь, — отсюда еще никому не удалось убежать.

В комнате кроме шкафа стоят еще массивный стол и деревянное кресло с высокой резной спинкой. Федор усаживается и знаком приглашает меня. Сесть больше некуда, я взгромождаюсь на стол.

— Спать хочется, — зевота одолевает моего друга.

— Какой тут сон! Мастера ждут!

— Не могу, засыпаю прямо, ты покарауль, а я вздремну минут десять, — говорит он, и тут же погружается в сон, сидя в кресле.

Как в ознобе, я лихорадочно мечусь по комнате, — где же выход? Ворона внимательно наблюдает за моими поисками.

— Помогла бы, что ли! — не выдерживаю я. — Да разве дождешься от тебя? Заманила в ловушку и сидит-помалкивает!

Птица презрительно отворачивается…

Я обследую каждый угол, каждую щель — нигде ни намека на выход.

Отчаявшись, я опускаюсь прямо на пол и тоже засыпаю.

Ворона и во сне не расстается со мной. Я без конца уговариваю ее не обижаться на мои глупые выходки и заверяю ее в своей дружбе. Птица все время отворачивается, прячет глаза, а потом вдруг начинает каркать. «Это очень мешает спать», — успеваю я подумать и просыпаюсь. Ворона продолжает тревожно каркать и наяву. Мало того, издалека доносится карканье целой вороньей стаи. Точь-в-точь, как в тот день, когда мы попали в школу.

За столом сидит Федор и внимательно прислушивается.

— Здешние вороны раскаркались — Мастер близко. Скоро он будет здесь.

— Пропали!

— Послушай, — проникновенно обращается Федор к нашей птице, — сейчас придет Мастер и заберет книги. Понимаешь? А я обещаю вернуть их тебе.

Ворона, сорвавшись со шкафа, начинает беспокойно метаться по комнате, хлопая крыльями.

— Ищет! — обрадованно шепчет Федор.

Наконец, птица забирается под кресло, на котором он сидит, и принимается долбить клювом пол.

— Вот оно! Есть выход!

Федор вскакивает, мы сдвигаем кресло и, ломая ногти, пытаемся поднять половицу. Безуспешно!

Что такое? Ошиблась? И тут я замечаю небольшое железное кольцо на ножке стола. Прямо над самым полом. Тяну за него — ничего! Тогда я медленно поворачиваю кольцо, и в том месте, где стояло кресло, открывается черный провал в полу.

Федор распахивает шкаф, хватает сумку с книгами, и мы прыгаем в подпол. Наша птица уже на своем месте — вцепилась в плечо Федора.

Мы успеваем услышать, как оголтело каркает стая ворон над крышей и барабанит начавшийся дождь, а из коридора доносится тяжкая поступь. Мастер вернулся! Не глядя под ноги — все равно ничего не видно — бросаемся по узкому подземному ходу. Куда он ведет? Может, сейчас сделаем очередной заколдованный круг и вернемся обратно? Но выбора у нас нет, да к тому же сзади погоня. Каменный пол под ногами начинает круто забирать вверх. Еще немного, и — Федор плечом распахивает дверь!

Глазам делается больно от дневного света, косой дождь ударяет в лицо — кругом лес! Справа, в еловом просвете, — чернильная вода. Проклятое озеро! Подальше от него! Не разбирая дороги, обдирая лицо и руки о колючие ветви, мы летим с такой скоростью, что ворона не может удержаться на плече. Она поднимается над верхушками елей и летит, не теряя нас из виду. Погони не слышно, но мы только прибавляем ходу, перемахивая через ямы и поваленные стволы. Не заметив, я пролетаю сквозь густую паутину, и она, облепив мне плечи, развевается сзади, как плащ. Федор, не успевший снять школьную форму, мчится впереди черной тенью. Бешеная гонка продолжается до тех пор, пока мы оба не валимся на сырой мох, обессилевшие, с мокрыми от пота лицами. Легкие разрываются от напряжения, раскрытым ртом я хватаю воздух, как рыба на берегу.

— Все! Больше не могу!

— Вставай! — Федор с трудом поднимается на четвереньки и трясет меня. Сверху, делая над нами плавные круги, каркает ворона.

— Наводчик! — я с ненавистью задираю голову.

— Нет, она предупреждает, что погоня близко.

Мы вскакиваем и продолжаем бегство.

Путь все время под гору, вниз, как и говорил Рыжий. Лес кончится, а в поле мы будем, как на ладони.

Мы уже не бежим, а бредем, пошатываясь, даже не отводя еловые лапы. Вокруг как-то быстро смеркается, и дождь постепенно стихает. Теперь слышны только наше свистящее дыхание да треск сучьев под ногами. Чаща впереди редеет, деревья расступаются: от опушки нас отделяют всего несколько огромных, разлапистых елей. И вдруг прямо передо мной в густых ветвях возникают две черные бездонные воро́нки.

— Мастер!

Резко вильнув в сторону, я вообще как будто перестаю касаться земли. И, обгоняя Федора, выскакиваю из леса и мчусь по раскисшему полю. Ничто не может заставить меня оглянуться: колдун словно маячит за спиной, улыбаясь бесцветными губами, и я влетаю в полуразрушенный сарай, одиноко стоящий на краю поля. С разбегу головой зарываюсь в сырое сено, и через несколько секунд рядом валится Федор. Обеими руками он прижимает к груди сумку с книгами.

— Все три здесь! Ни одной не потерял, — задыхаясь, он любовно оглаживает грубую кожу сумки.

Каркнув, в пустой оконный проем влетает ворона и садится на свое излюбленное место. Мы, наконец отдышавшись, оглядываемся: продолжает темнеть, и усилившийся ветер гуляет в нашем убежище. Это ветхая развалюха, сложенная из осыпающегося известняка. Двери сорваны, вместо крыши — голые стропила, местами прикрытые гнилыми досками. И над всем этим царит огромная кирпичная труба. Кажется, крыша вот-вот рухнет, и эта громадина придавит нас. Непонятно, на чем она только держится — печи в доме нет, только верхняя часть дымохода с неровными краями нелепо торчит под потолком.

— А ведь мы здесь были, — наконец произносит Федор, еле шевеля потрескавшимися губами.

— В этой хижине мы провели первую ночь…

За окном уже почти ничего не видно, и темный лес вдали сливается с вечерним небом.

— Интересно, школяры отстали?

— Вряд ли ночью они решатся бродить по лесу. Но до утра нам надо переправиться через реку — мало ли что?..

Ворона внезапно каркает, мы разом поворачиваемся — в пустом проеме окна́, выставляясь по плечи, чернеет неподвижный силуэт.

Звериный рык, который издал Федор, мог бы принадлежать крупному медведю. Сорвав с пояса мешок, он швыряет его в окно. Раздается деревянный стук — фигура исчезает, и Федор, схватив толстую жердь, выскакивает из дома.

— Уф! — доносится облегченно. — Это — полено!

Кричит он во все горло, и тотчас вдали раздается воинственный клич.

Школяры!

Снаружи под окном возится Федор.

— Что ты ищешь?!

— Мешок где-то… А, ладно!

Он появляется на пороге:

— Спрячемся в трубе!

— ??

Схватив книги, Федор засовывает их под сгнившие половицы.

— Уйдут школяры — заберем!

Ворона, возмущенно каркая, садится на подоконник напротив того места, где спрятаны книги.

— Будь умницей, — говорит Федор, — не привлекай к ним внимание!

Ворона смолкает, печально глядя на нас.

— В трубу!

За окном уже ясно слышны голоса преследователей. Еще минута — и они будут здесь. Скинув с себя балахон, Федор с обезьяньей ловкостью подпрыгивает и карабкается в дымоход, цепляясь за неровную кирпичную кладку. Дымоход нависает над полом на высоте примерно моего роста. Оттуда уже виднеются только кеды Федора. Ловко у него это получается! Сказывается тренировка! Но выйдет ли у меня?

— Ну где ты там? — доносится из трубы, и Федор высовывает ногу. Я, стараясь не стянуть его вниз, хватаюсь за нее и, подтянувшись, вползаю в дымоход. В следующий миг внизу раздаются громкие крики:

— Держи!

Школяры подпрыгивают, пытаясь ухватить меня за ноги. Лягаясь, я кое-как отбиваюсь от них и, обдирая руки, скрываюсь в дымоходе. Последнее, что я слышу, — это прощальное карканье нашей вороны.

Один из школяров забирается на плечи другому и лезет вслед за мной. Снаружи тоже кто-то поднимается на крышу, чтобы встретить нас сверху, когда мы высунемся из трубы. Судя по резким визгливым выкрикам, это Морквин.

Выхода нет, и Федор медленно ползет вверх, решив, видимо, что лучше попасть в руки преследователей на крыше. А по-моему, какая разница? Только силы зря тратить. Но я все же лезу вслед за ним — уж лучше вместе. Все из-за книг этих… Сидели бы дома. А осенью в школу — я чуть не взвыл от тоски. Но тут меня пытаются схватить за ногу, я изо всех сил брыкаюсь, и с громким шумом школяр срывается вниз. А мы продолжаем карабкаться, упираясь спинами и медленно переставляя ноги по кирпичам. Труба, конечно, высокая, но пора бы ей кончиться, а мы все лезем и лезем, молча и с каким-то ожесточением, как будто можем спастись таким образом.

Неожиданно перед моим носом появляется белая веревка. Поднимаю голову — Федор уже лезет по ней. Откуда? Школяры, что ли, сбросили? Чтобы мы побыстрее выбрались на крышу? Теперь уже все равно. Хватаюсь за веревку, и сразу становится легче. Мы поднимаемся, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, еще целую вечность. В какой-то миг я обнаруживаю, что нахожусь между деревянными стенками, точно внутри колодца. Еще через несколько минут Федор упирается головой в деревянную преграду. Сил больше нет, да и ползти наверх — незачем. Проходит некоторое время и Федор, решившись, головой приподнимает крышку.

Сейчас схватят!

Но вместо этого я слышу:

— Чердак!

И Федор вылезает наружу. Я ползу следом и, перегнувшись через край, вываливаюсь в сухое, прогретое сено. Никого! Поднявшись, делаем еще несколько шагов, увязая в сене, и сон одолевает нас.

V

Сколько прошло времени — час, минута, может быть, сутки? Сказать не берусь. Словно провалился в черноту, а потом открываю глаза — чердак! Чердак бабушкиного дома. Рядом спит Федор.

— Вставай! — я тормошу его за плечо.

— А? Чего? — Испуганно вскакивает он, озираясь по сторонам и, не сговариваясь, мы бросаемся к сундуку. Он стоит величественный, обитый ржавым железом, с закрытой крышкой, но большой замок просунут только в одну петлю.

Федор опасливо поднимает крышку, и, затаив дыхание, мы заглядываем внутрь.

Ничего!

То есть вообще ничего. Сундук пуст! Я осторожно забираюсь в него, на всякий случай держась за бортик. Дно крепкое!

Тогда мы, поднатужившись, сдвигаем сундук с места. Под ним толстые, плотно подогнанные плахи.

— Приснится же…

Покрутив головой, Федор отправляется искать чердачную дверь. Внезапно он оглядывается и смотрит на сундук. Пожав плечами, молча распахивает дверь — яркий летний день в самом разгаре. По дорожке, направляясь к дому, идет бабушка Федора. Мы быстро скрываемся и, выждав, пока она зайдет в дом, спрыгиваем на землю — тут совсем невысоко.

Не разговаривая, притихшие, заходим в дом, и бабушка спрашивает:

— Ну, отоспались? Может, погулять сходите?

— Погулять, — мямлит Федор. — Да, да, погулять… И, выйдя из дома, мы спускаемся к берегу, стараясь не глядеть друг на друга. Но у речки уже полно загорающих. На небе — ни облачка, а вода такая прозрачная, что видны все камушки на дне.

— Приснится же, — повторяю я.

— Да-а. А что, тебе тоже приснилось? — как-то испуганно спрашивает Федор.

— Духота-то какая на чердаке, — уклоняюсь я, и мы стаскиваем рубашки.

— Купаться? — Федор поворачивается и… На плечах у него багровеют свежие рубцы!

— Федор!

Замерев, он медленно поворачивает голову и ловит мой взгляд.

VI

Прошел год. Сидим мы с Федором за нашей последней партой и строим планы на летние каникулы.

За окном — конец мая, солнце, жара.

— Остаться в городе, — рассуждаю я, — или поехать в пионерский лагерь…

Из открытой форточки потянуло вдруг запахом нагретой травы.

— А может… — нерешительно тянет Федор, и, словно отвечая ему, за окном радостно каркает ворона.