Школа в лесу

Глава первая

А письма от папы все нет и нет. В классе вечерами скука. Тетя Тиша шипит на всех:

— Ш-ш-ш, не возитесь, тише, не шумите!

Делать нечего. Ребята разбегаются по другим классам, по мастерским.

Зоя уныло побродила по коридорам, вздохнула и опять пошла в класс. Здесь девочки раскрыли школьный шкаф, но он был пуст.

— Ольга Юрьевна, нам пластелину надо.

— И цветной бумаги.

— Карандашей, альбомов — ничего у нас нет. До-о-станьте, Ольга Юрьевна!

— Во всех классах есть, а у нас нет! — сердито сказала Мартышка.

— Завтра, завтра, — рассеянно откликнулась Ольга Юрьевна, проверяя тетради.

— Каждый день всё «завтра», — пробурчала под нос Мартышка и с сердцем захлопнула шкаф.

Софрончик с лоскутом подбежала к тете Тише.

— Ольга Юрьевна, скройте мне платьице голышу.

Тетя Тиша долго-долго протирала очки. Укрепила их на носу и торжественно взяла ножницы. Ее обступили девочки. Она сложила материю, потом свернула по-другому, потом опять по-старому и вырезала дырку.

— Это для головы, — объяснила тетя Тиша.

— Да у него маленькая голова, — огорченно сказала Софрончик. — Смотрите.

Голышок легко проскочил в дырочку.

— Ничего, — успокаивала тетя Тиша. — Сейчас мы иначе скроим.

Снова залязгали ножницы.

— А теперь оно узко, не наденется: он ведь пухлый.

— Не беда, ты разрежь спереди и вшей кусочек, — и она отдала огорченной девочке изрезанный клочок.

Прибежали Эмма и Сорока и закричали разом:

— Ольга Юрьевна, Сорокина мне говорить не дает. Я начну, а она говорит: «Замолчи!» Я начну, а она опять: «Замолчи!» Не буду я молчать!

— Да-а что, Ольга Юрьевна, Эмма царицей обзывается!

— Ольга Юрьевна, — завопила Мартышка, — не велите Голубевой драться! Я сейчас нечаянно ее задела, а она пинает. У, форсунья! Царица!

— Довольно, тише, тише, — страдальчески морщилась тетя Тиша. — У меня голова болит.

В класс ворвался Рябов.

— Тройка, пошли наверх в чехарду!

— Куда, куда? — встрепенулась тетя Тиша и побежала за мальчиками. А за ней все девочки.

Еще издали слышался визг в умывалке. Красные, потные ребята прыгали друг через друга.

— Боже мой! — всплеснула руками тетя Тиша и покраснела, как помидор. — Прекратите сейчас же эту возню! — Она сердито замигала маленькими глазками и схватила за рубашку Чешуйку. — Идите в класс!

— Вот еще! — вышел из себя Занька. — Бегать нельзя, возиться нельзя, что ж можно-то?

— Можно читать, рисовать, играть в шахматы, — строго сказала тетя Тиша, — а возиться я не раз-ре-шаю, понятно? — И она согнала ребят сверху.

Они столпились внизу сердитые, тяжело дыша.

— Вот тетя Тиша несчастная! — выпалил Занька, переведя дух.

— Ой, Занька, если бы она видела, как мы боролись, она бы от разрыва сердца умерла, — захихикал Чешуйка.

— Вот тоже! Только и знает что шипит, как паровоз, целыми днями да за рубахи хватает!

— Куда бы от нее спрятаться?

— Придумал! В душевую! — крикнул Занька.

И они, крадучись, опять побежали наверх.

Педагоги из других классов только головами качали, глядя на распустившийся третий «А».

Тетя Соня не раз говорила с ребятами. Они сидели понурые, давали обещания, и все забывалось на другой же день. Потому что тетя Тиша все позволяла — и опаздывать в столовую и бросать как попало вещи в спальне — и только страдальчески морщилась, если шумели за столом и за домашним заданием.

— Ах, скорей бы приходила Тонечка! — на все лады ныли ребята.

С утра повеяло весенним теплом. Зоя проснулась от яркого света. За окном блестела хрустальная толстая сосулька. На подоконник вспорхнула синичка, повертела головкой, клюнула сосульку и улетела.

Хороший денек! Зоя вскочила, натянула трусики и аккуратно оправила кроватку.

Проснулась Сорока, взглянула на солнышко, на Зою и улыбнулась как ни в чем не бывало. Но тут же вспомнила записку, которую написали Зое втроем — она, Эмма и Мартышка — еще в изоляторе: «Ну, Зойка, дружба прекращается навсегда».

Сорока засопела смущенно, задергала жидкую растрепанную косенку и повернулась к Эмме.

— Вставай, Эмма. Да ну же!

А солнечные лучи играли и переливались, манили на улицу.

После уроков ребята побежали сбивать сосульки с крыш. Они падали с хрустальным звоном, брызгая осколками.

Зоя вынесла на улицу Мика. Он водил носом, нюхая весенние запахи, жмурился и довольно мурлыкал. Зоя села на солнышке и устроила Мика за пазухой. Теплый февральский ветер чисто вымел небо. Пахло талым снегом. Стволы сосен и заборы потемнели от сырости.

Прямо над Зоей на суку уселась ворона. Она чистила клювом мокрые перышки и, отряхиваясь, брызгала вниз. Ребята катали снежные комы и скоро сложили из них две крепости с красными флажками.

— Война, война!

— Кто на кого?

— Третий «А» на третий «Б».

— Идет! Пошли начальников выбирать.

Мальчики из третьего «А» столпились недалеко от Зои.

— Ну, кто командир?

— Пускай Подколзин.

— Ну, тогда, Подколза, я твой помощник. Ты полковник, а я капитан, ладно? — сказал Занька.

Все согласились.

— Чур, я лейтенант, — заявил румяный Прокопец.

— А я барабанщик! — закричал Чешуйка и забарабанил обеими руками по спине случайно подвернувшегося Лермана.

— Ура, ребята! — закричал из крепости изобретатель Печенька. — Я танкист!

Ребята ахнули. Пока они сговаривались, Печенька около крепости построил маленький снежный танк.

— Готовьтесь! — закричали из третьего «Б».

Полетели первые снежки. Зажмурившись, ребята хватали липкий снег, комкали его и бросали в неприятеля.

Третий «Б» оказался хитрее. Они бежали с пригоршнями уже готовых снежков и забросали отряд Подколзина.

Где уж тут лепить снежки — только успевай прикрывать лицо!

— Назад, назад! — скомандовал Подколзин.

Ребята повернули к крепости. Третий «Б» заулюлюкал, засвистел.

— Вперед! — вдруг заорал Занька. — Ура-ра-а! Вперед, робюшки!

Он побежал, хватая на ходу снег и не прикрываясь от снежков. Ребята повернули и бросились за ним. Рядом с Занькой бежал Тройка, подпрыгивал маленький Прокопец, задыхался толстый Лерман.

— Назад! — тонким голосом отчаянно крикнул полковник.

Ребята потоптались на месте. Насть повернула обратно к крепости.

— Ур-ра, ура-а-а! Вперед! — орал Занька.

Миша-санитар, Мартышка, Сорока и Эмма, возбужденные его криком, бросились за ним на третий «Б».

Но всех храбрецов окружили, забросали снежками и заставили сдаться. Полковник с оставшимися бросился на выручку, но было поздно.

Заньку с его отрядом окружили и увели в крепость. Увидя это, полковник сел на снег и горько заплакал.

— Проиграли, проиграли, — ликовал третий «Б».

Прозвенел звонок на обед. В раздевалке копошились потные и возбужденные ребята.

— А здорово вам досталось! — хвастался кто-то из третьего «Б».

— Вашему Подколзе так влепили, что он заревел!

— Эх, ты! — укоризненно сказал Игорь Прокопец. — Он вовсе не потому заревел. Просто ему обидно, что Занька провалил игру.

— Это что за игра, — сердито сказал изобретатель. — Один кричит «назад», другой — «вперед».

— Зря Занька нарвался: полковник старше, значит капитан должен слушаться.

— Просто он выставляться любит, вот и все…

Занька чувствовал себя виноватым, но храбрился. Перед обедом он не выдержал и дошел в библиотеку к обиженному Подколзину.

— Ты чего это читаешь, Подколза! — невинно спросил он.

— Ничего, — сердито ответил оскорбленный полковник, не отрываясь от книги.

— Какую я игру знаю! — помолчав, сказал Занька.

— Ну и знай! — все так же сердито буркнул Подколзин, продолжая читать.

Помолчали. Подколзин покосился. Занька сосредоточенно шарил по карманам.

— Ой, — сморщив нос, прошептал он, — куда ж я свою находку задевал? — И он начал шарить по карманам. — А, вот она! — и Занька высунул из кармана кончик какой-то блестящей вещицы. — Пойду с кем-нибудь меняться.

— Чего это? — не выдержав, хмуро спросил Подколзин, захлопывая книгу.

— Тихо, тихо! — сказала библиотекарша, и ее пенсне сверкнуло в их сторону.

Занька кивнул на дверь, и оба на цыпочках вышли в коридор.

Они сидели на корточках, рассматривая обломок дверной никелированной ручки.

— Хочешь на красное стекло менять? — предложил Подколзин.

— Тогда еще резинку впридачу, — торговался Занька.

Мена закончилась к общему удовольствию. И на обед пошли друзьями.

Глава вторая

После отдыха снова закипела работа. Разобрали обе крепости и быстро построили уродливый низкий пароход. Занька написал по борту краской: «Челюскин».

Зоя с Миком бродила около парохода. Ей очень хотелось поиграть с ребятами. Вокруг нее суетились: кто втыкал флажки в борта, кто украшал пароход сосновыми ветками. Тройка вбил посередине шест с флагом — это была мачта. Чешуйка с Лерманом и ребятами из третьего «Б» принесли скамейки.

К Зое подошел Печенька.

— Ах ты мордашка! — сказал он нежно Мику. — Тоже захотел в челюскинцев играть! Будешь, Голубева?

— Не знаю, — нерешительно сказала Зоя.

— Идем, — позвал Печенька.

Зоя подошла к ребятам.

— Я обязательно Шмидт, — волновался Занька, боясь, что его не выберут после неудачного сражения.

— А кто Кренкель?

— Кренкелем пусть изобретатель. Ладно, Печенька?

— Я помощник Шмидта, — заявил Игорь Прокопец.

— Чешуйка, хочешь быть вторым радистом?

— А Тройка кем?

— Я доктор.

— Ну, девочки, берите кукол, там ведь и дети были.

Девочки потихоньку от сестры взяли из спальни полотенца, закутали кукол и по снежным ступенькам поднялись на «Челюскин».

Зоя с Миком тоже вошли на пароход. Капитан Воронин, которого изображал толстяк Лерман, стоял на капитанском мостике.

— Здравствуйте, — говорили ему пассажиры. — Этот пароход куда идет?

— Он идет… Он идет вообще на Северный полюс. Только берите билеты, вон касса. Без билетов буду ссаживать, — строго добавил капитан, поправляя картонные очки.

Пассажиры столпились около Эммы.

— Здравствуйте, — сказали они кассирше, — дайте нам билет.

— Вам куда?

— Нам на Северный полюс.

Эмма совала им маленькие клочки промокашки.

— Где же Шмидт? — волновалась команда. — Ведь скоро уходим!

— За-а-нин! Шмидт!

А Шмидт в это время вился возле Клавдии Петровны, клянчил ваты.

— Дайте, пожалуйста, — умолял он, — мне для бороды.

— Да для какой бороды?

— Я Шмидт, понимаете — Шмидт, он ведь бородатый.

Клавдия Петровна усмехнулась, покачала головой, но вату все-таки дала.

Когда Занька показался с белой бородой и пушистыми белыми усами, шагая широко и важно, ребята захохотали и бросились к нему. Он отстранил их и крикнул каким-то чужим, грубым голосом (потому что вата лезла в рот):

— «Челюскин» отходит через пять минут!

Все засуетились.

— Занька, прими нас, — просили ребята.

— Некуда, некуда, — заважничал Шмидт, — а то вы мне весь пароход развалите. Где Воронин?

— Я тут.

— Почему ж ты без усов? Эх ты, шляпа! — снисходительно сказал Шмидт. — На уж.

Он оторвал два клока от бороды и сунул капитану в ноздри. Тот сморщился, зачихал.

— Да зачем усы? И так хорофо, — закартавил Лерман.

— Нет, без усов нельзя, — сказал Шмидт, и капитан покорно встал на мостик, затыкая усы поглубже в ноздри.

— О-от-чаливай! — крикнул он басом.

— Есть! — отозвались матросы, натягивая веревки, привязанные к мачте.

Ребята с берега замахали платками, крикнули «ура»; матросы запыхтели, подражая мотору. «Челюскин» отправился в плаванье.

— Но где же Кренкель?

— Да вон он! — крикнула Мартышка.

Изобретатель бежал с картонной коробкой, утыканной гвоздиками (это был радиоприемник), и с игрушечным телефоном.

— Нельзя, нельзя — мы уже уехали! — кричал Шмидт. — Догоняй нас на лодке!

Кренкель разбежался, бросился в сани и сразу подплыл к пароходу, уткнувшись в бок.

— Качка, качка! Хватайтесь за мачту! — командовал Шмидт. — Да кричите же, вы!

— Ай! Ой! — завопили ребята.

— Ничего, ничего, — успокаивал Шмидт, — это не опасная качка.

— Ой, какие волны, прямо с дом!

— Все по своим местам! — отдал команду капитан.

Ребята качались все сильнее.

— Ну вот, теперь мы тонем, — предупредил Шмидт. И сейчас же крикнул чужим басом: — Спокойно, спокойно! Ничего страшного. Не наваливайтесь на один борт, а то потопите корабль. Вставайте гуськом друг за другом. Женщины и дети, вперед!

Зоя с Миком стала в очередь.

— Стой, стой! — закричал ей Занька. — Кто у тебя Мик?

Зоя растерянно посмотрела на Заньку.

— Никто.

— Давай его сюда. Это будет капитанская собака.

Зоя спрятала Мика под пальто.

— Мой котенок, и не дам.

— А вот дашь, потому что на кораблях у капитанов всегда собаки. Верно, ребята? Мик не один твой, а всех.

— Нет, мой, — упрямо сказала Зоя, запахивая пальто.

— Все равно дашь! — Занька шагнул к ней.

Зоя пихнула его валенком, он отскочил к борту, снежные комья рассыпались, и Занька полетел в пролом. Ребята захохотали, а Зоя, прижав Мика, убежала, пока Занька барахтался.

Весь в снегу, злой, Занька влез на корабль, поправляя сбившуюся бороду.

— Ладно, ладно, — сердито бормотал он. — Все равно ей всыплю, вот только доиграем.

— Эх ты, Шмидт, полетел вверх тормашками! — хохотал Прокопец.

— Да, а чего же она пинается?

— Нечего было Мика отнимать, — сказал Печенька, — это ее котенок.

— Ну и пусть ее, а раз мне собака нужна!

— Давайте доигрывать.

— Ну, пошли на льдину.

Зоя с котенком добежала до ворот. Оглянулась. Никто за ней не гнался. Она смахнула снег со скамейки и пустила Мика погулять.

Мик выгнул спину, поднял вверх пушистый хвостик и стал тереться мордочкой о Зоину руку. В лазейку пролезла большая лохматая собака, зарычала и бросилась на Мика.

Мик разом весь распушился и кинулся прочь. Собака за ним.

— Я т-тебя! — крикнул кто-то в воротах, и чья-то рука схватила Мика. — Пошел!

Девушка в белом пуховом берете высоко держала Мика, собака лаяла и подпрыгивала.

— Пошел, пошел! — девушка захлопнула калитку.

— Отдайте! — резко крикнула Зоя. — Это… мой Мик.

Мик озирался и фыркал.

— Ощетинился, как ежик, — засмеялась девушка и пригладила ему шерстку. — На́, спрячь под пальто. Какой он у тебя хорошенький, толстый, как кубарик.

Зоя, всхлипывая, запрятала Мика под пальто. Мимо быстро прошла Клавдия Петровна, заглянула девушке в лицо и воскликнула:

— Наконец-то! Мы тебя заждались.

— Здравствуйте, Клавдия Петровна. Как я по школе соскучилась!

— Покажись, покажись. Попрежнему румяная, похудела только немножко.

Разговаривая, они пошли к школе.

На льдине построили из снежных комов дом. Девочки навалили веток — это был костер — и будто бы готовили ужин.

Зоя услышала, как Кренкель кричал в телефон:

— Алло, говорю на волне двадцать пять метров! В ледовом лагере все хорошо!

— Трещит, трещит! — вдруг дико заорал Шмидт. — Перебегайте в эту половину! — Все сбились на одну сторону, и он провел черту. — Теперь мы на обломке, сейчас за нами прилетят самолеты.

Кренкель прокричал в телефонную трубку:

— Алло, алло! Вышлите самолеты, а то мы сидим на обломке.

Послышалось жужжание. Это летел, размахивая руками, первый самолет — Подколзина. За него уцепился длинный хвост девочек. И только что он взмахнул руками, как вдруг раздался чей-то дикий радостный визг:

— Ой! Тонечка!

Все оцепенели. А потом забыли про льдину, про все и помчались. У Заньки кто-то нечаянно зацепил и оторвал бороду. Изобретатель потерял картонный радиоприемник.

— Тонечка, Тонечка! — несся ликующий, радостный крик.

Зоя с Миком бежала в хвосте. Навстречу катилась лавина ребят. Они кричали радостно и звонко, а в середине мелькал белый берет и румяное лицо вожатой Тони.

Ребята висли у нее на руках, на плечах. Дотрагивались до лица, цеплялись за пуговицы.

— Тонечка! — кричали девочки, захлебываясь от радости. — Милая Тонечка! Ах, Тонечка!

Это была та самая девушка, которая только что спасла Мика от собаки. Зоя пробилась поближе.

Мальчики посильней отталкивали девочек, и все кричали наперебой:

— Нам галстуки не меняют!

— Мы вчера товарища Сталина слышали по радио!

— А третий «А» с ума спятил!

— Дерутся!

— И еще, Тонечка, по крышам лазают, а Ольгу Юрьевну тетей Тишей прозвали!

— Там у них, Тонечка, «еж» завелся!

— Какой еж?

— Да Голубиха!

— Да, Тонечка, ты знаешь, как она дерется! Мы с ней не водимся. Она сейчас Заньку ка-ак пихнет!

— А про тебя она сказала: «Ну ее, вашу вожатую». Вот она какая хулиганка.

— А к нам летчики приезжали.

В этом крике Тонечка ничего не могла разобрать. Она только улыбалась и кивала головой.

Глава третья

За ужином все классы вертелись и оглядывались на Тонечку. Она ходила по столовой, расспрашивала воспитателей о школе, и те тоже встречали ее радостной улыбкой.

После ужина все помчались в пионерскую комнату.

— Тонечка, дай барабаны! — просил Занька.

— Мне горн, горн, — умолял Чешуйка.

— Стойте, стойте, — сказала Тонечка, — надо сначала поговорить. Беги, Миша, и ты, Катя, соберите председателей отрядов и актив на совет.

Сияющий Чешуйка схватил горн и заиграл призыв. К нему отовсюду сбегались ребята.

— Чешуйка, Чешуйка горнит!

— Все председатели отрядов, вожатые звеньев и санитары на совет в пионерку! — прокричал Чешуйка.

— Председатели, на совет! Вожатые, на совет! Санитары, на совет! — перекатывалось эхом по школе.

Ребята забегали, как муравьи.

Маленький Подколзин, председатель третьего пионерского отряда, от волнения шмыгал носом. На лбу у него выступили мелкие капельки пота.

— Куда ж он девался? — шептал Подколзин, перерывая книги. — Ведь все время на полочке в шкафу лежал. Как председателю отряда притти на совет без дневника? Позор! Куда ж он провалился?

Влетела Сорока.

— Да Подколзин! Иди скорей! Чего ты копаешься? Все давно в пионерке, сейчас начинается!

— Сорока, — умоляющим голосом сказал Подколзин. — Помоги мне дневник поискать.

— Пропал? — ахнула Сорока. — Как же теперь? — Она засуетилась, затрясла косичкой.

Перерыли шкафчик, ползали под партами, искали за шкафом. Дневник пропал. Вдруг Подколзин стукнул себя по лбу.

— Да ведь он у меня в спальне под подушкой! — И, как стрела, помчался наверх.

В пионерской комнате заседал совет. Председатели, вожатые и санитары с озабоченными лицами готовили в уме доклад о своей работе.

А у запертых дверей толпились ребята. Тройка прильнул к замочной скважине.

— Тише, вы! — шикали на пробегавших по коридору малышей. — Тише! Тройка, кто говорит?

— Не пойму. Должно быть, Подколза.

— А Тонечка что?

— Ничего пока не слышу. Теперь все зашумели. Кого-то ругают, робюшки!

Председатели сжимали карандаши в потных руках и в волнении теребили дневники.

Два пионерских отряда уже рассказали о своей работе. Пока все шло хорошо. Звеньевые работали, подтягивали нарушителей. Драк не было ни разу, педагогам не грубили. Выпустили стенгазету. Правда, были и «подводилы». Они опаздывали в столовую и мешали иногда на вечернем задании.

— Послушаем теперь третий пионерский отряд, — сказала Тонечка. — Ну-ка, председатель, расскажи, как работали вожатые звеньев и ты сам.

Подколзин смущенно потоптался на месте и сказал:

— Я велел вожатым собрать звенья, а они не собрали.

— Почему же они не собрали? — спросила Тонечка, и веселые искорки уже пропали из ее серых глаз.

— Я раз позвал Сорокину и говорю: «Сорокина, собери свое звено на верхней площадке, обсудите поведение ребят, а то они у тебя распустились». Ну, а она…

— Да как же я соберу? — с жаром перебила Сорока. — Я говорю Мише Рябову: «Иди на сбор звена», а он говорит: «Видишь, я в шахматы играю». Ивин от меня убежал, но я его все-таки поймала за рубаху, привела наверх. Мишу Рябова девочки помогли поймать. Только довели, а они опять убежали. Потом и девочки ушли.

— А ты почему не помог Кате как председатель? — спросила Тонечка.

— Да что ж я, на веревке, что ли, их потащу, раз они не идут! — хорохорился Подколзин.

— А что ты в это время делал?

— Он по крышам лазил с Занькой! — крикнул кто-то из ребят.

— Тонечка, — сказала Сорока, — так распустились наши ребята, так распустились — прямо ужас! В столовую итти — никак, ну никак не дозовешься. Одного поймаешь, поставишь на место, другой убежит. Все стали какие-то сумасшедшие!

— У них «еж» все время дерется, — загалдели ребята.

— Уж эта Голубиха! Только и знает кулаками размахивать, кому по голове, кому по спине. Все время подводит. В столовую опаздывает, в душ одна ходит, такая царица…

— В чьем звене Зоя Голубева? — спросила Тонечка.

— В первом, у Игоря Прокопца.

— Слушает она тебя, Игорь?

— Такая ежиха никого не слушает. Ей станешь говорить, а она тебя ка-ак огреет, даже искры из глаз!

— А меня она пнула, — сказала Мартышка. — И Заньку тоже сегодня, за котенка.

— Наш класс из-за нее самый плохой. Конечно, из-за нее.

— Мы с ней никто не водимся.

— Подождите, подождите, — остановила Тонечка. — Расскажи, Эмма, как твое звено.

Эмма откинула длинные косы и вспыхнула.

— Тонечка, меня никто, ну никто не слушает, даже девочки. Вечером скажешь: «Первое звено, пойдемте мыться», а они говорят: «Можешь не командовать, подумаешь, какая царица!» Не буду я больше вожатой звена.

— Так. Ну, Игорь Прокопец, как ты работал?

Прокопец стал малиновым и опустил голову.

— Ты собирал звено? — спросила Тонечка.

— Собирал, — прошептал он чуть слышно.

— Собирал! Нечего сказать, — заговорили все. — Да за него наша Мартышка, Ида Мартынова, работала!

— Он всегда опаздывает.

— Его самого надо за рукав тащить в столовую.

— Уж сознавайся, Прокопешка.

— Значит, Прокопец не работал, — сказала Тонечка. — Ну, а как санитар Миша?

Миша поднял смущенное лицо и задергал широкими черными бровями.

— Я шкафчики проверял, потом руки, — смущенно начал он.

— Покажи-ка мне свои руки, — обратилась к нему Тонечка.

Он нерешительно протянул грязные руки с черными ногтями. Все дружно захохотали.

— Вижу, вижу, как ты проверял, — насмешливо улыбнулась Тонечка. — Все знаю, Миша. Знаю, что полотенце в углу за шкафом валяется. Что мыло давно пропало и твои ребята к другим санитарам бегают. И песенку, которую про тебя распевают, тоже знаю:

— Он только новости собирать умеет! — зашумели ребята.

— У него полотенце само из рук улетает.

— А мыло, как лягушка, ускакало!

Неожиданно Миша заморгал пушистыми черными ресницами, сморщил бледное лицо и горько заплакал.

— Я хочу быть санитаром! — всхлипывал Миша. — Ведь не я один, никто не работал.

— Успокойся, Миша, плакать нечего. Вот посмотрим, как ты будешь работать. А теперь послушайте, что я вам скажу.

Ребята затихли. Тонечка нахмурилась.

— Распустился третий отряд. Никто по-настоящему не работал. А по-вашему так получается: из-за Зои. Из-за нее весь класс срывает вечернее задание, из-за нее Занин вместе с председателем класса и другими ребятами по крышам лазают, из-за нее тетради в кляксах и вожатые не могут устроить сбор звена. Словом, Зоя испортила весь отряд. Один октябренок!..

Тонечка говорила еще много и долго.

Запаренный актив вышел из пионерки. Лица их сияли.

— Ну что, ну что? — встретили их жадными расспросами.

— Что у нас будет! — расхвастались звеньевые. — Тонечка новые игры покажет.

— В зале волейбольную сетку натянут!

— По шахматам соревнование!

— А еще костер!

Пионерская комната наполнилась ребятами. Занька бил в барабан, Чешуйка дул в горн. Все приставали к Тонечке:

— Тонечка, дай красной материи.

— Тонечка, мы лозунги будем новые делать, а то эти запылились.

— А я буду плакат делать.

— Тонечка, а я…

— Тонечка… Тонечка…

Глава четвертая

На следующий день по школе разнеслась новость. Принес ее, как всегда, Миша-санитар.

— Ну, ребята, тетя Тиша уходит!

Девочки заохали: да как же без Ольги Юрьевны? Ой, как плохо!

Всем стало жаль тетю Тишу. Хотя она делать ничего не умеет, но зато и сердится редко, только морщится да шикает.

— Да как же мы теперь?

Ребята растерялись. Опять без педагога.

— Тонечка! Кто же с нами будет?

— Пока я буду.

Занька от радости через голову перекувырнулся. Миша понесся по коридору и всем кричал:

— Ура, ура! Тонечка у нас будет!

Весь третий отряд задрал нос кверху.

— У нас-то Тонечка, а у вас-то нет!

— Теперь что у нас будет!

— Нет, вы слушайте, слушайте, — волновался Занька, размахивая растопыренными пухлыми пальцами. — Во-первых, — он загнул один палец, — рисует Тонечка, как настоящий художник. Во-вторых, поет в сто раз лучше артистов. Пляшет тоже даже лучше артистов. А рассказывает-то как! А на коньках-то катается! Все умеет!

Ребята из других отрядов сильно завидовали, потому что в самом деле Тонечка все умела.

Вечером вожатые звеньев оделись и ушли с Тонечкой, таинственно улыбаясь.

Они вернулись сияющие и довольные. Эмма вся скрылась в ворохе цветной бумаги: папиросной, гофрированной и гладкой. Игорь Прокопец, согнувшись, тащил большущую корзину. А из рук Кати валились тяжелые куски пластелина.

Их встретили таким громовым «ура», что задрожали стены.

Чего тут только не было: клей, краски, цветные карандаши, альбомы, блестящая насыпь! Набили полон шкаф.

— Тонечка, я буду цветы делать.

— Тонечка, покажи, как танк слепить.

— А я что придумал! Сделаю зоопарк из пластелина.

Лязгали ножницы, шуршала бумага.

— Что это третьего «А» не видно? — Тетя Соня заглянула в дверь. — Да вы все тут! — Она расплылась довольной улыбкой.

— Тетя Сонь, тетя Сонь, посмотрите, что мы сделали! — закричали ребята.

— Нет, лучше у меня посмотрите. Вы еще не видели, сколько у нас всего! — Подколзин потащил тетю Соню к шкафу. — И всем этим я заведую!

Тетя Соня ахала, восторгалась, всплескивала пухлыми короткими ручками.

То и дело забегали ребята из других отрядов. Давно не было такого оживления в третьем классе «А».

Одна Зоя тоскливо слонялась без дела. К Тонечке она не подходила. «Облепили, как мухи», сердито думала она про ребят, искоса поглядывая на Тонечку. Пионервожатая ей очень понравилась. Понравилось ее румяное широкое лицо, рыжие волосы и даже золотистые мелкие веснушки. Но ласковая, приветливая Тонечка не обращала внимания на Зою, а Зоя была слишком самолюбива, чтобы подойти первой. Она презирала девчонок, которые ойкали, ахали, вертелись и вообще «подлизывались».

После ужина ребята уселись в классе и ждали Тонечку. Она обещала что-нибудь рассказать.

Дверь отворилась, и вместо Тонечки ураганом влетел Миша-санитар.

— Робюшки, робюшки, двенадцатого родительский! Сам слышал, как тетя Соня говорила.

— Не может быть!

— Вот здорово!

Ребята вскочили, запрыгали, раскраснелись, заволновались.

Шутка ли? Родителей не видали три месяца.

— Тонечка, Тонечка! Правда, родительский будет?

— Правда, правда, пишите письма домой.

В классе водворилась полнейшая тишина, слышно было только, как пыхтел над письмом толстый Лерман да поскрипывало перышко у Сороки.

В конце письма Сорока нарисовала большой цветок, раскрасила и посыпала блестящей насыпью.

Занька изобразил в письме пушку и рядом громадного красноармейца с красной звездой и подписал: «Это я».

Рядом с изобретателем сидел румяный Игорь Прокопец, грыз кончик карандаша и задумчиво смотрел в потолок.

— Печенька, — зашептал он изобретателю, — я про твоих крыс сочиню. Ладно?

— Ладно, — согласился Печенька.

Стихотворение вышло такое:

Под стихотворением Игорь нарисовал множество больших и мелких крыс с громадными волнистыми хвостами.

Изобретатель просил папу привезти тонкой проволоки, жести, резины, готовальню. Все это, должно быть, нужно было для нового изобретения, которое он скрывал пока даже от Прокопца.

Зоя сидела, нахмуренная и обиженная, перед чистым листом бумаги, который ей положила для письма Тонечка.

«Дорогой папочка», вывела она кривыми каракулями и задумалась… Что писать? Все равно, он и на родительский не приедет и на письма не отвечает.

Крупная слеза, давно висевшая на Зоиной реснице, тяжело капнула на бумагу и медленно расплывалась чуть припухшим сероватым пятном.

Накануне родительского дня в школе волновались все. Нянечки терли окна и двери, которые и без того блестели, как зеркала. В коридорах расстелили новые ковры. В четвертом классе, около зала, устраивали буфет для родителей. Отовсюду неслись самые разнообразные звуки: в пионерской комнате тетя Олечка репетировала выступление струнного оркестра; в зале девочки под рояль повторяли танцы; в мастерской, рассевшись на верстаках, надрывался шумовой оркестр, а в умывалке, за неимением другого места, хоркружок разучивал новые песни. Каждому хотелось блеснуть и показать папе и маме свое уменье.

Марья Павловна осталась после обеда. Она подбирала тетради по предметам, чтоб показать родителям.

Около нее вились ребята.

— Марья Павловна, что вы про меня будете говорить? — приставал Занька.

— Что скажу? Скажу, что у тебя по всем предметам «плохо», что ты по крышам лазаешь.

— Ну да, да, — смущенно засмеялся Занька, — а сами улыбаетесь, Марья Павловна. У меня только два «плохо».

— А про меня что, Марья Павловна?

— А про меня?

— А про меня?

— Про всех скажу, что ученики вы плохие, пусть вас родители домой увозят, — шутила Марья Павловна.

— Мы подтянемся, Марья Павловна, с нами Тонечка теперь будет…

После вечернего чая домашнего задания не было. В класс, приплясывая, примчалась Сорока.

— Скорее, скорее идите в душевую новые костюмы примерять, синие, вельветовые!

— Катя, — волновалась Эмма, — платье очень длинно, правда?

— И мое тоже. Бежим в спальню, там у меня нитки есть, подошьем покороче.

Спальня превратилась в мастерскую. Всем захотелось платьице до колен. За иголкой занимали очередь. Иголок было только две, а просить у нянечек или у Клавдии Петровны нельзя.

У Эммы один бок оказался длиннее. Пришлось снова переделывать. Зазвонил звонок на прогулку.

— Ну вот, — захныкали девочки, — и дошить не успели!

— У меня нитка запуталась…

— Не пойду я на прогулку!

Кто кончил, помогал другим. Лихорадочно перекусывали нитки, завязывали узелки. Наконец-то все было готово.

Наверх уже поднималась сестра.

— Скорей, скорей на прогулку! — заторопила она ребят. — Ай-я-яй, это что ж такое? — ужаснулась Клавдия Петровна. — Что ж это вы наделали? Да кто вам позволил платья портить?

— Мы не резали, Клавдия Петровна. Куда нам такие длинные?

— Как балахоны.

Клавдия Петровна неодобрительно качала головой, а девочки сияли.

Внизу, в раздевалке, поднялся шум.

— Почему у третьего «А» короткие платья? Нам тоже такие!

— Да мы сами подшили. Хотите, вам две иголки дадим?

После прогулки девочки из других классов тоже занялись переделкой, и к ужину все щеголяли в коротеньких платьях. Только Зоя тоскливо бродила в длинном, мешковатом платье, бесцельно царапала ногтем побеленные стены и вздрагивала от звонкого смеха.

Завтра приедут ко всем папы и мамы. Только Зое некого ждать. Все суетятся, бегают. Тонечкина рыжая головка мелькает то в зале, то в пионерке, то в дежурке. На стены приколачивают свежие кумачевые лозунги. Из оранжереи принесли цветы. Тонечка сама повесила портрет товарища Сталина, ей помогали ребята. В зале рядами расставили стулья.

Вечером, после звонка на сон, в спальнях долго не могли утихомириться:

— Я увижу мамочку.

— Я и папу и маму, а может, и бабушка приедет.

— А ко мне только мама приедет: папа в командировке.

— А мой папа капитаном в Черном море.

— Моя мама мне привезет бомбу шоколадную и голышка.

— А я заказала конфет с орехами и тянучек.

— Я тоже люблю тянучку и еще халву, и еще я просила привезти лент, кружев и тряпочек цветных.

— И я писала, чтоб лент привезли: розовую, желтую и зеленую.

— Да тише вы, сороки! — сердились ночные няни. — Одиннадцать часов, а они, нате вот, разболтались!..

— Да ведь завтра родительский, нянечка!

— Ой, я прямо не могу!

Зоя слушала это веселое щебетанье, смотрела в темное окно и глотала соленые слезы.

Глава пятая

Утром не спали с шести часов.

Первым вскочил Чешуйка.

— Ой, робюшки, сегодня родительский!

Он подбросил вверх подушку и запрыгал на пружинах.

Как по команде, с подушек поднялись пятнадцать голов, но каких голов! Каждый устроил себе чалму из полотенца и походил на турка. Придумал эту штуку Занька. Вечером после душа он зачесал мокрые волосы кверху и туго закрутил полотенцем.

— Что это ты, Занька?

— Это у меня зачес!

Тогда все четырнадцать побежали в умывалку, намочили посильней волосы, зачесали кверху и разом превратились в турок.

— Скорей, скорей вставай! — кричали ребята.

В дверь просунулась седая голова.

— Ш-ш, это что за крик? — рассердилась Клавдия Петровна. — Раскудахтались ни свет, ни заря!

Все сейчас же нырнули под одеяла, чтоб сестра не заметила необыкновенных головных уборов.

Когда мальчики вышли на зарядку, раздался дружный смех: короткие волосы стояли дыбом.

— Эй, вы, форсуны! — дразнились девочки.

— Занин-то на кого похож?!

— Ой, не могу! Подколзин-то, как еж!

— Что это за модные прически? — удивилась физкультурница.

— А это мы для родительского дня. Правда, красиво, Людмила Петровна?

Марья Павловна от таких причесок в ужас пришла.

— Что это с вами случилось? Кто вас так взъерошил?

— Это зачес, Марь-Пална.

— Это новая модная прическа.

— Нет, нет, не могу я вас в таком виде родителям показывать.

Сконфуженные модники опять намочили волосы и причесались по-старому.

Завтракали наспех, вытягивая шеи и заглядывая в окна: не идут ли?

В зале расселись по стульям, красные и взволнованные.

— Идут!

Толпой вошли родители, растерянно вглядываясь в эту синебархатную массу, стараясь отыскать своего Мишу, Петю или Катю.

— Мама!

— Мамочка!

— Бабушка!

— Папа!

С треском разрывались пакеты с гостинцами.

— Эх, сколько мандаринов!

— А ты привез мне пастилы?

— Ой, мой любимый зефирчик!

К Сороке приехала мать, ткачиха.

— Знаешь, мама, — щебетала Сорока, — во-первых, я вожатая звена, во-вторых, у меня три «отлично». А угадай, на сколько я прибавилась. Нет, угадай, угадай! На кило и еще на пятьсот грамм. А ты думала, на сколько?

— Катенька, — сказала мама, — я тебе лоскутиков привезла. Вот этой материей меня премировали.

— Эмма, Эмма, — закричала Сорока, — какого мне мама батиста для кукол привезла! Ее премировали!

Сорокину маму окружили девочки.

— Вы сами ткете? — с уважением спрашивали они.

— Сама, сама, — улыбалась ткачиха.

Откуда-то появились ножницы, и тут же батист поделили на всех кукол. Всем вышло по платью.

Обняв отца за шею, изобретатель горячо шептал ему в самое ухо:

— Папа, я только тебе скажу. Знаешь, что я изобрел? — Он показывал руками, надувал щеки и пыхтел, как мотор. — Понимаешь, сколько мне проволоки надо, и, понимаешь, без паяльника ничего не выйдет.

— Ну хорошо, хорошо, — говорил отец, — я тебя научу, как сделать.

Он был в железнодорожной форме. Пытливые глаза ребят уже успели разглядеть его с ног до головы, и восхищенный шопот облетел весь зал.

— У Печеньки отец орденоносец. Он тоже изобретатель.

— Эй, ребята, — вдруг замахал руками Печенька, — сюда! Скорей!

Посреди зала отец Печенина поставил большой ящик.

— Ну, ребята, скажу я вам большую новость. В этом году рядом с вашей школой проведут железную дорогу. Только это будет не простая железная дорога, а детская. Паровоз будет маленький, вагоны маленькие, и управлять всем будут сами ребята. И машинисты, и начальники станций, и кондуктора — все будут сами ребята, и все в железнодорожных настоящих формах!

Ребята даже растерялись. Вот это здорово: и кочегары ребята и машинисты!

— А вот это модель железной дороги.

— Покажите нам.

— Ого, Печенька!

Сколько было волнений, пока бегали за водой для паровозика, пока он разогревался!.. И вот паровозик запыхтел, совсем как настоящий, и помчался по рельсам, погромыхивая колесами, таща за собой два крошечных вагончика. Ребята, очарованные, смотрели не отрываясь.

— Пусть он свистнет, — просили они. — Переведите стрелку.

— Еще, еще!

Зоя равнодушно посмотрела на паровозик и отошла.

Даже письма нет от папы! Она комкала платок. Всех обнимали папы и мамы, все жуют гостинцы, а она одна. Никому не нужная.

Грустная, Зоя выскользнула из зала. Оделась и пошла бродить на лыжах. В воздухе стояла весенняя сырость.

Мокрый снег сполз с елок, и они распушились. К лыжам прилипали целые пласты. Зоя заехала в самую глубь парка, к забору.

Издали она услышала приятный свист снегирей. Притаившись в заросли елочек, она увидела, как маленькая стайка красногрудых птичек набросилась на куст можжевельника. Птицы отыскивали прошлогодние ягодки и выклевывали из них зернышки, бросая мякоть. Зоя загляделась на снегирей. Вдруг хрустнул сучок, и испуганная стайка со свистом разлетелась в разные стороны. Зоя оглянулась… Вдоль забора медленно шла женщина. Она вытягивала шею и заглядывала в парк.

Зоя спряталась в елки и задрожала с ног до головы. Мачеха!

Женщина потопталась около забора, дернула заваленную снегом калитку. Посыпался снег, калитка заскрипела. Зоя ползком вылезла из елок и, забыв про лыжи, бросилась прямиком по снежному полю.

Она выбежала на гладкую дорожку.

— Зоя, Зоя, подожди! — Кто-то догонял ее.

Боясь оглянуться, Зоя мчалась еще быстрее. Топот приближался.

— Стой! — Кто-то схватил ее за пальто.

— Ай! — вскрикнула Зоя, обернулась… и увидела смеющуюся Тонечку.

— Ой, даже задохнулась! — сказала Тонечка. — Я тебя везде ищу, пойдем скорей!

Они взялись за руки и побежали. Зоя даже не успела спросить, куда, зачем. У ворот стоял большой и блестящий автомобиль. Ребята с веселыми лицами махали им руками, а шофер нетерпеливо гудел. Зоя уселась рядом с Тонечкой, автомобиль зафыркал и покатил.

Ребят было четверо: три мальчика из второго класса и одна девочка, первоклассница. В руках они держали бумажные цветные пакеты, перевязанные шелковыми ленточками. Такой же пакет дали Зое.

Автомобиль мчался по широкому обтаявшему шоссе, разбрызгивая грязный снег. В лицо бил свежий весенний ветер. Мелькали дома, заборы. Куры с кудахтаньем удирали в подворотни.

За автомобилем гнались с бешеным лаем поселковые собаки, лошади испуганно сворачивали с дороги, а мальчишки махали руками и что-то кричали вслед.

Глава шестая

К обеду вернулись в школу.

Родители уже разъезжались. Автомобиль встретили криками. В него набилась куча ребят: всем хотелось прокатиться.

Зоя сидела гордая и довольная. К груди она прижимала пакет с шелковой лентой.

В классе каждый суетился около своего шкафчика и укладывал подарки. Рты набивали конфетами, печеньем. Пакеты разрывались, и оттуда сыпались апельсины, яблоки, шоколадки. Угощали приятелей, менялись картинками, лентами.

— Ой, какого мне голышка привезли!

— А видала моего Мишку?

— Эмме папа настоящие часы привез.

— У меня тоже есть дома часы, только я не хочу их сюда привозить.

— Катя, на́, попробуй тянучки! — кричала Мартышка.

Изобретатель и Прокопец, как настоящие приятели, сложили свои гостинцы вместе. Но чертеж изобретения, готовальню, резину и другую мелочь изобретатель не решился оставить в шкафу: вдруг ребята увидят и начнут выпытывать? Все это он завернул в газету, завязав ниткой, сунул под рубашку и ходил смешной и пузатый, пока Тонечка не уговорила его сложить все в пионерский шкаф под замок.

Зоя тоже развернула свой пакет. В нем оказались две большие шоколадные плитки, пять яблок, три апельсина, коробочка конфет, печенье и ромовая бутылочка. А на самом дне Зоя нашла крохотного пухлого голышка. Он так понравился девочкам, что они забыли свою вражду и наперебой просили Зою:

— Дай мне посмотреть, Зоя! У него и ручки и ножки вертятся…

— Ой, дайте мне!

— Хватит тебе, Ида, ты и так долго смотрела, дай мне теперь!

— Его и купать можно.

У голышка оказалось еще розовое ватное одеяло из настоящего шелка, две распашонки, вязаная шапочка и совсем крохотные чулочки.

Подошла нянечка Феня.

— Ай да ну! — удивилась она, распяливая распашонку на свои красные толстые пальцы. — Что за мастерица! Ведь это Тонечка шила, два вечера просидела. И катанье-то она придумала для ребят, у которых родители далеко. Заботливая она.

— Вот она какая, наша Тонечка, — все умеет! — заважничали девочки.

После обеда Зоя лежала на веранде, прятала нос в мех и думала.

Как это Тонечка сумела так хорошо сшить? И потом, как она подбежала, взяла ее за руку, как будто давно-давно ее знает. «Бежим!» И они побежали.

Зоя тихонечко засмеялась от удовольствия, полюбовалась пухлым голышком и незаметно уснула.

На следующий день домашнее задание проводила Тонечка.

— Ну, третий отряд, — сказала она, перед тем как итти на чай, — слушайте внимательно: после чая сейчас же в класс, и чтоб до звонка приготовиться. Вожатые звеньев и ты, Подколзин, проверьте, чтоб все были готовы.

— Есть! — по-военному ответили вожатые.

После чая звенья помчались в класс, разыскали тетради, учебники, ручки, перья.

— Первое звено, готово? — спросила Сорока.

— У меня пера нет!

— На́ тебе.

— У меня грамматика пропала.

— Ну, вот еще, Ивин! Ищи скорей, сейчас Тонечка придет.

Эмма проверила свое звено. Прокопец помог изобретателю отыскать ручку. Председатель Подколзин стоял у дверей и караулил Тонечку. К звонку все сидели на местах.

Тонечка осталась довольна. Она велела Прокопцу прочитать вслух заданное и спросила, все ли поняли.

— А почему тут в скобках? — вдруг, как всегда громко, спросил Занька.

Тонечка посмотрела на него так строго, что он весь съежился и переспросил уж еле слышно. Тонечка объяснила ему шопотом. Зоя, высунув язык, не дыша, выводила буквы. Она часто взглядывала на вожатую.

— Хорошо пишешь, Зоя, — сказала Тонечка. — О, да оказывается, только сегодня хорошо, а там всё кляксы, — улыбнулась она, перелистывая тетрадь. — А как дальше будет? Как сегодня?

— Да… — прошептала Зоя.

— Тонечка, — тихо позвал Тройка, — как писать: «просить» или «прасить».

— Тише, тише, иду!

Час пролетел незаметно.

— Ну, теперь я вижу, что дисциплина может быть у вас отличной, — похвалила Тонечка. — Дежурный, собери тетради.

Утром Марья Павловна с удовольствием просматривала вечернее задание. Урок был написан ровненько и аккуратно.

Глава седьмая

В пионерской комнате собрался актив. Ребята что-то вырезали, клеили, красили. А на другое утро все толпились перед плакатом, на котором крупными буквами было написано:

Подколзин с деловым видом собрал вожатых звеньев на лестнице, которая вела наверх.

— Вот, ребята, — озабоченно сказал он, — нам надо обсудить, как мы будем соревноваться.

Вожатые сидели на ступеньках, держали в руках карандаши и блокноты и смотрели в рот председателю.

Председатель говорил стоя, все время заглядывал в блокнот и заметно важничал.

— Ну вот, ребята, вы ведь еще не знаете, по каким пунктам мы будем соревноваться. Значит, слушайте:

Первое — учиться на «отлично».

Второе — быть вежливым со старшими и товарищами.

Третье — всё доедать в столовой.

Четвертое — не говорить некультурных слов.

Пятое — хорошо спать после обеда.

Шестое — следить за чистотой в классе и в спальнях.

— Значит, и «на фиг» нельзя говорить? — спросила Сорока.

— Нельзя! Нельзя обзываться балдой, дурой.

— Ну, тогда мы будем на последнем месте, — решительно сказала Сорока, — потому что Лерман обзывается «сумафеччей дурой», а Чешуйка все время говорит «на фиг».

— Да ведь так все говорят, — вступилась Эмма, — это даже и не ругательное слово. Нельзя ли попросить Тонечку это слово оставить?

— Ну, конечно, нельзя, — ответил Подколзин, — потому что это слово некультурное, понимаете — не-куль-тур-ное.

Вожатые замолчали. Раз некультурное, значит и спорить нечего.

— В нашем звене очень плохо ест Софрончик — всегда оставляет. Как же быть, Подколза?

— А вы ее ждите, тогда она все съест.

Актив совещался очень долго. Потом этот вопрос обсуждали на отряде, а вечером третий пионерский отряд вызвал на соревнование четвертый. Теперь каждый вечер после ужина в пионерской комнате минут на десять собиралась комиссия из председателей и санитаров всех отрядов. Они проверяли, как отряды провели этот день. Если отряд не имел замечаний, он получал пять очков — пять маленьких картонных кружков.

Комиссия обходила классы и поднималась в спальни. После проверки ребятам объявляли, сколько очков они получили за день. Комиссия была строгая. Если в классе валялись бумажки или в спальне костюм был свернут небрежно, то отряду тут же сбавляли очко за неаккуратность.

А как трудно было сразу ко всему привыкнуть! Часто виноватая фигура подходила к вожатому своего звена и уныло говорила:

— Я нечаянно «на фиг» сказал.

А рядом стояли свидетели из другого класса и с удовольствием подтверждали.

Вожатый набрасывался на беднягу, а потом взволнованно летел к своему председателю и докладывал. Председатель вынимал новенький блокнот, мрачно записывал и говорил со вздохом:

— Три только сегодня, а до вечера, может, одно останется.

— Как три? — замирая от волнения, спрашивал вожатый. — Ведь только одно из-за Чешуйки сняли.

— А кто в столовой масло не доел? — ехидно спрашивал председатель. — Забыл? Опять из твоего звена.

И подавленный вожатый шел к своему преступному звену.

Однажды, когда третий отряд ликовал, потому что этот единственный день они дотянули до вечера без замечаний, к Игорю Прокопцу подошел, правда, под конвоем двух ребят из четвертого отряда, окончательно позеленевший Миша-санитар.

— Ну, говори, говори, — подзадоривали ребята.

— Ну, чего ж ты молчишь?

Прокопец почувствовал недоброе и насторожился.

— Ты чего, Рябчик?

— Я чортом обругался.

— Эх, ты… ты! — закричал горестно Прокопец. — Уж не мог удержаться. Треснуть бы тебя хорошенько!

— Кого это? — высокомерно спросил Миша Рябов, надувшись, как индюк, и двигая в волнении бровями. Он выпятил впалую грудь и придвинулся к Прокопцу: — Ну, тресни!

— Ну и тресну, а чего же? — вскипел еще больше Прокопец.

А ребята из четвертого отряда подзадоривали:

— Где ему!

— Ну, тресни, — сверкал черными глазами Миша.

— Ну и тресну, — нахмурился красный плотный Прокопец.

Они похаживали друг около друга, как два петуха.

Миша наступал. Вот он слегка толкнул плечом маленького коренастого Прокопца, тот ответил толчком посильнее.

— Тресни, тресни, — угрожал Миша.

И тогда разъяренный Прокопец размахнулся и «треснул» его. Миша бросился, сжав кулаки… Но тут подскочили лукавые мальчишки из четвертого отряда и развели врагов.

Прибежал испуганный Подколзин.

Прокопец долго плакал, потому что второе очко сняли из-за него — за драку. Миша тяжело дышал и смотрел в пол. Скандал! Подрались вожатый и санитар. Актив, который боролся за пятое очко! Весь третий отряд взволновался.

— Ты, Прокоп! — сердито сказал Подколзин. — Ты же вожатый звена!

— А чего ж он, справочное бюро несчастное, выругался, да еще дразнится: «Тресни, тресни!»

— Это нечестно! — закричала Сорока. — Ребята из четвертого отряда сами их поддразнивали, чтоб подраться.

— Конечно, нечестно, — строго сказал председатель четвертого отряда. — По-вашему, если соревнуемся, так ножку надо подставлять? — обратился он к своим ребятам.

— Да мы их удерживали, — попытались оправдаться хитрые мальчишки.

— Удерживали! Молчите уж.

Больше всех огорчилась Сорока. Вечером, раздеваясь, чтоб итти в душ, она сердито набросилась на Мартышку:

— Как не стыдно, Мартышка, лень получше вещи свернуть! Вдруг спальне «плохо» поставят?

— Нечего придираться, — огрызнулась Мартышка. — Вон Голубева еще хуже свертывает. Ей ничего?

— Правда, девочки, — сказала маленькая Софрончик. — Вдруг нам из-за Голубевой очко снимут?

— Нехорошо, конечно, — согласилась Сорока. — Зоя, сверни получше.

Зоя, молча, по-новому сложила вещи.

Подскочила Мартышка.

— Называется хорошо! — презрительно крикнула она и дернула кофточку за рукав — вещи рассыпались.

Зоя вспыхнула.

— Не буду я больше свертывать! Пускай валяются! — и, рванув полотенце, пошла в душ.

— Какая царица! — крикнула вслед Мартышка. — Вот сейчас комиссия придет, и нам опять очко снимут.

Девочки рассердились.

— Очень надо из-за нее замечания получать!

— Пускай тогда в другую спальню уходит!

— Девочки, — сказала Мартышка, — пойдемте и скажем про нее Тонечке. Пусть ее от нас возьмут, такую упрямую.

— Да ведь ты сама, Ида, вещи ей растрепала, — вмешалась Сорока.

— А ты всегда за нее заступаешься, Катя. Пойдемте, девочки.

Они побежали, шлепая тапочками.

— Тонечка! — закричали они хором, вбегая в пионерскую комнату. — Что Голубева нас подводит! Знаешь, какая она?

Тонечка выслушала их и задумалась.

— Вот и возьмут от нас твою Голубеву, — злорадно шепнула Ида вбежавшей вслед за ними Сороке.

— Вот что, девочки, — сказала Тонечка, — все вы неправы. Зря обижаете Зою.

— Конечно, Ида, — горячо заговорила Сорока. — Ты сама сейчас к Зое придралась, и все время ты не хочешь, чтоб она с нами дружила.

— А что она меня тогда пнула? — упрямо сказала Мартышка.

— У Зои нет матери, — сказала Тонечка, — а теперь еще и отец…

Она вдруг неожиданно замолчала.

— Умер? — ахнула Сорока.

— Ничего я пока не знаю, — нахмурилась Тонечка. И, помолчав, добавила: — Не нравится мне ваше обращение с Зоей. Разве так нужно относиться к подруге?.. Нехорошо!

Девочки, пристыженные, на цыпочках вошли в спальню и улеглись. Мартышка укрылась с головой одеялом. Полежав немного, она вылезла и перегнулась к Зое.

Зоя дышала ровно и спокойно.

Спит.

— Сорока, Сорока, — зашептала Ида, — ты спишь?

— Нет! А ты?

— Я ведь не знала про нее… что с отцом, может, случилось, и потом…

— Тише, ты! — зашипела Сорока.

— Да она спит. Знаешь что? Давай будем ее вещи сами свертывать.

— Это кто шепчется? — строго сказала Клавдия Петровна, просовывая в дверь седую голову.

Мартышка крепко зажмурилась. Клавдия Петровна обошла кровати и потушила зеленый свет.

Глава восьмая

Ни разу еще третий отряд не получил пяти очков. То кто-нибудь капризничал в столовой, то вдруг само собой неожиданно вырывалось «словцо», и все шло насмарку.

Тонечка молча наблюдала за третьим отрядом и ни разу никого не упрекнула. При ней все шло хорошо, но без нее вожатые и председатель словно забывали о своих обязанностях, забывали о соцсоревновании, и вечером комиссия давала сконфуженному Подколзину то два, то одно очко вместо пяти.

Тонечка вызвала Подколзина в пионерскую комнату. Он шел с тяжелым сердцем: сейчас Тонечка посмотрит на него с упреком и скажет: «Плохой ты пионер и председатель». Он тоскливо поморщился и открыл дверь. У него заранее щипало глаза, потому что он не мог вынести Тонечкиного огорченного вида.

Но Тонечка встретила его весело и оживленно. Она положила руки на его узенькие плечики и сказала:

— Коля, у меня вся надежда на тебя! Воспитателя у вас нет, я все время не могу быть с вами — видишь, сколько у меня работы. Постарайся так организовать отряд, чтоб и в столовой, и в спальне, и на прогулке ребята вели себя хорошо.

Подколзин выпрямился, тряхнул льняной головой и серьезно ответил:

— Ладно, Тонечка, я сегодня же поговорю с ребятами.

— А теперь слушай, как это сделать.

В класс Подколзин вошел с торжественным видом.

— Эй, робюшки, слушайте! Да ты же, ты, Чешуйка! Тонечка сказала, что ей некогда и мы одни будем после обеда, когда Марь-Пална уедет. И в столовую одни и вечером без педагога. А еще в зале повесят пик Сталина, и какой класс первый доберется, тому знамя. Вот! — выпалил он одним духом.

— Ой, ребята, вот бы нам!

— Да, с тобой получишь!

— Тихо, вы! — нетерпеливо крикнул Подколзин. — Давайте по порядку высказываться. Ну вот, Прокопец, ты вожатый третьего звена, высказывайся.

— Да я не умею высказываться, — смущенно сказал красный Прокопец.

И все опять загалдели.

— Без Тонечки будет очень трудно.

— Обязательно Занька подведет!

— Сама ты, чор… кукла, подведешь.

— Ага, ага, вот уже ругаешься, а ругаться нельзя.

— Да я только «чор» сказал, я ведь не договорил.

— С девчонками каши не сваришь!

— Нет, это мальчишки все испортят.

— Да замолчите вы!

— Ти-и-ше!

Растерянный председатель старался перекричать этот гул. Но ребята не утихали. Каждый хотел сказать свое, особенно важное. Подколзин застучал по столу линейкой. А изобретатель вскочил прямо на стол и выкрикнул изо всех сил:

— Да тише вы, бараны!

И все сразу замолчали.

— Ну чего вы орете? Ведь все равно никто ничего не понимает! Какое же это собрание? Во-первых, надо говорить по очереди. Кто хочет — поднимайте руку. Ой! Чего ж вы все сразу руки подняли?

— Нет, — сказал председатель, — и так ничего не выйдет, лучше говорите по звеньям. Пускай сначала первое звено. Ну, говори, Сорока.

— По-моему, надо так, — заторопилась она.

— Подожди, подожди, — остановил изобретатель. — Понимаете, ведь надо протокол вести.

— А как его вести?

— А вот как. Дай лист бумаги, Прокоп. Надо расчертить пополам, понимаете? Здесь «слушали», а здесь «постановили». Мой папа всегда так пишет. Ну, теперь можно. Сорока, говори.

— Ну вот, — затрещала Сорока. — Надо, чтоб все ребята дали обещание хорошо строиться в столовую. А то одного поймаешь, поставишь, а другой убежит. Вот Чешуйка — он всегда убегает.

— Ну и не ври! Когда это я убегал?

— Да всегда убегаешь. Нечего уж отнекиваться, Ивин. Вот дай честное пионерское, что ты будешь строиться по звонку.

— Ну да! Еще тебе честное пионерское давать! — возмутился Чешуйка.

— Это он боится продать честное пионерское.

— Не буду я по такому пустяку давать. Тонечка и то скажет, что не надо.

Но тут на Чешуйку напал весь отряд. Какой же это пустяк? Хороший пустяк — звено подводить!

— Да ладно уж, ладно, — сдался смущенный Чешуйка, — даю честное пионерское.

— Что честное пионерское? — подозрительно спросила Сорока.

— Ну, что не буду подводить.

— Кого не будешь подводить?

— Ну, звено.

— Нет, скажи так: «Даю честное пионерское, что не буду подводить звено», — настаивала недоверчивая Сорока.

— Ну ладно, вот привязалась! Даю честное пионерское, что не буду подводить звено.

После Сороки говорила Эмма. Она предложила на отдыхе кровати поставить по звеньям, а чтоб ребята не болтали, положить так: мальчик, девочка, мальчик, девочка.

Это предложение вызвало настоящую бурю.

— Не буду я с девчонкой рядом! — первый закричал Занька.

Девочки тоже надули губы и сердито посматривали на Эмму.

— И мы не будем! И мы не будем рядом с мальчишками!

Но тут крикнул своим звенящим голосом председатель Подколзин.

— Да что ж тут такого? Подумаешь, какая беда! Зато болтать никто не сможет, а то вечно за это очко снимают. Вон Занька с Чешуйкой всегда разговаривают, а уж с Сорокой-то он ни за что не будет.

Ребята развеселились.

— И я с Эммой не буду разговаривать.

— А я-то с тобой буду?

Голосованием решили поставить кровати, как предложила Эмма.

После Эммы говорил Занька, потом Миша-санитар, потом Лерман.

Только Зоя не принимала никакого участия в общем волнении. Она равнодушно смотрела в окно и думала о своем.

Сегодня в перемену няня Феня принесла письма Сороке, Заньке, Мартышке…

Они обрадовались, а ей опять не было письма.

— Да как же он тебе напишет-то, — сказала Феня, — когда он…

— Феня, — сердито крикнула тетя Соня, — иди скорей сюда!

Феня не договорила и пошла в дежурку. Встревоженная Зоя постояла, подумала и пошла за ней.

Подходя к дежурке, она услышала громкий сердитый голос тети Сони. Зоя остановилась.

— Что у тебя за язык? Знаешь — и молчи. Пожалуйста, прошу тебя, никогда не болтай ничего при детях…

Зоя столкнулась в дверях со сконфуженной, красной Феней.

— А-а, голубок прилетел, — приветливо сказала тетя Соня, увидев Зою. — Иди скорее, ты мне нужна. Садись. Так. Разинь ротик. Шире, шире. А-а-а. Хорошо. Горлышко здоровое. Сними рубашонку. Клавдия Петровна, дайте трубочку.

— Теть-Сонь, когда папа напишет?

— Папа?.. Дыши, дыши хорошенько! В правом легком чисто.

— А, теть-Сонь?

— Папа-то? Скоро, Зоечка, скоро. Глубже дыши. Ну, одевайся, все хорошо. Как Мик твой поживает?

Зоя оживилась.

— Он толстый стал, мурлыкает. Теть-Сонь, а что Феня знает? Вы сказали: «Знаешь — и молчи».

— Ничего она не знает, — смутилась тетя Соня, — так зря болтает. Ну, а чем ты кормишь Мика?

— Молоком, булкой, супом. Он очень молоко любит и мясо. Только сегодня повар не дал мне мяса.

— Пойди в столовую и скажи, чтоб тебе дали кусочек мяса для Мика, что я велела. Ну, беги, играй.

Зоя вышла встревоженная. Почему тетя Соня ничего не говорит? И что Феня знает? Может, про папу?

Об этом она думала целый день.

И сейчас Зоя сидела в классе печальная, смотрела в окно и старалась разгадать, что знают тетя Соня и Феня.

Вокруг шумели, спорили ребята. Они обступили изобретателя, который переписывал протокол, советовали, поправляли. Когда Подколзин попросил Зою дать обещание хорошо вести себя, она сердито отвернулась к окну и ничего не сказала.

После собрания переписанный протокол с торжеством понесли в пионерку.

В протоколе было написано:

Третий отряд твердо решил взобраться первым на пик Сталина.

На другое же утро мальчики вскочили, надели трусы и майки и так взбили подушки и натянули простыни на кроватях, что нельзя было отыскать ни одной складочки.

И все-таки придирчивый Миша-санитар отыскивал какие-то невидимые морщинки.

— Ты как постелил? — придрался он к Чешуйке.

— А вот погляди, как, — похвастался Чешуйка.

— Перестели снова. У тебя морщит. — И неумолимый санитар тыкал в кровать пальцем, зловеще сдвигая густые брови: — Что? Хочешь соревнование сорвать?

Возмущенный до глубины души, Чешуйка сдернул простыню и натянул ее так, что она затрещала.

— Смотри теперь, справочное бюро несчастное!

— Ну, теперь ничего, — снисходительно сказал санитар.

Кроме того, он потребовал, чтоб полотенце ровненько свертывали и вешали на спинку, как раз посредине, сам же подбирал пушинки и бумажки с полу.

Раньше после умыванья одевались лениво, медленно. Наденут по ботинку и сидят, сидят, рассказывают друг другу разные истории. Спорят, штанами и рубашками размахивают.

А самое необыкновенное всегда рассказывал Миша-санитар. Натянет один чулок, про другой забудет и начинает:

— Ну, слушайте, робюшки. Вот один человек скрывался от милиции. Может быть, это был вор или еще кто, этого я хорошенько не знаю, только он прятался на чердаке. А дом был в пять этажей. И вот милиция лезет за ним на чердак. Что тут делать? Он на крышу — они за ним, он на трубу — они за ним.

— Да он бы, дурак, в трубу залез! — кричит Занька.

— В трубу, наверное, почему-нибудь нельзя было.

— Ну конечно, нельзя! Она ведь сеткой затянута, — догадывается Чешуйка.

— Ну вот, робюшки! Что тут делать? Стоит он на краю, деваться ему некуда. Он как прыгнет вниз!

— С пятого этажа? — ахают ребята.

— Ну да, с пятого, и прямо на мостовую.

— Ну, и что ж потом?

— Ну вот, лежит. Народ прибежал. Приехала «Скорая помощь». Все испугались, конечно. А он встал и пошел.

— Ну, уж это ты, Рябчик, заливаешь! — не верит Занька.

— Мне мама про это говорила.

— Не говорила, — кипятится Занька. — Спорим — не говорила!

— Ну, хочешь, спросим ее?

— Да что ж я в Москву, что ль, поеду спрашивать?

Сегодня ребята оделись дружно и побежали к столовой.

— Ой, я и забыл! — вдруг на ходу спохватился Подколзин. — Слушайте, робюшки, скоро будет военная тревога.

— Когда, Подколза? Когда?

— Неизвестно. Как только услышите горн и барабан, бегите в раздевалку, надевайте пальто, шапку, калоши, как на улицу, и бегом в зал.

— А зачем тревога?

— Вот чудаки! — крикнул Занька. — Да вдруг пожар, а мы не сумеем одеться и выбежать.

— А может, война, — сказал Чешуйка, — так надо проверить, умеем ли мы, как красноармейцы, одеваться.

— Чешуйка на войну собирается! — засмеялись ребята.

— Какой красноармеец нашелся!

— Вот еще что, ребята: Тонечка сказала, чтоб у всех на пальто пуговицы были и ботинки зашнурованы. Еще будут проверять уши и руки.

— Ой, робюшки, звонок!

Вожатые построили звенья, поправили каждому воротничок и проверили, как зашнурованы ботинки.

Все классы удивились: третий отряд входил в столовую в стройном порядке, тихо и торжественно. Без споров все уселись на свои места. Санитар проверил, хорошо ли повязаны салфетки. И все это в совершенном молчании.

Когда Лерман с жадностью схватил руками сосиску, вожатая Эмма и все звено посмотрели так строго, что он поперхнулся, чуть не подавился куском и в смущении вытер жирные пальцы о штаны.

Занька не любил масла. Он сунул его под тарелку, но зоркая Эмма углядела. Тогда Занька незаметно приклеил масло к ножке стола. А уж Эмма подняла руку и просит нянечку Марусю принести новую порцию. Занька попытался было отнекиваться, но на него так зашикали и зашипели, что делать нечего — пришлось намазать и съесть.

Когда нянечка Маруся пришла убирать со стола, то от изумления поскользнулась и чуть не упала: тарелки стояли ровной стопочкой, чашки выстроились полукругом, а вилки и ножи лежали блестящими ровными рядами; на столах не валялось ни одного куска, а звенья держали сложенные салфеточки и тихо выходили.

Педагоги удивленно посматривали друг на друга.

Одна Тонечка довольно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает.

Вечером девочки пошли в душ.

Зоя вернулась в спальню последней.

Ее вещи были аккуратно уложены, чулки висели на перекладинке стула, подушка взбита и одеяло откинуто. Зоя удивилась. Кто это? Наверное, Сорока. Девочки таинственно переглянулись.

— Зоя, — сказала Сорока, — дай на минутку голышка. Ой, какой малюсенький! Я хочу ему шапочку связать.

— И мне покажи, — попросила Мартышка.

— Да иди сюда, Ида, — позвала Сорока.

Мартышка и Сорока уселись на Зоину кровать. Сюда же прибежали Эмма, Софрончик и другие девочки.

— У меня кусочек шелка есть — хочешь, Зоя, я ему шелковую рубашечку сошью? — предложила Эмма.

— Хочу, — сказала удивленная Зоя.

Сорока уже вязала шапочку.

Софрончик тоже притащила свою шкатулочку и подарила голышку кусочек кружев.

Они сидели около Зои, пока Феня не потушила свет.

Глава девятая

Весна пришла сразу. Лес зашумел, заговорил весело и звонко. Потекли говорливые вздувшиеся ручьи, и по волнам запрыгали спичечные кораблики. Уже на обсохших проталинах в перелесках завозились прилетевшие грачи. А через несколько дней все просохло. Ребятам позволили гулять без калош и дали легкие пальто и береты.

Зоя, расстегнувшись, бродила по парку и собирала первые подснежники, нежные, бледные. В чаще пахло гнилым, трухлявым пнем.

Здесь попадались коричневые упругие сочные сморчки. Есть их не разрешали, но Зоя все-таки набила полный карман и крошила на кусочки. На лужайке в ямках голубели подснежники. Зоя присела на корточки, выбирая самые крупные. Ветер принес запах тополевых почек и божью коровку. Она уселась Зое на руку и завозилась, расправляя крылышки. Зоя вытянула руку и забормотала:

Божья коровка оставила клейкую капельку, раскрыла крылышки и взвилась черной точкой.

Над Зоей закружились две лимонно-желтые бабочки, гоняясь друг за другом. Хорошо на лужайке под весенним солнышком! Рядом молодая березка налилась соком. Зоя сорвала веточку. У веточки был горьковатый острый запах. Зоя задумчиво погрызла коричневую почечку.

— Зоя, Зоя! — донесся звонкий голос Сороки.

— Ау! — откликнулась Зоя.

Сорока прибежала оживленная.

— Пойдем скорее, тебя Тонечка зовет.

— Зоечка, — сказала вожатая, — я слышала, ты рисовать умеешь. Помоги мне альбом оформить.

Зоя покраснела от удовольствия и смущения.

— Я только цветы умею.

— Вот мне цветы как раз и нужно.

В пионерскую комнату вбегали и выбегали ребята.

— Голубиха-то рисует.

— «Еж»-то, «еж»-то! Альбом делает!

— Наляпает там чего-нибудь.

— Такая ежиха только драться умеет.

Но Зоя не наляпала. Цветы получились очень красивыми.

— Ну, прямо как живые! — призналась Ида.

Сбоку на обложке Зоя нарисовала большие маки, в уголках — букеты из роз. Над розами вились пестрые бабочки.

Альбом приходили смотреть ребята из других отрядов. Они откровенно завидовали:

— Вот это да!

Только мальчики, хотя им тоже нравились цветы, презрительно морщили носы:

— Подумаешь! Вот Занька, он и красноармейцев умеет рисовать, и пушку, и даже очень похоже нарисовал товарища Сталина, а Голубиха только и умеет что какие-то там незабудки.

Зою окружили девочки. Все протягивали ей листочки и просили нарисовать кто розу, кто незабудки, кто маки, и первой из них была Сорока.

— Мне, Зоя, нарисуй.

— Я за Мартышкой очередь заняла.

— Ты за Мартышкой? Я за тобой.

— Кто последний?

Потная и раскрасневшаяся, Зоя рисовала без конца. Теперь девочки хватились:

— Видали, как у нас Зоя Голубева рисует? В нашем классе теперь три художника: Занин, Ивин и Голубева.

Зою выбрали в редколлегию стенной газеты.

За это Тонечка похвалила ребят и сказала при всем отряде:

— Вы еще не знаете Зои.

Все посмотрели на Зою, и ее бледное лицо зарумянилось.

Теперь вечерами она не слонялась тоскливо по коридорам, а разбирала заметки, стихотворения, делала рисунки для стенгазеты.

Однажды Тонечка попросила Зою срисовать маленького пионера, вырезать и наклеить на картон. Зоя шмыгала носом и боялась сделать плохо, потому что не умела рисовать мальчиков. Но оказалось вовсе не трудно. Скоро маленький пионерчик в зеленой рубашечке, румяный, с двумя точечками вместо носа, ходил по рукам, весело поглядывая на всех круглыми глазками.

А утром в зале вывесили большой фанерный щит. Щит был похож на картину. На фоне голубого неба возвышалась гора из пластелина со множеством уступов. Гора кончалась острой верхушкой, на которой алел игрушечный флажок. Это был пик Сталина. По уступам на пик карабкались пять картонных пионеров. Каждый пионер изображал отряд, а каждый уступ — один день соревнования.

Теперь впереди всех шел пионер в зеленой рубашке — Зоин пионер. Он держал флажок, на котором виднелась надпись: «3-й пионерский отряд», и уверенно прыгал с уступа на уступ. Перед пиком толпились ребята и педагоги.

— Все время третий «А» впереди, — с завистью говорили ребята.

А педагоги добавляли:

— Берите с них пример.

Торжественная комиссия, в ночных фланелевых халатиках, из-под которых торчали кальсоны или голые ноги в тапочках, с мокрыми после душа волосами, но деловитая и серьезная, вместе с Тонечкой обходила по вечерам классы и спальни. Прихода ее ждали с трепетом.

— Идут! — громким шопотом сообщал сторожевой.

И все тотчас же бросались в постели.

Как-то вечером ребята разделись, поплескались в душевой, наговорились и улеглись. И тут только спохватились, что одна кровать пустая. Не было Лермашки!

— Что делать? — заволновались ребята. — Бежим отыскивать.

Девочки высунулись из спальни с мокрыми волосами, запахивая халатики.

— Что случилось? Чего вы разбегались? — спрашивали они в тревоге пробегавших ребят.

— Лермашка пропал! Комиссия идет!

— Куда? Как? Почему?

Но Занька безнадежно махнул рукой, и они помчались. Обежали душевую, дежурку, заглянули даже в мастерскую.

— Да, может, он уже в спальне? Бежим наверх!

Комиссия уже входила в соседнюю спальню.

Зоя выглянула в дверь:

— Нашли?

— Нет!

Прыгая через две ступеньки, она побежала в класс. Толстый Лерман стоял у своего шкафчика и чистил апельсин. Рот у него был набит шоколадом, щеки смешно раздулись.

— Иди скорей, — крикнула Зоя, — комиссия!

— У-гу, — откликнулся Лерман, не спеша сдирая апельсиновую корку.

Зоя топнула ногой и выбежала из класса.

— Сюда, сюда! — замахала она ребятам.

Через минуту по коридору мимо изумленной тети Сони молнией мелькнула четверка.

Толстого Лермана мчали по воздуху. Он задыхался, спешно прожевывал шоколад и заплетающимся языком умолял:

— Да тифе вы, тифе! Не могу я быстро.

— Можешь, — сурово сказал Подколзин.

— Да я упаду.

— Не упадешь!

Они пролетели лестницу и втолкнули его в спальню. Бедняга Лерман не успел опомниться, как на него налетели все четырнадцать ребят.

Один стаскивал ботинок, другой чулок. Кто развязывал галстук, на рубашке оборвали пуговицы.

— Да тифе вы, тифе! — умолял перепуганный Лерман.

Но ребята умирали со смеху и рвали его на части.

Санитар поспешно свертывал его вещи. Ошеломленного Лермана раздели, толкнули на кровать и укрыли одеялом.

— Тише вы! Идут, идут.

Комиссия была уже на пороге, когда Лерман, отдышавшись, поднял голову и, дожевывая конфету, вдруг заявил:

— Мне еще попить надо!

Но на него зашикали, замахали.

— Поздно вспомнил, голубчик! — сурово сказал председатель, и Лерман покорно нырнул под одеяло.

Все было в порядке, если не считать того, что Лерман не успел умыться.

— Ка-а-ак меня вчера тащили, — рассказывал он утром Тонечке, — прямо на части разорвали.

И долго потом, вспоминая о чем-нибудь, говорили: «Это было тогда, когда Лермана на части рвали».

Пионер в зеленой рубашечке был самый ловкий — он обогнал товарищей и шел первым. Зоя озабоченно следила за ним.

Глава десятая

В выходной день Тонечка отыскала Зою. Она была какая-то серьезная, обняла Зою и сказала:

— Ты сегодня побудь со мной, поможешь мне вырезки сделать.

Они пошли в пионерскую комнату.

— Тебе папа давно не писал?

— Давно, — вздохнула Зоя.

Вздохнула и Тонечка.

— А ты знаешь, где он?

— Знаю, — оживилась Зоя.

— Где?

— На Дальнем Востоке.

— А что он там делает?

— Там, знаете, такая река Амур — бо-ольшая, и там тигры. Папа их снимает для кино.

Зоя охотно рассказывала о папе. Они шли медленно, обнявшись.

— Смелый твой папа, — задумчиво сказала Тонечка.

— Знаете, какой смелый! Он даже самого тигра не побоится. Он один раз на самолете летел, и вдруг самолет как перевернется! А папа… — Зоя испуганно осеклась. Сердце у нее застучало, во рту похолодело: в дежурке рабочие отбивали щит.

— Ты чего? — удивилась Тонечка, взглянув ей в лицо.

— Эй! Посторонись! — крикнули рабочие.

— Несите его на улицу, — сказала им Тонечка.

Она вошла в дежурку и подобрала снятые со щита рисунки.

— Зоя, помоги мне собрать эти рисунки в папку.

Зоя нерешительно, бочком пролезла в дверь.

— Смотри-ка, ваза за щитом стояла… Какая пыльная! — удивилась Тонечка. — На, поставь ее на стол, не запачкайся.

Зоя робко заглянула в вазу. Воды не было, пахло затхлым. Она посмотрела на Тонечкино веселое, приветливое лицо и тихо сказала:

— Я туда… очки бросила.

— Какие?

— Сломанные. Это я их сломала… нарочно.

Зоя перевернула тяжелую вазу, и оттуда выскочили роговые обломки.

— Зачем же ты их сломала? — удивилась Тонечка.

— Да… я думала, она Мика выбросила.

— Кто она?

— Ну, Клавдия Петровна.

— Это ее очки?

Зоя молча кивнула головой.

— И она ничего не знает? — спросила Тонечка. — Ну-ка, Зоя, расскажи мне все по порядку.

Зоя, смущенная и красная, все рассказала Тонечке.

В дежурку вбежала девочка с охапкой душистых березовых веток.

— Тонечка, можно, мы за подснежниками пойдем?

— Идите и Зою возьмите. Беги одевайся, Зоя!

Тонечка подозвала Сороку, Эмму и Мартышку и что-то пошептала им. Девочки стали сразу серьезными. Лица у них сделались почти испуганными.

— Только смотрите не проговоритесь, — сказала Тонечка, оглядываясь на раздевалку. — И последите, чтоб ей не попалась «Пионерская правда».

Девочки закивали головами, подхватили радостную Зою и побежали в парк.

— Давайте «клады» искать, — предложила Эмма.

— Давайте.

— Ой, какой клад вчера нашла Софрончик! Банка из-под консервов, а в ней переводная картинка, карандаш и круглое зеркальце.

— Я еще лучше клад нашла в прошлом году, — перебила Ида. — Коробка из-под конфет, а в ней три бусины, перочинный ножик, еще две раковины и потом… потом… Что еще, Эмма?

— Еще блокнот и шелковые нитки.

— Ну вот, еще блокнот и шелковые нитки. Помнишь, Эмма, мы вместе шли? Я себе иду и ничего даже не думаю, смотрю — из-под моха торчит что-то. Пнула ногой, а там клад! Ну, давайте искать.

Поискали, поискали, но «кладов» на этот раз не нашли. С букетиками подснежников, лениво нежась под весенним солнцем, пошли в школу. Над ними гудели пролетавшие жуки и золотистые мухи. Березы раскрыли клейкие зеленые листочки. От тополей тянуло нежным сладким ароматом.

У Эммы из-под ног выскользнула юркая ящерица.

— Лови, лови, Эмма!

Эмма упала на живот, но ящерица шмыгнула под пень.

— Эх, упустили!

Они сели караулить ящерку. Солнце припекало. Запахло нагретой землей. Помятые подснежники опустили головки. Сорока встрепенулась.

— Пошли, девочки, надо цветы в воду поставить.

— Ты, Зоя, что будешь делать? — на ходу осторожно спросила Эмма.

— Пойду в библиотеку.

— Ты «Пионерку» не читай, — выпалила Мартышка, — потому что, потому что…

Сорока и Эмма свирепо взглянули на нее.

— Там потому что ничего нет, — смутилась Мартышка.

— Там продолжение есть…

— Ничего там нету, — в отчаянии сказала она. — Знаешь что? Побежим наперегонки.

Они помчались к школе. Усталые, задыхаясь, подбежали к крыльцу. Первыми Сорока и Мартышка, Эмма с Зоей чуть-чуть отстали. Из двери выскочил Миша-санитар, возбужденный, потный. Его брови прыгали, черные глаза горели. Он размахивал газетой.

— Ой, ребята, — закричал он, — читали? Одного кинооператора тигр…

— Рябов! — отчаянно крикнула Сорока, вырывая у него газету, и сердито показала на подбегавшую Зою.

Та как будто не слыхала, зато услыхали ребята. Они окружили Рябчика.

— Какой кинооператор?

— Где про это написано?

— Да я сказал не кинооператор, а кино… кино… ну, как это… Ну вот, который еще… — выпутывался Рябчик.

— Снимает, что ли? — подсказывали ребята.

— Да не снимает, а это самое… Ну, как ее… ну… убирает.

— Киноуборщик? — спросил мальчик из третьего «Б».

— Ну да, — обрадовался Миша, — киноуборщик.

— И что он?

— Да ничего особенного, просто так, про него пишут, и всё.

— Выдумал какого-то киноуборщика! — презрительно сказала Эмма. — Пойдем, Зоя.

И они побежали ставить в воду цветы.

— Да ведь я не знал, что это ее отец, — оправдывался смущенный Миша. — И ведь это давно было. А сейчас написано, что ему лучше.

Но Сорока наступала, развернув скомканную газету.

— Видишь, Голубев фамилия и на Дальнем Востоке. Эх ты, «справочное бюро»!

Она хлопнула его по лбу газетой и убежала. На дороге ее перехватила Софрончик:

Сорока растерянно шарила по карманам. Когда кто-нибудь просил показать зелень, обязательно надо было показать что-нибудь зелененькое, иначе проспоришь. С Софрончиком Сорока поспорила на открытку, и уже несколько дней они ловили друг друга. И вот теперь у нее не было зелени. Уже Софрончик залилась торжествующим смехом, как вдруг растерянная Сорока заметила маленький зеленый стебелек от подснежника, застрявший в ботинке. Она радостно выхватила его и ткнула в нос Софрончику.

— Пожалуйста!

У Софрончика вытянулось лицо, и она побежала ловить еще кого-нибудь.

задорно закричала она, налетая на Мартышку.

А Сорока завернула стебелек в бумажку и спрятала в карман.

Вечером, когда Зоя вместе со всеми шла в душевую, ее остановила Клавдия Петровна.

— Пойди сюда, Зоя. — Она отвела ее в сторонку. — Все, все знаю! — торжественно сказала Клавдия Петровна.

Зоя тоскливо переступила с ноги на ногу.

Клавдия Петровна неожиданно обняла ее.

— Глупенькая! И подумать только, вдруг бы ты убежала! — Она горячо поцеловала Зою в лоб и пригладила коротенькие светлые волосы. — Ах боже мой, вдруг бы такая вещь случилась из-за очков!

Клавдия Петровна, взволнованная, отпустила Зою и мелкими шажками пошла в спальню.

Под стихотворением Занька нарисовал Мартышку. Волосы у нее стояли дыбом, из глаз текли извилистые ручьи. Лицо было густо усеяно веснушками. Она махала руками, а свирепый парикмахер заносил над нею огромные ножницы.

Этим стихотворением начиналась стенгазета третьего «А». Сочинил его Прокопец.

Стихотворение про Заньку сочинил Подколзин.

Под стихотворением подписано: «Это все было до соревнования, а теперь Занин на уроке сидит даже очень хорошо».

Стенгазета получилась очень красивая. Около нее столпились и ребята и педагоги.

Тетя Соня руками развела от удивления.

— Молодцы, молодцы! Великолепная газета! Стихи интересные, а цветы так и хочется понюхать. Кто это такой художник?

— Вот она, это Зоя! — разом закричали ребята.

— Ты, Зоя? — удивилась тетя Соня.

Вдруг тревожно забил барабан: там-тара, там-там. Тоскливо заиграл горн. Тревога! Тревога!

На секунду все остолбенели, потом подпрыгнули и помчались в раздевалку. Дрожащими руками надевали пальто. Руки не попадали в рукава, шапки не завязывались, а края калош, как назло, загибались.

Надевали варежки и застегивали пуговицы на ходу.

— Скорей, скорей!

У кого-то пропала калоша, кто-то не мог найти варежки.

— Дайте, у кого шапка лишняя есть! Моя куда-то девалась, — ныл толстяк из второго класса.

У вешалки растерянно топтался длинный пионер.

Он был в тапочках, потому что ботинки зашнуровывать не хотелось. А теперь, как пойти на тревогу в тапочках?

Его толкали, а он все стоял и думал. Наконец махнул рукой, сунул ноги в тапочках в калоши и побежал в зал.

Там отряды выстраивались на линейку. Тонечка по часам отсчитывала минуты. Педагоги, сестры, тетя Соня, Марья Павловна с улыбкой наблюдали за этой суетой.

Третий отряд стоял полностью и с торжеством посматривал по сторонам. В других отрядах нехватало многих. Они всё еще копошились у вешалки.

— Ура, — крикнул Занька, — мы первые будем! Опять нашего пионера передвинут!

Подколзин еще раз обошел линейку, вожатые еще раз пересчитали звенья, ребята еще раз проверили пуговицы на пальто. И вдруг гордый своим отрядом председатель увидел в открытую дверь зала, как из пионерской комнаты выскочил со своим ящичком взъерошенный Печенька и помчался к вешалке.

Сомнения нет: это он, вечно рассеянный изобретатель. Бил барабан, трубил горн, шумели ребята, а он привинчивал гайки…

Подколзин топнул ногой и набросился на Прокопца:

— А еще говорил, все в звене, Прокоп несчастный!

Ребята завертелись, как на иголках.

— У, подводила!

— Да ну его, этого Печеньку!

Занька не выдержал.

— Балда! — прошипел он сквозь зубы и погрозил кулаком в пространство.

Секунду за секундой отсчитывали часы последнюю минуту. Тонечка направилась к двери. Опоздавшие должны были выстроиться отдельно.

Третий отряд бесновался. Ребята визжали, подпрыгивали и махали руками, потому что по коридору мчался бледный изобретатель в чьих-то громадных калошах, в шапке набекрень, но застегнутый на все пуговицы.

— Ура, ура, Печенька! — орали ребята.

— Скорей, скорей!

И все было бы хорошо, как вдруг чужая калоша отлетела в сторону, изобретатель споткнулся, и из-под пальто выскочил драгоценный ящичек. Ящичек раскрылся, и винты, гайки и пружинки раскатились по полу.

Изобретатель бросился подбирать, а Тонечка закрыла дверь. Последняя минута истекла. Все было кончено.

У Зои на глаза навернулись слезы.

— Противный изобретатель! Теперь нам «плохо» поставят.

— Отряды, смирно!

Третий отряд, глотая слезы, стал смирно.

У двери выстроились опоздавшие. Среди них стоял растерянный Печенин, в одной калоше, с ящичком подмышкой.

— Сколько опоздавших? — спросила Тонечка.

Опоздавшие переминались с ноги на ногу и сконфуженно смотрели в пол. Особенно был смущен изобретатель.

— У нас только Печенюк опоздал, — с упреком сказал Подколзин.

Печенька затоптался на месте.

— Понимаете, я сидел в пионерской комнате и думал, это просто ребята горном балуются, а потом смотрю — все бегут, ну и я побежал!

Ребята и взрослые дружно захохотали. Такое смешное было лицо у изобретателя, напуганное, виноватое, испачканное углем, и руки тоже в черных пятнах.

— Ты, изобретатель! — сердито крикнул Занька. — Из-за тебя нас не передвинут.

Санитары, сестры и тетя Соня обходили ребят, проверяя одежду, руки и уши.

Печеньку сейчас же послали мыться. Длинного пионера из четвертого класса выставили на середину, и все увидели, что он в тапочках.

— Ай да пионер! — ехидно усмехнулась Тонечка. — Хорош вышел на военную тревогу! Поленился ботинки зашнуровать?

Пионер стал красным, как галстук. Уж очень смеялись над его длинными ногами в тапочках.

Тонечка сказала короткую речь. Ей хлопали так, что треск стоял.

— Отряды, смирно! Шагом марш!

Тревога кончилась.

Глава одиннадцатая

Где-то в глубине парка запрятано знамя и сверток со взрывчатым веществом. Коммунисты должны отыскать эти вещи и ухитриться пронести сквозь цепь сыщиков в пионерскую комнату.

Сначала, конечно, поспорили, кому быть коммунистом, кому сыщиком, потом с помощью Тонечки кое-как разделились.

Так начал военную игру третий «А».

Начальником сыщиков выбрали Чешуйку, вождем коммунистов — Заньку.

Тонечка позвала его и сказала:

— Ты пойди с девочками, а то они боятся в глубь парка заходить.

— Вот бояки! — сказал Занька, но согласился.

Сыщики тоже разделились на отряды. Часть оцепила школу, а остальные пошли следить за коммунистами.

— Ну, ребята, — сказал Занька, — я поведу первый отряд. Второй отряд пусть ведет Тройка. Согласны?

Все согласились.

— А третий — хоть Лерман.

— Нет, нет! — закричали девочки. — Почему это всё мальчики? Мы хотим Мартышку!

— Ну, ладно, пускай Мартышка. Чур, кого арестуют — выручать! Второй отряд, по-моему, пусть идет к погребу и всё обследует хорошенько. А ты, Мартышка, веди ребят в парк, к голубиной вышке, — может, там спрятано.

— А ты, Занька, куда?

— Мы пойдем в самую глубь парка. Да вот еще что, робюшки: может, по дороге письма найдете. Тройка, погляди, нет ли сыщиков близко.

— Занька! А как перекликаться?

— Условный знак — кукушка, а у сыщиков — свистки; услышите — спасайтесь.

Отряды разбрелись по парку. Шли гуськом: первым Занька, за ним Зоя, Сорока и Эмма.

Крадучись, раздвигали молодые елки и оглядывались, нет ли засады.

Где-то близко послышался свисток. Ребята присели в кустах.

— Сюда! Сюда! — вдруг где-то совсем близко засвистел Чешуйка. — Я видел, они в эту сторону побежали. Обыскивайте елки!

Враги приближались.

— Да тут нет следов, Чешуйка! — откликнулся Миша-санитар. — Видишь, трава не помята.

— Ну и что ж, что нет? Я сам видел — Занька сюда побежал!

— Как только подойдут к сосне, удирайте к воротам, — прошептал возбужденный Занька.

Он сдвинул берет на затылок и ждал.

Слева отчаянно засвистели.

— Чешуйка, Чешуйка! — позвал Миша-санитар. — На след напали, бежим!

Начальник колебался: итти ли на помощь или обыскивать здесь. И вдруг Зоя чихнула. Хорошо, что сыщики были заняты свистом.

«А-ап-чхи!» Еще раз. Занька, Сорока и Эмма, давясь от смеха, напали на Зою и зажали ей рот и нос.

Сыщики убежали.

Ребята вылезли и, крадучись, пригибаясь к елкам, пошли в глубь парка. В старом, трухлявом дупле Занька нашел письмо. В письме всего четыре слова: «Вы на верном пути!» Ребята разгорелись.

— Эх, найти бы знамя и сверток!

Тройка тоже благополучно вел свой отряд. Когда близко послышались свистки сыщиков, коммунисты влезли на молодые пушистые сосенки и спрятались в густых ветках. Озабоченные враги пробежали под ними, а наверх посмотреть не догадались.

Слезли, пошли дальше. Подвешенное на нитке, по ветру трепетало письмо. Тройка с восторгом прочел отряду:

— «Знамя и взрывчатое вещество в лыжной станции, в правом углу под лыжами».

Как обрадовались ребята! Они даже забыли про сыщиков и крикнули «ура», а потом, согнувшись, побежали к лыжной станции.

Какая удача! Около лыжной станции ни души. Отряд ликовал. Перебегая от дерева к дереву, они вбежали в помещение, бросились в правый угол, и вдруг… со всех сторон раздались свистки и крики, дверь снаружи закрыли на засов, и Чешуйка насмешливо прокричал:

— Попались, голубчики! Сидите теперь, пока игра не кончится. Тетери глупые! Не могли подложного письма узнать! Ну, Рябчик, карауль, я тебе скоро смену пришлю.

Коммунисты, ошеломленные, посмотрели друг на друга.

— Все ты, Тройка, виноват! То-о-же, заорал: «Письмо, письмо!» Вот тебе и письмо!

— Как же мы сразу-то не узнали, что это Чешуйка? Разве Тоня так напишет? И в лыжной станции, и в правом углу, и под лыжами.

— Ну ясно, не она.

— Вот что, — сказал Тройка, — надо бежать. Давайте дырку искать!

— Придумал! Придумал! — закричал Игорь Прокопец.

— Тише, тише говори!

— А окошко-то, в которое лыжи раньше выдавали? — зашептал Прокопец.

— Правда! Только оно забито.

— Ничего, отобьем!

Окно выходило к самому забору. Прямо под ним росли молодые елочки.

Прокопец высунулся, повертел головой — никого!

Миша Рябов ходил перед дверью с другой стороны и мурлыкал песенку.

Ребята с трудом пролезали в узкое окошко. Прокопец снаружи тянул за плечи, а изнутри подталкивали. На девочек шикали, чтобы они не пищали.

Рябчику надоело стоять на посту, а смены все не было.

«Все-таки нехорошо, — подумал он: — я вот сторожу коммунистов. Плохо быть сыщиком, лучше бы их выпустить. Ведь сколько раз настоящие сыщики выпускали арестованных и сами делались революционерами. Ведь такого условия не было, чтобы не переходить к коммунистам? Выпущу!»

— Эй, ребята, — весело закричал он, отодвигая засов, — выходите! Выходите, ребята, я вас выпускаю.

Странно, ребята молчали.

Миша вбежал в лыжную станцию и увидел отбитую доску. Густые брови его беспокойно задвигались. Бледное лицо порозовело. Вот тебе и выпустил!

Занька с отрядом дошел до конца парка. Осмотрелись. Пошарили вокруг пня, разрыли старую муравьиную кучу. Зоя залезла по локоть в дупло.

— Нашла, нашла! — крикнула она и вытащила небольшой флажок.

— Ой, Зоя знамя нашла, счастливица! — позавидовала Сорока.

— Где, где? Покажи, Голубева!

Занька развернул — правда, знамя.

— Это ведь я вас сюда привел, — сказал он хвастливо. — Ну, запрятывай получше. Куда бы его? В чулок! А теперь ищите взрывчатое вещество.

Все четверо разошлись в разные стороны.

Зоя незаметно забрела далеко, устала и села на пень. Свертка с взрывчатым веществом нигде не было.

Нежно пели птицы, под деревьями валялись кучки прелой шелухи от сосновых шишек. Это вылущивала семечки из шишек белка. На зеленом мху краснели божьи коровки. В прозрачном теплом воздухе самолетами гудели первые майские жуки.

Занька, Сорока и Эмма тоже ничего не нашли. Услышав далекий свисток, они пошли искать Зою. Чтоб не выдать себя сыщикам, шли крадучись.

— Тише, тише, — вдруг зашептал Занька, махая рукой.

Все трое присели в елочках. Какая-то женщина дергала старую, заброшенную калитку. Калитка скрипнула. Женщина осторожно вошла в парк и оглянулась. У нее было бледное красивое лицо. Из-под низко опущенного платка выбивались темные локоны. Сощурив глаза, она озиралась по сторонам и нервно жевала потухшую папиросу. За деревьями послышался грубый голос Кузьмы. Женщина выплюнула папироску и бросилась к забору. Хлопнув калиткой, она выбежала из парка и быстро пошла к лесу.

Ребята посмотрели друг на друга.

— Кто это? — пролепетала испуганная Сорока.

— Ой, ребята, у ней глаза так и бегают, — сказала Эмма. — А все-таки она красивая.

— По-моему, это воровка, — сказал Занька, — потому что услыхала Кузьму и убежала.

— Конечно, воровка, — согласилась Сорока. — Надо Кузьме сказать.

— Нет, нет, никому не надо, — разом придумал Занька. — Мы ее сами выследим.

— Ой, как интересно! — сказали девочки.

— Только вы никому не говорите, — предупредил Занька.

— Мы только Зое скажем.

— А я Чешуйке.

Из-за деревьев показалась Зоя с букетом молодого кудрявого папоротника.

— Ой, Зоя, — кинулась к ней Сорока, — кого мы видели!

— Воровку видели, — перебила Эмма.

Зоя выронила папоротник.

— А… А какая она? — заикаясь, спросила Зоя.

— Глаза черные, красивая и с папироской.

— В черном жакете? Платье какое, Эмма, синее? И туфли на высоких каблуках?

Зоя ничего не успела сказать, как вдруг совсем близко засвистели сыщики. Все побежали.

— Знамя не потеряла, Голубева? — тревожно спрашивал на бегу Занька. — Скорей, надо в школу прорваться.

Перед школой стояла цепь сыщиков. Коммунисты соединились все вместе и разом кинулись к школе.

Сыщики растерянно засвистели.

— Держи! Лови!

А тут еще Тройка пронзительно крикнул:

— Занька, не отдавай знамя!

И Занька, как настоящий заяц, побежал, делая петли.

За ним бросились сыщики вместе с начальником.

Остальные коммунисты смяли остатки вражеской цепи и прорвались в школу.

Взволнованная Зоя пронесла знамя в пионерскую комнату.

Игра кончилась.

В умывалке сконфуженный начальник сыщиков говорил, намыливая руки:

— Разве это сыщики! Это барахло, а не сыщики! Мишка второй отряд упустил. Печенюк тоже рот разинул, Мартышка и убежала.

— Ловко мы вас провели! — хвастался Занька. — Вы думали, у меня знамя, а оно было у Голубевой.

— Молодец, Голубева!

— А как мы в окно-то вылезли, — радовался Прокопец. — А Мишенька Рябчик ходит себе, сторожит. Эх ты сторож!

А сторож отмалчивался. Он так никому и не рассказал о том, как торжественно выпускал ребят.

Сейчас же после ужина Занька затащил Чешуйку под лестницу, огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто, и рассказал про воровку.

У Чешуйки загорелись глазки. Потом сюда же проскользнули Сорока, Мартышка, Эмма и таинственно зашептались.

— Вот, — торжественно сказал Занька, вытаскивая из кармана веревочку, — это я след ее смерил.

— Занька, надо часовых поставить.

— Мы все трое будем ходить, — сказали девочки, — а то страшно по одной.

— А где же Голубева? — спросил Занька.

— Она не хочет. Вот трусиха! Я ей говорю про воровку, а у ней руки как затрясутся!

— Тише, тише, Рябчик идет. Ну, пошли!

Глава двенадцатая

Зоя думала о мачехе. Зачем она приходила? Что ей надо? Теперь Зоя боялась заходить далеко в парк: вдруг там «она». А на прогулках вздрагивала и оглядывалась при каждом шорохе.

Тонечка и Марья Павловна старались развеселить грустную Зою, а сами втихомолку вздыхали.

И вот однажды все увидели, как Тонечка бурей пролетела по всем коридорам, размахивая серенькой бумажкой.

— Зоя, Зоя! — кричала Тонечка, заглядывая в классы. Она налетела на Зою и, закружив ее в бешеном вихре, поставила на ноги. — От папы, от папы телеграмма! — ликовала Тонечка. — Слушай: «Жив, здоров, скоро выезжаю. Целую дочку. Голубев».

Зоя схватила телеграмму, не веря своим глазам. Только теперь Зое рассказали все об отце.

— Знаешь, Зоя, — сказала Тонечка, — а ты задачи плохо стала решать, надо тебе подтянуться.

— Я теперь по вечерам буду заниматься, — с жаром сказала Зоя, крепко прижимая серенькую дорогую бумажку.

— И я тоже буду заниматься, — решила Сорока, — а то ведь скоро испытания.

— И мы тоже.

Вечером, когда они решали у доски задачи, пришел столяр. Поговорил с Марьей Павловной, измерил метром угол и ушел.

— Что это он, Марь-Пална?

— Зачем дядя Вася приходил? — пристали ребята.

— Ничего не скажу, сами увидите!

А наутро столяр принес смолистую сосновую раму с полочками и прибил ее в углу, а Марья Павловна приколола надпись: «Лучшие тетради третьего класса «А».

Тут все ахнули и засуетились.

— Марь-Пална, можно мне два последних листа выдрать? — умоляла Мартышка. — Вся тетрадь чистая, только два грязных! Ну пожалуйста, Маричка Пална!

— Нельзя, нельзя.

— А мою поставите на выставку?

— А мою?

Все приставали к Марье Павловне и доказывали, что им нужны чистые тетради, потому что в старых только два листа осталось, и бумага шероховатая, и чернила расплываются, и поневоле грязь получается.

Они так умоляли, так умильно смотрели на Марью Павловну, что она не выдержала и согласилась.

Дежурный роздал новые тетради из глянцевой белой бумаги, и ребята, склонив набок голову и затаив дыхание, выводили ровненькие буквы, потому что каждому хотелось попасть на выставку.

Марья Павловна через день приходила по вечерам заниматься с отстающими. Зоя не пропустила ни одного раза, а писала так старательно, что вот уже несколько дней тетрадь ее стояла на выставке в ряду других, и Зоя даже в перемену забегала взглянуть на нее.

Ведь скоро приедет папа. Ради этого стоило постараться.

Мартышка, закрыв глаза, сидела в углу и повторяла таблицу умножения.

— Семью семь — сорок девять, семью восемь — пятьдесят шесть, — шептала Ида, раскачиваясь, как китайский болванчик.

— Семью девять… семью девять… Сорока, сколько семью девять? Все время забываю.

— Шестьдесят три, — рассеянно ответила Сорока, просматривая старые задачи.

— Вот бояки! — презрительно сказал Занька. — Чего тут бояться? Главное — только понять задачу.

— А как ее понять, если она трудная?

Наутро Марья Павловна дала контрольную.

У Зои внутри что-то дрожало. Она прочитала задачу и ничего не поняла. «Не решить».

И вдруг вспомнила, что на-днях решала очень похожую задачу. Она писала лихорадочно, торопливо, будто ее подгоняли. Ответ сошелся.

«Решила?» спросила ее глазами Мартышка, и глаза у нее были печальные, потому что она забыла, сколько будет злосчастные семью девять, и умножение никак не получалось.

Зоя посмотрела торжествующе и радостно. «Решила!» кивнула она головой.

Занька вертелся, как на раскаленных углях. Задачу он сделал очень быстро, а сейчас ему хотелось подсказать Чешуйке, который пыхтел, ковырял в носу, грыз карандаш и что-то мазал в тетради.

Ясно, задача не выходила. Но Марья Павловна стояла рядом, и подсказать не удавалось.

У Мартышки закапали слезы. Она никак не могла вспомнить, сколько будет семью девять.

— Шестьдесят пять, шестьдесят восемь… — шептала она. — Нет, не то!

Половина ребят сдали контрольную и вышли из класса. Вот и Эмма с Сорокой положили тетради. Зоя в последний раз проверяла задачу. Вдруг она услышала шопот.

— Сколько семью девять? — спрашивала вспотевшая, несчастная Мартышка.

Зоя начертила в воздухе огромные «шесть» и «три». Мартышка закивала, засмеялась от радости. Через пять минут она тоже сдала тетрадь и вместе с Зоей вылетела в коридор.

Перед звонком вышел запаренный Чешуйка.

— Ну что, ну что, Чешуйка? — подскочил Занька.

— Чуть не засыпался.

— Эх ты чудило! Ты почему ноль-то не снес? Уж я тебе показывал, показывал знаками, а он не видит!

— Да я и забыл про ноль. А потом вспомнил и вышло.

— А у меня никак не делится. Смотрю, а я вместо пяти два написала.

— А мне Зоя подсказала, — радовалась Мартышка.

— Кто еще остался, Чешуйка?

— Тройка пыхтит. Он там чего-то напутал. Да еще Лерман, бедняга.

За контрольную Зоя получила «отлично». С сияющими глазами она показала тетрадь Тонечке.

— Умница, Зоечка, слово держишь. Я говорила, стоит только позаниматься, — сказала Тонечка просто и серьезно, как старший товарищ.

Глава тринадцатая

Занятая радостными мыслями, Зоя совсем забыла о мачехе. Зато Чешуйка и Занька часами терпеливо рыскали по парку и измеряли веревочкой попадающиеся следы, но подозрительная женщина не приходила.

Однажды Занька строгал брусок в мастерской. Он обсыпался опилками и утопал в ворохе пахучих стружек. Кто-то засвистел пронзительно, тревожно. Занька кинулся к окну. Чешуйка размахивал руками. Занька отбросил брусок и рубанок, выскочил в окно и помчался, соря стружками.

Чешуйка потащил его в чащу.

— Выследил! Она из живого уголка вышла. Только бы не упустить!

Они чуть не сбили с ног маленькую первоклассницу Лялю. Она несла птицам чашечку с коноплей.

— Ой! — испуганно вскрикнула Ляля, рассыпав зерна.

Но ребята мчались дальше, как резвые кони. Ляля вздохнула, собрала коноплю и пошла в живой уголок. Ее две птички сидели в отдельной клетке скучные и нахохленные. Они не прыгали по жердочкам и не стали клевать коноплю.

— Бедные, — сказала Ляля, — вам, наверное, погулять хочется.

Она немножко подумала, потом вынесла клетку и раскрыла дверцу. Птички сначала не заметили раскрытой дверцы, потом одна робко высунулась, повертела головкой и выпорхнула, за ней другая. Они покружились над домиком и улетели в лес.

«Скажу потом тете Соне: птички заболели, и я их выпустила», решила Ляля и забросила клетку в угол.

Только что она ушла, как в уголок влетели Занька и Чешуйка.

— Ничего не пропало? Смотри хорошенько, — скомандовал Занька.

Осмотрели все клетки.

— Все цело! А где снегири? — вдруг спохватился Занька.

Они обшарили все углы, потом посмотрели друг на друга.

— Эх, упустили! Она за снегирями приходила.

— Ничего, — сказал Занька, — она теперь, наверное, за свинками придет.

В теплом вечернем воздухе плясали столбы мошкары, квакали крикливые, беспокойные лягушки в соседнем пруду. Тянуло в лес, на реку, и совсем не хотелось сидеть за партами.

Наконец-то уроки кончились. Заканчивалось и школьное соревнование. Ближе всех к пику Сталина стоял Зоин пионер в зеленой рубашечке. Ему оставался один уступ, один день, чтоб добраться до флажка. Третий отряд без конца бегал смотреть, там ли пионер.

Зоя волновалась вместе со всеми. Их отряд получит знамя. Завтра будет вечер, и…

Занятая этими мыслями, Зоя взяла чашечку с молоком и пошла кормить Мика. Издали она увидала, как крались по лесу Сорока, Мартышка, Эмма, Занька и Чешуйка.

Мик попил молока и выбежал на травку. Перед ним вилась желтая бабочка. Он погнался за ней, стараясь поймать и придавить ее своими толстыми лапками.

— Мик, Мик! — звала Зоя.

Котенок завернул за домик… и попал в цепкие руки женщины. Она выросла как из-под земли. Мачеха! Зоя задрожала и остановилась с протянутыми руками. Мик пищал и вырывался.

— Ну! — Она передвинула папироску в угол рта. — Подойди ко мне, не будь дурочкой, — сказала нетерпеливо мачеха.

Зоя подвинулась на два шага.

— Иди за мной.

Оглянувшись по сторонам, мачеха быстро зашагала, а в ее руках барахтался и пищал Мик. Зоя в отчаянии шла сзади. Ох, если бы Мик вырвался!

Они углублялись в парк. Далеко за деревьями мелькнула синяя майка. Это Занька вел свой отряд. Наморщив лоб, он измерял веревочкой чьи-то следы на примятой траве. Из-под рук у него выскользнула ящерица. Сорока погналась за ней и совсем было схватила ее за хвост, но ящерка увернулась и пропала под поваленным гнилым стволом.

Недалеко во мху лежало что-то белое.

— Ой, — услышали ребята удивленный крик Сороки, — я что-то нашла!

Ребята прибежали на лужайку. Сорока развертывала бумагу.

— Ящичек!.. — Вдруг она побледнела и пролепетала еле слышно: — Ой, это… это… динамит!

— Не бросай, взорвется! — предупредил Занька.

— Я боюсь, — захныкала Сорока.

Она стояла неподвижно, как статуя, и держала на вытянутых руках железный ящичек с надписью: «Динамит».

Ребята испуганно переглядывались. Вдруг ящик взорвется и разнесет Сороку на тысячу кусочков?

— Брось его изо всех сил и беги, — в отчаянии сказала Мартышка.

— Ой, нет! — запищала Сорока.

Тогда Занька, стуча зубами, двинулся спасать Сороку. Он медленно приближался, не спуская испуганных глав с динамита. Взял металлический заржавевший ящичек в дрожащие руки и стал тихонько опускать. Ребята затаили дыхание. Ящичек бесшумно улегся на мягкий мох.

— Ух! — шумно выдохнул Занька и схватил за руку Сороку. — Бежим!

Бешеным галопом пятерка помчалась прочь от опасного места. Только на главной аллее перевели дух.

— Кто его положил? — ломал голову Занька.

— Занька, ведь он взорваться может.

— Что же делать? — спросила позеленевшая Сорока.

— Вот что, — придумал Чешуйка: — пойдемте к Кузьме, расскажем.

И они, усталые, измученные, пошли к воротам.

Кузьма выслушал ребят, покачал с сомнением головой, но все-таки пошел.

Чешуйка крался боковой тропинкой на лужайку посмотреть, чтобы какие-нибудь ребята не взяли динамит.

Сзади Занька, Сорока, Мартышка и Эмма вели Кузьму.

— Дядя Кузьма, — осторожно выпытывал Занин, — может динамит всю школу взорвать?

— Ну, конешное дело, может, — спокойно отвечал Кузьма, попыхивая трубкой. — Да какой это динамит? Так, игрушка.

— Нет, дядя Кузьма, это правда динамит, — уверяла Сорока. — Я сама прочла, написано: «Динамит».

— Тише, тише! — выскочил из кустов Чешуйка и замахал руками. — Она!

Быстрыми шагами женщина пересекала лужайку, крепко сжимая Мика. За ней бежала перепуганная Зоя.

— Отдайте котенка!

— Пойдем, пойдем, довольно глупостей, — сурово говорила мачеха, — завтра отец приедет.

Неожиданно из-за деревьев выступил Кузьма с ребятами и перерезал ей дорогу. Женщина растерялась.

Зоя спряталась в кусты.

— Эй, гражданка, — сурово сказал Кузьма, — вы тут чего делаете?

— Я?.. Я по делу.

— По делу в ворота ходят, а калитки не отбивают. Пойдемте-ка в сторожку.

— Дядя Кузьма, она снегирей у нас взяла, — зашептал Занька.

— Смотрите, да ведь это Мик! — закричала Сорока. — Это наш котенок, отдавайте.

— Вот и котенка подобрали, — ворчал Кузьма.

Женщина разжала пальцы, и Мик упал на траву. Его подхватила Сорока, бросая на «воровку» сердитые взгляды. Чешуйка искал глазами коробку с динамитом. Она валялась около пня, надписью книзу, и эта женщина… наступила на нее ногой.

Чешуйка толкнул Кузьму под локоть и испуганно кивнул на коробку:

— Вон, вон она.

— А ну, — так же сурово сказал Кузьма, — что у вас под ногой?

Женщина взглянула и презрительно толкнула коробку.

Коробка раскрылась, и оттуда высыпался… обыкновенный желтый песок.

Кузьма, покряхтывая, поднял коробку, повертел, прочитал надпись и поверх очков оглядел ребят.

— Эх вы, — сказал он, — динамитчики!.. Пойдемте, гражданка, не задерживайте.

Кузьма ушел с этой неизвестной. А ребята, онемевшие, остались на месте. Занька вертел коробку и раздумывал. Вдруг он стукнул себя по лбу.

— Да ведь это взрывчатое вещество!

— Какое? — спросил Чешуйка.

— Когда в военную игру играли, знамя нашли, а его нет, да и забыли.

— И ве-е-рно, — протянула пораженная Сорока.

— А мы-то?

— «Ой, боюсь!» — захныкал Занька, передразнивая Сороку. Он сморщился и подержал коробку на вытянутых руках. — Ай, ой, разорвет… песком!

Ребята хохотали до слез.

Из-за деревьев вышла Зоя. Увидя ребят и Мика, она всхлипнула.

— Ты чего, Зоя? — подскочила Сорока.

— Где она? — спросила Зоя пересохшими губами.

— Эта тетка? Ее Кузьма увел. На тебе Мика. Она все время около живого уголка вертелась, двух снегирей забрала, а сегодня Мика стащила, — сказал Чешуйка.

Зоя села на траву, прижимая котенка.

— Это мачеха, Бронислава Казимировна, — сказала она удивленным ребятам. — Она меня домой хотела увести.

— Не ходи к ней, Зоя, — серьезно сказала Мартышка. — Папа к тебе в школу приедет.

Глава четырнадцатая

— Сорока, Сорока, — метался Подколзин, — да иди же скорей, уже началось! Сейчас нашему классу выходить.

Из-за занавеса выглянула красная Тонечка и поманила ребят. Взволнованные, они, как мыши, проворно забегали по рядам и один за другим взбегали по ступенькам на сцену, откуда слышался какой-то шопот, шорох.

Сидевшие на стульях вытягивали шеи.

На сцене за занавесом выстроился третий отряд. Они нетерпеливо поглядывали в угол.

— Вон оно, — шептал Занька.

— Я видела, из шелка.

— А наверху пика, как из золота.

— Тише вы, открывают!

Занавес пополз в стороны.

Тесно, плечом к плечу, стояли ряды лесношкольцев. В первом, между Мартышкой и Занькой, стояла Зоя. Тут же был изобретатель, а с краю выглядывал Чешуйка.

Все затихло. Шорох прошел по рядам.

— Наше социалистическое соревнование закончилось, — сказала Тонечка. — Пионер третьего «А» первым взошел на пик Сталина. По решению педагогического совета и совета пионеров, третий отряд получает переходящее красное знамя.

— Урра! — неожиданно крикнул Занька и захлопал в ладоши.

Этот крик подхватил весь зал. Треск стоял от дружного хлопанья. Блеснули медные трубы оркестра. Рявкнули басы, и запели флейты. Тонечка, улыбаясь, сошла со сцены.

Председатель Подколзин принял тяжелое знамя в маленькие руки.

Но что это? В зале шевелились, вертелись, оглядывались назад.

— Кто это? Кто? — зашептались ребята.

В дверях стоял высокий человек в кожаном пальто. У него были густые рыжие волосы, рыжие брови и ресницы и крупный, чуть вздернутый нос. Тетя Соня пошла к нему навстречу.

Третий отряд спускался со сцены. Подколзин, высоко подняв древко, нес знамя. Красный шелк стлался над головами ребят. Спускаясь со ступенек, Зоя взглянула в зал.

— Ай, папа!

Она бросилась, толкнув Подколзина. Знамя закачалось, и все увидели, что большой человек подхватил Зою и крепко прижал к груди.

— Это Голубев, — сказал Занька.

— Где?

— Вон он.

— Мартышка, Мартышка, смотри! Это Зоин папа.

— Где, где?

— Да вон. Пойдем поближе.

Папа сидел на стуле. Рядом, прижавшись к нему, — счастливая Зоя. А на полу расселись ребята. Ближе всех пробрался Занька.

— Знаете, — говорил он, дергая за рукав кинооператора, — мы про вас в «Пионерке» прочитали, а Зойка ничего не знала. Мы спрятали от нее газету.

— А знаете, — закричала Мартышка, — этот Рябчик, такое справочное бюро, чуть все не испортил!..

— Подожди, Мартышка, я расскажу, — перебила Сорока. — Знаете, мы увели Зою в парк, а Ида тоже чуть не проговорилась.

— Ну и неправда!

— Ну да, ты сказала: «Не читай «Пионерку», Зоя».

— Нет, подожди, лучше я расскажу. Вы знаете, Рябчик прибежал и кричит: «Кинооператора тигр растерзал!»

— А я у него схватила газету, — перебила Сорока.

— Ну вот, Сорока схватила газету и говорит: «Чего ты кричишь?»

— Нет, я сказала: «Тише!», а уж Зоя подходит, а Рябчик стал вывертываться.

— Да ведь я не знал, что это ее папа! — закричал Миша Рябов.

— Он говорит: «Да я сказал не кинооператор, а этот… как его…» Какого-то киноуборщика придумал. А Зоя все равно не догадалась.

— А где же ваш знаменитый Мик? — посмеиваясь, спросил Зоин папа.

— Пойдемте! — закричали все разом.

— Он в живом уголке.

Зоя схватила папу с одной стороны, Занька — с другой, и потащили. Ребята бежали с боков, забегали вперед. Миша Рябов кричал, всех перебивая, и путался в ногах у кинооператора. Тот два раза споткнулся и чуть не упал.

— А ну стоп! — крикнул Зоин папа. — Так я, пожалуй, упаду да еще раздавлю кого-нибудь. Давайте лучше наперегонки.

Ребята засмеялись.

— Вы тяжелый, я легкий, — хвастливо крикнул Занька, — я вас сразу перегоню!

— Зато у меня ноги длинные. Ну, кто со мной побежит?

— Я… Я…

— Постройтесь! Уж так и быть, я вам десять, шагов вперед дам.

Занька, лукаво взглянув на Зоиного папу, рванулся легкой птицей. За ним, взмахнув руками, помчалась, подпрыгивая, Мартышка и пятерка остальных. Насмешливо прищурившись, кинооператор смотрел, как сверкали их голые пятки в зеленой траве. И вдруг он ринулся. Его золотистый чуб развевался по ветру, рубашка на спине вздулась парусом. Занька опасливо оглянулся и поддал ходу.

— Эге-ге-ге! — закричал Зоин папа и в несколько прыжков обогнал лучшего бегуна.

Зоя, смеясь, бежала с ребятами сзади. Она-то хорошо знала своего папу.

— Ну что, бегуны, видали, какие у меня длинные ноги? — спросил он, встретив их у домика.

Занька только покраснел и отвернулся, будто это и не он хвастал.

— А вот и Мик!

Зоя посадила котенка папе на плечо. Мик потерся о его щеку, вытянув вверх хвост.

А уж Занька пролез к кинооператору и старался незаметно потрогать его мускулы, жесткие или нет.

— Вы борец? — спросил Занька.

— А ты что, побороться со мной хочешь? — засмеялся кинооператор. — Давайте так: сейчас я лягу на траву, а вы меня держите.

Они набросились на него шумливой толпой. Зоя прижала к земле его золотистые волосы, Занька изо всех сил придавил коленкой плечо, Мартышка села на ноги, Печенька давил на грудь. Это был Гулливер в плену у лилипутов. Он закрыл глаза и, казалось, спал. Ребята, затаив дыхание, смотрели на его лукавое лицо с золотистыми бровями. Вдруг он открыл глаза, шевельнул одним плечом (Занька покатился по траве), брыкнул ногами, заворочался, вырвал у дочки свои волосы и встал во весь рост. Отброшенные ребята кинулись к нему, потные, тяжело дыша. Он брал и сваливал их в одну кучу. В самом низу барахтался восхищенный Занька. Обвешанный со всех сторон детьми, кинооператор двинулся к школе. На плече у него сидела Зоя, а на плече Зои — Мик. В зале на него снова накинулся этот жужжащий рой…

— Расскажите нам про тигра.

— И как он вас рвал.

— Знаете что, — сказал Зоин папа, — пожалуй, я вам устрою кино. Так интереснее. У вас есть установка?

— Есть, есть! — с восторгом закричали ребята.

— Ой, сейчас тигра увидим!

— Занька, беги к тете Соне.

— Я побегу за Феней, чтобы она окна завесила. — И Прокопец помчался со всех ног.

— Эй вы, расставляйте стулья!

Зазвонил колокольчик. Сбежались все отряды.

Уселись.

Это была настоящая дальневосточная тайга. Огромные кедры в два обхвата, засыпанные снегом, легкие пихты, голые сучковатые лиственницы. В таком лесу трудно пройти без топора. Кустарник, поваленные стволы, бурелом. Местами ветер сдул снег, и была видна голая промерзшая земля, а рядом намело огромные сугробы.

Вот кустики зашевелились, оттуда опасливо выглянул зверь. Это была крупная росомаха. Она присела, понюхала воздух и исчезла в чаще.

Две птицы, похожие на рябчиков, только покрупнее, вспорхнули на лиственницу.

— Вон он, вон! — зашептал Занька Чешуйке, показывая черное пятно на снежной равнине.

Пятно приближалось. Но это оказалась палатка-лагерь охотников. Охотники в унтах, туго перепоясанные, осматривали ружья и лыжи. К палатке подъехал лыжник. Он беззвучно пошевелил губами и указал назад. Охотники подвязали лыжи, свернули огромную сеть и исчезли в чаще.

На снежной огромной поляне в кустах мелькнула длинная тень. Посыпались сухие мерзлые листья.

— Тигр! — выкрикнул Занька на весь зал, вскочив со стула.

Ребята заволновались, вытягивая шеи.

— Где, где он?

Огромными прыжками тигр выскочил из кустов и по брюхо провалился в наст. Это был рослый уссурийский тигр. Его густой мех был прочерчен темными полосами. Хищная пасть оскалена. С трудом выкарабкавшись из снега, он взобрался на поваленный ствол, отдыхая от погони.

Ветер закрутил снежную пыль. Тигр прислушался и стал уходить сначала прыжками, а потом рысью и шагом. Он берег силы и старался выбирать места, где гуще были заросли и больше бурелома. На снегу остались отпечатки его огромных лап.

Скоро на то место, где отдыхал тигр, пришли охотники на лыжах. Они осмотрели следы и провалы в снегу от его тяжелого тела. Двинулись дальше. Хищника надо было взять живым.

На экране снова появился тигр. От него валил густой пар, из оскаленной пасти капала пена. Он прополз несколько метров на брюхе и прилег на наст. Снег под ним таял, а он все лежал и не мог подняться. Кусты зашевелились, со всех сторон тигра окружили охотники. Один из них придавил ему голову рогатиной так, что тигр попал словно в тиски. Зверь забился, рванулся из последних сил и бросился на охотника. Тот увернулся за толстый кедр, но запутался лыжами в кустах и упал. Позади тигра мелькнула тень, кто-то вскинул ружье и выстрелил. Тигр обернулся, стукнул хвостом и бросился на человека с ружьем.

— Ой! Это Зоин папа! — охнула Сорока.

Картина оборвалась.

Ребята завертелись. Вскочили, заговорили все разом.

— Это он, чтобы спасти охотника, бросил аппарат и — на тигра, понимаешь? — объяснял Занька Чешуйке. — А другой кинооператор снимал все это.

Зоя сидела бледная, комкая платок. Хотя она знала, что папа жив, что сейчас он помогает Леше-механику показывать картину, все-таки было страшно, и по коже бегали мурашки.

— Все равно он его не досмерти загрыз, — говорила она Сороке. — Смотри, опять начинается!

Сорока закрыла глаза растопыренными пальцами.

— Я боюсь, Зоя. Скоро спасут? Скоро? — спрашивала она, а сама нет-нет да и выглянет в щелочки между пальцев.

— Ага, голубчик, попался! — закричал Занька, увидя на экране спутанного сетями тигра. Он неистово захлопал в ладоши и затопал ногами.

Зоиного папу уносили на руках.

Загорелся свет, и в зал вошел кинооператор.

Зоя бросилась к отцу, но ее оттеснили, каждому хотелось посмотреть, потрогать шрамы страшных когтей.

— Вы прямо как герой! — закричал, по обыкновению, Занька. — И я бы тоже так — ка-ак дал бы тигру!

— Ну да, — захихикала Мартышка. — Тигр — «Р-р-р!..», а ты заорешь: «Мама!»

Вечером за ворота школы высыпали все ребята. Зоя, одетая в новое, «свое» платьице и панамку, привезенные отцом, и от этого какая-то незнакомая, смущенно улыбалась. Она прижимала толстого, пушистого Мика. Отец уже сел в автомобиль, а она все еще стояла в толпе ребят.

— Приезжай, Зоя, — просили девочки.

— Смотри Мика привози! — крикнула Мартышка.

— А с Миком-то я и не попрощался! — вдруг закричал Печенька. Он схватил его толстую лапку. — До свиданья, до свиданья!

— И я тоже!

— И я!

Все протискивались, чтоб пожать Мику лапочку.

— Иди, иди, Зоя, — смеялся отец.

— Счастливая, Зоя! — вздохнула Сорока. — В море будешь купаться.

— Я скоро приеду: у папы ведь только на месяц отпуск.

Автомобиль уже трогался, когда через толпу ребят пробилась Тонечка и вскочила на подножку.

— Я вас до станции провожу.

Ребята замахали панамками. Зоя, обернувшись, высоко подняла Мика.

Клубы пыли окутали шоссе. Автомобиль скрылся за поворотом.