Школьники

8 февраля.

Уже две недели лежит у нас снег, и лед на лужах стал совсем крепкий. Это у нас редкость — такая долгая зима. Мы скользим на калошах по льду, играем в снежки.

Сегодня мама посердилась на меня, что я так быстро порвал новые калоши…

— А я виноват? — сказал я. А потом подумал, что, пожалуй, и виноват. Не скользил бы на калошах. Но так хочется покататься на льду…

Сегодня Орлов принес в школу один конек…

Ему подарила его тетка. На большой переменке мы вышли во двор. Он привязал конек веревочками и стал кататься. Все ему завидовали. Стали просить, чтобы он дал покататься. Но он ужасный жадина. Никому не дал. Тогда Гонский подставил ему ногу, он упал и пребольно ушиб колено. Марья Петровна сердилась на Гонского. Мы нашли, что ничего особенного в этом нет. Мы всегда подставляем друг другу ножки. Марья Петровна за него заступилась потому, что он такой хороший ученик, и она его любит…

15 февраля.

У нас в классе стало совсем тихо. Бранд и Гонский никого не трогают, Рейзин не плачет, никто не жалуется. Это прямо что-то необычайное.

Марья Петровна сегодня сказала, что и не нарадуется на нас.

20 февраля.

Все тихо… Хожу в школу, готовлю уроки и посещаю пионерский клуб… Меня выбрали там старостой в читальном зале. Надо следить за порядком, чтобы ребята не шумели, не рвали книг и журналов и не мешали друг другу читать. С мамой не ссорюсь.

27 февраля.

Сегодня Гонский и Бранд пустили в коридоре "шутиху"… Она делается так: в мундштук от папиросы насыпают порох; завязывают мундштук с одной стороны, а с другой зажигают. Он летит. Это называется "шутиха". Мы все и ребята из других групп с удовольствием смотрели, как летела по коридору эта горящая штука. Многие визжали от радости. В это время в коридоре показался Степан. "Шутиха" хлоп его по лбу. Он ее сейчас и потушил. Мы думали — он рассердится, а он только смеется. Все ребята очень его любят за то, что он такой добрый. Он ребятам все спускает и никогда не жалуется.

Это было интересно. Мы решили как-нибудь собраться у кого-нибудь из товарищей и пустить "шутиху".

5 марта.

Вот и кончилась наша зима. И быстро наступила весна. У нас всегда так бывает — зима короткая, весна ранняя, ранняя. А то вдруг зимой совсем весенние выпадают дни. Сегодня Марья Петровна объявила, что скоро начнутся у нас весенние экскурсии. Мы обрадовались, мы очень их любим.

11 марта.

Вчера мы ходили осматривать единственный в нашем городе большой завод "Кость": На нем делают костяные пуговицы. Когда мы вышли с завода, у меня голова кружилась. Там все такое большое, большое. Громадные чаны, в которых кипит вода. Туда бросают кости, чтобы от них отстало мясо. Всюду ремни, машины для распиливания костей. Так и кажется, что все вокруг вертится, гудит, шумит. Но интересно страшно.

И тут у нас не обошлось без истории с Брандом. Ну просто, не знаю, когда он оставит в в покое Рейзина. Вот сколько с ним историй и ничего не помогает.

Там, на заводе, устроены эти чаны. Они такие громадные и в них кипит вода. И смотреть туда страшно. Вокруг, правда, решетка, но она не очень высокая, потому что иначе рабочим неудобно было бы бросать в котел полные мешки костей. Если нагнуться, можно упасть в этот страшный чан. Марья Петровна очень волновалась, пока мы проходили мимо чанов.

— Проходите, проходите, — говорила она… — Не задерживайтесь.

Мы шли гуськом, так как дорожка мимо чанов неширокая. С другой стороны деревянная стенка. Между Рейзиным и Брандом было человека четыре. Вдруг Бранд пролез вперед, протиснулся к Рейзину и сказал:

— Вот я тебя сброшу в котел, сваришься вместе с костями. — А сам при этом смеется.

Я сам всего этого не видал, но ребята говорили, что Рейзин ничего Бранду не ответил. Он только вышел из ряда, стал возле стенки и прислонился к ней, как будто приклеился. И стал бледный, бледный.

Ребята все остановились, ряд задержался.

— Ну проходите, чего вы задержались, — громко прокричала Марья Петровна. Она была позади всех.

Тогда Бранд как ни в чем не бывало пошел вперед. Рейзин все стоял возле стенки. Я был среди последних. Когда я поровнялся с Рейзиным, я увидал, какой он был бледный. Потом все вышли во двор.

— Вот дурак, ты испугался, что ли? — спросил у Рейзина Зархи.

А Рейзин вдруг как расплачется: — Он хотел меня в котел сбросить, — повторял он сквозь плач.

Марья Петровна очень рассердилась на Бранда.

— Если еще что-нибудь такое скажешь, ни в одну экскурсию не пойдешь с нами, — сердито сказала она. — И как не надоест тебе языком трепать.

Потом мы пошли домой. Завод всем ребятам очень понравился.

— Однако, этот Бранд! А только на днях отца Хаима встретили и он думал, что уже Бранд Хаима не трогает, помнишь? — тихо сказал Саша, когда мы выходили из ворот.

— Д-да, — пробурчал я… Мне было досадно, досадно. Вот тебе и не трогает…

Марья Петровна задала нам на дом работу: "О производстве пуговиц"…

9 марта.

Сегодня я, Витя, Саша, и Иванов шли вместе из школы и вдруг встретили отца Хаима Рейзина.

Он нас не узнал даже. Саша вдруг громко сказал:

— Здрасте.

— А, молодые люди, славные молодые люди из Хаимкиной школы… — проговорил отец Хаима и улыбнулся во весь рот. Он поздоровался с нами со всеми за руку.

— Как поживаете?

— Так… Ничего… — пробормотал Иванов.

— Ну как вы находите, как будто этот Бранд оставил Хаимку в покое?!. Совсем уже мальчик не жалуется, — сказал он.

Он глядел на нас, ждал, что мы скажем.

— Как будто не трогает, — сказал Иванов.

— Мы поколотили его несколько раз, вот и перестал трогать, — воскликнул Витя.

— Так… так… спасибо вам, что вы не обижаете мое дите. Он таки мальчик слабый, что говорить, но, как говорится, каким бог создал.

— Бога нет, — вылез опять Витька.

— Пускай нет. Пускай по-вашему нет. Да и я не очень верующий, а так, по привычке. Ну, до свиданья, славные вы дети.

Он пошел в другую сторону, и по дороге раза два оборачивался, смотрел на нас и ласково кивал нам головою…

— Чего он назвал нас — детьми?.. Мы не дети уже, — придирчиво сказал Витя.

— А ты дурак. Он просто так. И не думал нас обидеть, — возразил Иванов. Я тоже так думал. Просто у него такая привычка — говорить — дети, дите.

— Он хороший, видно, человек, этот Рейзин — сказал Саша, — и улыбается, как наш Хаим.

— Да, да, я это тоже заметил.

15 марта.

Какое ужасное несчастье случилось у нас сегодня с Хаимом. Теперь уже Бранда обязательно исключат из школы. Даже не знаю, с чего начать рассказывать. Бедный, бедный Хаим! Ведь он только недавно выздоровел и вот опять.

И во всем, во всем виноват один Бранд.

Сегодня мы в первый раз пошли на экскурсию. Мы все страшно волновались, радовались. Погода была такая чудная, солнышко яркое и так хорошо грело. Мы все были уже в весенних куртках и пальто. Ах, мы даже и думать не могли, как печально кончится наша прогулка.

Марья Петровна повела нас к остаткам древней скифской крепости, недалеко от нашего города. По дороге Марья Петровна рассказала нам о скифах. Это был кочевой народ; пришли скифы из Азии и осели на юге России. Потом их вытеснили греки.

Мы отлично слушали, так как очень любим всякие рассказы о том, что было прежде.

Дорога к остаткам крепости ведет по скалистой окраине нашего города. Нам пришлось перепрыгивать через канавы, подниматься на горки.

Ребята здорово бузили, толкали друг друга, стараясь столкнуть в канаву.

Девчонки рвали какие-то ранние желтенькие цветочки, которые встречались по пути, и засовывали их себе в волосы.

Марья Петровна заставляла нас итти парами только пока мы шли по городу… Как только подошли к окраине, она разрешила нам итти, как хотим. Мы бегали — вообще все было славно.

На месте крепости теперь груда скал и плоскогорье, поросшее травой. И подумать только, что здесь были дома, жили люди.

Мы уселись на камнях, а Марья Петровна рассказывала нам о древних поселениях, городищах. Так тепло грело весеннее солнышко и так интересно было слушать. Марья Петровна очень хорошо рассказывает, так что все слушал бы ее и слушал.

Обратно мы шли сильно усталые. Всем хотелось пить, воды не было. Ребята молчали.

Когда мы уже подходили к городу, и случилось это несчастье. Я ничего не заметил, Хаима увидал уже после этого и все узнал из рассказов девочек, которые тоже отстали и видели все с начала до конца.

Я уже говорил, что нам пришлось перепрыгивать через несколько канав. Некоторые из них неглубокие, но одна порядочная — около метра в глубину.

Дело, оказывается, было так. Когда Марья Петровна и часть ребят уже перепрыгнули через канаву и исчезли за поворотом, что ведет в город, Бранд подошел к Рейзину, который сильно отставал, и сказал:

— Вот ты через канаву не перепрыгнешь.

— Не твое дело. Перепрыгну, когда надо будет, — сказал Хаим.

— Нет, не перепрыгнешь… Потому что ты — трус… Смотри, как я — взад — вперед, взад — вперед — и Бранд несколько раз перепрыгнул через канаву. Еще бы… Канава ведь неширокая, и что ему стоит? Он такой здоровый.

— Вот видишь! Ну, прыгай! — приставал Бранд.

— Захочу и прыгну, — сказал Хаим.

Девочки говорили, что у него был страшно усталый вид, и лицо будто пылью покрыто.

— Даже не знаю, как он мог прыгнуть, — волнуясь, говорила Наташа.

— Э-э… захочешь. А ты захоти.

— Ну, чорт с тобой… Думает, только сам все может, — негромко сказал Хаим, подошел к канаве и перепрыгнул на другую сторону.

— Э-э… ты один раз. А ты несколько, так, как я, — настаивал Бранд.

— На, смотри, на, — крикнул Хаим и опять перепрыгнул на нашу сторону.

— Ну, чорт с тобой. Иди, — сказал Бранд.

— Мы уже думали, что ничего не будет, — рассказывала Наташа, — перепрыгнули через канаву и пошли. На той стороне оставались только Оля и Паша Алексеева. И вдруг страшный крик раздался за нами… Мы обернулись и увидали, что Рейзина нет.

— Он толкнул его, он подставил ему ножку… Рейзин в канаву упал, — кричали Оля и Паша…

Мы подбежали к канаве и крикнули — "Рейзин, вставай!" — Вдруг смотрим, Рейзин не движется. Скрючился так, будто мертвый… Мне стало страшно, страшно, — докончила Наташа, — и я, да и все девочки бросились догонять вас (т. е. нас). А мы себе уходили с Марьей Петровной вперед. Мы успели уже дойти до другого угла, когда вдруг услыхали страшные крики.

Мы обернулись, — смотрим бегут наши девчонки, как сумасшедшие, и что-то кричат. Мы даже вначале не разобрали.

— Рейзин, там Рейзин. — кричала Наташа, и из глаз ее текли слезы. У всех девочек был испуганный вид.

— Что, что такое? — крикнула Марья Петровна и бросилась бежать обратно. За ней побежали и мы все. Марья Петровна спустилась сама в канаву, за ней спрыгнули туда самые наши крепкие ребята, и все вместе онивытащили Хаима наверх.

Он был желтый, желтый. Я никогда не видал мертвых, но девчонки уверяли после, будто мертвецы именно такогоцвета. Глаза его были закрыты, а губы синие и крепко сжаты.

— Он в обмороке, — крикнула Марья Петровна, — скорее постучите в первый же дом и попросите воды и нашатырного спирту.

Кто-то из девочек бросился бежать, а Марья Петровна стала вызывать у Хаима дыхание гимнастикой. Через несколько минут Хаиму дали нюхать спирт, брызгали ему в лицо водой, — Марья Петровна все поднимала и опускала его руки… Иванов, Саша и Наташа ей помогали.

Мы все стояли вокруг и следили за всем, что делалось. Мы прямо дыхание затаили от страха. Многие девчонки плакали. Мне было жаль Хаима. Когда я случайно прикоснулся к своим глазам, я увидал, что они были мокры.

Ну, да ни черта, в этой суматохе никто и не заметил.

Наконец Хаим вздохнул и открыл глаза. Он посмотрел вокруг, сейчас же закрыл их и страшно застонал.

— Что у тебя болит? — спросила Марья Петровна.

Он указал своей худой и бледной рукой на ногу.

Когда Хаим окончательно пришел в себя, выяснилось, что он не может встать на ногу.

Марья Петровна послала нас позвать извозчика.

Хаима уложили, села Марья, Петровна и Иванов и поехали в школу, чтобы показать Хаима школьному врачу.

Мы поспешили в школу.

Оказалось — у Хаима сломана нога. Канава хоть и неглубокая, но он очень неловко упал и потому сломал ногу.

Послали за его родителями.

Я видел, как отец и мать Хаима, бледные и встрепанные, бежали в лекарскую, где лежал Хаим.

Они спешили и толкали друг друга. Мать всхлипывала и ломала руки.

Среди ребят было страшное волнение.

— Сволочь Бранд, и только, — говорили ребята.

Я побежал к лекарской и через стеклянную дверь стал смотреть внутрь. Хаим лежал на диване страшно бледный и стонал. Над ним стояли отец и мать. У обоих из глаз капали слезы. Что-то горячо говорил Петрон, как будто уверял их в чем-то. Тут же была Марья Петровна и докторша. Они что-то делали с Хаимом. Через несколько минут Хаима увезли в больницу накладывать гипс.

18 марта.

Вот уже три дня прошло с того случая, а мы все еще не успокоились.

После того как Хаима увезли, нас отпустили по домам. Как мы узнали потом, Петрон нашел, что мы слишком устали и взволнованы, чтобы могли толком понять, что будет он нам говорить.

На другое утро, еще до уроков, Петрон пришел в класс торжественный и важный.

— Я должен серьезно с вами поговорить, — сказал он. — Второй раз из-за хулиганской выходки одного из вас страдает жизнь ни в чем невиновного мальчика…

Я уже плохо помню, что и как говорил Петрон, но все о том же, о нациях, о том, что все при советском правительстве равны и всякое другое… Мне кажется, весь класс был против Бранда.

— Бранд учиться у нас конечно больше не будет, — сказал он, — а вы все должны принять это, как урок. — Он говорил долго, полурока прошло. Потом мы обступили Марью Петровну и стали спрашивать о Рейзине.

— Он в больнице и пролежит долго, — сказала она.

21 марта.

Вчера было созвано в отряде Бранда собрание по поводу его выходки. Пришел и Бранд. Вообще с того момента, как все это случилось, его и след простыл. Тогда, у канавы, он обошел горку и скрылся. Не пришел больше и в классы. Говорили, что на другой же день, на совете, решено было его исключить. Вызвали отца, отец даже и не просил больше за Бранда. Так его и исключили. А когда после всей этой истории мы с ним повстречались, мне показалось, что он какой-то бледный, будто больной. Совсем какой-то непохожий на прежнего Бранда.

Ребята шумели и гудели. Вожатый их, Миша, никак не мог навести порядок. Он стучал и ладонями и молоточком о стол, а ребята все не усаживались по местам.

Наконец, все затихло.

Теперь, когда все это кончилось, мне даже кажется, что с Брандом еще хорошо поступили. Тогда мы все были против него. Нас, нескольких ребят, вызвали от нашей группы, так как у нас все это случилось. Иванов рассказал, как все было.

— Можешь высказаться, Бранд, — сказал Миша.

— Я… я… я не хотел его толкать. Он сам упал, — проговорил Бранд.

— Врет, — крикнул Витя.

Ужасно трудно по порядку записать, как все было. Там как будто и порядка никакого не было. Все орали, кричали. Кричал и Бранд. Он все напирал на то, что Хаим смешной.

Из отряда Бранда исключили на три месяца.

— Дадим ему время исправиться, — сказал Миша.

— Вон его совсем, — крикнул Иванов.

— К чертям его, — раздался еще голос.

— Ладно… Там видно будет, — махнул Миша Иванову.

Вообще, мы все хотели, чтобы его совсем исключили. Так странно это бывает: когда зол на кого-нибудь, в ту минуту только и хочешь, чтобы хуже и хуже ему сделать. А потом пройдет злоба, и уже все равно и даже жаль мальчишку. Так было и тут.

Я, когда рассказал обо всем, как было с Брандом, папе, он сказал, что это так бывает в детстве. А после из Бранда может и недурной парень выйти.

У Бранда в этот день был такой вид, какого я никогда у него не видал.

25 марта.

Сегодня мы узнали о Бранде. После истории с Рейзиным, Бранда послали к какому-то доктору, который посоветовал его отцу отдать его в сельскохозяйственную колонию… Он говорит, что Бранду лучше больше заниматься физическим трудом, тогда он забудет обо всех глупостях, и исправится его дурной характер. Бранда увезли далеко от нашего города, чтобы отдать в колонию.

— Что ж, в колонию, — это хорошо. Там он исправится скорее — сказал Иванов, когда узнал об этом.

Я тоже согласен, что в колонию недурно поехать. Я бы, пожалуй, и сам охотно поехал в колонию. У нас тут все говорят, говорят, все надоело. В школе учат, учат. В отряде тоже все учат — правила там пионерские или доклады читают.

Уже это все нам скучно. Вот пилить бы что-нибудь или строгать. Или вот в колониях, там интересно. Сами ребята огороды разводят, в саду и в поле работают. Говорят, в некоторых колониях мастерские есть.

Я бы с удовольствием, с удовольствием поехал и сам в колонию.

Сегодня я говорил об этом с ребятами.

— Что ж, начинай хулиганить, тоже отправят, — смеясь, сказал Витя. — Вот мне ногу сломай…

Мы все посмеялись.

— А что, ребята, и в самом деле работы нам не хватает, — сказал Иванов. — У меня мускулы вон какие, посмотрите.

Он засучил рукав и показал свои мускулы.

— А у меня!

— А у меня, гляньте!

— Да, мускулы у нас у всех здоровые, да работать негде.

1 апреля.

Выздоровление Рейзина идет хорошо. Мы навестили его в больнице. Он улыбнулся нам и радостно закивал головой. В больнице он лежит в чистоте и порядке, не то, что дома.

— Ну, Хаим, нету Бранда, будто и не было его, — рассказывал Иванов и смеялся.

— Рад? — спросил Саша.

Хаим только пробормотал что-то в ответ и улыбнулся. О нем всегда только догадаться нужно, прямо ведь он не скажет.

5 апреля.

Иванов и Витя сочинили вдвоем стихи и написали их в классе на доске.

Вот они:

Марья Петровна нашла, что стихи недурны, но нужно слово "пацанята", заменить другим. Ну, а мы так уж привыкли — пацан, пацанята — для нас обыкновенное слово. Нам всем стихи очень понравились. Пришел Петрон и тоже похвалил. Он нашел, что если заменить слово "пацанята" другим, стихи можно будет поместить в стенной газете.

Ребята теперь все время поют и орут эти стихи.

10 апреля.

Чудесные стоят дни, и мы часто ходим с Марией Петровной на экскурсии. Несколько дней назад от нас неожиданно уехал Гонский. Он проучился у нас всего несколько месяцев и уехал к бабушке.

— Ну вот, наконец-то, — сказала Марья Петровна… — Наконец-то избавились мы от наших скандалистов.

— Теперь мы опять станем обыкновенной, ничем не замечательной группой, и вы все должны радоваться, что избавились от такой дурной славы, — улыбаясь, прибавила она.

Скоро придет Рейзин и как он будет доволен, что никто не станет его больше трепать.

Я долго думал вчера, когда лег в постель, обо всех неприятных событиях этого года. Все уснуть не мог… Бранд очень и очень нехороший мальчик, и будет отлично, если он исправится в колонии. Мне вспомнился вдруг Хаим, какой он был несчастный и жалкий тогда, 7 ноября, когда Бранд засунул ему лед за воротник, и как он, совсем желтый, лежал в обмороке у края канавы. И таким ужасным показался мне в ту минуту Бранд и все его поступки, что я дал себе слово никогда, никогда в жизни не относиться плохо к людям других наций. Мне стало так жалко Хаима, что я готов был зареветь. Но в эту минуту, к счастью, вошла мама и заговорила со мной о чем-то.

Это ни черта, что я могу иногда заплакать, как девчонка, тем более, что если бы заплакал, никто и не увидал бы. Но я дал слово и сумею его сдержать.

15 апреля.

Ура! Ура! Я надолго прячу свои записки в ящик моего стола. Мне некогда больше заниматься ими. Я едва успею теперь справляться с уроками.

Ярко, ярко светит весеннее солнце, и теперь я буду бегать и гулять все свободное время. Я с удовольствием перестал бы уже и вовсе учиться — не люблю учиться весной, — да нельзя. Но записывать в эту тетрадку больше не буду.

Через две недели придет в школу Хаим; нет Бранда, нет Гонского, не будет в школе никаких историй. А все, что случилось этою зимою, запомнится мне хорошо. Да и в тетрадке моей сохранится запись об этом. А пока прячу ее надолго, надолго.