Шквальный ветер

Иван Черных

ШКВАЛЬНЫЙ ВЕТЕР

Роман

Часть первая

Золото "Тунгуски"

1

С утра небо стало затягивать низкими косматыми облаками предвестниками холодного фронта, а когда Валентин Иванкин посадил вертолет на золотом прииске "Тунгуска", или как окрестили его работавшие здесь раньше заключенные "Рыжевье", в воздухе запорхали белые снежинки. Погода портилась основательно и надолго, это Иванкин усвоил, еще, когда служил здесь военным летчиком. "Придется прервать полет, - с удовлетворением подумал он. - Укачу в Златоустовск, отосплюсь, в ресторане настоящие амурские пельмени поем".

К вертолету подъехала грузовая машина - за грузом, который привез Иванкин, а за ней "Тойота" с начальником прииска носатым и губастым Симоняном и начальником охраны - гренадерского роста и с гренадерской выправкой - Кувалдиным.

- Бистро разгружайтесь и бистро везите со склада наш груз, - приказал Симонян рабочим.

- Не спеши, президент (по документам Симонян значился, как президент акционерного общества - прииск стал акционерным, - но большинство старателей продолжали называть его по-старому, как было при государственном прииске - председателем), погода "добро" не дает, - возразил Иванкин, подавая начальникам руку.

- У природы нет плохой погоды, - засмеялся начальник охраны, сжимая руку летчика, как тисками, своей громадной ручищей. - А за полет в облаках мы тебе заплатим как в былые советские времена - по высшей ставке.

"Не зря и фамилия у него Кувалдин, - подумал Иванкин, - не руки, а настоящие кувалды". Ответил тоже с юмором:

- По высшей ставке - это хорошо. Только ведь на том свете на наши деньги ничего не купишь.

- Хитер, летун, - подмигнул Симоняну Кувалдин. - Что, президент, может, долларами заплатим?

- А доллары у Бога и вовсе не в почете: самая продажная и расхожая валюта. Лучше мы гонорар на земле пропьем.

К вертолету подъехала ещё одна "Тойота". Из неё вылез низкорослый, широкоплечий старший охранник Швендик, по прозвищу Чукча, за кривые ноги и узкие глаза. Небрежно козырнул Иванкину и обратился к Симоняну:

- Из женской колонии позвонили. У них прокурор из Москвы находится, некто Перекосов. Узнал, что от нас вертолет в Комсомольск-на-Амуре идет, просит подбросить.

Симонян недовольно нахмурился.

- Не положено.

- Из Генпрокуратуры, - пояснил Чукча. - Негоже с таким высоким начальником конфликтовать.

- А летун что скажет? - с прежней насмешливой улыбочкой обратился начальник охраны к Иванкину.

Да, последнее слово было за летчиком: здесь он хозяин машины и волен взять или отказать. И другому он, несомненно, отказал бы: от женской исправительно-трудовой колонии ехать сюда часа полтора и лишний человек на борту, да ещё московский, - лишние хлопоты. Тем более что Иванкин принял решение вообще не лететь сегодня. Но Перекосов... Интересно взглянуть на него. Такую роковую роль сыграл он в жизни Иванкина, столько раз их дорожки пересекались, а вот увидеться до сих пор не довелось...

- Швендик прав: негоже с большим начальством конфликтовать, - поставил точку в разговоре о Перекосове Иванкин.

Вертолет разгрузили, а в его чрево положили всего два небольших мешочка. Но по тому, с каким трудом нес их Чукча, Иванкин догадался золото. Да и потому, что груз будут сопровождать двое охранников - Швендик и Кукушкин - ценность его не вызывала сомнения.

Начальник прииска отвел Швендика в сторону и стал давать последние указания. Кувалдин подошел к Иванкину.

- Место посадки Чукча уточнит в полете. Там получишь и за сложняк, добавил с улыбкой. - Хочешь рублями, хочешь долларами.

Грузовая машина и "Тойоты" с начальством уехали, охранники забрались в кабину и сели играть в карты, а Иванкин в ожидании прокурора решил скоротать время на прииске. Здесь он бывал часто и не раз ему в голову приходила заковыристая мысль: чем так золото покорило человечество, что на его добычу тратится уйма сил, времени и здоровья? Обыкновенный желтый металл, как говорится, без запаха и вкуса, не ржавеющий, блестящий. А, поди ж... Летом здесь гремело и шумело: подрывники взрывали грунт - иначе экскаваторы не возьмут, - самосвалы возили породу в дощатый сарай с промывочными столами и валили "пески" в бункеры; дизельные насосы гнали под давлением воду и две мощные струи размывали породу. Пульпа шла вниз на столы, которые мелко и часто потряхивало. Вода смывала песок и глину, оставляя более тяжелые, блестящие частицы...

Когда прииск был государственным, здесь работало более четырехсот человек. Теперь - шестьдесят. Но добывать золота, по рассказам рабочих, стали больше. Работают от темна до темна, с ранней весны до поздней осени, пока земля и реки не скованы морозом. Живут в наскоро построенных бараках без особых удобств, в грязи и холоде. Раньше сюда частенько разные комиссии наведывались, следили за порядком, санитарией; теперь начальник прииска здесь Бог и царь: как хочет, так и оплачивает, кого хочет, того и берет на работу. И как ни тяжел труд, желающих находится немало.

"Откуда у Симоняна столько денег, чтобы закупить прииск и столько дорогостоящей техники? - размышлял Иванкин. - Неужели вот эти блестящие песчинки окупают бульдозеры, самосвалы, экскаваторы, дробильни, компрессоры?.. И неужели люди так глупы, чтобы за украшения платить здоровьем?"

Чего-то Иванкин не понимал в этой жизни, во многом не соглашался с общим понятием о счастье.

У дробильной машины, замерзшей, припорошенной снегом, его и нашел один из подчиненных Кувалдина - на прииске в основном остались одни охранники.

- Валентин Васильевич, пассажира привезли, можно лететь, - сообщил он.

- Хорошо, иду.

Валентин взглянул на небо. Облака висели низко, чуть ли не касаясь космами верхушек деревьев, и снег уже не кружил в воздухе отдельными пушинками, а падал равномерно, пока ещё не густо, но устойчиво, без малейшей надежды на прекращение.

У вертолета Иванкина поджидала все та же компания: Чукча, Кукушкин и мужчина лет пятидесяти, в модном демисезонном пальто, чисто выбритый, симпатичный. На голове - велюровая шляпа, на ногах - полуботинки.

- Вот и наш летун, - представил Иванкина прокурору Чукча. - Сейчас вам привезут меховой костюм и унты и - в дорогу.

- Перекосов, - просто назвал себя прокурор. И если бы Иванкин не знал о его деяниях, никогда бы не заподозрил в нем жестокого и мстительного человека.

Иванкину не хотелось называть себя - вдруг от Тони или Тамары он слышал его фамилию, - но и промолчать было бы бестактно.

- Иванкин, - коротко представился.

Перекосов никак не реагировал.

Кувалдин сам на "Тойоте" привез прокурору летный костюм и унты. Пожелав счастливого полета, уехал; Перекосов переоделся в вертолете, и Ми-2 взлетел.

Едва отошли от прииска, в кабину пилота протиснулся Чукча и приказал:

- Курс на Тугур. - Достал из-за пазухи полетную крупномасштабную карту и ткнул пальцем в точку недалеко от побережья Охотского моря. - Посадка вот здесь.

Такие команды Валентин выполнял и раньше. Но тогда не было на борту шестидесяти килограммов золота. Возможно, и раньше он высаживал в незапланированных местах людей с золотом, но с шестьюдесятью килограммами...

- А как с керосином? - спросил Иванкин. - Оттуда до Комсомольска-на-Амуре потребуется двойная заправка.

- Найдем тебе керосин, - заверил его Чукча. - И на двойную, и на тройную заправку. Разворачивайся на девяносто градусов.

"Ишь ты, - мысленно усмехнулся Иванкин, - прямо-таки штурман, в курсах, градусах разбирается. Не иначе, долго и тщательно готовился к этому полету. Что ж, и мы не лыком шиты". И он стал круто разворачиваться вправо...

2

Утром радио снова сообщило о пропавшем вертолете с шестьюдесятью килограммами золота на борту, летевшем с прииска "Тунгуска" в Комсомольск-на-Амуре, и у Анатолия снова мелькнула тревожная мысль - не Валентин ли? Последнее письмо от него было из Златоустовска, что недалеко от того прииска. Маловероятно, конечно, - там не один он летчик, и летчик дар Божий, три года воевал в Афганистане и ни разу не сбили его, на вынужденную не садился. Правда, дальневосточная осенняя погода - не подарок, способна на всякие сюрпризы, но Валентин в любых ситуациях не терялся, находил правильный выход .

Три дня ведутся поиски, и пока безрезультатно. На борту, кроме летчика, три пассажира. Двое, видимо, охранники, а третий... Не могли же они взять первого попавшегося, задумавшего черное дело?..

Прокуратура решила послать на место происшествия следователя по особо важным делам полковника Щербакова. Вот бы напроситься к нему, подумал Анатолий. Не возьмет - мал опыт следовательской работы; хотя там, по убеждению Анатолия, потребуется больше летного опыта, чем следовательского: вероятнее всего, техника подвела, а не золото.

Неужели до сих пор в прокуратуре не знают фамилию летчика? Или держат в секрете, пока идет следствие? Надо сходить к Щербакову. Мужик он, правда, своеобразный, малообщительный и суровый, но не выгонит же...

Полковник сидел за бумагами, и визит следователя получился явно не вовремя.

- Что у вас, капитан Русанов? - недовольно вскинул брови полковник.

То, что он запомнил фамилию следователя, с которым их познакомили мимоходом по случаю какого-то юбилея с полгода назад, обрадовало Анатолия, и он ринулся с места в карьер:

- Извините, Павел Федорович, я оторву вас на несколько минут. Вы, как я узнал, летите на Дальний Восток расследовать случай с вертолетом. Я служил там, знаю дальневосточную тайгу.

- Вы, кажется, тоже на вертолетах летали? - лицо полковника потеплело, и в глазах появился интерес.

- На вертолетах, на Ми-2, - уточнил Анатолий.

- Может, и пропавшего летчика знали?

- А как его фамилия? - у Анатолия замерло сердце и тело напряглось, как перед прыжком с парашютом.

- Иванкин. Капитан Иванкин. Не слыхали о таком?

Анатолий будто поперхнулся и еле проговорил, глотая застрявший комок в горле:

- Это мой друг. - Он перевел дух и, ещё не веря в услышанное, переспросил: - Капитан Иванкин Валентин Васильевич?

- Точно. Иванкин Валентин Васильевич, - подтвердил полковник.

- В таком случае сам Бог велит вам взять меня с собой. Я обязательно его найду.

Щербаков отложил бумаги в сторону, встал, прошелся по кабинету.

- Идея заманчивая., Иванкин хороший был летчик?

- Превосходный. Ас. Мы с ним в Афганистане воевали.

- А человек? Не мог он позариться на золото?

- Что вы! Валентин с себя последнюю рубашку отдаст, но чужого не возьмет.

- Война, говорят, меняет людей. Да и обстоятельства. За что его из военных летчиков уволили?

Полковник, оказывается, уже многое знает о Валентине, и Анатолий не стал темнить:

- За то, что в октябре девяносто третьего потребовал от командира полка лететь на помощь Руцкому и Хасбулатову.

- За что же это он воспылал к ним такой любовью?

- Мы с Руцким летали вместе на боевые задания. А это, знаете, роднит. Да и командиром он был неплохим.

- Понятно, - удовлетворенно кивнул полковник и остановился напротив Анатолия. - Что ж, думаю, твой опыт может пригодиться. Собирайся, завтра полетим. Начальство, надеюсь, возражать не станет.

3

И вот под крылом тайга, такая знакомая, такая однообразная, таинственная, коварная, манящая своими богатствами, щедрая к одним и беспощадная своей скупостью к другим. Скольких она приютила, накормила, обогрела! И скольких погубила... Вспомнилось, как однажды они искали катапультировавшегося летчика. Он отрабатывал бомбометание на полигоне, когда на самолете отказал двигатель. Летчик на снижении пытался запустить его, но, когда высота упала до критической, а двигатель так и не запустился, ему приказали катапультироваться. Он выполнил команду.

Самолет нашли лишь на третий день, хотя радиолокационные станции вели его чуть ли не до самой земли - была осень и листва с деревьев только начала облетать. А летчика... лишь через две недели. Мертвым. Закон подлости: одна беда не ходит в одиночку - мало того, что отказал двигатель, катапульта сработала не полностью: техник забыл перед вылетом выдернуть стопорную чеку, кресло не отделилось, парашют не раскрылся...

Летчика нашел Валентин. Как он умудрился рассмотреть его под деревом со сломанными ветвями, только ему да Богу известно. А когда привез тело покойного в полк и увидел техника, бросился на него с кулаками. Сослуживцы еле их разняли...

Горячий был Валентин, смелый, отчаянный. И друг верный, преданный. В каких только переделках в Афганистане они не были, в какие ситуации не попадали, и Иванкин (он уже тогда был командиром звена) всегда находил неожиданный, дерзкий и правильный выход. Однажды звено вылетело на перехват душманского каравана с оружием. Место было выбрано удачное: узкая тропа между отвесных гор, с которой ни влево, ни вправо не свернешь. А спереди каравану путь перекрыли мотострелки, сзади атаковали вертолеты. На предложение сдаться душманы ответили огнем из пулеметов и автоматов. На вертолете Анатолия снарядом отбило кусок лопасти и двигатель стало так трясти, что топливные провода могли не выдержать, возникла угроза пожара.

Анатолий доложил по радио о случившемся командиру звена.

- Отходи назад, - приказал Валентин. - Ищи площадку и садись, я скоро приду к тебе на помощь.

Площадку Анатолий нашел и приземлил вертолет, а вскоре, покончив с караваном, прилетел, как обещал, и Валентин. Сел рядом. Осмотрели внимательно повреждение.

- Без ремонтников тут ничего не сделаешь, - вынес заключение Анатолий. - Нужна новая лопасть. Лети, командир, а мы будем ждать.

- Ага, - насмешливо кивнул Иванкин - До кишлака тут час ходу. А нам лететь до аэродрома и обратно - в три не обернешься. Что с вами за это время душманы сделают?

- Но не бросать же вертолет...

- А зачем бросать? - возразил Валентин. - Ножовка есть в инструменте?

- Есть.

- Тащи её сюда.

Валентин подправил ножовкой отбитый кусок лопасти - к счастью, он оказался небольшой, отмерил точно такие же куски на двух остальных лопастях и отрезал их. Забрался в вертолет, запустил двигатель. Тряски как не бывало. Экипажи благополучно вернулись на свой аэродром...

Что же могло случиться там, в дальневосточной тайге? Отказала техника? Валентин сообщил бы по радио, реакция у него отменная. Чтобы одновременно отказали и двигатели и радио - маловероятно... Земля уже покрыта снегом, а на Дальнем Востоке снег выпал ещё раньше... И никаких следов...

Щербаков увлекся чтением газет. За эти два неполных дня, что прошли в сборах в командировку, Анатолий уловил в характере полковника ещё одну особенность: когда он сосредоточен или чем-то недоволен, к нему лучше не обращаться - может нагрубить, оборвать, выгнать из кабинета, - когда же в хорошем настроении, любит пофилософствовать, поспорить, но даже тогда, когда его крупная облысевшая голова не занята глобальными мыслями, прочитать на его лице, какое он примет решение, невозможно. И частая смена настроения ставила Анатолия не раз в тупик, он терялся как ученик, плохо усвоивший урок, перед строгим учителем, и это все время держало его на недосягаемой до "мэтра" следовательского дела ступеньке. Но Анатолий был благодарен Щербакову за то, что тот уговорил милицейское начальство взять его с собой на сложное и ответственное расследование. А удастся ли Анатолию проявить себя, будет зависеть от него самого. Правда, пока он слабо представлял, с чего начнут поиски. В Министерстве внутренних дел склонны к тому, что чрезвычайное происшествие случилось из-за погоды, вертолет с золотого прииска вылетел в снегопад и по прогнозу синоптиков ожидалось усиление ветра, метель. В такую погоду немудрено было и заблудиться, сесть на вынужденную из-за обледенения. Что заставило местных руководителей торопиться с отправкой золота? Окончание сезонных работ или другие причины?

Третьим пассажиром, как узнал Анатолий, был представитель Генеральной прокуратуры, находившийся в женской исправительно-трудовой колонии в связи с законом об амнистии. Заподозрить его в злонамерении было бы смешно.

Не вызывали пока подозрения и два охранника, сопровождавшие золото. Один из них, старший, более двух лет проработал на прииске и не раз сопровождал такие грузы. Другой, бывший милиционер из Хабаровска, имел там семью - жену и двоих детей. Правда, биография последнего наводила на кое-какие размышления: уволен из милиции за частые пьянки, избиение жены.. Хотя жены тоже бывают разные. От иных не только запьешь, но и пулю в лоб пустишь, таких жен Анатолий тоже видел, потому и не торопился с женитьбой, хотя пора - тридцать пять недавно стукнуло.

Валентин Иванкин, его закадычный друг, и вовсе вне всяких подозрений с себя последнее отдаст, но не возьмет чужого, в этом Анатолий не раз убеждался, когда ещё учился с ним в Сызранском авиаучилище...

Не могли ли заставить его силой, как не раз бывало с другими экипажами, когда на борт попадали бандиты-угонщики?.. В таком случае заговорщиков должно быть по меньшей мере двое - с одним Иванкин справился бы - боксер, самбист, каратист... Охранники могли найти общий язык и под дулом пистолета заставить Валентина произвести где-нибудь посадку на побережье и смыться в Японию - рыболовецкие суда день и ночь там курсируют... Валентина и прокурора, конечно же, с собой не возьмут, прихлопнут после посадки...

Да, жаль будет друга, если такое случилось. Но в такое верить не хотелось: Валентин сообразительный, умный и сильный человек, просто так его не обмануть и не одолеть; у него поразительное чувство предвидения, что не раз спасало его самого и его подчиненных в Афганистане. Неужели он поддастся каким-то двум туполобым охранникам, которых и в милиции не стали держать? Нет, Иванкина просто так голыми руками не возьмешь...

А лайнер все накручивал и накручивал на винты новые сотни километров, унося экипаж и пассажиров в ночную темень, туда, где уже начиналось новое утро и где каждого странствующего ждали радости и огорчения, успехи и неудачи, благополучия и неожиданности...

4

"Вот и все", - Валентин откинулся на спинку пилотского кресла, окинул сквозь лобовое стекло вертолета холодное осеннее небо, четвертый день затянутое непроглядными снежными тучами, время от времени сыпавшими липкими хлопьями, укрывшими белым покрывалом все вокруг. Это был его последний полет. Сколько раз судьба, а точнее, недобрые люди ставили ему преграды, но он боролся, отстаивал право на небо. Теперь все. Фортуна отвернулась от неге навсегда и никакая случайность, никакой властелин не поможет вернуть крылья. Разве мог он предположить, что так закончится его летная карьера? Такое во сне ему не снилось... Хотя не надо кривить душой перед самим собой: уже год назад, когда ему предложили эту работу и он впервые увидел золотой прииск и получил первое задание отвезти человека на побережье и высадить там, понял, на какой опасный путь становится и что его ждет. Но другого выхода у него просто не было...

С чего все началось? Как он снова оказался на Дальнем Востоке? Ах да, любовь, романтика. Наивный мечтатель, все ещё веривший в человеческую порядочность, в женскую верность. Но как было не верить девушке, лицо которой казалось чище самого неба, глаза - невиннее звезд и вся она была олицетворением искренности, нежности, непорочности...

Когда она с подругой вошла в Дом офицеров, где только начался вечер танцев, все обратили на неё внимание, и не один из курсантов ринулся было к ней, чтобы пригласить на вальс, но Валентин опередил: кивнув Анатолию, он подошел к девушкам и сказал как давним знакомым:

- Здравствуйте, сударыни. Нельзя опаздывать на первый вальс. Но на первый раз мы вас прощаем. Вот познакомьтесь с моим другом, - и он бесцеремонно представил Анатолия, но не русоволосой и голубоглазой, на которой оба сделали выбор, а её подруге, высокой брюнетке, впрочем тоже симпатичной, но намного проигрывающей миловидностью и стройностью "руссалиночке", как мысленно окрестил Валентин русоволосую.

Анатолий протянул брюнетке руку.

- Тамара, - не смутилась та, озорно улыбаясь агатовыми глазами.

Валентин представился руссалинке.

- Тоня, - робко назвала себя девушка.

- Прекрасное созвучие! - продолжал балагурить Валентин. - Тома, Тоня, Толя, Валя. И вальс будто в честь нашего знакомства: "Первая встреча".

- Есть такой вальс? - усомнилась Тамара, насмешливо посматривая на Валентина - он тоже произвел на неё впечатление.

- А вы разве не слышали? Наш летчик его сочинил, и всегда открывают им вечер танцев. Не пропустим и мы его, - и он повел все ещё смущенную Тоню в круг.

- Вы давно знаете Тамару? - спросила руссалинка.

Валентин сделал сосредоточенное лицо.

- Как вам сказать... Если судить по моим уникальным способностям предвидения, то с месяц назад. Но почему-то в моем воображении больше запечатлелись вы, и я с нетерпением ждал этой встречи. И вот вы пришли...

- Выходит, вы нас видите впервые?

- Выходит, - подтвердил Валентин.

- Оригинальный способ знакомства, - в голосе девушки послышалось разочарование. - И со всеми вы так с места в карьер?

- Прошу простить, если показался вам слишком назойливым. Но буду откровенен: во-первых, я не могу равнять вас со всеми; во-вторых, я действительно давно ждал этой встречи.

- Но вы не могли видеть меня раньше.

- Я говорил вам о воображении. Конечно, я не представлял полностью ваш облик, черты вашего лица, но, когда увидел вас, не примите за банальный комплимент, тем более за лицемерие, меня будто озарило - это она... Видите, сколько у нас девушек? А мы с другом уже подумывали - не податься ли нам в кино или ещё куда-нибудь...

И Тоня поверила ему.

Но чуть не возникла размолвка с Анатолием. Тоня тоже понравилась ему больше, чем Тамара, а поскольку руссалинка никому не отдавала предпочтения, стал тоже ухаживать за ней. А потерять друга Валентин не допускал и в мыслях. И он предложил обсудить ситуацию втроем: пусть выбор сделает сама Тоня. Но та на прямо поставленный вопрос ответила как и следовало ожидать:

- Вот что, мальчики. Вы оба хорошие, милые парни. Вы нравитесь мне оба. И поскольку мы дружим вчетвером и нам всем хорошо, давайте так все и оставим.

Но "милым" парням такая неопределенность не нравилась. Это в кино "Сердца четырех" все разрешилось благополучно само собой, а у них и между девушками назревал конфликт. И Валентин предложил Анатолию решить спор старым офицерским методом - довериться фортуне. Достал из коробка две спички, одну отломил.

- Кто вытащит длинную, того и длинная Тамара. Согласен?

Анатолий кивнул. Длинная досталась ему... Но Тоня в то лето не досталась никому. В Сызрань она приехала к родственникам из Москвы погостить на каникулы. Потом они переписывались, и строки их писем дышали нежностью, радостью общения и печалью разлуки. Любовь их, казалось, разгоралась все сильнее.

Через год Валентин и Анатолий закончили училище и получили назначение на Дальний Восток. И лишь ещё через год Иванкину удалось попасть в Москву и увидеться с Тоней. Но она была уже замужем за человеком старше её на десять лет, сыгравшим по невнятным намекам в её судьбе какую-то важную роль.

Валентин был потрясен. Позже, успокоившись и рассудив все здраво, он пришел к выводу, что Тоня поступила правильно: что он мог дать ей? Скитания по дальним гарнизонам, по чужим углам, без работы, без малейших житейских удобств? Это только мечтатели-фантазеры утверждают, что с милым рай и в шалаше. А в реальной жизни все совсем не так...

И все-таки они любили друг друга. Когда после Афганистана Валентина перевели под Москву, в Чкаловскую, судьба свела их четверку снова: Анатолий, уволенный из авиации ещё раньше по ранению, заканчивал юридический институт, Тамара побывала за авиатехником замужем и, разойдясь, жила в Жуковском, а Тоня работала директором магазина, продолжала жить со своим прокурором; детей у них не было, и, как понял Иванкин, брак оказался не очень-то счастливым.

Как бы там ни было, Валентин стал встречаться с Тоней. И какие это были встречи! Есть ли высшее блаженство, чем любить и быть любимым?! И может ли быть выше наслаждение принадлежать самому милому, самому прекрасному человеку на свете и обладать им?

Они, когда прокурор уезжал в командировку или в отпуск, проводили с Тоней ночи напролет и, казалось, не могли насытиться любовью. Ее нежность буквально опьяняла Валентина, и он, как ошалелый от жары путник, не мог утолить жажды.

Валентин чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Но что такое счастье? Вода, которую пытаются удержать в пригоршне, как сказал мудрец...

Тоня забеременела, не от мужа - у мужа был отрицательный резус и потому детей у них не могло быть. Радостью она поделилась с Тамарой и стала с Валентином строить планы о совместной жизни. Но Иванкин жил в общежитии, найти квартиру в Чкаловском оказалось не просто. А однажды...

Тамара то ли от зависти, то ли от врожденной подлости, снедавшей её всю жизнь и ждавшей своего часа, чтобы выплеснуть всю желчь и гнусность наружу, предложила мужу Антонины за бутылку коньяка открыть "потрясающую" тайну.

Развод стал неизбежен. Так думали Валентин с Антониной. Но не так решил прокурор, душа которого тоже то ли от рождения, то ли от приобретенной на своей высокой должности бессердечности была насыщена злостью и коварством. Он приготовил прелюбодейке жестокое наказание: Тоня иногда приносила домой из магазина накладные для проверки, изъять наиболее важные мужу не составляло особого труда, а потом натравить на магазин ревизоров.

Пока шло следствие, с Тоней произошло несчастье - преждевременные роды, на третьем месяце. Но и это не смягчило сердца судей: она получила десять лет тюремного заключения, и муженек постарался упечь её как можно подальше, на Дальний Восток. А спустя полгода и Валентин оказался за бортом вертолета.

Вот это, а ещё и то, что в Москве и ближайшей округе все двери в авиацию ему были закрыты, и позвало его за своей возлюбленной.

Он её нашел, даже встретился с ней. Но снова опоздал: она была уже замужем за охранником, здоровенным детиной, пожалевшим её и спасшим от ежедневных изнасилований тюремных охранников.

"... вода, которую пытаются удержать в пригоршне"... В один год он потерял все - любимое дело, любимую женщину.

После того как он встретился с Тоней, он не знал, что делать. Деньги у него пока были - летая в Афганистане да и потом в Подмосковье, их некогда и не на что было тратить. А теперь они таяли, как весенний лед. Пришлось подумать о работе. Он был рожден летчиком, это была его жизнь, мечта, воздух; другого он ничего не умел и не хотел. На Дальнем Востоке по многим городам и весям имелись небольшие отряды гражданской авиации, обслуживающие и геологов, и сельское хозяйство, и пассажиров, и транспорт. Но куда бы Иванкин ни обращался, следовал отказ: инфляция и здесь уже начала свое разрушительное дело - не хватало топлива, запчастей, денег; всюду шло сокращение и летчиков, и авиаспециалистов.

У Валентина от дум голова шла кругом и всякие мысли мутили сознание, толкая на отчаянный шаг. Однажды вечером он сидел в гостиничном ресторане в Комсомольске-на-Амуре, где задержался последние дни в поисках работы, один за столом, неторопливо ужиная и обдумывая, что же предпринять дальше. В Воронеже, где он родился, никого не осталось: родители умерли рано, и тетка, воспитавшая его, тоже преставилась, когда он ещё воевал в Афганистане. В комнатенке её живут уже другие, незнакомые ему люди. Значит, ехать туда нет смысла. В Чкаловске, его тоже никто не ждет, и место ему в общежитии не получить.

Настроение было такое, хоть пулю в лоб, да жаль пистолета у него не было...

К его столику подошли две пары, молодые, лет по двадцать, крепкие парни и броско крашенные девицы лет по восемнадцати.

- Разреши, дядя, примоститься рядом? - бесцеремонно сказал один, что покрепче телосложением, с короткой рыжей прической.

Мест свободных в ресторане было предостаточно, но их, видимо, привлек уютный уголок, откуда все было видно и никто не мешал вести самые интимные разговоры.

Компания Валентину не понравилась, но и отказать он не имел права, и он сказал как можно безразличнее:

- Моститесь, место не куплено.

Ответ парням тоже не понравился. И когда им принесли закуску и они выпили, тот же рыжий спросил требовательно:

- Послушай, дядя, ты ещё долго намерен здесь рассиживаться? Нам поговорить надо.

Взвинченный и без того дневными неудачами и этой компанией, вторгшейся в его уединенный мирок, требующий успокоения, обдумывания ситуации, Иванкин не стал выбирать деликатных выражений:

- Послушай, сосунок, коль ты назвал меня дядей, будь любезен разговаривать со мной на "вы". Это во-первых. Во-вторых, я вас не приглашал за этот столик, и буду сидеть здесь столько, сколько сочту нужным.

- Эдик, а этот дядя не здешний, - сказал с усмешкой приятель рыжего.

- Ты откуда, дядя? - будто бы удивился рыжий, забыв спросить об этом ранее.

- Оттуда, где вы ещё не были. А если попадете, уверен, такими героями выглядеть не будете.

- А он, видимо, летчик, - кивнул на кожаную куртку Валентина приятель рыжего. - Смелый. И о нас ничего не слыхал.

- Ничего, скоро услышит, - заверил рыжий и, выпив ещё рюмку, перегнулся через стол к Валентину. - Вот что, дядя, даем тебе десять минут. Доедывай, расплачивайся и уе...

И летчик не сдержался. Кулак сам, в мгновение налившись свинцом, взметнулся над столом и ударил рыжего в подбородок. Удар был настолько сильным и ошеломляющим, что рыжий отлетел от стола, опрокинул стул и грохнулся на пол. Приятель его схватился было за вилку, но Валентин успел поймать руку и так крутанул её, что парень взревел от боли и выронил "оружие".

Девицы оглушительно завизжали, к столу прибежали официантка, посетители из-за других столиков.

- Милицию, милицию! - закричал кто-то

- Не надо милицию, - вдруг вмешался солидный, элегантно одетый мужчина. - Они первые начали и получили по заслугам, - кивнул он на все ещё лежащего на полу рыжего, у которого изо рта сочилась струйка крови, а его друг нянчил вывернутую руку и жалобно скулил.

Подошел директор ресторана, которого нетрудно было узнать и без униформы - килограммов под сто коротышка с профессиональным брюшком и дряблым тройным подбородком.

- В чем дело? - строгим, начальственным голосом спросил, окидывая столпившихся ресторанных зевак.

- Ничего особенного, - успокоил его элегантно одетый мужчина. - У молодых людей не хватило слов объясниться. Они больше не будут. Так? обратился он к все ещё скулившему парню. Тот согласно закивал. - Помоги своему приятелю, и убирайтесь. А вы, - обратился он к Иванкину, - идемте за мой столик, счет вам туда принесут...

Так Валентин познакомился с начальником снабжения геолого-разведывательных и золотопромышленных партий Семеном Семеновичем Фридниным, обаятельным человеком, умеющим с первого взгляда распознавать людей, располагать их на откровенность и доверяться ему. Он жил в той же гостинице, где остановился Валентин, и они провели вместе несколько вечеров. Узнав кое-что из жизни Валентина и его проблему, Семен Семенович неожиданно предложил:

- Есть у меня один знакомый командир авиаотряда. Могу порекомендовать. Лихие, крепкие летчики ему нужны. Но сразу должен предупредить - задания придется выполнять необычные и даже порой рискованные. Сами понимаете, какое сейчас время. Выбить продовольствие, оборудование, снаряжение не так-то просто. Со всеми нужен определенный контакт, точнее сказать, сделка. Приходится вертеться, идти иногда на нарушение закона. Дисциплина в отряде железная. Слов "не могу", "не хочу" не существует. Если устраивает вас такой вариант, замолвлю словечко...

Мог ли Валентин раздумывать! Лишь бы снова летать, чувствовать повиновение винтокрылой машины, дышать воздухом неба. Это был последний шанс.

Теперь такого шанса не будет - теперь он преступник, которого уже, наверное, ищут повсюду...

Валентин окинул взглядом приборную доску. Стрелка авиационных часов бежала по окружности, отсчитывая прожитые секунды, минуты, сутки... Сколько их ему ещё отпущено? Первый час, пора идти. Тащиться семь километров до землянки по глубокому снегу с поклажей нелегко. Надо бы и аккумулятор снять, электрический свет не чета керосинке - ни копоти, ни запаха. Но придется отложить до другого раза. Хорошо, что он предусмотрел все заранее. Что бы он делал без лыж, без ружья, без всякой бытовой и даже парфюмерной мелочевки? Бриться теперь не придется, а за зиму какая бородища отрастет, если её не подстригать.

Иванкин приоткрыл дверцу, выбросил на снег рюкзак и спустился сам. Жаль санок нет, рюкзачок вон какой увесистый, но на нет и суда нет, хорошо еще, что лыжи предусмотрел и летом их возил с собой в вертолете. Техник как-то обнаружил и пошутил:

- Ты что, в командировках на свидание на них бегаешь?

- Угадал, - согласился летчик. - У меня лыжи особенные, они и по траве скользят, как по снегу...

Не прогадал. Лыжи хотя и тяжеловатые, с дюралевой прослойкой, зато прочные, хорошо скользят и на снегу держат.

Валентин надел рюкзак, отъехав от вертолета, окинул его хозяйским взглядом. Он надежно упрятан под ветвями кедрача. И снегом со всех сторон присыпан - не увидеть сверху...

5

В Златоустовск полковник Щербаков и капитан Русанов добрались лишь на четвертые сутки: то погода не пускала, то так называемые технические причины, которыми теперь оправдывают любые неполадки и неувязки аэропортовские начальники. Следователей разместили в городской гостинице в разных номерах, чтобы не мешали друг другу думать и отдыхать, как пояснил Павел Федорович. Анатолия такой вариант вполне устраивал: находиться под постоянным прицелом умеющего заглядывать в душу следователя по особо важным делам, наблюдавшего бы все искания, сомнения и неудачи начинающего Шерлока Холмса, только осложняло бы расследование, вносило бы нервозность, сомнение. А так Анатолий чувствовал себя раскованнее и увереннее.

Утром в городской прокуратуре состоялось совещание, на которое пригласили и работников уголовного розыска из соседних регионов. Из их докладов удалось узнать немногое: вертолет из Златоустовска вез на золотой прииск продовольствие. О том, что должен был забрать оттуда шестьдесят килограммов золота, знали только начальник охраны прииска, председатель золотодобывающей артели и кладовщик.

На сопровождение были посланы лучшие охранники, бывшие офицеры милиции: капитан Швендик, уволившийся из органов по собственному желанию: "Работы много, а платят гроши", показавший себя на прииске дисциплинированным и исполнительным человеком, и старший лейтенант Кукушкин, тоже характеризующийся на прииске положительно. Обоих по заверению начальника местной милиции брал лично председатель артели, якобы знавший их ранее и доверявший им. Прокурор из Генпрокуратуры Перекосов оказался в вертолете случайно: он закончил дела в женской исправительно-трудовой колонии, должен был попасть в Комсомольск-на-Амуре и тут подвернулся вертолет.

Погода, по утверждению синоптиков, в то утро вполне соответствовала метеоминимуму летчика, хотя к обеду ожидалось приближение циклона, снегопад с метелью, о чем Иванкина предупредили. Экипаж по каким-то причинам задержался с вылетом, диспетчер советовал не рисковать, но летчик не внял предупреждению. А спустя двадцать минут после взлета вертолета начался снегопад и метель, связь с экипажем прекратилась.

Вот такая сложилась ситуация. Вертолеты и самолеты местных авиалиний продолжали бороздить небо над тайгой, но экипаж Иванкина словно в воду канул. Возможно, произошло и такое: реки и озера ещё не замерзли и вертолет угодил именно в воду. Да и найти его в тайге - что иголку в стогу сена.

- ...Поиски вертолета продолжать, - сделал заключение Щербаков. - А мы будем отрабатывать другие версии. Местные группы уголовного розыска займутся Швендиком и Кукушкиным, группа Русанова - летчиком Иванкиным. Надо узнать о них все, особенно после увольнения из милиции и из авиации: чем занимались, где побывали, с кем вели дружбу и просто общались. Что приобретали в хозяйство, чем увлекались, что брали с собой в полет. В общем, все, что может иметь значение в нашем деле. Установите каждый день, каждый час жизни этих людей. Любая мелочь из их быта может открыть нам тайну.

Так оно и должно быть. Если кто-то из этих людей заранее готовился к преступлению, он как бы ни ловчил, ни скрытничал - следы оставил.

Анатолий, как учили в высшей следственной школе, решил танцевать от печки: начать расследование по своему другу с момента новой его деятельности - летчика гражданской авиации: кто его взял, кто окружал, какие задания он выполнял. Пришлось лететь в Комсомольск-на-Амуре, где Валентин был приписан к авиаотряду.

Командир отряда Звягинцев, тезка Русанова, веселый, общительный толстячок лет сорока, узнав, по какому поводу прибыл следователь, заявил без всякого сомнения:

- Уверен, ничего серьезного с ним не случилось. Тайга есть тайга, сел где-то на вынужденную. Скоро объявится.

- Пошла третья неделя, - напомнил Анатолий.

- Ну и что же. Третья неделя для дальневосточной тайги - не срок, тут годами люди пропадают. Слава Богу, что с голоду она не даст пропасть. Тем более, они все с оружием.

- Вы тоже летали на поиски?

- Летал. Но у меня один маршрут, а у Иванкина много.

- Он хороший пилот? - Анатолий не стал посвящать командира отряда в свою причастность к авиации и в дружбу с Валентином.

- Отменный. Иначе я бы и не взял его.

- Иванкин раньше был военным летчиком. Вы знали его, или вам кто-то его рекомендовал?

- Не знал, и никто мне его не рекомендовал. - Но последние слова прозвучали как-то неуверенно, и Анатолий усомнился в их искренности. Звягинцев почувствовал это и тут же пояснил для убедительности: - Когда я полистал его летную книжку, почитал, какие задания он выполнял, я ни секунды не колебался, что он нам подойдет. И не ошибся.

- А вас не смутило, за что его уволили из военной авиации? - Ничуть. Идет такое сокращение. А мужик он, как я понял, с характером, спину ни перед кем гнуть не стал. Я и сам такой. А таких у нас не очень любят.

- Вы с ним дружили?

Звягинцев глянул в глаза следователю, усмехнулся.

- Если вы имеете в виду - выпивали ли мы, - было раза два в праздники. Но служба и дружба, хотим мы того или нет, имеет свои границы, и лучше не преступать их ни командиру, ни подчиненному. Во всяком случае, я придерживаюсь такого принципа. С Иванкиным у меня были неплохие отношения, человек он исполнительный, порядочный, я уважал его, но и поблажек никаких не давал, заставлял делать все то, что выполняли и другие летчики.

- Кстати, а как к нему относились в коллективе? Вы взяли его в то время, когда в отряде шло сокращение.

- Коллектив принял его нормально. Поначалу, правда, разговорчики кое-какие были. Но ещё до его принятия в отряд все знали, что кое от кого надо избавиться. Самостоятельная работа на отдаленных точках оказалась не всем по плечу. И когда вскрылись факты, что некоторые летчики летают на задания под мухой или после сильной попойки, я не мог терпеть такое.

- И ещё один интимный вопрос: была у Иванкина женщина? И где он жил?

Звягинцев весело покрутил головой.

- Вы как на партийном бюро, до женщин добрались. К сожалению, на этот вопрос я ничего определенного сказать вам не могу. Мужчина он был симпатичный, и в отряде не только незамужние, но и благоверные заглядывались на него. Но чтобы он с кем-то флиртовал или тем более сожительствовал, такие слухи до меня не доходили. Правда, от кого-то я слышал, что у него где-то недалеко отсюда живет жена. Но поскольку квартиры у него пока не было и он жил в гостинице, она не приезжала.

Беседы с другими летчиками и авиаспециалистами рассказ командира отряда ничем новым не пополнили. А вот в гостинице подозрения Анатолия, что командир отряда кое о чем умалчивает, подтвердились. Директор гостиничного ресторана, толстобрюхий коротышка с тройным подбородком, вспомнил о драке летчика с двумя шалопаями и о представительном мужчине, который пришел ему на помощь, а потом они не раз вместе ужинали.

Выяснить фамилию нового знакомого Валентина не представляло особого труда - оказалось, он тоже проживал в гостинице и был тем самым человеком, который помог Валентину устроиться в отряд летчиком. Фриднин Семен Семенович, начальник снабжения изыскательских партий, известный не только в Комсомольске-на-Амуре, но и в других дальневосточных городах коммерсант, связанный тесными узами и с рыболовецким флотом, и с авиацией, и с железной дорогой. Его услугами - поставками рыбы, икры и других продовольственных и промышленных товаров - пользовались многие. Он закупал сейнеры, самолеты и вертолеты для перевозки всевозможных грузов по отдаленным районам. О нем всюду отзывались с почтением. А вот командир отряда Звягинцев почему-то умолчал.

Человек, ворочающий такими деньгами, редко удержится от соблазна обойти закон, и Анатолий, связавшись с городским управлением милиции, взял двух оперативников и поручил им заняться Фридниным, а сам, выяснив, в какой колонии находится бывшая возлюбленная Валентина, вылетел туда.

Встреча с Тоней произвела на Анатолия удручающее впечатление. И не только тем, что за два года она постарела лет на десять, утратила всякий интерес к жизни и вместе с новым мужем, охранником колонии, пристрастилась к спиртному, а её рассказом о встрече с Валентином, ещё более убеждавшим Анатолия о причастности друга к истории с пропавшим вертолетом и золотом.

- Да, он был у меня, разыскал-таки, - с недоброй усмешкой сказала Антонина. - Спрашивал, в чем я нуждаюсь, чем он может помочь. А что мне теперь надо? Я всем довольна и никуда отсюда уезжать не собираюсь, если Степа не надумает, - кивнула она на мужа, присутствовавшего на беседе. Потом Степа говорил, что он прилетал к нам в колонию, что-то привозил, но я его не видела. А недавно и первый муженек мой объявился. Он теперь в Москве в больших начальниках ходит. Вызвал меня в кабинет начальника лагеря, осмотрел насмешливо, спрашивает:

"Ну как, интереснее с разными мужчинами на арестантских нарах спать, чем в мягкой постели с одним?" Я промолчала. А когда он сказал, чтобы я повинилась перед ним, попросила прощения, тогда он сможет для меня кое-что сделать, я плюнула ему в лицо и ушла. На другой или на третий день он убрался отсюда, улетел попутным вертолетом.

- Скажи, Тоня, он когда-нибудь видел Иванкина?

- Нет. И фамилию я никогда ему не называла.

- А Валентин его?

- И Валентин тоже не видел его. Но фамилию, разумеется, знал. Знал и то, как муженек упек меня сюда.

"Да, - подумал Анатолий. - У Валентина были основания выбросить где-нибудь в тайге неправедного судью, придумавшего такую жестокую кару жене. Потому и согласился лететь в непогоду. После встречи с Антониной он, похоже, тоже жизнь ни в грош не ставил... Но в вертолете были и другие люди, и он не мог о них не подумать... В общем, как в поговорке: чем дальше в лес, тем больше дров".

Вечером Анатолий позвонил в Златоустовск Щербакову, тот приказал ему срочно возвращаться ...

За неделю работы группе Щербакова удалось выяснить многое. Главное: охранник с прииска по фамилии Швендик, якобы бывший капитан милиции, оказался совсем не Швендиком, а рецидивистом Шестобитовым, по кличке Чукча, освобожденным три года назад из заключения за разбои, убивший Швендика и завладевший его документами. Начальник охраны, взявший его и Кукушкина на работу, сбежал.

Версия о вынужденной посадке вертолета из-за погоды пока снималась с повестки дня.

- ...Долго в тайге они не просидят, - сделал заключение Щербаков. Скорее всего выйдут где-нибудь к побережью, где их будет ждать сейнер, и попытаются скрыться, возможно даже за рубежом. Прокурора и пилота они вряд ли потащат с собой, но розыск мы объявили на всех, всюду разослали их фотоснимки. Нам надо продумать, куда они могут направиться на встречу с начальником охраны - похоже, все делалось под его руководством по заранее спланированному сценарию другим более высокопоставленным хозяином. Я займусь прииском, а вам придется выехать в места наиболее вероятных встреч и возглавить там группы поиска.

6

На улице быстро темнело, мороз крепчал. Второй день как небо очистилось от облаков, и с севера сразу дохнуло зимою. Да и пора - пошла третья декада ноября. Скоро реки скует льдом и можно будет отправиться в путь. Две недели Валентин коротает в этой землянке, а кажется не менее двух лет. Какие же длинные, томительные ночи! Да и дни не более радостные, хотя он и находит себе всякие занятия: то заготавливает дрова, то пытается развлечься охотой или рыбалкой - в пору лейтенантской юности эти увлечения доставляли ему истинное удовольствие, - а теперь, даже когда попадался на блесну крупный таймень или ленок, это не вызывало у него ни малейших эмоций. А позавчера он завалил дикого кабана килограммов на пятьдесят. Наварил пшенной каши с салом - хлеб уже кончился и сухари приходится экономить, беречь для дороги, - вкусная получилась каша. А после сто граммов и на душе вроде бы полегчало. Хорошо, что он предусмотрел все заранее. Да и дурак только не догадался бы, что его ожидает. Один вид Чукчи, сопровождавшего грузы с прииска, говорил о многом - рожа потенциального убийцы: узкий лоб, узкий разрез глаз с маленькими злыми бусинками зрачков, широкие скулы со складками у рта и подбородка; кряжистый и кривоногий, необщительный и жестокий. На прииске его все побаивались. Рассказывали, с полгода назад он бросился с ножом на своего напарника только из-за того, что тот отпустил шутку в его адрес; еле их разняли.

Признавал он только начальника охраны, тоже малосимпатичного и сурового человека, относящегося к золотодобытчикам свысока, как к каторжанам. Труд у них и впрямь был каторжный: подрывать каменную породу, грузить на самосвалы, возить в дробильню, промывать, отделяя крупинки, а то и пылинки дорогостоящего металла; вечно в воде, в холоде... А их мало того, что обсчитывали, ещё и обворовывали: Валентину не раз приходилось высаживать Чукчу то в небольшом поселке на Тунгуске, то прямо на берегу моря, где охранника поджидали сомнительные рыбаки. Но тогда Чукча возил мелочишку, килограмма по два, три, а когда подвернется куш посолиднее, Валентин понимал, - его в свидетелях не оставят, несмотря на вертолет. Потому и готовился на всякий случай к любым неожиданностям.

И вот куш этот банде подвернулся. Да и время их, видимо, приспело забросить гнилой угол, повседневную службу, строгий порядок и повольничать где-то в курортном городе с шикарными ресторанами, морем, пляжем.

Летом с соседнего прииска сбежало трое, прихватив, видимо, тоже заранее припрятанное золотишко. На их поиски была брошена и транспортная милиция, и речная служба рыбнадзора. Искали до самой осени безрезультатно.

В одной из встреч Фриднин попросил Валентина:

- Прочеши-ка ты на обратном маршруте из Златоустовска вот эту речушку, - показал он на карте тоненькую, едва заметную ниточку притока Амгуни. Заметишь кого, доложишь только мне.

Иванкин никого не заметил. Но на одном красивом лужку на опушке леса вынужден был произвести незапланированную посадку - живот прихватило.

Сел, выключил двигатель, вышел из кабины и восторженно ахнул от увиденной красоты: трава в рост человека, нет, не трава, цветы ослепительной и разной расцветки - огненные саранки, пурпурные тюльпаны, синеокие гвоздики, желтые и белые ромашки. И рой таких яркокрылых бабочек величиной чуть ли не с воробья. Трудно было отвести глаз от этой первозданной, нетронутой красоты. Хотелось упасть и лежать на этом живом ковре, вдыхая неповторимый, нерукотворный аромат. У Валентина от одного запаха перестал болеть живот.

А невдалеке, внизу клокотала речка-переплюйка, неширокая, но бурная и глубокая, чистая как слеза.

Трудно теперь вспомнить, что увлекло Иванкина в лес, но он пошел сквозь густой кустарник в глубину, будто его позвал чей-то голос, обещая открыть ещё более потрясающие тайны. И действительно, невдалеке под могучими ветвями елей он увидел бугорок с покатыми, поросшими мхом боками. Приблизившись, понял, что это землянка. Нашел дверь, вросшую в землю и покосившуюся от времени. Еле открыл её и вошел внутрь. Сквозь полусумрак, сочившийся из небольших, тоже ушедших в землю оконцев, рассмотрел бревенчатые стены, проложенные почти истлевшим мхом, такой же потолок.

Землянка была капитальная, добротная, но сюда не ступала нога человека не один десяток лет. Пахло сыростью и мышами. Когда-то, наверное, было чье-то убежище, подумал Валентин. И запомнил это местечко, почти уверенный, что оно ему пригодится. И когда две недели назад случайно подслушал разговор Чукчи с Кукушкой, что им поручено доставить в Тугур шестьдесят килограммов золота, а начальник охраны пункт назначения ему не сказал, сославшись на старшего охраны - он-де сообщит, и тянул с вылетом до обеда, когда через два часа должна была наступить темнота, он догадался, что ему готовится.

Погода к обеду начала резко ухудшаться. Валентин мог отказаться от полета, но, узнав, что с ним полетит и прокурор из Москвы Перекосов, бывший муж Антонины, согласился... Интересно посмотреть ему в глаза, как он будет вести себя, когда над ним будут вершить неправедный суд, подумал Валентин. Чукча тоже оживился, когда узнал, кто летит с ними: он уже предвкушал садистское наслаждение над тем, в чьих руках ещё недавно были судьбы оказавшихся в столь отдаленных местах за колючей проволокой людей. Валентин давно заметил, что к слугам фемиды неприязненно относятся не только заключенные, но и их охранники...

Едва вертолет оторвался от снежного поля, тяжелые облака стали давить на него, прижимать к земле; и чем дальше шли к югу, тем темнее становилось небо, все гуще сыпал снег.

- Держи курс на Тугур, а посадишь вертолет вот здесь, - ткнул пальцем в полетную карту Чукча.

Догадка Валентина о том, что охранники решили умыкнуть золото, подтверждалась. Место посадки - километрах в двух от Охотского моря и километрах в двадцати от Тугура. Значит, там Чукчу и Кукушку будут ждать сообщники, свидетели им ни к чему. Надо было взять курс на северо-восток, Иванкин же повернул на юг, ещё на земле рассчитав полетные данные до заветной землянки. А чтобы Чукча или его напарник не обнаружили плутовства, установил на гирокомпасе разницу с магнитным компасом в сто двадцать градусов: курс 60 на приборе соответствовал курсу полета 180; добро, что охранники о принципах работы гирокомпаса не имели представления, хотя Чукча частенько зыркал своими черными бусинками сквозь щелки глаз на приборы.

До Тугура по расчетному времени лететь час двадцать, до землянки полтора часа, а с учетом встречного ветра - час сорок пять, почти на весь топливный запас. Ориентир на Тугур - речка, вдоль которой и должен был проходить полет. Но Валентин сразу же вошел в облака, и Чукча, как ни крутил головой, сколько ни всматривался вниз, ничего, кроме снежной круговерти, увидеть не смог. Поначалу он молчал, но минут через двадцать, возможно заподозрив в летчике коварство, стал тыкать пальцем вниз, приказывая снизиться.

- Хочешь поцеловаться с землей? - грубо оборвал его Валентин. - Могу открыть люк.

И Чукча, зло сверкнув глазами, ушел на свое место.

Снежные заряды обрушивались на вертолет вал за валом, и машину трепало, как утлое суденышко в разбушевавшемся море. Кромка льда тонкой пленкой обозначилась на капоте у лобового стекла. Пришлось включать обогрев лопастей. Но двигатели тянули с надрывом, словно простуженные живые существа, измученные непогодой и крутым подъемом. Время шло мучительно медленно; казалось, стрелки часов остановились.

В салоне на жестких сиденьях уже ерзал задом не только Чукча: прокурор, который поначалу строил из себя невозмутимого человека, видавшего и не такое, вроде бы подремывающий, тоже стал поглядывать в иллюминатор и на часы. Спокойнее всех, пожалуй, выглядел Кукушка - читал какой-то детектив, - но вот и он отложил книгу, устало потянулся, расправляя могучие плечи. Все это Валентин видел лишь мельком - внимание было сосредоточено на приборах, но и поведение пассажиров его волновало не менее: в салоне не просто пассажиры, в салоне его враги, безжалостные, смертельно опасные. Чукча и Кукушка - убийцы, прокурор - не лучше. Если Тоня солгала Валентину и назвала Перекосову его фамилию, он знает, с кем летит, и уж постарается как-то отплатить своему сопернику - мстительные люди не менее жестоки и их изощренные методы непредсказуемы...

Наконец стрелка часов перевалила тройку - в полете они ровно час. Чукча подошел снова сзади и потыкал пальцем вниз - пора снижаться.

Летчик показал ему два пальца и изобразил ноль - ещё двадцать минут. Крикнул, перекрывая шум двигателей:

- Встречный ветер!

Чукча хмурый и неудовлетворенный вернулся на свое место А как он взбеленится и что предпримет, когда узнает, что сели не там, где надо? Схватка может произойти сразу, и Валентин предусмотрел и такой вариант. Смерти он не боялся. С того дня, как его уволили из военной авиации, душа будто опустела и многое стало ему безразличным. А после встречи в колонии с Антониной он и вовсе перестал всему и всем верить и считал жизнь никчемной. Но и погибать от рук таких ублюдков, как Чукча, он считал унизительным. Нет, они не имеют права поганить нашу землю, и он ещё поборется с ними.

До места посадки оставалось минут пятнадцать лету. А надо сесть пораньше, километров за десять от землянки, чтобы случайно кто-то из их шайки, оставшийся в живых, не наткнулся на неё и не укрылся там. Кроме, разумеется, самого Валентина.

Летчик незаметно выключил обогрев лопастей, и сразу они стали обрастать ледком, тяжелеть; мелкие кусочки отскакивали, били по обшивке, как осколки снарядов.

- Что случилось? - тут же позади возник Чукча.

- Отказала антиобледенительная система! - крикнул Валентин. - Надо садиться, иначе свалимся.

Он подвернул ещё вправо, снижаясь буквально по сантиметру, чтобы не зацепить за верхушки деревьев и увидеть речушку-переплюйку, которая должна послужить ориентиром.

Высотомер показывал уже сто метров, а облака все не кончались, и снег все сыпал и сыпал. Иванкин стал делать круг за кругом, ещё осторожнее проглядывая и прощупывая землю.

Нет, не зря в эскадрилье его называли летчиком-локатором: и без системы слепой посадки он разглядел сквозь космы облаков, сыпавших тучами снега, вначале темный лес, а затем и речку-переплюйку, которая, к счастью, ещё не замерзла и тоже темнела извилистой лентой.

Валентин подвернул к самой опушке и приземлил вертолет у могучих разлапистых елей.

Троица оживилась и, едва лопасти винта остановились, высыпала наружу. Здесь было относительное затишье, но слышно было, как ветер гудит в вершинах деревьев, видно, как, перебрасывая поверху снег, швыряет его на луг и несет, тянет по скату к речушке.

- И куда ты нас завез? - с настороженной и недоверчивой усмешкой спросил у спустившегося на землю Валентина Чукча.

- Не дотянули километров двадцать. Может, чуть более, - твердо ответил Валентин.

- Откуда такая уверенность? - усомнился Чукча.

- От верблюда, - оборвал Иванкин, давая понять, кто здесь хозяин положения и что он не потерпит вмешательства в его летные дела.

Чукча, не привыкший к такому с ним обращению и уполномоченный на борт старшим самим начальником охраны, будто поперхнулся грубостью пилота и не мог какое-то время вымолвить ни слова. Лицо его наливалось гневом.

- Ну ты, летун, поосторожней на виражах, а то в штопор сорвешься, - не сказал, а прошипел наконец. - Ты забыл, кем я послан?

- Да хоть самим Богом или чертом. Но пока находишься на борту вертолета, я здесь командир, и ты будешь выполнять все мои команды.

- А мы уже на земле, а не на борту, - усмехнулся Чукча. - Так что полномочия твои кончились.

- Тогда можешь продолжать путь пешком. Не возражаю, - стоял на своем Иванкин.

- Он прав, - пришел вдруг на помощь пилоту прокурор. - Пока он не доставит нас к месту назначения, он капитан судна и наш командир. Не надо спорить. Лучше объясните, что будем делать дальше?

- Уже темнеет. Придется ждать утра.

- Ты что? Нас ждут сегодня! - повысил голос Чукча.

- Сегодня не получится. Видишь лед на лопастях? Мы не поднимемся.

- Давайте обколем его.

- Попробуй. Думаешь, это так просто? И бессмысленно: через пять минут лопасти снова обледенеют и мы грохнемся в тайге. Кроме того, надо определиться, где мы сели.

- Тоже мне хваленый летчик, ас, а завез куда, сам не знает, продолжал возмущаться Чукча. - Определяйся, а мы обследуем вокруг, может, где какая деревушка рядом. - Он позвал Кукушку и, взяв его под руку, повел вдоль речки, что-то говоря ему чуть ли не на ухо, в чем-то убеждая. Кукушка, похоже, возражал. Валентин догадывался, что предлагает напарнику Чукча, и, если бы он был уверен в месте своего нахождения, что действительно осталось двадцать километров, он сегодня бы разделался с летчиком и прокурором.

Валентин не случайно умолчал, что и завтра они не смогут продолжить полет - топлива в баках осталось на донышке. Надо продержаться до утра .

- Значит, нам придется заночевать в вертолете? - подошел к Валентину прокурор.

- Придется, - согласился Валентин.

- А почему вы не воспользуетесь рацией? Вы связывались с Комсомольском-на-Амуре? ^

- Связывался. Но слишком большие помехи, ничего не разобрать. И высота полета у нас была малая... Да и что в такую погоду можно сделать? Только ждать.

- Может, действительно где-то поблизости есть селение? - Вряд ли. Во всяком случае, на карте не отмечено. Чукча и Кукушка вернулись через полчаса, когда уже начало темнеть.

- Ну, определил, куда нас завез? - вернулся к своим начальническим манерам Чукча.

- Определил, - холодно ответил Валентин.

- Покажи на карте.

Летчик полез в кабину и расстегнул на всякий случай кобуру пистолета от этого уголовника всего можно ожидать, хотя рискнуть идти в ночь неизвестно куда может только недоумок. Да и груз надо тащить: шестьдесят килограммов золота, продовольствие. Посмотрел вначале карту сам и подобрал похожую по конфигурации местность. Вышел, ткнул пальцем. - Примерно вот здесь.

- Примерно, - передразнил Чукча - А речка где?!

- Такие речушки на карту не наносят. И это не речка, протока.

Чукча долго рассматривал карту, сломанной веточкой измерил расстояние до Тугура.

- Да тут по прямой более тридцати километров, а если петлять?

- На Дальнем Востоке сто километров - не расстояние, как и сто рублей - не деньги, - пошутил Валентин.

- Ну, для таких летунов, - съехидничал Чукча. - Посмотрим завтра, - и замолчал, поняв, что сказал лишнее.

Значит, назавтра они с Кукушкой предусмотрели и такой вариант добираться до побережья пешком: погода не обещает улучшения - циклоны тут бушуют по неделе. Об остатке топлива они, конечно, не догадываются. Валентин тоже продумал кое-какие варианты. Но одному с двумя справиться будет непросто. Посвящать же прокурора в намерение охранников опасно - все может испортить: жестокие люди, как правило, ограничены, недоверчивы и слишком эмоциональны. А в их положении нужна выдержка, хладнокровие и точный расчет. Да у прокурора и оружия нет, а доставать из тайника ружье там хранились и лыжи, - было рискованно. Поэтому придется надеяться на собственную смекалку и собственные силы.

Чукча подержал карту в руках, видимо обдумывая, возвращать её или оставить себе - завтра она очень пригодится, - глянул в глаза Валентину и понял, что летчик не из тех, кто спасует перед ним. Вернул, сказал примиренчески:

- Что ж, доживем до завтра. Идемте ужинать, пока не стемнело.

Все снова забрались в вертолет, расселись по двое на жестких, холодных сиденьях друг против друга. В рюкзаках у Чукчи и Кукушки оказались и водка и "бортпаек", как назвал Кукушка, - солидный запас колбасы, консервов и хлеба, которых хватит на целую педелю. Значит, в дорогу охранники готовились основательно: и термосы с горячим чаем взяли, и складные рюмки.

Валентин приобщил к общей закуске и свой бортовой паек - два бутерброда с колбасой и сыром, специально приготовленных к этому полету, от выпивки отказался:

- За штурвалом и за рулем не пью.

Прокурор поддержал компанию, но то ли из-за своего высокого положения, то ли из-за неопределенной ситуации, в которую попал впервые, пил понемногу и старался ничем не выдать волнения, таившегося в глубине души и временами прорывавшегося наружу осторожными вопросами: "А вы не пытались связаться с другими аэродромами, с городами?.. И никакие станции не отвечают?.."

Если бы он узнал о настоящей обстановке, о грозившей ему и летчику опасности, трудно предсказать, как бы повел себя...

Чукча, захмелев, стал говорливее и вроде бы подобрел, но временами привычка старшего охранника брала свое и он обрывал собеседников на полуслове, заставляя слушать только его и не противоречить.

Иванкин не принимал участия в разговоре, с трудом участвовал в застолье в надежде услышать ещё что-нибудь, относящееся к завтрашнему дню что у трезвого на уме, у пьяного на языке. И не ошибся. Спустя некоторое время, когда охранники наговорились между собой и опустошили вторую бутылку, Чукча обратился к Валентину:

- А ты, летун, чего молчишь, компания наша не нравится?

- Тон мне твой не нравится, - снова осадил его Валентин. - На прииске своим подчиненным будешь рот затыкать. А здесь есть люди постарше тебя и подостойнее, изволь уважительно относиться к ним.

- Это чем же ты достойнее меня? - голос Чукчи осип от злости, и он прошипел будто змея, готовившаяся напасть.

- Хотя бы тем, что веду себя по-человечески. А ты строишь тут из себя большого начальника. Повторяю лично для тебя: здесь я командир и соизволь подчиняться. Кончай пьянку. Иначе выброшу за борт и будешь ночевать на снегу.

- Попробуй. Хочу посмотреть, как это у тебя получится.

- Перестаньте, ребята, - стал урезонивать их прокурор. - Завтра предстоит тяжелый день, а вы... Действительно, хватит пить.

- Хватит, - согласился Кукушка и стал убирать в рюкзак остатки провизии. Бутылки, приоткрыв дверь, выбросил.

- Ну, ну, командир. Больно ты грозен, как я погляжу. А ты, Кукуй, чего замандражил перед ним? - взъярился Чукча на коллегу. - Мы под ним никогда не ходили и не будем ходить. И пить будем столько, сколько захотим. Доставай ещё бутылку.

- Я дважды повторять не буду, - предупредил Валентин, готовый сейчас схватиться с Чукчей, действовавшим ему на измотанные трудным полетом и преступным заданием нервы. Он чувствовал усталость, надо было отдохнуть, а какой отдых, когда рядом убийцы и неизвестно, что замышляют. Ссора могла привести к какому-то логическому концу: либо к развязке, либо к прояснению каких-либо намерений охранников.

- Хватит, Чукча, не дури, - заупрямился и Кукушка. - Завтра действительно трудный день. Как, летун, на погоду мало надежды? - обратился он к Валентину.

- Доживем, увидим.

- Во, правильный ответ трезвого человека, - похвалил летчика Кукушка, решив снять напряжение. - Доживем, увидим. И прости, Чук, пить больше не будем. Никуда она от нас, родимая, не денется. Наверстаем, когда доберемся до места.

Чукча от бессильной злобы куснул губу и полез за сигаретами.

- В вертолете не курить, - предупредил Валентин. - Здесь от одного вашего спиртного выхлопа пожар может произойти.

Чукча хрустнул пальцами, разминая сигарету и, бросив остатки на пол, полез наружу.

Сопротивление его было сломлено, чего летчик и добивался. Надолго ли? Во всяком случае, до утра вряд ли кто рискнет изменить ситуацию. А утро вечера, как говорится, мудренее.

Валентин перебрался в свое пилотское кресло и, откинув ворот меховой куртки, попытался расслабиться, ещё раз мысленно прокрутить в голове завтрашний сценарий, предусмотреть и продумать малейшие нюансы, которые могут возникнуть, и реакцию на них.

Несмотря на то что все были одеты в меховые костюмы, обуты в унты, а на улице всего около пяти градусов мороза, холод пробирался под теплую одежду и приходилось выходить наружу и делать разминку. Первым не выдержал прокурор, потом вышел Валентин. По-прежнему сыпал снег и дул восточный ветер, и это было на руку Иванкину: избежать лишних подозрений в умышленной симуляции.

Подремать Валентину все же удалось, с вечера, когда Чукча и Кукушка ещё долго бубнили, переключившись на политику; потом, когда все уснули, Валентин, словно напившись кофе, до утра не сомкнул глаз. Но чувствовал себя отдохнувшим, бодрым и готовым к схватке.

Чукча храпел всю ночь, и мороз ему был нипочем. Вначале Валентин думал, что он притворяется, но потом убедился - спит, водка ему пошла на пользу, успокаивала и освобождала голову от лишних дум. Хотя такие люди никогда не утруждают себя размышлениями и совесть их не мучит...

Едва забрезжил рассвет. Чукча перестал храпеть, заворочался, зевнул во весь рот с волчьим подвыванием и пошел наружу. Поднялся и Кукушка. Прокурор тоже, похоже, давно не спал. Как только охранники вышли наружу, позвал летчика:

- Валентин Васильевич, вы не спите?

- Проснулся. Замерзли?

- Есть малость. - Помолчал. - Что будем делать? Метель не утихает.

- Что-нибудь придумаем.

- Вы с этим... старшим охранником поосторожнее. Что-то он очень уж агрессивно настроен... И рожа у него бандитская.

- А он и есть бандит. Вам, как прокурору, следовало бы это заметить.

- Что вы хотите сказать?

Ответить Иванкин не успел: приоткрылась дверь и Чукча властно прокричал:

- Кончай ночевать! Выходи строиться!

Ветер швырнул пригоршни снега в салон и закружился, обдавая холодом и свежим, чистым дыханием. Прокурор то ли от испуга, то ли глядя на Валентина не пошевелился, и Чукча более требовательно, уже со злостью, повторил команду.

- Выходи, кому сказано. Будем принимать решение.

Прокурор приподнялся и в полусогнутом положении, будто в поклоне, пошел к двери, хотя по-другому он и не мог идти - мешал низкий потолок салона, но именно такое создавалось впечатление. Это взвинтило Валентина и настроило решительно; он передернул затвор пистолета, загоняя патрон в патронник, и сунул его в наружный карман куртки. Неторопливо направился к двери.

- Опять ты за старое, - стараясь быть спокойнее, упрекнул Чукчу. Если тебе приспичило по нужде, зачем на других орать?

- А ты собираешься неделю здесь дрыхнуть, ожидая хорошей погоды? Когда мы вылетали с прииска, была не лучше. Так что не хитри, запускай двигатели.

- Все сказал? Теперь послушай меня. Связаться по рации ни с прииском, ни с Златоустовском я не смог и вряд ли смогу. В баках вертолета керосина осталось на то, чтобы прогреть двигатели и подняться вот над этим леском. Если есть желание погибнуть героем в авиакатастрофе - пожалуйста. Потому слушай мой приказ: вы с Кукушкиным отправляетесь строго на восток. Доходите до первого населенного пункта, где есть телефон или радиосвязь, и вызываете подмогу. Когда привезут керосин, мы продолжим полет, подберем вас там, где вы будете находиться.

- Вона как! - усмехнулся Чукча. - Хитро. Но по-твоему не будет. Будет по-моему. Я тебе с первого раза, когда ты меня повез, не доверял. Предупреждал начальника, а он... Ты выжидал момента... Но я тоже кое-что предусмотрел. Теперь слушай мой приказ: вы с прокурором несете золото. По тридцать килограммов. Тяжеловато. Но мужики вы здоровые, выдержите. Мы понесем продукты. Тоже нелегко, и неизвестно, куда ты нас завез и сколько придется топать вот так, - он победоносно окинул взглядом с ног до головы Валентина, затем прокурора и предупреждающе положил руку на кобуру с пистолетом. Руки Иванкина с самого начала разговора были засунуты в карманы и правая нетерпеливо сжимала рукоятку "Макарова", держа палец на спусковом крючке. Еще перед отправкой в Афганистан летчиков обучали умению стрелять из положения "карман", а до Чукчи было не далее двух метров, и промахнуться мог только слепой или до смерти перепуганный. А Валентин был готов к такому развитию событий и не собирался упустить инициативу.

- Да вы что, - обратился умоляющим голосом прокурор к Чукче, поняв наконец, из-за чего назревал конфликт между летчиком и старшим охранником. - Это же преступление. Зачем вам...

- А ты помолчи, мент, - оборвал его Чукча. И кивнул напарнику на вертолет. - Полезай в салон и тащи золото, рюкзаки. Их вещички переложи в наши. А я пока покараулю их, - и Чукча с ехидной улыбочкой достал из кобуры пистолет.

Кукушкин услужливо бросился выполнять приказание, но властный голос летчика остановил его:

- Стой! А ты брось оружие! - Повернулся он к Чукче.

- Чего?! - Чукча стал поднимать пистолет. Валентин выстрелил. Чукча удивленно глянул на него, хватаясь за живот. Покачнулся, но устоял и отвел руку с пистолетом от живота. Валентин ещё дважды нажал на спусковой крючок, целясь теперь уже не из кармана.

Кукушкин от неожиданности стоял бледный, шевеля губами, видно, желая что-то сказать, и не в силах выговорить ни слова.

- Заберите у него оружие, - приказал пилот прокурору, и тот, подойдя к охраннику, с опаской, но с профессиональной ловкостью стал обыскивать его. Из-под куртки достал пистолет, потом охотничий нож, передал их Иванкину. Другого ничего у него не было. - А теперь вынесите ему его рюкзак и пусть убирается.

- Вы... отпускаете его?

- Могу сдать под вашу охрану. Доведете его до первого населенного пункта и передадите властям. Согласны?

- Нет уж, пусть лучше уходит.

Через пять минут Кукушкин, взвалив на спину рюкзак, удалялся в глубь леса на восток, утопая в глубоком снегу.

"Бог тебе судья, - мысленно проговорил Валентин. - Если выберешься к людям, значит, так тебе на роду написано. Хотя шансов - один процент..."

- Что будем дальше делать? - спросил прокурор, когда Кукушкин скрылся за вековыми стволами деревьев.

- А что вы предлагаете? - на вопрос вопросом ответил Валентин. Раньше ему хотелось объясниться с этим жестоким и мстительным человеком, к которому испытывал отвращение, высказать ему все, что удалось узнать от Антонины и что думал сам, но после того, как увидел его утром перепуганного, растерянного, жалкого, вся злость и ненависть к нему пропали, он лишь по-прежнему был неприятен, и уподобляться ему, мстить за любимую женщину, было мелочно и теперь унизительно.

- Вертолет действительно не может лететь дальше? - усомнился прокурор в правдивости летчика.

- К сожалению. Нужен керосин. Вот я и хочу попросить вас отправиться на поиски селения. Буду ждать помощи ровно две недели. После чего отправлюсь по вашим следам.

- А Кукушкин, он, думаете, не сообщит?

- Он будет держаться подальше от властей и от своих сообщников. Они ему не простят шестьдесят килограммов золота.

- Н-да... Я и предположить не мог, что они могут пойти на это.

- Человек, как сказал один писатель, зачат в грехе и рожден в мерзости, и во всей его жизни - от зловонной пеленки до смердящего савана всегда что-то есть.

Прокурор не понял намека - слишком был обеспокоен дальнейшим: уходить от вертолета в неизвестность, один на один против хищников, против холода он просто боялся, но и оставаться здесь обоим, понимал, бессмысленно и невозможно.

- Вы мне дадите оружие?

Валентин подумал. Пистолет Кукушкина или Чукчи он мог отдать, но ещё вчера он не собирался этого делать: Перекосов заставил страдать Антонину больше, пусть и сам испытает злой рок. Хотя пистолет ему мало чем поможет, разве только от зверя...

- Бери любой, - он протянул ему пистолеты Кукушкина и Чукчи.

Прокурор взял, повертел в руке и сунул за пазуху.

- В рюкзаке - продовольствие. Экономно будете расходовать, дней на десять хватит.

- А вам?

- У меня тоже кое-что есть.

Перекосов обрадовался такому раскладу и, не став даже завтракать, заторопился с уходом.

- Подскажите только мне, куда держать направление.

- Думаю, лучше на юг. С Кукушкиным лучше не встречаться. Хотя он и без оружия, но хитрее вас, предусмотрительнее .

И вот он остался один. До заветной землянки по его расчету (характерный изгиб речушки, выбранный им ещё в тот день, когда он нашел это убежище) было не более десяти километров. Сегодня он перевезет туда продукты, завтра - золото.

7

После тщательного анализа случившегося, изучения документов прииска, бесед с золотоискателями и авиаторами отряда, со всеми, с кем общались и просто встречались подозреваемые, проработки различных версий Анатолий вылетел в Уссурийск, где по его предположению мог оказаться Иванкин - под Уссурийском, в Воздвиженке, они служили после окончания училища.

Уссурийск - маленький, спокойный городишко, там у Валентина друзья и знакомые; больше ему просто некуда податься, если он действительно причастен к похищению золота, в чем Анатолий продолжал сомневаться, несмотря на неопровержимые улики - дружба с начальником снабжения промысловых партий, незапланированные посадки вертолета в различных точках побережья, закупленное заранее и хранимое в вертолете снаряжение: двустволка, лыжи, рюкзак, пилки, топорик, туристический примус и многое другое. Конечно, можно предположить и такое: Валентин был предусмотрительным человеком и, летая над тайгой, знал, чем когда-то может завершиться полет - сколько было случаев вынужденных посадок из-за неисправности техники, из-за плохой погоды. А в тайге, особенно в осенне-зимнее время, на скорую помощь надеяться не приходится. Но исчезновение начальника охраны, кем спланирована эта операция, опрокидывало все доводы....

И все-таки верить в то, что Валентин встал на преступный путь, не хотелось. Лучше пусть он погибнет в авиакатастрофе или в схватке с бандитами, но только не станет преступником, не опозорит имя летчика...

В Уссурийске Анатолию дали трех оперативников, и он вместе с ними приступил к поискам.

8

Кукушкин лез по снегу, продираясь сквозь кусты и бурелом, сверяясь по компасу и проклиная и Чукчу, который думал, что летчик такой лопух, как некоторые его охранники, и с ним можно разговаривать на высоких тонах, заставить подчиняться - поговорил, пока пулю не схлопотал, - и начальника охраны, затеявшего такую авантюру, не разобравшись в летчике, и себя, погнавшегося за длинным рублем. Подзаработал, называется...

А летун, гад, каким ловким и хитрым оказался... Прокуроришку он скорее всего прихлопнет, а может, и отпустит - далеко этот белоручка не уйдет, тут ему не московский бродвей... Куда летуну одному столько золота?.. Может, не одному?.. Такой уверенный, смелый... Насчет керосина он, конечно, соврал, чтобы от них отделаться. Ничего, далеко и он не уйдет, начальник охраны Кувалдин из-под земли его достанет. Не таких шустриков находил. Не зря Шатуном его прозвали. Тайгу знает как свои пять пальцев, месяцами пропадает то в поисках женьшеня, то с золотоискателями, то ещё по каким-то делам. Правая рука председателя артели, тот доверяет ему, как самому себе. Не зря говорят: доверяя, проверяй. Председатель и не догадывался, что задумал его верноподданный: Шатун обещал разделить золото на троих, и хоть за границу, хоть по матушке-России кати, умному человеку всегда найдется место где укрыться, только надо голову на плечах иметь... Выходит, у них с Чукчей не голова, а капуста - так опростоволосились! Кто мог подумать, что этот летун станет стрелять. Такой обходительный, уравновешенный... Председатель и Шатун уважали его... Вот и доуважались, теперь Кукушкин с Чукчей окажутся виноватыми. Скрыться бы ото всех с глаз долой. А на что жить? Да и Шатун подумает, что сговорились и без него разделили золото... От него не скроешься...

Вспомнилось, как год назад сбежал с соседнего прииска старый золотодобытчик Кандыба. Своего золотишка накопил и чужое прихватил, всего-то килограммов семь. Упросили Шатуна разыскать беглеца за половину украденного золота. Три месяца пропадал начальник охраны и привез-таки воришку. Часть золотишка Кандыба успел прокутить, но остальное Шатун доставил в целости и сохранности.

Наказание воришке вынесли по неписаному китайскому закону: отрубили пальцы обеих рук и пустили на все четыре стороны.

Кандыба в ногах валялся, умолял пристрелить - не согласились... До конца дней своих будет теперь маяться, бедолага...

Нет, такого исхода Кукушка не хотел и во что бы то ни стало доберется до жилья и свяжется с Шатуном. Теперь он уже в Мангохто, где обещал ждать их. Друзей у него везде полно и есть где укрыться...

Два часа продирался по лесу Кукушка, не только согрелся, но и взмок. Таежник он был опытный, знал, как надо вести себя в таких ситуациях, и вначале сбавил шаг, чтобы остыть немного, потом и вовсе сел, выбрав удобную валежину. На небольшой полянке. Судя по карте, ширина лесной полосы, если держать курс строго на восток, небольшая, километра четыре, но не каждой карте можно верить. Да и летуну: коль задумал он такое хитрое дело, то и завезти мог совсем в другое место. Но как бы там ни было, другого пути у Кукушкина нет - только на восток. Рано или поздно он выйдет к какой-нибудь речушке, а та выведет к населенному пункту. Продуктов должно хватить, а если не хватит, в рюкзаке предусмотрительно прихвачен топорик, леска, бечевка, которые можно использовать для подледного лова, вместо капкана. Жаль, что летун пистолет отобрал. Хотя в тайге страшнее человека нет зверя - все его боятся; даже медведи и волки нападают в исключительных случаях, либо раненые, либо очень голодные. Но медведи должны уже на зимнюю спячку залечь, а волки в стаи в январе начнут собираться.

Кукушкин достал из рюкзака топорик, нарубил сушняка и разжег костер. Набрал в котелок снегу, поставил на огонь. Подогрел колбасу, хлеб и стал завтракать. Ел экономно, не давая упасть ни крошки, только чтобы приглушить голод - на сытый желудок далеко не уйдешь.

После завтрака покурил, тоже экономно - до полсигареты; затушил её и спрятал в карман - на следующий раз. Посидел ещё немного, давая отдохнуть ногам, и снова двинулся в путь.

Лес здесь был не густой и снег ещё не очень глубокий, а ветер, бушующий наверху и треплющий верхушки деревьев, сюда скатывался лишь волнами, освежая лицо и помогая держать направление.

Летун, похоже, обманул его: шесть часов пути и никакого просвета, а уже начинало темнеть, и Кукушкой овладевала усталость. Чтобы окончательно не выбиться из сил и быть готовым к любым неожиданностям, Кукушкин, пока не стемнело, решил позаботиться о ночлеге. А для этого мало-немало надо было соорудить хоть какой-нибудь шалашик из жердочек и лапника, разгрести снег, прогреть землю костром и, устелив её лапником, спать.

Этим он и занялся, не став обедать. Как ни сноровисто работал, управиться пришлось лишь при свете костра. Ноги и руки гудели от усталости, и живот урчал от голода, но, несмотря на это, он съел лишь кусочек хлеба со шматком сала и улегся спать.

Сколько ему придется ещё проблуждать по тайге, провести на холоде вот таких тревожных ночей?! И как затянула его эта преступная трясина?! Ведь нанимался он охранять прииск, золото, но не воровать его, не убивать людей. А пришлось...

Шатун объяснил им, что в тайге появилась группа рэкетиров, охотников за золотом: нападают на небольшие прииски, на любителей-промысловиков, грабят их и скрываются. Что недавно-де, невдалеке от их прииска, напали на соседей, перебили охрану, все забрали и теперь движутся по направлению к железной дороге, на юго-восток. Пять человек замечены в районе Тунгуски и что их можно перехватить.

В группу перехвата Шатун отбирал добровольцев, и дернул тогда черт Кукушкина вызваться... Установка была твердая: выйти группе наперерез, устроить засаду и, чтобы не рисковать - группа вооружена автоматами и там-де не какие-то лопухи, а лихие парни, - без всяких предупреждений уничтожить её.

Так и сделали. А после выяснилось, что это не рэкетиры, а промысловики-любители. Потом Шатун использовал каждого, кто участвовал в перехвате, как подневольного. И попробуй не подчиниться, взроптать.. А Чукча стал прямо-таки его цепным кобелем, и Кукушкину теперь не было его жаль. Старший ещё вчера завелся и хотел разделаться с лишними попутчиками, но у Кукушкина рука не поднималась брать грех на душу, и он уговорил напарника не торопиться, использовать летуна и прокурора как "тягловую силу".

Долго воспоминания и думы тревожили Кукушкина, и он, несмотря на усталость, ворочался с боку на бок, вздыхая и мысленно ругая себя за необдуманные, прямо-таки глупые поступки. И сон его был зыбким, коротким, неспокойным, с продолжавшимся невеселым раздумьем о своей жизни. Но, к удивлению, он не мерз, как в прошлую ночь в вертолете, будто лапник и прогретая костром земля до самого утра источали тепло.

К утру ветерок начал стихать, но небо все ещё было затянуто тучами; из них уже не сыпал как прежде снег, а кружили редкие снежинки, предвещая скорые морозы, которые, помнил Кукушкин, иногда заворачивали до двадцати градусов. Тогда такой шалашик не спасет.

Кукушкин вскипятил воды, заварил покрепче чая и, позавтракав поплотнее - чтобы идти весь день, - тронулся в путь.

На этот раз ему повезло: после часовой ходьбы он выбрался наконец из леса и ровное снежное поле ослепило его своей девственной белизной. Будто здесь не было никакой жизни.

Кукушкин осмотрелся. Впереди, на востоке, километрах в десяти, проглядывала темная полоса; похоже, там снова начинался лес, а к юго-востоку, куда вела опушка пройденного леса, поле шло под уклон. Значит, в низине либо речка, либо озеро. Только бы не болото: земля только чуть сверху схвачена ледяной коркой, и болото в это время особенно опасно.

На всякий случай Кукушкин срезал двухметровую ореховую палку и пошел по склону на юго-запад. Рано или поздно он должен выйти к реке или озеру. А где вода, там и люди, даже в этом диком, забытом Богом крае.

На встречу с людьми у него давно была заготовленная легенда: шишковал, заблудился; к счастью, три дня назад встретил геологов, они снабдили провиантом, указали дорогу. А чтобы подтвердить легенду, следовало набрать кедровых шишек. Но он не торопился делать этого - кедра-стланика здесь немало, даже кое-где виднеется на опушке, густо переплетаясь ветвями с березами и пихтами, маня небольшими, в куриное яйцо, шишками. Вот когда он устанет, тогда можно будет сделать остановку со сбором орехов.

Чем ниже спускался Кукушкин по склону, тем гуще справа становился лес и идти становилось труднее: под снегом появились кочки с примятыми, скрученными ветрами пучками травы, цепляющиеся за унты крепкими путами. Пришлось раньше запланированного времени делать привал.

Кукушкин выбрал кедрач погуще с обилием шишек, до которых рукой дотянуться, и свернул к опушке. Едва подошел, как из ветвей выпорхнула пара небольших черных птиц с белыми крапинками, похожих на скворцов. Кедровки резко вскрикнули, недовольные появлением человека, и скрылись в лесу.

Кукушкин сбросил рюкзак, сорвал шишку. Разломив её, он вытащил орех и бросил в рот. Кожура оказалась не очень твердой, и, раскусив её, он ощутил во рту приятную маслянистую мягкость. Она будто освежила его и живительным бальзамом разлилась внутри. Не зря говорят, что нанайцы, эвенки - аборигены этих мест, уходя на охоту, запасаются кедровыми орехами, являющимися лучшей пищей, быстро восстанавливающей силы. Съев несколько зернышек, Кукушкин действительно почувствовал себя лучше, словно употребил эликсир бодрости. Он расстегнул рюкзак и стал бросать туда шишки. Потом спохватился - хоть и легкие они, объем занимают большой. Стал очищать орехи.

Вдруг до его слуха донесся стрекот. Вертолет! - догадался он и машинально метнулся под кедрач. Не иначе, их ищут! Нет, попасть в руки властей ему не хотелось - тюрьмы не избежать...

Вертолет пролетел вдоль опушки и скрылся в восточном направлении. Значит, летуна ещё не шли. Найдут ли?.. Лучше б нашли - и дело с концом. Иначе Шатун покоя не даст... Куда ж потом ему податься?.. В свой родной Хабаровск дорога заказана. И кто его там ждет? Жена-сучка... Из-за неё он и попал в лапы Шатуна. Связалась, скурвилась... Восторгался, гордился своей красавицей, Ганной-милочкой величал... А она на первом году замужества рога ему наставила. И с кем?! С толстозадым шибздиком Сидоркиным... Что она в нем нашла? Рожа - детей только пугать: квадратная, угрястая, нос картошкой и губы толстые, с вывертом, как у негритоса. Майорские погоны? Начальническая должность?.. Когда она с ним снюхалась? Не на свадьбе ли?.. Нет, попозже, на День милиции, когда они гуляли на банкете. Тогда Сидоркин очень уж финтил перед ней, на каждый танец приглашал... Потом... потом посылал Кукушкина на дежурства, а сам к ней отправлялся. За дурачка его принимал...

Ловко выследил их Кукушкин. От души отыгрался на своем начальнике две недели тот не показывался потом на люди. И Ганночке-милочке перепало. Если б соседи не отбили, наверное, прикончил бы обоих... И не жалеет о том... Очень уж было горько, обидно. Завалился он тогда в ресторан и напился до чертиков. Сосед по столу, интеллигентный, симпатичный мужчина, все уговаривал его: "Хватит, Василий Андреевич, вы же в форме, могут быть неприятности".

Когда они успели познакомиться?.. "Семен Семенович, влиятельный и почитаемый в городе человек". Раскис тогда Кукушкин, расслабился, как баба, и плакался в жилетку о своих неурядицах новому знакомому... С его помощью и оказался на прииске. Семе Семенович, конечно, ни при чем, откуда он знал, что там такие подонки, как Шатун, как Чукча... Лучше тогда прибил бы эту сучку. За неё столько не дали бы, сколько теперь могут дать за золотишко да за тех старателей, которых они порешили, если следователи докопаются до всего. А они докопаются, коль с этим золотишком засветились. Жадность Шатуна обуяла, решил одним махом красивую жизнь на дальнейшее обеспечить... Нет, лучше б по крупице, по зернышку... Еще бы пару таких сезонов, и не надо было бы на такую открытую авантюру идти. Кукушкину сразу не понравилась эта затея. Да разве с ним кто считается... Чем теперь все закончится?..

Повздыхал, посожалев о прошлом, Кукушкин набрал ещё с килограмм орех и продолжил путь.

О том, что впереди речка, он догадался, увидев некрутой подъем с темными пятнами деревьев, росших островками, как бывает на болотистой местности. Он ускорил шаг: до наступления темноты оставалось немного, и ему хотелось добраться до берега. Возможно, слева или справа появятся хоть какие-то признаки селения...

Как он ни торопился, как ни надеялся, не только селения, следов людей не существовало, словно здесь была необитаемая земля. Пришлось снова в лесу строить шалаш...

На третий день пути, теперь уже вдоль речки, к обеду он уткнулся в слияние двух рек. Та, что впадала слева, была пошире и поспокойнее, но переплыть её без лодки нечего было и думать. Строить плот, имея только топор, дело было трудное и рискованное. Он прикинул так и этак и пришел к выводу, что лучше построить более капитальный шалаш из бревен, укрыть лапником, засыпать снегом и ждать морозов, пока не замерзнет речка.

9

Три бессонных ночи из-за холода и страха вконец измотали силы прокурора. Он еле переставлял ноги, держа направление вдоль речки, до слез всматриваясь в даль. И никакого признака жилья человека. Все чаще на снегу попадались следы различных животных, он плохо разбирался чьих, но отличить копытных от хищных смог бы и ребенок. К речке на водопой из леса выходили стаи диких кабанов, изюбры, волки, медведи, а возможно, и тигры, что ещё больше пугало его и гнало дальше в поисках людей.

Но больше всего он страдал от холода и бессонницы. Соорудить что-то наподобие шалаша ему и в голову не приходило, да и не мог он: за свою сорокалетнюю жизнь он в руках не держал топор или другой строительный инструмент. У деда и бабки, которые воспитывали его, была дача, но все работы выполнял там либо дядя Петя, либо дядя Ваня, которых нанимал дед. В деньгах они нужды не испытывали - помогал отец Эдика, военный атташе в Англии, и мать, актриса Москонцерта, которая тоже почти не бывала дома, разъезжая по стране с труппой. А Эдик все летние каникулы гонял по дачным тропинкам на "велике", играл с ребятами в футбол, купался и загорал на речке.

Какое это было прекрасное, беспечное время! Разве думал он, что судьба готовит ему такое испытание. В первый день пути он еле разжег костер, истратив почти полкоробка спичек. Пробовал спать, зарывшись в снег, как, по утверждению учебников, делают звери. Не получилось - и холодно было, и сыро, и страшно. А сидя всю ночь у костра, грея то одну сторону, то другую, лишь ненадолго забывался в зыбкой, тревожной дреме.

Три дня тяжелого, изнурительного пути. И никакого селения, никакого даже признака жилья человека. И он стал терять надежду. Все чаще стала беспокоить мысль о смерти: долго он так не протянет - либо, уснув, замерзнет, либо на сонного нападут звери. А как ему хотелось жить! Дела на службе складываются отменно - в сорок лет он в команде Генерального прокурора и есть шансы подняться на высшую служебную ступеньку, у него шикарная квартира, служебная машина и личный "мерседес". А сколько милых, прекрасных женщин! Он не жалел, что расправился с женой самым безжалостным образом, допустив даже злоупотребление властью - она того заслуживала. Но какой черт дернул его полететь за тридевять земель, ещё раз насладиться её унижением, заставить просить прощение? И если бы она сломила свою гордыню, он, возможно, сжалился бы, включил её в список амнистированных. А она в лицо плюнула, сука. Пусть подохнет там, за колючей проволокой. Не сладко ей, коль так озлобилась, хоть и нашелся придурок, взявший её в жены. Будто так не мог пользоваться. А ведь была тихая, скромная, безропотная .

Они познакомились, когда Эдуард Петрович Перекосов уже занимал должность районного прокурора, и ему однажды поступило заявление о крупной взятке за продажу земельного участка в Подмосковье на строительство дачи высокопоставленному чиновнику, и что посредником в этой сделке был директор строительного кооператива некто Миряшов Георгий Николаевич.

Перекосов, научившийся ещё за время следовательской работы здраво оценивать ситуацию и учитывать заинтересованность начальников, не торопился дать ход делу, решил вначале выяснить кое-какие подробности сам, нелегальным способом. Через друзей познакомился с директором строительного кооператива Миряшовым, оказавшимся простым, бесхитростным и покладистым человеком, привез его на дачу деда, теперь принадлежавшую Эдуарду Петровичу - дед и бабка умерли несколько лет назад, - якобы для ремонта дачи, и за бутылкой коньяка стал "прощупывать" строителя. Кое-что выудил в первый же день.

Перекосов умел расположить к себе людей, и с Миряшовым они, можно сказать, подружились. Как-то на очередное приглашение Миряшов заскочил на дачу с дочкой, Антониной, и Эдуард Петрович, повидавший немало девиц и избалованный их вниманием, был буквально поражен миловидностью и нежностью девицы, её застенчивым характером, словно она росла не в Москве, а в глухой, не испорченной ещё цивилизацией деревне.

А ему перевалило уже на четвертый десяток, и мать с отцом давно советовали остепениться, найти себе достойную пару. Антонина недавно закончила торговый институт и работала товароведом в универмаге. Профессия, конечно, не ахти какая престижная, и Эдуарда Петровича удивило, как это нежное существо с чистыми голубыми глазами, выражавшими саму доброту и непорочность, могло выбрать такую рискованную специальность, требующую изворотливости, изобретательности, сделки с совестью. Хотя товаровед - не велика шишка, да и дело не в профессии, а в характере человека. А характер у Антонины, убедился Эдуард Петрович, был ангельский, и чего ещё лучше желать в супружестве.

Он видел - произвел на Антонину неплохое впечатление, понравился ей, и ухаживание она приняла хотя и сдержанно, но не отвергала его, однако, когда он сделал предложение, она вдруг погрустнела и после долгого молчания помотала головой.

- Не обижайся, Эдик, как мужчина ты мне нравишься, но я люблю другого. Он летчик, воюет в Афганистане, и я жду его.

Ее честное признание, отказ ещё больше разожгли в нем желание, и он стал убеждать ее:

- Ты очень наивна и неопытна, Тоня. Летчик - звучит гордо. Но подумала ли ты, где и как придется жить? В отдаленных гарнизонах, где зачастую и квартир ещё нет, приходится скитаться по чужим углам А с работой? Официанткой в какой-нибудь зачуханной столовой не всегда удается устроиться. Целыми днями будешь сидеть дома и ждать мужа? Или с подружками знакомым косточки перемывать? Я тебя не пугаю, я знаю их жизнь - не раз приходилось бывать в гарнизонах и разбирать всякие преступления, связанные с бытовыми неполадками... Да и что это за профессия - летчик? Это раньше их называли сталинскими соколами. А нынче шофер такси в большем почете - и получает больше, и живет лучше.

- Я знаю, какие трудности меня ждут, - возразила Антонина, - но я их не боюсь. Ко всему, я слово дала.

И пришлось тогда Эдуарду Петровичу выложить последний козырь: рассказать Антонине, какие неприятности ожидают её отца, если не остановить против него процесс.

И на этот раз прокурорская интуиция подвела Эдуарда Петровича: козырь, разумеется, заставил Антонину задуматься, но с того дня симпатия девушки к нему заметно стала таять. Перекосов, правда, был не из тех, кто легко отступал от своих целей, он продолжал ухаживать за девушкой, познакомился с её подругой Тамарой, которая была замужем за авиатехником и жила в Чкаловском. С её помощью Тоня и изменила решение...

Был ли он счастлив после женитьбы? Первый год - да. Тоня словно забыла о существовании летчика, и тот ничем не напоминал о себе; Эдуард Петрович подумывал, не погиб ли он; оказалось, не погиб .

Жизнь столичного прокурора, вращающегося среди больших и малых начальников, имеющих тоже определенное влияние и вес, требовала немалого времени, частых застолий и новых знакомств, в том числе с женщинами, ищущими любовных приключений. А хорошеньких Эдуард Петрович не забывал. Иногда просто душа требовала встреч с ними. Антонину он любил, и она была отзывчивой, ласковой, доброй. Но что-то в ней было такое, чего он никак не мог понять: то ли она по-прежнему стеснялась его, то ли по натуре была фригидной, - ни разу он не ощутил жара в её груди, любовного экстаза в момент физической близости. А однажды...

Он вернулся домой после бурной попойки, устроенной одним банкиром, которому помог избежать крупного скандала с вкладчиками, чуть не закончившегося объявлением банка несостоятельным. Одна из служащих банка, пышнотелая брюнетка, с которой он удалился потом в отведенные апартаменты, мало того, что испачкала его помадой и облила духами, сунула ему в карман собственную сережку.

Антонина сразу почувствовала запах чужих духов, спросила, в какой это парикмахерской стали мужчин душить не одеколоном, а "мажинуаром", на что он невнятно пробормотал, что это у друга случайно опрокинул флакон; а утром, меняя носовой платок, выронил из кармана и сережку.

Антонина ничего не сказала, ушла в другую комнату и закрылась на ключ. С тех пор и пошло-поехало... Никаких объяснений не хотела слушать. А потом то ли с прежним летчиком спуталась, то ли нового любовника с помощью Тамары нашла... Вот же подлые женщины. Вместе гуляли, делились самым сокровенным, а в душе завидовали друг другу, ненавидели. И коварные. Мужчины никогда бы до такого не додумались - подсунуть в карман сережку, рассказать жене друга о его похождениях. А та пышнотелая толстушка и Тамара додумались. Конечно, они хотели досадить не столько Антонине, сколько и ему... Ну, ничего, он тоже неплохо отомстил за себя.

Четвертая изнурительная ночь. Длинная, холодная и темная как в подземелье. Сегодня он заготовил дров побольше - в те ночи их не хватало, заварил покруче чая, даже сто граммов выпил, чтобы хоть немного снять напряжение, и, положив за пазуху пистолет, попытался задремать. Но то ли крепкий чай, то ли водка, настоянная Чукчей на каких-то возбуждающих травах, разогнали сон и усталость, в пору продолжить путь, если бы не чернильная темнота.

Интересно, что делает сейчас летчик? Ему-то легче - закрылся изнутри и спит спокойно, а тут? А может, улетел? Перекосову после некоторого анализа и сопоставлений не верилось, что топлива на вертолете всего на полтора-два часа полета. И вел он себя как-то странно. С Чукчей и Кукушкой - понятно, бандиты, а с ним... В глазах его Перекосов читал то непонятную неприязнь, то безразличие, то насмешливое удовлетворение. А ещё он обращался с ним, как с прежним знакомым. Может, и вправду знакомый? - вдруг озарило его. Уж не возлюбленный ли Антонины? Тамара в последнюю их встречу незадолго до полета на Дальний Восток рассказывала, что его уволили из военной авиации и он уехал искать Антонину. Жаль, что тогда и мысли в голову не пришло спросить его фамилию. Постой, постой, начальник лагеря рассказывал, что около года назад Антонину навестил летчик Иванкин, а он пропустил этот факт мимо ушей - плевок бывшей жены будто оглушил его, затуманил рассудок... Потом на прииске летчика называли Иванкиным... Конечно, это он, потому так и смотрел с ненавистью и на борт взял с радостью, зная, какая готовится им участь. Но он оказался умнее бандитов, разработал свой план. Чукчу ухлопал, не дав тому поднять пистолет. Но если он знал, кто такой Перекосов, почему отпустил его, даже пистолет дал в дорогу? Пожалел? Возможно. Но скорее всего рассчитывает, что прокурор отсюда не выберется. И действительно, куда он его завез? Три дня пути - и ни живой души. А мороз крепчает, пистолетом от него не защитишься. Но Перекосов выберется, выживет всем врагам назло. И этот незадачливый любовник получит свое сполна - Перекосов умеет мстить и под землей его разыщет. Все ему припомнит: и отнятую жену, и похищение золота, и убийство Чукчи...

Он так размечтался, что забыл на время об опасностях, о морозе; нервы его успокоились, и он уснул крепким, коротким сном.

Разбудил его холод. Ноги так окоченели, что он не чувствовал пальцев, и спину свело судорогой - не разогнуться. Костер еле тлел. И тишина стояла такая, аж в ушах звенело.

Прокурору стоило большого труда подняться с валежины, возле которой он разжег костер; сушняк, приготовленный с вечера, ещё был, и он, разминая ноги и хлопая себя по бокам, стал подбрасывать в костер ветви. Разгорелись они не сразу - жар от тлеющих головешек был слаб, а спички надо было экономить - сколько ещё придется ему брести, - и Перекосов, опустившись на колени, стал раздувать угли. Наконец, пламя занялось, приятное тепло охватило лицо, руки. Он, приподняв рукав куртки, взглянул на часы. Еще не было и трех. Какие длинные мучительные ночи! И ни луны, ни звезд. В такую темень в двух соснах заблудишься... Все против него - и люди, и природа, и Бог... Почему он вспомнил о нем? Он никогда не верил в Бога, смеялся над бабушкой, когда та грозила ему за проказы: "Вот накажет тебя Боженька". Милая, добрая бабушка. Как она любила его, все прощала И мать с отцом, конечно, любили. Мать во что бы то ни стало хотела сделать его музыкантом, помогла поступить в институт имени Гнесиных. Какие то были прекрасные денечки! Уже на первом курсе он считался одним из подающих надежды скрипачей. А сколько у него было друзей, девушек! Какие устраивали они вечера! Вот с деньжатами частенько возникали проблемы. После смерти дедушки у бабушки их тоже было не густо: отец строго наказывал, чтобы она не баловала внука, не портила его деньгами, и выделил определенную сумму лишь на еду и одежду. Вот и пришлось самому искать заработок: Эдуард устроился музыкантом в ресторан. Играл только вечером. А вечера частенько заканчивались попойками, после которых о занятиях в институте нечего было и думать. Пропуски, соответственно, сказывались и на успеваемости. В конце концов развлечения закончились отчислением его из института. О службе в армии ему вспоминать не хотелось - самое трудное, бесцельно потраченное время. И музыку он возненавидел. После службы отец, вернувшийся из Англии, устроил его в юридический институт. И вот он - прокурор Генеральной прокуратуры... Судьба будто играет с ним: "то вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа"... Поистине мудрые стихи. Удастся ли ему выбраться из этой бездны. Что прежние трудности - мелкие неприятности по сравнению с сегодняшним его положением. Неужто действительно наказание за прежние грехи? Немало людей проклинало его за строгий приговор. Возможно, среди них попадали и невиновные или не в той степени, в какой их обвиняли. И с Антониной он обошелся жестоко...

"Вот накажет тебя Боженька", - словно проговорила рядом бабушка. Он даже вздрогнул и обернулся. Чернильная темнота вокруг, не считая отблеска от костра близстоящих деревьев. И страх сдавил его грудь, в воображении возникли картины недавнего прошлого: суд над молодым парнем, студентом, обвиняемым в убийстве известного коммерсанта. Улик было недостаточно, но оставить дело нераскрытым значило показать свою несостоятельность, а приказ сверху был строгий: найти убийцу во что бы то ни стало. И Перекосов пошел на сделку с совестью. Суд над Антониной, встреча с ней... Он мысленно стал молить Бога о прощении. Бабушка словно стояла сзади и отрицательно мотала головой - не простит...

Едва забрезжил рассвет, он, перекусив наспех и попив горячего, обжигающего чая, тронулся в путь В прошлые дни ему встречались разные препятствия: и заболоченные, ещё не замерзшие болота, в которых нога утопала и их приходилось обходить, делая большой крюк, и завалы подточенных рекой деревьев, и густой тальник, тянущийся вдоль речки на целые километры. Но он и предположить не мог, что ему может преградить путь широкий, многоводный и быстрый, как все дальневосточные реки, поток. Он вывернулся неожиданно из-за мыска леса и ошеломил Перекосова своей устрашающей неприступностью, леденящей душу быстриной и холодом - у берегов уже появились прозрачные припаи, ещё непрочные и ломкие, набегавшие волны крушили их, отрывали и уносили на середину.

Перекосов стоял на берегу, пригвожденный к земле этим страшным видением, не в силах поверить глазам своим, словно ему приснился кошмарный сон, и он, проснувшись, ждал, когда наваждение уплывет, рассеется. Но наваждение не уплывало, не рассеивалось, резало ему глаза, колючим ознобом пробегало по телу. Он не мог понять реальности положения, сосредоточиться и решить, что делать дальше. Мысль, что придется замерзать здесь, на берегу, усугубила панику, и он не видел другого выхода, кроме пистолетного дула, которое избавит его от долгих мучений. Вспомнилось красивое, посуровевшее лицо летчика Иванкина, когда Перекосов попросил пистолет, недолгое его раздумье и озарение... Он знал, что и с пистолетом ненавистному сопернику, разлучившему его с возлюбленной, далеко не уйти..

Что же делать? Что делать? Летом можно было бы с помощью бревна переправиться на ту сторону - пловец он никудышный. А теперь... Пяти минут будет достаточно, чтобы окоченеть в такой воде... Рядом лес и топорик есть, но даже Робинзон Крузо не смог построить лодку.. А если плот? - слабым проблеском мелькнула спасительная мысль и тут же погасла: чем ты будешь сбивать бревна, когда у тебя ни гвоздей, ни веревки.

И все-таки он не отпускал её, как утопающий соломинку. Вспомнилась церквушка в Торжке, построенная ещё в XVIII веке русским умельцем без единого гвоздя и не развалившаяся, сохранившаяся до наших дней. Конечно, то был мастер. А Перекосов никогда раньше топор в руках не держал. Но другого выхода - хочешь не хочешь - нет.

Постояв ещё минут десять в горестном раздумье, он пошел к лесу, снял рюкзак, достал топорик и отправился на поиски сухих деревец, чтобы было полегче тащить их и на воде они выше держались. Внезапная опасность и надежда вырваться из этого плена будто вдохнули в него силы, и он, сняв для удобства перчатки, стал торопливо рубить первую попавшуюся сосенку с опавшими иглами. Срубил, вытащил из леса и пошел за новой. Топорик был хотя и острый, но легкий, а неуменье им пользоваться привело к тому, что вскоре на руках появились мозольные волдыри. Он натянул перчатки, но было уже поздно, руки горели, как от ожога. Начинало темнеть, и надо было позаботиться о запасе дров для костра. Он собрал обрубленные ветки под елкой, где решил скоротать ещё одну ночь, рассчитывая на следующий день закончить с плотом и переправиться на правый берег узкой речушки, вдоль которой протопал четверо суток, и разжег костер.

Ночь, как и предыдущие, прошла в тревоге, коротких беспокойных снах и раздумьях. Снова вспоминались детство, женитьба, измена, месть. И снова он подумал о Боге - может, в самом деле он есть, все видит и карает за грехи? Он готов был мысленно просить прощение, но, вспомнив о плевке Антонины, почувствовал, как гневом наполняется его сердце, и понял, что никогда не простит её..

На строительство плота, как он ни торопился, ушло три дня. Мороз все крепчал, и по реке и её притоке поплыла шуга. Перекосов понимал, какой опасности подвергает себя, но другого выхода не видел; построить шалаш и ждать, пока реки скует льдом, у него и мысли не возникало. Его больше пугал мороз, голод; хлеб уже кончился, консервы он ел с галетами, выделяя по одной в сутки; пшено и рис тоже были на исходе, а заняться охотой на зверя значило упустить время.

Утром холодный, колючий ветер разогнал остатки облаков на небе и потащил снежную поземку, обещая более сильные морозы. Перекосов хотя и предусмотрел трудности спуска плота на воду, заранее строил его на кругляшах, на покатом к реке берегу, чтобы столкнуть было легче, долго возился, используя рычаги из срубленных заранее березовых шестов. Наконец, удалось сдвинуть с места один угол, потом другой. Так сантиметр за сантиметром он столкнул плот в воду. Шуга ударила в опущенный нос, заливая водой бревна сверху. Чтобы унты окончательно не промокли, Перекосов набросал на плот кучу ельника, леской, которую нашел в рюкзаке, привязал его к перекладине, завернул спички и документы в целлофановый пакет и, уложив рюкзак посередине, оттолкнулся от берега. Бурный поток подхватил скрепленные тремя перекладинами бревна, заскрипевшими в местах зарубок, грозясь рассыпаться, и у Перекосова мороз пробежал по коже. Но плотик выдержал, стал удаляться от берега. Прокурор стал шестом управлять им, хотя это почти не удавалось - вода оказалась сильнее и тащила плот на середину основной, широкой реки.

Он пожалел, что не учел быстрого течения - надо было строить плот выше от устья притока, тогда бы легче преодолеть узкую речушку, теперь же плот вынесло на самую середину и бороться с вязкой, как патока, водой, замешанной на шуге, было очень трудно.

Бревна продолжали поскрипывать на волнах от ударов льдисто-снежных куч, появляющихся то слева, то справа, но плотик держался, плыл и плыл. Перекосов даже порадовался - так быстрее доберется он до какого-либо селения, - однако пронизывающий насквозь ветер, достающая и сквозь ветки ельника вода, промочившая унты и сковывающая судорогой ноги, заставили его снова взяться за шест и грести к берегу. Он наловчился использовать даже шугу, отталкиваясь от неё шестом, и сантиметр за сантиметром стал приближаться к правому берегу.

Торчащие из воды коряги залома он увидел, когда до берега оставалось метров десять. Плот несло прямо на него. Перекосов, собрав все силы, стал усиленно грести к берегу. Шуга у берега была плотнее, и ледовые припаи будто гнали буруны от себя. Он понял, что избежать столкновения не удастся, бросил шест, уцепился за рюкзак - без еды ему долго не продержаться, - и услышал треск разламываемых бревен.

10

Сообщение по радио о пропавшем вертолете с золотом, молчание подручных, не явившихся до сих пор ни к месту встречи, ни на запасные явочные квартиры, бесили начальника охраны Кувалдина, покинувшего прииск заранее, сославшись на семейные обстоятельства, уверенного, что операции с золотом пройдет как по маслу - два года он продумывал и разрабатывал это похищение, все, казалось, предусмотрел - и на тебе.

"Что могло случиться? Чукча и Кукушка решили вдвоем завладеть золотом?" - мелькала мысль, но, зная того и другого, их трусоватость и раболепное преклонение перед ним, паханом из паханов, как величали его в воровском мире, известного на всех дальневосточных приисках своей жестокостью, умением находить злоумышленников в любой точке страны и служащего верой и правдой золотодобытчикам, охраняя их труд и спокойствие, вряд ли они рискнули бы на такой опрометчивый шаг. И вертолет нашли бы - не мог же он улететь с двухчасовым запасом топлива за океан.

Видимо, случилось что-то непредвиденное. Фриднин велел не дергаться и ждать. А у того интуиция поистине инсайдовская - далеко и намного вперед видит.

И Кувалдин ждал, зная, что всех их, начиная с него и кончая летчиком, ищут. А потому нашел такое место, куда и самому опытному сыщику не придет в голову заглянуть - в военный городок морских летчиков близ Совгавани...

Год назад, отдыхая в шкотовском санатории, он познакомился с женой морского летчика Наташей, симпатичной тридцатилетней женщиной, умной, скрытной и не любящей выставлять напоказ подругам свои достоинства и успехи, как делали это другие. Даже в санатории, где людей мало интересуют поступки других, она настояла снять комнату для любовных свиданий.

В любви она была бесподобна - изобретательна и неуемна, доводила его и себя до исступления, потому встречались через день, устраивая отдых.

Перед отъездом из санатория Кувалдин сказал Наталье, что бывает по делам службы в их гарнизоне, и спросил, как её найти. Она ответила, что лучше этого не делать: "Семья есть семья и муж у меня ревнивый", но потом нашла выход: "Зайдешь к моей подруге, Анюте, представишься моим школьным соклассником, попросишь сообщить мне. Она передаст".

И вот он у Анюты. Не такой роскошной женщины, как Наташа, но тоже ничего, "съедобной", как говорил Семен Семенович Фриднин, а он большой дока по женской части.

Анюта проигрывает внешними данными - небольшого росточка, и личико ординарное, курносая; зато одинокая - муж погиб в авиакатастрофе.

В день приезда Наташа не смогла прийти к подруге, и Кувалдин сумел быстро найти общий язык с Анютой.

Наташа это сразу поняла и пожалела, что дала ему адрес и разрешила приехать сюда, но делать было нечего, смирила гордыню, изредка, но все же навещала его. А Анюта вдруг закапризничала: "Или я, или она". Вот собственницы! Он посмеялся: "Я же не муж, чтобы ревновать. Или после встречи с Натальей меньше тебя ласкаю?"

Она ничего не ответила, а с Натальей, видимо, переговорила, и та прекратила любовные свидания. Жаль, конечно. В гарнизоне особенно не погуляешь - негде, да и лишний раз светиться ему не хотелось, - а Наташа здорово скрашивала одиночество. И ещё одно беспокоило: женщины обидчивы, злопамятны и мстительны, как бы Наталья (хотя она и не болтлива) или Анюта не проговорились о нем, где не надо. Правда, и та и другая мало что о нем знают, только то, что он говорил о себе: он-де геолог, ведет изыскательские работы, кочует с места на место, потому ни семьи, ни постоянного места жительства не имеет. Правда, обе могли обратить внимание на то, что он никогда не стеснял себя в денежном отношении, любил рестораны, дорогие вина, изысканные закуски, но, живя у Анюты, не мог же он скопидомничать, заставлять одинокую женщину тратиться на него. А теперь, когда цена денег резко упала и их приходится возить с собой чемоданами, какой смысл беречь? Вкладывать в какое-то дело или в Сбербанк вовсе рискованно.