Шла шаша по соше (сборник)

Юрий Иванович

В последние годы я редко видел отца. А когда видел – мало с ним разговаривал. Он и до болезни был молчуном, а после… заключил себя как бы в цилиндр из оргстекла, которое со временем становилось всё толще и мутнее. Отец подолгу не отвечал на вопросы, иногда совсем не отвечал. Наверное, мои вопросы казались ему глупыми. Он отделывался междометиями, даже когда приходили гости – его сослуживцы, друзья. Зато мама говорила за двоих – похоже, это всех устраивало. Прочитав мою диссертацию (а прочёл он её тщательно, знаю об этом не только со слов матери, просто отец всё делал тщательно), он произнёс одно слово: «Мудрёно». Я сомневаюсь, что это был комплимент.

За несколько лет до этого академик Запрудин сказал мне, возвращая реферат:

– Знаете, Неволошин, как легче всего отличить дилетанта от компетентного человека? Дилетант пишет мудрёно, очень любит всякие термины, особенно иностранные. Так он маскирует свой дилетантизм. Компетентный человек выражается просто и ясно. Есть такой писатель Курт Воннегут, читали?

– Нет.

– И зря. Вот его известная мысль: тот учёный – шарлатан, который не сможет объяснить семилетнему ребёнку, чем он занимается. Перебор, конечно, но идею вы поняли. Подумайте над ней.

Кстати, сам Запрудин не всегда выражался просто и ясно. Хотя старался, студенты его любили. Я тоже старался, особенно после того разговора. И всё-таки отец сказал «Мудрёно». Нет, точно не комплимент.

А ещё отец был энциклопедистом, любил знать всё обо всём. Мог дать название, определение, объяснение любой букашке, цветку, артефакту, литературному или историческому персонажу. Он знал дату рождения Бенкендорфа, отчество сестёр Лариных, имя доктора Ватсона. Думаю, легко смог бы водить экскурсии по известным музеям мира. Нередко отец переигрывал знатоков из передачи «Что? Где? Когда?» – давал верный ответ раньше них. Мало того, иногда он, опережая ведущего, угадывал вопрос. Кроссворды отец разгадывал «наоборот». Дойдёт до половины, оторвёт условие и говорит: «Проверь-ка меня. Семь по горизонтали. Там должно быть вот что…» Мне льстило, что он выпендривается передо мной.

Как-то раз отец за пять минут объяснил мне парадокс Эйнштейна. Он нарисовал поезд, человека в вагоне и другого на платформе. Затем крупно – часы, написал какую-то формулу… и вдруг – я понял! Отчего в поезде время идёт на доли секунды медленнее, чем на перроне. Понять это казалось мне невозможным. Я испытал такой же душевный подъём, как после знакомства с коктейлем «Северное сияние». Спирт с шампанским в равных пропорциях, если кто не знает. Парадокс я на следующий день забыл, но ощущение помню до сих пор. Значит – оно важнее.

Отец собрал библиотеку почти из двух тысяч книг, включая самиздат и тамиздат. Регулярно ездил на книжный рынок – менялся, продавал, покупал. Когда его отправили на инвалидность, он сказал: «Наконец-то я вдоволь начитаюсь». И стал читать ночами, а днём отсыпался. Я к тому времени уехал из дома, и родители спали в разных комнатах. Однажды ночью отец пошёл в туалет, а может, на кухню попить водички. Упал в коридоре и умер от кровоизлияния в мозг. На поминках многие говорили: «Лёгкая смерть». Ну да, лёгкая, если не считать десяти лет болезни Паркинсона и житья на таблетках. Наверное, я прозвучу, как подонок, если скажу, что уход отца не стал для меня трагедией. Конечно, я сильно расстроился, но… боюсь, не так сильно, как должен был. И не только потому, что редко его видел. Тогда я не мог сформулировать этого, но теперь подозреваю, что мы – я, мать, сестра – значили в его жизни гораздо меньше, чем его работа, его альбомы и книги. Эту же мысль я нашёл в одном из последних писем от матери. Кстати, старшего брата у меня тоже не было.

Зачем я всё это рассказываю? Затем, что, разменяв сороковник, давно похоронив идеалы и иллюзии, я встретил человека, который мог бы быть моим отцом. Или старшим братом.

Мы жили тогда в эмигрантском квартале Веллингтона, недалеко от центра. Две высотки и десяток зданий пониже, набитых голытьбой и тунеядцами разных цветов. Раньше мы думали, что жить близко к центру – это престижно. В Зеландии всё оказалось наоборот. Квартиру слева занимал тихий наркоман, похожий на индейского вождя без перьев. Целыми днями он курил травку и читал Конфуция. Запах из его квартиры мне уже не перепутать ни с чем. Справа обосновался Эндрю, дезертир из Ливии. Узнав, что мы из России, неизменно звал в гости на портвешок. В армии Эндрю обучали русские инструкторы, о которых он сохранил теплейшие воспоминания. Попадались и бывшие соотечественники, в основном нарушители визового режима и «прыгуны» с кораблей. Почти все они чего-то ждали: одни – депортации, другие – статуса беженца или продления визы. Несмотря на то, что им платили пособие, многие халтурили налево – клинерами, разнорабочими, посудомойками в индийских тошниловках. Таким образом им удавалось заработать на адвокатов, которые помогали отсрочить депортацию, а после отсудить у правительства какую-нито визу. Парадоксальная страна.

Иногда русскоязычное комьюнити собиралось у кого-нибудь в гостях: выпить, поплакаться на жизнь, поматерить новозеландцев. Приглашали на эти сборища и нас с женой. Сценарий не отличался разнообразием: винегрет/оливье, голубцы/пельмени, дешёвая водка… надежда, мой компас земной… и юный Октябрь впереди. Раз возвращались с такой пьянки в компании молодого шалопая по имени Руслан. Ему было с нами по дороге. Говорили о том, что выпивки явно не хватило и неплохо бы добавить. Но – магазины закрыты, да и денег нет.

– А пошли к моему отцу, – предложил Руслан, – он здесь в двух шагах, недавно переехал. У него может быть запас.

– Ну, как это мы заявимся к человеку в одиннадцать ночи? – возразила моя жена. – А вдруг он спит? Да и вам уже хватит.

– Это вряд ли. Он раньше двенадцати не ложится. Бухает в одиночку и смотрит всякую лабуду типа «Мимино». А то я своего отца не знаю? Сыграете ему бардов, он Визбора сильно уважает.

– Без проблем, – сказал я. – А как его зовут?

– Юрий Иванович.

Дверь в квартиру на седьмом этаже оказалась незапертой.

– Пап! Опять не закрываешь дверь? – крикнул Руслан.

Из комнаты вышел невысокий пожилой человек. Очень уютный человек, так вдруг подумалось. Внимательные глаза, добродушные усы. B лице что-то неопределённо азиатское. Юрий Иванович напоминал сэнсэя, отошедшего от дел. Есть такой типаж в голливудских боевиках. По ходу действия сэнсэй встречает молодого каратиста, симпатизирует ему, открывает тайны мастерства. Тот, соответственно, раздаёт гостинцев плохим ребятам.

– Привет, сынок! – обрадовался хозяин. – Хорошо, что зашёл, да ещё с друзьями. Молодец. А я как раз картошечки нажарил, не остыла ещё.

– Пап, мы сытые, – сказал Руслан, – вот если нальёшь чего-нибудь…

– Конечно, налью. Проходите.

Мы прошли в комнату, освещённую допотопным телевизором. Беззвучно мелькало какое-то шоу. Даже в полумраке я разглядел, что вся мебель – из Армии Спасения. Вернее, не разглядел, а унюхал. Особый запах у этих гарнитуров. На журнальном столике возникла накрытая тарелкой сковорода. Следом – банка помидоров, бутылка водки и разнокалиберные стаканы. О чём говорили в тот вечер, почти не помню. И не из-за выпитого, а… просто оказалось, что с Юрием всегда так. С ним было настолько легко разговаривать, что процесс беседы вытеснял смысл. Юрий говорил ненавязчиво, без спешки, подыскивал точные слова. Не боялся пауз. И слушал всегда с интересом, глядя собеседнику в глаза. Он немного рассказал о себе. Родом из Башкирии, оттуда уехал в Новосибирск, поступил в университет. Окончил биологический факультет, работал в академгородке. Последняя должность до эмиграции – завлаб. Сейчас… ассистентом на биофаке местного университета. Тоже в лаборатории, но безвоздмездно, то есть даром. «Надо же куда-то ходить каждый день, – объяснил Юрий Иванович, – а там обстановка, как родная. Стол дали, компьютер…»

Затем хозяин принёс гитару, пели Визбора, Туриянского… Дискутировали о чём-то, боюсь, что о судьбах родины. Неожиданно моя жена и Юрий Иванович заговорили о философии. Я очень удивился. Жена – кандидат философских наук и не переносит споров с дилетантами. Со мной, например, она вообще не говорит на подобные темы. А тут разошлась – слышу: Кант, Гегель, Ницше… Закат Европы. И Юрий ей более-менее складно возражает. Неужели, думаю, он всё это читал? Кончилось тем, что жена назвала Юрия дилетантом, а Руслан под их спор задремал. Разошлись мы около четырёх утра, обещая «не теряться». И конечно, потерялись бы. Но…

Не мной первым замечена странная обособленность русских эмигрантов по сравнению, ну например, с представителями Ближнего или Дальнего Востока. Те постоянно вместе, скопом. Всегда держатся за своих. А у наших – не поймёшь, где свои, кто чужие. Настороженность какая-то, вечное ожидание подвоха. Или это боязнь показаться зависимым? Навязчивым? Чёрт его знает. Допустим, знакомишься с приятным, интересным человеком. Это редко, но бывает. И ты ему вроде бы тоже интересен. Обменялись телефонами, а дальше – тишина. Надо бы позвонить, но всякий раз думаешь: а вдруг не вовремя? Или ещё хуже – человек давно забыл, кто ты такой есть. А ты влез со своим звонком. И выйдет неловко. Вон и сам он тоже не звонит. Да и разговаривать особо не о чем. Ну и ладно.

Не таков оказался Юрий Иванович. Через неделю заходит ко мне на работу. Я этой работы, признаться, стеснялся. Профессор Хелен Мэй наняла меня на полставки разбирать её архив. Архив состоял из восьмидесяти, а может ста, больших картонных ящиков. Количество пыли внутри говорило о том, что их не открывали десятилетиями. Я с содроганием представлял себе, как из очередной коробки на меня выползает армия мелких насекомых. Тем не менее я должен был тщательно перебрать содержимое (книги, папки, газетные вырезки, протоколы каких-то заседаний), внести всё это в компьютер и снова упаковать, наклеив соответствующий ярлык. Итак, два с половиной дня в неделю я вдыхал пыль, ворошил никому не нужный мусор и думал: «Боже, на что… На что я трачу свою жизнь?»

Вдруг заходит Юрий Иванович и смотрит на меня снизу вверх. Я стоял на стремянке – запихивал ящик на полку.

– Привет, Макс, – говорит. – Ты что там делаешь?

– Ба! Юрий Иванович… – удивился я. – Да сам не знаю. Наверное, зарабатываю деньги.

Спустился, пожал ему руку. Я был очень рад, что он пришёл.

– Как вы меня нашли?

– Да делов-то. Подумаешь, неуловимый Джо.

– Хотите кофе, только растворимый?

– Давай.

– Молоко, сахар?

– Как себе.

Пока я наливал кофе, созрел план.

– Юрий Иванович, – говорю, – а ведь мы с женой хотели пригласить вас в гости, в эту субботу. Но я вот подумал, зачем…

– Зачем откладывать до субботы то, что можно сделать сейчас, – перебил Юрий.

– Точно. Только в квартире бардак…

– Который мы легко не заметим.

– И закусить надо что-нибудь…

– Купим. Я вчера бенефит получил.

– Оставьте в покое ваш бенефит. Вы в прошлый раз угощали, теперь наша очередь.

– Ладно, разберёмся.

Я быстро собрался, позвонил жене, и мы пошли в магазин.

И снова вечер удался. И опять-таки сколько ни напрягаю память, не могу восстановить, о чём мы говорили. Хотя нет, вроде бы именно тогда я рассказал Юрию, как впервые увидел будущую жену. Дело было на дискотеке, в аспирантском общежитии. Я перекуривал в коридоре со знакомой художницей Людой. Разговор шёл об искусстве, об особом видении художника, что-то в этом роде.

– Вон посмотри, – сказала Люда, – видишь, пятеро девиц танцуют?

– Ну.

– У кого из них, по-твоему, самые красивые ноги?

Как всегда, я выбрал наиболее лёгкий путь.

– У высокой блондинки.

– Не-а. У блондинки ноги обычные. Неплохие, но обычные. А вот у малышки в джинсовой юбке ножки т о ч ё н ы е. Видишь разницу?

Я посмотрел на ножки под джинсовой мини и увидел разницу. И сильно удивился, что не заметил её раньше. Глянул на всё остальное и понял – ни флирт, ни роман с этой девушкой меня не устроят. На ней следует только жениться. И это – если очень повезёт. «Ну, а потом – дело техники, – закончил я. – Повезло, в общем. Лет десять меня терпит».

– Двенадцать, – поправила жена. – А вы женаты, Юрий Иванович?

– Был, – Юрий поморщился. – Развелись ещё до отъезда. Нашла тут какого-то профессора, он её вызвал. Потом вытащила детей. Ну, и я подтянулся, вроде как для воссоединения с детьми. Мне там совсем паршиво стало одному… Ладно, проехали, хватит о грустном. Давайте-ка лучше нальём и грянем про средство от тревог.

Не помню, как Юрий ушёл в тот вечер. Кажется, я напился.

– Как свинья, – подтвердила утром жена. – Кстати, скажу тебе про Юрия одну вещь. Его алкоголь совершенно не берёт. Совсем. Я ещё в прошлый раз заметила. И вчера вы наливали одинаково. Но ты выключился, а он – какой пришёл, такой и ушёл. Так что тебе с ним лучше половинить, и то…

Звонок. Открываем. На пороге – Юрий Иванович с упаковкой пива.

– Знаете, – говорит, – ребята, главное правило удачной опохмелки? Опохмеляться надо с теми людьми, с которыми пил вчера. Лучше них тебя никто не поймёт. Так что придётся вам терпеть мою морду ещё немного.

Я стал забегать к Юрию по вечерам, раз-другой в неделю. Жена не любила сопровождать меня. «У него в квартире пахнет старьёвкой, – говорила она, – в комнатах бардак, на кухне тараканы. И одет он, как босяк. Интеллигентный человек, завлаб, а одевается хуже Гекльберри Финна. Что за менталитет, прости Господи? Правильно, что от него жена ушла». Несколько раз она сказала: «Уж приходили бы лучше к нам. Ведь у Юрия даже телефона нет…» «Ну зачем вам этот напряг и суета? – возражал Юрий Иванович. – Мы же по-простому с тобой… Посидим чуток, выпьем, поговорим. И пойдёшь спокойно домой». «Чуток» иногда затягивался до полуночи. В таких случаях, не имея возможности позвонить жене, я шёл домой, объявлял, что буду поздно, и снова возвращался к Юрию.

Почему меня тянуло к этому человеку? Мне не хотелось анализировать это тогда, тем более не хочется сейчас. Однако пошлое стремление разложить всё по полочкам, объяснить, наклеить ярлыки (не наследственное ли оно?) заставляет в который раз думать об этом. Не раз я отгонял от себя мысль, что хотел бы иметь такого отца. Мысль эта казалась мне предательской. Формула «старший брат» почему-то не приходила в голову, а ведь Юрий был старше всего на десять лет… Он с избытком обладал тем, чего я хронически лишён. Мудростью и спокойствием. Способностью воспринять происходящее и себя в нём как единственно верный, а потому удобный порядок вещей. Готовностью улыбаться миру с лёгкой иронией – что бы ни случилось – и видеть зеркальную улыбку в ответ. Разговор с ним действовал на меня, как долгоиграющая таблетка валиума. Отодвигал за мутный горизонт, за небоскрёбы и океан изнурительные тревоги, обиды, завись, злость. Метафизическая безмятежность ненадолго занимала вакантную площадь. Потом возникал рецидив, и я шёл за новой таблеткой.

И ещё. Мне казалось, что Юрий Иванович очень одинок. И мне это не нравилось. Не то чтобы он страдал или жаловался, нет. Он вообще ни на что не жаловался, и расстроенным я его не припомню. Зато я видел, как он радуется всякому моему приходу: так, как радовался сыну в первый вечер. Дети навещали его редко. Дочь Машу я встретил у Юрия один раз. Руслан, похоже, не заходил совсем. Я догадывался, что дети больше привязаны к успешной матери, а отца считают чем-то вроде неудачника. Именно одиночеством, а не трудовым энтузиазмом объяснял я привычку Юрия задерживаться на работе дотемна, пока не выгоняли уборщицы. Однажды я зашёл к нему в лабораторию около семи вечера. Юрий поднялся из-за стола, на котором светились два монитора. По одному ползли какие-то графики, в другом был открыт сайт «Свежие анекдоты».

После работы Юрий Иванович шёл домой. Выпивал, закусывал чем придётся. Засыпал под советскую классику, благо плейер и телевизор выключались автоматически. У него было полтора десятка фильмов, которые мы оба знали наизусть и могли смотреть с любого места. Особенно Юрию нравились комедии Данелии. Иногда он просил меня сыграть и спеть чего-нибудь, чаще всего про «средство от тревог», про «белый прибой» или про «собачку». Бывало, мы подолгу молчали. Молчать с Юрием было так же комфортно, как и говорить. Много бы я дал, чтобы восстановить в деталях хоть один такой вечер. Но нет, память сохранила только обрывки. Помню, Юрий рассказывал что-то о бывшей работе, о коллегах по академгородку. «Это забавно, – сказал он тогда, – вся лаборатория в полном составе, все двадцать человек разъехались кто куда. Половина в Америке, другая в Израиле. Во Франкфурте один приятель. А меня вообще занесло на край света. Везде биологи нужны».

Я, к своему стыду, часто жаловался на работу нынешнюю. Не ту, которая в университете, а вторую – в НИИ. Должность младшего научного сотрудника плохо совпадала с моими амбициями. А также – с образованием и возрастом. Это была временная уступка обстоятельствам. Вскоре я обнаружил себя на побегушках у людей, недостойных завязать мои ботинки. Дважды подавал на повышение, но оба раза продвигали сопливую молодёжь, едва с университетской скамьи. Уверен, что не без протекции. Контора была насквозь блатная, странно, что я вообще туда попал. Короче, я возмущался и комплексовал. Вдобавок жаловался человеку, который находился в похожей, если не худшей, ситуации – ведь он работал без зарплаты.

– Перестань ты, – сказал однажды Юрий. – Ну, подумай, из-за чего ты расстраиваешься. Умер кто-то? Заболел? Ах, посмотрели на него не так! Не дали повышения. Какая ерунда. Ты хотел уехать и уехал. Ты знал, что здесь будет трудно? Ведь знал?

– Знал.

– Знал. У тебя непыльная работа, даже две (тут я вспомнил коробки Хелен Мэй). Тебе не противно то, что ты делаешь. Деньги платят, вид из окна. Жена-красотка… Терпит такого охламона двенадцать лет. Наконец, у тебя есть роскошный собутыльник, а это уже излишество.

– Юрий Иванович, – сказал я, – зачем вы меня обижаете? И себя тоже.

– А что? Ты хочешь сказать – друг? – Юрий посмотрел на меня так, словно разглядывал букашку в микроскоп. – Макс, мы с тобой знакомы два месяца…

– При чём тут срок? Человека можно узнать за два часа.

– Ладно, извини. Проехали.

Как-то, вдохновившись от портвейна, я прочёл Юрию свои рифмованные опусы. Ему понравилось одно четверостишие, вот это: Пройдёт война, воззренья переменятся – ничей не будет взгляд ортодоксален. И только Ленин станет верным ленинцем, а верным сталинистом – только Сталин. Юрий достал с полки общую тетрадь.

– Вот смотри. Здесь мне друзья пишут разные приколы. Запиши мне этот стих, ладно?

Ага, уже друзья… – подумал я.

– Можно почитать?

– Конечно.

Половина записей была сделана явно нетвёрдой рукой.

Юрий Иванович много пил. При этом, как верно заметила моя жена, внешне почти не менялся. Если с ним и бывали перемены, то я не успевал их отфиксировать, так как сам менялся гораздо раньше. Серьёзно поддатым я видел его только раз – тридцатого декабря. Мы с женой приобрели несколько упаковок конфет «Рафаэлло» для подарков соседям и знакомым. Одну я понёс Юрию Ивановичу. Дверь, как обычно, была не заперта. Из глубины квартиры доносились нетрезвые голоса. Вид комнаты и её обитателей говорил о как минимум трёхдневном загуле. За столом напротив Юрия сидел в дымину пьяный небритый мужик в заляпанном комбинезоне. Я подумал о ведре засохшей краски в прихожей, из которого торчали валик и длинная кисть.

– Знакомься, это Адам, – сказал Юрий. – По профессии малер.

– В смысле маляр?

– Нет, малер. Ты знаешь, что такое по-немецки малер?

– Художник, бля! – неожиданно и громко сказал Адам. И вдарил кулаком по столу. Он попытался добавить ещё что-то про забор, который надо срочно докрасить. Но слова давались ему с трудом.

– Никак не угомонится, Том Сойер хренов, – сказал Юрий. – Эй, Адаша! Иди отдохни. Кровать найдёшь? Только пописать сначала не забудь.

– Пральн… – кивнул Адам.

Он встал и сразу упал под стол. Мы отволокли его в спальню.

– Где вы его нашли? – спросил я.

– Дорогу узнавал. А я как раз из магазина шёл, пригласил его на рюмаху… Уже дня четыре керогазим или три. Какое сегодня число?

– Тридцатое.

– Хм… А я думал, двадцать девятое. Надо же – целый день потеряли! Мне завтра к детям ехать, а я связался с этим чучелом… Совершенно градус не держит. Ладно, пойдём я тебя джином угощу.

Из массива посуды на столе Юрий извлёк квадратную бутыль. Конечно, она была пуста.

– Нда, неудача. Придётся идти в магазин. Вернее, ты зайдёшь, а я тебя на улице подожду. Мне в таком виде нельзя. Сейчас найдём… у меня двадцатник где-то был…

Он обыскал карманы, сначала свои, потом Адама.

– Макс, у тебя деньги есть?

– Есть.

– Ну, считай, я у тебя занял. Напомнишь мне потом. Всё, пошли.

Я купил джина, тоника и два пива ему на утро. Дома Юрий подозрительно рассмотрел тоник.

– Это ещё зачем?

– Джин разбавлять.

– Где ты набрался этих буржуйских замашек? Тридцать семь градусов – это ж нонсенс. Всё уже разбавлено до нас.

– Так он противный без тоника…

– Оставь. Давай его сюда, – Юрий налил и залпом выпил полстакана, закусил подарочной конфетой. – Спасибо. Вкусные… Знаешь, неохота тебе говорить, но всё равно придётся. Я ведь уезжаю скоро.

– Куда?

– В Америку. В Калифорнийский университет.

– Не понял.

– На работу зовут. Бывший начальник получил грант на полтора лимона. Открывает новую лабораторию. Там как раз моя тема…

– Какая тема?

– Да комары, я ж тебе рассказывал! Они, гады, мутируют быстро, и надо их вовремя… короче, понять, как с ними бороться. В Калифорнии та же проблема. И главное, представь, треть нашего института там. По-русски говорят на работе!

– Представляю, – сказал я.

Мне стало грустно. Я посидел ещё немного и ушёл. Шёл и думал: может, у него фантазия такая спьяну.

Через месяц Юрий Иванович уезжал. Мы помогли ему вынести из квартиры мебель. Что-то купил старьёвщик. Остальное увёз фургон Армии Спасения. На джипе подъехала бывшая жена Юрия – забрать свой компьютер. Представительная, ухоженная брюнетка академического типа. Вежливо-расслабленная ладонь. «Юра много рассказывал о вас. Спасибо, что навещали его иногда». «И вам спасибо», – чуть не ответил я. Потом мы выпили вина из коробки в органично пустой комнате. Обнялись, похлопали друг друга по спинам. «Всё будет хорошо, ребята, – сказал Юрий. – Всё будет нормально. По-крайней мере за вас я спокоен». Иногда я думаю об этих словах. Был ли в них какой-то особый смысл? Или не было никакого такого смысла? Что значит «за вас я спокоен?» А за кого не спокоен – за себя?

Восьмого марта в нашей квартире зазвонил телефон.

– Привет, – сказала трубка знакомым голосом. – Жена дома?

– Юрий Иванович, это вы, что ли? – осторожно спросил я.

– Хе-хе, нет – это кто-то надел мои штаны.

– Ну как вы, где? Рассказывайте.

– Погоди, давай супругу сначала. А то я забуду, зачем звонил.

Жена с удовольствием выслушала поздравления.

– Спасибо, Юрий Иванович! Такая приятная неожиданность… Да кто теперь о нём помнит?… Ну, он-то конечно… Прям щас – кухонный комбайн! А в прошлом году пылесос… Ладно, даю.

Юрий рассказал, что начал работать, снял квартиру, приобрёл годовалый «Форд». Что в лаборатории действительно говорят по-русски, редкие американцы вынуждены учить язык. Что ни Голливуда, ни Диснейленда пока не видел, но ждёт в гости детей, «вот с ними и сходим».

С тех пор мы созванивались более-менее регулярно. Через полгода Юрий сообщил, что женился! Естественно, на бывшей аспирантке. Мы тем временем переехали в Сидней. Устроились на работы, о которых можно говорить, а не мычать. Думали о путешествии в Европу с промежуточной посадкой в Лос-Анджелесе. Однажды от Юрия пришло электронное письмо: «Меня пропечатали в газете». В приложении – статья, озаглавленная «Понять опасного вредителя». И два фото. С верхнего самодовольно улыбался некий профессор Райхель, явно начальник. Я догадался, что это он выдернул Юрия в Америку, и почувствовал лёгкую неприязнь. Рядом, на мониторе, – увеличенное изображение комара. На снимке ниже – Юрий Иванович в профиль, в руке что-то похожее на фен. И далее: «Исследователь Юрий Лашков применяет вакуумный экстрактор для поимки трансгенных москитов».

Суббота, полдень. Мы с женой на балконе под солнечным зонтом едим арбуз и пьём шампанское. Сегодня день рождения Юрия Ивановича. Звоню ему. На том конце различим смех и звон посуды. В Калифорнии поздний вечер.

– Спасибо, ребятки, – голос у Юрия растроганный и чуть нетрезвый. – И что вы там пьёте за меня?

– Шампанское.

– Что? За меня шампанское?! Быстро марш за водкой!

– У нас час дня и жара…

– Пижон. Ладно, вечером сходишь. Ну, когда вас ждать?

– Скоро, теперь уже скоро… Я позвоню… Юрий, мы обязательно к тебе приедем. Сходим в Диснейленд, съездим в Лас-Вегас на рулетку…

– Обязательно. И никаких гостиниц – жить только у нас.

Кажется, это был единственный раз, когда я назвал его на «ты».

В то утро я пришёл на работу в костюме и галстуке. Должен был выступать на презентации. Открыл почту, увидел письмо от Руслана «без темы». Кликнул – пустой экран. Нет, не пустой. Одна строчка сверху.

На несколько секунд я убедил себя в том, что это идиотский розыгрыш. Особенно дикими казались латинские буковки и ошибка в слове «сердце». Я сидел как деревянный и всё смотрел и смотрел в этот белый экран, как будто ждал, что там появится что-то ещё. Пока не осознал, что Юрия Ивановича больше нет… Позвонил жене и пошёл на презентацию. Лучше бы я её отменил.

Через год Руслан был в Сиднее. Рассказал, как всё случилось. Юрий с дочерью (у него гостила дочь) поехали на слёт бардовской песни. Оказывается, в Калифорнии есть нечто похожее на наш Грушинский фестиваль. Концерт, затем костры у палаток и так далее. Юрий посидел в нескольких компаниях, думаю, что хорошенько выпил. На какое-то время дочь его потеряла. Слышала сквозь сон, как он забрался в машину и затих. Утром дочь проснулась, а он – нет. Не хотел бы я быть на её месте.

Однажды ночью он мне приснился. Мы гуляли в каком-то парке. Кажется, в больничном, потому что Юрий был в пижаме, но вид бодрый и весёлый.

– Юрий Иванович, – спрашиваю, – как же так? Вы вроде умерли?

– Да нет, – смеётся, – это не я. Это другой человек умер. Нас перепутали в больнице…

И понёс такую мексиканщину, что я от досады проснулся. Смотрел в темноту и чуть не плакал от жалости к себе. Я снова чувствовал себя брошенным, испуганным ребёнком, у которого не было ни отца, ни старшего брата, ни даже подобия сэнсэя из дешёвого кино. Или он был? Или я его придумал? Нет, меня подразнили – показали как это хорошо, когда у тебя есть человек, который старше и мудрее. И ты ему доверяешь. Пусть он на другом конце земли, но ведь можно позвонить и услышать голос, который скажет правильные слова, успокоит, объяснит хоть что-нибудь. Да и звонить-то не обязательно, главное – чтобы он был. Такой человек нужен каждому, только не все об этом знают. А может, лучше и не знать? Может, лучше и не знать.