Шлюхи-убийцы

Последние сумерки на земле

Ситуация такова: Б и его отец едут в отпуск в Акапулько. Отправляются они очень рано, в шесть утра. Б проводит ночь у отца. Ему ничего не снится, а если и снится, то, едва открыв глаза, он все забывает. Он слышит, что отец в ванной. Смотрит в окно — на улице еще темно. Б одевается, не включая света. Когда он выходит из комнаты, отец сидит за столом и читает вчерашнюю спортивную газету, завтрак готов. Яйца а-ля ранчера. Б здоровается с отцом и идет в ванную.

Машина отца — «форд мустанг» семидесятого года. В половине седьмого утра они садятся в машину и медленно выезжают из города. Город этот — Мехико, год же, когда Б с отцом покидают столицу, отправляясь на короткий отдых, — 1975-й.

Дорога в общем и целом оказалась приятной. На выезде из столицы и отец и сын слегка замерзают, но когда равнина остается позади и начинается спуск к жарким землям штата Герреро, становится довольно тепло, им даже приходится снять свитера и открыть окошки. Сначала все внимание Б поглощено пейзажем, Б вообще склонен к меланхолии (или так ему кажется), но несколько часов спустя монотонно чередующиеся горы и леса надоедают ему, и Б решает почитать книгу.

Перед самым Акапулько отец Б тормозит перед придорожным ресторанчиком. Там подают игуан. Попробуем? — спрашивает отец. Там же можно увидеть и живых игуан — они едва реагируют, когда Б с отцом подходят взглянуть на них. Б смотрит, опершись на капот «мустанга». Не дожидаясь его ответа, отец заказывает по порции игуаны для себя и для сына. И только тогда Б трогается с места. Он идет к четырем столикам, расположенным под навесом, едва колышимым ветром, и садится за самый дальний от шоссе столик. К мясу игуаны отец заказывает пиво. Оба расстегивают рубашки и закатывают рукава. Рубашки у того и другого светлых тонов. Мужчина, который их обслуживает, наоборот, одет в черную футболку с длинными рукавами, и, кажется, жара ему нипочем.

Вы в Акапулько? — спрашивает он. Отец Б кивает. Других клиентов тут сейчас нет. По отличной дороге проезжают машины, но не останавливаются. Отец Б встает и направляется в заднюю часть ресторана. Сперва Б думает, что отец пошел в туалет, но быстро догадывается, что тот решил заглянуть на кухню, чтобы понаблюдать, как готовят игуану. Мужчина молча следует за ним. Б слышит их голоса. Сначала говорит отец, потом раздается голос мужчины и, наконец, голос женщины, которой Б до сих пор не видел. Лоб у Б покрыт бисеринками пота. Очки запотели. Он снимает их и протирает краем рубашки. Когда он снова надевает очки, он замечает, что отец смотрит на него из кухни. На самом деле Б видит лишь отцовское лицо и часть его плеча — остальное скрыто красной занавеской в черный горох, и Б вдруг кажется, что эта занавеска отделяет не кухню от столовой, а одно время от другого.

Тогда Б отводит глаза от отца и возвращается к своей книге, которая лежит на столе открытая. Это стихи. Антология французского сюрреализма, переведенная на испанский Альдо Пеллегрини, аргентинским сюрреалистом. Б вот уже два дня читает эту книгу. Ему нравится. Ему нравятся фотографии поэтов. Фотографии Юника, Десноса, Арто, Кревеля. Книга толстая и обернута в прозрачный пластик. Но это не Б обернул ее (Б никогда не оборачивает своих книг), а его до крайности аккуратный друг. Итак, Б отводит взгляд от отца, листает книгу и наугад выбирает место — это Ги Розей, фотография Ги Розея, стихи. Когда Б снова поднимет взгляд, голова отца уже исчезла.

Жара стоит удушающая. Б с удовольствием вернулся бы в столицу, но он не вернется туда, во всяком случае сейчас не вернется, это он знает. Вскоре отец садится рядом с ним, оба едят игуану с острым соусом и опять пьют пиво. Мужчина в черной футболке включил транзистор, и теперь музыка, которую с натяжкой можно назвать тропической, смешивается с шумом леса и с шумом машин, проезжающих по шоссе. Мясо игуаны напоминает куриное. Оно более жилистое, говорит Б, но не слишком уверенным тоном. Вкусно, говорит отец и просит еще одну порцию. Они пьют кофе-олью.[3] Тарелки с игуаной им принес мужчина в черной футболке, кофе подает та женщина с кухни. Молодая, почти такая же молодая, как Б, на ней белые шорты и желтая блузка с белыми цветами, но Б никак не может угадать, что же это за цветы, хотя скорее всего таких и вовсе не существует на свете. Когда они пьют кофе, Б вдруг чувствует, будто что-то у него внутри разладилось, но вслух ничего не говорит. Он курит и смотрит в сторону навеса, который едва колышется, словно на нем остался тонкий слой воды после последней бури. Но ведь такого не может быть, думает Б. Куда ты смотришь? — спрашивает отец. На навес, отвечает Б. Надувается как вена. Но последнюю фразу он не произносит, она только проскальзывает у него в голове.

К вечеру они приезжают в Акапулько. Какое-то время колесят по тем улицам, что поближе к морю. Окна в машине опущены, и легкий ветерок играет их волосами. Они тормозят возле бара и заходят туда. На сей раз отец Б заказывает текилу. Бар вполне современный, с кондиционером. Отец Б беседует с официантом, расспрашивает про гостиницы, расположенные недалеко от моря. Когда они возвращаются в свой «мустанг», на небе уже появились звезды, и отец Б впервые за весь день выглядит усталым. Тем не менее они заглядывают в пару гостиниц, и те по той или иной причине их не устраивают, пока им не попадается то, что нужно. Гостиница называется «Бриз» — маленькая, расположена в двух шагах от моря, с бассейном. Отцу Б гостиница нравится. Б она тоже нравится. Так как сейчас не сезон, гостиница почти пустая и цены вполне приемлемые. Отведенная им комната имеет две отдельные кровати и маленький туалет с душем; единственное окно выходит в патио с бассейном, а не на море, как хотелось бы отцу. Быстро выясняется, что кондиционер не работает. Но в комнате довольно свежо, и ругаться они не идут. Итак, отец с сыном остаются в этом номере, каждый разбирает свой чемодан, раскладывает вещи в шкафу. Б кладет свои книги на ночной столик. Затем они переменяют рубашки, отец Б принимает холодный душ, а Б лишь ополаскивает лицо, после чего они отправляются ужинать.

Внизу за гостиничной стойкой они видят низенького типа с кроличьими зубами. Молодого и, как им кажется, симпатичного. Он рекомендует им ресторан неподалеку от гостиницы. Отец Б интересуется каким-нибудь более оживленным заведением. Б сразу понимает, что имеет в виду отец. А вот портье не понимает. Чтобы было с перцем, говорит отец Б. Где можно снять девочек, поясняет Б. Ага, говорит портье. Б с отцом еще некоторое время продолжают стоять у стойки, но уже совершенно молча. Портье наклоняется, исчезает где-то под стойкой, потом опять выныривает, но уже с карточкой, которую и вручает отцу Б. Тот смотрит на карточку, спрашивает, насколько надежно заведение, затем вынимает из бумажника купюру, которую портье ловит на лету.

Но тем вечером, поужинав, они возвращаются в отель.

На следующий день Б просыпается чуть свет. Стараясь не шуметь, принимает душ, чистит зубы, надевает плавки и покидает комнату. В гостиничном ресторане нет ни одной живой души, поэтому он решает позавтракать где-нибудь еще. Улица, на которой стоит гостиница, перпендикулярно спускается к пляжу. Там нет никого, кроме паренька, сдающего на прокат доски для серфинга. Б спрашивает, сколько стоит взять доску на час. Паренек называет цену, она кажется Б приемлемой, поэтому он берет доску и заходит в море. Напротив пляжа виднеется островок, к которому Б и плывет. Поначалу у него плохо получается, но вскоре все налаживается. Море в этот час кристально чистое, и, не доплыв до острова, Б вроде бы видит под доской красных рыб, рыбы большие, сантиметров по пятьдесят длиной, и они плывут в сторону пляжа, пока Б гребет к острову.

От пляжа до острова он доплывает ровно за пятнадцать минут. Но Б этого не знает, так как у него нет часов и для него время тянется куда дольше. Ему чудится, будто он плывет от пляжа до острова целую вечность. Кроме того, когда он уже почти что добрался туда, невесть откуда взявшиеся волны затрудняют ему путь к берегу, где он с завистью видит совсем не такой песок, как на пляже рядом с гостиницей, во всяком случае этот песок, возможно благодаря раннему часу (хотя Б не сводит причину только к этому), кажется золотисто-коричневым, а на острове он белый, сверкающий, так что даже больно на него долго глядеть.

Тогда Б перестает грести и застывает в неподвижности, отдав себя на волю волн, а волны начинают понемногу уносить его прочь от острова. Когда он наконец спохватывается, доска опять находится где-то посередине между берегом и островом. Прикинув варианты, Б решает вернуться. И на сей раз добирается до берега спокойно. На пляже паренек, занимающийся досками, подходит и спрашивает, не случилось ли с ним чего. Нет, все нормально, говорит Б. Час спустя, так и не позавтракав, Б возвращается в гостиницу и видит своего отца в ресторане — перед ним стоят чашка кофе и тарелка с остатками тостов и яиц.

Следующие часы — какие-то сумбурные. Б с отцом катаются на машине по улицам, рассматривают через окошки публику, иногда выходят, чтобы выпить воды или съесть мороженое. Днем на пляже, пока отец дремлет, растянувшись на лежаке, Б еще раз перечитывает стихи Ги Розея и краткую историю его жизни — вернее, его смерти.

Однажды группа сюрреалистов приехала на юг Франции. Они пытались получить визы, чтобы податься в США. Север и запад страны были оккупированы немцами. На юге правил Петен. Однако американское консульство откладывает выдачу виз со дня на день. В эту группу сюрреалистов входил Бретон, входил Тристан Тцара, входил Пере, но были и другие, менее значительные поэты. К этой же группе принадлежал Ги Розей. Его фотография — это фотография заурядного поэта, думает Б. Он некрасив, разряжен, похож на мелкого клерка из министерства или банка. До этого момента, думает Б, все идет, несмотря на какие-то неувязки, вроде бы нормально. Группа сюрреалистов собирается каждый день после обеда в кафе неподалеку от порта. Они строят планы, беседуют, Розей не пропускает ни одного такого сборища. Тем не менее однажды (когда день клонился к вечеру, догадывается Б) Розей исчезает. Поначалу ни одна душа о нем и не вспоминает. Он ведь заурядный поэт, а на заурядных поэтов мало кто обращает внимание. Но через несколько дней его все-таки принимаются искать. В пансионе, где он жил, ничего о нем не знают, его чемоданы и книги все еще находятся там в целости и сохранности, так что немыслимо заподозрить, что Розей улизнул, не заплатив за постой, что, с другой стороны, было обычным делом для пансионов Лазурного берега. Друзья ищут его. Обходят больницы и делают заявление в полицию. Никто ничего о нем не знает. Однажды утром им присылают визы, и большинство садится на корабль и отплывает в Соединенные Штаты. Те, что остались, кому так и не было суждено получить визы, очень скоро забывают про Розея, забывают про его исчезновение — они озабочены собственным спасением, ведь в те годы массовые исчезновения и массовые преступления перестали кого-то удивлять.

Вечером, после того как они поужинали в гостинице, отец Б предложил ему пойти в то самое «оживленное» место. Б смотрит на отца. Отец светловолос (Б — брюнет), у него серые глаза, и он еще вполне в силе. Он выглядит счастливым и готовым гульнуть как следует. Какого рода «оживленное»? — спрашивает Б, который отлично понимает, что имеет в виду отец. Самое обычное, говорит отец. Выпивка и женщины. Б какое-то время хранит молчание, словно обдумывая ответ. Отец смотрит на него. Можно было бы назвать этот взгляд выжидающим, но на самом деле в нем светится только нежность. Наконец Б говорит, что у него нет никакого желания провести эту ночь с женщиной. Дело не в том, чтобы с кем-то провести эту ночь, говорит отец, можно просто посмотреть на людей, выпить, разговоры поговорить в хорошей компании. Ну в какой компании, говорит Б, если мы здесь никого не знаем? Человеку нетрудно завести приятелей у стойки, говорит отец. Б слышится «у стойла», и мысли его перескакивают на лошадей. В семь лет отец купил ему лошадь. Откуда родом была моя лошадь? — спрашивает Б. Отец не понимает, о чем тот толкует, и вздрагивает. Какая лошадь? Та, которую ты мне купил, когда я был маленьким, говорит Б, там, в Чили. А, говорит отец, ты про Сафарранчо, и улыбается. Это была чилийская лошадка, с острова Чилое, говорит он и после минутного раздумья снова заводит речь о борделях. По его тону легко решить, что он имеет в виду дискотеку, думает Б. Но потом оба замолкают.

В этот вечер они никуда не идут.

Отец засыпает, а Б идет с книгой на террасу рядом с бассейном. Никого, кроме Б, там нет. Терраса чистая и пустая. От своего столика Б видит часть гостиничной стойки, где вчерашний портье что-то читает или проверяет счета. Б читает французских сюрреалистов, читает Ги Розея. И по правде сказать, Розей не кажется ему интересным поэтом. Ему нравится Деснос, нравится Элюар — нравятся гораздо больше, чем Розей, хотя под конец Б неизменно возвращается к стихам именно Розея и рассматривает его фотографию, студийный снимок, на котором Розей выглядит человеком несчастным и одиноким, с большими глазами и остекленевшим взором, кажется, что черный галстук душит его.

Он наверняка покончил с собой, думает Б. Знал, что никогда не добьется визы в Соединенные Штаты или в Мексику, и решил распрощаться с жизнью. Б воображает или пытается вообразить приморский город на юге Франции. Он еще ни разу не был в Европе. Он объехал почти всю Латинскую Америку, но до Европы пока так и не добрался. Поэтому образ средиземноморского города, нарисованный его воображением, напрямую связан с Акапулько. Жара, маленькая и дешевая гостиница, пляжи с золотым песком и пляжи с белым песком. И далекие звуки музыки. Б не знает, что этому образу недостает еще одного, очень конкретного звука или шума: звука, с которым пришвартовываются мелкие суда во всех приморских городах. Особенно в маленьких городах: это звук снастей в ночи, даже если море спокойно и гладко, как суп в тарелке.

Неожиданно на террасе появляется еще кто-то. Б различает силуэт женщины, которая садится за самый дальний, угловой, столик, рядом с двумя большими напольными вазами. Вскоре портье приносит ей заказанную выпивку. Затем, вместо того чтобы вернуться за стойку, портье подходит к Б, примостившемуся на бортике бассейна, и спрашивает, как им с отцом отдыхается. Очень хорошо, отвечает Б. Вам нравится Акапулько? — спрашивает портье. Очень, отвечает Б. А как вам понравился «Сан-Диего»? — спрашивает портье. Б не понимает вопроса. «Сан-Диего»? Ему кажется, что его спрашивают про гостиницу, но он тотчас соображает, что гостиница называется иначе. Что за «Сан-Диего»? — спрашивает Б. Портье улыбается. Заведение с девочками. Тут Б вспоминает карточку, которую портье вручил отцу. Мы там еще не были, говорит он. Это надежное место, говорит портье. Б кивает головой, но так, что этот жест можно истолковать по-разному. Оно находится на проспекте Конституйентес, говорит портье. На том же проспекте есть еще одно заведение, «Рамада», но туда лучше не соваться. «Рамада», повторяет Б, всматриваясь в женскую фигуру в углу террасы между огромными вазами, тени от которых вытягиваются, сужаясь, пока не тают под соседними столиками. На ее столике стоит нетронутый бокал. В «Рамаду» вам лучше не ходить, говорит портье. Почему? — спрашивает Б, чтобы поддержать разговор, ведь на самом деле он не собирается идти ни в одно из этих двух заведений. Подозрительное место, говорит портье, и его белоснежные кроличьи зубы сверкают в полумраке, который очень быстро расползся по всей террасе, словно кто-то за стойкой портье нажал на кнопку и погасил половину ламп.

Когда портье уходит, Б снова открывает свою книгу, но слов уже разобрать не может, поэтому он кладет открытую книгу на стол, опускает веки и слышит не шум снастей, а шум, с которым огромные пласты горячего воздуха опускаются на гостиницу и на деревья, окружающие гостиницу. Сейчас Б с удовольствием искупался бы в бассейне. И на минуту ему кажется, что это вполне осуществимо.

Тут женщина, сидевшая в углу, поднимается и направляется в сторону ступеней, что соединяют террасу с холлом, хотя на полпути она останавливается, словно почувствовав дурноту, и опирается рукой на большой цветочный ящик, где вместо цветов теперь растут одни сорняки.

Б разглядывает ее. На женщине светлое просторное платье из легкой ткани с большим вырезом, который оставляет открытыми плечи. Б ждет, пока она продолжит свой путь, но она не двигается с места и все так же, опустив глаза, опирается на цветочный ящик, тогда Б встает и с книгой в руках подходит к женщине. Первая неожиданность — когда он видит ее лицо. Женщине, по прикидке Б, не меньше шестидесяти лет, хотя издали он не дал бы ей и тридцати. Она американка, и когда Б приближается к ней, она поднимает глаза и улыбается. Добрый вечер, произносит она не совсем внятно. Что-нибудь случилось? — спрашивает Б. Женщина не понимает вопроса, и Б приходится повторить, на сей раз по-английски. Нет, я просто задумалась, говорит женщина, не переставая улыбаться ему. Б несколько секунд размышляет над ее словами. Задумалась, задумалась, задумалась. И вдруг он чувствует в ее ответе угрозу. Словно что-то приближается со стороны моря. Это что-то тянут за собой темные тучи, которые незримо пересекают залив Акапулько. Но он не двигается с места и вообще не делает ни малейшего движения, способного рассеять накатившие на него чары. Но тут женщина видит книгу в левой руке Б и спрашивает, что он читает, и Б говорит: стихи. Я читаю стихи. И женщина смотрит ему в глаза — все с той же улыбкой (улыбка у нее сияющая и в то же время поблекшая, думает Б, начиная все больше взвинчиваться), и она говорит, что ей — в другие времена — нравились стихи. А какие поэты именно? — спрашивает Б, не двинув ни одним мускулом на лице. Теперь я уже не помню, говорит женщина и опять словно погружается в созерцание чего-то, что доступно только ее взору. Однако Б кажется, будто она силится вспомнить имена поэтов, и он молча ждет. Через какое-то время она снова поднимает на него глаза и произносит: Лонгфелло. И тут же декламирует текст с прилипчивой рифмой, которая напоминает Б детскую хороводную песню, во всяком случае нечто очень далекое от тех поэтов, которых читает он. Вы знаете Лонгфелло? — спрашивает женщина. Мы проходили его в школе, говорит женщина все с той же неизменной улыбкой. Потом добавляет: вам не кажется, что слишком жарко? Да, очень жарко, шепчет Б. Должно быть, надвигается гроза, говорит женщина. Она произносит это весьма уверенным тоном. Тут Б смотрит вверх — не видно ни одной звезды. Зато светятся несколько окон в гостинице. А в окне своего номера он видит фигуру наблюдающего за ними человека, и Б вздрагивает от неожиданности, все равно как если бы на них внезапно обрушился тропический ливень.

Сперва он ничего не понимает.

Его отец стоит там, за стеклом, в синем халате — халате, который он привез из дома и которого Б у него раньше не видел, во всяком случае это точно не гостиничный халат. Отец внимательно наблюдает за ними, хотя, когда Б обнаруживает его, тот быстро дергается назад, словно ужаленный (при этом он взмахивает рукой в знак робкого приветствия), и исчезает за шторами.

«Песнь о Гайавате», говорит женщина. Б смотрит на нее. «Песнь о Гайавате», говорит женщина, поэма Лонгфелло. Ах да, говорит Б.

Затем женщина желает ему спокойной ночи и постепенно исчезает: сперва поднимается по ступеням, ведущим в холл, там на миг задерживается, перебрасывается парой слов с кем-то, кого Б не видит, а потом молча тает в глубине гостиничного холла — ее вытянутый силуэт попадает поочередно из одной рамки окна в другую, пока она не заворачивает в коридор, откуда ведет наверх внутренняя лестница.

Полчаса спустя Б входит в свой номер и находит отца спящим. Несколько секунд, прежде чем отправиться в ванную чистить зубы, Б, стоя в ногах кровати, рассматривает его (держится он при этом очень прямо, словно в ожидании нагоняя). Добрый вечер, папа, говорит Б. Но отец не подает ни малейшего знака, что услышал его.

На следующий день их пребывания в Акапулько Б с отцом идут посмотреть на клавадистас — прыгунов в воду. Можно выбрать одно из двух: либо наблюдать за представлением со специальной площадки на свежем воздухе, либо в баре гостиницы, расположенной над Ла-Кебрадой.[4]

Отец Б хочет выяснить, сколько стоят билеты. Первый человек, к которому он обращается с этим вопросом, о ценах ничего не знает. Отец Б продолжает расспросы, и наконец один старый прыгун, который сидит там, ничего не делая, называет цифры. Место на смотровой площадке в баре стоит в шесть раз дороже места на свежем воздухе. Отец Б решительно говорит: пошли в бар — там удобнее. Б следует за ним. В баре своей одеждой они резко отличаются от остальных зрителей, американских или мексиканских туристов, наряженных подчеркнуто по-отпускному. Б и его отец одеты как типичные обитатели мексиканской столицы — их костюмы словно вышли из какого-то нескончаемого сна. Официанты сразу это отмечают. Они знают, что от таких клиентов хороших чаевых не дождешься, поэтому и не спешат их обслуживать. В довершение всего с выбранных ими мест плохо видно представление. Лучше бы мы остались на площадке, говорит отец. Хотя и здесь не так уж плохо, добавляет он. Б согласно кивает. Выступление прыгунов завершается. Б и его отец, выпив по паре коктейлей, выходят из бара и принимаются обсуждать планы на остаток дня. На площадке почти никого не осталось, но отец Б вдруг видит старого прыгуна, который сидит на каменной ограде.

Бывший прыгун низкого роста, у него очень широкая спина. Он читает роман про ковбоев и не поднимает взгляда, пока Б с отцом не останавливаются рядом. Тут он их узнает и спрашивает, как им понравились прыжки в воду. Недурно, отвечает отец Б, хотя, чтобы вынести справедливое суждение о подобных видах спорта, надо обладать определенным опытом. Кабальеро был спортсменом? Отец Б несколько секунд смотрит на него молча, изучающе, потом говорит: и мы кое-что в жизни повидали! Бывший прыгун резко поднимается на ноги, словно он опять оказался на краю скалы. Ему лет пятьдесят, думает Б, а значит, он не многим старше отца, хотя морщины у него на лице больше похожи на шрамы, и поэтому он выглядит очень старым. Кабальерос приехали в отпуск? — спрашивает бывший прыгун. Отец Б с улыбкой кивает. А каким спортом занимался кабальеро, позвольте полюбопытствовать? Боксом, отвечает отец Б. Ого, говорит бывший прыгун, и наверняка в тяжелом весе? Отец Б широко улыбается и говорит: да.

Б вдруг обнаруживает, что уже неведомо сколько времени шагает вместе с отцом и бывшим прыгуном туда, где они припарковали свой «мустанг», затем все трое садятся в машину, и Б слышит, словно по радио, указания, которые бывший прыгун дает его отцу. Машина некоторое время следует по проспекту Мигеля Алемана, но потом сворачивает куда-то вглубь, и скоро пейзаж, образованный гостиницами и ресторанами, предназначенными для туристов, сменяется обычным городским пейзажем, правда с легким тропическим налетом. Машина продолжает подъем, удаляясь от золотистой подковы Акапулько, двигаясь по плохо заасфальтированным или вообще не заасфальтированным улицам, пока не останавливается на пыльной обочине у чего-то вроде ресторана или скорее заведения быстрого питания (хотя для заведения быстрого питания здешнее помещение великовато, думает Б). Бывший прыгун и отец Б быстро выходят из машины. Всю дорогу они не переставали говорить, да и теперь, на тротуаре, пока ждут Б, подавая ему невразумительные знаки, они продолжают беседу. Б, чуть помешкав, выходит из машины. Пойдем обедать, говорит отец. Да, пора, говорит Б.

Внутри темно, столики занимают только четверть помещения. Остальное пространство напоминает площадку для танцев с помостом для оркестра, окруженным длинным барьером из неструганых досок. Войдя туда с яркого света, Б поначалу ничего не может разглядеть. Потом видит мужчину, похожего на бывшего прыгуна, тот подходит к ним, внимательно слушает объяснения их спутника, пока тот представляет Б с отцом, хотя сам Б плохо понимает, о чем идет речь, пожимает руку отцу и протягивает руку Б. Тот тоже тянет свою, и они с незнакомцем обмениваются рукопожатием. Незнакомец произносит какое-то имя и еще раз крепко жмет руку Б. Жест дружеский, но пожатие получается скорее грубым. Мужчина не улыбается. Б решает тоже обойтись без улыбки. Отец Б и бывший прыгун уже заняли места за столиком. Б садится рядом с ними. Тип, похожий на бывшего прыгуна и оказавшийся его младшим братом, продолжает стоять, ожидая распоряжений. Этот кабальеро, говорит бывший прыгун, был чемпионом своей страны в тяжелом весе. Вы иностранцы? — спрашивает мужчина. Чилийцы, отвечает отец Б. Есть уачинанго?[5] — спрашивает бывший прыгун. Есть, отвечает мужчина. Давай нам одну, уачинанго по-легионерски, говорит бывший прыгун. И пиво для всех, говорит отец Б, и для вас тоже. Благодарю, говорит мужчина, вытаскивая белый блокнот из кармана и с трудом записывая заказ, хотя, думает Б, его ничего не стоило бы запомнить.

Вместе с пивом мужчина приносит им закуску — соленые галеты и по небольшой тарелке крупных устриц. Совсем свежие, говорит бывший прыгун, кладя соус чили на все три тарелки. Забавно, правда? — добавляет он, тыкая пальцем в бутылку с острым соусом ярко-красного цвета, соус называется чили, и ваша страна тоже Чили. Да, и вправду забавно, соглашается отец Б. Нам, чилийцам, это всегда было любопытно. Б смотрит на отца с едва заметным изумлением. Затем, пока им не приносят уачинанго, разговор крутится вокруг бокса и прыжков со скалы.

Потом Б с отцом покидают ресторан. Время пролетело быстро, так что никто этого и не заметил, и когда они садятся в «мустанг», часы уже показывают семь вечера. Бывший прыгун садится в машину вместе с ними. Б начинает казаться, что они никогда от него не избавятся, но машина доезжает до центра города, и бывший прыгун просит высадить его у бильярдной. Они остаются одни, и отец Б с одобрением отзывается как об обслуживании в том заведении, так и о цене уачинанго. Если бы мы вздумали заказать то же самое здесь, — он обводит рукой гостиницы на приморском бульваре, — нам бы это влетело в копеечку. Они поднимаются в свой номер, Б надевает плавки и отправляется на пляж. Он плавает, а потом принимается за чтение при скудном сумеречном свете. Он читает поэтов-сюрреалистов и ничего не понимает. Мирный одинокий человек на краю смерти. Какие-то образы, обиды. Только это он и видит. И на самом деле картинки мало-помалу начинают таять, как закатное солнце, и остаются только обиды. Второразрядный поэт исчезает, пока дожидается визы в Новый Свет. Второразрядный поэт бесследно исчезает, отчаявшись дождаться визы, не важно в каком поселке на французском побережье Средиземного моря. Не ведется никакого расследования. Нет трупа. Когда Б пытается прочитать Домаля, ночь уже опустилась на пляж, Б закрывает книгу и медленно идет в гостиницу.

После ужина отец предлагает Б пойти поразвлечься, тот отказывается. Говорит, чтобы отец шел один, что сам он не в том настроении и предпочитает остаться в номере и посмотреть какой-нибудь фильм по телевизору. Трудно поверить, говорит отец, что в твоем возрасте ты ведешь себя как старик. Б смотрит на отца, который уже сходил в душ и теперь надевает чистое белье. Б смеется.

Когда отец собирается уходить, Б просит, чтобы тот вел себя поосторожнее. Отец смотрит на него с порога и говорит, что хочет всего лишь немного выпить. Ты сам будь осторожен, говорит он и мягко закрывает за собой дверь.

Как только Б остается один, он разувается, ищет свои сигареты, включает телевизор и снова растягивается на кровати. Сам того не замечая, он засыпает. Ему снится, будто он живет в городе титанов (или просто приехал туда). Весь сон — непрестанные блуждания по огромным темным улицам, которые он помнит по другим снам. И, глядя на здания, чьи объемные тени словно бы наталкиваются одна на другую, он испытывает чувство, которое в обычном состоянии ему не свойственно: это не то чтобы храбрость, а скорее безразличие.

Некоторое время спустя, как раз в тот миг, когда закончился сериал, Б внезапно просыпается, словно отзываясь на чей-то зов, встает, выключает телевизор и выглядывает в окно. На террасе, в том же углу, что и прошлым вечером, сидит перед бокалом вина или фруктового сока американка. Б наблюдает за ней без малейшего любопытства и вскоре отходит от окна, садится на кровать, открывает книгу про поэтов-сюрреалистов и пытается читать. Но не может. Тогда он пытается предаться размышлениям, для чего снова ложится на кровать, закрывает глаза и вытягивает руки вдоль тела. Ему вдруг начинает казаться, что он вот-вот заснет. Он даже видит уходящую вбок улицу в городе из его сна. Но быстро соображает, что всего лишь вспоминает тот сон, и тогда он открывает глаза и неподвижно лежит, разглядывая потолок над головой. Потом гасит свет на ночном столике и снова приближается к окну.

Американка по-прежнему там, неподвижная, а тени от двух ваз вытягиваются, пока не сливаются с тенями соседних столиков. Вода в бассейне собирает отблески света из холла, где, в отличие от террасы, горят все лампы. Вдруг в нескольких метрах от входа в гостиницу тормозит машина. Б думает, что это «мустанг» его отца. Но слишком долго никто не входит в дверь гостиницы, и Б понимает, что ошибся. Но в тот же миг он различает силуэт отца, поднимающегося по лестнице. Сначала показывается голова, потом — широкие плечи, потом — корпус, ноги, потом — ботинки, мокасины белого цвета, которые страшно раздражают Б, хотя в эту минуту они вызывают у него даже что-то вроде нежности. Отец входит в гостиницу, будто бы приплясывая, думает Б. Он входит так, словно возвращается с поминок, когда человек испытывает бессознательное счастье от того, что сам все еще жив. Но далее происходит нечто любопытное: почти дойдя до стойки портье, отец вдруг резко поворачивает и идет на террасу — спускается по лестнице, обходит бассейн и располагается за столиком недалеко от американки. И когда наконец появляется тот тип, что дежурит за стойкой, и приносит выпивку, отец, заплатив и не дожидаясь, пока тот вернется на свое место, встает со стаканом в руке, подходит к столику американки и какое-то время стоит там, что-то говорит, жестикулируя и попивая из стакана, пока женщина жестом не приглашает его сесть рядом с ней.

Она стара для него, думает Б. Потом он снова ложится в постель, но тотчас понимает, что сон как рукой сняло. Однако ему не хочется зажигать свет (хотя и тянет почитать), отец ни в коем случае не должен заподозрить, что Б подглядывал за ним. Довольно долго Б предается размышлениям. Он думает о женщинах, думает о путешествиях. И наконец засыпает.

За ночь он дважды внезапно просыпается — кровать отца пуста. В третий раз он просыпается на рассвете и видит спину отца, который крепко спит. Тогда он зажигает свет и, не вставая с постели, читает и курит.

Утром Б снова идет на пляж и берет напрокат доску. В этот раз он без всяких затруднений доплывает до расположенного напротив острова. Там он пьет сок манго и купается. Вокруг никого нет. Потом он возвращается на гостиничный пляж, отдает доску пареньку, глядящему на него с улыбкой, и идет к себе, делая большой круг. В ресторане при гостинице он видит своего отца, тот пьет кофе. Б садится рядом. Отец только что побрился, и от его кожи пахнет дешевым одеколоном, этот запах нравится Б. Правую его щеку пересекает — от уха до подбородка — царапина. Б собирается спросить, что случилось ночью, но в конце концов решает этого не делать.

День проходит словно в тумане. Б с отцом едут на пляж, расположенный недалеко от аэропорта. Пляж огромный, и вдоль него понастроено множество хижин под камышовой крышей, где рыбаки хранят свои снасти. Море волнуется, какое-то время Б с отцом наблюдают за волнами, бьющимися о берег в бухте Пуэрто-Маркес. Оказавшийся рядом с ними рыбак говорит, что сегодня не самый лучший день для купания. Да, конечно, отвечает Б. Тем не менее отец заходит в воду. Б садится на песок, согнув ноги в коленях, и наблюдает, как тот ныряет навстречу волнам. Рыбак приставляет руку козырьком ко лбу и что-то говорит, но Б не слышит его слов. На короткий миг голова отца, плечи отца, уплывающего в открытое море, исчезают из виду. Теперь рядом с рыбаком стоят двое ребятишек. Все они стоят и смотрят в море. Только Б продолжает сидеть. В небе показывается — как-то чересчур бесшумно — пассажирский самолет. Б отводит взгляд от моря и начинает следить за полетом, пока самолет не скрывается за пологим холмом, покрытым густой зеленью. Б вспоминает свое пробуждение ровно год назад в аэропорту Акапулько. Он летел из Чили, один, и самолет сделал посадку в Акапулько. Когда Б открыл глаза, помнится, он увидел оранжевый свет с розово-голубоватыми отливами, словно в старом фильме, цвета которого начали тускнеть. И тут Б поверил, что он находится в Мексике и что так или иначе, но спасся. Это случилось в 1974 году, и Б еще не исполнился двадцать один год. Сейчас ему двадцать два, а отцу где-то около сорока девяти. Б закрывает глаза. Из-за ветра трудно разобрать встревоженные крики рыбака и двух мальчишек. Песок холодный. Открыв глаза, Б видит выходящего из моря отца. Б снова закрывает глаза и открывает их только тогда, когда большая мокрая рука опускается ему на плечо и голос отца предлагает пойти попробовать яйца кагуамы.[6]

Есть вещи, которые можно рассказать, и есть вещи, которых рассказать нельзя, подавленно думает Б. Начиная с этой секунды он знает, что приближается катастрофа.

Следующие сорок восемь часов, однако, протекают в какой-то томной неге, которую отец Б считает «идеалом отпуска» (и Б не может понять, то ли отец смеется над ним, то ли говорит всерьез). Они ходят на пляж, обедают в гостинице или в ресторане на проспекте Лопеса Матеоса с вполне доступными ценами. Как-то после обеда они берут напрокат лодку из пластика, совсем маленькую, и плывут вдоль берега поблизости от гостиницы, рядом с продавцами всяких безделушек, которые перемещаются на самых никудышных посудинах — похожие на эквилибристов или мертвых моряков, — перевозя свой товар с пляжа на пляж. На обратном пути случилось небольшое происшествие.

Лодка, которую отец Б подвел слишком близко к скалистому берегу, перевернулась. Ничего серьезного. Оба они довольно хорошо умеют плавать, лодку легко вернуть в прежнее положение, чтобы снова в нее залезть. Что они и делают. Ни на секунду нам не грозила настоящая опасность, думает Б. Но тут, когда оба уже опять сидят в лодке, отец Б обнаруживает, что потерял бумажник, о чем и сообщает сыну. Ощупывает грудь и говорит: бумажник! Затем недолго думая ныряет в воду. У Б начинается приступ смеха, потом, лежа в лодке, он оглядывает поверхность воды, но не видит и следа отца и начинает воображать, как тот плывет под водой или, хуже того, камнем падает, хотя и с открытыми глазами, на дно глубокой ямы, над которой на поверхности воды покачивается лодка, и в ней сидит он сам, Б, уже не зная, смеяться ему или дать волю панике. Тогда Б встает и, оглядев море с другой стороны лодки и не обнаружив отца, в свою очередь ныряет, и тут случается следующее: пока Б с открытыми глазами опускается вниз, отец выныривает наверх (можно сказать, что они едва не сталкиваются) — и тоже с открытыми глазами, держа в правой руке бумажник; встретившись, они смотрят друг на друга, но не могут изменить, во всяком случае в тот же миг, свои траектории, так что отец Б продолжает в полном безмолвии подниматься, а Б продолжает в полном безмолвии погружаться.

Для акул, вообще для большинства рыб (за исключением летучих рыбок) ад — это поверхность моря. Для Б (для большинства юношей двадцати двух лет) ад иногда — это морское дно. Пока он погружается, двигаясь по струящемуся следу отца, но в обратном направлении, Б думает, что именно сейчас у него больше, чем когда бы то ни было, причин для смеха. На дне он не видит песка, как ожидал того в воображении, а видит одни только скалы — скалы, растущие одна из другой, словно это место было горой, ушедшей в воду, а он находится у самой вершины, где только-только начинается спуск. Потом он поднимается вверх и снизу рассматривает лодку, которая временами кажется летящей, а временами — тонущей, отец сидит ровно посередине и пытается раскурить намокшую сигарету.

Потом передышка заканчивается, заканчиваются сорок восемь часов благодати, когда Б с отцом ходили по барам Акапулько, спали, растянувшись на песке, ели и даже смеялись, и начинается ледяной период, внешне вполне нормальный период, но правят в нем боги стужи (боги, которые, если посмотреть с другой стороны, ни во что не вмешиваются, если учесть, какая жара стоит в Акапулько), наступают часы, которые в иные времена, скажем, будучи подростком, Б называл скукой, но которые теперь он ни за что бы так не назвал, а скорее — катастрофой, очень личной катастрофой, и она, кроме всего прочего, отдаляет Б от отца — эту цену они должны платить за свое существование.

Все начинается с появления бывшего прыгуна. Б сразу понимает, что тот явился к отцу, а не к семейному дуэту, образованному ими двоими. Отец Б приглашает бывшего прыгуна выпить с ним на террасе гостиницы. Тот сообщает, что знает место получше. Отец Б смотрит на него, улыбается и потом говорит: ну-ну, проверим! Когда они оказываются на улице, уже начинают опускаться сумерки, и Б чувствует мгновенный и необъяснимый укол и думает, что лучше было бы ему остаться в гостинице и пусть бы отец развлекался без него. Но уже слишком поздно. «Мустанг» поднимается по проспекту Конституйентес, и отец вытаскивает из кармана карточку, которую несколько дней назад ему вручил портье. Заведение называется «Сан-Диего», говорит он. Бывший прыгун возражает, что место слишком дорогое. У меня есть деньги, говорит отец Б, я живу в Мексике с 1968 года и впервые позволил себе поехать в отпуск. Б, сидящий рядом с отцом, хочет увидеть лицо бывшего прыгуна в зеркале, но не находит его. Итак, они первым делом отправляются в «Сан-Диего» и проводят время, выпивая и танцуя с девушками, которым за каждый танец положено вручать билет, предварительно купленный у стойки. Отец Б поначалу покупает всего три билета. В этой системе, говорит он бывшему прыгуну, есть что-то ирреальное. Потом он входит в раж и покупает целую пачку билетов. Б тоже танцует. Первой его партнершей становится стройная девушка с индейскими чертами. Второй — женщина с большим бюстом, которая выглядит чем-то озабоченной или рассерженной, но Б так и не суждено узнать, чем именно. Третья девушка — пухлая и веселая, едва они начинают танцевать, как она признается ему на ухо, что приняла наркотики. Какие? — спрашивает Б. Галлюциногенные грибы, отвечает та, и Б смеется. Теперь отец танцует с девушкой, похожей на индеанку, и Б время от времени на них поглядывает. На самом деле все девушки похожи на индеанок. У той, что танцует с отцом Б, красивая улыбка. Они болтают (болтают не останавливаясь), хотя Б и не слышит о чем. Потом отец исчезает, и Б подходит к стойке, где уже находится бывший прыгун. Они тоже начинают болтать. О старых временах. О храбрости. Об отвесных скалах, о которые разбивается море. О женщинах. Эти темы не интересуют Б, по крайней мере сейчас они его точно не интересуют. И тем не менее двое мужчин стоят и разговаривают.

Полчаса спустя отец вновь появляется у стойки. Светлые волосы у него еще мокрые и только что приведены в порядок (отец Б зачесывает их назад), а лицо красное. Он молча улыбается, и Б молча смотрит на него. Пора бы и поесть, говорит отец. Тогда Б и бывший прыгун следуют за ним к «мустангу». На ужин они заказывают дары моря в ресторанчике с залом, вытянутым в форме гроба. За ужином отец Б смотрит на Б, словно хочет узнать некий ответ, Б выдерживает его взгляд. Телепатически он ему передает: ответа нет и не будет, потому что вопрос запрещенный. Вопрос дурацкий. Потом, сам не понимая, как это получилось, Б едет вместе с отцом и бывшим прыгуном (они все время говорят о боксе) в пригород Акапулько. Они видят дом из кирпича и дерева, без окон, внутри имеется juke-box с песнями Лучи Вильи и Лолы Бельтран. Вдруг Б чувствует тошноту. И только тогда, отыскивая туалет, или задний двор, или выход на улицу, он понимает, что выпил сегодня слишком много. А еще он понимает другое: чьи-то вроде бы заботливые руки не позволили ему выйти на улицу. Кто-то боится, что я улизну, думает Б. Потом его несколько раз выворачивает на открытом дворе, где громоздятся ящики с пивом и где сидит на цепи собака. Ему становится легче, и он начинает созерцать звезды. Очень скоро рядом возникает женщина. Ее тень отпечатывается еще более темным, чем ночь, пятном. На ней, однако, белое платье, только поэтому Б и удается ее различить. Сделать тебе минет? — спрашивает она.

Голос у нее молодой и хриплый. Б смотрит на нее с непониманием. Проститутка встает перед ними на колени и расстегивает ему брюки. Только тут Б соображает, о чем речь, и ждет продолжения. Когда она заканчивает, он чувствует холод. Проститутка встает, и Б обнимает ее. Вместе они глядят на ночь. Когда Б говорит, что хочет вернуться за столик к отцу, женщина за ним не идет. Пошли, говорит Б, потянув ее за руку, но она сопротивляется. И только тут Б понимает, что по сути не видел ее лица. Так лучше. Я ее просто обнял, думает он, и даже не знаю, какая она из себя. Прежде чем снова войти в зал, он оборачивается и видит, как женщина приближается к собаке и гладит ее.

В зале отец сидит за столом вместе с бывшим прыгуном и двумя какими-то типами. Б подходит к отцу сзади и шепчет ему на ухо. Давай уедем. Отец играет в карты. Я выигрываю, мне нельзя уходить. Они вытянут из него все деньги, думает Б. Потом он смотрит на женщин, которые в свою очередь с явной жалостью поглядывают на них с отцом. Они знают, что с нами случится, думает он. Ты пьян? — спрашивает отец, прося карту. Нет, говорит Б, уже нет. Наркотики? — спрашивает отец. Нет, говорит Б. Тогда отец улыбается, просит принести текилы, а Б идет к стойке и оттуда безумным взором смотрит на место преступления. С этого мига Б твердо знает, что никогда больше никуда не поедет вместе с отцом. Он открывает глаза, снова закрывает. Проститутки смотрят на него с любопытством, одна предлагает ему выпивку, он жестом отказывается. Когда глаза его закрыты, Б порой видит, как отец, держа по пистолету в каждой руке, выходит из двери, которая оказывается там, где вообще не может быть никакой двери. Тем не менее отец появляется именно оттуда, и очень быстро. Серые глаза его сверкают, волосы растрепаны. Никогда больше мы никуда не поедем вместе, думает Б. Вот и все. Лучо Вилья поет в juke-box, а Б думает о Ги Розее, второразрядном поэте, исчезнувшем на юге Франции. Отец раздает карты, смеется, рассказывает всякие истории и сам слушает всякие истории, столь же непристойные. Б вспоминает, как приехал из Чили в 1974 году и отправился к отцу. У того была сломана нога, и он лежал в постели и читал спортивную газету. Отец спросил, как Б жил все это время, и Б рассказал ему, что с ним случилось. Если коротко: латиноамериканские цветочные войны. Они едва не убили меня, сказал Б. Отец посмотрел на него и улыбнулся. Сколько раз? По крайней мере дважды, ответил Б. Сейчас отец хохочет во все горло, и Б старается сохранить ясность мыслей. Ги Розей покончил с собой, думает он, или его убили, думает он. Тело его — на дне морском.

Одну текилу, просит Б. Женщина подает ему наполненный до половины стакан. Только не напивайтесь снова, юноша, говорит она. Нет, я уже в порядке, отвечает совершенно трезвый Б. Тотчас к нему подходят еще две женщины. Хотите выпить? — спрашивает Б. Ваш папа очень симпатичный, говорит одна, та, что помоложе, с длинными черными волосами, возможно, та самая, думает Б, что недавно была со мной в патио. И вспоминает (или пытается вспомнить) какие-то внешне никак не связанные между собой сцены: первый раз, когда в четырнадцать лет он закурил в присутствии отца сигарету «Висеруа», или утро, когда оба дожидались прибытия товарняка, сидя в отцовском грузовике, и было страшно холодно; огнестрельное оружие; ножи; семейные истории. Проститутки пьют текилу с кока-колой. Сколько же времени я провел в патио, когда меня рвало? — думает Б. Похоже на марихуану, говорит одна из проституток, хочешь немножко? Немножко чего? — спрашивает Б, его начинает бить дрожь, хотя кожа остается холодной, как кожа на барабане. Немножко марихуаны, говорит женщина, ей лет тридцать, у нее длинные волосы, как и у подруги, только выкрашенные в светлый цвет. Golden Акапулько? — спрашивает Б, глотнув текилы, в то время как женщины подходят ближе и начинают оглаживать ему спину и ноги. Ага, чтобы успокоить нервы, говорит блондинка. Б кивает, и следующее, что он помнит, — это завеса дыма, отделяющая его от отца. Вы очень сильно любите своего папу, говорит одна из женщин. Не сказал бы, отзывается Б. Неужели? — говорит брюнетка. Та, что стоит за стойкой, смеется. Через облако дыма Б видит, как отец поворачивает голову и смотрит на него. Он смотрит на меня чертовски серьезно, думает Б. Тебе нравится Акапулько? — спрашивает блондинка. В зале — он только сейчас это замечает — почти нет посетителей. Только за одним столом сидят и молча пьют два типа, за другим играют в карты его отец, бывший прыгун и два незнакомца. Все остальные столы свободны.

Дверь из патио открывается, и появляется женщина в белом платье. Та самая, что делала мне минет, думает Б. Женщине на вид можно дать лет двадцать пять, хотя ей наверняка гораздо меньше, возможно, шестнадцать или семнадцать. У нее, как и почти у всех остальных, длинные волосы, на ней туфли на очень высоких каблуках. Когда она пересекает зал (направляясь в туалет), Б пристально рассматривает ее туфли: они белые, но с боков измазаны грязью. Отец тоже поднимает глаза и какое-то время наблюдает за ней. Б смотрит на проститутку, открывающую дверь туалета, затем смотрит на своего отца. Тут Б закрывает глаза, а когда снова открывает, проститутки уже нет, отец же опять занят только игрой. Лучше бы вам увести отсюда отца, шепчет ему на ухо одна из женщин. Б просит еще текилы. Я не могу, говорит он. Рука женщины скользит под его свободную гавайскую рубашку. Она проверяет, есть ли у меня оружие, думает Б. Пальцы ползут вверх по его груди, сжимаются вокруг левого соска. Давят на сосок. Эй, говорит Б. Ты мне не веришь? — спрашивает женщина. А что тут может произойти? — спрашивает Б. Кое-что плохое, отвечает женщина. В каком смысле? — спрашивает Б. Не знаю, но я на твоем месте убралась бы отсюда подобру-поздорову. Б улыбается и в первый раз смотрит ей прямо в глаза; пойдем с нами, говорит ей Б, отхлебывая из стакана текилу. Я еще не совсем спятила, отвечает женщина. И тут Б вспоминает один эпизод, случившийся еще до того, как он уехал в Чили; отец тогда сказал: «Ты у нас художник, а я рабочий». Что он имел в виду? — думает Б. Дверь туалета открывается, и проститутка в белом снова появляется в зале, на сей раз на туфлях ее нет ни пятнышка; она пересекает зал и останавливается перед столом, где играют в карты, рядом с одним из незнакомцев. Почему мы должны уйти? — спрашивает Б. Женщина бросает на него косой взгляд и ничего не отвечает. Есть вещи, о которых можно рассказать, думает Б, и есть вещи, о которых рассказать нельзя. Он закрывает глаза.

Словно во сне он возвращается на задний патио. Крашеная блондинка ведет его туда за руку. Это со мной уже было, думает Б, я пьян, я никогда отсюда не выйду. Некоторые поступки и жесты повторяются: женщина садится на расшатанный стул и расстегивает ему брюки, ночь будто бы парит над землей на уровне пустых ящиков из-под пива, похожая на смертоносный газ. Но кое-что изменилось: нет, к примеру, собаки, на востоке уже не висит луна, зато несколько светлых волокон предвещают рассвет. Когда дело идет к концу, появляется собака, вероятно привлеченная стонами Б. Она не кусается, говорит женщина, когда собака останавливается в нескольких метрах от них и скалит зубы. Женщина встает и приглаживает платье. У собаки на спине шерсть встает дыбом, из пасти течет прозрачная слюна. Тихо, Пуас, тихо, Пуас, приговаривает женщина. Сейчас она нас покусает, думает Б, отступая к двери. Дальше происходит нечто невразумительное: у стола, где играли в карты, теперь все стоят. Один из незнакомцев кричит во всю глотку. До Б доходит, что тот осыпает ругательствами его отца. Б идет к стойке, просит бутылку пива, выпивает большими глотками, захлебываясь, потом направляется к столу. Отец держится спокойно, думает Б. Рядом с отцом на столе лежит куча бумажных денег, он берет банкноты по одной и засовывает в карман. Ты не выйдешь отсюда с этими деньгами! — кричит незнакомец. Б смотрит на бывшего прыгуна. Хочет прочитать по его лицу, на чью сторону тот встанет. Пожалуй, на сторону незнакомца, думает Б. Пиво течет у него по шее, и только тут он чувствует, что весь горит.

Отец Б заканчивает считать деньги и смотрит на трех мужчин и на женщину в белом. Итак, кабальерос, мы удаляемся, говорит он. Сын, держись поближе ко мне. Б выливает на пол остатки пива и хватает бутылку за горлышко. Что ты делаешь, сын? — спрашивает отец. В его голосе Б улавливает легкий упрек. Мы спокойно уйдем отсюда, говорит отец, потом поворачивается к женщинам и спрашивает, сколько они им должны. Та, что стоит за стойкой, заглядывает в бумажку и называет довольно приличную сумму. Блондинка, которая стоит на полпути между столом и стойкой, называет еще одну цифру. Отец Б складывает в уме, достает деньги и протягивает блондинке: это тебе плюс за выпивку, говорит он. Потом добавляет еще пару купюр: это чаевые. Теперь можно уходить, думает Б. Оба незнакомца загораживают им дорогу. Б, сам того не желая, смотрит на женщину в белом: та села на один из пустых стульев и перебирает кончиками пальцев карты, разбросанные по столу. Только не мешай мне, шепчет отец Б, и Б не сразу соображает, что эти слова относятся к нему. Бывший прыгун сует руки в карманы. Незнакомец снова осыпает ругательствами отца Б, он велит тому вернуться к столу и продолжить игру. Нет, больше я играть не стану, говорит отец Б. Несколько секунд, глядя на женщину в белом (она впервые кажется ему очень красивой), Б думает про Ги Розея, который бесследно исчез с этой планеты, безобидный, как ягненок, в то время как нацистские гимны взмывали в небо кровавого цвета, и воображает себя самого Ги Розеем — Ги Розеем, похороненным на одном из пустырей Акапулько, исчезнувшим навсегда, но тут он слышит, как отец упрекает за что-то бывшего прыгуна, и осознает, что, в отличие от Ги Розея, сам он не одинок.

Затем отец, чуть сгорбившись, направляется к выходу, и Б, идя следом, оставляет между ними достаточное пространство, чтобы у того была полная свобода действий. Завтра мы уедем, завтра мы вернемся в столицу, думает Б с радостью. Они начинают драться.