Шоколад на крутом кипятке

Глава X. ОКТЯБРЬ

ПРОДУКТЫ:

1 чашка сливок, 6 яиц, корица, фрукты в сиропе

Способ приготовления:

Разбив яйца, отделить белок. Шесть желтков взбить в чашке сливок до получения ровной смеси. Все это вылить в смазанную жиром кастрюльку. Уровень смеси не должен превышать толщины пальца. На медленном огне довести ее до загустения.

Тита готовила гренки по просьбе Гертрудис — это был ее любимый десерт. Она давно не лакомилась им и хотела отведать его хотя бы разок, прежде чем покинет ранчо, а отбыть она намеревалась завтра. Дома она провела неделю, гораздо дольше, нежели предполагала. Пока Гертрудис смазывала жиром кастрюльку, куда Тита должна была вылить взбитую смесь, она без устали тараторила. Ей столько надо было рассказать сестре, что она не управилась бы и за месяц, говори она хоть днем и ночью. Тита слушала ее с большим интересом и с опаской ждала момента, когда та выговорится, — ведь тогда настанет ее черед. Она понимала: чтобы поведать Гертрудис о своих заботах, ей остается лишь сегодняшний день, и, хотя ей не терпелось открыть душу сестре, она не могла угадать, как та посмотрит на ее признание.

Пребывание на ранчо Гертрудис и ее отряда не только не утомило Титу, но дало ей нежданную передышку.

Присутствие такого количества людей в доме и повсюду на дворе давало ей возможность избегать домогательств Педро. Толчея на ранчо Титу устраивала, поскольку к окончательному разговору с Педро она не была готова. Прежде чем сделать это, она хотела хорошенько обдумать возможные выходы из создавшегося положения, связанного с ее беременностью, чтобы выбрать наиболее приемлемый. С одной стороны — ее взаимоотношения с Педро, с другой — ущерб, наносимый родной сестре. Росаура была бесхарактерной, для нее важнее всего было мнение общества, она оставалась все такой же толстухой, источала неприятный запах — средства Титы нисколько не помогли ей в ее ужаснейшем положении. И если Педро бросит жену ради нее!.. Как это скажется на Росауре? Что будет с маленькой Эсперансой?

— Верно, тебе наскучила моя болтовня? — Что ты, Гертрудис, совсем нет!

— Я это к тому, что ты вот уж несколько минут как смотришь в сторону. Скажи, что с тобой? Все дело в Педро, я угадала?

— Да…

— Если ты все еще его любишь, так почему же выходишь за Джона?

— Я не выйду за него замуж, не могу этого сделать…

Тита обняла Гертрудис и тихо разрыдалась у нее на плече. Гертрудис нежно гладила ее по голове, не сводя при этом глаз со стоящих на плите гренок. Было бы жаль не полакомиться ими. Они едва не начали подгорать, и, отстранив Титу, Гертрудис мягко сказала ей:

— Я только сниму гренки с огня, и можешь плакать дальше, хорошо?

Тита улыбнулась: в такой момент Гертрудис больше озабочена судьбой гренок, нежели судьбой родной сестры. Конечно, поведение Гертрудис можно было оправдать: с одной стороны, она не знала всей сложности сестриных обстоятельств, а с другой — ей до ужаса хотелось гренок.

Вытерев слезы, Тита сама сняла гренки с огня, так как Гертрудис, пытаясь сделать это, обожгла руку.

Когда гренки остывают, их нарезают на маленькие кусочки, но так, чтобы они не крошились. Взбив белки, макают в них эти кусочки и затем поджаривают их на растительном масле. После чего поливают сиропом из фруктов и присыпают молотой корицей.

Пока гренки остывали, Тита поведала Гертрудис все свои печали. Сперва она показала, как у нее вздулся живот — платья и юбки на нем с трудом застегиваются. Потом рассказала, что поутру, когда встает, она испытывает головокружение и тошноту. Груди так болят, что она кричать готова, когда кто-нибудь их случайно заденет. И наконец, как бы это сказать, она и говорить-то не хочет, но вроде бы, кто знает, скорее всего, что всего вероятнее, оттого все это, что она немножечко как бы… забеременела. Гертрудис выслушала ее бормотание совершенно спокойно, ни чуточки не удивившись пиковому положению, в котором оказалась сестра. В революции она навидалась и наслышалась вещей пострашнее.

— А скажи, Росаура об этом знает?

— Нет! Не знаю… Что бы она сотворила, если бы узнала правду!..

— Правду! Правду! А ведь правда, Тита, только в том, что ее, правды-то этой, и нет вовсе, и зависит она от того, как кто на нее смотрит. В твоем случае, к примеру, правда в том, что Росаура вышла за Педро не по-доброму, ей плевать было, что вы по-настоящему любите друг друга, вот тебе и вся правда! Или не так?

— Конечно, но ведь сейчас-то его жена не я, а она?

— Ну и что! Разве их свадьба изменила ваши нежные чувства?

— Нет.

— Правда ведь? Ну вот! Поэтому любовь ваша взаправду, самая что ни на есть правдашняя из всех, которые я встречала. И вы с Педро совершили ошибку, скрыв всю правду, но еще не поздно. Подумай сама, мама умерла, она и впрямь не понимала что к чему. Другое дело Росаура, знает кошка, чье мясо съела, и она эту правду должна понять. Скажу больше, я думаю, в глубине души она ее всегда понимала. Так что вам ничего больше и не остается, как держаться своей правды, и дело с концом.

— Значит, ты советуешь поговорить с ней?

— Видишь ли, я считаю, что на твоем месте… ты приготовила бы пока фрукты в сиропе для моих гренок… а то мы не управимся, потому что, сказать по правде, уже поздно…

Тита, тут же откликнувшись на предложение сестры, начала готовить фрукты в сиропе, стараясь не упустить ни единого слова из ее рассуждений. Гертрудис сидела лицом к кухонной двери, выходящей на задний двор, а Тита — по другую сторону стола, спиной к двери, так что не могла видеть, как Педро приближается к кухне, неся на плече мешок с фасолью для солдатского пропитания. Гертрудис, определив наметанным глазом нюхавшего порох бойца время, за которое Педро достигнет кухни, в момент его появления на пороге выпалила:

— И я думаю, хорошо бы Педро знать, что ты ждешь от него ребенка.

Снаряд попал точно в цель! Педро, как если бы в него угодила молния, пошатнулся и уронил мешок на пол. Любовь к Тите переполнила его сердце. А она, испуганно обернувшись, увидала Педро, глаза которого увлажнились.

— Педро, как раз и Вы тут! Сестре надо Вам кое-что сказать. Почему бы Вам не пойти поговорить в сад, а я пока займусь фруктами в сиропе.

Тита не знала, упрекать или благодарить сестру за ее помощь. Она потом поговорит с ней, а сейчас не оставалось ничего другого, как объясниться с Педро. Молча она передала Гертрудис кастрюльку, в которой начала готовить сироп, достала из ящика стола мятую бумажку с записанным на ней рецептом и передала ее Гертрудис на случай, если она запамятовала способ приготовления фруктов в сиропе. И в сопровождении Педро покинула кухню,

Конечно, Гертрудис нуждалась в рецепте, без него у нее ничего бы не получилось. Не торопясь она начала его штудировать, чтобы в точности следовать всем предписаниям.

Один белок взбивают в половине куартильо (Мера жидкости емкостью в четверть литра) воды на каждые два фунта сахара; соответственно два белка — в двух стаканах воды на пять фунтов сахара; и так далее в зависимости от количества. Сироп кипятят до трех раз, кипение приостанавливают несколькими каплями холодной воды всякий раз, когда сироп начинает убегать. После трех кипячений сироп остужают и снимают пенку. Добавляют еще немного воды, а также апельсинные корки, анис и гвоздику по вкусу, после чего кипятят еще раз и снова снимают пенку. Когда сироп достигает густоты шарика, его процеживают через сито или растянутую в пяльцах тряпицу.

Гертрудис читала рецепт как китайскую грамоту. Она понятия не имела, что значит пять фунтов или один куартильо воды, а тем более густота шарика. Уж у нее-то точно от этого рецепта шарики зашли за ролики! И она вышла во двор, чтобы справиться обо всем у Ченчи.

Та заканчивала накладывать фасоль пятой группе солдат. Это была последняя группа, которую Ченча должна была обслужить, но вслед за тем она тут же должна готовить новую еду, чтобы первая группа революционеров, принявшая ниспосланный свыше завтрак, могла приступить к обеду, и так без остановки до десяти часов вечера, когда вахта Ченчи заканчивалась. Можно было хорошо понять ее раздражение, если не ярость, по отношению к каждому, кто приблизился бы к ней с просьбой о сверхурочной работе. Не стала исключением и Гертрудис, какой генералкой она ни была. Ченча наотрез отказалась помочь ей. Она не была приписана к ее отряду, вот и не должна сломя голову исполнять приказания на манер находящихся под ее началом мужчин!

Гертрудис очень хотелось прибегнуть к помощи Титы, но здравый разум не позволил ей сделать это. Могла ли она прервать беседу Титы и Педро в такую минуту! Может быть, самую решающую в их жизни.

Тита медленно брела между фруктовыми деревьями сада, запах апельсинового цвета смешивался с ароматом жасмина, источаемым ее телом. Педро с бесконечной нежностью вел ее под руку.

— Почему Вы не сказали мне об этом?

— Потому что сначала хотела принять решение сама.

— И Вы его приняли?

— Нет.

— Я полагаю, что прежде Вы должны знать и мое мнение. Иметь с Вами ребенка — наивысшее для меня счастье, и, чтобы со всей полнотой насладиться им, я бы хотел находиться с Вами вместе как можно дальше отсюда.

— Мы не можем думать только о себе. А Росаура и Эсперанса? Что будет с ними? Педро ничего не мог ей ответить. До этого момента он не думал о них. Говоря по правде, ему вовсе не хотелось причинять им вред. Тем более расставаться с маленькой дочкой. Надо было найти решение, которое устроило бы всех. И найти его должен был он. В одном он был теперь твердо уверен: Тита никогда не покинет ранчо с Джоном Брауном.

Их встревожил шум за спиной. Кто-то шел по их стопам. Педро мгновенно выпустил руку Титы и словно невзначай оглянулся, чтобы увидеть соглядатая. Это был пес Пульке, который, наслушавшись на кухне крикливых причитаний Гертрудис, искал тихое местечко, где бы мог вздремнуть. Хотя их и не застали на месте преступления, они решили продолжить разговор позже. В доме было много народу, и было опасно в такой обстановке обсуждать столь деликатные дела.

На кухне Гертрудис безуспешно пыталась заставить сержанта Тревиньо довести сироп с фруктами до нужной кондиции — никакие ее приказы этому не помогли. Она раскаивалась, что избрала для столь важного дела именно Тревиньо. А все дело в том, что, когда Гертрудис спросила на дворе у группы солдат, кто знает, что такое фунт, именно он первый сказал, что фунт соответствует четыремстам восьмидесяти граммам, а куартильо — четверти литра, вот она и сочла, что он все знает, да просчиталась.

Надо сказать, что Тревиньо впервые не исполнил ее поручение. Она вспомнила случай, когда должна была обнаружить шпиона, который завелся у них в отряде.

Одна приставшая к отряду девка, бывшая его любовницей, прознала о его деятельности, и предатель, страшась, что она на него донесет, безжалостно разрядил в нее целую обойму. Гертрудис возвращалась после купания с реки и застала ее при смерти. Та успела сообщить одну его примету: на внутренней стороне правой ляжки у негодяя было красное родимое пятно в форме паука.

Гертрудис не могла осмотреть всех мужчин отряда: не говоря о том, что это было бы неверно понято, шпион, раньше времени догадавшись, убежал бы прежде, чем его нашли. Она поручила эту миссию Тревиньо. Для него это тоже было нелегким делом. Начни он заглядывать в промежности мужчинам своего отряда, о нем могли бы подумать еще хуже, чем о Гертрудис. Набравшись терпения, Тревиньо дождался прибытия отряда в Сальтильо.

Тут же после вступления в город он приступил к обходу всех действующих борделей, завоевывая сердца местных шлюх одному ему известными доблестями, главной из которых было то, что он относился к ним, как к дамам высшего света, так что они возомнили себя чуть ли не королевами. Вел он себя крайне воспитанно и галантно. Предаваясь любви, он читал им наизусть стихи и целые поэмы. Не было ни одной, которая не попалась бы в его сети и не была бы готова ради него служить революционной цели.

Благодаря этой уловке не прошло и трех дней, как изменник стал известен: с помощью своих высокочтимых шлюх Тревиньо устроил ему засаду. Предатель пришел в комнатенку публичного дома к одной крашенной перекисью водорода блондинке по прозвищу Хрипатая, а за дверью притаился Тревиньо.

Он захлопнул дверь и позволил себе с неслыханной жестокостью умертвить предателя, собственноручно забив его до смерти. После чего отрезал ему мошонку.

Когда Гертрудис спросила, зачем он убил его так зверски, если можно было сделать это одним выстрелом, Тревиньо ответил, что это был акт его личной мести. Незадолго до этого человек, у которого на внутренней стороне ляжки было красное пятно в форме паука, изнасиловал его мать и его сестру, которая перед смертью, так же как недавняя жертва, рассказала об этой примете. Вот он и смыл позор со своего семейства, и это была единственная в его жизни жестокость. В дальнейшем он выказывал во всем одну только тонкость и изысканность, не исключая случаев, когда ему приходилось убивать. Делал он это с крайней щепетильностью. Со времени захвата предателя за Тревиньо укрепилась слава закоренелого бабника, что было недалеко от истины, хотя любовью всей его жизни стала Гертрудис. Долгие годы он понапрасну стремился завоевать ее расположение, никогда не теряя надежды на успех, пока Гертрудис снова не встретила Хуана. Тогда-то он и понял, что потерял ее навсегда. Сейчас он попросту служил ей как верный сторожевой пес, защищая ее от любых напастей, не покидая ее.

Он был одним из лучших ее солдат на поле боя, но на кухне показал полную свою никчемность. Гертрудис, однако, было жаль его прогонять: Тревиньо был очень чувствителен и, когда она, случалось, давала ему нагоняй, неизменно напивался. Вот и не оставалось ей ничего иного, как скрепя сердце смириться с тем, что выбрала его, и попытаться вместе с ним сделать все наилучшим образом. Вдвоем они внимательно и не торопясь изучили упомянутый рецепт, пытаясь его понять.

Для изготовления особо чистого сиропа, необходимого, например, для подслащивания ликеров, нужно после всего вышесказанного наклонить кастрюльку или горшок, в котором он находится, чтобы отстоялся осадок, который потом отделяется от сиропа. Осадок, впрочем, может быть аккуратно удален и без изменения положения сосуда, в котором он готовился.

В рецепте не говорилось, что такое густота шарика, и Гертрудис приказала сержанту поискать разъяснение в большой поваренной книге, находившейся в чулане.

Тревиньо старался обнаружить необходимую информацию, но так как он едва знал грамоту, то читал, медленно водя пальцем по строкам, чем окончательно переполнил чашу терпения Гертрудис.

Различают несколько степеней готовности сиропа: сироп ровной густоты, сироп большой ровной густоты, сироп жемчужной густоты, сироп большой жемчужной густоты, сироп густоты обдувания, сироп густоты пера, просто густой сироп, сироп леденцовой густоты, сироп густоты шарика…

— Наконец-то! Вот она, густота шарика, моя генералка!

— А ну-ка, дай сюда! Я уж и надеяться зареклась.

Громким голосом и с завидной беглостью Гертрудис прочитала сержанту окончание инструкции.

Чтобы определить данную степень густоты, необходимо намочить пальцы в чашке с холодной водой, обмакнуть их в сироп и снова быстро опустить в чашку с водой. Если остывший сироп похож формой на шарик, а вязкостью — на пасту, то это свидетельствует о том, что он достиг густоты шарика…

— Понял?

— Да вроде бы, моя генералка! — Смотри у меня, вот прикажу тебя расстрелять, попляшешь! :

В конце концов Гертрудис собрала все искомые сведения, и теперь оставалось только, чтобы сержант приготовил сироп, что и даст ей вожделенную возможность полакомиться гренками.

Тревиньо, над головой которого нависла суровая угроза наказания в случае, если он как надобно не состряпает веденное начальством блюдо, несмотря на полное отсутствие опыта, изловчился выполнить приказ.

Его подвиг был принят на ура. Тревиньо был на верху блаженства. По поручению Гертрудис он собственноручно отнес несколько гренок Тите, чтобы та оценила содеянное. Тита не спустилась к столу и провела вечер в постели. Тревиньо вошел в спальню и поставил гренки на столик, который Тита использовала в случаях, подобных этому, когда не хотела спускаться к ужину. Она поблагодарила сержанта, поздравив его с удачным блюдом: гренки и вправду получились вкусные. Тревиньо опечалился, что Тита плохо себя чувствует, потому что уж так был бы рад, если бы она соизволила разок сплясать с ним во время танцев, которые устраиваются во дворе по случаю отъезда ихней генералки. Гертрудис. Тита пообещала, что со всей охотой станцует с ним, если наберется сил спуститься вниз. Тревиньо тут же ретировался и с гордостью оповестил все воинство о Титином обещании.

Как только сержант ушел, Тита снова прилегла, у нее не было никакого желания покидать спальню, боли в животе не позволяли ей сидеть подолгу.

Тита вспоминала, сколько раз ей приходилось проращивать пшеницу, фасоль, люцерну, другие семена и зерна, не задумываясь, что все они испытывают, когда растут и столь невиданно преображаются. Сейчас она изумлялась их готовности лопаться, позволять воде проникать в свое нутро, чуть ли не взрываться — только бы открыть дорогу новой жизни. С какой гордостью выпускали они первый росток будущего корешка, с какой скромностью теряли присущую им форму, с каким изяществом показывали миру свои листочки! Вот бы, думала она, стать простым семечком, чтобы не надо было никому рассказывать, что творится у тебя во чреве, а просто носить у всех на виду созревший живот, ничуть не страшась быть отвергнутой обществом. У семян нет подобных забот и, главное, нет матери, которой бы они боялись, страха, что их осудят. Конечно, физически у Титы теперь тоже не было матери, и все же она до сих пор никак не могла избавиться от ощущения, что в любой момент на нее обрушится неописуемо жестокое наказание, и не откуда-нибудь, а свыше и по наущению Матушки Елены! Это ощущение было ей знакомо с детства: оно связывалось с ужасом, который она испытывала, когда не следовала неукоснительно предписаниям рецептов. Всегда она стряпала, уверенная в том, что Матушка Елена обязательно углядит какое-либо отступление от правил и, вместо того чтобы похвалить, обрушит на ее голову громы и молнии за то, что Тита осквернила священные предписания. Но разве могла она воспротивиться соблазну преступить столь жестоко навязанные матерью законы кухни и… жизни?

Какое-то время она набиралась сил, полулежа в постели, и тут услышала, как Педро запел под окном песню о любви. Одним прыжком она приблизилась к окну и распахнула его. Возможно ли, чтобы Педро осмелился на такое! Увидев его, она все поняла. За версту было видно, что он чертовски пьян. Стоявший рядом Хуан подыгрывал ему на гитаре.

Тита насмерть перепугалась. Только бы Росаура не проснулась: проснется — тут уж держись!

И конечно, разъяренная Матушка Елена не преминула тут же ворваться в спальню с криком:

— Видишь, как далеко все это зашло! Какие же вы с Педро бесстыдники! Если не хочешь, чтобы в доме произошло кровопролитие, убирайся туда, где ты никому не сможешь причинить вреда!

— Кому и надо убраться отсюда, так это Вам. Устала я от Ваших мучительств. Раз и навсегда оставьте меня в покое!

— И не подумаю, пока ты не станешь себя вести, как хорошая женщина, то есть порядочно!

— Что значит — вести себя порядочно? Как Вы, что ли?

— Именно!

— Почему же непорядочная именно я? Разве не Вы прижили дочь на стороне?

— Ты поплатишься за то, что осмелилась так со мной разговаривать!

— А Вы как со мной разговариваете?

— Заткнись! Ты кто такая?!

— Ваша дочь Тита! Существо, имеющее полное право жить так, как ему заблагорассудится. Оставьте меня раз и навсегда, глаза бы мои на Вас не глядели! Скажу больше, ненавижу Вас и всегда ненавидела!

Эти магические слова позволили Тите спровадить Матушку Елену туда, откуда она впоследствии больше не возвращалась. Впечатляющий образ матери стал таять, пока не превратился в слабое подобие тени. По мере того как наваждение исчезало, облегчение растекалось по всему телу Титы. Перестало печь в животе и колоть в грудях. Мускулы в глубине ее чрева расслабились, открыв путь бурной менструации.

Это на долгие дни задержавшееся излияние немного развеяло ее печаль, позволив ей глубоко и успокоенно вздохнуть: она не была беременна.

Но этим ее беды не ограничились. Неожиданно робкая тень материнского образа начала быстро кружиться. Она пронзила оконное стекло и вылетела во двор, с шипением крутясь, как сумасшедшая пороховая шутиха. Педро в подпитии не заметил грозящей ему опасности. В окружении охмелевших, подобно ему, революционеров он с упоением горланил под окном Титы романс Мануэля М. Понсе «Звездочка». Гертрудис и Хуан тоже не почувствовали запаха жареного. Как юные влюбленные, при свете нескольких керосиновых ламп, расставленных по всему двору для освещения празднества, они как ни в чем не бывало танцевали.

Внезапно бешено крутящаяся шутиха подобралась к Педро и яростно зашипела, в результате чего ближайшая к нему керосиновая лампа, взорвавшись, разлетелась на тысячи мелких кусочков. Пылающий керосин метнулся на лицо и тело Педро!

Тита, закончив все, что долженствует сделать при начале месячных, услышала шум, вызванный неожиданным происшествием. Она метнулась к окну, снова распахнула его и ужаснулась, увидев, как Педро мечется по двору, превратившись в живой факел.

К нему бросилась Гертрудис. Одним рывком оторвав подол юбки, она набросила его на Педро, одновременно повалив его наземь.

Тита не помнила, как скатилась с лестницы, — подле Педро она оказалась буквально через несколько секунд, как раз в тот момент, когда Гертрудис срывала с него тлеющую одежду. Педро выл от боли. Ожоги были у него по всему телу. Несколько солдат бережно отнесли пострадавшего в его комнату. Тита взяла его за левую — необожженную — руку и не выпускала ее. Когда они поднимались по лестнице, на пороге своей комнаты показалась Росаура.

Вышла она потому, что учуяла вблизи сильный запах паленого. Она подошла к лестнице, намереваясь спуститься, чтобы посмотреть, не случилось ли чего, и тут столкнулась с людьми, которые несли дымящегося Педро. Рядом шла безутешно рыдавшая Тита. Первым побуждением Росауры было броситься на помощь мужу. Тита решилась выпустить руку Педро, чтобы Росаура могла приблизиться к нему, но Педро, испуская стоны, воскликнул, впервые обратившись к ней на ты:

— Не уходи, Тита! Не оставляй меня…

— Успокойся, Педро, я не сделаю этого.

Она снова взяла Педро за руку. Росаура и Тита на миг смерили друг дружку взглядами соперниц. И тогда Росаура поняла, что ей здесь нечего больше делать, и, убежав в свою комнату, заперлась на ключ. Не показывалась она целую неделю.

Так как Тита не могла, да и не хотела отлучаться от Педро, она приказала Ченче принести взбитые на растительном масле яичные белки и как можно больше сырого, хорошо размятого картофеля. Это были лучшие из известных ей средств от ожогов.

Белок наносится на обожженную поверхность кожи тонким перышком, с повторными нанесениями этого мягчительного средства тут же после его высыхания. Затем надо наложить пластырь из сырого размятого картофеля, чем смягчается само воспаление и отчасти снимается боль. Тита провела всю ночь, пользуя страдальца этими домашними средствами.

Накладывая картофельный пластырь, она, не отрываясь, вглядывалась в любимые черты. От его густых бровей и больших ресниц не осталось и следа. Квадратный подбородок, вздувшись от ожога, стал овальным. Тите было безразлично, что останется от той или иной подробности его облика, но Педро это было небезразлично. Что сделать, чтобы избежать рубцов? Нача тут же пришла на помощь с советом, который в свое время дала Тите и Свет-рассвета: всего лучше в таких случаях приложить к коже кору дерева тепескоуйте (астущее в Мексике дерево, кора которого используется при ожогах и различных инфекционных заболеваниях кожи, экземах, аллергиях, послеродовых осложнениях и т. п.). Тита тут же, несмотря на то что была глубокая ночь, разбудив Николаса, послала его раздобыть с лучшим в округе знахарем упомянутую кору. Только к утру ей удалось немного унять боль, которую испытывал Педро, и он на короткое время забылся сном. Она воспользовалась передышкой, чтобы проститься с Гертрудис, так как незадолго до этого услышала беготню и голоса солдат, которые седлали лошадей, готовясь к отбытию.

Гертрудис долго не отпускала Титу, она сожалела, что не могла остаться, помочь ей в этом несчастье, но пришел приказ штурмовать Сакатекас. Гертрудис поблагодарила сестру за то, что смогла провести вместе с ней несколько счастливых дней. Она посоветовала Тите не отступаться от Педро и, прежде чем тронуться в путь, рассказала, каким способом солдатки избегают беременности: после каждой интимной встречи они подмываются кипяченой водой с несколькими каплями уксуса. Подошедший Хуан, прервав их беседу, напомнил Гертрудис, что пора уезжать.

Хуан крепко обнял Титу и передал Педро пожелание скорейшего выздоровления. Тита и Гертрудис с волнением обнялись. Гертрудис вскочила на лошадь и ускакала. Но не одна: рядом с ее ногой в переметной суме позвякивала банка с детством — гренки на сливках в сиропе с фруктами.

Тита проводила их со слезами на глазах. То же и Ченча, с той разницей, что, в отличие от Титы, слезы ее были слезами радости. Вот уж она отоспится!

Когда Тита входила в дом, она услышала испуганный крик Ченчи:

— Быть не может! Возвертаются!

И действительно, похоже было, что кто-то из отряда скачет к ранчо, только вот из-за пыли, поднятой при отъезде конскими копытами, женщины никак не могли разглядеть, кто это.

Приглядевшись, они разглядели повозку Джона. Он возвращался. Увидев его, Тита, однако, почувствовала замешательство. Она не знала, что должна сделать или сказать. С одной стороны, она была несказанно рада его возвращению, с другой — чувствовала крайнее неудобство от того, что должна нарушить брачное обязательство. Джон подбежал к ней с огромным букетом цветов. Он крепко обнял Титу и, поцеловав, сердцем почувствовал в ней неуловимую перемену.

Продолжение следует…

Очередное блюдо:

Крупная фасоль с перцами-чиле по-тескокски.