Шпана

Глава вторая. Вписка.

Зуб не соврал. Жизнь в Окурке была не сахар, но приспособиться можно. За пару недель я окончательно влился в компашку Беры и познакомился со всеми старшаками школы из параллельных классов. Знакомство с районными пацанами случилось позже, когда я возвращался домой после уроков в компании Зуба.

Зуб довольно улыбался, подстрелив у пиздюков из восьмого класса не только пачку сигарет, но и сотку, которая осела в его кармане. Поэтому трещал без умолку, вызывая у меня улыбку. Однако, когда мы шли мимо промки, то услышали резкий голос, окликнувший Зуба по фамилии. У ржавого забора, вдоль которого земля была усеяна битым шифером и бутылками, стоял улыбающийся пацан в коричневой кожанке. Он махнул рукой, подзывая Зуба поближе. Тот кивнул и тронул меня за руку.

– Это Пельмень. С нашего двора, – пояснил Зуб. – Пошли, познакомишься.

– Ну, хули. Пошли, – хмыкнул я и, сунув пакет с тетрадками под мышку, направился за Зубом к ржавому забору. Тот, кого звали Пельменем, и правда походил на пельмень. Бледнокожий, с дряблыми сметанными щечками. Холодные серые глаза оценивающе блеснули, когда Пельмень посмотрел на меня.

– Здарова, пацаны. Чо, как жизнь?

– Заебись, – ответил Зуб. – Грызем гранит науки.

– Ну, хули, как и все, – широко улыбнулся Пельмень. – А ты новенький? С третьего подъезда?

– Ага, – кивнул я и протянул руку. – Макс.

– Тоха. Меня Пельменем кличут.

– Потап.

– Ну, заебись, – рассмеялся пацан. – Не Окурок, а зоопарк, блядь. Вся фауна собралась. Я чо тормознул, пацаны… Лавэ есть?

– Сотка, – кивнул Зуб, вытаскивая отжатую у пиздюков купюру.

– Ништяк. На коробок не хватает как раз. Чо, присоединитесь?

– А хули нет, – ответил я за Зуба. Если тебя приглашают к столу, то грех отказываться. Можно обидеть хороших людей. Этому учишься еще в детстве.

Идти пришлось недолго, к тому же вдалеке виднелась будка Беры, где он с пацанами зависал после уроков. Пельмень и дворовые пацаны обитали в менее удобном помещении, расположенном в подвале заброшенного цеха. Но там тоже нашлось место и железной двери с замком, и дивану, и даже холодильнику. Усмехнувшись, я осмотрел стены, на которых висели плакаты с героями боевиков и голые бабы, после чего обратил внимание на пацанов, сидящих на диване. Одного я уже знал. Им оказался вездесущий Жмых из девятого «Г». Его частенько использовали в качестве посыльного, а тот не был против помочь старшакам. С двумя другими я пока не был знаком, но Пельмень, как только мы вошли, тут же их представил.

– Свои, расслабьтесь. Эт новенький, с третьего подъезда, – буркнул он, указав на меня пальцем. – Потапом кличут.

– Эт он Малому пизды дал? – уточнил высокий и тощий пацан с наголо обритой головой. Он был одет в черный спортивный костюм по моде того времени и кеды-манежки.

– Он, – подтвердил я, улыбнувшись тощему и пожал протянутую руку.

– Гвоздь, – коротко представился тот. Второй, желтушный неприятный тип с лисьими глазками, оценивающе меня осмотрел и, чуть подумав, тоже протянул ладонь.

– Мукалтин.

– Кашляешь?

– Было дело, – поддержал он шутку. – Чо, падайте, пацаны.

– Жмых, сгоняй к Философу, – скомандовал Пельмень, протягивая Жмыху несколько мятых и грязных купюр.

– «Афганку»? – спросил пацан

– Ага. Коробок. И пусть щедро сыпет, а то пизды дадим, – добавил Пельмень. Жмых кивнул и, сунув деньги в карман треников, умчался за заказом. Гвоздь вытащил из холодильника начатую сиську «Регира» и поставил на стол.

– Угощайтесь, пацаны.

– Не, я пас, – поморщился я, когда Зуб протянул бутылку мне.

– Спортсмен? – улыбнулся Пельмень.

– Не. Мамка опять голову выебет, если с запашиной приду.

– Ну, хозяин-барин, – кивнул Зуб. – Короче, в десятый пацан один перевелся. При деньгах…

Пока Зуб рассказывал об очередном лошке, которого можно потрясти на деньги, я слушал молча. Пока я был здесь на птичьих правах. Да, пацаны повели себя гостеприимно, но для них я так же был пока никем. Уважение еще следовало заслужить. Это каждый понимал прекрасно. Одно дело дать пизды однокласснику и отстоять честь, и другое, вписаться во что-то мутное, показав, что ты свой. Поэтому и приходилось помалкивать.

Жмых вернулся через пятнадцать минут, принеся не только требуемое, но и две сиськи пива. Правда вернулся он не один. С ним пришла незнакомая мне темноволосая девчонка, тут же вызвав оживление у Пельменя и Мукалтина. Последний, никого не стесняясь, схватил девчонку за руку и притянул к себе.

– Мара, – шепнул мне Зуб, с завистью глядя, как Мук тискает грудь девчонки. – Сиповка местная.

– Оно и видно, – кивнул я. Сиповками на районах называли тех, кто давно уже разменял невинность, позволив копошиться в мохнатом сейфе всем, кому хочется. В жопу ебать они тоже позволяли, из-за чего ценились в каждой компашке. Я к таким близко не подходил. Сказывалось и воспитание, и брезгливость. Кто знает, сколько хуев перепробовала Мара до нашего знакомства. Интуиция подсказывала, что много.

– А это кто? – спросила она, оторвавшись от похотливого Мукалтина и посмотрев на меня.

– Новенький. Ровный пацан, – пояснил Пельмень, готовя траву.

– Симпатичный, – манерно протянула Мара, скользнув по мне слишком уж откровенным взглядом.

– Глохни, а? На малолеток потянуло? – рассмеялся Гвоздь, помогавший Пельменю. – Он, поди, пизды еще не нюхал.

– Не-а, не нюхал, – осклабился я. – Там отовсюду твоя рожа торчит…

Гвоздь, изменившись в лице, поперхнулся и заржал так громко, что в ушах зазвенело. Мукалтин и вовсе покатился по дивану, хватаясь за живот. Только Пельмень позволил выдавить ехидную улыбку, а в глазах его блеснула сталь.

– Ну, кусаться он, смотри, горазд, – ответил он. – Да и кулаками помахать не против. Но это ты правильно сделал, Потап, что на Гвоздя залупился. А то хули он, тебя тут в краску вгоняет. Так, ладно… Чо, пыхнем?

– А, давай, – согласился я, понимая, что повторного отказа Пельмень не потерпит.

Я не жаловал дурман в любом виде. Голова становилась тяжелой, а если там было чего-то понамешано, то и приходы были донельзя странными и даже пугающими. Был у меня на Речке знакомец. Илюха с погонялом Широкий. Мать – медсестра, вечно на смене. Батя – сбежал в девяносто четвёртом с новой бабой, больше его никто не видел. Сам Илюха был нормальный пацан – высокий, плечистый, в школе дрался редко, но метко, мяч гонять любил, байки такие тер, что заслушаться можно было. Пока в классе седьмом не начал курить. Кто-то притащил в школу «чёрный пластилин», сказали – попробуй. Ну, он и попробовал. Понравилось. Потом стал по выходным курить. Потом – каждый день. Отбрехиваться пытался: «Она же не как «хмурый». Просто расслабляет». Ну и нехило он так расслабился. Аж за собой следить перестал, зато пробовал все, что ему «на покурить» тащили. Волосы вечно слипшиеся, воняет застарелым, кислым потом. Вечно с пустым взглядом, смеется, как дурак. В один момент бросил школу. Все по подвалам шкерился, дозняк искал. Деньги тырил у матери, потом начал сдавать её вещи в ломбард. Обычный дурман его больше не торкал и Широкий на другую перешел. Злой. Погасивший его, как свечку на амвоне. Лицо у него распухло, зубы начали крошиться. Пальцы вечно жёлтые, ногти в грязи, из носа текло, то сопли, то кровь. Кожа – серая, будто его мариновали в дешёвом рассоле. Не человек… Животное. Девчонки шарахались, малые прикалывались, менты просто проходили мимо. Ни будущего, ни прошлого – просто пустой труп с пульсом. Умер Илюха не сразу. Жил ещё два года – то в общаге, то у дружков по подвалам, то под лестницей. Сдох на вокзале. Один. Вонючий. Обоссанный. С кокетливо зажатой в сведенных судорогой пальцах самокруткой. В целлофановом пакете у него нашли банку шпротов, гондон использованный и обгрызенный кусок мыла. Никакой романтики. Был человек и нет его.

В воздухе завоняло паленым, когда Пельмень пустил самокрутку по кругу.

– Ништяк, а? – пробасил он, выпуская струю сизого, вонючего дыма.

– Ништяк, – согласился я.

– Ща, дед на плечи упадет и вообще охуеешь, – со знанием дела добавил Пельмень, забирая самокрутку у Гвоздя. Маре, само собой, затянуться даже не предложили. Дать ей затянуться то же самое, что поцеловать. А целовать сиповку в губы – это зашквар. Но Пельмень оставил ей окурок на пару затяжек и, блаженно вздохнув, сплел толстые пальцы на животе.

Пары тяг мне хватило, чтобы неплохо так загрузиться. Рядом хохотал над какой-то хуйней Мукалтин, запустив руку под юбку Мары. Пельмень, загадочно улыбаясь, шевелил губами, словно прокручивал в своей голове какой-то монолог, а Гвоздь… Гвоздь ругался с углом. Причем ругался яростно, словно там и правда кто-то был. Я не сомневался, что больной разум Гвоздя рисует себе достойного соперника, что подтвердил удар кулаком по стене. Но Гвоздь даже не обратил внимания на сбитые костяшки и боль. Только глумливо засмеялся и упал на диван к Мукалтину. Дурман – вещь дурная. Может смех подарить, а может и боль. На Речке были и другие любители дурмана. Мафон и его компашка. Правда его им тоже со временем стало мало. И пошли вещи в разы хуже. Клей, колеса, «хмурый», погасивший не одну жизнь. Поэтому-то я такое не жаловал. Если водка убивала печень, то эта дрянь убивала разум, превращая тебя в животное.

– Философ отменную подгоняет, – вздохнул Пельмень, которого растащило на попиздеть. – Хули ему, друиду ебаному.

– Друиду? – удивился я.

– Ага. Типа он – это перевоплощение друида или какая-то такая хуйня. В соседнем дворе живет. Ну, познакомишься с ним еще. Только голову не дай засрать. Философ, блядь, любитель всяких «Тайн ХХ века» и «Скандалов». Всю пенсию мамкину на макулатуру эту спустил. Как накурится, так давай ритуалы всякие совершать, ебанат. Один раз на участкового с ножом прыгнул. Типа печень зверя ему нужна была для призыва Лесного короля. Ох, и поржали мы тогда.

– И чо, добыл печень?

– Хуй там плавал, – махнул рукой Пельмень. – Так, побегал пару минут, а потом его попустило. Ну и в дурку забрали сразу. Вернулся спокойный, как удав. Только цитатами все сыпал, да НЛО в небе высматривал. Так-то он ебанат тот еще. Но если трава нужна, или что покрепче, то это определенно к нему. Кстати, кстати… Мук!

– А?

– Хуй на! Когда там у тебя бабка на дачу дергает?

– На выходные.

– Чо, может у тебя тогда?

– Ага. С вас бухич и остальное, – промычал Мук, больше занятый не разговором, а ощупыванием сисек Мары, развалившейся на диване в очень откровенной позе, что заставляло Зуба краснеть и сводить ноги вместе.

– Говно вопрос, – согласился Пельмень и, прищурившись, на меня посмотрел. – Ну, а ты чо? С нами?

– О чем речь вообще? – вздохнул я. – Проясните темному.

– Да, так. Вписка у Мука на хате. Так-то бабка ему хату отписала уже, да на тот свет пока не торопится. Все жопой кверху на даче. Ну а мы, когда она сваливает, у Мука откисаем. Чисто своими пацанами. Туфту не зовем.

– Хуй знает. Родаки могут припрячь.

– Да хуй бы с ним. Если зовут, так зовут один раз. Потом за жопу не хватайся, – жестко отрезал Пельмень. Он был прав. Не принято отказываться, если нормальные пацаны к себе погудеть зовут.

– Ладно. Чо с меня? – сдался я.

– Чем богат. Борзеть не будем, – великодушно разрешил Пельмень. – Все всё понимают. Но ты не ссы. Окупится твое вложение. Бухнешь нормально, бабу, может, снимешь. Покурим, потрещим за жизнь. С людьми приличными познакомишься. Не последнего веса на районе. Ну, Зуб тебе сам все объяснит.

– Ага, – отмахнулся тот и, облизнув губы, шумно выдохнул. Мук, уже никого не стесняясь, почти раздел Мару и елозил у нее между ног пальцами.

На подобных вписках я уже бывал не раз. Там, как сказал Пельмень, можно и бабу подснять, и закинуться хорошенько. Чму безродному туда дорога была закрыта. Звали только своих или же заслуживших особое приглашение. И хорошее расположение Пельменя ко мне было вполне объяснимо. Нормальные пацаны всегда ценили силу, и сильных предпочитали держать возле себя. На всякий случай. Про махач с Малым, естественно, все уже знали. Кто-то, как Зуб, не смущался нагонять красок в рассказах, а я отмалчивался, пока он не начинал гнать слишком уж откровенную хуйню. Беру приглашение Пельменя тоже не удивило. Он, как и остальные, прекрасно все понимал. И втайне гордился, что первым успел со мной скорешиться. Ну а я с нетерпением ждал выходных, чтобы, так сказать, подать себя в правильном свете приличному обществу. Сэкономленную на школьных обедах сотку я с чистой совестью отдал Зубу, чтобы тот вложился в общак на предстоящую вписку. На сигареты деньги найти всегда можно. Либо у мамки стрельнуть, либо пару пиздюков из школы развести. Так что я не волновался малость поистрепавшейся казне.

– Ты к Муку на выходных пойдешь? – шепотом спросила меня Ленка на уроке физики. Как-то так получилось, что мы продолжили сидеть вместе почти на всех уроках.

– Ага. А ты?

– Тоже. Мы с Верой собираемся, – кивнула она в сторону Васнецовой, делившей с ней парту на алгебре, геометрии и географии. – Вписки у Мука чаще всего цивильные. Без долбоебов, конечно, не обходится, но в целом нормально.

– И чо, серьезное что-то случается? – криво улыбнулся я. Ленка чуть подумала и тряхнула рыжими косичками.

– Не, не особо. Философ, если накурится, чудит. Да пара знакомых Гвоздя могут подраться за какую-нибудь сиповку.

Ленка к сиповкам, само собой, не относилась. Ее уважали, а сама она не торопилась греть постель всяким идиотам. Уважали ее не просто так. Ленкин отец был комерсом. Держал на центральном рынке пару палаток с видеокассетами. Отсюда и погоняло Ленкино пошло. Кассета. Кассетами она исправно снабжала всех желающих. Не за бесплатно, конечно. Потому как бесплатно работают только работяги, да пидорасы. А Ленка ни к тем, ни к другим не относилась. Старшаки тоже быстро приняли рыжую в свою компашку. Человек, способный подогнать пару кассет порнухи, определенно ценился на районе.

– К тому же к Муку на вписки обычно брат захаживает, – продолжила она. – С друзьями. А при них желающих рыпаться нет.

– Серьезные пацаны?

– Ага. Сам скоро познакомишься. Брат Мука… ну, он сидел, понимаешь?

– Понимаю, – улыбнулся я. – И?

– Да нет никакого «и», – улыбнулась в ответ Ленка. – Этого хватает обычно, если кто бузить начинает. Еще у него друг есть. Из бригады Толика Спортсмена.

– А, слышал о таком. С Речки пацан. Приличный.

– Отморозков он к себе не берет. Ну и на вписках запросто можно увидеть, как вместе пьют старшаки из разных районов.

– Угу. Типа нейтральная территория.

– Именно, – снова улыбнулась она. – Плюс большинство и так друг друга знают. Если не с детства, так все равно долго. Многие росли вместе, пока не разбежались кто куда.

– Слушай… А может тогда вместе пойдем? Ну. Я могу за тобой зайти.

– Не надо. Я с Верой приду. А вот обратно… посмотрим. Можешь и проводить, – Ленку определенно позабавило, как я покраснел. – Если других желающих не будет.

– Каких это «других»? – напрягся я, заставив Ленку тихо рассмеяться. Она тут же уткнулась в учебник, когда Лягушка, учительница физики, резко развернулась в нашу сторону.

– Потапов, Трофименко!

– Мы тему обсуждали, – пояснил я.

– Тему на перемене обсуждать будете, а сейчас слушайте учителя, – перебила меня Лягушка, вытаращив и без того огромные зеленые глаза. Бера и Зуб, сидящие на задней парте, синхронно прыснули. Я тоже не удержался от улыбки. Хули Лягушка сделать сможет? Класс занят чем угодно, но только не физикой. Вон, Малой, никого не стесняясь, доебывает лошка по прозвищу Гузно. Гузном его назвали не из-за излишней тучности, а из-за огромной жопы, размерами которой он мог запросто помериться с завучем и директором. Малой частенько грозился выебать Гузно в гузно, чем веселил остальных пацанов и пугал лошка.

– Ладно, потом поболтаем, – улыбнулась Ленка, возвращаясь к уроку и оставляя меня терзаться догадками, о каких это «других» шла речь.

После уроков мы с Берой, Зубом и Малым отправились в промку. По пути удалось развести пару пиздюков на деньги, а Малой до кучи отжал шапку с радужным помпоном. Эту шапку он очень скоро выкинул, когда Бера сказал ему, что тот похож на пидора. Поэтому мозжечок Малого вновь принялась покрывать обычная черная пидорка.

В сарае Беры, как и положено, выпили вина и до вечера резались в карты, да пиздели ни о чем, пока не пришли две сиповки с параллельного класса – Ермолка и Сосок. Ермолку тут же утащил в другую комнату Бера и до нас то и дело доносился их стон и ритмичное постукивание чем-то железным об стену. Сосок ебать не стали. Только Малой дал той отсосать, пока напряженно думал над тем, какие карты выбросить, чтобы снова не остаться в дураках. В дураках остался Зуб, который больше пялился на минет, чем в карты, и поэтому был отправлен в ларек за пивом и закусью, чему Жмых, разомлевший в кресле, только порадовался.

В субботу я предупредил родителей, что пойду с ночевкой к одноклассникам, праздновать день рождения одного из них. Мамка, конечно, поворчала немного, но поняла, что удержать меня не сможет, а папке было похуй. Он рисовал очередную картину, которая скоро осядет в подвале, как и остальное его «творчество». То, что его картины нахуй никому не нужны, он как-то не принимал во внимание, пачкая холсты один за другим. Мамка вздыхала, но поделать ничего не могла. «Хотя бы не пьет», говорила она, раскладывая получку по кучкам и понимая, что часть денег придется потратить на краски и прочую художественную херню.

Дождавшись вечера, я переоделся в чистое, отдав предпочтение уже привычному стилю. Синие джинсы, однотонная футболка и папкина кожаная куртка. В кармане пачка сигарет и мелочевка на всякий пожарный. А еще кастет, с которым я с шестого класса не расставался. Его мне выплавил из аккумуляторного свинца старшой с моего двора на Речке, и несколько раз вещице приходилось вступать в дело, пока я не окреп настолько, чтобы обходиться без кастета. Таскал я его по старой привычке. Кто знает, когда он может пригодиться. Лучше уж быть готовым, чем потом проклинать себя за излишнюю самоуверенность.

Хата Мука находилась через два двора от моего, поэтому идти пришлось недолго. Осень уже вступила в свои права. Было сыро, прохладно и как-то особенно тоскливо. Но я, мотнув головой, прогнал тоскливые мысли и, запахнув куртку, ускорил шаг. И так уже опоздал на час, помогая мамке разобрать кладовку. Дернул ее черт этим заниматься именно в субботу вечером.

У подъезда сидели незнакомые мне пацаны. Один заливисто смеялся, слушая историю другого. Правда они, как по команде, умолкли, когда я нарисовался в поле их зрения. В воздухе чувствовалось напряжение, колючие глаза оценивали, а в бритых головах крутились разные, не слишком уж законные мысли. Усмехнувшись, я оттер одного из пацанов плечом и взялся за ручку двери, ведущей в подъезд.

– Слышь, тебя здороваться не учили? – в голосе одного из них, весьма толстого, прозвучала угроза. Само собой. Раз ты один, так доебаться можно. В лицо они меня еще не знали.

– А ты, блядь, знаменитость, чтобы я с тобой первым здоровался? – ответил я, поворачиваясь к пацанам лицом. Пальцы нащупали в кармане кастет и холодный металл приятно скользнул в руку.

– А ты чо дерзишь? Мы тебе чо, шныри какие-то?

– А хуй вас знает. Первый раз ваши рожи вижу, – усмехнулся я. Улыбка у меня была паскудной. Иногда ее хватало, чтобы погасить конфликт. Но эти пацаны уже глотнули бухла, о чем говорил перегар, и определенно нарывались. И кто знает, чем бы закончился вечер, кабы не Малой, вынырнувший из-за угла дома.

– О, Потап. Здарова, – прогудел он, подходя ко мне и крепко пожимая протянутую руку. – Здарова, пацаны.

– Кент твой, Малой?

– Ага. Свой пацан. Ровный.

– Дерзит дохуя, – покачал головой крепкий пацан. Одет он был куда лучше своих дружков и, судя по голосу, являлся старшим в этой компашке.

– Первыми доебались, – парировал я. – Ладно. Чо решать будем?

– Ты к Мукалтину?

– Ага.

– Ладно, непонятка случилась, – сдался старшак и, встав с лавочки, протянул мне руку. – Дэн.

– Потап.

– Это Зяба, Кот и Глаза.

– Здарова, пацаны.

– Сразу бы так, – осклабился толстый, откликавшийся на Кота. – Погодь… Малой, эт он тебе пизды дал?

– Он, он, – улыбнулся Малой. – Так что спасибо скажи, что я вовремя нарисовался. А ну как отпиздил бы вас.

– Охуеть, как благодарны, – глумливо захихикал второй. Зяба. Неприятный тип. Мне он сразу не понравился. Как и Кот. Только Дэн в их компашке производил приятное впечатление сильного человека, с которым стоит считаться. Глаза с момента перепалки так и не открыл рот. Только задумчиво следил за событиями, вертя в руках самодельные четки.

– А вы чо тут третесь? – спросил Малой, ежась от холодного ветерка.

– Да покурить вышли. Воздухом подышать. А тут кент твой, – ответил ему Кот. – Чо, погнали? А то там всю водку выжрут. Нам хуй останется.

– Погнали, – разрешил Дэн, стрельнув окурком мимо урны.

Квартира – трёшка, но выглядит как коммуналка после взрыва и затяжного похмелья. Воняет так, будто тут неделю назад сдохла бабка Мука, ее не нашли, а теперь кто-то просто открыл окна и решил «погнали»… На вешалке – две куртки, остальные просто на полу в куче. Пахнет ботинками, потом, тухлым мясом. В углу стоит велосипед «Школьник» без колёс – как памятник детству, которое отрезало себе ноги. Может на нем гонял по улице маленький Мук, а может транспорт просто отжали и забыли про него. Грохотал на всю старенький магнитофон, выводя очередную нетленку из сборника «Союз». На кухне курили, открыв окно и харкая вязкой слюной вниз. У холодильника сидел на полу мой одноклассник Матроскин. Его так звали, потому что он носил усы и полосатую шапочку. Матроскин жует сосиску без хлеба и улыбается, смотря в пустоту. В гостиной резались в карты, причем накал был нешуточным. То и дело слышались угрозы, которые затем сменял смех. На стареньком диване сидели трое, причем их позы и поведение сразу говорили о том, что это серьезные пацаны. Они, не обращая внимания на шум, негромко о чем-то говорили и передавали друг другу дымящуюся самокрутку. У двери на балкон тощий тип зажимал повизгивавшую девчонку, но пищала та негромко. Только делала вид, что сопротивляется. Тощий это понимал и налегал на примитивные ласки с двойным усердием. Малой, только переступив порог, тут же приметил знакомого и, не разуваясь, кинулся к нему обниматься. Все свои. Шум, запах, мерзость – привычные. Разговоры ни о чём, время течёт, как капля из крана в раковине – медленно, без цели, без звона.

– Здарова, Потап, – поприветствовал меня Пельмень и махнул рукой в сторону вешалки. – Гнидник не советую тут бросать. Сопрут нахуй.

– Гнидник? – переспросил я. Пельмень сморщил лицо и мелко закивал.

– Ну, куртку, блядь. Хорошую кожанку хуй достанешь, а твоя тут многим понравится.

– Ну, пусть рискнут, – вздохнул я, заставив Пельменя рассмеяться.

– Ладно, не бзди. Закинь в кладовку. Мы свою одежку там побросали.

– Лады.

– Раз лады, погнали, с парнями тебя познакомлю.

Пельмень повел меня к троице, сидящей на диване. Так уж сложилось на районе, что представляли сначала старшим, и потом всем остальным. Без старшаков ничего не решалось, и вес они имели большой во всем: от споров, до серьезных предъяв. Пельмень дождался паузы в разговоре пацанов и кашлянул, привлекая внимание. Сидящий по центру жилистый парень нахмурился и оценивающе осмотрел меня, после чего кивнул, разрешая Пельменю говорить.

– Эт новенький, – сразу перешел к делу Пельмень. – Свой пацан. Ровный. Раньше на Речке жил, теперь в Окурок перебрался.

– Как зовут? – коротко спросил жилистый. Руку он протягивать не спешил. Не дело старшим краба наперед подавать, не рассказав о себе.

– Потап, – представился я.

– Меня Флаконом кличут. Братана моего ты уже знаешь.

– Мук?

– Ага. Это, – палец описал полукруг и указал на здоровяка слева, – Штангист.

– Здарова, – прогудел тот, смотря на меня исподлобья.

– А это, Емеля.

Блондин, сидящий справа, кивнул. Крепкий, можно даже сказать красивый. По таким бабы текут обильнее всего.

– Где на Речке жил? – спросил Штангист.

– Васильева восемь.

– Кого знаешь оттуда?

– Толика Спортсмена, Мафона, Дрона…

– Достаточно, – перебил меня он. – Где с Толиком пересекался?

– В секцию одну ходили. Я в младшей группе был.

– К Гончаренко?

– Ага. К Владимиру Ивановичу.

– Боксер от бога, – улыбнулся Штангист. У него явно недоставало зубов, а те, что остались были неровными и гнилыми. – Ну, будем знакомы, Потап. Спросим за тебя у пацанов.

– А уж они расскажут, кто ты по жизни и надо ли тебя уважать, – усмехнувшись, спросил Емеля, выпуская в сторону сизый дым. Кашлянув, он передал самокрутку Флакону и протянул мне руку. – Падай пока. Пельмень, притащи нам холодненькой из морозилки, не в падлу.

– Ща сделаем, – откликнулся Пельмень и умчался на кухню, оставив меня в компании старшаков.

Поначалу казалось, что они обо мне забыли, но это было не так. К нам подозвали еще одного пацана, здорово так налакавшегося водки, и завели беседу уже с ним. Тот отвечал невпопад, чем откровенно веселил Емелю, хохотавшего в полный голос. Однако пацан этого веселья не разделил и, заткнувшись, с неприязнью посмотрел на блондина.

– Чо ты ржешь-то? Я правду говорю, – обидевшись, буркнул он. Веселье с Емели, как ветром сдуло.

– А ты не дерзи, Гусь. Статью не вышел, – жестко ответил тот. – Ты на свое ебало посмотри, а потом сам подумай, кто тебе поверит-то? Трех баб он у Гонтаря на вписке выебал. Как же.

– Факт, – задумчиво протянул Флакон. В холодных черных глазах блеснула хитреца. – Сиповки у Гонтаря не водятся. Только приличные бабы. А приличные бабы абы кому не дают. Давай вон Потапа спросим. Чо думаешь? Брешет Гусь или нет?

– Хуй его знает, – честно ответил я. – Обычно, кто о делах своих амурных трещит без умолку, чаще всего брешет. Нормальные пацаны в детали не вдаются.

– Чо, пиздаболом меня выставить решили? – взбеленился Гусь. По ленивой улыбке Емели я понял, что именно этого старшаки и добивались.

– Хочешь сказать, Потап неправду озвучил? – поинтересовался Емеля. – Я вот думаю правду. Есть еще правда. Жмых видел, как ты с Ермолкой сосался.

– Пиздит он. Не было такого, – покраснел то ли от злости, то ли от смущения Гусь. Но и дураку становилось понятно, что он брешет, как сивый мерин.

– Не, ну это зашквар, – покачал головой Штангист. – Ебать можно, на клыка дать можно. А чтоб в губы… Зашквар. Чо думаешь, Потап?

– Согласен, – меня передернуло от отвращения. Я вспомнил, как Ермолку драли в сарае Беры все, кому не лень.

– Может и пизду ейную лизал? – елейно улыбнулся Емеля. Этого Гусь не стерпел. Вскочив, он сжал кулаки и с ненавистью посмотрел на старшака.

– Ты перья-то пригладь, – холодно бросил Флакон. – На кого залупнуться решил?

– А чо он меня пиздолизом называет? – пытаясь оправдаться, воскликнул Гусь.

– Тогда уж хуесосом. Рот Ермолки, что двор проходной, – кивнул Штангист. Гусь еще не понимал, что его ведут на убой. Стоит ему сознаться, как все… Уважения к нему больше не будет.

– Приличные люди за косяки свои отвечают, Гусь. А ты ерепенишься. Пиздишь вот. Выкручиваешься, – продолжил Флакон. – Ну, сосался-то с сиповкой? Ебарь-террорист.

– Бля, да по синьке перемкнуло, – попытался оправдаться Гусь. Старшакам этого было достаточно.

– О, как, – присвистнул Емеля. – Гусь-то у нас и не Гусь, получается. А Гусыня.

– Глохни, пидор, – жарко выдохнул Гусь, сжимая кулаки. Голубые глаза Емели затянул морозец.

– За пидора ответить придется.

– Чо сам или за Флакона спрячешься? – зло спросил Гусь. Он искоса посмотрел на меня. – Или фраера этого спустите.

– Ты за базаром следи, а? – нахмурился я. – Я с тобой не пил, чтобы ты меня перед приличными людьми опускал, хуесос.

– Чо?

– Хуй в очо, – вздохнул я, вставая с дивана. Флакон одобрительно хмыкнул. – Емель, давай я?

– А давай, – благодушно разрешил тот, с интересом посматривая на кипящего Гуся.

Драться Гусь не умел, и, пропустив двоечку по подбородку, упал на пол, после чего заскулил. Флакон презрительно рассмеялся, а Емеля и вовсе плюнул в лежащего.

– Хорошо приложил, – похвалил Штангист. – Узнаю школу дяди Вовы. Чисто Толик в молодости.

– Тебе тут не рады, Гусь. Ковыляй отсюда, – тихо добавил Емеля. Остальные гости, не стесняясь, посмеивались, будто подобное на вписках случалось не раз. Может так оно и было. Кто его знает.

– Чо за беспредел, пацаны? – простонал Гусь, тщетно пытаясь подняться.

– Никакого беспредела, – мотнул головой Флакон. – По делам своим и получил. А теперь… Емелю ты слышал. Чеши отсюда, баклан. Увижу еще раз в обществе приличных людей, сам с тебя спрошу.

Когда Гуся выгнали с квартиры, веселье продолжилось, словно всего этого и не было.

– Это ты правильно сделал, что за хорошего человека вступился. Не дело Емеле руки об такого, как Гусь, марать, – обронил он, затягиваясь сигаретой. – Чтоб ты не думал, Гусь наш с гнильцой оказался. Ладно бы сиповку облизал. На это глаза закрыть можно. А вот то, что язык у него болтается без удержу, уже проблемка.

– Факт, – туманно добавил Емеля. – Любитель он потрепаться кому не надо. А так, новое место ему указали, и хороших людей он не подставит. Кто с ним теперь дела вести будет, раз он не только пиздабол, но и пиздолиз. Ладно, Потап, беги, развлекайся. Нам потрещать по делу надо.

– Ага. Удачи, парни, – я пожал протянутые руки и, встав с дивана, отправился на кухню. После такого не грех выпить.

На кухне было многолюдно. И если знакомых лиц хватало, то были и те, кого я еще не знал. Особенно выделялся высокий пацан в засаленной кофте с всклокоченными волосами. В пальцах у него была зажата самокрутка, а глаза обильно подернулись дурманом. Увидев Ленку, я улыбнулся ей и кивнул. Та улыбнулась в ответ и подозвала меня поближе.

– А, Потап, – пробасил Бера. – Здарова.

– Привет, – ответил я. – Чо трете?

– Да Философа опять накрыло. Рассказывает, как он в третьем измерении на оленя охотился, – хохотнул Бера.

– Тот самый Философ? – уточнил я. Взъерошенный пацан неожиданно заткнулся и, посмотрев на меня, кивнул.

– Единственный в этом приличном, без сомнений, кодляке, – гордо ответил он. – Вторая ипостась Шеймуса Древознатка, урожденного друида в этом убогом теле.

– Лихо тебя накрыло, братан, – рассмеялся я, опираясь жопой на подоконник. Философ быстро потерял ко мне интерес и возобновил свой рассказ, уделяя особое внимание поиску некоего оленя по его дерьму.

– Философ у нас человек мира, – добавил Пельмень, наливая в стакан водки. Стакан он протянул мне. – Будем, Потап.

– Будем, – кивнул я и залпом осушил водку. В живот ухнула теплая волна и в голове приятно зашумело. – А человек мира – это как?

– Каждое создание я искренне люблю и уважаю, – ответил за Пельменя Философ, яростно тряся рукой с зажатым в ней стаканом, и не обращая внимания, что половина содержимого стакана уже вылилась на его изгаженную кофту.

– Прям уж всех, – усомнился я, вызвав у Ленки улыбку.

– Ну, тут я лиха дал, твоя правда, – кивнул Философ. – Каждое создание, что живет по понятиям человеческим и понятиям матери Природы. Чертей ебаных вот не уважаю. Не след помазаннику Гаэля Великого с хуйней тереться.

– Нам-то не гони, помазанник, – перебил его с улыбкой Бера. – Что-то я сомневаюсь, что друиды у соседей с балконов яйца и мясо пиздили.

– То великая охота, ибо потребны телу моему только чистые продукты, – парировал Философ.

– Угу, – согласился Пельмень. – И пизды ты получил не просто так?

– Увы, но вороги числом меня одолели. Кручинился я долго, отварами и мазями питаясь, покуда дух мой в норму не пришел.

– Он как-то раз на соседский балкон залез и сумку с продуктами, которая там лежала украл, – шепнула мне Ленка, обдав ухо жарким и сладким дыханием. – А сосед его за этим делом поймал и пизды дал. Еще и с балкона сбросил.

– Истинно так. Сверзся я, как сокол, чуть крылы свои не поломал. Но явился мне в видениях сам Лесной король и одарил своей милостью, – Философ, запнувшись, вытащил из кармана горсть чего-то бледного и склизкого. – Волшебными грибами, что сознание расширяют и помогают покидать его, стоит только пальцами щелкнуть.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересованно поддел я. – Продемонстрируй, как они работают.

– Узришь ты сейчас силу Лесного короля, который помазал меня в избранные свои, – пробормотал Философ и закинул горсть склизких грибов себе в рот. – Сейчас случится волшебство.

– Ох, блядь, – заржал Пельмень. – Ща веселуха начнется.

– И чо случится? – спросил я и осекся, когда Философ неожиданно начал раздеваться. – Хули он делает?

– Видишь? – громким голосом произнес тот. – Видишь, как сгорают на мне одеяния? Как исчезает кожа и теряется в третьем измерении мое тело?! Видишь?

– В натуре, – подтвердил Бера. – Одна голова осталась. Смотрите, пацаны! Не пиздел он оказывается.

– Факт. Исчез! – кивнула Вера, подруга Ленки, давясь смехом. Философ на раздевании не остановился. Он с тихим шипением начал скользить между людьми, но скользил осторожно, стараясь никого не касаться. Ехидные, сдавленные смешки его, казалось, не волновали совсем.

– Нет боле моего тела, – прошептал он. – Только незримый дух, который видит тайны природы, как вам никогда не увидеть.

– Бля, – подыграл Пельмень. – Откуда голос, пацаны? Куда он делся?

– Могу я печень вырвать, и никто не заметит, покуда я не захочу, – пробормотал Философ. – Могу тела младого отведать и ночью в постель прокрасться.

– В натуре, волшебник, – просипел пунцовый Бера. – Чудится мне, что рядом он, но я его не вижу.

– Вот, вот, – согласился я. Философ довольно засопел и вернулся к своей вонючей груде тряпья, после чего быстро оделся. – О, смотрите, пацаны! Воплотился обратно.

– Лишь малое это из искусств, коими я владею, – скромно ответил Философ, пытаясь пригладить торчащие волосы. Его глаза лихорадочно горели. То ли от водки, то ли от грибов, которыми он закинулся. – Могу душу из тела одним пальцем выгнать. Могу и стену этим же пальцем проломить.

– Не, братан. Калечить хату Мука не надо, – встрял Пельмень. – Прошлый раз ему бабка пизды дала за то, что ты кучу в ванной навалил.

– То скверна из меня вышла. Не след помазаннику Лесного короля скверну в себе держать.

– Твоя правда, мимо унитаза каждый промахнуться может, – вновь согласился я. – Ну, давай выпьем. Восстановим тебе силы, а то аура у тебя какая-то бледная.

– Факт, – кивнула Ленка. – Зеленая какая-то. Дрожит так слабо.

– Ваша правда, други, – вздохнул Философ. – Третье измерение силы точит изрядно. Только сильные духом могут там находиться.

– Ой, ебанат, – заржал Бера, утирая слезящиеся глаза. – Первостатейный, блядь, ебанат.

Заправившись на кухне водкой и покурив, мы отправились в гостиную и, рассевшись на полу, принялись резаться в «очко». Лесной король в этот раз Философу помогать не хотел и тот раз за разом то недобирал, то наоборот хапал слишком много. За проигрыш ему давали разные задания. То в третье измерение снова войти, то какую-нибудь бабу соблазнить. За последним наблюдать было особенно весело, потому что Философ надувал впалую грудь и грозным голосом начинал вещать о своей второй ипостаси, забитых им в астральном плане оленей и кабанов, а заканчивал тем, что начинал перечислять имена своих сыновей, рожденных от богинь третьего измерения. На мой вопрос, почему у него нет ни одной дочки, Философ побледнел и чуть было не кинулся на меня с кулаками, но по итогу простил дремучего дурака, пояснив, что у помазанника богов рождаются только сыновья. На подъеб Пельменя, что ему делать, когда бабы в третьем измерении кончатся, Философ промолчал и сосредоточился на картах, пытаясь обуздать и эту магию. Впрочем, это ему не помогло, потому что сдающим был Бера, ничуть не стеснявшийся подкидывать Философу не те карты, что ему были нужны.

Остальные отдыхающие постепенно тоже накидывались водкой и начали меняться. Емеля о чем-то тер с смуглой, красивой девчонкой, моей одноклассницей, попутно запуская пальцы ей в волосы. Флакон растекся на диване, как медуза, лениво наблюдая за возней других людей. Пьяный Зуб за каким-то хуем заинтересовался коллекцией фарфоровых фигурок в шкафу бабки Мукалтина, а сам Мукалтин давно заперся в единственной комнате с Ермолкой и Соском. До нас то и дело доносились скотские звуки ебли. Мук, судя по всему, развлекался на всю катушку, выебывая из сиповок душу. Философ отправился на балкон, чтобы погадать Верке и Ленке по звездам. Бера отправился с ним. Следить, чтобы друиду не пришло в голову доебаться до девчонок. Их места в картах заняли Дэн, Кот и Штангист. «Очко» надоело, и мы принялись резаться в обычного «дурака».

– Чо, Потап, на Машку заглядываешься? – ухмыльнулся Пельмень, проследив направление моего взгляда. Я помотал головой и рассеянно улыбнулся. В голове шумело от водки и курева, но способность трезво мыслить я не потерял.

– Не, чо ты, – ответил я, искоса посмотрев на смуглую, которая заразительно смеялась над Емелиными шутками. – Думаешь, я не в курсе, кто ее отчим?

– Это факт, брат, – согласился Пельмень. – Кажись, Машка единственная, кто по району может одна ходить и нихуя ей никто не сделает. Герцог спор на расправу, тут без пизды. Тут за Машкой один из бригады Сала вздумал ухаживать. Цветы под дверь подбрасывал, в кафешку зазывал. Афанасию одного взгляда хватило, чтобы того нахуй сдуло.

– А Емеля?

– А чо Емеля? Емеля – пацан ровный. Порядочный. Просто беседы беседует, – встрял Штангист. – Ты вон лучше за своей следи. Глаз с тебя не сводит.

– Ага, – ухмыльнулся Зуб. – Ленка у нас баба гордая, а тебе вон улыбается.

– Хуйню не неси, – улыбнулся я и тут же вспыхнул. – Хули ты девятку восьмеркой кроешь? Запиздеть меня решил?

– Ну, не проканало, – рассмеялся Зуб, выкидывая козырь. – На, подавись.

– Да, не. Ты подавишься, – парировал я, накидывая Зубу оставшиеся у меня карты. – Трижды дурак. Так глядишь и рекорд Философа побьешь.

– Чо, давай желание, Потап, – хмыкнул Кот.

– Чо, может приказать ему Ермолку засосать? – ехидно прогудел я. Зуб побледнел и чуть было не схватился за сердце. Штангист каркающе рассмеялся. – Да, не трясись ты так, мудило. Чо я, зверь что ли. Ладно, что-то фантазия у меня иссякла. Притащи пацанам водочки из холодоса и свободен.

– Фух, – выдохнул Зуб. – Легко.

– Ну, так чеши давай, – приказал Штангист, забирая засаленные карты и передавая их мне. – Раскидай, Потап.

Игра продолжилась и очень скоро Зуб побил рекорд Философа и отправился кричать в форточку, чтобы ему дали новое погоняло. Погоняло он не получил, а вот посылов нахуй от недовольных соседей было много. От карт меня отвлекла Ленка, которая присела рядом и пихнула меня плечом.

– Ну, провожать пойдешь? – тихо шепнула она и, зевнув, рассмеялась.

– А ты уже все? – удивился я и посмотрел на старые часы, висевшие на стене. – О, бля. Второй час ночи.

– Ага. Спать уже хочется. Верка тут еще останется, а мы с Машкой по домам. – Так что?

– Провожу, ясен хуй, – ухмыльнулся я, скидывая карты. – Ладно, пацаны. Тут я вас оставлю.

– Давай, вали, Казанова, – пробормотал Бера. Нахмурив лоб, он изучал свои карты.

– Дело швах, – подтвердил я. – Сливай.

– А то я без тебя не знаю, – огрызнулся он, но в итоге вздохнул и сдался. – Ладно. Признаю поражение.

– Надо вкусить тебе печени оленьей… – начал было Философ, но Бера его перебил.

– Я тебе сейчас твою печень скормлю, друид ебучий, – ругнулся он, кидая Философу карты. – Тасуй, давай, помазанник Тараса Хуеглота. И ладно тасуй. Увижу, как в третье измерение сбежать надумаешь, сразу пизды дам.

– Маш, ты идешь? – спросила Ленка. Машка, оторвавшись от разговора с Емелей, кивнула. – Пошли, нас Макс проводит. По пути всем.

– Ой, Потап, каким цветником обзавелся, – рассмеялся Емеля, не без сожаления отпуская руку Машки. – Смотри там за девчонками.

– Само собой, – кивнул я и, попрощавшись с пацанами, отправился в коридор, не забыв захватить из кладовки свою кожанку.

На улице было холодно и тихо. Непривычно для Окурка, но то ли все смутьяны уже разошлись по домам, то ли погода не располагала к посиделкам на лавочках, однако улицы были безлюдны. Впрочем, на одного прохожего мы все-таки нарвались. Не успел я напрячься, как Машка улыбнулась и помахала тому рукой. Когда фонарь осветил лицо человека, я тоже улыбнулся, увидев Афанасия собственной персоной.

– Ой, дядя Афанасий, – вздохнула Ленка. – Напугали.

– Будет вам, – миролюбиво улыбнулся тот. – Неужели я такой страшный?

– Ничего не страшный, – рассмеялась Машка. – А ты чего не спишь?

– Да сон не идет, – ответил Афанасий. – Решил прогуляться, вас встретить и домой проводить. Да смотрю провожатого уже нашли.

– Может тогда по большому кругу пройдемся? – предложила Машка. – Погода хорошая, хоть проветримся немного.

– Чего бы и нет, – согласился я.

– Ну раз провожатый так решил, то кто я такой, чтобы перечить, – улыбнулся Афанасий.

Вместо короткой дороги домой, мы решили пойти по окружной, через парк. Нормальный человек ночью туда бы точно не совался, но водка стирала страхи, к тому же мне не хотелось показывать слабину перед Афанасием и девчонками. Да и прогулка точно бы не помешала. Я осоловел и от водки, и от сигарет, поэтому молча наслаждался холодным, свежим воздухом и ночной тишиной, изредка прерываемой шумом одинокой машины или лаем заблудившейся шавки. Маша и Лена шли впереди, на достаточном отдалении от нас и о чем-то негромко разговаривали, изредка нарушая тишину ночи своим заливистым смехом. Афанасий, как и я, молчал. Только порой таинственно улыбался, ежась от холодного ветерка.

– Порой молчание куда важнее пустых слов, – тихо произнес он, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. – Благодарю, что решили проводить Машу.

– Ну, времена неспокойные. Кто знает, что ждет за углом, – вздохнул я, вытаскивая из кармана пачку сигарет. Афанасий помотал головой, когда я протянул пачку ему, и вытащил из кармана портсигар.

– Свои предпочитаю. Сам табак выращиваю, сам сушу, сам кручу, – улыбнулся он. – Но от огня не откажусь.

– Это запросто, – кивнул я, чиркая зажигалкой. Афанасий, выпустив в черное небо струйку дыма, благодушно вздохнул. Я тоже закурил, но дым горчил и саднил горло, поэтому со своей сигаретой я быстро расправился и стрельнул окурком в сторону урны. Девчонки отдалились от нас на достаточное расстояние, но Афанасия это как будто не волновало. Он неспеша шел по гравийной дорожке и наслаждался своей самокруткой.

– Следующий год и уже выпускной, да? – вновь нарушил молчание Афанасий. Я кивнул, понимая, что вопрос чисто риторический. Мы с Машкой были ровесниками и учились в одном и том же классе. – И куда вы после школы, Максим? Кем будете по жизни?

– Пока не знаю, – честно ответил я. – Мамка уговаривает в институт поступать. Ну или в шарагу, на крайний случай. Типа слесарь или сантехник всегда копейку найдет. Даже в самые тугие времена.

– Не самые престижные профессии, – поморщился Афанасий. – В чужом дерьме копаться так уж и вовсе.

– Это да, согласен, – вздохнул я. – Поэтому и не решил пока, куда. Батя на юриста советует пойти учиться.

– Те же суки, только в профиль, – усмехнулся мой сосед. – Есть среди них приличные люди, конечно, но их преступно мало. Но и денег больших не заработаешь. Их брата, что грязи. Сами понимаете.

– Понимаю. У меня разве есть выбор?

– Выбор есть всегда, пусть вы его и не видите сейчас, – улыбнулся Афанасий. – Я навел о вас справки, Максим. На Речке о вас говорят исключительно уважительно. А уж как вы аферу с фруктами провернули… мое почтение.

– Откуда вы узнали? – нахмурился я. Афанасий в ответ рассмеялся тихим, шелестящим смехом. Будто листья зашуршали по гравию.

– Хорошие люди рассказали. Прикинуться грузчиками и ополовинить фуру, да так, чтобы не попасться, к этому талант должен быть.

– В деньгах нуждался, – вздохнул я. – Предки все накопления из-за дефолта потеряли. Пришлось выкручиваться.

– Не виню вас. Там, где чмо безродное сдается, приличные люди с колен встают. И, пожалуй… если вам вдруг будет нужна работа, обращайтесь. Подкину вам пару вариантов.

– Ну, деньги лишними не будут. Чо делать надо? – ухмыльнулся я.

– По мелочи. А если сами что придумаете, тоже поделитесь, – отмахнулся Афанасий. – Это мы после обсудим, за чаем, в тепле и сытости. Сейчас не о делах гутарить надо, а наслаждаться тихой и свободной ночью. Редко такое тут бывает.

– Эй, девчата! – нарушил шелест Афанасия чей-то визгливый выкрик. – А чего такие красивые, да одни гуляют?

– А кто сказал, что одни, – весело ответила Ленка. Я нахмурился, увидев, что возле одной лавочки стоят пятеро пацанов, на вид постарше меня. Афанасий, словно задумавшись о чем-то, сбавил шаг и остался в тени. Пацаны, увидев, что я один, синхронно рассмеялись. Ехидно и жестко. Так смеются сильные, когда видят того, кто слабее них.

– А не жирно одному да двух таких сосочек? – с нажимом спросил самый крупный. – Чо, друг, может поделишься?

– Сказал бы я, что у тебя губа треснет, да была одна баба, которая тот же вопрос задала. Так у нее губа аж на пизде треснула, – мрачно ответил я, нащупывая в кармане кастет. Девчонки, когда до них дошел смысл сказанного, синхронно рассмеялись. – Не по понятиям поступаете. Зашквар до пацана с девчонкой доебываться.

– Ты с какого района, где такую хуйню выдумали? – усмехнулся старшой.

– С Речки, – честно ответил я. – Теперь тут живу. На Лесной.

– Ишь, пацаны. С Лесной к нам черта занесло. Говорливого, – гоготнул он. Кастет скользнул на пальцы, как влитой, добавив уверенности. Дело явно пахло махачем. На Афанасия я внимания не обращал. Если решил не вмешиваться, значит так надо. – Ну и хули ты Ленинке забыл?

– Да, так, – улыбнулся я. – Воздухом подышать решили. Кто ж знал, что на босоту нарвемся.

– Ну, за босоту ты ответишь.

– Раз на раз? – парировал я с вызовом. – Или ссышь?

– Чот дохуя ты дерзкий, паря, – сплюнул на асфальт короткостриженый пацан, сидящий возле лавочки на корточках. – Ты кто, блядь, такой, чтобы с тобой по понятиям поступали?

– Ну, спроси за Потапа. Тебе ответят, – кивнул я, подходя ближе. Лену и Машку я оттер плечом назад и лениво повел плечами, радуясь тому, как бурлит кровь и ноют мышцы, истосковавшиеся по драке. – А девчонок я в обиду не дам. Со мной они пришли, со мной уйдут, если сами к таким опездолам присоединиться не захотят.

– Ты чо буровишь, гондон? – нахмурился старшой. – Мы тебе ща пизды дадим.

– А она у вас есть? – широко улыбнулся я. – Пардон, бабоньки. Не признал вас.

– Не, фраер в натуре нарывается, – тут уже не стерпели и остальные. – Мы за тебя спросим. И с тебя спросим. Поглядим потом, кто за тебя впряжется?

– Допустим, я, – тихо ответил Афанасий, подходя ближе. Пацаны тут же поперхнулись, а старшой побледнел и, вжав голову в плечи, подбежал к моему соседу с протянутой рукой.

– Герцог, бля буду, не признали. Думали, пацан один идет.

– И что? – холодно ответил Афанасий. – Это дает вам право беспределить? Вам же обосновали, что по зашквару поступаете? Так чего ерепениться начали, молодежь?

– Да синькой глаза залили. Попутали малость, – виновато вздохнул старшой.

– Впредь внимательнее будьте. А лица эти молодые запомните. Как бы вам еще раз не ошибиться, – в голосе Афанасия прозвучала явная угроза. И пусть все сказано было максимально нейтральным тоном, пацаны побледнели. Афанасия это устроило. Он холодно улыбнулся и добавил. – Доброй ночи, молодежь.

– Доброй ночи, Афанасий Андреич, – нестройно протянули те, расступаясь в стороны.

– Пойдемте. Холодает, – скупо обронил Афанасий, обращаясь уже к нам. Он вновь улыбнулся, когда Машка взяла его под руку, а Ленка присоединилась ко мне.

– Попутали, друг, – виновато прогудел старшой. Я в ответ паскудно ухмыльнулся.

– Попутали. Но за гондона ты ответишь. Друг. Найдемся.

– Найдемся, – кивнул пацан, почесав вспотевший лоб.

– Отрадно, что за моей спиной не стали прятаться, Максим, – произнес Афанасий, когда мы миновали компашку дерзких пацанов. – Сами ответили. По правде. Сильно.

Я молча кивнул. Ответа здесь и не требовалось.

– Макс у нас прямо рыцарь, – рассмеялась Машка. – Я уж подумала, что он тому рябому в морду даст.

– Дам, не переживай. В другой раз обязательно, – усмехнулся я. Ленка покрепче сжала мою руку и улыбнулась. – Кто ж таких красавиц в обиду даст? Тут не грех и с десяток ристалищ кровью залить.

– О, какие ты умные слова знаешь, – съязвила Ленка.

– Ну, а хули. Я ж не дурак какой, – парировал я. Афанасий, молча наблюдавший за нашим разговором, тонко улыбнулся.

– Дураком вас точно не назовешь, Максим. Знаете что, забегайте завтра, молодежь, на чай. Часиков в шесть, – ответил он. – Чайку попьем, погутарим о всяком.

– О, мы с радостью, дядь Афанасий, – кивнула Ленка. – Я тортик захвачу.

– Вот и славно. Вы, как Максим, шахматы уважаете? – благодушно улыбнулся мой сосед, увидев мой кивок. – Пока девчата поболтают, мы партеечку-другую сыграем.

Что-то мне подсказывало, что интерес у Афанасия точно не в желании попить с пиздюками чая или поиграть в шахматы. Я знал, что он не просто так остался в стороне, когда на меня наехали те пацаны. Он проверял, как я буду держаться, что буду говорить, и не дам ли заднюю там, где спасовали бы многие. О том, как вербуют молодняк, я был знаком не понаслышке. Приличным людям не с руки окружать себя неадекватами и долбоебами. Потому то и берут себе под крыло самых смышленых. Делятся мудростью, а там, глядишь, и дорогу в жизнь покажут. Тогда я еще понятия не имел, к чему приведет знакомство или даже дружба с Афанасием. Просто радовался, что такой уважаемый человек на районе обратил на меня свое внимание.