Шпоры на босу ногу

Артикул третий СЕРЖАНТУ ДОВЕРЯЮТ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ТАЙНУ

Ярко светило утреннее солнце. Бравый сержант неторопливо ехал рядом с пехотной колонной. Из-под небрежно расстегнутой шинели как бы невзначай поблескивала медаль. Идущие сбоку солдаты почтительно перешептывались, глядя на награду. Да это и неудивительно, потому что отличиться в славной кампании дело нехитрое, а вот ты попробуй прославиться при отступлении! Да, подобная слава почетней вдвойне…

Однако же сержант был мрачен, медаль ничуть не согревала его душу. И то сказать: с чем он возвращался из похода? С едва затянувшейся раной и разбитой надеждой. За день до генерального сражения Дюваль был ранен картечью при взятии Шевардинского редута, лишился лошади, а после почитай два месяца провалялся в лазарете Колоцкого монастыря. Поначалу раненых обещали отправить в Смоленск и сразу дальше, во Францию. Потом стали объяснять, что прямо сейчас сделать это не так просто, надо сперва подождать. И сержант ждал. То есть лежал в просторной келье, смотрел на образа неведомых ему русских святых и думал о всяком. Так, сначала он думал о том, что он будет делать, вернувшись в родной Бордо. Потом он живо представлял себе, сколько же будет радости у тех, кто доживет до того дня, когда их отправят в Смоленск. А потом, устав ждать, он просто стал думать о том, что главное в жизни – это не обманывать себя, а трезво смотреть в глаза действительности. Действительность же в те дни была такова, что он с каждым днем всё слабеет и слабеет, и, значит, скоро умрет. То есть в совершенной точности сбывается то, что ему еще весной было предсказано: это его последняя кампания. Но, правда, тут же уточнял сержант, в том предсказании вовсе ничего не говорилось именно об этом монастыре. Так что вполне возможно, что какие-то изменения в его судьбе еще вполне могут иметь место.

И ведь так оно в дальнейшем и случилось! Семнадцатого октября из окон монастыря увидели, как неподалеку, по старой Смоленской дороге, потянулись на запад первые отступающие полки Великой Армии. Колонны проходили мимо, они возвращались на родину, они пока что еще были целы и невредимы. Однако уже и тогда каждый из отступавших думал только о себе, и поэтому о раненых никто не вспоминал. И тогда все те из этих несчастных, у кого еще достало хоть немного сил, вышли, а то даже и выползли на дорогу и стали умолять своих более счастливых товарищей забрать их с собой.

Но никто не желал потесниться в повозке.

Раненые плакали, кричали, умоляли, ругались. А некоторые, и среди них был Дюваль, просто молчали.

Армия проходила мимо, раненые оставались. Но не все были равно покорны судьбе, и поэтому очень скоро вслед за руганью… Ну, если человек вооружен, то, вы же понимаете…

Так что обо всем этом очень скоро стало известно самому императору – и уже к полудню был оглашен приказ, чтобы в каждую повозку брали хотя бы по одному раненому. Раненых, конечно, брали, но при первой же малейшей возможности от них избавлялись.

Вот так и сержант вновь оказался в обочине, не проехав во Францию и десяти верст. Повязки у него ослабли, рана открылась и начала кровоточить. Темнело, сержант лежал ничком, слушал, как скрипят едва ли не над самой головой колеса, и думал о том, что хорошо бы написать домой, чтобы не ждали…

Как вдруг ему почудился знакомый голос. Сержант вздрогнул, поднял, насколько мог, голову, прислушался…

И с радостью понял, что он не ошибся – это Мари звала его! Да-да, та самая Мари, что с ясными глазами, белой челкой, двести семь раз она его счастливо вывозила, двести восьмой – Шевардинский редут, с кем не бывает…

Зато сейчас, когда вся остальная колонна продолжала хоть и медленно, но неумолимо ползти дальше, на запад, одна повозка все-таки остановилась! Совсем рядом! Это, конечно же, кощунство, совершенно беззлобно подумал сержант, когда строевую ставят в хомут, но зато…

Сержант лежал в обочине, счастливо улыбался. А его крошка, дурёха Мари…

Склонила к нему голову, ткнулась ему в лицо…

Но если вы никогда не служили в кавалерии, то вам тут всё равно ничего не объяснишь – бесполезно. А если же служили, то вы и без меня давно всё поняли. Поэтому двинемся дальше.

А дальше было вот что: женщина, сидевшая на облучке остановившейся повозки рванула вожжи раз, второй и, убедившись, что это совершенно бесполезно, сердито чертыхнулась и сошла на землю. Росту эта женщина была небольшого, и поэтому даже короткая офицерская шинель, в которую она была одета, укрывала ее до самых пят. Подойдя к лежащему Дювалю и властным жестом отстранив Мари, женщина склонилась над сержантом и принялась молча его рассматривать. Сержант тоже молчал. Глупо, думал сержант, очень глупо, чего он боится? Мари нашлась, и сам еще он жив, а эта женщина – она довольно-таки хороша собой. И молчалива, а это еще больше ее красит. И, что еще важней, теперь он уже совершенно ясно рассмотрел, что волосы у этой женщины черные-пречерные, цветы воронова крыла. То есть масть вини, а вовсе не трефы. Чудесно! И, значит, теперь плохо лишь одно – что он небрит! Поэтому, чтобы хоть как-то скрасить неминуемо дурное о себе впечатление, сержант уж как мог приподнялся на локте, через силу улыбнулся и сказал:

– Добрый вечер. – А потом добавил: – Ну до чего же вы сегодня очаровательны!

– Да? – нахмурилась женщина. – А что вы здесь делаете?

– Как что? Смотрю на вас. Ведь вы так хороши!

Но женщина в ответ только пожала плечами и строго сказала:

– Вы ранены.

– Да, есть слегка, – согласился сержант.

И тут Мари снова подала голос. Женщина обернулась к лошади.

– Не удивляйтесь, – сказал сержант. – Мы знакомы с ней вот уже пять лет. Скажите, где вы нашли ее?

Женщина на некоторое время задумалась, а потом сказала:

– Ну, в таком случае потрудитесь подняться.

И женщина, ее звали Люлю, помогла сержанту подняться в повозку. А потом перевязала ему рану. А в воскресенье сержант Шарль Дюваль и маркитантка Люсьен Варле поженились. Полковой капеллан обвенчал их в наполовину сгоревшем православном храме. Наверное это было немножко неправильно, но зато очень красиво – поднимаешь голову, и в проломе купола видишь звезды. Такие же яркие и далекие, как и в родном Бордо. Если, конечно, не изменяет память.

Но ничего, он вспомнит! Вот только кончится эта чертова, но зато его последняя кампания – и он сразу получит отставку, и они с Люлю сразу поедут к нему домой, и матушка их благословит, и они будут жить в мире и согласии.

Там, где не бросают раненых.

А император наберет себе новых, молодых солдат. И уж с ними-то он наверняка дойдет до Индии.

Но это будет потом – в новой, чужой кампании, – а пока сержант и маркитантка ехали во Францию в любви и согласии. Так продолжалось одиннадцать дней. И одиннадцать вечеров сержант выпрягал Мари из повозки и ездил за провиантом. Но с каждым разом делать это становилось все труднее и труднее, потому что, усаживаясь за карты, сержант неизменно выигрывал все, что было поставлено на кон, и поэтому – вы же сами это понимаете – каждый последующий вечер ему приходилось искать все новых и новых партнеров.

Так было и в одиннадцатый вечер. Сперва сержант долго искал, а после в четверть часа выиграл полтора десятка яиц, копченого зайца и полуштоф вина, в прекраснейшем расположении духа вернулся к себе…

И увидел, что Люлю убита, а повозка разграблена! Никто, божились, не имел понятия, когда и кем это было сделано, но, тем не менее, сержант вызвал на дуэль всех, кто был в ту ночь на бивуаке. Не теряя выдержки, он говорил им самые обидные слова… Но, конечно же, никто не посмел принять вызов. Тогда, похоронив жену – а он тогда никого и близко не подпустил, сам рыл яму, сам засыпал ее, сам ставил крест, – сержант ушел из той колонны и вскоре прибился к подошедшей с севера 31-й бригаде легкой кавалерии генерала Делебра. В карты Дюваль уже больше не садился – колоду он порвал и выбросил, – и поэтому изрядно голодал, но лошадь его по-прежнему была в холе, однако никто не смел и думать пустить ее в общий котел. А еще, невзирая на морозы, Дюваль не позволял себе нарушать форму одежды, брился по два раза на день и, отнюдь не бравируя этим, искал смерти. В бою.

Но смерть не была к нему благосклонна, и сержант получил медаль.

А вот теперь он ехал, возможно, за второй медалью – ведь нынче утром не успел он еще побриться, как прибежавший посыльный сообщил, что его вызывают в штаб. Должно быть, к маршалу, предположил тот же посыльный.

Однако когда Дюваль вошел в штаб – просторную крестьянскую хату, из которой вынесли все, кроме стен, – то он увидел там не маршала, а уже хорошо знакомого нам генерала Оливье Оливьера. Генерал сидел за импровизированным столом – дверцей кареты, уложенной на козлы для пилки дров – и сосредоточенно водил пальцем по карте. Дюваль остановился на пороге. Генерал медленно поднял голову, внимательно, словно впервые его видел, осмотрел сержанта, а после насмешливо сказал:

– Входи, входи! Героям скромность ни к чему.

Дюваль прошел к столу, остановился. И даже козырнул. Но не представился – не посчитал за нужное. И генерала такое его поведение ничуть не удивило. И уж тем более не покоробило. Напротив, генерал, приветливо улыбаясь сержанту, сказал:

– А ты все такой же, Шарль! Храбрейший из храбрых растроган твоим поступком. Ведь этот поросенок – сколько в нем неподдельного благородства! Какая щедрость в столь тяжкий для всех нас час, когда даже маршалы вынуждены есть конину! Шарль, хочешь водки? Настоящей царской водки из Кремля! Клянусь, нигде в армии ты не сыщешь и капли этой воистину сказочной влаги!

Но сержант молча отказался. Потом, осмотревшись, сказал:

– Но ты ведь не за этим меня вызывал. Чтобы пить со мной водку!

– Нет, конечно, не за этим, – уже вполне серьезно согласился генерал. – Первым делом я хотел узнать, почему ты до сих пор не вернулся в свою часть. Лейтенант Руге очень о тебе беспокоится.

– Так он, получается, жив? – удивился Дюваль.

– Жив, жив, – закивал генерал. – И жив и милейший Крошка Мишель, который еще с лета должен тебе сорок франков. И живы… Да! Всех не упомнишь, Шарль! Но дело не в этом. Итак, я снова спрашиваю: почему ты до сих пор не вернулся в свою часть? Это что, дезертирство?

Дюваль побагровел, сказал:

– Но меня уверяли! И не раз уверяли… Что весь наш эскадрон порубили под Малым Ярославцем и, значит, возвращаться просто некуда. Да и потом… Сейчас, сам видишь, кругом такая неразбериха! А я был ранен, я отстал, меня подобрали…

– О, нет! Не совсем так! – вкрадчивым голосом перебил его генерал. – Точнее было бы сказать: «Подобрала».

– Так тебе даже это известно?

– Да, – гордо кивнул генерал.

– Так, может быть, ты знаешь, кто…

– Нет, – сухо сказал генерал. – Тут даже наше ведомство бессильно. И это не потому, что мы стали хуже работать. А потому, что сейчас, в силу создавшихся крайне неблагоприятных условий… в подобном преступлении можно подозревать практически любого. Да, Шарль! Увы! Нравы упали ниже всякой мерки. Так что приношу тебе мои глубочайшие соболезнования, и это всё, что я могу… О, нет! – поспешно перебил сам себя генерал. – Лучше мы опять вернёмся к делу, Шарль! Итак, насколько я тебя понял, ты покинул свою часть не по собственной воле, и поэтому, если вдруг тебе представится такая возможность, то ты немедленно вернешься обратно. Так?

– Так.

– Ну а если эта твоя часть находится от нас… – и тут генерал помолчал, покосился на карту, подумал…

Но не успел продолжить, так как Дюваль уже продолжил за него – достаточно сердито:

– Где бы она находилась, туда бы я и вернулся! Чего тут гадать?!

– О! – сказал генерал. – Другого ответа я от тебя и не ожидал. Я так вчера и сказал маршалу: «Не сомневайтесь! Он всегда…». Ну, да, был разговор! Но этого от тебя пока что не требуется. То есть никуда тебе возвращаться не надо. Потому что… А ты все такой же! Годы тебя как будто совсем не берут! Ты и сейчас совершенно такой, как тогда, когда мы в первый раз встретились. Ты ведь, я думаю, помнишь, Шарль, как вы нас, молодых, принимали – ты и Крошка Мишель. И тогда он еще сказал вроде того, что… А!

И генерал опять замолчал. И молчал и сержант. О, им было что вспомнить, поверьте! И если бы они сейчас только взялись за это…

Но генерал поспешно поднял руку – так, как будто в ней был белый флаг. Сержант насторожился. А генерал, пригладив этой рукой волосы, уже совершенно спокойно сказал:

– Прости, друг мой, но я, видно, несколько неудачно пошутил. Точнее, я неточно высказался, вот! Потому что если точно, то не тебе же, Шарль, рассказывать, что тут у нас творилось! Много погибло достойных людей, очень много! И вот и лейтенанта Руге уже нет среди нас, и Крошки тоже нет. И вообще, уже нет никого из тех. Но ты, Шарль, молодец! Ты от них не отрекся! Ты был на все готов! То есть ты, Шарль, как раз то, что мы ищем! Нам же сейчас нужны отважные, отменно отважные офице… Ну, или герои, скажем так! А посему…

Генерал поднялся из-за стола, подошел к сержанту и веско, но весьма негромко произнес:

– А вот оно и дело! Потому что я пригласил тебя, Шарль, для важного, – тут он поднял свой длинный и холеный указательный палец, – для важного и архисекретного разговора!

Тут Оливьер оглянулся по сторонам – так, как будто боялся увидеть поблизости кого-нибудь постороннего. Посторонних, конечно же, не было, и он продолжал:

– Я не забыл нашей прежней дружбы, клянусь! Когда ты вчера нарушил приказ и вышел из строя, я заступился за тебя, и вот результат! – и генерал тронул медаль на груди у сержанта.

– Благодарю, – сухо сказал сержант. Он был примерным сыном, и поэтому даже на этот раз решил последовать совету матушки быть вежливым со всеми без исключения. А этот негодяй наверное вообразил…

Да, так и есть!

– Шарль! – генерал перешел на доверительный шепот. – Тебе поручается крайне и еще раз крайне щекотливое и ответственнейшее дело: доставить одну из карет маршала лично императору. Ты представляешь? Лично! А?

Но сержант не выказал особой, и даже просто радости, а только пожал плечами: мол, приказ есть приказ, кто его обсуждает? Тогда Оливьер уже громче прибавил:

– И если все закончится удачно, то Маленький Капрал восстановит тебя в прежнем звании.

Сержант помолчал, а потом – он от себя такого сам не ожидал – вдруг зло спросил:

– А кто восстановит мою честь?!

– Да, печальная тогда вышла история, – и генерал сочувственно вздохнул. – Но мне кажется, что как только ты справишься с сегодняшним поручением, то сразу всё, конечно же… Ты меня слышишь, а?

Но сержант не ответил. Он пристально смотрел на Оливьера и был настолько зол, что даже не улыбался. Оливьер поспешно отвел глаза, откашлялся… И вдруг спохватился:

– Ну-ка, глянем по местности!

Сержант не спорил. Они повернулись к столу, и генерал заскользил пальцем по карте.

– Вот здесь ты пройдешь казачьи пикеты, – начал рассказывать он. – Местность просматривается плохо: холмы, кустарник. Потом двадцать верст лесом. Нет! Что я говорю? Пять лье по нашему! Ну да… А вот здесь, в Пышачах, ставка императора.

– Как?! – поразился сержант. – А мне говорили, что он сейчас…

– Кто говорил? – строго спросил генерал. – Кто смел болтать? И, главное, кто может быть настолько самоуверен, чтобы утверждать, будто он знает точное местонахождение императора?! Да это сейчас держится в строжайшей тайне! В частях, ты уж поверь, полным-полно русских шпионов. И если бы они только дознались, так сразу бы ты знаешь, что… А знаешь, какую награду пообещал русский царь тому, кто доставит ему живого Наполеона? Свою единственную дочь! Вот так-то, Шарль! Так что можешь предста… Но к делу, да! Еще вопросы есть?

Сержант молчал, рассматривал на карте свой предполагаемый маршрут. Потом спросил:

– Карету, говоришь?

– Карету.

– А чем груженую?

– Ну, знаешь ли! – возмутился было генерал… Но тут же спохватился и добавил: – Честно признаться, я и сам не очень-то это представляю. Храбрейший приказал, вот и всё. Ты же…

– Я не о том, – сказал сержант. – Меня куда больше волнует другое. Я ведь, сам понимаешь, должен буду двигаться скрытно, по весьма пересеченной местности, потом сугробы и так далее. А что карета? Это же какая обуза! Она…

– О, если только это, то не беспокойся! – заверил его генерал. – Во-первых, груз… ну, скажем так, не тяжелый. Во-вторых, мы сняли колеса и установили санные полозья. И, главное, чем я хочу тебя обрадовать, в здешнем лесу ты совсем не встретишь партизан.

– А это еще почему? – удивился сержант.

– Да потому что… Да потому что не надо забывать, что пошла уже вторая неделя, как мы покинули исконную Россию и вступили в коронные польские земли, совсем недавно захваченные Москвой. Поэтому здесь совсем другой народ, чем у царя. Да еще здесь… Ну, я не понимаю, Шарль! Ты что, уже забыл, как тебя здесь встречали летом? Я, кстати, и об этом тоже знаю, но молчу. Придерживаю дело, между прочим. Вот так!

Сержант нахмурился, сказал:

– Так то было еще летом, Оливье.

– Да, а теперь зима! – сердито сказал генерал. – Да, стало холодно. Да и сугробы – во! Но люди те же самые. Шарль, мы же для них освободители!

– Мы?

– Ты особенно, – многозначительно добавил Оливьер. – Так? Или нет?

Сержант тяжко вздохнул, вспоминая. Потом с неохотой сказал:

– Н-ну, хорошо. Допустим даже так: я выступлю. А сколько ты мне чего дашь?

– Пять сабель.

– Пять?!

– Но и двадцать подков! И еще пять мундштуков, пять трензелей, добрый десяток шпор. А какие усы! А…

– Так! – сказал сержант. – Теперь я понимаю!

– Что понимаешь?! – сердито спросил генерал. – Что я отправляю тебя туда, откуда не возвращаются? Но, милый мой, во-первых, насколько я понимаю, такая перспектива тебя совершенно не пугает. В противном случае не стал бы ты вчера – совершенно один, между прочим! – скакать на добрую сотню казаков! А сегодня, как-никак, вот тебе карта, Шарль, и вот тебе пакет, вот видишь, тут на нем сургуч, это печать Храбрейшего, надеюсь, ты ее узнал, и в пакете все что нужно сказано, ты его лично ему передашь, и он тогда сразу тебе…

Но тут генерал вдруг неожиданно замолчал, задумался… и, наконец, сказал:

– Да, совсем было чуть не забыл. В придачу к тем пяти саблям я придаю тебе еще триста… нет, даже четыреста самых метких в колонне карабинов!

– Как это?

– А вот так! Ты можешь себе представить, что будет, если вы, без всякого прикрытия, попытаетесь отделиться от колонны? Да вы и двух сотен шагов не пройдете. А так, когда здесь заварится славное дельце, вы сможете без лишней суеты и, главное, без лишних помех удалиться. Ну а потом уже… Да, потом уже все будет зависеть только от тебя. Овраги, лес… Ну, не тебя учить! Ведь так?

– Примерно так, – согласился сержант.

– Тогда не будем терять времени! – воскликнул генерал. – Пойдем, я представлю тебе твоих новых подчиненных. Все они как один отважные и ловкие ребята. Я их лично отбирал. Пойдем!

Тут он совершенно по-приятельски обнял сержанта за плечо и стал тихонько подталкивать его к двери. Ну вот, опять как всегда, невесело подумал сержант, поворачиваясь в нужном генералу направлении, как только доходит до настоящего дела, так сразу забывают про личную неприязнь и поручают только достойному, а нас, достойных, во всей Армии всего…

Но дальше думать было уже некогда, потому что к тому времени они уже вышли на крыльцо и увидели стоящую прямо напротив него маршальскую карету с наскоро закрашенными вензелями.

– Эта? – спросил Дюваль.

– Нет-нет, – поспешно отмахнулся Оливьер. – Эта так, на дрова. Твоя карета за углом. Сам понимаешь, груз весьма, даже особенно весьма секретный, так что не ставить же его у всех на виду!

За углом дома и действительно стояла еще одна карета. Была она вся черная, без окон, запряженная парой вороных. А сидевший на ее козлах кучер-солдат с опаской поглядывал на выстроившихся неподалеку от него пятерых кавалеристов. И опасения его были весьма оправданны, потому что все пятеро – все как один! – более всего смахивали… нет, даже не на дезертиров, а на мародеров. И это еще в лучшем случае! Да и к тому же…

Так, прикидывал сержант, значит, вот что: испанский конный егерь, прусский драгун, австрийский гусар, кирасир неаполитанец и… о, мой Бог, и даже мамелюк в чалме, Египет! То есть каждой твари даже не по паре, а только поштучно! И все они, конечно же, ни словечка не знают по-французски! Этот мерзавец нарочно таких подобрал! Вот что тогда подумалось сержанту. После чего он повернулся к генералу и очень сердито спросил:

– Твои?

– Мои, – гордо кивнул генерал. – Маловато, конечно. Но зато это действительно не люди, а звери. И, главное, все они вызвались добровольно.

– Еще бы! – мрачно усмехнулся сержант. – Небось, расстрельные!

– Но почему ты сразу так? – обиделся генерал.

– Потому что давно тебя знаю!

И сержант снова посмотрел на тех солдат. У конного егеря не было карабина. У кирасира кирасы. Гусар был слишком толст. А драгун слишком зол по натуре, потому что кто еще другой станет так дико заправлять мундштучное железо? Ведь это же лошадь, божье существо! И сержант отвернулся. Но, посмотрев на мамелюка, потерял последнее терпение и уже напрямую спросил:

– А они хоть понимают по-французски?

– Да, несомненно, – поспешно заверил Оливьер. – И, кроме того, все они как один рвутся в бой. И лошади у них, сам видишь, сытые и свежие.

– Ну, к лошадям претензий особенных нет, – согласился сержант. – А этим… им самим… что обещано?

– Высочайшее прощение – раз, – важно сказал Оливьер. – То есть забываются, списываются, закапываются, предаются вечному забвению все их грязные… ну, скажем так, проделки. И это – сразу, здесь. И второе – всем им дается чистая отставка и полное освобождение от всех дальнейших рекрутских наборов. Но это, второе, – уже по благополучному прибытии в ставку. Всё это с ними твердо обговорено и скреплено. Так что… Ну, да!

И Оливьер замолчал. Сержант хотел было сказать, что всё это глупости, что полное прощение и вечную отставку все эти молодцы получат сразу же, как только лишь за первым поворо…

Но генерал поспешно перебил его:

– Итак, слушай внимательно! Сейчас мы выведем пехотное каре, это три полных роты пиренейских вольтижеров, кстати, отменные стрелки, они пойдут – посмотри – вон туда, как будто мы собираемся закрепиться вон на той высоте, установить там батарею и тем самым защитить…

Ну, и так далее. Генерал продолжал объяснять свой хитроумный план прикрытия, а сержант тем временем подозвал к себе Мари и сел в седло. Генерал снизу вверх посмотрел на сержанта – вот и всегда бы так смотрел! – довольно причмокнул губами и сказал:

– Хорош, черт побери! Масть в масть!

Сержант пожал плечами, подобрал поводья, еще раз глянул на солдат… и вдруг подумал, что дело, несомненно, дрянь, но, может, сегодня как раз такой случай, когда лучше иметь дело неизвестно с кем, нежели с законченными трусами. Да и, в конце концов, Оливье трижды прав: чем сегодняшнее дело опасней вчерашнего?! Это раз. И второе: это же все равно его последняя кампания, так что опять же всё сходится! Ну разве что осталась одна сущая безделица…

– Что, сомневаешься? – вкрадчиво спросил генерал.

Однако сержант ничего ему на это не ответил. Мало того, он на него даже и не глянул, а просто тронул Мари и подъехал к отряду. Пусть будет, подумал он гневно, что будет – тем более после того, что уже было!

И вот он осадил Мари и осмотрел их, всех пятерых. И они, все пятеро, смотрели на него. Смотрели только выжидающе, потому что на их лицах не угадывалось даже малейшего намека на служебное рвение. И все-таки…

– Приятно оказаться во главе таких молодцов, каких я вижу перед собой! – бодро начал Дюваль. – Тем более, что нам предстоит сущий пустяк: пройти через неприятельские пикеты, потом пять лье по лесу, и мы в ставке. Пустяк, не правда ли?

Солдаты молчали. Сержант оглянулся на стоящего поодаль Оливьера, вздохнул и снова обратился к солдатам:

– Кто понимает по-французски?

Никто не ответил. Сержант беззвучно выругался, обернулся к генералу – и нарочито браво доложил:

– Все в порядке, можно начинать!

Генерал кивнул, развернулся и двинулся к штабу. По пути он что-то приказал подбежавшему к нему дежурному офицеру, тот козырнул и убежал. И генерал ушел, скрылся за домом. А пиренейские стрелки уже, наверное, построены, скуси патрон, взять под курок, капитан – правый фланг, лейтенанта на левый, и барабан, и марш. А мы тем временем…

– Ну вот что, молодцы, хватит шутить, – невозмутимым голосом сказал сержант, опять обращаясь к солдатам. – И ладно, если бы вы шутили с генералом, этой зимой все генералы того стоят. Но причем здесь обычный, совсем не гвардейский сержант?! Который тянет с вами одну лямку, который сам примерно так же, как и вы, попал в это мерзлое дерь… Ладно, чего тут ругаться! Никто же, как нам везде говорят, никто же ни в чем не виноват. Ну да, не виноват. По крайней мере я. Я – это уже точно. А зовут меня Шарль. Шарль Дюваль, – тут он для наглядности ударил себя кулаком в грудь. – А как тебя? – и он указал на кирасира без кирасы.

Кирасир оказался смышленым и сразу ответил:

– Чико, сеньор, Чико! Напполи. Волкано. Везувио! – и для пущей понятности он раздул щеки и зарычал, пытаясь воспроизвести рокот пламени, а после добавил: – Огон!

Сержант согласно кивнул, прекрасно понимая, что над ним насмехаются. Ну что ж, подумал он, тогда любезность за любезность! И, обращаясь ко второму солдату, испанскому конному егерю, Дюваль насмешливо сказал:

– А вот тебя я уже видел. В тот день, когда мы наконец-то ворвались в Сарагосу, ты упал передо мной на колени и принялся вымаливать…

– Неправда! – сердито воскликнул испанец. – Я родом из-под Бургоса!

Приятели солдата засмеялись – ведь он заговорил на вполне сносном французском. Отсмеявшись, солдаты смутились, гадая, как же теперь поведет себя их новый командир. Однако сержант сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и даже более того – он сказал:

– Прошу прощения, я обознался. Как бишь тебя?

– Меня зовут Хосе, – мрачно сказал испанец.

– Хосе! – сержант кивнул. – Прекрасно! Испанцы храбрые ребята, я был там дважды ранен. Зато… – и тут он повернулся к третьему солдату, а это был австрийский гусар, и воскликнул: – Зато как чудно нас встречала Вена! Столики с вином стояли прямо на улицах, женщины дарили нам цветы. Не так ли, Франц?

– Франц, Франц, – согласно закивал простодушный толстяк, приложил к губам флейту, которую он до этого весьма нетерпеливо теребил в руках, и заиграл очень грустный, печальный мотивчик. Австриец нещадно фальшивил, однако мелодия была настолько минорной, что сержанту уже не хотелось говорить солдату что-либо обидное. Он отвернулся…

И увидел худощавого драгуна с густыми пшеничными усами.

– Курт, – сам, не дожидаясь вопроса, представился драгун и добавил: – Бранденбург.

Сержант кивнул. И повернулся к мамелюку. Тот, помолчав, отрывисто сказал:

– Саид, – и больше ничего.

Дюваль нахмурился. Тогда, в битве у Пирамид, армия египтян была рассеяна, и всем казалось, что еще неделя, и генерал Бонапарт двинется дальше, в сказочно богатую Индию. Однако очень скоро…

Да! Все повторяется! Дюваль вздохнул, отвернулся – и только теперь обратил внимание на кучера, серой мышью притихшего на козлах. Тщедушный и веснушчатый, кучер живо напомнил ему детство, мальчишку с соседней улицы, сына рыбной торговки, а звали его… Да! Сержант невольно улыбнулся и сказал:

– Ну а ты, приятель, только по мундиру не француз.

– Я родом из Женевы, господин сержант, – скромно ответил кучер. – Мой папа, аптекарь, нарек меня Гаспаром в честь дедушки, тоже аптекаря.

Ну что ж, подумалось, знакомство состоялась, пора приниматься за дело. Сержант откашлялся и заговорил быть может и не очень складно, но зато достаточно уверенно и веско:

– Итак, повторяю еще раз: кто вместе со мной доставит эту чертову карету туда, куда велено, тот будет отпущен в отставку и уже больше никогда, ни под каким предлогом не станет подвергаться повторному рекрутскому набору. Слово чести! – Дюваль посмотрел на постные лица солдат и на всякий случай добавил: – Есть такое слово. Всем ясно?

Солдаты молчали. Зато…

О, вот оно! Привычное ухо сержанта легко уловило движение. Да, что ни говори, подумал он, как ты ни расхваливай кавалерию, но пехота это всё же есть пехота, и поэтому когда она идет – неспешно, тяжело, бряцая ранцами, – когда седые усачи берут ружья вот так и ухмыляются, а командир командует: «Первый взвод, третий взвод напра… второй взвод, четвертый взвод нале… во! Арш!», а после: «Взять прицел!», а после: «По моей команде!», а после…

Да, вот это действительно музыка! И эта музыка, что интересно, никогда не фальшивит. Подумав так, сержант привстал в седле и глянул поверх крыш – и увидел: и вправду идут. И хорошо идут, как будто не зима, не голод, как будто…

Вот! И тут тоже нужно, подумал сержант, маленько оживить этих молодчиков, потому что просто выйти из колонны – это дело нехитрое, а вот чтобы потом дойти туда, куда нас посылают…

Залп! Еще залп! Пошла стрельба! Сержант резко повернулся к вверенному ему отряду и бодро, даже, может, чересчур, заговорил:

– Ну, вот и началось! Вы слышите?! И этот шум, он, между прочим, ради нас! О нас заботятся! И это, кстати, преотменные стрелки: пятифранковую монету на ребро – и с тридцати шагов навскидку на ходу…

И замолчал. И снова посмотрел на то, как колонна уверенно поднимается на холм. А вот она уже и четко-ловко-быстро разделяется надвое и, не прекращая пальбы…

А пальба – как уголья в хорошем костре! Какое же это все-таки изумительно красивое дело – война! Но, правда, это только в том случае, когда под твоей командой настоящие солдаты. А если это просто всякий сброд, как сегодня, тогда…

И сержант, не додумав, поморщился и повернулся к вверенному ему отряду. Чего и говорить, расклад просто ужасный. Ну да с козырями и слепой сыграет, особенно, если колода крапленая, сердито подумал сержант. А вот если с такими…

А что? А как азарт? Азарт уже разве не в счет?! И сержант сразу приосанился, не глядя указал рукой на холм и начал, очень зычно, говорить такое:

– Вот так! И вот сейчас, вы это слышите, сейчас наши бравые вольтижеры покажут этим наглым варварам царскую мать! Да еще как! Во славу Франции!..

Но тут он замолчал, спохватился, а потом, немного погодив, продолжал уже совсем иным – неуставным, нормальным голосом:

– Да только что вам, если честно сказать, Франция? Да наплевать вам на Францию, на славу Франции, на ее честь, на ее импе… Да! Но вот зато на самого себя никому из вас наплевать не хочется! А сегодня мы как раз и имеем тот случай, когда нужно постараться на себя не наплевать и в то же время выйти из всего этого запутанного дела живым и, по возможности, даже невредимым. Так вот! Тот, кто будет меня во всем слушать, и не отставать, и без надобности не высовываться, и вообще… Вы понимаете! Так вот, только тот и доберется живым и невредимым туда, куда надо. А остальным…

И сержант снова замолчал, глянул на холм, на развернувшуюся там пехоту, и далее, на едва различимые точки. Это, наверное, казаки, подумал он, которые, наверное, готовятся…И пусть себе! А здесь… Сержант скосил глаза…

Ну вот, подумалось, это совсем уже прекрасно! Но, тем не менее, сержант нахмурился и мрачно сказал:

– Да, я чуть было не забыл. Так вот еще! И вы, и я, то есть все мы, конечно, добровольцы, охотники. И то, за что мы беремся, мы, конечно же, с легкостью, с радостью выполним. Но, боюсь, у генерала на этот счет уже начинают возникать сомнения – потому что уж слишком мы нерасторопны, господа добровольцы! Так что как бы вместо того, чтобы лететь на крыльях славы, нам не пришлось полечь… вот прямо здесь, у этого вонючего сарая, в этом замерзшем коровьем дерьме! Вот! Что я говорил?! Вот…

И сержант застыл! И замолчал…

Но зато за спинами у солдат раздался гневный – и весьма знакомый! – голос. Солдаты дружно обернулись…

И увидели, что у крыльца штабной избы, рядом с каретой маршала, замаскированной под возок, генерал Оливьер отдавал какие-то приказания полувзводу пехотинцев в синих шинелях и медвежьих шапках. В руках у пехотинцев зловеще поблескивали ружья. О, проклятая гвардия, черт подери! Вот о чем они тогда дружно подумали. И опять повернулись к сержанту – уже как к своему защитнику.

– Вот так! – строго сказал сержант. – Мы, как мне кажется, действительно замешкались. Так что как бы не вышло досадной ошибки!

Солдаты, явно оробев, поспешно подобрались в седлах и нетерпеливо забренчали уздечками.

– О, вот это уже другой разговор! – Дюваль тронул поводья, выхватил из ножен саблю и, махнув ею в сторону леса, не без насмешки воскликнул: – Вперед, верные сыны Франции!

И отряд съехал в сугроб, начинавшийся сразу же за дворовыми постройками.