Штампованное счастье. Год 2180

Часть третья СОЛДАТЫ СНОВА КОЕ-ЧЕГО СТОЯТ

Холод. Мертвенный красный свет, сочащийся из трещин в неровных стенах. Местность вокруг столь непроходима, а посты так удалены от базы, что менять часовых каждые несколько часов не имеет смысла. Использовать ранцевые двигатели запрещено в целях маскировки. Тропинка к посту прихотливо петляет между кратерными выбоинами, усыпанными валунами из пыли и льда; она ныряет в разломы и, обходя оползни по широкой дуге, протискивается сквозь скалы, что поднимаются из красно-бурой пыли огромными нелепыми изваяниями. Архитектор-неудачник вытесал их грубым топором. Ни одного округлого края. Сплошные острые грани. Местами на изломе вместо камня искрится грязный метановый лед с вкраплениями серы. Все поверхности здесь норовят предательски провалиться под ногами. В плотном на вид камне от малейшего касания образуются трещины, затем несколько квадратных метров тверди рассыпаются ледяным песком и беззвучно оседают в бездонные подземные каверны.

Путь в один конец занимает почти три часа и больше напоминает изматывающий марш-бросок в полной выкладке, чем смену караула. Стиснув зубы и обливаясь потом, мы исполняем балетные номера, тщательно соразмеряя усилия толчка и балансируя оружием, чтобы не улететь в небеса или не нырнуть в весело поблескивающую лужицу жидкого азота. Ускорение свободного падения тут почти нулевое. Вчетверо меньше, чем даже на крошке Фобосе. Крохотные частички пота, ухитрившись протиснуться сквозь патентованный впитывающий подшлемник, образуют перед глазами то ли крупный туман, то ли марево. Красные отблески адского пейзажа, проходя сквозь него, превращают мир в аттракцион ужасов. Глаза раздражаются от соприкосновения с соленым туманом. Слезы окончательно размывают взгляд и добавляют пейзажу авангардизма. Я запомнил это определение во время посещения земного музея.

Я где-то читал, как в давние времена во Французском иностранном легионе, помимо уголовной швали, служили художники и поэты. Писали стихи и рисовали наивные акварели в перерывах между монотонной гарнизонной службой и карательными экспедициями. Жаль, что я не умею рисовать. Да и негде здесь. Я бы набросал крупными мазками серо-голубой полосатый шар над головой. А потом порвал бы бумагу в клочья, чтобы избавиться от его призрачного света.

Амальтея. Имя этого проклятого богом сгустка замороженного дерьма придумано Камилем Фламмарионом — увлеченным чудаком-астрономом, жившим на Земле в девятнадцатом и двадцатом веках. Так звали нимфу, вскормившую Зевса-младенца козьим молоком и в благодарность за это вознесенную им на небо и превращенную в звезду. На деле тут нет ничего общего с красивой легендой. Никакого молока. Амальтея — жуткий, бесчувственный вампир, пьющий наши жизни. Кажется, будто камни и лед высасывают из тебя тепло. Жрут, захлебываясь, и никак не могут насытиться. Когда мы делаем привал и сердце перестает гулко бухать в ушах, я слышу жадные сосущие звуки, с которыми невидимый паразит поглощает наши силы. Сопротивляясь ему, батареи разряжаются уже через несколько часов. Приходится таскать в штурмовом ранце запасные и экономить энергоресурсы, выставляя температуру на минимально допустимую отметку и до предела уменьшая обогрев.

Холод. Промозглая ледяная сырость. Какой-то шизофреник нарисовал огромную сферу и раскрасил ее неровными полосами. Блекло-голубое, серое и коричневое в четверть неба. Трудно сказать, что видишь. Этим цветам не придумано названий. Тактический вычислитель отказывается брать ориентиры на поверхности газового гиганта. Сдается через тридцать секунд. Воронки возникают на границе полос и смешивают краски. Медленно вращаясь, они разбрасывают изогнутые щупальца, и я наблюдаю, как они постепенно умирают, растворенные блеклой голубизной. На Юпитер трудно смотреть долго. Привыкшие к виду безжизненных планет и бесконечной пустоты пространства, мы теряемся от близости величественного монстра. И одновременно он притягивает взор. Опустишь глаза, выбирая, куда поставить ногу, а через секунду снова задираешь голову и стараешься ухватить взглядом тающее в солнечном сиянии бесконечное течение цветных лент. День за днем мы падаем в этот безмолвный кипящий хаос.

Амальтея имеет форму неровной картофелины. Один конец вытянут и имеет относительно ровный ландшафт. Этот длинный тонкий конец всегда обращен в сторону Юпитера. Мы торчим почти на самом полюсе. «Севернее» нас вся поверхность — сплошные кратерные поля, разломы и скалы. Есть даже несколько гигантских кратеров. Диаметр одного из них превосходит диаметр всего планетоида в самой узкой его части. Еще дальше — непроходимые горы, высота хребтов которых достигает двадцати километров.

Хочется согреть пальцы, сунуть их под мышки или хотя бы подуть на них. Ничего этого в скафандре не сделаешь. Приходится постоянно сгибать и разгибать их, чтобы сохранить минимальную чувствительность на случай, если приспичит пострелять. Ухватившись за леер, медленно, чтобы не взлететь к потолку, приседаешь. Отогреваешь застывающие ноги. Бульон в термосе скафандра кончается быстро: есть хочется постоянно. Ледяное жало мочеприемника норовит отморозить отросток. Наши скафандры — универсальные изделия и не рассчитаны на длительное комфортное пребывание на темной стороне. Зверь замерзает. Мысли прихватывает льдом. Шурша и потрескивая, ледяная шуга медленно вращается в голове. Треск помех в ушах. Путаешь собственные мысли с сообщениями по радио. «Поддерживать боеготовность». — «Есть, сэр». Внутри укрытия частички пота превращаются в обжигающую маску. Лед спускается сверху вниз, ползет по шее, грозя заморозить сердце.

Наши вахты длятся примерно по тридцать два часа. Местные сутки минус время в пути до поста. Мобильный комплекс поддержки в капонире неподалеку, да пара бойцов. Один дежурит, второй на подвахте. Чередуемся через два часа. Сам пост — небольшой кратер, вычищенный от пыли взрывом, перекрытый настилом из пластобетонных брусьев и заваленный камнями. Черная нора входа меж валунов, три амбразуры для кругового обстрела да радарные решетки системы слежения, замаскированные среди глыб пористого камня.

Такблок напоминает о себе помаргиванием сообщения на границе видимости. Выворачиваю глаза, читая его. Всегда одно и то же. Ничего нового. Я оглядываюсь на скрючившегося у стены в позе зародыша напарника. Кашляю, прочищая горло. Делаю ежечасный доклад на базу. Изо дня в день, из часа в час он повторяется, будто молитва, смысл который давно забыт.

— Красный-1, здесь Красный-7. Доклад.

Приглушенный фильтрами треск помех. Слова мягко падают в слой пыли. Кажется, будто говоришь сам с собой. Наконец, когда ожидание становится невыносимым, голос дежурного сержанта хрипит:

— Записываю, Красный-7.

Тупо удивляешься, как долго тянулись эти три секунды до ответа.

— Красный-7, без изменений. Посторонних объектов средствами визуального и радарного наблюдения не выявлено. Состояние здоровья удовлетворительное. Оружие, оборудование в исправности. Даю проверку тактического канала. Две секунды.

— Красный-1, принял. Тест проходит. Отбой.

Я толкаю в плечо скрюченную фигуру.

— Эй, Иван! Твоя смена. Я пройдусь. Проверю краба.

Пауза.

— Иван!

— Ладно.

— Не ладно, а «есть, сэр». Шевелись.

— Неугомонный ты, Жос, — ворчит мой напарник из Восьмой пехотной, нехотя поднимаясь с кучи блестящего тряпья. Так выглядит особым образом скатанная и полунадутая палатка. Применяется как изоляция от промороженной поверхности. — Здесь тебе третью нашивку не заработать.

— И прекрати спать. Мы тут всего месяц. Держись, парень. Иначе совсем раскиснешь, — словно не слыша, продолжаю я. Когда пытаешься командовать, чувствуешь, как броуновское мельтешение внутри котелка выстраивается в какое-то подобие порядка.

Напарник вытанцовывает шаг. Едва не протаранив головой низкий неровный свод, приземляется у южной амбразуры, где сложены наша амуниция и оружие. Колдует над скафандром, меняя батарею. Долго возится. Замерзшие пальцы отказываются слушаться.

— Холодно. Кажется, у меня мочеприемник замерз. Не могу оправиться. Резь внутри, — бормочет Иван.

— Усиль обогрев на пять минут. Введи укрепляющее. Не перестарайся — замерзнешь на обратном пути.

— Учи ученого. Я старше тебя на два года, — заторможенно огрызается напарник.

Я рассматриваю его спину. Скафандр, увешанный амуницией, превращает фигуру в неуклюжий шар и не дает представления о настоящей позе владельца, но мне кажется, что Иван зябко сутулится, пристраиваясь у амбразуры.

— Постарайся недолго, Жос, — не поворачиваясь, выдавливает он.

На минуту ему становится стыдно за свою слабость. Легенды Легиона просыпаются в нем, пробуждая впавший в спячку дух. Иван расправляет плечи, перепрыгивая к следующей дыре в камне. Он сильный парень. Но я знаю, что его хватит ненадолго. Никакая химия, которой нас время от времени пичкает скафандр, никакие вживленные рефлексы не в силах противостоять давящему, выворачивающему внутренности одиночеству. Мы один на один с бесконечностью. Вселенной наплевать на нас. Она снисходительно слушает наши радиопереговоры. Поглядывает свысока на жалкие скорлупки, в которых мы пытаемся спрятаться от нее. Не может понять, зачем мы сопротивляемся неизбежному. Дисциплина превращается в рудиментарный хвост. Знаешь, что он есть, но не враз разглядишь. И уж точно затрудняешься ответить, на кой он сдался.

Иван перебирается к следующей дыре. Я молча выползаю наружу к только что придуманному себе занятию. Только бы не видеть стылых стен. Капитан Золото думает, что я держусь лучше других. Ему легко думать: большую часть времени он проводит в теплом герметичном бункере. Его мысли не выстуживает графиком «сутки через сутки с двенадцатичасовой подвахтой и хозяйственными нарядами». Он покидает бункер один раз в день для выборочной проверки постов. На самом деле мой статус позволяет мне казаться более активным, чем есть на самом деле. Я могу придумывать себе занятия. Двигаюсь и произвожу кучу ненужных действий, чтобы не съехать с катушек от ненавистного красного света и бесконечного кружения полосатого мячика над головой. Зверь рычит и рвет меня когтями, требуя выпустить его на свободу. Нельзя туда, дружок. Без меня пропадешь. Свобода тут— синоним смерти.

Свет от быстро поднимающегося солнца заставляет кончик ствола сиять. Пламегаситель сделан из ртути. Карабины играют серебряным светом. А потом мертвый пейзаж начинает куриться пылью и испарениями метана. Резко усиливаются помехи. И без того рыхлый грунт становится непроходимым. Каждое приземление после балетного прыжка — шаг в неизвестность. То и дело какой-нибудь валун не выдерживает теплового напряжения и рассыпается ледяными осколками. Или, плавно качнувшись, оседает и исчезает в снежной трещине. Только пыль выстреливает из образовавшейся каверны и долго висит над головой мутной серой кляксой. Из-за этих чудес кажется, будто вокруг тебя падают снаряды. Огонь по площадям.

Этот процесс перемалывания поверхности на Амальтее идет миллионы лет. И будет идти еще миллионы лет после нас. Рыхлые камни, скрепленные льдом и серой, на солнце рассыпаются в щебень. Обнажают глубокие провалы. Провалы расширяются, рождая новые скалы. Скалы тоже рушатся ко всем чертям, давая основу булыжникам. Ночью лед вновь скрепляет поверхность из желто-красной породы в кажущийся незыблемым монолит. А потом под воздействием приливных сил Юпитера отдельные плато выскакивают наверх. И процесс образования скал и дробления их в пыль начинается снова. Бесконечное строительство. Через несколько лет место, где я сейчас нахожусь, будет выглядеть совсем по-другому. Только солнечный свет будет все так же отражаться от красных граней, слепя глаза.

Предыдущий отряд потерял троих во время дневных переходов. Мы меняем тактику. Теперь передвигаемся исключительно ночью. Перемещения днем, да еще поодиночке, не рекомендуются. Но я проявляю инициативу. Зверь хитрый — днем на поверхности можно согреться. Несмотря на пыльное марево, скафандр даже включает теплообменники, сбрасывая излишки тепла. Страх быть замурованным заживо в ледяных глубинах ничто перед животной тягой к теплу. На солнечной стороне я ненадолго оживаю.

В глазах у бойцов сводного отряда, которых мы сменили, застыло тупое равнодушие. Они брели по коридору транспорта, словно призраки, и никакие дежурные окрики таких же опустошенных сержантов были не в силах заставить их прекратить волочить ноги. Сейчас я понимаю: они просто наслаждались непривычной тяжестью своих тел, словно вернулись с того света. Трехмесячная вахта в этом аду убивает не хуже зенитного огня. Разве что внутренности из разорванного скафандра не разбрасывает.

Все, что было со мной до сих пор, кажется сном. Ты просыпаешься, выныривая из увлекательного действа, ты напряжен, твои чувства все еще там, ты остро переживаешь нафантазированную обиду или лелеешь радость, и твои переживания так остры, так свежи, но уже через час ты с трудом вспоминаешь, что́ тебя так возбудило. Через сутки помнишь только, что видел сон. А о чем он, уже забыл. Так и здесь. Я проснулся четыре недели назад. И моя прежняя служба, вся моя короткая жизнь забылись напрочь, смытые реальностью. А может быть, все совсем наоборот, и сейчас я барахтаюсь в объятиях ночного кошмара. Надо лишь сделать усилие, оттолкнуться посильнее ногами, чтобы проснуться поскорей. Но все судорожные попытки выбраться из сна заканчиваются очередным длинным прыжком.

Медленно пробираясь от ориентира к ориентиру в мутном сиянии, я добираюсь до одного из укрытий, которое использует краб. Две скалы, склонившиеся друг к другу, образуют своеобразную арку. Приветствуя меня, механизм приподнимается на лапах. Комплекс непосредственной огневой поддержки М-40 «Бофорс». В просторечье — краб. Его броня в боевом режиме приняла цвет окружающего ландшафта. Пока не наступишь, не увидишь. Я осторожно очищаю его технический лючок от пыли. Вытаскиваю наружу сенсорную панель. Равнодушно тычу перчаткой, прогоняя короткий тест. Индикаторы светятся зеленым. Как и следовало ожидать, краб ежечасно сбрасывает мне как старшему смены данные самодиагностики по радио. Моя прогулка сюда — бред под видом чрезмерной инициативности.

Я похлопываю его по броне. Смешно — я ощущаю жизнь в этом куске металла. Я фантазирую, будто краб способен ощутить мою грубоватую ласку. Камень подо мной вздрагивает — где-то рядом случился обвал. Солнце все выше. В голове сплошной треск. Дальше оставаться снаружи опасно. Пора возвращаться.

— …ложить состояние! — пробивается еле различимый голос.

Капитан. Волнуется, как бы символ Легиона не загнулся от попадания камня по башке. Еще бы — за такое с него снимут не только звание, но и голову. Выдвигаюсь назад. К стылой, промороженной пещере. Интересно бы знать — кто из моих товарищей назначен играть роль няньки? Я уверен, Генерал не бросает слов на ветер. Меня пасут. Ежечасно. Ежесекундно. Следят за каждым моим шагом. Надеюсь, это для того, чтобы не дать мне оступиться. А может, и чего похуже. С символа Легиона и спрос особый. Получил ли Золото особые инструкции насчет меня?

Неожиданно четкий голос Сорма:

— Эй, Ролье! Опять в героя играешь?

В перерыве между прыжками нахожу в себе силы улыбнуться. Может, это он и есть? Или это мой напарник — теряющий человеческий облик Иван?

— Трудно менять привычки, мой аджидан.

— …хр-р-р-хр…

Помехи превращают гневную отповедь в неразборчивый хрип.

Сорм теперь ротный сержант. После боя на Весте, где он с неполным отделением удерживал плацдарм на поверхности, ему присвоили аджидана. Выжили только он да еще один капрал. Представляете, его даже не зацепило.

Наши с ним отношения напоминают вооруженный нейтралитет. Ты не зарываешься, а я тебя не трогаю. Думаю, все дело в должности. Сорму положено быть цербером. Что не мешает нам по-дружески перекинуться парой слов в личный час. Его тоже сунули в сводный отряд. Наверное, командование решило, что без знакомого лица мне будет скучновато на Амальтее. Нет, все же, определенно, нянька моя — Сорм.

Сорм на полном серьезе считает, что знает меня как облупленного. Срабатывает стереотип: он помнит меня еще безликим новичком, а не известным героем Ролье Третьим. Я рос на его глазах. Он даже пытается меня опекать. Черт с ним. Я вот тоже обречен до конца дней своих считать его старшим товарищем. Гибридом отца и старшего брата.

Измордованные донельзя, мы возвращаемся на базу — так громко зовется тесный подземный бункер из нескольких герметичных отсеков. По крайней мере на короткое время тут можно снять провонявший выделениями скафандр. Никто не обращает внимания на густые запахи — хилых силенок вентиляции еле-еле хватает, чтобы на бетонных стенах не оседала холодная влага. Здесь вам не стерильные коридоры крейсера. Это временный оборонительный объект. Условия жизни в нем должны обеспечивать личному составу минимально приемлемый для выполнения боевой задачи уровень комфорта, не более. По замыслу командования существующих условий вполне достаточно для трехмесячной вахты. Бюджет Легиона и так растянут донельзя. Средств не хватило даже на переносные гравигенераторы — безвкусную вторичную воду из-за низкого тяготения пьем через трубочки. Тусклый свет забранных решетками плафонов— экономим электричество. Опять эта экономическая составляющая, мать ее.

— Мой аджидан, у Ивана мочеприемник замерзает, — сообщаю я Сорму.

По должности старшине отряда положено отдельное помещение. Тесный бетонный пенал два на два, половину которого занимает стеллаж, забитый дефицитными в наших условиях комплектующими. Старшина восседает над грудой добра, точно паук. По его виду ясно: он скорее умрет, чем растранжирит вверенное ему имущество.

— Меньше спать надо. Двигаться больше. Шевелиться резче. Лед резких не любит, — отвечает Сорм в надежде отделаться от меня советом.

— Здорово сказано, мой аджидан. Но мне не советы нужны, а новый патрубок с подогревом.

Старшина смотрит исподлобья. Испытывает на «слабо». Командным духом в нашей разношерстной толпе даже и не пахнет. Слишком низкая слаженность. Слишком большая нагрузка. И нулевая мотивация — на этой рутине славы не сыщешь, хотя шею сломать легче легкого. Тогда зачем я это делаю? Сам не знаю. Следовать капризам зверя входит у меня в привычку.

— Ты ошибся, Жос. Батальонный склад на Весте остался.

— Не хочу назад труп на себе тащить. Только не в мою смену.

— Боишься ответственности, а, Жос?

— Не люблю лишних трудностей.

— Так поменяйся с ним скафандрами. Тебе-то как герою наверняка новый после выдадут.

— У вас есть новый скафандр, мой аджидан?

— Не у меня. Я же сказал — после.

— Я сейчас жить хочу, мой аджидан. Не после. До «после» можно и не дотянуть.

— А я-то думал, храбрец ты, — подначивает Сорм. Он уже понял, что проиграл этот раунд.

— Я просто умный, мой аджидан. Храбрецы копают котлован в трех километрах к западу.

— Это не храбрецы, Жос. Это дураки.

— Это одно и то же, мой аджидан. Я пришлю Ивана.

Аджидан заходится хриплым гоготом. Смех его переходит в надсадный кашель.

— Чертова сырость! — прокашлявшись, кричит мне вслед Сорм.

Но я не отвечаю ему. Я уже сплю.

Прежние мечты о встрече с Лиз теперь кажутся мне наивными. Да и нет ее в живых, скорее всего. Если мы, закаленные солдаты, специально выращенные для подобной службы, испытываем такие перегрузки, то чего ждать от обычной земной женщины без особых модификаций? Я схожу с ума через четыре недели после начала командировки, а она тут уже несколько месяцев. Усилием воли я заставляю себя выбросить из головы посторонние мысли. Будто выключаю участок мозга, отвечающий за привязанность и доброту. Вот ведь странность — подобным образом я заставлял себя забыть убитых товарищей. То, что я испытываю к незнакомому человеку почти родственные чувства, уже не удивляет меня. Я переворачиваюсь на другой бок, вызывая недовольное ворчание соседей.

Строящийся объект «Зонтик», вокруг которого столько возни, расположен в трех километрах от базы. Как раз в центре неровного круга, образованного нашими внешними постами. Всего в трех километрах. В целых трех километрах. Эти три километра до объекта — все равно что расстояние до Юпитера. И туда и туда попасть для меня одинаково невозможно.

Первые дни я осматривался. Пытался найти лазейку. Вступить в контакт хоть с кем-то, кто имеет доступ на «Зонтик». Пустое. Наш график так плотен, что мы заняты каждую секунду. А в редкие моменты, когда нас не заставляют делать десятки необходимых для выживания вещей, мы отключаемся и забываемся тяжелым сном. От свинцовой усталости спать здесь хочется постоянно. Не меньше, чем есть. Не меньше, чем пить. Отдыхающей смене позволено спать без скафандров. Мы сгрызаем размоченные в воде плитки концентрата, потом выпиваем саму воду и тесно прижимаемся друг к другу, пытаясь согреться. Те, кто спят в середине, познают райское блаженство. На короткое время они сыты и в тепле.

Инженерно-саперная рота, производящая монтаж оборудования, расквартирована отдельно от нас. Подземный лагерь для заключенных и казармы роты охраны — тоже. Добровольческие силы охраны правопорядка обеспечивают конвоирование каторжан на работы и охрану шлюзов. Они — самые лучшие из охранников. Потому как немые. Их легкие скафандры, непригодные для длительного пребывания на поверхности, лишены радиосвязи и имеют лишь маломощные лазерные передатчики. Я думаю, что они такие же заключенные, как и те, кого стерегут. Только сами этого не знают.

Сообщение с Поясом сведено к минимуму — все необходимые грузы доставляются на транспортном корабле вместе с очередным сводным отрядом, прибывающим на смену. Редкие контакты с инженерами производятся по радио через командира отряда. Попытка незаметно проникнуть во внутренний периметр или в расположение инженеров по непроходимой местности попросту нереальна. Нет ни повода, ни времени для таких действий. Мы не покидаем пределов базы, кроме как для несения службы. Дежурный сержант просто не откроет внешний шлюз без убедительной причины. А если я каким-то чудом покину базу, то система безопасности немедленно поднимет тревогу. И крабы, ласковые стальные зверушки, несущие вахту, в момент превратят меня в пар.

В общем, уже через неделю я потерял надежду. Никаких шансов на оперативную деятельность. Никаких косвенных или опосредованных данных. Ни по одному из пунктов задания. Я смирился с поражением. Я встретил свое поражение с облегчением — больше поводов для Службы списать меня в резерв. Саботаж так саботаж. Я злорадно улыбаюсь, представляя разочарованную и одновременно разъяренную физиономию доктора, когда он прочитает доклад о том, как я не смог проникнуть на объект. То-то ты покрутишься, дружок, составляя отчет для своего шпионского начальства.

Моя цель — проверка системы охраны и выявление агентов противника среди обслуживающего персонала. Я должен осуществить несанкционированное проникновение на объект и съемку оборудования. А по возвращении на Весту где-то полетят головы и гайки закрутят еще туже. Бессилие порождает ленивую агрессию. Тут даже на злость сил не остается. Плевать мне на доктора. Мне не приказывали покончить жизнь самоубийством. Всесильная Служба могла бы обеспечить мне более достойное прикрытие. Я не намерен подставлять голову из-за недосмотра штабных умников. Слово «долг» для зверя — пустой звук. Его долг — остаться в живых. Существо-солдат нехотя соглашается с его доводами.

Дня не проходит, чтобы я не думал о том, как сбросить свои оковы. Но выхода все нет. Я тут такой же заключенный, как и остальные. Можно соскочить только в одном направлении. На тот свет. Я стискиваю зубы. Черта с два! Зверь терпелив. Он дождется своего часа.

Но однажды, когда я торчал на подвахте, клюя носом в тщетной борьбе со сном, случилось чудо. У саперов что-то произошло. Не то авария, не то пожар. В общем, один из их парней получил ранение. Обычное дело в Легионе. Несчастные случаи у нас не редкость. Но этот парень — он оказался очень нужным. Инженером, прошедшим обучение по какому-то там оборудованию. Секретному, поэтому дублера у парня не было. Саперы запросили у нас помощи. Капитан Золото решил, что лучшей кандидатуры, чем я, ему не сыскать. Все-таки — спасибо Генералу — у меня слишком много нянек.

Динамики громкой связи, похоже, сознательно производят хриплыми и трещащими. Другой причины я не нахожу. Прямо с заводов они приходят такими, будто проработали лет сто. Есть в этом необъяснимом факте какая-то великая военная тайна.

— Капрал Ролье, срочно зайти к дежурному, — дребезжаще каркает над головой.

Отдыхающая смена недовольно ворочается. Я поправляю сползшую на холодный пол пленку палатки, которую парни используют вместо одеяла. Бессвязное бормотание и выкрики команд — бредит один из заболевших в изоляторе. Звукоизоляция у нас никакая.

Дежурка — такая же промозглая тесная каморка с тусклым светом, как и большинство остальных помещений базы. Только развернутый в боевое положение командно-тактический блок играет огоньками на помаргивающей в воздухе голограмме.

— Жос, прогуляться не желаешь? — спрашивает меня капитан Золото Второй.

— У меня есть выбор, сэр?

Капитан переглядывается с дежурным сержантом.

— Ну, ты можешь отказаться. Я отправлю кого-нибудь еще. Я подумал, тебе прогулка не помешает. Ты часто подставляешь голову, выдумывая причину. В кои веки выдался достойный повод.

Я лениво вспоминаю, что должен быть образцом.

— Спасибо, сэр. Пускай парни отдыхают. Что нужно делать? — солидно и неторопливо изрекаю я. Наш капитан тащится, когда я начинаю изрекать веско. Считает меня рассудительным. Рассудительный подчиненный кажется более надежным. На такого можно опереться.

— У инженеров проблемы. Им срочно нужна помощь. Есть раненый. Вместе с доком выдвигайся к ним. Доставишь его, поможешь, если что, и сразу назад, — инструктирует капитан. — Периметр открыт, сектора два, три. Крабы вас пропустят. Ты старший.

— Есть, сэр. А что с их доктором?

Капитан выглядит смущенным.

— Чертовщина какая-то. Я сам толком не понял. Их командир нес какую-то чушь. Вроде как погиб он у них. Или заболел. А нового пока не прислали. Ждать им следующего транспорта. Сам понимаешь — высший режим секретности. Ограничение сеансов связи и транспортного сообщения.

— Понимаю, мой капитан.

— Ты поаккуратнее там. Сейчас день. Поверхность нестабильная. Разрешаю использовать ранцы. Поддерживай связь.

— Не волнуйтесь, сэр. Все сделаю как надо.

Я нацепляю одну из лучших своих масок. Рассудительного, уверенного служаки. Этот шанс я ни за что не упущу.

— Жос.

— Сэр?

— Док у нас один. Смотри, чтобы с ним не случилось чего.

— Понимаю, сэр. Не беспокойтесь.

Мы возносимся над красно-зеленым мутным маревом на длинных реактивных хвостах. Сверху горизонт кажется еще ближе. Края его размыты дымкой. Побледневший Юпитер продолжает свое безмолвное кружение. Бледный серпик Европы прячется среди звезд, будто стараясь казаться незаметнее. Только бы не промахнуться мимо бункера! Только бы не провалиться в трещину!

Но все проходит штатно. Курсовой маяк выводит нас точно к цели — надежному пятачку из переплавленной породы. Муть испарений захлестывает нас с головой. Мы добираемся до груды валунов, обозначающих вход, практически на ощупь, крохотными гусиными шажками. Я перевожу дух.

Что значит экстренная ситуация! Вот бы так до поста: дал полную тягу — и сразу на месте!

Бункер инженеров — копия нашего. Нора меж валунами. Долгий узкий наклонный скат, выплавленный в скале. Мы опускаемся глубоко под землю.

Печальный женский голос внутри черепа: «Вы входите на военный объект Вооруженных сил Земной Федерации. Ваши полномочия подтверждены. Пожалуйста, следуйте указаниям персонала…»

Шлюз с низким потолком. Такая же сырость в отсеках. Разве что света побольше. Датчики свидетельствуют о наличии в воздухе посторонних примесей. Метана и сложных летучих соединений. Поднимаю лицевую пластину. Запах, шибающий в нос, не поддается описанию. Я думал, в нашем бункере воняет. Я ошибался. Настоящая вонь — здесь. Тяжелый запах немытых тел, аммиачных испарений, каменной пыли, ржавчины, смазки, перегретой изоляции. И — гниющего мяса. Легионеры обладают способностью раскладывать запахи на составляющие. Для того чтобы определить пригодность предмета в пищу. Оценить, насколько содержание полезных свойств в нем превышает дозу опасных веществ. Или выявить степень загрязнения бортового воздуха. Так что ошибки быть не могло — сквозь ужасающую вонь я чувствовал сладковатый запах разлагающейся плоти.

— Мы на месте, — докладываю на базу.

— Не задерживайтесь, — напутствует дежурный сержант.

Лица встретивших нас легионеров на человеческие и не похожи вовсе. Бледные призраки с лихорадочно горящими глазами и впалыми щеками. Одеты в грязные форменные флотские свитера навыпуск, на многих напялено сразу две, а то и три штуки. Рукава в неопрятных дырах, из которых торчат нити. От уставных причесок не осталось и следа — длинные волосы всклокочены. Если бы мы имели растительность на лице, уверен — нас встретили бы существа с длинными спутанными бородами. Посиневшие руки с грязными ногтями. Штанины комбинезонов лоснятся от грязи и впитавшихся в них технических жидкостей. Знаков различия никто не носит, отличить, кто из них кто, невозможно. Призраки толпятся, перегораживая проход. Молча смотрят на нас и чего-то ждут. Оружейная пирамида на стене открыта. Стволы винтовок тускло блестят осевшей на них влагой. Видно, что их не обслуживали уже долгое время. Стены и потолок местами покрыты пятнами бледно-зеленой плесени. Вентиляция шуршит мусором по полу. Под ногами перекатываются хрустящие шарики от оберток концентратов. Ну и свинарник!

Талисман напоминает о себе коротким уколом. Обнаружил следящие сканеры. В этой дыре жучок не установить. Я прихожу в себя от этого сообщения. Вспоминаю, зачем явился сюда на самом деле. И первым нарушаю странную тишину:

— Капрал Ролье Третий, сводный пехотный отряд. Прибыл для оказания помощи.

Тишина. На меня продолжают смотреть как на чудо.

Вмешивается наш док — капрал Сэм Томлисон.

— Парни, нам передали — у вас раненый.

Молчаливое шевеление. Кто-то проталкивается сквозь тесный проход.

— Слушайте, у вас мин нет? — пришепетывая, спрашивает сапер с безумными глазами.

— Мин? — удивляюсь я.

— Пехотных, — уточняет сапер. — Край как пару штук надо.

— Нет, — отвечаю я. — Нам их только в караул выдают.

— Жалко… — огорчается сапер. Знаком просит следовать за ним. На лицах окружающих отражается тупое уныние.

Призраки расступаются, пропуская нас. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не поддаться порыву опустить лицевую пластину и перейти на замкнутую циркуляцию. Сжимаю зубы. За нами идут, все так же молча.

Бункер кажется бесконечным. Внешняя похожесть грубых бетонных поверхностей дезориентирует меня. Мы долго петляем среди заплесневелых стен. Тяжелые герметичные двери распахнуты настежь, все как одна. Похоже, тут всем наплевать на правила безопасности. В некоторых отсеках разбросаны инструменты и оборудование. Складывается ощущение, что после прекращения работы их просто бросили куда глаза глядят.

Чем дальше мы идем, тем больше народу нас сопровождает. При нашем приближении легионеры оставляют свои занятия и тянутся следом. Спящие вповалку под грудами тряпья существа толкают соседей и молча пристраиваются за нами. Мы идем во главе странной, призрачной процессии. Глаза у некоторых гноятся. Руки в язвах. Мы тянемся медленным гусиным шагом, и только шмыганье мокрых носов да глухое покашливание слышится сквозь побрякивание амуниции.

— Парни, куда вы нас ведете? — спрашиваю я.

Ближайший мертвец в рваном свитере смотрит на меня непонимающе. Господи, да что тут происходит?! Липкое чувство сковывает конечности.

— Эй, долго еще? — Голос мой срывается на крик.

Неопределенное пожатие плечами.

— Кто у вас командир? Эй, ты! Как тебя? Я к тебе обращаюсь!

Ни малейшего проблеска в пустых глазах. Призрак неопределенно машет рукой.

— Он там, — невнятно произносит он.

Меня обдает едким запахом. Перегар! Он употреблял спиртное!

Док Томлисон от рождения не брезглив. Легионным медикам не положено блевать от вида крови и перемешанных в кашу внутренностей. Но сейчас у него на лице такое выражение, что я понимаю: он вот-вот сорвется. Немое удивление, смешанное с ужасом и брезгливостью, стягивает его лицо в гримасу. Я протягиваю руку, задев отшатнувшегося от прикосновения мертвеца, и опускаю у дока лицевую пластину.

Я развиваю контакт.

— Он офицер? Как его фамилия?

— Офицер, — тупо соглашается легионер. — Конечно. Кем ему еще быть? Убивец его зовут. Он там. — Снова неопределенный взмах рукой.

— Всего один офицер? Сколько вас тут?

Однако два вопроса превышают предел умственных способностей существа. Повергают его в ступор. Сапер шевелит губами, потом сдается и отворачивается. Я оглядываюсь в поисках более вменяемого собеседника. От молчаливого шарканья ног мне становится жутко.

— Парни, что у вас тут происходит? — отчаянно вопрошаю я. — Сержанты есть? Кто здесь старший? Отвечайте!

— Я… наверное, — нехотя отзываются сзади.

Я резко оборачиваюсь. На меня наталкиваются идущие сзади. В них тупо тычутся другие. Затор. Лица мертвецов кажутся одинаковыми.

— Кто это — я?

— Я, — говорит неотличимый от других призрак.

Сейчас я кажусь себе олицетворением Легиона.

— Представьтесь по форме, легионер!

— Сержант Пети… Четвертый, — нехотя, будто вспоминая забытые слова, выдавливает существо. Добавляет, войдя во вкус: — Четвертый отдельный инженерно-саперный батальон, третья рота, командир технической группы. — Глаза его приобретают осмысленное выражение. — И не орите на меня, капрал. Я старше вас по званию.

Явный прогресс. Несколько мутных личностей прислушиваются к звукам его голоса.

— Извините, мой сержант. На вас нет знаков различия, — фальшиво оправдываюсь я.

— Специфика работы. — Сапер равнодушно машет рукой. Спрашивает с надеждой: — А у тебя точно мин нет?

— Нет. Нам сообщили, что у вас тут авария. Есть раненый.

— Ага, есть, — соглашается сержант. — Бедняга Жиль. Прижало его. Еще несколько отсеков — и мы на месте. Нам без Жиля никак. Без него мы закончить не сможем. Жиль — спец по…

Мертвецы внезапно оживают. На сержанта дружно шикают. Голос его тонет в гневных выкриках.

— Эй, сержант, завязывай! Чего городишь? Кончай, Жермен! Баста! Стоп! Убивец тебя сгноит! Пайка лишит! Забыл, как доктор кончил?

Сержант разводит рваными рукавами. Вид у него смущенный.

— Извини, парень. Секретность, мать ее. За разглашение — смерть, — неохотно поясняет он.

Толпа постепенно успокаивается. Неожиданная вспышка пошла многим на пользу. Окружающие будто очнулись от сна.

— Эй, а ты не тот Ролье, про которого нам перед отправкой талдычили? — спрашивает кто-то.

— Да ну, откуда ему тут взяться, — вяло сомневается другой голос. — Тот герой. Сюда таких не отправляют.

— Точно. Эта дыра для грешников, — соглашаются сзади.

— А похож, — не унимается первый.

— Брось, — невнятно лепечет призрак. — У тебя глюки. Был бы док жив — объяснил бы тебе, как правильно плесень нюхать.

— Ничего не глюки! — Глаза спорщиков горят неземным огнем. Кажется, даже светятся в полутьме. — Я его фото видел.

Тут кто-то замечает мой грязный шеврон.

— Да точно он, парни. Сам Ролье! Из Десятой пехотной! Вон, гляди — кайма!

— Да где там — целых две!

— Успел еще отметиться, пока мы тут гнили!

— Молоток, парень!

— За что тебя сюда?

— Надолго к нам?

— Выпить хочешь?

— Не стесняйся — пойло чистое. Док, пока жив был, проверял.

Мне протягивают булькающие фляги. Грязные руки тормошат меня со всех сторон. Горящие глаза просительно ловят мой взгляд. Смрад перегара и гнилых запахов окутывает меня ядовитым облаком. Я попал в ад. Зверь дыбит шерсть на загривке. Пятится в угол. Показывает желтые клыки. Безумие.

— Стоп! — ору я.

Тишина. Шелест вентиляции и тяжелое хриплое дыхание.

— Мы теряем время. Ведите к раненому, — приказываю я.

— Это там. Пойдем, уже недолго, — суетливо говорит сержант.

И наше блуждание по лабиринту возобновляется. В составе процессии из перешептывающихся призраков мы бредем по подземному коридору. Так долго, что он начинает казаться мне бесконечным. Я догадываюсь, что это переход, соединяющий бункер с «Зонтиком».

— Вот, пришли, — говорит сержант, когда мы достигаем массивного шлюзового люка.

Предупреждающие надписи у входа: «Стой! Стреляют без предупреждения! Вход без идентификации воспрещен!» Пара зачуханных бойцов-добровольцев в грязной униформе дежурит у входа в святая святых. Физиономии покрыты многодневной щетиной. Кепи засалены. Привыкшие к одним и тем же лицам, они недоуменно хлопают глазами, переводя растерянные взгляды с нас на саперов и обратно. От этих бегающих глаз да от изможденного вида охранников действо здорово напоминает фарс.

— Где раненый-то? — спрашиваю в недоумении.

На лицах окружающих тупое замешательство.

— Где-где. Внутри, — произносит кто-то из толпы.

— Так тащите его сюда, — предлагает док.

— Никак нельзя. Его пришпилило. Электродом проткнуло, как жука. От зарядной мачты. Если снимем — враз ласты склеит. А без Жиля нам никак.

Я начинаю злиться не на шутку. Я в шаге от цели своего задания. Чтоб мне сдохнуть, меня не остановит пара придурков с выжженными мозгами!

— Тогда ведите, — приказываю я.

— Так у вас допуска нет, — с идиотской усмешкой говорит кто-то.

— Так на кой вы нас сюда притащили?! — Ярость на тупое стадо грозит разорвать меня изнутри. — Чтобы показать закрытый люк? Мы из-за вас режим маскировки нарушили! Ранцы включили! Дока своего от больных оторвали!

— Ты не кипятись, Ролье. На-ка вот, хлебни, — равнодушно бубнит над ухом существо. Я брезгливо отталкиваю его руку. — Ну, как знаешь.

Кадык над тройным воротником ходит вверх-вниз. Мертвец довольно крякает, нюхая засаленный рукав.

— Док, пока жив был, говорил, что легионера эта зараза нипочем не берет, — сообщает он в пространство. — Типа — никакого привыкания. А я вот, ежели полдня без фляги, и сам не свой. Выходит, умники-то напутали со мной.

Он мелко хихикает.

— Опять у Криса контакты пережгло. Связать бы надо, — говорят сзади.

— Да ну его. Снова брыкаться будет. Он мне в прошлый раз руку прокусил.

— Как всегда, пойло с порошком смешал.

— Заберите у него флягу, — советует кто-то.

— Так он тебе ее и отдал.

— И что теперь делать? Я за ним проводку переделывать не буду. Он, как буйный сделается, к оборудованию лезет. Все рвется наладку закончить. А у самого руки трясутся. И не соображает, чего творит. Убивец нипочем резервных блоков не выдаст.

Виновник обсуждения тем временем прекращает хихикать и отступает спиной к стене. Яростно вращает налитыми кровью глазами. Бочком, сантиметр за сантиметром, крадется к люку.

— Эй, союзники! — кричит сержант часовым. — Этого не пускайте. Готов. Дров наломает.

Часовые, видимо, привыкшие к подобным сценам, синхронно кивают головами. Ну чисто болванчики! Снимают с плеч винтовки с примкнутыми штыками.

— Назад, назад! — бормочут ублюдки, отгораживаясь от Криса стволами. Тот, мелко тряся головой, упрямо наседает.

Я пытаюсь переломить ситуацию. На дока надежды мало: от увиденного его перекосил столбняк. Вся надежда на себя.

— Слушайте, парни, у меня приказ — оказать вам помощь. Делайте что хотите, но ведите нас к раненому. Я привык выполнять приказы.

— Приказ — оно конечно, — соглашается толпа. — Приказ — это святое. Мы вот тоже — выполняем. И ты держись.

И дальше в том же духе. Пробую с другой стороны.

— Свяжите меня с вашим командиром, — требую я.

— Хи-хи. Так он трубку не берет, — почти весело сообщают из толпы.

— Как это? — не понимаю я.

— А вот так. Мы с ним только через переговорник в люке говорим. Строго по графику. Он от нас в седьмом отсеке прячется. Продукты нам и инструмент через шлюз передает. Под прицелом держит, сука.

— Прячется? От вас? Офицер?

— Ага. Прячется. Хочет назад вернуться. Боится, что мы его того — порвем. Он у нас все скафандры забрал. И патроны. Издали руководит, — вразнобой подтверждают призраки.

— Зачем скафандры? А если авария? Или на поверхность выйти? — Незаметно для себя я начинаю втягиваться в безумную беседу. Реальность в этом странном месте идет волнами, будто в кривом зеркале.

— А у нас каждый день аварии. Оборудование дрянь. Расходников не хватает. Мы привыкли. Хлебнешь чуток, чтобы с катушек не соскочить, — и страха как не бывало. А скафандры Убивец не отдает, чтобы мы ноги не сделали. Боится, что мы корабль захватим. Или к союзникам уйдем. Среди каторжан попрячемся.

— Да нет тут никаких кораблей. Вообще. Я за четыре недели ни одного не засек, — возражаю я.

— У Убивца своя метода, — голос снова гнусно хихикает. — Нюхнет плесени и ну по стенам радарные отклики ловить. У него что ни день, то вражеская эскадра мимо проходит. Раньше он от марсиан из пистолета отстреливался. Потом патроны кончились, затих.

— Ребята, — жалобно молю я. — Что хотите для вас сделаю. Не губите, а? У меня приказ… Мне на вахту скоро. Хотите, чтобы ваш Жиль дуба дал? Пока мы тут прохлаждаемся, он, может быть, кровью истекает.

Упоминание о Жиле дает неожиданный эффект. Крис взвизгивает и подныривает под штыки охраны.

— Жиль, не умирай, — вопит он во всю глотку. — Нам без тебя передающие контуры не запустить! Мы кодов не знаем! Пустите, падлы! Недоноски пустоголовые!

Часовые сбиты с ног. Буйнопомешанный, отчаянно хрипя, дотягивается до сенсора открывания. Тихо гудя, люк медленно ползет вверх. Поток холодного воздуха врывается в коридор, смывая застарелую вонь.

— Держи его! За ноги, за ноги лови! — истошно орут со всех сторон. Меня толкают. Дока отбрасывает назад, в полутьму коридора.

Свалка при почти полном отсутствии тяготения — занятное зрелище. Картина, достойная лучших психиатрических лечебниц. Клубок тел медленно извивается, то взмывая к потолку, то перепутанным шаром откатываясь к стене. Перекошенные рты. Выпученные глаза. Хрип. Сдавленные крики. Задыхающийся кашель. Треск рвущейся одежды. Один из охранников стреляет. А может, это кто-то случайно задевает спусковой крючок. Пуля попадает в плафон освещения. Брызги толстого стекла летят подобно шрапнели. Кровь на безумных лицах.

— Жос, давай отсюда выбираться, — кричит мне док. — Они тут все сумасшедшие!

Я включаю уверенную физиономию.

— Погоди, Сэм. Придумаем что-нибудь. Если мы им не поможем, нас по головке не погладят.

— Да ну их к чертям, — упрямится док.

— Эй, парень! — прикрикиваю я. — Я тут старший, не забыл?

— Извини, Жос. — Пристыженный док опускает голову.

Меж тем Крис умудряется вырваться. Под хор проклятий он по-обезьяньи проскальзывает в люк. Исчезает в ярком сиянии. На объекте электричество не экономят.

— Лови, лови! — В люке образуется давка. — Отрезай его от пускового! Там горючее в модуле! И две станции активировано! Если даст полную тягу — взлетим к чертям! Эй, Том, давай в три-три. Заблокируй люк с той стороны!

Через тридцать секунд у открытого люка остается лишь трое расхристанных бойцов. Один из них ранен— с лица за воротник стекает струйка крови. Он вытирает лицо рукой. Размазывает кровь. Удивленно разглядывает ладонь.

— Эй, у кого пакет есть? — спрашивает он в пространство.

— У меня был, — отвечает ему давешний сержант. Он баюкает поврежденную кисть. — В мастерской остался. Мне док выдавал. Целехонек.

— Вот черт, — монотонно бубнит окровавленный. — Далеко идти.

— Дай-ка я посмотрю, — вмешивается Томлисон. — Да ничего серьезного. Просто кожа рассечена. Потерпи-ка.

Он сноровисто обрабатывает рану на лбу влажным дезинфицирующим тампоном. Брызжет из баллончика гелем-восстановителем. Из раскрытого люка доносятся звуки удаляющейся погони. Похоже, охота идет нешуточная: я слышу, как гулко хлопают герметичные двери и перестук ног по металлическим настилам смешивается с приглушенными криками загонщиков. Снова раздается выстрел.

— Вот так, — приговаривает док. — Через пару дней пленка рассосется. Пару дней лоб не мочи. Потерпи без умывания.

Раненый слушает его, раскрыв рот. Подбородок его начинает дрожать. Он ухватывает его скользкой от крови ладонью, но смех все же прорывается наружу. Док опасливо отодвигается от него. Беспомощно оглядывается. «Да что ж они тут один за одним с катушек съезжают?»— говорит его взгляд.

— Умывание… я не могу… ты выдал, док! — сквозь истерический смех слова сапера пробиваются словно сквозь помехи. — Да я забыл, когда воды пил вволю! Мы техническую воду через фильтры пропускаем. Смешиваем с пойлом, чтобы копыта не откинуть. Опреснитель-то — у Убивца! А ты — умывание! Ха!

Сквозь его бессвязные выкрики голос мой еле различим.

— Ну что, веди, сержант, — приказываю я.

Сержант, видимо, читает по губам. Молча кивает. Преодолевая сопротивление потока холодного воздуха, мы перешагиваем через стальной комингс и вступаем в светлое царство. На ходу сержант оглядывается. Бурчит, словно нехотя:

— Ты это, капрал. Броню отключи. Не положено тут. И ты тоже, док.

Люди-тени в серой рванине пристраиваются за нами. Немой эскорт.

Широкая, ярко освещенная галерея уходит вниз. Ровный шум вентиляции. Воздух чист и сух, хотя довольно холоден. Сильно пахнет озоном и металлом. Перекрестки просторны, как в городе. Наверное, здесь может передвигаться грузовой транспорт. Некоторые двери по обе стороны распахнуты настежь — следы погони. Отсеки за ними выглядят полностью оснащенными. Оборудование уже запитано — ровными рядами светятся контрольные индикаторы. Будто невзначай, я стараюсь идти ближе к стене. Прислушиваюсь к низкому гудению, издаваемому аппаратурой. Незаметно поворачиваю голову, проходя мимо раскрытых дверей. По виду оборудования я пытаюсь определить, к какому классу относится секретный объект. Пучки толстых силовых кабелей змеятся в настенных желобах. Значит, энергопотребление большое. Станция слежения, решаю я. Или узел дальней связи. Или и то, и другое. Во время свалки кто-то упомянул заправленные топливные танки и станции. Может быть, ракетная батарея? Нет. Слишком неглубоко. И нет радарных полей. И без загоризонтных спутников никакой батареи ПКО не бывает. А уж их-то я за месяц постоянного наблюдения за небом засек бы наверняка. База для систем слежения? А что, вполне логично. Запуск спутника-шпиона с автономной программой, прием и обработка данных, отправка их через систему короткоимпульсной дальней связи. Расстояние позволяет следить за всеми основными небесными телами вокруг Юпитера. Если так, значит, где-то здесь должны быть ангары.

Но даже того, что я уже вижу, достаточно для чувства удовлетворения. Проблемы незнакомых мне сумасшедших саперов, жизнь какого-то неведомого Жиля — все это мне побоку. Какое мне дело до их повального пьянства, погибшего доктора и командира со съехавшей крышей? Я пробрался в святая святых. Я увидел достаточно, чтобы делать выводы. Жаль, что я не могу производить запись, — всюду датчики сканеров, но, если бы на моем месте оказался настоящий шпион, назначение объекта мгновенно перестало бы быть тайной. Охрана внутреннего периметра силами добровольцев-смертников ни к черту не годится. Я сгораю от предвкушения в ожидании момента, когда смогу остаться один и надиктовать донесение.

Зверь ревниво молчит. Затаился до времени. Ему нет дела до моей радости. Его жизни ничего не угрожает. Он сыт. У него есть чем дышать. Его равнодушный пессимизм раздражает меня. Но потом я прикидываю, что получу взамен адских лишений, которым подвергался ради выполнения задания. Что, кроме сознания хорошо выполненной работы? Кроме стандартного «поздравляю, мой мальчик»? Ничего. Ничего из того, что может понадобиться зверю для жизни. Я работаю за «спасибо». Зверю не требуется благодарность. Ему нужна свобода. А ее-то мне никогда не видать. Мне становится стыдно. Стыдно за то, что позволил врожденным инстинктам взять над собой верх. Должно быть, доктор сейчас удовлетворенно потирает руки в предвкушении моего доклада и перспективы похвалы от начальства. Я мстительно усмехаюсь. Я не собираюсь делать тебе доклад. Твои старания пропали впустую. Твой агент оказался пустышкой. Куда там у вас принято ссылать проштрафившихся контрразведчиков?

Возбужденные голоса. Из дверей вываливается гомонящая толпа. Волокут спеленатого Криса. Он яростно извивается и хрипит, пузыря слюну.

— У самого ангара поймали, — тяжело дыша, сообщает один из саперов. — Уже вскрыл панель преобразователя. Еще чуть-чуть, и весь третий радиус выжег бы, придурок.

— Куда вы его? — спрашивает док.

— А, отлежится в холодке, — машет рукой сержант. — Отойдет. Главное, от Убивца его спрятать. Убивец за такое враз в карцер сунет. Он хитрый.

— Как это — в карцер?

— Ну, в бункер пустой. Без еды оставляет. Называется — воспитательная мера. Дока вот тоже воспитать решил. Док производство дури на поток поставил. Очистку наладил.

Во мне пробуждается интерес.

— Ты о спиртном? — осторожно спрашиваю я.

— И о нем тоже. Док у нас молоток… был. Та дрянь, что со скафандрами идет, — она нервную систему разлагает. И печень. Долго ее нельзя пользовать. Так он говорил. Типа, только для боевых условий. А мы тут уже… дай подумать… уже десять месяцев. Почти год постоянного стресса. Никакие нервы не выдержат. Вот док и приспособился пойло производить. Заботился о нас. Немного технической воды, чуток пищевого концентрата и местная плесень. Руки-то на месте у нас. Нам аппарат соорудить что плюнуть. Говорит, снимает нервное напряжение и не вызывает привыкания. И можно техническую воду обеззараживать. Не полностью, но хоть что-то. Чистую воду тоже Убивец прибрал. Наверное, прав док. Если мы до сих пор живы и не сбрендили. Если бы не пойло его и не советы по части дури — давно бы сдохли.

Я незаметно переглядываюсь с Сэмом. В его глазах понимание. Как же, не сбрендили. Шпион жадно фиксирует услышанное. Определенно, я вернусь не с пустыми руками. Вернусь? Да что со мной?!

— А что за плесень?

— Да ее много тут. Едва пропустишь приборку — она тут как тут. Где влажно, там и появляется. На стенах. На потолке. Если где родной грунт встретит — аж кустится. Светится в темноте. Будто фосфоресцирует. Наверное, что-то тут в камне такое. Или в воздухе. Фильтры-то у нас того… дерьмовые. И бункеры строили наспех. Каторжане кое-как штольню делают и бетоном укрепляют. Роботы у них примитивные. Так что дыр в оригинальном грунте — море. Сушишь, растираешь в порошок и нюхаешь. Галлюциноген. Улетаешь в момент. А можно соскребать — и в чан. Док у нас умный. Книжки читал. Квалификацию повышал. Ему аджидана перед отправкой присвоили. Он даже лекарства тут сам изобретал. От кашля помогают. И от траншейных стоп. Жалко, вши их не боятся.

— Настоящие лекарства тоже Убивец припрятал? — догадываюсь я.

— Точно. Мотивацию нам повышает. Если норму выполнил, он и воды дает, и еды. Если болен — универсальную вакцину из аптечки. Если не выполнил — труба. Пайка не будет. А как эту норму сделать? У нас давно некомплект специалистов. Он в складе забаррикадировался и вылазки оттуда делает. Надевает скафандр и через внешнюю поверхность выходит. По холодку. Там у него резервный шлюз. Ходит, работу втихую проверяет, сука. Боится, пока его нет, мы ему стену взорвем и до скафандров доберемся. А чем взрывать? Взрывчатки-то нету у нас… — огорченно заканчивает призрак.

Очередные ворота. Массивные створки грузового шлюза.

— Пришли, — говорит сержант. Набирает код. Прикладывает глаз к сканеру. Ворота вздрагивают. С резким щелчком на их поверхности возникает вертикальная щель.

Глазам открывается довольно большое помещение. Яркие прожектора льют вниз потоки света. Вот он, ангар. Что и требовалось доказать.

Бо́льшую часть отсека занимает туша грузового модуля. Именно отсюда инженеры берут оборудование. Приходит транспорт, опускает автономный отделяемый модуль и забирает опустевший. Поэтому тут такие широкие галереи — для работы грузовых каров. Рельсы передвижных шахт уходят в стенные ворота. Круглые стальные створки над головой. Лепестки огромной диафрагмы. Обрешеченная палуба далеко внизу. Ангар одновременно и грузовой порт. А вот и пусковая установка. Уже смонтирована и установлена на рельсах. Электромагнитная катапульта. Разгон без демаскирующего выхлопа. Дождался нужного положения астероида — и выстрелил. Спутник лишь подрабатывает двигателями ориентации. Со спокойным удовлетворением констатирую: я был прав насчет станции слежения.

Раненого замечаем сразу. Технические галереи по спирали опоясывают ангар, доходя до самого потолка. На одной из них, распластавшись на поручнях, он и висит. Его действительно пришпилило. Зарядная мачта — выдвигающийся к центру отсека тонкий токопроводящий штырь — пригвоздила его к ограждению. Снизу видно, как выходит через грудь острое блестящее жало.

— Да живой он, живой! Скорее, чего уставились! — кричит сверху легионер.

Он придерживает на весу голову раненого.

Мы переходим на бег. Док на ходу достает из сумки свой диагност.

Раненый хрипло дышит. Глаза его закатились. Лицо — пятно желтого пергамента. Кровь, пропитавшая свитер, превращает его в блестящую черную броню. Броня поблескивает в ярком свете прожекторов. Кровь стекает по штанинам. Капает вниз сквозь ажурные решетки настила. Медленно сочится из-под сверкающего жала. Я раздуваю ноздри от острого железного запаха.

Док опускается на колени. Разрезает мокрый свитер. Осторожно снимает его — лоскут за лоскутом. Прикладывает к спине контактный датчик диагноста. Медленно водит им, глядя на экран. Достает пневмошприц. Раз за разом вкатывает дозу чего-то убойного. Тело раненого дергается. Обмякает. Я слежу за руками Сэма. Люблю наблюдать, как профессионал работает. Сосредоточенно и умело. Док сейчас похож на лейтенанта Легара. Все медики, колдующие над ранеными, независимо от возраста и цвета волос, в какой-то момент становятся похожими друг на друга, как близнецы.

Призраки с белыми лицами по одному проникают в ангар. Медленно бредут к нам, задрав головы вверх, не глядя под ноги, — зомби, почуявшие кровь.

— Ты и ты — берите его под руки, — командует док. — По моей команде втягивайте мачту. И сразу опускайте его на палатку. Внимание — давай!

Гудя, жало, испятнанное красным, втягивается в телескопическую трубу-приемник. Раненый дергается. На мгновение открывает глаза. Плечи его напрягаются. Он с хрипом втягивает воздух. Кровь толчками выплескивается из влажной дыры. Пузырится на губах. Голова вновь безвольно опускается.

— Опускай! — кричит док на застывших зомби. — Тампон под спину! Прижимай! Крепче!

Струйки крови стекают по груди. Собираются в лужицу на палаточной пленке. Руки дока так и мелькают. Он вставляет в разъем диагноста тонкий штекер с кабелем от контейнера с восстановительным раствором. Программирует наноботов. Отбрасывает диагност. Вставляет в рану длинную тонкую иглу. Тихое жужжание — восстановительный раствор перетекает в безвольное тело. Кровь вскипает желтыми пузырями — десятки тысяч наноботов, растворенных в физрастворе, приступают к работе. Сэм срывает зубами оболочку с пакета активного пластыря. Запечатывает дырку.

— Приподнимай! Осторожно, дубина! Жос, помоги!

Мы перекатываем бесчувственное тело на бок. Док колдует над окровавленной спиной. Цепляет к ограждению пакет из блестящей пленки. Подключает цилиндрик насоса. Пристраивает толстую иглу к грязной руке. Трубки шевелятся, как живые, качая жидкость. Док укрывает раненого полой палатки. Неспешно собирает инструменты. Все произошло так быстро. Лицо Сэма невозмутимо.

Кто-то из собравшихся мертвяков не выдерживает.

— Ну что, док? — звучит неуверенный вопрос. — Как он?

Тишина стоит — слышно, как работают вентиляторы далеко в транспортной галерее. Призраки затаили дыхание. На изможденных лицах застыло выражение предельного внимания. Надежды. Отчаянья. Смертельной тоски загнанных в угол зверьков. От десятков горящих безумием глаз по спине пробегает холодок. Я невольно ежусь.

— Ролье, что у вас? — Голос дежурного сержанта оглушительно гремит под черепом.

— Оказываем помощь. Док работает, — коротко отвечаю я.

— Синий-главный извелся. Поторопись. Я сменяюсь. Отбой.

— Принял. Отбой.

Я подталкиваю Сэма.

— Давай, док. Не тяни.

— Давно он тут? — спрашивает док, закрывая сумку.

— Часа три, — отвечают из толпы.

— А почему так долго?

— Ждали, пока с Убивцем на связь можно будет выйти, — слышим удрученный ответ. От животной покорности собачьей судьбе, что звучит в этом голосе, зверь мой глухо рычит и припадает на лапы, собираясь к прыжку.

— Передатчик-то у него, — добавляет кто-то. — А у союзников медиков нету. Сами мрут.

— Легкое у него пробито. Крови много потерял. Да и общее состояние у него не очень. Печень увеличена. Токсины в крови. Его в восстановительный бокс надо. Тут ему не сдюжить, — говорит док.

— Откуда тут бокс? Заберут со следующим транспортом.

— Он не дотянет. День, если повезет — два.

Весть о близкой смерти товарища, похоже, не производит на собравшихся никакого впечатления. Видно, все они тут давно привыкли к виду умирающих. Один лишь вопрос волнует этих существ:

— Эй, док! А он говорить-то сможет? Нам поговорить бы с ним.

— Ну, в себя он придет. Правда, насколько вменяемым будет — не знаю. Я же не врач, в конце концов. Мое дело — заштопать. Я заштопал. Сейчас он спит.

— Слышь, док, мы так не договаривались. Нам надо, чтобы он коды нам передал, — жарко шепчет сержант в лицо отшатнувшегося Сэма.

— Да вы тут поохренели все! Он же ранен! Умирает! Это же ваш товарищ!

— Док, ты нам на совесть не дави. Если он коды активации нам не передаст — мы тут все загнемся. Нас ведь сюда до окончания работ сунули. Пока не завершим— никакой смены. Секретность, мать ее. Понимаешь? Ему так и так на тот свет. А мы еще выкарабкаться можем. Нам всего-то осталось чуть больше месяца.

Повидавший кучи трупов и привыкший, кажется, к любой грязи, я передергиваюсь. То, что я слышу, — чудовищно. Немыслимо. Так не бывает. Это страшный сон. Эти существа не могут быть легионерами. Но мертвецы напирают. Они здесь. Они реальны. Холодное сияние исходит от их кожи. Я не чувствую их дыхания. Амальтея выпила их до дна. Я смотрю на то, во что мне предстоит превратиться.

— Док, разбуди его. Слышишь? Не желаю тут кровью харкать. Нас так и так спишут, мы все тут трупы ходячие. Но пускай это на базе случится. Пускай нас накормят от пуза. Музыкой нас потешат. В тепле дадут отоспаться. И — в чан, баиньки. Здесь ад, док, понимаешь? Нам тут не место. Здесь нам умирать не с руки. Мы ведь не микробы какие, док! Разбуди его!

Собравшиеся придвигаются теснее. Отрешенность на их лицах сменяется решимостью. Скрюченные пальцы шевелятся в нетерпении. Я медленно отступаю к стене. Сантиметр за сантиметром. Безликие маски придвигаются следом. Я кладу руку на цевье винтовки. Гадаю — успею ли сорвать ее с крепления?

— Эй, легче, легче! Вы чего? Пускай ваш Убивец со штабом свяжется. Вам подмогу пришлют. Материалов подбросят. Делов-то!

— Убивец? Ха. Он честь роты отстаивает. Ресурсы экономит. Докладывает — механизмы в исправности, работы идут по графику. Совсем съехал, служака хренов. — Лицо говорящего отчаянно морщится. В углах блеклых глаз копится влага. Взгляд его пронизывает меня до донышка. Зверь ежится под этим всевидящим взглядом. От проникновенного шепота мертвеца меня продирает озноб: — Ролье! Прошу, будь человеком. Не губи. Нам коды нужны. Пока не поздно. Не бросай нас тут.

— Да кто он такой, ваш Убивец?! Кем он себя возомнил?! Какого хрена!! — Я толкаю изможденное существо в грудь. Срываю винтовку. Сухой щелчок предохранителя звучит оглушительным гонгом. — Назад! Док, ко мне! Все назад! Стреляю на поражение! Док!

Но Сэма уже ухватывают десятки рук. Держат цепко. Срывают его винтовку. Я поднимаю ствол к лицу. Палец привычно ложится на сенсор огня. Док еще может выкарабкаться. Он в скафандре. Рывком мускульных усилителей он порвет доходяг на куски. Жаль, раненого затопчут. Плевать на раненого — я отвечаю только за Сэма. Лицо сапера в прицельной панораме. Он смотрит мне в глаза. Тонкие растрескавшиеся губы беззвучно шевелятся. Крестик визира делит его лоб на части.

— Стреляй, парень. Какого хрена… Стреляй.

— ЖОС!

Док отталкивает от раненого самых нетерпеливых.

— Не стреляй. Я разбужу его. Отойдите все. Не мешайте.

…Жиль вырывается на свободу через тридцать минут. Док осторожно закрывает ему глаза. Нас хлопают по плечам. От души благодарят. Предлагают выпить. Мы молча мотаем головами, отказываясь. На лицах призраков лихорадочная радость. Они возбужденно гомонят, будто мы только что выписали им прямой билет в рай. От группы то и дело откалываются отдельные фигуры— зомби торопятся приступить к работе. Коридоры «Зонтика» наполняются шумом и свистом. Навстречу выкатывается приземистый грузовой кар. К шлюзу нас выводят четверо. Те, что несут труп, завернутый в палатку. Сержант Пети среди них. По местным меркам — давний знакомый.

Мы останавливаемся передохнуть. Доку не терпится вырваться из этого склепа, но я настаиваю. Обратная дорога требует сил. Медленный гусиный шаг — единственно возможный при местной силе тяжести способ передвижения в помещениях. Он вымотал меня до чертиков. Мы опускаемся на пол и вытягиваем натруженные ноги.

— Слушай, сержант, а вы с каторжанами встречаетесь? — неожиданно для себя спрашиваю я.

Док смотрит на меня озадаченно. Сержант же вопросу нисколько не удивляется. Они тут ничему, похоже, уже не удивляются.

— С этими? Откуда? Пару раз издалека видел, как их ведут на работы, и все. Мы с ними не контактируем. Они только штольни бьют да стены сооружают. В готовые отсеки их не пускают. Да и то за них все больше роботы вкалывают.

— А женщины среди них есть?

— Не знаю. Кажется, видел однажды. А зачем тебе?

Выкручиваюсь на ходу:

— Просто так спросил. Интересно стало. Это мы их на Весте арестовывали.

Сержант отстегивает фляжку. Делает глоток. Несколько секунд сидит, ежась. Прячет руки между сжатых колен.

— Нашел интерес. Да они все равно что трупы.

— Как это?

— Как-как. Работу они почти закончили. А смертность у них — закачаешься. Перемрут скоро. Факт. Отсюда их никуда не выпустят. Объект-то секретный.

— Тоже мне, секреты. Научная станция. — Я кривлю губы как можно презрительнее.

— Ага. Научная. Точно. — Переглянувшись, саперы разражаются хриплым смехом, будто я сказал что-то невероятно занятное.

— И охрана их мрет, — отсмеявшись, говорит молчавший до этого призрак. Выпучив глаза, корчит жуткую рожу, изображая, надо полагать, кого-то очень смешного. — Эти пустоголовые что дети малые. Без команды даже поесть не могут. Если их комплекс управления обесточить — они с голоду вымрут. И где их только понабрали?

Оживший док решает поучаствовать в разговоре.

— Это бывшие повстанцы, — говорит он. — Те, кто согласился на сотрудничество. Им чип в мозги вставляют. В зомби превращают.

— То-то я гляжу, они все разного роста. — Сержант произносит это с таким брезгливым выражением, словно речь идет о невероятных уродах.

— Чисто роботы безмозглые, — подтверждает второй. — Чуть не так — нет чтобы спросить — сразу штыком ткнуть норовят. Карлоса у нас убили. Он на окрик не отозвался.

— Да Карлос твой не узнавал никого, — возражает сержант. — Сам с собой разговаривал. Как напарник его от лихорадки помер, так он и спекся. Придет на смену — и ну с невидимками общаться. Док говорил, это от недостатка витаминов.

— Какая разница? Все равно убили. Парни, а у вас пожрать нету?

Не сговариваясь, мы вытряхиваем из штурмовых ранцев весь НЗ. Саперы держат плитки концентрата так бережно, словно это активированные детонаторы ударного действия.

Я поднимаюсь. Я узнал все, что хотел.

— Пора нам, парни. Мне скоро на вахту. А у Сэма в лазарете дел полно.

— Братишки, окажите услугу. Вытащите парня на холодок. И дока захватите. Он тут, неподалеку. Сил нет, как воняет, — с улыбкой деревенского дурачка просит один из призраков.

Теперь я понимаю, откуда исходит странный запах. Это запах недельного мертвеца. Лицо его распухло и густо укутано пеной плесени. И еще я узнаю, что тут подразумевают под карцером.

— Парни, а кто у вас командир на самом деле? — устало интересуюсь я.

— Да какая разница? — вяло удивляется призрак. — Был майор Джексон. Потом капитан Сафин. Сейчас вот Убивец. После него, наверное, Патон за главного останется. Шеф-аджидан. Уже недолго осталось.

— Убивец — это фамилия такая?

— Да нет. Лейтенант Берг его фамилия. Командир электротехнического взвода. Теперь вот за ротного. Если выживет — капитана получит.

— А что с майором случилось?

— Заболел. Кровь у него горлом пошла. Эвакуировали. Еще во второй срок.

— А с капитаном?

— Улетел.

— В каком смысле?

— Вышел на холодок, привязал к ногам заряды направленного действия и — бабах! — улетел. Наверное, уже к Юпитеру подлетает. Хи-хи-хи…

Я осторожно втягиваю труп в шлюз. Помогаю доку. Оглядываюсь. Про нас уже забыли. Уходят по своим делам, ссутулив плечи.

— Эй! Как там тебя! Сапер!

Призраки оборачиваются.

— А мины-то вам зачем?

— Мины-то? — Ближайший мертвец морщит лоб. — А-а, мины! Так это — у внешних шлюзов поставить.

— А зачем?

Мертвец подходит ближе. Переходит на громкий шепот:

— Убивец наступит — и кишки вон. А мы его ключи заберем. В командирском отсеке станция в рабочем состоянии. Мы подмогу запросим. И комплектующие. Без комплектующих нам труба. И без роботов. Особенно без монтажников. Наши все сдохли. А вручную не всюду пролезешь. Нам объект сдать надо. Кровь из носу как.

— Понятно, — говорю я.

Внутри моего котелка все снова укладывается как надо. Картина мира становится логичной. У этой мясорубки лишь один выход.

— Док, ты на базе не болтай. Не наше это дело.

— Конечно, Жос.

Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы только что стали соучастниками убийства. Я опускаю лицевую пластину. Прощальный шепот. «Вы покидаете военный объект Вооруженных сил Земной Федерации…»

В отсеке командира меня встречает целая делегация. Все смотрят на меня так, словно я открыл новое небесное тело. Скучно у нас с досугом — что верно, то верно.

— Ну что там? — спрашивает меня капитан Золото. — Помогли им?

— Так точно, сэр. Еще как. Саперы довольны.

— Как там у них дела?

Я пожимаю плечами.

— Да так как-то, сэр. Работают парни…

Поняв, что от меня больше ничего не добиться, народ скучнеет. Пристальный взгляд Сорма вот-вот прожжет во мне дырку.

— Погоди-ка, Жос! — Он догоняет меня у самого камбуза.

— Да, мой аджидан?

— Может, все же расскажешь, как там у них?

Я пожимаю плечами.

— Раненый умер. Мы не успели.

— И все?

— А что еще? — Мое удивление неподдельно.

— Я думал, мы однополчане, — разочарованно говорит Сорм.

— Так и есть, мой аджидан, — подтверждаю я.

Все-таки Сорм. Теперь бы еще узнать, на кого он работает.

Еще один адский месяц караулов, холода, недосыпания, ядовитых испарений, скудного пайка и одинаковых лиц. Рядовой Стефансон из первого взвода провалился в каверну. Трое суток спасательных работ вконец измотали всех свободных от службы. Следуя традиции не бросать своих, тело Стефансона все же достали, расширяя трещины шанцевым инструментом. Сорм уже раздал части его скафандра нуждающимся. Трезво оценив затраты, капитан принял решение воздержаться от поисков винтовки.

Треть личного состава больна. За тех, кто не способен стоять в строю, на поверках отвечают: «Выбыл по состоянию здоровья!» В боевом расписании больные числятся «ограниченно годными». Негласно мы делим их на сидячих и лежачих. В те часы, когда док не изводит их бесполезными процедурами, сидячие выполняют хозяйственные работы. Обслуживают лежачих в основном.

Док делает все, что может. Но лежачие все равно часто кричат от боли. Их выкрики и стоны слышны даже сквозь бетонные перегородки и мешают спать отдыхающей смене.

Все стараются не оставаться поодиночке. Даже сержанты в дежурке. Даже офицеры. И говорят, говорят… Во время чистки оружия. Во время приборок, отскребая плесень с шершавых стен. Даже, грубо нарушая инструкции о маскировке, во время переходов к постам, выставляя передатчики на минимальную мощность. Говорят о чем угодно. Часто даже не слушая собеседника. Обсуждают вкус концентратов из только что распечатанного контейнера. Спорят о достоинствах новых эсминцев, которых в глаза не видели. Торопятся поделиться новостями. Пускай новости эти уровня: «Вчера у пятого поста белая скала упала» или «Ганс вчера опять кровью кашлял». Лишь бы не молчать. Так мы сопротивляемся хаосу.

Кроме меня. Я сам по себе. Мне никто не нужен. Ведь я не один. Я ношу в себе зверя. Личности мои спорят меж собой, решая, какая из них достойна принять очередное решение. Зверь хитрый. Он пользуется временной неразберихой. Вламывается в их вечный спор и вылезает наружу.

Постепенно меня начинают сторониться. Попасть в караул со мной считается невезением. Сержанту, составляющему график нарядов, предлагают взятку в виде порции витаминов или плитки супердефицитного шоколада, лишь бы не оказаться в паре со мной. Многие считают, что я потихоньку съезжаю с катушек. Я ведь почти не разговариваю с ними. Разговоры их известны мне наизусть, до последнего слова. Я лишь скупо отвечаю на вопросы. За моей спиной шепчутся, что это у меня резьба. Что я сдвинулся от рвения. Надорвался на Весте. В нашем тесном мирке шепотки громче крика. Но еженедельная диагностика показывает, что у меня все в полном порядке. Только это и удерживает окружающих от желания скрутить меня ко всем чертям и сдать на сохранение в изолятор. Под неусыпный надзор дока. Я тихо посмеиваюсь над ними. Бедные придурки! Тупые марионетки, не способные управлять самими собой. Где уж им решать мою судьбу.

Капитан Золото, смущенно покашливая и глядя куда-то в угол, говорит мне об ухудшении морального климата в коллективе. Дело кончается тем, что мне разрешают дежурить одному. Это смертельный риск, но командир отряда оправдывает его острой нехваткой личного состава. Вместо напарника мне придают дополнительный комплекс поддержки.

На самом деле мы со зверем на удивление неплохо держимся. Я не вполне уверен, что он — это я. Но наши цели сейчас совпадают. Я обязан выжить. Хотя бы ради того, чтобы не доставить тупой, жестокой системе удовольствие видеть, как я загибаюсь. Чтобы вырваться из бесконечного круговорота независящих от моей воли событий. Чтобы увидеть Лиз, наконец. Я нужен ей. Пускай она даже не знает об этом. Оставаясь один, я из последних сил уверяю себя: я — часть Легиона. Я — его символ. Какие бы мотивы мной ни руководили, это накладывает ответственность. Проклятый долг постоянно висит над головой тяжелым камнем, грозя однажды сломать шею. Но после я позволяю себе помечтать. О том, как буду жить, когда не нужно ходить на пост и драить винтовку. О том, что Лиз жива-здорова и ждет меня. И о том, как мы с ней сбегаем отсюда на подвернувшемся транспорте. Ведь я вооружен. Я мог бы попытаться захватить корабль силой. В Солнечной системе полно укромных мест, где слыхом ни слыхивали о войне и о Легионе. Буду делать вид, что я человек. Пойду работать камнехватом. Зверю нравятся такие мысли. Зверь не любит сдаваться. Зверь тоже хочет жить.

Но затем я открываю глаза и вновь вижу мертвое красное марево. Нет тут никаких случайных кораблей. Этот камень — пустыня, где, кроме нас, никого нет. И до сих пор мне не представилось ни единого шанса увидеть Лиз или сделать хотя бы шаг за пределы периметра. И черная безысходность накатывает на меня волной.

Временами мне начинает казаться, что, несмотря на соблюдение распорядка и видимость дисциплины, все мы здесь живем по инерции. По инерции производим приборки. По инерции обтираемся гигиеническими тампонами. По инерции разбредаемся по постам и глазами СНОБов рассматриваем промороженную пустыню. Офицеры отдают приказания тоже по инерции. Сержанты по инерции докладывают об исполнении.

Людей постоянно не хватает. Мы не вылезаем из караулов и нарядов. График сбился ко всем чертям. В оставшиеся от службы часы мир превращается в сплошную цепь монотонных занятий. Разорвать ее — выше наших сил. Стоит остановиться на мгновение, дав усталости убедить себя в необходимости передохнуть, — и шестеренки внутри тебя тут же с треском проворачиваются. Это бунтует твое тело, специально выращенное для преодоления тягот службы. И ты оказываешься в одной из двух категорий. За бортом, в ожидании почетного списания. Становишься живым трупом. И док смазывает язвы на твоих распухших ногах едким раствором, который ничего, кроме боли, не приносит.

Даже учебные тревоги, время объявления которых перестает быть тайной за сутки, не способны вырвать нас из этого монотонного ритма. Мы живем, как двигаемся. Мелкими одинаковыми шажками. Нельзя стоять на месте — провалишься. Нельзя толкаться слишком сильно — улетишь к чертям.

Поэтому — не останавливаться. Не слушать воплей слабой плоти. Шаг. Еще шаг. Потом еще. Легионеру не привыкать к трудностям. От тяжелого ярма кожа на загривке дубеет. Становится непробиваемой. По замыслу генных инженеров мы должны тащиться от преодоления тяжелых условий. Самоубийство равносильно предательству. Предательство равносильно смерти. Чертова ошибка вкралась в их расчеты. Одновременно мы обязаны сохранять вверенное имущество в сохранности и боевой готовности. Когда объем трудностей превышает допустимый предел, инстинкты эти с треском сшибаются. Программы контроля благонадежности сбоят в попытке верно интерпретировать новую мотивацию. Мозги перекашивает.

Не спать. Шаг… Еще один…

Эта инерция кого угодно заставит мечтать об изменении распорядка. Пускай даже это изменение означает гарантированную гибель.

Вот он — шанс. Системы слежения засекли корабль. Сыграли боевую тревогу. Я очухиваюсь от дремы, обнаружив себя сидящим спиной к ледяной стене. Я в карауле. Восемнадцатый, самый удаленный пост. Пошли вторые сутки. Десять часов назад разводящий с помощником вместо смены принесли мне свежие батареи и контейнеры с питанием. Машинально переключаюсь на сеть наблюдения и проверяю показания. Чисто. Затем до меня доходит суть происходящего. Я вскакиваю. Представляю, что сейчас творится на базе. Гаснет свет. Заторможенные тени облачаются в броню и расползаются по местам. Бряцанье амуниции и тяжелое дыхание. Понукания сержантов. Даже «сидячие» получают оружие. Дежурный офицер вызывает «Зонтик». Его односложные выкрики глохнут вместе с лязгом задраенной наглухо двери. Расчеты артиллеристов выдвигаются на позиции.

Я прокашливаюсь и вношу свой вклад в какофонию докладов о готовности.

За бортом разгар дня. В этом красном мареве, среди тысяч скал и воронок, мой пост сам дьявол не обнаружит. Но на всякий случай я приказываю крабам свернуть демаскирующие их солнечные батареи. Я решаю выйти на поверхность. Пост мой на вершине невысокого пологого холма. Я надеюсь увидеть звездочку приближающегося корабля. Я буду смотреть на него и представлять, как это судно, которому приспичило пролететь мимо, внезапно приземляется в нашем расположении. Например, оно может терпеть бедствие. На грузовых судах обычно имеются шлюпки с достаточно большим запасом хода. Кораблей Флота поблизости нет. И никто меня не сыщет, даже сам Бог. Я яростно извиваюсь в тесной норе, проталкиваясь наружу.

Тем временем соскучившийся по настоящему делу такблок диктует мне указания системы управления боем. Ничего необычного. Задачка будто списана из наставления по тактике. Наблюдать за своим сектором, в случае обнаружения противника в зоне досягаемости принять меры к его уничтожению имеющимися средствами. При невозможности уничтожения противника связать его боем, нанести максимально возможный ущерб и отступать к внутреннему оборонительному периметру, где соединиться с основными силами.

Заодно поступают данные о предполагаемом противнике. Корабль класса эсминец, тип временно не определен. Тяжело вздыхаю. Испытываю привычное разочарование — опять мимо! Траектория свидетельствует о скором выходе его на орбиту Амальтеи. Пристроившись за валуном на вершине холма, размышляю: случайный это корабль или запланированная акция? И хватит ли мозгов у нашего бравого капитана, чтобы очертя голову не броситься в бессмысленную драку? У нас практически нечего противопоставить атаке из космоса.

Капитан Золото, мотивировав свое распоряжение приказом отвечать огнем на недружественные действия, рассылает план боя. Он уверен, что наблюдение марсиан и есть те самые недружественные действия. То, что у нас отсутствует сколько-нибудь значимое противокосмическое вооружение, его не смущает. Капитан рвется к пику своей славы. Персональная Дорога Славы уже распахивает перед ним свои ворота. Я гадаю, на кой ляд командованию было отправлять сюда офицера, не нюхавшего пороха. Я только что потерял остатки уважения к своему временному командиру. Чертов кретин.

Цель классифицирована. Марсианский ударный эсминец, тип «Хант». Новейшая серия. Имеет на борту один внеатмосферный десантный бот, несет до роты морской пехоты. Имеет высокую степень автономности, применяется для нанесения ударов по коммуникациям и для самостоятельных задач в качестве дальнего рейдера. Стоило ли ожидать другого? Район Юпитера — вотчина марсиан. Если мы строим тут наблюдательную станцию, то это неспроста. Где-то в системе база вражеского флота. Наивно полагать, что флот не будет патрулировать окрестности своей базы. Эсминец делает второй виток по орбите Амальтеи, когда мы открываем огонь.

Первыми вступают в действие приданные нам расчеты из Третьего бронетанкового. Три машины на закрытых позициях. Стоя на вершине холма, я жадно вглядываюсь в розовую муть. Даже сквозь ослепительное солнечное сияние видны далекие пунктиры реактивных снарядов, уносящихся в зенит. Должно быть, пыль, поднятая реактивными струями, здорово демаскирует позиции самоходок. Точки расходятся сеткой, согласно указаниям программы перехвата, и исчезают из вида.

Мы раздразнили зверя. Тактический вычислитель передает о переходе эсминца в боевое состояние. Это означает, что наш залп засекли. Где-то наверху еле видимая на фоне Юпитера звездочка скачком увеличивает ход. Кажется, закрой глаза — и услышишь топот магнитных подошв и суматоху докладов с боевых постов. Я ежусь, вспоминая свое состояние перед ракетной атакой, пережитое на «Темзе». Марсианам не позавидуешь. Наверное, сейчас вражеский корабль вовсю полосует пространство лазерами противоракетных систем, сбивая наши редкие гостинцы.

Если бы к нам заявились крейсер или артиллерийский корабль, наши шансы показать зубы свелись бы к полному нулю. Эти суда окружают себя силовыми щитами, способными выдержать удар средней противокорабельной ракеты. У эсминцев же недостаточно мощности для создания сплошных силовых щитов. Во время атаки эти хищники генерируют защитное поле лишь вокруг самого уязвимого участка. Перед носовой частью. Я с удивлением слышу ликующие крики по каналу общей связи — зафиксированы попадания!

Эсминец скрывается за горизонтом. Расчеты срочно меняют позиции. Туши артиллерийских установок окутываются пыльными вихрями выхлопов. Только задранные в зенит стволы торчат из кипящей мути. Эти стволы скользят над поверхностью, огибая зубья скал. С одобрением я отмечаю, что наша зенитная батарея не стреляла. Капитан решил приберечь ее как решающий козырь. Толку от нее, правда, немного. Самое крупное судно, которое она способна сбить, — это малый десант-ный бот или внеатмосферный штурмовик.

Следующие десять минут пролетают как миг. Я напряженно жду ответа, до боли в глазах всматриваясь в россыпь звезд. В эфире лишь треск помех. Все замирают в тесных норах. Кажется, я забываю дышать. Сверкающая точка эсминца пробкой выскакивает из-за близкого горизонта.

— Ракетно-артиллерийская атака! Укрыться!

Что в моем хилом блиндажике, что на поверхности — мне все едино. Удар гравитационной боеголовки превратит сотни метров пространства в дробленый щебень. Я едва успеваю опуститься на корточки. И тут же фильтры затемняют шлем. Амальтея мягко толкает меня в ноги. Распластав конечности, я плавно взмываю вверх. Все выше и выше. Куски породы, льда, валуны и даже пара-тройка скальных выступов сопровождают меня в полете. Кажется, будто вся окружающая местность решила по странному капризу переместиться вверх. Внизу клубится постепенно отдаляющееся одеяло потревоженной пыли.

Как странно, что у меня отсутствует страх перед обнаружением. Видно, умные программы уже заблокировали часть моего сознания. Все мое внимание сейчас сосредоточено на юге. В месте, примерно в пяти километрах от меня. Я напряженно вглядываюсь в даль сквозь мешанину булыжников. И ничего не вижу. Горизонта в южном направлении нет. Только стена красной пыли, отсвечивающая оранжевым в лучах пронизывающего ее солнца. Эта стена уходит высоко в зенит, насколько хватает взгляда.

Такблок теряет канал с системой управления боем. В эфире тихо, если не считать частых щелчков статики. Надо же, одна-единственная ракета — и с нашей базой покончено. Нам даже нечем было ее перехватить. Паря, я прикидываю свои шансы выжить. Я отстраненно думаю, что ресурсов скафандра хватит мне на несколько суток. Это если говорить о воздухе. Пища и вода кончатся раньше. Двух запасных батарей в штурмовом ранце хватит на сутки. Складированные в блиндаже припасы наверняка завалило. Всего сутки. А потом я замерзну. Медленно засну в окоченении. Не самая тяжелая смерть. Надо бы придумать, что надиктовать в тактический блок напоследок. Что-нибудь героическое. С оттенком патриотизма. Надо придумать сейчас, пока я в боевом режиме и мозги еще не сводит от ужаса перед неизбежным концом. Зверь внутри протестующе ворочается. Дьявол! О чем я только думаю!

Оба моих краба отзываются сразу. Оба невредимы. Начинает казаться, будто я не один. Спасибо, братцы. По крайней мере теперь я не совсем беззащитен. Я даю роботам команду подняться над поверхностью и маневрировать, не допуская столкновения с обломками.

Потом мое парение заканчивается. Так же медленно, как и взлетел, я плыву назад.

Окружающий пейзаж похож на сон. Все движется как в кошмаре. Медленно и торжественно. Каждый камень, каждая глыба демонстрируют мне свои намерения, словно для того, чтобы я успел подработать ранцем и увернуться от их неспешного дефилирования. Плавность эта обманчива. Сотни обломков вокруг то и дело сталкиваются друг с другом, хаотично меняя свои траектории. Меньше чем за минуту я успеваю вспотеть, уклоняясь от назойливых соседей по путешествию. А потом приходит черед пыли. Плотный ее ковер обволакивает мои ноги. Я тупо гляжу, как шевелящаяся масса, словно щупальца неведомого чудовища, глотает мое тело, сантиметр за сантиметром. И вот жадная утроба поглощает меня с головой.

Такблок переключает зрение на радарный обзор. Весь мир становится зеленым.

Тактический канал просыпается с каким-то старческим покряхтыванием. Такблок жадно жрет свежие данные. Камень с плеч — на карте полно зеленых точек. Мы крепко получили по зубам: накрыло одну артиллерийскую установку, центральный бункер вместе с лазаретом превращен в яму с оплавленным шлаком, несколько постов внутреннего периметра тоже не выходят на связь. Но все же дела обстоят не так плохо, как казалось вначале. Пара самоходок зарылась на запасных позициях, и у них еще есть около половины боезапаса. Цела зенитная батарея. Целы посты внешнего охранения. Самое главное, жив капитан Золото. Сидит себе на запасном КП и вовсю раздает приказания. Белый конь его гарцует, грызя удила.

— Внимание! Действия по ситуации номер шесть! Приготовиться к отражению десанта!

Падающие с неба глыбы изменили пейзаж до неузнаваемости, но маячок поста исправно отзывается на мой запрос. С замиранием сердца я сую нос в нору входа. Одна из стен осела грудой камней, засыпав амбразуру, но имущество, сложенное на расстеленной палатке, уцелело.

Через такблок я отправляю лихому всаднику автоматический сигнал о готовности поста. Говорить с ним голосом совсем не хочется. Да и некогда мне: в оставшиеся до выхода эсминца на очередной виток минуты я пытаюсь навьючить на себя как можно больше полезного барахла.

Голос лейтенанта Соренсена:

— Восемнадцатый пост, принимайте группу усиления. Дайте маяк. Режим радиомолчания через две минуты.

Только няньки мне сейчас не хватает!

Изображая спокойствие, отвечаю:

— Восемнадцатый принял, даю маяк.

Сорм с двумя до отказа набитыми ранцами в руках прибывает через минуту. Теперь уже не до маскировки — он прет ко мне на ранцевой тяге.

— Не скучал, Жос? — скалится он из глубины шлема.

— Воды принес? — не поддерживая его браваду, спрашиваю я.

— Принес, принес. Всего принес. И патронов тоже много.

— Много нам не понадобится, — хмуро бурчу я. — Нас размажут за два следующих витка.

— Ну зачем так мрачно? Где же боевой дух символа Легиона?

— У меня его и не было никогда, мой аджидан.

— Просто Гэри.

— Поздновато для дружбы, Гэри…

— Не собачься, корешок. Не время умирать. Еще поживем.

— Во всяком случае постараемся подохнуть, как это принято говорить, с честью.

— Ты неисправимый пессимист, Жос.

— Потому и жив до сих пор. На кой хрен было дразнить марсиан нашими хлопушками, Гэри?

— Почем я знаю? Этот чертов камень, похоже, сушит мозги.

— Нам пора наверх. Твой сектор слева.

— Наружу?

— Здесь нас быстро завалит. Второго удара этот шалаш не выдержит. Да и обзор наверху получше. Будем маневрировать.

Сорм вместо ответа неопределенно хмыкает. Вслед за мной втискивается в узкий лаз. Я принимаю у него ранец. Подаю руку, помогая выбраться. В этот момент гаснут значки топографических ориентиров — марсиане сбивают наши спутники наведения. Теперь мы не сможем вести огонь вне зоны прямой видимости. Мы ослепли.

Эсминец вот-вот появится. Жаль, что я его не смогу его увидеть. Вокруг — сплошное красно-серое марево. Нет ни низа, ни верха. Пыльная взвесь не осядет еще много-много часов. Я как рыбка в аквариуме с взбаламученной водой. Я осторожно опускаюсь меж двумя валунами и пристраиваю винтовку рядом с собой. Внимательно рассматриваю детали ландшафта. Наверное, последние в своей земной жизни. Щупаю взглядом каждый камушек. Видимость ограничена двумя-тремя метрами. Сейчас этот нелепый астероид, затерянный черт-те в какой дали от обитаемых миров, представляется мне чуть ли не родиной. Сорм что-то говорит по ближней связи. Я его не слушаю. Это действительно испытание. Генерал знал, куда меня отправить. Моя гибель на пике славы всколыхнет весь Легион. Пускай повод грошовый — я должен умереть достойно. Думать — не мое дело. Все давно решено за меня. Я собираюсь в комок. Замыкаю крабов на оборону своей драгоценной задницы. Отключаю слух и зрение. Приникаю к острым граням щебня, больше не боясь повредить скафандр. Расслабляюсь в каком-то странном трансе. Зверь нежится в лучах моего внимания. Фантастическая по своей нелепости картина спасения озаряет меня. «Нет, только не такой ценой!»— сопротивляюсь я. Но зверь уже принимает решение. Я отдаюсь под его власть.

Беззвучная вспышка электромагнитной боеголовки мутным солнечным диском проступает сквозь пыль. Она выключает все звуки. От диких наводок имплантаты рассылают противоречивые команды. Дыхание сбивается, я судорожно разеваю рот, борясь с невыносимо ледяным комом в груди. Но уже через мгновение все кончается. Надоедливые датчики сгорают от перегрузок. Больше никаких сигналов о проникающей радиации, температуре среды, волновых воздействиях, составе частиц, сердечном ритме, кровяном давлении и прочей ерунде. Такблок затыкается на полуслове. Зрение меняется — не работают оптические усилители. Теперь я не вижу дальше вытянутой руки. Тишина в голове вместо постоянного треска помех и далеких переговоров сразу по нескольким каналам. Эта тишина оглушительна. Сорм теребит меня за ногу. Я выжидаю несколько секунд, прежде чем повернуться к нему. И только потом дотягиваюсь носом до сенсора общей перезагрузки.

Зрение возвращается рывком. И вместе с ним на глаза наползает тактическая карта. Подключились резервные блоки. Зеленых точек сильно поубавилось. В эпицентре разрыва у многих пошли вразнос наноимплантаты. Люди посходили с ума от перегрузки мозга или умерли в страшных корчах от шокового воздействия на основные органы. Меня передергивает от отвращения. Страшная смерть.

— …десант! — врывается в уши крик Сорма.

Я киваю. Такблок разворачивает мне рекомендованные сценарии. Теоретически мои крабы могут достать территорию базы из гранатометов. Но посудина, падающая на нас со стороны Юпитера, вне нашей досягаемости. Мы можем накрыть десант огнем только после высадки.

— Ждем, Жос! — приказывает Сорм.

Я киваю. Я не спускаю с него глаз. Мне не хочется его убивать. Последний барьер, что выстроен внутри меня неизвестно кем. Это мой товарищ. Мой собрат по несчастью. Я должен найти другой выход.

Эсминец уносится за горизонт. Наверное, марсиане решили добить нас на малых высотах. Вновь заработавшие средства обнаружения определяют класс суденышка. У него даже нет вооружения. Обычная транспортно-пассажирская посудина для передвижения на малые расстояния. Десант оказывается просто судовым катером. Максимум человек на пять — восемь.

Во всю мощь слабых двигателей катерок падает к поверхности. Расчет марсиан хорош: после электромагнитной ракеты все системы выйдут из строя, и до их реактивации десантная группа успеет высадиться. Я чувствую гордость за наше оборудование. Система управления боем корректирует вводную. Капитан Золото что-то сухо и размеренно диктует. Зенитная батарея обнаруживает себя. Скорлупка исчезает в тусклой вспышке. Пропадает с радаров. Обломки врезаются в скалы далеко за пределами периметра. Молодцы, зенитчики!

— Еще не наше время, Гэри.

— Точно.

— На следующем витке он снова даст ракетами.

— Скорее всего.

На следующем витке эсминец шарахает по базе целой серией. Мир вокруг меня превращается в мешанину из камней и кусков льда. Обхватив голову руками, я лечу в тартарары. Я затрудняюсь сказать — жив я или уже умер. Не хочется даже думать, что творится сейчас в пяти километрах от нас. Скафандр наполовину мертв. Непонятно, где низ, где верх. Ощутимые тычки камней со всех сторон. От лицевой пластины с глухим стуком отскакивают грязные метановые льдинки. Ручка винтовки по-прежнему зажата в руке. Я тупо удивляюсь этому факту. Еще больше я удивляюсь, когда слышу Сорма.

— Жос! Живой? Не вижу тебя!

— Я сам себя не вижу.

Чуть позже вновь очухивается такблок. И я снова слышу размеренный голос капитана. Чудеса продолжаются. Кажется, эта карусель будет длиться вечно.

Этот командир марсианского эсминца — такой же тупой ковбой, как и наш капитан. Казалось бы, чего проще: не выходя из-за горизонта, размазать нас к чертям и затем сбросить десант, который подойдет к цели на предельно малой высоте. У нас нечем его встретить: системы наведения уничтожены. Но нет, этот упертый флотский раз за разом проносится над нами, вызывая на себя огонь одной из самоходок, и на следующем витке обрушивает вниз новую лавину боеголовок. А наш лихой наездник так же тупо палит по недоступной для него цели. Бесконечная дуэль двух идиотов, в которой гибнут другие. В который раз я порадовался, что над нами не крейсер. Тот накрыл бы за раз десяток километров астероида, и дело с концом. У эсминца же просто нет тяжелого вооружения. Главное его оружие — дорогущие противокорабельные ракеты, бесполезные против наземных целей. А сделав выстрел, наша самоходка перескакивает на пару километров, затем гасит оборудование, становясь невидимой для систем обнаружения, чтобы на следующем витке вновь выплюнуть свой смехотворный заряд. Думаю, эта игра скоро закончится. Вместе с боезапасом.

Но она заканчивается раньше. Марсианский командир меняет правила. На очередном витке он успевает ударить в ответ на выстрел своей маломощной противоракетной батареей, не требующей долгой процедуры заряжания и наводки. Рой малых ракет превращает последнюю самоходку в пар.

Следующий час марсианин, не доверяя нашему молчанию, продолжает прочесывать пятачок вокруг базы огнем. Этот час кажется мне бесконечным. Наши посты гаснут один за одним. Нас просто выбивают. Смешивают с пылью. И перед тем как система управления боем окончательно отключилась, я получаю хорошую новость. Единственную за этот день. Нашего ковбоя наконец накрыло. Капитан Золото с гиканьем ускакал в Валгаллу, пришпоривая своего скакуна, торопясь успеть на пир, пока толпы свежего пополнения не сожрали самое вкусное. Я радуюсь, словно дитя.

А потом один из крабов сообщает мне о приближении воздушной цели. Цель опознана. Класс: внеатмосферный десантный бот. Тип: «Шельф». Способен нести на борту ударную группу морской пехоты численностью до взвода или три расчета тяжелого оружия. Курс… высота… скорость… применяемые средства противодействия… Вход в зону досягаемости через три минуты.

Я хихикаю. Генерал. Символ. Испытание. Вот оно. Уродливая светло-серая коробка с гроздьями оружия на внешних пилонах. Внеатмосферному кораблю ни к чему обтекаемые обводы. Я перевожу крабов на прямое управление. Поднимаю винтовку. Диагностика. Тесты пройдены. Не подведи, родная.

— Жос, — слышу я неожиданно мягкий голос Сорма, — не делай глупостей. Огня не открывать. Опусти винтовку. И сядь на корточки.

Я оборачиваюсь. Зрачок ствола смотрит мне в лицо. Палец Сорма застыл на сенсоре огня.

— Какого черта происходит, Гэри? — спрашиваю я.

На самом деле я просто тяну время. Ответ мне хорошо известен. Зря я тебя пожалел, старина Сорм.

Способы десантирования у нас и марсиан существенно различаются. Легион предпочитает быстрое снижение для уменьшения времени нахождения десантного средства под огнем и последующую высадку непосредственно на поверхность или невысоко от нее при полной остановке бота. Рассредоточение и развертывание — целиком на совести десантной группы. Командиры групп производят дальнейшие действия согласно вводной с поправкой на оперативную обстановку. Такой способ высадки уменьшает риск уничтожения группы над поверхностью и позволяет нам дольше оставаться под защитой батарей и брони бота, а также эффективно удерживать плацдарм и организовывать оборону от превосходящих сил.

Марсиане же придают рассредоточению большее значение. Их высадка одновременно является выходом на рубеж атаки. Их высадочное средство выходит на курс сброса параллельно поверхности, и морские пехотинцы по одному десантируются непосредственно в боевые порядки. У такой тактики тоже есть определенные достоинства: десантная группа не тратит время на рассредоточение и менее уязвима от массированного огня в зоне высадки.

Но сейчас мне плевать на теорию. Пусть умники в земных штабах спорят о достоинствах той или иной тактики. Сейчас я думаю об одном: если не успеть накрыть десант во время самой уязвимой фазы — сброса, марсиане закрепятся и постепенно задушат нас, имея стратегическое преимущество в виде воздушной поддержки. Наше время стремительно утекает. Обратный отсчет включен. Таймеры в голове отстукивают мгновенья до конца. Тик-так.

— Гэри, они выйдут на курс сброса меньше чем через три минуты, — увещеваю я отца-командира. Голос мой— голос наивного дурачка. Во всяком случае я старательно его изображаю.

Одновременно я заставляю крабов подойти на дистанцию прямого выстрела. Сделать это вручную неимоверно тяжело: вокруг настоящее месиво из пыли и мелких камней. Еще тяжелее убедить упертые машины в том, что один из нас — враг. Если я не успею доказать им, что враг — мой бравый аджидан, крабы могут счесть саботажником меня. В боевой обстановке последствия такого вывода для меня будут плачевными. Зверь яростно рычит. Пелена ярости мешает фокусировать взгляд и вот-вот перехлестнет грань, за которой безумие.

— Опусти ствол, Жос. У меня приказ — доставить тебя живым. И я его выполню, — спокойно отвечает Сорм.

Ствол его неотрывно смотрит мне в лицо. О том, чтобы сделать резкое движение, нечего и думать.

— Гэри, чем они тебя купили? — Помимо воли, язвительность прорывается наружу.

— Ничем. Я просто выполняю приказ. Ты им зачем-то нужен. Опусти пушку. Вот так. Молодец.

— Это важнее долга, Гэри? Ты позволишь марсианам убить своих товарищей ради приказов каких-то землян? Предашь Легион?

— Мой долг — исполнять приказы. Ты напрасно пытаешься меня спровоцировать. Не тяни время, Жос.

— И что потом, Гэри? Марсиане всех перебьют и доберутся до нас. Ты работаешь на марсиан, Гэри?

— Ты прыткий парень, Жос. Не пытайся вывести меня из себя. Не выйдет. Мы с тобой спокойно отсидимся в норке. Дождемся своих. Они скоро будут. Капитан успел отправить сообщение. Нас эвакуируют. И я ни на кого не работаю. Я служу Легиону.

— Как и я, Гэри.

— А вот в этом я не уверен, парень. Теперь ложись. Медленно.

— Ты ведь не будешь стрелять, Гэри. Эти ребята с умными глазами наверняка приказали меня беречь.

— Буду, Жос. Даже не сомневайся. Я просто начну отстреливать тебе конечности. Будет больно, но скафандр отсечет утечку. Еще я могу приказать твоему такблоку перекрыть тебе воздух. Мне было сказано — доставить живым. Насчет «целым» указания не было. Так что не дергайся, шустрик. Отпрыгался.

— Ладно, Гэри. — В голосе моем тоскливая покорность. Пятно краба проступает из марева за спиной Сорма. — Считай, что ты победил. А теперь переместись на тридцать метров к югу, вон на ту высотку. Ориентир номер триста по карте. И при появлении первого десантника открывай огонь.

Сорм хрипло смеется.

— Ты совсем съехал, Жос? Не можешь смириться, что везение кончилось?

— Да нет, Гэри. Совсем нет. Просто краб размажет тебя за саботаж, если ты не выполнишь мое указание.

Веселье аджидана снимает словно рукой. Он неуверенно оглядывается на ощетинившегося стволами робота.

— Я могу не подчиниться, Жос.

— Конечно, Гэри. Но лучше подохнуть в бою, чем вот так. Как крыса. Что ты выбираешь? У нас совсем нет времени. Думай скорей. Не нужно пытаться выстрелить в меня или взять под контроль мой скафандр. Краб не так глуп.

Мы меняемся ролями.

— Ты им очень нужен, Жос. Тебя просто хотят допросить. Ты ведь не предатель. Я видел, как ты воевал. Ты не станешь в меня стрелять.

— Гэри, ты слишком назойливо меня опекал. Уши «молчи-молчи» торчат из тебя за версту. Оно конечно— долг, верность и прочая чушь. Но если выбирать между гибелью в бою или сканированием мозга, я предпочту первое.

— Жос…

Время истекает. Краб делает предупредительный выстрел. Пуля раскалывает на части валун у ног Сорма.

Я делаю последнюю попытку. Остатки солдата взывают к рыцарству. Я готов простить этому служаке с запудренными мозгами абсолютно все. И сражаться рядом с ним.

— Я ведь не болванчик, Гэри. Мы все — не марионетки. Мы тоже люди. Мы имеем право на суждения, Гэри. Не все приказы — истина в последней инстанции. Иногда надо выбрать между приказом и честью, Гэри.

— И как я тебя проглядел… — с ненавистью цедит Сорм.

Солдат умирает.

— Время вышло, Сорм. Вперед! — жестко командую я. — Краб прикроет тебя. Но, если выкинешь фортель, пришьет тебя, как последнего марсианина. Пошел!

Вздрогнув, как от удара, Сорм бросается к высотке. Выхлоп его ранца закручивает пыль в длинные водовороты.

Пока помехи окончательно не съели мой голос, я успеваю крикнуть ему:

— Чтобы ты не волновался, Гэри, я постараюсь остаться в живых. Ты будешь отвлекать огонь на себя. Так ты сможешь выполнить приказ большого брата. Посмертно.

Тяжело нагруженный барахлом, я отступаю в сторону станции. Думаю, основной удар марсиан придется именно туда. И именно там в нашей обороне самые большие прорехи. Я сильно рискую, используя для передвижения ранец. Новый прыжок — ожидание пули или ракеты в спину. Кожу на затылке сводит от этого чувства. Но другого пути нет: после ударов с орбиты местность стала абсолютно непроходимой. Привычные места украшают глубокие разломы, поверхность равнин провалилась, обнажив черные утробы невидимых прежде каверн, целые холмы изуродованы и угрожающе топорщатся десятками каменных игл. Я перемещаюсь короткими прыжками, в каждом подскоке над пыльным маревом ориентируясь по положению солнца.

Найти место для очередного приземления — та еще задача. Все вокруг устилают россыпи каменных обломков самых причудливых форм и размеров. Их объединяет только одно — каждый булыжник щетинится острыми, вроде бритвенных, гранями. Двигаться как можно плавнее, не делать резких движений, чтобы продлить жизнь уплотнительным манжетам скафандра, — вот что занимает мое внимание больше всего. До ближайшего склада с запасными частями несколько миллионов километров. Я всерьез намереваюсь выжить.

Ни страха, ни паники. Я собран, подобно боевой машине. Я рационален до предела. Зверь сокрушен моей железной волей. Заключен в оковы и тоскливо скулит от страха, не в силах видеть, как я веду его к гибели. «Просто закрой глаза, дружище. Просто закрой глаза», — бормочу себе под нос, точно какое-то заклинание. Краб-2 страхует мне спину, медленно двигаясь следом.

Туша марсианского бота стремительным пятном промелькнула над головой и исчезла, скрытая мутью. Холмик, что я оставил за спиной, озаряется беззвучными дульными вспышками — Сорм ведет бой. Трассы пуль отсюда неразличимы, но я вижу, как высоко вверху перемигиваются сиреневые точки — падающие с неба морские пехотинцы ведут ответный огонь.

Я спокоен за наш сектор: если бот не накроет холм и видимость не ухудшится из-за пыли, один из оставшихся крабов успеет расстрелять в небе не меньше десятка человек. Эти механические зверушки удивительно эффективны в оборонительном бою. Я прикидываю, не пора ли отозвать краба-1? Позиция уже демаскирована, и мне он нужнее.

Вот черт! Сглазил. Очередной прыжок вверх. Шлейф реактивного выхлопа тянется следом, теряясь в пыли. Там, где я оставил Сорма, — кипение вспышек. Их видно даже сквозь слой пыли. Морская пехота Марсианской Республики шутить не любит. Наверное, прямо в воздухе дали из чего-то типа лаунчера. Приземляясь на неровный обломок, я осторожно балансирую на острой кромке и пытаюсь восстановить канал управления с машиной, оставшейся в заслоне. Бесполезно. Такблок упрямо зажигает над покинутой позицией посмертную звездочку. Ну что ж, прощай, Сорм, несгибаемый воин. Во всяком случае ты умер с честью, в настоящем бою, как и подобает солдату. Дорога Славы открыта для тебя. Неважно, как ты жил, — твоя смерть сделала из тебя желанного гостя за пиршественным столом.

Укол сострадания на мгновение вырывает меня из состояния холодного отрешения. Погиб мой товарищ. Мой однополчанин. Мой первый взводный сержант. Я заставляю себя думать, что чувства эти — сплошная синтетика. Управляет ими одна из моих подпрограмм. Я сам отправил Сорма на смерть. И никакого гребаного боевого братства. Эта крыса собиралась приволочь меня на расправу.

Помогло. Я снова собран. Жалость и дружба слетают с меня, подобно оковам.

Неясное шевеление пространства. Краб-1 выныривает из мглы светящимся призраком. Свет выхлопов окружает его, словно нимб. Одна его конечность изогнута в сторону под странным углом. Курсовой пулемет отсутствует. На корме корпуса — оплавленные пробоины. Усы антенн снесены напрочь. Но спаренные стволы гранатометов по-прежнему развернуты назад и вверх, откуда ему только что прислали смертоносные подарки. Без всякой диагностики видно, что машина доживает последние минуты. Краб маневрирует, продолжая бой.

— Черт, я рад тебя видеть, дружище, — проникновенно говорю я, будто робот способен понять мой голос.

Слабые сигналы в ответ — машина пытается ответить мне. Ее передающее устройство явно повреждено — такблок не может расшифровать передачу и беспомощно демонстрирует мне неровную гребенку графика. В последний раз оглянувшись на своего боевого товарища, я делаю прыжок и включаю двигатель. Рогатое из-за стволов существо медленно уплывает назад и вниз.

Я еще вижу, как, покрутившись на месте, точно потерявшийся пес, краб-1 стабилизируется на грунте и делает залп в небеса. Трассы его реактивных гранат весело подмигивают мне. Красочные вспышки в небе — попадание. Сиреневые точки над головой. Я гашу ранец и, слегка расставив, сгибаю ноги. Камень подо мной шевелится от сотрясения — близкий разрыв встряхивает рыхлый грунт. Я не дышу, замерев на месте. В голове крутится: все, конец парню. Но нет — вот новая цепочка трасс на мгновение разрывает красноватый сумрак. Краб-1 уводит бой к северу. Отвлекает огонь на себя.

Снова сиреневые огоньки. Кажется, очень далеко. Но вспышки разрывов следуют за ними почти без пауз. Я жду, надеясь, что робот продолжит бой. Давай же, парень! Не сдавайся! Еще пару залпов. Но то ли робот ушел слишком далеко, то ли его окончательно накрыло, ответного огня я больше не наблюдаю.

Вздохнув, продолжаю путь. До базы остается еще около двух километров. Редкие взрывы искаженной речи проносятся сквозь меня, едва различимые на фоне щелчков и скрежета. Кто-то из парней еще держится. Я надеюсь, что успею добраться до «Зонтика» раньше марсиан. Через секретный объект я намерен пробраться к помещениям, в которых содержатся каторжники. Сумасшедшая надежда ведет меня. Она похожа на паранойю. Она призрачна, как свет Юпитера. Пожалуй, впервые в жизни мною руководит не трезвый расчет, а набор неясных, до конца неоформленных желаний. Я не знаю, чего хочу достичь. Непонятно, что я надеюсь увидеть. Но незнакомая сила продолжает властно увлекать меня, и я не делаю никаких попыток противостоять ей. Я увлечен и испуган этим состоянием. Я стою на пороге смерти и четко осознаю этот непреложный факт, и одновременно ожидание чего-то необъяснимо светлого зарождается внутри, вытесняя все мысли и подталкивая меня в спину.

«Лиз, не умирай. Потерпи, милая. Я иду. Не знаю, что я рассчитываю увидеть в твоих глазах? Но без тебя я не уйду. Даже если ты снова пошлешь меня к чертям».

Я больше не боюсь огня с неба: все оставшиеся в живых марсиане уже приземлились и теперь действуют в пешем строю, добивая наши очаги сопротивления. Лишенные связи и систем наведения, мы обречены на гибель. Я твердо уверен, что оставил атакующие порядки далеко сзади. Поэтому предупреждающий сигнал краба-два застает меня, летящего вверх и вперед, с руками, занятыми грузом, врасплох. Резко увеличивая скорость, краб пролетает мимо. И тут же я вижу, куда он мчится: такблок высвечивает контуры трех морских пехотинцев, развертывающих пусковую установку переносного ракетного комплекса. До них не больше тридцати метров. Скорее всего, они ставят помехи нашим системам обнаружения, поэтому мы засекли их так поздно. В отличие от Легиона, Марс не экономит на оснащении своих бойцов.

«Нарвался», — мелькает в голове. И даже после этого руки мои отказываются бросить драгоценную ношу. Смерть от пули гораздо предпочтительнее смерти от холода. Выключив двигатель, я медленно опускаюсь по пологой дуге. И в следующее мгновение марсианский пикет исчезает в мельтешении реактивных пуль: окутавшись выхлопами противоотдачи, краб-2 расстреливает их как в тире. Оказывается, все морпехи стояли к нам спиной.

«Ротозеи», — злорадно думаю я. И забытое неземное наслаждение растекается внутри и дарит мне чудное тепло, согревая кожу и превращая мир смерти в самое желанное на свете место. Теперь бы успеть унести ноги от места стычки. Не попасть под пресс воздушной поддержки.

Панорама, открывшаяся мне с вершины скалы, где я устроил себе наблюдательный пост, великолепна. Видимо, гравитационные взрывы придали пыли отрицательный заряд, и она осела наземь, слипшись в огромные буро-желтые хлопья. Видимость не сказать что до горизонта, но до стены пыли, что стоит в нескольких километрах, все как на ладони. Если можно назвать ладонью изрытую пологими кратерами битую-перебитую поверхность.

На поверхности этой нет ни одной скалы, ни одного валуна. Лишь ровная мелкая щебенка, кое-где переходящая в песок и укутанная в одеяло из нелепых невесомых хлопьев. Черные раны бездонных разломов — как черно-белая шахматная доска. Сплошные террасы. Меж ними можно спрятать не то что танк — десантный бот. Солнце уже зашло за горизонт, и каменную пустыню заливает призрачный свет Юпитера. Панорама мертвого пространства выглядит до того необычно, что цель своего наблюдения я замечаю не сразу. Точки сопротивления. Я обнаруживаю наши позиции по редким дульным вспышкам, освещающим камень вокруг них. Одна, две, три. Кажется, вот еще одна. Видны уносящиеся из-под земли светящиеся пунктиры. В ответ к ним тянутся трассы легкого оружия. Со всех сторон. Мы окружены. Внешний периметр прорван. Что в общем и неудивительно: наша оборона представляла собой лишь жидкую цепь сторожевых постов. Такблок лихорадочно фиксирует обнаруженные вражеские группы. Красные точки оживляют однообразный серо-зеленый фон карты.

Сверкающее движение над головой. Хочется пригнуть голову, так низко проскакивает стремительный «Шельф». Только что засеченная позиция исчезает в расширяющемся пыльном облаке. Хирургический удар. Обломки породы тянутся высоко-высоко, пока не теряются из виду. Многим из них не суждено вернуться на поверхность — они превращаются в самостоятельные космические объекты. Никак не могу привыкнуть к виду фугасных разрывов при низком тяготении. В аду своя физика.

Десантный бот свечкой уходит в зенит, заставляя мой шлем включить затемнение, — вид его ослепительных реактивных струй походит на горение сверхновых. Редкие точки реактивных гранат тянутся за ним — позиция, попавшая под удар, упорно огрызается.

Такблок сходит с ума от помех, применяемых марсианами. В голове дикий многоголосый вой и пулеметный треск. Судя по виду трасс, огонь ведут роботы. Все верно. Я у внутреннего периметра, который обороняли крабы. Я отправляю циркулярный пакет «всем, кто меня слышит». Рискуя нарваться на ракету, повторяю его снова и снова. Но ни один из крабов не выходит на связь и не подтверждает готовность к передаче управления. Я кричу в пустоту.

Я гадаю — опознают наши крошки меня как дружественную мишень или нет. Без этой уверенности лезть вперед смерти подобно: если не марсиане, то свои железяки прикончат меня без вопросов. И я продолжаю наблюдать, ожидая чего-то. То ли озарения свыше, то ли чуда — вдруг наседающих марсиан перебьют? Мой спаситель, краб-2, высунул стволы из кратера у подножия скалы. Стережет меня, подобно преданной собаке, превозмогая искушение броситься на помощь собратьям и, выпустив остатки боезапаса, сгореть во вспышке прямого попадания управляемого плазменного фугаса.

Картина боя меняется. Одна из машин появляется из укрытия и стремительным пауком петляет меж кратеров. Перегруппировка. Рисунок брони робота в точности повторяет пятна каменистой россыпи. Свет Юпитера сглаживает тени. Невооруженным глазом движение такого монстра не разглядишь. Редкие трассы сопровождают его бег. Я вдруг понимаю, что атакующих сил— всего ничего. По несколько человек на каждого робота. И наступление их захлебнулось — крабы, активно маневрируя, не дают высунуть голову прицельным огнем. Ай да крошки! Огонь и маневр. Маневр и огонь. Очевидно, для контратак им не хватает боеприпасов. Я вообще удивляюсь, что они продержались так долго. И как это они уцелели от огня воздушной поддержки? По всему выходит, наши крошки крабы оказались для марсиан крепкими орешками.

Бегущий краб с ходу ныряет в черный разлом. Мгновенно пропадает из виду, будто его и не было вовсе. Запоздалая плазменная граната распускает свой белый пузырь в месте, где он находился миг назад. Демонстрируя всему миру, что еще жив, робот выпускает по стрелку короткую очередь. Светлячки реактивных пуль указывают мне позиции очередной атакующей группы.

Мысли пускаются вскачь. Зверь нервно облизывается. Хлещет длинным хвостом по бокам. «Так-так-так. Что же это получается? У морпехов нет тяжелого оружия? Тот пусковой расчет, что я накрыл, был единственным? Или остальные тоже повыбило? Сколько вообще пехоты несет на борту небольшой эсминец? Два взвода? Три? Места там мало, а, учитывая, что марсиане не производят биороботов (они вообще считают их исчадиями ада), экипажи нуждаются в большем комфорте, чем наши флотские. Выходит, они высадили крохотный десант, не больше взвода, часть которого погибла еще в воздухе, во время десантирования? Если так, у меня есть шанс. При условии, что бот меня не накроет. Кстати, что-то долго его нет. По идее, он уже должен повторить заход. С его скоростными характеристиками ему это раз плюнуть. Вряд ли слабенькие реактивные гранаты способны принести ему большой вред».

Догадка приходит вместе с желанием действовать: у эсминца на борту всего один десантный бот, и сейчас он ушел за подкреплением. Вот почему морпехи не лезут на рожон — последние очаги сопротивления землян блокированы, боеприпасов на проведение активных действий у них нет, поэтому десант просто дождется высадки второй волны и при помощи бота раздавит оборону и ворвется на базу. Секретный «Зонтик» откроет им все свои секреты. Видимо, марсиане горят желанием выяснить, что с таким упорством защищает Легион вдали от своей зоны влияния. Хотят настолько, что больше не применяют тяжелого вооружения.

Я прикидываю расстояние до ближайшей атакующей группы. Если удастся зайти им в тыл, песня их спета. Резервов у них пока нет. А крабы опознают во мне союзника. Я смогу проскочить внутрь периметра и — вот она, база! А там уже рукой подать до зоны содержания заключенных.

Я вновь загоняю зверя под пресс. Заставляю его заткнуться. Существо-шпион бурчит что-то на тему нерационального поведения, граничащего с риском. Я затыкаю и его. Указываю крабу-2 маршрут выхода на рубеж атаки. Каждый раз, переходя в режим прямого общения, я вижу странный плоский мир, состоящий из многих полупрозрачных слоев, причудливо накладывающихся друг на друга. Я вижу его сенсорами боевой машины. Преданная собака внимает моим инструкциям. И ползком начинает свой путь. Прости, брат. Придется тебе одному. Но ты не трусь — я тебя подстрахую. Не такой уж я конченый подлец, брат. Удачи тебе.

Через минуту крадущегося робота уже невозможно засечь визуально. На фоне камней он просто очередная кучка щебня. Игра теней вокруг — шевеление хлопьев пыли. Еще через две минуты он выйдет на рубеж. И тут краб справа от меня прекратил огонь. Видимо, кончились боеприпасы. Изредка постреливая в сторону его позиции, ободренные морпехи перебежками скачут меж террас — они тоже не чураются славы. Отчаянные ребята. Будь у меня настоящая жизнь, как у них, ни за что не полез бы под пули. Вот очередной храбрец взмывает над поверхностью и снова резко ныряет вниз. Марсиане отрабатывают маневр сближения.

Вид выхлопа ранца от взмывшего над камнем легионера толкает меня в спину — кто-то из наших жив. Легионер, смертельно рискуя, мчится к умолкшему крабу, чтобы перезарядить его. Массивный предмет в его вытянутых руках — зарядный картридж. Новая серия вспышек, на этот раз меньше чем в полукилометре от моей позиции, — жидкий огонь прикрытия.

Марсиане быстро замечают новую мишень. Трассы устремляются к нему, отчаянно маневрирующему на максимальной тяге. Всплеск досады — как же так, я же теперь сам по себе! Я распрямляю ноги. Огромная перенапряженная пружина, я оставляю свою драгоценную ношу и скачу вверх, не успев осознать, что делаю. Проклятые инстинкты. Вид собрата, попавшего в беду, включает скрытые резервы. Хвост выхлопа вот-вот спалит мне спину. Я возношусь по прямой, подобно стартующему реактивному снаряду. Через секунду огонь перенесут на меня: средства обнаружения наверняка уже вопят во все горло, сигнализируя о цели в опасной близости. И тут долгожданная ярость захлестывает меня. Нужные подпрограммы шевелят мышцами, корректируя мое положение. Я подгибаю ноги. Это солдат деловито подключается и шевелит расширенными ноздрями, выбирая цель. «Геката» часто дергается, брызжа в стороны голубоватыми струями противоотдачи.

Такблок, умница, не забывает отмечать уничтоженных мной противников. Наслаждение зарождается в груди, делая мир слегка заторможенным. Мои движения со стороны, должно быть, сейчас немного дерганны. Пусть это нелепое дерганье будет последним, что увидит какой-нибудь бедолага-морпех в этом мире. Это танец смерти. Я исполняю его с редким искусством, отточенным сотнями тренировок и подкрепляемым сознанием того, что граница жизни пройдена. Я перескочил барьер, за которым становится все равно, жив ты или мертв. Всепоглощающий азарт, веселая злость, необъятное чувство превосходства, холодное равнодушие к боли — пошла прочь, неуклюжая баба с косой, — я пьяный комендор на изувеченной палубе, под картечным огнем банящий пушку; я пилот-камикадзе, выполняющий свой последний противозенитный маневр, перед тем как врезаться в надстройку вражеского крейсера; я один из серой пехотной массы, что, отчаянно вопя, мчится по изрытому снарядами дымному полю, петляя среди обрывков колючих заграждений, навстречу огонькам дульных вспышек, каждый из которых бьет меня прямо в сердце. Меня рвет и толкает огненным вихрем. Я продираюсь сквозь сверкающий ливень. Трассы тянутся ко мне со всех сторон. Кровь из насмерть прикушенной губы мелкими шариками плавает внутри шлема, пятная поверхность лицевой пластины. Меня избивают тяжелыми палками. Кувыркаясь, я теряю инерцию. Я приземляюсь, нет — я падаю на бурые хлопья, что тут же распадаются и образуют вокруг меня непроницаемую для лазеров завесу пыли, я мячиком отскакиваю вверх, под обжигающие сигналы сгорающих датчиков, чудом не попав под плазменный пузырь, вздувшийся на месте, где я только что находился. И вновь бросаюсь вперед. Уже не отвечая на огонь. Стремясь лишь к одному — скорее оказаться среди своих.

К востоку от меня краб-2 начинает свою атаку, не давая поднять головы шокированным марсианам.

— Ты откуда взялся, Ролье? — изумленно вопрошает Дюруа Седьмой.

— С восемнадцатого поста.

— Далековато. Враз не дойдешь.

— Да уж. Пришлось постараться.

Я отдаю ему магазин из собственных запасов.

— Здорово, — по-детски радуется Жорж. — Ребята последнее расстреляли, когда меня прикрывали.

— Много вас?

— Со мной семеро. Соренсен за старшего. Отходим к «Зонтику».

— Я так и подумал.

— Ты вовремя. Мне даже ответить нечем. Я уже решил— все, каюк мне.

— Я тоже. Краб-то цел?

— Цел. Принес ему свежий картридж. Это он тебя прикрыл.

— У тебя СНОБы есть?

— Есть пяток. Толку от них. — Жорж машет рукой. — Помехи плотные. Похоже, где-то над нами станция постановки.

— Дай один. Со мной краб был. Отправлю ему пакет, если цел.

— Это он на правом фланге переполох устроил?

— Он. Я хотел там прорываться. Не вышло. Пришлось свою задницу спасать.

— Уходить надо. Сейчас марсиане с воздуха дадут. Наделали мы шороху.

— Ага. Погоди минуту. Дай очухаться.

Мы восседаем на россыпи щебня в трех метрах друг от друга. Выступ каменной террасы козырьком нависает над головой — идеальное укрытие от навесного огня. Я постепенно прихожу в себя. Возвращаюсь к жизни. Оглядываю амуницию. Кристаллы льда на поясе — остатки воды из внешней фляги-термоса, пробитой навылет. Нижние тепловые датчики вынесло. Еще одно отверстие в штурмовом ранце. Повезло — пуля чудом не задела одну из запасных батарей. Если бы пробило — меня бы разнесло к чертям. Эти кремнийорганические аккумуляторы — настоящие бомбы замедленного действия.

Дюруа внимательно наблюдает за мной.

— Жос, у тебя левая наплечная сзади на честном слове. Борозда с палец. И выгнута напрочь. Неудобства не ощущаешь?

Я невесело ухмыляюсь.

— Для четырех попаданий терпимо.

— Безбашенный ты, — с непонятной интонацией говорит Жорж.

— Тебе что, плохо от этого? — беззлобно огры-заюсь я.

— Мы тебя за это недолюбливали, придурки. А в драке такая резьба самое то. Тут совсем не так, как на тренировках. В общем, здорово, что ты появился.

— Это от глупости. Я бы сейчас уже к базе подбирался.

Дюруа разворачивается ко мне всем корпусом, чтобы не крутить головой. Глаз его не видно — отсветы голубоватого сияния превращают его лицевую пластину в непроницаемое серебристое зеркало. Я лениво думаю, что мы нарушаем одно из главных правил — не смотреть в одном направлении, наблюдать каждый за своим сектором. Зверь беспокойно шевелится от пристального взгляда.

— Зачем тебе к базе, Жос?

— Не твое дело.

— У тебя какой-то приказ?

— Можно и так сказать, — усмехаюсь я.

Помолчав, Дюруа делает новую попытку:

— Ты правда с самим Генералом говорил?

— Правда.

— И какой он?

— Старый очень. Весь в морщинах. На птицу похож. Упертый, словно танк. Ничего общего с картинками.

— А у меня вот даже шеврона нет…

— Теперь будет, — успокаиваю я.

— Брось, Жос. Нас выбьют скоро. Всех до одного.

— Ну пока-то мы живы.

— Хватит, Жос. Я же не идиот. Все понимаю. На кой хрен мы стрельбу-то открыли?

— Это ты у ковбоя нашего спроси.

— Я б спросил. Только он, сука, уже не ответит. Ты не думай, я не сомневаюсь. Просто глупо все как-то.

— Я тебя понимаю.

— Точно?

— Точно-точно. Я ж через это уже проходил. Думаешь, мне кайму просто так пририсовали?

— Нет, теперь не думаю.

Чувство неловкости разрушает доклад краба-2. Мир на пару мгновений становится прозрачно-плоским, состоящим из множества проекций. Задача выполнена, уничтожено три единицы вражеской живой силы, поврежден левый задний манипулятор. Я испытываю неудобство в несуществующей части тела. В той самой задней конечности. И тут же выныриваю назад, под свод козырька.

— Двинули, Жорж. Ты влево, я вправо. Мой краб прикроет.

— Ага.

— Своего не захватишь?

— Приказа не было, — сомневается Дюруа.

— Прояви инициативу, мать твою.

— У меня нет матери, — удивленно-обиженно отзывается Жорж.

— Отводи краба следом за нами. С интервалом в десять секунд.

— Но…

— Под мою ответственность, — безапелляционно заявляю я.

Дюруа подбирается. Голос его меняется.

— Выполняю, — отрывисто роняет он.

Я поднимаюсь и пробую поверхность ногой, выбирая место для толчка.

— На счет «три», Жорж. Раз, два…

Козырек проплывает мимо и вниз. Черный провал плавно отдаляется. Я возношусь вверх, навстречу равнодушному полосатому мячу размером в четверть горизонта. Вспышки огня — краб-2 где-то внизу бьет одиночными. Огонь прикрытия.

Остатки сводного отряда выглядят жалко — кучка безоружных существ в избитой броне, рассредоточенных в жидкую цепь среди разломов. Лейтенант Соренсен вместо штурмового ранца нагружен переносным тактическим вычислителем. На кой черт он ему, если связь не действует? Внятно говорить можно метров с десяти, не больше. Длинная антенна машет мне хвостом — я тут!

— Капрал Ролье, сэр. Отступил с восемнадцатого поста. Со мной один краб, — рапортую я.

— Боеприпасы есть?

— Было два ранца с имуществом, сэр. Оставил в паре километров отсюда.

— Жаль.

— Пришлось бросить, сэр, и изображать ковбоя. Дюруа прижали.

— Видел я твою атаку. Молодец.

Похвала звучит как-то обыденно. Ничто не отзывается внутри. Прошло то время, когда я ходил восторженным кипятком от одного лишь одобрительного взгляда сержанта.

— Я наблюдал стычку на правом фланге. Ты никого из наших больше не видел?

— Нет, сэр. Это мой краб атаковал. Я думал за ним просочиться. Пока Дюруа не вылез.

— Ясно. Робота с периметра ты отозвал?

— Да, сэр. Здесь мы им хоть управлять можем. Думаю, сейчас марсиане подкрепление пришлют. Мы можем снять их в воздухе, сколько получится. У крабов это здорово выходит.

— Во всяком случае попытаемся, — кивает лейтенант. — Сейчас отходим к «Зонтику». Постараемся там закрепиться. Вводная через минуту.

— Сэр?

— Что еще?

— Сэр, капрал хочет сказать, что здесь у нас больше шансов.

— Ты обсуждаешь приказы, Ролье?

— Никак нет, сэр. Пытаюсь быть полезным. Тут мы можем маневрировать. Там нас выбьют с воздуха. Или подтянут тяжелое вооружение. Это ведь эсминец, сэр. Вряд ли у него на борту много десанта. Мы сможем обескровить их.

Лейтенант напряженно молчит, глядя в сторону. Видно, копается в своем командирском блоке.

— Получай вводную, Ролье, — наконец отзывается он. — Я принял решение.

— Есть, сэр. — Я стараюсь не показать своего разочарования. Зверь чутко шевелит ушами. Чувствует подвох. Спокойно, дружище. Спокойно. Я тоже заметил, что лейтенант недоговаривает.

Сержант забирает у меня остаток боезапаса. Мне достается всего один запасной магазин. Да еще припрятанный в ранце картридж для подствольника. От выступа к выступу, вдоль разлома я выдвигаюсь на отмеченную такблоком позицию. Цветная иллюминация разрывов — крабы, маневрируя, отходят под огнем.

— Ролье! — неожиданно окликает меня лейтенант. Голос его из-за расстояния уже основательно тронут помехами. — Мы должны взорвать «Зонтик». Нельзя допустить проникновения марсиан на объект. Я сброшу тебе коды идентификации и точки входа.

Вот оно! Значит, надежды действительно больше не остается. Мы доползем до новой позиции и будем удерживать ее, вцепившись зубами в землю. Пока лейтенант не запустит таймер. Если запустит. Если система самоуничтожения не пострадала от электромагнитных бомб. Видно, командованию важно, чтобы марсиане не узнали об истинном назначении объекта. А нас все равно что нет. В прихотливых изгибах военной политики жизни наши учтены расходным фактором. Уложены в статью запланированных потерь. Какой повод для громких заявлений — Марс уничтожил научную станцию! Какая тема для воодушевления войск — символ Легиона гибнет в неравном бою против коварного противника!

— Почему мне, сэр? — спрашиваю одеревеневшими губами.

— Ты был там. Сможешь ориентироваться. И ты — самый опытный. Думаю, ты сможешь выжить. Ты ведь удачливый. Если меня убьют, действуй по обстоятельствам. Группа тебя поддержит.

Ну что ж. Вот и официальный повод. Дорога свободна. Я думаю об этом так, словно собираюсь прогуляться по тихой улице.

— Это вместо «прощай, Ролье»? — против воли иронично изрекаю я.

— Прощай, Ролье, — серьезно отвечает офицер.

— Прощайте, мой лейтенант.

Мы начинаем чехарду коротких перебежек. Точнее перелетов. Марсиане вяло преследуют нас, сохраняя дистанцию. Видно, у них тоже туго с боезапасом. Крабы двигаются в наших отступающих порядках. Так мы успеваем пройти почти целый километр. До шлюзов базы остается всего ничего. Какая-то сотня метров. А потом очередной выпрыгнувший вверх легионер исчезает в плазменном пузыре. Стена возле моего носа шевелится, словно живая, и змеится трещинами. Автоматически я ору себе под нос привычную формулу «Атака с воздуха!», забывая, что меня никто не слышит.

«Шельф» молнией проносится над поверхностью, изрыгая огонь. Он прет напролом, игнорируя уколы кумулятивных гранат, которыми его осыпают ближайшие крабы. Ячейки его активной брони плюются брызгами искр, превращая угловатую тушу в сверкающий болид. Из его утробы разлетаются серебристые точки. Подкрепление прибыло. Мы переходим к действиям согласно резервному плану.

Самое опасное время для десантника — короткие секунды, что он болтается над поверхностью, стремительно падая вниз и гася скорость ранцевым двигателем. Чем больше скорость средства высадки, тем больше времени требуется для торможения, а значит, тем больше высота сброса. В этот момент он лишен возможности маневрировать. В этот момент мы дружно соревнуемся в стрельбе по воздушным мишеням — я высовываюсь по пояс и раз за разом давлю на сенсор огня, надеясь, что лазерный луч системы постановки оптических помех не попадет в линзу прицела и не сожжет мне сетчатку.

Лихорадочное возбуждение — вот все, что я чувствую. Все мои устремления сгинули, выключенные проснувшимся солдатом. Я — интеллектуальное оружие.

Кровавая пелена в глазах. Жажда убийства. Желание продать свою жизнь подороже. При слове «Легион» бравые морпехи в своих курилках будут делать оберегающие знаки и украдкой сплевывать через плечо. Мы будем олицетворять для них исчадия ада. Нам говорили: на Марсе серьезно относятся к вопросам религии. Сотни конфессий самых различных вероисповеданий. Считается, что это способствует укреплению традиций. Стимулирует возврат к размеренной жизни на лоне природы. Я страстно желаю, чтобы те парни, что валятся сейчас с неба, и в особенности те, что останутся сегодня в живых, исповедовали веру, в которой присутствует дьявол. Я хочу, чтобы меня запомнили как проявление слепой разрушительной силы. Злобной, не знающей преград силы. Чтобы имя мое вызывало в их каменных котелках с квадратными челюстями водоворот паники и страха. И я рычу, пузыря на губах холодную слюну. Я вращаю корпус справа налево — идеальный стрелок на позиции. Я не обращаю внимания на вспышки позади, там, где под огнем с неба гибнут мои товарищи. Пули, разбивающие камень вокруг меня, — сонные светляки, я досадую на них лишь за то, что они вздымают тучи непроницаемой пыли. Пыль эта мешает мне целиться. Пыль эта мешает целиться противнику.

Результат стрельбы корректировать некогда. Как только я фиксирую попадание, сразу переношу огонь на следующую цель. Я бью короткими сериями. До того как пыль окончательно скрывает сектор огня, я фиксирую три попадания. Я надеюсь, что броня морпехов не настолько прочна, чтобы дать моему наслаждению цвести впустую. Яркие кляксы в небе — какой-то краб еще имеет боезапас и резвится напоследок, славная зверушка. Секунды растягиваются в часы. Как жаль, что магазин кончается. Я вгоняю в держатель следующий и ныряю в разлом. Время ускоряет бег.

Маневрировать. Сдерживать противника, сохраняя плотный контакт. Отступать к центральному шлюзу. Это проще сказать, чем сделать, не имея патронов. Бот заходит нам во фланг и сеет смерть. Расчеты тяжелого оружия выпускают самонаводящиеся ракеты. Морпехам сбросили-таки тяжелое оружие. Реактивные гранаты пехотинцев осыпают поверхность огненным дождем, пронзая ее на много метров вглубь. Толстые плиты под ногами раскалываются подобно осенним льдинкам. Не видно ни зги — каменный дождь падает в небеса.

Через пять минут наше отступление превращается в избиение. Озлобленные потерями, марсиане не жалеют боеприпасов. Крабы — наше последнее средство поддержки — умолкают один за другим. Кончается боезапас. Они маневрируют, отвлекая огонь на себя. Я вижу, как ракета превращает щель, куда боком влетает избитая пулями машина, в воронку кипящей лавы. Через мгновение лава застывает и идет трещинами. «Шельф» коршуном парит над нами, то и дело брызжа смертью. Бьет на выбор. Бьет по прогнозу боевого компьютера. Бьет по вспышкам. По излучению систем скафандра. Бьет… бьет… бьет…

Шум в ушах. Помехи. Нет, это кровь шумит. Мое сердце, мощный насос, гонит ее к воспаленному жаждой жизни мозгу. Ноги переступают убийственно медленно. Парение от камня к камню. Земля толкает меня в ноги. Вверх. Только не это! Я шиплю струей из ранца, демаскируя себя, но остаюсь внизу. За спиной застывают пузыри расплавленного камня — накрылась моя позиция. Щель кончается черной дырой. Пещера. Я протискиваюсь внутрь, обдирая шлем. Я не думаю о том, что некому будет меня вытащить в случае обвала. Бормоча несусветную чушь, я бреду сквозь извилистую кротовью нору почти на ощупь. Я разговариваю сам с собой. Я брежу наяву. Я пробкой выскакиваю на поверхность двумя десятками метров южнее. Поверхность эта ничем не отличается от подземелья — вокруг такая же непроницаемая взвесь из пыли и мелкого песка. Сквозь тьму то и дело проступают мутные огни — бьют по площадям, не жалея боеприпасов. Я просыпаюсь. Навязчивое желание вновь захватывает меня.

Я один. Один ли? Мне плевать. Я сам по себе. Я тороплюсь соскочить. Я пытаюсь использовать призрачный шанс. Зверь рвется на волю, не разбирая дороги.

Я даю полную тягу и устремляюсь к шлюзу. Камень звонко отскакивает от лицевой пластины. Песок шуршит по стеклу и броневым пластинам, подобно змее. Плечами я раздвигаю плотную муть. Я продираюсь сквозь нее, будто через воду. И вот пыль становится реже. Маячок шлюза моргает на карте. Десять метров к западу. Вот и давешняя наклонная площадка. Валуны у входа. Щебень засыпал дверь до уровня колена. Я лихорадочно вращаю штурвал ручного открывания. Кажется, что он вращается бесконечно.

Голос в голове. Голос ясный и чистый, помехи не в силах помешать ему. «Капрал Ролье Третий, вы входите на военный объект Вооруженных сил Земной Федерации. Ваши полномочия подтверждены. Объявлен режим чрезвычайной ситуации по плану номер два „угроза вторжения противника“. Оборонительные системы задействованы. Пожалуйста, не пытайтесь причинить вред оборонительным системам — попытки будут пресечены. В настоящее время вы являетесь старшим чином Вооруженных сил Земной Федерации на территории базы. В соответствии с Уставом Вооруженных сил вы имеете право отдавать приказы оборонительным системам базы, за исключением приказа о сдаче или иного, способствующего проникновению противника в границы периметра. Предупреждение — герметичность помещений нарушена…»

Тяжелая плита двери сдвигается. Тусклая красная лампа подмигивает из темноты, выхватывая поток щебня, медленной водой устремляющийся в шлюз. Я беспокоюсь, что камни эти помешают закрыть вход. Но беспокойство мое напрасно: после удара по сенсору закрывания плита с едва ощутимой вибрацией входит в пазы и давит все лишнее в пыль.

Над маховиком второй двери тусклый свет голубого индикатора — сигнал о том, что внутри вакуум.

Я сгораю от непонятного нетерпения, вращая маховик. Я считаю секунды. Кажется, я считаю вслух — система базы переспрашивает меня, не в силах распознать команду. Наконец и эта плита уходит вверх. Шаг в темноту. Оптический усилитель окрашивает стены зеленым. Так непривычен вид пустого пространства без вездесущей пыли меж ними. Что-то шевелится на границе зрения. Я резко поворачиваю голову. Комплекс поддержки, не сводя стволов со входа, по очереди перебирает восемью лапами, медленно освобождая мне проход. А я-то, дурак, надеялся увидеть тут кого-нибудь из саперов.

Я осторожно обхожу краба. План базы горит в моем мозгу светящейся картой. Точка на ней — я. Я щупаю перед собой рукой. Так, на всякий случай. Видимость в заляпанном слюной и кровью шлеме еще та. Рука то и дело касается стены. Поверхность ее непривычно твердая. Пальцы перчатки постукивают по ней. Но вот стена уходит из-под пальцев. Медленно плывет прочь. В удивлении я фокусирую взгляд. Заиндевевший труп с растопыренными руками равнодушно рассматривает меня. Глаза на ослепительно белом лице кажутся живыми. Кончики шерстинок на свитере с лохматыми дырами красиво опушены белым налетом.

Тело, словно решив, что я уже достаточно напуган, переворачивается и медленно, очень медленно, боясь сломать скрюченные пальцы, опускается на руки, принимая положение «упор лежа». Прячет взгляд в пол.

Я выдыхаю застоявшийся воздух. Мне становится холодно. Очень холодно. Пальцы мои совсем не гнутся. Только сейчас я обращаю внимание на столбик индикатора питания, опустившийся в красный сектор. Пора менять батарею.

Эта база выглядит настоящим заброшенным кладбищем. Трещины в заиндевевших стенах. Куски бетона, свешивающиеся с потолка на изогнутых прутьях арматуры. Кучи неопрятных бетонных обломков, таких чужеродных среди ровных поверхностей тонкой аппаратуры, — динамический удар добрался сюда через десятки метров породы. Трупы саперов встречаются тут и там. Клочья бумаги, грязные гигиенические тампоны, мятые тряпки одеял, старые стоптанные ботинки — мусор, сорванный со своих мест воздушным ураганом, укрывает их. Некоторых смерть застала за работой — они сидят, разглядывая инструменты, зажатые в руках. Некоторые умерли во сне. Странно видеть тела, застывшие с разинутыми ртами, вцепившиеся в белые скомканные одеяла. Системы обесточены. Тусклые красные плафоны аварийного освещения практически не дают света. Лишь придают картине конца света оттенок театральной драматичности. Усиливают тенями посмертную мимику. Я осторожно перешагиваю через труп, в отчаянной попытке вцепившийся в маховик герметичной двери. Должно быть, разгерметизация здесь проходила постепенно — легионер пытался захлопнуть дверь. И еще здесь тихо. Никаких помех. Я слушаю звук своего дыхания.

Этот их Убивец на все сто отработал свое прозвище. Убил их всех. Не вышел на связь с базой. Не поднял тревогу. Лишил парней скафандров. Поганый, напрочь сбрендивший служака. Гореть ему в аду. Я вглядываюсь в лица, надеясь воскресить в памяти знакомые черты. Я никого не узнаю. Все мертвецы здесь на одно лицо— актеры восточного театра с неестественно белыми масками вместо лиц. От их взглядов спину мою сводит холодом. Я устанавливаю обогрев на полную мощность. Теперь ни к чему экономить батареи. Уже недолго осталось. Но озноб не проходит. Редкое шевеление среди мусора — любопытные крабы разглядывают меня поверх стволов, высовывая носы из узких стенных ниш.

— Как мне к тебе обращаться? — громко спрашиваю у темноты.

— Капрал Ролье Третий, вы можете называть меня «База».

— База, доложи о потерях.

— Личный состав выведен из строя вследствие разгерметизации отсеков из-за внешнего сейсмического воздействия искусственного происхождения. Одна выжившая человеческая особь в седьмом отсеке. Особь недееспособна.

— Лейтенант Берг? — догадываюсь я.

— Подтверждение.

Острый приступ разочарования. Бога нет. Иначе он не допустил бы такого. Либо он ослеп напрочь и не видит происходящего у себя под носом. А если Бог немощен или увечен, то какой же он после этого Бог? Зверь уверяет меня в том, что у бога свои мотивы. Ему нет дела до наших микробных страстей. У него своя игра. Ухмыляясь, я говорю ему: «Посмотрим». Зверь утверждает, что Бог — такое же живое существо, как и он. Большой, сильный хищник, которому глупые люди зачем-то придают человеческие черты. «Скоро увидим», — отвечаю я.

— База, доложи готовность к самоуничтожению.

— Системы самоуничтожения в готовности. Задействованы резервные контуры. Для проведения самоуничтожения требуется код активации.

— Передаю код активации.

— Капрал Ролье Третий, код активации принят и опознан. Ожидаю распоряжений.

— Задействовать систему самоуничтожения. Запуск по моей команде или в случае моей смерти.

— Уточните тип операции: уничтожение секретных документов, уничтожение секретных документов и специального оборудования, полное уничтожение.

— База, ты наблюдаешь противника?

— Нарушители периметра ведут поиск на поверхности планетоида. Поиск производится при помощи электронных средств обнаружения. Выявлено двадцать пять единиц живой силы и три механизированные единицы, оснащенные системой искусственного интеллекта.

Я продолжаю упорно пробираться через хаос. Точка на карте ползет к западной оконечности периметра. В одном коридоре путь мне преграждает вырванная из стены бетонная плита. Я поворачиваю назад и бреду в обход.

— База, прошу уточнить: полное уничтожение повлияет на поверхность планетоида?

— Подтверждение. Поверхность планетоида в радиусе ста метров от границ периметра будет находиться под воздействием гравитационного импульса.

Ага. Вы в моих руках, сволочи. Что ж, давайте поиграем в кошки-мышки.

— База, приказываю вести оборонительные действия в случае проникновения противника на объект. После каждого смертельного случая с живой силой противника прошу транслировать в эфир на всех частотах следующий текст: «Передаю привет от капрала Жослена Ролье Третьего». Быть в готовности по плану «полное уничтожение».

— Принято. Система самоуничтожения задействована.

Вы спросите: зачем мне это? Отвечу: откуда мне знать? Наверное, въевшаяся привычка действовать. Или впитанная с воздухом ненависть к марсианам. Возможно, я просто отдаю долги. Даже дезертируя, я следую Дорогой Славы.

— Легионер!

Глухой голос в голове заставляет меня замереть с поднятой ногой.

— Кто это?

— Вы ведь легионер, верно? — торопится голос. — Мой такблок не врет. У нас отличная аппаратура. Вы отмечены дружественной меткой.

— Кто вы? — Я осторожно снимаю винтовку с держателя.

— Должно быть, произошла авария, легионер. Я едва успел влезть в скафандр. В отсеке вакуум. И компьютер базы мне не подчиняется. Вы в каком отсеке, легионер?

Сверяюсь с картой.

— В центральном коридоре между пятым и шестым. Представьтесь.

Голос все ускоряется, теряя окончания:

— Лейтенант Берг, исполняющий обязанности командира сводного инженерно-саперного отряда. У меня заклинило дверь. И шлюз, похоже, завален. В вашем помещении все в порядке?

Голос мой становится фальшиво-официальным.

— Тут всюду вакуум. Действующих офицеров Легиона в пределах периметра нет. Система управления базы не подтверждает ваше заявление. Освободите служебный канал.

— Легионер… кто вы по званию? Вы ведь не офицер, нет? Позовите мне кого-нибудь из моих парней. Любого из моих саперов. К седьмому отсеку. Связь не действует. Я никого не могу вызвать. Я приказываю вам. Как старший по званию…

Твоих парней? Я осторожно сдвигаю с дороги одного из его парней. Мертвец вцепился в контейнер с принадлежностями и ни за что не желает проходить в дверной проем. Твоих парней… Вот сука-то.

Голос гневается.

— Эй, вы меня слышите? Я приказываю вам отвечать!

Я перебарываю мгновенный позыв прижать руки к бокам и гаркнуть в ответ: «Здесь, сэр!» Дрожит пол. Дрожат стены. Кусочки бетона выползают из трещин и плывут в черное никуда. Я хватаюсь за дверь.

«Передаю привет от капрала Жослена Ролье Третьего…» — нараспев произносит голос базы.

— База, что там?

— Попытка проникновения в пределы периметра через второй отсек. Взорван резервный шлюз. Уничтожена вражеская боевая единица.

— Ты держишься?

— Ответ утвердительный. Оборонительные системы в норме.

— Отлично.

Толчок. Что за? Я мячиком отлетаю от стены, чтобы тут же с лязгом впечататься в противоположную.

— Прорыв периметра в первом отсеке. Легко повреждено одно оборонительное устройство М-40. Веду заградительный огонь.

— Легионер! Вы меня слышите? Я чувствую толчки! Это землетрясение?

«Передаю привет от капрала Жослена Ролье Третьего…»

Умница, детка. Помните меня, дети природы.

— Какой позор! Меня бросили подчиненные. Признаю, это мой недосмотр. Дисциплина неуклонно падала. Я неоднократно указывал им на недопустимость снижения темпов работ. А вместо этого они…

«Передаю привет…»

— Скоты! Позор Легиона! Вы все пойдете под трибунал! В чан! С позором! Эй, кто там есть? Отзовитесь!

Я вновь сверяюсь с картой. Здесь надо повернуть налево. Только бы единственный коридор не завалило. Я спешу: времени осталось совсем немного. Марсиане вот-вот начнут рвать перекрытия по всему периметру. Я хочу успеть. Нельзя мне сейчас погибнуть. Только не сейчас.

Глухой голос то ускоряется до неразборчивости, то переходит на неспешную раздумчивую декламацию.

— У меня воздух есть, легионер! Много. И припасы. Сухой паек. Вода. Мы сможем продержаться вместе до прихода помощи. Помогите мне открыть дверь. Гидравлический домкрат вполне поможет. Им несложно пользоваться. Спросите у шеф-аджидана Патона. Скажите, я распорядился. — Голос теряет твердость, становится плаксивым. — Почему вы молчите? Кто вы по званию? Из какого вы подразделения?

«Передаю привет…»

Ох, до чего же хорошо! Это вам за парней. Помните меня. Я — символ Легиона. Вы будете гордиться, что убили самого Ролье. Я стану легендой. Я уже легенда. А вы — просто никчемные исполнители, которым посчастливилось уцелеть после встречи со мной.

Голос срывается на визг.

— Легионер! У меня погасло аварийное освещение! Что происходит? Немедленно откройте дверь! Патон! Пети! Жильбер! Где вы все?! Ленивые ублюдки, вам не удастся уморить меня здесь! Я переживу вас всех! Я доложу о вашем поведении!

А вот это вряд ли, дружок. Кстати, привет тебе от сержанта Пети. И от дока. И от Жиля. И от Патона. Резьба ваша оказалась с браком, сэр. Сорвалась на половине витка. Брак у нас принято списывать. Под оркестр. Вам тоже сыграют, сэр. Заочно. Марш «Вперед, Легион». Ваш командир, сэр, будет проникновенно говорить, что вы ушли Дорогой Славы. Погибли на боевом посту. Зачем вам выходить? Кому нужен слюнявый идиот? Он и музыку-то не оценит. И строй испортит. Никакой тебе торжественности. В общем, по всем статьям, сэр, на боевом посту — оно для вас лучше.

— Я должен выдать личному составу средства защиты. Без них они подвергаются опасности. Я приказываю вам вытащить меня. Вы совершаете преступление. Это немыслимо — вы ведь член нашего братства! Член боевой семьи! Член…

Ох, до чего ж вас, офицеров, учат красиво говорить. Будто стихи читает. Слушал бы и слушал.

«Передаю привет…»

Отлично, крошка. Вот и мой коридор. Дверь действует. В проеме темно, не горят даже аварийные указатели. А может, их тут и не было отродясь.

«Второй отсек. Уничтожено два оборонительных устройства М-40. Противник применяет управляемые снаряды. Попытка проникновения в пятый отсек. Испытываю сильное электромагнитное воздействие. Подтягиваю резервы…»

Я делаю шаг в темноту.

— Внимание, вы покидаете основной периметр и переходите во вспомогательные отсеки базы.

— База, сохраняю командование. Поддерживай связь.

— Принято. Управление вспомогательными отсеками обеспечивает тактический вычислитель М-313. Передаю вас под его ответственность. Тактический вычислитель М-313 не отвечает на вызов. Предполагаю глобальную дисфункцию системы.

— Ладно. Справлюсь как-нибудь.

Я отталкиваю с дороги мертвого часового, обнявшего свой карабин. Истощенная мумия теряет руку от удара о стену. Куски стекла брызжут по сторонам.

Убивец истерически визжит, изрыгая угрозы.

— Солдаты снова кое-чего стоят, — произношу я вслух.

Я разрываю с ним связь.

Коридор к блоку заключенных длинный-предлинный. Грубые каменные стены с пучком кабелей в желобах. Дежурного освещения здесь нет. Нет и видимых повреждений. Пол все время уходит вниз. Я топаю к центру планетоида. Наверное, уже приближаюсь к рыхлому ядру. Я иду бесконечно. Бреду, едва переставляя ноги, — гусиный шаг.

Потерпи, милая. Я уже близко.

Я усмехаюсь одеревеневшими губами. Моя новая способность выдавать желаемое за действительное здорово выручает, не давая свихнуться.

Надежде на отсутствие разрушений в блоке вспомогательных отсеков не суждено сбыться. У главного шлюза рухнувшие с потолка бетонные плиты образовали внушительный завал. Из стен хищно торчат крючья арматуры. Сами двери шлюза нараспашку. Ноги часового торчат из-под плит. С замиранием сердца — неужто и тут одни трупы? — я протискиваюсь внутрь.

Разрушений здесь немного, только редкие трещины в стенах напоминают о дошедшем сюда сейсмическом толчке. Я быстро продвигаюсь по темным помещениям. И вскоре мне попадается апатичный воин в легком скафандре. Он стоит у ниши поста жизнеобеспечения и держит в руках короб с пеной аварийного герметика.

Поначалу я решаю, что такблок ошибся и ссутулившаяся фигура мертва, настолько неподвижен этот бывший человек. Но, приблизившись, я замечаю шевеление его ноздрей под прозрачным стеклом шлема.

— Эй, ты кто?

— Рядовой Бичем, номер 205318,— отвечает существо через примитивный лазерный передатчик.

— И что ты тут делаешь, рядовой Бичем?

— Получил приказ достать аварийный материал из ниши в соответствии с расписанием по ликвидации аварий.

— Достал?

— Так точно.

— И куда его теперь?

— Не знаю, сэр. Дальнейшего приказа не поступило. Система контроля не отвечает.

— Где остальные?

— Не знаю, сэр.

— Сколько вас тут?

— Не знаю, сэр.

— И давно тут стоишь?

— Пять часов пятнадцать минут, сэр.

— Ты знаешь, кто я?

— Вы опознаны как военнослужащий Земной Федерации, сэр.

— Ты подчиняешься мне?

Лазерная связь не передает интонации говорящего. Шлемный дешифратор монотонно зачитывает переданный текст, почти не делая пауз. Эта монотонность и безжизненность машинного голоса удивительно сочетается с безучастным взглядом истукана, вяло шевелящего губами и продолжающего смотреть в никуда.

— В отсутствие канала связи с системой контроля я обязан следовать указаниям любого военнослужащего земных сил, отдавая приоритет старшим по званию.

Дела. Похоже, эти отсеки забиты впавшими в транс союзниками, потерявшими способность действовать после отключения их управляющей системы.

— Сколько у тебя воздуха?

— На один час десять минут, сэр.

— Ты помнишь список заключенных?

— Никак нет, сэр. Список заключенных хранится в базе данных системы контроля.

— Лиз Гельмих — не помнишь такую?

— У нас нет заключенных с такими данными, сэр. Заключенные имеют порядковый номер. Порядковые номера хранятся в…

— Ладно, ладно… Веди меня к отсеку, в котором содержатся заключенные.

— Прошу уточнить задачу. Имеется три отсека с заключенными.

Ясный голос в голове: «Передаю привет…»

— База, что у тебя?

— Доклад: отсеки один и два захвачены противником. Четыре единицы оборонительных устройств М-40 уничтожено. Попытка проникновения в отсек номер одиннадцать. Принимаю меры для уничтожения секретного оборудования в захваченных отсеках. Оборудование уничтожено. Передаю привет… Передаю привет…

Черт! Время утекает, словно вода из простреленной фляги.

— Веди в каждый по очереди.

— Выполняю, сэр. Прошу следовать за мной. Осторожно, сэр. Тут низко. Нам вниз по этой галерее.

Опять вниз! Эта нора начинает казаться мне бездонной.

Снова трупы. Появились светлячки аварийных указателей. Хоть что-то в этом склепе действует. Еще один истукан в скафандре. Походя отдаю приказ: «Найди всех живых бойцов. Передай старшему: организовать оборону отсеков. Находиться в повышенной готовности. Принять меры к восстановлению работы системы жизнеобеспечения». Истукан кивает и семенит прочь.

«Передаю привет от капрала Жослена Ролье Третьего…»

Сосущее чувство страха. Как же так, я ведь не должен его испытывать? Эта предательская пористая толща над головой давит мне плечи. Мне душно в глубокой кротовьей норе. Узкие лазы. Лабиринты коридоров. Вниз, все время вниз. Вокруг сплошные мертвецы. Зеленая подсветка инфракрасного видения делает их лица с огромными глазами таинственными. Голубые индикаторы вакуума над маховиками люков. Я стараюсь думать о трупах как о камнях. Просто часть пейзажа. Это же мятежники. Союзники тех, что наверху. Мне положено ненавидеть их. Но вызвать в себе ненависть к кускам окаменевшей плоти не получается.

Помещения забиты многоярусными нарами, точно соты в улье. Одинаковые худые люди в них одинаково мертвы. Иней на лицах. Иней на руках. Мутные ледышки выпученных глаз. Разинутые рты. Бурые неопрятные пятна вокруг ушей и на подбородках — взрывная разгерметизация. Мне повезло: я смог заглянуть в ад еще при жизни. Никаких костров с котлами — в аду вечный смертельный холод.

«Передаю привет… Третий отсек захвачен противником. Произвожу уничтожение оборудования… Передаю привет… Проникновение в восьмой отсек. Веду оборонительные действия… Попытка проникновения в пятнадцатый отсек… Попытка отражена… Передаю привет… Противник высадил подкрепления. Наблюдаю до тридцати единиц живой силы. Испытываю воздействие электромагнитного оружия. Отказ оборонительного оборудования в пятом отсеке… Угрожающая ситуация — проникновение в двадцатый отсек…»

Держись, милая. Держись. Еще чуть-чуть. Не смотреть в мертвые лица. Ее тут нет. Она погибла раньше, подхватив мутировавший возбудитель красной лихорадки. Тихо угасла. Или отравилась технической водой. Может быть, ее ткнул штыком садист-охранник, и она истекла кровью.

Зеленый огонек в шлюзе последнего отсека. Я останавливаюсь. Сердце колотится, как сумасшедшее. Усилием воли я заставляю себя успокоиться. Мысленно оглаживаю свое тело напряженными ладонями. В голове проясняется. Я отталкиваю замершего немого истукана в сторону. Вщелкиваю винтовку в держатель. Прикасаюсь к сенсору открывания. Тишина. Я берусь за маховик ручного открывания.

«Силы Земной Федерации! Предлагаем вам прекратить бессмысленное сопротивление! Гарантируем вам жизнь, медицинское обслуживание и гуманное обращение согласно международным соглашениям…»

Оборот маховика.

«Передаю привет… Пятнадцатый отсек захвачен… Потеряно четыре единицы оборонительных устройств М-40…»

Еще оборот.

«Легионеры! Вы храбро сражались с превосходящими силами. Вы сделали все, что в ваших силах. Мы уважаем ваше мужество. Но наши страны не находятся в состоянии войны. Устав допускает сдачу в плен, когда дальнейшее сопротивление потеряло смысл. Сохраните свои жизни. Они нужны вашей стране. Прекратите сопротивление. В случае вашего согласия сложить оружие транслируйте открытым текстом стандартную опознавательную фразу с добавлением слова „сдаюсь“. Вас пропустят к месту сбора…»

«Двадцатый отсек захвачен… Система уничтожения оборудования выведена из строя… Угрожающая ситуация…»

Оборот.

«Легионеры! Ваши смерти бессмысленны…»

А вот тут ты врешь, человечек. Это наши жизни бессмысленны. Все наше существование, включая рождение, — сплошной набор нелепостей. А вот смерть, наоборот, имеет глубокий смысл. Ведь мы солдаты. Умирая, мы уверены, что делаем это во имя долга. Во имя интересов Земли. Во имя интересов, о которых не имеем ни малейшего понятия. Как и большинство ее обитателей, вечно жующих скотов под кайфом, считающих меня и таких, как я, чем-то средним между животными и роботами. Вот незадача-то. Я ведь даже не могу этот красивый голубой шар родиной назвать. Моя родина — железная раковина десантного отсека, а ей-то сейчас наверняка ничего не угрожает. Тогда кого я тут защищаю? Дьявол, не сбивай меня с мысли! Главное — влезть в драку. А потом защищать своих товарищей и себя. Легион. Нет, тоже не так. Ага, вот главное — стоять на страже. А при попытке дать решительный отпор. На страже чего? Попытки к чему? Снова путаница. Попробуем с другой стороны. Защищать демократические ценности. Отстаивать земной образ жизни. Право человека на свободу. Точно, оно! Прямо как по писаному! В уставе так и говорится. Нет, постой, я-то ведь не человек! Откуда мне знать, что за образ жизни называется земным? И что такое эти самые ценности? К тому же в радиусе миллиона миль вокруг нет ни одного землянина. Ничего, кроме вертикали подчинения Легиона, я не знаю. Для меня она — единственно понятное мироустройство. Всякие парламенты — земные или марсианские, — я слабо представляю, для чего они нужны и чем по сути отличаются друг от друга. Разве что словами, которые произносят выступающие с их трибун люди. Тогда что я тут делаю? Ради чего десятки моих товарищей погибли? Ради чего вскоре погибну я? На кой дьявол мне убивать этих людей наверху, людей, которые наверняка тоже не очень хорошо представляют себе значение слова «Родина»? Должно быть, кому-то из них, истекающему кровью под завалом наверху, в голову, как и мне, лезут всякие глупости.

Я трясу головой, разгоняя ненужные мысли. Мыслей не остается. Остается только стремление. Туда, за массивную дверь.

Оборот.

«Попытка проникновения в семнадцатый отсек… Веду оборонительные действия…»

«Легионеры!..»

«Передаю привет…»

Я до крови прикусываю губу, не давая роящимся словам проникать в сознание. Слова упорно долбят мозг. Перекрикивая их, я громко повторяю вслух: «Я еще жив, сволочи. Я еще жив». Звук собственного голоса позволяет мне сосредоточиться. Дверь медленно распахивается. Я вталкиваю полуживого союзника в тамбур и поспешно захлопываю тяжелую плиту.

«Молчаливая оппозиция к режиму вседозволенности — путь к гибели. Выполнение производственных программ Земли — кирпичики в стены нашей тюрьмы. Нет революционеров и нет верящих в свободное будущее. Есть только деньги, коррупция и власть. Есть бедные люди, вынужденные зарабатывать, чтобы не умереть, и есть богатые, которые могут, но не хотят иметь убеждения. Зачем они им? У них и так все есть. Тем, кто вынужден работать, терять больше нечего. Мирный путь не для нас. Профсоюзы подконтрольны генерал-губернаторам. Связаны по рукам и ногам драконовскими законами. Мы должны оказывать давление на правительство. Каждый день, каждый час. Парализовать власть генерал-губернаторов. Поставить их на колени. Обезглавленная власть вызовет хаос. Хаос породит пробуждение самосознания. Люди, освобожденные от тотального контроля, изберут своих лидеров. Новые лидеры перестроят промышленные программы. Мы сможем обеспечивать себя всем необходимым. Даже строить корабли. Марс нам не союзник. Он нужен нам лишь на время открытой конфронтации с земными карательными силами. Идеи фундаментального фанатизма далеки от идей свободного общества. Мы нужны марсианам до тех пор, пока способны ослабить Землю…»

Голос этот мне смутно знаком. Я делаю неловкое движение. Приклад звякает о чьи-то нары. Поджарый бородатый детина затыкается на полуслове, всматриваясь в темноту. Головы собравшихся, как по команде, поворачиваются в мою сторону. В зеленой тьме вспыхивают белые пятна. Лица. Десятки лиц. Они повсюду.

— Эй, кто там? Чертова темнота! Кто-нибудь! Дневальный, вызови дежурного! Узнайте, что происходит!

Я ослабляю хватку на скользкой, потной физиономии человека, рот которого зажимаю перчаткой. Подталкиваю его.

— Только что пробовал, — хрипло отзывается он в темноту. — Нет связи. Шлюз заблокирован. С той стороны вакуум.

— Соблюдайте спокойствие, товарищи! — властно говорит бородач. — Воздуха у нас много. Вода есть. Нет повода для паники. Наверное, небольшая авария из-за землетрясения.

Хвастливый голос впереди:

— Подумаешь, землетрясение. Вот на Церере трясло так трясло. Целые заводы в разломы проваливались. А это — так, легкий толчок. Не стоит беспокойства.

— Храбрец выискался. Отопление не работает. Мы тут через сутки закоченеем, — спорят с ним.

— Надо достучаться до дежурного. Вентиляции тоже нет. К утру внизу дышать нечем будет.

— Надо фильтры развернуть! Они в аварийном шкафу.

— Толку от них! Без циркуляции они бесполезны.

— И ужин пропустили!

Термиты в битком набитом низком тесном отсеке перекрикиваются и спорят, давясь кашлем. Волны голосов отражаются от стен и гаснут в темноте. Каждый гневный выкрик кажется мне вымученным. Гнев их неестественен, будто злятся тут по привычке.

Я открываю лицевую пластину. В нос шибает тяжелым смрадом. Живые мертвецы и пахнут соответственно. Три кружки воды в день на брата — не до гигиены.

— На чем я остановился? — Голос бородача перекрывает гул.

— На марсианах, Джон, — услужливо подсказывают ему.

— Продолжаем! Сядьте!

Шестерки бросаются в темноту, раздавая тычки. Словно гребнем проходят по толпе, приводя ее в кондицию. Да у них тут иерархия — закачаешься! Почище, чем в Легионе.

Бородач возобновляет сеанс политической подготовки.

— Марсианская программа колонизации Пояса нереальна. Она не учитывает главного — желания населения астероидов жить свободно. Ради этого мы покинули Землю. Ради этого мы ведем вооруженную борьбу. Фанатичное отрицание Марсом продуктов генной инженерии и управляемых мутаций приводит к возникновению неразрешимых противоречий…

— Кхе-кхе.

Кашель мой, усиленный динамиком, производит эффект разорвавшейся бомбы. Карабкаясь на нары с тихим шелестом, точно большие ночные насекомые, существа вокруг образуют плотную толпу. Дышат мне в лицо. Заглядывают в глаза. Свешиваются сверху. Не веря глазам, щупают амуницию.

Я шевелю стволом.

— Ничего не трогать! — гремит мой голос.

Тени отшатываются.

— Мне нужна Лиз Гельмих.

— Тут нет имен. Только номера. Скажите номер, — робко шепчут из тьмы.

— Я не знаю номера. Только имя. Ее зовут Лиз Гельмих. Она диспетчер подземки с Весты. Она жива?

— А вы кто? Как вы сюда попали? Вы не из охраны. Вы военный? Что случилось? Ее хотят забрать? Когда появится электричество? Вы один? Это у вас оружие? — Сотни тихих вопросов пауками карабкаются по мне.

«Легионеры! Мы отдаем должное вашему мужеству…»

— Лиз! Ты здесь? Ты жива?

— Женщины у нас не здесь. Женщины не с нами. Женщин мало — они отдельно. Там. Там…

— Где именно?

— Там…

«Двадцатый отсек захвачен противником. Возникла угроза захвата противником ключевых точек объекта. Противник продвигается через отсеки два, три, семнадцать, двадцать. Продолжаю оборонительные действия…»

— Лиз, ты здесь?

— Эй, ты кто такой? Ты легионер?

Я скалю зубы, точно волк, от этого властного голоса. Меня подбрасывает и разворачивает в сторону окрика. Шестерки, давно перешедшие грань жизни, не боятся ни бога ни черта. Они разбираются в цепь, охватывают меня в темноте со всех сторон. Я вижу присутствие у многих примитивного оружия. Самодельных острых предметов.

— Я капрал Ролье Третий. Я принял командование над базой. Мне нужна Лиз Гельмих. Больше тебе знать не положено, заключенный.

— Как знать, как знать. Ты не из охраны, солдатик. И системы контроля не работают. Некому нас глушить. А я тут главный. Я староста. Мое слово в этом блоке — закон.

Он тихо смеется. Смех его змеей струится из темноты. Белые зубы выделяются на фоне черного пятна растительности вокруг рта. Шестерки оттесняют лишних. Придвигаются ближе.

Смех обрывается.

— Хороший у тебя скафандр, солдатик. И оружие что надо. С таким можно долго продержаться. Может, поделишься с нами имуществом Федерации?

— Хочешь взять его? Можешь попробовать, — резким движением я закрываю шлем.

— Пугаешь? Я помню, как вы на Весте нас стреляли. И как волокли нас из домов, тоже помню. Вы просто животные, без мозгов и жалости.

— Не больше, чем такие, как ты, — парирую я.

— Не надо, Ролье. Я здесь.

Голос Лиз бьет меня в самое сердце. Она выступает из темноты под тусклый свет аварийного указателя. В грубой рабочей робе с белым пятном номера на груди она кажется еще тоньше, чем раньше. Дурак, откуда тебе помнить, какой она была? Ты ее без скафандра и не видел ни разу. Я всматриваюсь в ее огромные глаза. Она безучастна, словно мертвая.

— Женщины тут дефицит, солдатик. Они даже на работу не ходят — мы работаем за них по графику. Добиваем до нормы. Лиз — настоящая конфетка. И она моя. Никто не смеет к ней прикоснуться.

— Знаешь, а я тебя вспомнил, староста. Ты — тот самый слизняк, что дежурил с Лиз в подземке. Ты ее тогда бросил и сбежал, а она под огнем бинтовала раненых. И ваших в том числе.

— Крошка Лиз всегда была отзывчивой, — похабно хихикает борец за идеалы. За одно это хихиканье мне хочется свернуть ему шею. — Жаль, что мне не удалось тебя там пристукнуть. Я прятался в шкафу с инструментами. Не было случая врезать тебе по башке: ты слишком быстро бегал. Как крыса. — Джон гогочет, довольный своим остроумием.

Я старательно игнорирую противника, что намеревается вывести меня из равновесия. Единственное, что ему удалось, так это вырвать меня из состояния тупой апатии.

— Я пришел за тобой, Лиз, — говорю неловко. Язык почему-то не слушается. — Думал, ты погибла. В других отсеках сплошные трупы.

— Ты не понял, солдатик. — Бородач проталкивается ближе. Он выше меня на целую голову. Смотрю ему в бороду. — Я тут решаю, кому куда идти. Нас тут шесть десятков всего на шестерых дам. Моя крошка дорого стоит. А что у тебя есть взамен?

Напряжение сгущается. Если я ударю кого-то из шестерок — на меня бросятся скопом и похоронят под истощенными вонючими телами. Я еще сумею порвать троих-четверых мускульными усилителями. И все — конец капралу Ролье.

— Зачем я тебе, Ролье? — безжизненным голосом спрашивает Лиз.

Голова ее кажется непропорционально большой из-за коротко стриженых волос. Уж это-то я запомнил. Волосы у нее раньше были длинными. Я словно наяву вижу ее сидящей на перроне, и каштановые пряди выбиваются ей на плечи.

— Иди сюда, крошка, — приказывает Джон. — И не смей открывать рот без моего разрешения.

Все так же безучастно Лиз идет к нему. Тени медленно расступаются, давая ей дорогу. Староста по-хозяйски обнимает ее за плечи. Белая волосатая лапа на хрупком плече.

— Вы говорите, в других отсеках только трупы? — робко спрашивают за спиной.

Встревоженные шепотки просыпаются, как по команде, разбуженные страхом.

— А что случилось? Почему нет освещения? Землетрясение? Метеорит? Нас спасут?

— Эй, там! Молчать! — не глядя гаркает Джон. — После разберемся.

Шепотки мгновенно стихают. Староста щурится из тьмы:

— Там, на Весте, ты был на коне. Все козыри были с тобой. А теперь роли поменялись, солдатик. Тут ты мой. Рано или поздно я выберусь отсюда. И буду смотреть, как марсиане убивают твоих дружков-животных. А сейчас твой черед. Передавай там привет своему гребаному божку от нашего третьего блока.

«Угрожающая ситуация. Оборонительные возможности исчерпаны. Противник продвигается с трех направлений. Требуется вмешательство командующего базой…»

Шевеление за спиной. Шевеление слева. И справа. Бледные пауки подбирают лапки для решающего броска. Угольки близко посаженных глаз убежденного поборника демократии с Весты отсвечивают зеленым. Голос сержанта Васнецова: «Бей в уязвимое место. Не думай о последствиях. Позволь духу войны взять верх над собой. Следуй своему инстинкту убийства…»

«Легионеры, прекратите бессмысленное сопротивление…»

Отточенным движением я срываю «Гекату» с держателя. Мое движение слитно и неразличимо простым глазом. Дух войны берет верх. Зверь распрямляет тело в яростном броске. Хлопок одиночного выстрела выхватывает из темноты бледные лица.

Рты оскалены. Руки напряжены. Тела подаются вперед в едином порыве. Бородач пытается подняться на ноги. Ему удается. Целую вечность всем кажется, что я промазал. Десятки глаз с надеждой вглядываются в бородатое лицо. Напряженно ловят сочащиеся из его рта неразборчивые слова. Но это вовсе не слова — это клокотание крови во рту. В замедленном воспроизведении староста опускается на колени, прижав руки к развороченному животу. Чудная эта штука — пониженная гравитация. Превращает в балетных танцоров даже статистов и рабочих сцены.

Судорожным движением староста подтягивает ноги к животу. Скрючивается на холодном каменном полу в позе зародыша.

— Люди, освобожденные от тотального контроля, изберут своих лидеров, — насмешливо цитирую я. С жалостью у меня проблемы.

Шестерки разом теряют ко мне интерес. Из них будто вынимают стержни. Ссутулившись, они бредут в темноту. Лиз стоит ни жива ни мертва.

— Ты как вестник неприятностей, Ролье, — говорит она, апатично рассматривая дергающееся в агонии тело. — Только явишься — и они следом. Что случится на этот раз?

— Ничего особенного, — отвечаю. — Просто взорву к чертям базу, которую вы построили.

— Всего лишь? — Она пытается улыбнуться. Губы ее не слушаются. Она прикрывает искаженное гримасой лицо ладонью с коротко стриженными ногтями.

— Эй, ты! Как тебя? Бичем! Иди сюда! Быстро снимай скафандр! — приказываю я.

Истукан выступает из темноты.

— Это же мужская модель, — пытается возразить Лиз.

— Ну и что?

— Там нет… ну… катетер там другой, — смущается она.

— Потерпишь. Главное, воздух есть. Влезай скорее. Всем лечь! Держаться!

— Эй, солдат! Ты что задумал, а? Ты…

«Легионеры, сопротивление бессмысленно…»

— Получайте, сволочи, — хищно скалюсь я. «Позволь духу войны взять верх над собой…»

— База, говорит Ролье. Отправить всех оставшихся М-40 в мое распоряжение. Привести в действие программу самоуничтожения.

— Принято. Программа самоуничтожения задействована. Взрыв через две минуты. Противник занял отсеки с пятнадцатого по двадцать второй и с первого по пятый. Точное число вражеских особей определить затрудняюсь: в захваченных отсеках не работают датчики.

— Ты вот что. Перед самым взрывом передай им привет.

— Передам, капрал Ролье.

— Прощай, база.

— Прощайте, капрал Ролье. До взрыва одна минута тридцать секунд… одна минута двадцать…

— Лиз, скорее.

— Готово, Ролье.

— Меня зовут Жослен.

— Я запомню, — сосредоточенно кивает Лиз. Глаза ее под высоким белым лбом непроницаемо темны.

— Закрой шлем и проверь герметичность. Справишься?

Она молча кивает.

«До взрыва пятьдесят секунд…»

— Слышишь меня? Вот этот сенсор. Коснись его носом.

— Слышу. Тут внутри воняет. И все липкое.

— Потерпишь. Это на всякий случай.

— Хорошо. И не такое терпела.

«…двадцать секунд…»

«…гарантируем медицинское обслуживание для раненых…»

Чистый женский голос: «Передаю привет…»

— Эй, парень? Что ты там сказал насчет взрыва?!

— Ложись! Всем держаться!!!

На границе сознания мелькает мысль: мне все равно, что будет с этими людьми. Стыдно, скажете вы? Может быть. Но тогда я не ощущал ни малейшего трепета за их жизни. Все мои устремления замкнулись на хрупкой большеглазой женщине. Она, словно якорь, привязывала меня к действительности. С вами такого не случалось?

Пол беззвучно заваливается вбок. Все вокруг вращается. Я хватаю Лиз и крепко прижимаю к себе.

«Наконец-то я тебя нашел», — крутится в голове. Потом все мысли выдувает, будто ветром.

Принцип действия нашего оружия известен мне лишь в общих чертах. Ни к чему легионеру знать больше, чем нужно для эффективного ведения боя. Чем меньше знаешь, тем меньше противник сможет вытащить из тебя в случае пленения.

Про гравитационную бомбу мне известно лишь то, что она на короткий миг приоткрывает дверь в иной мир. В параллельное измерение с другими физическими константами. Гравитация в том мире в миллионы раз превышает гравитацию на поверхности Солнца. Чем мощнее бомба, тем шире окно, что она распахивает, и тем дольше оно открыто. Время и материя — все в нем мгновенно скручивается в воронку, на дне которой продолжает сжиматься в точку невообразимо малая пылинка. В этой пылинке сконцентрирован ужас живых, что не успели заметить, как умерли, — там нет времени. Их спрессованные в монолит души навеки остаются за пределами невидимого барьера. За этим барьером нет ни ада, ни рая. Только вечность — ничто без цвета и запаха.

Я заглядываю за край вечности и отшатываюсь, обожженный ее прикосновением. В панике я сжимаю Лиз так крепко, что она кричит от боли. И от крика ее я прихожу в себя. Лица живых покойников вокруг благостны и умиротворенны — они только что почувствовали то же, что и я, и души их исполнены вселенской мудростью. Потрясенные, они не произносят ни слова. Не уверен даже, что они помнят сейчас слова. Покойники лишь внимательно смотрят, медленно, сантиметр за сантиметром, деталь за деталью, ощупывая глазами новый для себя прекрасный мир.

Я разжимаю объятия. Вот и все. Что дальше?

Я соскочил, но я по-прежнему несвободен. Я нашел Лиз и теперь не знаю, что мне с ней делать. Тело мое действует само. Наверх. Подальше от этого склепа. Крабы за стеной наперебой гомонят, посылая мне образы полупрозрачных плоскостей. Рвутся в бой, неугомонные зверушки. Хватит, ребята. Повоевали. Я делаю шаг к шлюзу.

Лиз бросается следом. Хватает меня за руку. От резкого движения ноги ее отрываются от пола и она повисает на мне неуклюжим воздушным шариком.

— Я с тобой, Жослен, — говорит она.

Жаль, что лазерная связь не передает интонаций.

— Тебе туда нельзя, Лиз. Там может быть опасно.

— Все равно. Я тут больше не останусь.

— Мне нужно найти дорогу наверх. После я вернусь за тобой.

— Я все равно не хочу оставаться.

Я чувствую облегчение. Как всегда, когда кто-то принимает решение за тебя.

— Хорошо, идем. Держись рядом.

— Почему ты взорвал базу?

— Марсиане. Над нами их эсминец. Не передумала?

— Нет. Лучше там, чем тут от удушья. Я целую вечность не видела света. Не бросай меня.

— Это не твоя война, Лиз, — пытаюсь увещевать я.

— Ты меня спас затем, чтобы бросить?

— Я тебя не спас, — смущенно отвечаю я.

— А что ты сделал?

— Ну… не знаю. Мне захотелось убедиться, что ты жива. Увидеть тебя.

— А говорят, легионеры бесчувственны.

Должно быть, она едко улыбается, произнося это. Я не вижу ее лица: голова ее опущена вниз.

— Сколько тебе лет, Лиз? — неожиданно спрашиваю я.

Знаю, я бестактен. Но существу одного года от роду простительна некоторая наивность.

Ответ следует немедленно.

— Двадцать семь. Нет, постой, двадцать восемь. Или двадцать девять. — Она сбивается, беззвучно шевеля губами. — Слушай, я потеряла счет времени. Не помню. Это так важно?

— Да нет, в общем. Не знаю, зачем спросил. Сейчас мы выйдем и поищем запасные баллоны для тебя. А потом двинем наружу.

— Хорошо. Можно, я буду с тобой разговаривать? Я сто лет ни с кем не говорила. Лиз, сделай то, Лиз, сделай это… Можно?

— Можно, — разрешаю я. — А ты замужем? У тебя дети есть?

— Нет. А сколько лет тебе, Жос?

— Чуть больше года. Я родился взрослым.

— С ума сойти — меня спасает годовалое дитя!

— Ты смеешься надо мной?

— Почему ты спрашиваешь?

— Лазерная связь не передает интонаций.

— Жаль.

— Мне тоже.

Внутри я тихо млею от непонятной неги. Чувство это чем-то сродни наслаждению от убийства врага, и я никак не могу сообразить, откуда оно исходит. Да и не очень-то и стараюсь.

Болтая, словно школьники на прогулке, мы выбираемся во тьму узких коридоров. Часть их окончательно обрушилась от мощного толчка. И тогда мы возвращаемся к перекрестку и бредем в обход. На всякий случай я иду впереди, выставив ствол перед собой. Марсиане угомонились со своей агитацией. Голоса под черепом стихли. Ничто не мешает нам, даже трупы, через которые время от времени приходится перебираться в узких проходах, не вызывают досады. Лиз щебечет без умолку. Не дыша, я внимаю ее болтовне.

Крабы находят меня в разрушенной дежурке. Четыре зверушки с исцарапанной пулями броней. Их боевой дух высок. Они щелкают механизмами подачи и демонстрируют мне полные магазины. Все мое воинство — они да еще трое истуканов с обмороженными глазами, занявших позиции в центральных коридорах. Я требую у них картриджи для скафандра Лиз. Затем отправляю всех восстанавливать энергоснабжение отсека с заключенными.

— Эй, балбесы! — так я к ним обращаюсь.

Но истуканы слушаются. Похоже, они рады любому окрику, способному разогнать их ступор. Они хуже беспомощных слепых котят. Заботливая мамаша, я вытираю им сопли и меняю подгузники. Я заставляю их, уже хватающих ртом воздух от удушья, перезарядить скафандры и выпить по трети емкости с бульоном. Исполнительные дебилы, тупоголовые рабочие муравьи — они пускают пузыри от счастья, вновь оказавшись под чьей-то опекой.

— Ужасно, — говорит Лиз.

— Что именно? Их беспомощность?

— Нет. То, что они продолжают жить.

Я пожимаю плечами.

— Это цена за жизнь. Плата за предательство. Они выбрали такую жизнь сами.

— Лучше умереть.

— Вряд ли они чувствуют себя плохо, — сомневаюсь я. — Они теперь не испытывают сомнений.

— Единственный плюс, — соглашается Лиз.

Я даю ей найденный в дежурке карабин.

— Зачем он мне?

— На всякий случай. Мы ведь на войне. На тебе военный скафандр. Марсиане могут решить пострелять в тебя.

Заботиться о ней приятно. Я отыскиваю среди мусора сбрую с патронными подсумками. Самолично обвязываю щуплое тело. Лиз смотрит на меня из глубины шлема испуганным зверьком.

— Не передумала?

Она энергично трясет головой.

— Нет.

Мы выбираемся на поверхность не меньше часа. Кругом хаос разрушений. Резкий красный свет проникает через обрушившийся свод коридора. Поразмыслив, я решаю, что искать лучшей дороги бессмысленно.

Дыра выводит нас на склон огромного кратера. Противоположный его край теряется в зеленоватом мареве. Все, что осталось от базы. Пустота, возникшая на ее месте, схлопнулась тоннами раздробленной породы. Свод обрушившегося коридора за спиной зияет на щебнистом склоне точно щербатая распахнутая пасть. Даже пыли нет — россыпи щебня отражают раскаленный пятачок солнца миллионами красных граней.

Потрясенная Лиз замирает, вцепившись мне в руку.

— Как много открытого пространства, — шепчет она.

— Боишься?

— Кажется, если я шагну, то сразу улечу вверх.

— Шагай помельче, вот и все дела, — советую я.

— А это, над головой, — это что?

— Это Юпитер.

— Юпитер?

— Ты разве не знала?

— Нет. Мы ни разу не были на поверхности. Нам не говорили, куда нас везут. Всю дорогу мы спали. А проснулись уже под землей.

Я молчу, не зная, что ей сказать. Откуда мне знать, как утешают женщин, на полгода замурованных в каменном мешке? В наших наставлениях про это ни слова.

— А ты на самом деле революционерка?

— Глупости. Я просто делала свою работу. Я диспетчер. Поезда должны ходить при любой власти, иначе нельзя. К тому же мне нужно было что-то есть. Вот я и вышла на смену. Судья назвал это пособничеством.

— А что там говорил этот твой…

— Он не мой! — Гневное лицо Лиз с трепещущими крыльями носа никак не назовешь милым.

Лиз спохватывается:

— Извини. Сейчас я бы сама убила его.

— Ладно. Я не хотел тебя оскорбить. То, что он там говорил, — это серьезно?

— Для него и таких, как он, — да. А для остальных — все равно. Нам не привыкать плыть по течению.

— По течению?

— Конечно. Мы ведь покорны от природы. Хотя в Поясе живут самые отчаянные, даже они здорово ослаблены земной наследственностью.

— О чем это ты?

— Ты разве не знаешь? Хотя — откуда? Вам же это не нужно.

— Что — это?

— В конце двадцать первого века одна из стран применила генетическое оружие. Большинство людей больше не несут в себе ген непокорности. Обладающие избыточным геном агрессии постепенно вымерли. Объединение Земли и всепланетные программы восстановления экологии стали возможными только благодаря всеобщему равнодушию. Люди по большей части превратились в управляемое стадо. Применение этого оружия до сих пор не признано официально.

— Я этого действительно не знал.

— Я так и думала.

Я мнусь у выхода на сыпучий склон. Крабы выстроились позади меня двумя колоннами. Странная скованность не покидает меня.

— Мне так хочется поговорить с тобой еще. Но нужно идти. Ты должна остаться здесь.

— Здесь?

— Да. Тут ты мне нужнее, — отчаянно вру я. — Если поблизости увидишь чужого — стреляй, не думая.

На лице Лиз сомнение.

— Ты уверен, что здесь я смогу быть тебе полезной?

Я выдавливаю из себя искреннюю улыбку.

— Конечно. Я поищу воздух и припасы. Если я не вернусь через три часа — возвращайся вниз. Собери все баллоны, что сможешь найти. К своим не возвращайся — скоро там будут убивать за глоток кислорода. Рано или поздно за тобой прилетят, — говоря это, я стараюсь сам себе верить.

— Я буду ждать тебя здесь, Жослен Ролье. Вниз я больше не спущусь, — твердо заявляет Лиз. — Если тебя ранят, я приду за тобой. Я умею ухаживать за ранеными.

Я улыбаюсь, словно ребенок, обласканный матерью.

— Я знаю.

— Возвращайся, Жос. Пожалуйста.

— Хорошо.

— Обещаешь?

— Да.

— Может, тебе не надо туда ходить?

Я фантазирую, что в синтезированном голосе звучит надежда.

Я ловлю ее взгляд. Такой пристальный, твердый. Помню, как этот взгляд поразил меня, когда я увидел его впервые.

— Я должен найти воздух, Лиз. Потом мы вместе подумаем, что делать дальше.

Она молчит, теребя подсумок. Глаза ее отражают красные отсветы. Ослепительные точки под матовым стеклом. Я мягко отстраняю ее руку. Привычка. Амуницию положено беречь.

— Ладно. Хоть кто-то в этом мире еще не боится высунуться из норы, — наконец произносит Лиз.

— Я не умею бояться, — зачем-то говорю я.

— Все равно. Удачи, Жос.

СНОБы передают мне цветные картинки. Крабы пыхают голубыми выхлопами и исчезают в солнечном сиянии. Глубоко вдохнув, я отталкиваюсь ногами и включаю ранец. Черная нора за спиной становится меньше камня. Потом сливается с тысячами похожих на нее каверн. И исчезает. Красная пустыня плывет мне навстречу. Я стараюсь обойти по широкой дуге место боя. На месте разрушенных постов наверняка остались припасы. Чувства мои в полном раздрае — я впервые предоставлен самому себе. Вот она какая — свобода. Я пытаюсь найти в себе какие-нибудь изменения. Отличия от себя, прежнего Ролье.

«Теперь я буду называться Павлом» — такая вот глупость приходит в голову. Мне всегда нравилось это имя.

И тут судьба, подарив мне глоток мечты, вновь возвращает меня к действительности. СНОБы засекают приближающийся десантный бот. Огромным хищником он выныривает из-за горизонта и петляет над далекой завесой пыли, выискивая поживу.

Мне некуда деться. Я выхожу на свой последний бой.

«Шельф» приближается так медленно, что я успеваю найти себе позицию в одном из кратеров. Я вижу, как растут захваченные СНОБами обводы угловатого корпуса. С удовлетворением отмечаю выбоины в броне и пустые ракетные подвески. «Мы все же достали тебя», — шепчу, досылая гранату. Марсианский бот ярко блестит в лучах солнца. Выбитые ячейки брони пачкают его свечение черными пятнами. Хочется попрощаться с Лиз. Сказать ей что-нибудь теплое. Думаю, что она будет волноваться. Запоздало соображаю: марсиане размажут ее одним выстрелом. Я стискиваю зубы и приникаю к прицелу.

Крабы выпускают первые очереди. Лишенные помех, они убийственно точны. Плетение светящихся реактивных трасс сливается в неповторимый узор. Бот вспыхивает ослепительными брызгами. Я не успеваю моргнуть— он исчезает, ввинчиваясь в зенит. Крабы, умницы, рассыпаются по норам. Сейчас его очередь. Закрыв глаза, я жду, когда камень толкнет меня в брюхо.

Медленно сочатся секунды. Метроном привычно отсчитывает время. Эхо под черепом: тик-так, тик-так. Удара все нет. В недоумении я кручу головой. Тишина. Ни шевеления, ни вспышки.

И вдруг — щелчок в голове. Прямая передача. Надтреснутый голос с акцентом произносит: «Внимание земным силам: говорит командир военного корабля Флота Марсианской Республики капитан третьего ранга Чон Му Хен. Властью, данной мне парламентом Республики, а также в соответствии с военным кодексом и международными соглашениями предлагаю прекратить огонь и провести переговоры. Подчиненным мне силам отдан приказ о прекращении боевых действий. Свое согласие на перемирие и проведение переговоров просим подтвердить по радио с указанием фамилии старшего офицера, дающего гарантию безопасности парламентеров. Предложение о переговорах действительно в течение десяти минут с момента начала передачи…»

Я не верю своим ушам. Марсиане дают задний ход? В любом случае я действую не раздумывая. Полученное предложение не противоречит уставу. Скрючившись на боку, я лихорадочно шарю в ранце, выискивая сигнальную ракету. Но свое согласие я даю, как и положено, почти в конце оговоренного срока. Сгорая от нетерпения, я все же выдерживаю гордую паузу.

Сжимая узкий цилиндр, я прокашливаюсь, стараясь, чтобы голос мой звучал твердо и невозмутимо.

— Говорит капрал Жослен Ролье Третий, исполняющий обязанности командира сводного отряда Инопланетного Легиона Вооруженных сил Земной Федерации. Ваше предложение о перемирии и проведении переговоров принято. Сообщите место проведения переговоров.

— Предлагаем встретиться на борту нашего корабля. Сообщите численность вашей делегации.

— Я буду один.

— Вас поняли. Прошу дать световой сигнал. Наш десантный бот подберет вас.

Я ухмыляюсь. Клоуны. Как будто они до сих пор не запеленговали мою передачу. Тем не менее голос мой остается серьезен. Я тщательно следую правилам рыцарской игры. Это так увлекательно и непривычно. Я чувствую груз ответственности — сейчас я представитель всего Легиона. К тому же переговоры дают мне шанс прожить немного подольше. И Лиз тоже.

— Принято. Даю сигнал.

Белое солнце взлетает из моей руки.

Покалеченный «Шельф» опускается медленно, словно опасаясь подвоха. Выдувая из-под себя каменные пули, зависает в метре от поверхности. Откидывает десантную аппарель. Я выхожу ему навстречу. Чувствуя себя невыносимо неуютно, медленно снимаю с плеча винтовку. Стараясь не делать резких движений, отщелкиваю магазин. Затем разряжаю подствольник. Застегиваю подсумки. Одергиваю амуницию. С каким наслаждением я всадил бы плазменный заряд в святящееся зеленым нутро! Но вместо этого я включаю уверенную улыбку и, точно отмерив усилие, одним прыжком оказываюсь на ребристой металлической поверхности. Пригнувшись, ныряю внутрь. Вставляю «Гекату» в бортовой разъем, игнорируя протянутую руку громилы-морпеха с затемненным забралом. Усаживаюсь в ложемент незнакомой конструкции и опускаю страховочную скобу.

Изучающие взгляды сверлят мозг. Двое морпехов в исцарапанной броне уселись напротив. Я демонстративно не обращаю на них внимания. С любопытством оглядываюсь по сторонам. Полукруглый подволок с незнакомым оборудованием на нем. Ряды ложементов вдоль бортов. Наша конструкция кажется мне логичнее: мы сидим в центре отсека, отделенные от опасного соседства борта, и десантируемся разом в обе стороны, а не назад, как здесь. Сорванная дверца аварийного щита на переборке пилотского отсека. Неопрятные потеки герметика в углу. Один ложемент подозрительно покосился, словно изъеден термитами. Палуба под ним потеряла форму. Часть плафонов погасла. Я рассматриваю разрушения, причиненные нами, с чувством сладостного удовлетворения. Гордость за Легион переполняет меня. Я вскидываю голову и расправляю плечи, сопротивляясь навалившимся перегрузкам. Похоже, пилот сознательно не глушит их, выражая свое ко мне отношение. Ничего, браток. Сочтемся. Дай срок. Я усмехаюсь непослушными губами.

Похоже, морпехи не разделяют усердия пилота. Они чувствуют себя не слишком уютно, распластанные, словно бронированные сегментированные лягушки. Они неслышно шевелят губами, костеря своего летуна. Включившиеся гравикомпенсаторы рывком убирают с груди тяжелую плиту.

— Ты — капрал Ролье, — утверждающе говорит мне один из морпехов.

— Ну и что? — с вызовом отвечаю я.

— Это ты передавал приветы там, под землей?

— Я знал, что вам понравится, ребята. — Я старательно изображаю браваду сорвиголовы, бедового парня с яйцами из легированной стали.

Взгляд громилы способен убить. Мысленно он разделывает меня на составляющие, а потом медленно поджаривает каждую деталь получившегося мясного набора. Я читаю в его глазах свой приговор. Жалею, что нельзя сплюнуть из-за шлема. Нет большего оскорбления для корабля, чем плевок на палубу.

Морпех превозмогает себя.

— У меня там брат остался, — невыразительно сообщает он. — Сержант Санин.

— Ничем не могу помочь. У меня внизу тоже братаны остались. Много десятков братанов. Это война, дружок. Тут, знаешь, убивают иногда.

— Сволочь! — с ненавистью цедит громила. Огромные его кулаки с хрустом сжимаются. Каждый размером с мою голову.

— Радуйся, что выжил, дурила, — парирую я. — Вернешься в казарму, будешь своим обалдуям байки травить, как сам Ролье тебя живым отпустил. Увидишь, не поверят тебе.

— Ты!! — задыхается морпех, подаваясь вперед. Глаза его наливаются кровью.

— Спокойно, Майкл. — Его спутник, судя по нашивкам на рукаве, сержант, властно кладет руку на локоть бешеного быка. Поворачивает голову и смотрит на меня своими голубыми, как лед, зенками. — Мы про тебя слыхали, Ролье. Не поднимай кипешь и спрячь свои нашивки. Мы кодекс чтем. Никаких разборок на переговорах.

— Ясен пень. Сочтемся после. Много вас еще осталось? А то мне боезапас сдавать назад неохота. Старшина у нас — чисто зверь. Не любит патроны приходовать. Ну, ты понимаешь, сержант.

Однако сержант оказывается мне не по зубам. Укоризненно качает головой.

— Зря ты так, парень. У нас приказ, у тебя приказ. Ничего личного.

От его спокойного голоса мне становится слегка стыдно.

— Мне-то что. Я вас не трогаю. Оружие разрядил. Я правила знаю. Зачем звали-то?

— Командир наш поговорить решил. У него задвиг на рыцарстве. Он флотский в третьем колене. Традиции чтит. Хочет раненых собрать. Хотя ребята рвутся вас размазать.

— Кишка тонка, — автоматически огрызаюсь я.

— Да хватит тебе, Ролье, — неожиданно улыбается сержант. — И так вижу: лихой ты чувак. Досталось, поди? У вас и укреплений-то не было.

— Досталось, — с достоинством соглашаюсь я.

— Ну вот и нам досталось. Ты это, Ролье, командиру нашему не хами. Хороший он мужик. Правильный, хоть и упертый.

— Не буду. Я правила знаю.

— Да при чем тут правила? Я просто по-человечески тебя прошу.

От удивления отвешиваю челюсть. Это что, шутка такая? С легионером — по-человечески? И кто — марсианский морпех, который нас ниже грязи должен ставить. Но взгляд сержанта остается серьезным.

— Ладно, сержант. Ты не волнуйся, я действительно правила знаю. Хоть вы нас за людей и не считаете.

— Животное, — презрительно бурчит громила.

— Заткнулся на раз-два! — читаю по губам неслышный приказ сержанта.

Похоже, дисциплину у них понимают, и сержант не шутит: громила с лязгом смыкает зубы. До самого конца пути он смотрит мне в грудь и не издает ни звука.

Гул гравикомпенсаторов стихает. Я чувствую боковое ускорение — пилот выполняет горизонтальные маневры. Мгновение тошноты — вошли в поле тяготения эсминца. Едва ощутимое касание — мягкая посадка.

— Приехали, — говорит сержант.

Я оставляю винтовку на борту бота. Медленно поднимаюсь, приноравливаясь к местному тяготению. Негоже ковылять инвалидом под взглядами марсиан. С прямой спиной я осторожно спускаюсь по аппарели. Морпехи следуют в шаге позади. Еще пара встречающих. Тоже морпехи. Оба с оружием. Караул. Подтянутый флотский— вахтенный выпускающий офицер при шлюзе.

Он прикладывает ладонь к козырьку.

— Лейтенант Венцель, вахтенный офицер.

Резким рывком руки отдаю ему честь — идеальный парадный истукан.

— Капрал Ролье Третий, за командира Сводного отряда.

Кожа на лице офицера — тугой пергамент. Ни один мускул не дрогнет. Он поворачивается кругом.

— Прошу следовать за мной. Командир корабля ждет вас у себя.

Морпехи сопровождают меня.

«Эйлад, Марсианская Республика», — читаю я на большой серебряной табличке, прикрученной к переборке.

Я разбираюсь в марсианских кораблях лишь в общих чертах. Тем более что этот эсминец — новой серии. Но все равно понимаю, что меня ведут кружным путем. Не хотят, чтобы я увидел повреждения. Боятся, что я смогу оценить степень причиненного ущерба. Наивные. Сам факт этого кружения возносит мой дух на невообразимую высоту. Я чувствую себя победителем. Равным всем этим многочисленным суетящимся скафандрам.

Мы петляем, проскальзывая в узкие проемы, и тяжелые люки тут же задраиваются за нами. Вокруг — такое же царство серого, как и на наших кораблях. Разве что матросы непривычно большого роста и подволок довольно высок для боевого корабля. Я вспоминаю: тут служат люди, а они в условиях низкого тяготения Марса сплошь высокорослые.

Мы проходим сквозь тесноту забитых оборудованием отсеков с сидящими на боевых постах флотскими в скафандрах с открытыми шлемами. Любопытные взгляды жгут мне спину. Часто я задеваю кого-нибудь в узком коридоре, тогда флотский вжимается спиной в переборку, пропуская нашу группу, и я чувствую запах сытного пайка, что исходит из его рта. От запаха пищи у меня сводит живот: я голоден, как зверь.

Вид матроса, затирающего подозрительное буро-красное пятно на палубе, заставляет мои губы сложиться в хищную улыбку. Спохватившись, я прикусываю губу. Все-таки мы вас достали, сволочи. Офицер дергает щекой, заслоняя флотского.

— Прошу сюда, — изображает он предупредительность.

Бедолага-матрос, вытянувшись смирно, замирает за его спиной.

Расслабься, дружок. Быть тебе во внеочередном аврале.

Каюта командира оказывается довольно мелким отсеком. Эсминец — корабль маленький. Часть каюты отделяет спешно приделанный к моему появлению брезентовый занавес. Должно быть, за ним скрываются какой-нибудь тактический компьютер или пункт резервного управления.

Невысокий серьезный офицер выходит из-за ширмы. Его выправке может позавидовать участник парадного расчета на флагмане. Спина его так пряма, что кажется привязанной к невидимому стальному стержню.

Сержант-морпех делает ему доклад.

— Спасибо, сержант. Можете подождать в коридоре. — Голос офицера странно ломкий, будто после болезни. Но серые глаза на круглом восточном лице смотрят цепко.

Он проникает взглядом прямо в то место, которое у людей называется душой. Преодолевая инстинкт, я выдерживаю взгляд. Сдохну, но не отдам честь первым. Я знаю правила переговоров. Я приглашенная сторона. Офицер, кажется, читает мои мысли. Намек на улыбку касается его глаз. Он прикладывает руку к бровям.

— Капитан третьего ранга Чон. Командир эсминца «Эйлад» Флота Республики, — произносит он нараспев.

Мне странно слышать его незнакомый акцент.

— Капрал Ролье Третий, за командира Сводного отряда, — представляюсь в ответ.

— Думаю, я не нанесу вам оскорбления, капрал, если предложу присесть.

— Правила ведения переговоров этого не запрещают, сэр.

Теперь офицер позволяет себе настоящую улыбку.

— Прошу садиться, капрал, — приглашающим жестом он указывает на легкое кресло.

Я подавляю в себе странную уверенность, будто командир эсминца чувствует, каково мне после многих дней пониженной гравитации стоять под гнетом нормальной, в половину земной, бортовой силы тяжести.

— Могу я вас чем-нибудь угостить, капрал? — продолжает играть роль офицер. — Кофе? Сигареты? Немного легкой закуски?

— Спасибо, сэр. — Я опускаю глаза, скрывая голодный блеск.

— Будем считать, что это означает «да».

Словно получив невидимый сигнал, за моей спиной в отсеке материализуется вестовой с маленькой тележкой. Оставив ее перед моим носом, он исподтишка стреляет в меня любопытным взглядом и исчезает, будто его и не было. Запах еды щекочет мне ноздри. Берет меня за горло. Холодными пальцами щупает мой сжавшийся в голодном спазме желудок.

— Прошу вас, не стесняйтесь, капрал, — приглашает офицер. — Я понимаю, каково вам пришлось.

Стиснув зубы, я вскидываю голову.

— Нет-нет. — Офицер протестующее вскидывает руку. — Никаких скрытых намеков, капрал. Я восхищен вашим мужеством. Примите это как знак моего уважения.

— Благодарю вас, сэр. — Изо всех сил я стараюсь говорить медленно. Демонстрирую достоинство коротышке с раскосыми глазами, облаченному в подогнанный по фигуре флотский скафандр.

Я протягиваю руку и наугад беру чашку с чем-то жидким и горячим. Составляя мне компанию, капитан деликатно наливает себе крохотную чашечку крепчайшего кофе. Восхитительный вкус куриного бульона обжигает мне нёбо. Я сглатываю, надеясь, что бурчание в моем животе не долетает до сидящего напротив человека. С краской стыда на ушах я вдруг понимаю, как дико воняют внутренности моего скафандра.

Но капитан старательно делает вид, что вонь многодневной прелой прокладки и переполненного контейнера для испражнений — дело для него обыденное, не заслуживающее внимания. Я вспоминаю слова сержанта-морпеха. Он действительно понимающий мужик, их командир.

— Прежде всего, капрал, я обязан поинтересоваться у вас, какой причиной вызвана ваша стрельба по вверенному мне кораблю?

Я ступаю на тончайший лед. Мне приходится быть дьявольски осторожным в словах. От того, что и как я скажу, сейчас зависит, начнется ли война между двумя планетами. Проклятая натура. Ненавижу свой долг!

— Приказ об открытии огня отдал мой командир, капитан Золото, — медленно произношу я. — Уверен, у него были веские основания для такого решения, сэр. К сожалению, мой командир погиб, и я не могу дать более обстоятельный ответ на ваш вопрос, сэр.

Офицер прикладывает к губам крохотную чашку. Кивает удовлетворенно: мол, другого и не ждал. Мне кажется, в его глазах мелькает одобрение. Он словно экзаменатор, переживающий за отличника-студента.

— Что за объект вы охраняли, капрал? — задает он следующий вопрос.

Если ты решил, симпатяга, что купил меня чашкой своего вкусного бульона, то ты не на того напал.

— Это секретная информация, которая не может быть темой данных переговоров, сэр.

Кивок. Понимающая улыбка.

— Спасибо, капрал.

— Благодарю за угощение, сэр.

— Я так думаю, капрал, спрашивать вас о наличии раненых и количестве убитых с вашей стороны было бы бесполезно?

— Вы правы, сэр. Но я могу вам ответить: у нас нет раненых.

— Спасибо за откровенность, капрал Ролье. Скажите, что вы намерены делать после возвращения на Амальтею?

— Мы намерены продолжать боевые действия, сэр, — не моргнув, отвечаю я.

— До какого предела, капрал?

— До последнего человека, сэр. Или пока вы не оставите нас в покое.

— Но ведь мы только что выяснили, что цель открытия огня вам неясна.

— Я следую приказу, сэр. Этого для меня достаточно. Легион не сдается.

— Ну-ну. Я и не призываю вас сдаться, капрал. Знаете, зачем я вас пригласил?

— Теряюсь в догадках, сэр. Наверное, хотите забрать раненых.

— Отчасти вы правы. У нас действительно есть раненые на поверхности. Я взял на себя смелость отправить поисковую партию для их эвакуации. Прошу извинить, что не поставил вас в известность заранее. Мои люди не сделают попыток атаковать ваши позиции. Надеюсь, ваши подчиненные не нарушат условий перемирия?

— Извинения приняты, сэр. Вы можете забрать своих раненых. Это не противоречит правилам ведения боевых действий. Мои подчиненные не откроют огонь.

Я стараюсь, чтобы явная ложь про подчиненных не стала заметной проницательному собеседнику. Пока я произношу эту фразу, офицер заинтересованно наблюдает за моей мимикой.

— Спасибо, капрал. — Я вижу, как намек на удивление и, может быть, даже некоторое разочарование, касается его смуглого лица.

— Я думаю, капрал, что совершил ошибку. Как и ваш командир, — медленно продолжает офицер. — Я выполнял приказ по патрулированию сектора. Я рисковал, приближаясь к границам досягаемости ваших средств поражения. В этом моя ошибка. Ваш командир превысил полномочия, открыв огонь. Сумма этих ошибок дала уйму бессмысленных смертей, капрал Ролье.

Он смотрит мне в глаза, словно приглашая высказаться. Мне трудно противиться его умному открытом взгляду.

— Война — вещь бессмысленная сама по себе, сэр. Думаю, вам стоило знать это, надевая флотский мундир.

— Неплохо, юноша. Неплохо. Однако я потерял почти весь личный состав десанта. Десятки матерей на Марсе получат извещения за моей подписью.

— Мне значительно легче, сэр. У нас некому рассылать извещений. Мы рождены для войны. Все погибшие уже вошли в историю Легиона.

Я в легкой панике. Зачем я это говорю? Я ведь уже не имею отношение к Легиону? Будто кто-то вместо меня шевелит моими губами.

— Наверное, поэтому вы не цените свои и чужие жизни, капрал, — печально произносит командир эсминца.

Я чувствую, как неподдельна его скорбь. Этот человек испытывает боль по своим погибшим людям. Я подавляю в себе ответный порыв. Я испытываю укол горечи — кто испытает боль за нас?

— Я бы счел честью иметь такого командира, как вы, сэр, — без тени лести говорю я.

— Это удивляет, капрал Ролье. Но все равно, спасибо. Не ожидал встретить благородство в…

— В животных, сэр? — подсказываю я.

Наконец-то мне удалось вывести его из равновесия. Улыбка его становится растерянной.

— Я бы не стал выражаться так…

— Не стесняйтесь, сэр. Я осведомлен о ваших государственных нормах. В том числе моральных. Если вам проще считать меня… нечеловеком — так и считайте.

На этот раз внимательный взгляд препарирует меня так долго, что это становится невежливым. Офицер спохватывается.

— С сегодняшнего дня я имею на этот счет свое мнение.

— Благодарю, сэр. Однако, несмотря на то что наш конфликт, по вашему утверждению, явился ошибкой, вы подавили наши огневые средства, а затем, в нарушение международных соглашений, высадили десант на поверхность небесного тела с нейтральным статусом. Более того, вы попытались проникнуть на территорию охраняемого подразделением Легиона объекта. Наши дальнейшие действия носят оборонительный характер.

— Что ж, капрал Ролье. Вы правы. Поставьте себя на мое место — я был атакован и имел повреждения. Я имею приказ отвечать на огонь.

— Мы тоже, сэр.

— Мои потери должны были иметь какие-то основания. Не мог же я просто уйти, поджав хвост. Думаю, вам ясно, что я решил воспользоваться ошибкой вашего командира для реализации возникшего тактического преимущества.

— Ясно, сэр. Но это не дает мне понимания темы переговоров. Раненых вы эвакуировали. Чем еще я могу быть вам полезен?

— Вы напористы, капрал. Огонь и маневр?

— Точно, сэр.

— Что ж. Давайте начистоту, капрал Ролье. Я знаю, что, кроме вас, внизу больше нет ни одного бойца Легиона.

— Это не меняет дела, — в досаде, что меня водили за нос и выставляли дураком, я отвечаю слишком резко.

— Наши страны понесли достаточные потери. Я хочу избежать гибели своих людей.

— Так в чем дело, сэр?

— Я намерен взять Амальтею под юрисдикцию Республики. В конце концов, это наша сфера влияния, и мои действия будут трактоваться как ответные. Я не хочу, чтобы гибель моих людей была напрасной. Я прошу вас прекратить бессмысленное сопротивление, капрал Ролье. Вы уничтожили свой объект вместе с нашим штурмовым отрядом. Вам больше нечего защищать. Вы выполнили свой долг. Я говорю это с открытой душой и без лести. Вы храбро сражались и нанесли нам достаточный урон, чтобы ваша сдача выглядела почетной необходимостью. Дайте нам возможность собрать убитых. И высадить десант. У меня почти не осталось морской пехоты. В случае вашего отказа я открою огонь по площадям. Погибнут те люди, которых ваше правительство заперло под землю. Я больше не хочу бессмысленных смертей. Ваше решение, капрал?

— Вы можете убить меня прямо здесь, верно?

— Этот вариант не обсуждается. Я дал слово чести.

— И все?

— Я потеряю уважение подчиненных. Стану изгоем, — поясняет офицер.

— Это серьезный аргумент.

— Да уж.

Я погружаюсь в раздумья. Хотя ответ мне известен. Эти люди, те, что внизу, — теперь я понимаю их истинное назначение. Это просто заложники. Теперь я знаю это. И марсианин тоже знает. И ему нет до их жизней никакого дела. Впрочем, как и мне. Его заботят только политические аспекты. Убить заложников — это плохой аргумент при политических переговорах. Это плохо для карьеры. После долгой паузы я поднимаю глаза. Прости меня, Лиз.

— Я все равно что умер, сэр. Меня уже нет. У меня нет страха. Мой ответ: нет.

Удивление командира эсминца неподдельно.

— Вы не можете так поступить, — возмущенно заявляет он.

— Могу, сэр. Я легионер. Мои товарищи погибли. Я не предам их память. Я буду мстить. Никакие политические доводы меня не остановят. Вы и ваши люди, сэр, — мои враги. Но вы можете сохранить свою честь, сэр.

— Мою честь? Мою честь! Вы забываетесь, капрал! — На крик офицера вбегает караул с карабинами на изготовку. Кровожадная ярость брызжет с оскаленных морд. С каменным лицом я жду удара прикладом. Капитан вышибает всех вон одним движением руки. Взгляды морпехов обещают мне медленную смерть. — Моя честь… Вы только что обрекли на смерть невинных людей, капрал. И вы говорите мне о чести? Кто вы такой, чтобы заявлять подобное офицеру Флота Республики?

Я встаю и вытягиваю руки по швам.

— Я профессиональный солдат, сэр, вот кто я такой. Вы уже убили две трети из этих людей, сэр. Ваша честь плохо пахнет.

— Их убил не я!

— Конечно, сэр. Их убили ваши ракеты. Но вы можете взять на борт оставшихся в живых. Если дадите мне слово, что им не причинят вреда. С вашей стороны это будет благородно. Я не буду чинить вам препятствий. А потом можете сровнять меня с землей. И высадиться. Именно в такой последовательности. Думаю, я смогу преподнести вашим громилам десяток-другой сюрпризов. У меня к ним счетов поднакопилось… сэр.

Командир эсминца тяжело дышит. Командир эсминца чувствует во мне зверя. Командир эсминца пасует перед его равнодушной силой. Ему очень хочется стать победителем, этому потомственному флотскому. Но существо перед ним — я — не походит на образ тупого, злобного животного, изучаемого в академии. Оно вообще ни на что не походит. Он сбит с толку. Его природное чутье военного аристократа не дает ему согласиться. Я прихожу ему на помощь.

— Сэр, вы не похожи на убийцу. Вы солдат, как и я. Сделайте это. Политики будут целовать вам задницу. Журналисты сделают из вас героя. Вы станете спасителем. А ваша акция — освободительной. В конце концов, эти заключенные — те самые люди, которых ваши шпионы подбили поднять бучу на Весте. Как и их охрана. Это ваши союзники.

Командир эсминца сдается.

— Но у меня нет места для такого количества людей.

— Разместите их вместо погибшего десанта.

— Я не имею права… Это секретный корабль. Новая серия.

— Я все равно видел его, сэр.

— Вы все равно что труп, капрал. Извините.

— Ваша правда, сэр. И что теперь?

Командир эсминца барабанит пальцами по ручке кресла. Пауза все тянется и тянется. Мысленно я прикидываю, сколько воздуха осталось в баллонах у Лиз.

Дробь пальцев неожиданно стихает. Я поднимаю глаза.

— Я передам ваших людей нейтральной стороне, капрал.

— То есть?

— Новый Китай испытывает трудности с генетическим фондом. Мы часто сбываем им заключенных. На Тебе есть их добывающие фабрики. Я засек два их грузовых корабля на орбите Тебы. Я могу связаться с ними.

— Их что, порежут на органы? — подозрительно интересуюсь я.

— Ну что вы! — Офицер, ободренный найденным решением, улыбается моей наивности. — Они подпадут под программу переселения и адаптации. Всего и вреда — им подберут несколько симпатичных китайских жен.

— Не самая печальная альтернатива, — улыбаюсь я.

— Так вы согласны, капрал?

— Согласен, сэр.

— Думаю, они доберутся сюда за сутки. На этот срок мы можем продлить наше соглашение о прекращении огня.

— Нет проблем, сэр.

— С вами приятно иметь дело, капрал Ролье, — весело произносит офицер.

— Спасибо, сэр.

Вот так легко мы определили дату моей смерти. Наконец-то до командира эсминца доходит этот обыденный факт. Он ищет правильные слова. У него ничего не выходит: марсианские статьи о межличностных отношениях не годятся для искусственных солдат.

— Вы мужественный человек, капрал Ролье, — говорит он. — Могу я что-нибудь сделать для вас лично? У вас, наверное, нет пищи? Я отправлю вам консервов.

— Благодарю вас, сэр. Мне ничего не нужно. Если у вас больше нет вопросов, сэр, я отправляюсь вниз.

Офицер медлит с ответом. Взгляды наши встречаются. Нет-нет, дружок. Я не животное. Я вовсе не хочу умирать. Не пытайся успокоить свою совесть таким примитивным объяснением. Не надейся, что сдаться мне не позволяет отсутствие мозгов. Просто у меня нет другого выбора. Честь для меня, прожженного лгуна, оказывается, еще кое-что значит. Я надеюсь, это действительно честь, а не одна из бесчисленных гипнопрограмм.

— Вы можете взять одного пленного, сэр, — говорю я.

— В самом деле? И кто это?

— На нем форма солдата вспомогательных войск. Я бы не хотел, чтобы он оказался в Новом Китае. Уж лучше к вам, на Марс. Вы ведь можете брать на борт пленных?

— Могу, — кивает капитан.

— Ну так и возьмите. Правда, это женщина.

— Не беда. Я могу изолировать ее.

— И она не совсем военный.

— Поясните, капрал?

— Точнее, она — совсем не военный. Это одна из бывших заключенных. Я прошу вас об одолжении, сэр. Возьмите ее на борт.

Снова этот пытливый взгляд, проникающий до печенок.

— Это ваша жена?

— Нет, сэр. Вы же знаете: у нас нет семей.

— Тогда почему вы проявляете о ней такую заботу?

— Не знаю, сэр. Вам знакомо слово «судьба»?

— Я очень внимательно отношусь к таким понятиям, капрал. Я приму на борт этого пленного. Я даю вам слово офицера, что доставлю его на Марс в целости и сохранности.

— Я благодарю вас, сэр. И верю вам.

— Это самое малое, что я могу для вас сделать, капрал Ролье.

Капитан третьего ранга Чон лично провожает меня до самого шлюза. При его виде флотские выскакивают из своих задниц. Под удивленными взглядами подчиненных капитан третьего ранга Чон, не моргнув глазом, крепко пожимает мою липкую от грязного пота руку.

— Прощайте, капрал Ролье. Я горд знакомством с вами, — громко говорит командир эсминца.

Подчиненные взирают на него с немым обожанием.

— Прощайте, сэр, — просто говорю я.

— Ты не ранен? — беспокоится Лиз.

Проклятый примитивный скафандр! Сейчас, как никогда, мне хочется услышать живой человеческий голос.

— Нет. Все в порядке, — не заботясь о тоне, отвечаю я. Все равно она услышит лишь ровное монотонное бормотание.

— Твои марсиане ушли? Бой закончен?

— Пока — да. Тебе надо спуститься вниз. Заправить скафандр. Поесть. Вымыться, в конце концов.

— А ты пойдешь?

— Мне надо тут кое-что сделать, — уклончиво отвечаю я.

— Тогда и я с тобой.

— Это надолго. Иди вниз. Краб тебя проводит.

— Нет.

— Как хочешь.

Я так устал, что у меня уже нет сил спорить. Я иду собирать наших мертвых. Негоже им валяться под солнцем. Всех мне не найти. Кто-то похоронен глубоко под землей. Кого-то растерло в пыль чудовищной силой взрыва. Но кого смогу, я утащу подальше от места будущего боя. Когда-нибудь сюда прилетит очередной корабль. Парней заберут. Они вернутся в Легион. Легион не оставляет своих. Лиз послушно плетется следом.

Тень падает сверху. Избитый «Шельф» распахивает корму. Морпехи, давешний мой конвой, чертиками выскакивают наружу.

— Слышь, Ролье! Мы тут своих собирали, ну и твоих до кучи подобрали. У кого опознаватель отзывался. Куда их теперь?

Я тупо смотрю на штабель искореженных скафандров, стиснутый грузовой сеткой. В зеленом свете бортовых плафонов кровь не видна и наши мертвые выглядят набором сильно побитых запчастей.

— Эй, Ролье! Заснул? Так куда их?

Я поднимаю глаза. Громила, брата которого я убил в подземельях «Зонтика», вопросительно смотрит на меня. У него еще куча дел, а тут этот тормоз никак не отзывается.

— Сгрузи вон там. У кратера, что на два часа.

Вместе с Лиз я осторожно принимаю тела и аккуратно складываю их рядами. Даже после смерти они лежат в строю. Потом приходит черед неполных фрагментов. С белым лицом, прикусив губу, Лиз осторожно принимает от меня руки, ноги, головы и ботинки с торчащими из них ледяными осколками.

Морпехи встряхивают опустевшую сеть, очищая ее от брызг замерзшей плоти.

— Спасибо, парни, — через силу выдавливаю я.

— Да мы-то что — это кэп распорядился, — отвечают смущенно.

Ближайший ко мне морпех звонко хлопает меня по плечу. «Шельф» обдает меня облаком мелких камней из-под дюз.

Лиз заглядывает мне в лицо. Ее большие глаза совсем рядом. Она что-то шепчет. Не разберу, что именно. Она забыла тронуть носом выключатель переговорного устройства.

— Пойдем вниз, — наконец долетает до меня.

Я покорно бреду вслед за ней по бесконечным норам.

В кубрике уже теплится дежурный свет. Лицо обдает потоком смрадного воздуха — вентиляция работает.

— Воздушная система неисправна, сэр, — докладывает испачканный смазкой истукан. — Перебиты магистрали. Резервуары недоступны. Камеры регенерации завалены породой. Воздуха всего на сутки. Потом фильтры переполнятся.

— Ладно. Больше и не надо. Покормите людей и поешьте сами. И пускай нового старосту назначат.

— Есть, сэр!

Нелепая фигура убегает плавными прыжками. Тени опасливо обступают меня.

— Что с нами будет, сэр? Куда нас теперь? Мы умрем, да? Скажите нам, сэр…

— Завтра вас всех заберут отсюда. Поедете в Новый Китай. Будете жить там. Свободными. Кто не хочет — дело хозяйское, подыхайте тут. Пока — прием пищи и сон. Экономьте воздух.

— Почему в Китай? Не имеете права! Объясните нам! Сэр, что это значит?

Я сталкиваю с нар чье-то тщедушное тело. Нары стонут под моим весом. Меня теребят со всех сторон. Голоса плывут цветными бумажными кораблями по весенней воде. Вода эта нежно укачивает меня. Я позволяю телу расслабиться. Я закрываю глаза.

— Все назад! Отойдите, или буду стрелять! Отойди от него, ты! Кому сказала! Назад! Не смейте его трогать!

Кто это раскомандовался над ухом? Чей это тонкий голосок? Такой странно знакомый. Я поворачиваю голову и сквозь пелену тяжелой дремы вижу белое пятно высокого лба. Маленькая, глупая, отчаянная крошка Лиз… Я проваливаюсь в сон, не успев погасить улыбку.

Когда я просыпаюсь, то первое, что вижу, — это встревоженное лицо Лиз, склонившееся надо мной. Пока я спал, она так и сидела на краю нар, зажав тяжелый карабин между коленями. Я снова улыбаюсь ей.

Воздух в кубрике тяжел до невозможности. Ломит виски. Вокруг все покорно лежат, экономя кислород. В тусклом свете лица имеют землистый оттенок. Скорей бы прилетали эти китайцы.

Сейчас, много месяцев спустя, я удивляюсь, что за всей этой суетой у меня не было времени задуматься о себе. Меня просто несло по течению.

— Корабль Флота Республики вызывает капрала Ролье.

— Ролье на связи.

— Прибыл ваш транспорт, капрал. Давайте маяк.

Погрузка живого товара прошла как по маслу. Коренастые люди в скафандрах незнакомой конструкции развили деловитую суету, нося вниз пачки дешевых скафандров из комплекта спасательных шлюпок и выводя назад вереницы одуревших от страха и углекислоты революционеров. Спасибо, господин… Пожалуйста, господин… Как вам будет угодно, господин… От их улыбок и одинаковых раскосых глаз у меня кружится голова.

— Шестьдесят один штука, господин. Пожалуйста, приложите палец, господин.

Я тупо смотрю на странную конструкцию, что протягивает мне невысокий человечек. Его идиотская приклеенная улыбка сводит меня с ума.

— Что это? — подозрительно интересуюсь я.

— Расписка, господин. Вы передаете эти люди под наша юрисдикция. Вы есть официальный лицо, господин. Надо палец. Моя читать биометрический код, господин.

Я тычу пальцем в перчатке, едва попадая в гнездо считывателя.

Китаец коротко кланяется.

— Спасибо, господин.

Его улыбка растворяется в солнечном мареве. Древняя, обшарпанная шлюпка, стартуя, выжигает под собой добрый кратер.

Остается самое трудное. Бот марсиан прохлаждается неподалеку. Я поворачиваюсь к Лиз. Отмечаю, как быстро она освоилась в незнакомом скафандре. В ней снова появилась стать. Достоинство. Взгляд огромных глаз потерял жесткость. Я впитываю ее улыбку.

— Нам туда? — спрашивает она надоевшим механическим голосом.

— Нет. Только тебе. Я остаюсь.

— Почему, Жос?

— Я думал, ты поинтересуешься, куда тебя повезут, — усмехаюсь я.

— Стоило меня спасать, чтобы после отдать на съедение, — отмахивается она.

— Вдруг я продал тебя в бордель?

— По сравнению с нашим склепом любой бордель сойдет за курорт. Ты не ответил мне.

— Иди, крошка Лиз. Тебя ждут.

— Не называй меня так, чертов ребенок. Почему ты остаешься? У тебя ведь ничего нет. Ни воздуха, ни еды.

— Если бы я мог тебе объяснить…

— Не бросай меня, Жос.

Оказывается, даже синтетический голос может оказаться выразительным, подкрепленный слезами прекрасных глаз. Это ощущение ново для меня. Женщины с «веселых транспортов» не умеют плакать. Только с готовностью улыбаются.

— Ей-ей, Лиз, — говорю я. — Ради твоих слез стоило постараться.

— Упертый, самоуверенный убийца! — зло кричит она сквозь слезы.

— Не стоит плакать в этом шлеме. Могут забиться воздушные фильтры, — с улыбкой советую я.

— Слушай, тебя что — плющит от крутости? Почему ты так поступаешь?

— Лиз, перемирие заканчивается. Пожалуйста, иди.

— Жос, прошу тебя! Это глупо… После того как… после всего… — Слезы душат ее.

Я легонько касаюсь ее плеча. Она тянется ко мне, хрупкая взъерошенная птица с доверчивыми серыми глазами. Я улыбаюсь ей. Мне становится легко. Я подталкиваю ее к ожидающим морпехам.

— Я буду ждать тебя, Жос!

— Прощай.

— Жос, я не шучу. Возвращайся. Разыщи меня! Слышишь?

— Слышу. Удачи тебе, крошка Лиз.

— Не называй меня так!

Я киваю морпехам.

— Пока, сыны природы!

— До встречи на небесах, жмурик! — весело кричат в ответ.

Я запускаю обогрев на полную мощность. Я лихо стартую под оценивающими взглядами марсианских морских пехотинцев. Крабы образуют вокруг меня оборонительный строй. Я лечу на юг, туда, где давеча присмотрел несколько приличных подземных каверн. Мы еще повоюем, придурки. У меня еще осталось вам на закуску.

За моей спиной угловатая туша «Шельфа» мягко отрывается от красной пустыни. Медленно поднимается к небу. Прощай, Лиз Гельмих. Мы ведь даже ни разу с тобой не поцеловались. Знаешь, у меня никогда не было настоящей женщины. Такой, как ты.

Яркое цветение над головой. Звезды падают за близкий горизонт. Мне салютуют осветительными зарядами. «Пижоны», — улыбаюсь я.

Через час гравитационная боеголовка с орбиты поднимает в небо тучи камней. В недоумении я высовываю нос из своего укрытия и разглядываю облако на горизонте. Накрыли покинутые вспомогательные отсеки. Что они там, стрелять разучились? Я же чувствую излучение их систем наведения! Они пеленгуют меня на раз-два! На всякий случай я выпускаю пару СНОБов на поиски десанта и снова ныряю в пещеру. Выбираюсь на поверхность далеко к северу. Высовываю нос. Никаких помех, кроме обычного треска статики. Никакого десанта. Никакого обстрела. Визуально над головой тоже чисто. Следов систем наведения не зафиксировано.

Злясь на изощренного противника, я мечусь в темноте узких пещер добрых три часа. Пока не понимаю: наконец эсминец покинул орбиту. Красивый жест со стороны потомственного флотского офицера Чон Му Хена. Его марсианское начальство получит доклад об уничтожении гарнизона на Амальтее. Потомственный офицер станет героем. Трупы морских пехотинцев закопают в красный марсианский песок. Пальнут в воздух по старой традиции. И даже дадут какую-нибудь красивую клятву над могилой. А с наших высушенных в вакууме тел обдерут то, что еще годится для использования. И зачитают имена перед строем.

И тогда я собираю с трупов товарищей уцелевшие емкости с воздухом, ставлю спасательную палатку и приступаю к чистке оружия. Затем плотно обедаю литром консервированного бульона, найденного в ранце убитого. Меняю контейнеры для фекалий и начинаю ждать. Чего — не знаю сам. Я прикидываю, что смогу продержаться не меньше пяти суток. Всего пять суток. Целых пять суток.

Оставшись один, я безумствую. Хохочу, с хрипом вдыхая невкусный воздух. Некому остановить меня — я один.

Смех душит меня. Все-таки я соскочил с сумасшедшего поезда. Я свободен. Нет ни командиров, ни доктора. Никто не погонит меня на пост. Не заставит драить палубу. Не станет доказывать, что ложь тоже служит великой цели.

С этого момента я предоставлен самому себе. Эта свобода — что мне с ней делать? Куда идти? Как совместить ее с жизнью? Я смеюсь, потому что легионеры не умеют плакать.

Какая ирония — свобода оказывается просто прелюдией смерти.

Седьмые сутки свободы. Я боролся, как мог. Практически не двигался, экономя воздух. И вот — последний баллон. Почти пустой. И свежая батарея. Я задохнусь, а скафандр будет все так же исправно накачивать меня теплом, не давая холоду пожрать мои кости. Я валяюсь на спине, вытянувшись по стойке «смирно». Моя ненаглядная «Геката» прижата к плечу. Глаза мои устремлены в небеса. Я наблюдаю, как печально движутся полосы на боках серо-голубого гиганта. Я тих и спокоен.

Я — годовалый ребенок, познавший мудрость столетнего старца, таинство жизни и смерти, размытость и неестественность границ между добром и злом. Обжигающее прикосновение — я вдруг пониманию, что устав наш устроен подобно священным книгам земных религий. Как и в них, мир в нем разграничивается на составляющие. Как и священные книги, он должен трактоваться знающими людьми, указывающими нам, где черное и где белое. Но мир не так полярен, как утверждают толкователи. Кроме черного и белого, существуют другие оттенки. Черное не всегда плохо. А ослепительно белого цвета в природе и вовсе не сыскать. Мир наш насквозь пронизан плоскостями миллионов противоречивых истин, и каждая из них верна, но понимаем мы это только тогда, когда готовимся сделать последний шаг.

Я не знаю другого Бога, кроме Бога Легиона. А он вряд ли ответит мне — я ведь дезертировал. Но я все же пытаюсь. Я читаю ему молитву. Впервые в своей короткой жизни. Наверное, я все сделал правильно — Бог отвечает мне, не в силах смолчать.

Она впаяна в нас накрепко, эта молитва, но, сколько бы мы ни пытались вспомнить ее, у нас ничего не выходит. Она является огненными строками в момент, когда смерть нетерпеливо сучит костлявыми ногами, подгоняя нас. Я упиваюсь ее простыми строками.

Оставшись один в целом мире, среди множества других я выбираю наиболее понятную для себя плоскость. Выбираю вектор движения. Может быть, Господи, жил я и не так, как подобает настоящему легионеру, но, даже дезертировав, умираю в точном соответствии с уставом. Я вывешиваю бесполезный шнурок. Превращаюсь в памятник глупости людской и искупившего ее мужества. Мой скафандр выскоблен до блеска. Винтовка снаряжена и готова к бою. Мысли мои кристально чисты.

Генерал Пак, устремляющий горящий взор в заоблачные дали, с плечами, придавленными непомерным грузом ответственности последнего защитника Земли. Атилла, плетущий свои невидимые сети, не замечающий, как сам давно опутан ими. Васнецов, мечтающий иметь невинное хобби, которое превратит его в настоящего человека. Коротко стриженная Лиз, с огромными глазами, в которых застыло равнодушие, похожая на прекрасную бабочку, походя раздавленную сапогом. Эти лица больше не тревожат меня. Я оставил их в другом мире. Этот мир бесконечно далеко от меня. Через миллионы километров пустоты. Он отгорожен от меня медленным вращением полосатого шара над головой. Укрыт черным покрывалом из тысяч равнодушных, колючих звезд.

Призрачный свет опостылевшего до тошноты газового гиганта порождает в моем умирающем мозгу фонтаны цветных образов. В них — все: мчащиеся к Амальтее на всех парах корабли экспедиционной эскадры, в свете солнца напоминающие колючих серебристых рыб; звуки тревожных ревунов, что разгоняют коротышек-флотских по боевым постам; угрожающие правительственные ноты; заседания штабов; мирные демонстрации в защиту прав сексуальных меньшинств в удаленных поселках Антарктиды; запах немытых волос борцов за возврат к матери-природе; тысячи напряженных тел в торжественном строю; клятвы о мести; сила и честь; единство и подлость; надежда и ожидание любви. Я закрываю глаза, чтобы не видеть красного цвета воздушного индикатора. Я повторяю вслед за Богом. Я читаю вслух:

В наступившей тишине зверь расправляет плечи. Яростно извиваясь, выбирается наружу. Заполняет каждую клеточку моего тела. Смрадно выдыхает в шлем. Оглядываясь, настороженно шевелит ноздрями.

Одиночество переполняет его. Жажда несбывшейся свободы сушит его глотку. Он садится на когтистые лапы. Запрокидывает голову в зенит, вытягиваясь в струнку.

Над его головой Юпитер продолжает свое вечное вращение. Неожиданно подмигивает нам воронкой тропического урагана. С высоты прожитых им миллиардов лет секундные наши проблемы кажутся ему никчемными.

Разрывая ватную тишину, зверь тоскливо воет на полосатый шар.