Штормовая волна

Глава первая

В том году Росс так и не вернулся в Лондон. Два месяца он разбирался с несчастьем в шахте. Он написал лорду Фалмуту письмо с объяснениями.

Демельза, во всем ищущая хорошую сторону, сказала, что могло быть и хуже, и в кои-то веки Россу пришлось с этим согласиться. Погибли двое — конечно, это трагедия, но шахтеры трудились, постоянно рискуя. В прошлом году на Уил-Китти из-за пустяковых случайностей погибли трое. Одна-две смерти в год считались естественной убылью во времена работы Грамблера. Просто чудо, что при такой катастрофе погибло так мало людей.

Несколько человек спаслись поистине чудом. Мики Грин был один на уровне в пятьдесят саженей и услышал шум воды — по его словам, это звучало, как взрыв кипящего котла. Он побежал к небольшой возвышенности, забрался на крепь и сидел там два часа, а вода бурлила вокруг. Потом, когда худшее миновало, он спустился и осторожно, по пояс в воде, стал пробираться к ближайшему шахтному стволу. Один из Картеров, мальчишка тринадцати лет, шел за Сэмом, но он не умел плавать, и потому вскарабкался по лестнице, той самой, с которой упал Спаррок, каким-то образом сумел увернуться от падающих обломков и выбрался на поверхность весь в ссадинах и серый, как крыса.

Главная заслуга в минимальных потерях принадлежала Сэму Карну, но он был не из тех, кого легко отблагодарить. Он не пил. Не любил праздники, где остальные неизбежно напивались. Он с улыбкой пожимал плечами в ответ на слова благодарности и пытался увести разговор на темы загробной жизни и тому подобного. Иногда казалось, что события опечалили его куда больше, чем должны были, и Демельза не сразу разузнала правду. Тогда она сказала:

— Ох, Сэм... Ох, Сэм. Мне так жаль. Ох, Сэм, это частично моя вина.

— Нет-нет, сестра, ничего подобного. Ты сделала то, что считала наилучшим. И может, оно и правда к лучшему. Иегова решил возложить на меня эту ношу, и я должен благодарить его за прощение и благодать. Если я грешил, то должен очиститься. Если милая Эмма грешила, то я верю, что со временем ее душа тоже очистится, и она начнет новую жизнь в почитании Христа.

Временами трудно было сочувствовать молодому человеку, выражающемуся как проповедник, но Демельза, хорошо знавшая брата, поняла, что под истинной и пылкой верой скрыты страдания, такие же страстные, как у любого мужчины, навсегда потерявшего любимую. Она представляла, что иногда Сэм просыпается темной ночью, и его плотская сторона осознает — если бы не религия, он женился бы на Эмме еще в прошлом году. Даже если бы он отдавался религии с чуть меньшим пылом, принимал бы чуть меньше к сердцу, он мог бы жениться. Демельза также считала, что они прекрасно подошли бы друг другу — Сэм бы оттенял вульгарное жизнелюбие Эммы, а Эмма поддразнивала бы Сэма и слегка утихомирила пылкость его веры.

Но этому не суждено было случиться, и Демельза страдала, что внесла в это свою лепту. Теперь Сэм, местный герой, пребывал в печали, и его состояние на время даже повлияло на отношение к Богу и пастве.

На уровне в сорок саженей на Уил-Грейс скоро снова начались работы, а чуть позже и на пятидесяти саженях, но пока занимались только ремонтом, руду наверх не поднимали. Потоп разрушил трубы насоса, их предстояло починить первым делом. На уровне в пятьдесят саженей мягкую породу, из которой нельзя было извлечь много металла, раньше сгребали в кучи — ее собирались поднять наверх, когда будет больше времени и меньше работы. Но вода размыла кучи, и порода вместе с разным хламом заблокировала тоннели. Когда откачали воду, спустившиеся вниз шахтеры оказались по колено в грязи и не могли пройти к хорошим жилам, пока грязь и камни не сложили в корзины и не вытащили на поверхность.

Вода обрушила вниз груду камней, местами деревянная крепь обвалилась, и потолки со стенами стали ненадежными. В старой книге по горному делу Росс прочитал, что «вода размывает мягкую породу, разносит повсюду и причиняет неприятности». Так оно и вышло. Поскольку, пока шахта в таком состоянии, обычные способы оплаты были неприемлемы, он ввел старую систему, когда каждый день подсчитывали число поднятых наверх корзин с рудой, глиной, мусором и камнями, а оплату производили за количество корзин, разделив поровну между всеми работниками.

Поначалу они гадали, сможет ли насос справиться с дополнительным объемом воды. Уровень в сорок саженей скоро расчистили, но прошло почти две недели после починки труб насоса, прежде чем вода стала уходить ниже. Дюйм за дюймом, днем за днем, всех не покидал страх, что с осенними дождями она снова начнет прибывать.

Ноябрь выдался непогожим и сырым, но дожди были мелкими, шквалы быстро их уносили. Временами ветер так завывал, что заглушал грохот моря. В бухте Хендрона в последнее время редко случались кораблекрушения, но в середине месяца сели на мель два корабля: маленькая шхуна, идущая из Труро в Дублин с грузом саржи, ковров и бумаги, и большой бриг с углем из Суонси.

Шхуна дрейфовала кормой вперед и разбилась около Уил-Лежер. Команда из четырех человек спаслась, но содержимое трюмов растворилось как по волшебству в дожде и ветре. Убедившись, что команда уцелела, Росс благоразумно остался дома: он не желал повторения обвинений 1790-го года. Бриг сел на мель чуть дальше, почти у Темных утесов, где никто не жил, и семеро из девяти человек экипажа утонули. Местный народ тоже поживился останками кораблекрушения, и той зимой у всех угля было в достатке. Весь следующий месяц желтый песок пляжа Хендрона обрамляли черные полосы, как карточку с извещением о похоронах.

В конце ноября Джереми подхватил простуду, у него, как обычно, начался кашель и жар. Для такого здорового организма грудь у него была на редкость слабой. В деревне распространилась чахотка, не только среди сорокалетних шахтеров, чьи симптомы были естественным следствием условий работы, но и среди молодежи, во многих семьях дети начинали один за другим кашлять. Иногда за пять лет в семье выкашивало всех пятерых детей, и два здоровых родителя оставались без продолжения рода. Иногда умирали пятеро или шестеро из восьми. И это дети, наперекор всем детским хворям дожившие до отрочества. Болезнь нападала неожиданно, причем обходила дом по соседству.

Но Джереми, в достатке получавший тепло и заботу, всегда был слаб грудью, потому родители сразу предположили худшее. Демельза упомянула об этом Дуайту, и тот заверил ее, что не видит никаких симптомов чахотки.

Двадцать восьмого числа, посидев около часа с Джереми, она спустилась вниз, и оказалось, что Росс уже вернулся. Он читал книгу, стоя у окна, где было светлее. Даже теперь они редко пользовались библиотекой помимо особых случаев. Демельза заметила, что Росс читает «Минералогию Корнуолла», опубликованную двадцать лет назад доктором из Редрата, неким Уильямом Прайсом, страницы этой книги Росс листал так же часто, как Сэм — Библию.

Демельза выглянула из другого окна. Этим вечером облака были под цвет пляжа: неровные мешки с углем неслись над долиной со скоростью вращающегося мира. Сирень у окна сгибалась и дрожала, сад выглядел уныло, неизвестное растение, подаренное Хью Армитаджем, распласталось листьями на стене библиотеки.

— Прошел еще один месяц, а мы по-прежнему работаем на уровне в пятьдесят саженей, — сказал Росс. — А это означает три месяца потери добычи, если говорить только о прибыли и убытках.

— Никто не говорит только об этом, Росс.

— Вот что мне интересно. Ты только послушай, что пишет Прайс: «В некоторых местах, в особенности когда новая штольня соединяется со старой, давно заброшенной, шахтеры наталкивались на источники воды настолько неожиданно, что почти мгновенно погибали. Поэтому стоит принимать серьезные меры предосторожности и пробивать отверстие с помощью железного стержня длиной в сажень или две, прежде чем отбивать породу молотком, чтобы вовремя заметить воду. Однако этот совет может не понравиться тем, кто желает поскорей обогатиться и ценит деньги больше человеческих жизней».

— И о чем это говорит? После драки кулаками не машут.

— Вероятно, я желал поскорей обогатиться и ценил деньги больше, чем людские жизни.

Демельза нетерпеливо откинула с лица волосы.

— Ты же знаешь, что это неправда, так зачем так говорить? Для тебя деньги никогда не имели значения. Даже в те времена, когда шахта не давала прибыли, когда мы еле сводили концы с концами и должны были рисковать. Тогда ты мог себя корить. Но не сейчас.

Росс закрыл книгу.

— Но всё равно, эти слова Прайса неприятно читать.

— Так не читай.

Росс криво улыбнулся.

— Чем больше твоих доводов я слышу, тем более фарисейскими они мне кажутся.

— Не знаю, что означает «фарисейские», — ответила Демельза, наматывая локон на палец.

— Ну, если честно, то я тоже. Благовидные, но неискренние — вот что я пытался сказать.

— Достаточно понятно. Что ж, твоя фарисейская жена считает, что пора тебе прекратить мучить совесть фарисейскими спорами о том, ты ли виноват в ошибках всего фарисейского мира!

— У тебя это звучит как ругательство.

— Оно и есть, — заявила Демельза.

Росс засмеялся и снова взял книгу.

— Поставлю ее на место. Как и свою неспокойную совесть. — Он выглянул в то же окно, что и Демельза. — Боже, ну и тучи.

— Ты вчера был на Мейден?

— Да. Там довольно сухо, потому что вся вода вытекла в Грейс. Сухо, не считая вонючей грязи. Но воздух такой спертый, что мы не рискнули далеко забираться. Грязь и мусор забили колодцы и вместо того, чтобы предотвратить накопление воды, заперли ее там, потому-то и воздуха в штольнях нет.

— Мне не нравится, что ты спускаешься туда, — сказала Демельза. — Я всегда думаю о случившемся с Фрэнсисом.

— Он пошел один. И неужели я не должен делать то, что заставляю делать других?

— Нет, я принимаю тебя таким, как есть. Но не хочу тебя терять — таким, как есть.

Росс накрыл ладонью ее руку.

— Ты беспокоишься за Джереми?

— Нет-нет. Просто хочу, чтобы поскорей спал жар.

Из окна стало видно, как на шахте начали мигать огоньки.

— Хочешь, чтобы снова зашел Дуайт? Я могу послать Бенджи Картера.

— Лучше его не беспокоить, Росс. Сара тоже нездорова, как он сказал.

— Сара? — вскинул взгляд Росс.

Демельза подняла брови.

— Сара. Его дочка. Почему ты так странно смотришь?

— Разве? Нет. Я просто не вспомнил, о ком ты.

— У нее простуда, как у Джереми. Теперь все кругом болеют. Половина округи кашляет и чихает.

— А-а-а, — протянул Росс. — Ну да, понятно.

Он снова похлопал ее по руке и прошел через столовую в библиотеку.

Демельза подбросила угля в камин и посмотрела, как струйка дыма потянулась в комнату, пока ветер метался в дымоходе. Потом она подошла к фортепиано и стала играть пьеску, которую знала наизусть — упрощенную сонату Скарлатти, как когда-то ее обучила миссис Кемп.

В комнату снова вошел Росс.

— Я забыл, — сказал он. — На шахте остались еще кое-какие дела. Это займет около часа. Я вернусь как раз к ужину.

Демельза кивнула, волосы упали ей на бровь, она слегка высунула язык, как часто бывало во время игры. Но потом она услышала стук копыт и пошла на кухню.

— Капитан Полдарк взял лошадь?

— Да, мэм. Джон оседлал для него коня.

— Чтобы поехать на шахту?

— Не знаю, мэм. Он только сказал Джону, что возьмет Шеридана.

Когда Росс свернул к воротам Киллуоррена, свет дня уже угасал. Дом был ничем не примечательный: длинный, низкий, без архитектурных изысков. Подъездную дорожку и лужайки поддерживали в лучшем состоянии, чем при Рэе Пенвенене, но ветка старой сосны обломилась в непогоду и раскачивалась на ветру, испугав Шеридана, так что конь шарахнулся в сторону. В доме горело несколько огоньков.

Когда Росс постучал, в двери появился Боун. Он служил лакеем у Дуайта еще до женитьбы и участвовал во французской авантюре Росса.

— А, добрый вечер, сэр, входите, вот ведь ветерок, да? Хотите увидеться с хозяином?

— Или с миссис Энис, или с ними обоими.

— Да, сэр. Прошу, проходите. Я передам им, что вы пришли.

Боун провел Росса в малую гостиную на первом этаже. Самые лучшие комнаты находились на втором, как и большая гостиная над конюшней.

Появился Дуайт. Он был одет, побрит и причесан, но напомнил Россу того истощенного человека, которого он спас из тюрьмы Кемпера. Всё дело было во взгляде.

— Это ты, Росс, — улыбнулся Дуайт. — Джереми никак не поправится?

— Джереми поправится. Но Демельза сказала мне, что Сара... больна.

— У нее простуда.

— И всё?

Дуайт поморщился.

— Этого достаточно.

— Боже мой! А Кэролайн знает?

— Я решил... что пришло время ей сказать.

Росс стукнул хлыстом по сапогу.

— Я ничем не могу помочь. Но я должен был прийти.

— Хорошо, что ты пришел.

— Нет... Как она это приняла?

— Хорошо, — послышался голос из-за двери.

Кэролайн, как всегда, была похожа на высокий цветок — зеленоглазая, с рыжими волосами и веснушками на носу. Разница состояла только в том, что ее губы были совершенно лишены цвета.

— Кэролайн...

— Да, Росс, это слегка неприятно, не правда ли? Дуайт уже тебе сказал?

— Он предупреждал меня, что такое может произойти.

— Доверительность между мужчинами, из которой исключены жены и матери... Да, это стало для меня шоком, но Кэролайн приняла это спокойно, с достоинством и стоицизмом воспитанной леди.

— Позволь тебе что-нибудь предложить, Росс, — пробормотал Дуайт.

— Кэролайн, я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, зачем я приехал, но мне казалось...

В его руке оказался бокал бренди.

Кэролайн посмотрела на бокал, который сунул ей Дуайт.

— Мой муж явно желает превратить меня в пьяницу. Или он думает, что выпивка смягчит трагедию, и горе примет более легкие формы? Или он предлагает поднять тост за что-то или кого-то?

— Кэролайн, — выговорил Дуайт. — Не пытайся никого обмануть. Сядь. Может, если ты просто тихо посидишь немного...

Она глотнула бренди.

— Ты знаешь, Росс, я же говорила, что не желаю иметь противное маленькое создание, и это правда. Я нахожу животных куда более благодарными и отзывчивыми. Но за эти месяцы, должна признаться, она как червячок проникла в мои чувства. Бедняга Гораций совсем сник из-за того, что я им так пренебрегаю. Ну вот, Сара Пенвенен. Ave atque vale [4]. Как бы негодовал мой дядюшка, что его внучатая племянница задержалась здесь так ненадолго.

Некоторое время все молчали. Ветер колотил в окно тонкой веткой, как будто билась, пытаясь влететь, птица.

— Она... Еще долго? — спросил Росс.

— Я думаю, несколько часов, — ответил Дуайт.

— Мне следовало привезти Демельзу.

— Нет-нет, — возразила Кэролайн. — Это было бы величайшей ошибкой. Вы оба сильные и можете меня поддержать. Я тоже тверда и могу справиться. Но Демельза... Демельза не так... воспитана не в такой строгости, она не умеет так себя контролировать, она не была бы столь же сдержанной. Демельза не понимает эту сдержанность и всё, что за ней стоит... — Кэролайн снова сделала глоток. — Я думаю, Демельза расплакалась бы, и это... это... и мы все зарыдали бы вместе с ней...

Глава вторая

В то время как хрупкая белокурая Сара Кэролайн Энн, рожденная в 1798 году, покинула этот мир в тот же год, почти без борьбы, и умерла так же, как и жила — тихо и бесцельно, старик, родившийся в 1731 году и названный любящими родителями Натаниэлем Густавусом, упрямо отказывался умирать, хотя всё указывало на близость смерти. Ее предсказывал доктор, ее ожидал викарий, он и сам каждый день ее предрекал, а его дочь-методистка уже три раза посчитала его мертвым.

Но мистер Пирс, нотариус и стряпчий, был сделан из крепкого и долговечного материала. Дверь уже открылась, но он никак не мог в нее протиснуться. Он лежал в постели и с каждым днем всё больше раздувался, и хотя доктор Бенна дважды пытался выпустить лишнюю жидкость, похоже, дело было вовсе не в ней. Так он и лежал, как выброшенный на берег кит, начавший понемногу разлагаться — руки и лицо цвета спелой сливы. Он постоянно теребил ночную сорочку, под которой где-то глубоко одиноко трудилось утомленное сердце.

Приступ совести прошел, или, возможно, был позабыт из-за ежедневной необходимости бороться за жизнь. Мистер Пирс больше не вспоминал об обманутых вдовах и сиротах (к тому же среди них не было ни одной вдовы и лишь две сироты), но всё же с нетерпением ждал визитов своего духовного наставника. Если бы не недавние проявления заботы со стороны преподобного Осборна Уитворта, он бы назвал Оззи эгоистичным молодым человеком, к тому же весьма самодовольным, в особенности относительно собственного мастерства в висте, но мистер Пирс был тронут регулярными визитами мистера Уитворта. Каждый четверг без исключения. Правда, Оззи оставался всего на полчаса, а затем с облегчением удалялся. Но регулярность посещений — причем причиной не служил вист, а канарское он мог выпить и в любом другом месте — трогала и поражала нотариуса. Он ошибался в этом дородном молодом человеке.

Мистер Пирс понимал, что слегка раздражает доктора Бенну тем, что по-прежнему дышит, хотя и не должен, но не знал о том, как досаждает Кэрри Уорлеггану, только и ждущему, когда потянуть за ниточки марионетки, а вступительная ария так и не начиналась. Пока жив мистер Пирс, куклы не могли танцевать.

Тем временем самый заметный член семьи, мистер Джордж Уорлегган, продолжал приобретать собственность в парламентском округе Сент-Майкл. Он убедил сэра Кристофера Хокинса расстаться с имуществом в этом округе, и по очень привлекательной цене, но доля Скауэна по-прежнему оставалась значительной, а Джордж, никогда не делавший ничего наполовину, страстно желал получить контроль над обоими местами.

Скауэны были старой корнуольской семьей и веками владели собственностью в Сент-Джемансе и в других местах, а с недавнего времени, породнившись благодаря браку с семьей Нортантов, расширили свои интересы. Джеймс Скауэн, брюзжащий холостяк, не видел причин расставаться с имуществом в Сент-Майкле, поколениями принадлежащим семье. Требовалось терпение, настойчивость и ловкость, чтобы заставить его изменить точку зрения. Не говоря уже о деньгах. Приехав с визитом в Лондон, Джордж завел знакомство с обоими действующими членами парламента от округа, а в особенности присмотрелся к капитану Дэвиду Хоуэллу, протеже сэра Кристофера Хокинса. Капитан Хоуэлл не выглядел процветающим — он был выходцем из Корнуолла и владел довольно бедным поместьем около Ланрита, и вряд ли мог бы выстоять против искушения деньгами.

Викарий церкви святой Маргариты в Труро следил за этими маневрами издалека, как наблюдатель на охоте, но был безмерно заинтересован, чем это кончится. Он понимал, что если Джордж однажды станет распоряжаться округом, его влияние станет куда выше, чем у простого члена парламента.

Он так и заявил Джорджу как-то вечером за обедом, но тот не стал развивать тему. Даже если бы Оззи не употребил слово «простой», ему недоставало убедительности. Но Оззи не стушевался и заметил, что в подобном положении Джордж мог бы оказывать существенную помощь карьере более молодых родственников, служителей церкви.

— Карьера священника, — заявил он, заглотив очередную порцию пищи, — карьера священника — это лотерея. С этим каждый согласится, Джордж. Архиепископ Кентерберийский получает двадцать пять тысяч фунтов в год! А епископ Лондона — двадцать тысяч! А людям вроде меня приходится довольствоваться суммой в триста фунтов! А некоторым и меньше. И это ведь достойные люди! Если поделить на всех церковные доходы, то, возможно, трехсот фунтов и не выйдет. Так что человек, выбирающий эту профессию, покупает лотерейный билет в надежде на большой выигрыш. Если бы джентльмены не питали таких надежд, они бы и не становились священниками. Тогда в церковь пришли бы люди вроде Оджерса — без образования, немытые, неотесанные, не умеющие одеваться, а иногда и грамотно выражать мысли! — немногим лучше крестьян. И во что бы тогда превратилась церковь?

Никто не ответил.

Оззи сделал большой глоток вина.

— Я присматриваюсь к приходу в Манаккане, Джордж. Он только что освободился и стал бы полезной добавкой к моему жалованью. Говорят, десятина там составляет добрых триста фунтов в год.

Пока он говорил, Элизабет посмотрела на Морвенну — та молча ковырялась в тарелке, но почти ничего не ела. Элизабет с Джорджем всё реже виделись с Уитвортами, поскольку Джорджу эти семейные ужины не нравились. Теперь они встречались не раз в неделю, а раз в месяц. Вместо этого Элизабет иногда ходила к Морвенне на чай, но только когда знала, что Оззи отсутствует.

Она ничего не могла вытянуть из Морвенны. Та никогда не жаловалась, но часто странно себя вела — была растрепана и имела отсутствующий вид. Ее темные глаза будто смотрели на то, чего не замечает гостья. Это было неприятно. Иногда ее мягкий голос становился резким и поражал силой. Она не отвечала, когда с ней заговаривали, но это обычно проходило через несколько минут. Морвенна теперь почти не писала матери, а когда миссис Чайновет захотела приехать, нашла предлог и заявила, что это будет неудобно. Она никогда не говорила о Ровелле, а если кто-то упоминал ее сестру, то резко обрывала разговор.

Но тем не менее больной Морвенна не выглядела. Она двигалась проворно, но только когда решала двигаться, и следила за порядком в доме, хотя и не слишком пристально. Она занималась благотворительностью и никогда не отказывалась от посещений больных и умирающих. Внешне казалось, что викарий не мог бы найти более подходящую жену. Да и выглядела она хорошо. Но всё же ее внешность изменилась, стала какой-то диковатой.

Что действительно удивляло Элизабет во время визитов к Морвенне, так это что Уитворты никак не могут найти подходящую няньку для юного Джона Конана. Милую девушку, проработавшую полтора года, уволили, а за ней последовала череда странных женщин: крепкие, средних лет, с мрачными, покрытыми бородавками лицами, с пронизывающим взглядом узких глаз, пахнущие крахмалом и камфорными шариками, они были то раболепными, то нахальными. Элизабет не взяла бы в свой дом ни одну из них и как-то сказала Морвенне, что стоит подумать о симпатичной девушке помоложе, у нее есть две на примете.

Лицо Морвенны исказила гримаса.

— Их выбирает Оззи, Элизабет. Оззи и увольняет. Думаю, он никак не может найти подходящую. По крайней мере, так он мне говорит.

— Чтобы присматривать за маленьким мальчиком? Как странно.

— Осборн — странный человек, Элизабет.

— Почему бы тебе не пригласить одну из твоих сестер? Мне кажется, Гарланда была бы рада, да и тебе составила бы компанию.

— Я никогда больше не приглашу сюда сестру, — ответила Морвенна.

Десятого декабря, через неделю после того как жалкий маленький гробик опустили в землю рядом с роскошным склепом, который воздвиг себе Рэй Пенвенен, Кэролайн Энис вошла в кабинет мужа после ужина и постояла немного, прислонившись спиной к двери и глядя на его истощенное лицо и седеющие волосы. Дуайт встал и поставил кресло так, чтобы сесть вместе с ней у стола, но Кэролайн подошла к камину и протянула руки к огню. Поверх белого шелкового платья на ней был зеленый передник, как будто она в любую минуту может взять на руки ребенка.

— Дуайт, — сказала она, — мне кажется, мы принимаем это слишком близко к сердцу.

— Возможно.

— Дети — дело обычное. Мы же оба считаем, что мир перенаселен, правда? Нас и так слишком много. Какое значение имеет еще один человек. На прошлой неделе ты рассказывал мне о миссис Барнс, которая за десять лет потеряла девятерых. Тот факт, что своего ребенка мы ставим выше других, показывает лишь нашу неспособность оценивать соразмерно. Мы потеряли ребенка, вот и всё. Если бы я была создана для материнства, вероятно, я бы приняла это куда хуже, ведь это мой первенец, а мне уже почти двадцать пять! Но ты, ты, всю жизнь наблюдающий жалкие потуги пациентов избежать неизбежного конца, ты, рассказывающий о том или ином пациенте с базедовой болезнью, золотухой или цингой и о том, что ничем не можешь им помочь, а лишь облегчить страдания, которые окружают тебя повсюду, с какой стати тебе горевать, если плод нашего союза избавлен от боли земного существования, так рано оказавшись в могиле? Меня это озадачивает.

Дуайт едва заметно улыбнулся.

— Вовсе нет. Потому что ты человек, как и я. Наказание и награда за это — то, что мы принимаем друг друга не просто как пассажиров на борту, а как людей, которых любим, к которым привязаны. Мы не можем избежать обязательств, накладываемых человечностью. А одно из них — горевать по любимым, они у нас в сердце и в крови.

Кэролайн поморщилась.

— Но ты ведь знаешь, Дуайт, я никогда не хотела стать матерью.

— Что за вздор! Ты была ею, и прекрасной, и не сомневаюсь, что снова будешь.

— Нет... Пока нет. — Она сделала два шага, встала рядом с ним и положила руку ему на плечо. — Дуайт, я хочу от тебя уехать.

В тишине уголь в камине вспыхнул ярким синеватым пламенем, а потом погас.

— Что ты сказала?

— О, не навсегда. Не радуйся, тебе так легко от меня не отделаться... Но я хочу уехать. Уехать из Киллуоррена, из Сола, от здешних людей. Я тебя подвела, подвела себя, всех, я чувствую такое тяжкое бремя вины... Я никогда не умела из-за этого плакать, сам знаешь, этот груз невыплаканных слез просто меня разрывает. Ужасное и унизительное признание, и я могу сказать это только тебе. Но я чувствую, что пока остаюсь здесь, в этом доме, с этой... мебелью, серебром дядюшки Рэя, медицинскими склянками, со слугами, пытающимися быть добрыми, и... и моими лошадьми, и Рут Тренеглос, и охотой, и... и твоей добротой и снисходительностью... я чувствую, что не смогу залечить раны.

Дуайт встал, не глядя закрыл книгу и уставился на манжету, где обнаружилось какое-то пятнышко, а потом поднял взгляд на жену.

— И как ты намерена поступить?

— Не знаю. Может, поеду в Лондон, проведу там месяц или два у тетушки. Не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой или предпочитаешь ехать одна?

— Как ты можешь поехать? Здесь же пятьдесят... сотня... две сотни больных, которые на тебя надеются. Как я могу увезти тебя от них? Я уже... уже чувствую себя эгоисткой, стоило мне только высказать желание уехать. Ты не можешь сбежать. Прошло всего три года с тех пор, как ты спасся из французской тюрьмы, почти скелетом. Всего год как ты пришел в себя. А теперь ты пустил корни здесь и борешься с тяжелой утратой, с потерей Сары, а твоя бесполезная нестойкая жена желает покинуть тебя и утешиться, сбежав от всего этого. Я не могу просить тебя поехать со мной, Дуайт. И не стану. Я никогда бы не попросила тебя быть таким эгоистичным. Только мне дозволено быть эгоисткой.

— Это можно было выразить куда более мягкими словами.

— И не пытайся, я всё равно не поверю.

Дуайт опустил взгляд на заглавие книги. В отличие от той, что читал Росс, она только что вышла и называлась «Исследование способов и эффектов вакцинации от оспы», доктора Эдварда Дженнера. Одна свеча оказалась кривой, и воск стекал вниз и застывал, как второй подбородок гнома, а пьяный фитиль посылал вверх кудряшки дыма.

— Если мы уедем только на месяц, я бы мог найти кого-нибудь вместо себя. В «Британском критике» всегда есть объявления.

Она покачала головой.

— Думаю, это затянется на более долгий срок, дорогой. И... мне кажется, лучше нам расстаться... на некоторое время. Три года я пыталась вернуть тебе здоровье, и вроде бы в этом преуспела?.. — Она подождала, пока Дуайт кивнет. — Но иногда, ты должен признать, моя настойчивость, мое вето на то или сё, тебя раздражали. Определенным образом, хотя и неохотно, я ограничивала свои... свои потребности в обществе, зная, что тебе эти занятия не по душе. Мы пришли к компромиссу. А Сара сцементировала этот компромисс... Но ее больше нет, и я думаю... я уверена, что теперь компромисса будет достичь тяжелее. Это может привести к трениям, даже ссорам... И что бы ни говорили всякие глупцы, от ссор брак крепче не становится. Поэтому мне кажется, нам обоим нужно передохнуть. И думаю... тебе тоже так лучше.

— Позволь мне самому решать, что для меня лучше.

— Дорогой, именно этого я и не в состоянии сделать, а теперь и не буду. Через три-четыре месяца, когда самые темные дни будут позади, мы можем найти другое решение, и сделаем это вместе.

— И ты хочешь уехать... прямо сейчас?

— Скоро... Прости. Очень скоро.

Великая победа на Ниле приободрила и оживила Англию, как никакая другая, и за праздничными фейерверками, танцами на улицах и колокольным звоном пришли свежие новости, казалось, намекающие на перелом в долгой и одинокой борьбе. Британский флот запер в Египте генерала Бонапарта и его закаленную в боях армию, и французская хватка в Средиземноморье вдруг ослабла. Турции уже давно не нравилось, как Франция обращается с ее египетской провинцией, и теперь она решила объявить войну. Индия была в безопасности, а более мелкие государства уже не так боялись завоевателя.

Что касается личной жизни, то жена Бонапарта, как выяснилось, изменяла мужу в его отсутствие, и узнав об этом, генерал написал яростное письмо брату, захваченному в плен англичанами, и письмо опубликовали без купюр в лондонских «Утренних известиях». Об этом говорили по всему городу, позабыты были даже скандальные сплетни об отношениях адмирала Нельсона с женой британского посла в Неаполе.

Недавно Росс разговаривал с двумя эмигрантами, сбежавшими из Франции после очередного неудачного восстания лоялистов. Они описывали Париж как город, в котором нет порядка, грязный и запущенный, задыхающийся от мусора, где все ходят в поношенной одежде, хотя в салонах и театрах по-прежнему царят веселье и распутство. Но под этой мрачной картиной, которую они так старательно рисовали, он обнаружил неохотное признание, что для простых людей жизнь стала легче. Ввели в обиход металлические монеты, и это помогло сдержать инфляцию, выдался хороший урожай, и пищи было в достатке: и хлеба, и мяса, и масла, и вина. При Директории люди стали смелее высказывать свое мнение. Война еще не закончилась.

Дуайт провел Рождество в Нампаре. Внутри этого хрупкого человека словно скрывался стальной стержень, помогающий выдержать обрушившиеся на него несчастья. Кэролайн не приехала попрощаться с Полдарками, сказав, что не выдержит этого, и Дуайт сообщил им уже после ее отъезда. Когда он рассказал новости, в его тоне не было и намека на недовольство, как и у Полдарков. Однако Росс вспомнил, как ездил в Лондон, чтобы вернуть Кэролайн, когда они разорвали отношения. Вероятно, придется съездить еще раз. Но потом он подумал, что он куда чаще расставался с Демельзой. Может, это и к лучшему? По крайней мере, хотя бы в этот раз он не станет вмешиваться в жизнь других людей.

На Рождество Демельза устроила прием, наполнивший ее сердце радостью. Из Фалмута приехали Блейми, точнее из Флашинга, куда они переехали. Эндрю поседел, но выглядел крепким и здоровым, он по-прежнему ходил в опасные плавания в Лиссабон, но задержался дома на месяц для ремонта пакетбота. Верити поправилась, но похорошела и выглядела лучше, чем в двадцать лет, как будто жизнь в любви, пришедшая так поздно, принесла и позднее цветение. Они взяли с собой Эндрю, своего пятилетнего сына, и Джеймса Блейми, пасынка Верити, потерявшего два пальца в стычке у Бреста и часть уха у мыса Сент-Винсент, он остался всё таким же шумным, веселым и задиристым и намеревался извлечь из короткого визита как можно больше. На рождественский ужин Демельза велела прийти Сэму и Дрейку, и поскольку им редко давали приказания, они с удивлением явились.

Такую большую компанию она никогда прежде не собирала. Иногда они с Россом были одни, однажды провели Рождество в Тренвите, один раз — у Блейми в Фалмуте, один раз в Нампаре вместе с Кэролайн, когда Дуайт был во французской тюрьме. Но этот праздник стал самым лучшим. Трое детей за столом и восемь взрослых, все те, кого она любила и понимала, с кем могла поговорить, люди, между которыми не было барьеров, кому и с кем можно улыбаться и быть созвучными. Поначалу Сэм и Дрейк вели себя скованно, как когда-то она сама, но вскоре растаяли — уж больно теплым было общество. Они даже выпили по бокалу вина и поучаствовали в беседе.

Джеймс Блейми оказался в центре внимания. Днем он играл с детьми, изображая льва, а в сумерках рассказывал им истории о морских приключениях, штормах и битвах, так что они таращили глаза от восторга. Его отношения с Верити были удивительными, скорее, как у возлюбленного, чем у пасынка, но он добродушно над этим посмеивался. Демельза мечтала, что Джереми вырастет таким же, но только не уйдет в море.

На следующий после Рождества день устроили детский праздник для друзей Джереми. Помимо трех Тренеглосов из Мингуза пришли отпрыски шахтеров и крестьян. Неприятным последствием процветания стало то, что Полдарки теперь не могли впустить двадцать с лишним детей в недавно отремонтированную и меблированную библиотеку, поэтому из старой гостиной вынесли большую часть мебели и предоставили ее детям. И снова Джеймс оказался бесценным, хотя и Демельза, и Верити принимали во всем участие. Братья Карн, конечно же, гостили только один день, а Дуайт уехал домой после завтрака, так что Росс и Эндрю Блейми отправились на долгую прогулку к утесам и разговаривали о войне и мире, кораблях и погоде, и прочих мировых проблемах.

Блейми слышал, что во главе русской армии недавно вновь поставили генерала Суворова, лишь он один по энергичности может сравниться с французами. Конечно, Россия не воевала с Францией, но если она ничего не затевает, то почему русская армия добралась аж до Баварии? В Раштатте собрался конгресс [5], но неужели кто-нибудь считает, что он чего-либо достигнет? Французские армии в Европе слабеют. Очень скоро старая коалиция против Франции, полностью распавшаяся два года назад, снова начнет собираться.

И всё по причине победы Нельсона, сказал Блейми. Недаром его провозгласили лордом Нельсоном Нильским и сделали герцогом Бронте. Он прекрасно продемонстрировал значение преимущества на море. Нужно вывести наши армии из Европы и укрепить владычество на море.

Во время прогулки они почти дошли до земель Тренвита, теперь земель Уорлеггана. Поместье огородили забором, но у края утеса оставался проход футов в пять шириной. Джордж еще не возвел стену — всему свое время.

Они остановились, и Росс положил руку на изгородь.

— Вражеская территория.

— До сих пор, Росс? Как жаль.

— Демельза хотела пригласить Джеффри Чарльза на вчерашний прием, но я знал, что мы наткнемся на отказ.

Блейми окинул горизонт опытным взглядом. Там виднелось лишь два паруса, ближе к Сент-Агнесс.

— Мы собирались заглянуть к ним по пути домой, Росс. Верити хочет увидеть своего племянника и, разумеется, Элизабет, и считает, что лучше нанести визит на обратном пути.

— Верная мысль. Всему свое время.

Изгородь установили четыре года назад, и некоторые деревянные столбы оказались негодными. Здесь, совсем рядом с морем, из-за дождя и соленого ветра древесина начала гнить у основания. Росс заметил это у столба, за который держался. Он на пробу качнул его взад-вперед, а потом навалился со всей силой. Столб треснул. Росс дернул его к себе, сломав всю перекладину, и теперь в заборе зияла дыра шириной около шести футов. Эндрю Блейми с поднятыми бровями наблюдал, как Росс подошел к следующему столбу и поступил с ним подобным же образом. Этот оказался прочнее, но приложив усилия, Росс и его сломал. Через несколько минут было повержено шесть столбов, и в изгороди образовался огромный проем. Вспотев от натуги, Росс подобрал сломанные столбы и перекладины и швырнул их с утеса вниз. Чайки с криком взметнулись в воздух.

Росс мрачно улыбнулся.

— Даже не знаю, почему никто не сделал этого раньше.

— А сторожа здесь есть?

— О да.

— Тогда, пожалуй, нам стоит уйти.

— Может, не стоило провоцировать неприятности. — Росс выкинул с утеса последний кусок древесины. — Это был сезон доброй воли.

Блейми посмотрел на него и осознал, где именно у Росса начинается и заканчивается добрая воля. Иногда с ним было непросто иметь дело, а сейчас долго сдерживаемое бунтарство готово было вырваться на поверхность. Взрыв был совсем близок, но лишь чуть-чуть не перешел грань разумного.

Когда они вернулись в Нампару, дети как раз расходились по домам. Джеймс Блейми снял сюртук, нашел где-то тонкую пружинку и использовал покалеченную руку в качестве рогатки. Демельза и Верити с растрепанными волосами были совершенно измучены, Клоуэнс сосала леденец, вымазав лицо в липкой сладости, Джереми слишком перевозбудился, и Джейн Гимлетт укладывала его спать. Россу стало стыдно. Неужели он слишком стар, чтобы в этом участвовать? Блейми уже пятьдесят, это другое дело. Росс подошел к Демельзе.

— Ты выжила, любимая?

Она удивленно посмотрела на него.

— Разумеется, Росс. Всё было чудесно. Это часть нашей жизни — иметь детей и растить их.

— Я знаю, — ответил он, — но мне следовало помочь.

— Ты делаешь, что должен. И этого достаточно.

— Разве делаю? Не всегда. Не всегда.

Клоуэнс вцепилась в его ногу и ныла, чтобы Росс взял ее на руки. Он поднял ее, до сих пор толстушку, и вдруг ее измазанное леденцами личико с взлохмаченными волосами оказалось совсем рядом с его. Клоуэнс поцеловала Росса, оставив огромное пятно на его щеке.

— Папа, тебя здесь не было.

— Да, милая, я отлынивал. Возьму вас обоих на прогулку завтра.

— Куда, папа, куда?

— Не знаю. Куда-нибудь.

— Даже если будет дождь?

— Дождя не будет, если я так скажу.

— Ох, что за выдумки! — сказала Клоуэнс, широко открыв глаза.

— Это правда. Ты прямо как твоя мама, видишь меня насквозь.

— Росс, это тоже неправда, — отозвалась Демельза. — Ну, полуправда.

— Согласна, — сказала Верити. — Она смотрит сквозь твою темную часть и видит лучшую.

Перед отъездом Верити осталась с Россом наедине в библиотеке и сказала:

— Дорогой, мы чудесно провели время. Благодарю, что пригласили. Так приятно было снова увидеть вас обоих.

— И нам.

— Росс, тебе нравится твоя новая жизнь?

— Моя новая жизнь? А, ты про парламент... Точно не знаю. Меня устраивает пробыть там еще год или два. Если я решу, что это может принести пользу — стране или графству, то, наверное, я буду рад.

— А личная жизнь, с Демельзой?

Он встретился с Верити взглядом, а потом перевел его на книги.

— Почему ты спросила?

— Дорогой, по естественным причинам — потому что хочу знать.

— Ты думаешь, есть какие-то особые причины спрашивать?

— Нет, если ты мне о них не расскажешь. Но раньше мы часто делились друг с другом своими трудностями и бедами.

— И ты считаешь, что у меня есть трудности и беды? Демельза это сказала?

— Разумеется, нет. И никогда не скажет. Но я заметила... или мне так показалось, что есть некое... напряжение. Я думаю... — Она похлопала Росса по руке и передвинула на столе несколько книг. — Вот ты, к примеру, Росс. Ты стал более... более беспокойным, чем за многие годы. Как будто вернулась твоя прежняя необузданность. Как в те дни, когда ты еще не был женат на Демельзе.

Росс засмеялся.

— Может, дело в том, что леопарда не отмыть от пятен. Надень на него шелковый фрак и панталоны, и он будет вести себя так, как диктуют обстоятельства. Но подобное поведение не длится вечно. Время от времени его природа восстает против этого, и он жаждет загрызть овечку. Леопарды охотятся на овец? В общем, ты понимаешь, о чем я.

— Да... о да. Я понимаю. Если дело в этом, то я понимаю. Но как это относится к твоей жизни с Демельзой? Мне бы не пришло такое в голову, учитывая характер Демельзы.

— Ты копнула слишком глубоко.

— Возможно, только у меня есть на это право.

— Право?

Верити улыбнулась.

— Что ж, в таком случае, я единственная, кто осмеливается.

— Нам стоит чаще встречаться, Верити. Ужасно, что всего восемнадцать миль полностью нас разделили. Приезжай и привози юного Эндрю. Он чудесный мальчик.

— Искать совершенства, Росс... в реальности это опасно, нам начинает казаться недостаточным то, что не вполне совершенно. Время небесконечно. В этом году мне исполнилось сорок...

Росс поставил на место несколько книг. На новой полке эти старые книги казались совсем потрёпанными.

— Ты знаешь, когда я родился, Верити?

— Ты? Приблизительно. А сам-то ты знаешь?

— Нет, мне не удалось найти запись. Меня крестили в январе шестидесятого, но родился я в декабре 1759 или в январе 1760 — понятия не имею.

— Всегда считала, что я на полтора года старше.

— Ты по-прежнему выглядишь на двадцать четыре.

— Что ж, благодарю. Иногда, должна признаться, мне тоже так кажется, а иногда совсем наоборот. Но я наслаждаюсь каждой малостью. Когда мои мужчины в опасности...

— Дорогая, я понимаю, как это для тебя тяжело.

— Я говорю не о себе, Росс, а о тебе. Неспособность к компромиссу — черта многих Полдарков. Это погубило Фрэнсиса.

— И может погубить меня?

Верити опять улыбнулась.

— Ты же знаешь, что я не это хотела сказать. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Прекрасно знаю, — согласился Росс. — Но кое-что случилось, Верити. Да, я знаю, это мелочи, мелочи по сравнению с действительно важным, и лучше нам обоим это забыть, и многое и впрямь забывается. Но время от времени просто не удается сдержать свои чувства, и вдруг мысли и эмоции затапливают тебя, как... как штормовая волна. И так трудно, порой очень трудно контролировать эту волну.

Глава третья

В середине января Демельза получила письмо от Кэролайн.

Дорогая!

Я каждую неделю пишу моему другу доктору Энису и надеюсь, он передает мои теплые пожелания вам обоим. Не знаю, чего я достигла, перебравшись в Лондон и оказавшись в изоляции от большинства тех, кто мне не безразличен, но это своего рода способ забыть ту жизнь, которая связана с Сарой, хочу я того или нет. После трудностей брака с Серьезным человеком и жизни среди людей, заметных во всех смыслах, в легкомысленной жизни лондонского общества легко потерять представления о реальности. Я встаю в одиннадцать, завтракаю в полдень, гуляю и сплетничаю в домашнем платье или дезабилье до шести, потом обедаю, а затем готовлюсь провести вечер в театре или за картами. И кажется, будто жизнь почти бесконечна, но в ней так мало воздуха и совершенно нет глубины!

Да, но есть и другая сторона Лондона. Это место, где можно найти самое лучшее среди такого разнообразия. Люди искусства, литературы, науки, медицины, чистого интеллекта — все они здесь, а если кто-то родился в другом месте, то приехал сюда жить и работать. И я действительно считаю Лондон центром вселенной. Итак, хотя моя текущая жизнь скорее тяготеет к первому аспекту, чем ко второму, время от времени я получаю Компенсацию, которую нельзя игнорировать.

Дорогая, когда Росс приедет в Лондон? Как я поняла, он еще не прибыл, иначе бы зашел. Надеюсь, ваша шахта после периода выздоровления обрела полное здравие, а значит теперь ее богатства могут добывать и другие, менее значительные смертные.

Демельза, почему бы тебе не приехать в Лондон? Ты вроде бы говорила, что никогда здесь не бывала, и я с радостью встретила бы тебя и показала всё, что нужно увидеть. Скажи Россу, чтобы взял тебя с собой. Если бы ты приехала с ним раньше, то сидела бы без дела, пока он занят в Вестминстере. А теперь всё не так. Я была бы рада тебя занять. В конце концов, иногда кажется, что мне необходим человек вроде тебя в качестве ориентира, чтобы понимать истинную важность событий.

Гораций счастлив оказаться в доме моей тетушки, он подружился с ее двумя королевскими спаниелями. Но всё-таки мне кажется, что, несмотря на первоначальную ревность, он скучает по моему другу доктору Энису.

Как и я.

Но я пока еще не излечилась.

Нежно целую всех вас.

Кэролайн

Прочитав письмо, Росс спросил:

— Ну, так и что ты решила?

— Насчет чего?

— Насчет поездки в Лондон, разумеется. У Кэролайн просто талант указывать на очевидное, когда другие почему-то это упускают.

Демельза подобрала упавшие на стол капельки воска.

— Когда ты собираешься ехать?

— Должен был еще месяц назад, но я не тороплюсь. Здесь мой дом. Хотя... если я вскоре там не появлюсь...

— Так ты вернешься на Пасху или останешься там?

— Останусь. Раз уж я полностью пропустил осенние заседания, то было бы неправильным появиться на несколько недель и тут же вернуться в Корнуолл.

Демельза огляделась. Ее брови собрались на переносице.

— Я не смогу остаться так надолго, Росс. Дети.

— Ты можешь поехать со мной и вернуться на Пасху.

Она снова задумалась. Предложение исходило от Кэролайн, не от него. Если бы это предложил сам Росс, всё было бы по-другому.

— Джереми еще кашляет. Я знаю, скорее всего, это чепуха, но мне хотелось бы за ним приглядывать.

— Ты рискуешь тем, что мне придется выгнать из своих апартаментов очередную порцию шлюх.

— А ты — тем, что тебя обзовут дрянными словами.

— Да... Так ты рискнешь?

— Могу я поехать, когда закончится лето? Я страшно хочу увидеть Лондон. Но в сентябре или октябре, тогда работы в саду и в поместье в основном закончены. И тогда я могла бы остаться до Рождества.

— Кэролайн там может уже и не быть.

— А у меня такое чувство, что будет, — ответила Демельза.

Росс уехал в Лондон двадцать восьмого января. Он отправился тем же путем, как и возвращался в мае — на почтовой карете до Сент-Блейзи, а потом на корабле из Фоуи до Тилбери. Во время войны плавание по Ла-Маншу стало опасным, но при хорошем ветре так было быстрее, а Россу больше нравилась качка, чем бессмысленная тряска в карете.

После его отъезда дом казался пустым, как склеп. В прошлые годы он тоже уезжал, когда обучал ополчение, но это лето и осень в основном провел дома, занимаясь шахтой. Демельза не раз пожалела о своем решении остаться в Корнуолле, но никак не могла определиться, как она к этому относится, и потому подумала, что лучше оставить всё как есть. После смерти Хью Армитаджа в отношениях с Россом уже не было прежней легкости. Любовь и смех, как она поняла еще раньше, могут существовать пусть и не на совсем поверхностном уровне, но и не идти из глубины. Так было пять лет назад, повторилось и теперь. Она как никогда стремилась стать с Россом единым целым, как бывало в прежние времена. Но когда этого не стало, появилась огромная трещина.

В отсутствие Росса она погрузилась в бытовые заботы, а раз и Дуайт оказался покинутым, Демельза часто с ним виделась. Однажды, отправившись на прогулку с Джереми к церкви Сола, чтобы положить цветы на могилу родителей Росса и осмотреть только что установленное надгробие тетушки Агаты, Демельза обошла стороной торчащий зад Джуда Пэйнтера в туго натянутых штанах, сияющих, как земля в лучах заходящего солнца, и дошла до мастерской Пэлли, чтобы выпить чаю с Дрейком.

Джереми не заинтересовался кузницей, которая заворожила бы большинство детей, но его внимание привлек гусь на заднем дворе.

— Станет фермером, да? — спросил Дрейк.

— Мы не держим гусей, так что это для него нечто новенькое. Он не боится животных. И постоянно их рисует. В его блокноте полно коров, свиней, кур и лошадей.

— Может, он станет художником. Где-то неподалеку жил Опи [6].

— В детстве ты тоже рисовал, Дрейк. Помнишь? Мелом на стене дома.

— И получал за это порку. Помню, а как же. Капитан Росс вернется на Пасху?

— Не знаю. Не думаю.

Демельза стала рассказывать об остальных своих братьях, о семье в Иллагане, о вдове Карн, их мачехе. Люк женился и работает в Солтэше, Джон женился, у него двое детей, но нет работы. Бобби поправился и скоро женится.

— А у Сэма тоже ничего не вышло с девушкой, как и у меня.

— Значит, он тебе сказал.

— Да, сказал.

Они сидели в гостиной, из уважения к Демельзе. Она внимательно осмотрела всё вокруг, прихлебывая чай. Комната была крохотной, не больше кладовки, и Дрейк явно ею не пользовался. Здесь было чисто, но шторы, которые ему подарила Демельза, нужно было подшить, у кресла из Нампары до сих пор торчал конский волос на подлокотнике, свечи покосились, как трое пьяных караульных, скатерть на грубом столе лежала наизнанку.

— Значит, мы — два сапога пара, — сказал Дрейк.

— Да...

— Но он всё равно постоянно ищет мне невесту.

— Кого?

— Ты разве с ним не говорила?

— О тебе? Нет, Дрейк.

— Розину Хоблин. Кого ж еще?

— Ты с ней виделся? — спросила Демельза.

— Еще два раза. Однажды проводил до дома из церкви, а во второй раз я шел к Гернси и остановился у ее двери.

— Она хорошая девушка. И прекрасно тебе подойдет.

— Может, и так... О да, я уверен. Ничего против нее не имею.

Джереми во дворе закричал, и Демельза подошла к квадратному оконцу. Но мальчик лишь разговаривал с одним из юных Тревиннардов, который тащил упирающуюся козу.

— Ее отец не знает, как со мной обращаться, — сказал Дрейк. — То улыбается, будто старому другу, то хмурится, словно боится, что я украду его дочь без благословения священника.

— Не стоит обращать внимания на Джаку, Дрейк. У него всегда были странности. Росс умеет с ним управляться, но я считаю его старым драчуном. Он точно бьет своих женщин.

Дрейк снова наполнил кружку Демельзы, а потом и свою. Демельза не любила козье молоко и согласилась выпить немного лишь из вежливости.

— Так ты считаешь, что я должен на ней жениться?

— Я не могу указывать тебе, что делать, Дрейк.

— Но именно это было у тебя на уме с прошлого мая. Разве не так?

Она улыбнулась.

— Росс предупреждал меня, чтобы я не вмешивалась в чужую жизнь. Он говорит, это опасно.

— Но если я женюсь на Розине, тебе будет приятно?

— Тебе она нравится?

— Очень.

— А ты ей?

— Думаю, да.

— Но это не любовь.

— С моей стороны — нет. По крайней мере, это не то, какой я помню любовь.

Демельза взглянула на него.

— Я знаю, каково это, Дрейк. Знаю... Но ты это потерял. Никто не смог бы вернуть любовь в такой ситуации... Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив, а не сидел здесь в одиночестве. Тебе понравился рождественский обед?

— Да. Это было чудесно.

— Что ж, хотя бы ненадолго, в особенности после обеда, когда ты был с детьми, тебе было весело. Таким я помню тебя два года назад. Мне хотелось бы видеть тебя таким почаще, а это вряд ли случится, если тебя будет навещать только тетушка Нелли Тревейл. — Она поспешила добавить, прежде чем Дрейк смог ответить: — Мне нравится Розина, и очень. Она отличается от других девушек с шахты или ферм. Она разумней... умнее. Она привлекательная, спокойная и будет помогать тебе в работе. Она будет приятной... невесткой.

— Да, я и сам всё это понимаю.

— Тогда не думай больше об этом, Дрейк, — улыбнулась Демельза. — Нельзя жениться на девушке только потому, что она подходит, а уж тем более только потому, что она будет кому-то хорошей невесткой. Это твоя жизнь, Дрейк. А брак нельзя расторгнуть. Я только... только хочу, чтобы ты был счастлив и не одинок. Хорошо, когда рядом есть кто-то, с кем можно вместе работать и для кого работать. Я не хочу, чтобы ты был одинок. А иногда... любовь появляется со временем.

Он встал, подошел к маленькому оконцу и выглянул наружу.

— А у тебя было так, Демельза? Я часто об этом думал, но никогда не осмеливался спросить.

От этого вопроса у нее кольнуло в сердце.

— Нет. Я любила с самого начала. Но не Росс. Росс полюбил меня со временем. Он не любил меня, когда женился. Но со временем полюбил.

Вскоре после отъезда Росса начались морозы. Пока в Англии бушевали снегопады, Демельза с нетерпением ждала письмо с новостью о благополучном прибытии мужа. В Корнуолле снега было мало, но во внутренних частях подморозило, и даже кое-где на побережье. Сухая погода благоприятствовала работе насоса на Уил-Грейс. Известия от Росса пришли только 19 февраля. Его судно опередило непогоду, но многие дороги, по его словам, стали непроезжими, Темза замерзла, здания покрылись изморосью, и Лондон выглядел как город из сказок.

В начале месяца мистер Оджерс подхватил серьезную простуду и дважды падал в обморок, поэтому в церкви Сола первые три недели поста не проводились службы. На третье воскресенье, 24 февраля, вдруг распогодилось, и немало прихожан пришли в ясный и теплый денек к церкви, они стояли снаружи и болтали под неожиданно появившимся солнцем, как выжившие в кораблекрушении, дожидаясь появления священника.

Но он так и не появился. Не приехал и Оззи, которому сообщили о болезни заместителя, и потому минут через двадцать паства стала расходиться.

Среди них были Дрейк Карн, Розина Хоблин и ее младшая замужняя сестра Парфезия, носящая очередного ребенка, вместе со своим туповатым мужем Артом Муллетом. Дрейк подошел к Розине, и они направились домой вместе.

У разрушающихся стен Грамблера они остановились. За девять лет, с тех пор как большую шахту закрыли, ветер и непогода собрали свою дань с второстепенных строений, которые всегда вырастали вокруг сердца шахты, но два главных здания всё так же высокомерно вздымали дымоходы в синее небо, с куда большей уверенностью, чем шпиль церкви Сола на холме. Вокруг простиралась голая земля, поскольку за полвека сюда выбросили так много пустой породы, что сквозь камни и мусор пробивались только самые стойкие травы.

— Розина, — сказал Дрейк, — я хочу тебе кое-что сказать. Это займет всего пять или десять минут.

— Да, Дрейк, — ответила она — просто и бесхитростно. Если она и знала, что сейчас последует, то не стала притворяться, что не желает этого слышать.

Дрейк стоял перед ней, высокий и бледный, прежнее озорное выражение давно покинуло его лицо, но изгиб губ и глаза все-таки предполагали, что печалиться не в его характере. Розина выглядела рядом с ним крохотной, она была в своем лучшем, единственном хорошем, желтом муслиновом платье и черных башмаках, а по погоде надела табачного цвета плащ и темный чепец с желтыми лентами.

— Раз я прошу меня выслушать, Розина, ты наверняка поняла почему.

— Да, Дрейк, — повторила она.

— Я хочу объяснить, о чем я думаю и... и что у меня на сердце.

Он рассказал ей о Морвенне, бывшей гувернантке Джеффри Чарльза, как они впервые встретились, когда Морвенна с мальчиком застали Дрейка и Сэма врасплох, несущими дубовую балку по земле Уорлеггана. О странном ухаживании, всегда в присутствии мальчика, который этого не замечал, да и сами они почти не замечали. Чувства развились медленно и тайно во время летних месяцев и темными осенними вечерами. А четыре с половиной года назад, в суровые первые месяцы зимы 1795 года, между ними встали планы мистера и миссис Уорлегган и в конце концов разрушили все надежды — сначала ложным обвинением Дрейка в краже Библии у Джеффри Чарльза, а потом они выдали Морвенну замуж за молодого викария церкви святой Маргариты в Труро.

— Возможно, — закончил он, — эти отношения были обречены с самого начала. Она была дочерью декана — образованная, умела читать и писать лучше, чем я когда-либо научусь. Может, она не для меня, но в то время мне было всё равно. Я ее любил и всегда буду любить. Тяжело говорить это тебе, я прекрасно это понимаю, но не рассказав тебе правду, как на духу, я не смогу сказать то, что собираюсь.

— Да, Дрейк, — в третий раз произнесла Розина.

Она опустила голову, и чепец закрыл ей лицо, но по голосу Дрейк понял: она думает о том, что он сейчас скажет, и что она ответит.

— Но Морвенна навсегда для меня потеряна. Мы ни разу за три с половиной года не разговаривали, и я видел ее лишь однажды. С этим покончено, у меня впереди жизнь, и люди говорят, а я им верю, что мне нужна жена. Теперь ты всё знаешь — что я чувствую и чего не чувствую, возможно никогда не почувствую, но всё же ты мне нравишься, мне нравится твое общество... как друга, помощницы, жены, а со временем, вероятно, и матери... У меня есть дом, мастерская... Вот о чем я прошу тебя подумать... и через некоторое время дать ответ.

В этом месте стена была сломана, много камней унесли на постройку коттеджей. Розина положила руку на стену — маленькую, но твердую и сильную ладонь.

— Дрейк, я отвечу сейчас, если ты не считаешь, что мне еще слишком рано принимать решение. Я выйду за тебя и постараюсь снова сделать тебя счастливым. Твой рассказ... Я кое-что знала по слухам, но рада услышать это от тебя. Ты смелый, честный человек, Дрейк, я уважаю тебя и люблю, и надеюсь, что наша... наша жизнь будет праведной и честной. И надеюсь... надеюсь... Ох, не могу подобрать слова...

Дрейк взял ее ладонь и задержал в своей на несколько секунд. На поле пастух вел корову, а вдалеке болтала группка стариков, поэтому он не отважился на более выразительный жест. Они сказали друг другу всё необходимое — вообще-то, по меркам деревенских жителей, у которых предложения и ответы на них редко превышали десяток слов с обеих сторон, даже избыточно. Но в этом случае лучше было обойтись без недомолвок. Всё было так официально, они чувствовали себя немного натянуто, но внешне сохраняли спокойствие.

— А теперь, Дрейк, тебе лучше спуститься со мной и сказать матушке и отцу.

— Да, — согласился Дрейк. — думаю, так будет лучше.

И лишь когда они вместе двинулись к Солу, Розина невольно ускорила шаг, выдав тем самым радость и нетерпение, скрывавшиеся в глубине ее души.

— Ха! — сказал Джака. — Вот, значит, как оно всё таперича.

И взглянул на Дрейка так, словно тот застал его в неприглядном виде.

— Ну наконец-то! Наконец-то! — воскликнула миссис Хоблин. — Ну, Рози! Ну, Дрейк! Дорогие мои!

— Отменно. Отменно, — сказал Арт Муллет.

— И когда свадьба? — спросила Парфезия. — Ох, только не сейчас! Пока я такая! — и она похлопала себя по животу.

— Еще и половина поста не прошла, — ответил Дрейк. — Я подумывал — в воскресенье, на Пасху. Достаточно времени, чтобы подать объявление. Но вообще-то я особо об этом не думал. Может, Розина...

— Нет, — сказала Розина. — Это годится. Прекрасно подойдет.

— А сколько еще до пасхального воскресенья? — подозрительно поинтересовался Джака, разглядев какую-то ловушку.

— Это будет двадцать четвертого марта, — объяснил Дрейк. — Через полтора месяца.

— Ну вот, — заявила миссис Хоблин. — Ну разве не замечательно? И времени на подготовку хватит. Розина сможет подготовиться. Она такая мастерица, Дрейк, ты не поверишь. Ну, Джака, ты что же, и доброго слова не найдешь?

— Хорошо, коли нет нужды спешить, — откликнулся Джака.

— Вот ведь, да как ты можешь!

— Ну, я ж помню, как было с ее сестрой...

— Эй! — возмутился Арт. — Нечего тут это приплетать. Чего о других-то говорить?

Розина улыбнулась Дрейку.

— Я тебя догоню, Дрейк. На вершине холма.

Вскоре погода снова испортилась. Обычно ранняя корнуольская весна сейчас никак себя не проявляла, и все огородники замерли в ожидании. Демельза заставляла себя каждый день выводить детей на прогулку, невзирая на погоду: Дуайт уверял, что свежий воздух не приносит ничего кроме пользы, хотя весна всё не начиналась. В городах бушевала скарлатина, болезнь добралась и до Сола.

Узнав новости, Демельза отправилась к Дрейку, снова взяв с собой возмущающегося Джереми, но не Клоуэнс — для ее толстых ножек это было слишком далеко. Она поцеловала Дрейка и пожелала ему счастья. Он явно обрадовался тому, что она так счастлива за него, и сам стал счастливее. Барьер против его дружбы с другой женщиной был сломлен, и он откровенно поговорил с Демельзой о своих планах. Сэм тоже рад, сообщил Дрейк, и надеется на скорое возвращение брата в общину методистов вместе с женой, которая уже наполовину постигла благодать. Оба посмеялись над шуткой, поскольку на местном диалекте это также означало, что она не в себе.

Пришло еще два письма от Росса, во втором говорилось, что он принял новое назначение и в августе будет обучать группу ополчения где-то в Кенте. Это значило, что весь месяц его не будет, но зато по договоренности с лордом Фалмутом он раньше покинет парламент и приедет домой в апреле. Он виделся с Кэролайн, как наверняка уже рассказал Дуайт, и Кэролайн внешне выглядит неплохо, но твердо решила не возвращаться домой, пока не избавится от того, что она называет «демонами».

Росс добавил, что у Кэролайн он встретил «...того молодого человека, с которым я познакомился в саду Тренвита прошлым летом, его зовут Монк Эддерли. Он сказал, что Джордж надеется вернуться в политику к следующей сессии. К счастью, в Палате общин можно легко избегать встречи со знакомыми».

Росс был не самым усердным сочинителем писем в мире. Демельза знала, что он предпочитает делиться теплом при личной встрече. Когда он рядом, то может вдруг сказать такое, от чего растает сердце любой женщины — или заледенеет. Его письма были, напротив, информативными, но лишенными чувств. Расстояние между ними было физически ощутимо.

Он не повторил Демельзе предложение приехать в Лондон в сентябре.

Глава четвертая

Двенадцатого февраля с самыми наилучшими рекомендациями прибыла няня Джона Конана Уитворта. Правда, в последнее время она присматривала не за ребенком, а за мистером Джералдом Ван Хеффином из Хеффин-корта, что неподалеку от Солкомба, а в течение двух лет до своей смерти мистер Ван Хеффин неоднократно пытался кого-либо убить. За исключением единственного случая, когда он порезал лакея, ей удавалось предотвратить серьезные увечья.

Выглядела она не столь угрюмо, как ее предшественницы. Она была небольшого роста, аккуратной, с тонким подобострастным голосом и грамотной речью. Только стоя она выражала агрессию и выглядела как старая дева: ноги расставлены, широкие плечи напряжены. Ей было около сорока лет, звали ее мисс Кейн. Оззи поговорил с ней и был удовлетворен. Ему показалось, что она как нельзя лучше справится с ситуацией. А раз миссис Уитворт пытается убить лишь собственного сына, задача упростится. Джон Конан должен получить охрану и получит ее. Чтобы защитить всех, пришлось бы присматривать за миссис Уитворт, как раньше мисс Кейн присматривала за мистером Ван Хеффином. Чтобы защитить Джона Конана, достаточно постоянно быть рядом с ним.

Через две недели Оззи был полностью доволен. Как он полагал, для человека вроде него, на голову выше любого обывателя — энергичного, молодого, умного, и земного, и божьего одновременно — вполне естественно иметь, как он это называл, телесную энергию, и по этой причине церковь изобрела таинство брака, чтобы удовлетворить эти естественные потребности, не впадая в грех блуда или другие извращения. Этой отдушины, так любезно предоставленной для тех, кто не обладает даром воздержания, рекомендованной апостолом Павлом и освященной двумя тысячелетиями опыта, порочная и неблагодарная жена его лишила, и Оззи впал в грех, каждый четверг посещая ее распутную сестру.

Но визиты всего раз в неделю (только по четвергам) вызывали серьезное напряжение его умственных и физических сил. Если бы Оззи мог вернуться к жене, хотя бы по понедельникам и пятницам (он собирался ограничить свои притязания), то его существование стало бы куда более сносным. Если такое случится, если Морвенна добровольно его примет, а он был убежден, что рано или поздно это случится, как только всё войдет в нормальную колею, то можно подумать и о том, чтобы разорвать отношения с Ровеллой.

Потому что эти визиты были очень рискованными. Каждый четверг Оззи оставлял лошадь на конюшне, в двух домах от дома мистера Пирса. С приходом лета и долгих светлых вечеров это станет невозможным. К тому же в последнее время Ровелла требовала всё больше. То новый ковер, то новые канделябры, новые туфли или бархатное платье. Разумеется, она просила не так открыто, не в той вульгарной манере, с которой ему приходилось мириться у шлюх в портовом районе. Но как бы аккуратно она это ни проделывала, деньги утекали, и если вдруг ему пришло бы в голову не давать их, наверняка Ровелла лишит его своих милостей.

Вот почему он обрадовался появлению мисс Кейн. Через три недели Оззи набрался мужества, чтобы рискнуть. Морвенна рано ушла спать, сославшись на головную боль, и он сидел у себя в кабинете, бессмысленно уставившись в сборник проповедей преподобного Антона Уайлда. Они не произвели впечатления на Оззи — банальные и повторяющиеся. Там слишком часто упоминалось имя Господа и обращалось больше внимания на веру, чем на труд, духовное превозносилось по сравнению с церковной рутиной. Оззи был человеком практичным и понимал, что на земле уж точно формальные религиозные ритуалы значат куда больше.

Он отложил книгу. Вероятно, этим вечером даже лучшие проповеди века не смогли бы завладеть его вниманием. Ведь он думал лишь о том, что там, наверху — молодая женщина, желанная, хотя и отказывающая в близости, с которой он связан священными узами перед лицом церкви и от которой вот уже два года не получал удовлетворения. Он рисовал ее в своем воображении, податливую и молящую или твердую и сопротивляющуюся, в белой ночной сорочке, готовящейся ко сну. Но пока она еще не спит. Она еще не должна спать.

Он возьмет ее, получит свое по праву. Если будет необходимо, возьмет силой, и это тоже его право. Ни закон, ни церковь не считают насилие мужа над женой грехом. А завтра, если она и впрямь решит со всей злобой отплатить за это, причинив вред сыну, их сыну, мисс Кейн — сильная, внимательная, терпеливая и упорная — позаботится о том, чтобы это пресечь. Но если Морвенна всё-таки решит действовать, можно снова поднять вопрос о ее помещении в лечебницу для душевнобольных.

Оззи встал, расправил жилет, сделал последний глоток портвейна и поднялся наверх. Он тихо постучался и вошел в спальню жены. Морвенна, как он и ожидал, лежала в постели и читала очередную отвратительную книгу из библиотеки. Она подняла взгляд, сначала вопросительный, потом озадаченный, затем встревоженный, когда увидела выражение его лица.

Оззи закрыл дверь и повернулся к ней спиной, чтобы хорошо видеть Морвенну, при виде очертаний ее прекрасного тела под простыней его кожа покрылась мурашками. Потом он снял сюртук, жилет и начал развязывать шейный платок.

— Оззи! — воскликнула Морвенна. — Что ты здесь делаешь? Ты же помнишь мои слова! Ты знаешь мои угрозы!

— Да, — ответил Оззи достаточно мягко. — Но ты по-прежнему моя жена, и эта ужасная епитимья, твой черствый отказ, идущий вразрез с супружескими клятвами, это должно... должно закончится. Прошло уже много времени, Морвенна. И это было тяжелое время, — продолжил он, словно поверяя ей секрет, который никто больше не должен знать. — Ты поклялась перед лицом Господа быть моей женой. Это твой священный долг. И сейчас ты должна, прошу тебя, должна мне отдаться. Но сначала... сначала давай помолимся.

Мистер Артур Солвей, работник библиотеки графства на Принс-стрит, которая теперь предлагала почти пятьсот книг для чтения на дому или в собственных помещениях, был высоким и худым молодым человеком болезненного вида, тихим и тревожным по характеру. Когда он влюбился в Ровеллу Чайновет и обнаружил к своей радости и почти испугу, что это чувство взаимно, то не мог заснуть по ночам, размышляя о выпавшем счастье. Ее признание в том, что она уступила притязаниям одного мерзавца (без имен и подробностей), стерло с ее образа немного позолоты, но вскоре Артур забыл об этом, восхищаясь своей будущей женой.

Выходец из ужасных трущоб на Уотер-стрит, где до сих пор обитали его родные, он каждый вечер после работы учился читать и писать при свете плюющейся жиром судовой свечи, и в двадцать четыре года по рекомендации достопочтенной Марии Агар, у которой когда-то работала его мать, Артуру предложили место в только что открывшейся библиотеке, и он начал потихоньку выбираться из пучины нищеты. Теперь он хотя бы мог купить приличный костюм, питаться чуть лучше, вращаться среди сливок образованных горожан, немного помогать семье и гулять по улицам Труро, ощущая себя респектабельным членом общества, за что не переставал благодарить Господа. Он был беден, близорук, тяжко трудился, но ему несказанно повезло.

Женитьба на Ровелле подняла его еще на ступеньку выше, о чем он даже не мог мечтать. Она была столь утонченной, столь прекрасной (по-своему), умела читать на латыни и греческом, была умнее и образованнее. Они часто обсуждали книги, и очень скоро он признал ее умственное превосходство.

Но в каком-то смысле она была менее гордой (его гордость она называла ложной), и при воспоминаниях о встрече с ее зятем, викарием церкви святой Маргариты, когда они спорили о размере приданого, причем чуть не дошло до драки, при этих воспоминаниях он покрывался холодным потом. Ровелла постоянно его поддерживала, придавала ему решимости, ободряла, избавляла от смущения, говорила, что если он и впрямь хочет на ней жениться, то должен бороться и получить достаточную сумму для обустройства в городе хотя бы с минимальным комфортом.

И этот пугливый воин задал сражение, хотя и не желал его, и каким-то образом им удалось вытащить из мистера Уитворта пятьсот фунтов. На часть суммы они купили и меблировали коттедж из четырех комнат, а остальное вложили в государственные облигации с доходом в тридцать фунтов годовых. Как и предрекала Ровелла, этого оказалось достаточно. Жили они скромно, но прилично.

Этот брак сотворил чудо и в другом смысле, поскольку Ровелла была кузиной миссис Джордж Уорлегган, ставшей после брака одной из самых влиятельных дам Корнуолла. Артур женился одновременно на представительнице старой, но обедневшей аристократии, а с другой стороны — на родне нувориша. Он был полным ничтожеством и наконец кем-то стал.

Правда, теща их не навещала, а Уитворты, выделив приданое и побывав на свадьбе, совершенно оборвали всякие отношения. Но миссис Элизабет Уорлегган сделала им несколько любезностей, и оказывала особое внимание, приходя в библиотеку. И это было еще только начало. Спешить некуда. К тридцати годам он усвоит хорошие манеры, научится у Ровеллы складно говорить и постепенно ее семья его примет, в этом Артур не сомневался.

Ему также было ясно, что у Ровеллы есть небольшие собственные средства, о которых она не упоминала. В прошлом году она потратила небольшую, но всё же приличную сумму на разные бытовые мелочи. Новый ковер в спальне наверняка обошелся недешево и очень пригодился — теперь зимой из щелей между половицами не сквозило. Иногда в ее кошельке оказывалось полсоверена, и Артур понимал, что она вряд ли сэкономила на домашнем хозяйстве, не говоря уже о том, что он всегда давал ей серебряные монеты. Но это не влияло на его чудесную новую жизнь.

По вечерам он работал дома до девяти, но по четвергам навещал родных. Ровелла относилась к этому благосклонно, всегда настаивала на том, что он должен пойти, вне зависимости от погоды, чтобы не разочаровать родителей. Она его не сопровождала, ссылаясь на то, что иногда заходит к ним днем, но всегда прилагала небольшой подарок: баночку джема, несколько яиц, упаковку табака или конфеты детям — она была очень заботлива.

Во второй четверг марта Артур Солвей вернулся домой из библиотеки около половины седьмого, когда садящееся солнце окрасило небо в пурпурные и зеленоватые цвета. Было еще холодно, так холодно, что Ровелла разожгла камин в спальне, но слишком ветрено для серьезных морозов. Артур наскоро перекусил с женой и в семь часов вышел. Небо тускнело, но было еще светло. Ровелла дала ему с собой полфунта масла.

До Уотер-стрит, узкого прохода с сараями и домами, находящейся не так далеко от более респектабельной части набережной, было всего десять минут ходьбы, и можно было срезать путь через еще более запущенный район у верфи, где жили самые бедные и те, кто не в ладах с законом. Артур втянул узкие плечи, когда его стала зазывать какая-то женщина, и, увидев в порту два судна, решил возвращаться домой длинным путем.

Отцовский дом стоял в ряду прочих принадлежащих городскому совету коттеджей и сдавался за две гинеи в год. Он состоял из главной комнаты, кладовки за ней, небольшой кухоньки, которую мистер Солвей превратил в столярную мастерскую, и комнаты наверху, в мансарде, примерно шестнадцать футов в длину, где все спали. Визиты Артура были для всей семьи красным днем в календаре, ведь он достиг куда больших успехов, чем кто-либо из них мог мечтать, и в результате оплатил просроченную аренду, городской совет вернул мистеру Солвею инструменты, и тот снова смог кое-как зарабатывать на существование. К сожалению, хотя он усердно трудился, но не был наделен умелыми руками и получал лишь самые простые заказы. Но у него были собственные гордость и достоинство, и даже в самые тяжелые дни он упорно отказывался от предложения переселиться в работный дом. Теперь благодаря Артуру эта опасность миновала.

Как всегда, библиотекаря ожидал теплый прием, и он этому обрадовался. Удивительно, но все дети мистера Солвея выжили, хотя парочка обладала сомнительным здоровьем и умом, и потому сейчас, когда лишь двое работали прислугой, в доме жили девять человек, следующему по возрасту за Артуром было двадцать два, а младшему не исполнилось и трех.

Хотя Артур уже поел, он разделил с родными спартанский ужин и поговорил о погоде, ценах, скарлатине, о том, что сын Пенроуза потерял в битве при Ниле ногу, и его отправили домой, о том, как все жалуются, что улицу после расширения Миддл-роу не перейдешь, что мистера Пирса, нотариуса с Сент-Клемент-стрит, хватил очередной удар, а Джордж Табб нализался, свалился в канаву и валялся там на морозе полночи, пока его не нашла жена.

В конце ужина Табби Солвей, старшая дочь, вдруг сказала:

— Я сейчас упаду. Держите меня!

Но было слишком поздно. Мистер Ройял, аптекарь, к которому они ходили, посоветовал перед припадком туго перевязывать платком каждую руку, и тогда это ослабляло приступ. Но сейчас он произошел так внезапно, что никто не успел среагировать, и через минуту девушка уже лежала на полу и дергалась с пеной у рта.

Зрелище было жутким, но все привыкли, и даже младенец не заплакал. Мать семейства и вторая по старшинству сестра занялись Табби, как умели, прикладывая к ее лбу мокрые тряпки и сунув в рот палку, чтобы она не откусила язык. Младшие отнесли в кладовку тарелки и кружки, Артур и его отец перебрались поближе к очагу, и мистер Солвей закурил трубку. Они смотрели на бьющуюся на полу девушку и вполголоса разговаривали.

Ее конвульсии стали слабее, она начала ровнее дышать, будто заснула. Иногда и правда такое происходило, и тогда ее относили вверх по скрипучей лестнице в комнату наверху. Но стоило всем расслабиться, как начался еще один припадок, и было ясно, что он будет сильнее.

Второй припадок длился почти как первый, а за ним последовал и третий.

— Я лучше схожу за мистером Ройялом, — предложил Артур.

— Да. Он давал ей что-то в перерывах между припадками, и это вроде помогало бедняжке.

— Хорошо бы вам пригласить доктора Бенну, — сказал Артур. — Он лучше обучен, все его превозносят.

— Может, в другой раз. Но сомневаюсь, что он снизойдет до таких как мы. И он далеко живет. А мистер Ройял прямо на холме, за твоим домом.

— Приведу его, — ответил Артур и надел плащ и шляпу.

Он снова рискнул пройти мимо верфи и поспешил в аптеку мистера Ройяла. На самом деле идти было дальше, чем до мистера Бенны, но Артур понял нежелание отца вызывать такого важного человека.

Пока Артур был у родных, налетел северо-западный ветер с градом, и хотя он кончился, черное брюхо тучи заслоняло народившуюся луну. Над аптекой мистера Ройяла, пузатого человека с щербатым лицом, горел огонек. Мистер Ройял лично открыл дверь и согласился осмотреть пациентку. Однако ему нужно было сделать снадобье, поскольку его нельзя долго хранить. Не обождет ли мистер Солвей, или, может, вернется один и скажет, чтобы его дождались? Мистер Солвей сказал, что пойдет обратно.

Так он и сделал, но потом ему пришло в голову предупредить Ровеллу о своей задержке. Он давно уже не видел припадков Табби, но этот оказался самым тяжелым. Табби была простодушной, но удивительно милой, ее головку никогда не посещали дурные мысли, ни разу с самого детства, и Артур был крепко к ней привязан. Он решил остаться, по крайней мере пока она не успокоится, пока не минует худшее и девушку не уложат в постель. А еще он хотел перемолвиться словечком наедине с мистером Ройялом.

Артур остановился в конце своей улицы и свернул на нее. В их коттедже было четыре комнаты, и Артур удивился, не увидев внизу света. Окна спальни выходили на задний двор. Скорее всего, Ровелла там. Артур толкнул дверь. Заперто.

Ничего удивительного. Ровелла говорила, что ее единственное возражение против отлучек мужа по четвергам — боязнь оставаться одной, и потому она запирала дверь. Но она всегда ждала Артура к десяти, и иногда он посмеивался над тем, что могло случиться, если Ровелла пойдет спать, и он на всю ночь останется перед запертой дверью. Но вряд ли она пошла спать так рано. Не было еще и девяти.

Он поразмыслил, стоит ли стучать. Это могло ее напугать, раз она не знает, кто за дверью. Может, не стоит ее беспокоить. Если бы время было позднее и Ровелла легла спать, Артур мог бы бросить несколько камушков в окно спальни и разбудить жену.

Но если она не легла, а он не вернется к десяти, то Ровелла встревожится. Она наверняка погасила внизу камин и пошла наверх согреться.

Он снова задумался, и в это время из-за тучи показалась луна и осветила грязную улицу. Артур опустил взгляд. Его следы четко вырисовывались на полудюймовом слое града. Но были и другие следы, крупнее и тяжелее, их частично прикрыл град, но в какой-то степени и подчеркнул, и стало ясно — гость прибыл в разгар града. Следы вели к двери, но не из нее.

У него свело живот, и рассудок подсказал, что Артур мог подхватить гуляющий по городу понос. Хотя сердце стучало и выпрыгивало из груди, как будто вот-вот остановится, но не возникло и мысли о том, что это сердечный приступ. Во рту у него пересохло, и он не мог пошевелить языком. До сих пор у Артура не возникало никаких подозрений, но теперь он понял с ужасающей ясностью: под его любовью и доверием скрывалось первобытное, звериное чутье, подсказывающее, что дело нечисто.

Но он не прислушивался к этому чутью. Ни секунды не прислушивался. Не верил ему. Считал его предательским.

И теперь не стоит, подсказывал рассудок. Найдется два десятка объяснений. Двадцать вполне невинных объяснений. Но одно было очевидно: Артур не мог ничего больше делать, ничего чувствовать, не мог думать ни о чем другом, пока не узнает правду.

Он уставился на запертую дверь. Потом отошел в конец улицы. Перелез через сломанную ограду и продрался сквозь заросли ежевики и дрока к заднему двору дома. В спальне горел свет.

Дом был низким, и свет сочился через дешевые шторы в пяти футах над его головой. Артур огляделся с безумным видом и заметил в нескольких ярдах самодельную тележку — соседские дети с ней играли. Это был старый ящик на деревянных колесах, в длину больше, чем в ширину. Артур подтащил его по сверкающей траве и через мокрую ежевику и приставил к стене. Потом он взобрался на раму нижнего окна и наступил на шаткую тележку, вопреки обыкновению — беспечно, не боясь рухнуть и вывихнуть лодыжку. Теперь свет бил ему прямо в глаза, и Артур заглянул в спальню.

Открывшееся зрелище на несколько секунд парализовало и разум, и тело. Ровелла лежала в постели — обнаженная, полностью обнаженная, в развратной позе, в которой ни разу не видел ее даже он, ее муж. И самое кошмарное, самое омерзительное — крупный мужчина, тоже совершенно голый, стоял перед ней на коленях и мял ее ступни. И судя по выражению лица Ровеллы, ей это нравилось.

Артур не помнил, как спустился вниз, но явно не упал, поскольку на следующий день не обнаружил никаких повреждений. Он также каким-то образом догадался оттащить тележку обратно. Ничего этого он не помнил. Помнил он лишь, как продирался обратно сквозь живую изгородь, как его стошнило, всё рвало и рвало, пока в животе не осталось ничего кроме желчи.

А когда наконец рвота прекратилась, Артура стал бить озноб. Он поднялся и, понурив плечи и согнувшись чуть ли не до земли, как побитая без причины собака, отправился обратно в родительский дом.

Глава пятая

На той же неделе Кэрри Уорлегган навестил Сент-Джона Питера. Событие столь небывалое, что молодой человек едва поверил своим глазам. Кэрри Уорлегган, уже старик пятидесяти девяти лет, редко выбирался из конторы банка в Труро, разве что поднимался по лестнице в небольшую квартиру, которую занимал наверху. Там он и ел, и спал, отваживаясь лишь на прогулку с сотню ярдов в ясное воскресное утро. Вероятно, это было скорее результатом его склонностей, чем возраста, поскольку, не считая трудностей с пищеварением, он ничем не болел.

Но поместье Сент-Джона Питера находилось в семи милях от Труро, и даже в хорошую погоду дороги оставляли желать лучшего. Тощее старое пугало прибыло на престарелой гнедой кобыле в сопровождении лакея, который с трудом помог хозяину спешиться. Сент-Джон проводил утро в компании двух конюхов и тридцати гончих. Его жена Джоан, дочь Харриса Паско, поприветствовала старика и послала за мужем.

— Боже ты мой, сам Кэрри из плоти и крови! Что привело вас сюда в разгар зимы? Труро сгорел дотла? Джоан, предложи гостю бренди с медом. Чтобы не подхватил простуду.

— Ах, мой мальчик, — сказал Кэрри. — Рад видеть, что вы в добром здравии. Миссис Питер... Мы почти прежде не встречались... Благодарю, не нужно. Немного рома с водой вполне достаточно.

Они проговорили несколько минут. Сент-Джон опустил закатанные рукава сорочки и расправил кружевные манжеты, скрестил ноги и наблюдал, как с сапог на полированный дубовый пол падает засохшая грязь. Джоан Питер велела слуге принести напитки. Ее внешнее спокойствие и невозмутимость давали неверное представление о тревоге, возникшей при появлении на пороге этого старика. Она, конечно же, еще за много лет до замужества знала о вражде между ее отцом и Уорлегганами, о соперничестве банков, и выйдя замуж, пыталась убедить Сент-Джона перевести средства в банк Паско. Но Сент-Джон по каким-то личным причинам отказывался менять лошадей.

Джоан точно не знала, как муж поступил с ее приданым, но была в курсе, что большая часть этих денег до сих пор хранится в отцовском банке и Сент-Джон ведет роскошный образ жизни, не трогая ничего кроме процентов. Она знала также, что его текущий счет находится в банке Уорлегганов, и подозревала, что он им должен, а обеспечением этого долга служит ее приданое. Но больше она ничего не знала. Тем не менее, она почувствовала, что прибытие этого костлявого старика в черном не предвещает ничего хорошего.

И оказалась права. Поняв, что в ее присутствии ничего сказано не будет, Джоан нашла предлог и удалилась, и Кэрри, не любивший экивоки и светскую болтовню, не касающуюся денежных вопросов, вскоре перешел к главному. Из-за некоторых неудачных операций, которые финансировал банк Уорлегганов в последнее время, заявил он — одного акционерного общества, предприятия по осушению земель, прекращения строительства Портридской железной дороги из-за того, что банк Бассета отказал в поддержке, периодической нехватки ликвидных средств, как в нынешние времена случается по всей стране — банку придется потребовать погашения некоторых краткосрочных векселей.

Банк тщательно изучил текущие счета всех клиентов с подобными займами и выбрал двадцать или тридцать имен, чтобы уменьшить величину их кредита. Сент-Джон должен понять, сказал Кэрри, что хотя он лично — полноправный партнер в банке, но его брат Николас — старший партнер, а есть еще и его племянник Джордж. И эти двое твердо решили не продлевать векселя мистера Сент-Джона Питера, когда придет срок выплаты.

Лично он, как Кэрри заверил Сент-Джона, сделал всё возможное для решения в его пользу, указал на долгие отношения семьи Питер с банком и попытался предложить другого клиента. Но они отметили, и совершенно справедливо, нужно признать, что мистер Сент-Джон Питер имеет самый крупный необеспеченный заем, и в текущих чрезвычайных обстоятельствах здравый смысл требует его погасить.

— Необеспеченный, Боже ты мой! — воскликнул Сент-Джон, у которого мурашки пошли по коже. — Могу предоставить вам гарантию капиталом, хранящимся в банке Паско. Это свободные деньги в самых надежных бумагах, во всем Лондоне вы не сыщете лучше! Богом клянусь!

— Сэр, — сказал Кэрри чуть более официальным тоном. — Мы это ценим. Я это ценю. Не говоря уже о нашей дружбе, нашей долгой дружбе, и это тоже считается, будьте уверены, но не говоря об этом, подобные бумаги вселяют в меня уверенность и позволят сделать скидку по многим счетам и предложить новый кредит. Но видите ли, мой мальчик, именно в таких средствах мы сейчас и нуждаемся. Предложи вы нам в качестве гарантии землю, мы попросили бы вас сейчас же ее продать, а землю в наши времена продать не так-то просто, земля — дело такое, дело ненадежное. Она может покрыть долги, а может и не покрыть, но в любом случае была бы задержка, аукцион, юристы и всё такое, это заняло бы многие месяцы. Деньги, которые вам принесла жена, как вы часто говорили мне, вложены в ликвидные облигации. Именно это и нужно банку Уорлеггана, чтобы пережить три ближайших месяца. Даже следующий месяц, я бы сказал.

— Вы хотите сказать, что требуете выплаты...

— Только когда подойдет срок, мистер Питер. Ничего необычного.

— Но все векселя истекают в этом месяце или в следующем! Вы прекрасно знаете. Да вы же сами это видели, когда каждый раз выписывали их на новую дату. Боже мой, вы же не собираетесь потребовать выплаты всех долгов?!

Кэрри запахнулся в сюртук, как спрятавшийся под крыло ворон, и осмотрел скудно обставленную, но уютную комнату.

— Прошу вас оказать любезность и никому об этом не рассказывать, иначе вы сделаете хуже всем нам, правда ведь? Нам не нужен отток клиентов. Не нужна потеря доверия. Банк Уорлегганов стоит твердо, как скала. Но... теперь вы знаете. И я знаю, что нам пора трубить в рог...

Сент-Джон Питер встал и прошел до двери и обратно, покусывая нижнюю губу.

— Черт возьми, но я же не смогу содержать свою свору!

— Охотничий сезон заканчивается, — сказал Кэрри. — Кто знает, что нам принесет следующая осень?

— О чем это вы? О чем это вы?

— Это временно. Понимаете? Наш банк слишком крупный, имеет слишком обширные связи, чтобы страдать от этого долго. Банк Уорлегганов — крупнейший и лучший в графстве! У нас плавильные предприятия, оловянные шахты, мельницы, шхуны. Мы скоро снова встанем на ноги. Это временно.

Сент-Джон Питер сунул руки в карманы и подозрительно уставился на старика. Неприятные, горькие слова хотели слететь с его губ, он чуть не сказал такое, чего не простил бы ни один Уорлегган. В кругу друзей он частенько называл Джорджа Уорлеггана Плавильщиком Джорджем. Он мог бы припомнить и другие чудесные прозвища, куда более оскорбительные, относящиеся к Кэрри. Войти в дом джентльмена подобным образом, не как друг, даже не как банкир, а как обыкновенный ростовщик, и потребовать выплаты через такой короткий срок столь значительной суммы, хотя всегда уверял Сент-Джона, что ничего подобного не произойдет — это просто возмутительно! На это следовало ответить, как подобает джентльмену: прекрасно, я вам заплачу, но не смейте больше являться в этот дом и нести сюда свою грязь. Вон отсюда, выметайтесь через заднюю дверь, и впредь пользуйтесь входом для прислуги, как вам и должно!

Сент-Джон Питер, чья гордость превалировала над здравым смыслом, не имел точного представления о том, что должен и чего не должен делать джентльмен; он женился из-за денег и на свадьбе обронил другу: «Я вношу в этот дом кровь, а она — кашу»; он имел претензии аристократа, но не имел средств на их поддержание. В этот миг он хотел объявить, как презирает это создание в черном сюртуке, сидящее напротив, он нуждался в этих словах, чтобы сохранить самоуважение и самомнение. Но последняя фраза Кэрри дала ему пищу для размышлений. Временно? Насколько временно?

Это была горькая пилюля, прибавленная к стыду за то, что этот человек может его разорить.

— Насколько временно? — спросил он.

— Полгода, — ответил Кэрри, снова сев в кресло. — Полгода самое большее. Могу гарантировать, мой мальчик, первого сентября мы снова выдадим вам ту же сумму, под те же низкие проценты. Как раз к началу охотничьего сезона. Вам это подойдет?

Сент-Джон Питер пересек комнату, взял сюртук со спинки кресла и надел его. Кэрри за ним наблюдал. Сюртук был из зеленого бархата модного покроя, с фарфоровыми пуговицами ручной работы. Кэрри в жизни не имел такого сюртука. Да и не хотел иметь. Не хотел. Он получал удовольствие, манипулируя людьми в подобной элегантной одежде.

Пасхальная неделя — неподходящее время для смерти, думал Оззи. Не то чтобы он или другие священники сильно утруждались в преддверии Пасхи, но всё же дел в приходе становилось больше, в особенности эта утомительная вереница венчаний в воскресенье. И хотя мистер Оджерс почти совсем поправился и возобновил службы в Соле, викарий планировал нанести неожиданный визит, возможно в пятницу, провести ночь в Тренвите, проинспектировать своего заместителя и отметить недостатки, от которых страдает церковь Сола.

Однако кое-кто явно не дотянет до конца недели, а это означало еще и утомительную вереницу похорон. А среди них, прежде всего, похороны мистера Натаниэля Пирса. Инфлюэнца нанесла ему удар в спину, и сердце старика решило наконец-то прекратить борьбу. Он лежал, как безжизненная гора, дышал короткими глотками, которые явно не могли долго поддерживать огромное тело. В таком состоянии он находился, когда Оззи зашел к нему в предыдущий четверг, и каждый день священник ожидал услышать о кончине мистера Пирса. Но близилась Пасха, а новость так и не пришла, хотя во вторник дочь нотариуса послала записку со словами, что это дело нескольких часов.

Утром в Страстной четверг Оззи задался вопросом, стоит ли придерживаться обычного для этого дня маршрута. Он не был человеком, строго соблюдающим все заповеди, но понимал, что может ограничить себя во время поста — это продлится недолго. Пару раз он одернул себя, когда пытался открыть дополнительную бутылку вина. Он отменил заказ на портвейн, который Морвенна иногда пила, памятуя о совете доктора Эниса. Каждое воскресенье Оззи взял за правило проповедовать на десять минут дольше. Он снизил потребление масла слугами. Он возносил молитву каждое утро, встав с постели, как и каждый вечер. И после игры в вист приходил домой пораньше.

Но он всё равно продолжал посещать Ровеллу, даже несмотря на то, что возобновил плотские отношения с женой два раза в неделю. Он по-прежнему желал Ровеллу, а похоть, как он знал, отвратительна. Это должно прекратиться, твердил он себе, но вспоминал о своей похоти с удовольствием. А текущая неделя — самое подходящее время, чтобы положить этому конец. Даже если он прекратит визиты всего на несколько недель, Ровелла перестанет так быть в нем уверенной, станет реже требовать подарки. Теперь, когда жена снова оказалась в его распоряжении, Оззи не мог больше оправдывать внебрачную связь под предлогом необходимости для здоровья.

После того как он взял жену силой, Морвенна вела себя лучше, чем он ожидал. Правда, теперь она иногда часами ни с кем не разговаривала, даже со слугами, а в особенности утром по четвергам и субботам. И внезапно она перестала выполнять некоторые обязанности в приходе. Но она принимала Оззи, когда он приходил в ее спальню, и не сопротивлялась. Она совершенно не реагировала на его прикосновения — неприятный контраст с ее похотливой сестрой, но он всё равно получал удовлетворение. А в первую ночь, перед тем как покинуть жену, он рассказал ей о роли мисс Кейн, и как он понял, Морвенна уже подозревала что-то в этом роде и не попыталась осуществить свою угрозу. Теперь он понимал, что это были лишь безумные угрозы истеричной женщины, которые не стоило принимать всерьез. Он просто не мог поверить, что настолько испугался и поверил в них. Он испугался собственной тени.

Но когда умрет мистер Пирс, станет труднее устроить регулярные визиты по четвергам к Ровелле. И значит, в этот четверг, если мистер Пирс доживет до вечера, стоит забыть на время о лучших побуждениях и навестить ее в последний раз. В конце концов, он может позволить себе получить удовольствие и во время поста.

Он вышел из дома в обычное время, перемолвившись словечком с мисс Кейн и, наказав ей не оставлять ребенка без присмотра — пускай угрозы оказались пустыми, но не стоило расслабляться, — поскакал к мистеру Пирсу, спешился, и мисс Пирс с покрасневшими глазами и одутловатым лицом повела его наверх, где лежал нотариус. Он еще дышал, как вынутая из воды рыба. Других признаков жизни не было, разве что глаза приоткрыты. Оззи задумался о том, что придется полчаса провести в этой тесной и неприятной комнате.

— Он... он без сознания? Почти нас покинул?

— Полагаю, он нас узнает, — ответила мисс Пирс, сглотнув. — Он не может пошевелить ни руками, ни ногами, но понимает речь. Он отвечает, подмигивая. Вот и всё, что ему осталось. Папа, дорогой, ты меня слышишь?

Один глаз на огромном лице, лежащем на подушке, медленно закрылся.

— Дорогой папа, — повторила мисс Пирс, и слезы потекли по ее щекам, — тебя пришел навестить викарий. Ты меня слышишь?

Глаз снова закрылся.

— Ну что ж, — сказал Оззи и громко откашлялся. — Рад снова вас видеть, друг мой, даже если в последний раз. Позвольте принести вам утешение. Давайте я вам почитаю.

Он убрал от носа платок и сел в кресло подальше от кровати. Потом открыл Библию. Мисс Пирс тактично удалилась.

— Позвольте я почитаю вам семьдесят третий псалом. «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земле».

Через двадцать минут он вытащил часы. За окном было еще совсем светло. Рановато, чтобы подниматься на холм, но можно пройтись по городу, даже дойти до церкви святой Маргариты.

— Теперь я должен вас покинуть, — сказал Оззи, закрывая книгу. — Я верю, что Господь поприветствует вас на небесах. Теперь мне пора, у меня еще много дел.

Когда он собрался уходить, мистер Пирс снова моргнул, и его раздувшееся лицо исказило подобие улыбки. Слива почти созрела.

Эта улыбка, несомненно, отражала признательность за внимание, которое уделял ему Оззи весь этот ужасный год. Она означала «прощайте, мой мальчик, прощайте». Но на этом лице она выглядела циничной, почти зловещей, как будто Нат Пирс на пороге смерти, когда ко всем приходит озарение (или не приходит), дал понять, что он знает: внимание Оззи лишь увертка, попытка скрыть его свидания в доме на холме.

Оззи пробыл с Ровеллой меньше обычного. Она огорошила его новостью, что чуть не послала ему записку, поскольку Артур странно вел себя всю неделю и болел — инфлюэнцей или чем-то вроде лихорадки, он трясся в ознобе и иногда рыдал в постели, все пять дней, но вчера внезапно выздоровел и ушел в библиотеку как ни в чем не бывало. Вечером он выглядел гораздо лучше и в обычное время отправился к родителям.

Осборну это не понравилось: сама мысль о том, чтобы лечь в постель, где кто-то недавно дрожал в лихорадке или от инфлюэнцы, его не привлекала, но Ровелла призывно улыбнулась с дрожащей губой и потупив глазки. Она почувствовала колебания Оззи и сказала, что утром сменила простыни. Все еще немного обескураженный, он поднялся вслед за Ровеллой по хлипкой лестнице, позволил ей проделывать все ужасные штучки и предался разгулу страсти.

И на время всё было позабыто: жена (с легкостью), модные наряды (без особого труда), пост (чуть сложнее), опасения, что она попросит еще денег (ну и ладно, оно того стоит), даже страх подхватить инфекцию от ее жалкого мужа (еще слегка теплился). Когда наступило затишье и оба лежали на спине, глядя на подтекающий потолок, истощенные, задумчивые, и Ровелла вдруг чихнула, Оззи снова насторожился и решил побыстрее уйти. Пасхальная неделя, сказал он таким тоном, будто это его собственность, это период страшного напряжения, как ей прекрасно известно, требует всех сил священника, всего его времени и энергии, вероятно, это самое напряженное время года. Ему нужно готовить проповедь, сделать заметки для встречи с церковными старостами, в общем, все обычные дела, не говоря уже о проблемах, возникших в результате болезни Оджерса в Соле. Придется уйти пораньше. Он поднялся и начал одеваться.

Ровелла села в постели, наблюдая за ним узкими желто-зелеными глазами.

— Викарий...

— Не сейчас, — ответил он, зная наверняка, что она упомянет о протекшей во время бури на этой неделе крыше. — Не сейчас, Ровелла. У меня нет времени. На следующей неделе...

— На следующей неделе...

— Да, — сказал он, нагнулся и поцеловал ее.

Это было необычное проявление привязанности, так отличающееся от страсти, и она открыла глаза чуть шире. На самом деле это был поцелуй предательства, ведь Оззи знал — на следующей неделе он не придет. Нынче вечером он намеревался сообщить ей о своих сомнениях относительно будущего, но внезапно его осенило, что лучше промолчать. Если повезет, он уйдет сегодня, дав ей лишь обещание прийти в следующий раз. Пусть она его ждет. Это принесет ей только пользу, отучит быть жадной (он польстил себе, посчитав, что эти страстные встречи нужны ей в той же степени, что и ему). Она будет более приветливой, если он нанесет ей визит в следующий раз.

Он надел жилет и нагнулся, чтобы застегнуть ботинки. Потом с раскрасневшимся лицом натянул сюртук, плащ и закрепил высокий воротничок. Оззи взглянул на лежащую в чувственной позе Ровеллу, такую бледную в свете канделябра, и невольно снова ощутил желание. Он справился с этим, отвернувшись.

— До свидания, викарий, — произнесла Ровелла и снова чихнула. — Не думайте, у меня лишь насморк. Но если и так, это неудивительно, учитывая протекающую крышу. Во время болезни Артура мне иногда приходилось покрывать постель брезентом от капающей воды. Во время воскресной бури оторвалась черепица.

— На следующей неделе, — отозвался Оззи. — Обсудим это на следующей неделе. На следующей неделе я тебя выслушаю и помогу, обещаю.

— Благодарю, Оззи. Думаю, вам лучше приходить попозже — вечера становятся длиннее, так будет меньше риска.

— Я приду позже, — ответил Оззи. — До встречи. Прощай.

Он спустился вниз, взял шляпу и хлыст, отпер дверь и выглянул наружу. Через полчаса должна была встать луна, так что решение уйти пораньше оказалось вдвойне мудрым. Завернувшись в плащ, Оззи вышел, закрыл дверь и двинулся по темной мощеной улице. Вокруг не было ни души.

Даже более широкие городские улицы словно вымерли. Время от времени спотыкаясь на выщербленной мостовой, с плеском наступая в лужи, не обращая внимания на редких попрошаек или шатающихся пьяных, вскоре он добрался до конюшни. Мальчишка зевнул, хотя было еще совсем рано, и вывел его лошадь, за что получил шесть пенсов. Преподобный Осборн Уитворт поднялся на приступок, взгромоздил свое массивное тело на лошадь и поскакал прочь из города.

По дороге домой он думал о возобновлении отношений с женой и отсутствии ее бурной негативной реакции. Это порадовало его, как немногие другие события. Он надеялся, что теперь, когда лед сломан, так сказать, по зрелому размышлению Морвенна осознает всю свою глупость и даже, возможно, начнет преклоняться перед мужем — его превосходством, силой и мужественностью.

От каких бы выдуманных невротических недугов она ни страдала, она все-таки мать их сына, и для ее же здоровья необходимы регулярные человеческие и физические отношения. Оззи полагал, что женщины в большинстве своем им восхищаются, и по его самолюбию больно ударило то, что одна из них, имеющая честь носить его фамилию, ему отказала. Так хозяину дома или капитану корабля претит даже единственный мятежник, даже бунтующий молча. Теперь мятеж был подавлен, и Оззи чувствовал себя намного лучше.

Да и вообще, жизнь складывалась как нельзя лучше. Пусть он не получил приход ни в Лаксуляне, ни в Манаккане — епископ предпочел совершенно неподходящую кандидатуру из Тотнеса, явно политическое назначение — теперь Оззи пытался убедить Джорджа помочь с назначением на должность окружного декана. Это был бы существенный шаг в карьере, и хотя Джордж пока не выказывал горячей поддержки этой идеи, Оззи считал, что стоит чуть-чуть поднажать, и дело пойдет на лад. Недавно он заказал в частной типографии печать своих проповедей и собирался раздать книги влиятельным священнослужителям.

Лишь одна мелочь его тревожила, червячок сомнения, даже зародыш червячка — что стряслось с Артуром Солвеем. Этот человек каждую неделю навещал в трущобах свое жалкое семейство, а трущобы кишели инфекцией. Инфлюэнца — неприятное, но излечимое заболевание. Болотная лихорадка — куда хуже. Но тиф?.. Он часто посещает бедняков... Или даже чума, которая за последние пятьдесят лет не достигала в Корнуолле размеров эпидемии. Но пара человек то тут, то там, не всегда верно поставленный диагноз, разумеется, и эти случаи замалчивали, опасаясь паники, но они происходили, как он прекрасно знал. И это означает смерть, и ужасную смерть. Ровелла дважды чихнула. Разве чихание — не первый признак чумы?

Кожа покрылась мурашками, и Оззи поскакал дальше, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Путь из Труро к церкви святой Маргариты, вверх и вниз по крутому холму, частично пролегал по главной дороге из Сент-Остелла в Труро, той самой, по которой поехал дальше Росс Полдарк после их встречи прошлым маем. Но в полумиле до конца тропа сворачивала направо и бежала между деревьями к церкви и дому викария.

Теперь полная луна уже стояла высоко в небе, и на широком перекрестке, где сходились дороги, Оззи без труда разглядел высокого тощего человека, внезапно появившегося на пути. Лошадь шарахнулась, и Оззи слегка испугался, потому что никогда не знаешь, не окажется ли одинокий путник грабителем.

— Мистер Уитворт, — произнес незнакомец. — Вы ведь мистер Уитворт?

С вернувшейся уверенностью Оззи отозвался:

— Да. Чего вы хотите?

Он не видел лицо незнакомца, но ему показалось, что оно закрыто шарфом. А в руке мужчина держал палку.

— Вот чего я хочу! — выкрикнул мужчина, размахнулся и ударил священника палкой по голове.

Но прицелился он плохо, руки у Артура Солвея тряслись, и в нервном возбуждении он слегка промахнулся. Удар пришелся Оззи в грудь и частично выбил его из седла, но он быстро восстановил равновесие и поднял хлыст. Сидя высоко на перепуганной лошади, он снова и снова молотил нападавшего по голове и плечам, пока Солвей сумел сделать только один яростный замах, но попал не в Оззи, а в лошадь, и та встала на дыбы. Оззи приник к седлу, одна нога выскользнула из стремени. Он решил, что хоть этот человек и заслуживает порки, но безопаснее все-таки покинуть место стычки. Оззи успокоил лошадь и вдруг опознал нападавшего и понял, почему тот так поступил.

Он отпустил поводья и пришпорил лошадь коленями. Оглушенный Солвей, из глаз которого посыпались искры после удара по голове, все-таки понял, что план мести, взлелеянный за семь дней, не удался, в отчаянии бросился вперед и вцепился в плащ удаляющегося Оззи.

Вцепился крепко, и Оззи с одной ногой в стремени потерял равновесие, когда лошадь скакнула вперед. Он свалился, как подрубленный дуб, но одна его нога застряла в стремени, и Артур Солвей, покатившийся по земле с куском плаща в руке, увидел, как лошадь протащила мистера Уитворта на пятьдесят ярдов. Потом хорошо выезженная гнедая медленно остановилась и оглянулась на тело хозяина, лежащее на дороге.

Солвей, судорожно хватая воздух, медленно поднялся на колени, потом на ноги и стоял, покачиваясь. Его голова была рассечена, волосы стали липкими от крови. Плечи ныли от ударов и полученных ссадин. Наступила полная тишина. Тишина на перекрестке и в лесу. Ее прерывало лишь далекое уханье совы, комментирующей ночные происшествия.

Артур Солвей не привык к насилию и теперь был в ужасе от того, что сотворил. Казалось, прошли долгие минуты, прежде чем из головы перестала хлестать кровь, и он снова обрел зрение и дыхание. Еще через некоторое время он сумел заставить ноги двигаться и медленно, шаг за шагом заковылял к сопернику.

Стараясь не испугать гнедую, он сделал большую дугу и приблизился к мистеру Уитворту, чья нога по-прежнему застряла в стремени, но изогнулась под неестественным углом. Луна осветила лицо Оззи. Оно было почти так же черно, как дорога. Рот открыт, язык торчал наружу. Глаза тоже были открыты. Но неба они уже не видели.

Артур Солвей нашел в себе силы побороть волну слабости. Он развернулся и покачиваясь скрылся с поля битвы.

Глава шестая

Викария церкви святой Маргариты нашли около полуночи верный Гарри и ещё один слуга. Не дождавшись возвращения хозяина, они отправились на поиски. Мистер Уитворт по-прежнему болтался одной ногой в стремени. Его лошадь, видимо понимающая, что с хозяином случилась беда, не сдвинулась ни на ярд. Трава поблизости была съедена подчистую и не тронута только на расстоянии в несколько футов.

Смерть мистера Уитворта при таких драматических обстоятельствах стала новостью дня. Мистер Уитворт был известен как замечательный наездник (разве он не выезжал на охоту?), а его лошадь — как надежное и кроткое животное, и потому сразу же заподозрили, что дело нечисто. Как известно, бродяги и разбойники жили в лесах и на вересковых пустошах примерно в миле от этого места. Но ничто не указывало на убийство. На теле обнаружилось несколько порезов и ушибов, но вполне соответствующих такого рода несчастному случаю. От плаща оторван лоскут, но такое могло случиться, когда наездник зацепился за сучок. Да и кошелёк с пятью гинеями висел на поясе мертвеца. Но если его не ограбили, то зачем же убили?

Хотя люди духовного звания обычно пили не меньше прочих, Осборн Уитворт выпивкой не увлекался. Может, дорогу перебежала лиса или кобыла наступила на змею и испугалась. Утративший бдительность Осборн, вероятно, потерял стремя и налетел на ветку. Его мать, леди Уитворт, немедленно приказала пристрелить лошадь.

Подозрительно выглядела лежащая на поляне крепкая деревянная палка, которую могли использовать как оружие. Она была хорошо обработана и сделана из добротного каштана, а потому маловероятно, что владелец захотел бы с ней расстаться. Но никто не потребовал ее вернуть и не заявил, что прежде видел. На рассвете два отряда прочесали лес и обнаружили укрывшегося под поваленным деревом старика. Но он оказался так слаб рассудком и немощен, что сложно было его заподозрить даже в убийстве зайца. В Тресиллиане стояли табором цыгане, но они клялись в невиновности, а пять гиней в кошельке мертвеца показались констеблям куда лучшим свидетельством их невиновности, чем все возмущенные крики.

Оставалась версия, что какой-то бродячий разбойник, встретив молодого священника, набросился на него, а потом сбежал, не обыскав тело. Но это было маловероятно. После осмотра тела коронер вынес очевидный вердикт: смерть в результате несчастного случая.

Объявили официальный траур, поскольку Осборн пусть и не был святым, но справлялся со своими обязанностями и немало сделал для церкви. Все считали, что его ждало большое будущее.

Его мать, не менее величественная, немедля приехала в дом викария и взяла в свои руки бразды правления заброшенным хозяйством. Жена викария была оглушена происшедшим и совершенно не способна заниматься делами и принимать необходимые решения. Хотя леди Уитворт часто напоминала ей о многочисленных обязанностях, Морвенна пребывала в ступоре. Нередко, когда она не надевала очки, ее взгляд был каким-то оцепенелым, как случается у близоруких, но теперь ее прекрасные глаза стали похожи на окна с задернутыми шторами. Это от шока, объясняла леди Уитворт многочисленным посетителям, но в глубине души она всегда была невысокого мнения о невестке, считая, что ее нынешняя леность — не что иное, как попытка избежать ответственности. К счастью, прислуга была умелой, и мисс Кейн взяла на себя заботу не только о маленьком Джоне Конане, но и о девочках.

Тело лежало наверху, черное и раздувшееся после смерти, как гора; за задернутыми шторами, в изголовье и ногах по свече, и всегда кто-нибудь сидел рядом. Заказали особый гроб с шелковой отделкой. Похороны назначили на понедельник пасхальной недели, ожидалось много народу. Леди Уитворт, распустив все паруса, как несущийся в сражение флагман, быстро разослала по всей округе письма с настойчивой просьбой прибыть, не только многочисленным друзьям, но и всем священнослужителям.

Утром в пятницу появилась Элизабет, она повидалась с Морвенной и леди Уитворт и выразила им соболезнования. Лишь она, вероятно, разглядела под внешней безучастностью Морвенны бурлящие эмоции, и предположила, что та находится на грани нервного срыва. Элизабет пыталась поговорить с ней наедине, но то кто-нибудь заходил, то шныряла туда-сюда леди Уитворт.

На следующее утро Элизабет заглянула в библиотеку, чтобы поменять несколько книг, и была поражена внешним видом Артура Солвея. Он сослался на то, что всю прошлую неделю страдал от сильнейшей лихорадки, и хотя она прошла, но теперь частично вернулась. Солвей беспрестанно утирал пот со лба, его очки запотевали, словно он наклонился над кипящим чайником, руки тряслись. И впервые в жизни Элизабет видела на нем парик.

— Как Ровелла? — спросила Элизабет.

— О... хорошо, благодарю, мэм. Она не простудилась. И... и... я вообще сомневаюсь, что она... что она может что-то подхватить. Она... она... она здорова.

— Такая трагедия с мужем Морвенны... Я знаю, сестры отдалились друг от друга, но скажите Ровелле, что ей следует повидаться с Морвенной. Самое время для примирения.

Артур уронил три книги и долго их поднимал. Справившись с этим, он остановился и снова протер стекла очков.

— Ох, она не может, мэм. Она... она не может.

— Вы хотите сказать, не хочет? — удивилась Элизабет. — Пожалуй, если я зайду, то смогу ее переубедить.

— Нет-нет, не получится, мэм. Ровелла... она уехала.

Его рука судорожно дернулась и чуть не сбила со стола книги.

— Уехала? Ровелла? Она мне не говорила. И куда?

— В... в... в... — он замолчал и сглотнул. — К своему... к моему кузену, в... в Пенрин. Когда мне полегчало, то есть когда мне так показалось, она решила, что ей нужно развеяться. И, в общем, она там, наверное, на неделю или больше. На Пасху, мэм, как вы понимаете. На всю пасхальную неделю. Думаю, смена об... обстановки пойдет ей на пользу. Мой кузен — фермер, у него прекрасная усадьба с... с видом на устье реки. Думаю, это будет... полезно.

— Что ж, пожалуй. Я рада. Но она мне не говорила. Пожалуйста, передайте ей, пусть даст мне знать, когда вернется. И надеюсь, вам станет лучше.

Артур провел рукой по лбу и выдавил из себя улыбку.

— Спасибо, мэм. Да, мэм. Я уже п-п-поправляюсь. Завтра останусь дома, отдохну и вполне поправлюсь.

— Вы придете на похороны? Они в понедельник.

Улыбка Артура стала какой-то жутковатой.

— Конечно, я... я постараюсь.

Когда стройная красавица Элизабет, как всегда в белом, исчезла из его поля зрения, Артур устремился в уголок и глотнул бренди.

Он пил весь день. Лучше выглядеть пьяным на случай, если кто-то что-нибудь заподозрит. Это было маловероятно, но Ровелла подозревала, Ровелла уже знала. Он не понимал, что на него нашло в четверг вечером, и дома, когда он вернулся в жутком состоянии после стычки с Оззи, ярость пересилила слабость и прорвалась. И потому Ровелла теперь лежала с рассеченными губами, фингалом под глазом и раздувшейся челюстью, а ее тело почернело от синяков.

Он поступил кошмарно, он кошмарный человек, он знал это и был в ужасе от себя самого и возможных последствий. Нервы были напряжены до предела, и в любой момент он мог проговориться. Но позже, намного позже, если он переживет это и его не уличат, однажды Артур сможет положить голову на подушку, не боясь последствий содеянного, и тайно почувствует мужскую гордость от этого преступления. Семена уже были посеяны. Каждое утро и каждый вечер он подходил к Ровелле, и хотя она с ним не разговаривала, суетился над ней, накладывал мазь на ссадины и бальзам на губы. И каждый вечер, возвращаясь домой, он приносил букетик цветов и ставил в кувшин у ее постели.

Известия достигли Сола в пятницу вечером. Жестянщик, курсирующий между Сент-Агнесс и Сент-Майклом, зашел, как обычно, к Дрейку, когда проходил мимо в субботу утром. Услышав новости, Дрейк сел и закрыл голову руками, его губы побелели. Накануне в мастерской побывала Розина вместе с Парфезией и двумя ее детьми — двухлетним и двухнедельным, девушки со смехом переставили кровать и повесили новые шторы, а Розина принесла несколько диванных подушек, над которыми работала, и покраснев сказала, что в воскресенье утром Арт Муллет перенесет ее сундук. Там лежали все ее маленькие сокровища. Конечно же одежда, глиняный чайник, три хорошие ложки, две оловянные пивные кружки, украшенная ракушками шкатулка, ожерелье из бисера, книга по кройке и шитью, отрез шелка, который Джака стащил после кораблекрушения в 1789 году и отдал ей, вышитые тапочки, пара чепцов, молитвенник и амулет на счастье.

Всё это должно было прибыть в воскресенье, после свадьбы. Будут звучать смех и грубоватые шутки, кто-нибудь затеет потасовку, а потом они останутся одни. После свадьбы.

Дрейк встал и подошел к наковальне. Было еще совсем рано, и близнецы Тревиннарды не пришли. Лишь случайно он оказался поблизости и открыл ворота, когда мимо проходил жестянщик. Дрейк сомкнул руки и помолился. Бог явно его не услышал. Ничего не произошло. Он всё так же стоял на пороге мастерской Пэлли, которую уже очень скоро начнут называть мастерской Дрейка, и смотрел на крутой откос дороги, откуда она начинала подниматься к Сент-Агнесс. Вдалеке дымили трубы шахты. Шахты Уорлеггана. Высоко в небе кричали чайки. Ветер шелестел высокой травой и взъерошивал ее. А Дрейк обручился с чудесной и воспитанной девушкой, которую не любил, но мог бы научиться любить.

В девяти милях от этого места находилась его настоящая любовь, любовь всей его жизни — высокая молодая женщина в черном, мать, жена викария, образованная и хорошо ему знакомая, которая после замужества стала совершенно другой личностью и вдруг неожиданно оказалась вдовой. Что это означает? Что это означает для них обоих? Как этот неопровержимый, но безумный факт можно соотнести с более или менее здравым миром?

Сначала нужно удостовериться. Слухи в Корнуолле разлетаются быстрее ворон, но иногда ненадежны. Дрейк побежал к полю, где паслась его лошаденка. Она никак не хотела даваться в руки, но желание Дрейка пересилило, и через несколько минут он скакал без седла вверх по холму, в сторону неухоженного коттеджа, считающегося домом викария.

Мистер Оджерс в халате и под одеялом скрючился у маленького камина, пытаясь между приступами кашля нацарапать письмо. Дрейка мистер Оджерс не любил, поскольку тот был братом главного запевалы секты методистов, завоевавшей такую популярность в окрестных деревнях. А кроме того, хотя Дрейк этого не знал, мистер Оджерс первым рассказал мистеру Джорджу Уорлеггану о непозволительной привязанности Морвенны, что и вызвало соответствующие последствия. Но всё же молодой человек выглядел таким расстроенным, что мистер Оджерс ответил на его вопросы.

— Что? Да? Ах да, он точно мертв. Меня вызвали на похороны. Сам понимаешь, для крепкого молодого человека всё нипочем, но я давно уже не молод и совсем не здоров — из-за бронхита уже которую ночь не могу заснуть, которую ночь, и стоит мне проехать девять миль на взятой взаймы лошади в разгар проклятой зимы, как я последую за ним, не пройдет и месяца! И кому от этого станет лучше? Уж точно не мистеру Осборну Уитворту, он-то уже отправился на небеса. Его мать и вдова, без сомнений, как и другие священники, живущие поблизости, обрадуются моему присутствию... — Он запнулся и долго, почти любовно кашлял в носовой платок. — Весь этот месяц и прошлый из-под двери задувает, а у нас в спальне нет отопления. По ночам приходится накрываться чем попало, а потом я не выдерживаю веса и всё сбрасываю, и мороз прокрадывается к моим косточкам и днем и ночью, и днем и ночью.

Мраморные часы на каминной полке отбили восемь. Мистер Оджерс плотнее закутался в одеяло.

— Я написал об этом епископу, объяснил свое положение, бедственное положение... Что? Нет, в письме нет никаких предположений, что дело нечисто. Он просто упал с лошади. Упал с лошади. Сломал шею. Его нашли в полночь, нога запуталась в стремени. Сломал шею...

В тон священника вкрались нотки совсем не христианского облегчения. Пока викарием был мистер Уэбб, в нищенское существование мистера Оджерса хотя бы никто не вмешивался. Жизнь под руководством Оззи превратилась в ложе из шипов.

— Нет-нет, — сказал мистер Оджерс, — больше я ничего не знаю. — Он уставился на Дрейка и впервые отвлекся от собственных проблем, ему в голову закрались подозрения. — А тебе-то что, парень? Тебе какое дело? Завтра я тебя венчаю с деревенской девушкой, разве нет? Мэри Коуд? Нет, Розина Хоблин, да? Придется венчать шесть пар. Надеюсь, я это выдержу.

— Спасибо, — сказал Дрейк. — Спасибо, отче.

— А почему ты спрашиваешь? — спросил Оджерс. — Почему ты спрашиваешь? — прокричал он в закрывающуюся дверь. Но Дрейк уже ушел, оставив после себя только сквозняк.

Дрейк поскакал до холма, где стоял молельный дом Мейден, а оттуда он мог разглядеть и крышу собственного дома, и дымоходы Нампары. Но разговор с братом на эту тему не поможет, он и так уже знал, что скажет Сэм. Яснее ясного. Демельза куда лучше — она поймет, поймет агонию, в которой он сейчас пребывает. Но ведь она и устроила брак с Розиной, нет сомнений. Она выслушает и посочувствует, это ведь Демельза. Но даст тот же совет, что и Сэм. Никто, ни один человек не может дать ему непредвзятый совет. Дрейк не может довериться никому, кроме самого себя.

Он поскакал вниз, к Нампаре, потом по неровной пустоши к ступеням в изгороди, за которой лежал пляж Хендрона. Там он перекинул поводья через столб, оставил лошадь и пошел к берегу.

Для прогулки по пляжу день выдался неподходящим, но погода была под стать его настроению. Бледное солнце скрылось, и ветер гнал облака как дым, превращая их в лоскутки, пока не очистил небо, а потом снова собрал тучи. Прилив поднялся наполовину, и прибой шумел почти как ветер, шипел и громыхал. На гребнях волн скользили айсберги пены, изгибаясь и переворачиваясь.

Дрейк бродил целый час, ветер сдувал его и заставлял трястись. Он миновал Святой источник, где когда-то давно, много лет назад, как ему казалось, они с Джеффри Чарльзом и Морвенной сложили над водой пальцы в форме креста, помолились и загадали желания. Дрейк подумал, что вряд ли было бы хуже, вряд ли всем им было бы хуже, если бы они помолились дьяволу.

Он добрался до подножия Темных утесов, где море, отступив, оставило мрачный скелет севшего на мель брига, окруженного озерцом воды, черной и покрытой рябью. Дрейк развернулся и пошел обратно. Песок был очень мягким, и местами ноги погружались в него, будто он шел по пушистому снегу. Вода быстро прибывала. Ее языки с шелестом накатывали на песок, пузырились и снова отступали, оставляя бахрому пены и мокрые полосы песка. Ветер уносил пену по пляжу, до самых утесов. Прилив заставил Дрейка прижаться к утесам Уил-Лежер — к тому времени, как он туда добрался, было бы самоубийством пытаться идти дальше по пляжу. Может, если бы он попробовал, это стало бы решением всех проблем. Решением? Это всё решило бы для него, но это выход для труса.

— Господи! — произнес Дрейк, — Господи! — и умолк. — Господь — пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Дрейк уставился на бушующее море и задумался о том, принесла ли ему покой эта прогулка. Разве его разум работал и пытался найти выход из этой ловушки?

Возможно. Он сформулировал некоторые мысли, некоторые решения, хотя скорее под влиянием чувств, а не логики. Словно утренние новости погрузили его душу в такую бурю, что некоторое время он не узнавал самого себя, а теперь эти новости и шок наконец-то отстоялись и он снова обрел рассудок. Дрейк стал карабкаться на утес и миновал заброшенные сараи и каменные строения Уил-Лежер. Он понял, что нужно сделать прежде всего. Нужно поговорить с Розиной.

Известия о том, что Дрейка нет в кузнице, добрались до Демельзы рано утром в пасхальное воскресенье. Их принес Сэм.

Она уставилась на брата.

— Но... он же сегодня женится! Мы все приглашены на свадьбу... Что значит ушел, Сэм? Куда он ушел? — Она приложила руку к губам. — Ох, Господи Иисусе!

Сэм кивнул.

— Боюсь, это так. Хотя молюсь, чтобы я ошибался.

— Он знает о смерти мистера Уитворта? Видимо, да. Но что... Ты уверен? Он не мог, Сэм. Он же обручен с Розиной! Он не мог бросить ее в день свадьбы! Это слишком жестоко!

Сэм переминался с ноги на ногу.

— У Дрейка очень сильные чувства, сестра. Очень сильные, он очень предан, пусть и не тому, кому надо. Из-за того у него и были проблемы еще давно, когда он пришел к Богу. Временами он так упорен, что не может забыть старых привязанностей...

— Но это! — прервала его Демельза. — Это ведь не религия... Прости, Сэм, не хочу тебя обидеть, но для нас эти вещи имеют разную значимость, и для меня, да и для большинства остальных, большее значение имеет его поведение в этой жизни. Розине... сказали?

— Он сам ей сказал, вчера вечером. Рассказал ей, и они поговорили десять минут, а потом он ушел.

— Ушел?

— Просто ушел. Вроде перед тем, как сделать предложение Розине, он рассказал ей о своей проблеме и как он любил ту девушку, что она любовь всей его жизни, но это закончено, и может ли Розина принять его таким как есть. И она согласилась. Но вчера вечером он пришел в ее коттедж как в воду опущенный, измученный и всклокоченный, хорошо хоть Джака был в пивнушке, и рассказал ей новости, что та молодая женщина овдовела и он в отчаянии, он должен пойти к ней, повидаться с ней, помочь ей, быть с ней рядом. И Розина...

— И?

— Не стала его останавливать. Она попыталась понять.

— Господи Иисусе, — повторила Демельза. Теперь она нечасто использовала это выражение. — Значит, свадьбы сегодня не будет...

— Похоже, что так. Без Дрейка она не состоится.

Демельза сделала пару шагов по комнате, покусывая большой палец.

— Мне не следовало вмешиваться.

— Что?

— Ты ведь знаешь, Сэм, что я почти что уговорила его жениться, считая, что это для его же блага.

— Так и есть. Так и есть. Розина была бы ему хорошей женой. Они жили бы счастливо и вместе посвятили бы себя Господу.

— Возможно. Но не сейчас. Разве что...

— Что?

Демельза безнадежно махнула рукой.

— Ведь надежды нет, надо полагать? Как Розина это приняла?

— С достоинством.

— Бедняжка. Но другие примут это не с таким достоинством, Сэм.

— Да... Джака не хотел меня на порог пускать. Весь побагровел. Я тоже частично виновен, ведь я его брат.

Демельза поднесла к голове кулак.

— Ох, Боже ты мой, Сэм, ну и переделка! Как бы я хотела, чтобы здесь был Росс! Как бы я хотела, чтобы он не уезжал. Что мы можем сделать?

— Ничего. Только ждать, так я думаю.

— Но ведь будет не только Джака. Все деревенские... Нельзя обещать жениться на девушке, а потом ее бросить! Вы с ним до сих пор для некоторых здесь чужаки. Иллаган далеко. Тебя любят. Как и его. Но когда чужак дает девушке обещание и бросает ее за день до свадьбы, когда всё уже готово, до последней детали... А еще есть Арт Муллет. Парфезия наверняка разозлится и будет его подзуживать. Дрейк не будет в безопасности, когда вернется... Если вернется.

— Ничего, — ответил Сэм. — Эти опасности легко предвидеть. Если он вернется. В особенности если привезет с собой ту девушку.

— Это вряд ли, — сказала Демельза.

Глава седьмая

Похороны преподобного Осборна Уитворта, бакалавра, викария церкви святой Маргариты в Труро и церкви святого Сола в Грамблере состоялись в одиннадцать часов в понедельник на пасхальной неделе. Похороны мистера Натаниэля Пирса, скончавшегося лишь в субботу, отложили до четверга. Возможно, в подмигивании и кривой усмешке старого и глухого Ната Пирса содержалось какое-то потаенное знание. В конце концов, Оззи отправился на тот свет раньше. Похороны были роскошными, вел церемонию престарелый доктор Холс, присутствовали почти все именитые горожане.

Вдова и ее свекровь были в длинных черных платьях и тяжелых вуалях, поскольку по обычаю принято скрывать в таких случаях выражения лиц от обывателей, хотя леди Уитворт на мгновение откинула вуаль и осмотрела собравшихся пронизывающим взглядом, словно чтобы лучше видеть, кто пришел. Все отметили отсутствие мистера Оджерса, и это будет использовано против него. Пришел мистер Артур Солвей, но не миссис Солвей, что выглядело странным, поскольку миссис Чайновет приехала из самого Бодмина в сопровождении дочери Гарланды. Как позже выяснилось, миссис Солвей была в отъезде.

Присутствовало несколько незнакомцев, но немного, ведь в городе почти все друг друга знали, по крайней мере тех, кого стоило знать. Но в задних рядах церкви оказался один высокий, темноволосый юноша в грубоватой одежде, он держался позади остальных и на кладбище. Морвенна его не заметила, она была на грани обморока и не поднимала глаз, но Элизабет, держащая под руку Джорджа, увидела и узнала. Она ничего не сказала мужу, но решила поговорить с молодым человеком при первой же возможности. Однако, когда она огляделась после церемонии, он уже ушел.

После похорон присутствующим предложили чай с печеньем, джемом, желе и пирожными. В последние несколько лет высшие классы Корнуолла выступали против грандиозных поминок, как было принято раньше, когда семьи рисовались друг перед другом, пока некоторые состоятельные люди не начали писать в завещаниях, чтобы их хоронили без подобных излишеств. Леди Уитворт взяла на себя полное руководство событиями и горевала по сыну, если она вообще горевала, так сдержанно, что никто не заметил, она и решила устроить похороны утром и подать хорошо сервированный, но простой чай.

Поминки продлились до двух часов, к этому времени почти все разошлись, один за другим родственники собирались в гостиной, чтобы обсудить будущее. Там находился мистер Пардоу, семейный стряпчий из Сент-Остелла, Морвенна вместе с несгибаемой Гарландой, готовой прийти сестре на помощь и физически, и морально, леди Уитворт с квадратной челюстью, квадратными плечами и хриплым голосом, миссис Амелия Чайновет, мать Морвенны, еще привлекательная и хрупкая (все гадали, почему она снова не вышла замуж), Элизабет Уорлегган, кузина Морвенны, и мистер Джордж Уорлегган, которого уговорили остаться вопреки его желанию.

Разговор крутился вокруг проблем, с которыми предстоит столкнуться. Сколько денег оставил мистер Уитворт, как долго Морвенне и трем детям позволят остаться в доме викария, готова ли леди Уитворт продолжать выплаты содержания (Морвенна впервые об этом услышала) и может ли Морвенна, если на то будет необходимость, жить с леди Уитворт или с миссис Чайновет, пока не подыщут подходящее место?

Леди Уитворт неохотно признала, что на ее земле около Горана есть коттедж, где сейчас живет один мерзкий пастух, который довел дом до полного запустения, но его можно вышвырнуть и, потратив пару фунтов, превратить коттедж в уютное жилище. К сожалению, источник воды имеется только в главном доме, а Джону Конану нельзя пить из дождевого водосборника. В процессе беседы стало очевидным, что леди У. четко расставила приоритеты. На первом месте — Джон Конан, на втором, с большим отрывом, две дочери Оззи от первой жены, а на третьем, и с еще большим отрывом, так что можно почти не замечать, стоит Морвенна.

Стоило Амелии Чайновет вставить хоть слово, леди Уитворт немедленно ее перебивала. Прежде они встречались только однажды, в Тренвите, перед и во время свадьбы, и ее милость была невысокого мнения обо всей семье Чайноветов, в особенности об Амелии, чей голос, с ее точки зрения, вводил в заблуждение, а высказывания были слишком уверенными. Молодая особа, на которой женился сын леди Уитворт, была просто ничтожеством, и от нее никакого проку, разве что каким-то чудом она произвела на свет крепкого мальчика, наследника фамилии.

И это ничтожество, молодая женщина с безумными глазами и неряшливым видом, вокруг которой крутился разговор, а она даже не вставила ни одного подходящего слова, эта женщина думала: какое наслаждение получил бы Оззи от этой встречи, какая жалость, что он не может к ним присоединиться. Но он мертв. Так почему я жива, почему я здесь? В чем смысл моей жизни? Лучше бы я умерла и меня похоронили вместо него, только где-нибудь в дальнем уголке кладбища, подальше от его могилы.

Он пытался объявить меня душевнобольной и надеялся куда-нибудь упрятать. В те дни я была так же здорова, как и он. Но не теперь. В любой момент моя голова взорвется, я стану рвать на себе волосы и одежду и взывать к Господу и небесам. Они говорят обо мне, как будто я вещь, как будто я не существую. И это правда. Я больше не существую. Всё исчезло — мой разум, тело, душа. Я просто пустой конверт, бесполезный тюк с тряпьем, из которого выдавили все чувства и мысли, всю веру и добро. Меня не нужно хоронить, я уже мертва, и ничего не осталось, только прах, пыль, песок, грязь, кровь, семя, моча, гной и экскременты...

— Прости, мама, — сказала Гарланда. — Но Морвенна вот-вот упадет в обморок. Может, я отведу ее в спальню...

— Разумеется.

Хромающую и шатающуюся девушку увели, и все умолкли, услышав, как ее тошнит в коридоре.

— А вы что думаете, мистер Уорлегган? — спросила леди Уитворт. Он был единственным человеком, которого она готова была выслушать.

Джордж бесстрастно взглянул на нее, отметив неровную кожу под густым слоем пудры, глаза-бусинки, двойной подбородок.

— Мой интерес, леди Уитворт, весьма условный и происходит, как вы понимаете, из-за дальнего родства жены. Разумеется, нужно получить больше подробностей о долгах вашего сына, и тогда мы поймем, остались ли средства на жизнь его вдове и детям.

— Долгах? — с присвистом переспросила леди Уитворт. — Оззи не из тех, кто имеет неоплаченные долги.

— Перед браком с Морвенной у него были существенные долги.

Возникла небольшая перепалка, в которой приняли участие мистер Пардоу и Амелия Чайновет.

«Элизабет в этом году выглядит старше, — подумал Джордж, — ее волосы потеряли блеск, но морщинки у глаз придают своего рода очарование, привносят больше силы и характера, она будет прекрасна и через десять лет. Только ради нее я сижу в этой тесной неприбранной гостиной и слушаю эту старую уродливую ворону, ворчащую о своей потере, мертвом хряке. Плевать я на них хотел. Мне больше интересно, удастся ли наконец убедить Джеймса Скауэна продать достаточно собственности в округе Сент-Майкл, чтобы в обозримом будущем я получил контроль над округом. Два места в парламенте. Я тут же избавлюсь от Хоуэлла и следующей осенью займу его место. Я куплю и округ Уилбрама, чтобы от него выбрали моего человека — кого? — нужно присмотреться, здесь или в Лондоне. Кого-нибудь вроде Монка Эддерли, кому плевать, как распоряжаются его голосом, пока он получает привилегии от своей должности. Жаль, что Уорлегганы так неплодовиты. Сансон погиб, а его сын — пьяница. Кэрри так и не женился. Кэрри женат на долговых облигациях».

Гарланда вернулась и сообщила, что Морвенна прилегла в постель и с ней сейчас няня. Через несколько минут она встанет. Джордж заметил в дверном проеме своего лакея и щелкнул ему пальцами.

— Нам пора, дорогая, — сказал он Элизабет и поднялся. — У меня дела.

Все стали обмениваться приличествующими выражениями озабоченности и признательности. Амелия Чайновет с тревогой смотрела на уход Уорлегганов, теперь ей предстояло остаться в обществе доминирующей леди Уитворт, готовой сожрать ее живьем. Лишь присутствие Джорджа вносило некое равновесие.

Но остановить их не удалось. Они удалились, их прекрасные лошади зацокали вверх по холму в сторону главной дороги, а за ними последовал грум.

На дорожке перед перекрестком Элизабет натянула поводья и огляделась.

— Это случилось именно здесь. Над дорогой нависли ветки, но странно, что такая надежная лошадь испугалась. Я чувствую — произошло нечто совершенно другое, ничего не могу с собой поделать.

Джордж хмыкнул.

— Может, единственный раз в жизни он был пьян.

— И куда он ездил? К старому мистеру Пирсу?

— Мисс Пирс сказала, он пробыл со стариком только двадцать минут. Ни в одной таверне или распивочной его не видели. Но какая разница? Ты никогда его не любила. А в последнее время и я.

— Это просто... очень странно, — сказала Элизабет. — Я много об этом думала... Но брак был явно неудачным.

— И я его устроил. Что ж... откуда мне было знать?

По дороге Джордж думал об одном из главных достоинств Элизабет — она никогда его не порицает. Всегда его поддерживает, даже если наедине оспаривает мудрость принятого им решения. Он всё больше и больше понимал, насколько беспочвенны были подозрения о ее отношениях с Россом Полдарком. Отрава, которую на последнем дыхании впрыснула в него тетушка Агата, в конце концов истощилась. Почти. Их брак уж точно стал счастливее, чем он мог себе представить два года назад. Джордж пока не рассказал жене обо всех своих амбициозных планах. Но он знал, она с радостью воспримет возвращение в Лондон, знал — Элизабет оценит его честолюбие. И если у него всё получится, он мог бы преподнести ей это как подарок на день рождения.

Они проехали поблизости от улицы Святого Климента, и Элизабет сказала что-то по поводу «бедного мистера Пирса». Джордж не ответил. Теперь, когда Пирс наконец-то умер, Кэрри сделает следующий ход. И это будет неприглядное зрелище. Элизабет не могла ужиться с дядюшкой Джорджа. Каждый считал, что другой оказывает на Джорджа дурное влияние. А сам Джордж знал, что Элизабет не одобрит действия Кэрри, и задумался, не положить ли им конец, пока не поздно. Если это вообще возможно, в чем он сомневался. Кэрри обладал собственным немалым состоянием, и его трудно было сбить с выбранного курса. Джордж и его отец могли бы, но стоит ли затевать ссору, чтобы помешать Кэрри сделать то, пусть и не слишком честным путем, о чем мечтали все трое — одновременно разорить банк Паско и подрезать крылышки Россу Полдарку?

Кэрри почти достиг первой цели во время финансового кризиса два года назад. Тогда он действовал с одобрения Джорджа, но затея не удалась из-за поддержки, которую в последнюю минуту оказал банку Паско банк «Бассет, Роджерс и Ко». В итоге сотрудничество между Бассетами и Уорлегганами резко прекратилось, а взамен начались разногласия между Джорджем Уорлегганом и лордом Данстанвиллем, и в результате последовавшей за этим цепи событий место Джорджа в парламенте досталось Россу Полдарку.

Долгая и мучительная цепь событий и их результат. Но это показало, что поведение Кэрри может нанести ущерб доброму имени Уорлегганов и даже их честолюбивым планам. Вопрос в том, станут ли известны манипуляции Кэрри на сей раз? Если станут, то могут опорочить фамилию Уорлегганов. Произойдет ли это? Можно ли свалить всю вину на мистера Пирса и его спекуляции? Нужно в этом удостовериться. Джордж решил этим же вечером повидаться с дядей. Слишком близоруко для человека с положением Джорджа позволять связывать свое имя с сомнительными финансовыми операциями против конкурирующего банка.

Когда они добрались до Большого дома, выбежали слуги в ливреях. Джордж последовал за Элизабет в дом, глядя на ее туфли из мягкой кожи под серой бархатной юбкой, из-под которой иногда показывалась нижняя белая. У входа он оглянулся и обвел взглядом кривые стены и неровные крыши городка, где он сделал карьеру и заложил состояние. Жизнь удалась.

Джака Хоблин два дня пил не просыхая.

Когда ему сообщили, в воскресенье утром в его доме произошла безобразная сцена. Он дал жене затрещину и ударил Розину по голове, словно они виноваты, потом в ярости отправился искать Дрейка, чтобы исполосовать его ремнем до костей. Но Дрейка нигде не оказалось, в кузнице было пусто, огонь в горне едва теплился, и лишь испуганный малец лет двенадцати ответил на вопли Джаки. Кузнец Карн ушел. Когда вернется — неизвестно. Никто этого не знает. Никого нет дома. Брат пошел его искать. Но Кузнец Карн ушел прошлой ночью и с тех пор не появлялся.

Разочарованный Джака разбил пинком пару ведер и ушел, а на полпути домой встретил Арта Муллета, также разыскивающего Дрейка. Они завернули в пивнушку Салли Треготнан и пили там остаток дня. Как и Джака, Арт желал наказать мерзавца, бросившего Розину, но как наказать, когда его нигде нет? Правда, его братец-святоша тут как тут, но даже их подогретое джином чувство справедливости не оправдывало избиение одного человека за грехи другого только на основе родства.

А кроме того, они с раздражением обнаружили неоднозначную реакцию посетителей пивнушки Салли-забери-покрепче. По всеобщему мнению, Дрейк поступил плохо, и хотя кое-кто предположил, что он отправился в Труро увиваться за новоиспеченной вдовой, другие думали, будто он в последний момент переменил свое решение относительно Розины и скрылся на несколько дней, пока не уляжется переполох. Как жаль, что это оказалась Розина, которую несколько лет назад так подвел Чарли Кемпторн, а ведь такую милую девушку еще надо поискать, она заслуживает лучшего, а ей дважды разбили сердце, бедняжке. Не то чтобы она когда-нибудь сохла по Чарли Кемпторну, это уж вряд ли, но... но хотя ее и бросили на пороге церкви, никто не утверждал, будто Дрейк ею попользовался, вот что было у всех на устах.

Ладно, Джака, мы поняли, о чем ты, но есть разница — одно дело, когда он нарушил слово, но никто не обвинит его в порче товара до покупки, никто не обвинит его, что он хоть пальцем до нее дотронулся, пока не надел кольцо. Уж чего у братьев Карн не отнять — это что они действуют честно и без утайки.

— Без утайки! — хмыкнул Джака. — Вот доберусь я до него — все кости переломаю без утайки!

Конечно, некоторые открыто встали на сторону Джаки, но вовсе не единодушно. Опасения Демельзы, что ее братьев считают чужаками, были справедливыми, так и останется до самой их смерти, ведь пять миль — это предельное расстояние, чтобы считаться своим, но они были ее братьями, а значит, шуринами Росса Полдарка, имеющего большой авторитет. Если бы они были неприятными, жадными или задиристыми — дело другое: вне зависимости от Полдарков их бы поставили на место. Но никто в здравом уме не обвинил бы братьев в подобном. К сожалению, один из них подвел хорошую девушку. Большинство предпочитало это замолчать, сказав просто: «Вот ведь жалость какая».

К понедельнику гнев Арта Муллета тоже выдохся. Ему нужно было пасти коз и расставлять сети. Он не мог целый день выплескивать угрозы над стаканом джина. Но решимость Джаки подпитывалась выпивкой, и ее требовалось всё больше, чтобы удовлетворить жажду. С приходом вечера он пошел в пивнушку на вершине холма, известную как «У доктора», и обнаружил там Тома Харри и Дика Кента, егерей из Тренвита. Слуги Уорлеггана не пользовались популярностью, а в особенности это относилось к Тому и Гарри Харри. Ни один из них не отваживался зайти к Салли-забери-покрепче, поскольку там их не встретил бы теплый прием. Заведение «У доктора» держал человек по имени Уорн, и он не был столь разборчив, так что в последние несколько лет здесь выпивали люди из Тренвита, когда выдавалось время.

Опьянение Джаки Хоблина уже перешло в ту стадию, когда он снова чувствовал себя трезвым, пусть трезвость эта была мрачной и опустошенной. Он не замечал никого вокруг и проковылял со своим стаканом на стул в уголке. Том Харри пнул локтем Дика Кента и подошел к Джаке, сел рядом и завел разговор. Кент тоже к ним присоединился.

И Джака наконец-то обрел общество сочувствующих и понимающих. Он любил этих людей не больше, чем прочие, но теперь понял, что недооценил их. Они были того же мнения о Дрейке, что и он: это трус, лжец, обманщик, разбивающий невинные сердца. Человек, не выполняющий обещаний, вонючий крысеныш, лживый мерзавец, червяк, недостойный ползать по земле, позор Сола. Навлекший позор на имя Хоблина.

— Если б я мог, — сказал Джака, вытирая губы тыльной стороной ладони, — то вышиб бы ему мозги. Кнутом. Хлыстом для лошадей. Вот что б я сделал, помяните мое слово!

— Он вернулся, — отозвался Том.

— Вернулся? Когда? Где? Я его не видал! Где он?

— В кузнице, я слыхал, — ответил Том. — Не, я его не видал. Но так говорят. Так ведь, Дик?

— Ну... откуда мне знать? — протянул Кент. — Ты это слыхал, Том? Э-э-э... Ну, может и так... Ага.

Все трое покинули пивнушку и поплелись к мастерской Пэлли. Спуск был долгим и крутым, а на другом холме, в Сент-Агнесс, мелькала пара огоньков. Но не у Дрейка. Когда они спустились, Том Харри подошел к двери и постучал. Ответа не было.

Джака сплюнул.

— Горн потушен. Никого тута нет.

— А я слыхал, тута он. Может, прячется, боится рожу показать. Да, Джака? А, Джака? Давай поглядим.

Дверь была заперта, но замок оказался хлипким и поддался с третьего удара. Они ввалились внутрь, Джака первым, он споткнулся о стул и выругался.

— Мать вашу, да здесь темень, как в мешке у жестянщика. Если б я...

— Ты там? — прокричал Том Харри. — Выходи, Дрейк Карн! Хотим с тобой поговорить! Выходи!

Они снова споткнулись в темноте, а потом Дик Кент высек огнивом искру и зажег свечу. Они увидели простую кухню, хлеб на столе, покрытую плесенью кроличью ножку. Кувшин с водой и кружку с чаем. Харри пнул стол, и он с грохотом опрокинулся.

— Эй, эй, — встревоженно встрял Кент. — Можно подумать, война началась.

— Именно так, — сказал Джака, оглядываясь вокруг, как окруженный со всех сторон бык, не знающий, на кого напасть первым. — Но чертова гаденыша здесь нет, не хочет драться.

— Ну, зато мы можем попортить его любовное гнездышко! — гаркнул Том Харри из крохотной гостиной выше по ступенькам. — Дай-ка свечу, Дик!

— Эй, ты поаккуратней! С огнем-то!

— Я бы сжег тута всё дотла, — сказал Джака сквозь сломанные зубы, покачнувшись. — Богом клянусь, всё бы сжег!

— Ну так давай, — откликнулся Том Харри. — В чем проблема? Давай, Джака, ты сам предложил. Поглядим, умеешь ли ты кусаться так же хорошо, как лаять!

Оказавшись в руках Джаки, свеча заморгала и стала плеваться жиром. Он ругнулся, когда горячий жир капнул ему на пальцы. В комнате сгустились тени, и Джака поднес свечу к дешевой шторе. Та быстро занялась, и пламя побежало дальше.

— Эй, я тут ни при чем! — сказал Кент. — Не хочу иметь с этим ничего общего. Это вообще не мое дело!

И он покачиваясь вышел из дома.

Джака уставился на огонь, наполовину испуганно, наполовину с восторгом.

— Ну вот, — сказал Том Харри. — Вот теперь ты с ним разделался. С этим дерьмом и вруном. Да, Джака? Да?

Он сунул Джаке кусок ткани, и когда свеча чуть не упала, придержал ее другой рукой, пока ткань не загорелась. Потом он отнес полыхающую тряпку в гостиную и положил так, чтобы огонь оказался поближе к балкам под соломенной крышей.

Они остались еще на пару минут, пока не убедились, что всё загорелось. Дик Кент уже ушел. Тогда они поковыляли вслед за ним на холм, в сторону Сола. На вершине холма они присели, чтобы отдышаться. Оглянувшись, они увидели, что в мастерской Пэлли больше не темно. Окна светились желтым. Они решили, что лучше не задерживаться и больше не смотреть.

Первый раз Морвенна увидела Дрейка днем во вторник. Всю ночь она мучилась, пытаясь избавиться от жутких кошмаров. Оззи всё время присутствовал рядом с постелью, закутанный в простыню. «Давай сначала помолимся», — понукал он ее. «Тление не наследует нетления... поборемся со зверями в Эфесе... отринем же дурное сообщество... первый человек Адам стал душою живущею, а последний Адам есть дух животворящий... Давай, Морвенна, вознесем молитву, а потом ты покажешь мне свои ступни...» Дважды она вставала с постели и пыталась найти несуществующую дверь в стене, за которой ее замуровали с живым трупом Оззи. Дважды ее чуть не стошнило от ужаса. С приходом утра Гарланда проникла в ее спальню и легла рядом. Только Гарланда заставила ее в конце концов встать и прожить еще один невыносимый день.

Дрейк вошел через приоткрытую стеклянную дверь, с него капала вода.

— Дрейк! — воскликнула Морвенна, и ее голос дрогнул.

— Морвенна!

Она уставилась на Дрейка широко открытыми глазами, испуганно, боясь того, что произойдет. Через мгновение он сделал к ней шаг. Морвенна отпрянула.

— Не нужно...

— Морвенна. Я здесь... тут, поблизости, с воскресенья. Я пытался с тобой повидаться, но рядом всегда кто-то был.

— Дрейк... Не нужно...

— Чего не нужно?

Он отбросил со лба мокрую прядь.

— Прикасаться ко мне. Подходить ближе. Я этого не вынесу!

— Дорогая, я знаю, что ты чувствуешь...

— Знаешь? — она хрипло засмеялась. — Нет, не знаешь! Никто не знает! Никто. Могу только сказать, что после всего этого я стала грязной. Я не для тебя. И ни для кого. Никогда больше.

— Дорогая...

— Не приближайся! — она съежилась, когда Дрейк сделал еще полшага. — И прошу тебя, уходи.

Дрейк посмотрел на Морвенну, и она бросила ответный взгляд, полный злобы и враждебности. Он не мог поверить своим глазам. Она была незнакомкой и смотрела на него, как на врага.

— Я пришел, — произнес он запинаясь, с ледяным сердцем, которое еще минуту назад переполняла надежда, — я пришел сразу же, как только услышал. — Мне... мне сказали в субботу утром. Я пошел к мистеру Оджерсу, и он подтвердил. Мне жаль... жаль, что это случилось, но когда я узнал, что ты одна, я бросил всё и пришел. — Он снова поднес руку к волосам, пытаясь их пригладить. — Я плохо спал, Морвенна, и прошу прощения за свой внешний вид. Я каждый день пытался с тобой повидаться наедине, но здесь было так много народу... Я подумал, что могу помочь. Может быть, позже, если ты до сих пор так расстроена... Я мог бы вернуться.

Морвенна сделала глубокий вдох, чтобы побороть рвотный позыв.

— Никогда не возвращайся, Дрейк. Никогда... даже не думай... Дрейк, всё кончилось много лет назад. И больше не вернется. Хватит, хватит, хватит... Всё кончено. Кончено навсегда! Уходи и забудь меня! Оставь меня, оставь меня в покое!

Его руки задрожали, и он стиснул их, чтобы успокоиться, повернулся обратно к двери, но остановился.

— Морвенна, мы не можем вот так расстаться...

Открылась другая дверь, и вошла дородная и уродливая старуха с глазами-пуговицами и плотно стиснутыми губами.

— Кто это? — спросила она и замерла. — Кто вы? Морвенна, кто это?

Морвенна закрыла глаза рукой.

— Один... один мой бывший знакомый. Он... уже уходит. Не могли бы вы позвать.... позвать кого-нибудь, кто его проводит?

Глава восьмая

Пожар в мастерской Пэлли вызвал куда больший скандал, чем исчезновение Дрейка. Нарушить обещание — поступок, конечно, дурной, но поджог — это преступление. Был ли это поджог, никто наверняка не знал, но все именно так и считали. Горн потушили в воскресенье. Ничто не могло вызвать искру сорок восемь часов спустя.

Сэм пришел, чтобы сообщить об этом Демельзе, во вторник утром, она велела оседлать Джудит и одолжила Сэму другую лошадь. Вокруг дымящегося пепелища собралась небольшая толпа. Каменные стены уцелели, но крыша и большая часть мебели сгорели. Они вошли, пробираясь через развалины.

— Становится всё хуже и хуже, — сказала Демельза, — одно тянет за собой другое. Боже, не знаю, что и делать!

— Тут мало что можно сделать, сестра, — ответил Сэм, — только молиться о прощении грехов и грешников.

— А разве грешно искать счастье? Или искать счастья для других? То, что произошло, и как это произошло — просто злая судьба, ополчившаяся против нас! Разве люди заслуживают еще меньшего, чем получают?

— Мы не грешим, когда ищем для других счастье, — медленно выговорил Сэм. — Может, мы просто в своем невежестве не знаем, что хорошо для других и что хорошо для нас. Лишь всемилостивый Отец это знает.

— Иногда мне кажется...

— Что, сестра?

— Неважно.

— Лучше скажи.

— Иногда мне кажется, что Господь вообще не заботится о счастье людей.

— Может, его и не всегда заботит земное счастье, — признал Сэм, заглянув в свое сердце. — Но если отдать ему душу, то найдешь куда большее счастье и устремишь взор в вечность.

Некоторое время они молчали. Демельза сдвинула ногой оловянную тарелку.

— Думаешь, он вернется, Сэм?

— Дрейк? Конечно, сестра, когда-нибудь вернется.

— Но вряд ли он вернется с... с миссис Уитворт, новоиспеченной вдовой. Если... если они по-прежнему хотят быть вместе, то лучше им держаться подальше от этого района.

Сэм ощупал стены, еще теплые.

— Если чинить постепенно, обойдется недорого. Дерево и солома — вот и всё, что понадобится. Да еще оплетка, гвозди и кой-какая мебель. У Дрейка есть деньги в банке, сестра. А это — хорошая мастерская, приносит неплохой доход. Если Господь пожелает, он всё исправит.

— Вместе с ней?

— Ну... я точно не знаю. Я с ней никогда не встречался. А ты?

— Два или три раза, но только перемолвились словечком. Понятия не имею...

Перед ними предстала хромающая маленькая фигурка.

— Розина...

— Я должна была прийти, мэм. Какой ужас! Просто злодейство!

— Злодейство, это точно, — ответила Демельза. — Вряд ли это была случайность.

Розина покраснела.

— Нет, мэм, это не я. Но не думаю, не хочу думать, что это из-за меня. Правда.

— Я ходил к Вейджу, констеблю, — сказал Сэм, — но ему нужны свидетельства, прежде чем он начнет действовать. И где их искать? В деревне — бесполезно, ведь ежели кто пошел на такое беззаконие, то вряд ли станет мучиться угрызениями совести и признается.

Розина взглянула на Демельзу.

— Мэм, я правда не верю, что это был мой отец или кто-то из его друзей. Мой отец вышел из себя и клялся избить Дрейка, но между угрозами и поджогом дома — большая разница.

— Дрейк сказал тебе, что собирается делать? — спросила Демельза.

— Вроде у него не было планов. Он пришел ко мне и выглядел совершенно измученным, я даже вскрикнула, а потом он рассказал, что случилось, и сказал, он должен уйти из-за, как он ее назвал, «его прежней любви».

— Розина, мне так жаль, так жаль, что такое с тобой произошло.

— Забавно, мэм. Я так много думала о Дрейке, мечтала о нашей совместной жизни. Забавно, что всё это рухнуло за один день. Сейчас, если бы этого не случилось, мы были бы женаты. Даже если бы это произошло на неделю позже, мы были бы женаты. И тогда Дрейк ни за что бы меня не покинул, я точно знаю.

Домой Демельза добралась нескоро, потому что заглянула на шахту. Заехал с визитом сэр Хью Бодруган. Время было неподходящее — она была расстроена, обеспокоена и чувствовала себя одинокой, и мысль о том, что придется развлекать старого распутника, ей вовсе не улыбалась. Но несмотря ни на что, сэр Хью ей немного нравился, как любой надоеда, достаточно долго упорствующий.

Они знали друг друга вот уже десять лет, сэр Хью во что бы то ни стало желал ее заполучить, но до сих пор не получал ничего, кроме краткого поцелуя и обжиманий, если ему удавалось настигнуть Демельзу в каком-нибудь уголке, откуда она не могла сбежать. Пару раз он оказывал ей услуги, но Демельза всегда подло отказывалась расплачиваться в той валюте, которая его интересовала. В вожделении сэра Хью присутствовала доля добродушия, он, похоже, не таил зла, а просто готовился к следующему ходу.

Демельза вошла в дом и обнаружила, что гость растянулся в их лучшем кресле и принес для нее подарок — огромный пучок ракитника, который заставили раньше времени цвести в оранжерее сэра Хью. Она поблагодарила — он прекрасно знал, ничто не доставляет Демельзе такое удовольствие, как зимние цветы — и примостилась в кресле подальше от сэра Хью, но он не вернулся на прежнее место, а занял кресло поближе к ней.

Они поговорили в дружеской, но несколько отстраненной манере. Сэр Хью высказался по поводу последних военных действий (хотя не особо ими интересовался) — оказывается, этот Бонапарт теперь вторгся в Сирию и дерется там с турками, обе стороны устраивают страшные зверства. Говорят, он пытался захватить Акру, где небольшой отряд англичан усиливал турецкий гарнизон. Но так и не взял город. А один тип по имени Уэсли, хотя он не имеет ничего общего с тем проповедником, неплохо сражается с союзниками французов в Индии, в Майсоре. Демельза отвечала «да» и «нет» и использовала в качестве предлога необходимость поставить ракитник в две вазы, чтобы держаться на почтительном расстоянии от гостя. Ковер украсили маленькие желтые лепестки — букет растрясло в седле сэра Хью и на сильном ветру.

Сэр Хью сообщил, что миссис Элизабет Фицгерберт снова открыто живет с принцем Уэльским, и ходят слухи, будто Папа собирается признать их брак.

Гость резко устремился к Демельзе и обнял ее.

— Попалась! — воскликнул он с триумфальными нотками в голосе.

Демельза подняла на него взгляд и попыталась высвободить руку, чтобы смахнуть с лица локон. Сэр Хью поцеловал ее в шею.

— Это вредно для пищеварения, сэр Хью, — сказала она.

— Для вас вечно так, плутовка, — ответил он, когда Демельза сделала первую попытку выскользнуть. — Думаете я не знаю, как вы любите меня дразнить и искушать? Личико и фигура распутные, как у девки, а ведете себя, как будто время от времени позволять себе маленькие удовольствия — сродни смертельной заразе. Ваш ненаглядный вечно отсутствует, ни слуху ни духу от него месяцами. Не нужно так крепко цепляться за супружеские клятвы, будто вы кусок сургуча на письме!

— Это комплимент. Редкий комплимент. Подожгите меня с одного конца, и я затвердею на листке бумаги. Вы так любезны.

— Разумеется, я любезен, даже слишком.

— Должна предупредить, в любой момент кто-нибудь может войти.

— Ну и пусть. Они и сами этим занимаются.

— Нам следует служить примером. Так меня учили.

— Вас учили неверно. — Он понял, что Демельза вот-вот приложит свою немаленькую силу, чтобы разорвать объятья. — Хочу предложить вам сделку, моя милая. Подарите мне поцелуй, настоящий поцелуй, а не как будто курица клюет зерно, настоящий поцелуй — и я открою вам тайну.

— Какую, сэр Хью?

— Какую, сэр Хью? Звучит не слишком приятно. Что ж... это касается того, ради чего я сюда приехал, о чем я хочу вас предупредить, но, черт побери, я уеду, заперев все эти сведения на замок, если вы не согласитесь его отпереть.

— Может быть, позже. Когда вы расскажете. Если я решу, что это важно.

— Ах, ну нет, вы слишком часто меня так обманывали, шалунья. Сегодня я на это не куплюсь.

Демельза посмотрела на сэра Хью. Его крупное и грубое лицо было слишком близко. Волосы в ноздрях и кустистые брови по-прежнему оставались черными, несмотря на возраст.

— Это касается моего мужа, капитана Полдарка, да?

— Намек. Предупреждение. Кое-какие слухи.

— Но его здесь нет.

— Неважно. Вы можете ему написать. Или действовать от его имени.

— Действовать от его имени?

— Возможно, это будет необходимо.

Она задумалась. Сэр Хью был из тех, кто часто что-то «слышит» — он обладал способностью узнавать новости раньше других.

— Что ж... — протянула она.

Дополнительного приглашения не потребовалось, он тут же прижался к ее губам своим крупным ртом. Демельза терпела это несколько мгновений, но потом он стал напористей, и она высвободилась и отвернулась, чтобы скрыть отвращение.

— Черт подери! — сказал он, облизав губы. — Черт подери! Это лучше, что я пробовал за много дней! Эх... Черт подери! Вам же было приятно, могу поклясться. Попробуйте только это отрицать.

Демельза улыбнулась, хмыкнула и посмотрела в окно.

— Черт подери! — повторил он.

— Когда закончите чертыхаться, сэр Хью, расскажите мне новости, которые я купила.

— Ага. — Он снова сел в большое кресло и вытянул ноги. — Ну да, полагаю, теперь мне следует вам сообщить...

— Думаю, что следует.

— Что ж, тогда... В общем, вчера я был в Труро по судейским делам. Даже не знаю, зачем я вообще занимаюсь этими делами, когда никто об этом не беспокоится. Если вешать по полдюжины отпетых мерзавцев на перекрестке Баргус раз в неделю, то и нужды в суде не возникнет. Остальным достаточно взглянуть на висельников, как это сразу же возымеет благотворный эффект!

— На меня это не оказывает благотворного влияния, сэр Хью.

— Шалунья. Боже, до чего же вкусная.

— Не как сургуч?

— Можете насмехаться. Итак, вчера я был в Труро, и там ходят слухи. А среди них и те, которые могут вас затронуть. Некоторым образом. Вы помните старого Ната Пирса?

— Нотариуса? Стряпчего Росса? А что?

— Вы знаете, что он недавно почил в бозе? Умер? Ну так вот, он скончался. И болтают, что он оставил дела в плохом состоянии. Растрата. Так говорят. И это затронуло многих в Труро. Полдарк имел с ним дела?

— Насколько я знаю, нет.

— Ему повезло. Грозит катастрофа. Всех затронет тем или иным образом. А еще говорят, и именно об этом я приехал вам сказать, что к этому имеет отношение банк Паско.

Демельза отвернулась от окна.

— Что? Как?

— Не спрашивайте, моя милая, я же не финансист. Я плохо знаю, как это происходит. Но вчера люди болтали, причем те, которых вы знаете, что банк Паско перестал быть безопасным местом для хранения капитала, а его векселя ничего не стоят. Разве Полдарк держит средства не у Паско?

— Да.

— Ну вот. Как видите, я хороший сосед, не только ваш старинный поклонник. Я подумал, что следует вас предупредить.

Внутри у Демельзы всё заледенело.

— Без Росса я ничего не могу сделать.

— Нет, можете. Можете забрать средства. Так надежней всего. Привезите деньги домой или распределите по другим банкам. Вы ничего этим не потеряете. Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

Весь вторник и среду Дрейк оставался неподалёку от дома викария прихода святой Маргариты, ночевал на холодной земле под живой изгородью, а скудной пищи купил у старушки из домика у реки. Он не мог заставить себя уйти и слонялся неподалёку от кладбища, там, откуда был виден дом, надеясь хоть краем глаза снова высмотреть Морвенну. Невозможно поверить, что всё кончено, что девушка, которую он знал и любил, могла так измениться.

Он думал, что явился слишком скоро после смерти Осборна, когда она ещё слишком расстроена похоронами. Надо было выждать подольше, может, сначала написать, предупредить. Не стоило так являться к ней, окружённой родственниками, вероятно, всё ещё скорбящей о потерянном муже... Может, она не оттолкнула бы его так резко, поразмыслив пару часов или денек, может, в её сердце проснулись бы прежние чувства.

Но в её взгляде он видел страх и нескрываемую враждебность. Откуда это взялось? Как и чем такое объяснить? Как понять холодное отвращение, звучавшее в её голосе? Как будто он не тот, кого она прежде любила, а кто-то другой, причинивший ей страшное зло.

Он цеплялся за последнюю надежду, не желая признавать, что всё пошло прахом. Дважды он чуть было снова не пошёл к дому, но понял, что рискует снова быть изгнанным. Так прошла среда.

Утро четверга, когда Дрейк наконец ее увидел, выдалось сухим и прохладным. Морвенна вышла из дома с двумя маленькими девочками — должно быть, приёмными дочками — и медленно направилась к реке. Он колебался, не желая упускать возможность и боясь рисковать.

Он решил не приближаться к ней незамеченным, поэтому обогнув сад, спустился к реке, прошлёпал по грязи мелководья и остановился под деревьями, чтобы она могла его рассмотреть.

Первой его заметила одна из девочек. Она что-то сказала Морвенне и та, увидев Дрейка, застыла. Он смотрел на её лицо. Несколько секунд она оставалась неподвижной, потом повернулась и поспешила обратно в дом.

После этого он понял — всё кончено. Он развернулся и, не разбирая дороги, бросился прочь из сада, через церковный двор и дальше, вверх по холму.

Он шёл весь день, не сознавая, что делает, но неуклонно стремился домой. Живот был пуст, но Дрейк не мог есть, в горле пересохло, но он не смог проглотить зачерпнутую ладонями воду.

На полпути он понял, что заблудился и ходит кругами, недолго посидел, размышляя, что делать, и снова двинулся вперёд. А потом так устал, что уснул прямо на земле, в сосновом лесу. Проснулся он в темноте, дрожа от холода, но рассудок прояснился, теперь Дрейк понял, где сбился с пути, и мог идти дальше.

Ясную и холодную безлунную ночь освещали звёзды. Ветер стих, а ближе к утру на землю лёг густой туман. Он собирался в низинах тут и там, и ступая по ним, Дрейк не видел собственных ног, но голова оставалась ясной. Туман белым дымом клубился по полям, и в нём как тени бродили козы и овцы.

Наконец Дрейк добрался до Сент-Агнесс и миновал маленький сонный городок, где светилось лишь одно окно, а одинокая кошка щурилась на звезды. Он спустился к холму к своей мастерской и не сразу осознал, что не всё в порядке. В полумраке он увидел высокие стены и остов крыши, но зашел не сразу. Он облокотился на ворота под колокольчиком, перевел дыхание и взглянул еще раз. Потом шагнул во двор, спотыкаясь о мусор.

Дверь в дом была распахнута и болталась на одной петле. Дрейк хотел войти, но путь преграждала рухнувшая балка. Он попытался убрать ее, но силы его покинули. Он прислонился лбом к покосившейся двери, не в состоянии продолжать.

Кто-то дотронулся до его руки. Это был Сэм, он каждую ночь спал снаружи, на случай если брат вернется.

— Вот и ты, Дрейк. Как ты? Наконец-то вернулся, да?

Дрейк сглотнул и облизал губы.

— Что это... Это...

— Несчастный случай, — ответил Сэм. — Это произошло, пока ты был в отлучке. Не о чем беспокоиться. Мы всё починим, и оглянуться не успеешь.

— Сэм, она не... Она изменилась...

Дрейк рухнул на колени.

— Ну, давай же, дружище, — сказал Сэм, поднимая его. — Пойдем в коттедж Рис. Это ненадолго, пока всё не утрясется. Демельза одолжила нам лошадей, так что доберемся в два счета. Идем же, дружище. Обопрись на меня.

На следующий день в коттедж Рис заехал констебль с помощником. Как только Дрейк покинул дом викария, леди Уитворт послала слугу с сообщением о подозрительном типе, который вломился в дом и попытался завязать беседу с её снохой. Та отказалась назвать его имя, но леди Уитворт всё равно его выяснила, и констеблю надлежит узнать, какова вина этого человека в смерти ее сына.

К счастью, Сэм оказался дома, потому что Дрейк едва ли был способен отвечать на вопросы, даже если бы захотел, и не окажись Сэм поблизости, его брата увезли бы в Труро, где он предстал бы перед судом, не оказав ни малейшего сопротивления. Сэм указал на то, что его брат совершенно невиновен, поскольку в день и вечер смерти мистера Уитворта находился у себя в мастерской. Констебль поинтересовался, какие Сэм может предоставить этому доказательства. Сэм терпеливо расспросил брата и выяснил, что до восьми вечера вместе с ним были Артур и Парфезия Муллеты, а в девять он ходил к портному, мистеру Моулу, чтобы примерить сюртук, и ушел оттуда в десять.

Констебля, похоже, не вполне удовлетворили эти сведения, по его словам, у Дрейка нет доказательств, что после этого он не поскакал в Труро. В котором часу нашли священника? — спросил Сэм. Ну, в таком случае, ему пришлось бы лететь, иначе трудно было бы выйти от портного в десять и оказаться в Труро вовремя, чтобы напасть на священника, которого нашли мертвым вскоре после полуночи.

Констебль с помощником ушли, хотя выглядели по-прежнему недовольными, но, когда мистер Моул подтвердил слова Сэма, поскакали обратно в Труро с докладом. Больше они не возвращались.

Глава девятая

Росс написал, что будет дома на следующей после Пасхи неделе, но к пятнице так и не прибыл, так что Демельзе пришлось принимать решение за него. Пятница выпала на двадцать девятое, а значит, в субботу предстояло выплачивать жалованье на шахте.

Обычно Заки или Хеншоу ехали в Труро в сопровождении Пола Дэниэла или Уилла Нэнфана, забирали деньги в банке Паско и в тот же день возвращались. Один из них брал с собой старый двуствольный пистолет. Выстрелит ли он, если спустить курок, никто толком не знал, но одно его наличие сдерживало вора, нацелившегося на сумку с деньгами. Не считая того, конечно же, что и Дэниэл, и Нэнфан были здоровяками.

Обычно они отбывали в восемь, и Демельза отправилась на шахту в половине восьмого и обнаружила там Заки Мартина вместе с Уиллом Нэнфаном. К счастью, через пару минут появился и капитан Хеншоу, и она смогла изложить им ситуацию.

После этого на пару секунд повисла тишина, каждый ждал, что заговорит кто-то другой.

— Думаю, это всего лишь слухи, — неуверенно произнес Заки.

— Насчет мистера Пирса — не слухи, — сказал Хеншоу. — Я сам слышал это в среду. Каким-то образом трастовый фонд, который миссис Жаклин Окетт создала для своих внуков под гарантию банка Паско...

— Но даже если это не просто слухи, — вмешался Заки, — мы вряд ли не получим наши деньги. Я знаю мистера Паско еще с детства, всю свою жизнь, хотя мы и не были близки, ведь он банкир, а я — простой шахтер. Но честнее человека не найти.

— Меня беспокоят не деньги, — сказала Демельза, — а то, что если многие заберут свои средства, то ни к чему хорошему это не приведет, пусть мы и делаем это каждый месяц в одно и то же время. Скажи, Уилл, сколько у нас здесь денег?

— Здесь? — удивился Хеншоу. — В смысле на шахте? Двадцать гиней, может, двадцать пять. Немного наличных для всякой мелочевки, которую мы время от времени покупаем. А в конце месяца всегда остается мало.

— А сколько нам нужно? Сколько вы собираетесь привезти?

— Четыреста семьдесят. На жалованье уйдет не меньше четырехсот двадцати.

Демельза нахмурилась, глядя на хмурый день сквозь грязное окно. Над морем сгущались мрачные тучи.

— В доме у нас найдется фунтов сто. Росс всегда держит деньги на всякий случай. Но этого мало. Этого мало.

— Простите, госпожа, — сказал Уилл Нэнфан. — Меня это не касается, я-то работаю тут только на подхвате, но не лучше ли вам сегодня поехать с нами? Повидаться с мистером Паско? Сами увидите, стоит ли беспокоиться. Капитан Полдарк поступил бы так.

— Капитан Полдарк, — ответила Демельза, — разбирается в финансах. А я — нет.

— Но всё равно, — напирал Уилл Нэнфан, — у вас есть чутье. Думаю, у вас на многое чутье.

Они выехали в четверть девятого, Демельза потребовала, чтобы и Хеншоу отправился с ними. Таким образом, их стало четверо. В Труро придется принимать жизненно важные решения, и четыре головы, по мнению Демельзы, всяко лучше чем три, несмотря на их преувеличенную веру в ее способности.

В Труро они добрались к половине одиннадцатого и к банку Паско подъехали окольным путем. Вскоре они убедились, что эффект от слухов не преувеличен. Не было заметно ни беспорядков, никакой спешки или паники, но всё же на улице стояло несколько лошадей без седоков, одна двуколка с красными колесами, фермерская телега, несколько вьючных ослов и группа переговаривающихся людей, так что четверо вновь прибывших с трудом пробрались к входу.

— Я спешусь здесь, — сказала Демельза, когда они подъехали к углу. — Не стоит входить всем четверым. Вы отправляйтесь в «Красный лев», а ты, Заки, возвращайся, когда поставишь лошадей в конюшню, и подожди меня на углу.

— Да, госпожа. Так я и сделаю.

Она пошла дальше, не стараясь протиснуться сквозь толпу, не спеша обходя людей. Никто ее не узнал, но дорогое платье, стройная фигура и удивительные темные глаза привлекали внимание и вызывали уважение. Перед ней расступались. Не то чтобы она пыталась выглядеть важной персоной, но больше десяти лет в роли миссис Росс Полдарк наложили свой отпечаток.

Она вспомнила, что в узком переулке у берега реки есть боковая дверь, куда они вошли во время свадьбы Кэролайн, и решила направиться туда. На звонок колокольчика дверь открыла перепуганная горничная. Да, мистер Паско дома, но он занят. Не могла бы она назвать своё имя? Ох, миссис Полдарк, ну конечно, она помнит и просит прощения. Она скажет мистеру Паско, если миссис Полдарк немного подождет.

Миссис Полдарк подождала, и ее провели в крохотную комнату, примыкающую к приемной банка. Она села в синее плюшевое кресло, облизала губы и задумалась над тем, что собирается сказать, а потом поняла, что слышит разговор в соседней комнате, доносящийся через приотворенную ветром дверь.

— Это крупная сумма, я понимаю. Но видите ли, мистер Паско, не все эти деньги принадлежат мне. Я не могу позволить ни малейшего риска...

— А с чего вы предположили, что есть риск? — раздался голос Паско.

— Что ж, об этом говорят по всему городу. Что старый Нат Пирс растратил чужие средства, а по некоторым из них вы выдали гарантию. Если это так...

— Мистер Лаки, мой старый друг Натаниэль Пирс, увы, воспользовался чужими деньгами для глупых сп-спекуляций в Индии и других местах. Для этого он подписывал бумаги, которые наверняка привели бы его в тюрьму, будь он до сих пор жив. Некоторые средства, которые он незаконно присвоил, действительно имели гарантию нашего банка, и то, как он использовал эти деньги, дает нам право отозвать свои г-гарантийные обязательства. Однако я намерен их исполнить. Это не значит, что стабильному положению банка что-то угрожает. В противном случае...

— В противном случае что?

— В противном случае все мои старые клиенты последовали бы вашему примеру, потребовав средства, которые годами хранили у нас.

— Ах да. Разумеется. Вполне возможно. — Раздался звон бокала. — Но вы могли бы оплатить чек, если я его предъявлю?

— Разумеется.

— В таком случае, полагаю, я должен это сделать, мистер Паско. Должен. Видите ли, как я уже сказал, деньги не принадлежат мне лично. Мое небольшое дело постепенно расширяется, и если я не смогу полностью расплатиться...

— Что ж, прекрасно... — Раздался звон колокольчика. — Надеюсь, вы не затаили обиду, мистер Паско? Лично я — нет.

— Н-никаких обид, — ответил Харрис Паско. — Скажу лишь, что друзья познаются в беде.

— Что ж, сэр...

— Да, Кингсли, будьте добры, выплатите мистеру Лаки всю сумму по чеку. Надеюсь, мистер Лаки, вы не требуете выплаты всей суммы золотом?

— Э-э-э, сэр...

— Векселя банка Бассета еще котируются?

— Всенепременно. Мне жаль, что дело приняло такой оборот.

— Мне тоже жаль. Половину монетами, Кингсли, остальное векселями.

Хлопнула дверь, и настала тишина, слышался только шорох бумаг. Демельза решила, что о ней, возможно, забыли, но тут дверь приоткрылась еще на несколько дюймов, и выглянул мистер Паско.

— Миссис Полдарк. Элис сказала... Приятно вас видеть. Входите, прошу вас.

Его лицо выглядело измученным и исхудавшим, морщины стали глубже.

— А Росс не приехал? — спросил Паско.

— Нет... Ожидаю его со дня на день. Надеюсь, он скоро приедет. — Демельза села на краешек кресла. — Я приехала, потому что он бы этого хотел. Я слышала, что у вас... определенные проблемы.

— В самом деле. Вероятно, вы слышали р-разговор. Ну да, конечно же. Что ж, Лаки — один из моих крупнейших и старейших вкладчиков, но заразился общим страхом, а стоит страху зародиться, как он распространяется, словно лесной пожар. Он никого не щадит. Я-то думал, что мистер Лаки сохранит хладнокровие. Но деньги правят всем... Может, как банкиру, мне не следует удивляться, что деньги правят всем, но признаюсь, временами я чувствую легкое разочарование.

— Мистер Паско, — сказала Демельза, — мне бы очень хотелось, чтобы здесь был Росс. Я плохо разбираюсь в финансовых делах, о которых вы говорите. Вы не могли бы мне разъяснить попроще?

— Проще некуда. За последние годы мистер Пирс некоторым образом морально деградировал, о чём я даже не подозревал. Он увлекся разного рода финансовыми аферами, которые обещали скорую удачу, но не выгорели. По моим п-подсчётам, он ограбил своих клиентов почти на пятнадцать тысяч фунтов. Примерно за половину этой суммы мы выступали поручителями. Я доверял ему, это моя вина, и я несу потери. Убыток в семь т-тысяч не потопит ни этот банк, ни меня. Но если простая публика, составляющая население этого города и окрестностей, утратит доверие к банку Паско — тогда я не знаю, удастся ли нам выплыть. Я думаю, имел место злой умысел.

— Злой умысел?

— Вот, посмотрите. — Паско протянул ей письмо. — Мистер Генри Принн Эндрю — один из старейших наших клиентов, а также и один из самых солидных. Сегодня утром это подложили ему под дверь.

Демельза быстро пробежала письмо глазами.

Достопочтенный сэр, до Вашего Доброжелателя дошли слухи, что Вы по-прежнему доверяете свои сбережения банку Паско в Труро. Должен сообщить Вам, что по сведениям достоверного источника, работника самого банка, банк этот находится на грани банкротства. Деньги из приданого дочери мистера Паско помогли бы гарантировать выпуск дополнительных векселей, хотя их и так уже выпущено гораздо больше, чем позволил бы любой здравомыслящий банкир. Но так случилось, что эти средства нынче отозваны из банка, и это совпало с тем, что вышли на свет Божий темные делишки мистера Натаниэля Пирса, старинного приятеля и доверенного человека мистера Паско; а также тот прискорбный факт, что этот банк выпускал гарантии по тем векселям...

В таком духе было исписано еще полстраницы, и стояла подпись: Доброжелатель.

— Откуда это взялось... Кто это написал?

Мистер Паско пожал плечами.

— Кто-то написал. И если многие получили подобные письма, то кое-кто наверняка поверит в н-написанное, а даже и те, кто не поверит, начнут сомневаться, в безопасности ли их деньги.

— Это чудовищно... отвратительно. Но вы... вы сможете расплатиться?

Он снова пожал плечами.

— Кредит — есть основа банковской деятельности. Если в банк приносят тысячу фунтов, мудрый банкир сохранит две сотни в своих сейфах, а остальные восемьсот отдаст в качестве кредита (разумеется, под хорошие гарантии), по большей процентной ставке, чем заплатил в-вкладчику. Так работает кредит, и вместо того, чтобы хранить огромные суммы в банке, деньги вкладываются в землю, шахты, мельницы, лавки, в индийские бумаги — что угодно, приносящее с гарантией большие проценты. Если приходит один вкладчик и внезапно требует выплаты своей тысячи фунтов, это чепуха, обычные будни банка. Если придут десять таких, то банк всё равно справится. Но если придет целая т-толпа и устроит шум, то банкиру придется сначала продать акции и облигации, чтобы с ней расплатиться, и часто это принесет существенные потери, а после этого придется задуматься о досрочном погашении ранее выданных краткосрочных кредитов. Если их срок больше двух, трех, четырех или шести месяцев, то эти деньги — вне пределов досягаемости. Деньги в безопасности, но их нельзя получить сегодня или завтра. И если будут возникать всё новые требования, но банк не сможет исполнить свои обязательства, то ему придется закрыть двери.

До них донесся приглушенный гомон голосов снаружи. В двери появилась голова клерка.

— Вас хочет видеть мистер Буллер, сэр.

— Скажите, что я приму его через пять минут.

Голова исчезла.

— А помимо этого, — продолжил Паско, — есть еще векселя. Все банки в Труро в последние годы выпускают векселя. Мы были очень осторожны, но стоит возникнуть недоверию... Вчера я узнал, что д-держателям векселей нашего банка посоветовали избавиться от них, пока они еще чего-то стоят. И некоторые лавки уже отказываются их разменивать под предлогом нехватки серебряных монет.

— И долго это длится?

— Со среды. Вчера мы выплатили почти девять тысяч фунтов. Сегодня из-за мистера Лаки — уже шесть. — Харрис Паско встал. — Но из-за своего б-беспокойства я позабыл о манерах. Бокал портвейна?

— Благодарю, не нужно. Как вы знаете, мистер Паско, сейчас конец месяца, и обычно мы... обычно мы...

— Берете деньги, — с улыбкой завершил фразу Паско. — Разумеется. На выплату жалованья. Какова обычная сумма? Около пяти сотен? Никаких проблем. Я дам указания клерку.

— Нет, — сказала Демельза, — я подумала, что раз у вас неприятности...

Паско уставился на бокал портвейна, который себе налил.

— Вы решили, что стоит забрать больше? Вполне естественно. Ваш муж держит у нас сейчас всего две тысячи. Меньше обычного из-за несчастного случая на шахте. Но б-было бы любезно с вашей стороны не забирать всё, по крайней мере в ближайшие пару недель. К тому времени, надеюсь, мы переживем этот шторм.

Последовало молчание. Потом Демельза сказала:

— Мистер Паско, не все ваши друзья похожи на мистера Лаки.

Мистер Ральф-Аллен Дэниэлл писал письма в своем особняке с колоннами и видом на реку Фал, когда вошел слуга и сообщил, что к нему посетитель. Он вышел и обнаружил у широкого окна с видом на молодые каштаны и лужайку с пасущимися девонскими овцами даму в бархатной амазонке.

— Миссис Полдарк. Рад вас видеть, мэм. Капитан Полдарк не с вами? Прошу, садитесь.

Уже второй раз за утро серьезный пожилой мужчина склонялся над ее рукой в перчатке, и почти с теми же словами. Между ними и впрямь было много общего, только этот более плотного телосложения, на несколько лет моложе и одет в строгом стиле квакеров.

— Мистер Дэниэлл, как хорошо, что вы меня приняли. Миссис Дэниэлл в добром здравии? Я пришла... Росс еще в Вестминстере, и я пришла просить у вас срочного совета... и помощи.

Он настоял, чтобы гостья выпила канарского, а пока подавали вино, Демельза размышляла о том, не следовало ли ей вместо этого перебраться на другой берег реки в надежде, что лорд Фалмут вернулся в Корнуолл.

— Мистер Дэниэлл, подозреваю, вы уже слышали о проблемах в Труро и давлении на банк Паско?

— На этой неделе меня не было в городе, но управляющий ввел меня в курс дела. Какая жалость. Но всё это пройдет.

— Зависит от того, — заметила Демельза, — какую помощь он получит от друзей.

— Что ж, пожалуй. Но Паско пережил всеобщий финансовый кризис девяносто седьмого года. А сейчас — всего лишь временный кризис доверия, на сей раз другие банки не имеют проблем и протянут ему руку.

— Банк Уорлеггана — нет.

— Что ж, тогда банк Бассета, где у меня счет.

— Мистер Дэниэлл, — сказала Демельза, — простите меня, я мало смыслю в подобных вещах, больше всего мне бы хотелось, чтобы здесь был Росс и поступил бы так, как считает нужным. Но раз его нет, я должна... должна думать вместо него... В конце месяца мы выплачиваем жалованье на шахте. Я приехала, чтобы забрать эти деньги и выплатить их завтра. Но не смогла...

— Хотите сказать, — и брови Дэниэлла поползли вверх, — что Паско не смог заплатить? Ох, я не мог и представить...

— Я хочу сказать, что я не осмелилась их забрать.

— Не понимаю.

— В те годы, когда у Росса были трудности, он был близок к долговой тюрьме, и я даже иногда просыпалась по ночам, мистер Паско помогал нам снова и снова. Он был другом Росса все двадцать лет, уж точно самым близким в Труро. Сейчас нам нужно вносить деньги в его банк, а не забирать их!

Хозяин дома с интересом оглядел Демельзу.

— Подобные чувства делают вам честь, мэм. Хотя бывают времена, когда чувства — плохой советчик в делах. У вас ведь существенный счет в банке, больше, чем вам сейчас необходимо?

— О да. Намного больше.

— В таком случае можно было без колебаний забрать небольшую сумму... Ох, я понимаю вашу дилемму и аплодирую вашим чувствам. Мир стал бы унылым местом, если бы все были как Уорлегганы. Но... — он поднялся, чтобы наполнить бокал Демельзы, и она одобрительно улыбнулась. — Если вы пришли за советом...

— Не просто за советом, мистер Дэниэлл. За помощью.

Она отметила, что взгляд мистера Дэниэлла стал настороженным. А как тепло он смотрел, пока речь не зашла о деньгах! Но мистер Дэниэлл славился филантропией, щедростью и благородством в делах.

— Чем я могу помочь?

— У Росса есть доля в вашем плавильном предприятии. Я не знаю размера, но он сказал, что дело приносит прибыль.

— Предприятие твердо стоит на ногах, это верно. Мы все довольны тем, как идут дела. И уверенно смотрим в будущее.

Демельза перевела дыхание.

— Тогда не могли бы вы выкупить долю и выдать мне деньги?

Мистер Дэниэлл со звоном поставил бокал, вытащил платок и промокнул каплю на столе.

— Дорогая миссис Полдарк...

В комнате было тихо и уютно. Завывающего в долине ветра не было слышно, только огонь потрескивал в камине.

— Об этом не может быть и речи.

— Как жаль.

— Вы не имеете полномочий. Да и я в любых обстоятельствах не счел бы это решением вашего мужа без его подписи.

— Сейчас он скорее всего в море, на пути домой. Его подпись не поможет мистеру Паско, если Росс поставит ее через неделю.

Дэниэлл рассмеялся, скорее от смущения, чем удивленно.

— Что ж, об этом не может быть и речи. Я крайне сожалею.

Он пристально посмотрел на Демельзу. Его нельзя было впечатлить хорошеньким личиком, но на нее Дэниэлл взирал с восхищением. Какая прямота! Она выложила всё сразу начистоту...

— Сколько вам нужно для выплаты жалованья?

— Две тысячи фунтов.

Дэниэлл прищурился.

— Секунду назад, мэм, я восхищался вашей искренностью. Однако эта фраза лишила меня иллюзий.

— Ну... по меньшей мере тысяча.

Он улыбнулся.

— Сколько у вас работников?

— Не помню.

— Могу предположить, что семисот фунтов будет более чем достаточно.

— Сотня у меня есть дома, — сказала Демельза. — С этими деньгами, вероятно, хватит и восьми сотен.

Он встал и прошелся по комнате. Демельза наблюдала за ним уголком глаза.

— Что я могу сделать, — сказал наконец Дэниэлл, — все, что я могу сделать, так это одолжить вам семьсот пятьдесят фунтов. Под залог доли капитана Полдарка в будущих прибылях от плавильни, и предупреждаю, что в ближайший год он больше не сможет ничего получить. И даже это я делаю, нарушая свои официальные обязательства перед ним. Если он возмутится моим поступком, мне нечем будет оправдаться.

— Он не станет, мистер Дэниэлл.

— По вашим словам. Я и сам в это верю, иначе не стал бы так поступать. Но я знаю его донкихотский характер, и его жена, похоже, из того же теста. Паско повезло с друзьями.

— С некоторыми, мистер Дэниэлл.

— Да... В последние годы Труро многое пережил. Слишком много для маленького городка. К счастью, меня это не затронуло.

— Думаю, мистер Паско хотел бы того же.

— Да... До обеда остался всего час. Вы останетесь? Моя жена была бы рада.

— Боюсь, что не могу. Видите ли... если вы выдадите мне деньги... Мне нужно время.

— Разумеется. Я понимаю. Не могли бы вы подождать?

Он отсутствовал пять минут. Демельза полюбовалась портретом предка мистера Дэниэлла, Ральфа Аллена, сына трактирщика, который произвел революцию в почтовой системе Англии и заработал на этом полмиллиона фунтов, а позже стал одним из главных филантропов своего времени. Она рассмотрела лепнину на потолке, каминную полку, картины Цоффани. Всё это пришло вместе с деньгами, как и прекрасная новая библиотека в Нампаре. Деньги приносят красоту, элегантность и вкус, а их отсутствие или боязнь их потерять ведут к безобразным сценам, разыгравшимся в Труро после ее отъезда.

Хозяин дома вернулся с листком бумаги.

— Вот вексель банка Бассета на восемьсот фунтов. Это всё, что я могу для вас сделать.

— Я вам признательна, мистер Дэниэлл. И Росс тоже, я уверена.

— Да-да. — Выпустив вексель из рук, он проводил его глазами, пока бумага не скрылась в сумочке Демельзы, словно начал сомневаться. — Дорогая... Могу я вас так называть? Вы так молоды...

— Разумеется.

— И последний совет. Эти деньги — для вас и вашей шахты. Не пытайтесь спасти пошатнувшийся банк в Труро. А если у вас возникли донкихотские мысли по этому поводу, добавлю, что подобная сумма не спасет его и не утопит. Если дело идет к краху, в чем я сомневаюсь, ни восемьсот фунтов, ни даже две тысячи не удержат банк на плаву, а если он устоит, а я полагаю, так и будет, то устоит самостоятельно, нет необходимости лишать шахтеров месячного заработка. Заберите деньги, отвезите их домой и держите в безопасности. Вы меня не обманете — это больше, чем вам сейчас требуется, и деньги пригодятся вам обоим, если вдруг ваш вклад в банке Паско будет потерян или временно недоступен. Я восхищаюсь вашей преданностью, миссис Полдарк. И вашей щедростью. Но не думаю, что вам не хватает здравого смысла, и напоминаю — не позволяйте эмоциям себя ослепить.

Демельза улыбнулась и опустила глаза.

— Благодарю вас, мистер Дэниэлл. Я ценю вашу доброту и советы.

Он проводил Демельзу до двери.

— Вы без провожатых? Это неблагоразумно.

— Нет. Управляющий шахты ждет меня у ворот.

— Рад это слышать, — сказал мистер Дэниэлл, и Демельза поняла, что он вложил в эту фразу двоякий смысл.

Ее ждал не только управляющий шахты, но и еще двое провожатых — один курил, другой сидел на траве и жевал листок, сорванный в живой изгороди. Здесь, в защищенном месте, пагубные эффекты холодной весны не были так очевидны.

Увидев Демельзу, они забрались на лошадей и выжидающе на нее посмотрели.

— У меня чек на восемьсот фунтов, — сказала она. — Не так много, как я надеялась, но это лучше, чем то, чего я опасалась.

— Как по мне — куча денег, — отозвался Заки Мартин.

Лошади фыркали и мотали головами, разговаривать было не так-то просто.

— И что теперь? — спросил Хеншоу, пристально на нее посмотрев.

— Теперь мы с вами, капитан Хеншоу, поедем в банк Бассета и получим деньги по векселю — как можно меньше бумажными деньгами и как можно больше монетами, насколько нам удастся их уговорить. Может, и целиком монетами. Не думаю, что нам откажут, если мы попросим расплатиться золотом и серебром.

Хеншоу предупреждающе стегнул лошадь.

— А потом?

— Потом пойдем в заднюю комнату «Красного льва» и разделим деньги примерно на три части. Одну часть возьмете вы, другую — Уилл Нэнфан, а третью — Заки Мартин. А потом, по одному и с интервалами, каждый поедет в банк Паско, продерется сквозь шумную и потную толпу к конторке, вывалит деньги на стол и положит их на счет Полдарка. Устройте как можно больше шума. Звените монетами. Пусть все видят, что вы вносите деньги.

Все молчали, раздавалось лишь фырканье лошадей, и скрипела кожаная упряжь.

— Все деньги? — спросил Заки.

— Все, — ответила Демельза.

Глава десятая

Росс добрался домой лишь через две недели. Он был в ярости. Они отчалили из Лондона в пасхальный понедельник без каких-либо задержек, поставив паруса во время отлива. Но зашли в Чатем и застряли там на восемь дней, поскольку настал полный штиль. Когда судно наконец-то вышло в море, плавание оказалось худшим в жизни Росса. У Гудвинаса они потеряли мачту и чуть не сели на мель. Соорудили временную оснастку, но ветер снес судно в Ла-Манш, и пришлось зайти в Солент для ремонта. Снова отправившись в путь, они напоролись на шторм и встречный ветер и кое-как дотянули до Фоуи. Корабль так потрепало, словно он обогнул мыс Горн.

В апреле весна наконец-то воцарилась в Корнуолле, несмотря ни на что. Стремясь поскорей вернуться домой и не горя желанием снова повстречать Осборна Уитворта или еще какого-нибудь непреклонного горожанина в кишащей блохами почтовой карете, в Фоуи Росс купил молодую кобылку и поскакал прямо домой. Уже почти стемнело, когда он добрался до своих земель. Он набросил поводья на ветки старой сирени и открыл дверь в дом. В гостиной горели свечи, но никого не было.

Следом за ним вошла Джейн Гимлетт и взвизгнула.

— Капитан Росс! Да неужто?! Наконец-то! Мы ожидали вас на прошлой неделе. Пойду схожу за Джоном!

— Не спеши. Но когда найдешь, скажи ему, что у меня новая кобыла, и она слегка охромела. Думаю, это чепуха, просто плохо подковали. — (Боже, неужели жизнь обязательно должна ходить по кругу? Пятнадцать лет назад Брюнетка тоже хромала). — Где твоя хозяйка?

— Ушла с визитом, сэр.

— С визитом?

— К братьям, сэр. Думаю, так.

— К какому брату? Их много и они в разных местах.

— Нет, сэр. Теперь нет, сэр. Оба теперь в коттедже Рис.

— Хм, — буркнул Росс и подождал объяснения, но его не последовало. — Как дети?

— Здоровы и веселы. Оба спят. Вот уж ангелочки. Разбудить их?

— Нет-нет. Пусть еще поспят. Мне бы хотелось перекусить, Джейн. Что у тебя есть?

— Половина окорока, свежая.

— Прилива и Отлива еще ведь не зарезали?

— Нет, сэр. И есть еще остатки каплуна. И... Но всё холодное...

— Неважно. Просто принеси всё, что считаешь нужным.

Огонь в камине почти не горел, а руки у Росса озябли. Он скинул перчатки на кресло и подбросил еще угля, а потом начал стаскивать сапоги.

— Позвольте мне, сэр, — сказала вернувшаяся Джейн.

— Нет, благодарю, я справлюсь.

— Будете ужинать здесь, сэр, или в столовой? Боюсь, там камин погас...

— Тогда здесь. С хозяйкой всё хорошо?

— О да, всё прекрасно, сэр.

— А как все остальные?

— Хорошо. У Бетси-Марии вскочил волдырь, теперь уже проходит. Какое вино подать?

— А что пьет хозяйка?

— Только эль за обедом. И портвейн после.

— Ах, портвейн... Что ж, мне прекрасно подойдет и эль.

С минуту он расхаживал по комнате, вспоминая старые предметы и обнаруживая новые, а потом подали ужин. Для него оказалось несколько писем, но Росс открыл только три, первое было с просьбой о деньгах, второе — от Кларенса Оджерса, который спрашивал, не может ли Росс похлопотать за него и добиться прихода в Соле. Что еще за чертовщина? В третьем письме его приглашали в Труро, на церемонию открытия нового корнуольского лазарета в городских предместьях, с участием барона Данстанвилля из Техиди. За церемонией последует служба в церкви святой Марии и обед в таверне «Красный лев», куда приглашены все городские советники и благотворители. До этого события оставалось еще две недели.

Росс почти покончил с ужином, когда вошла Демельза. Воротник ее плаща был поднят, а волосы растрепались на ветру. Она выглядела такой юной, но задумчивой и почти угрюмой — до сих пор Россу не приходило в голову применить к жене это слово.

— Росс!

— Дорогая. — Он поднялся и поцеловал ее в пахнущую сладостью щеку. (Она что, слегка отвернулась, чтобы не подставлять губы?). — Как говорится, блудный сын вернулся.

— Но явно не раньше времени, — сказала она, взяв руки Росса в свои. — Мы уже начали волноваться.

— За меня? Я же написал тебе из Чатема.

— Но это было две недели назад! Я уже вообразила, что тебя захватили в плен французы!

— Ну, в такую-то погодку это вряд ли возможно.

— Корабль могло прибить к их порту! Ты мог утонуть!

— Но не утонул же. Как видишь. Я рад, что дома. Но теперь дважды подумаю, прежде чем снова пущусь в путь морем.

Демельза взглянула на него.

— Ты... как-то по-другому пахнешь. И похудел.

Росс засмеялся.

— По-другому — это слишком мягкое выражение. Я выехал, как только бриг пришвартовался в порту. Если от меня несет, как от застарелого куска парусины, то это легко исправить. А что до худобы, то ты как раз прервала мою попытку наверстать упущенное.

— Прошу тебя, продолжай! Что тебе подала Джейн? Ох, можно что-нибудь по-быстрому приготовить!

Демельза щебетала в таком духе еще недолго, а потом Росс ее прервал:

— Нет. Это была шутка. На самом деле я закончил. Голод утолил, а остальное подождет до завтра. Дай-ка я на тебя посмотрю. Садись. Уголь что-то плохо горит. Сядь и расскажи все новости.

Поболтав о будничных делах, они сели у камина. Демельза сбросила плащ, одернула корсаж, поправила кружева у шеи и груди и принесла домашние туфли для них обоих, пошутив, что тапочки Росса чуть не покрылись плесенью. Потом провела рукой по волосам, так что они спутанной волной упали на плечи — как нравилось Россу, и умело поворошила угли в камине, и пламя снова устремилось вверх. Затем она принесла бокал портвейна для себя и бренди для него, и наконец-то ее губы сложились в узнаваемую улыбку, а глаза заблестели.

Росс рассказал о Лондоне и тамошних занятиях, о своих визитах к Кэролайн и встречах с Джеффри Чарльзом, о частых разочарованиях и редких удовольствиях в Палате; о том, что Кэролайн, по его мнению, в следующем месяце вернется в Корнуолл и останется с Дуайтом на всё лето; о своих попытках вымуштровать ополчение в Кенте в течение всего августа; о надеждах хозяйки меблированных комнат, что на следующую осеннюю сессию он привезет жену; об успехах и неудачах военных действий.

Демельза слушала с неугасающим интересом и задала многочисленные вопросы, но, проговорив с четверть часа, Росс остановился и спросил:

— Что здесь стряслось?

— Почему ты решил, будто что-то стряслось?

— Потому что никогда прежде не видел тебя такой, как когда ты вошла. Я думаю, стряслось нечто серьезное, и ты считаешь меня в какой-то степени виноватым.

— Неужели я так выглядела? Ты неправильно понял! Кое-что и правда случилось, в последнее время произошло много неприятностей, но я никого не виню. С чего бы это? Я просто хотела, всем сердцем хотела, чтобы ты был здесь. Но всё не так, как ты подумал.

— Рассказывай.

— С самого начала? Это займет много времени.

— С самого начала.

Демельза рассказала про странную смерть Осборна Уитворта, о неудавшейся свадьбе Розины, об исчезновении Дрейка и его возвращении, о пожаре в мастерской Пэлли.

— Боже мой! — воскликнул Росс. — Она полностью сгорела?

— Стены закоптились, но уцелели. Крыша сгорела, как и пол с мебелью.

— И что, виновных не нашли? Никто ничего не видел?

— Никто ничего не видел. Или не скажет.

— Я повидаюсь с Джакой. Он вполне способен на такую пакость. И всё же... И всё же... Так теперь Дрейк живет у Сэма?

— Да. Не могу убедить его вернуться и заняться ремонтом.

— А Морвенна Уитворт? Что он сказал про нее?

— Ничего. Ни слова. Даже рта не раскрыл. Но ясно, что он ей не нужен.

— Да уж, ну и переделка, — фыркнул Росс. — Трудно представить худшей ситуации. А что Розина?

— Прекрасно держится. Она такая сильная — в своей тихой манере. И ведь ее уже второй раз так подводят.

— Думаешь, она сможет его принять?

— Кого, Дрейка? Ох, Росс, я не знаю. Да и примет ли он ее? Я ничего больше не могу сделать. К тому же я частично чувствую за собой вину.

— Что ж, могу понять, почему ты так расстроена. Утром взгляну, что можно сделать с домом. Мы могли бы возместить часть денег на ремонт.

— Быть может.

Росс взял с полки трубку, но передумал и положил ее обратно.

— Это еще не всё? Что-то не так на шахте?

— Нет... Не на шахте. Ты не проезжал через Труро?

— Нет, ехал напрямик. Через Сент-Стивенс и Сент-Майкл. А в чем дело?

— Банк Паско закрылся.

— Что?!

Демельза зажмурилась от его тона.

— Обанкротился и не смог расплатиться с кредиторами. А с ним пропали и все наши сбережения. И сбережения Дрейка. Так что, вероятно, пока у нас не будет денег ему на новую крышу.

Росс уставился на нее так, будто смысл слов до него не доходил.

— Ты хочешь сказать, что... что банк Паско... Это невозможно! В последний раз ты писала... Недели три назад? Паско?!

— Я расскажу, как это случилось, как я впервые об этом услышала.

И она стала рассказывать самую сложную часть истории: о своей поездке в Труро, решении повидаться с Ральфом-Алленом Дэниэллом и возвращении в Труро с деньгами для банка.

— Это было ужасно, — сказала она. — Я не могла войти в банк, такая там собралась толпа, требующая денег. Конечно, два клерка всячески тянули время и выдавали деньги как можно медленней. Но люди стали шуметь и вести себя агрессивно. Вот-вот, и забрались бы на конторку. Наша троица вошла, но не одновременно, а по одному, и устроила целый спектакль, вываливая деньги на прилавок целой грудой. И толпу это успокаивало. Кое-кто начинал радостно кричать, увидев, что в банк вносят деньги, это явно их успокоило и восстановило порядок. В конце концов, некоторые собирались забрать каких-то тридцать или сорок фунтов, а некоторые просто хотели разменять парочку банкнот. Когда они увидели деньги, то обрели уверенность.

— Но этого оказалось недостаточно.

— Недостаточно. Банк подкосили крупные вкладчики. Некоторые стояли до конца — как мы, Генри Принн Эндрю, мистер Буллер, мистер Хитченс. Но не все.

— Но ты сказала, что Пирс, старик Нат Пирс, растратил чужие деньги... Не могу поверить! Старый дурак, наверное, выжил из ума. Боже мой! Но чтобы это обанкротило Паско?! — Росс встал. — Не сомневаюсь, что одна гадина приложила к этому руку.

— Да, Росс, — Демельза тоже поднялась, подошла к комоду и протянула анонимное письмо. — Было написано около пятидесяти таких писем, по словам Джоан Питер, их доставили всем влиятельным людям города, в особенности клиентам банка Паско.

Росс бросил письмо на стол, и оно свернулось змеей у куска сыра, который он только что ел.

— Джоан Питер. Ты с ней виделась? Где сейчас Харрис?

— Я ездила туда в понедельник, Росс. Просто посмотреть. Посмотреть, не могу ли я чем-то помочь. Банк закрыт, дверь заколочена, а на ней извещение, что банк Паско закрылся, поскольку не сумел расплатиться с кредиторами, и больше не откроется. Я собиралась уходить, но Джоан заметила меня и подозвала к боковой двери. Харриса там не было, он у сестры в Каленике.

— А что, черт возьми, там делала Джоан? В листке говорится, что ее деньги забрали из банка. Это что? Идиотское поведение моего проклятого кузена?

— Да, Росс. У него были долги, и пришлось расплачиваться по векселям...

— С Уорлегганами, надо полагать.

— Думаю, да.

Росс снова взял письмо. Оно неохотно развернулось в его руке, и он снова уставился на листок, словно не мог разобрать буквы.

— Так значит, это происки Джорджа. Если так...

— Джордж и Элизабет уехали из Труро на следующий день после похорон Уитворта. К ее дальним родственникам в Солкомб. Это случилось еще до начала кризиса.

— Он не хочет замараться, пока другие делают грязную работу... Вряд ли это Николас, у него все-таки есть какое-то понятие об этике. Полагаю, это Кэрри.

— Дядя? Я так и решила из слов Джоан.

— Вот как?

— Кэрри Уорлегган приходил к Сент-Джону требовать оплаты векселей. Это всё, что мы знаем. Мы можем подозревать, но это всё, что мы знаем наверняка. Вряд ли он несет ответственность за мистера Пирса. Вероятно, он воспользовался возможностью. Но мне не хотелось бы, чтобы ты снова объявил Джорджу войну.

— Я должен день ото дня сносить плевки в лицо и только улыбаться при этом? Милая, ты сама не захочешь иметь мужа-слизняка. Придется тебе иногда давать ему разрешение пошевелиться.

— Я хочу, чтобы ты что-нибудь предпринял, Росс, но без насилия. Если ты нарушишь закон, изобьешь Джорджа, например, или сломаешь ему челюсть, я буду тобой восхищаться, но именно этого и ждут Уорлегганы. Он будет пестовать свою челюсть и с удовольствием отправит тебя под суд. Тебя... бывшего бунтовщика с длинным списком нарушений закона. Больше всего он мечтает о том, чтобы тебе пришлось отказаться от места в парламенте.

— Дорогая, думаю, ты переоцениваешь деликатность людей, сидящих на скамьях в парламенте. Я был свидетелем весьма грубых сцен, — Росс снова наполнил свой бокал и без единого слова и не глядя на Демельзу принес ей графин с портвейном. Она подняла брови. Росс тихо вздохнул и опустился в кресло. — Бог свидетель, я до сих пор не могу в это поверить! Ведь у Паско есть друзья! И три партнера!

— Жидкие людишки, как называл их Харрис.

— А еще есть Бассет. Понимаю, что к Уорлегганам обращаться было бесполезно, но два года назад открылся банк «Бассет, Роджерс и Ко».

— Джоан сказала, что Паско выплатил в четверг больше девяти тысяч, еще девять тысяч в пятницу, одиннадцать в субботу. В банке осталось две тысячи, а требовалось как минимум восемь. В воскресенье Харрис пошел к мистеру Кингу в банке Бассета, но тот ответил, что лорд Данстанвилль в Лондоне, мистер Роджерс в Шотландии, а он сам не уполномочен.

Раздался стук в дверь, и показалась голова Джейн Гимлетт.

— Я могу убрать, мэм?

— Да, конечно, — Демельза решила, что передышка им не повредит, даст время подумать. Росс стал яростно набивать трубку. Настолько яростно, что чубук отломился от мундштука.

Демельза быстро его подобрала.

— В буфете есть еще одна.

Она подошла к буфету, порылась там и протянула Россу другую трубку, забрав разбитую. Он натянуто улыбнулся.

— Благодарю.

Когда Джейн закончила прибираться, Росс раскурил вторую трубку. А когда служанка закрыла дверь, Демельза спросила:

— Я правильно поступила, Росс? Когда пошла к мистеру Дэниэллу и одолжила у него деньги?

Росс не ответил, а лишь хмуро уставился в камин.

— Я подумывала обратиться к лорду Фалмуту, но побоялась, что он в Лондоне.

— Он и был в Лондоне. А о Дуайте ты не подумала?

— О Дуайте? Но как он?.. Ах, ты о том...

— Теперь он владеет деньгами Кэролайн.

— Но ты же знаешь, что он к ним не притрагивается.

— Знаю. Но по такому случаю мог бы рискнуть. Банк, рухнувший из-за нескольких тысяч фунтов...

— Нет, это мне не пришло в голову. Прости.

Оба замолчали. Трубка всё как следует не разгоралась. Росс вытащил ее изо рта, осмотрел, а потом швырнул в камин. Уже другим тоном он произнес:

— Но если ты отнесла деньги, которые одолжила у Ральфа-Аллена Дэниэлла, в банк Паско, то каким образом расплатилась с шахтерами на следующее утро?

— Я не расплатилась.

— Ты не...

— Дома было сто десять фунтов. Ты же знаешь, мы всегда держим примерно такую сумму, Росс. Утром я пошла на шахту и поговорила с ними. Сказала, что у банка Паско проблемы и мы должны помочь. Сказала, что если бы не банк Паско, шахта бы давно закрылась. Это же правда, да?

— Ты вполне могла это сказать, — согласился Росс.

— Ну вот, я и сказала, что мы не сможем полностью с ними расплатиться, а заплатим только четверть положенного, а остальное ты отдашь, когда вернешься.

— Ясно.

Чубук трубки выпал на каминную решетку, Росс подобрал его щипцами и сунул обратно в огонь.

— Вообще-то дело в том, — сказал он, — что сегодня в Фоуи я заплатил десять гиней за двухгодовалую кобылу. То есть сейчас в моем кошельке одна гинея, семь шиллингов и пять пенсов. Вот и все мое богатство. Я рассчитал пополнить кошелек дома.

Снова повисла тишина.

— Полагаю, по счетам ты тоже не расплачивалась, — сказал Росс, — за древесину, уголь и прочие поставки февраля и марта?

— Нет, Росс.

— И мы должны Джонасу за муку, Ренфрю за инструменты, плюс еще счета от торговцев из Труро?

— Да, Росс.

— Кажется, в ящике стола есть еще одна трубка. Пожалуй, я и ее могу сломать.

Он встал и подошел к столу.

— Я правильно поступила или нет, Росс? Мне нужно знать. Мне пришлось принять решение.

Проходя мимо, Росс коснулся ее плеча.

— Ты стоишь больше, чем весь Вестминстер, — сказал он.

Глава одиннадцатая

— Дорогой Росс, — сказал Харрис Паско, — мерзкое было дельце, и если бы больше друзей пришло на помощь, мы бы п-пережили бурю. Но в некоторых обстоятельствах жизнь не признает частичного поражения или победы. Будь я капитаном потерпевшего крушение корабля, можно было бы сколько угодно говорить, что пара лишних огней в гавани позволила бы избежать рифов. Но если корабль разбился, ответственность несет капитан.

— За измену? За фальшивые огни? За дезертирство команды?

— Это слишком сильные аналогии. Я не собираюсь снимать с себя ответственность. Деньги? Да, я потерял всё, но моя сестра не замужем и имеет с-собственные средства. Больше всего я сожалею о потере репутации. Неприятно после тридцати лет уезжать из города с пятном на добром имени.

Росс похлопал хлыстом по сапогу.

— Вот вы сидите передо мной с полным хладнокровием, — сказал он. — На вас не похоже. Если вы не думаете о себе, то как насчет клиентов? Всех тех, кто полагался на ваши советы и оценки, они же не исчезли за одну ночь.

— «Бассет, Роджерс и Ко» возьмут их к себе, счета переведут автоматически, если только сам клиент не пожелает иного. Они также примут на себя обязательства — хотя, полагаю, не считая моих собственных потерь, они незначительны. Пока рано еще говорить точно — с убытком продали много хороших ценных бумаг по мизерной цене, а векселя дисконтировали по пятнадцать процентов от номинала, разумеется, банкротство — дело затратное во многих аспектах, хотя я думаю, что все долги в конце концов будут полностью оплачены. Со временем. Так что ваши деньги, даже последние восемьсот фунтов, которые ваша жена щедро внесла в банк в пятницу, вряд ли будут потеряны. Может быть, через несколько месяцев...

— Тогда, Бога ради, почему вы не можете открыть банк заново? Харрис, это же вполне возможно!

— С каким капиталом? — прищурился Паско. — У меня больше нет средств. А банк и его владельцы должны обладать значительной суммой, прежде чем принимать на себя ответственность и занимать или одалживать деньги другим людям, нужен приличный собственный капитал без обязательств, ядро, с которого и начинается система кредитов. Может, это и неправильно. В моем случае, как вы могли заметить, это закончилось катастрофой. Но начинается именно так. Осмелюсь предположить, в стране нет ни одного банка, который мог бы расплатиться со всеми кредиторами одновременно. Но вера в это кредиторов совершенно необходима.

Росс бросил сердитый взгляд на рыжего кота мисс Паско, трущегося о ножку стола и требующего к себе внимания.

— В любом случае, — сказал Паско, — мой опыт в банковском деле еще может пригодиться, потому что мистер Кинг предложил мне должность главного к-клерка в банке Бассета.

Росс открыл было рот, но лишь выдохнул, как плохой актер, читающий роль.

Паско криво усмехнулся.

— Я еще не решил, приму ли это предложение.

— Тогда я откажусь за вас, — сказал Росс.

Паско пожал плечами.

— Не стоит пренебрегать жалованьем.

— Нет, на него нужно наплевать, просто плюнуть на это предложение! Если я не сумею найти для вас ничего лучшего, то можете утопить меня в речной тине!

— Не рассчитывайте на многое, Росс, иначе будете разочарованы. Сейчас в графстве трудно достать деньги. Вы найдете много доброжелателей, но мало людей, готовых что-либо сделать. А помимо всего прочего, я понял, что б-борьба с Уорлегганами не приносит ничего хорошего. Вероятно, из-за этого дела о них снова будут судачить — хотя доказать ничего нельзя, но многие догадываются. Но успех этого начинания, пусть и нанесет урон репутации, зато сделает их сильнее. Мало кто решит высказаться против семьи, имеющей столько власти.

— Я и раньше их не боялся, и теперь не собираюсь.

— Не то чтобы бояться, нет. Но не нужно бросаться на них очертя голову. Соблюдайте благоразумие.

Росс мрачно улыбнулся.

— Хотите, чтобы я изменил саму свою природу?

— Что ж, скажу так: если вы собираетесь затеять с ними ссору, не делайте этого из-за меня. И еще кое-что, — добавил Харрис Паско, когда Росс встал. — И со своими друзьями из-за меня не ссорьтесь. Да, это может легко произойти. Вы захотите от них б-большего, чем они готовы предложить. Неосторожное слово может легко превратиться в грубое.

— Нет, если это настоящие друзья.

— Что ж... Я высказался. И помните, сейчас ваше собственное финансовое положение далеко от идеального.

Из Каленика Росс поехал повидаться с мистером Генри Принном Эндрю. Мистер Эндрю не был его близким другом, но поддержал Паско и теперь наверняка огорчен. Потом Росс навестил мистера Гектора Спрая, партнера Паско и квакера. Во время кризиса мистер Спрай не приезжал в банк, а, по его словам, проводил время в молитвах, считая это самой лучшей помощью, которую он может предложить. Потом Росс заехал к лорду Деворану, но того не оказалось дома. И он поскакал вниз по холму, к Ральфу-Аллену Дэниэллу. Час спустя он снова вернулся в Труро и перекусил в «Бойцовом петухе» — в базарный день там было полно народа. Улицу запрудили блеющие овцы и более флегматичный скот, а также люди в грубых рубахах, от которых несло навозом.

Пообедав, Росс пересек реку и направился к Треготнану, где ожидал застать лорда Фалмута. Миссис Говер пригласила его на чай, но он вежливо отказался, а перед отъездом перемолвился словечком с мистером Кергенвеном, раздувавшимся от гордости, что благодаря его усилиям (хотя прямо об этом и не упоминал), его сиятельство ничего не потерял в спекуляциях Пирса. Мистер Кергенвен также ясно дал понять, что виконт Фалмут не имеет отношения ни к одному из корнуольских банков, да и не желает иметь. Это Росс и так знал.

По дороге на север он посетил мистера Альфреда Барбари, своего бывшего партнера по Карнморской медной компании, а напоследок заехал к сэру Джону Тревонансу. На этот визит он не питал особых надежд. Сэр Джон был человеком доброжелательным и хранил, так сказать, наличность на текущие расходы в банке Паско, но вкладывая средства в различные предприятия Корнуолла, он обычно терял деньги, так что при любых разговорах об инвестициях в графстве его взгляд тускнел. Так вышло и сейчас. Они выпили бренди, поговорили о работе парламента, и Росс распрощался.

День выдался трудным, он устал. Вовсе не так он рассчитывал провести первый день дома. Он не видел детей и шахту, от которой зависело его будущее. Его седельную сумку оттягивали восемь фунтов золотых монет, двенадцать — серебряных и один — медных, после того как он признался Ральфу-Аллену Дэниэллу в том, как Демельза распорядилась полученными деньгами, и получил еще один чек для выплаты жалованья шахтерам. Он попросил оформить всё как обычный кредит, а не как часть будущих прибылей от плавильни.

Ему не понравилось, как банк Бассета выдал деньги, но там сказали, что ничего другого предложить не могут. Разменную монету в графстве достать трудно, процветает натуральный обмен. Харрис Паско всегда приберегал для него к ежемесячной выплате жалованья побольше меди. Если шахтерам заплатить монетами крупного достоинства, они пойдут в пивнушку с четырьмя шиллингами, а то и половиной соверена, и ее хозяин не сможет или не пожелает дать сдачи. Тогда шахтер может пропить все эти деньги, вместо того чтобы принести их жене.

Размышляя над этим, Росс проезжал мимо пивнушки «У доктора», и тут дверь распахнулась и вышли трое — не пьяные, но навеселе. Уже смеркалось, но на небе отражалось сияние моря. Росс бросил на них взгляд и поехал дальше. Но через сотню ярдов передумал, развернул Шеридана и поскакал вниз по крутой мощеной улочке под названием Стиппи-Стаппи, ведущей к бухте Сола.

Лошади не нравился крутой спуск, Росс спешился и повел ее под уздцы. Он перекинул поводья через столб в дюжине ярдов от нужного коттеджа, забрал седельную сумку на всякий случай и направился к двери.

Открыла Розина.

— Ох, сэр! Капитан Полдарк! Входите. Мы... мы не ожидали...

— Твой отец дома?

Росс знал, что дома его нет.

— Нет, сэр. Я думала, это его шаги. Мама, пришел капитан Полдарк!

— Нет-нет, — сказал Росс, пригнувшись под низким потолком. — Я хотел переговорить с тобой. А потом, может, и Джака появится.

Она нервно уселась, Росс тоже сел, отказавшись от предложенных напитков. Если бы он выпивал всё, что сегодня предлагали, то уже не держался бы в седле.

— Возможно, ты не хочешь говорить о том, что случилось, пока я был в отъезде, Розина. Может, лучше нам и вовсе об этом не говорить. Но я бы хотел сказать, что очень сожалею.

— Вы, сэр? К вам это не имеет отношения. Как и к миссис Полдарк. Это останется между мной и Дрейком Карном, да к тому же в этом нет ничьей вины.

Росс посмотрел на девушку, которая даже в этой лачуге сохранила достойный вид — муслиновый чепец, ситцевое платье, опрятная, чистенькая, с милым личиком. Она заслужила хорошего мужа.

— Мне кажется, что мой шурин пренебрег своим долгом, это я ему и выскажу при встрече. Я вернулся всего сутки назад и почти никого еще не видел.

Девушка вскинула голову.

— Простите за вольность, сэр, но мне не хотелось бы, чтобы Дрейк Карн или кто-то еще женился на мне из чувства долга. Не таким должно быть замужество.

— Согласен. Но обещал он от чистого сердца, а значит, не стоило отказываться от обещания по какой-то прихоти.

— Это не прихоть. Он любил ее задолго до того, как познакомился со мной, и когда она овдовела, решил, что обязан пойти. Я его уважаю за это. Но не уважаю ее!

— Ее силой выдали замуж. Ах, так ты имеешь в виду сейчас, когда она его отвергла?

— Так я слышала.

— С тех пор ты с ним не виделась?

— Нет.

Ее глаза наполнились слезами. И тут тяжелая поступь за окном провозгласила о прибытии Джаки.

Дверь содрогнулась, и он вошел — с красной физиономией и воинственно насупившись. Лошадь Росса была далеко, и Джака не ожидал увидеть гостя. На его лице отразилось потрясение.

— Капитан...

— Хочу с тобой поболтать, Джака. Наедине.

— А что такое? Не знал, что вы уже дома. Что такое, Розина?

— С ней — ничего такого, — ответил Росс. — Просто хочу поговорить наедине.

Розина собрала свое шитье.

— Пойду проведаю матушку.

Когда она ушла, Росс всмотрелся в Джаку и в ответ получил тяжелый полупьяный взгляд, а потом шахтер моргнул и отвернулся.

— Плохо дело, Джака. Дрейк Карн вот так покинул Розину. Ничего хорошего.

Джака промычал что-то нечленораздельное.

— А ты видел Дрейка Карна после его возвращения? — спросил Росс.

— Видел? Да я бы ему все кости переломал!

— Всегда готов к драчке, да? Ну, когда-нибудь вам все-таки придется увидеться, если вы оба будете здесь жить.

— Он не посмеет вернуться в кузницу!

— Я его еще не видел. Похоже, он и сам не хочет туда возвращаться, но ты не сможешь ему помешать.

Джака вытер губы ладонью.

— Мне его поступок не нравится, — сказал Росс. — И я не стану его защищать. Но мне не нравится и то, что произошло потом.

— А что такого произошло?

— Мастерская Пэлли уничтожена. И ремонт обойдется в кругленькую сумму. Это ты ее поджег?

Джака сглотнул.

— Я?.. Я-то?! Это не я, капитан!

— Значит, твои новые друзья?

— Какие еще друзья?

— Двое слуг Уорлеггана, которых я видел вместе с тобой полчаса назад. Один из них — Том Харри. Имя второго я позабыл.

— Ах, эти... — вымолвил Джака и покрылся испариной. — Харри и тот, другой? Не, мы просто вместе вышли из пивнушки. Просто скоротали денек, так сказать.

— Не умеешь ты лгать, Джака.

— Я-то? Ну вот еще. С чего вы меня вруном обзываете? Мы старые друзья, но...

— Старые друзья и товарищи по одной отличной авантюре во Франции. Но не стоит на это рассчитывать. Поджог карается виселицей, ты в курсе?

— Поджог?

— Да, когда поджигают чей-то дом. Это поджог. За него вешают. За шею. Перед тюрьмой в Бодмине. На холме. Сначала тебя посадят на телегу, потом накинут на шею веревку, а затем телега отъедет. И совсем скоро ты умрешь.

Единственная свеча задрожала от тяжелого дыхания Джаки.

— Так это сделали твои новые приятели?

— Что? Те двое? Никакие они мне не приятели! Не знаю, что они там натворили, и знать не хочу! Это меня не касается.

— Но в ночь, когда сгорела мастерская Пэлли, ты же был там? Ты это видел? Согласился им помочь?

Джака привстал, но потом снова сел, рыгнул и утерся.

— Клянусь на Библии, ничего я про это не знаю! Не я это, не имею никакого отношения, и обвинить меня не в чем, капитан. Кл-клянусь на Библии, капитан! Перед лицом Г-господа!

Росс долго не сводил с него взгляда. Он размышлял, не надавить ли еще, и тогда, вероятно, Джака запутается в собственной лжи. Возможно. Но если Джака и признается сейчас, то завтра будет всё отрицать. И как доказать, что мерзавцы были с ним в ту ночь? Доказательства, доказательства, доказательства. Их нет. Да и с тех пор прошел почти месяц. Можно только подозревать, не более. Ничего не поделаешь. Разве что запугать подлецов.

Он поднялся.

— Увидимся завтра. Я еще о многом хочу тебя расспросить. Но скажу тебе вот что. Ты связался с дурной компанией. Избавься от них. Если они спалили дом, а ты им помогал, то они не станут тебя выгораживать, если предстанут перед судом. Окажешься на скамье подсудимых вместе с ними, уж будь уверен. А если мой шурин снова поселится там и все отремонтирует, не смей его беспокоить. Ясно тебе?

Джака рыгнул и кивнул.

Росс направился к двери.

— Пока что я обвиняю тебя лишь в драчливости. Но тут мы друг друга стоим. Так что давай закончим эту встречу, а она лишь первая, Джака, обещаю, что если ты побеспокоишь Дрейка Карна хоть каким-то образом, я не буду дожидаться суда в Бодмине, а вздерну тебя прямо на перекрестке Баргус, воронам на поживу. Отвратительно так угрожать старому товарищу, но уверен, ты знаешь, что я не шучу. Попрощайся от моего имени с Розиной и миссис Хоблин.

Ему нравилось ехать в темноте. Ещё нет девяти, но Грамблер почти уснул. В окне Джуда мелькнул свет, и Росс подумал — неужели старика до сих пор обзывают Джудом Сардиной? Росс решил, что когда-нибудь проведет дорогу через заросли дрока, вереск и неглубокие овраги, и по пути в Нампару незачем будет делать такой круг.

Когда он поднимался к Уил-Мейден, дорогу перебежал барсук, и Шеридан испуганно дёрнулся. Звякнула седельная сумка. Джака шарил по ней взглядом, когда она лежала между ними на столе, пока его не отвлекли обвинения Росса. Куча денег на дороге в ночи — хороший улов для любого вора.

Рядом послышался звук шагов, и Шеридан снова шарахнулся. Росс сжал кнут, но это оказалась всего лишь побеспокоенная им юная пара, лежащая в зарослях дрока. Они поспешили убраться, пока их не узнали.

Как вышло, что Оззи сбросила лошадь? Надо отдать этому человеку должное, в седле он чувствовал себя увереннее, чем на кафедре. Мертвец на дороге, повисший в стремени. Сожжённый дом. Рухнувший банк, сломленный порядочный человек. Всё это случилось, пока он болтался в Ла-Манше, направляясь домой. Теперь надо попытаться исправить то, что вряд ли возможно исправить. Вся королевская конница и вся королевская рать...

Он проехал мимо своей шахты, пока еще наполовину разрушенной. Жизнь — азартная игра, и даже самый осторожный и крепко стоящий на ногах человек ходит по канату обстоятельств, и даже самая легкая вибрация может его сбросить. Мы живем себе, чувствуем себя в безопасности, думаем, будто мы кое-что значим в мире, и вдруг — фьють, и мы ничто.

В Нампаре светились окна, у двери в гостиную ждала Демельза. Она посмотрела на него, и он улыбнулся. Демельза забрала его плащ и шляпу и помогла снять сапоги. Но ни о чём не спросила.

— Я ждала тебя с ужином, — сказала она, — всё горячее, только дай мне пять минут.

— Конечно.

Но когда принесли ужин, Росс почти ничего не ел.

— Ты не голоден?

— Просто устал. Устал говорить, устал спорить, устал задавать вопросы и ездить верхом.

— Съешь хоть что-нибудь.

— Нет, — сказал Росс, — я хочу только тебя.

В четверг, в знак признательности за работу и поддержку, Росс устроил праздник для рабочих с шахты. На вершине подъемника подняли старый флаг, принадлежавший ещё Джошуа Полдарку. К полудню работавшие под землёй шахтеры поднялись наверх и больше не спускались. Они выстроились в очередь возле конторы, где капитан Хеншоу вел счета. Росс стоял рядом с Хеншоу, разговаривал с каждым получающим жалование шахтёром и выдавал дополнительные два шиллинга «за терпение». Он рассказал им, что банк Паско закрыт, но, возможно, откроется снова, и шахта в любом случае в безопасности. Может, в ближайшие несколько месяцев придётся ввести некоторые ограничения, но, если все станут держаться вместе — тревожиться не о чем.

Выходной застал шахтеров врасплох, но вскоре они поняли, как им воспользоваться. Собрали шестипенсовики, и двух человек отрядили за бочонком пива к Салли Треготнан. Поскольку день стоял пригожий, все решили устроить пирушку в Нампаре, а не разбредаться по разным пивным. Несколько человек наломали старых балок из крепи — после несчастного случая их валялось полно, поскольку древесина слишком вымокла, чтобы ее использовать для подпорок, но уже достаточно подсохла на морозном воздухе — и разожгли огромный костер, потрескивающий и время от времени плюющийся искрами, пламя взметнулось высоко в небо.

Кое-кто из сдельщиков стал мастерить из пороха фейерверки и взрывать старые ящики и бочки. Занятие не слишком безопасное, но Росс не вмешивался — эти люди умели обращаться со взрывчаткой, и если могли уцелеть внизу, то и сейчас им можно было довериться. Действо страшно понравилось женщинам и ребятне, они визжали от ужаса и смеялись, когда вокруг сыпались щепки и искры. Позже устроили пир, поджарив на костре поросенка, а на углях — картошку.

Тем временем зашло солнце, раскрасив на прощание пейзаж: на укутанном дымом склоне долины появились пятна синего, зеленого и коричневого. Грубые лица, у юношей еще без шрамов, мозолистые ладони, поднятые кружки, шутки и смех, флирт молодежи и брюзжание стариков — прекрасное время в атмосфере товарищества.

— Наш холм весь покрыт шрамами, — сказал Росс. — Пустая порода, шурфы и сараи. С каждым месяцем остается всё меньше растительности.

— Но без этого никто из нас не прожил бы, — заметила Демельза.

— Твоих братьев здесь нет.

— Да. Сэм пошел домой за Дрейком, но так и не вернулся.

— Могу понять, почему Дрейк пока не хочет развлекаться.

— Наверное, мне стоит за ним сходить, — предложила Демельза.

— Нет. Оставь его. Пускай Сэм этим займется. Думаю, Дрейк должен сам с собой разобраться. И на это потребуется время.

— Завтра ты снова уедешь?

— Да. Мне нужно повидаться еще кое с кем. А потом дождусь возвращения Бассета.

— Когда он приедет?

— Его ожидают в субботу.

— На что ты надеешься, Росс?

— Особо ни на что.

Глава двенадцатая

Когда в понедельник Росс ехал к воротам Техиди, он размышлял о том, что когда пробовал действовать тактично и прибегать к мягким способам убеждения, то не так уж часто добивался успеха. Однажды в суде он пытался спасти юного шахтера от тюрьмы, а в результате это привело к его смерти. Полный провал, вот к чему привело игнорирование и такта, и тактики. Потом я защищал собственную жизнь, скорее против воли, а под нажимом адвоката, мистера Клаймера, и преуспел. Потом я как-то навестил дорогого друга Джорджа Уорлеггана по поводу всё того же Дрейка Карна, вечно попадающего в неприятные истории, и благодаря смеси угроз и аргументов, главным образом угроз, сумел избавить его от обвинения в краже. А не так давно я наносил визит тому же человеку, к которому приехал сейчас, Фрэнсису Бассету, барону Данстанвиллю из Техиди, и просил его поспособствовать замене смертного приговора шахтеру-бунтовщику на высылку, и не смог уговорить.

С тех пор его отношения с Бассетом стали заметно прохладней. Тем более что Росс отверг его предложение баллотироваться в парламент, а меньше чем через год принял аналогичное предложение виконта Фалмута. И это создавало ложное впечатление, что Росс предпочитал в качестве покровителя не новоиспеченного лорда Данстанвилля, а лорда Фалмута. Это даже могло выглядеть как личная неприязнь. Что совершенно не имело отношения к действительности. Но при мысли о том, как объяснить свои запутанные мотивы, у Росса ком вставал в горле, в особенности учитывая, что подобные объяснения могли бы счесть извинениями.

Да и вообще, как можно объявить об одной из главных причин — что в прошлом году он был счастлив с женой и доволен жизнью в Корнуолле, а в этом — нет?

Когда впереди показался огромный особняк в Палладианском стиле, с благородным портиком и четырьмя павильонами, похожими на сторожевые башни, Росс решил, что если Бассет будет занят, он передаст приветствия, назначит встречу и уедет. Предмет обсуждения слишком серьезен, чтобы поднимать эту тему несвоевременно. Но его милость оказался дома и согласился его принять — лорд Бассет слегка простудился во время поездки и рад был скоротать часок в обществе гостя.

Они обсудили холода не по сезону и как они скажутся на урожае овощей и зерна. Хорошо хоть в первые майские дни небо наконец-то прояснилось. Поговорили об осаде Акры, гадая, поможет ли Сидней Смит продержаться туркам [7], ведь теперь, когда Европа наконец начала восставать против Франции, Бонапарт окажется заперт в Египте, а если он потерпит в Акре поражение, то для возвращения во Францию ему придется прорываться сквозь блокаду.

Бассет не проявлял какой-либо холодности или неприязни. Возможно, он был слишком крупной личностью, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Он в дружеской манере поведал Россу о своей тяжбе с достопочтенным С.Б. Агаром относительно прав на добычу, а еще одна тяжба, по всей видимости, скоро возникнет с лордом Девораном по поводу прав на источник воды. Бассет постоянно участвовал в разных разбирательствах. Он также сказал, что теперь имеются средства на возобновление работы большой шахты Долкоут, которая не только принесет прибыль ему, но и предоставит работу девяти сотням шахтеров. В марте проект чуть не отменили — цена на медь угрожающе опустилась ниже ста фунтов за тонну, но теперь цены взлетели, и день открытия не за горами. Кстати, будет ли капитан Полдарк присутствовать на церемонии открытия нового окружного лазарета?

Росс ответил, что непременно, и добавил, как ему приятно наконец-то поговорить о событиях в мире, далеких и близких, в такой доброжелательной манере. Война. Положение в стране. Виды на лето. Однако по возвращении в Корнуолл он с беспокойством обнаружил, что банк Паско в Труро обанкротился.

Лорд Данстанвилль фыркнул.

— Увы. Вас ведь здесь тоже не было? Как некстати. Но меня заверили, что вкладчики почти ничего не потеряют. Полагаю, у вас там значительные средства, Полдарк?

— Да. Но меня заботит не это. Скорее, я беспокоюсь о Харрисе Паско, ведь если он снова не откроет банк, Труро потеряет одного из выдающихся жителей, так много сделавшего для города.

— Откроет банк? А существует такая вероятность? Боюсь, я немного не в курсе местных дел, но вчера ко мне заезжал Тресидер Кинг, и у меня сложилось впечатление, что банк, наш банк, взял на себя обязательства банка Паско, а значит, все попытки возродить банк Паско провалились.

— Насколько я могу судить, никаких попыток и не делали.

— Тогда не понимаю, как возможно возродить банк теперь, по прошествии нескольких недель.

— Многие старые клиенты этого бы желали, милорд.

— И их достаточно, чтобы набрать необходимую сумму?

— Этого я пока не знаю.

Бассет промокнул нос платком.

— Я сильно сомневаюсь, что сейчас можно найти деньги. В любом случае дни мелких банков, личных банков сочтены. Я высоко ценю Паско, но многие годы, да, многие годы его банк получал недостаточное финансирование. Он не единожды стоял на краю. Если бы не наша помощь два года назад, то он бы обанкротился уже тогда.

— И по какой же причине?

— По какой причине?

— Вы должны знать, милорд.

Впервые за всю беседу Бассет выглядел раздраженным. Стоит быть поосторожней, подумал Росс.

— Два года назад, — сказал он, — вся банковская система Англии находилась в опасности, и Паско был лишь одним из многих. Он прекрасно бы пережил это, если бы не давление со стороны банка Уорлеггана в самый неподходящий момент, когда они выбросили векселя Паско на рынок, перестали его кредитовать и не продлевали векселя. И так далее, и тому подобное. И вы, милорд, приехали из Лондона как раз вовремя, чтобы всё исправить.

Бассет кивнул.

— Да, вы правы.

— Тогда Паско спас кредит в шесть тысяч фунтов. И примерно такая же сумма спасла бы его сейчас.

— В том-то и дело, Полдарк. Нельзя поддерживать подобным образом другой банк. Следует...

— Даже если давление на него создано искусственно?

— Искусственно? Я ничего об этом не знаю! Этот Пирс, с которым я знаком лишь шапочно, навлек на свою голову проблемы и втянул в них Паско. Это не выглядит...

— Большую часть жизни Пирс был честным человеком, но залез в долги неосторожными спекуляциями. Что им двигало, мы никогда не узнаем... Он позаимствовал деньги из доверенных ему фондов. В одних случаях он был единственным попечителем, в других — Паско, его старый друг, слишком на него полагался. Но Паско мог бы расплатиться и хотел это сделать. Потери составили всего восемь тысяч. Обычным клиентам не было нужды поднимать тревогу. И они бы не побеспокоились, если бы не это, милорд.

Он вытащил из кармана анонимное письмо и протянул его хозяину дома. Бассет надел очки с линзами меньше глаз по размеру. На улице верещали дрозды, хотя причин для пения пока не было, но они пользовались полуденным теплом.

— Чудовищно, — сказал Бассет. — И сколько...

— Пятьдесят, — ответил Росс.

Аккуратней, не стоит так часто его прерывать.

— Ох... — Бассет почесал седеющую шевелюру. — А то дело с его дочерью?

— Уорлегганы внезапно отказали в кредите ее мужу, стыдно признать — моему родственнику. Я бы дал ему такого пинка, чтобы летел отсюда до Плимута.

— Мда... что ж... Да...

— Мне сказали, милорд, что после вашего возвращения из Лондона два года назад вы охладели к Уорлегганам, узнав, что они пытались вытеснить Паско из банковского дела.

— Кто вам это сказал?

— Не могу припомнить.

— Или не хотите. Что ж, да, в этом есть доля правды. У каждого есть деловая этика, и я не терплю грубых методов.

— Надеюсь, теперь еще меньше, чем тогда.

Наступила долгая пауза. Бассет засопел и высморкался.

— Там, где я ночевал в четверг, был страшный сквозняк. Иногда это бывает так тяжело. Когда останавливаешься на постоялом дворе, то можешь вволю жаловаться на дрянной балдахин у кровати, но когда проводишь ночь у друга...

— Да, милорд, это тяжело. Но всё же лучше, чем моя поездка морем.

— Расскажите мне о ней.

Росс рассказал. Бассет пригласил его к обеду, и Росс согласился. Хозяину дома, похоже, не хотелось дальше обсуждать банк Паско. Стало ясно, что ему нужно время подумать. Росс уже хотел предложить встретиться на следующий день, но не стал. Если Бассет будет размышлять слишком долго, он наверняка снова повидается с Тресидером Кингом, которого Росс не знал, но всё равно ему не доверял. Разумеется, он может отговориться, сославшись на необходимость обсудить всё с партнерами. Но имело смысл подождать.

На обеде присутствовали одни лишь дамы: жена и дочь Бассета и две его сестры. Росс порадовался, что у него есть сын. За столом велась легкая и необременительная болтовня, но лорд Данстанвилль к ней не присоединился. Хотя Росса приняли куда более дружелюбно, чем он рассчитывал, он не питал особых надежд. Фрэнсис Бассет, помимо всего прочего, был деловым человеком. И самым состоятельным в Корнуолле, но когда речь заходила о деньгах, не пренебрегал любой возможностью стать еще богаче.

А его банк в Труро только что поглотил конкурента. Станет ли он выплевывать кушанье только из принципа? Готов ли разочаровать клиентов, вполне довольных нынешним предложением банка Бассета, чтобы они повернулись к нему спиной и сказали: «Что ж, возвращаемся в банк Паско». Разумно ли ожидать от него подобного? Бассет недолюбливал Уорлегганов, и это событие вызовет еще большую неприязнь. Но их вражда не настолько глубокая и давняя, как у Росса. Ничего личного.

Но всё же за последние дни, после многочисленных визитов к друзьям и бывшим клиентам Паско, Росс понял, что многое будет зависеть от Бассета. Все желали Паско добра, как и предрекал Харрис, но откуда взять деньги для возрождения банка? Шалтай-Болтай разбился вдребезги. Если «Бассет, Роджерс и Ко» поддержат Паско, то не будет отбоя от желающих вернуться клиентов. Но собственное состояние Паско потерял. «Ядро», как называл его Харрис. Основа, на которой строится всё остальное.

Дамы рано закончили обедать и ушли — день был теплым, и они решили набрать пролесок и диких орхидей в лесу. Мужчины остались за усыпанным крошками столом.

— Моему управляющему прислали сомерсетского сыра, — сказал Бассет. — Головка весит двадцать фунтов и, похоже, долго не протянет, ему одному было не справиться, приходится помогать. Прошу, угощайтесь.

— Благодарю.

— Портвейна? Как поживает миссис Полдарк? Помню ее пристрастие к портвейну.

— Она в добром здравии, благодарю. У вас прекрасная память, милорд.

— Она весьма интересная личность, с острым умом и чудесным чувством юмора.

— Благодарю. Надеюсь, вы снова нас посетите.

— Нет, сначала вы, если мы сможем покончить с этим делом с банком, не поссорившись.

— Было бы неплохо.

— Хотите сказать, было бы неплохо, если бы я принял вашу точку зрения. Что ж... Это нелегко. Сначала расскажите мне, с кем вы виделись и какую помощь они обещали.

Росс боялся этого вопроса с подвохом, но и уйти от ответа было опасно. Росс перечислил имена: лорд Деворан, Ральф-Аллен Дэниэлл, Генри Принн Эндрю, Генри Трефузис, Альфред Барбари, сэр Джон Тревонанс, Гектор Спрай и так далее.

— А как же ваш патрон?

В вопросе прозвучал легкий намек на недовольство.

— Нет, он еще в Лондоне.

— От него вы помощи не получите... Ну, и каков же исход?

— Крайнее огорчение от краха банка, — ответил Росс.

— Да-да, огорчение, не сомневаюсь, но какую практическую помощь они предложили?

— Полное доверие Харрису Паско, готовность вручить ему свои средства и желание снова увидеть его в банковском деле.

Лорд Данстанвилль медленно прожевал кусок сыра. Он во всем соблюдал меру и позволил себе лишь четыре бокала вина.

— Всё это прекрасно, капитан Полдарк. Я разделяю ваше желание и желания ваших друзей. То есть, они говорят, что если банк во главе с мистером Паско снова откроется, они с удовольствием будут вести с ним дела как ни в чем не бывало. Именно так. Они хотят восстановления статуса кво. Хотят открутить стрелки часов назад. Но кто заплатит за это, кто профинансирует восстановление банка? Не они.

— Я получил несколько предложений. Их недостаточно, но с вашим содействием...

— С нашими деньгами, и причем с немалой суммой. Яйца уже разбили. Мы, конечно же, можем выдать крупный кредит, и Паско за несколько лет его выплатит. Его банк всегда был небольшим, но крепким. Но Паско уже не молод, а сына и наследника у него нет. Мы можем выдать крупный кредит — пожалуй, тысяч двадцать, но можем найти этим деньгам и лучшее применение. Нет... Простите, Полдарк, я понимаю ваши чувства, но мне кажется, что слияние банков — это единственный здравый выход из положения. Всё могло бы быть и хуже. Как я понимаю, Тресидер Кинг уже предложил мистеру Паско должность в нашем банке.

— Должность клерка!

— Главного клерка. Я понимаю, это не вполне то, к чему привык мистер Паско, но уже кое-что. Возможно, через некоторое время мы предложим ему что-то более стоящее. Кинг молод, но вполне вероятно, подвернется и другая возможность.

Росс глубоко вздохнул. Похоже, он так и не достиг первой цели. Стоит ли еще попытаться и поговорить о второй? Трудное решение. Пока что беседа протекала на удивление ровно. Но если надавить, то всё может измениться. Да и как надавить на человека, который не желает поддаваться? Затронуть вопросы чести, и Бассет может разозлиться, и тогда всё будет потеряно. От этого человека не стоит ждать больше снисхождения к Харрису Паско, чем к Рисковому Хоскину. Нужно прибегнуть к дипломатии.

— Вы упомянули слияние, милорд.

— Да. Слияние и поглощение.

— Но сначала вы назвали первое слово. И раз уж так, то почему бы не предложить владельцу второго и более мелкого банка стать партнером в новом?

Бассет поднял брови.

— Еще сыра? Если мы так поступим, Паско принесет с собой ореол краха и ошибок, которые многие запомнили.

— Большинство, по крайней мере, люди порядочные, будут помнить только то, что крах произошел в результате стычки с Уорлегганами.

— Может, перейдем в гостиную? Окна там выходят на запад, а солнце нынче — такой редкий гость...

Росс последовал за Бассетом, который задержался, чтобы чихнуть и высморкаться. Три спящих спаниеля вскочили, чтобы его поприветствовать, и улеглись у ног хозяина, когда тот сел.

— Не многие порядочные люди, желающие процветания городу, могут спокойно снести мысль о том, что Уорлегганы станут самыми влиятельными предпринимателями графства.

— До этого еще весьма далеко.

— Что ж... Мне неприятно постоянно напирать на принципы, но каждая одержанная над обывателем победа оставляет всё меньше желаний у других обывателей бороться. Уорлегганы... готовы сожрать всё, что смогут, и разрушить всё, до чего не сумеют дотянуться. Начиная, разумеется, с недругов. Но они всё время движутся вперед. И постоянно наживают новых врагов.

— Не хотите ли понюшку табака? Нет?.. Я поразмыслю над вашими словами. Но справедливо будет указать, что, хотя я и старший партнер в банке, капитан Полдарк, у меня еще три партнера. Мой шурин, мистер Джон Роджерс, а также мистер Макворт Прэд и мистер Эдвард Элиот. Я должен советоваться с ними по важным вопросам и не могу принимать решений без их согласия.

— Правильно ли я понимаю, милорд, что мистер Тресидер Кинг, не являющийся партнером, мог принять решение, не посоветовавшись с вами?

Росс тут же подумал, что зашел слишком далеко. Бассет вспыхнул и бросил на него сердитый взгляд.

— Кинг облечен полномочиями действовать в наше отсутствие так, как считает нужным. Поймите, капитан Полдарк, весьма опрометчиво так нажимать, находясь в слабой позиции.

— Именно так я сейчас и подумал, милорд.

Бассет посмотрел на него и рассмеялся.

— По крайней мере, вы объективны.

— Это всё, что мне осталось. Но если я и продолжаю в том же духе, пускай и из слабой позиции, то всё же имею кое-какие основания. Если мистер Паско войдет в ваш банк как полноправный партнер, он приведет с собой клиентов. Если же нет, то у некоторых, скорее даже у многих, возникнет искушение уйти в другое место.

— В другое место? К Уорлегганам?

И снова в его голосе прозвучала враждебность.

— Нет... Но есть еще «Карн и Ко» в Фалмуте. Для многих Фалмут — вполне приемлем, не меньше чем Труро. Лорд Деворан, мистер Дэниэлл, мистер Трефузис. Даже я ушел бы туда, если бы «Карн и Ко» стал бы «Карн и Паско».

— А, так вы уже завербовали сторонников.

— Лишь собрал мнения. Но мне кажется, если банк «Бассет и Роджерс» станет банком «Бассет, Роджерс и Паско», то люди, этому поспособствовавшие, приобретут популярность и престиж.

— Что ж, об этом не может быть и речи — я имею в виду название. И мне не нравится шантаж, сэр.

— Это всего лишь мои мысли. Я могу лишь апеллировать к вашей щедрости.

Повисла долгая пауза.

— А банк Карна пригласил Паско партнером?

— Пригласит, если я приведу туда клиентов, которых назвал.

— И вы утверждаете, что это не шантаж?

— Нет, милорд. В этом деле я полный профан. Я лишь пытаюсь помочь старому другу.

— У вас явно есть способности к этой роли. Это вас не оскорбляет?

— Напротив, я польщен.

Лорд Данстанвилль наклонился к спаниелю.

— У бедняжки Трикс язва на лапе. Нужно обратиться к вашей жене. Говорят, она умеет лечить животных. Послушайте, Полдарк, я ничего не могу сделать, ничего не стану обещать, совсем ничего. Я об этом поразмыслю. Посоветуюсь со своим шурином Джоном. И с другими тоже. Могу я взять это... это письмо? На следующей неделе у меня будет одна встреча, перед открытием больницы, и если я и смогу что-то для вас сделать, то именно там.

— Буду весьма обязан, милорд.

— Не благодарите. Я ничего не обещаю.

Глава тринадцатая

В день торжественного открытия больницы Элизабет поняла, что снова носит ребенка. Накануне она подозревала, но не была уверена. А теперь, помимо задержки месячных, начались приступы слабости и тошнота. Для женщины с такой хрупкой внешностью она обладала на удивление крепким здоровьем и испытывала нечто подобное лишь дважды: в начале 1784 года и летом 1793-го. Некоторое время после рождения первого ребенка она страдала от приступов слабости, но пусть с виду они были похожи, ощущения были разные.

Она была поражена и даже несколько шокирована, потом насторожилась, но затем обрадовалась. Итак, если всё пойдет хорошо, у нее будет трое детей. Джеффри Чарльз уже почти взрослый, Валентину около шести. Еще один мальчик? Ей бы хотелось девочку. Еще один ребенок, когда ей исполнится уже тридцать пять, почти тридцать шесть. И родится в том же месяце, что и Валентин.

И Джордж уж точно обрадуется. Элизабет знала, как он до сих пор ее ценит, а теперь скорее как муж, а не просто как неожиданно полученный трофей. Он поверял ей свои планы, по крайней мере некоторые, считая ее другом. Элизабет полагала, что заслужила это. Ей пришлось пережить нелегкие пять лет.

И значит, новый ребенок окончательно скрепит их брак, как не скрепило бы ничто другое. Нужно сказать Джорджу вечером. Или подождать еще немного, пока она не будет совершенно уверена.

Подождать? Но сколько? И зачем? Предположим, родится еще один мальчик?..

В те ужасные дни после смерти тетушки Агаты, когда Джордж подозревал, что Валентин родился не семи— или восьмимесячным, а значит — не его сын, они дошли до крайности, и Элизабет поклялась на Библии и убедила мужа, или почти убедила. Но даже тогда, даже после этого он не избавился от ревности. Предположим, родится еще один мальчик. И уж точно — сын Джорджа. Возможно ли, что старые подозрения заставят его постепенно отдалиться от Валентина и уделять всё больше внимания новому отпрыску?

Между Валентином и Джорджем наверняка возникнет отчуждение, если появится младший брат, бесспорно сын Джорджа, и получит всю отцовскую любовь.

Элизабет обладала сильнейшим материнским инстинктом — ее всепоглощающая любовь к Джеффри Чарльзу привела к первой трещине между ней и Фрэнсисом много лет назад. И хотя Валентин по многим причинам не сразу занял такое же положение в ее сердце, теперь Элизабет всецело заботило будущее сына. Она бросила вызов Джорджу и одержала над ним верх скорее ради Валентина, чем ради себя.

Элизабет размышляла над этим всё утро, одеваясь на торжество. Пока Джордж убежден, что Валентин родился до срока, риск минимален. Во время напряженной и полной эмоций встречи с Россом три года назад, последний сделал одно весьма разумное предложение. Он сказал тогда: если ты ценишь брак с Джорджем, а даже если и нет, то для твоего же блага следует подарить ему еще одного ребенка и убедить в более позднем времени зачатия. Сделай это, и никогда не открывай тайны. Это несложно. Еще один ребенок, рожденный до срока, убедит Джорджа, как ничто другое.

Будет ли это сложно? В этот раз — едва ли. Ничего не случится, если она попридержит новости до следующего месяца или даже на два месяца. Приступы слабости быстро проходят, а по утрам ее почти не тошнит. К тому же Элизабет не сильно поправлялась во время беременности, несмотря на стройную фигуру. И до последнего дня она прекрасно себя чувствовала и двигалась как обычно. Джорджа будет легко обмануть. Нужно сказать ему о том, что ребенок родится в апреле. А когда ребенок родится в феврале, как и прежде...

Да и с доктором не возникнет непреодолимых сложностей. Как-нибудь в июле она вызовет его по пустячному делу и во время визита сообщит о том, что подозревает беременность. И скажет, что последние месячные были в июне. У него не будет причин ей не поверить, ведь ей нет никакого резона лгать. Джордж согласится с этим утверждением по той же причине. А когда в феврале родится ребенок, он может выглядеть вполне доношенным, как и Валентин, но и доктор, и Джордж решат, что повторились те же странности, как и в прошлый раз. И никто не станет этого оспаривать.

Церемонию открытия больницы назначили на десять утра. Чтобы угодить жене, Джордж внес от ее имени сотню гиней, а значит, Элизабет будет одной из немногочисленных приглашенных дам. Без четверти десять у крыльца остановилась карета Уорлегганов с нарядными форейторами в желтых ливреях, четверка серых лошадей зацокала по мостовой, покачивая головами. До больницы было недалеко, но Джордж настоял на том, что они должны прибыть в карете. Элизабет надела белое шелковое платье с турнюром, чтобы талия выглядела стройнее, узкий синий корсаж и бледно-голубую шляпку. Джордж выглядел элегантно в новом черном сюртуке с широкими лацканами и двумя рядами серебряных пуговиц. Он помог Элизабет подняться в карету, и они тронулись вниз по холму, влившись в вереницу остальных экипажей.

Общественный лазарет Корнуолла представлял собой длинное здание из серого камня, хорошо заметное со всех сторон. Прибывающих гостей проводили внутрь, в две палаты, расположенные одна над другой. В каждой стояло по десять кроватей вдоль стен, нижняя палата предназначалась для мужчин, а верхняя — для женщин. К ним примыкали комнатки для сестер милосердия, благотворительная аптека, мертвецкая, кухня и комнаты для доктора и его жены.

Знакомые приветствовали друг друга — ведь здесь собрался весь цвет местного общества: граф Маунт-Эджкамб, лорд и леди Данстанвилль, мистер Ральф-Аллен Дэниэлл, мистер и миссис Джордж Уорлегган, мистер Трефузис, мистер Эндрю, мистер Макворт Прэд, мистер Роджерс, капитан Полдарк, мистер Моулсворт, мистер Стакхаус, преподобный доктор Холс. Доктор Энис тоже присутствовал, с неохотой представляя свою жену, которая пожертвовала значительную сумму, но не смогла прибыть по очевидным причинам. Доктору Буллу, врачу лазарета, было всего двадцать девять, он приехал из Лондона. Доктор Бенна стал приглашенным врачом.

Всего было тридцать с лишним мужчин и восемь дам — не слишком большая компания, чтобы избежать нежелательных встреч. У Элизабет екнуло сердце, когда она дважды оказалась достаточно близко от Росса Полдарка, чтобы с ним заговорить. Разумеется, она не стала этого делать, как и он, поскольку Джордж находился неподалеку. Радуясь своему новому состоянию, Элизабет не желала портить день. Джордж, не ведая о ее новостях, был также весьма доволен тем, как складываются дела, в особенности успехом замысла дяди Кэрри, тем более что цель была достигнута без потери репутации, а Джордж не горел желанием публично скрещивать шпаги с соперником. Что касается Росса, он пребывал в такой ярости, что понимал — если он что-то сейчас предпримет, то неизвестно, чем это кончится. Но он по-прежнему надеялся на лучшее, а затея с Фрэнсисом Бассетом не выгорит, если затеять ссору, даже словесную перепалку, на открытии больницы Бассета.

А тем временем граф Маунт-Эджкамб, лорд Данстанвилль и доктор Гектор Булл объявили больницу открытой. После чего все вышли на солнце и снова покатили в каретах вниз по холму, к церкви святой Марии. Общество выглядело весьма колоритно, и горожане таращились с открытыми ртами.

— Что ж, — бодро обратился к Россу Дуайт, — это только начало. Мы могли бы справиться и с сотней коек, но двадцать всё же лучше, чем ничего. Доктор Булл кажется вполне достойной кандидатурой. Надеюсь, принимать пациентов будут не по протекции.

Росс отметил, как постарел Дуайт. Он ведь потерял и ребенка, и жену, и последнее обстоятельство подкосило его не меньше, пусть это всего лишь временно. Дуайт был предан профессии и никогда этого не скрывал, но его сострадание к бедам других людей не умаляло личных привязанностей, и Росс гадал, понимает ли Кэролайн, насколько ее отъезд повлиял на мужа.

К тому времени как Росс с Дуайтом оставили лошадей на конюшне, церковь святой Марии почти заполнилась, поскольку на задние ряды пустили простых обывателей, но всё же они нашли пару мест рядом и преклонили колени в молитве. Росс не думал, что Дуайт на самом деле молится — вероятно, его вера была крепче, но они оба были далеки от ее догматов, в особенности из-за того, что проповедь читал преподобный Холс. Росс знал многих приятных в общении священников, но об обоих представителях Труро нельзя было сказать ничего подобного. Даже этот честолюбивый человек с тяжелым взглядом был лучше покойного викария церкви святой Маргариты. Если на небесах можно получить несколько должностей сразу, Оззи наверняка подаст прошение.

Доктор Холс выбрал отрывок из Книги Иова, тринадцатый стих седьмой главы: «Утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое» и продолжил терзать публику описанием недугов, которые должна лечить новая больница.

— Невозможно передать словами, — вещал он, — ужасающие сцены человеческих несчастий, так часто предстающие в виде искалеченной руки какого-нибудь нищего, коего хворь и изнурительная жизнь приковали к постели, или медленно тающего из-за лихорадки, страдающего от мучительной боли или заживо гниющего, но при этом лишенного медицинской помощи, даже самых необходимых вещей, не говоря уж о комфорте, не имеющего друзей. Такие люди оказываются в тисках нищеты, причем самой кошмарной, и под конец угасают в раздумьях о тяжкой доле своей жены и детей, оставшихся без всяких средств к существованию, обреченных на нищету и повторение судьбы отца! Неужели мы будем безразлично взирать на подобную нужду, неужели это не заставит нас задуматься и вспомнить о справедливости?

Сильная речь, подумал Росс, не любивший старика за черствость, но все же в этом случае он явно потянул за нужные ниточки. Подобные речи хорошо воспринимаются в Палате общин.

Но нужные ли это ниточки? Быть с бедняками щедрым и снисходительным, построить им больницу для бесплатного лечения новейшими методами — всё это достойные цели, заслуживающие восхищения. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше [8]. А как насчет надежды? Все собравшиеся здесь сегодня — добрые люди, готовые облегчить чужие страдания. Но многие ли задумываются о том, чтобы их предотвратить? Не просто давать деньги бедным, а создавать условия, чтобы бедняки могли сами заработать на хлеб. Неужели требовать этого — нечто совершенно иное?

Среди паствы, внимающей мощной проповеди, оказались все три представительницы семейства Чайновет, хотя теперь все они носили другие фамилии и сидели в разных местах церкви, не только по личным причинам. Элизабет Уорлегган — в первом ряду, вместе с мужем. Слева от главного прохода, в задних рядах — Ровелла Солвей, тоже рядом с мужем.

Синяки и ссадины на лице и теле зажили, и, не считая выбитого зуба, что становилось заметно, только когда она широко улыбалась (теперь весьма редко), выглядела она прекрасно. По ее лицу всегда было трудно что-либо прочитать, в особенности в последнее время. После того как Артур обнаружил ее измену и избил жену до полусмерти, она простила его и снова обрела прежнее интеллектуальное превосходство — правда, больше не намекала на превосходство моральное.

Однажды вечером, через две недели после той кошмарной ночи, они начали потихоньку двигаться к примирению, Ровелла рассказала мужу о том, как мистер Уитворт соблазнил ее в своем доме, и в красках обрисовала, как с тех пор он ее преследовал, чуть ли не шантажировал, чтобы возобновить эту связь.

Но лишь невнимание к ней Артура, пылко заявила Ровелла, невнимание к ее телу, его неспособность быть настоящим мужем в конце концов заставили ее сдаться. Артура это ошеломило, он снова рассвирепел и бросил в ответ, что он ограничивал себя в плотских желаниях из деликатности, ради ее же блага. И с тех пор они поладили. Иногда в те дни он сильно уставал от работы в библиотеке, но начал принимать настойку под названием «Тонизирующий бальзам для восстановления сил» и стал чувствовать себя намного лучше.

С тех пор они ни разу не упомянули Осборна Уитворта и его безвременную кончину. Ровелла отметила, что найденная у тела священника дубинка похожа на пропавшую с кухни, но не стала о ней спрашивать и не встречалась с ведущими расследование констеблями. И пусть муж так зверски ее избил, на то были причины, и когда инцидент позабылся и остался в прошлом, Ровелла даже с теплотой думала о том, на какие бурные чувства, оказывается, он способен. Он был человеком пылким, но обычно это скрывал.

Третья представительница семьи Чайновет, овдовевшая с помощью той же дубинки, сидела с другой стороны прохода, вместе с напыщенной свекровью. По ее лицу также нельзя было ничего прочесть, но если мысли Ровеллы нельзя было угадать с тех пор, как она научилась думать, Морвенна в девичестве была открытой книгой, скорой на реакцию, наивной и импульсивной, лишь жизнь в браке ее изменила. Теперь в ее глазах не отражалась душа, они были пусты, затуманены и ни к чему не выражали интереса. Как потускневшее зеркало.

После смерти мистера Уитворта она сдалась на милость свекрови. Делала всё, что та прикажет, молча и покорно. Потому она и пришла сегодня на службу. Для нее это не имело значения. Имело значение лишь одно — посещение мистером Уитвортом ее спальни в прошлом месяце дало свои плоды. Она снова вынашивает его ребенка. Очередного маленького Оззи. После окончания службы паства покинула церковь, но попечителей и жертвователей больницы пригласили в трактир «Красный лев» на торжественный обед, который начинался в половине четвертого.

Дуайт сказал, что не будет присутствовать, Росс тоже предпочел бы уйти, но остался, потому что Бассет до сих пор не дал ему никаких намеков на свое решение относительно банка. Тогда Дуайт передумал и остался с другом. И слава богу, поскольку его посадили рядом с Элизабет, а Росса — напротив, через одно место. Справа от Элизабет сидел Джордж, совсем рядом с Россом. С одной стороны от Росса оказалась мисс Кэтлин Бассет, сестра лорда Данстанвилля, а по другую руку — Роберт Гуоткин. Правда, когда начали подавать блюда, в гуле голосов с трудом можно было что-то расслышать, тут уж не до враждебных стычек. А кушанья следовали одно за другим. Сложности начались в половине шестого, когда немногие дамы удалились, оставив пустые места, мужчины сдвинулись теснее, и по кругу пошли бутылки портвейна и бренди. Теперь, пока наливалось спиртное, наступали краткие периоды тишины, мужчин разморило от сытной пищи.

Во время одной из таких пауз Гуоткин произнес:

— Я слышал, вы возвращаетесь в политику, мистер Уорлегган.

Трудно сказать, была ли эта реплика вполне невинной или с подвохом.

Джордж чуть-чуть повернул голову.

— Когда вновь соберется парламент, я буду представлять Сент-Майкл.

— Так значит, Уилбрам уйдет?

— Нет, Хоуэлл.

— Я не знал.

— Это еще в будущем.

Гуоткин покрутил бренди в бокале.

— Приятно знать, что нас будет представлять больше местных. Слишком уж часто парламентарии ничего не знают о нуждах Корнуолла.

— Полагаю, эти карманные округа довольно дорого обходятся, — сказал мужчина рядом с Гуоткином. — Не то чтобы их было накладно купить, сэр, но прежде чем избрать нужного кандидата, выборщики начинают требовать то да сё. А потом, не дай бог, если вы не будете осторожны, то в Палате объявят, что вы получили место с помощью подкупа.

— Вы слышали, что сказал Бёрк? — спросил кто-то с другого конца стола, сменив тему. — Слышали, сэр? Будто бы республиканцев во Франции погубит шпага популярного генерала! И это событие не замедлит себя ждать. Теперь, когда Бонапарт потерпел поражение в Акре, он вряд ли надолго задержится в Египте. Во Франции есть дела и поважнее!

— Не говоря уже о Джозефине, — последовал ответ.

Все засмеялись.

— Но есть еще и пресвитериане в Белфасте. И все как один республиканцы! Они отвергли католиков не потому, что те еретики, а потому что поддерживают деспотию!

— Люди в Ольстере не похожи на французских республиканцев.

— Такого я никогда не говорил — ничего подобного. Но им не нравится находиться под пятой англичан и не нравится коррупция политиков. Нет налогам без представительства в парламенте — вот их боевой клич. А мы знаем, откуда это взялось!

— А вам, капитан Полдарк, понравился первый год в Вестминстере? — поинтересовался Гуоткин.

— Да, — коротко ответил Росс. — Но это не совсем верное слово. Я там многому научился. Немного поскучал. Сначала я подумал, что от меня есть прок, а потом снова задумался.

— Вы считаете, там много коррупции?

— А разве нет?

— Боже! Какой цинизм, сэр!

— Политика по природе своей — дело грязное, — заметил еще один из присутствующих.

Росс осушил бокал и промокнул губы салфеткой.

— Но выбирать между политикой и другой формой власти не приходится. В Вестминстере есть всё — от высоких идеалов до самых низменных побуждений. А разве в этом городе по-другому? В меньшем количестве, но в том же масштабе.

— Что ж, сэр, если вы упомянули местную политику...

— Политику или предпринимательство. Скорее последнее.

— ...Три миллиона, сэр! — раздался голос. — В Ирландии три миллиона католиков или около того, и все, помимо привилегированного меньшинства живут хуже диких животных!

— Еретики!

— О да, согласен, но должен заметить, даже негр Вест-Индии в день съедает больше, чем иные из этих людей в неделю.

— То же самое можно сказать и об английских рабочих. Не нужно так далеко ходить, — вставил Ральф-Аллен Дэниэлл. — Война принесла крайнюю нищету, и многим приходится выбирать между воровством и голодом.

— Боже ты мой, не понимаю, мы тут о патриотизме говорим или подстрекаем к бунту?

— Вы говорите о городских делах, сэр? — обратился к Россу Гуоткин. — Полагаете, они ведутся грязно? Как именно?

Росс помедлил, взял графин с портвейном, налил себе и протянул его Дуайту.

— Я про банкротство банка. Оно произошло не из-за ошибки со стороны банка, а было инспирировано извне, по злой воле тех, кто обычно прячется в тени. Обычно ядом пользуются змеи, но человеческий яд таков, что посрамил бы любую гремучую змею, опустив ее на уровень слепого червя.

Росс ощутил, как Дуйат предупреждающе наступил ему на ногу, передавая графин через пустой стул Джорджу. Гуоткин выглядел озадаченным.

— Я не живу в городе и потому, вероятно, не в курсе событий. Но я не понимаю. О ком вы говорите?

— Его же убили! — воскликнул кто-то. — Совершенно точно, как пить дать. Трезвого и уравновешенного священника вроде молодого Уитворта! Он никогда бы не свалился с лошади без посторонней помощи! Да еще эта дубинка и порванный плащ!.. Но я всё равно не согласен с вами, Дэниэлл, что число преступлений выросло. Думаю, их можно сократить, если повесить побольше мерзавцев!

— Мне так жаль юную вдову. Она довольно привлекательна, но вряд ли снова найдет мужа, с тремя-то детьми и почти без денег.

— У семьи есть деньги — у его семьи. Хотя, по всей видимости, не наличными.

Росс сделал над собой усилие и произнес:

— Я говорю о тех, кто поступил бесчестно. Их имена мне неизвестны, мистер Гуоткин, поспрашивайте деловых людей. И они расскажут, если их не запугают, об анонимных письмах, которые среди них распространяли.

— Мне всё это кажется бурей в стакане воды, — вставил Джордж Уорлегган. — Попыткой найти козла отпущения для совершенно обычного банкротства. Я ценю твою преданность другу, Росс, но, как это часто с тобой случается, ты в слепоте своей не видишь фактов. — Он зевнул и прикрыл рот рукой. — А факт в том, что Харрис Паско — старый глупец, не умеющий обращаться с чужими деньгами. А если когда-то и умел, то те дни давно миновали, раз Нат Пирс сумел воспользоваться крупными суммами из трастовых фондов и...

— Ты лжешь, — сказал Росс.

На секунду повисла тишина. К счастью, это расслышали немногие, потому что вели разговоры на другие темы. Но прежде чем Джордж смог ответить или Росс добавить что-то еще, за их спинами кашлянул лакей. Дважды.

— Прошу прощения, сэр. Доктор Энис, сэр. Прошу прощения, мистер Уорлегган.

Джордж развернулся и посмотрел на слугу.

— В чем дело?

— Прошу прощения, сэр. Миссис Уорлегган. Она упала в обморок.

Прошел месяц. Небо озарилось летним светом, сено наконец-то поспело. По всей округе ждали уборку поля — по краям уже скошенные, но не посередине. Выглядели они, как вышитый носовой платок. Сидящие на столбах ворот чайки кричали, как нескладные стражи, а ветер ворошил их хвосты. По небу плыли похожие на синяки облака.

Французы повсюду отступали. Австрийцы заново набрали армию и нанесли поражение французам при Маньяно. Разнесся слух, что русские под командованием эксцентричного, но блестящего полководца Суворова оттеснили французов и вошли в Милан. Население приветствовало их, как спасителей. Русско-турецкий флот захватил Корфу. Французы покинули Неаполь и начали медленно отступать на север. Все завоевания Бонапарта оказались под угрозой.

Все мыслили теперь прямо противоположным образом: не о вторжении Франции в Англию, а о нападении Англии на Францию или на одного из ее союзников. В Вест-Индию, где свирепствовала тропическая лихорадка, почти никого не послали. Там создали полки из чернокожих, в качестве награды предложив им свободу, несмотря на сопротивление плантаторов. Новая британская армия осталась дома, готовясь к более близким и важным сражениям.

Обморок Элизабет оказался совсем некстати, учитывая ее план. Но за этим последовало нечто худшее — ее стало тошнить по утрам. И хотя она солгала Дуайту, задавшему ей очевидный вопрос, от Джорджа ей свое недомогание утаить не удалось. И когда он вызвал доктора Бенну, Элизабет пришлось признаться в своем положении. Джордж, разумеется, был рад, как и предполагалось. Он тоже хотел девочку (что успокоило Элизабет, ведь значит, он наконец-то признал Валентина). Более чем когда-либо муж стал относиться к ней, как к драгоценности, оберегать ее и заботиться, словно она несла в себе священное семя.

Элизабет забыла о том, что не удалось обмануть Джорджа относительно даты, и отбросила все страхи и сомнения, настолько непринужденно он себя вел. Он воспринял ее беременность, как естественный плод своего процветания. Дэвид Хоуэлл попросил назначить его управляющим Чилтерн-Хандредс, и округу Сент-Майкл предстояло выдвинуть нового члена парламента. Мистер Джордж Уорлегган выдвинул свою кандидатуру, и скоро предстояло оглашение. Почти наверняка он получит место без проведения выборов. На зиму Джордж уже снял дом на Кинг-стрит в Мейфэре. Элизабет могла бы родить в Лондоне.

Лишь одно событие в конце июня омрачило безоблачный горизонт.

Это событие давно ожидалось, но произошло лишь в результате скрупулезных переговоров и бесконечного взвешивания преимуществ и недостатков. Росса дважды приглашали в Техиди, и на последней встрече присутствовали остальные партнеры банка. Дважды он посещал Бассета без приглашения. Он много ездил по графству, собирая собственные силы и наращивая их вес. Осторожно, стараясь не блефовать, он проглатывал очередной пренебрежительный отказ, хотя всё в нем восставало против этого. Но Росс отказывался принять поражение, казавшееся таким неминуемым, и преодолевал препятствия по мере их появления. Демельза никогда не видела его столь решительно настроенным.

В последнюю пятницу июня в «Меркьюри» вышло объявление, позже повторенное местными листками, имеющими хождение в деловых кругах Корнуолла. Там говорилось, что с первого июля 1799 года банк «Бассет, Роджерс и Ко» в Труро сливается с Банком Паско из того же города и меняет название на Банк Корнуолла. Партнерами нового банка стали: барон Данстанвилль из Техиди, мистер Джон Роджерс, мистер Макворт Прэд, мистер Генри Стакхаус, мистер Харрис Паско и капитан Р. Полдарк.

Последнее имя добавили буквально в последнюю минуту, но раз предложение исходило от лорда Данстанвилля, никто не стал возражать. Даже Росс, для которого это стало таким же сюрпризом, как и для всех остальных, явно колебался, но не оспаривал это решение. Джон Роджерс как-то сказал мистеру Стакхаусу, не присутствовавшему на последней встрече: «Разумеется, он не принесет денег. Даже в будущем. Он не из тех, кто способен делать накопления. Но у него прекрасная репутация. И он становится значительной фигурой в графстве. Кто бы мог подумать, да? И дело даже не в его поступках. Скорее в характере».