Штормовой пеленг

В затемненной рубке было относительно тихо, но грохот моря и надсадный вой винта доносились и сюда.

Рулевой с трудом удерживал судно на курсе. Матросы сменялись каждый час — в такую погоду люди на штурвале выматывались за час, как на тяжелых погрузочных работах.

В радиорубке радист принимал «Навип» — навигационное предупреждение. Его передавали для всех морей и океанов. Где-то за тысячи миль отсюда, в Индийском океане, при полном штиле напоролся на рифы танкер и выпустил в океан десятки тонн нефти; где-то на севере затерло льдами траулер, а на экваторе столкнулись два судна, одно из них загорелось; где-то на оконечности Африки потух маяк, а на подходе к Гибралтару обнаружен какой-то неопознанный плавающий предмет и мореплавателям надлежит соблюдать осторожность; ледовый патруль предупреждал, что от Гренландии спускаются к югу айсберги и могут появиться на оживленной дороге между Европой и Америкой...

В радиорубку вошел Чигринов.

— Молчат, — ответил радист, понимая, что беспокоит капитана.

Все попытки связаться с «Кайрой» кончались неудачей, судно не отвечало. «Что у них там? — с беспокойством думал Чигринов. — Рация не работает? Щербань ранен. А эта девушка? Могла бы выйти на связь и сообщить, как у них там дела!»

— Слушайте внимательно! — приказал Чигрипов. — И если свяжетесь, сообщите, что идем на помощь. Скоро будем.

— Хорошо, — кивнул радист.

И снова начал вслушиваться. В эфире, до отказа забитом воем, свистом, обрывками иностранной речи, трескучими электрическими разрядами, от которых болели барабанные перепонки, настойчиво пробивалась тревожная морзянка — кто-то сообщал, что потерял рулевое управление и его несет на скалы Норвегии. Это было очень далеко от «Посейдона», а тут, совсем рядом, молчала «Кайра». Может, уже некому отвечать?

В рулевой рубке у локатора, крепко держась за поручни, стоял старпом Вольнов.

— До них полторы мили, — доложил он капитану, когда Чигринов вернулся от радиста.

Чигринов спросил:

— Эхолот?

— Глубина сорок метров! — доложил вахтенный штурман Шинкарев.

Так. Значит, глубина, теперь будет стремительно убывать. Мель не круглая тарелка, чтобы знать, где ее край. Она далеко расползлась в море песчаными языками. Через какую-нибудь сотню метров можно и самим сесть на мель.

— Наблюдать за эхограммой! — приказал Чигринов.

Бумажная лента ползла через валик, и самописец наносил черную изломанную линию. Глубина убывала.

Чигринов озабоченно смотрел на освещенную палубу, где боцман с матросами наращивал запасной буксирный трос. Среди матросов на палубе был и Славка. «Нет, он все же молодец, — подумал капитан. — Действует, как положено матросу».

Все эти дни, как только Славка появился на «Посейдоне», Алексея Петровича мучило сознание, что сын намеренно не откликается на его попытки сближения. Несостоявшийся разговор в каюте показал, что с ним будет трудно найти общий язык. Вспомнились слова Григория: «А за что он тебя должен любить? Ты два года как ушел от них». Мучило и то, что в отношениях с Анной вкралась какая-то неловкость, какой-то холодок, стало почему-то стыдно встречаться с ней, зная, что здесь, на судне, находится сын. Она это почувствовала и отдалилась...

— Алексей Петрович, РДО. — Радист подал телеграмму.

Чигринов прочитал:

«Аварийная тчк с/б «Посейдон» тчк Чигринову тчк Три пункта тчк Обязываю обеспечить спасение капитана Щербаня члена экипажа «Кайры» Корольковой зпт оказать необходимую медпомощь тчк Обязываю принять все меры спасения судна зпт взять на буксир доставить порт тчк Обязываю каждый час информировать ходе спасательных работ тчк Иванников тчк».

Чигринов усмехнулся: «Обязываю, обязываю, обязываю». Если что случится, эта радиограмма — документ. В командах сегодня недостатка не будет. Как можно командовать за сотни миль от событий, давать какие-то указания! Ведь это просто видимость участия, видимость работы. Все это, как говорится, на пожарный случай. Спасут — эаслуга начальства, не спасут — вина капитана. Радиограммы, как документы, потом лягут на стол следственной комиссии.

Полчаса назад он доложил на берег, что спас команду «Кайры» и что капитан Щербань с буфетчицей остались на гибнущем судне. Теперь его обязывают спасти их. Будто он этого не знает без Иванникова!

Чигринов перевел глаза на море. Его беспокоило наступившее затишье. По опыту он знал, что такое спокойствие опасно — море готовится к решительной атаке. Хорошо еще циклон где-то заблудился и пока не настиг их. Надо до него успеть снять капитана Щербаня с судна. «Вот тоже герой нашелся! — с иронией подумал Чигринов. — Восстановил старые капитанские традиции, вспомнил архаическую романтику. Идиотизм какой-то!»

Как умудрился Щербань посадить судно на мель? Судя по карте, он хотел сократить путь. Но ведь это вопиющая безграмотность. Как он мог допустить? Что-то тут не так. Не полез бы он, закрыв глаза, на эти камни. Что-то заставило его это сделать. Но что? И старпом его мнется, не договаривает. Видимо, боится ненароком усугубить вину капитана.

Широкая ложбина, образовавшаяся между черными водяными валами, куда как раз входил «Посейдон», приковала взгляд капитана. Эта гладкая, холодно сверкающая в огнях прожекторов поверхность таила в глубине зловещую силу, которая вот-вот обрушится на судно. Вот уже побежала водяная поземка, срываемая порывами ветра с горбатого надвигающегося холма.

— Всем покинуть палубу! — приказал капитан по радиотрансляции. Голос его заглох в налетевшем шквале ветра.

— Полундра! — крикнул Гайдабура.

Матросы бросились прятаться за надстройку. Палуба исчезла под водяным валом. Огромный, поблескивающий в лучах прожекторов холм чудовищной тяжестью придавил «Посейдон», вмял его в море. Тонны воды перекатились по палубе. Буксир ухнул в бездну, задрожал, захрустел шпангоутами. На мгновенье Чигринову показалось, что судно не вынесет огромной тяжести водяного вала и уже не выберется на поверхность.

Медленно, страшно медленно, дрожа от напряжения, задыхаясь машиной, «Посейдон» выкарабкался на гребень исполинского холма. Судно дрожало, как дрожит лошадь, вытаскивая груженую телегу на крутую гору.

Потом был еще вал. Потом еще...

Славка, застигнутый вместе с матросами на палубе, спрятался между лебедкой и редуктором и выбирал момент проскочить в надстройку. «Бежать? Не бежать?»

Вспененная стена черной воды сшибла его и поволокла по палубе. Он судорожно махал руками, ища хоть соломинку, чтобы удержаться, испуганно закричал, но рот тотчас грубо заткнуло холодной, соленой водой. Он все же зацепился за что-то, кажется, за стойку рынды, но его тащило, выворачивало руки. Кто-то оторвал его руки от железа и поволок по палубе, стал беспощадно бить о кнехты, скобы, о стальной буксир и какую-то цепь. Славка забарахтался из последних сил и, задыхаясь, понял, что сейчас его выбросит за борт. Вдруг он почувствовал, как чьи-ro руки схватили его за шиворот и, выдернув из волны, сунули в щель между брашпилем и редуктором.

— Глаза па затылке иметь надо! — услышал он голос боцмана.

Судорожно хватая воздух, Славка вцепился в брашпиль, стараясь удержаться на уходящей из-под ног скользкой палубе.

Капитан Чигринов все это видел. Когда вал прокатился над палубой и «Посейдон» стряхнул последние струи, Чигринов расслабленно провел рукой по лицу и осевшим голосом спросил по радиотрансляции:

— Боцман, все целы?

Гайдабура окинул взглядом палубу и крикнул:

— Все живы, нет?

В ответ молчание.

— Смурага! — повысил голос боцман.

— Да здесь я, здесь, — раздалось из-за редуктора, куда волной втиснуло матросов. Смурага кряхтел, вылезая.

— Чего молчишь?

— Зашибло малость.

— До свадьбы заживет, — обнадежил боцман, с тревогой глядя на море — что оно там еще готовит?

Матросы вылезали кто откуда, потирали ушибленные места, отряхивались, чертыхались, с опаской глядели на море — не идет ли новый вал?

— Курилов! Курилов, где ты? — орал боцман, силясь перекричать ветер.

— Т-тут, — недовольно отозвался рядом матрос. — Чего орать-то.

— На тебя не орать, тебя матом крыть надо! — обрадовался боцман. — Опять спишь на ходу?

— Т-тут уснешь, — заикаясь ответил матрос. — П-помяло всего.

— Ничего, тебе полезно, — успокоил его боцман. — Вместо массажа, чтобы курдюк не развивался. Боболов! Боболов! — повысил голос боцман. — Боболов, так твою растак! Кто видел этого разгильдяя?

— Он последним бежал за мной, — сказал Смурага.

— Осмотреться! — приказал боцман. — Быстренько, ребятки, быстренько, родные!

Боболова нашли за лебедкой. Он лежал без сознания.

— Живой? — с тревогой спросил боцман.

— Вроде живой, — ответил Смурага. — Дышит.

— В лазарет! — приказал боцман. — Бегом!

Матросы понесли Боболова в санчасть.

— В рубашке родился, — кивнул вслед Курилов. — Как его не смыло!

— У нас одного на «Козероге» смыло, а потом обратно на борт закинуло, — сказал Смурага.

— Ты когда-нибудь рот закроешь! — вскипел боцман. — Работать!

— У самого рот не закрывается, а на других орет, — обиделся Смурага.

— Ему по штату положено, — откликнулся Курилов, прикрываясь от ветра. — Что за боцман, если глотка пе луженая?

— Боцман! — раздался требовательный голос капитана. — Как люди? Почему молчите?

Гайдабура кинулся к динамику:

— Все живы! Боболова стукнуло малость. В лазарет понесли.

— Надеть страховочные пояса! — приказал капитан.

***

Боболов лежал в каюте один, расслабился, чего не позволял себе на глазах у других, и не сдерживал стона — боль ломила голову. «Сотрясение, поди, заработал, — подумал Боболов. — Заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет».

Когда судно поднималось на волну, ему становилось легче, но когда судно падало вниз, боль сдавливала голову. «Разжижились мозги, что ли, у меня?», — подумал он, устраивая голову поудобнее на подушке. Нет, пора с морем завязывать — пропади оно пропадом! — пора осесть па берегу и жить как живут-поживают все нормальные люди. Какого черта носит его по морям! Из своих двадцати шести лет он уже девять проболтался по волнам. Не окончив школы, ушел матросом на сейнер. Сначала был рыбаком, как и отец, но, сходив несколько рейсов, заскучал. Рыба да рыба, шкерка, разгрузка, погрузка — никакого просвета, молоти да молоти! Нанялся в морагентство перегонять суда. Походил, посмотрел страны, но там малый заработок. Пошел в спасатели — денежно и интересно. Не прокиснешь. И вот уж третий рейс он на «Посейдоне». Команда ничего, а кэп классный, таких поискать...

В каюте было тихо, уютно, и блаженно-расслабленное тело отдыхало. Но в голове стояла боль: она то приливала горячей ртутью, то отпускала. Постепенно он приноровился, держал голову руками на весу и от этого было полегче.

Он задерпул шторку сбоку и оказался в маленьком уютном мирке, ограниченном сверху Славкиной койкой, с одного боку — шторкой, с другого — переборкой, на которой была приклеена фотография девушки. Мирок этот был освещен теплым матовым светом коечной лампочки над головой. «Вернемся — женюсь», — подумал Боболов, глядя на улыбку девушки.

За бортом ревело море, и на палубе творилось черт знает что, а он лежал в тепле и блаженствовал. Попытался придремнуть, но не получилось.

Судно качало как на качелях. Когда оно летело вниз, холодок подсасывал под ложечкой. Боболов скорее умер бы, чем признался, что болтанку переносит с трудом. Но он пересиливал себя и никогда не показывал, что страдает во время шторма. Если кто-нибудь узнал бы об этом, несказанно удивился.

Нет, бросит он к черту эти моря! Хватит с него! На берегу не пропадет. Подастся куда-нибудь в ансамбль. На гитаре он виртуоз. Боболов усмехнулся, представив себя с гитарой на эстраде ресторана.

Судно резко качнуло, и боль в голове опять накатила горячей волной.

Стиснув зубы, он сдержал стон, подумал: «Ну, достается ребятам!» На душе почему-то стало нехорошо, стыдно. Он тут в тепле разнеживается, а они там уродуются...

***

Освещенную прожекторами «Посейдона» беспомощную «Кайру» терзали волны. Капитан Чигринов не опускал бинокля. Нос «Кайры» ушел в воду по самую палубу, видать, полный трюм набрали. Крен на правый борт градусов тридцать. И сидит, по всей видимости, на камнях прочно. Надо высаживать аварийную группу, заделывать пробоину, откачивать воду и уж потом стаскивать с камней.

«Посейдон» подошел к «Кайре» на расстояние выброса линя. Прожектор вырвал из тьмы фигурку, одиноко стоящую возле надстройки. Капитан всмотрелся — Тамара.

— Приготовить линь к броску! — приказал Чигринов старпому и вышел из рубки на мостик.

На нос «Посейдона», увертываясь от волн, пробежал вахтенный штурман Шинкарев с линевым пистолетом, похожим на ракетницу. Он присел за фальшборт и выстрелил. Ветер отнес тонкий капроновый канат в сторону, линь упал в воду.

— Стрелять точнее! — крикнул он штурману в мега- фон.

У них не было времени на пристрелку. «Посейдоп» уже разворачивало на волне.

Шинкарев, опять увертываясь от волн, хлеставших по палубе, побежал на корму.

Чигринов вернулся в рубку, отстранил рулевого и сам встал за штурвал. Сейчас, в опасной близости от «Кайры», наступал самый ответственный момент. В такие минуты Чигринов сам становился за руль.

Стреляли еще несколько раз, но ветер относил линь в сторону.

— Спустить шлюпку! — приказал капитан Вольнову. — Вы — старший.

Из радиорубки выглянул радист.

— Алексей Петрович, берег требует доложить обстановку.

Чигринов чертыхнулся. Удивительная способность у берега — запрашивать обстановку в самый неподходящий момент.

— У нас нет времени на разговоры, — резко ответил он.

Чигринов держал судно лагом к волне, чтобы дать возможность спустить шлюпку с подветренной стороны.

Шлюпка наполнялась матросами, одетыми в оранжевые спасательные жилеты. Жесткие, тяжелые, они мешали морякам работать и двигаться. Матросы не любили эти жилеты, делавшие их неуклюжими и малоподвижными. Среди матросов был и Славка. Боцман взял его в аварийную группу.

Вольнов увидел, что в шлюпку садится Анна Сергеевна.

— А вы куда? Прошу покинуть шлюпку! — приказал старпом.

— Вы забыли, что я врач, а на «Кайре» раненый, — отчеканила Анна Сергеевна.

***

Надежда Васильевна включила селектор и услышала ответный позывной «Посейдона». Стараясь побороть волнение, она спокойным голосом сказала:

— Капитан Чигринов, доложите обстановку!

— Спустили шлюпку, чтобы высадить аварийную группу на «Кайру», — донесло сквозь помехи эфира голос Алексея. Далекий родной голос слабо пробивался сквозь свист, вой, обрывки иностранной речи и тревожные точки-тире морзянки. — Я уже докладывал: команда «Кайры» у нас па борту. На «Кайре» остались капитан судна и буфетчица. Все.

— Есть пострадавшие? — спросила Надежда Васильевна.

— Ничего серьезного. Всем оказана медицинская помощь.

В голосе его Надежда Васильевна уловила раздражение и поняла почему. Он уже сообщил обо всем в радиограмме на имя Иванникова, и теперь его заставляют повторять то же самое. Но Иванников требует постоянной связи с «Посейдоном».

— Как чувствует себя команда?

Надежде Васильевне хотелось спросить о сыне, но нарушать официальный режим связи категорически запрещалось инструкцией.

— Команда выполняет свои прямые обязанности. — Голос Алексея глох, пропадал и вдруг опять возникал совсем рядом. — Все в порядке. Со всеми все в порядке.

Надежда Васильевна поняла этот подчеркивающий тон: со Славкой ничего не случилось.

— Спасибо. Вопросов больше нет. Продолжайте выполнять операцию.

— До связи.

Далеко в бушующем море Алексей положил трубку радиотелефона, и в наушниках остался только треск и свист эфира. Надежда Васильевна сняла наушники и услышала привычный разноголосый шум диспетчерской. Девушки-операторы разговаривали с судами в море и в порту.

Надежда Васильевна позвонила Иванникову на базу и доложила о разговоре с капитаном Чигриновым.

— Выходите на связь с «Посейдоном» каждый час, — приказал Иванников.

Надежда Васильевна подумала, что Иванников не уйдет из кабинета, пока не станет ясен резулыат спасательных работ.

Раздался суховато-официальный, без эмоций, спокойный и твердый голос Нины. Она работала на дальней связи.

— Всем судам, находящимся в Балтийском море! Всем судам, находящимся в Балтийском море! Штормовое предупреждение! Штормовое предупреждение! С норд-вест по направлению зюйд-ост движется циклон. Сила ветра — ураганная. Повторяем...

Надежда Васильевна взглянула на карту — направление циклона было на квадрат, где находились «Кайра» и «Посейдон». Тяжело придется им там. Успели бы справиться со спасением до циклона. Хорошо, если бы успели!

***

— Давай, давай, орлы-цыплята! — хрипел боцман, удерживая в руках тяжелый канат.

Падая, оскользаясь на наклонной палубе, матросы с трудом просунули в носовой клюз буксирный канат и закрепили на кнехтах. «Кайра» была взята на буксир.

— Ну вот! — выдохнул боцман. — Теперь святая душа на костылях!

Он расслабленно прислонился к надстройке с подветренной стороны. Славка чувствовал, как от усталости у него подкашиваются ноги.

— Ну как, терпишь? — спросил боцман, обтирая ладонью мокрое лицо.

— Терплю, — ответил Славка, прикрываясь воротником бушлата от ветра и брызг.

— Терпи, матрос, капитаном станешь.

Рев ветра и грохот волн оглушали. Сквозь летучую стену брызг пробивался луч прожектора «Посейдона»...

В каюте капитана Анна Сергеевна перевязывала Щербаня. Тамара светила ей фонариком. Анну Сергеевну не удивил поступок девушки, женским чутьем она безошибочно определила: здесь любовь.

В каюту вошел мокрый Вольнов.

— Игорь Сергеевич, прошу вас в шлюпку. Приказ с берега — покинуть судно. — Вольнов снял с вешалки штормовку Щербаня, давая понять, что он выполнит приказ. — Прошу вас.

Преодолевая боль, Щербань молча поднялся с диванчика...

Спускать Щербаня в шлюпку помогали Анна Сергеевна и Славка.

— Буксир! — вдруг закричал боцман. — Полундра!

Трос натянулся до предела, пряди его лопались одна за другой и веером лохматились вокруг стального стержня.

Анна Сергеевна втолкнула остолбеневшего Славку в дверь надстройки.

Трос лопнул и со страшной силой хлестнул по палубе, высекая искры. Железо загудело. Стеганув по штормтрапу, трос срезал его, как бритвой. Подхваченную волной шлюпку кинуло от борта.

Когда Анна Сергеевна и Славка выглянули из двери, шлюпки возле «Кайры» не было.

Прожектора «Посейдона» шарили по волнам, но не могли пробить ревущую мглу штормового моря. Тусклые пятна света бессильно глохли в водяной пыли.

— Сигнал! — приказал Чигринов.

«Посейдон» взревел.

Стиснув сигарету в зубах, Чигринов ждал. Обстановка усложнилась. Капитан пытался предугадать, что предпримет старпом: останется на «Кайре» или вернется.

Время тянулось томительно долго. Чигринов вздрогнул, когда Шинкарев обрадованно заорал:

— Шлюпка!

Освещенная прожекторами шлюпка подходила к борту.

Чигринов вышел на крыло мостика. Он увидел Щербаня и девушку, у него отлегло от сердца — спасли.

Хватаясь за поручни трапа, к капитану поднялся старпом.

— Алексей Петрович, на «Кайре» остались врач и ваш сын.

— Как... остались? — переспросил Чигринов.

— Не успели сойти в шлюпку. Нас отбросило волной. Лопнувшим буксиром срезало штормтрап и шлюпочные концы. Мы потеряли «Кайру». Вас мы нашли только по прожектору и гудку.

— Немедленно приготовить шлюпку к спуску! — приказал Чигринов. — Я сам пойду!

За кормой раздался глухой удар, корпус спасателя вздрогнул. Тотчас зазвенел телефон.

— Заклинило винт, — доложил старший механик.

Вахтенный штурман Шинкарев предположил:

— Наверное, трал намотали!

«Да, море в последние годы превращено в помойную яму, — подумал Чигринов. — Лишь бы не стальной трос. С капроновым справиться можно быстрее...»

— Водолазов! — приказал Чигрипов.

«Посейдон» уже разворачивало на волне.

В водолазном посту Веригин и Шебалкин торопливо облачали Григория Семеновича в скафандр. По команде Грибанова «Раз, два — хоп!» — они одновременно рванули с боков тугой резиновый фланец, растянули его, и Григорий Семенович втиснулся в узкий ворот водолазной рубахи.

Чигринов вошел к водолазам, быстро захлопнул дверь от набежавшей волны.

— Идешь?

Григорий Семенович кивнул. Они посмотрели друг другу в глаза. «Я не имею права посылать тебя», — хотел сказать Чигринов, но не сказал, понимая, что этими словами он будет как бы оправдываться перед другом. Оба понимали, что только мастерство и опыт старого водолаза могут спасти «Посейдон».

— Смотри там, Гриша, — попросил Чигринов.

Григорий Семенович снова молча кивнул.

Зазвонил телефон.

— Алексей Петрович, берег вызывает, — доложил радист.

— Обождут, — недовольно ответил Чигринов и положил трубку.

Когда на Григория Семеновича надели шлем и дали воздух, когда Шебалкин стал заворачивать передний иллюминатор, Чигринов сказал:

— Ну, ни пуха...

— К черту, — коротко бросил водолаз.

Грибанов приказал надеть на себя двойные груза, одни на плечи, другие на пояс. Кроме того, он взял в руки пару чугунных бобенцов от трала. Как только волна подойдет к борту и поднимется до палубы, он кинется в нее «солдатиком», так он в детстве прыгал в речку. Надо угадать момент, когда волна начнет отходить от борта, тогда она оттащит его от судна, иначе разобьет о борт. Он уйдет на глубину и только там бросит бобенцы и по ходовому концу доберется до винта.

В скафандре было жарко. Воздух по шлангу шел слабо, но увеличивать подачу было нельзя. Протерев лбом отпотевший передний иллюминатор в шлеме, Грибанов стоял у фальшборта и ждал подхода волны. Веригин крепко держал его за шланг-сигнал.

Григорий Семенович увидел, что гребень волны поднялся до палубы. Он шагнул в открытую дверцу фальшборта и, нажав на золотник в шлеме, ухнул вниз. Он знал, что вслед за ним Веригин сбросит кольца шланг-сигнала, чтобы дать ему возможность уйти на спасительную глубину — подальше от борта.

Он летел вниз, чувствуя, как закладывает уши, как обжимает водой скафандр. Волна подхватила его, как поплавок, и потащила от борта. Надо успеть уйти на глубину, чтобы следующий бросок волны кинул его не на борт, а под днище судна, к винту.

С чугунными бобенцами в руках Григорий Семенович стремительно падал вниз. На глубине было тише, спокойней, но он знал, что все еще находится во власти волны. Его дернуло за пояс, он понял, что рассчитанные метры шланг-сигнала вытравлены и что теперь он должен ждать обратного движения волны, которая понесет его к «Посейдону». И если он не ушел на достаточную глубину, волной его ударит о борт и иллюминаторы в шлеме хрупнут, как тонкие льдинки.

Дышать было тяжело, грудь без защитного слоя воздуха в скафандре сжимало. Но Григорий Семенович не давал команды прибавить воздуха.

Он почувствовал, что его потащило назад, и еще сильнее нажал на золотник, вытравливая из скафандра остатки воздуха. С болью в ушах и в груди, он стал проваливаться еще глубже. Новый рывок шланг-сигнала дал ему понять, что он уже под судном и самое опасное позади. Григорий Семенович разжал руки и выпустил бобенцы.

— Подбирай помалу, — приказал он.

— Есть! — тотчас же ответил по телефону Шебалкин.

Поднимаясь в кромешной тьме выше, он знал, что Веригин сейчас перенес шланг-сигнал на корму и должен подвести его к ходовому концу.

Григорий Семенович ударился шлемом о днище судна. «Так, — удовлетворенно сказал он сам себе. — Все в порядке». Он поднял руку и сразу же поймал ходовой конец. «Удачно». Перебирая руками, стал подтягиваться к винту. Нащупав шершавое, изъеденное морем перо руля, сказал:

— На месте.

— Понял, — ответил Шебалкин.

— Дай воздуха побольше, — попросил Григорий Семенович. Пора было отдышаться и провентилировать легкие.

— Даю.

В шлеме зашипело сильнее.

— Хорош, — сказал Григорий Семенович, жадно вдыхая холодный, пахнущий резиной воздух. От груди отлегло.

Отдышавшись, он сказал:

— Ну, подавайте лампу!

***

В каюте Чигринова на диване лежал Щербань.

— Выпейте, — просила Тамара, предлагая ему чашку кофе. — Я сама заварила. Как вы любите. Двойной.

Вошел Чигринов. Грязный бинт с кровавым подтеком на голове Щербаня, хлопочущая над ним девушка — все это напомнило ему прифронтовые санбаты, где раненым оказывали первую помощь.

Доставая сигареты из стола, Чигринов спросил:

— Почему не подавали «SOS»?

— Думал, справлюсь сам, — с усталой безразличностью ответил Щербань.

— Не об этом ты думал, — с раздражением сказал Чигринов. — Думал, как бы не уронить свой престиж.

— Вас много сейчас найдется, кому захочется ударить. Бей, бей лежачего! — Щербань скривил губы.

Чигринову стало неприятно, что он не ко времени затеял этот разговор.

— Бить тебя я не собираюсь...

Его прервал телефонный звонок.

— Алексей Петрович, вас требует берег, — сказал радист.

— Иду, — недовольно ответил Чигринов. «Опять этот берег! Не сидится им там!»

В коридоре его перехватил боцман.

— Алексей Петрович, это я виноват, — плачущим голосом сказал он. — Казните.

— В чем дело? Что такое?

— Буксир я старый завел. Пожалел новый. Со склада, в смазке еще.

Чигринов молча глядел на сутулые плечи боцмана, на повинно опущенную голову и думал с горечью, что, может быть, и есть в этом признании какая-то доля вины. Но не это главное.

— Не наговаривайте на себя. Буксир мог лопнуть и новый.

— Нет, я, — стоял на своем боцман и покаянно вздыхал. — Жадность моя.

— Идите, боцман, занимайтесь своим делом, — недовольно приказал Чигринов и подумал: «Но если кто виноват во всем, так это Щербань. Но тот не покается».

— Доложите обстановку, — сказала Надежда Васильевна, услышав голос мужа.

— С «Кайры» сняли капитана и буфетчицу. Лопнул заведенный буксир. Подойти к судну пока не можем — намотали на винт. Видимо, плавучий трал. Спустили водолаза. На «Кайре» остались наш врач и... один матрос.

В голосе мужа ей почудилась какая-то заминка.

— Немедленно примите меры для спасения!

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил Чигринов.

— А как Слава?

— Вопрос носит личный характер.

Она представила, как он нахмурил брови.

— Фамилия матроса, который остался с доктором на «Кайре»?

Алексей ответил не сразу.

— Петров. — И тут же раздраженно сказал: — Разговор прекращаю.

Надежда Васильевна медленно сняла наушники, чувствуя, как похолодело в груди от гибельного предчувствия.

— Света, добудь мне судовую роль «Посейдона», — глухо попросила она помощницу. — Есть у них матрос Петров?

— Хорошо, Надежда Васильевна, — ответила девушка, догадываясь, что там, в море, произошло что-то касающееся Надежды Васильевны.

— Диспетчер! Диспетчер! — раздался в селекторе резкий голос. — Говорит «Южная звезда». Когда нам становиться на седьмой причал, брать питьевую воду?

— Через полчаса.

— Да вы что! — возмутилась «Южная звезда». — У нас через шесть часов выход в море, а мы без воды!

Все хлопочут о лучшем причале, о соли, о воде. «Что-то случилось с сыном...» Надежда Васильевна была уверена в этом, подсказывало материнское чутье.

Она заметила Светлану, они встретились глазами.

— Что, Света?

— В судовой роли «Посейдона» нет матроса по фамилии Петров, — тихо ответила девушка.

— Так я и знала.

— Диспетчер! Диспетчер! — надрывалась «Южная звезда». — Я буду жаловаться! Немедленно ставьте нас на седьмой при...

Светлана щелкнула рычажком, и голос «Южной звезды» оборвался. И тотчас раздался резкий телефонный звонок.

— Выходили на связь с «Посейдоном»? — строго спросил Иванников. — Почему не докладываете?

— Извините, — ответила Надежда Васильевна. — Докладываю...

***

В тесной радиорубке «Кайры» Славка, подсвечивая ручным фонариком, пытался включить рацию. Он сидел перед металлическим ящиком со множеством рычажков, потухших лампочек, переключателей, непонятных кодовых цифр и стучал ключом Морзе. Рация не подавала признаков жизни. «Молчит, как гроб!» — в отчаянии думал Славка, смущаясь присутствием Анны Сергеевны. Она была здесь же, в радиорубке, и ждала, чем кончатся попытки включить рацию.

Славка впервые пожалел, что никогда не интересовался ни приемниками, ни транзисторами. Сюда бы Мишку Петенькова, тот бы сразу разобрался во всех этих рычажках — у него нюх ко всяким схемам, усилителям, полупроводникам, диодам и триодам. Он в мореходке вечно пропадал у радистов. Если бы знать, что так вот получится, Славка тоже поинтересовался бы радиоделом.

Корпус судна содрогался, будто по нему колотили огромной кувалдой. Анна Сергеевна куталась в куртку, засунув озябшие руки в карманы. Славка сидел в кресле радиста и, стиснув зубы, пытался оживить рацию.

«Бедный мальчик, его-то за что!» — думала Анна Сергеевна.

Как нелепо все! Неужели это и есть конец? Неужели ей суждено повторить судьбу своего погибшего мужа? Она вспомнила, как много лет назад провожала его в последний рейс. Он стоял на мостике траулера, в штурманской форме, освещенный ослепительным севастопольским солнцем, и улыбался. Она была на причале в толпе провожающих, махала рукой. Удушливо пахло цветущей акацией. И этот запах для нее с тех пор стал запахом беды.

— Не пойму, как она работает, — признался Славка.

— Что же делать? — с отчаянием спросила Анна Сергеевна.

— Ждать!

— Да, да, — согласилась Анна Сергеевна, со страхом прислушиваясь к тому, что творилось за бортом.

Они еще не знали, что «Посейдон» сам попал в бедственное положение и ничем не может им помочь. Они думали, что с минуты на минуту высадится аварийная группа и на «Кайре» зазвучат голоса матросов. Но в сердце уже прокрадывалась тревога и предчувствие, что остались они среди бушующего моря одни.

***

— Нас относит все дальше, — сказал Вольнов, когда в рубку поднялся капитан.

— Шлюпка готова? — спросил Чигринов.

— Готова. Но хочу напомнить: капитан не имеет права оставлять судно, потерявшее управление и ход. Разрешите, пойду я.

— Благодарю за освежение моей памяти, — усмехнулся Чигринов. — А вы... уже сходили один раз.

Лучик — радиус локатора вырвал из тьмы экрана слабо тлеющую зеленую точку. Капитан определил по шкале расстояние до «Кайры» и поразился — их отнесло на полмили. Какое сильное течение! И ветер...

Из радиорубки выскочил радист.

— Алексей Петрович, циклон повернул на нас!

— Когда он будет здесь?

— Через час. Скорость ветра ураганная.

«Мальчишка еще, боится», — подумал Чигринов и спросил старпома:

— Где мы находимся?

— Нас несет на Южную косу Большой банки.

«Та-ак. — Чигринов восстановил в памяти карту. — Как только «Посейдон» пронесет от Северной до Южной косы, так выбросит на мель».

— Разрешите заметить, — сказал Вольнов. — Спускать шлюпку в такой обстановке — безумие.

Чигринов и сам понимал, что решение его было необдуманным. Когда он отдавал приказ приготовить шлюпку к спуску, в нем говорило сердце, но не разум. Шлюпка не сможет преодолеть расстояние до «Кайры». Да и какую помощь они могут оказать? Вместо двоих на гибель будут обречены еще несколько человек.

— Да, Константин Николаевич, вы правы, — глухо произнес Чигрипов. — Прикажите отменить спуск шлюпки.

Чигринов отвернулся, плечи его ссутулились, и сразу стало заметно, что он уже не молод.

Старпом, вахтенный штурман и рулевой с жалостью глядели на капитана.

— Будем надеяться... — сказал Вольнов.

— Прошу без лишних слов! — оборвал его Чигринов.

Там, в ревущей тьме, остались два самых близких и дорогих ему человека, и он ничем не может им помочь.

Он не имеет права ради них рисковать другими. Сейчас главное: дать ход «Посейдону».

...В водолазном посту было сухо, тепло, ярко светили плафоны.

— Ну что там? — спросил капитан.

— Намотали трал, — ответил Шебалкин.

Чигринов взял у Шебалкина один наушник и микрофон.

— Гриша, нас тащит на банку. Подходит циклон. В запасе максимум час.

— Понял, — ответил Григорий Семенович. — Намотали втугую. Надо резать.

— Может, рвануть лебедкой?

— Рано. Тут еще кусок стального троса.

— Торопись.

— Разве Грибанов подводил когда-нибудь, товарищ гвардии старший лейтенант?

У Чигринова дрогнуло сердце, когда он услышал свое фронтовое звание. Он отдал наушник Шебалкину и подумал: «Нет, старшина Грибанов никогда не подводил. Но успеет ли он сейчас?»

Грибанов понимал не хуже капитана, что сейчас все зависит от него, только от него. Надо было успеть!

Подсвечивая подводной лампой, Григорий Семенович внимательно осматривал намотанный трал, отыскивая место послабее. Трал был так спрессован вокруг ступицы винта, что лопасти едва виднелись из этого плотного капронового кокона. Затянуло всей мощью двигателя в тысячу семьсот лошадиных сил.

«Рвать пока нельзя. Резать пилой — сутки. Газорезкой? Капрон будет плавиться и превратится в монолит. Что же делать? И все же газорезкой. Надо прожечь дыру, зацепить крюком лебедки и рвануть! Но сначала надо перепилить трос».

Григорий Семенович приладился и начал пилить. Как знал, что пилка по металлу понадобится и сразу же, еще наверху, велел привязать ее шкертиком к руке.

Водолаза мотало вместе с буксиром то вверх, то вниз. Чтобы не сорвало с подкильного конца, надо было в скафандре держать мало воздуха. Григорий Семенович хорошо понимал, что от нехватки воздуха скоро наступит кислородное голодание, закружится голова, заболит сердце, но иного выхода не было.

Пропустив подкильный конец под мышку левой руки и повиснув на нем, упираясь одной ногой в лопасти винта и все время соскальзывая с нее, Григорий Семенович пилил, чувствуя, как с каждым движением руки пилка все глубже вгрызается в трос. Подводная лампа тускло освещала место работы, порою ее свет пропадал вовсе — болтающиеся концы трала заслоняли лампу. «Ничего, — подбадривал себя Григорий Семенович, чувствуя, что в шлеме уже душно, что соленый пот заливает лицо, выедает глаза. — Ничего. Не впервой». Он продолжал перепиливать прядь за прядью, и когда наколол стальной проволокой палец, обрадовался. Значит, дело идет!

Руки мерзли, плохо слушались, но Григорий Семенович специально надел водолазную рубаху без рукавиц, чтобы лучше было работать на ощупь, и теперь, в ледяной воде, пальцы закоченели, плохо держали пилку.

Не давая себе передышки, он пилил и пилил.

— Припухать будем, пока водомуты размотают винт, — сказал Смурага, приваливаясь к переборке.

Матросы завели подкильный конец, на котором теперь держался под водой Грибанов, и отдыхали, ожидая приказаний. В коридоре было тихо, светили плафоны, железная дверь заслоняла их от ветра и волн. Вместе с другими матросами с «Кайры» был и Петеньков. Он отказался сидеть в каюте и занял Славкино место в боцманской группе.

— Нет, в рыбаках все же лучше, — убежденно произнес Смурага. — Там если штормяга застал, то, как говорится: деньги — жене, убытки — стране, а сам — носом на волну и дуйся в «козла», пока не стихнет.

Матросы молчали. Смурага немного подождал и снова начал:

— Я вот на «Катуни» ходил. Заколачивали за рейс по три тысячи на пай. Молотили, правда, восемь часов через восемь, но зато с деньгами. А тут того и гляди пошлешь радиограмму: прощай, мама!

— Чего ж ушел? — спросил боцман. — И заколачивал бы.

— Да выгнали его, — спекшимися от внутреннего жара губами усмехнулся Боболов.

С забинтованной головой он все же вернулся па свое место в боцманской команде. Его подташнивало, боль в голове не утихала, зябко нахохлившись, он сидел на красном пожарном ящике с песком.

— Кого выгнали? — задиристо повысил голос Смурага. — Ты в мои документы заглядывал?

— Ты к нам-то чего подался? Думал, тут полегче и денег побольше? Тебе в Морагентство идти надо, суда перегонять. Там свою вахту отстоял и загорай — никаких тебе погрузок, никаких разгрузок, и спасать никого не надо. Шлепай потихоньку вокруг шарика.

— Везде хорошо, где нас нет, — вздохнул боцман. — Им тоже достается. По восемь-девять месяцев дома не бывают. Тоже не малина.

Примостившись рядом с Боболовым на пожарном ящике, Гайдабура переобувался.

— А что, правду говорят, будто ваш капитан застрелиться хотел? — вдруг спросил кто-то Петенькова.

Петеньков пожал плечами. Он вспомнил, как яростно работал Щербань в трюме на разгрузке, как усмирил панику и отдал стопор последней шлюпки.

— С бабой остался — чего стреляться! — хмыкнул Смурага.

— Ну что ты за человек! — вскипел Гайдабура. — Самого бы тебя туда, на его место.

Раскуривая подмокшую сигарету, он хмуро заявил:

— Ударит ураган — закусим горе луковицей.

— Минорные нотки прорезались, маэстро, — сказал Боболов.

— Только дурак может спокойно относиться к опасности. — Боцман сердито взглянул на матроса. — Тут целое кладбище, на этой банке. Как говорится: пронеси и помилуй.

— А ты помолись Николке морскому, — сказал Смурага. — Чего его, старого хрена, даром таскать с собой?

У боцмана в каюте висела маленькая иконка Николы морского, покровителя и защитника моряков. Передавался этот талисман от отца к сыну — все Гайдабуры были моряками.

— Не твое это дело, — нахмурился боцман.

— Как не мое? — удивился Смурага. — А кто должен перевоспитывать таких дремучих? Изживать родимые пятна капитализма. А религия — это опиум для народа. В наше-то время и вдруг — иконка! Откуда такая темнота?

Вместо боцмана ответил Боболов.

— Ты, светлый и прозрачный, попридержи-ка язык! — сквозь зубы сказал он.

Смурага, хоть и ухмыльнулся, но замолчал.

Матросы, обессиленно привалившись к переборкам, одновременно качались то в одну сторону, то в другую — буксир валило с борта на борт. Любимец команды песик Посейдон, черный, лохматый, с белым кончиком хвоста, скользил на кренах по гладкому мокрому линолеуму коридора. Он ластился к людям, искал у них помощи, тоскливо и жалобно поскуливал.

— Сейчас надо винт разматывать и рвать когти, пока циклон не застукал, — снова начал Смурага, будто с кем- то споря.

— А люди на «Кайре»?

Смурага усмехнулся.

— Кэп, конечно, ради своей... не пожалеет других.

— Ты эти ухмылки брось! — недовольно буркнул боцман. — Там у него сын.

— Вот я и говорю. Своя рубашка ближе к телу. А уж без рубашки...

— А ну, хватит! — приказал боцман. — Разговорился!

Наступило молчание. Неожиданно громко и резко прозвучала по трансляции команда старпома:

— Боцман, отдать правый носовой!

Все вздрогнули.

— Во, пожалуйста! Что я говорил? — злорадно хмыкнул Смурага. — Милости просим к столу!

— Все на бак! — приказал боцман и первым шагнул в открытую дверь на палубу. В лицо ему ударило ветром и острыми холодными брызгами.

Капитан Чигринов не отрывался от локатора. На маленьком темном экране зеленым зернышком светилась «Кайра». Они удалялись от нее. Шкала локатора показывала уже полторы мили. Как они там? Что у них? Каждый раз, когда лучик-радиус обегал темный экран, Чигринов, затаив дыхание, ждал, покажется ли светящаяся точка. И когда лучик все же вырывал зеленую точку, Чигринов переводил дух: «Кайра» еще на плаву. Успеть бы! Успеть!

Эхограф показал глубину всего двадцать три метра! Отдали якорь. Может, удастся удержать «Посейдон», дать возможность Грибанову размотать трал.

«Ничего, — сказал сам себе Чигринов. — Бывало и хуже».

Два года назад в северной Атлантике они обледенели. Такелаж, рангоут, антенны, палуба покрылись глыбами тяжелого льда. Судно дало такую осадку, что едва не черпало воду. У самых ног дымился серый океан, крен на правый борт был десять градусов и осадка угрожающе увеличивалась. Маломальская зыбь — и был бы конец! Команда работала, как в атаке, на пределе сил. У боцмана от усталости был сердечный приступ. Но выбрались же. И сейчас выберемся. Надо выбраться!

— Якорь не держит! — доложил вахтенный штурман.

Чигринов оторвался от локатора, взглянул на бледное лицо Шинкарева.

— Возьмите себя в руки, штурман!

— Простите, Алексей Петрович.

— Как там у водолазов?

— Режут.

«Поторопите», — хотел сказал Чигрипов, но промолчал. Зачем? Гриша сделает все, что возможно, и без понуканий.

— Алексей Петрович, вас вызывает берег, — выглянул из радиорубки радист.

«Неужели прошел только час? — Чигринов взглянул на часы. — Да, час. Как медленно тянется время!»

— Отдать второй якорь! — приказал Чигринов и пошел в рубку.

— Доложите обстановку, — донесся далекий, едва различимый голос Надежды.

— Разматываем винт. Отдали два якоря.

— Как далеко от вас мель?

— Рядом.

— Вам нужна помощь?

— Помощь нужна «Кайре», — резко ответил он.

— К вам идут два судна.

— Где они?

Надежда Васильевна назвала квадраты, и Чигринов быстро подсчитал, что помощь слишком далека и пробьется только часов через пять-шесть.

— Предлагают свою помощь иностранцы, они гораздо ближе, — сказала Надежда Васильевна и опять назвала квадраты.

Да, эти ближе, но все равно вряд ли успеют.

— Справимся без них.

— Хорошо. Еще один вопрос... — Голос Надежды Васильевны на мгновение исчез в шуме эфира, и он услышал только окончание фразы: — ...нет в судовой роли матроса по фамилии Петров.

Чигринов понял, что она разгадала его обман.

— Что можете сообщить о них? — настойчиво повторила Надежда.

— Видим в локатор, — отозвался он. — «Кайра» на плаву, и это главное. До связи.

Чигринов снял наушники и передал их радисту.

Теперь все зависело от Григория. Надо было ждать! Чигринов всегда чувствовал себя беспомощным в такие часы.

Он прошел в рубку. На темпом экране локатора «Кайра» вспыхивала зеленым зернышком и медленно угасала, чтобы вспыхнуть вновь.

«Держитесь, — шептал Чигринов, — держитесь». Он ничем не мог им помочь. «И ты держись, старина, — сказал он «Посейдону». Он всегда разговаривал с буксиром как с живым существом, как с другом. — Помнишь, как попали мы с тобой во льды у Лабрадора? Помнишь, как трещали твои ребра-шпангоуты, когда сжало тебя льдами? Но ты выстоял. И матросы тоже. Двенадцать часов в ледяной воде заделывали они пробоины в твоих боках. И ты своим ходом пришел в Галифакс. Собралась толпа в порту, не верили, что ты сам пришел, что ты на плаву. По всем писаным и неписаным законам должен был ты утонуть. Но ты выстоял тогда. Выдержи и теперь. Прошу тебя».

Чигринов вновь припал к локатору. Радиус-лучик обежал окружность экрана и снова высветлил зеленое зернышко «Кайры».

«Несладко им там, несладко! Лишь бы духом не пали. Ну, Анна — морячка, а вот Славка... Скорей бы добраться до них! Но что я могу? «Посейдон» беспомощен. Черт побери, как сковал его трал! Стреножил, как коня на лугу...»

— Нас не держит, — тихо доложил старпом. — Якоря скользят.

Чигринов предполагал это. Здесь каменистый грунт.

— Вижу, — спокойно ответил он. — Плавсредства для спасения экипажа подготовлены?

— Да, — кивнул Вольнов.

— Что будем делать? — спросил старпом, возвращая Чигринова к мысли о скользящих по грунту якорях.

— Ждать! — ответил Чигринов, нетерпеливо прикуривая сигарету.

Старпом знал: спокойствие капитану дается нелегко. Но рядом с ним было надежно. Ясность его решений, молниеносная реакция в сложной обстановке, простота и четкость приказов нравились старпому. Чигринов был из тех капитанов, которые могут «пройти под своим собственным буксиром». Так говорят, когда спасатель тащит на буксире спасенное судно и, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, успеет поднырнуть под свой собственный трос. Высшая похвала для моряка. Чигринов был достоин ее.

Докурив сигарету, Чигринов спустился к себе в каюту, где в тяжелой задумчивости перед бутылкой коньяка сидел Щербань.

Когда вошел Чигринов, гость угрюмо усмехнулся:

— Посамовольничал я, ты уж прости. Нашел у тебя в холодильнике.

— Если поможет... — кивнул Чигринов, понимая его состояние.

Чигринов, как и все капитаны, имел у себя коньяк, так называемый «представительский» запас спиртного для лоцманов, для гостей в иностранном порту, для начальства. Сам в рейсе он никогда не пил.

— Невыносимо болит голова, — сказал Щербань и, помолчав, признался: — И душа тоже.

Чигринов включил электрическую бритву и стал тщательно полировать щеки. Щербань наблюдал за ним.

— Чего это ты? — спросил он.

Чигринов понял, что он имел в виду.

— Успокойся, тонуть не собираюсь. Бреюсь потому, что капитан должен быть примером для команды. Да и щетина за ночь выросла.

Щербань откинулся на спннку дивана.

— Напугал до смерти, — признался он.

Чигринов понимал, что Щербань, пережив смерть, на которую сам себя обрекал, теперь будет вздрагивать от каждого стука в дверь.

— Слушай, что заставило тебя идти этим курсом? Ты же отлично знал, что здесь Большая банка и течение.

— Знал.

— Так в чем же дело?

— Дело в том, что фортуна повернулась ко мне задом, — усмехнулся Щербань. — Я должен был в десять утра прибыть в порт.

— Ах вот оно что!

— Да, я дал слово, что буду в десять! Еще не было случая, чтобы капитан Щербань не сдержал своего слова!

Чигринов взглянул на судовые часы на переборке. Было без пяти минут четыре.

— Оркестр, речи!.. — Чигринов знал, что Щербань любит шумиху вокруг себя.

— Да, оркестр, речи! Я не имел права опаздывать! Не имел права подвести людей, которые мне верят, которые сделали меня первым капитаном флота!

— Не устраивай истерики, первый капитан флота! — оборвал его Чигринов и поморщился. Щербань, конечно, моряк неплохой, хотя он, Чигрипов, и не разделял всеобщего восхищения.

— Я должен был прийти, — повторил Щербань. — Чтобы база перевыполнила план, чтобы все — слышишь! — все получили премии! Чтобы база опять попала на областную доску Почета, чтобы наше управление рыбной промышленности выполнило план и в третий раз удержало переходящее знамя! Вот зачем шел я этим курсом!

Все это Щербань выпалил едипым духом и тяжело, будто под невидимым грузом, опустив плечи, смолк. Оп вспыхнул, сгорел и сник.

«Готовится, — подумал Чигринов, укладывая бритву в футляр. — Готовится к защите на берегу, а придется ему там нелегко».

Все, что сказал Щербань, Чигринову было хорошо известно. Ради того, чтобы доложить в срок (а лучше всего и раньше срока) победную реляцию о выполнении плана — месячного, квартального, годового, — капитанов заваливают приказами, распоряжениями, указаниями. Кровь из носу, но план чтоб был! Чигринов сам прошел сквозь это, когда командовал траулером.

— План, премия, знамя, — раздумчиво сказал Чигринов, натягивая теплый свитер. — «Победителей не судят». Но тебя будут судить.

— За что? — спросил Щербань. — За то, что я хотел сделать лучше?

— За нарушение правил судовождения и безопасности мореплавания, — пояснил Чигринов.

— Да, теперь меня защищать никто не будет, — согласился Щербань и налил рюмку.

Чигринов надел на свитер куртку и почувствовал себя вновь свежим, сильным, готовым к действию.

Щербань выпил, подождал, пока горячий глоток проник в желудок и по телу пошла приятная теплота, и устало сказал:

— А ведь я — ваш продукт. Это вы меня вырастили таким.

— Кто мы?

— Все вы! — пояснил Щербань.

— Вон как ты заговорил! — медленно произпес Чигринов.

«Пижон! Рвался к славе, к наградам, а теперь обвиняет других. Никто тебя не выращивал. Ты сам захотел вырасти таким. И вырос. Не пеняй на других, не ищи виноватых».

— Тебе хорошо говорить. Ты — спасатель, у тебя нет плана. Тебе не скажут: «Спаси столько-то судов, столько-то людей».

— План, конечно, выполнять надо, но зачем для этого сажать на мель судно?

— Ладно, мы говорим на разных языках. — Бесцветный, равнодушный голос Щербаня поразил Чигринова. — Я один за все в ответе. Давай выпьем за мою погибель.

Лицо Щербаня было серо, как грязный бинт. Он постарел, осунулся. «Неужели за эту ночь?» — подумал Чигринов.

— Брось, не устраивай панихиду.

— Тогда чтоб Славка твой и... она остались живы, — тихо сказал Щербань.

— За них выпью, — согласился Чигрипов.

В каюту вошел мокрый Вольнов, с удивлением посмотрел на капитанов с рюмками в руках.

— Лопнула якорь-цепь левого якоря, — доложил он.

— Вытрави до жвака-галса, — сказал Щербань старпому, будто был на своем судне. — Своим весом держать будет.

«Нет, он все же настоящий капитан», — подумал Чигринов и приказал:

— Вытравите якорь-цепь и приготовьте запасной.

Чигринов выпил и быстро вышел из каюты. Щербань остался один. Он встал, подошел к зеркалу, долго смотрел на свое отражение, на помятое серое лицо с провалами глаз.

— А изломало тебя, — вслух сказал он.

***

Урагану, вторгшемуся на побережье Европы, преградила путь зона высокого давления. Злобно огрызаясь, он повернул назад в Атлантику. Одряхлевший, истративший силы, циклон приближался к своей кончине. Но взбаламученная Балтика еще штормила.

«Кайру» по-прежнему било волнами, хотя грохот становился тише.

С фонариком в руке Славка обходил судно пустынными коридорами. Освещая себе узкую дорожку, он скользил по мокрому линолеуму. Удары волн гулким эхом отдавались в безлюдных накрененных коридорах.

Славка добрался до первого трюма, по скоб-трапу спустился до воды. Луч фонарика вырвал из тьмы обрывки раскисшей картонной тары, доски, серебро рыбьей чешуи и черную жирную воду. Тяжелая, холодно отблескивающая вода лениво колыхалась от ударов снаружи и лизала переборки, будто пробуя их прочность.

Час назад Славка сделал гвоздем черту на переборке и теперь видел, что отметка скрылась под водой. Крен становился все опаснее. Славка вылез из трюма и снова пошел по коридору. Споткнулся об опрокинутую помпу, зашиб ногу, сморщился от боли и, присев па помпу, почувствовал ее мертвую стылость. И от этого холода, от темноты, от беспомощного содрогания корпуса под ударами волн, стало еще тоскливее и страшнее. Ныло все перетруженное тело, болели руки, болел бок, который он зашиб, когда его тащнло волной по палубе «Посейдона». От мокрой одежды знобпло, и холод пробирался до костей.

«Что же они там! Почему отец не идет на помощь? Что случилось? Вода прибывает. Уже залиты носовой трюм, машинное отделение и половина кают».

Славка с тоской вспомнил надежный «Посейдон». Теперь он отдал бы все, лишь бы оказаться среди своих матросов: возле неунывающего Боболова и злого насмешника Смураги, увидеть монументального, как памятник, Веригина, застенчивого Шебалкина или сонного Курилова...

В каюте капитана на крохотном диванчике, упираясь погами в переборку, лежала Анна Сергеевна. Ее знобило. Простудилась она еще на берегу, крепилась, глотала лекарства, но теперь вот, в самый неподходящий момент, организм сдал.

Когда Анна Сергеевна устало прикрывала глаза, тотчас откуда-то выплывал подмосковный лес, яркий солнечный день, и они с Алексеем идут по тропинке к березовой роще. Сквозь деревья виднеется ресторан, в котором они только что были, и графский дворец, куда они идут. И она, как девчонка, обмирает оттого, что Алексей твердо держит в руке ее холодные от волнения пальцы. Шум в вершинах деревьев все нарастает и нарастает, удары приближающейся грозы становятся все сильнее и сильнее, раскаты грома гулко давят землю...

Анна Сергеевна открывает глаза, возвращаясь из забытья. Измученная, она задремала и теперь не сразу понимает, почему вокруг тьма и что это так страшно грохочет рядом. Прислушиваясь к шторму, она беззащитно сжимается в комочек и, чувствуя, как все сильнее ее знобит, с тоской вспоминает то раннее лето, теперь такое непостижимо далекое. Два года назад, после длительного и тяжелого рейса в северных широтах, она получила отпуск и поехала в Крым. Поехала, втайне радуясь, что в том же санатории будет и капитан. В поезде они встретились. И пока сидели в вагоне-ресторане, а мимо окон проносились кипенно-белые цветущие яблоневые сады, из которых красными пятнами резко выступали черепичные крыши домов, она рассказывала про Подмосковье. И так расхваливала родные места, что капитан усмехнулся с легкой иронией и сказал: «Хоть бы глазком взглянуть, что это за рай такой». — «Могу показать», — ответила она, холодея от мысли, что вот сейчас, может быть, решается ее судьба.

С Белорусского вокзала, вместо того чтобы ехать на Курский и пересаживаться в поезд, идущий на юг, они в такси поехали в Архангельское к ее матери.

Удары волн пушечной канонадой прогремели вдоль борта и вернули ее из тех счастливых дней в темную холодную каюту. Но она заставила себя отрешиться от этой каюты, от этих ударов и мысленно снова ушла туда, в теплое лето...

В первый же день их застал в лесу веселый июньский ливень. И они побежали. И хотя она с детства знала все тропинки и дорожки вокруг дворца и в лесных графских угодьях, они все же заблудились. Где-то рядом, за деревьями гудели автобусы, там проходило шоссе, но они никак не могли выбиться на дорогу и бежали под проливным дождем по высокой траве, по каким-то лопухам, напоролись на заросли малинника. Модная длинная юбка мешала ей, цеплялась за кустарники, холодно прилипала к коленям. Они остановились под густой елью, и она призналась, что не знает, куда идти. «Если бы вы были у меня штурманом, в следующий рейс я бы вас не взял», — улыбнулся Чигринов и, сняв с себя форменную куртку, накинул ей на плечи, а сам остался в тонкой белой рубашке. Она испугалась, что он простудится, и просила его тоже прикрыться курткой, ее хватит на двоих. Под курткой он стал целовать ее мокрые щеки, мокрые ресницы...

Вместо одного дня они провели у ее матери пол-отпуска. Она была счастлива, а мать все вздыхала, спрашивающе глядела на дочь, а когда выспросила все о нем, с горьким сожалением сказала: «Что ж, не смогла найти неженатого-то?» — «Не искала», — счастливо ответила она. «Ну, дай-то бог! — вздохнула мать. — Я тебе, конечно, не указ. Только гляди, дочка, как бы его обратно к детям не потянуло — родная кровь. Тогда как?..»

В каюту вошел Славка. Луч фонарика пошарил по переборкам, высветил африканские страшилища, метнулся в сторону и остановился на ее лице.

— Вода больше не прибывает, — ответил Славка на ее спрашивающий взгляд.

Анна Сергеевна сделала вид, что поверила, и сказала:

— И море вроде потише стало.

Славка прислушался, что творилось за бортом, и понял, что она тоже хочет успокоить его. Хотя ветер вроде бы действительно стал слабее.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Спасибо, ничего. Трясет только. — И, стараясь скрыть тревогу в голосе, спросила: — Почему они не идут? Потеряли нас?

Она сказала то, о чем все время думал и он.

— У них локаторы. Потерять они не могут.

— Да, да, — согласилась она. — Он должен нас найти.

Славке стало неприятно, что она упомянула отца.

В каюте наступило неловкое молчание.

— Есть хотите? — спросил в темноте Славка. Он выключил фонарик, берег батарейки.

Есть она не хотела.

— Вот... я принес, — неуверенно сказал Славка. — Согреетесь. Давайте налью. Я кружку принес. В столовой взял.

— Налей, — согласилась она.

В темноте послышался стук горлышка бутылки о кружку.

Она выпила, обожгла горло, на миг задохнулась. «Ром, кажется, — подумала она. — Конечно, капитан Щербань должен пить гавайский ром и курить кубинские сигары».

Анна Сергеевна почувствовала, как тепло, разлившееся по телу, расходится по рукам и ногам; Стало действительно теплее.

— Хлеб вот здесь, с маслом, — сказал Славка. — И мясо. Холодное, правда.

— Нет, Слава, не хочу.

У Анны Сергеевны потеплело на сердце от Славкиных эабот. Хороший мальчик! Ершист, грубоват, но это от застенчивости.

Впервые она позавидовала Надежде Васильевне. Сама она никогда не имела детей и только сейчас по-настоящему поняла, как это плохо. Анна Сергеевна редко думала о Надежде Васильевне. Но сейчас она думала о том, как тяжело матери там, на берегу. Она должна знать, что случилось с сыном, капитан обязан докладывать на берег обо всем.

— А я поем, — сказал Славка.

— Поешь, конечно, поешь. Может, и выпьешь? Согреешься.

— Нет, не хочу.

— Ну и правильпо, — одобрила она и прикурила мятую отсыревшую сигарету.

В каюте приятно запахло дымом.

Славка услышал, как она закашлялась.

— Там постель, — сказал он. — Одеяла есть. Давайте я вас накрою.

— Накрой, — согласилась она.

Славка на ощупь прошел в спальню капитана, принес одеяло.

— Зачем вам здесь лежать? Идите туда, там удобнее.

— Нет, — отказалась Анна Сергеевна. — Я лучше тут.

Славка накрыл ее одеялом.

— Еще одно одеяло есть, — сказал он.

— Ты сам накройся. Замерз, наверное?

— Есть немного, — сознался Славка.

***

Повиснув на подкильном конце, Грибанов пилил и пилил стальной трос. Главное сейчас — одолеть этот проклятый трос. Григорий Семенович тяжело дышал. Левая рука, которой он держался за канат, онемела. Канат постоянно дергало — «Посейдон» то подскакивал на волне, то ухал вниз.

— Петя, дай-ка воздуху побольше.

Шебалкин повернул вентиль баллона со сжатым воздухом и увеличил подачу. В шлеме загудело. Воздушная струя ударила в щиток и, обтекая лицо, приятно холодила щеки. Григорий Семенович, на минуту прекратив пилить, жадно хватал ртом пресный, пахнущий резиной воздух. Невыносимо болело сердце. Сейчас бы валидол под язык и полежать на диванчике.

Григорий Семенович нашарил трос, определил, что несколько прядей уже перепилено — проволочные каболки остро топорщились. Еще немного, и можно рвать лебедкой.

«Ну, начнем...» И снова, держа одеревеневшими пальцами пилку и чувствуя, как вода проникает в слабую манжету водолазной рубахи и что свитер уже мокрый до плеча, Григорий Семенович начал пилить. Каждое движение рукой болью отдавалось в груди. «Успеть бы...» — мелькнула мысль.

Дело все же двигалось. Ощупав подпиленный трос, Григорий Семенович сказал:

— Петя, приготовьте крюк.

— Крюк готов, Григорий Семенович, — отозвался Шебалкин.

— Добро. Как там у вас?

— Утихло слегка.

— Утихло — значит, ударит, — пробормотал Грибанов.

— Что вы сказали? — переспросил Шебалкин.

— Спускай... крюк, — с трудом ответил Григорий Семенович. От острой боли потемнело в глазах, заломило левую руку.

«Ничего, ничего, — подбадривал себя старый водолаз. — Это потому, что приходится держаться. Вот и затекла. Надо было беседку сделать, сидел бы как король на именинах, пилил бы обеими руками. Ладно, шут с ней, с болью. Поболит-поболит, да перестанет. Не впервой». Но боль не отпускала. «Успеть бы...» — опять подумал Григорий Семенович и потянул за выброску, на которой должны были спустить крюк с тросом от лебедки.

Он ощупал надпиленный трос, подцепил его крюком и приказал:

— Вира!

Трос натянулся.

По подкильному концу Григорий Семенович перебрался на безопасное расстояние и ждал, когда лопнет надпиленный трос. Боль в груди усиливалась, тяжело спускалась вниз по руке, и рука немела, становилась чужой.

— Воздуху дай, Петя.

— Даю.

Шебалкин увеличил подачу воздуха. Григорий Семенович жадно задышал. Он чувствовал, как деревенеют щеки и мертвеют губы, чужой становилась вся левая половина тела. «Ничего, ничего, — успокаивал он себя. — Осталось немного. В аптечке есть нитроглицерин».

Трос лопнул. Это Григорий Семенович понял по чокающему звуку разрыва и глухому удару крюка по корпусу судна. «Ну, теперь дело пойдет!» Он стал перебираться по ходовому концу к винту. Каждое движение отдавалось в груди, в спине, но он, стиснув зубы, зацепил крюк за трал.

С каждым рывком все больше оголялись лопасти винта. Раздергать трал на ступице винта, а там крутнуть машиной — и остатки разлохмаченного трала соскочат сами.

— Петя, ты про воздух не забывай. Там у тебя давление в баллонах падает.

— Нет, Григорий Семенович, — удивленно ответил Шебалкин. — Давление нормальное. Я не забываю.

Григорий Семенович понимал — воздуху не хватает потому, что начинается приступ. Он всегда так начинается, удушьем. «Успеть бы».

— Открой-ка на полный, а то у меня тут как в тропиках.

Шебалкин открыл вентиль на полный, и Григорий Семенович, с силой нажав головой на золотник в шлеме, дал себе передышку; закрыв глаза, вентилировал скафандр и легкие.

— Как вы там, Григорий Семенович? — спросил Шебалкин.

— Все в порядке. Давай крюк.

***

— Через десять минут нас выбросит на мель, — тихо произнес Вольнов и показал на линию эхолота.

Глубина стремительно падала. Чигринов уже отдал приказ приготовить шлюпки, спасательные плотики и надеть спасательпые жилеты. Но панику поднимать раньше времени не стоит. Он подумал, что сейчас чем-то похож на Щербаня — тот тоже не звал на помощь, надеясь справиться.

Оставались считанные минуты. Чигринов шел на риск, до последнего мгновения разрешая водолазу оставаться под водой. Теперь эти мгновения были выбраны.

— Поднять водолаза! — приказал он.

— Он просит еще три минуты, — доложил вахтенный штурман.

— У нас нет трех минут. Немедленпо поднять наверх!

В это мгновение «Посейдон» содрогнулся от подводного удара.

— Мель! — вскричал вахтенный штурман.

— Водолаза наверх! — высоким от напряжения голосом приказал Чигринов.

...Почувствовав удар, от которого содрогнулось судно, Григорий Семенович понял: «Посейдон» бьет о камни. Темнота стала еще гуще, значит, рядом дно, поднялся ил, песок. «Хорошо еще носом, а не кормой, — подумал старый водолаз. — Есть несколько минут в запасе».

— Выходите наверх! — закричал Шебалкин, и Григорий Семенович почувствовал, как потянули его за шланг-сигнал.

— Погоди, зацеплю, — задыхаясь от боли, сказал Григорий Семенович.

Он собрал последние силы, чтобы зацепить крюк за остатки трала на ступице винта. Крюк вдруг стал неимоверно тяжел, обрывал руки. Григорий Семенович едва удерживал его.

«Посейдон» опять вздрогнул всем корпусом, как от боли, и эта боль отдалась в груди старого водолаза. Он знал, что сейчас нельзя шевелиться, сейчас надо затаиться и переждать, пока утихнет боль, рассосется.

— Григорий Семенович, выходите! — испуганно кричал Шебалкин.

— Воздуху, — еле слышно попросил Григорий Семенович. И снова боль точно раскаленная стрела прожгла грудь, вонзилась в левую лопатку. И все же он зацепил крюк за кусок трала на ступице винта.

— Вира крюк! — прохрипел он.

Жестокая боль хлынула в него, как в пробоину...

— Водолаза подняли, — доложил вахтенный штурман.

Чигринов взял трубку телефона и сказал в машину:

— Юрий Михайлович, а ну крутните!

— Крутнем, — ответил старый мехапик.

Это был последний шанс.

Наступила минута тяжелого ожидания.

Старший механик пустил машину. За кормой послышался удар.

«Посейдон» вздрогнул и двинулся вперед.

— Лево на борт! — отдал приказание Чигринов.

— Есть лево на борт! — с радостной дрожью в голосе повторил рулевой.

— Ура-а! — закричали матросы на палубе.

— Ну разгильдяи! — ласково сказал боцман. — Кто из вас родился в рубашке?

— Я, конечно, маэстро, — хмыкнул Боболов. — Меня ждет загс. Приглашаю всех на свадьбу. А вы, маэстро, будете посаженым отцом.

Боцман радостно покрутил головой. Не-ет, с этими парнями не заскучаешь!

Чигринов велел старпому осмотреть судно и проверить на течь все отсеки.

— Вахтенный, курс на «Кайру»! — приказал капитан. Взяв трубку телефона, включил машинное отделение: — Юрий Михайлович, дайте аварийный ход!

Теперь он не даст им погибнуть, теперь у него развязаны руки. Еще полчаса, и «Посейдон» подойдет к «Кайре». Еще полчаса, и все кончится.

Чигринов взглянул на море. В тусклом рассвете оно еще ярилось, но сила была уже не та, злоба утихла. «Нам везет, подумал капитан. — Нам сильно везет». На миг он расслабился, почувствовал, как ноет от усталости все тело, но тут же взял себя в руки. «Нет, рано еще успокаиваться. Рано!»

***

Тьма сменилась рассветом. В каюте неясно, будто из тумана, проступали предметы.

Анну Сергеевну не переставал бить озноб.

— Они потеряли нас? — уже в который раз спросила она.

— Потерять не могут, — упрямо твердил Славка.

Он догадался, что с «Посейдоном» что-то случилось, иначе отец давно бы пришел на помощь.

Да, море оказалось совсем не таким, каким он представлял его на берегу. Славка вспомнил, как совсем недавно по-дурацки орал: «Мы в море родились — умрем на море», не вникая в смысл слов. И хотя отец не раз рассказывал, как тяжело бывает в шторм, как опасен океан, Славка только теперь понял, насколько опасна профессия его отца. «Кто в море не бывал — тот и горя не видал».

Лицо Анны Сергеевны неясно белело в серой мгле. Она тихо лежала, думая о чем-то своем, а когда опять спросила, что же не идет к ним «Посейдон», Славка снова ответил, что придут.

— Ты весь в отца, — произнесла Анна Сергеевна.

В слабом ее голосе Славка уловил такую нежность к отцу, что уже не находил в себе той ненависти и непримиримости, которую всегда испытывал к этой женщине.

Африканские маски все четче вырисовывались на переборках. Каюта была сильно накренена, но крен теперь пугал меньше, чем ночью. Славка вдруг обнаружил, что не слышит скрежета днища о камни — значит, сила волн ослабла.

— Вы слышите? — спросил он. — Тише стало.

Близкий гудок заставил ее поднять голову.

Славка вскочил и кинулся к иллюминатору.

— Идут! — закричал он. — Я говорил — придут! Я говорил!..

В серой водянистой мгле на палубу «Кайры» высаживались матросы во главе с капитаном Чигриновым.

— Закрепить буксир! — приказал он.

Матросы принялись заводить буксирный трос.

Чигринов крепко обнял выскочившего на палубу сына.

Славка на миг припал к груди отца.

— Ну-ну! — Чигрипов скупо потрепал его по волосам. — Возьми себя в руки!

Увидев, что отец оглядывается, Славка кивнул на капитанскую каюту:

— Там.

Матросы заводили буксир. Тяжелый трос таскал их за собою, вырывался из рук, люди скользили по мокрой палубе.

Ветер сек брызгами лицо, оставляя на губах соленый привкус. Наклонную палубу длинными языками лизала вода, топорщилась от порывов ветра белой щетиной, и казалось, что полчища белых ежей или еще каких-то зверьков, злобно взъерошив белые загривки, шли на приступ.

— Жив, орел-цыпленок! — Гайдабура стиснул Славку в могучих лапищах. — Я же говорил: есть в тебе моряцкая закваска!

— Вы все говорили наоборот, — уточнил Боболов. Он был бледен, бинт нща голове намок, но в глазах светилась обычная веселая насмешка. Он ободряюще хлопнул Славку по плечу.

На палубе полным ходом шли спасательные работы. Боцман опять покрикивал, приказывал, поторапливал. Матросы заводили пластырь под пробоину, весело соединяли толстые гофрированные секции, составляя длинный отсасывающий шланг. В трюм опустили заборники, на полную мощь заработала водоотливная помпа, и шланг ожил, зашевелился, как огромная змея, высасывая из трюма воду.

А на «Посейдоне» умирал Григорий Семепович Грибанов.

Когда с него стащили скафандр, он попросил, чтобы его уложили здесь, в посту, на сухих водолазных рубахах. Шебалкин свернул телогрейку и подложил ему под голову.

Григорий Семенович увидел испуганные лица водолазов и тихо сказал:

— Без паники, без паники...

Он лежал в забытьи, закрыв глаза и стиснув зубы, чтобы не стонать.

— Там... в аптечке... нитроглицерин... — проговорил он.

Шебалкин нашел стеклянную трубочку с белыми таблетками. Григорий Семенович положил маленькую сладковатую таблеточку под язык.

— Врача бы, — сказал Веригин.

— Врач на «Кайре». И капитан там, — прошептал бледный Шебалкин.

— Старпому надо сказать.

— Не отрывайте людей от дела, — едва слышно сказал Григорий Семенович. — Как там с «Кайрой»?

— Высадились, — ответил Веригин. — Капитан пошел туда.

— Вот и добро.

Говорить было трудно. Занемела вся левая половина груди. Отвечая на жалостливый взгляд Шебалкина, он сказал через силу:

— Ничего. Обойдется.

Но он знал, что на этот раз не обойдется. И не надо мешать другим исполнять свои обязанности.

Он то впадал в забытье, то приходил в сознание. Тяжесть давила грудь, как давит на большой глубине вода, когда в скафандре нет воздуха. Задыхаясь, он крикнул: «Дайте воздуху!» Но никто не услышал его крика — он лишь беззвучно пошевелил губами.

«Кайра» была взята на буксир, пробоина заделана, и теперь можно было отдохнуть, выпить чаю и, если удастся, то и вздремнуть.

Из каюты Чигринова вышел капитан Щербань, чтобы переправиться к себе на «Кайру». «Хочу до порта дойти на своем судне, — сказал он. — Пока... на своем». — «Иди, — согласился Чигрипов. — Я прикажу переправить тебя». Простились они сухо.

Чигринов позвонил буфетчику:

— Принесите чаю. Покрепче и погорячее.

Болела голова от бессонницы, от напряжения, от пережитого, от всего, что обрушилось на него в эту ночь. Чигринов вспомнил Анну. Когда он увидел ее на «Кайре», обессиленную, измученную, у него сжалось сердце. «Если бы ты знал, что мы тут пережили! Если бы ты только знал!» — шептала она, и слезы текли по ее почерневшим щекам. «Вас было здесь двое, дорогих мне людей», — сказал он. «Надо, чтобы вы не стыдились друг друга», — сказала она. Тогда ему некогда было вникать в смысл ее слов, надо было спасать «Кайру». Но теперь, восстанавливая в памяти разговор, он вдруг попял, что слова эти сказаны неспроста. Почему она так сказала?

Вошел Вольнов. Он был бледен и переминался у двери.

— У нас на борту... У нас на борту... мертвый.

— Что-о? — Чигринов не узнал своего голоса. — Кто?

— Григорий Семенович.

...Матросы скорбно стояли возле водолазного поста. Они молча расступились, пропуская капитана. Шагнув в дверь, Чигринов встретился с глазами Анны.

— Константин Николаевич, — распорядился он, — сообщите на берег о смерти Грибанова.

— Есть, — тихо ответил старпом.

Чигринов осторожно накрыл тело друга одеялом. Как плащ-палаткой.

— Уйдите, — попросил он.

Его оставили возле друга одного.

Чигринову вспоминался не пожилой, грузный водолаз, который теперь неподвижно лежал под серым байковым одеялом, а молодой отчаянный разведчик Гришка Грибанов. Сколько раз слышали они приказ: «Награды и документы сдать! Получить НЗ! Задача такая-то». И уходили в разведку. Сколько раз попадали в сложнейшие ситуации и выбирались живыми, когда, казалось, выхода уже нет...

В водолазный пост вошел старпом.

— Алексей Петрович, вас просит в рубку капитан «Кайры».

— Что ему? — недовольно спросил Чигринов.

— Просит.

Выходя из поста, Чигринов наткнулся на Славку. Он стоял возле двери водолазного помещения.

— Ты что?

— Так, — смущепно ответил Славка, прикрываясь от ветра воротником бушлата.

Но отец все понял.

— Иди отдыхай, — сказал он. — Потом поговорим.

Ветер был еще сильный. Низкое пепельное небо неслось, моросило мелкими каплями. Было мокро, неуютно. Поднимаясь в рубку по наружному трапу, Чигринов увидел на горизонте приплюснутую мутно-серую полоску берега, а над ней чистый голубой клочок неба. Часа через три они притащат «Кайру» к входу в канал. Там надо будет укоротить буксирный трос, чтобы «Кайра» не рыскала за кормой. Идти по каналу с ней будет трудно.

Чигринов вошел в рубку, взял трубку радиотелефона.

— Воду откачали, — раздался голос Щербаня. — Могу идти самостоятельным ходом. Примите буксир.

Чигринову было понятно желание Щербаня прийти в порт самостоятельно.

— Принять буксир! — приказал он вахтенному штурману.

Чигринов увидел Славку, который вместе с матросами боцманской команды принимал буксир с «Кайры». Мысленно Чигринов похвалил сына. Не ушел на отдых, не спрятался от работы, хотя никто бы его и не осудил после всего перенесенного им за ночь.

— Константин Николаевич, — сказал Чигринов старпому. — Когда примете с «Кайры» буксир, зайдите ко мне в каюту.

Чигринов спустился к себе.

Он знал, что ждет его на берегу. Несколько лет назад он сам сменил капитана «Посейдона», которого сняли с корабля, обвинив в нарушении техники безопасности. Капитан спас людей и судно, но потерял двух своих матросов. Но ведь работа спасателя — сплошной риск!

«Да, — говорил себе Чигринов, — спускать водолаза под воду я не имел права. Но какие небесные силы спасли бы «Посейдон», а затем и «Кайру»? Гриша все понимал. Понимал, на что шел».

Чигринов курил сигарету за сигаретой.

Комиссию по расследованию возглавит, конечно, Иванников.

В дверь постучали.

— Да, да, — откликнулся Чигринов.

Вошел Вольнов. Он был бледен, с усталой чернотой под глазами, но тщательно выбрит, подтянут и готов к действию. И это сразу отметил Чигринов и остался доволен своим старпомом.

— Константин Николаевич, я вызвал вас, чтобы спросить — готовы ли вы принять судно? — сухо произнес Чигринов.

Старпом с понимающим сожалением смотрел на Чигринова. Лицо капитана осунулось, почернело, на впалых щеках глубоко прорубились морщины. Перед ним стоял седой, постаревший за ночь человек.

— Что вы молчите? Готовы или нет? — нетерпеливо переспросил Чигринов.

— Надеюсь, что до этого не дойдет.

— Дойдет... Так как?

— Я готов принять судно, — ответил Вольнов, и это понравилось Чигринову. Хорошо, что старпом не проявляет излишней щепетильности, не ударяется в ложную скромность.

— Я не сомневался в этом, — ободряюще улыбнулся Чигринов. — В управлении буду отстаивать вашу кандидатуру. Лучшей не вижу.

— Благодарю, — сдержанным кивком поблагодарил Вольнов.

— Но я должен высказать вам свое замечание, — голос Чигринова снова стал жестким. — Бросив «Кайру», сделав поспешный вывод, что судно нельзя спасти, вы допустили безграмотность спасателя. Простите за высокий штиль, но спасатель борется до конца, вкладывая в спасение все свое умение, мужество и решимость. И главное — там оставались люди. Это непростительно, Константин Николаевич. Пусть случай с «Кайрой» будет вам памятным уроком.

Лицо старпома медленно наливалось кровью. На скулах вспухли желваки. «Самолюбив, — подумал Чигринов. — Ну что ж, капитан и должен быть самолюбивым». Он отвернулся к иллюминатору, давая старпому время прийти в себя.

Ветер утихал, белая пена с волн исчезла, и под серым, набухшим влагой и отяжелевшими тучами утренним небом, открывался низкий далекий горизонт. «Посейдон» еще сильно качало, но волны были уже не так круты и мощны, и только изредка перехлестывали через борт. Шипя и облизывая железо, растекались прозрачной пленкой по палубе.

В дверь постучали.

— Войдите, — разрешил Чигрипов.

Вошел старший механик.

— Я принес заявление об уходе, — хмуро сказал он, глядя куда-то в угол. Стармех по-прежнему был в засаленной спецовке. Побледневшее за ночь лицо было нездорово одутловатым, под красными от бессонницы глазами набрякли мешки.

— Подождали бы до берега, уже рукой подать, — недовольно сказал Чигринов, сухостью давая понять, что механик не ко времени затеял все это дело. Обращаясь к старпому, посоветовал: — Константин Николаевич, советую не отпускать Юрия Михайловича. Лучшего механика пе найдете.

Старший механик переводил взгляд то на капитана, то на старпома и наконец, поняв все, сказал:

— Ухожу не потому, что не поладил с капитаном, да и чего уж теперь... — Он не договорил и сожалеюще взглянул на Чигринова. Сейчас вся команда смотрела на него так, и это бесило Чигринова — будто хоронят заживо. — Сын у меня, подросток. Совсем от рук отбился. Жена не справляется. Надо на берегу побыть.

Чигринов смотрел в припухшее лицо старшего механика и вдруг подумал: «Ведь у него, наверное, с почками не в порядке. Все время отечное лицо». И поймал себя па мысли, что о механике как о человеке знает мало.

Раздался телефонный звонок, Чигринов поднял трубку.

— Алексей Петрович, — сказал радист, — берег просит.

«Ну что еще! — поморщился Чигрипов. — Совсем же рядом. Часа через два подойдем к каналу...»

— Капитан Чигринов, — раздался в наушниках официальный голос Надежды. Он удивился — она все еще на дежурстве. Ей давно пора смениться. Но тут же понял, что сейчас она передаст какой-то приказ. -- Немедленно измените курс. В квадрате сто тридцать восемь горит английский транспорт.

Ветер давил на стекле брызги, они расплющивались и стекали серебристыми ручейками. Море гнало серые взбаламученные штормом волны.

«Посейдон» и «Кайра» расходились встречным курсом.

Только что передали на борт «Кайры» тело старого водолаза, и Чигринов хмуро смотрел на судно, взявшее курс в порт. Он видел на капитанском мостике такого же хмурого Щербаня.

Чигринов нажал кнопку тифона и мощный гудок спасателя трижды разорвал тишину. «Посейдон» прощался с Григорием Семеновичем Грибановым.

На палубе, обнажив головы, стояли матросы. Среди них был и Славка. У него появилось жесткое выражение лица, глаза потеряли беспечный блеск и приобрели холодноватый, как у отца, оттенок.

Голубой клочок неба на горизонте снова затянуло низкими серыми облаками, мелкий холодный дождь усилился.

Чувство одиночества и потерянности на миг охватило Чигринова, но он тут же подавил в себе это чувство и твердым голосом приказал старпому:

— Приготовьте буксир к тушению пожара!