По ленинскому плану, в восстании должны были принять участие рабочие, солдаты, матросы. Но матросов в Петрограде почти не было: матросы жили в Кронштадте.
Как известить кронштадтских матросов о том, что восстание началось, как вызвать их в Петроград?
В этом случае радио уже не могло пригодиться. Радиограмме нельзя доверять военных секретов: ее легко может перехватить неприятель. А приказ о вызове матросов в Петроград был военным секретом, его нужно было непременно сохранить в строжайшей тайне.
Тут надо было придумать что-то другое…
Едва только над городом спустились сумерки, как из Смольного вышли два человека в морской форме. Быстро пошли они по направлению к Неве. Там их ждал уже небольшой буксирный катер. Они сейчас же отчалили. Тот, который был постарше, взял на себя работу штурмана. Младший стоял у руля.
Это были два большевика, два матроса. Военно-революционный комитет поручил им пробраться в Кронштадт. Они везли с собой обращение Военно-революционного комитета к кронштадтским матросам, приказ немедленно выступать…
Катер шел по Неве, не зажигая огней, без единого гудка. Он несся вперед, темный и беззвучный. Штурман стоял рядом с рулевым и напряженно вглядывался в даль.
Вот они благополучно миновали Литейный мост. Вот и Троицкий остался позади. Еще два моста впереди: Дворцовый и Николаевский. Неужели им не удастся пройти, неужели катер все-таки задержат?
Дворцовый мост счастливо пройден. Остается последний — Николаевский.
Все так же напряженно вглядывался штурман в темноту. Неясно виднеется вдали, сквозь туман и снег, Николаевский мост; черной дугой вознесся он над Невой.
И вот штурман замечает: мост разведен.
Это зловещий признак: мост могли развести только юнкера. И, значит, тут стоят они настороже, тут их застава.
— Слушай, — говорит штурман и кладет руку на плечо рулевому: — что бы ни случилось, не останавливаться. Если меня убьют, бумагу передашь ты.
И он вытаскивает из-за пазухи сложенную вчетверо бумагу — приказ Военно-революционного комитета.
Рулевой кивает головой.
Катер несется вперед, темный, молчаливый. Ровно и глухо стучит его машина. Мост все ближе и ближе.
И вдруг сверху, с моста, доносится окрик:
— Стой! Кто идет?
— Свои! — отвечает громко и спокойно штурман.
Он, конечно, знает, что ему не поверят на слово. Но он и не надеется на это. Все, что ему нужно, — это выгадать время, хоть пару секунд. Успеть бы хоть немного, хоть чуточку отойти от моста.
Катер несется стрелой вперед.
— Стой! — кричат сверху. — Пароль!
Вместо ответа штурман наклоняется к трубе и командует: полный ход!
Весь вздрогнув, рванулся катер вперед.
И сейчас же затрещали выстрелы. Юнкера стреляли по уходящему катеру из винтовок и пулемета. Пули так и сыпались в воду, царапали корму и борт.
А катер несется по реке, точно птица. Быстро-быстро, изо всех сил стучит его машина. Темнота смыкается за ним…
Постепенно выстрелы стали звучать реже. Юнкера, очевидно, не могли уже различить в темноте катер и стреляли теперь просто так, наугад. Наконец стихли и эти запоздалые выстрелы.
Штурман вынул платок и вытер поте лица.
— Проскочили! — сказал он и радостно улыбнулся.
Ночью катер пришел в Кронштадт. Приказ Военно-революционного комитета сейчас же был передан Кронштадтскому совету.
Кронштадтские матросы стали готовить корабли к отплытию в Петроград…
В то же самое время петроградские большевики отправили телеграмму в Гельсингфорс: в Гельсингфорсе стоял в это время Балтийский флот, там находилось много матросов.
Телеграмма была очень короткая, всего из двух слов:
«Высылай устав».
О восстании в телеграмме ничего не говорилось, в ней как будто не было ничего подозрительного. Поэтому ее и приняли на петроградском телеграфе.
Но когда в Гельсингфорсе получили эту телеграмму, там сейчас же пробили тревогу на всех кораблях и стали готовиться к отплытию: матросы-большевики хорошо помнили, что в свой последний приезд в Петроград они договорились с Военно-революционным комитетом об этой условной телеграмме, о том, что она будет означать.
«Высылай устав» — это значило: «Высылай миноносцы и пять тысяч матросов на помощь рабочим Петрограда. Восстание началось…»