Штурмфогель, Коммандос верхнего мира (не окончено)

Андрей Лазарчук

ШТУРМФОГЕЛЬ

Коммандос верхнего мира

Москва, 21 апреля 1941. Около 4 час. утра.

Громко позвонили, а потом стали стучать кулаками: "Откройте! Тут управдом! От вас течет вниз!" Жилец лениво заглянул в ванную комнату. Да, вода действительно перелилась через край ванны и стояла толстым дымящимся подрагивающим слоем на полу. Два красных колена высовывались из кипятка - да плавала, гоняемая подводными течениями, полузатопленная бутылка из-под коньяка. Отлично, подумал жилец. Через десять минут они расхрабрятся и взломают дверь. Он еще раз прошелся взглядом по квартире. Добросовестный разгром после оч-чень добросовестной пьянки. Мертво спящий под столом летчик. На разметанной постели - полуголая толстая девка, то ли чья-то секретарша, то ли буфетчица. Тоже до полудня не проснется, а когда проснется, не сможет ничего вспомнить. Анализы кое-что покажут, но: В случае чего, сделает аборт. Впервой ли? Как говорится, погуляли. Ночь перед арестом. Он встал у окна и посмотрел в щель меду занавесками. Под окнами глупо таращились трое. Заливает, значит? Соседей снизу? Это которые сверлили дырочки в своем потолке и просовывали в них трубочки стетоскопов? Хорошие соседи. Тихие и невредные. Он отошел от окна, подхватил чемоданчик-балетку и стал ждать. Дверь уже ломали всерьез. - Гражданин Волков! Александр Михайлович! Ворвались сразу трое: два офицера с малиновыми петлицами и околышами - и штатский, в шляпе и даже в пенсне. - Волков! Сопротивление бесполезно! Это он знал и без них. Только дурак сопротивляется подавляющей силе. Умный - уступает, а когда нападающий проваливается, бьет его в затылок. И даже не слишком сильно. Зачем? Все равно ведь - насмерть: - Не трогать здесь ничего! Разумно. Поскольку главное - в расположении предметов. Что ж, это они еще кое-как понимают: Вот побежали в ванную. Ну-ка, ты, в пенсне! Повернись, я хочу видеть твое изумленное личико. Или разъяренное. Ну-ка: Отлично. Злость. Чистая неприкрытая злость. Конечно, ты умный, ты кричал: брать, брать немедля! А твой недотепа-начальник цедил: слежка, контакты, разработка: Теперь у тебя на него есть хороший материал. Можно сказать, что я пристрелил кого-то из вас. Может, тебя, может, его. Вы мне оба одинаково противны. Главным образом, своим посконным идиотизмом. Вам не представить себе, что есть кто-то настолько умнее вас, что вы рядом с ним - не более чем вши. Гниды. Вы так и не поняли, кто я такой. И не поймете никогда. И - плевать. Тот, кого знали как Волкова - впрочем, он и был когда-то настоящим Сашей Волковым (круг замкнулся:) - последние полгода был занят только и исключительно тем, что готовил свою смерть. Поскольку в государстве тотального контроля истинно свободным мог быть лишь мертвец. Который лежит под надписанным камнем и которого не нужно искать. Обеспечить себе замену в мире живых оказалось не так уж сложно. Уже полтора месяца в его квартире беспробудно жил командированный из дальневосточного леспромхоза снабженец Фрязин, пьяница и беспутный тип, ростом, комплекцией и цветом волос похожий на Волкова. Они познакомились в пивной на Сивцевом Вражке, почти подружились; Волков, пользуясь своими знакомствами в верхах, помог Фрязину решить какие-то не совсем решаемые проблемы. Фрязин закатил для него долгую роскошную пьянку. Две недели назад Фрязин как бы уехал обратно на свою станцию Ерофей Павлович: На самом же деле, "вспомнив" что-то по дороге, он вернулся в Москву и ночью постучал в дверь квартиры Волкова. Глаза его были страшные. Волков его впустил и больше не выпускал. А буквально на следующий день Волкова обложили по-настоящему. И он понял, что успел чудом. Впрочем, к чудесам он привык. На чудесах он и держался все это время - с самого начала своей безумной службы. Собрав двадцатого на свой день рождения побольше друзей, приятелей и случайных собутыльников, он позаботился о женщинах, выпивке, большом шуме и даже драке, спровоцировав спор о том, пристойно ли коммунисту так напиваться в Пасху, при этом закусывая водку крутыми яйцами. Он прекрасно знал, что все его гости пройдут через руки НКВД или НКГБ, и там сделают все, чтобы получить от них подробные показания. И показания будут свидетельствовать, что хозяин квартиры остался с женщиной и одним - а может, двумя; или тремя?.. да нет, одним - упившимся гостем: Хозяин был хмелен, весел и хлебосолен. Он действительно был весел и хлебосолен, но хмель не брал его абсолютно. Проводив гостей, он разжег в титане огонь, для пущего правдоподобия роняя щепу и чурбачки и просыпая уголь. Потом, поимев пьяную до соплей буфетчицу, он тычками поднял на ноги Фрязина, раздел его догола, заставил забраться в ванну, дал в руку бутылку коньяка и пустил теплую воду. Потом подержал некоторое время его голову под водой, пока снабженец не перестал дергаться. И тогда - закрыл холодную воду. Пламя весело гудело в титане: Струйка кипятка текла из крана прямо на лицо утопленника. Ванна наполнялась и наполнялась. Отклеившаяся от бутылки этикетка залепила сливное отверстие, и вскоре вода полилась через край. Через полчаса за ним пришли: Очень отстраненно и незаинтересованно Волков смотрел, как его квартира наполняется разными людьми, в форме и в штатском, как санитары достают из кипятка разварившееся тело и укладывают на носилки, как пощечинами и нашатырем поднимают несчастную буфетчицу (или все же секретаршу?) - и, не позволяя ей надеть ни трусы, ни юбку, тут же начинают допрашивать, а она не понимает ничего: Осторожно, стараясь никого не задеть, он пробрался к выходу, спустился по лестнице вниз, на парадной пропустил торопящихся навстречу ему двоих шпалы властно взмерцнули в петлицах - и вышел на холод и склизь ненадежной предутренней весны. Четыре машины стояло в ряд у парадной, и еще по одной в концах переулка: Чтут тебя, Волков, подумал он и, подняв воротник, неторопливо пошел в сторону Пречистенки. Двери у машины были пригласительно открыты, и всего лишь два опера с наганами охраняли ее. Даже - опер и оперша. Это была слишком грубая приманка - на дурака или на паникера. Неторопливо он прошел мимо, ловя запах - будто бы свежелопнувших березовых почек. Девочка-опер была симпатичная, пусть и жестковатая; в другое время и в другом месте он бы ее не упустил. Знаешь ли ты, бедняга, как пахнут настоящие французские духи?.. По Пречистенке он дошел до Зубовского, хотел остановить таксомотор, но передумал - пошел пешком. Почему-то хотелось пройтись. Он не любил Москву, больше того, он ее терпеть не мог, но вот - не хотелось расставаться навсегда: На вокзале он еще посидел в буфете, жуя пережаренную котлету с горошком и потягивая средней паршивости пиво. Потом сел в киевский поезд, забрался на верхнюю полку и спокойно уснул.

Берлин, 9 февраля 1945. 23 часа

Дежурство подходило к концу. Полгода - после того, как английская бомба разорвалась в подвале старого корпуса - все оставшиеся в живых сотрудники 2WX вынуждены были работать по двенадцать часов без выходных, чтобы хоть как-то обеспечивать связь; более или менее подготовленное пополнение ожидалось разве что в марте. Руководство не слишком напрягалось на этом участке: 2WX считалась едва ли не синекурой. Единственное, что сделали усилили паек; теперь все "почтовики" получали шоколад "кола", сливочное масло, красную рыбу и салями. Кроме того, кофе разрешено было пить без меры - чем некоторые, в том числе Мартин Клепке по прозвищу Слон (прозванный так не за размеры, вполне обычные, а за раздумчивость и основательность), пользовались без зазрения совести. В его графике было получасовое окно, и поэтому он сидел, вытянув ноги, в низком продавленном кресле, втягивая носом удивительный запах. Когда кофе варила Гитта, всегда получался прежде всего запах. А когда варил он сам, запаха почему-то не было. Вкус и крепость, и всё. Кроме того, от Гитты размягчались мозги. Она не была красивой и даже, возможно, не была симпатичной. Крепкая квадратная бабенка с чуть кривенькими - коленями внутрь - ногами. Маленькие глазки и маленькая грудь. Но эти глазки смотрели так дерзко: Увы. Она постоянно была занята кем-то другим. Слон, дразнила она его, глупый Слон, ты так долго раскачиваешь своим хоботом: Но Слон знал, что рано или поздно это случится. Рано или поздно он - успеет. В два глотка он допил то, что не успел вынюхать, и откинулся в кресле, полуприкрыв веки и возведя взор к потолку. Под правой рукой был планшет, пальцы сжимали удобный серебряный карандашик. Размеренное тиканье часов. Все более и более громкое. Дыхание выстроилось автоматически - все-таки Слон был "почтовиком" с семилетним стажем. Семь, подумал он - и стал считать вдохи. Через семьдесят семь вдохов он увидел пылающие письмена и услышал чудесную музыку - и стал стремительно записывать на планшет летящие ноты один знак за другим: Прием послания длился минут пять, но казалось - долгие часы. Потом Слон передал знак подтверждения приема и открыл глаза. - Ты весь мокрый, - Гитта стояла перед ним с большой бумажной салфеткой в одной руке и чашечкой кофе в другой. - Опять слишком напряженно? - Да: Тот, кто передавал сообщение, испытывал сильнейший страх, и это пронимало по-настоящему. Гитта обтерла ему лицо, дала в руки чашечку, забрала планшет и удалилась. Толстенькие ягодицы прихотливо двигались под черной юбкой. Кажется, она меня погладила, неуверенно подумал Слон.

В отделе дешифровки нотную запись, начертанную "почтовиком", перевели в колонки цифр - по шесть в ряд. В таком виде послание легло на стол шефа "Факела" Зигфрида Штольца. Он сверился с мысленным графиком и достал из сейфа толстенный том "Золотой горы". Быстро листая страницы и почти не сверяясь с шифровкой - память у него была изумительная - Штольц выписывал из книги нужные слова, и вскоре перед ним лежал доклад одного из "охлажденных" агентов. Штольц перечитал написанное, поправил очки и задумался. "Ортвин - Хагену. На авиабазе Вамос (о. Крит) в обстановке строжайшей секретности создается новая группа коммандос "Ультра", подчиненная непосредственно Доновану. Командир группы - Эйб Коэн, 34 года, еврей, уроженец Дрездена, вывезен родителями в Америку в 1927 году. В формировании группы принимает участие некий русский по кличке "Дрозд", бывший оперативный сотрудник Спецотдела НКВД, про которого говорят, что он имеет надежного осведомителя в "Факеле". Декларированной целью группы является покушение на Гиммлера и Бормана, как наиболее вероятных преемников фюрера. Однако есть серьезные основания полагать, что это ложная цель. Выяснением подлинной цели занимаюсь сейчас. Следующие сеансы связи по техническим причинам могут проходить вне обычного расписания". Что ж. Не было ничего необычного в создании очередной группы "Ультра". Которой по счету? Никто уже не скажет. И личная опека Донована: Все это важно, но не очень. "Дрозд". Уцелевший сотрудник Спецотдела: Это уже серьезнее. Про Спецотдел и его шефа Глеба Бокия Штольц знал почти все. Знал - и восхищался. Если бы это было возможно, то портрет именно этого человека висел бы сейчас на стене. Рейхсфюрер - замечательный человек, подчиненные его обожают, но в некоторых вопросах он: как бы это сказать: неглубок. Отсюда - упрощенные трактовки, отсюда - излишняя страстность в исполнении. И в результате - постоянные недолеты и перелеты. Черт: Штольц поймал себя на том, что разминает бугры на щеках. Да, Спецотдел: Так до конца и не понятно, действительно ли Бокий был в полушаге от захвата власти - или же это выдумка конкурентов, тех, кто почувствовал в нем и в его методах нечто страшное, запредельное - а главное, полностью отметающее необходимость во всех прежних тайнополицейских ухищрениях. И чем был панический разгром НКВД: простым заметанием следов преступлений - или же просто добивали опрокинутое внезапным тычком чудовище, которое оказалось и сильнее, и страшнее всех охотников, вместе взятых - включая Сталина?.. Канарис считал, что - второе. Да. И еще несколько лет потом длились варварские карантинные мероприятия: примерно так японцы боролись с чумой в Китае: оцепление и огнеметы. Санпосты на дорогах: при малейших признаках лимфаденита - пуля в затылок и известковая яма. Что характерно: эпидемии удалось не допустить. По каким признакам в России искали бывших спецотдельцев, Штольц не знал. И сейчас с некоторым трудом заставил себя не думать об этом. Главное, что система поиска оказалась неэффективной. Поскольку - кто-то ускользнул: "Дрозд": Маленькая певчая птичка. Вредитель садов. Типичный диверсант. И, судя по тому, что уцелел - высочайшего класса. Однако и это не главное. Главное - это, конечно, известие о предателе. О том, чего в принципе быть не может. И что же тогда? Дрозд блефует? Или кому-то удалось обмануть систему контроля? В любом случае: так: Он еще раз внимательно прочел текст, будто пытаясь отыскать в нем пропущенные слова. В любом случае придется начинать внутреннее расследование, а значит - ставить в известность Гуго Захтлебена, шефа безопасности: Проклятая паранойя. Осведомителем мог быть и Гуго! Да, теперь, пока не выяснится все и до конца, Штольц будет подозревать всех. Он побарабанил пальцами по листку. Это тоже могло быть частью дьявольского расчета Донована. Те, кому надо, знают: Штольц сверх меры подозрителен. При этом осведомлен о своей слабости и умеет держать себя в руках. Но эффективность работы, разумеется, падает: Значит - ждать вскоре чего-то неожиданного, требующего быстрой реакции и нетривиального мышления. Так? Может быть: Он нажал кнопку и велел секретарю вызвать Захтлебена. Пока тот шел - по коридору до лестницы или лифта, два этажа вверх, снова по коридору: - Штольц достал из картотеки рабочую карточку агента "Ортвин" и бегло просмотрел ее. В рабочих карточках, разумеется, не указывалось ни настоящего имени, ни должности агента. Просто: "Офицер ВВС США, наземный состав. Приоритет 5. Достоверность - 5. Дата вербовки: январь 1942. (Ого, подумал Штольц) Направление работы - Юго-запад. Профиль: калиф, башмак, дождь, Сатурн, вензель, тесто. (Для посвященного такое перечисление символов означало довольно многое: в частности, что агент работает исключительно за деньги, достаточно компетентен в технологии сбора и передачи информации, крайне осторожен, при аресте вряд ли будет оказывать сопротивление либо пытаться покончить с собой...) Вербовщик, куратор: Эрвин Штурмфогель". Интересно, подумал Штольц. Штурмфогель не был специалистомвербовщиком; впрочем, как всякий оперативник, он имел собственную агентуру. И, насколько Штольц знал, еще ни один агент Штурмфогеля не "сгорел". Это вызывало сдержанную зависть коллег. - Что случилось, Зигги? - в кабинет вошел шеф безопасности. Гуго, "рыцарь Гуго", на рыцаря походил меньше всего: скорее, на доброго деревенского коновала. Плешь, нос уточкой, огромные мешки под глазами. Изза короткой шеи, вздернутых плеч и несколько искривленного позвоночника все его пропорции как-то исказились: руки и ноги казались чрезмерно длинными. Было время - удивительно давно, пять лет назад! - когда Штольц ходил у него в подчиненных. Гуго тогда сам отказался от повышения и продвинул своего ученика: - Вот. Захтлебен пробежал глазами расшифровку. Нахмурился. - Кто такой этот Ортвин? - Человек Штурмфогеля. Американец. Работает за компот. - Он знает, на кого работает? - Надо спросить самого Эрвина. - Где Эрвин? - А об этом надо спросить Юргена. - Но он хотя бы в пределах досягаемости? - Да. - Вызови его. Срочно. - Хорошо: Гуго, ты ведь понимаешь, в каком мы дерьме? - В многослойном. И что? - Черт, я даже боюсь произнести это: - Штольц набрал побольше воздуха и как будто нырнул в упомянутое дерьмо. - Ведь теперь, пока мы не узнаем, кто из нас: крыса: мы не сможем ни черта. Я прав? - Абсолютно. - То есть нам нужно свернуть или приостановить все операции и сконцентрироваться на поисках ублюдка. Потому что иначе: - Иначе мы рискуем потерять всё, - кивнул Гуго. - И все же одну операцию мы провести должны - причем максимально быстро. - Какую же? - Ты еще не понял? Мы должны уничтожить группу: - он заглянул в листок, Эйба Коэна. И тогда, действуя уже оттуда, мы пришпилим крысу. Или я не прав? - Атаковать, когда враг видит нас насквозь и каждого? - Иногда приходится. Не забывай, что мы на войне. - Ты знаешь, мне иногда действительно хотелось бы забыть об этом: - И еще. Два момента. Первый: сведения о том, что у нас завелась крыса, не должны выйти за стены "Факела". Ни Мюллер, ни даже Шелленберг не должны узнать ни-че-го! - Вообще-то я как раз хотел просить Мюллера заняться чисто оперативной разработкой: - Ты понимаешь, что нас сожрут? Не успеешь сказать "ой". Нет-нет, ни в коем случае. Кто у нас люди Мюллера?.. - Гуго полез в карман за блокнотом. - Ага: ну, это легко. Он, конечно, заподозрит неладное, но я ему подкину что-нибудь вкусное: - А второй? - Что "второй"? - Ты сказал: два момента. Какой второй? - Второй: Кто уже знает псевдоним агента? - Ты и я. Теоретически мог бы узнать шифровальщик, но для этого ему нужно выпытать у меня график смены книг. Всё. - Надо постараться, чтобы никто больше не узнал. - Я не собираюсь: - Ты не понял. Есть оригинал письма, есть его первая расшифровка, вторая: - Ты хочешь толкнуть меня на служебный подлог? Гуго потеребил шершавый подбородок. - Иногда это единственный выход, - сказал он.

Берлин, 10 февраля 1945. 1 час 30 минут ночи

- Приехали, - сказал водитель. Эрвин Штурмфогель вздрогнул. Прижался щекой к стеклу. Пейзаж вокруг был незнаком и угрожающ. - Где мы? - Винтерфельд-плац, как было заказано: - Ах, да. Простите, задремал: Сколько с меня? Водитель назвал сумму, Эрвин автоматически расплатился и выбрался из такси. Ночной воздух мгновенно привел его в нормальное состояние. Он постоял, глядя вслед удаляющейся машине; силуэт ее был странно перекошен. Потом повернулся и пошел обратно по Винтерфельд-штрассе: "Факел" занимал старинный особняк, прежде принадлежавший каким-то второстепенным службам расформированного "Абвера". В наследство, помимо неработающего фонтана во дворе, кабинетов, чуланов, коридоров и лестниц, организации Штольца досталась колоссальная картотека на все питейные заведения Европы и Северной Африки - со схемами расположения столиков, картами вин, прозвищами завсегдатаев и так далее. Входя в здание, Эрвин мысленно оглядел себя. Это была вбитая на тренировках привычка, от которой уже хотелось избавиться. Невысокий хрен в мешковатом штатском костюме, круглоголовый, недавно и аккуратно подстрижен, но волосы какого-то непонятного цвета все равно торчат как попало. Выпуклые быстрые глаза, темно-синие, можно сказать, черные. Необычные двухцветные брови: темные у переносья и белесые к вискам. Тонкие бескровные губы, вялый, с непробриваемой ямочкой, подбородок. Короткая, но при этом подвижная шея, широкие покатые плечи; руки чуть длиннее, чем следовало бы, и кисти крупнее - так кажется потому, что ноги слишком короткие и ступни слишком маленькие, почти дамские. Не бегун. И не собираюсь: В кабинете шефа было накурено. За подковообразным столом сидели все начальники отделов, причем без заместителей. По правую руку от Штольца (мучительно протирающего очки) разместился непосредственный шеф Штурмфогеля - Юрген Кляйнштиммель, главный оперативник, держащий в своих руках концы запальных шнуров всех операций "Факела". Рядом с ним сосредоточено разглядывал ухоженные ногти Карл Эдель, начальник разведки; эти люди не переносили друг друга, но обязаны были всегда находиться рядом - короли, прикованные к одному трону. Будучи всегда под пристальным надзором другого и не имея возможности отвечать грубостью, каждый вынужден был тянуться к недосягаемому совершенству: Слева от Штольца пребывал в раздумьях Гуго Захтлебен, шеф внутренней безопасности; его подпирала Эрика Гютлер, контрразведчица и редкая стерва. Рядом с нею сидел аналитик Ганс-Петер Круг, человек с внешностью кинозлодея: прилизанные волосы, убегающий взгляд, тонкие усики; на самом деле ему подошла бы внешность чудака-профессора, гениального на работе и полного простофили в быту. В кинозлодея его превратила Эрика, которая открыто спала с ним и открыто же над ним издевалась. Замыкали фланги шеф-техник Вернер фон Белов, обязанности которого были разнообразны: от питания и транспорта до шифрования и охраны, - и психолог и химик Людвиг Ён, давно не стриженный, бородатый, с красным губчатым носом. И, наконец, как-то отдельно от всех сидел (единственный здесь в военной форме) Дитер Хете, командир специального отряда "Гейер" небольшого подразделения десантников, подчиненного лично Штольцу. Деятельность "Гейера" была строго засекречена даже внутри "Факела" несмотря на то, что в "Факеле" самое понятие секретности было чем-то зыбким и не вполне уловимым. - Проходи, Эрвин, - Штольц поманил его рукой. - Я хочу, чтобы ты прочитал вот это: Пока Штурмфогель читал донесение, все смотрели на него. Он чувствовал себя как ночной пилот в скрещении прожекторных лучей. - Теперь слушай меня, - продолжил Штольц. - Я и Гуго решили, что псевдоним агента на обсуждении звучать не будет. Ты согласен? Штурмфогель кивнул. - Тогда так: что ты можешь сказать об этом парне? В первую очередь: не пытается ли он вставить нам огурец в задницу? Надежен ли он как источник - и как сотрудник? - Я добавлю, если можно, - сказал фон Белов. - "Почтарь" сказал, что передатчик был в состоянии паники. Впрочем: тот передатчик паникует регулярно. С тридцать девятого года: - Понятно, - Штурмфогель подошел к свободному стулу, но садиться не стал, а лишь оперся о спинку. - Как источник - я его считаю очень надежным. Все сведения, которые он предоставлял нам, выдерживали любую проверку. Кроме того, они были действительно ценные и своевременные. Но при этом я уверен, что противостоять давлению он не сможет, да и не станет. Он работает прежде всего за деньги. - А - не прежде всего? - заинтересованно наклонил голову Гуго. Штурмфогель помедлил. - Я не хотел бы раскрывать метод вербовки. - Он - пси? - прямо спросил Гуго. - В зачаточном состоянии. - Понятно: Что ты сам рекомендуешь? - Я вижу только один старый добрый способ: понаблюдать за парнем. Если он под давлением, мы это заметим. - Значит, так, - Штольц поскоблил пальцем стол, счищая незримую соринку. Если агент погибает до проверки - то крыса либо я, либо Гуго, либо ты. Между собой мы как-нибудь разберемся: Если агент проходит проверку, тогда начинаем тотальный просев. Но! С этой минуты вводится режим чрезвычайной бдительности. Положение - казарменное. Все сотрудники объединяются в тройки - по жребию - и не спускают друг с друга глаз. Что здесь, что наверху. Какие-либо исключения - только с моего ведома. Внеочередной контроль лояльности всем пройти в течение недели. Поголовно и без исключений. Все это организует Эрика. Я ничего не упустил? - Технический персонал, прикомандированные, связники? - Обычными оперативными методами. Еще не разучились? - Штольц хмуро посмотрел на нее. - Еще нет, шеф, - ангельским голоском отозвалась та. - Дальше: Карл, ты выяснишь все, что сможешь, про этого Эйба Коэна. Который родом из Дрездена. Поскольку формирование группы коммандос и появление крысы в наших рядах явно взаимосвязано, то это может дать ключ. Четыре дня. Ты понял, Карл? Разведчик кивнул. - Далее: Ганс-Петер, тебе. Шелленберг убежден, что Мюллер работает на русских, но доказать ничего не может. Подумай, не укладывается ли происходящее в интригу вокруг этого? И вообще рассмотри ситуацию на предмет "кому выгодно". Людвиг, теперь ты. Будешь ломать голову над задачей: как крыса может избежать контроля лояльности. Любые способы, вплоть до самых безумных. Или самых простых. Может быть, он - она, оно - на службе недавно и планового контроля еще не проходил. В общем, думай. Что бы ты сам сделал? - Видишь ли:- Ён потеребил бороду. - Поскольку систему контроля создавал я, то мне кажется, что она идеальна. Думаю, тест на разрушение нужно поручить кому-то другому: - Не волнуйся. Другому тоже поручу. Но и с тебя задача не снимается: А теперь, наконец, последнее. Операцией "Крыса" поручаю руководить Гуго Захтлебену. Он создает временную оперативную группу из любых сотрудников любых отделов. Отказов быть не может даже по причине скоропостижной смерти: Ты понял меня, Юрген? - Шеф, - оперативник сморщился, как будто внезапно откусил кусок лимона, - я понимаю, что мы в дерьме по уши: но, может быть, не стоит усугублять это положение? Во-первых, мне не нравится, что я должен законсервировать три ответственных операции в стадии миттельшпиля и одну - в стадии эндшпиля. Не говоря о том, что возможный срыв отразится на все нашей работе - это еще может привести к ненужной гибели ценнейших агентов: Что любого моего сотрудника можно будет отвлечь с его участка и бросить затыкать прорыв, которого, может быть, и нет вовсе. И, наконец, что мне даже нельзя узнать псевдоним моего собственного агента: - Когда ты проходил контроль лояльности, Юрген? - спросил Штольц. - В декабре. - Первый на очереди. После этого, может быть, я шепну тебе на ухо пару слов. - Понял. И все же - это оскорбительно. - Да. Но любое внутреннее расследование оскорбительно. Вопрос закрыт. Может кто-то сделать заявление по существу? Нет? Все свободны до девяти утра. Остаются Хете, Штурмфогель, Захтлебен. Да, Вернер! Сколько у нас человек в верхней охране? - Трое. Как обычно. - Поставь еще двоих. Поставь этого: молодого: Кренца. У него хорошие способности. И голова на месте. - Хорошо. А зачем? Для простого наблюдения даже трое наверху - много. Если же вдруг будет прямое нападение, то и пятеро не справятся. Или я чего-то не понимаю? - Я сам не понимаю. Но каким-то образом нас прокололи, ведь так? Пусть ребята покопаются в окрестностях - вдруг найдется какая-нибудь нора, дыра: - Сделаю, шеф. Только я бы не хотел сегодня трогать Кренца. Пусть отдохнет хотя бы до вечера. Я лучше сам схожу. - Когда ты проходил контроль лояльности? - Позавчера, - ухмыльнулся фон Белов. - У меня алиби, шеф. Штольц посмотрел на Гуго. Тот кивнул. - Ладно. Действуй, старина: Когда в кабинете остались лишь четверо, Штольц сказал: - Гуго, приступай. Меня здесь нет. - Ты наверх? - Нет, просто отключусь на четверть часа - иначе умру: Продолжайте, ребята. Штольц снял очки и лег лицом на скрещенные руки. - Привилегия начальства:- пробурчал Гуго. - Ну, ладно. Эрвин, что ты знаешь про отряд "Гейер"? - М-м: Ничего. Знаю, что он существует. Что подчиняется лично шефу и выполняет специальные задания по ликвидации: в общем, на кого покажет шеф. Вот - командира в лицо знаю. Вроде бы всё. - Отлично. Если такая любопытная длинноносая тварь, как ты, ничего не знает о нашем маленьком секретном отряде, можно надеяться, что и крыса знает о нем примерно то же самое. Поэтому я хочу провести всю операцию силами "Гейера", прикомандировав к нему еще и тебя. - Зачем? - Потому что они тактики-исполнители, а ты опер и стратег. Они работают сильно и четко - но только одноходовки. Дальше объяснять? - Желательно. - Я тебе доверяю. Пока для меня только ты: не то что вне подозрений, но наименее подозреваемый. Достаточно веское основание? - Не знаю, Гуго, чем я заслужил: но спасибо. Тем, что автор сообщения - мой агент? - И этим тоже. Впрочем, по совокупности. Не отвлекайся. Выкладывай свои соображения. - А как ты думаешь, найдется у шефа капелька коньяку? - спросил Штурмфогель. - Или нам лучше попросить кофе? - Меня уже воротит от кофе, - сказал Гуго. - А шеф коньяк не пьет, ты должен помнить. - Ну да. Шеф патриотично пьет русскую водку. Где он ее держит? - Сейчас: Гуго заглянул в небольшой холодильник, скромно припрятанный за шкафами картотеки. Там стоял мельхиоровый поставец с хрустальным графинчиком, тремя рюмками и двумя розетками: с нарезанной датской салями и с очищенными креветками. - Он знал! - сказал Гуго, разливая водку. Штурмфогель поднял рюмку. - Во-первых, я рад, что мы познакомимся поближе, - сказал он Хете. - Но главное, я хочу выпить за этого дурака-американца, который уже три года живет одной ногой в аду: в общем, чтоб ему повезло. Он очень понравился мне, парни. Ко всему прочему, нужно что-то предпринять, чтобы его, не дай бог, не подставить:

Ираклион, 10 февраля 1945. Около 6 часов утра.

За ночь нагнало туман; прибой теперь казался совсем близким: слышно было, как в волнах перекатываются камни. Темень должна была стоять полная, но нет: лучи прожекторов беспорядочно месили туман и море, и по потолку пробегали странные сполохи. Айове Мерри снова - который раз - приснился чудесный и страшный сон: :тебе сюда, сказал кто-то, беги, и он бросился вперед, лед подавался под ногами, но держал, держал! - бесконечный бег над глотающей бездной, но вот и берег, и грохот, отлетающий от обрыва, а потом - ворота в каменной стене, медленно открываются, за ними испуганные лица, Серый рыцарь (шепот многих уст), скорее, скорее: и следующий удар (чей? не помню:) приходится в прочную стену, а его уже ведут под руки, и броня опадает с тела, как кора с тех деревьев, что сбрасывают кору, он наг, но здесь вода, в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды: Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума. В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются ночь в ночь - это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает: Тогда они еще стояли в Риме. С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним. Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда: Зачем?! Он знал, зачем. У него все еще оставалась надежда вернуться в тот небывалый сад, к наядам Джулии и Яне: Эрвин сказал, что несколько недель занятий - и у Айовы получится всё. Он может, и осталось только - научиться: Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь была бы нормальной, тихой: Пресной. Никакой. Он показал, что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И это давало силы, как ни странно. Впрочем, следует быть справедливым. Пристальные сны начались у Айовы задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион: Это было то место, в которое раньше он попадал после смерти. Когда он впервые приехал с аэродрома, то чуть не закричал от ужаса: городок, окруженный крепостной стеной, форт на островке, узкая дамба - все это словно выплыло из его снов. Разве что море оставалось живым, пусть серо-зеленым и холодным: Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей. И еще там не было дня. Ночь или сумерки. Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам, и потому у простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью. Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода. Яна и Джулия: Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков. Проклятый Эрвин: Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы - те, кто бывает там - не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд: Агент Хайлэнда: Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого немецкого шпиона. Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет: и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите - все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию: Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения - даже если бы они ворвались в разгар "сеанса". Иногда он ненавидел себя. Иногда - гордился: В любом случае, жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону. И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, помощнику коменданта авиабазы Вамос, были обеспечены:

Берлин, 10 февраля 1945. 9 часов

Как любой ночной житель, по утрам Штурмфогель чувствовал себя отвратительно. Ему удалось поспать четыре часа на диване в кабинете Гуго и потом освежиться кофе и шоколадом "Кола", который просто обязан был сообщать мышцам силу, а мыслям легкость, но, наверное, слишком долго хранился на складе стратегических резервов: Он ненавидел спать в помещении "Факела", даже в этом новом, которое вроде бы не должно было успеть пропитаться миазмами их работы, но вот тем не менее - успело. И вообще плохо, когда утро начинается с Карла Эделя: Карл вошел, продавив тонкую пленку сна, и вонзил когти в плечо спящему Штурмфогелю, и пока тот отбивался, всё хищно улыбался и щурился, как кот, сожравший дюжину мышей и решивший отполировать птичкой. Штурмфогель сначала замер в его когтях, но потом вздохнул и сел. - Ф-фу: Что у тебя, Карл? - Можешь себе представить - зацепка. По одному из прошлогодних дел проходила девка, которая была или остается связником Эйба Коэна. - Она у нас? - Нет, она на свободе, но тем лучше! - Да, конечно. Где она? - В Женеве. Где еще быть шпионке? - Ты прав. Ты чертовски прав: У тебя есть кто-нибудь в Женеве, кто смог бы организовать наблюдение за ней? - Где же еще быть шпионам: Ну, поскольку твоей операции дан полный приоритет, я сниму одного своего парня с наблюдения за русской колонией. - Ага. Но только пусть не спугнет: Карл уже уходил, но в дверях обернулся. - Ты знаешь, - сказал он, - Сунь-Цзы пишет, что для обслуживания одного солдата требуется восемьдесят крестьян, а для обслуживания одного шпиона сто солдат. Я посчитал, и получается, что каждый взрослый швейцарец обслуживает примерно одного целого и семь десятых шпиона. Неплохо устроились эти швейцарцы, правда? Он ушел, а Штурмфогель остался, несколько обалделый. Едва он успел умыться и проглотить кофе, как за ним зашел Гуго, деловитый, как счетовод. - Поехали, я познакомлю тебя с десантом. - Поехали: А куда? Гуго усмехнулся и ткнул пальцем вверх. - Надолго? - Час-полтора. - Хорошо: Штурмфогель сгорбился, потом резко расправил плечи, запрокинул голову и сделал специфическое движение всем телом - будто на носу у него балансировал мяч, и надо было подбросить его к потолку. Он по-прежнему был в кабинете Гуго, но теперь это был неуловимо другой кабинет. То ли чуть просторнее, то ли чуть светлее: Две секунды спустя Гуго появился рядом. - Никогда не успеваю за тобой, - сказал он. Штурмфогель пожал плечами. Гуго распахнул окно - влетел и закружился пыльный смерчик - и перевалил через подоконник свернутую веревочную лестницу. С некоторых пор в коридорах "Факела" стало твориться что-то неладное: если войти в дом и найти свой кабинет было легко, то выйти из дома - сделалось непростой задачей. Коридоры змеились, раздваивались и растраивались, пересекали сами себя на разных уровнях - и то и дело норовили вывести в какую-то исполинскую душевую, предназначенную для помывки не менее чем полка: Гуго однажды проблуждал шесть часов - и, разозленный, приказал всем обзавестись веревочными лестницами, пока не будет устранена проблема. Но проблема устраняться не желала, большинство сотрудников как-то научились ориентироваться в лабиринте, тратя на выход минут десять, и предлагали Гуго пройти ускоренный курс ориентирования, однако шеф безопасности упрямо пользовался веревочной лестницей: Автомобиль, лакированный и хромированный шестиколесный монстр с какимито безумными завитушками решеток, бамперов, дверных ручек, ждал под окном. Рюдель, водитель Гуго, выбрался из машины, чтобы открыть двери пассажирам. Штурмфогель отметил, что Рюдель стал еще грузнее и как будто старше. Там, внизу, он уже четвертый месяц лежал в госпитале СД, не приходя в сознание, и был в двух вздохах от смерти: пролежни проели всю его спину: - Ты как будто с похмелья, - сказал ему Гуго. - Прошу прощения, штандартенфюрер, - просипел в ответ Рюдель, - пива вчера холодного выпил, а как голос утратил - шнапсу глотнул: - Шнапсу, - передразнил Гуго. - От шнапсу толку мало, разве что в прорубь ухнешь, а голос надо горячим кагором восстанавливать, учи вас: Рюдель виновато поеживался. - Куда едем, штандартенфюрер? - В цирк. - В цирк так в цирк, отлично: Мотор взревел, как судовой дизель, машину заколотило. Но когда Рюдель выжал сцепление и монстр тронулся, дрожь и рев пропали, сменившись нежным пофыркиванием. Булыжная мостовая, вся в покатых буграх и впадинах, мягко ложилась под колеса. Привлеченный каким-то движением в зеркале, Штурмфогель оглянулся - но это была только нелепая длинноногая многокрылая птица, из тех, что в штормовые безлунные ночи бьются в окна: Снаружи здание "Факела" напоминало вагон бронепоезда: железные листы внахлест, болты, заклепки, бойницы и амбразуры. Стальной масляный блеск. Машина свернула налево, в сторону рынка, и "вагон" пропал из виду. Здесь не было ни единой прямой линии: погнутые столбы фонарей, покосившиеся фасады, кривые темные заборы. И эту нелепую кривизну всего и вся лишь подчеркивала торчащая прямо по курсу исполинская глинисто-красная пожарная каланча со шпилем. Прохожие здесь были редки - район считался небезопасным в любое время суток. В одном из переулков уже много месяцев стоял темно-серый танк, оплетенный плющом. Башня танка была чудовищной, как и торчащая из нее пушка. Казалось, что танк утонул в земле, пустил корни и дал побеги. Иногда на нем появлялась какая-то надпись на русском. Потом ее смывали дожди. Потом она опять появлялась. Рюдель вдруг резко дал по тормозам и одновременно надавил на клаксон. Штурмфогель ткнулся лбом в спинку переднего сиденья. Дорогу медленно пересекала большая парусная лодка на деревянных колесах с намалеванными на них грубыми клоунскими рожами. Над бортами кривлялись полуголые раскрашенные мужчины и девицы с длиннющими волосами и в масках птиц и чудовищ. - Распустили, - прошипел Рюдель. - В Бельзен бы вас: ремешком: - Ну-ну, - неопределенно отозвался Гуго. Наверняка он знает, что большинство таких вот эскапад устраивают как раз заключенные, подумал Штурмфогель. Интересно, что делал бы я?.. В его жизни было по крайней мере четыре момента, когда он мог угодить в концлагерь. Но - как-то вот пронесло. Рынок был еще полупустым, лишь арабы в белых рубахах раскладывали по прилавкам свои товары: фрукты, орехи, маленькие оранжевые дыни, горы верблюжей шерсти и уже готовые пестрые вязаные вещи: Сами верблюды паслись на обширном пустыре за рынком - там, где в прошлом году стоял цыганский табор. Стайки ребятишек играли в салочки. Началась платановая аллея, высаженная еще при Луи Шестнадцатом; деревья с пепельно-зелеными стволами имели свои имена. На некоторых сами собой проступали лица: Место или сооружение, которое называлось Цирком, никогда цирком не было и вообще непонятно почему получило такое наименование. Разве что за веселые фокусы, которые прежде здесь творились иногда. Мало кто из горожан знал, как попасть в Цирк, хотя почти все о нем слышали. Просто вот эта незаметная аллея маленького скверика вовсе не кончалась у суровой кирпичной стены с рельсами узкоколейки по верху, а ныряла под стену и там, виляя из стороны в сторону и отбрасывая обманные тупички, приводила в конце концов к обширной, более двухсот метров в диаметре, воронке со спиральным спуском. На дне воронки стояла густая топкая светло-серая грязь, в которой кто-то жил: С тех пор, как "Факел" приобрел это место, туда стало вообще невозможно попасть: проезд под стеной закрыли тяжелыми воротами, а всю территорию обнесли густым проволочным забором. На вышках день и ночь стояли бессменные часовые - в лоснящихся черных накидках и глубоких блестящих стальных шлемах, фаты которых спускались до плеч, а решетчатые забрала прикрывали лица. Коричневатые плети ядовитого плюща обвивали опоры вышек. В тихие безлунные ночи над Цирком что-то призрачно мерцало, и тихий низкий жалобный вой разносился далеко по окрестностям: Машина притормозила у поворота, кое-как в него вписалась, потом нырнула в крутой спуск: Черные створки ворот медленно разошлись. Кто-то, закутанный в белое покрывало так, что даже глаза с трудом угадывались в складках, наклонился к окну машины, разглядел водителя и пассажиров - и махнул рукой: проезжайте. - Что здесь делается? - спросил Штурмфогель. - Трудно сказать, - Гуго потер нос. - Мы делим это пространство с "Аненэрбе", а Зиверс - не тот человек, с которым можно поговорить на подобные темы: Руди был гораздо приятнее. - Удивительно слышать: - усмехнулся Штурмфогель. - А кстати, где он сейчас? - Гиммлер куда-то спрятал, - и, перехватив недоуменный взгляд Штурмфогеля, поправился: - Нет, совсем не то, что ты подумал. Просто Руди теперь работает соло и отчитывается исключительно перед рейхсфюрером. Я думаю, он неплохо устроился. Штурмфогель кивнул. Его бывший начальник обладал по крайней мере двумя талантами: легко находить новое место службы - и легко (и с треском) терять его. Буйные заросли расступились, и взору предстал новенький ангар с большой цифрой "9" на воротах. - Приехали, - сказал Гуго. - Здесь наш оазис. Здесь никогда ничего не случается. У входа в ангар - маленькой калитки в створке огромных ворот - сидела странная двухголовая и двухвостая собака. - Это Бефаст, - сказал Гуго. - Он тебя обнюхает, и все. Не дергайся. - Это будет каждый раз? - спросил Штурмфогель, ежась. Он не любил и побаивался собак. - Нет, только первые дни: От самой собаки воняло так, что хотелось заткнуть нос: паленой шерстью и угольным горячим шлаком. - Как он различает запахи? - прошептал Штурмфогель. Бефаст обнюхал его сначала одним носом, потом другим. Коротко рыкнул: проходи. Приветливости в его глазах не было. Внутри ангар напоминал фантазию Эшера: лестницы, переходы, какие-то ящики и корзины на столбах: - Нам вон туда, - показал Гуго. - А это всё - полоса препятствий, ребята тренируются. Штурмфогель посмотрел, куда указывала рука Гуго. В углу под пологом из маскировочной сети стоял большой канцелярский стол, несколько стульев, бюро, шкаф: - Там будет твой кабинет. Устраивайся. Сейчас я позову ребят. Через несколько минут бойцы "Гейера" выстроились перед Штурмфогелем все в спортсменских трусах и майках, никак не похожие на десантников, а скорее на команду по какому-нибудь экзотическому десятиборью. - Антон, - представился Хете и подмигнул. - Здесь мы называем друг друга по именам. - Тогда - Эрвин, - сказал Штурмфогель. - Нет, - сказал Антон-Хете. - Ты - только Штурмфогель. - Берта, - протянула руку белокурая красавица. - Штурмфогель: - Цезарь, - расплылся в белозубой улыбке огромный загорелый викинг. - Дора, - приветливо кивнула высокая худощавая девица. - Эмиль, - коротко стриженый парень с лицом младенца и торсом боксерапрофессионала. - Фридрих, - совершенно ничем не примечательный тип, идеальный филер. - Гюнтер, - его брат-близнец. - Хельга. Бог ты мой, замер на миг Штурмфогель, где же они взяли такую необыкновенную и необычную красавицу: что-то восточное в чертах: За спиной кто-то хихикнул. Штурмфогель шагнул к следующему. - Йон, - сухой и жилистый, похож на богомола - прекрасный бегун и боец. - Курт, - маленький, Штурмфогелю чуть выше плеча, но очень аккуратно и крепко сложенный парень с хитрыми внимательными глазами. - На сегодняшний день это все, - подвел итог Антон. - Если ты считаешь, что нужны еще люди: - Пока у меня нет никаких представлений об этом, - сказал Штурмфогель. - Хорошо, - вступил в разговор молчавший до сих пор Гуго. - А теперь некоторые особенности. Ты, - он ткнул Штурмфогеля пальцем в грудь, - не имеешь права отдавать приказы кому-либо из бойцов отряда, а только и исключительно Антону. Он решает, кого и куда послать, каким способом и какими силами выполнить задачу - и так далее. Для тебя "Гейер" - своего рода "шкатулка сюрпризов". Ты загадываешь желание, нажимаешь на кнопку, крышка распахивается, и ты получаешь свой приз - но как и каким образом приз попадает в шкатулку, тебя занимать не должно. Это приказ, Штурмфогель. Ты меня понял? - Не дурак, - сказал Штурмфогель.

Рим, 10 февраля 1945. 11 часов

Генерал Донован, начальник Управления Стратегических Исследований США, развалился в кресле, забросив ноги на журнальный столик, и курил свои бесконечные "Морли" - сигареты, приятные для курильщика, но никак не для окружающих. Волков, он же "Дрозд" - сделал себе эту птичью кличку в память о Косте Дроздове и давних испанских делах - сидел на мраморных перилах балкона. Под балконом неумело лязгал ножницами садовник с челюстью и выправкой морского пехотинца. - Вы и так знаете больше, чем следует, Дрозд, - сказал генерал и выпустил в его сторону струйку дыма. - Все, что вам действительно нужно - это разыскать этих людей и убить их. Я хочу видеть их мертвыми. Какая еще, к дьяволу, дополнительная информация? - Желательно - вся, - ухмыльнулся Волков. - Чтобы скроить приемлемую легенду, мне нужно много лоскутков: Агентура, которую я буду задействовать, пролежала на холоде четыре-пять лет. Все они не наемные убийцы, а идейные борцы. При этом они профессионалы и легко поймут, если вы попытаетесь накормить их пшеном. - Неужели вы действительно не можете обойтись нашими коммандос? - Только в качестве упаковки - как договаривались: Нет, генерал, для этого дела мне понадобятся не бойскауты, а старые матерые браконьеры. Охотники на слонов: - Если они идейные борцы, то могут просто не согласиться на это задание. - Вот это уже - моя забота. - Хорошо, я объясню: А вы пока думайте над тем, как бы свалить вину за убийства на немцев. - На официальных немцев? На правительство, на гестапо? Или на "Факел"? - Кто про него слышал, про этот "Факел": Пусть будет гестапо. Кстати, что там нового сообщает этот ваш информатор? - Не так часто, генерал. Завтра или послезавтра. Я не хочу подвергать его излишнему риску.

Берлин, 10 февраля 1945. 13 часов

Пришли первые известия из Женевы. Связная Эйба Коэна жила на окраине города в крошечной, на четыре номера, гостинице и значилась торговым представителем маленькой французской экспортно-импортной компании. Звали ее Ультима Морелли. Штурмфогель уже выучил наизусть ее тоненькое досье и заканчивал второе, на Эйба Коэна. Судя по всему, Коэн был отчаянно смелый, но чересчур горячий парень, в котором стремление выполнить задание несколько перевешивало осмотрительность. Дважды его группа забиралась слишком далеко и выбиралась потом к своим с огромными потерями. Но, что интересно: в сентябре сорок второго они почти достигли цели: Гитлер тогда бушевал. Увидеть убийц в трех шагах от себя - причем там, где абсолютную безопасность ему гарантировали буквально с пеной у рта: Покатились головы -пока еще, в отличие от минувшего июля, в переносном смысле. Главное, что было тогда сделано сгоряча и испорчено навсегда тотальная реорганизация "Аненэрбе" с лишением прав на собственную разведывательную и охранную деятельность. На смену завиральному, несдержанному, полному дурацких идей, эксцентричному, эгоистичному, терпимому к любой дичи и ереси, гиперактивному, ничего не понимающему в людях и политике Рудольфу фон Зеботтендорфу пришел застегнутый на все пуговицы фанатик Зиверс. Через полгода "Аненэрбе" подверглось тотальной чистке, и Штурмфогель возблагодарил бога, которого нет, что послушался совета старого приятеля Вернера фон Белова и перебрался в "Факел", под надежное крыло Кальтенбруннера: Он снова вернулся к первой странице. Так вот ты какой, Эйб Коэн: Фотография была сделана издалека, черты лица смазались. Выглядит старше своих лет, подумал Штурмфогель, наверное, из-за усов. Хорошее лицо, гордый поворот головы. Жаль, что таких людей нам назначают во враги: Почему у меня чувство, что я тебя где-то видел? Что же тебя гонит на такие отчаянные предприятия, а? Ущемленная гордость, кровная месть - или просто жажда приключений? Нет этого в досье: самого главного - нет. Попробуем разузнать: Он потянулся к телефону, и тот, словно того и ждал, разразился радостным звонком. Это был Антон. - Слушай внимательно, - сказал он. - Мы ее видим. Бар "У доброго дяди", помнишь такой? Над самым озером? Она сидит на веранде и смотрит на лодки. Уже полчаса смотрит на лодки. Наверное, кого-то ждет. - Вас она не заметит? - Нет. Там Гюнтер. Его никто не замечает. Анекдот про него есть: "Доктор, у меня редкая болезнь: меня все игнорируют. - Следующий:" Понял, да? - Ты мне анекдоты рассказывать будешь? - Да нет. Просто ребята из гестапо спрашивают: может, выкрасть ее? Проще простого: - Внизу? - Ну да. Они внизу, мы здесь: - И что мы с ней будем делать? Снова насаживать на крючок? Антон, не будь идиотом, она нужна нам живой приманкой, а не фаршем. - Она наверняка много знает: - Не исключаю. Но я не уверен, что она знает то, что нам нужно. Ты еще не забыл, что мы ищем? - Так что - просто наблюдать? - Длинное ухо уже отрастили? - В процессе. Еще час-полтора. - Тогда ждем. Я думаю, осталось недолго. Штурмфогель сердито ткнул рычаг и тут же, чтобы не зазвонил опять, набрал номер коммутатора и потом - кабинета. - Карл? Извини, что я вынужден просить тебя сделать "не знаю что", я знаю, как ты этого не любишь, но другого не остается. Слушай: я хочу, чтобы кто-нибудь из твоих ребят покопались в дрезденских архивах на предмет какой-то зацепки на этого Коэна. Там он, разумеется, Кохан. Я знаю, что в детстве: Есть же у тебя всякие умные мальчики с верхним чутьем. Не знаю. Странности, родственники, болезни: все, что угодно. Дом, где жил. Пойми, я не ставлю конкретной задачи, мне нужна любая информация: Ну, вот. Да, оно самое. Такое дерьмо, да. Ты уж извини: Он положил трубку. Телефон тут же зазвенел вновь. Теперь это оказался ГансПетер. - Эрвин, - сказал он, - я тут выбираю яхту, а поскольку ты командуешь операцией, то решил посоветоваться: что нам важнее: скорость или вместимость?.. - Скорость, - сказал Штурмфогель и повторил про себя: скорость. Скорость. Не допускать пауз. Не тормозить на виражах: - Да, Ганс-Петер, вот еще что: мне нужны аэрофотоснимки Ираклиона. Как можно более свежие и подробные: Он опять уставился на досье и вдруг ощутил желание раскинуть пасьянс - а потом поступить так, как подсказывают карты. Иногда это к чему-нибудь приводило.

Берлин, 10 февраля 1945. 17 часов 40 минут

Антон привез Хельгу, уже погруженную в транс, и с помощью Штурмфогеля устроил ее в удобном кресле. Транс был регулируемый, неполный, человек в таком состоянии при необходимости вполне мог себя обслуживать и даже общаться с другими - на простом бытовом уровне. Просто это отнимало лишние силы и снижало чувствительность. - Мы решили, что так будет надежнее, - сказал он. - Не верю я в здешние телефоны. - Как там, на месте? - спросил Штурмфогель. - Курорт, - усмехнулся Антон. - Купаемся, играем в мяч. На лыжах еще не катались, но приглашения уже получили. - Купаетесь? - не поверил Штурмфогель. - Вода же теплая, - сказал Антон. - Вулкан: - Ах, да. В отличие от того Женевского озера, что внизу - здесь оно подогревалось небольшим живописным прибрежным вулканом. В результате вода припахивала серой и имела целебные свойства. - Ну, вот, - сказала вдруг Хельга грудным незнакомым голосом. - С прибытием, мой Рекс! - Хватит, хватит:- сказала она же, но голос теперь принадлежал мужчине. Или мы будем разыгрывать влюбленную пару и по эту сторону двери? - Почему бы нет? - Ты знаешь, почему. Нет-нет, я: - Прости. Если ты думаешь, что все это время я мечтала только о том, чтобы ты меня трахнул, то это не так. Но для пользы дела иногда нужно уметь расслабиться. Лучшего способа человечество еще не придумало: - Я ведь о другом: - Другой не здесь: - Все равно. Я не смогу смотреть ему в глаза: да о чем речь! Спать с женщиной своего брата - это почти то же самое, что спать с сестрой. Я знаю, я глуп, я старомоден, но я так не могу: Без обид, сестра?.. - Без. Братец Рекс: Сколько яда в голосе, хоть выжимай и разливай по склянкам, подумал Штурмфогель. - Что-то открывают: бумага шуршит:- сказала Хельга уже от себя. Пауза. - Веревку не выбрасывай, пригодится, - мужской голос. - Связывать кого-нибудь? - с надеждой - женский. Долгая пауза. - Вот тебе список: - Ничего себе. Понадобится чертова прорва денег: - Вот это пусть тебя не заботит. Смотри: - Оуу! Пауза. - На все приобретения тебе дается неделя. Успеешь? - Так: сейчас. Это просто, это тоже просто: Вот по этим двум пунктам могут возникнуть сложности, но, если я правильно понимаю, это второстепенные вещи: - Здесь нет второстепенных вещей! Я хочу, чтобы ты это поняла: второстепенных вещей в нашем деле не бывает! Каждая мелочь имеет одну цену: жизнь и смерть. В том числе и твою жизнь: - Да, мой Рекс, мой повелитель. Кстати, тебе не кажется, что из наших имен сам собой возникает очень серьезный довод? Может быть, это судьба? - Прекрати, Ультима. - Замолкаю, замолкаю. Любое твое желание - закон для меня: - Тогда свари кофе. Пауза. - Вздыхает, - сказала Хельга. - Что-то бормочет: не могу разобрать слов: - Тебе с сахаром или без? - Пол-ложечки: Пауза. - Спасибо. О-о: Эти чертовы американцы совсем не умеют делать кофе. Они его варят в большом котле и потом подогревают, ты можешь представить себе больших варваров? Да, Ультима, и еще: прости, что наорал на тебя. Очень трудное время. Брат и прислал-то меня сюда, чтобы я немного отдохнул: - Он сообщил мне, что ты... Что ты на грани срыва. И просил помочь тебе расслабиться. Чтобы я отнеслась к тебе, как к нему самому: Но, если тебе это поперек души, мы подцепим для тебя кого-нибудь еще, окей? - Только не проституток. В них есть что-то от доильных автоматов: б-рр. - Ради бога. Тут прорва скучающих офицерских жен, туристок с душевными ранами, начинающих актрис: - У тебя есть знакомства в этой среде? - Ну, разумеется! Хочешь доверить мне выбор? - Обсудим это позже: Знаешь, я хочу искупаться в озере. Проводи меня. - Да, мой Рекс. Кстати, ты можешь переодеться здесь и спускаться к озеру в халате. Многие так делают. - Хорошо. Пауза. - Эй, и возьми чего-нибудь выпить! - Я возьму бренди. Пауза. - Хлопнула дверь, - сказала Хельга. Ну, что же, подумал Штурмфогель, начало положено: - Лично я взял бы этих сладеньких сегодня ночью, - сказал Антон. - Яхта рядом, погрузим - и привет. - А потом? - Допросим. Будем все знать. - Хм. Во-первых, есть процент-другой вероятности, что парень не расколется на допросах - или что он владеет техникой самоликвидации: Для нас это равнозначно полному провалу. И даже в самом лучшем случае - он расскажет всё, что знает - мы лишаем себя всех возможностей продолжать игру: И вовторых, мы обрубим единственную нить, ведущую: ну, ты знаешь, к кому. А шеф сказал так: если придется выбирать между коммандос в руках и крысой в небе - выбирать крысу. Все ясно? - Предельно. Наблюдать, ждать: - Именно так. - Черт. - Аналогично. Но ты же знаешь: в нашем деле сколько ждешь, столько потом живешь в раю. Полог маскировочного шатра отодвинулся, и появились Гуго и Кляйнштиммель. - Как дела, Эрвин? - спросил Кляйнштиммель с усмешкой. - Ты их еще не всех выловил? - Клев ожидается послезавтра, - сказал Штурмфогель. - Ну-ну. Только не затупи крючок: - он покосился на Хельгу. - Очень кстати образовалась вставка в основную операцию. Мы нашли Полхвоста. - И где он был? - Можешь себе представить - в концлагере. Провинциальное гестапо постаралось. Спасибо папе Мюллеру - выяснил: Михаэль Эрб, носящий странную кличку "Полхвоста", семнадцатилетний подросток-инвалид (одна нога короче другой, порок сердца и еще куча болезней) со скверным характером и длинным языком, который раз уже (третий или четвертый?) попадающий в гестапо, обладал не то чтобы совсем уникальной, но очень редкой и ценной особенностью: он мог сверху проникать в других людей внизу и смотреть на мир их глазами. Только смотреть; слышать не умел. И человек, в которого вселялся Полхвоста, должен был быть малоподвижен. Это накладывало существенные ограничения на использование такого ценного сотрудника. Но Полхвоста прогрессировал: он мог уже некоторое время удерживать человека в относительной неподвижности; кроме того, он неплохо читал по губам: - Понятно, - сказал Штурмфогель. - Подсмотреть, не работает ли мой агент под контролем? Да, это оперативнее, чем гонять кого-нибудь на вражескую территорию: - Когда он должен выйти на связь? - Завтра он будет ждать инструкции от меня. Просто по радио. Я назначу ему сеанс связи на послезавтра. Пусть Полхвоста как следует поест: - Он метет за троих. В лагерях кормят так себе.

Рим, 10 февраля 1945. 23 часа

Сколько Волков ни бродил по Риму - и при Муссолини, и при американцах - он никак не мог составить собственное представление об этом городе. Рим ускользал он него, отгораживаясь фасадами: лживыми, как и повсюду. Но в Москве, в Лондоне, в Вашингтоне, в Берлине он легко проникал за фасады, добираясь до души, до сути; здесь сделать это почему-то не удавалось. Это при том, что Рим, как никакой другой город, отражал в себе Асгард, Амаравати, Хайлэнд, Хохланд, Рай, Хэвен, - жалкие условные обозначения, не несущие в себе ничего, тем более - имени: Нет, имя у единого верхнего города, конечно же, было: Салем. Но им не пользовались уже давно, может быть, с тех пор, как внизу одно за другим стали появляться высокомерные убогие селения, ложные Салемы, осквернившие собой это сакральное сочетание звуков. И потому говорили: Верх. Или: Хохланд. Или: Амаравати: Или - Рай. Смешно, подумал Волков. Знали бы вы: Джино ждал его на Испанской лестнице - на двадцатой ступеньке сверху. - Не поможете ли вы раскурить мне эту проклятую верблюжью сигарету? обратился к нему Волков. - Вас не смутит, что зажигалка немецкая? - голос Джино звучал насмешливо и очень спокойно. - Попробуем скрестить немца с верблюдицей и посмотрим, что получится: Волков погрузил кончик сигареты в желтый огонек. - А теперь угости и меня, - сказал Джино. - Держи всю пачку, - сказал Волков. - Ты же знаешь, я почти не курю. - За войну твои привычки могли измениться: - Некоторые. Эта осталась. Как ты? В форме? - Вполне. - Наверху бываешь? - Живу. - Кем? Джино хмыкнул. Сунул в зубы сигарету, закурил, жадно затянулся. - Я там жиголо. В большом дансинге на побережье. - Серьезно? Никогда не думал, что ты сумеешь научиться танцевать. Чувство ритма: Оба негромко хохотнули. Это была старая, смешная и довольно сальная история. - Научился: жить захочешь, и не такому научишься. А ты хочешь мне что-то предложить? - Да. - Можешь сказать? - В общих чертах. Убрать группу немцев. Из ближайшего окружения Гиммлера. - Большая группа? - От десяти до сорока голов. - Можно попробовать. А кто они? - Я же говорю: ближайшее окружение Гиммлера. - Это я понял. Кто они? - Штаб переговорщиков. Во главе с Зеботтендорфом. - Каких еще переговорщиков? - Гиммлер ведет переговоры одновременно со Сталиным и с Рузвельтом - при этом одновременно наверху и внизу. Внешняя цель переговоров: сохранение нижней Германии и германского влияния на Верх. Скрытая цель: воцарение Гиммлера ценой выдачи Гитлера. Истинная цель: устроить наверху встречу Гиммлера, Сталина и Рузвельта - и уничтожить всех троих. - Так: А Зеботендорф - это кто? - Общество Туле, если помнишь. Ближайший друг Гесса. Некоторое время был директором "Аненэрбе". Очень опасен: Теперь тонкость. Заметая следы, мы должны будем сделать вид, что грохнули немцев по ошибке или за компанию, а на самом деле целью нашей была американская делегация. То есть бить придется во время их встречи. - Где будут идти переговоры? - Пока еще не знаю. Но мои люди установят это вовремя: - Хотя бы сектор. - Я думаю, это будет лес Броселианда. - Лучшее место для таких переговоров: - Джино был саркастичен. - Вот именно. Сколько у тебя людей? И - что за люди? - Четыре пятерки. Все - бывшие партизаны, диверсанты. Ребята что надо. - Хорошо. Дня через три устроишь мне встречу наверху с капитанами пятерок. Я тебе сообщу, когда и где точно. Значит, говоришь, дансинг: Ну, ты молодец. Джино промолчал. В одну затяжку высосал сигарету и тут же поджег новую.

Берлин, 11 февраля 1945. 7 часов утра

Самое опасное - это перестать отличать сон от яви. Начать забывать явь так же, как забывают сон. И наоборот: Верх в чем-то родственен снам. И сейчас, проснувшись наверху, Штурмфогель не мог понять, что было с ним во сне. Он не знал, где находился. Вероятно, это было питейное заведение, но столики стояли лишь у стен, декорированных сетями, веслами, спасательными кругами и рыбьими скелетами. Штурмфогель смотрел на все это неподвижным взглядом откуда-то из-под потолка. Какие-то люди беззвучно пересекали видимое пространство. Из одного угла в другой они таскали длинные ящики и тяжелые корзины. Потом он куда-то плыл. Умело и размеряно. Вода переливалась через голову. Желтые огни оставались слева и медленно уползали назад. Потом все поменялось. Но Штурмфогель по-прежнему не мог включиться в происходящее. Кто эта женщина, сидящая напротив? Она очень красива, но у нее холодный отрезвляющий взгляд. Она что-то говорит, ясно и четко, сопровождая слова резкими взмахами кисти. У нее длинные пальцы с коротко обрезанными ногтями. Как всегда, он не понимает речи. Но почему-то знает, что здесь он - еврей. Потом она смеется. Вернее, это не смех, а невеселая насмешка. Над ним? Он пытается поцеловать ее пальцы. Она отнимает руку. Очень грустно. Так грустно, что стынет сердце. От этого холода в груди он проснулся и еще несколько минут лежал, глядя в зеленый лоскутный потолок. Цирк, наконец вспомнил он. Ангар. В ангаре - нелепый маскировочный шатер. Значит, я наверху. Значит, операция в разгаре. Интересно, что я сейчас делаю там, внизу?.. Большинство людей живут только внизу, ожидая, что попадут наверх после смерти. Напрасные мечты: Когда-то Штурмфогель попытался вычислить процент тех жителей Земли, кто имеет два тела: верхнее и нижнее. Получалось где-то от семи до пятнадцати процентов. Остальные жили по принципу: "Один мозг - одно сознание - одна личность!" Подавляющее большинство из этих семи-пятнадцати на сотню не имели представления о том, что им так повезло: они обходились роскошными сновидениями, странными фантазиями, умением погружаться в мечты; но они же - и только они - становились обитателями психиатрических клиник, будучи не в силах принять, казалось бы, очевидное: что их сознание принадлежит не одной, а двум личностям, каждая из которых не подозревает о существовании другой. Сознание - это как матросская койка: на ней спят двое, но они никогда не встречаются. Такие "вахты" в сознании создает не только чередование сна и бодрствования, но и что-то еще: возможно, инстинктивный запрет обращать внимание на "сменщика": сознание обязано заботиться о сохранении себя в целости. Если "матросы" аккуратны, то никому из них и в голову не придет, что в его отсутствие койкой пользуется другой (построение, конечно, умозрительное, настоящие матросы обо всем этом прекрасно знают:) - но если один оставляет на койке крошки, а второй мочится во сне: тут недалеко и до поножовщины. То есть шизофрении. Но есть среди людей и "настоящие матросы" - они знают о существовании сменщика и спокойно принимают этот факт. Как правило, их истинное Я фиксировано в каком-то из миров: верхнем или нижнем (вот тоже традиция: ведь правильнее говорить: внешнем и внутреннем; но уже привыкли за сотни лет, потому что ощущения при переходе именно такие: скользишь вверх или вниз) - но при должной подготовке людей этих можно научить перемещаться. Правда, это поначалу дорого обходится той части общей личности, которую Я временно покидает. В лучшем случае будет жесточайшая мигрень, а чаще эпилептические припадки или кататония. Со временем личность привыкает: впрочем, здесь множество вариантов и тонкостей. У каждого - свои проблемы, и кто-то с ними справляется, а кто-то - нет. Из этого меньшинства выделяется свое меньшинство, у которых способность перемещаться - врожденная или приобретенная в раннем детстве. Штурмфогель как раз из таких. То тело, из которого ушло Я, продолжает спокойно существовать, всего лишь избегая принятия каких-то очень важных решений. Этакая хорошо отлаженная организация, шеф которой без малейших опасений уезжает в командировки или длительный отпуск: (Отпуск! - простонал про себя Штурмфогель) Но и в этом меньшинстве скрывается меньшинство: те, которые умеют изменять свое верхнее тело. Те, которые непонятными способами присваивают себе способности, обычным верхним людям не присущие. И, наконец, те, кто наверху уже не просто люди - или просто не люди: Штурмфогель встал и с хрустом потянулся. На спинке стула его ждал наряд "Гейера" - трусы и футбольная майка. Намек на то, что его считают своим? Рановато бы: Все же он оделся именно в это, привел себя в порядок в фанерном, но удобном туалете с горячей водой и даже душем, и пошел искать кого-нибудь из подчиненных. Телефонный звонок застал его у подножия лестницы. Он уже ступил на первую ступеньку. Возвращаться не хотелось, это была дурная примета, но звонить мог кто-нибудь всерьез: Это был Кляйнштиммель. - Хайль Гитлер, - сказал он. - Как продвигается наступление? - Успешно, - сдержанно ответил Штурмфогель. - Правда, пока это не наша заслуга. - Ну-ну, не прибедняйся. Везет везучим. А ты, как известно: - Это все, что ты хотел спросить? - Спросить - да, всё. Но я могу еще кое-что сообщить. Может быть, тебя это заинтересует. Насчет русского по кличке "Дрозд". В сороковом, сразу после того, как русские разнесли в пыль свой Спецотдел, человечек Мюллера сумел скопировать на микропленку досье сотрудников этого самого Спецотдела. Двести рыл. Я точно знаю, что пленка так и хранится у Папы. Если сможешь, то - вытаскивай ее из-под его кубической задницы, я тебе в этом не помощник: и вообще на меня - никаких ссылок. Понял? - Спасибо, Юрген: Это хорошая подача. - Не за что. Ищи крысу. Я уснуть не могу, понимаешь? Ведь - кто-то из нас: - Найду. Что-что, а искать я умею: Штурмфогель положил трубку. Оглянулся. По лестнице осторожно спускалась Ханна. - Доброе утро, шеф, - сказала она. Глаза ее были полузакрыты и смотрели чуть мимо. - Доброе утро. Что слышно? - Еще не проснулись. - Спят вместе? - Даже в разных комнатах. У парня железные принципы. - Хочешь кофе? - Я уже пила, шеф. Давайте сварю. Я хорошо умею. Меня все наши просят. - Ты давно в отряде? - Три года: почти. Два года девять месяцев. - Ого. - Это всё, что я могу рассказать. Извините. - Я и не собирался расспрашивать. Действительно не собирался? - Штурмфогель сам себе погрозил пальцем. Нуну. Хотя и не положено заводить шашни с подчиненными, почти все это делают. Даже рейхсфюрер. Штурмфогель видел его любовницу, мать двоих его детей, женщину славную, но совершенно обыденную. А здесь: Ханна чем-то напоминала ту женщину, которую он только что видел во сне. Не чертами лица. Мимикой? Или только тем, что обе они смотрят чуть-чуть мимо тебя своими чудесными, но полуприкрытыми глазами?.. - Кто-то проснулся, - сказала Ханна, продолжая колдовать с кофейником. Встает, бормочет. Идет умываться:

Ираклион, 11 февраля 1945. 9 часов утра

Мерри всегда завтракал плотно, зная, что в течение дня может не выкроить времени на еду. Вот и сейчас перед ним стояла полная миска холодной баранины и что-то вроде супа или жидкого салата из всяческой съедобной зелени, залитой кислым молоком. Ну и, конечно, обязательные оливки, сыр и крутые яйца. Мерри складывал в себя провизию под музыку, доносящуюся из трофейного "Телефункена". Радио было настроено на Рим. Ни малейшей тени измены. Я никогда не слушаю радиостанции врага: - :полковника авиации Рональда Джонсона-третьего с двадцатишестилетием! Он уже полковник, хотя ему только двадцать шесть! Кем он будет в тридцать?! вопрошал звонкий и глуповатый девичий голос. Хорошо, если капитаном, додумал Мерри опоздавшую мысль, он знал, что после войны звания будут пересмотрены с таким понижением, что у многих хлынет кровь носом: все это чушь, потому что на самом деле сказаны слова были только для него. Три-два-шесть-два-шесть-три-ноль. Примитивный код. Завтра на связь, сообщить подробности. Засуетились: Он нацепил на вилку несколько колечек маринованного лука, подхватил кусок мяса и отправил в рот. Будут вам подробности. Чертов Эрвин:

Берлин, 11 февраля 1945. 15 часов 30 минут

Удача была такой неожиданной и лучезарной, что Штурмфогель на некоторое время утратил дар речи. Братец Рекс, очевидно, разомлел на берегах теплого озера - и на некоторое время (на полчаса!) утратил бдительность. Возможно, ему просто вдруг не захотелось идти или ехать куда-нибудь в деловой или веселый квартал, чтобы позвонить - и он воспользовался телефоном гостиницы. К которому Антон подключился просто так, на всякий случай - потому что поверить в то, что профессионал будет звонить прямо из-под себя, было немыслимо: Собственно, разговора как такового не состоялось. Братец Рекс сообщил номер, по которому его собеседнику нужно будет позвонить. Очевидно, номер был кодирован, так как выяснилось, что такого сочетания цифр просто не существовало в природе. Но зато удалось засечь тот номер, с которым разговаривал сам Рекс! Это был верхний Лемберг, район Пидзамче. Туда немедленно отправились Дора и Фридрих. - Очень обидно, когда противник не совершает ошибок, - сказал Штурмфогель, обращаясь к Ханне. Она промолчала. Глаза ее опять смотрели куда-то вглубь. - Ну вот, - сказала она голосом Рекса, - вечером мы наконец добудем девственницу: - Тебя смущало только это? - женский голос. - Ты меня не поняла. Это будет наша отмычка. Вход в лес Броселианда охраняют кто? - Единороги: Так вот куда мы собрались! - Только - тс-с!.. Штурмфогель не удержался: наклонился и восторженно поцеловал Ханну. Она ответила! Коротко, но ёмко. Потом - отстранилась с улыбкой и приложила палец к губам. - Я думаю, по такому поводу мы можем себе позволить ужин в хорошем ресторане, - голос Рекса. - Ты меня приглашаешь, дорогой? - Разумеется. Ты знаешь, где находится вот это заведение? - Разумеется. Но там же: - Тем интереснее. Или ты никогда не переодевалась мужчиной? - Я даже становилась мужчиной! Не могу сказать, что мне это понравилось: Штурмфогель и Ханна переглянулись. Связная Коэна-Рекса была та еще штучка: Почти тут же позвонил Антон. По его сведениям, в достижимых окрестностях было не более десятка шикарных ресторанов для голубых. Если чуть подсуетиться: - Не надо, - сказал Штурмфогель. - Никакой слежки. Ему все равно позвонят именно туда. Нам нужен его голос, а не выражение глаз.

Берлин, 11 февраля 1945. 22 часа

Дора и Фридрих легко подключились к телефонной линии в Лемберге. Выслушав и записав нужный разговор, они тут же перезвонили Штурмфогелю. Разговор был такой: "Алло! Мне нужен господин Зигель. Он ждет моего звонка. - Да-да. Сейчас, подождите минуту: - Алло! - Господин Зигель? Вас беспокоит Эва Крушиньска: - Деточка, перестань болтать! Я знаю твой голос уже сто лет. Как ты? Как мама? - Все нормально. Эти русские такие смешные: Что делает братец Эйб? - Не знаю. Я не видел его уже две недели. - Думаешь, он мне обрадуется? - Не сомневаюсь. - Как ты можешь не сомневаться, если он меня ни разу в жизни не видел? Может, мы не сойдемся характерами? - Тогда мы его уволим к чертовой матери. Когда ты сможешь отправиться сюда? - А сегодня какое? Одиннадцатое? Значит: так: шестнадцатого. - Это точно? Я очень рассчитываю на тебя. - Точно, точно. Не сорвется. Мама крутит с русским генералом, и он пообещал мне помочь добраться до Варшавы. Он сам туда едет: - Розочка, будь осторожна! Береги передок! Ты мне здесь нужна целенькая! Ты это помнишь? - Помню-помню, братик. Я еще много чего помню: - Хорошо! Я жду четырнадцатого или пятнадцатого вестей из Варшавы. Ты остановишься где? - В Университете, конечно. В смысле наверху. А внизу - еще не знаю. Там, говорят, почти все разбито. Где-нибудь в пригородах. Скорее всего, у Поганки. - Запиши на всякий случай еще один телефон, это моя помощница. Вдруг я тебя не найду по старым адресам. Пишешь? - Диктуй. - (Далее - несообразный набор букв и цифр). - Ага, поняла. До встречи, косоглазый! Кстати, учти: наверху я платиновая блондинка с вот таким бюстом. - Учту. Пока, стервоза. Береги себя:" Минут десять Штурмфогель напряженно размышлял. Потом позвонил Антону. - Здесь Штурмфогель. Подумай над тем, как нам аккуратно изъять Рекса. Настолько аккуратно, чтобы эта его сучка-трансформерша ни о чем не догадалась. Думай до утра. И - повернулся к Ханне: - Меня пока нет. Возможно, не будет и ночью. Если что-то срочное, звони вниз. Но только - если действительно срочное. Сверхсрочное. Машину мне дадут? - Конечно. По внутреннему телефону - А-08. Это здешняя техническая служба. Ему тут же предложили на выбор полтора десятка моделей - вплоть до колесного танка. Штурмфогель выслушал все это и велел подать "Оппелькадет" без водителя. Путь до ворот он проделал как будто во сне. Его пропустили, еще раз вглядевшись - теперь он запечатлелся в памяти стражей намертво. По верху стены полз крошечный паровозик с тремя вагонами. Штурмфогель, провожая его взглядом, вспомнил (в очередной раз), что хотел узнать, откуда и куда он ходит - и вот опять забыл. Наверное, когда он узнает наконец это, то испытает разочарование: При выезде с аллейки Штурмфогель повернул не налево, а направо. Ему надо было как-то стряхнуть напряжение, скопившееся в нем, как электрический заряд в темной туче. Через полчаса Берлин как-то незаметно перешел в Прагу. Стали легче и изящнее дома, ярче одежда на прохожих. Но ехать здесь было сложнее: брусчатка сменилась булыжной мостовой, машину потряхивало и водило. Он подъехал к кабачку "Краловна Бьянка", бросил "Оппель" незапертым, сел в темной глубине зала и, спросив у хорошенькой официанточки две кружки лучшего домашнего светлого пива и порцию подкопченых шпикачек, погрузился в созерцание: Крыса, подумал он лениво-недоуменно, как же так: на фиг тогда нужен этот контроль лояльности, после которого чувствуешь себя изнасилованным какимто особо извращенным способом? Или крыса настолько недавно, что не успел пройти этот контроль?.. да нет, маловероятно. Или крысы вообще нет, а хитрый русский запустил эту дезу, чтобы парализовать "Факел" как раз на период операции? Да, это более вероятно. Или он же проводит примитивную, но вполне надежную операцию по поиску утечек из своего лагеря? Тогда вскоре следует ждать конкретизации: кто именно эта крыса. А русский, сидя там на своем поганом Крите, будет смотреть в бинокль: ага, они замели Штурмфогеля значит, Мерри шпион: А ведь Мерри в большой опасности, подумал Штурмфогель. Если у русского есть информатор, то он сообщит: в "Факеле" знают о наличии крысы. Узнали они об этом одиннадцатого. И русский будет полным идиотом, если не перестреляет на месте тех дурачков из своего ближнего-среднего-дальнего окружения, которые услышали о крысе за последние несколько дней. Вот и всё: Мерри надо выводить из игры, подумал он. Пока не поздно. Он чуть было не вскочил и не побежал. Куда-то зачем-то. Выводить из игры Мерри. Если бы это было так просто: Русский его не пристрелит, подумал Штурмфогель. Он профессионал, поэтому попытается сыграть. А я буду знать, что он - играет: Почему-то вдруг подумалось о Зеботтендофе. Штурмфогель отогнал этот образ, но он вновь вернулся. Хм: если где-то рядом маячит старина Руди, то чудеса вполне могут случиться: Штурмфогель вдруг подумал: а не рвануть ли прямо сейчас к нему: вспомнит бывшего подчиненного или нет? В этой идее было какое-то теплое успокаивающее безумие. И не было одного - дальнейшего развития. Тупик. Нет, будем продолжать то, что уже начали: а там посмотрим. Хельга в его воображении - улыбнулась ему. Потом он еще долго пил пиво и наслаждался вкусными шпикачками, пахнущими чесноком и дымом, уже ни о чем тяжелом не думая. Потом сел за руль, завел мотор, развернулся - и поехал обратно. Да, если бы можно было возвращаться вниз в любом месте: но нет: какой-то странный закон природы велел соблюдать единство места. Где ты поднялся наверх, там и спустишься. Будь оно иначе: он попытался представить себе это самое иначе, но не смог.

Рим, 12 февраля 1945. 4 часа утра

Волков вернулся с рандеву в состоянии тихого бешенства и добился того, чтобы генерала разбудили. Пока тот продирал глаза и умывался, Волков испепелял взглядом легкомысленные вражеские японские акварели, украшающие стены приемной. Он сознательно накручивал себя, чтобы выглядеть естественнее. - Хотели новостей? - спросил он вместо приветствия. - Так вот: весь "Факел" стоит на ушах. Они знают о том, что среди них есть мой человек. - Та-ак: - Донован опустился на стул. - Значит?.. - Значит, кто-то из ваших стучит, - он продемонстрировал работу телеграфного ключа: та-тата-та. - Из моих? - генерал никак не мог проснуться. - Почему именно из моих? - Да потому что никто из моих о существовании того человека не знает. Это вам зачем-то пришло в голову поделиться радостной вестью с друзьями: Ну да ладно. Вытащим подлеца и поджарим с луком. - Я его утоплю. Собственноручно. В нужнике для нижних чинов: - Э-э! Он мой. - Что это вы себе позволяете, Дрозд? - Он мне нужен. Я сам набью из него чучело. Сам, понимаете? И это будет хорошее полезное чучело. Что ни делается, все к лучшему. Так говорили римляне? - Что-то подобное они говорили. И как вы собрались ловить мерзавца? - Ничего проще, - ухмыльнулся Волков. Вытащил пачку "Голуаз" и потянул со стола огромную зажигалку в виде конной статуи. Пустил струю дыма. - Они узнали это девятого февраля. Значит, надо вычислить тех, кто мог узнать о существовании моего агента: ну, скажем, в первой декаде. И всё. Такая информация сообщается горячей. - Понятно: Но ведь это может быть и случайная утечка: кто-то сболтнул любовнице или приятелю... - Тогда надо будет расстрелять всех, - сказал Волков. - Включая вас. Нет? Когда в частях такая дисциплина: Буквально через сорок минут выяснилось: седьмого февраля на рабочем совещании по подготовке группы "Ультра" присутствовали трое, до того не приглашавшихся: инструктор-парашютист, врач-психолог и помощник коменданта, отвечающий за транспорт и связь. Врач был пси-латентен, двое других - пси-нулевые. - С этим проще, - Волков поскреб ногтем по папке с личным делом врача, - а тех двоих придется допросить с пристрастием: Начнем с того, который проще. И распорядитесь: через пятнадцать минут я должен быть в воздухе. Донован посмотрел на часы и потянулся к телефону. Не через пятнадцать, а через тринадцать минут двухместный "тандерболт", служащий генералу в качестве скоростного авизо, оторвался от полосы и взял курс на юго-восток. И уже час спустя несчастный психолог рыдал в своей палатке, понимая, что он опять ребенок, что видит кошмарный сон - но не понимая совершенно, за какие тайные грешки этот кошмар снится именно ему, а не проклятой рыжей прыщавой соседке, специалистке по щипкам с выворотом: Нарыдавшись, он снова уснул, а потом несколько дней бродил в тоске, вечерами пил - но постепенно забыл об этом эпизоде, не зная того, что этими пережитыми заново детскими унижениями оплатил ни много ни мало сохранение своей жизни.

Берлин, 12 февраля 1945. 10 часов 30 минут

Полхвоста действительно как-то посвежел за прошедший день и уже не производил впечатления забитого и заморенного голодом подростка. В глазах появилась еще робкая наглость, а в голосе - скандальные нотки. Впрочем, Штурмфогель надеялся, что сутки или двое этот стервец продержится без срывов. Сопровождал Полхвоста один из сотрудников Эделя, спец по средиземноморскому региону, полугрек-полутурок, крупный усатый мужчина с медленными уверенными движениями. Попав наверх сравнительно недавно, несколько лет назад, он очень быстро там освоился и знал многие тайные тропы. К сожалению, как большинство недавно приобщенных, он не мог полноценно существовать на двух уровнях одновременно, поэтому здесь для него подготовили койку. - Салим, - пожимая ему на прощание руку, сказал Штурмфогель, - очень многое будет зависеть от быстроты. Назад - со страшной скоростью. Если вы вернетесь вечером, то: проси что хочешь. - Вечером не обещаю, штурмбаннфюрер, - честно сказал Салим. - Если очень повезет, то к ночи. А скорее, уже ночью. - И все-таки - попробуй что-нибудь придумать. - Что тут придумаешь: Попробую. - Если вернетесь ночью - тут же ко мне. В любой час. Я распоряжусь, чтобы пропустили. Когда разведчики ушли: Салима после короткого судорожного припадка уложили на кровать, и теперь он как будто спал (глаза метались страшно под недосомкнутыми веками), а сразу поскучневший Полхвоста был спроважен Эделем учить уроки, - Штурмфогель подошел к Гуго. - Ты, наверное, хочешь меня о чем-то спросить? - Хочу. Какие результаты? - У нас появилась возможность внедрить в группу Коэна своего человека. - Что?! И ты так спокойно об этом говоришь? - Могу сплясать. Или спеть. "Мы шли под грохот канонады!.." - Тихо-тихо-тихо: не надо. Так. Подробности. Выкладывай. - Брат Коэна, по прозвищу Рекс, вызвал из Лемберга кузину - видимо, в качестве личного порученца. Эйб ее ни разу в жизни не видел. Поэтому, если мы чисто уберем Рекса, то: - Я понял. Так. Молчи. Так. Это хороший план. Но еще лучше - не убирать, а захватить и побеседовать: - Нет, я против. Гораздо больше риска. Малейшее подозрение - и наш человек гибнет. - И все же я бы рискнул. Продумай и этот вариант. Вдруг?.. - Хорошо, я подавлю мозгом. Поговорю с Антоном. Он как раз прорабатывал варианты: - Ты сейчас к нему? - Да. - Удачи: Штурмфогель перелился в верхний мир, спустился из окна кабинета по веревочной лестнице и, не теряя времени, направился к причальной башне цеппелинов. До нее было десять-двенадцать минут неторопливой ходьбы. Сейчас к башне было прицеплено три ослепительно-белых сигары: две гигантских и одна поменьше. На открытой посадочной палубе стояли люди: несколько десятков. Оттуда открывался восхитительный вид: Штурмфогель взял билет на Женеву по запасному паспорту (на имя коммерсанта Альфонса Перзике) и вошел в кабину лифта. Следом за ним шагнул молодой человек в форме пилота Люфтганзы. Впрочем, почему "в форме"? Здесь он на самом деле - пилот: Он молча достал из внутреннего кармана своего отутюженного голубого френча толстый черный конверт и подал его Штурмфогелю. Тот кивнул. Пилот вышел на служебной площадке, Штурмфогель поехал дальше. Внизу этот молодой человек был сотрудником аппарата Мюллера: Штурмфогель три года назад помог ему подняться наверх и здесь исполнить свою давнюю мечту о полетах. Теперь он почти все время проводил в небе. Тому сознанию, которое осталось внизу, приходилось бороться с нудной головной болью, мизантропией и постоянным желанием с кем-нибудь за компанию застрелиться: До отправления цеппелина было еще полчаса. Дул легкий южный ветер. Штурмфогель подошел к ограждению, оперся о перила и стал смотреть на город. Вон - здание "Факела". Вон - Цирк. Родной ангар не виден за кронами высоких дубов. Зоопарк, веселое место: Бездна - глубокий обитаемый провал, этакий подземный город. Без провожатых туда лучше не соваться: И позади Бездны высокий холм и призрачная крепость Абадон, все, что осталось от попытки девяти сумасшедших раввинов бросить вызов фюреру. На треть горизонта вправо - начинается Темный Замок, место со своими делами и законами; там правят древние маги; там обитает фюрер. Темный Замок отсюда, с башни, похож на исполинский старинный броненосец, вкопанный в землю; по мере приближения (Штурмфогель знал это) картина будет меняться, наклонные стены сначала поднимутся вертикально, обрастут зубцами и башенками, нависнут над головой, потом, словно на фотобумаге, проявятся рвы и мосты - и вдруг в какой-то неуловимый момент стены сомкнутся за спиной: Там все иначе, в этом Темном Замке. Внутри он необъятен. Во всех смыслах. Штурмфогель еще постоял немного, пытаясь надышаться впрок первым весенним ветром, и пошел к трапу цеппелина. В каюте он лег на легкую откидную койку, заказал стюарду две бутылки красного полусладкого вина и углубился в изучение досье сотрудников Спецотдела. Двести листков тонкой рисовой бумаги, мелкий шрифт: но качество печати отменное. Даже на фотографиях различимы тонкие черты лиц. Расстрелян: расстрелян: расстрелян: покончил с собой: расстрелян: Что у русских здорово, подумал Штурмфогель, так это умение хранить тайны. Ведь так никто и не выяснил, что именно происходило у них в конце тридцатых. Да и не только в конце. А ведь происходило что-то космическое: Ладно. Займемся этим, когда кончится война. Смотри-ка: "Смерть в результате несчастного случая": И, что характерно умер одним из последних, уже в сорок первом. Правда, уволен из кадров в конце тридцать девятого за критику советско-германского сотрудничества. Ух ты, а послужной список-то какой: Китай, Испания, Германия, США, Мексика: Да, и таких вот специалистов - в отстрел. Штурмфогель не сомневался, что "несчастный случай" ему устроили полуколлеги, "соседи" - так в "Факеле" называли разведку Шелленберга и гестапо. Наверное, и в Спецотделе существовал какой-то эвфемизм для НКВД и НКГБ: Цеппелин отчалил так плавно, что только по наросшему звуку моторов Штурмфогель догадался: плывем.

Ираклион, 12 февраля 1945. 14 часов

:Потом члены экипажей В-26, выполнявшие рутинные прыжки со средних высот из салона С-47 (прыжки эти не имели ни малейшего практического смысла, но их положено было совершить, и всё), рассказывали, что майор Джейкс, инструктор-парашютист, имеющий за плечами более десяти тысяч прыжков, был чем-то глубоко подавлен, но виду старался не показать. В самоубийство никто не верил, однако не находилось объяснений, почему это он вдруг пронесся, обгоняя всех уже выпрыгнувших, безвольно мотаясь в потоке воздуха - и не сделал даже попытки раскрыть парашют, отлично уложенный и вполне исправный. И никто из тех, кто выполнял эти злосчастные прыжки, не осмелился поделиться с друзьями странным гнетущим ощущением: что в салоне, кроме парашютистов и инструктора, был кто-то еще: Потому что никто не хотел отправляться на прием к психу-психологу, рыдавшему этой ночью на весь лагерь. Волков же прямо с аэродрома поехал в Ираклион. Надо же, этот дурень-майор осмелился угрожать ему: в суд он подаст: Ха! Эти американцы: Неподвижное тело помощника коменданта ожидало его в собственной теплой и уже, наверное, мокрой - постели. Как утром он изумился и перепугался, бедняга: Волков почувствовал, что улыбается до ушей. Именно для таких клиентов у него был припасен собственноручно изготовленный маленький складной ад. Помощник коменданта лежал, неестественно длинный, с костяным носом и желтыми бумажными щеками - почти труп. Волков потрогал ему пульс: за сто двадцать. Ну-ну: Выдохнув и задержав на выдохе дыхание, Волков скользнул вверх. Изогнулся, вытянулся - и попал туда, где запер американца. Оставаясь пока невидимым, осмотрелся. Спеленатый по руками и ногам, американец раскачивался под кроной дерева. Прочные паутины образовывали гамак. Несколько лохматых пауков размером с овцу прохаживались по сучьям, поднимались и спускались по стволу. Когда паук приближался к гамаку, жертва начинала судорожно биться: - Ну что, забрать тебя отсюда? - спросил Волков. - Или не надо? Американец закричал, запрокинув голову. Голоса у него уже почти не было, но он кричал. Волков схватил предателя за волосы и рывком вернул в Ираклион, в его собственную постель. И, не давая тому ни секунды передышки, зашептал на ухо: - Слушай меня, ты, сопля! Сейчас я тебе задам один вопрос. Если ты отвечаешь "да", мы с тобой работаем. Если "нет", возвращаешься к паучкам. И больше я за тобой не приду. Понял? Повтори: понял? - По: нял: - Теперь отвечай: будешь работать на меня? - Да: - Не слышу! - Да-а-а!!! - Вот и молодец: Сеанс связи у тебя во сколько? - М-меж: ду: пятью и: семью: - Ну и прекрасно, дружище. Все, вылезай из койки, умывайся, стройся. Тебе сегодня выходной лично от генерала Донована. Сейчас обсудим наши дела и планы: Кстати, ты еще не был в Италии? Сказочная страна, и туда мы направимся вместе - и скоро: И вот еще что, малыш. Я не голубой, да и ты, насколько я знаю, тоже. Но любить меня ты будешь - пылая страстью! Понял, сука? - По: нял: - Ну вот и чудненько, котик. А теперь вставай, вставай, утро давно:

Женева, 12 февраля 1945. 16 часов

План Антона был заманчив именно своей простотой и безыскусностью. Штурмфогель задал два-три уточняющих вопроса и остался вполне удовлетворен. У них имелись вечер и ночь на подготовку: Антон исходил из того, что братец Рекс неизбежно страдал от спермотоксикоза: разделяя кров с чувственной и красивой женщиной, вдыхая ее привлекательные испарения, он не мог в силу каких-то предрассудков разделить с нею и постель. Вчера вечером Ультима прямым текстом сказала Рексу, что сама найдет и приведет ему женщину и чтобы тогда он не смел воротить морду - на что получила совсем уже робкий и нерешительный отказ. Оставалось заинтересовать Ультиму:

Ираклион, 12 февраля 1945. 18 часов 30 минут

Мерри едва не взлетал над землей при каждом шаге - таким легким он чувствовал себя. Старый, привычный, родной панцирь страха был содран с него, сброшен: а новый еще не нарос. Произошло самое страшное - а он все равно жив. Жив. И теперь: теперь: теперь никто: Он даже не поседел за этот день. И глаза не ввалились. И не появился в них бешеный блеск. И руки не дрожали. Мерри шел весело и свободно. Волков знал свое дело. На краю маленькой площади с памятником Эль Греко посредине сидел на тротуаре у порога винной лавочки, скрестив по-турецки ноги, дурачок Аигеус. Он был настолько неподвижен, что по губам его ползали мухи. Рядом с ним лежали три таких же неподвижных неопрятных кошки. Мерри свернул в переулочек, поднимающийся круто вверх, и вошел в вечно открытую дверь: Волков не стал заходить следом, а обошел веселый дом с другой стороны. Там стояли грубый деревянный стол и несколько древних гнутых стульев с плетеными из лозы сиденьями. Он взял кружку местного светлого вина и сел спиной к стене, глядя на море. Оно было необычного цвета: дымчатым и лиловато-серым, будто вылиняло до основы, до дна. Немного подождав, Волков поднялся вверх. Он не стал уходить в невидимость: это снижало восприимчивость. Да и зачем? Никакой угрозы для себя он не ожидал. Да. Изменилось только море, став ультрамариновым, да еще - возник ветер, полный запахов: дыма горящей сухой листвы и травы, разрытой земли, свежих лепешек: Отставив кружку с вином, Волков встал. Земля чуть задрожала. Он отошел от дома и оглянулся. На крыше танцевал призрак: подобие человека, состоящего из языков холодного бледного пламени. - Что это? - изображая испуг, обратился он к хозяину кабачка - совершенно другому, не тому, который был внизу. - Плясунья, - охотно объяснил хозяин. - И не такое бывает, хотя бы вон в форте. Вреда от нее никакого, мы и не возражаем. Попляшет да к себе пойдет: Вот сейчас: хоп! Призрак на крыше стремительно сжался в длинное сверкающее веретено. Потом раздался словно бы вздох. Веретено вытянулось в сверкающую спицу и скользнуло в небо, полого изгибаясь к северо-западу. Несколько секунд след его висел в воздухе, потом растворился: - Ничего себе, - сказал Волков. - И часто у вас такие номера? - Не, не часто. С полгода не было. А теперь вот - буквально через день: Никогда не видел такого, что ли? - Чтобы вот точно такого - нет, - развел руками Волков. - Налей-ка мне, друг, еще кружечку: Допив вино, он вышел на площадь. Ее медленно пересекала, покачивая могучими бедрами, пожилая гречанка, ведя в поводу осла. Через спину животного был перекинут огромный свернутый ковер. Памятник стоял посредине клумбы. Цветы еще не цвели. Из дверей винной лавки вышли двое: щуплый подросток с большой картонной папкой под мышкой и крупный лысоватый грек в овчинном жилете. Подросток остановился, дал греку подержать папку и наклонился, отряхивая колени. Распрямляясь, болезненно поморщился. Рожа грека была сытая, лоснящаяся, довольная. Пидоры, брезгливо подумал Волков. А в лавке, наверное, притон:

Берлин, 12 февраля 1945. 18 часов 45 минут

Расшифрованная телепатема легла на стол Гуго Захтлебена в тот момент, когда он совсем уже было решился вызвать в свой кабинет одну из медиумш отдела 2WX, по слухам, безотказную, как парабеллум: это, конечно, не поощрялось, но нервное напряжение последних дней было настолько сильным, что можно было просто перегореть и изойти вонючим дымом; такого Гуго позволить себе не мог. Он уже протянул руку к телефону: Но тут вошел Штольц. И молча положил на стол листок бумаги. Гуго прочитал текст и двумя ладонями вытер обильный пот, вдруг выступивший на лице. - Я уже уехал, - сказал Штольц. - Большой шеф зовет на скромный ужин. Решай всё сам. Дождавшись, когда Штольц выйдет, Гуго, восторженно подвывая, взобрался на стул, потом на стол, подпрыгнул несколько раз, потом - расстегнул штаны и показал кому-то невидимому зажатый в кулаке хрен. Агент Ортвин сообщал, что может похитить и передать "Факелу" несколько фотографий, где запечатлены встречи Дрозда со своим факеловским осведомителем. Понятно, что это действие приведет к полному раскрытию Ортвина, поэтому он требует настоящий шведский паспорт и оговоренную сумму в хорошей валюте:

Берлин, 12 февраля 1945. 19 часов

Ранний ужин в поместье Хогенлихен, где жил Гиммлер, проходил в узком кругу: Шелленберг, Зиверс, доктор Керстен и Штольц. Такие совещания в неофициальной обстановке Гиммлер практиковал уже несколько лет, когда требовалось принятие решений в особо сложной ситуации. Причем главная тема таких совещания не формулировалась и иногда даже впрямую не обсуждалась, оставаясь фоном беседы. Вот и сейчас Шелленберг рассказывал фривольные французские анекдоты, над которыми первым смеялся Зиверс, полностью лишенный чувства юмора и втайне презиравший выскочку Шелленберга ("Этот гиперактивный юноша:" - цедил он сквозь зубы). Но Шелленберг был любимцем Гиммлера и его поверенным в каких-то тайных и опасных делах, и хитрая тварь Зиверс это чувствовал, а потому смеялся над анекдотами, соль которых была ему недоступна: Штольц скучно ковырял вилкой паштет и мелкими глотками пил рейнское, отказавшись от знаменитого французского шампанского, которое традиционно подавали у шефа (правда, обычно по одной бутылке на вечер). - Кстати, Вальтер, - строго посмотрел на Шелленберга хозяин; подчеркивая неофициальность обстановки, он обращался ко всем по имени, а не по фамилии, как было принято, и даже сидел за столом не в мундире, а в мягкой зеленоватой замшевой куртке, - я прошу вас не копать так активно под Мюллера. Он бегает жаловаться ко мне, а у меня не так много времени, чтобы разбирать и улаживать ваши недоразумения. Я знаю, что вы имеете в виду, но учтите, Вальтер: вы заблуждаетесь. Мюллер предан рейху душой и телом. Он исполняет мои указания, Вальтер. Вы понимаете меня, не правда ли? - Я понимаю, шеф. Но: - Вас что-то беспокоит? - Да. Границы его полномочий в: э-э: выходе за границы его полномочий. - А вы считаете, что нам еще есть, что терять? - горько усмехнулся Гиммлер. - Да, шеф. Нам есть, что терять. И вы это прекрасно знаете. - Ну-ну, Вальтер. Расслабьтесь. Еще шампанского, может быть? Сегодня какойто очень тихий вечер, над нами никто не летает. Может быть, Герман наконец вспомнил о своих клятвах?.. Зигфрид, вы разобрались с этим готовящимся покушением? - Да, шеф. В достаточной степени. Сегодня или завтра мы уже будем знать об этих людях все. - Вот вам яркий образец плутократической политики, доктор. Они соглашаются на переговоры - только для того, чтобы всадить нам нож в шею. Керстен, оторвавшись от раскуривания трубки, с интересом посмотрел на Гиммлера. - Вас это удивляет, Генрих? - Вообще-то нет. Не удивляет. Но - обижает. Возмущает. - Я вообще-то о другом. Сам до сих пор не могу разобраться в хитросплетениях наших собственных служб. Кто кому подчинен, кто за что отвечает: и вообще - зачем их так много? Плодить маленьких фюреров? Почему этот хам Кальтенбруннер может безнаказанно саботировать ваши распоряжения и распространять клевету? Это ведь прямая дорога в ад: Вполне возможно, что у наших американских коллег ситуация не лучше. - Да, получилось скверно, второй раз нам могут не поверить: - Не поверят, Генрих. Нужно опять уговаривать, доказывать: Я хочу пригласить одного своего давнего знакомого, Норберта Мазура. Он очень влиятельный человек во Всемирном еврейском конгрессе. И всё понимает. Надо, чтобы вы с ним познакомились. Гиммлер поправил пенсне. Потом снял его и протер салфеткой. - Хорошо, доктор. Когда это будет? - Недели через две, вряд ли раньше. - Приемлемо: Франц, я жду от вас расчетов ситуации на середину марта. Особо - проработать рычаги воздействия на Рузвельта. Мне кажется, он и так не устоит перед соблазном воспользоваться моментом, опрокинуть русских и присоединить Россию к Аляске: но - чем-то и мы можем помочь ему в этом благом порыве? Зиверс покивал. - Средина марта: - Да. Чтобы месяц был в запасе. А вы, Зигфрид, готовьте пока своих людей. Франц предложит нам выкладки: - Моих людей не надо готовить, шеф. Достаточно указать им цель и разрешить. - Вы говорите точь-в-точь как адмирал Дениц. А я и есть в каком-то смысле адмирал Дениц, хотел сказать Штольц, но решил промолчать: его могли неправильно понять. Особенно Зиверс. И еще он подумал, что нужно ставить на след собственную разведку, поскольку мало-мальского доверия к Зиверсу он не испытывал. Но пока действует крыса: Чертов рыцарь Гуго. Чертов Штурмфогель: Чего они мешкают?!

Рим, 12 февраля 1945. Около 21 часа

Когда Доновану положили на стол четвертую за последние дни радиограмму из Дрездена, он понял, что это конец. Проклятые джерри напали на след. Они грубо и решительно прощупывают всех, кто имел в конце тридцатых отношение к "Вевельсбургу" - а значит, вот-вот поймут, кто стоит за начавшимися событиями и какие цели преследует: Он ничего не чувствовал, когда поднимал трубку и произносил в нее: - Соедините меня с президентом: Примерно такое ощущение возникает в носу от хорошей полоски кокаина. Сейчас он сам был всего лишь собственным носом, хватившим добрую понюшку: Это у русских есть легенда о том, что носы живут собственной жизнью и даже становятся министрами? - Господин президент? Произошло худшее из всего, чего можно было ожидать. Немцы узнали про "Вевельсбург". Мне очень жаль, но ни малейших сомнений. Нет, я не знаю, на какой стадии постижения они находятся, но: Что? Хорошо. Я не могу не беспокоиться, господин президент: Да. Я вас понял. Да, я ложусь спать. Умываю руки и ложусь спать: Спокойной ночи, господин президент:

Берлин, 13 февраля 1945. 3 часа 30 мин

Штольц издавна предпочитал проводить ночи наверху. Он позволял отдохнуть своему бренному телу - при этом де-факто продолжая бодрствовать. Его Я не погружалось в сон уже восемь лет. Он просто боялся своих снов. Они были чудовищные; и они не выпускали из себя. Об этом никто не знал, а потому манеру начальника маячить наверху все полагали простительным чудачеством. Штольц забрался в гондолу "Малыша" и щелкнул тумблером. С тихим гудением раздвинулась крыша над внутренним двориком, зашелестела лебедка, и "Малыш" - небольшой привязной аэростат - поплыл вверх. Луна должна была появиться минут через пятнадцать. Когда подъем закончился и аэростат повис над темной землей, расчерченной пунктирами уличных огней и испятнанной кляксами витрин и реклам, Штольц встал, надел высокий колпак с черным зеркалом, закрывающим третий глаз, и стал ждать восхода луны, раскинув руки с ладонями, обращенными вперед и вверх. Она не взошла - взмыла над задымленным горизонтом, похожая на исполинскую жертвенную чашу, пламенно-красная, подрагивающая краями: Ясно видны были горные цепи, кратеры, лавовые поля. Здесь, наверху, существовало словно бы две луны: призрак той, холодной и мертвой, что висит вдали и лишь чуть колышет воды мирового океана - и эта: яростная, низколетящая, творящая рок и славу. За два часа пятьдесят четыре минуты пересекает она видимую часть неба, заставляя людей и деревья тянуться вверх, выхватывая из атмосферы зазевавшихся птиц и пилотов. В сильный телескоп можно разглядеть целенький американский Б-17 у самого центра кратера Птолемея и сверкающие обломки экспериментального "лунного бомбера" доктора Танка. Идут последние тысячелетия существования этой прекрасной луны, призванной творить гигантов: Чаша луны поднялась довольно высоко, но оставалась такой же красной. Присмотревшись, можно было видеть светящийся ободок. Действительно: восточная часть горизонта была окутана дымом - куда сильнее, чем все предыдущие дни. И тут зазвонил телефон. Штольц разрешал беспокоить его в минуты восхода луны только в самых крайних случаях. - Шеф! - это был Эдель. - Мои ребята в Дрездене что-то выкопали. Что-то очень важное. Целый грузовик каких-то материалов. Они только ждали группу Скорцени, чтобы те прикрывали их от местного СС: - И: что? - Дрездена больше нет, шеф. - Не понял? - Дрездена нет! Это один огромный костер! Мартеновская печь! Я в Лейпциге, шеф. Зарево видно отсюда:

Женева, 13 февраля 1945. 5 часов утра

Ультима внезапно проснулась и села. Было почти темно и очень тихо - однако же сердце колотилось и все внутри сжималось в томящей неясной тревоге. Она встала, набросила халат и подошла к окну. Несколько далеких огней на озере, а слева вдали - красно-желтая корона раскаленного газа над кратером вулкана да размытое пятно света на облаках: луна. В соседней комнате, испуганно сжавшись и закрыв голову подушкой, спал Рекс. Бедный, бедный, подумала Ультима. Потом ей показалось, что скулит щенок. Она стала прислушиваться, и тут в дверь тихонечко поскреблись. - Пожалуйста! - беспомощный рыдающий голосок. - Я знаю, тут кто-то есть. Ну, пожалуйста!.. - Кто это? - спросила Ультима сквозь дверь. - Помогите! Я: я с яхты, под вашими окнами. Вы меня видели, наверное: - Ну и что? - Там: там Джо: Он застрелился! - Ну и что? - Ну, пожалуйста! Я не знаю, что делать: - Кто там? - спросил сзади Рекс. Ультима открыла дверь. - Входите. Зареванная девушка в цветастой косынке поверх папильоток и мужской рубашке, босая. Распухшие губы, распухшие глаза, свежая ссадина на скуле. Закушенные костяшки пальцев: Когда Рекс подал ей стакан воды, она не сразу смогла отпить глоток. Ее звали Никита. Француженка из Нового Орлеана, последние два года она жила в Стокгольме. Так получилось. Джо, ее жених, он имел отношение к химическому производству, закупал в Швеции какие-то лицензии и патенты: он совершил какую-то важную сделку, а потом предложил ей такой вот замечательный отдых: она вообще не знала, что так бывает: он помог ей, и вот они здесь, уже две недели, а там, в Стокгольме, ее тело лежит в клинике: ну, они с Джо так подстроили специально: и все было хорошо, но вчера - нет, позавчера, - когда они гуляли по городу, к Джо подошел какой-то страшный черный пес и пристально посмотрел на него: и Джо: он: из него будто бы вынули пружину. Он стал: никакой. Она пыталась его расшевелить: Ничего не получилось. То есть ему словно бы через силу приходилось вспоминать, что делать, и что говорить, и как реагировать: это было мучительно. И для нее, и для него. А этой ночью все стало еще ужаснее, он почти не узнавал ее: говорил страшные вещи - так спокойно, глядя в глаза: Она - нет, не вспылила, она притворилась перед собой, что вспылила, ушла, заперлась в каюте, накрутила волосы: только чтобы унять страх. А потом - почти уснула: Ультима принесла мягкую пушистую серую кофту, набросила на плечи девушки. Та благодарно кивнула. Ее била крупная дрожь. И вдруг эта дрожь прекратилась. Девушка подняла на Ультиму глаза, ставшие вдруг огромными. Может быть: может быть, ей все только показалось? Может быть, это был сон? Потому что ей снились странные и страшные сны: Рекс что-то буркнул, скрылся в своей комнате и тут же вернулся, уже в брюках и рубашке. В руке его был большой жестяной фонарь. На берегу легко и тревожно тянуло ветром - теплым, влажным, чуть пахнущим серой. Пятно желтого света скакало по ступеням лестницы, бегущей вниз к причалу. Так же скакали звуки. В яхте же, в спертом и смолистом ее нутре, отчетливо воняло горелым порохом и свежепролитой кровью: :Штурмфогель испытывал неясное чувство то ли вины, то ли ошибки. Не надо было посылать туда Ханну, подумал вдруг он. Я не хочу, чтобы это была она. Разговаривала бы с этим гадом, принимала его ухаживания: и прочее. У него даже зачесались костяшки пальцев. Он ревновал, как мальчишка. Уже ничего не сделать. Машина набирает обороты: До начала операции они немного поспорили с Антоном. Штурмфогелю казалось, что в предложенном плане есть какая-то нарочитость, неестественность. Не лучше ли: и он предлагал другие, более тонкие, на нюансах, на полутонах: У нас есть время? - приподняв бровь, поинтересовался Антон, и Штурмфогель подписал капитуляцию. В качестве "Джо" использовали настоящего американца, летчика со сбитого над Миланом "Либерейтора". С помощью партизан он добрался до Швейцарии, но в Берне попал к агентам гестапо и по просьбе Штольца был передан "Гейеру". Его подняли прямо в яхту и застрелили. Что интересно (рассказывал Антон), тело летчика вообще никак не отреагировало ни на подъем, ни на убийство продолжало себе жрать спагетти с моллюсками и сыром и ждать обещанной переправы во Францию: У нас с тобой так не получится, с сожалением сказал Штурмфогель.

Женева, 13 февраля 1945. 8 часов

- Они отплывают, - сказал Антон и опустил бинокль. - Ханна их уговорила: Наблюдательный пункт устроен был в мансарде очень старого высокого дома; фасад его выходил в обычный ухоженный тупичок, а тыл - на древний крепостной ров; похоже, когда-то это была башня, или часть ворот, или что-то еще, многократно перестроенное, но сохранившее некоторые фрагменты исходного: - Ты в ней сомневался? - спросил Штурмфогель. - В ней - никогда. Но я всегда сомневаюсь в слабостях противника. В том, что у противника есть слабости. - И всегда ошибаешься? - Нет, было раза два или три: - он поморщился, как будто на зуб ему попал камушек. - Очень не люблю, когда противник не совершает ошибок. - Я тоже, - усмехнулся Штурмфогель. - Ну, всё. Ждем: В комнату стремительно вошел Курт. - Штурмфогель, вас к телефону. - Берлин? - Как ни странно, нет. Местный. Кто-то спросил Перзике и назвал правильный пароль. - Кто бы это мог: - на ходу. - Алло? - в теплую трубку. - Это Салим. Мы здесь. Оба. - Но зачем?! - Так получилось. Расскажу. - Ясно. Ты звонишь с улицы? - Да. - Ты видишь башню с часами? - Нет. Я ничего не вижу. - Почему?! - Я ослеп. Штурмфогель несколько секунд молчал. - Салим, а Полхвоста с тобой? - Примерно. Да. Он не поможет. - Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь? - Шумит вода. Играет музыка - как шарманка: - Какая мелодия? - Что-то из "Лебединого озера", из середины. - Музыкальный фонтан. Знаю. Никуда не уходи, я буду через пятнадцать минут! И Антону: - Если не успею - плыви без меня. Ты всё знаешь. - Да. Здесь, в верхней Женеве, у "Гейера" две машины. Мышастый фургон с надписью "Всё для тебя, дорогая!" и желтый двухместный спортивный автомобильчик. И Штурмфогель, уже отъехав довольно далеко, соображает, что нужно было взять фургон, потому что агентов-то - двое, и сам он - третий: Но оказалось, что ошибка была не ошибкой, а опережением. То есть действием правильным, но правота эта в момент свершения действия здравым смыслом отрицалась. Интуиция: Возле музыкального фонтана, что на площади Ля Гран, сидел по-турецки слепой. В руках его была деревянная кукла. Он смотрел поверх голов редких в такую рань прохожих и что-то беззвучно произносил белыми губами.

Берлин, 13 февраля 1945. 10 часов

Штольц никогда не видел Гиммлера в таком состоянии. Рейхсфюрер был иссиня-бел; вокруг глаз залегли глубокие тени. - Зигфрид, - сказал он, глядя мимо Штольца, - ваши люди работали в Дрездене? - Да. Да, рейхсфюрер. - Хоть кто-то из них остался в живых? Штольц помедлил. - У меня нет сведений оттуда. Боюсь, что погибли все. Но чудеса еще случаются: - Что вы искали, Зигфрид? - Я не знаю. Это была операция отдела внутренней безопасности. - Не знаете? У меня были другие представления о субординации в вашем отделе. - Так и было, рейхсфюрер. Но я ввел режим "глухих переборок". И приказал даже мне не докладывать о частностях: - С чем это связано? - Есть подозрения на утечку информации из отдела. - Достоверные? - Не очень. Но есть. - Куда утечка? К Мюллеру? - К Мюллеру - это само собой. Боюсь, что дальше. - Но через Мюллера? - Собственно, именно это мы и пытаемся выяснить. Над этим работает один из лучших наших сотрудников, штурмбаннфюрер Штурмфогель. Думаю, через два-три дня мы будем знать всё. - Вот что, Зигфрид: Предупредите этого вашего штурм: сотрудника - сугубо секретно - чтобы даже не пытался разобраться в том, что в сороковом происходило в Дрездене. Понимаете меня? - Вы хотите сказать: - Да. Боюсь, что ваши расследования и эта чудовищная бомбардировка связаны самым прямым образом: Геббельс требует расстрелять всех пленных летчиков - сорок тысяч: Мне кажется, иногда этот сноб ведет себя, как глупый злой мальчишка с окраин: Зигфрид, вы поняли меня? - Да, рейхсфюрер. Я могу идти? - Идите. И вот что. Послезавтра я жду вас с кратким докладом по поводу этой: утечки.

Женева, 13 февраля 1945. 12 часов

Яхта ткнулась носом в причал - чуть сильнее, чем следовало; Ультиму, стоящую на носу, бросило вперед, но она лишь изящно качнулась, держась за штаг. Она была в тельняшке и матросском берете. Рекс и Ханна замерли у штурвала - плечом к плечу: - Прекрасно, - сказал Антон, заметно растягивая "е". Штурмфогель уже обратил внимание, что никого из "Гейера" нельзя было локализовать по акценту. Впервые он услышал какую-то речевую особенность. Откуда он, наш АнтонХете? Из Риги? Штурмфогель мысленно нарисовал себе на руке крестик: обращать внимание на те следы акцентов, которые у ребят пробиваются иногда сквозь языковую замуштрованность: Зачем? Зачем-то. Пригодится. Он вернулся в небольшую затемненную комнату, где сидели Салим и Полхвоста - вернее, что, что от них осталось. :Нет - там, в Ираклионе, Салим одно дело вроде бы сделал: за Ортвином, похоже, была слежка. Сам Ортвин пробежал наблюдаемую площадь очень быстро, без остановки, не проверившись. А на одном из следующих - и последних - рисунков, которые сделал Полхвоста, изображен высокий полнолицый мужчина в кожаной летчицкой куртке (на двух, мысленно поправил Салима Штурмфогель: вот он стоит и оглядывается с видом праздношатающегося, а вот обходит дом, в который вошел Ортвин:) - и сразу после этого Полхвоста заскулил, сказал, что больше не может, что тот, в ком он сидит там, внизу, бунтует и рвется, и уже все силы уходят только на то, чтобы удерживать его: Салим с трудом выволок Полхвоста из той ямы, которую этот ребенок для себя вырыл (жутковатое зрелище: яма в форме человеческой головы изнутри - с дырой на месте одного глаза; через этот глаз Полхвоста и смотрел наружу:); мальчишка был совсем обессиленный, и они направились было к порту, но тут им навстречу - наверху! - попался тот самый мордатый в летной куртке, которого Полхвоста только что видел внизу: И вот тут-то Салим ошибся. Переосторожничал. Надо было спокойно идти себе в порт, садиться на паром и плыть на материк. Но тот мордатый как-то так посмотрел: будто узнал, или заподозрил, или что-то еще. А рисунки - их же нужно было доставить во что бы то ни стало: И Салим решил выбираться не морским путем, а через Лабиринт. Он подозвал извозчика, и они поехали в Кноссос. Грек честно предупредил их, что в Лабиринте неспокойно и лучше туда не соваться, особенно с мальчиком. Но Салим хаживал через Лабиринт и в шторм. Он отмахнулся: - Но мы же принесли рисунки, - сказал он почти беспомощно. - Мы принесли: - Да, Салим. Вы принесли. Это очень важно. Очень. Ты молодец. И Полхвоста молодец. Вечером вас отвезут в Берлин, а там есть специалисты. Я слышал о подобных случаях. И людям сумели помочь. Вам тоже помогут. Штурмфогель надеялся только, что голос его не выдает. Хорошо, что Салим не видит ничего: Полхвоста уже одеревенел окончательно, а теперь и рука Салима, приросшая к мальчишке, истончалась и приобретала цвет сухого топляка. Штурмфогель действительно слышал о подобных случаях: помочь уже нельзя было, даже отрубив Салиму руку - невидимые древесные волокна проросли все его тело насквозь. Хотелось бы верить, что он хотя бы не чувствует боли: