Штурмовая бригада СС. Тройной разгром

Предохранительный клапан в Арденнах

В августе и сентябре 1944 года, когда в Эстонии шли жестокие бои, рухнул весь Западный фронт. Мы внимательно слушали радио, передававшее бюллетени командования: бои на Сене, падение Парижа, выход американских танков к Сомме и Реймсу. Каждый из наших солдат невольно думал о доме. Что станет с нашими семьями там?

Затем был захвачен Льеж. Когда я прибыл в ставку фюрера, союзники уже находились в Голландии, Эльзасе и Лотарингии, перед Аахеном. Тем не менее все пребывали в хорошем настроении. Гиммлер за столом отпускал шуточки, и за те десять минут, которые потребовались ему, чтобы съесть спартанский завтрак, несколько крендельков и запить это стаканом воды, он успел разобраться с тремя десятками вопросов.

Верный лейтенант фюрера Мартин Борман, низенький и пухлый, громко спорил с генералом СС Зеппом Дитрихом, который прибыл самолетом с Западного фронта. Широко расставив ноги, с лицом, красным, как свекла, Дитрих долго и изощренно проклинал союзные ВВС, особенно разбой штурмовиков. Впрочем, это его не сильно беспокоило. Гиммлер хлопнул каждого по спине, выпил с каждым по глотку коньяка и в 05.00 вернулся в свою комнату, сопровождаемый четырьмя телохранителями гигантского роста.

Гиммлер готовил 20 новых дивизий СС. Он поручил мне командование дивизией «Валлония» — 28-й добровольческой дивизией СС, — в которую предполагалось включить помимо нашей штурмовой бригады еще и тысячи рексистов, которые бежали от союзников и теперь слонялись по рейху.

В общем, окружение Гитлера согласилось с тем, что отступление на Западе следует прекратить. В обстановке строгой секретности готовилось контрнаступление.

Вечером Гиммлер занялся своей обычной ночной работой и принял пятнадцать или двадцать человек, которые этого ждали, причем иногда им приходилось ждать аудиенции до самого утра. Затем старшие офицеры поговорили со мной о неожиданностях, которых они ждут от нового оружия. Они повторяли утверждения, вроде: «Еще два или три месяца, и Германия нанесет решающий удар». Здесь царила атмосфера уверенности.

Я страшно удивился, когда увидел Гитлера, за минувшие шесть месяцев он обрел новую энергию. Его походка стала твердой и уверенной, черты лица выглядели умиротворенными и словно помолодели.

За время войны он заметно поседел, его спина согнулась. Но все его существо излучало жизненную силу скромного и дисциплинированного человека.

Он вручил мне награду. Затем Гитлер подвел меня к маленькому круглому столику. Казалось, его не мучают никакие сложные и острые проблемы. Ни одного слова разочарования, которое могло бы заронить у слушателя сомнения в конечном исходе. Он быстро закончил с военными вопросами и перешел к проблеме буржуазного либерализма. С потрясающей логичностью он объяснил мне, почему его падение неизбежно.

Его глаза лучились добрым юмором. Он терпеливо спорил относительно будущего социализма. Его тщательно ухоженное лицо дрожало. Руки Гитлера, тонкие и гладкие, совершали убедительные, но энергичные жесты, выдавая в нем прирожденного оратора.

Эта дискуссия придала мне уверенность. Если Гитлер находит время заниматься социальными проблемами в такой момент, живет ими и излагает их в течение часа с такими подробностями, это невольно внушает уверенность во всем остальном. Тем не менее на этой неделе парашютно-десантные дивизии Черчилля попытались зацепиться в Голландии за Арнем.

Как раз в тот момент, когда я уходил, Гитлер вернулся и, словно желая навсегда запечатлеть эту встречу в моем сердце, пожал мне руку и сказал: «Если бы я имел сына, я хотел бы, чтобы он походил на вас». Я смотрел в его ясные глаза, такие чувствительные, излучающие пламя. Гитлер ушел по тропинке под елями, усыпанной мелкими веточками. Я долго смотрел ему вслед.

Театральное действо

В деревнях Ганновера, разбросанных по утопающей в грязи равнине, находились тысячи бельгийских беженцев, которые спасались от англо-американских танков. К этому следует добавить, что моя дивизия проводила тренировки именно в этой провинции рейха, поэтому многие из моих солдат имели возможность, кроме всего прочего, встретиться со своими семьями.

Внезапно события приняли совершенно неожиданный оборот. Я только что выступил на последнем конгрессе европейской прессы в Вене. Неделей раньше я имел долгую беседу с министром иностранных дел фон Риббентропом, который в припадке откровенности доверительно сказал: «Запомните хорошенько мои слова. Никогда еще мы не были столь близки к победе».

Я думал, что он шутит. Не было видно ничего, что могло бы привести к радикальному изменению ситуации. Я твердо помнил, что мне говорил фюрер во время нашей встречи два месяца назад. Однако наступила зима. Шел снег. Что за перемены могли произойти?

После возвращения из Вены я поселился в отеле «Адпон» в Берлине. Вечером я встретился с большим чином из министерства иностранных дел. Он просто сиял.

«Вы знаете?! Мы ведем наступление!» — сообщил он.

«Наступление? Где?»

«Да у вас на родине! В Бельгии! Наши войска уже в Арденнах».

На следующий день официальный Берлин просто бурлил. Передавали невероятные детали: Льеж взят, 8000 новых немецких самолетов атакуют противника.

Мне принесли телеграмму от Гиммлера. Это был приказ немедленно отправляться в Бельгию со своей дивизией. Мы переходили под командование фельдмаршала Моделя, который командовал наступлением, и генерала СС Зеппа Дитриха, командовавшего армией.

Нас было официально запрещено посылать в бой на родной земле. Мы не должны были повторить ошибки, совершенные во время немецкой оккупации 1940–1944 годов. Фламандцы и валлоны имели задание восстанавливать Бельгию.

Мой автомобиль катил сквозь ночь. Утром грузовики забрали из Ганновера первую группу моих солдат, которые сопровождали меня на пути к границе. Остальная часть дивизии должна была следовать за нами по железной дороге.

Наши беженцы с радостью стучали в двери родных домов и плакали от счастья, снова вернувшись домой. Бедняги! В каком настроении они должны были находиться полгода спустя!

На рассвете мы проехали через Кельн.

Рождество в Бельгии

К декабрю 1944 года Кельн превратился в сплошные развалины. Я встретился с гаулейтером Грохе в бункере в парке, где деревья были изломаны и изрублены на тысячи кусков. Оптимизм в этом подземном убежище был заметно ниже, чем в Берлине на Вильгельмштрассе.

«Англо-американцы? Да они всего в 32 километрах!»

Так оно и было. Позиции союзников в Аахене вытянулись почти до самого Рейна. Гаулейтер вернул меня к реальности. Еще один удар в его секторе, и тогда американские танки в тот же день окажутся перед входом в его маленький бетонный бункер.

Обычно каждый думает, что порог его дома — это порог целого мира. Тем не менее 4 декабря 1944 года американские машины находились в 30 минутах пути от Кельнского собора, американские и английские войска надвигались на Рейнланд с запада и юго- запада в направлении рек Маас и Саар.

Гаулейтер сказал нам, где следует искать штаб Зеппа Дитриха, он находился почти на бельгийской границе. Наши сердца стучали, когда мы начали марш. Мы видели лишь проблески солнца. Мы могли слышать рев моторов британских штурмовиков, но, укрытые плотными тучами, затянувшими все небо, мы довольно спокойно двигались на юго-запад.

Мы подходили к холмам Эйфель. Дорога шла через фантастически прекрасную долину. Города вдоль реки, с их старыми домами, средневековыми стенами, массивными воротами и сторожевыми башнями сохранились относительно неплохо.

В глубине долины сияли фиолетовые шиферные крыши и синие часовые башни. Снег был ясным и сверкал на полях. Каждый холм, возвышавшийся над дорогой, был увенчан мощной зенитной батареей. На нас это произвело хорошее впечатление. Колонны грузовиков двигались без задержек.

В 16.00 мы добрались до Зеппа Дитриха. Он возвращался из инспекционной поездки. Зепп не подтвердил радостные новости, которые со скоростью света носились по Берлину. Льеж так и не был отбит у союзников, но немецкие танки дошли до Либрамона и Сен-Убера. Они захватили Ла-Рош и Марш. Арденны были очищены на большом расстоянии от этих городов, немцы находились в нескольких километрах от Намюра и Динана. Они пересекли Арденнское плато всего за три дня. Река Ур была форсирована без единого выстрела. Бросок к Маасу оказался таким же стремительным, как в мае 1940 года.

Я спал в промороженном насквозь доме, а над головой со зловещим свистом пролетали немецкие ракеты V-1, оставляя за собой длинные красные огненные хвосты.

Мороз был очень сильным. В десять утра я посетил рождественскую мессу. Из церкви мы вышли толпой, старые фермеры, ребятишки с красными носами, полусонные солдаты. Но мы едва успели броситься в снег. Англо-американские истребители кружили над нами. Бомбардировщики проносились в морозном воздухе, оставляя за собой длинные белые следы.

Они громили коттеджи и убивали людей. Фермы горели. Женщины и маленькие девочки, перепачканные и окровавленные, оказывались под завалами.

Началось контрнаступление союзников. Не на земле, а в небе, в этом прозрачном свете. Следующие десять дней багровое солнце светило от рассвета и до заката. Ночи были прозрачными, каждое строение, каждый дом отчетливо виднелись на фоне белого снега.

Солнце было более смертоносным для немцев, чем две тысячи танков, использованные в контрнаступлении. Благодаря ему тысячи самолетов союзников постоянно бомбили и обстреливали дороги, деревни, развилки и зенитки, которые пытались остановить их.

На Рождество Зепп Дитрих перенес свой командный пункт в район между Мальмеди и Сен-Витом. Мы тоже двинулись в путь. Солнце поднималось ненадолго. Но масштабы опустошения определить стало уже невозможно.

Наверняка большинство бомб падало рядом с целью, создавая огромные грязные воронки на заснеженных полях или ломая ветви елей. Тем не менее союзники сыпали бомбы в таком количестве, что сотни их все-таки находили цель. Автомобили взрывались в пламени. Зияющие дыры возникали на дороге, вьющейся по склону горы. Дома складывались, словно были выстроены из игральных карт, и их обломки перекрывали дороги.

Следовало ожидать бомбардировки, поэтому сотни русских и итальянских пленных заранее отправляли в угрожаемое место. Они расчищали завалы и засыпали воронки, но это требовало времени. Колонны грузовиков стояли на месте. Штурмовики пикировали на них, поджигая множество машин, что создавало дополнительные проблемы. С этого дня мы были вынуждены рассчитывать, сколько именно машин потеряет очередной конвой.

Я использовал в качестве командной машины большой вездеход. Он имел мощный мотор и проходил повсюду не хуже танка, но при этом жрал 70 литров бензина на 100 километров. Заливая бензобак на остановке, я задержался на пять минут. Эта задержка спасла мне жизнь. Если бы не она, я оказался бы в Сен-Вите как раз в тот момент, когда весь город буквально взлетел на воздух.

Я находился еще в 150 метрах от этого симпатичного маленького городка. Я выезжал из рощи, чьи деревья спускались по крутому склону холма подобно кудряшкам, когда увидел прямо над головой эскадрилью самолетов союзников. Вероятно, это произошло где-то около 16.30.

То, что произошло дальше, напоминало конец света. Мигнула едва заметная вспышка, и тут же внезапно вся улица взлетела на воздух. Не дома. Не фонтаны обломков. Именно вся улица целиком. Она поднялась в воздух как единое целое, а потом рухнула обратно с ужасным грохотом.

В течение 20 минут одна эскадрилья сменяла другую. Издалека были видны люди, разбегающиеся по полям, маленькие синие точки на снегу. Затем огромное крутящееся облако поднялось к солнцу, которое уже цеплялось за вершины елей.

Ноги, руки, головы женщин и солдат торчали из куч мусора. Руины домов лежали прежними четкими линиями бывших улиц.

Мы увидели несколько больших деревьев, упавших поперек мостовой у первых домов, но скоро стало понятно, что все наши усилия будут напрасны. Повсюду лежали кучи обломков. Никто и никак не мог проехать сквозь этот хаос. Мой вездеход был вынужден капитулировать, как и другие машины. За эти 20 минут Сен-Вит был разрушен настолько, что через него нельзя было проехать до самого конца наступления.

Мы попытались объехать эти апокалипсические руины стороной по полям. Мой автомобиль подскакивал на бороздах, буксовал в снегу. Я вывел его к траншее на западной окраине Сен-Вита. Там рядком лежали мертвые американцы. Все они были прекрасно одеты. Все солдаты были мускулистыми и прекрасно сложенными парнями, которые явно не голодали и проводили время на свежем воздухе. Они были уничтожены огнем наших танков. У двоих лица стали каким-то плоскими, как рисунок на листе бумаги, но даже эти плоские лица дышали благородством.

В траншее не было свободного места. Каждый из этих парней прочно стоял на своем посту, хотя на них шли 50 или даже 100 танков. Следы гусениц четко виднелись на плотном снегу.

Мы хотели добраться до северного выезда из Сен-Вита, чтобы направиться в Мальмеди, но все выезды были заблокированы. Фельджандармы буквально разрывались на части, но не могли указать ни одной объездной дороги, по которой можно было направить колонну. Мы провели ночь на лесных тропинках, забитых грузовиками. Задержка казалась бесконечной.

Только на рассвете мы прибыли в заброшенную деревушку у северного конца долины примерно в 8 километрах от Сен-Вита. Маленькая церквушка, построенная на холмике, была окружена простыми крестьянскими могилами, украшенными изящными синими крестами, высеченными из сланца.

Северный фронт был близко. Мы могли слышать грозный грохот пушек. Ночью американцы подтянули артиллерию и вели огонь с опушки леса.

Зепп Дитрих находился в отдельном белом домике над городом. Там я встретил фельдмаршала Моделя. Это был крепкий, живой, краснолицый маленький человек с блестящими глазами. Его отвага стала легендарной. Он совершил самоубийство в 1945 году, не пережив поражения своей страны.

Сопротивление на севере от Мальмеди до Моншо оказалось очень сильным. Знаменитый полковник Скорцени, который освободил Муссолини в августе 1943 года и вывез его на легком самолете, попытался захватить Мальмеди внезапной атакой с помощью нескольких сот человек, специально обученных диверсионным действиям. Он напрасно потерял огромное число солдат, ничего не добившись, и сам был ранен. Скорцени получил рваную рану на лбу. Его лицо, и так испещренное шрамами, и сверкающие черные глаза придавали ему совершенно жуткий вид.

V-1 без устали пролетали в небе днем и ночью, оставляя за собой длинные хвосты красного огня. Один из них дважды перевернулся в воздухе прямо над деревней, словно свихнулся, а потом совершенно неожиданно клюнул носом и спикировал на соседнее поле.

На картах ситуация за последние три дня не слишком изменилась. На глаза лезли все те же названия: Бастонь, Сен-Убер, Марш, Динан, Чини. Немецкие планы были грандиозными. Если бы они были исполнены, ситуация на западе могла кардинально измениться хотя бы на несколько месяцев.

Это был тройной маневр. Быстрое продвижение к Маасу и Северному морю не было единственной целью операции, но только ее первой стадией. Вторая операция была нацелена на то, чтобы обойти с тыла и полностью окружить войска союзников, которые были сосредоточены восточнее Льежа на плацдарме у Аахена. Это было задачей армии Зеппа Дитриха, развернутой к северу от Арденн. Третья операция должна была привести к разгрому союзников в Эльзасе.

Немецкие войска были готовы к наступлению. Гиммлер лично приехал на Рейн, ожидая успешного удара на Льеж и Седан, который повторял маневр обхода линии Мажино, совершенный весной 1940 года.

Удар в направлении Льежа (операция номер два) успеха не имел с самого начала. Линия от Льежа до Аахена выдержала наш натиск.

Армия Зеппа Дитриха намеревалась повторить операцию выше по течению Мааса. Реку следовало форсировать в Уи. Только после этого планировалось начать настоящее сражение, которое отсекло бы 200 ООО англо-американцев в районе Аахена от тыловых районов и могло бы привести к окружению этой группировки.

Зепп Дитрих показал мне карту района Тонгэ — Сен-Тронд к западу от Льежа. «Смотри! Именно здесь я прижму их!» — сказал он. Затем он большим пальцем ткнул в Аахен, священный город империи. Глаза его сверкали. «Аахен! К 1 января я буду в Аахене».

Тем же вечером штурмовые дивизии Ваффен СС выдвинулись на северо-запад и развернулись напротив Барво и Лерно. Командный пункт Зеппа Дитриха развернули на мельнице в большой деревне на проселке между Уффализом и Ла-Рошем.

Мы были пока заинтересованными зрителями. Мы проехали через две деревушки в Арденнах, на белых стенах ферм крупными буквами было написано «REX», что напоминало волнующие дни великих политических баталий.

Мы спустились до деревни Штейнбах, находящейся в паре километров к северо-востоку от Уффализа. Там находился древний замок, холодный и заброшенный, в котором наша маленькая колонна сделала остановку. Фермеры Арденн вышли из своих домов и приветствовали нас с подкупающей простотой. Все вспоминали моих предков, которые жили в этом районе, и встречи со мной. Они зазывали нас перекусить в свои низенькие дома, освещенные только старыми керосиновыми лампами. Картошка, поджаренная с салом, исходила паром на разукрашенных блюдах — точно так же, как это было в детстве.

Эти жесткие благородные лица, продубленные работой в поле, были типичными для нашего благородного народа. Мы свободно вздохнули. Мы были счастливы. Здесь, в теплых домах фермеров, полных теней, возле каминов, в которые потрескивали еловые поленья, мы блаженствовали, снова ощутив себя на родной земле, среди своего народа.

Потерянные маршруты

Яркое солнце заливало пронзительным светом маленькие белые долины и большие коричневые, синие, фиолетовые деревья, которые поднимались по склонам холмов. Самолеты союзников бомбили буквально каждую проселочную дорогу, буквально каждый перекресток со все увеличивающейся яростью. Бомбардировщики носились сотнями и метали бомбы, словно рыба икру.

Немецкая армия добилась фантастического успеха, прорвав фронт противника, но не сумела перерезать коммуникации ни на севере, ни на юге. Дороги из Аахена в Льеж и из Трира в Арлон остались в руках союзников.

900 танков и 300 ООО солдат, которые участвовали в немецком наступлении, двигались по прямой по проселочным дорогам, которые заметно снижали скорость. Эти дороги были изуродованы гусеницами танков, а затем занесены очень глубоким снегом. Проехать через маленькие деревушки было очень сложно. Дорога извивалась между домами, как змея. Тысячи бомб падали на эти дороги, делая сотни воронок и уничтожая дорогу на склоне горы.

Вдобавок деревни и восхитительные городки в Арденнах были взорваны. Уффализ, расположенный в конце долины среди огромных скал у поющей реки, ранее оставался совершенно цел. Но теперь он был дважды атакован и разгромлен. После первого налета главной улицей еще можно было пользоваться. Дома были разрушены, однако дороги были сравнительно быстро расчищены. На следующее утро бомбардировщики союзников вернулись, и погром стал полным. Дорога, которая шла с востока вдоль склона горы, была просто снесена со скалы. Осталась лишь зияющая пропасть.

В глубине долины стоял маленький одиночный коттедж, окруженный множеством воронок, а крыша его была совершенно засыпана землей. Ели вокруг стали серыми и грязными. Союзники сровняли Уффализ с землей. После этого через него уже нельзя было проехать.

В Ла-Роше отступающие американцы оставили мост целым. Вскоре появились самолеты союзников, чтобы исправить эту маленькую ошибку. Их бомбы превратили несчастный городок в огромную груду мусора, из-под развалин доносились стоны мирных жителей.

Вражеская авиация в течение нескольких дней уничтожила буквально все в Арденнах. Не уцелел ни один населенный пункт, ни одна дорога, ни один перекресток.

Это был ужасный способ ведения войны, жертвами которого становились женщины и дети, прятавшиеся в подвалах. Однако англо-американцы использовали его без всяких колебаний, и он оказался эффективным. К концу недели все дороги, которые использовали немецкие войска, стали непроходимыми.

Огромные колонны машин с продовольствием, боеприпасами и бензином были вынуждены искать шансы на объездных дорогах, настолько узких, что грузовики сползали на обочину и вязли в снегу, создавая бесконечные пробки. За одну ночь колонны могли продвинуться всего на пять или шесть километров.

Немцы проиграли битву в Арденнах не на подходах к Маасу и Бастони, но среди еловых и буковых лесов, забитых тысячами застрявших машин. Армия может одержать победу, только если техника, боеприпасы, продовольствие и топливо поступают быстро и регулярно.

Первое поражение доказало эту простейшую истину с самого начала. Танки, которые двигались на Динан и которые должны были легко захватить город, застряли в деревне Селле в 8 километрах от Мааса. Причиной остановки были не замерзшие смотровые приборы, как рассказывают глупые историки, а закончившийся бензин. Немецкие танки прождали два дня. По радио были отправлены одна за другой несколько просьб — напрасно. Они не получили ни капли бензина. В конце концов экипажам пришлось взорвать свои великолепные танки.

С каждым днем проблемы становились все серьезнее. Используя преимущество внезапности, немцы могли прорваться, как это сделал Роммель в 1940 году. Оставалось лишь собрать плоды. Тылы союзников были пусты, позади Арденн не оставалось ни одного барьера. Немецкие танки захватили бы Седан и Шарлеруа в течение двух суток.

Но бензин так и не пришел, хотя на границе его было в избытке. Недалеко от Сен-Вита находились хранилища с запасами в несколько миллионов литров. Победоносные дивизии авангарда обнаружили, что оказались в изоляции и лишились топлива из-за того, что яркое солнце освещало Арденны с утра и до вечера целых 10 дней подряд. Это позволило американским самолетам нанести смертельный удар по немецким коммуникациям.

Десять дней тумана, что было обычным для погоды в Арденнах, и это позволило бы немцам добиться желаемого. Продовольствие, боеприпасы и миллионы литров топлива поступили бы к авангардам. Но счастье изменило рейху. И августовское солнце постоянно светило над заснеженными горами даже в декабре.

В конце концов невозможно стало даже отправить посыльного на одиночной машине. Как только на дороге показывался автомобиль, штурмовики тут же набрасывались на него. Они патрулировали парами, причем следом за первой атаковала вторая и даже третья, чтобы довершить работу. Они следили за каждым километром дороги.

Не имея никаких сведений от немецкого командования в течение нескольких дней, я попытался добраться до командного пункта генерала Дитриха по дороге. Я едва успел восхититься великолепной панорамой плато в Арденнах на полдороге между Уффализом и Барак-Фретюр, когда на нас спикировали штурмовики, несущиеся буквально над самыми нашими головами. Две пули размером с палец пробили мотор, еще одна скользнула по моей каске, а четвертая пробила бумаги, пройдя у меня между боком и рукой. Грузовик, который мы встретили, совершил безумный пируэт и перевернулся, вспыхнув.

Мы сумели вытащить из обломков одного более или менее целого солдата. Остальные, придавленные автомобилем, сгорели заживо. Мы могли видеть, как обугливаются их руки. Целых 15 минут штурмовики шастали туда и сюда, каждый раз обстреливая нас зажигательными пулями и сбрасывая бомбы.

Буквально по всей дороге шла такая же охота за людьми и машинами.

Дни ожидания

Мы провели сочельник в Штейнбахе в Арденнах.

Повсюду мои солдаты праздновали в семьях. Фермеры звали их по именам и делились всем, что имеют.

Эти зажиточное люди просили только одного — мира. Чтобы им позволили работать! Больше не слышать о политике. Чтобы их оставили в покое и позволили заботиться о своих семьях, своих полях, своем скоте. Они были совершенно правы и только жалобно повторяли привычные жалобы фермеров всех времен и народов.

Я отправился к ним пожевать новогодние вафельки. В полночь все целовались без церемоний, грубые поцелуи загорелых фермеров и усатых баб.

Но я смотрел, как мои товарищи душевно поют. Я думал о снеге, в котором сражались солдаты под Бастонью, на реке Ур, в лесах Лерно и Ставло. Я думал об Арденнах, взорванных и пылающих багровыми ночами.

Что принесет нам новый год?

На следующий день нам пришлось передать наш ледяной замок под полевой госпиталь, и мы просто не знали, куда отправиться. Раненые из-под Бастони шли потоком. Мы перебрались в деревню под названием Лимерле.

Теоретически я должен был взяться за административную реорганизацию этих районов. Командовавший военными операциями фельдмаршал Модель письменным приказом передал мне всю политическую власть на территории Бельгии, отбитой у союзников.

Но повсюду гражданские власти бежали. Приходские священники сделали то же самое. Перепуганные бомбардировками союзников семьи с начала января жили как могли, большей частью скрываясь в погребах. Так что издавать декреты и реформировать конституцию было явно некстати.

Все, что я мог сделать, — это дать жителям Лимерле и Штейнбаха утешение во время мессы. Наш эсэсовский капеллан, преподобный отец Штокманс, был с нами. Поэтому, несмотря на атаки штурмовиков, колокола деревенской церкви зазвонили, собирая жителей и солдат к алтарю бога любви и милосердия.

Я разослал курьеров во всех направлениях, чтобы собрать информацию о положении в окрестностях, освободить брошенных в тюрьмы патриотов и собрать свежие выпуски газет.

Сообщения о наших освобожденных товарищах заставляли кровь холодеть в жилах. Они описывали жестокое обращение, которому подвергались тысячи мужчин и женщин по всей Бельгии во имя «демократии»: содержание в тюрьмах в нечеловеческих условиях, издевательства, побои, пытки, позор и даже убийства только за то, что они разделяли иные политические идеи, нежели «освободители» в сентябре 1944 года.

Газеты из Брюсселя, Льежа и Арлона, которые доставили наши эмиссары, были нашпигованы ненавистью и призывами к жестокости, рассчитанными на самые низменные инстинкты толпы. В них можно было увидеть бесконечные списки достойных людей, брошенных в тюрьмы победившими политиками за то, что они разделяли наши взгляды в той или иной степени, либо просто выписывали наши газеты. Тюрьмы и казармы были переполнены, ведь туда загнали около 100 ООО человек, которые подвергались всяческим истязаниям со стороны жестокой охраны. Официально, но при этом совершенно незаконно наказаниям подверглись около полумиллиона бельгийцев.

Самым наглядным примером для нас стало прибытие 15 молодых юношей, сбежавших из тюрьмы в городе Сен-Убер. Это учреждение для исправления малолетних преступников имело мрачную славу по всем Арденнам. Именно туда заперли некоторое количество детей из семей рексистов. Их отцы и матери тоже были брошены в тюрьмы. Ребята были оторваны от своих семей, с ними обращались как с умственно отсталыми, их держали вместе с самыми жестокими нарушителями.

Иметь политические идеи, отличные от идей победителей, значило превратиться в уголовного преступника, подвергнуться преследованиям или даже казни. Молодых женщин сгоняли в маленькие камеры, брили наголо, избивали и часто насиловали. Матери больших семей были оторваны от своих семей и безжалостно брошены в тюрьмы. Стариков загоняли в мрачные сырые камеры, где они могли умереть от тоски и лишений. Но ребят наказывали вообще без всяких законных оснований. Во имя демократии мстительные противники старались превратить детей, которые ничего не знали о политике, в грязные, продажные, жестокие существа. И все это во имя правосудия и справедливости!

Мы могли подняться против этих преступлений и могли заставить их искупить свои преступления, которые вопияли о возмездии. Но мы поклялись перед Богом, что будем выше гнева. Мы не пролили ни единой капли крови за эти недели, и тем не менее наши души кипели от негодования. Все, что позднее рассказывали продажные писаки о казнях, которые мы совершали в Арденнах, просто политический заговор и гнусная клевета.

Мы видели страдания наших соотечественников, попавших под бомбы союзников в районах, где шли бои. Мы не желали добавлять новые страдания.

Мы также понимали, что нельзя строить будущее на мести. Мы желали объединить различные группы нашего народа, утишить ненависть вместо продолжения кровавых репрессий. Никто из нас не нарушил эти приказы.

Однажды утром

Самым важным для немцев в конце декабря 1944 года было отрезать, быстро окружить и уничтожить войска союзников на Западном фронте. Уже через неделю стало понятно, что битва на уничтожение не удалась немецкому командованию.

60 часов было достаточно моторизованным частям рейха, чтобы добиться глубокого прорыва через Арденнское плато. Они вышли к железнодорожной линии Люксембург — Брюссель в Жемелле. Двигаясь на запад, они пересекли леса и горы из конца в конец. Немецкие дивизии вышли на широкие равнины в Кондрозе и Ла-Фаменне.

Но даже через три дня союзники еще держались.

Если бы немцы сумели наладить снабжение своих танковых и моторизованных дивизий топливом и боеприпасами, они легко продолжили бы наступление с прежней скоростью.

Даже в конце 1944 года эти дивизии были прекрасно оснащены. Разумеется, они легко справились бы и с обычной работой, особенно если требовалось остановить толпы монголов в серых шинелях, которые в панике бежали по снегам возле Бастони.

Однако танки генерала Мантейфеля, которые дошли до Динана, «тигры» Зеппа Дитриха и новые бронетранспортеры все еще могли совершить новый рывок.

Если говорить честно, немцы имели всего 900 танков. Однако сколько их имел Роммель под Аббевиллем в 1940 году и Эль-Апамейном в 1942-м? Сколько английских и американских танков вошли в Брюссель и Антверпен 3 и 4 сентября 1944 года?!

Союзники в Арденнах были застигнуты врасплох. Дороги были открыты. 50 ООО солдат моторизованной пехоты двигались на Намюр, Арденны и Уи. 6 и 7 декабря они вполне могли форсировать Маас.

Но наступило время союзных ВВС. Ярко светившее солнце позволило им разносить вдребезги войсковые и транспортные колонны на земле.

Трудности нарастали с каждым днем. Немцы потеряли свою мобильность. Они не могли даже доставить необходимое количество продовольствия войскам, оказавшимся в 150 километрах впереди линии Зигфрида. Положение этих дивизий быстро стало отчаянным.

Ни Зепп Дитрих не сумел сокрушить противника на севере своим бронированным кулаком, ни генерал Мантейфель на юге не сумел взять Бастонь. Им пришлось занять Арлон и Виртон, чтобы увеличить безопасную зону, однако нанести решающий удар они не сумели.

В Бастони, как и в Мальмеди, они нашли несколько тысяч солдат союзников, которые сопротивлялись с неслыханной отвагой. Вместо того чтобы бежать, они подавали примеры отваги друг другу. Они позволили окружить себя, но выдержали удар и выиграли несколько драгоценных дней.

Сопротивление Бастони сковало весь левый фланг немецкого наступления. Бастонь, как и Мальмеди, можно было взять без труда, если бы танковые дивизии получали снабжение вовремя и в достаточном количестве. Тогда они сумели бы развить первоначальный успех и продвинуться дальше, сея панику, захватывая склады, не позволяя противнику перегруппировать силы и проводить контратаки. Но выглянувшее солнце уже на третий день поставило немцев в отчаянное положение. Мальмеди и Бастонь, изолированные узлы сопротивления, которые были обречены при нормальном развитии событий, устояли и сыграли решающую роль.

Положение фельдмаршала Моделя уже через неделю стало абсолютно невыносимым. Его дивизии сражались на юго-западе, совершив марш в 150 километров, но их снабжали по каким-то проселочным дорогам или вообще по снежникам, где постоянно возникали пробки. Если учесть находящиеся в тылу у немцев Мальмеди и Бастонь, хватка союзников становилась все крепче.

То, что союзники намерены нанести удар с двух сторон по образовавшемуся выступу в самом ближайшем времени, было видно невооруженным глазом. Не осталось никаких сомнений в исходе дуэли.

Немцы были реалистами и немедленно начали отводить войска.

Это происходило в обычном идеальном порядке, с железным спокойствием, как всегда исполнялись приказы немецкого Верховного командования.

Дивизии Ваффен СС были расположены на обоих флангах в самых угрожаемых местах, пока прошлогодние победители спокойно, шаг за шагом, освобождали район Мозан, затем Сен-Убер и Марш, уходя из долины реки Ур.

Американские войска наступали с юга, а английские — с севера, сближаясь все больше и больше. Они угрожали перерезать прямо посередине позиции, протянувшиеся от Ура до Эйфеля, на которых находились 300 ООО немецких солдат.

В начале второй недели января только коридор около 20 километров шириной остался между двумя группировками противника, англичанами и американцами.

И всего лишь одна дорога, по которой еще могли отступать немцы.

Мы проводили дни и ночи в невыносимом напряжении. Но главным нашим чувством все равно оставалось восхищение. Ни один батальон не пал духом. Войска, воспитанные в правилах железной дисциплины, присущей немецкому народу, приняли приказ отступать с таким же спокойствием, как и приказ наступать, отданный две недели назад.

Холодными ночами, когда бесчисленные английские и американские самолеты отсыпались на земле, тысячи немецких солдат уходили на восток. Группы танков были расставлены на всех дорогах словно огромные сторожевые собаки. Временами они выплевывали назад языки пламени. Колонны двигались по снегу молчаливые, но в полном порядке.

Все закончилось.

Мы попытались. Мы потерпели неудачу.

Солдаты уходили навстречу новым битвам, один Бог знает где, навстречу новым страданиям, один Бог знает, каким страшным.

Но не было слышно ни единого слова.

Долг есть долг. Dienst ist Dienst.

Пока фельдмаршал Модель маневрировал своими великолепными дивизиями вермахта и Ваффен СС в Арденнах, другие столь же опытные и прекрасно оснащенные дивизии напрасно пытались прорвать фронт в Эльзасе, чтобы выйти на территорию восточной Франции.

Гиммлер пытался реализовать свой план. Он цеплялся за него до последнего, даже когда началось отступление из Арденн. Для нарушения планов противника, пусть даже дорогой ценой, намеченное им наступление принесло огромную пользу рейху, хотя и оказалось не слишком удачным, причем сейчас гораздо больше, чем ранее. Если бы мы сумели получить передышку в два или три месяца, мы сумели бы вовремя использовать новое оружие, чтобы кардинально изменить обстановку. Со сверхчеловеческой отвагой Германия пробовала буквально все, сохраняя надежду до конца.

Поэтому наступление в Эльзасе началось, как и было намечено. Это произошло в середине января. В этот момент приливная волна советских войск захлестнула Варшаву и помчалась дальше к Данцигу, Познани и Бреслау. В смертельной опасности оказался даже Берлин.

Великая мечта освобождения Запада рухнула. И дивизии, отступающие из Арденн, и дивизии, ожидающие в Эльзасе, были спешно переброшены на восток, где разворачивалось кровавое побоище.

Мы оставались в Лимерле, пока не подошли танки союзников. За последние три дня немцы вернулись обратно на территорию рейха.

Что касается нас, то мы были вынуждены покинуть нашу родную землю, нашу страну, наш народ. Мы долго не могли оторвать себя от этой последней деревни. Тем не менее делать здесь нам было совершенно нечего. Все надежды выправить ситуацию рухнули.

Мы брели по снегу от дома к дому, глядели на белеющие поля, дым, поднимающийся вдали над крышами маленьких ферм, колокольни, сразу напоминавшие счастливое детство.

Нам следовало принять решение. Мы расцеловались со старыми крестьянскими бабусями, провожавшими нас. Это был последний поцелуй нашей страны. Мы обошли еще одну большую ферму, укрытую высокими черными елями. Граница была рядом. Сыновья Европы, мы также были сыновьями нашей маленькой родины. Наши сердца разрывались, мы закрывали глаза, чтобы сохранить в памяти эту картину.