Штык и вера

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Время застыло. Не сонной осенней мухой – натянутой до предела готовой лопнуть тетивой.

Глаза солдат враждебно уставились на неожиданного заступника. На лицах же неоперившихся прапоров появилась надежда. Но и только. Они еще не могли взять в толк, что свои тоже могут убивать и что покорность никогда не являлась действенной защитой. Не объяснишь, не втолкуешь, ибо это надо понять самому, однако в этом случае понимание может прийти слишком поздно.

Все тот же рыжий недомерок скользнул взглядом по подтянутой фигуре Орловского и с прежними истеричными нотками взвизгнул:

– Шкура! Офицерский прихвостень! Вот я тебя сейчас!..

Он неловко перехватил винтовку и попытался пырнуть Георгия штыком.

Напрасно.

Орловский шагнул в сторону, перехватил оружие, чуть крутанул, и рыжий по инерции полетел в уличную пыль.

Мелькнула было надежда, что ситуация переломится, взорвется смехом над незадачливым товарищем. Мелькнула – и умерла.

Но страха у Орловского больше не было. Ему ли, дважды получавшему Императорский приз по стрельбе, бояться какой-то обнаглевшей от собственной безнаказанности тыловой швали? Еще посмотрим, кому придется пожалеть о встрече! Зря ли его когда-то учил непревзойденный в бою Аргамаков!

Руки сами поудобнее перехватили захваченную винтовку. Передергивать затвор Георгий пока не стал. Все равно в упор из трехлинейки много не постреляешь. А вот штыком…

Звери в шинелях звериным чутьем ощутили перемену в своем противнике. Теперь перед ними стоял матерый хищник, и его глаза холодно говорили, что сейчас он будет убивать.

– Пошли вон!

Солдаты вздрогнули. Оборотная черта свободы – подчинение более сильному, а силы в Орловском было с избытком. Не физической: десять человек всегда сильнее одного, – нравственной.

Один только рыжий был за спиной и не видел лица своего обидчика. Теперь он поднялся, выхватил из кармана нож и бросился сзади на переодетого офицера.

Попытался броситься.

Орловский почувствовал его движение и, не оглядываясь, резко ударил прикладом.

Стоявшие невольно охнули. Удар пришелся рыжему точно в лицо, и оно моментально превратилось в кровавую маску.

Еще один из вояк попробовал дернуться, но увидел направленное на него дуло и застыл.

– Я ничего, – стараясь казаться спокойным, произнес он.

Таким тоном пытаются разговаривать с изготовившейся к прыжку собакой в надежде, что она утихомирится, отведет взгляд от хрупкого беззащитного горла.

– Вон, – тихо повторил Орловский.

Краем глаза он заметил, как у поворота возник персональный шпик, остановился, очевидно решая, что делать дальше?

Интересно, входит ли в полученные им инструкции уберегать подопечного от подобных встреч, или его задача лишь проследить за его, так сказать, поведением?

– Спокойно, служивый, спокойно. Мы уходим, – сообщил тот же солдат, потихоньку пятясь задом.

Остальные предпочли последовать благоразумному примеру. Двое подхватили под руки покалеченного приятеля, и вскоре вся группа удалялась вдоль улицы.

Орловский красноречиво посмотрел на сыщика, и тот, делая вид, что он обычный прохожий, медленно двинулся за угол.

– Спасибо, – лишь сейчас произнес один из прапорщиков, круглолицый, бледноватый от пережитого напряжения.

Чувствовалось, что он не знает, как обратиться к своему спасителю. Традиционное «братец» как-то неуместно, «солдат» – так ведь Георгий без погон.

– Недавно из училища? – привычно-командным тоном, начисто позабыв про свой вид, осведомился Орловский.

Тон подействовал. Офицеры невольно подтянулись, но еще раз взглянули на замызганную расстегнутую шинель и смутились своего порыва.

Орловский понял их чувства, однако раскрывать свое инкогнито без особой надобности пока не хотел.

– В общем так, господа. В городе становится небезопасно. Я бы вам посоветовал лишний раз не появляться на улицах в таком виде. Пересидите дома. Или лучше отправляйтесь к юнкерам. Тем, возможно, тоже жарко придется, но и вы целее будете, и им два лишних штыка не помешают.

– Но ведь свобода… – начал было второй из офицеров с юношеским пушком над верхней губой.

Они стояли спиной к ушедшим и потому не видели, как солдаты остановились в отдалении, и сразу двое из них подняли винтовки.

– Берегись! – рявкнул Орловский.

Рука привычно вогнала в патронник патрон. Прапора еще только оборачивались, пытаясь понять, в чем дело, когда Георгий мгновенным движением вскинул винтовку к плечу, поймал на мушку фигуру в шинели и выстрелил.

Несостоявшийся стрелок безмолвно упал, зато второй успел выстрелить в ответ, и пуля просвистела над головой Орловского.

Через секунду солдат поплатился за свой промах. Жалости Георгий не испытывал. Перед ним были враги, коварные и жестокие, и разговор с такими может быть лишь один.

На этот раз Орловский сознательно прицелился в живот. Вид чужих мучений впечатляет больше, чем чужая мгновенная смерть, и, когда бедолага забился в пыли, это невольно заставило задуматься его приятелей.

Не всех. Еще двое попытались открыть огонь в ответ, и оба послушно увеличили число жертв.

Расстояние до солдат не превышало полсотни саженей, и будь у Орловского чуть побольше патронов, уйти живым он не дал бы никому.

Кто ж знал? Георгий горько пожалел об оставленном у Степана Петровича маузере. Только толку от тех сожалений!

Однако и противник о многом сожалел. Если кто из солдат и помнил о вместимости магазина, то лишь в том контексте, что последняя пуля может достаться именно ему. Убивать же и умирать самому – понятия совершенно разные.

Стрелять уцелевшие больше не пытались. Вместо этого они проворно рванули под прикрытия заборов, страшась хотя бы на секунду остаться на открытом месте.

– Уходим! – гаркнул Орловский.

Прапора еще приходили в чувство. Толстощекий торопливо лапал кобуру, словно надеялся достать на таком расстоянии из нагана, второй же стоял столбом, представляя из себя великолепную мишень.

– Быстрее!

Они не понимали, что отступление не бесчестие. Да и вряд ли вообще сознавали случившееся. Но Орловский привык командовать людьми в самых критических ситуациях, и его слушались не только необстрелянные юноши, как эти прапора, но и гораздо более бывалые люди.

Втроем они торопливо свернули за угол и сразу налетели на приставленного к Георгию шпика. Тот почти бежал им навстречу, а в его правой руке был зажат «Смит и Вессон» полицейского образца.

– За подмогой! Немедленно! – прикрикнул на него Орловский.

Сила приказа подействовала и на этот раз. Сыщик послушно бросился со всех ног вдоль улицы, а Орловский повлек офицеров в противоположную сторону.

– Кто-нибудь знает город?

– Я, – выдохнул толстощекий.

– Тогда веди. Мы должны как можно быстрее скрыться. Да так, чтобы ни одна собака следов не нашла.

– Ну, вы и стреляете! – с уважением протянул толстощекий.

Они сидели на задворках маленького двора и медленно приходили в себя.

– Невелика наука! – Губы Орловского чуть тронула улыбка.

– Разрешите представиться. Вагин Сергей Николаевич. А это – Снарщиков Семен Иванович.

Орловский назвал себя.

– Папиросу?

– Не откажусь. – Про подаренный портсигар Георгий напрочь забыл.

То в одной, то в другой стороне по-прежнему изредка слышались выстрелы. И, как прежде, было непонятно, палят ли в воздух или в живую мишень. Во всяком случае, в перестрелку они переросли лишь раз, да и та быстро оборвалась.

– И часто у вас так? – устало затянувшись даровой папиросой, осведомился Орловский.

– Бывает, но очень редко. В основном до сих пор баловали по ночам, – полууклончиво отозвался усатый Снарщиков.

– Да это бабские сплетни, – возразил толстощекий Вагин. – Пугают друг друга по базарам. Мол, то тут, то там кого-то вырезали, а то и вообще доходят непонятно до чего. И кровь кто-то у людей выпивает, и звери диковинные нападают. Сплошные сказки. Я даже порою думаю, – Вагин понизил голос до полушепота и, словно заговорщик, посмотрел по сторонам, – может, это контрреволюционеры стараются? Чтобы народ как следует взбаламутить, а потом попытаться все к старому повернуть.

– Из студентов, что ли? – Вопрос прозвучал как утверждение.

– Да, – несколько удивился толстощекий.

– И отец, конечно же, интеллигент. К примеру, присяжный поверенный.

– Как вы догадались?

– Тут и догадываться нечего. Кто на Руси еще грезил о революции в облике прекрасной дамы? – откровенно усмехнулся Георгий. И сам же себе ответил: – Те, кто работать привык языком да чужие идейки за откровения принимать.

– Как вы… – Вагин поперхнулся от возмущения и не сразу смог подобрать слова для ответа.

– Бросьте, прапорщик, – устало отмахнулся от него Орловский. – Простой человек мечтает зарабатывать побольше, жену иметь помилее, а всякие теории ему ни к чему. Плевать он на них хотел. Если же появилась свобода, то почему бы не добыть желаемое простым дедовским методом? Не кистенем, так ножом или винтовкой. У вас еще относительно спокойно, в других городах все улицы трупами завалены. И никто их не убирает. Не хочу пугать, но ваше счастье, похоже, тоже заканчивается. Хотите пожить подольше – снимайте форму. Может, поможет. Тут как повезет. А лучше – отправляйтесь к юнкерам. Вместе что-нибудь да сделаете. В крайнем случае, жизнь продадите подороже.

– По какому праву вы так говорите? – Даже уличный инцидент не избавил Вагина от привычных иллюзий.

– По праву старшего по званию, – отрезал Орловский и поднялся. – Все. Мне пора.

Оглядываться Георгий не стал. Захотят – поймут, нет – опекать он никого не обязан.

А вот дорогу к знакомому месту спросить бы не помешало. Это Орловский понял довольно быстро. Города он практически не знал, был тут только второй день и, учитывая предыдущие плутания, рисковал теперь окончательно заблудиться.

Впрочем, этот риск был не самым страшным. Не такой уж и большой город Смоленск, чтобы блуждать в нем до скончания века.

Нет, помотаться, конечно, пришлось. Прихотливо извивающиеся переулки, глухие заборы, заброшенные задворки, редкие напуганные прохожие, у которых совсем не хотелось спрашивать дорогу…

Утешала мысль, что и соглядатаю друга Шнайдера никак не проследить его прихотливый путь. Это же не профессиональный филер, а так, жалкий дилетант, поставленный партией на ставшее вакантным место. Посему, как говаривал господин, пардон, гражданин Колобок, «я от дедушки ушел…».

Довольно удачно ушел, добавил про себя Орловский, выйдя наконец на довольно широкую улицу. Народа здесь было не в пример больше, только в основном никуда не спешащего народа. Люди стояли в бесконечных очередях в какие-то лавки, тревожно переговаривались между собой, и никому не было никакого дела до одинокого солдата, проходившего мимо.

И нигде не было видно ни одного извозчика. Да что там извозчика! Орловский отмахал порядочное расстояние, однако сегодня трамвайные рельсы были девственно пусты, словно все работники транспорта решили, что пора покончить со старорежимным предрассудком и больше никогда не перевозить пассажиров. Раз уж свобода, то для всех, а потому извольте, граждане, топать своими ножками, если вам куда-то надо. Свободно и на все четыре стороны…

Впереди у входа в одну из лавок внезапно вспыхнула драка. Кого-то старательно били, слышались крики, а затем к дерущимся присоединились почти все стоявшие в очереди, и побоище стало всеобщим.

Дрались не только мужчины. Женщины тоже пытались внести свою лепту в разыгравшееся действо, и все это с визгом и криком. Потом со звоном вылетело стекло, щедро осыпало дерущихся, но вид крови только раззадорил обезумевшую толпу.

Со всех сторон к лавке торопливо двинулись люди. Одни – чтобы посмотреть, другие – присоединиться к чужому веселью.

Ни смотреть, ни тем более присоединяться Орловский не собирался. Он торопливо, стараясь не оглядываться, прошел мимо.

Да и что оставалось делать? Изображать Дон Кихота? Смешно! В одиночку справедливости не добьешься, да и какая сейчас может быть справедливость?

Вдали показалось здание вокзала, и это для Георгия было намного важнее всех местных мордобоев, вместе взятых.

Привокзальная площадь была заполнена огромной толпой. Среди разнообразно одетых людей то тут, то там выделялись серые солдатские шинели, а над всем этим на сколоченной трибуне возвышался хорошо одетый мужчина и говорил, говорил…

Ставшая в последнее время привычной картина митинга ни за что бы не заинтересовала Орловского, но в выступающем он узнал Всесвятского и поневоле остановился узнать, что говорит первый гражданин республики.

И людей собралось очень много, и оратор говорил вроде негромко, но голос его звучал над толпой, проникал в слушателей, убеждал, стыдил…

– …Мы впервые за много веков получили подлинную свободу и можем сами строить свою жизнь по собственному желанию. Уже поэтому мы должны быть добрее друг к другу, внимательнее и, не побоюсь этого слова, отзывчивее. Мы теперь словно одна большая семья, семья независимых людей. Так почему порою отдельные люди ведут себя, я бы сказал, недостойно? Пытаются обмануть ближнего, а то и напасть на него? Сегодня в городе стало неспокойно. Вы сами слышите выстрелы. Это несознательные граждане пытаются свести счеты с теми, кого считают виновниками прежних бед. Я понимаю, века тирании не могли пропасть бесследно. Они жестоко и страшно калечили людей, ожесточали их сердца. Но должны ли мы мстить за это? Может быть, для кого-то мои слова покажутся странными, но я заявляю: нет, не должны. Ибо чувство мести не совместимо с человеческой свободой. Если кто-то совершил преступление, то определять степень его вины будет суд. Нормальный суд, где подсудимому будет предоставлена защита. Только тогда мы окажемся достойными собственных завоеваний. Только тогда мы сможем уверенно и твердо заявить всему миру, что мы не просто сбросили тяжелые цепи прежнего гнета, но открыли новую эру в истории…

Орловский исподволь огляделся.

Стоявшие вокруг него люди согласно кивали головами, время от времени бормотали нечто вроде: «Правильно говорит. Так и надо делать». На всех лицах было написано глубокое понимание, словно каждый из находившихся здесь наконец-то уяснил для себя не только сущность переворота, но всю программу дальнейшей жизни.

Странно, но Георгий не испытывал ничего подобного. Нет, он был согласен с тем, что свобода ни в коем случае не должна перерастать во вседозволенность, однако во всем остальном видел обычную дешевую демагогию с ее ложными предпосылками и такими же ложными следствиями.

Типичный случай говорильни, когда оратор пытается убедить всех, что мир совсем не таков, каким его видят. Он якобы другой, каким его однажды и навсегда вообразил себе говоривший. А если что-то не укладывается в жесткую партийную схему, то того просто не существует. Так, мираж, иллюзия.

– …поэтому я еще раз призываю всех к миру и спокойствию. Виновники ночного инцидента будут найдены и понесут заслуженную кару. А мы, мы все, должны спокойно трудиться. И не просто трудиться, а, говорю вам как первый гражданин нашей республики, строить новую жизнь, в которой каждый из вас будет счастлив. И не далек тот день, – тут голос Всесвятского зазвенел, – когда вокруг нашего острова свободы и процветания объединится вся Россия, как в незапамятные годы она объединилась вокруг Москвы!

Последние слова утонули в море восторженных аплодисментов. Люди так старательно отбивали ладоши, что Орловский был вынужден присоединиться ко всеобщему безумию и хотя бы для вида похлопать вместе со всеми.

– Какие-нибудь вопросы будут? – с оттенком показной усталости осведомился Всесвятский, когда аплодисменты наконец стихли.

Некоторое время царила тишина. Людям все так старательно объяснили, что, казалось, никаких вопросов нет и быть не может.

– Тут эта… – протянул вдруг чей-то голос. – С продуктами стало плохо. Ничего нет.

Часть собравшихся загудела, соглашаясь со смельчаком.

– Продукты будут. Не все же сразу, граждане. Налицо обычные сложности переходного, так сказать, периода. Часть крестьян, не сумев до конца осознать изменившуюся ситуацию, прекратила подвоз в город. Но, признаюсь сразу, мы уже вовсю занимаемся данным вопросом. Поэтому пройдет несколько дней – и все, несомненно, изменится.

Только в какую сторону, довольно мрачно подумал про себя Орловский. Он неплохо представлял чисто деловые способности отцов новоявленного государства и уже потому не верил, что они в состоянии хоть раз перейти от слов к делу. Разве что друг детства Шнайдер со товарищи, но продуктовый вопрос в сферу интересов Якова, кажется, не входил.

И вновь Георгия поразило согласие, написанное на лицах слушателей. Они, похоже, искренне верили каждому сказанному слову, даже не вдумываясь в смысл. Создавалось впечатление, что Всесвятский может говорить сейчас самую откровенную чушь и все равно она будет доверчиво воспринята собравшейся толпой как истина в последней инстанции.

Как называл таких людей Яшка? Ах да, баюнами, и при этом добавлял, что первый гражданин один из наиболее сильных из них.

Орловскому поневоле пришло на ум, что здесь срабатывает нечто вроде сказочного колдовства или модного перед войной магнетизма. При этом никакого удивления от собственных мыслей Орловский не испытывал. После всего виденного, зачастую гораздо более невозможного с точки зрения науки, подобное казалось вполне допустимым. Хотя бы как одна из вероятностей. Все-таки и до всеобщей катастрофы многие слепо верили каждому слову, которое слышали со всевозможных трибун или просто от соседей в качестве сплетен.

Сам Георгий не верил никаким речам тогда и не собирался верить в них теперь. Хватит с него юности, когда он с открытым ртом внимал каждому «смельчаку», лишь бы тот обличал настоящее и сулил золотые горы в грядущем.

Времени выслушивать пустопорожние речи не было. Орловский осознал простую вещь: ничего он здесь не сделает. С одной стороны, действует компания демагогов, которых он ни в чем не сможет убедить, так как они уже заранее знают ответы на все еще не заданные вопросы и отвергают малейшую вероятность, что где-то закралась ошибка. С другой стороны, он не сможет и сплотить вокруг себя потенциальных жертв. Пример спасенных прапорщиков все еще живо был перед глазами. Да и как их спасешь? Для этого надо иметь хоть какую-то программу, элементарную цель, кроме выживания. Но… В том-то и дело, что но…

И кроме того, оставался долг перед семьей. По сравнению с увиденным по дороге, Смоленск мог показаться верхом благополучия. Тут, по крайней мере, еще как-то можно было жить. Или, точнее, пока можно жить. А там? Как сейчас приходится Маше и малышу?

Мысль о жене и сыне обжигала покруче кипятка. Пока оставалась надежда наладить здесь некое подобие порядка и перевезти семью, был некий смысл для задержки. Но раз нет надежды, то остается одно: спешить и на месте помочь жене и сыну всем, что окажется реальным. И сверх того тоже.

Орловский осторожно выбрался из зачарованной толпы. Стоявшие не обращали на него внимания, и лишь какой-то мужчина, по виду мастеровой, укоризненно посмотрел на Георгия, когда последний неловко его задел.

А вот найти начальника станции оказалось проблемой. И не только начальника. В здании и на перроне толпились одни пассажиры, или, вернее, люди, которые хотели бы ими стать. Людей же в железнодорожной форме нигде не было. Поездов не было тоже. Лишь на запасных путях стояли разномастные вагоны. Часть из них была занята, однако паровозов к ним не было, и никто не мог сказать, когда они будут.

Георгий потолкался на станции, долго стучался в запертые двери, расспрашивал других обитателей вокзала. Никто ничего не знал. Некоторые утверждали, что поезд обязательно будет, другие говорили, что лишь надеются на это, третьи угрюмо отмалчивались, не то храня тайну, не то хороня свои упования выбраться отсюда.

Единственное, что удалось установить как непреложный факт, – это то, что последний поезд со стороны Москвы пришел вчера днем, но так и не был выпущен дальше, со стороны же Рудни ничего не приходило дней пять или шесть. Был, правда, вчера утром какой-то паровоз, но почему он пришел без вагонов и куда делся, сказать никто не мог.

Орловский про себя несколько удивился. Вчера! А кажется, будто прошла чуть ли не неделя! Но как сохранить счет дней, когда каждый день наполнен событиями, словно вечность!

Однако мысль о паровозе была неплоха. Георгий был готов идти к домашним даже пешком. Если что-то останавливало в этом предприятии, так это не неизбежные по нынешним обстоятельствам опасности, а лишь боязнь не успеть.

К чему не успеть – не хотелось и думать.

Паровоз же – машина. Он в любом случае проделает путь быстрее. Или часть пути. Сколько бы ни было, все ближе к дому.

Делиться пришедшей в голову мыслью Орловский ни с кем не стал. Один попутчик уже есть, а остальные пусть добираются как знают. Раз каждый нынче сам за себя, то нет никакого смысла быть за всех.

Оставалась самая малость – договориться с одной из паровозных бригад. Денег у Орловского практически не было, процесс переговоров он представлял смутно, но тут ему на помощь пришла сама судьба.

Орловский не сразу признал ее появление, лишь лицо проходящего по перрону мужчины показалось чем-то знакомым. Георгий пригляделся и в следующий миг узнал машиниста угнанного им паровоза. Более явный знак трудно было представить.

Как же его звать? Орловский запоздало сообразил, что в горячке ночного бегства даже не успел познакомиться со своими невольными сообщниками.

– Гражданин!

Машинист невольно вздрогнул от прикосновения, но тут же узнал ночного пассажира и улыбнулся с невольным облегчением:

– Солдат! А я-то подумал…

– Меня зовут Георгием Юрьевичем, – представился Орловский.

– А меня – Семеном Ефимовичем, – вымолвил в ответ машинист.

– Разговор есть, Семен Ефимович. Отойдем в сторонку.

Улыбка сошла с лица машиниста, и за Орловским он последовал без всякой охоты.

– Опять чего-нибудь угнать хочешь? – Семен Ефимович и не пытался скрыть обуревающие его чувства.

– С чего взял? – Георгий несколько удивился догадливости собеседника.

– Характер у тебя решительный. Раз поезда не ходят, так ты думаешь тогда двигать дальше нахрапом… – Все-таки в тоне Семена прорезались оттенки невольного уважения.

– Правильно мыслишь. Согласен?

– С чего бы? – усмехнулся машинист. – У меня, между прочим, семья. Не бросать же по просьбе каждого встречного. Ты хоть представляешь, что сейчас на дорогах творится?

– Представляю. Ездил. Только в Смоленске тебе тоже оставаться никакого резона нет. – Аргумент пришел в голову только что, и Орловский уцепился за него, словно за последнюю соломинку.

– С чего бы? – повторил машинист.

– А с того. Я тут всем пытался втолковать, что рядом – банда, да местному начальству на все плевать. Вот и соображай теперь. Реальной силы в городе нет. Значит, у атамана есть все резоны войти в Смоленск. Добычи-то здесь не в пример больше, чем в какой-то Рудне. О местном положении дел узнать ему не проблема. Да и в остальном… Приедет, как на праздник, и может делать что хочет. Хоть просто грабить, хоть самому правителем становиться. Рано ли, поздно кто-нибудь помянет тебе нашу поездку. А виноват ты или нет, бандиты разбираться не станут. Ты думаешь, тебя никто не запомнил? Или учтут обстоятельства и простят?

Семен Ефимович явно об этом не думал. С самого начала великой бескровной революции жизнь человека стала не дороже патрона. Если же учесть нож, саблю, штык и другие средства умерщвления, не нуждающиеся в боеприпасах, то и дешевле. Только если в первые дни царила власть толпы, то теперь наряду с ней появилась новая власть – власть Силы. И с этой точки зрения любой имеющий банду атаман мог безнаказанно творить все, что пожелает его душа. Пока не нарвется на другого более сильного атамана.

– Что же теперь делать? – как-то тихо спросил Семен и с надеждой взглянул на Орловского.

– Убираться отсюда, и чем дальше, тем лучше.

– Так-то оно так. Только прямо сейчас не получится. Народу в депо полно, еще прицепится кто. Опять-таки семью мне взять надо и Федьку предупредить. Ты приходи как стемнеет к выходной стрелке. И товарища своего прихвати. Только обязательно приходи. Ждать буду. – Семен посмотрел на Георгия с собачьей преданностью.

Причина перемены была ясна: машинист видел Орловского в деле и теперь старался заручиться поддержкой надежного спутника. Тем более что их интересы в данный момент полностью совпадали.

Орловского это тоже устраивало. Все равно надо было еще сходить за оружием и вещами, предупредить Курицына, а при удаче разжиться чем-нибудь съестным на дорожку. Кто знает, какие еще сюрпризы преподнесет земля, при вере и царе гордо именовавшаяся Отечеством?

– Придем, – односложно ответил Георгий.

Так и расстались, довольные не друг другом, а достигнутым соглашением.

Путь Орловского вновь лежал через привокзальную площадь. И вновь на ней шел митинг. Только оратор на этот раз был другой, незнакомый Георгию.

В противовес респектабельному Всесвятскому, новый баюн был одет значительно проще. Под пиджаком красовалась косоворотка, в руке была зажата кепка, и вообще, вид был такой, словно человек пришел на трибуну прямо из-за станка. Или из-за прилавка, учитывая чистоту рук и лица.

– …Гидра контрреволюции подняла голову. Ее цель ясна: дестабилизировать обстановку в городе, а затем захватить власть в свои руки и вернуть старый режим…

Руки гидры – это было сильно! Орловский едва скрыл усмешку, представив себе змею с жадными загребущими руками.

Но слушатели не были сильны в древней мифологии или просто не задумывались о смысле фраз. Главное, чтобы было красиво, а уж насколько красота соотносится с действительностью – дело десятое.

– …но мы не дадим себя запутать или запугать! Встанем как один грудью на защиту завоеваний революции!

Толпа одобрительно взревела. Грудь у оратора была, правда, хилой, но среди слушателей вполне хватало и солдат, и каких-то непонятных, но вооруженных личностей. Многие из них совсем недавно поддерживали достаточно миролюбивое выступление первого гражданина, теперь же, в соответствии с текущим моментом, с той же готовностью размахивали винтовками, а у кого их не было – кулаками.

– …Мы отлично знаем имена наших врагов, тех, кто хочет повернуть течение истории вспять. И мы ответим им: не выйдет! Наш ответ прозвучит так убедительно, что навеки отобьет охоту у всех уцелевших даже в мечтах идти против отчетливо выраженной воли народа!

И снова грянул одобрительный рев.

– Дай винтовку, браток! – Какой-то тип в пиджаке поверх гимнастерки вцепился в трофейную трехлинейку Георгия. – Дай, я им покажу!

Его небритое лицо выражало безумную жажду разрушения, и не хватало только оружия, чтобы перейти от мечты к делу.

– Самому нужна, – отрезал Орловский, поворотом уходя от алчущих рук.

Небритый пытался что-то сказать, но очередные воинственные вопли играючи покрыли все его слова.

Делать здесь было решительно нечего. Был ли оратор пособником Шнайдера или действовал по собственной инициативе, не играло особой роли. Важнее был факт, что в городе отчетливо запахло бойней, и эта причина еще больше понуждала убраться отсюда подальше.

Оставалась надежда на юнкеров. Все-таки они были организованной силой и при умелом руководстве могли бы сыграть роль крепкого ядра, к которому примкнут те, кому по-настоящему дорог порядок.

Но примкнут ли? На уходящей от вокзала улице Орловский не повстречал ни одного офицера. Не то переоделись, не то осмотрительно попрятались, и лишь раз мимо проехал запыленный автомобиль.

Крепкие руки пассажиров сжимали винтовки, а на плечах сидящих знакомым неувядаемым золотом сияли погоны…