Мангазея

Глава 2 Канун похода

Наконец-то из-за горизонта стал ненадолго показываться край солнца, а затем оно с каждым днем стало подниматься все выше и выше. Кончилась долгая, почти двухмесячная полярная ночь…

Афанасий погладил уже довольно большой живот Марии, лежавшей рядом с ним.

– Было бы очень хорошо, если бы ты, Маша, родила сына, – мечтательно произнес он.

Та прямо-таки расцвела от его ласки:

– Да сын-то и будет, Афонечка!

– Почему ты так уверена? – засомневался тот.

Мария счастливо рассмеялась:

– Ребеночек-то уже толкается ножками, да знаешь как! А так толкать, как говорит бабка Фрося, может только мальчик.

Афанасий усмехнулся ее пророчествам, однако когда снова погладил ее живот, то ясно ощутил довольно сильный толчок в нем.

– Ну что же, пожалуй, пора…

– Что пора, Афоня? – насторожилась Мария.

Тот усмехнулся:

– Под венец идти пора!

– Кому? – не поняла она.

– Да нам с тобой, Маша.

Та опять непонимающе посмотрела на него:

– Как это нам? – И тут ее глаза расширились – до нее наконец-то дошел смысл его слов. – Не может быть! – тем не менее воскликнула она, боясь поверить в нежданно свалившееся на нее несбыточное счастье.

«Да разве же возможно такое? – предательски нашептывал ее внутренний голос. – Не может быть, не может быть…» – молотом стучало у нее в голове, и она с мольбой во взгляде глянула на него, словно умоляя подтвердить то чудо, о котором, как показалось ей, она только что услышала.

Афанасий же погладил ее русые волосы, настолько длинные, что те разметались по всей подушке.

– Ты не ослышалась, Маша, – видя ее потрясенное состояние, сказал он, поставив себя на ее место. – Я действительно предлагаю тебе стать моей женой.

Та все еще непонимающими глазами глянула на него, а затем, уронив голову на его грудь, разрыдалась. Афанасий же только гладил ее по голове, давая ей возможность излить свои чувства.

«Каким же все-таки потрясением оказалось для нее мое предложение?! – подумал он. – Я же, конечно, предполагал нечто подобное, но ведь не настолько же! – И усмехнулся про себя. – Девчонка, совершенно беззащитная, безоглядно влюбилась в меня, человека, которому прислуживала, не думая о возможных последствиях. И даже когда поняла, что забеременела, то ни разу не упрекнула меня в этом, решив, видимо, что как будет, так и будет. И вдруг я, как бы между прочим, предлагаю ей стать моей женой. С ума же сойти можно…»

И, находясь под сильным впечатлением от своих размышлений, тихо сказал:

– Тебе же нельзя так волноваться. Извини уж меня!

Мария тут же подняла голову и сквозь слезы, ручьями текущие по ее щекам, еще всхлипывая, прошептала:

– Да за что же это, милый мой, я должна тебя извинять? В своем ли ты уме?! Я же ношу под сердцем плод своей любви и лишь только за это должна быть благодарна своей судьбе. И вдруг мне, дворовой девке, приставленной к тебе в услужение, ты говоришь, что хочешь взять меня в жены… Да разве же такое может быть?!

И в волнении даже не заметила того, что впервые обратилась к нему на «ты».

– Стало быть, может. Или ты хочешь, чтобы наш с тобой ребенок родился незаконнорожденным?

Та испуганно посмотрела на него глазами, сразу же высохшими от слез. «Но он же ведь только что сказал “наш с тобой ребенок”!» – И, боясь, что не ослышалась, возликовала своей истерзанной сомнениями душой.

А тот уточнил:

– Лично я этого не хочу.

– Да разве я против того, чтобы мы обвенчались?! – в отчаянии воскликнула она. – Но как к этому отнесется мой барин?! – со страхом спросила она.

– Он уже знает об этом, – успокоил он ее, а та вздрогнула: «Стало быть, об этом он уже говорил с моим барином?!» – промелькнуло у нее в голове, и тем не менее все еще недоверчиво продолжала смотреть на него. – Вот выйдешь за меня замуж и станешь свободным человеком.

– Правда?! – почти шепотом спросила та, как бы боясь спугнуть это, казавшееся ей зыбким, чудо.

– Конечно, правда.

Мария снова уронила голову на его грудь и теперь уже расплакалась.

– И за что же это, Господь, на меня свалилось такое счастье? – всхлипывая, прошептала она.

– За то, что ты добрая, ласковая и заботливая… Да к тому же еще и умница.

– Правда? – снова спросила она, подняв голову и испытующе заглядывая ему в глаза.

Тот усмехнулся.

– А иначе с какого бы это перепуга я предложил тебе идти со мной под венец? – ответил он вопросом на вопрос.

Ее лицо засветилось радостью. И тут же она испуганно посмотрела на свой уже большой живот и со страхом спросила:

– А как же это я с ним-то, таким уже большим, пойду под венец?!

– Через не могу! – сказал, как отрезал Афанасий. – Чуть было не сказал тебе: раньше надо было думать… – усмехнулся он, а Мария, порозовев, смиренно опустила глаза. – Или тебе, может быть, еще раз напомнить о незаконнорожденном ребенке?!

Та вздрогнула от его слов, как от удара хлыстом:

– Я все поняла! И прошу тебя: не напоминай мне больше об этом. Ведь не зря же, наверное, ты только что назвал меня умницей…

– Стало быть, не зря. Ну да ладно. Как говорится, кто старое помянет – тому глаз вон. А ты, Маша, озаботься о подвенечном платье. С ним, как мне кажется, будут некоторые трудности, учитывая несколько изменившуюся твою фигуру, – улыбнулся он. – Ну да, думаю, бабка Фрося тебе подсобит в этом деле. – Та согласно кивнула головой. – А за деньгами дело не станет. Так что об этом не беспокойся.

Мария благодарно посмотрела на него, а затем, смущаясь, спросила:

– А можно мне будет сказать об этом своим подружкам?

– О чем? – не понял тот.

– Да о нашем с тобой венчании…

Афанасий рассмеялся:

– Мне бы твои заботы! Конечно, можно. Иначе как же это ты сможешь жить с таким секретом, не рассказав им об этом?!

Она прильнула к нему и прошептала:

– И откуда же это ты свалился на мою голову, милый?

Тот усмехнулся:

– Этот вопрос, пожалуй, больше подходил бы для меня. Ты не находишь?

– Нахожу, дорогой ты мой человек. – И с каким-то ранее неизведанным для нее чувством добавила: – Отец нашего дитя.

– Его, между прочим, надо еще и родить…

– Вот за этим-то дело не станет. Верь мне. Ведь я же, еще и не родив его, уже чувствую себя матерью. И не улыбайся, но это так. – А затем с затаенной нежностью спросила: – А как мы его назовем?

– Если родится мальчик – Михаилом, – не задумываясь, ответил Афанасий.

– А если девочка – то Ольгой, – предложила она и вопросительно посмотрела на него.

– Как древнерусскую княгиню?

– А почему бы и нет? – улыбнулась она. – Ведь ты же, милый, тоже, чай, не простого рода.

– Княжеского… – усмехнулся тот. – Я же ведь, Маша, всего-навсего сын боярский.

– Ой, Афонечка! – восторженно воскликнула та, завороженно глядя на него, и тут же прошептала: – Какое же это счастье, что ты именно меня выбрал себе в прислужницы. Ведь когда ты в первый раз пришел в господский дом и я увидела тебя в прихожей из комнаты для прислуги, то сердце мое чуть было не оборвалось, – призналась она. – А позже, когда ты выбрал меня уже в присутствии Кузьмича, у меня вообще чуть было не подкосились ноги.

– А я действительно почему-то выбрал именно тебя, хотя должен сказать, что и другие девки тоже были хороши. – Мария ревниво глянула на него, а тот, не обращая внимания на ее эмоции, задумался. – Я же ведь никак не предполагал, что наши отношения с тобой зайдут так далеко. – Ее лицо порозовело. – Стало быть, есть что-то притягивающее друг к другу совершенно неожиданно встретившихся двух совершенно незнакомых ранее людей…

– Конечно, есть, Афоня, – загадочно улыбнулась та. – Это же Божий промысел. Разве не ведаешь?

– Ну ладно, ведунья, давай-ка спать. Завтра много дел.

Мария приподнялась на локте и с затаенной надеждой спросила:

– И мне можно сегодня не идти спать в девичью комнату?

– Конечно. Ты же сама спросила разрешения рассказать своим подружкам о нашем предстоящем венчании. Так в чем же тогда дело?

Она жарко обняла его шею.

– Какое счастье, что я теперь могу спать, обняв тебя! Я же ведь так мечтала по ночам об этом. – И насторожилась: – А о каких делах ты только что сказал?

– Надо готовить поход на Турухан.

– И ты будешь в нем участвовать? И как долго он продлится?

– А как же? – недоуменно пожал плечами Афанасий. – Или ты считаешь, что тобольский воевода прислал меня сюда лишь для того, чтобы я лапал тебя? – начал выходить он из себя.

– Не возмущайся так, Афоня! Я же никогда не спрашивала тебя о твоих делах.

– А теперь, когда я только было заикнулся о венчании с тобой, ты уже решила, что теперь имеешь право требовать от меня отчета о всех моих делах? – гневно посмотрел он на нее так, как будто увидел в первый раз. – Запомни раз и навсегда: во-первых, я служилый человек и, куда мне идти и насколько, а также что мне делать, решает только мое начальство и я сам. Во-вторых, каждый сверчок должен знать свой шесток. Мое дело – служба, а твое – дети и хозяйство. А то, что сочту нужным, я и сам расскажу тебе. Теперь же одевайся и иди спать в девичью комнату.

– Но, Афоня! – взмолилась та, в смятении глядя на него.

Тот осуждающе посмотрел на нее:

– Был Афоня, да весь кончился… Теперь у тебя, Мария, будет достаточно времени подумать над тем, что я тебе сказал. А мне действительно надо выспаться. Все! Ступай!

Следующим поздним вечером Афанасий вернулся в свою комнату и был удивлен, застав в ней Марию.

– Ты что это здесь до сих пор делаешь?

– Убираюсь, Афанасий Савельевич, – смущенно ответила та. – Ведь день-то еще короткий…

– А может быть, просто ждала меня? – усмехнулся тот, подозрительно глянув на нее.

– Может быть, и так, Афанасий Савельевич, – не стала отрицать она, отведя глаза в сторону.

Афанасий вскипел:

– Да что ты это заладила: Афанасий Савельевич, Афанасий Савельевич… Я же ведь еще вчера, кажется, сказал, что тому, кто старое помянет, – глаз вон!

Лицо Марии просветлело, и она, как от ожидания очередного чуда, прикусила губу.

– Клюквенного соку плескани, Маша, а то что-то пересохло во рту.

– Конечно, конечно, Афанасий… – и смешалась. – Афоня, – поправилась она, неуверенно глянув на него.

А тот, сделав несколько глотков сока из высокого стакана заморской работы, задумался.

День действительно выдался на редкость тяжелым…

Вначале он сделал смотр двадцати стрельцам во главе с десятником Семеном Гурьяновым, выделенными воеводой в его отряд, а заодно и своим казакам, которые от безделья несколько разболтались.

Затем, выйдя из детинца, спустился на плотбище, чтобы проверить ход подготовительных работ к строительству дощаников. Оба уставщика, и старый, Дементий Дубинин, и новый, Яков Кривой, прибывший в Мангазею с несколькими корабельными мастеровыми еще перед самым ледоставом по указанию тобольского воеводы, подробно ознакомили его с состоянием дел. Показали и чертежи дощаников, которые предстояло построить, ответив на ряд его вопросов. Когда же он спросил, можно ли установить на одном из них пищаль[34], уставщики озадаченно переглянулись. А затем пообещали разобраться с этим вопросом и доложить ему свое решение. Когда же он с некоторым недоумением сказал им, что, как ему известно, на судах Ермака при его походе в Сибирь были пищали, те объяснили ему, что у Ермака были не дощаники, а струги, поднимавшие по 20 человек с полным вооружением, боеприпасами и продовольствием. То есть были раза в два больше их дощаников. И Афанасий согласился с их доводами, решив подождать их окончательного решения.

Затем с интересом посмотрел, как мастеровые с бородами белыми от инея, оседающего на них от дыхания на морозце, распускали толстые, заранее заготовленные еще прошлым летом сосновые бревна на судовые доски. «Да, нелегка их работа!» – с сочувствием отметил он.

И с тоской посмотрел на реку, покрытую льдом толщиной до трех аршин[35]. Было такое впечатление, что этот лед так никогда и не растает, хотя он, конечно, знал, что это не так. А уставщик Дементий Дубинин заверил, что во второй половине мая река уже полностью освободится ото льда. Стало быть, прикинул Афанасий, поход можно будет начать в начале июня, так как дощаники будут строить на берегу, когда потеплеет, и, только после того, как вскроется река, их спустят на воду.

Но самым нудным делом все-таки оказались расчеты, которые они проводили вместе со стрелецким десятником, своим помощником, в съезжей избе под руководством Макара, приставленного к их отряду дьяком Бастрыкиным. Товары для обмена на мягкую рухлядь с туземцами, провиант для отряда на год, огневые припасы, хозяйственную утварь, свечи и подсвечники к ним… Голова шла кругом.

И наконец, уже вечером, доклад воеводе о проделанной за день работе, а затем, в который уж раз, обсуждение многочисленных вопросов, связанных с предстоящим походом.

Афанасий устало поставил стакан на стол.

– Разбери, Маша, постель. Устал. Прилягу, пожалуй.

– Я мигом, Афоня! – метнулась та к кровати.

Он подошел к разобранной кровати и стал не спеша раздеваться, в то время как Мария в смятении наблюдала за ним.

– А тебе что, нужно отдельное приглашение? – с долей удивления спросил он. – Раздевайся, гаси свечи и прыгай в постель!

Та же с навернувшимися на глаза слезами счастья засуетилась:

– Я сейчас, Афоня! Я сейчас…

Однако, раздевшись и погасив свечи, откинула край одеяла и осторожно, боясь потревожить живот, легла в постель.

– Раньше так прямо-таки впрыгивала, – усмехнулся Афанасий, наблюдавший за ней.

– Погоди, вот разрешусь от бремени, и опять буду впрыгивать к тебе в постель с превеликим удовольствием! – радостно сказала она и притихла, прижавшись к нему. А через некоторое время прошептала: – Я же ведь, Афоня, этой ночью, почитай, и не спала. Все переживала и думала, думала…

Тот усмехнулся:

– Думать вообще-то никогда не вредно. Особливо, когда это идет на пользу. Ну да ладно. Ты, как мне сдается, так и не сказала своим подружкам о предстоящем нашем венчании?

Та, взгрустнув об этом, как о несбыточной мечте, отрицательно покачала головой:

– Ну как же я смогла бы сказать им об этом, придя спать вместе с ними. Ведь так же, Афоня?

– И то, пожалуй, правильно. Еще успеется…

Мария лежала ни жива ни мертва, всей своей изболевшейся девичьей душой предчувствуя, что вот именно сейчас и может решиться вопрос всей ее дальнейшей жизни.

Однако тот, от которого целиком и полностью зависело это, вроде как отодвигал его решение на неопределенное время.

– Толку от меня, Маша, как от мужика сегодня будет мало, – усмехнулся Афанасий и удивился сам себе: – Надо же, даже отказался сыграть пару партий в шахматы с твоим барином. А посему готов ответить на все твои вопросы.

Мария медленно, как бы раздумывая, приподнялась на локте и недоверчиво, почти со страхом, спросила:

– А ты не будешь сердиться?

– Не буду. Обещаю…

И та с радостно забившимся сердцем опустила голову на подушку.

– Хотя, как я припоминаю, – заметил он, – тебя интересовало все, связанное с предстоящим походом на Турухан?

Она молча кивнула головой, боясь выдать свое волнение голосом, который мог бы нечаянно и дрогнуть.

А Афанасий не спеша стал объяснять:

– Поход начнется где-то в начале июня, когда река полностью очистится ото льда и будут готовы все четыре дощаника, рассчитанные на перевозку отряда из тридцати человек: стрельцов и казаков.

– А кто будет у вас за главного? – робко спросила Мария.

– Как это кто? Начальником отряда буду я.

– Ты?!

Буквально огорошенная словами Афанасия, Мария уже не могла слушать его лежа и присела на кровати, не обращая уже внимания на живот, мешавший ей. Известие о том, что ее Афоня будет командовать целым отрядом, взволновало ее.

– И все эти мужики будут слушаться тебя?!

Тот откровенно рассмеялся:

– А ты когда-нибудь видела начальника, которого бы не слушались его подчиненные?

– Ой, Афонечка, милый, мне так страшно стало за тебя…

– Это почему же? – искренне удивился тот.

– Так ведь ты же теперь будешь отвечать за все, что может случиться с твоим отрядом!

– А как же! – снова рассмеялся тот над ее страхами и успокоил: – Я же, Маша, нахожусь на государевой службе, и мне положено отвечать за людей, подчиненных мне. Понимаешь?

Та неуверенно кивнула головой, все же боясь за него, а затем, все еще страшась его возможного гнева, все-таки спросила:

– А что вы будете делать на Турухане?

– Облагать самоедов ясаком, – как о само собой разумеющемся ответил тот.

– А ежели они не захотят платить его, этот самый ясак?

Афанасий усмехнулся:

– Тогда будем заставлять силой.

– Но ведь это же война, Афоня! – ужаснулась Мария, в страхе прижав к груди кулачки. – Тебя же ведь могут тогда и убить!..

– Это навряд ли. У нас ведь ружья, в то время как у самоедов – лишь луки со стрелами. Да вот еще думаю установить на одном из дощаников пищаль.

– А это что такое? – с затеплившейся надеждой спросила она.

– Небольшая пушка, стреляющая железными ядрами, – пояснил он и уточнил: – Правда, не очень большими, всего в фунт[36] весом.

– Ну и что? Поставь, Афонечка, обязательно поставь ее, эту самую пищаль! – взмолилась та.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Что это тебя вдруг потянуло на ласкательное обращение ко мне?

Та потупилась.

– Понимаешь, чем ближе время моего разрешения от бремени, тем мне все больше и больше хочется обращаться к тебе именно так. – И как раз в это время ее живот заметно дернулся. – Видишь, как наш Мишутка буянит – стало быть, на волю просится… – счастливо рассмеялась она. – А вот ежели бы ты ненароком и назвал меня Машенькой, то я бы, ей-богу, и не обиделась, – лукаво глянула она на него.

– Всему свое время, – неопределенно заметил Афанасий. – Вот через год вернусь из похода, там и посмотрим…

Глаза Марии наполнились ужасом.

– Через год?! – в смятении воскликнула она. – А как же я, вернее, мы с Мишуткой?!

– Будешь ждать меня, как и все жены служилых людей, – пожал тот плечами.

– Так то же жены…

Афанасий непонимающе посмотрел на нее, а затем рассмеялся:

– Не волнуйся, Маша! Мы же ведь обязательно обвенчаемся с тобой еще до рождения дитя, как я тебе и обещал. Ведь у моего сына должен же быть законный отец. Неужто забыла?

Та горячо обвила его шею руками.

– А жить будете в этой самой комнате. – Мария завороженно посмотрела на него. – Деньги же на ваше пропитание я тебе оставлю, ибо в походе они мне будут не нужны. Ведь там я буду питаться на казенный счет, – усмехнулся он.

– Да много ли нам будет надо, Афоня? Я же ведь питаюсь с барского стола, – пояснила она.

– Э нет, так дальше дело не пойдет! – Мария настороженно посмотрела на него. – Ведь ты же после нашего венчания будешь уже мужней женой, – пояснил уже он. – Стало быть, ты уже не будешь дворовой девкой и быть у кого-то в услужении, а будешь вести наше хозяйство и ухаживать за нашим дитем. А посему без денег тебе никак не обойтись.

– Стало быть, я буду хозяйкой этой комнаты? – с загоревшимися глазами спросила она.

– Конечно, – усмехнулся ее энтузиазму Афанасий.

Мария обернулась, словно пытаясь охватить взглядом всю комнату, хотя в ней была полная темнота.

– Ты что, разве не видела ее? – рассмеялся тот. – Ведь уже, почитай, более полугода убираешься в ней.

Та снисходительно посмотрела на него, как на человека, далекого от жизни:

– Я, Афоня, действительно убиралась в ней, но, заметь, как прислуга, а теперь вот хочу посмотреть на нее уже глазами хозяйки.

«Вот это поворот! – удивился тот. – Похоже, я присутствую при рождении как бы нового человека. Вот, оказывается, что значит для бабы слово “хозяйка”. Ну и ну…»

– А за деньги не беспокойся – лишние не потрачу. И хотя у меня своих-то денег никогда и не было, однако Кузьма, наш дворецкий, иногда посылал меня в лавки в посаде за кое-какими покупками. Так я отчитывалась перед ним за каждую полушку[37].

– Это, конечно, хорошо, но теперь-то у тебя будут совсем другие деньги. Во всяком случае, не медная мелочь. – Мария со страхом посмотрела на него. – Я ведь оставлю тебе все мои деньги, которые есть у меня.

– И где же, Афоня, я буду их хранить?! – упавшим голосом спросила она.

– Разберемся! Но позже. А завтра же не забудь узнать у бабки Фроси стоимость подвенечного платья, хотя бы примерную, и не забудь взять у меня деньги на него, но с избытком – мало ли чего… Время-то не терпит, – и погладил ее по животу.

Мария счастливо рассмеялась:

– Глупенький ты мой. Да ведь деньги-то будут нужны только тогда, когда платье будет уже готово. Да и хорошую портниху притом надо будет еще найти. Ведь далеко не каждая сможет сшить подвенечное платье так, чтобы скрыть особенности моей фигуры, как сказал ты, – пояснила она.

– Это все ваши с Фросей бабьи дела, а вот аванс никогда не помешает. Уж это я точно знаю. Ну все! Давай-ка спать.

– Мне опять идти в девичью комнату? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Еще чего! – с недоумением посмотрел он на нее и, уловив смысл ее вопроса, усмехнулся: – Грей-ка лучше отца своего дитяти. Вы же, бабы, ох, какие жаркие…

Мария прижалась к его сильному, такому дорогому телу и тихо заплакала от счастья.

Воевода, вздохнув, поднял голову от шахматной доски.

– Меня, Афанасий, уже не удивляет ничья с тобой. Хотя, признаюсь, хотелось бы все время выигрывать. И не только в шахматы, – коротко улыбнулся он.

– Естественное желание любого игрока, Давыд Васильевич, – согласился тот. – На нем-то как раз и основано вовлечение людей в азартные игры. Ведь те как раз и пытаются непременно отыграться, надеясь на удачу, и в конце концов проигрывают все, что у них есть, а точнее сказать, до нитки.

Воевода снова вздохнул.

– Знакомое дело. У нас здесь, в Мангазее, тоже завелись любители поживиться на игре в зернь. А вовлекают в эту азартную игру в основном стрельцов, обирая их, как ты сказал, до нитки. Они же ведь пришлые, временные люди, присылаемые сюда лишь на год. Оберут их, и будь здоров – ищи-свищи… Пытаюсь бороться с этим злом, однако это дело пытается покрывать Курдюк Давыдов, письменный голова, занимающий со своей челядью другое крыло воеводского двора. Стало быть, непременно имеет какой-то свой интерес в этом деле, – горько усмехнулся он.

Афанасий же молчал, не желая быть вовлеченным в распри местных воевод.

– А твои казачки, как докладывали мне, вроде как не увязли в этом болоте. Небось твоя работа? – удовлетворенно заметил воевода.

– Не только, Давыд Васильевич, – скромно заметил тот. – Это следствие вашего предупреждения, которое вы сделали в день моего приезда в Мангазею. А, как говорится, кто предупрежден, тот вооружен.

Тот усмехнулся:

– Не скромничай, Афанасий. Не зря же говорят, что каков поп, таков и приход. Ну да ладно. Как ты понимаешь, борьба с азартными играми в городе – это моя забота. А тебя упреждаю: ни в коем случае не допусти игры в зернь среди стрельцов в походе! Ибо много бед она может принести служилым людям. Особливо вдали от дома, – уточнил он. – А посему, ежели она возникнет, – пресекай ее всеми возможными мерами. Опирайся при этом на своих казаков – они ведь верные тебе люди.

– Спасибо за очередное предупреждение, Давыд Васильевич! Я непременно так и буду поступать.

Воевода удовлетворенно кивнул головой и задумался. А затем озабоченно посмотрел на него:

– Еще вот что. Стрельцы, как я уже говорил, люди временные: пришли – ушли. А вот твоим казачкам придется остаться на Турухане, видать, надолго. А они-то ведь мужики, и без баб им никак не обойтись. – Афанасий кивнул головой в знак согласия. – А дворовых-то девок там, чай, не будет, – усмехнулся он, а тот на этот раз лишь скромно улыбнулся. – А посему пусть девок-самоедок силком в жены, или как там еще, не берут, а выкупают у родителей так, как у них, самоедов, это принято. Это очень важно, Афанасий.

– Спасибо за наставление – это действительно очень важный вопрос. В то же время об обычаях, принятых у самоедов, я, к сожалению, почти ничего не знаю.

– Ну что же, придется поделиться с тобой своими «глубокими» познаниями, почерпнутыми мною у знающих людей, – улыбнулся воевода. – Обычно у них, самоедов, вопрос о женитьбе сына решает отец. Наметив невесту, засылают сватов, договариваются о размерах выкупа и приданого. А свадебный обряд включает имитацию похищения (умыкания) невесты.

– Понятно… – задумчиво произнес Афанасий, осмысливая слова воеводы. – Никаких сватов, разумеется, не будет, а переговоры о размерах выкупа и приданого придется вести уже мне или, в крайнем случае, самим «женихам» через толмача. А вот с умыканием невесты никаких проблем уж точно не будет, – рассмеялся он.

Рассмеялся и воевода, а затем заметил:

– Теперь, думаю, проблем с твоими казаками не будет. Ежели что будет не так, то тебе подскажет толмач из местных ненцев. Их, кстати, тоже называют самоедами. Ну что же, с твоим воинством вроде бы как разобрались. А вот как обстоят-то твои сердечные дела? – с видимым интересом посмотрел он на Афанасия.

– Как и положено, Давыд Васильевич, в таких случаях! В ближайшее время думаю обвенчаться с Марией. Во всяком случае, подвенечное платье у невесты уже готово.

– Созрел-таки, наконец-то, жених! – рассмеялся тот. – Умыкаешь, стало быть, у меня девку?

– Стало быть, так, Давыд Васильевич!

– Да к тому же еще, заметь, и с приплодом. И как же, однако, она, твоя невеста, будет выглядеть в этом самом подвенечном платье в ее-то, как говорится, интересном положении? – хохотнул тот.

Афанасий улыбнулся:

– Вы знаете, Давыд Васильевич, очень даже и неплохо. Видать, попалась опытная портниха.

– Это хорошо. А не думаешь ли ты, часом, зажать свадьбу? – ехидненько спросил тот, испытующе глянув на Афанасия.

– Только об этом и думаю все дни и ночи, аж голова раскалывается! – рассмеялся тот. – Конечно, будет свадьба, Давыд Васильевич! Вот только приглашенные на нее устроят ли вас?

– И кто же это будет на ней, если не секрет?

– Да какой там секрет, – усмехнулся Афанасий и стал загибать пальцы: – Подруги Маши, ваши, кстати, дворовые девки; Кузьма, ваш же опять дворецкий; ну и, конечно, мои верные казаки. Ну и как, Давыд Васильевич?

Тот усмехнулся:

– Ну что же. Будет повод пообщаться, так сказать, с народом… А для равновесия, что ли, не пригласить ли тебе, Афанасий, и дьяка Бастрыкина?

– А как быть в таком случае с письменным головой Давыдовым? – поинтересовался тот.

Воевода зло глянул на него:

– Обойдется! – сказал, как отрезал.

«Да у них, видать, все не так-то уж и просто… – вспомнил Афанасий об их разговоре по поводу азартных игр. – Ну да ладно, это их, воеводское, дело», – благоразумно решил он, а вслух заметил:

– В этом случае было бы, пожалуй, неплохо, опять же для равновесия, – улыбнулся он, – пригласить и Макара, писца съезжей избы, которого Бастрыкин, кстати, приставил к нашему будущему отряду?

– Тебе виднее… – как-то безразлично ответил воевода, занятый своими мыслями.

Афанасий тоже задумался и наконец решился:

– Не секрет, Давыд Васильевич, что Маша уже на сносях. – Тот понимающе усмехнулся. – А посему не согласились бы вы быть крестным отцом нашего ребенка?

Воевода пристально посмотрел на него, взвешивая сделанное ему предложение.

– Ты, Афанасий, сын боярский, и потому тут нет вопросов. А вот Мария – моя же дворовая девка…

Тот, сдерживая себя, твердо посмотрел ему в глаза:

– После нашего с ней венчания она станет женой сына боярского, а не вашей дворовой девкой! Впрочем, вам, воеводе, виднее… Хотя должен отметить, что мы с вами сейчас находимся не в Первопрестольной, а на самой что ни на есть окраине России, аж за самим Камнем[38].

– Не кипятись, Афанасий! Ты совершенно правильно отметил наше сегодняшнее местонахождение. Ведь, будь мы в Москве, у тебя бы, я уверен, даже не появилось бы и самой мысли обратиться ко мне с подобной просьбой. Однако мы с тобой сейчас действительно находимся здесь, в Мангазее, и готовим одно общее дело по продвижению границ Святой Руси еще дальше на восток. А посему я даю свое согласие быть крестным отцом твоего ребенка.

– Большое спасибо, Давыд Васильевич! Это большая честь для меня! И не только…

– Чего же не договариваешь о будущей жене сына боярского?

– Главное то, что вы и так все прекрасно поняли.

– Ну и ершист же ты, да ведь и не по чину…

Однако, вспомнив о княжеском подарке десятнику, подумал о том, кем может стать тот после окончания похода на Турухан, и решил не особо подчеркивать своего несомненного превосходства над ним во всех отношениях. И тут же усмехнулся про себя: «А вот по поводу игры в шахматы этого никак не скажешь… Умница».

– Давай-ка лучше сыграем еще одну партию в шахматы. Может, дай Бог, и отыграюсь.

– Как говорится, на Бога надейся, да сам не плошай! – улыбнулся Афанасий.

– А вот это мы сейчас как раз и проверим, – назидательным тоном сказал воевода, разворачивая шахматную доску.

Афанасий резко открыл дверь и вошел в комнату. К нему сразу же кинулась Мария.

– Тише, тише, Афонечка! – шепотом попросила она. – Ненароком разбудишь Мишутку…

Тот глянул на сына, спавшего в кроватке, и обнял ее.

– Как себя чувствуешь, Машенька?

Та прямо-таки засветилась от его ласкательного обращения к ней.

– Хорошо, хорошо, Афонечка! А ты что это сегодня так рано домой вернулся?

– Да так, забрать кое-какие вещи…

– Это какие еще вещи? – насторожилась она.

И как ни старался Афанасий оттянуть неизбежное, однако отступать дальше было уже некуда.

– Да все мои вещи, какие есть, Маша. Сегодня же со своим отрядом ухожу в поход.

Она вскрикнула и, испуганно оглянувшись на детскую кроватку, чуть было не лишилась чувств. Однако Афанасий поддержал ее и усадил на стул.

– Как же так, милый?! – чуть слышно прошептала она. – Почему вот так, сразу?

Он поставил рядом стул и тоже присел на него, уже сожалея, что не сказал ей об этом заранее. «Да кто его знает, как лучше? – подумал он. – А то бы дергалась до сегодняшнего дня, переживая. А вот так получилось, как обухом по голове».

– Извини, милая. Честно говоря, не хотел волновать тебя заранее. А сейчас весь мой отряд уже на пристани, готовит дощаники к походу. Так что давай-ка, хозяйка, собирать вещи.

– А как же они там без тебя? – заволновалась она.

– На пристани Степан Гурьянов, стрелецкий десятник, мой помощник, за старшего. Так что не беспокойся. – И, видя, тем не менее, сомнение в ее глазах, пояснил: – У меня же ведь здесь лишь у одного из всего отряда семья. Так должен же я с ней проститься?

– Конечно, должен, Афонечка! Конечно, должен! – засветилась та от счастья. – Я сейчас, дай только немного приду в себя…

Когда все вещи были собраны, получилось три больших узла.

– Не думала, что будет так много, – озадаченно заметила Мария, глядя на них.

Афанасий же только усмехнулся:

– Чему удивляешься? Одной только зимней одежды сколько набралось…

– И то правда, – согласилась та и вдруг встрепенулась: – А как же ты их дотащишь-то до пристани?

– Пойду налегке, а за ними пришлю своих служивых. Кстати, вместе с ними и сама придешь с Мишуткой проводить меня.

– Ой, Афонечка, милый мой! – чуть было не заголосила она, но, метнув испуганный взгляд на кроватку со спящим в ней сыном, вовремя понизила голос. – И как же это я целый год не увижу тебя, не обниму?

– Привыкай, Маша, коль за служивого замуж вышла. Чай, не в последний раз еще провожать будешь…

Та, по-бабьи прикрыв рот рукой, скорбно посмотрела на него: «Господи, да хватит ли мне сил еще-то хоть раз проводить столь дорогого мне человека в поход?»

Афанасий же, слегка встряхнув, протянул ей кожаный мешочек, в котором что-то звякнуло:

– В нем все наши деньги.

При слове «наши» та чуть было не расплакалась от счастья и несмело попросила:

– А можно мне посмотреть на них?

– Отчего же? – удивленно пожал тот плечами. – Ведь они же будут у тебя в течение целого года.

– Какой же ты непонятливый у меня, Афонечка, – улыбнулась Мария. – Ведь это же будет потом, а мне очень хочется глянуть на них прямо сейчас, да еще и при тебе… Вон какой он тяжеленький, – удовлетворенно заметила Мария, развязывая ремешок, и, заглянув в него, ахнула:

– Да там же ведь одно серебро!

Афанасий хмыкнул:

– Ты так удивилась, как будто увидела в нем лишь одно золото… Ну ничего. Вот вернусь из похода, еще поболее будет. А сейчас возьми из них малость на первые расходы, а остальные схорони.

– А где же, Афонечка? – растерянно спросила она, прижав к груди мешочек с деньгами.

Тот осмотрелся.

– Да вон, в кроватке Мишутки. Пусть мой наследник и охраняет их, – улыбнулся он.

– Ты серьезно или шутишь?!

– Серьезнее некуда, Маша. В случае чего никому ведь и в голову не придет искать их именно там, – пояснил он.

Та умоляюще посмотрела на него:

– Мне страшно, Афонечка! У меня же ведь, как я уже говорила тебе, никогда не было собственных денег. Никаких. Ты-то хоть понимаешь это?! А тут же ведь целое состояние!

– Ну это ты уж слишком преувеличиваешь. Деньги, конечно, но не такие уж слишком и большие. Когда же вернусь из похода, то, как уже говорил тебе, их будет еще больше – сразу получу жалованье за целый год, – пояснил он.

Мария подошла к кроватке сына и осторожно, чтобы ненароком не разбудить его, подсунула мешочек под матрас у его изголовья. Затем обернулась к Афанасию, желая убедиться: правильно ли она сделала? И когда тот утвердительно кивнул головой, нежно прошептала:

– Охраняй, сыночек, наши денежки, как тебе наказал папка…

Тот крепко обнял ее и тут же почувствовал непреодолимое желание. «Да что же это я, в конце концов, железный, что ли?» – промелькнуло в его затуманенной голове, и, легко подхватив ее на руки, отнес на кровать.

– Дай я хоть постель-то разберу, милый, – чуть ли не простонала она, задыхаясь от предвкушения желанной близости.

– Уже некогда, – прошептал он с придыханием…

Афанасий устало сел на край кровати.

– Сдается мне, дорогая, что, когда вернусь из похода, у Мишутки будет уже и сестренка… – сказал он, усмехнувшись. – Уж больно жарко ты меня обнимала…

Мария, приподнявшись, обняла его:

– Так ведь это же в последний раз перед долгой разлукой, милый… А насчет дочки – все, конечно, может быть. Хотя бабка Фрося и присоветовала мне кое-какие снадобья… – застенчиво заметила она.

– Ну это уж ваши с Фросей бабьи дела… – Мария смущенно опустила глаза. – Ох, уж мне эта повитуха, – покачал тот головой и усмехнулся, вспомнив, как та чуть было не лишилась чувств, когда он после успешных родов Марии протянул ей в качестве благодарности за рождение сына серебряный целковый[39].

– Что это ты заулыбался, Афонечка? – обеспокоенно спросила она.

Тот, несколько удивленный ее вроде бы беспричинным беспокойством, пояснил:

– Да вспомнил о том, как разволновалась бабка Фрося, когда я дал ей целковый после твоих родов.

Мария облегченно рассмеялась:

– Еще бы! Да ведь для нее же это очень большие деньги, потому как так же, как и я, она – дворовая, деньги которой не положены. – И с горделивыми нотками в голосе добавила: – Она сама сказала мне, что, мол, у меня очень даже щедрый муж.

– Надо же, оказывается, какая неслыханная щедрость! – со вздохом покачал он головой. – Эх, нищета…

Встав с кровати, подошел к кроватке сына. Поправил сбившееся одеялко. Подошедшая Мария прижалась к нему своим гибким телом, счастливо глядя на его просветлевшее лицо, которого таким вроде бы еще и не видела.

– Все! Пора, Маша… Береги сына. Жду тебя с ним на пристани.

Пристань была полна народу. У четырех дощаников, причаленных к пристани в ряд, спиной к реке в две шеренги были построены казаки и стрельцы отряда. Перед ними, на некотором удалении, стоял воевода, который выделялся своим богатым одеянием: красный бархатный кафтан с опушкой по подолу и воротнику соболиным мехом, кушак и петлицы на груди расшиты золотой нитью; на соболиной шапке речным жемчугом крупно белел вышитый византийский двуглавый орел. Рядом с ним стоял Афанасий, а чуть сзади них – Мария с ребенком на руках.

– Ну что же, Афанасий, обо всем мы с тобой уже переговорили, так что с Богом!

– Спасибо вам, Давыд Васильевич, за все!

– Полноте, Афанасий! Ведь общее дело делаем во славу Руси нашей, – с чувством произнес тот и осенил его крестным знамением.

Афанасий повернулся к Марии, которая со смешанным чувством тревоги и гордости за мужа смотрела на него. Поцеловал сына, который своими ручонками тут же попытался вцепиться в его бороду, затем жену, которой хотелось со всей женской страстью прижаться к нему, но она тем не менее помнила о том, что кругом полно людей, и потому лишь сдержанно ответила на его поцелуй. Затем повернулся к воеводе:

– Прошу вас, Давыд Васильевич, позаботиться о моей семье. В случае чего, конечно…

– Не беспокойся, Афанасий! Как-никак, а я же все-таки крестный отец твоего первенца. Или запамятовал? – улыбнулся воевода.

– Такое не забывается, Давыд Васильевич!

И еще раз глянув на Марию и сына, повернулся, и, сделав пару шагов вперед, скомандовал:

– Отряд! По дощаникам!

Затем направился к головному, на носу которого торчал ствол покрытой кожаным чехлом пищали.

– Доброго пути!

– Возвращайтесь с победой!

– С вами Бог! – раздавались громкие напутствия из толпы провожающих.

И вдруг раздался торжественный колокольный звон.

Ратники в едином порыве, воодушевленные этим Божьим напутствием, разом сдернули головные уборы и истово перекрестились.

Афанасий, надев кунью шапку с бархатным верхом, в последний раз глянул на Марию, которая со слезами на глазах, прижав левой рукой к своей груди сына, правой отчаянно махала ему. «Прощайте, дорогие мои!» – прошептал он, махнув ей рукой, а затем громко подал команду:

– Отчаливай!

Ратники оттолкнули дощаники от берега шестами, а гребцы на их носовой части налегли на весла – ведь они должны были плыть против течения, которое хотя, конечно, и ослабело после бурного весеннего паводка, однако было еще довольно сильным.

– Ставь паруса! – громко подал Афанасий новую команду, вспомнив добрым словом кормщика Тихона.

И когда те наполнились попутным ветром, выгнувшись дугами, дощаники медленно поплыли вдоль берега, где течение было более медленным, чем на стрежне, вверх по реке.