Схватка

Глава четвертая ПОЛОВОДЬЕ

Весна широко шагала с юга. Еще накануне пахло морозцем, и лужицы перед восходом солнца затягивало зыбким ледком, а сегодня вкусно запахло землей, потянуло теплым, пряно пахнущим, сытным ветром, и ему навстречу вздрогнули, проснулись после зимней спячки деревья, зашевелили ветвями живо, трепетно, будто никогда не звенели стеклянно и униженно.

Весна шагала с юга. И навстречу ей катилась могучая волна красного наступления. Даже вешенский мятеж, серьезно подорвавший тыл советских войск, не смог остановить их продвижения на юг. Ленин слал требования покончить с мятежом в считанные дни, извлечь уроки из ошибок, приведших к восстанию в районе, население которого совсем недавно порвало с белыми. Продолжались бои в Приазовье: восставшие против Деникина крестьяне сражались из последних сил.

…Поручик Пачулия разыскал командира отряда в доме попа. Отряд только что вернулся из карательной операции, потеряв несколько солдат и двух офицеров. «Порядок» уже удалось навести в ряде сел, помогли полки, снятые Деникиным с фронта. Белые бросили против повстанцев артиллерию. Огнем была охвачена, кровью залита земля Приазовья.

Повстанцы отходили по двум направлениям: одни шли на соединение с наступавшими с севера и запада частями красных армий, другие были вынуждены отступать к лиману. Там, у села Носово, ставшего последней крепостью восставших, собирались остатки отрядов непокоренных, готовых сражаться до конца.

Командир карательного отряда капитан Караев обрадовался, увидев Пачулию:

— Прямо вовремя, дорогой! Разговоры потом… Садись, пей-ешь. Веришь, поручик, за трое суток не пришлось ни разу хорошо поесть. Усмиряли голодранцев. Хо-ро-шо поработали!.. Твое здоровье, дорогой! Чтоб ты был везучее своего предшественника!

Потом Пачулия узнал, что его предшественник поручик Костин, захватив с частью отряда одно из сел, направился по названному доносчиком адресу, где жил председатель ревкома. В хате оказалась молодая женщина с годовалым ребенком — жена и сын предревкома. На вопросы Костина она не отвечала, вернее, говорила, что не знает, где муж. Хотел поручик допросить ее как следует, но вдруг понял, насколько соблазнительна эта молодуха, и приказал оставить их одних.

Когда из хаты донесся женский крик, один из часовых сказал другому:

— Кажись, добрался их благородие! — И завистливо сплюнул.

Ждали довольно долго, потом от нетерпения — сколько же (можно? — потолкались на пороге. Один поднажал легонько на дверь, она открылась без скрипа. Головой к двери в луже крови лежал поручик с раскроенным черепом, а рядом — залитый кровью топор. Окно в сторону огороди было открыто…

Бросились к окну, затем в огороды, на конях понеслись по округе: как в воду канула проклятая бабенка. Мстя за своего командира, каратели подожгли хату предревкома, и побежал огонь по полупустому селу, пожирая крышу за крышей, дымя и свистя. Весенний ветер бойко резвился, раздувая пламя до недоступных высот…

Носово — большое село на берегу Миусского лимана. Восставшие успели вокруг него возвести линию обороны — сделали простейшие окопы, ячейки для стрелков. Здесь собрались наиболее опытные фронтовики, умеющие воевать. Два месяца в районе с населением более 50 тысяч человек практически существовала Советская власть.

Белые долго не могли выделить сил для подавления повстанцев. Но теперь они торжествовали. Полукольцо карателей опоясало Носово. Правда, рисковать белым не хотелось, а повстанцы не собирались уступать без боя. На помощь повстанцам поднялось все население. Женщины собирали по дворам еду, ухаживали за ранеными.

Бой разгорелся с восходом солнца, и, когда оно поднялось до полуденной точки, стало ясно, что повстанцам не сдюжить. Центральный повстанческий совет отдал приказ: вывести через лиман женщин и детей. Десятки баркасов пригнали рыбаки в помощь им. Никто не мог и подумать, чем все это обернется в дальнейшем.

Как только первые баркасы ткнулись в левый берег и женщины, подхватив детей, стали выбираться на берег, на них обрушилась лавина пулеметного и винтовочного огня. (Поручик Пачулия умело расставил пулеметы!)

Но и в этот страшный момент повстанцы не растерялись: они выдвинули вперед на нескольких баркасах группу хорошо вооруженных партизан, которые стремительно преодолели водную гладь лимана и вступили в бой с карателями. Почти в самом начале схватки партизанская пуля чиркнула Пачулия по голове, задела краешек уха. Санитар остановил кровь, перевязал офицера:

— Ваше благородие, вам нужно в тыл, срочно нужно!

— Хорошо, милый мой эскулап, — поморщился Пачулия, — прикажи подать линейку. А пока я еще могу руководить боем!

Издалека, с холма, Пачулия видел, как продолжали тонуть баркасы и люди, видел, как на другом берегу Носово в нескольких местах полыхнуло огнем — значит, солдаты Караева ворвались в последнюю крепость повстанцев, наводивших так долго страх на деникинцев.

Когда линейка повезла Пачулия в ближайший санучасток, весь правый берег был охвачен огнем, неслись приглушенные выстрелы и крики людей. Каратели завершали свою страшную работу.

У комитета собралось много материалов, которые необходимо было срочно доставить в Донбюро и разведотдел штаба Южного фронта. Вернидуб еще был слаб для дальних поездок. Выбор пал на Сашу Абросимова (Штурмана). Он служил раньше на флоте, поэтому решили его перебросить морем — с помощью таганрожцев.

11 апреля Саша отправился в путь вместе с женой (она везла в Таганрог свежий номер «Донской бедноты»). Выехали туда поездам. Явились к секретарю окружкома товарищу Елене. Явка была в шапочной мастерской.

— Мы приехали дать заказ на шапки.

— Сколько вам, нужно?

— Нам бы тысячу штук.

— Столько не сможем. Пятьсот еще так-сяк.

— Ну хотя бы семьсот!

Согласились на шестьсот пятьдесят. Это и был пароль.

Вечером в сопровождении таганрогских товарищей он был в Морской — на Курячьей косе. Здесь Сашу познакомили с Иваном Забурненко, молодым, но уже опытным подпольщиком. Это ему предстояло доставить Штурмана в Мариуполь.

— С нами пойдут еще двенадцать парней— хотят служить в Красной Армии, — говорил Иван, — разные ребята, но все хорошие, нашенские.

Весенняя крутая темнота быстро охватила берег и море. Забурненко шагал уверенно, Саша старался не отставать. Во тьме Штурман смог все же рассмотреть саженях в ста от берега силуэт двухмачтового баркаса. Теперь нужно было быстро перебраться на его борт: в любое время может появиться патруль.

— Хлопцы дадут сигнал, если что, — пояснил Забурненко, — но лучше от греха подальше.

Половина спутников садится в лодку. Оставшиеся на берегу напряженно вслушиваются в плеск волн. Проходят минуты тревожного ожидания. Лодка наконец возвращается. И вот уже вся команда на борту баркаса.

— Выбирай якорь, поднимай паруса, — тихо командует Забурненко.

Ветер, как по заказу: крепкий, попутный. Мчится баркас вперед черной птицей по черным волнам, только иссиня-белая пена взлетает у борта.

— Не свистать! Курить только в каютке! — следует новая команда.

Как назло, от волнения хочется курить. В каютке, тесной для такой компании, дымно. Все курят молча, вслушиваясь в равномерное гудение ветра в парусах, плеск и шипение волн. Какое-то время спустя заглянул в каютку Забурненко:

— Обошли Таганрог. Не робь!

Почти полдороги сделали. Как-то дальше удастся!

Утром ветер заштилел. Паруса болтаются. Спасение пока что — туман: в пяти-шести шагах ничего не видно. Но вот около семи часов появляется солнце, заливая спокойную пепельную воду моря всеми оттенками красного. Туман рассеивается. Баркас стоит против устья Миуса, справа вдали виднеется Таганрог. Вокруг сосредоточенно работают рыбаки — ставят и поднимают сети. Пришлось на веслах выбираться из гущи баркасов. В стороне остановились, решившись на «экспроприацию»: из чьих-то сетей взяли три рыбины покрупней. Заварили уху. А ветра все нет. В любую минуту может появиться патруль. Чем закончится встреча, уверенно сказать нельзя, хотя Забурненко запасся кое-какими документами.

Только к полудню подул свежий низовой ветер. Неудобный ветер, придется лавировать. Зато хотя и медленно, но все же можно продвигаться вперед. К вечеру дошли до Кривой косы. Начиналась, пожалуй, самая опасная часть пути: где-то здесь должна проходить линия фронта. Значит, нужно уходить дальше в море, к кубанским берегам, чтобы оттуда при попутном ветре, перейдя в море невидимую границу, стрелой выйти в расположение красных. Повернули, пошли правым галсом. Но идти пришлось недолго. Вот и встреча, которую ждали и боялись: наперерез баркасу шел сторожевой катер белых, подавая сигнальные гудки «стоп!».

Забурненко, делая вид, что не понимает сигналов, стремится увести баркас на мелкое место. Нечего и думать о том, чтобы совсем уйти от катера, нужно выбрать для себя позицию поудобнее.

Охрана все ближе.

— Стой! Убирай паруса! — несется команда с катера.

Остановились. Убрали паруса.

С катера бросили конец, прикрепились на мостике. На нем стоит мичман, спрашивает:

— Кто такие?

— Жители Таганрога и Курячьей косы, — за всех отвечает Забурненко.

— Куда едете?

— В Ейск, — отвечает Иван.

— Зачем?

— Купить муки или зерно, чего удастся.

В баркас спускаются три казака и мичман.

— Предъявите документы!

На 12 человек, находящихся на баркасе, — три настоящих паспорта, двое — совсем без документов, у остальных — липа. Забурненко предъявляет подлинное разрешение атамана на выезд в Ейск для покупки зерна. Мичман вертит бумажку в руках. Видно, не очень-то верит, но… формальности соблюдены. Вместе с казаками он поднимается на катер. Мичман с мостика советует:

— Держитесь левее, а то не попадете в Ейск.

— Спасибо, господин мичман, — улыбается Забурненко. — Подвернем малость!

Катер пошел к Кривой косе. Баркас поднял паруса и направился в сторону Ейска. Шли до самого утра, шли в тумане. И вдруг услышали: с берега доносятся звуки боя — хлопают винтовки, строчат пулеметы, бухает пушка. А ветер как назло упал.

— Скорей на весла! — командует Забурненко. — Уходим в море.

Ушли подальше — необходимо точнее определить, где белые, где красные. По приметам местные жители узнали: бой идет между Кирпичевкой и Безыменной.

Ветер крепчает, напрягаются паруса. Баркас стремительно мчится по густо-синим весенним волнам. Уже видны трубы мариупольских заводов. Ура! Все вздохнули облегченно.

Баркас огибает мол, входит в порт. На причале уже ждут двое милиционеров. Только путешественники спрыгнули на берег, милиционеры устремились к ним:

— Кто такие? Откуда? Зачем приехали?

— Нам нужно в ближайший военный штаб, — сказал Абросимов.

Ближайшим оказался штаб 8-го Заднепровского полка. Он был «замахначенным» — многие его командиры ориентировались на Махно, и все же в штабе дали продуктов и пропуск. На следующий день утром в городском комитете Коммунистической партии Украины выдали Абросимову удостоверение в обмен на полотняный мандат Ростово-Нахичеванского комитета. В штабе полка Штурман передал оперативные сведения о передвижении белых войск.

На баркас Забурненко погрузили несколько пачек газет. Может удастся доставить их людям, которые ждут слово большевистской правды.

Абросимов крепко жмет руку отважному «капитану» и сердечно желает попутного ветра. Его самого ждало еще нелегкое путешествие — по территории, контролируемой (Махно. В те дни батько был в союзе с красными, но его «воители» привыкла решать все вопросы на месте и быстро: чуть что не по ним — к стенке. Штурман на такой исход права не имел. Донбюро нужны его сведения, комитет ждал его возвращения с директивами и деньгами.

Только 18 апреля Штурман наконец сел в поезд на станции Бердянск. Правда, радоваться было рано, надо еще доехать в Екатеринослав, а потом уж дальше — в Харьков, а может, и в Козлов, где работают отделы Донбюро.

В эти дни Ростово-Нахичеванский комитет обратился к донцам и кубанцам с воззванием:

«Товарищи рабочие и крестьяне Дона и Кубани!

Издыхающая контрреволюция Деникина и компании, как утопающий, хватается за соломинку, чтобы спасти себя от неминуемой гибели. Шайка генералов и офицеров, ставших на защиту капиталистов и помещиков, в страхе мечется, видя, как со всех сторон тесными рядами, срывая то в одном, то в другом месте фронт, движется Красная Армия. Заняты Торговая, хут. Атаман, Мечетинская, советские войска в 10 верстах от Старочеркасска. Все теснее сжимается кольцо Красной Армии вокруг испуганной шайки офицеров и генералов. Где искать спасения? Как спасти свои карманы, звездочки и головы? Генералы и помещики видят, что их армия не спасет…

Пьянство, разврат, ужасающая разнузданность, взяточничество, воровство и дезертирство процветают среди „благородного“ офицерства. Мобилизованные крестьяне и рабочие при первом удобном случае переходят на сторону советских войск или разбегаются. Вместо армии деникинская контрреволюция имеет разлагающийся труп…

Товарищи рабочие и крестьяне Дона и Кубани! Видя, что выхода нет, и думая об одном: как бы себя спасти, решилась на последнее отчаянное средство деникинская контрреволюция. Она решила мобилизовать все мужское население Донской области. Она думала, что вы, товарищи рабочие и крестьяне, — спасение их от неминуемой гибели…

…Им нужно пушечное мясо, чтобы заткнуть прорехи фронта; и они хотят, чтобы эти пушечным мясом были вы, товарищи рабочие и крестьяне! Они хотят, чтобы вы своими жизнями спасли их от надвигающейся Красной Армии…

Товарищи рабочие и крестьяне! Мешайте всяческой мобилизации — это приближает час нашего избавления…

Так собирайтесь же с силами, рабочие и крестьяне, деникинская контрреволюция сама помогает вам. Помните, что вас гораздо больше, чем горсточка верных им войск. Как бы они ни старались разбить и дезорганизовать вас, они не смогут этого сделать, как не сделали до сих пор. Пусть каждая жертва заставляет вас только выше поднять красное знамя!

Нет такой силы, которая могла бы победить пролетариат. Так вперед, под красные знамена Советской Армии!

Да здравствует Советская власть на Дону и Кубани!

Донской областной комитет Российской Коммунистической партии большевиков».

Из обращения политотдела РВС Южного фронта к трудовому казачеству

апрель 1919 г.

«Братья-станичники!

Атаман Деникин распускает лживые воззвания среди трудового казачества. Он пишет в них, будто съезд партии коммунистов-большевиков постановил жестоко и беспощадно расправляться с казачеством.

Товарищи трудовые казаки, атаману Деникину, видно, мало крови, пролитой вами в боях с Рабоче-Крестьянской Красной Армией. Мало, видно, разоренных и сожженных снарядами станиц и хуторов. Мало вы страдали, обслуживая враждующие армии своими подводами и лошадьми.

В то время, когда все казачество хочет жить мирно и заявляет, что ему нет дела до генеральских погон, власти генералов и атаманов, и казачество хочет жить спокойно и трудиться в особенности сейчас, весной, когда надо запахивать поля, атаман Деникин призывает к восстаниям, атаман Деникин хочет снова, чтобы мирные жители бросили свои халупы, свое хозяйство и шли на войну с советскими войсками…

Не допускайте же, братья-станичники, чтобы генералы опять втянули вас в борьбу с такими же трудящимися, как и вы.

Да здравствует трудовой советский Дон!

Да здравствует братский союз трудового казачества Дона и Кубани с рабоче-крестьянской Россией!»

В военном штабе подполья не было единодушия в определении ближайших задач. С самого начала Васильев предлагал все подчинить подготовке будущего восстания, по сути, отказаться от оперативной работы. Горин соглашался, что главная цель — восстание, но говорил, что диверсиями пренебрегать нельзя: они приносят сиюминутную помощь Красной Армии. Моренец бурлил:

— Это не подполье, а какое-то постоянно действующее совещание. Говорим, говорим, говорим! Нужно действовать! Нужно подобрать крепкую группу надежных ребят — ловких, сильных, владеющих оружием и — вперед! Уничтожать офицеров и контрразведчиков, взрывать штабы и поезда, вредить, понимаете, вредить белякам во всем и везде!

— Авантюра, — угрюмо бросал Васильев. — У нас нет возможностей для этого…

— И не будет! — горячился Моренец. — Вы же совещаетесь, не работаете!

Закончились споры тем, что Моренец вышел из штаба, а вскоре и совсем уехал из Ростова. Он надеялся вернуться сюда с отрядом, о котором так мечтал, верил, что такой отряд скоро станет грозой для белых, повергнет их фронт и тыл в трепет. Но споры в военном штабе дали и конкретный результат: было признано необходимым, готовясь к восстанию, усилить диверсионно-разведывательную работу.

В конце марта комитет принял решение о подчинении Ростово-Нахичеванской боевой дружины военному штабу комитета. Так были вскоре объединены все вооруженные силы подполья — перед этим военному штабу комитета подчинили Темерницкую боевую группу. Железнодорожники продолжали свои действия в мастерских и на дороге, стремясь не дать белым возможности использовать важнейшую артерию на полную мощь.

Штаб боевой дружины Ростова и Нахичевани под руководством Тюхряева к этому времени установил связи с дружинниками других городов, постепенно распространяя влияние на всю область. Рос счет боевых дел.

На станцию Кизитеринка-Сортировочная пришел эшелон с военной техникой, наконец-то полученной из Англии для Донской армии. Подпольщики Константин Лосин, Павел Игнатьев, Василий Фетисов сняли двух часовых, заложили под платформы с орудиями и автомашинами несколько динамитных патронов и пироксилин. От взрыва пострадало много боевой техники, погибло и было ранено несколько солдат охраны.

Особое внимание дружинники уделяли различным армейским мастерским. Павлу Игнатьеву и Владимиру Куклеву удалось поступить на работу в Новочеркасские авиационные мастерские, где ремонтировались самолеты и оружие, моторы и автомобили. Много секретов имели слесаря, когда хотели, чтобы отремонтированная техника пришла в негодность как можно скорее, и пользовались этими секретами широко. Со склада мастерских подпольщикам удалось похитить самолетный пулемет, ящик винтовок, боеприпасы и пироксилин.

Передвижные авторемонтные мастерские находились в особом поезде, который курсировал от Новочеркасска к Воронежу, затем через Ростов шел к Харькову. Его работники приводили в порядок поврежденную технику. В эти мастерские удалось проникнуть подпольщику Репеткову. Вскоре он уже мог своевременно сообщать о предстоящих передвижениях. Однажды он сообщил, что в ближайшее время поезд с оборудованием мастерских идет в Филоново, оттуда рукой подать до фронта. Решено было взорвать мастерские.

В Филоново отправились Леонтий Погорелов, Порфирий Серый, Ксения Алатырцева, Савелий (Кузнец). Получив здесь уточненные данные о продвижении поезда к фронту, Погорелов, Серый и Репетков пробрались ночью к заранее намеченному участку дороги, где заложили под рельсы несколько динамитных патронов и пироксилиновых шашек. Тревожно ожидали под насыпью поезда, поднимались наверх, прикладывали уши к рельсу. Наконец послышался шум поезда. Еще раз проверили взрыватели…

Хотя ждали взрыва с нетерпением, грянул он неожиданно. В зареве пламени было видно, как рухнул под откос паровоз, увлекая за собой вагоны. Снова раздались взрывы: это начали рваться боеприпасы в вагонах, которые были прицеплены к составу перед отправлением на фронт. Уцелевшие солдаты открыли беспорядочный огонь…

Разными путями вернулись дружинники в поселок, где около явочной квартиры дежурили Савелий и Ксения.

Савелий еще с неделю оставался на квартире у Репеткова. Он узнал, что остатки разбитого эшелона направляются на станцию Панфилово для переформирования. Следует сказать, забегая вперед: белогвардейцам до конца войны так и не удалось восстановить мастерские.

Как только Дон очистился ото льда, деникинцы решили срочно перебросить свои войска вверх по реке. Было приказано снарядить для этого пароход.

Вызвали команду слесарей, разбирающихся в пароходной технике. Среди них оказался Николай Зиновьев (Зуб) с группой верных ребят. Ремонт шел напряженно, хотя постоянно что-нибудь не ладилось. Наконец пароход был готов, к нему прицеплены баржи, на которых разместились войска. На палубе парохода установлены легкие орудия и пулеметы.

Подается команда к отплытию, но пароход не может сдвинуться с места, хотя дым из трубы валит вовсю. Старший командир посылает офицера выяснить, в чем дело. Спустившись в машинное отделение, тот узнает, что пароход двигаться не может: с главного вала кто-то снял подшипник…

Много внимания дружинники уделяли конспиративной работе. Скажем, паспорта. Нужда в них была большая. Они помогали товарищам скрываться, были необходимы курьерам.

Нередко пользовались такой ситуацией. По существовавшим правилам, паспорта умерших сдавались в контору кладбища, где документы после регистрации уничтожались. Служащие кладбища поддались на уговоры и польстились на предложенные деньги; с тех пор паспорта умерших скупались, затем обрабатывались с помощью специальных кислот и заполнялись новыми записями. Эти липовые паспорта прописывались в полицейских участках. Большую помощь оказывал в прописке работавший писарем в седьмом отделении стражи Сергей Ловчиков, а позже Иван Гункин и Дмитрий Войлок, специально устроенные на службу в шестое отделение. Они не только помогали в прописке, но и своевременно сообщали о намеченных стражей облавах и обысках в Нахичевани.

Удалось установить связи с работниками польского консульства: теперь иногда доставали паспорта, благодаря которым «польско-подданные» имели право не служить в белогвардейских армиях. Такие паспорта были неплохим прикрытием пленным красноармейцам, командирам и участникам подполья.

Много внимания уделяли дружинники работе среди призывников. Порфирий Серый, Александр Чемоданов, Василий Цук, Иосиф Клецкин почти ежедневно являлись на призывной пункт военного начальника, размещавшийся на Скобелевской улице, или на мобилизационные пункты белых, расположенные на Большой Садовой. Дружинники приносили с собой удостоверения о полном или временном освобождении от призыва. Их с радостью получали призывники. А листовки разбрасывались очень просто: в карманах делались прорези, листовки складывались угольничками. Теперь их можно потихоньку опускать в прорезь — на пол, где их подбирали призывники.

Николай Левченко, гравер хромолитографии акционерного общества «Гордон с С-м», активно участвовал в изготовлении фальшивых документов. Так, им была сделана круглая печать Ростово-Нахичеванского окружного воинского начальника. Бланки удостоверений печатались в типографии у Спириных. Только в апреле было изготовлено полторы тысячи бланков удостоверений, освобождающих от службы в белой армии по болезни на три-шесть месяцев и даже по чистой.

Призывникам выдавались фиктивные метрические свидетельства, в которых уменьшался возраст, что также освобождало от воинской повинности. Эти метрики выдавались от имени Новочеркасского кафедрального собора, ростовской Покровской церкви и приходов Старого и Нового соборов Ростова.

В условиях подполья важнейшим и в то же время сложным делом было вооружение наших боевых дружин. Оружие собирали где только можно было, нередко его приобретали у демобилизованных солдат.

Собирали то, что спрятали красногвардейцы (это выявляли организаторы дружин на предприятиях), похищали из воинских частей и тыловых учреждений. Бомбы, пироксилин и динамит доставляли из Новочеркасска Игнатьев и Куклин, в автомастерских Репетков достал много патронов и ручных гранат. Азовчанин Погнерыбко привез в Ростов ручной пулемет «кольт», две пулеметные ленты и взрывчатку.

Очень помогал вооружению групп искусный оружейник Василий Сеченов, державший свою кустарную мастерскую на Пушкинской улице. Там в полуподвале он ремонтировал винтовки и револьверы различных систем.

К апрелю боевая дружина располагала двумя складами оружия. Первый — нахичеванский — был в сарае-погребе у Тюхряева, второй — ростовский — в квартире Погорелова…

Дружина готовилась к решающей схватке.

Князь Гиви Пачулия вернулся в Ростов из таганрогской командировки как герой. Его пригласил к себе сам начальник донской контрразведки полковник Сарахтин. Поинтересовавшись самочувствием, спросил:

— Что эскулапы?

Поручик небрежно бросил:

— Интересуются, нет ли контузии. Но я чувствую себя отлично, господин полковник. Готов к новым делам.

— Вот и славненько. Я ходатайствую, князь, о производстве вас в очередной чин.

Пачулия вскочил:

— Рад стараться, ваше высокоблагородие!

— Оставьте, князь! Оставьте. Вы заслуживаете этого… Расскажите, Гиви, откровенно: как там народ? В конце концов они пойдут за нами?

— Думаю, что нет, господин полковник. Только сила заставит их повиноваться.

— Сила… Да, сила, молодой человек, обладает свойством ломать, но нам нужно что-то такое, что позволяет гнуть, сгибать!

Пачулия молчал. Он понимал, к чему клонит полковник, но ему нечего было сказать. А полковник совсем не случайно затеял такой разговор. Накануне состоялось совещание командного состава, на котором генерал Деникин восхвалял идейность большевиков, умеющих драться, умирать и добиваться своего, и ругал господ офицеров, умеющих только развратничать, спекулировать и пьянствовать. Деникин призывал вспомнить долг перед «родиной неделимой» и поучиться у большевиков их стойкости и целеустремленности. Совещание было секретным. Но сегодня полковнику доставили свежий номер «Донской бедноты», в нем уже был опубликован отчет о совещании. Как могло произойти такое? Где утечка?

Меньше всего могли думать контрразведчики, что на совещании присутствовал штабс-капитан Шмидт, что прошел он по пропуску, подписанному самим князем Волконским. Правда, пропуск был сделан подпольщиками, но уже давно известно, что градоначальник Греков не смог отличить свою подпись от поддельной. Куда уж тут охранникам!

И Андрей Васильев (Шмидт), пожалуй, был самым внимательным слушателем на совещании: другим поучительные сентенции Деникина порядком надоели. Утром следующего дня Васильев давал уже Селиванову текст для набора.

Этот номер газеты вызвал растерянность и гнев деникинского начальства и контрразведки Добровольческой армии.

Полковник Маньковский очень грубо разговаривал с Татариновым, к которому обычно благоволил.

— В вашей типографии отпечатано, милейший, в вашей, — язвительно отчитывал он Татаринова. — А вы все обещаете. Нет, я больше не могу разрешить вам такую жизнь!

— Агенты работают вовсю, господин полковник! Все идет, как я и докладывал. С типографией тесно связаны члены комитета. Они там хорошо известны по кличкам — Шмидт, Анна, Старик, Седой и так далее. Через типографию вы выйдите на комитет. Господин полковник, в конце концов, что значит этот листок?

— Прекратить! — вспыхнул Маньковский. — Я не разрешаю вам так рассуждать. Нам приказано взять типографию!.. — Полковник совсем расстроился, чувствуя профессиональную правоту капитана и добавил: — Могли бы поторопиться и уже все узнать!.. Итак, я жду план операции по захвату типографии.

Полковник встал.

— Слушаюсь! Разрешите идти? — вытянулся Татаринов.

Полковник вышел из-за стола, подошел к капитану вплотную.

— Голубчик, ты поаккуратней там. Не руби все нити сразу.

— Есть не рубить нити, господин полковник! Хочу подумать об одной версии… Вечером доложу!

— Думай, голубчик, хорошо думай.

Вернувшись в свой кабинет, Татаринов вызвал Бордовскова и сказал:

— Из членов комитета тесно связанных с типографией, мы точно знаем двоих — Абросимова Василия Ивановича и Василенко Емельяна Сергеевича. Что нам о них известно? Это, во-первых. Во-вторых, сегодня же отдать приказ об установлении за ними строгого наблюдения. Думаю, что от дуроломов наружной службы они очень легко избавляются. Итак, что мы знаем об Абросимове и Василенко? Слушаю…