Сигналы

На грузовом вокзале в давно снятом с маршрута почтовом вагоне собрались как обычно поболтать несколько свободных от службы железнодорожников. Здесь были трое начальников составов, старший контролер Тшпень и заместитель начальника станции Хащиц.

Октябрьская ночь выдалась довольно холодной, так что они развели огонь в железной печурке, труба которой выходила наружу через дыру в крыше. Лавры автора того изобретения неоспоримо принадлежали начальнику Свите, который собственноручно приволок проеденный уже ржавчиной обогреватель, выброшенный из какого-то зала ожидания, и отменно приспособил его к новым условиям службы. Четыре деревянных, обтянутых драной клеенкой лавки и трёхногий садовый стол с широкой как щит столешницей дополняли собой обстановку помещения. Повешенный на крюк над головами сидящих, фонарь рассеивал по их лицам тусклый полусумрачный свет.

Так выглядело изнутри «железнодорожное казино» служащих станции Пшеленч — уютное пристанище бездомных холостяков, тихая, укромная гавань для сменяющих друг друга кондукторов.

Сюда в свободные минуты сходились проверенные дорогой старые поседевшие на службе «железнодорожные волки», чтобы передохнуть после отбытого маршрута и покалякать с собратьями по профессии. Здесь, в дыму кондукторских трубок, в чаду табака, сигарет, блуждали отголоски былей, тысяч историй и анекдотов, прялась нить путейской судьбы.

Вот и сегодня заседание получилось шумное и живое, общество подобралось исключительно удачно — одни «сливки» станции. Тшпень только что закончил пересказ любопытного эпизода из собственной жизни, и сумел настолько завладеть вниманием слушателей, что те забыли досыпать табаку в догорающие трубки и теперь держали их в зубах уже потухшие и холодные как жерла остывших вулканов.

В вагоне повисло молчание. За окном, по стеклу которого ползли дождевые капли, виднелись мокрые крыши вагонов, блестевшие в свете рефлекторов как стальные латы. Время от времени проплывал фонарь будочника или мигал голубой сигнал маневровой машины; иногда в темноте мерцала зеленью стрелка или бился красный крик дрезины. Издалека, с другой стороны черного шанца дремлющих вагонов доносился глухой гул главного вокзала.

Сквозь щель между вагонами была видна часть железнодорожной насыпи: две параллельные ветки рельсов. На одну из них как раз медленно вползал уже опустевший состав; утомлённые дневным бегом шатуны шевелились лениво, сонно преобразовывали свое движение в обороты колес.

Наступил момент, когда паровоз замер. Клубы пара повалили из-под брюха машины и окутали пузатое тело. Лучи фонарей на лбу великана выгнулись радужными ореолами, стали сворачиваться в золотистые обручи, пропитали собой молочную тучу. В какой-то миг возник оптический обман: локомотив, а вместе с ним и вагоны поднялись над ковром испарений и так на некоторое время как бы зависли в воздухе. Пару секунд спустя поезд опустился на рельсы, исторгая из чрева последнюю струйку, чтобы с этого момента погрузиться в дрему ночного отдыха.

— Красивая иллюзия, — заметил Свита, который долго не отрывал глаз от окна. — Вы, господа, видели этот кажущийся взлет машины?

— Видели, — подтвердили несколько голосов.

— Мне это напомнило путейскую легенду, которую я слышал несколько лет назад.

— Расскажите её нам, Свита, просим, — предложил Хащиц.

— Просим, просим!

— Ладно, история короткая, можно изложить её в трех словах. Ходит среди железнодорожников история о поезде, который исчез.

— Как это — исчез? Испарился, что ли?

— Да нет. «Исчез» — ещё не значит «перестал существовать». «Исчез» значит, что его как бы нет для человеческого глаза, а в действительности он где-то есть, где-то находится, только неведомо, где. Феномен этот вызвал будто бы один начальник станции, какой-то то ли небывалый чудак, то ли колдун. Эту штуку он проделал при помощи серии в определенном порядке подаваемых сигналов. Само явление оказалось неожиданностью для самого начальника, как он сам потом утверждал. Ему нравилось забавляться сигналами, которые он комбинировал всеми возможными способами, меняя их последовательность и характер. И вот однажды, когда он подал семь таких знаков, поезд, прибывающий на его станцию, вдруг на полном ходу поднялся вверх параллельно рельсам, пару раз качнулся в воздухе, после чего, наклонившись под углом, пропал и развеялся в пространстве. С тех пор никто больше не видел ни поезда, ни людей, которые в нем ехали. Говорят, он снова появится, если кто-нибудь подаст те же сигналы, но в обратном порядке.

Начальник, к сожалению вскоре после этого сошел с ума, и все попытки выудить из него правду так ничего и не дали. Безумец унес ключ к тайне с собой. Разве что кто-то случайно наткнётся на верные знаки и выманит поезд из четвертого измерения на землю.

— Скандал, каких мало, — заметил начальник Зданьский. — А когда произошел этот чудесный случай? Легенда определяет его во времени?

— Лет сто назад.

— Фью-фью! Порядочно! В таком случае пассажиры из этого поезда к настоящему моменту постарели бы на целый век. Представьте себе только, что бы это был за спектакль, если б сегодня-завтра какому-то счастливцу удалось найти апокалипсические сигналы и сорвать семь печатей колдовства. Ни с того ни с сего пропавший состав вдруг падает с неба на землю, отдохнув как следует за время столетней нирваны, а из вагонов высыпает толпа согнувшихся под тяжестью лет стариков.

— Ты забыл о том, что в четвертом измерении люди, наверное, не имеют нужды ни в еде, ни в питье, и не стареют.

— Точно, — подвел итог Хащиц, — истинная правда. Красивая легенда, коллега, очень красивая.

Он замолчал, вспоминая что-то, и немного погодя задумчиво произнес, как бы продолжая рассказ Свиты:

— Сигналы, сигналы… Я тоже могу о них кое-что рассказать, только не легенду, а достоверную историю.

— Слушаем! Просим! — отозвался хор собравшихся.

Хащиц уперся локтем в столешницу, набил трубку и, пустив к потолку вагона пару молочных кругов, начал свой рассказ.

Однажды вечером, часов около семи, на станцию Домброва поступил сигнал «оторвались вагоны»; молоток звонкового устройства четырежды повторил серию из четырех ударов с разрывом в три секунды. Начальник станции Помян еще и сообразить не успел, откуда же пришло тревожное сообщение, как эфир подал новый знак; все услышали четыре серии из трех ударов, за которыми следовали еще два. «Задержать все поезда», — сообразил Помян. Видимо, опасность возросла.

Учитывая наклон рельсов и направление сильного ветра, который дул с запада, отцепившиеся вагоны катились навстречу пассажирскому составу, который как раз отправлялся со станции. Поезд во что бы то ни стало следовало задержать и отогнать на пару километров в противоположную сторону, в то же время закрыв подозрительный участок пути.

Экспедитор, молодой и энергичный служащий, отдал соответствующие распоряжения. Пассажирский успешно вернули, одновременно с этим со станции была выслана машина с людьми, которые получили задание остановить несущиеся самокатом вагоны. Локомотив осторожно двигался в опасном направлении, освещая себе дорогу тремя мощными рефлекторами; впереди на расстоянии семьсот метров с горящими факелами в руках шли и осматривали полотно двое путевых обходчиков.

Однако к изумлению всего персонала отцепившихся вагонов они не встретили, и после двух часов самых усердных поисков машина подалась на ближайшую станцию Глашув. Появление экспедиции крайне поразило начальника. Здесь никто никаких сигналов не слышал. Пути находились в полном порядке, и никакая опасность с этой стороны никому не грозила. Сбитые с толку путейцы забрались в машину и около одиннадцати ночи вернулись в Домброву.

Там тем временем переполох усилился. За десять минут до возвращения паровоза звонки снова отозвались, на этот раз требуя прислать спасательный локомотив с рабочими. Начальник движения впал в отчаяние; встревоженный сигналами, летящими со стороны Глашува, он мерил перрон нервными шагами, выбегал на пути и опять возвращался в свой станционный кабинет — растерянный, напуганный, издёрганный.

Положение и в самом деле складывалось весьма неприятное. Коллега из Глашува, вынужденный каждые несколько минут снимать трубку телефонного аппарата, сначала флегматично отвечал, что всё в порядке, но после, выведенный из себя, стал обзывать звонивших кретинами и сумасшедшими. А тут тем временем поступал сигнал за сигналом, всё настойчивей требуя отправки технических вагонов.

Как утопающий, готовый ухватиться за соломинку, Помян телеграфировал в противоположную сторону, в Збоншин, Бог знает отчего решив, что сигналы идут оттуда. Ответ был, конечно, отрицательный: и там всё было в образцовом порядке.

— Это я с ума рехнулся или у тех не все дома? — спросил он наконец у проходившего мимо блокмистра. — Пан Срока, вы слышали эти проклятые звонки?

— Слышал, пан начальник, слышал. Вот, опять! Ки-кадук?

Действительно, неумолимые молотки снова били о железные полосы, звали на помощь рабочих и врачей.

Стрелки на часах показывали почти час пополуночи.

Помян впал в бешенство.

— Да какое мне до всего до этого, в конце-то концов, дело, черт его побери! Отсюда: все в порядке, оттуда: все как надо — чего же тебе надобно, будь оно все неладно? Это какой-то шут глашувский шутки с нами шутит, всю станцию на голову поставил! Подам рапорт и дело с концом!

— Вряд ли, пан начальник, — спокойно прервал его ассистент, — дело слишком серьезное, что бы так к нему подходить. Тут скорее следует предположить какую-то ошибку.

— Ничего себе ошибка! Вы что, коллега, не слышали, что мне ответили с обеих ближайших станций? Вряд ли можно говорить о каких-то случайно заблудившихся сигналах с дальних станций, о которых они бы не знали. Если они дошли до нас, должны были сначала пройти через их район. Следовательно?

— Следовательно, отсюда простой вывод, что сигналы исходят от одного из обходчиков на пути между Домбровой и Глашувом.

Помян пристально посмотрел на подчиненного.

— От кого-то из будочников, говорите? Хм… возможно. Но зачем? Почему? Наши ведь люди обследовали весь путь шаг за шагом и не нашли ничего подозрительного.

Служащий развёл руками.

— Вот уж этого я не знаю. Всё это можно выяснить позднее, согласовав с Глашувом. Во всяком случае, я полагаю, что мы можем спать спокойно и не обращать внимания на звонки. Всё, что было положено, мы сделали — пути обследованы тщательно, на линии никаких признаков опасности, которой нам угрожают. Я считаю эти знаки просто ложной тревогой.

Невозмутимость ассистента подействовала на начальника успокаивающе. Он простился с коллегой и на весь остаток ночи заперся в конторе.

Но дежурным путейцам было не так-то просто отмахнуться от происходящего. Люди столпились на блокпосту вокруг стрелочника и о чём-то перешёптывались с таинственным видом; время от времени, когда тишину ночи нарушал новый звонкий удар, склонённые одна к другой головы железнодорожников поворачивались в сторону столба и несколько пар расширенных суеверным испугом глаз следили за движением кующих молоточков.

— Дурной знак, — ворчал пожарник Гжеля, — дурной знак!

Сигналы так и продолжали играть до первого проблеска зари. Но чем ближе к утру, тем звонки становились слабее, тише, тем больше были промежутки между ними, пока перед самым рассветом сигналы не заглохли без эха. Люди облегчённо вздохнули, будто призрак ночи наконец-то встал с их груди.

Утром Помян связался с властями в Остое и отправил им подробное донесение о событиях минувшей ночи. Телеграф принёс ответный приказ ждать прибытия специальной комиссии, которая подробно исследует всё это дело.

В течение дня движение шло по графику и всё текло своим чередом. Но только часы пробили семь часов вечера, как тревожные сигналы отозвались в том же, что и вчера, порядке, то есть сначала сигнал «оторвались вагоны», потом приказ «задержать все составы», наконец требование «прислать локомотив с рабочими» и отчаянный вопль о помощи «прислать машину с рабочими и врачом». Характерным было чередование в подборе комбинаций сигналов, из которых каждая последующая сообщала о нарастании воображаемой опасности. Сигналы совершенно очевидно дополняли друг друга, образуя разорванную промежутками цепь, какое-то зловещее повествование о мнимой беде.

Всё же, как бы там ни было, а происходящее походило на издевательство или глупую шутку.

Начальник сыпал проклятиями, подчинённые вели себя по-разному — одни смотрели на всю историю с юмором и посмеивались над исступлёнными звонками, другие усердно крестились. Блокмистр Здун повторял вполголоса, что это чёрт сидит в сигнальном столбе и назло всем молотит по звонку.

Как бы там ни было, а никто знаки всерьёз не воспринимал, и на станции положенных обычно в таких случаях шагов предпринимать не стали. Тревога с перерывами возобновлялась до рассвета, и лишь когда на востоке проступила бледно-жёлтая линия, звонки затихли.

Наконец, проведя бессонную ночь, около десяти утра начальник дождался прибытия комиссии. Из Остои приехал надинспектор Тэрнер — высокий щуплый пан со зло прищуренными глазками, и вместе с ним целый штаб канцеляристов. Началось следствие.

Господа «сверху» уже имели сложившийся взгляд на события. Сигналы, по мнению надинспектора, исходили из будки одного из обходчиков на линии Домброва-Глашув. Оставалось только дознаться, из чьей именно. В соответствии со штатным расписанием на этом участке было десять будочников; из этого числа следовало исключить восьмерых, не располагавших аппаратами для подачи такого рода сигналов. Подозрение, следовательно, падало на двоих оставшихся. Инспектор принял решение допросить обоих по месту несения службы.

После обильного обеда у пана начальника из Домбровы сразу после полудня отправился особый поезд, везущий следственную комиссию. Полчаса спустя эти господа вышли у домика обходчика Дзивоты, одного из подозреваемых.

У бедолаги, перепуганного количеством незваных гостей, едва не отнялся язык, и на вопросы он отвечал как человек, которого вырвали из глубокого сна. Истратив на расспросы больше часа, комиссия убедилась, что Дзивота ни в чём не повинен и ничего не знает.

Чтобы не терять даром времени, пан надинспектор оставил его в покое и отдал своим людям команду отправляться ко второму будочнику, на котором он теперь сосредоточил всё своё следовательское внимание.

Сорок минут спустя прибыли на место. Никто не выбежал им навстречу, и это было странно. Пост словно вымер; никаких признаков жизни во дворе, ни единого живого духа вокруг. Глухая тишь вместо патриархальных звуков домашнего хозяйства, молчит петух, не кудахчет курица.

По крутой с двумя перилами лесенке комиссия поднялась на пригорок, где стоял домик обходчика Язьвы. У порога гостей встретили тучи бесчисленных мух — злых, агрессивных, гудящих; насекомые, словно взбешённые вторжением нежданных пришельцев, бросались в глаза, облепляли лица и руки.

Кто-то постучал в дверь. Никакого ответа изнутри. Один из прибывших нажал на ручку — дверь была на замке.

— Пан Тузяк, — Помян дал знак станционному слесарю, — отмычкой его!

— Мигом, пан начальник!

Заскрипело железо, щёлкнул и уступил замок.

Инспектор ногой распахнул дверь и ступил внутрь, но в тот же миг попятился назад на подворье, зажав нос платком. Из домика пахнуло чудовищной вонью. Один из служащих набрался смелости переступить порог и заглянул в помещение.

За столом, что стоял у окна, сидел обходчик; его голова упала на грудь, а пальцы правой руки лежали на кнопке сигнального устройства.

Путеец приблизился к столу и, побледнев, отступил к двери. Беглого взгляда на ладонь будочника было довольно, чтобы убедиться, что тастер держали не пальцы, а три голые фаланги, с которых сползло мясо.

В ту же секунду сидевший за столом покачнулся и как колода повалился на пол. Члены комиссии опознали труп Язьвы в состоянии полного разложения.

Присутствующий врач констатировал факт смерти, которая наступила самое меньшее десять дней тому назад.

Был составлен протокол, и тело похоронили на месте, отказавшись от вскрытия ввиду далеко зашедшего распада тканей.

Причину смерти установить не удалось. Крестьяне из соседней деревни, когда их об этом спрашивали, не могли сообщить никаких подробностей, за исключением того, что уже долгое время Язьва не показывался им на глаза. Два часа спустя комиссия возвратилась в Остою.

Начальник Домбровы в эту и последующие ночи обрёл спокойный сон, не нарушаемый никакими сигналами. Однако неделей позже на линии Домброва — Глашув произошла страшная катастрофа. Отцепившиеся по воле злого случая вагоны налетели на встречный скорый поезд и разнесли его вдребезги. Погиб весь служебный персонал и восемьдесят с лишним пассажиров.

1919