Сильнее страха

4

Торжественную процессию возглавлял катафалк, за ним медленно ехали три лимузина с затемненными стеклами. Саймон, сидевший справа от водителя, смотрел прямо перед собой, на дорогу.

Кортеж медленно вплыл в ворота кладбища, доехал по извилистым дорожкам до подножия холма и остановился.

Служащие похоронного бюро сняли гроб с катафалка и поставили на козлы перед свежевырытой могилой. На крышку легли два венка. На одном была лента с надписью «Моему лучшему другу», на другом, от профсоюза журналистов, – «Нашему дорогому коллеге, пожертвовавшему жизнью во имя профессионального долга».

Неподалеку пристроился с камерой корреспондент местной телесети: он ждал начала погребения, чтобы снять несколько эффектных кадров.

Саймон взял слово первым: сказал, что они с покойным были, как родные братья, что под личиной напористого, порой несносного газетчика скрывался великодушный и даже немного чудаковатый малый. Эндрю не заслужил такой безвременной смерти. Он столько всего не успел! Какая невосполнимая утрата!

Саймон осекся, чтобы унять подкатившее к горлу рыдание, утер глаза и закруглился: сказал, что лучшие всегда уходят первыми.

Второй выступила Оливия Стерн, главный редактор «Нью-Йорк таймс»: с нескрываемым горем она поведала о трагических обстоятельствах гибели Эндрю Стилмена.

Выдающийся журналист-репортер, он отправился в Аргентину, чтобы выследить военного преступника. Вернувшись в Нью-Йорк после завершения своей опасной миссии, Эндрю Стилмен пал жертвой убийцы, занимаясь бегом на берегу Гудзона, – доказательство того, что смерть догонит даже самого резвого бегуна. Гнусное деяние с целью задушить правду! Дочь чудовища, изобличенного Эндрю, отомстила за отца. Подняв руку на Стилмена, она покусилась на саму свободу прессы, и ее поступок вписывается в череду злодеяний, совершенных ее папашей. Но, прежде чем погрузиться в глубокую кому, из которой ему уже не суждено было выйти, Эндрю Стилмен успел назвать санитарам имя убийцы. Великая Америка не оставит безнаказанным убийство одного из лучших ее сыновей. Аргентинским властям уже передано требование об экстрадиции. «Да свершится правосудие!» – провозгласила Оливия Стерн.

Умолкнув, она положила ладони на гроб, воздела глаза к небу – и продолжила торжественным тоном:

– Эндрю Стилмен был человеком твердых убеждений, он посвятил всю жизнь своему ремеслу, нашей профессии – последнему бастиону демократии. Эндрю Стилмен, ты пал на этом бастионе как солдат на поле брани, и мы никогда тебя не забудем. Уже завтра залу «Б» в архиве газеты – тому, что на первом подземном этаже, направо от лифтов (взгляд в сторону заведующего отделом кадров), – будет присвоено его имя. Впредь это будет не просто зал «Б», а «Зал Эндрю Стилмена». Мы тебя никогда не забудем! – отчеканила она.

Несколько коллег Эндрю, пришедшие отдать ему последний долг, зааплодировали. Оливия Стерн запечатлела поцелуй на крышке гроба, оставив на лакированной дубовой доске две полоски красной помады из последней косметической коллекции «Шанель».

Сотрудники похоронного бюро, дождавшись сигнала Саймона, вчетвером приподняли гроб и водрузили его на раму над могилой. Заработала лебедка, и останки Эндрю Стилмена медленно скрылись в глубине могилы.

Люди, посвятившие утро прощанию с Эндрю, по очереди подходили к месту его последнего упокоения. Среди них были Долорес Салазар, архивистка газеты, души не чаявшая в Эндрю: они часто встречались по утрам в субботу в отделении Ассоциации анонимных алкоголиков на Перри-стрит; почтальон Мануэль Фигера, которого Эндрю иногда угощал кофе в кафетерии; заведующий отделом кадров Том Кимилио, два года назад грозивший Эндрю увольнением, если тот не решит раз и навсегда свою проблему с бутылкой; сотрудник юридического отдела Гэри Палмер, часто закрывавший глаза на злоупотребления, которые допускал Эндрю, выполняя свой профессиональный долг; профсоюзный деятель Боб Стоул, не имевший чести водить знакомство с Эндрю, а просто дежуривший в это утро в редакции; наконец, Фредди Олсон, сосед Эндрю по редакционному отсеку, то ли из последних сил сдерживавший слезы, то ли готовый разразиться сатанинским хохотом – можно было подумать, что он явился на похороны под кайфом.

Олсон последним бросил на гроб белую розу, наклонился, чтобы взглянуть, куда она упала, и сам чуть не последовал за ней – к счастью, профсоюзный деятель успел поймать его за рукав.

После этого скорбящие покинули могилу и зашагали к машинам. Последовали орошаемые слезами объятия. Оливия и Долорес всплакнули друг у дружки на груди. Саймон поблагодарил всех пришедших на похороны – и все вернулись к своим занятиям.

У Долорес был назначен на 11 часов маникюр, у Оливии – поздний завтрак с подругой, Мануэль Фигера обещал жене поехать за новой сушилкой для белья, Том Кимилио торопился на свадьбу к племяннику, где исполнял роль шафера, Гэри Палмера ждал приятель на блошином рынке на 25-й улице, Боб Стоул возвращался в редакцию на дежурство, а у Фредди Олсона был назначен на обеденное время сеанс восточного массажа в салоне в Чайнатауне, массажистки которого, видимо, давно не бывали на исповеди.

Все возвращались к повседневной жизни, один Эндрю Стилмен остался лежать мертвый в своей могиле.

Первые часы после похорон показались ему томительно долгими, особенно угнетало одиночество – неожиданность для такого человека, как он, всегда мечтавшего, чтобы его оставили в покое. Тревога на сей раз не вызвала ни жажды, ни потливости, ни дрожи, ни даже небольшого учащения пульса – и не без причины!

Потом наступила ночь, а вместе с ней случилось нечто очень странное, отвлекшее его от всех остальных мыслей.

Он как будто уже свыкся с крайней теснотой своего «подземного вместилища без окон и без дверей», даже безмолвие на глубине шести футов не слишком его угнетало. И это его, любителя уличной какофонии, стука отбойных молотков, рева мотоциклов (чем громче, тем круче), завывания сирен, рева грузовиков, заунывно гудящих на заднем ходу, так что хочется убить их водителей, обалдевших гуляк, перепутавших день и ночь и вызывающих желание выследить их и устроить кошачий концерт у них под окнами! Ему предстояло понять, как следует относиться к его нынешнему положению: он парил в нескольких сантиметрах над холмиком, выросшим над гробом с его собственными останками? Это казалось невероятным, но Эндрю, усевшись по-турецки без всякой опоры под собой, действительно видел все, что происходило вокруг него – впрочем, не так уж много.

Не зная, чем заняться, он начал мысленно перечислять все, что представало его взору.

Растрепанный ветром газон с клонящимися к северу травинками. Тисы, клены и дубы, тянущиеся ветвями в ту же сторону. Казалось, вся природа поворачивается к шоссе, проложенному у подножия кладбищенского холма.

Внезапно Эндрю, уставший гадать, сколько еще ему так скучать, услышал голос:

– Ничего, привыкнете! Сначала это тяжело и утомительно, но постепенно теряешь ощущение времени. Знаю, что вы сейчас про себя твердите: знал бы заранее, что умру, – купил бы участочек с видом на море. Между прочим, это было бы непростительной ошибкой! Вы не представляете, какое это занудство – шум непрестанно накатывающихся на берег волн! То ли дело шоссе: тут то и дело случаются занятные вещи. То пробки, то гонки, то аварии – невероятное разнообразие!

Эндрю повернул голову на голос. Над соседней могилой, тоже скрестив ноги по-турецки, парил мужчина, дружелюбно улыбаясь Эндрю.

– Арнольд Кнопф, – представился он, не меняя позы. – Это мое имя. Уже пятьдесят лет, как я здесь. Увидите, вы освоитесь, главное – терпение.

– Вот, значит, какая она, смерть? – проворчал Эндрю. – Висеть книзу задом над собственной могилой и до одури глазеть на шоссе?

– Глазейте на что хотите, вы совершенно свободны. Просто я обнаружил, что это самое лучшее развлечение. Еще бывают посетители, особенно по выходным. Живые приходят плакать на наши могилы, только не на мою. Что до наших соседей, то они лежат здесь так давно, что тех, кто к ним приходил, самих уже похоронили. Большинству теперь даже лень вылезать. Мы, так сказать, – местная молодежь. Надеюсь, вас будут навещать – сначала так всегда бывает; потом горе сходит на нет, и все меняется.

На протяжении своей долгой агонии Эндрю часто пытался представить себе смерть и даже надеялся обрести с ее помощью избавление от демонов, не дававших ему покоя при жизни. Но действительность оказалась хуже всего того, что был способен представить его изощренный ум.

– Я, знаете ли, чего только не повидал, – продолжал сосед. – Два века, три войны. А прикончил меня какой-то ерундовый бронхит – каково? А еще говорят, что нелепость не убивает… А с вами что?

Эндрю не удостоил его ответом.

– Ничего, мне не к спеху. К тому же я такого наслушался! – не унимался сосед. – Вас хоронила непростая публика. Стать жертвой убийства – это звучит!

– А по-моему, ничего оригинального, – пробурчал Эндрю.

– Да еще когда убийца – женщина!

– Так ли важно, кто тебя убил, женщина или мужчина?

– Очень даже важно. А вообще-то вам виднее… Детишки есть? Что-то я не заметил ни вдовы, ни ребятишек.

– Ни детей, ни вдовы, – подтвердил Эндрю.

– Холостяк, значит?

– С недавних пор.

– Жаль. Хотя так для нее, наверное, лучше.

– И я того же мнения.

Вдали замелькала «мигалка» полицейской машины, «универсал», который она преследовала, затормозил на полосе для экстренной остановки.

– Видали? На этой трассе не соскучишься. Это автострада, связывающая Лонг-Айленд с аэропортом имени Джона Кеннеди. Вечно они здесь разгоняются, вот их и ловят. Если повезет, нарушитель набирает скорость, вместо того чтобы остановиться, и тогда можно полюбоваться погоней – вон до того поворота. Жаль, дальше здоровенные платаны, ничего не разглядеть!

– Вы хотите сказать, что мы прикованы к своим могилам?

– Почему, со временем можно научиться не сидеть сиднем. Я, например, на прошлой неделе добрался до конца аллеи – шестьдесят шагов за раз! Пятьдесят лет тренировки даром не проходят. Хорошо, что усилия приносят плоды, иначе зачем было бы стараться?

Эндрю уже не скрывал своего отчаяния. Сосед подобрался ближе.

– Не волнуйся, уверяю тебя, ты привыкнешь. Сначала кажется, что это невыносимо, но ты потерпи, доверься мне!

– Вы не возражаете, если мы немного помолчим? Мне хочется тишины.

– Сколько хочешь, мальчик мой! – ответил Арнольд Кнопф. – Я понимаю и не тороплюсь.

И они остались сидеть по-турецки вдвоем, бок о бок, в непроглядной ночи.

Немного погодя на дороге, поднимавшейся от ворот кладбища на холм, замаячили автомобильные фары. Почему распахнулись ворота, всегда запертые в этот час, осталось загадкой для Арнольда, поделившегося своим удивлением с Эндрю.

Из остановившегося неподалеку о них коричневого «универсала» вышла и направилась в их сторону женщина.

Эндрю немедленно узнал свою бывшую жену Вэлери, любовь всей своей жизни, которую он потерял, совершив глупейшую ошибку. Его теперешнее положение было расплатой за мгновение заблуждения, мимолетной страсти.

Знала ли она, какие мучительные угрызения совести его терзали? Знала ли, что он отказался от борьбы за свою жизнь, когда она перестала навещать его в больнице?

Она подошла к могиле и бесшумно опустилась на колени.

Видя ее склонившейся над ним, он впервые за все время с тех пор, как его пырнули в спину на берегу Гудзона, испытал облегчение.

Вэлери здесь, она вернулась – это было важнее всего остального.

Внезапно она украдкой задрала юбку и стала мочиться на могильный камень. Закончив это занятие, она привела в порядок свою одежду и громко произнесла:

– Чтоб тебе пусто было, Эндрю Стилмен!

Сказала – и была такова.

– Скажешь, это тоже неоригинально? – простонал Арнольд Кнопф, стараясь не показать, что давится от смеха.

– Она что, взяла и помочилась на мою могилу?!

– Не хотелось бы перефразировать известного поэта, но, по-моему, это именно то, что она учудила. Боюсь допустить неделикатность, но все же любопытно, что ты ей сделал, чтобы ей захотелось вот так облегчиться здесь среди ночи?

Эндрю тяжело вздохнул.

– Вечером после нашей свадьбы я признался ей, что влюбился в другую.

– До чего же все-таки здорово, что мой сосед – ты! Ты сам этого не представляешь, Эндрю Стилмен. Чувствую, скуке теперь придется потесниться, а может, мы с ней и вовсе распрощаемся. Я тут немножко приврал: смерть – та еще скучища! Но что есть, то есть, альтернативы-то нету. Тупик, старина! Не могу утверждать, но, сдается мне, твоя леди еще тебя не простила. И то верно: так разоткровенничаться в вечер собственной свадьбы – это… Не хочется читать нотации, но, согласись, момент был выбран не совсем удачно.

– Что делать, нет у меня дара лгать, – проговорил Эндрю со вздохом.

– То есть как? Ты же был журналистом! Ладно, подробности потом, а сейчас мне надо делать упражнения на концентрацию. Я дал себе слово, что до конца века доберусь вон до той рощицы. Осточертели мне эти платаны!

Он был, теперь его нет! Колоссальная смысловая разница между настоящим и прошедшим временем ударила Эндрю с силой ядра, пробивающего крепостную стену. Жизнь окончена, он сделал свой выбор: теперь он – разлагающееся тело.

Эндрю почувствовал, как его затягивает могила, и, пытаясь воспротивиться силе, тащившей его под землю, истошно завопил…

Саймон подошел к дивану, дернул за угол подушки и стал тормошить спящего.

– Хватит стонать, это невыносимо! Вставай, уже десять часов, тебе давно пора на работу!

Эндрю набрал в легкие как можно больше воздуху, как ныряльщик, выныривающий на поверхность после длительной задержки дыхания.

– Перестанешь напиваться – будешь нормально спать по ночам! – проворчал Саймон, поднимая с пола труп – пустую бутылку «Джек Дэниэлс». – Вставай и одевайся! Клянусь, я вытолкаю тебя в шею, надоело видеть тебя в таком состоянии.

– Ладно, ладно! – Эндрю сладко потянулся. – Ну и пружины у твоего дивана! Почему бы тебе не завести нормальную гостевую комнату?

– Почему бы тебе не вернуться домой? Три месяца, как тебя выписали из больницы, – а ты все торчишь у меня.

– Скоро съеду, обещаю. Не могу ночевать один. И потом, здесь, у тебя, я образцовый трезвенник.

– Пока я не усну… Кофе на кухне. За работу, Эндрю! Это лучшее, что ты можешь предпринять, и единственное, что у тебя хорошо получается.

– «Лучшие всегда уходят первыми…» – ты серьезно? Не нашел лучшего завершения для надгробной речи на моих похоронах?

– Напоминаю: все это происходит только в твоей помутившейся башке. Когда тебя мучат кошмары, ты хватаешься за ручку – и сочиняешь черт знает что!

Выскочив за порог, Саймон изо всех сил хлопнул дверью.

Эндрю вполз в ванную и уставился на свою физиономию в зеркале. А что, красавчик – учитывая то, что он натворил накануне… Но, сделав еще шаг вперед, он изменил мнение на свой счет. Набрякшие веки, черная борода, как у горца… Саймон прав, наверное, пора снова начать ходить на собрания Общества анонимных алкоголиков на Перри-стрит. А пока он изобразит собственное присутствие на редакционной летучке, после чего отправится в публичную библиотеку.

Вот уже три месяца он с удовольствием проводил там время. Сидя в большом читальном зале, он ощущал себя среди людей, невзирая на оглушительную библиотечную тишину. Где еще на свете он мог так же надежно спрятаться от одиночества, не приходя в раздражение от производимого другими шума?

После душа, одевшись поприличнее, он покинул квартиру и заглянул в «Старбакс», где позавтракал и пролистал газету. Потом, глянув на часы, направился прямиком в конференц-зал, где Оливия уже завершала инструктаж.

Журналисты дружно встали и потянулись к двери. Эндрю не двигался. Оливия жестом велела ему подождать. Когда зал опустел, она сама подошла к нему.

– Никто не заставляет вас так быстро возвращаться к работе, Эндрю. Но если вы сами этого хотите, то возвращайтесь по-настоящему. Посещение редакционного совещания обязательно.

– Вот я и посетил.

– Вы и здесь, и не здесь. Ни строчки за три месяца!

– Я обдумываю следующий проект.

– Знаю, вы живете припеваючи и снова прикладываетесь к бутылке.

– С чего вдруг эти обвинения?

– Посмотрите на себя – хотя бы вот в этот стакан.

– Я допоздна работал. Назревает новое журналистское расследование.

– Рада слышать. Нельзя ли узнать тему?

– Полтора года назад в негритянском гетто Йоханнесбурга изнасиловали и забили насмерть женщину. Полиция ничего не предприняла, чтобы задержать убийц.

– Происшествие в Южной Африке – вот то, что непременно вызовет пристальный интерес у наших читателей! Уведомите меня, когда закончите, – я обязательно выделю место для вашего репортажа на первой полосе.

– Иронизируете?

– Еще как!

– А зря. Ее убили за сексуальную ориентацию. Единственным ее преступлением была любовь к другой женщине. По той же самой причине сыщики, знающие, чьих это рук дело, не собираются арестовывать убийц, как будто те раздавили бродячую собаку, а не убили человека. Ее родня борется за торжество правосудия, но властям наплевать, наоборот, они потакают этим умственно отсталым живодерам. Ей было двадцать четыре года.

– Это, конечно, трагедия, но Южная Африка слишком далеко географически и еще дальше с точки зрения интересов наших читателей.

– На прошлой неделе один из наших блестящих конгрессменов-республиканцев заявил под телекамеры, рассуждая о гомосексуальном браке, что он видит в этом путь к инцесту и к педофилии. В странном мире мы живем! Всему должен быть предел. Наш славный мэр грозится уменьшить потребление сладкой газировки в кинотеатрах – а лучше бы укоротил языки избранникам народа! Надо бы принять законы, по которым их можно было бы штрафовать, когда они преступают допустимые границы невежества.

– Вас потянуло в политику, Стилмен?

Эндрю попросил главного редактора не отмахиваться от его слов. Болтовня конгрессмена была не просто оскорбительной, она подстрекала к ненависти. Эндрю хотелось показать в статье, что речи политиков, клеймящих те или иные общественные группы, могут приводить к вспышкам насилия.

– Теперь улавливаете? Статья начинается с рассказа об убийстве ни в чем не повинной женщины и о бездействии южноафриканских властей, не придающих значения этому убийству, а потом я перехожу к этому тупице-конгрессмену, к подсказке, содержащейся в его словах, и к предсказуемым эксцессам со стороны дуболомов, которые поймут его буквально. Если получится, я заставлю партию этого болвана откреститься от него и в конце концов четко выразить свою позицию.

– Немного притянуто за уши и рискованно, но если к вам благодаря этому вернется желание взяться за более…

– …за более важные темы? Женщина двадцати четырех лет, которую изнасиловали, избили, а потом зарезали за то, что она лесбиянка, – это недостаточно важно?

– Не приписывайте мне того, чего я не говорила, Стилмен.

Эндрю положил руку на плечо главной редакторше и слегка нажал, подчеркивая вескость своих слов.

– Обещайте мне кое-что, Оливия. Когда я умру, вы не станете произносить речей на моих похоронах.

Оливия озадаченно посмотрела на него:

– Обещаю, если вам так хочется. А в чем дело?

– «Ты пал на этом бастионе, как солдат на поле брани» – нет, только не это… Постыдились бы!

– Не пойму, о чем вы, Стилмен.

– Ни о чем, проехали. Просто обещайте, и все. Хотя нет, не все: еще этот архивный зал «Б». Мрачнее местечка не нашлось?

– Оставьте меня в покое, Эндрю, вы отнимаете у меня время. Все эти ваши измышления для меня – темный лес. Начинайте вкалывать, тогда я, так и быть, куплю вам билет до Кейптауна, чтобы не путались под ногами.

– До Йоханнесбурга! Скажите, кому из нас трудно сосредоточиться? С ума сойти!

Эндрю вбежал в лифт и поднялся к себе. Там царил кавардак – точь-в-точь как в тот день, когда на него напали. Фредди Олсон погрузился в журнальный кроссворд, грызя карандаш и раскачиваясь на стуле.

– «Привидение», семь букв. Не подскажешь?

– «Отпечаток семи фаланг моего кулака на твоей физиономии» – какие будут предложения?

– В Уэст-Виллидж полицейский сбил престарелого велосипедиста, – загундосил Олсон. – Недовольный тем, что сбитый загородил ему дорогу, он потребовал у него документы, а когда бедняга возмутился, заковал его в наручники и упек в каталажку. Перспективное дельце. Не хочешь заняться?

– В чем выразилось возмущение?

– Судя по показаниям, старик отвесил полицейскому пощечину за то, что тот обратился к нему неподобающим тоном.

– Сколько лет велосипедисту?

– Восемьдесят пять. А полицейскому тридцать.

– Этот город не перестает меня удивлять, – сказал Эндрю со вздохом. – Ладно, возись со своими муниципальными происшествиями дальше, а меня ждут настоящие журналистские дела.

– Пара стаканов бурбона или дайкири?

– Тебе не терпится поболтать о своих страстишках, Олсон? Изволь: не стыдно было за-явиться под кайфом на мои похороны?

– Не пойму, о чем это ты. Я уже давно с этим покончил. Дал священную клятву у твоей больничной койки, что, если ты сыграешь в ящик, я завяжу.

Проигнорировав наскоки коллеги, Эндрю собрал свою почту, прихватил утренний номер газеты и удалился. Денек выдался ясный, и он решил прогуляться несколько кварталов до Нью-Йоркской публичной библиотеки.

У входа в читальный зал он предъявил читательский билет. Дежурный вполголоса поприветствовал его.

– Здравствуйте, Ясин. – Эндрю протянул ему руку.

– Вы заказали что-нибудь на сегодня? – спросил библиотекарь, глядя на монитор своего компьютера.

– Я принес с собой все, что мне нужно, чтобы не сделать по случайности что-нибудь полезное. Почта, газета – вот и все, что для этого требуется.

Ясин повернулся к любимому столику Эндрю.

– Сегодня у вас соседка, – предупредил он все так же тихо.

– Мы же с вами договаривались!

– Мне очень жаль, мистер Стилмен, но сегодня у нас аншлаг, почти все места заняты, мы даже перестали впускать читателей – виданное ли дело! Я не мог бесконечно придерживать сразу два места.

– Она надолго?

– Понятия не имею.

– Хорошенькая?

– Скорее да…

– Кто такая?

– Вы знаете, что мы не вправе разглашать сведения о читателях.

– Даже мне, Ясин?

– Мистер Стилмен, за вами уже очередь, ступайте на ваше место!

Эндрю, печатая шаг и злорадно наслаждаясь эхом, двинулся к своему столу. Дойдя до него, он шумно отодвинул кресло, плюхнулся в него и зашуршал газетой.

Как он ни старался производить побольше шума, соседка не реагировала. Наконец ему надоело вредничать, и он попытался углубиться в чтение.

Но у него это никак не получалось, и он снова стал разглядывать молодую женщину напротив.

У нее была короткая стрижка под Джин Сиберг, личиком она тоже походила на нее. Она настолько увлеклась чтением, что водила пальцем по строчкам. Время от времени она что-то записывала в тетрадку и снова погружалась в чтение. Эндрю нечасто доводилось наблюдать такую сосредоточенность.

– Наверное, это что-то многотомное? – не выдержал он.

Молодая читательница растерянно подняла глаза.

– Не знаю, что вы читаете, но, похоже, это что-то крайне увлекательное, – продолжил он.

Она недоуменно приподняла бровь, надула губки и опять углубилась в чтение.

Эндрю начал было ею любоваться, но сказать больше ничего не успел: вскоре она захлопнула книгу и встала. Отдав книгу библиотекарю, она покинула читальный зал.

Эндрю тут же вскочил и поспешил к Ясину:

– Вам понадобилась книга, мистер Стилмен?

– Да, вот эта! – Он впился взглядом в томик, оставленный на столе библиотекаря его недавней визави. Ясин накрыл обложку ладонью:

– Сперва я должен зарегистрировать возврат книги, а потом оформить ее на вас. Пора бы знать наши правила! Возвращайтесь на свое место, книгу вам сейчас принесут.

Эндрю дал понять библиотекарю, что его служебное рвение сейчас совершенно неуместно, и пулей вылетел из зала. Он сам себе удивлялся: стремглав понесся за соседкой, пытаясь высмотреть ее в толпе на широкой лестнице. Поняв, что опоздал, он пожал плечами и решил успокоить себя неспешной прогулкой.

Назавтра Эндрю, верный привычке, явился в читальный зал в 10 утра. Кресло напротив него пустовало. Он несколько раз обвел зал глазами и только после этого разочарованно открыл свою газету.

В обеденный час он пошел в кафетерий. Там он обнаружил свою давешнюю соседку: она как раз приближалась к кассе, двигая поднос вдоль стеллажей-холодильников с едой. Эндрю схватил с полки сэндвич, косясь на нее, и встал в очередь.

Усевшись через три столика от нее, он стал наблюдать, как она утоляет голод. Она то кусала яблочную шарлотку, то что-то записывала в свою тетрадку, ни на что вокруг не обращая внимания.

Эндрю был от нее в восторге. Сосредото-ченный взгляд его вчерашней соседки механически скользил от тетрадки с записями к тарелке с шарлоткой и обратно, хотя едой она явно наслаждалась. Одна деталь, замеченная еще накануне, снова бросилась ему в глаза: она водила по строчкам указательным пальцем левой руки, той же рукой делала записи, правую же упорно держала под столом. Трудно было не задаться вопросом, почему она ее прячет.

Наконец женщина подняла голову, окинула взглядом кафетерий, одарила Эндрю мимолетной улыбкой и, выбросив недоеденное в мусорный контейнер, отправилась обратно в читальный зал.

Эндрю выкинул туда же свой едва надкушенный сэндвич и зашагал за ней. Опустился в свое кресло, развернул газету.

– Надеюсь, это сегодняшняя, – послышался немного погодя шепот молоденькой соседки.

– Прошу прощения?

– Вы так бесцеремонны, вот и я позволю себе то же самое: надеюсь, газета сегодняшняя. Раз вы только делаете вид, будто читаете, то не будем тянуть: что вам от меня надо?

– Ровным счетом ничего! При чем тут вы? Я просто задумался, – пробормотал Эндрю, плохо скрывая смущение.

– Я изучаю историю Индии. Вас это интересует?

– Вы преподаватель истории?

– Нет. Вы что, из полиции?

– Нет, я журналист.

– По финансовой части?

– С чего вы это взяли?

– Ваши часы. Не видела, чтобы люди этого круга позволяли себе подобные игрушки.

– Это подарок моей жены – бывшей…

– Неужели она вас обманула?

– Нет, это я ее обманул.

– Можно мне вернуться к работе? – взмолилась она.

– Разумеется. Не хотел вам мешать.

Поблагодарив его, она снова погрузилась в чтение.

– Репортер, – счел нужным уточнить Эндрю.

– Не хочется быть невежливой, но мне важно сосредоточиться на моей работе, – ответила она.

– Почему Индия?

– Думаю рано или поздно туда отправиться.

– В отпуск?

– Кажется, вы не оставите меня в покое, – проговорила она со вздохом.

– Почему, оставлю. Даю слово молчать. С этого момента – больше ни слова. Крест поцеловал бы, если бы носил.

Эндрю сдержал слово и просидел молча весь день. Когда его соседка встала – до закрытия оставался еще час – он попрощался с ней безразличным кивком.

Уходя, Эндрю схватил со стола библиотекаря книгу, только что оставленную очередным читателем, и положил под обложку двадцатидолларовую бумажку.

– Мне нужна только ее фамилия.

– Бейкер, – прошептал Ясин, прижав книгу к груди.

Эндрю достал из кармана джинсов еще одну купюру с портретом Эндрю Джексона.

– Ее адрес?

– Мортон-стрит, шестьдесят пять, – ответил шепотом Ясин, пряча деньги.

Эндрю вышел из библиотеки и зашагал по Пятой авеню. На тротуаре было не протолкнуться. Поймать в такой час такси нереально. Он заметил молодую женщину из читального зала на углу 42-й улицы: она тщетно пыталась остановить какую-нибудь машину. У тротуара затормозил черный «Форд Краун Виктория», водитель наклонился, предлагая ей свои услуги. Эндрю приблизился на достаточное расстояние, чтобы расслышать цену. Она села на заднее сиденье, и длинный автомобиль влился в сплошной поток.

Эндрю добежал до Шестой авеню, спустился в подземку, сел в поезд линии «D» и через четверть часа сошел на остановке «4-я Западная улица». Оттуда было рукой подать до бара «Генриетта Хадсон», который он предпочитал другим за богатый выбор коктейлей. Заказав у стойки имбирный эль, он уселся на табурет у окна, чтобы наблюдать за перекрестком Мортон-стрит и Гудзон-стрит и ломать голову, что заставило его предположить, будто молодая женщина поедет из библиотеки прямо домой, а главное, чего ради он сам сюда притащился – в этом не угадывалось ни малейшего смысла… Как следует поразмыслив о том и о другом, он пришел к выводу, что сходит с ума от скуки. Он оплатил счет и отправился в автомастерскую к Саймону – тому как раз пришло время уходить домой.

Через несколько минут после его ухода длинный черный «форд» высадил Сьюзи Бейкер перед ее домом.

Въезд в гараж был уже закрыт металлической шторой. Эндрю ускорил шаг. Вскоре он увидел у тротуара Саймона, засунувшего голову под капот «студебекера».

– Как ты кстати! – сказал ему Саймон. – Не заводится, хоть плачь! В одиночку мне его в гараж не затолкать. Меня приводит в ужас мысль, что придется бросить его здесь на всю ночь.

– Мне бы твои заботы, старик!

– Это мой кормилец – как же мне о нем не заботиться?

– Никак его не продашь?

– Как раз продал – и получил назад от коллекционера, взявшего взамен «одсмобил» 1950 года. Своя клиентура – великое дело в моем ремесле! Ну, взяли?

Эндрю уперся руками в багажник «студебекера», Саймон опустил стекло и схватился левой рукой за дверцу, а правой за руль.

– Сломался?

– Понятия не имею. Завтра покажу механику.

Они закатили машину в гараж и отправились ужинать в ресторанчик «Мэриз Фиш».

– Я решил вернуться на работу, – объявил Эндрю, садясь за столик.

– Давно пора!

– И перееду жить к себе.

– Никто тебя не заставляет.

– Никто, кроме тебя.

Эндрю продиктовал официантке свой заказ.

– О ней что-нибудь слышно?

– О ком? – спросил Саймон.

– Сам знаешь.

– Нет, у меня нет о ней никаких известий. Откуда?

– Ну не знаю… Просто надеялся.

– Страница перевернута, она не вернется. Ты причинил ей слишком сильную боль.

– Вечер во хмелю, дурацкое признание… Тебе не кажется, что я уже сполна за это расплатился?

– Меня можешь не спрашивать, рассказывай все это ей.

– Она куда-то переехала.

– Не знал. А ты откуда знаешь, если не имеешь от нее вестей?

– Брожу иногда под ее окнами.

– Случайность?

– Да, иногда случайно забредаю…

Эндрю хмуро смотрел через стекло на темные окна собственной квартиры.

– Ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня. Есть места, бередящие память. С ней я пережил самые счастливые мгновения своей жизни. Вот и шатаюсь у нее под окнами, посиживаю на лавочке, предаюсь воспоминаниям. Иногда вижу нас вдвоем – две тени, входящие в дом с покупками, сделанными в магазинчике на углу. Слышу ее смех, ее шутки, смотрю на то место, куда она всегда ставила пакет, ища ключи. Бывает, даже встаю с лавочки, вроде как поднять ее пакет, – в сумасшедшей надежде, что дверь откроется и жизнь продолжится с того момента, когда прервалась… Идиотизм, конечно, но мне от этого так хорошо!

– И часто это с тобой бывает?

– Как тебе рыбка? – С этими словами Эндрю потянулся вилкой к тарелке Саймона.

– Сколько раз в неделю ты болтаешься под ее окнами, Эндрю?

– Моя лучше, ты сделал неверный выбор.

– Может, хватит оплакивать свою участь? Ну не сложилось у вас – печально, не спорю, но это еще не конец света. У тебя вся жизнь впереди.

– Слыхал я много пошлых сентенций, но «у тебя вся жизнь впереди» – апофеоз пошлости!

– Ты смеешь меня учить, после того что только что рассказал?

Саймон поинтересовался, как друг провел день, и Эндрю, желая оправдаться, поведал ему о своем знакомстве с посетительницей читального зала.

– Пока ты не принялся за ней шпионить и отсиживать себе зад на скамейке под ее окнами, я, пожалуй, сочту эту новость хорошей.

– Я уже оборудовал себе наблюдательный пункт в баре на углу ее улицы.

– Что ты сделал?!

– Ты слышал. Но это не то, что ты думаешь. В этой особе есть что-то интригующее, я еще не разобрался, что именно.

Эндрю заплатил по счету. На Чарльз-стрит было безлюдно. Старик выгуливал лабрадора, такого же хромого, как он сам.

– Не устаю поражаться сходству между собаками и их хозяевами! – воскликнул Саймон.

– Согласен. Купи себе кокер-спаниеля. Пошевеливайся, это будет моя последняя ночь на твоем поломанном диване! Завтра я сматываю удочки, как обещал. И еще одно обещание: больше я не стану прохлаждаться у Вэлери под окнами. Чего ради, раз ее след простыл! Знаешь, что меня убивает? Мысль, что она могла переехать к другому мужчине…

– Но ведь ты не желаешь ей ничего дурного?

– Что, если она откровенничает с другим, заботится о нем, спрашивает, как он провел день, близка с ним так, как раньше со мной… Нет, это невыносимо!

– Совершенно неуместная ревность! Она заслуживает лучшего.

– Как же мне надоели твои нравоучения!

– Пускай, кто-то все равно должен научить тебя уму-разуму. Ты только взгляни на себя!

– Может, кто-то и должен, но не ты, Саймон. Только не ты!

– Во-первых, с чего ты взял, что у нее кто-то есть? Во-вторых, даже если это так, почему ты считаешь, что она с ним счастлива? Можно прибиться к кому-то, спасаясь от одиночества, проводить время с другим, чтобы пережить разрыв, но постоянно вспоминать любимого человека. Можно, говоря с другим, слышать твой голос, смотреть другому в глаза и видеть твои.

– А вот это, Саймон, именно то, что мне требовалось услышать! Откуда ты все это знаешь?

– Со мной тоже так бывало, болван ты этакий.

– Быть с одной женщиной и думать о другой?

– Нет, быть с женщиной, любящей другого, и прикидываться, что ничего не замечаешь. Когда влюблен, это как ножом по сердцу. Знаешь, но делаешь вид, будто не знаешь. В конце концов это становится невыносимо – или она выставляет тебя за дверь.

Вечер был холодный, Саймон поежился, Эндрю положил руку ему на плечо.

– Мы с тобой отлично ладим, – пробормотал Саймон. – Тебе нет никакой необходимости собирать манатки уже завтра, если ты еще не готов. На диване в гостиной иногда могу спать я, а ты будешь блаженствовать в спальне.

– Знаю, старина. Но хорошенького понемножку, я знаю, уже пора. Это не значит, что я отказываюсь понежиться этой ночью на твоей кровати. Слово не воробей!

И они молча зашагали к дому Саймона.