Сильные духом

Глава четвертая

Чай был готов, суп сварен. Теперь она могла удовлетворить свое любопытство. Рашель вернулась в гостиную и при свете камина обыскала карманы кожаной куртки и летного костюма. Найдя бумажник, заглянула вовнутрь. Ей было стыдно, и к тому же она боялась, что придет мадам Ламброн и застанет ее за этим неблаговидным занятием.

Летчика звали Дэвид Р. Гэннон, он имел звание второго лейтенанта ВВС США и был на два года старше ее. Страх быть пойманной с поличным пересилил, и она быстро сунула удостоверение личности обратно в бумажник, а бумажник убрала в испачканный кровью карман летного костюма.

Немного успокоившись, она изучила содержимое аварийного комплекта. В неприкосновенный запас летчика входила плитка шоколада. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки.

Что такое шоколад, в здешних местах давно забыли. Рашель держала драгоценную плитку и не могла оторвать от нее глаз. Конечно же, летчик ее простит, если она отломит маленький кусочек. Она долго боролась с собой, но в конце концов устояла перед соблазном и положила шоколад на место. Гордая собственной добродетельностью, Рашель решила выстирать летный костюм и белье Дэвида Гэннона. Но, собирая одежду, она опять нащупала в кармане бумажник.

Кроме удостоверения личности, в бумажнике лежало несколько фотографий. На одной Дэвид Гэннон в военной форме был запечатлен с семьей. На второй Дэвид широко улыбался, сидя в кабине самолета. На третьей фотографии с ним была девушка, на вид примерно ее ровесница. Его подружка, решила Рашель, но не нашла в ней ничего особенного.

Когда она раскрыла бумажник, чтобы положить обратно деньги, из него выпал конверт. Он был помятый, видимо, Дэвид не раз перечитывал письмо. Читать чужие письма — страшный грех. Но Рашель ничего не могла с собой поделать. Письмо начиналось с «Дорогой Дейви», а в конце стояло: «Целую. Твоя Нэнси». Тем не менее оно показалось ей не слишком теплым. Герой-летчик, безусловно, заслуживал большего.

Согрешив в одном, можно уже не останавливаться — Рашель достала шоколадку и целиком запихнула ее в рот. Шоколад таял на языке, и она наслаждалась давно забытым вкусом.

За преступлением последовало раскаяние, и, чтобы хоть немного искупить свою вину, она решила все-таки привести в порядок одежду американца. Рашель отнесла вещи на кухню. Сначала она оттерла губкой кровь с кожаной куртки, а потом выстирала носки, белье и летный костюм. Развешивая их около печки, она тихонько напевала.

Потом она разогрела травяной чай, наполнила большую чашку и отнесла ее в свою спальню. Лицо летчика немного порозовело, дыхание было ровным. Нет, он не прекрасный принц, а скорее спящий красавец. Может, наклониться и разбудить его поцелуем? Дурацкая идея. Рашель невольно улыбнулась.

И все-таки ей хотелось, чтобы он побыстрее очнулся. Она села возле кровати с книгой, но мысли о пасторе мешали ей сосредоточиться. Фавер не совершил никакого преступления, и он не еврей, успокаивала себя девушка, его наверняка отпустят. В конце концов, он будет иметь дело с французами, а не с немцами из гестапо.

Рашель, должно быть, задремала, потому что ее разбудили стоны летчика. Дэвид Гэннон ворочался в постели и бредил — ему казалось, что он ведет воздушный бой.

Она прижала его голову к своей груди.

— Тише… — шепнула она ему на ухо. — Вам ничего не угрожает. Успокойтесь.

Девушка укачивала его, пока он не перестал метаться. Тогда она поднесла к его губам чашку с чаем:

— Попейте.

Летчик открыл глаза, посмотрел на нее невидящим взглядом и начал пить. Она заставила его выпить все до капли.

— Мне холодно, — пробормотал он и опять уснул.

Утром пришел доктор Блюм.

— Я его осматривать, — сказал врач и выставил Рашель из комнаты.

Он пробыл с раненым минут десять, а девушка ждала в коридоре. Когда дверь открылась, Рашель через плечо доктора взглянула на Дэвида.

— Как он?

— Температура нет. Давление стал выше. Хорошо.

Блюм вышел в коридор.

— Мадам Ламброн в город еще не возвращаться, — сказал он, натягивая галоши.

— Вам незачем ее присылать. Я и одна справлюсь.

Ей хотелось самой ухаживать за летчиком, и, провожая врача до двери, она придумала причину:

— Чем меньше людей знают, что он здесь, тем лучше.

Доктор Блюм внимательно посмотрел на девушку:

— Кому вы говорить про этот летчик?

— Никому, — ответила Рашель.

— Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. — Уже открыв дверь, он добавил: — Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны — это не я.

Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.

Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил — слава богу, по-французски, а не по-немецки: «Есть тут кто-нибудь? Можно войти?»

Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.

— Я принес вам немного еды. — Он протянул ей мешок.

Рашель положила его на стул позади себя.

— Как раненый?

— Хорошо. Сколько человек про него знают?

— Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.

Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.

— Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.

Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.

— Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.

— Спасибо. — Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. — Не желаете зайти?

Они вошли в гостиную и встали у камина.

— Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.

— А меня Сильви…

— Я знаю. Вы уже говорили.

Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.

— Он все еще без сознания? — спросил Гликштейн.

— Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.

— Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.

Рашель молчала.

— Я знаю одного человека, он мог бы сделать для него документы. В его вещах случайно нет подходящей фотографии?

— Не знаю, — солгала она.

Они вместе просмотрели бумажник летчика.

— По-моему, эта сгодится. Только девушку надо отрезать. Если этот человек сделает документы, я завтра их принесу. — Он спрятал снимок в карман, Рашель проводила его к двери.

— Еще раз спасибо за все, что вы принесли. И в особенности за кролика. — Она закрыла за ним дверь.

Дэвид Гэннон проснулся. У него раскалывалась голова и сильно болела нога. Очень хотелось пить.

На стуле рядом с кроватью дремала девушка. Густые черные волосы, хорошенькая, но одета не как медсестра — похоже, он все-таки не в больнице.

Что это может значить? Дейви, мучаясь от боли и жажды, пытался разобраться в том, что с ним случилось, но голова работала плохо. Он даже не знал, насколько серьезны его ранения. В конце концов он протянул руку, чтобы разбудить девушку.

Рашель спала и видела сон. Она снова была маленькой и лежала в постели с родителями, ей было тепло и уютно, она знала, что папа и мама ее очень любят. А потом, уже на пути к пробуждению, она вернулась в свой нынешний возраст, и опять она лежала в кровати, по всей видимости, не одна, потому что чья-то рука гладила ее по колену.

Она выпрямилась, рука раненого летчика упала.

— Вы говорите по-английски? — спросил Дэвид Гэннон так тихо, что она с трудом расслышала.

— Да, — ответила девушка, растерянно улыбаясь.

Ей было неприятно от мысли, что она предстала перед ним в таком виде, неумытая и непричесанная. Но его бледность, его слабый голос заставили ее забыть о собственных переживаниях. Она взяла чашку с остывшим травяным настоем.

— Выпейте это. — Рашель помогла ему приподняться.

Его лицо было очень близко, так близко, словно она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Вы англичанка?

— Нет. Я жила в Англии, училась в школе.

— Где я?

— Совсем недалеко от Лиона.

Позднее он скажет, как потрясли его ее слова даже в тогдашнем полусумрачном состоянии. Получалось, он на сотни километров отклонился от курса. Ему было стыдно, что он оказался таким плохим штурманом — летел в Англию, а попал…

— Мне нужно вернуться в эскадрилью.

— Вы скоро туда вернетесь.

— Здесь есть немцы?

— Нет.

— Чей это дом?

Она сказала, что это дом пастора.

— А где сам священник? Мне можно с ним поговорить?

— Он не священник, а протестантский пастор. У него есть жена и дети. В этом городе почти все протестанты.

— Кто еще здесь живет?

— Они все на время уехали.

— А где моя одежда?

— Должно быть, уже высохла.

Она вышла и через минуту вернулась с охапкой одежды.

— Помочь вам одеться?

— Но я совсем голый.

— Какая разница.

Ее ответ, похоже, смутил его.

— Кто уложил меня в кровать?

— Врач. Может, съедите немного супа?

Он кивнул.

Сходив за супом, Рашель стала кормить Дэвида с ложечки, одной рукой поддерживая его голову. И опять его лицо было совсем близко.

— Вы живете в этом доме?

— Да.

— Пастор ваш отец?

— Нет.

— Вы так добры ко мне, — сказал он. — Как вас зовут?

Она чуть было не ответила: «Сильви Бонэр», но остановилась — ей вдруг захотелось сказать ему правду. Ей хотелось хоть для кого-то снова стать Рашелью Вайс.

— Рашель, — наконец ответила она.

— Рашель… а дальше?

Девушка решила не рисковать.

— Рашель Бонэр.

Суп был доеден.

— Еще чего-нибудь поесть у вас не найдется?

— Сегодня вам можно принимать только жидкую пищу. Так велел доктор.

Он закрыл глаза и уже через секунду забылся сном.

Она легла спать в комнате мальчиков. Всю ночь ей снились кошмары. В последнем из них ее забрали в гестапо и привязали к стулу: в наказание за то, что она ухаживала за раненым американским летчиком, палачи намеревались прижечь ей лицо раскаленным железом.

Разбудили ее странные звуки — глухие удары по полу в коридоре. Открыв глаза, она обнаружила, что уже утро.

Вскочив с постели, Рашель бросилась к двери и лицом к лицу столкнулась с Дэвидом Гэнноном. Летчик стоял на одной ноге, до подбородка завернувшись в одеяло.

— Давайте я вам помогу.

— Ничего, я сам.

— Упадете, и что мы тогда будем делать?

— Я просто, так сказать, изучал обстановку. — У него был сконфуженный вид, да и голос тоже выдавал стеснение.

Рашель догадалась, что ему надо в ванную.

— Мне кажется, это то, что вы искали, — сказала она, показывая на нужную ему дверь.

— Что ж, думаю, мне не помешает умыться. Может, и водички выпью. — Он на одной ноге запрыгал к ванной.

— Я принесу горячей воды и полотенце.

Ему было трудно долго стоять, и он присел на край ванны — сидячей, таких он никогда прежде не видел. Девушка вернулась с полотенцем и огромным чайником кипятка. Наполнив раковину до половины, она вышла и закрыла за собой дверь.

Дейви взял мыло, больше похожее на комок глины, и вымыл лицо. Как мог, побрился запасной бритвой пастора. Потом помылся целиком, насколько это было возможно.

Выйдя из ванной, он чувствовал себя гораздо лучше. Рашель ждала его в коридоре, уже одетая и причесанная. А она красивая, подумал Дейви. Подпрыгивая на здоровой ноге, добрался до своей комнаты и сел на кровать.

— Вы не знаете, как можно связаться с Сопротивлением?

— Нет. Пастор запрещает им действовать у нас в городке.

— Партизаны могли бы помочь мне вернуться в Англию.

— Ложитесь, — сказала Рашель. — Я вас укрою.

— Но…

— Что «но»?

— Я не могу лечь, пока вы здесь.

— Почему? — спросила она, откровенно его поддразнивая.

— Я же совсем голый.

— Вам что, никогда не приходилось раздеваться при женщине? — улыбнулась Рашель.

— Конечно, приходилось, — ответил он, глядя в пол. — Много раз. Сколько, по-вашему, мне лет?

Она вышла, он лег и натянул на себя одеяла.

— Можно войти? — спросила Рашель. — Надеюсь, вы хорошо спрятали все такое, от чего я могу упасть в обморок.

Он лежал, укрытый простыней и двумя одеялами, удобно положив сломанную ногу. Рашель подоткнула одеяла, а затем, поправляя подушку, наклонилась и поцеловала его в лоб. Она и сама не знала, почему это сделала. Просто взяла и слегка коснулась губами его лба. Но, прежде чем она успела выпрямиться, он обнял ее одной рукой, привлек ее к себе и поцеловал в губы. Пусть короткий и невинный, это был их первый настоящий поцелуй. Смутившись, Рашель отступила к двери.