Симулятор. Задача: выжить

14

Ой, ментовка наша — это что-то! Кто таким придуркам пушки доверяет? Если головка бо-бо, залег бы дома, книжку бы почитал. Ну, серьезно, я бандюгана бритого оторвой считала, но никак не сержантика. Он же тихо себя вел, не возбухал почти, сам с нами напросился! У меня чуть выкидыш всех внутренностей не произошел, когда наш красавчик палить начал.

— Живо лечь всем! — заревел мент. — Мордой в землю, руки за голову! Живо, кому я сказал! — и пальнул дважды, поверх голов, не целясь. Попал в вывеску над дверью, жестянка сорвалась, загремела вниз.

На испуг планировал взять, хотя, скорее, ни хрена он не планировал, трясло его самого, слюна разлеталась. Строители, однако, послушались, трое присели, стали уже укладываться, видать, не впервой им было. Но тут кто-то пальнул в ответ, внутри столовой затопали, заголосили. На крыльцо полезли смуглые, коротко стриженные, заросшие щетиной парии в заляпанных краской робах на голое тело.

— Проваливайте, буржуи! Сосите из своих колодцев...

Меня это жутко взбесило. Всего лишь пару дней назад немыслимо было представить, чтобы чернорабочие обращались ко мне в подобном тоне!

— Господа, нам не следует... — заскулил в арьергарде Белкин. Теперь он тащил на себе сварочный пост, сбросил его на бетон с таким грохотом, что у Тамары Маркеловны сердечко перевернулось. Другие тоже подпрыгнули, и наши, и строители.

— Да замолчите же вы, — приструнила Белкина «селедка». Я так и не запомнила имя этой фифочки, что увязалась за нами и за своим дружком. Краем уха слышала, что «селедка» пытается петь, а дружок торгует нефтью, точнее, его папашка. И вместе они худосочную «селедку» раскручивают. Какого дьявола парочка увязалась за нами — ума не приложу...

— Пригнись, братва! — предостерегающе выкрикнул Жан, уже для нас.

— Стойте, давайте обсудим! — верещал депутат.

Я беспомощно крутила головой, не соображая кого слушать. Откуда-то сбоку из жилого барака вынырнули еще трое мужчин, полуголые, чумазые, как черти, но явно славяне.

— Суки, что ж вы творите?

— Ты глянь, менты людей калечат!

— Опусти пистолет, засранец!

— А ну стоять! — вступился за Комарова Жан. — Вам делать больше нечего, как за черных вступаться?

— За черных? Это кто черный? — подал голос мужик с ружьем. Наконец я его рассмотрела, грузин или армянин, но не из шабашников, явно. Постарше, и одет прилично, если можно назвать приличными обрывки летнего костюма.

— Как вам не стыдно, а еще милиция! — проблеяла девка с ребенком. Она спряталась за спиной у грузина и, как шавка, лаяла из укрытия. — Убирайтесь отсюда, это наша территория! Думаете, раз денег наворовали, так вам все можно?

— Территория? — вскипел Комаров и дослал патрон в ствол. Таким я его еще не видела, парень конкретно себя накручивал. Он сделал шаг к крыльцу, не обращая внимания на загалдевших молдаван. — Территория твоя, мля? А это моя страна, ясно, гиви?

— И не фиг в моей стране указывать, где русскому человеку можно ходить, а где нет! — поддержал Григорий.

— Постойте, опустите стволы, не надо ссоры, — увещевал Белкин. — Парни, нам всего лишь нужна вода. Поделитесь водой, у нас дети!

— У всех дети! — отбрил кто-то из славян.

На крыльцо столовой тем временем вылезли еще несколько чумазых шабашников. Кажется, я на расстоянии ощутила исходившую от них вонь. От этих дикарей воняло всегда. Я вспомнила, как непросто было общаться с такими же, с позволения сказать, «спецами», когда они ставили мой фундамент. Хоть нос зажимай!

— Чем ваши дети лучше наших? — пискнул из-за забитого фанерой окна женский голос.

— А мы детей не обделим, — продолжал переговоры Гриша. — Все должно быть поровну...

— Да вы детей наших задушите и не поморщитесь! — Уже новый голос, хриплый, но опять женский.

Переговоры зашли в тупик. Напоминать Грише про детей не стоило, он своих пацанов даже толком не похоронил. Я видела, как на его щеке заиграл желвак. Как-то нехорошо мне стало. Похоже, мы все не ожидали, что здесь столько бабья окажется. Мы договаривались войти тихо, ну максимум — положить часового, выражаясь языком партизанским. Если бы не мудила Комаров, затеявший пальбу, они бы не повылазили...

Чуяла я, что дело пахнет керосином!

Тут вперед снова полез наш «миротворец». В дурацкой тюбетейке, в серой, задубевшей от пота футболке Белкин меньше всего походил на уважаемого хирурга. Мне с самого начала стало ясно, что помирить он никого не способен. Напротив, из-за таких, как он, «и вашим, и нашим», волевой напор Жана мог пройти даром.

— Мы не будем стрелять, если вы поделитесь...

— Ага, вы уже раз обещали! — В руках шабашников появились куски арматуры. Мне показалось, там был еще один ствол, но ручаться я не могла. В кошмарном синем освещении тени скакали, предметы постоянно вытягивались и укорачивались вместе с тенями. Кроме того, пот буквально заливал глаза. Я не успевала промокать лоб и веки платком.

— Кирилл, отойди! — гаркнул Жан. — Шо ты с ними церемонишься?

Молдаване осмелели, чувствуя, что первая атака захлебнулась. Я никак не могла их сосчитать; кто-то все время то входил, то выходил.

— Эй, мужик, я же тебя помню, — обратился Григорий к грузину с ружьем. — Ты же не с ними, я помню. Вы с Тарасовым кабель прокладывали, верно ведь? Чего ты их покрываешь, красавчиков?

— Я с Тарасовым в одном отделе, — проворчал грузин. — Никого я не покрываю, но мы тут такие же люди. Вы там позабыли, кто вы есть, за чей счет заборов понатыкали, так вот познакомьтесь с народом.

— Это кто народ? — вякнула наша певичка-«селедка». — Дядя, это ты народ? Мы своим трудом, честно дом строили, не то что некоторые!...

— Я к тебе, шалава, на «ты» не обращался, — отрезал грузин. Ружье он не опускал, продолжал целиться в Гришу.

— Это ты, птичка, стало быть, честно, а мы — воры? — засмеялись из толпы.

— Люся, я тебя умоляю... — накинулся на «селедку» ее хахаль. Он бросил свои канистры, пытался оттеснить певичку к гаражу, а может, и сам задумал свалить. Но «селедка» вырвалась и буквально потащила его за собой.

— Потому что! — визжала она, обращаясь к славянам. — Эти хоть строят, а вы? Вы привыкли все тырить, как при советской власти, да! Я знаю, у меня брат в вашем тресте работает. Вы прожираете деньги, которые на лагерь детский отпущены. Лагеря давно нет, а вы его по документам оформляете, налоги списываете! Пишете в документах, что дети оздоравливаются, а сами семейки на лето пристроили! Которое лето подряд! Эти руины давно должны были снести, а вы только пишете, что ведете демонтаж! Совсем обнаглели, на тачках родню сюда катаете, пионерские бараки вскрыли, общежитие устроили! В поселок люди отдохнуть от города приезжают... А кто вам разрешал кухню включать, котлы, водогреи? Электричество бесплатно палите, пирсы все своими бутылками загадили, костры жжете! Что, не так, что ли?!..

Я слушала ее бесполезный треп вполуха. По сути, «селедочка» была совершенно права, но сию секунду ее обличения пришлись явно не к месту. Я сама ненавижу, прямо трясусь вся, когда приходится сталкиваться с подобными типами. Я их называю «майонезные банки». Это потому, что они вечно таскали на работу в свои вшивые НИИ салатики в баночках. Они их жадно заглатывали, спрятавшись между приборами, так жадно, что лопатки ходуном ходили. А потом бежали баночки свои мыть, словно с анализом мочи в очередь к рукомойнику, и не дай бог разбить! Это ж орудие производства, в баночке сейчас чаек заварен будет, а там, глядишь, день и пролетел...

Я все это знаю и помню. Наша певичка в годы оные в люльке качалась, а Тамара уже вовсю родной НИИ и родную парторганизацию раскачивала. Пока «майонезные банки» между списанными осциллографами, ссутулясь, лопатками шевелили, я первый кооператив по художественному литью затевала... Но надо же, как девочка реально мыслит, неужели правы генетики, и ненависть к стадам лоботрясов передается и поколению пепси? Тогда нам, старикам, ексельмоксель, не страшно уходить!

Я подумала, родное сердце, есть что-то знаковое в сегодняшнем приключении. Словно с работы не уезжала, словно на двадцать лет назад откинулась. «Майонезные банки» встали нам поперек дороги. Это они, черви, придумали накручивать и останавливать счетчики, они растаскивали по субботам достояние родины по своим мизерным участкам, это они колебались до последнего, готовые лизать пятки любому режиму, рыцари долгополых халатов, магнитных шашек и сальных анекдотов...

Зато здесь они глотки рвут. Ой, я не могу! Ведь покусились на их святое, и затык не в воде, разумеется. «Майонезные банки» всегда бесятся, когда им указывают их законное место, в раздевалке, между старыми отключенными приборами...

Но поддерживать «селедку» мне было неинтересно. Гораздо интереснее оказалось следить за пальцами сержанта Комарова. Он как вырвался вперед при первом натиске, так и стоял, родимый, горбился слегка, но ни шагу назад. Руки заложил за спину и на ощупь набивал обойму «Макарова».

— А от вас, одна чистота?! — перебил «селедку» седой тощий мужик в кепке с эмблемой «Зенита». — Испражняетесь, поди, розами? Да от вас вообще не продохнуть! Все леса, все пляжи застолбили, простому человеку отдохнуть негде...

— Бухнуть вам, скотам, негде!

Бедненькая Тамара Маркеловна чувствовала приближение теплового удара. В ушах звенел колокол, все настойчивее и чаще, с периферии зрения наползали темные круги. Внезапно я пожалела, что пистолет Комарова не у меня в руках. Комаров вел себя как-то подозрительно тихо. Топтался на месте, глядел себе под ноги, как застигнутый за подглядыванием детсадовец. Если бы его пушка оказалась у меня в руках, я бы перемирию живо положила конец.

Дело в том, что мы уже не могли так просто отступить. Это походило... Ну, я не знаю, на встречу двух ветвей эволюции, что ли. Молдаване вооружились дубинами с торчащими гвоздями, камнями, у некоторых были ножи. Русские, или кто они там, все равно держались особняком, но именно среди них находился мужчина со вторым ружьем.

У нас просто не оставалось выбора. Сегодня они сидят тихо на кухне, а завтра осмелеют и попрут в поселок. Если грызунов не придавить сегодня, завтра, родное сердце, они не подпустят тебя к твоей же тарелке...

Дело пахло кровью, черт подери!..

— Ну, шабаш! — произнес Комаров, спуская курок. Двоих он завалил с ходу, молоденьких мальчиков, оба так и отлетели. Один спиной на щит навалился, проломил, кровища хлынула. Второй согнулся, скорчился. Только после этого остальные бросились бежать. Кто подурнее — те в дом ломились, а трое или четверо — в стороны прыснули.

Эти и спаслись.

В ответ бухнуло ружье. Ой, я не могу, ну почему дуракам везет? Комаров уцелел, а молоденький нефтяник рухнул замертво. «Селедка» Люся тут же выдала сотню децибелл, повалилась на муженька сверху, театрально и трагично. Это что-то, я ей почти поверила; если бы она еще ручки на отлете не держала, маникюрчик бы от крови не берегла, так полный Шекспир бы приключился!..

— А-аа, суки! — Жан ловко присел на коленку, шарахнул, но не по убегавшим шабашникам, а куда-то в глубину крыльца, под навес.

Тот парень, что упал, еще ножками сучил, руками под себя греб, а сам мои глаза поймал, оторваться не дает. Огромные глазищи, черные, и слезы текут...

Я близко от него остановилась, сама хочу упасть, залечь хочу, а некуда приткнуться. Там поле ровное, из бетона. Я, кажется, закричала, или другие девушки помогли, точно не скажу.

Седой «зенитовец» в комбезе на голое тело, он первый назад к двери бросился и получил пулю в спину. Я впервые такое увидела, как в кино показывают, когда со спины у человека дырочка махонькая, а с той стороны — как плеснет...

Седой взмахнул руками и повалился ничком, на приятелей своих. Слева от меня орали, это Жан бежал и Гришка, они стрелять сразу не хотели, это точно! Они орелика нашего остановить хотели, но поздно уже было останавливать...

Это что-то с чем-то, как сержант палил! Он палил по забитому досками окну, потому что между досок дуло высунулось. Видать, туда грузин с пушкой отступил, в фойе, и за окном спрятался. Тут меня прямо чуть не стошнило, потому что ружье из окна в меня конкретно нацелилось — и как бахнет! Прямо над маковкой просвистело!

— Бей их, бей! — Группа отважных, но неразумных шабашников предприняла попытку зайти с фланга. Они швырялись увесистым, поранили Белкина немножко, Мартынюку бровь рассадили, но тут Жан развернулся и прострелил двоим ноги.

Повезло нам, ексель-моксель, что у Жана не охотничий ствол, а карабин многозарядный оказался! Еще бы секунда, и завалили бы нас чурбаны! А Тамарочка застыла враскоряку за бачком помойным, подходи и бери ее голыми ручками...

Но тут мне поплохело снова, потому что Комаров попал в девку русскую. Детеныш ее в истерике забился, а ей в руку угодило. Не смертельно, ее потом Белкин перевязал, чем нашлось.

Тут у Комарова отскочил назад затвор, оказывается, все так быстро получилось, это что-то! Парни его сзади схватить пытались, а уже чего хватать? Патроны-то кончились. В ушах у меня гудело, трещало. Белкин мимо проскочил, рот разевая, к девке раненой, а я не слышала, чего он орет...

Молдаван уцелевших как ветром сдуло, один только живой остался, тот, на которого седой раненый упал. Ой, не знаю, может, родственник какой, упал на коленки, этого седого баюкает, голову ему держит кричит прямо в ухо на своем, кровищей перемазался. А у седого ноги боком вывернулись, шлепки разлетелись, ногти черные, ступни черные, по земле скребут, как гвоздем по стеклу, с таким звуком. Я даже не сразу заметила, что ноги босые у него, грязища такая. Я все думала — ну скорей бы он уж скрести перестал, гадкое создание...

Девка раненая на жопу плюхнулась, руку качает, а ребенок возле нее визжит. Тут вторая часть балета понеслась, это Тамара Маркеловна уже слегка оклемалась, соображать начала. Из двери мужик толстый, голый по пояс, с обрезом выскочил, я его вспомнила, общались как-то. Он поваром работал, только не на шабашников-нацменов, а на «майонезных банок», что к поселку коммуникации тянули, а нынче лагерь разбирали. Я с ним прошлым летом договаривалась, чтобы и мои отделочники горячего питания могли перехватить. Не вспомню точно, почем и как, но по рукам ударили, кормил ребят...

Повар зарычал и выстрелил, даже не поднимая руки, с бедра. Возле моего уха снова вжикнуло, позади кто-то застонал. Я очень хотела оглянуться, посмотреть, что же там случилось, но не могла себя заставить отвести глаз от круглого черного зрачка. Ноги стали такие, словно из них вынули все кости, словно по колено в бетон вросла.

Зрачок обреза снова пополз вверх, я даже удивилась, что так медленно, а еще удивилась, что вижу хорошо. Рассвело совсем, но не привыкнуть никак. Почему-то совсем не к месту я задумалась, какие теперь придется выпускать будильники, с какой скоростью будут на них бегать стрелки, и что станет с временами года; вдруг весна в таком темпе сменит зиму, что шубу извлекать из целлофана просто нет смысла?..

Это что-то... Какой бред, оказывается, лезет в голову перед смертью! Шубу она, видите ли, вспомнила, всплакнула, дурочка!..

Гриша щелкнул, раз, другой и отшвырнул бесполезное ружье.

— Убирайтесь, не то я стреляю, — приветливо обратился к присутствующим повар. — Заряжено картечью, суки, назад без ног поползете...

Образовался из нас музей восковых фигур, выставка на выезде. Патроны оставались у Жана, но Жан держал прицел совсем в другую сторону, шугал молдаван, рассеявшихся по окрестным буеракам.

— Постойте, пожалуйста, не надо! — залепетал, замельтешил Белкин. — Умоляю вас, одумайтесь!

— Валите отсюда, я сказал! — Толстяк даже не посмотрел в сторону нашего лекаря. В ту секунду Белкин стал и мне противен, эдакая размазня, а не врач!

— А ты кто такой, чтобы мне указывать? — очень спокойно спросил Григорий.

— Я здесь живу. — Повар развернул ствол; я невольно выдохнула. Он целился теперь в Гришу, а не в меня. — Здесь моя жена и дети, понял, ты? А вы валите в свои вонючие дворцы и пейте из своих золотых унитазов!

— Как ты сказал? — Жан короткими шажками незаметно продвигался к крыльцу, держа на мушке троицу парней с ножами. — Мы ща поглядим, кто будет лакать из унитаза!

Я задергалась. Еще немного — и опять окажусь на линии огня.

— Уважаемый, ты здесь не прописан! Ты просто пользуешься тем, что вашу сраную малину не снесли вовремя!

— Слышь, отойди по-доброму! — Жан уже находился в нескольких метрах от крыльца. — Будь ласков отойди! Хошь — забирай бабу свою и айда с нами! Я отвечаю — никого не тронем, только воду возьмем!

— Нам вода не меньше нужна! — парировал повар.

— Как вам не стыдно, — залепетала «селедка». Я, к стыду сказать, опять позабыла ее имя, и позабыла, что она есть. Девица валялась на бетонных плитах, вся в пыли обнимала голову своего мертвого парнишки. — Вы всё подонки, убийцы, я наведу на вас... Вас всех уроют за моего мужа, всех... Землю жрать будете, уроды!

— Он вам не муж никакой, — гаденько хмыкнул депутат.

— Не твое дело! — мигом опомнилась певичка.

— Они злые, потому что их достают уже во второй раз, — прошептал Белкин. Он осторожно присел возле меня на корточки, вытер взмокшее лицо тюбетейкой. К нам, задрав задницу, юрко полз Мартынюк.

— Я ранен, доктор, у меня кровь...

— Это не рана, — не оборачиваясь, процедил хирург. — Приложите на десять минут носовой платок.

— Это все вы виноваты! — зашипела на врача «селедка».

— Я?! — Белкин слегка очумел от подобного заявления.

— Вы и ваш придурочный Дед. Все ведь знают, что вы заодно. И все знают, что у вас есть передатчик!

— Что?! — Хирург захлопал глазами.

Насчет передатчика даже я усомнилась, это уже явный поклеп.

— Вы виноваты! — сменила объект ненависти «селедка». — Вы собрали всех калек и убогих, вы! И теперь они выживут, а мы сдохнем...

Внезапно крыльцо расчистилось. Повар с группой поддержки отступил в глубину здания. Ой, родное сердце, мне эта перестановочка совсем не понравилась. При умелой организации обороны он нас еще месяц мог бы там парить...

Белкин покачал головой и направился к раненой девице. Та забилась в истерике, ребенок заорал вместе с ней.

— Я только перевяжу вас...

— А ведь Люська права, — гоготнул Жан. Он добежал до левого угла здания, затем до правого и встал с карабином за косяком. — Кирилл, гадом буду, Люська права. Они больше нас жрут, болящие твои, пердуны старые!

— Они тоже люди! — сумрачно возразил Белкин.

— Док, но если не кормить нас, то кто защитит ваших рахитов? Кому они вообще нужны? — резонно предположил Григорий. — Надо кормить в первую голову крепких мужиков, тогда и людоедства не будет...

— Нам хватило бы воды, — увлеченно шипела «селедочка». — Хватило бы, если бы не ваши долбаные игры в гуманизм!

— Пошли? — Комаров помахал Грише.

— У меня патронов — йок!

— Не бросай ружье, добудем в Полянах патроны!

Эй, депутат, прикрой справа! Кирилл, подбери все целые канистры!

— Я зайду, — ровно и уверенно сообщил Комаров.

Он первый провалился в темноту, и ничего не случилось. Уцелевшие войска противника отступили к своей святыне. Мы потащились за сержантом. Внутри было весело.

Сразу за дверью открывался широкий холл, в конце его распахнутая дверь, размером с грузовые ворота, вела в обеденный зал. Всю заднюю стену занимало роскошное мозаичное панно на тему счастливого советского детства. По левую руку в холле тянулись два окна в многочисленных пробоинах. Стулья, покрытые рваным кожезаменителем, с торчащим поролоном, составляли сложные узоры на разбитом полу. Под ближним окном, раскинув руки, в позе морской звезды, валялся грузин. Его ружье так и торчало в щели между досок. Над телом грузина, повторяя нашу тыловую картинку, причитала грузная русская женщина с длинной косой. На нас она даже не обернулась, раскачивалась и быстро шептала. Потом нам встретился еще один тяжелораненый, почти труп. Очевидно, его догнала шальная пуля уже внутри здания, раздробила спину и вышла наружу. Парень смотрел на нас выпученными глазами, брызгал слюной, но так ничего связного и не произнес.

— Позвоночник, — поднял глаза Белкин. — Надо его обездвижить, но я не уверен...

— Доктор, некогда, — Григорий почти насильно оттащил Белкина от раненого. — Скоро стекло, а здесь нет подвала!

Мы пошли дальше, по обеденному залу, вдоль перевернутых мормитов, за мойку, за разделочный цех. Мы видели неуютные комнатки с табличками на дверях — «молочная кладовая», «весовая», в которых обустроились шабашники. Сейчас глупцы покинули свои гнездышки, сбежали через заднюю дверь. Остались ватники, матрасы, чайнички, кастрюльки с чемто твердым, буровато-желтым...

Григория застрелили в тот счастливый миг, когда мы вышли к заветной цистерне. Менту в третий раз за сегодня повезло, обожгло лишь ухо, хотя шел он впереди, раздвигая темноту фонариком. Грише бедному разнесло все лицо. Тут мне поплохело, но, поразмыслив я порадовалась за парня. Ексель-моксель, я его плохо знала, один из приблатненных приятелей Жана» но вроде покультурнее малость. По крайней мере, не мочится при открытой двери, не рыгает перед дамами...

То есть все эти грандиозные заслуги в прошлом. Я всего лишь порадовалась его безболезненной смерти. Стрелял толстый повар, он, не скрываясь, сидел на верхней ступеньке железной лесенки, которая упиралась в решетчатый балкончик над цистерной. В помещении, куда мы вошли, потолок вдруг резко взмыл вверх. На полу, по углам, находились непонятные агрегаты, скорее всего, какие-то картофелечистки. Бочка с водой ждала нас, улыбалась своим освободителям. За толстым слоем металла слышала ее биение, ее прохладу, ее дождевой, радужный, деревенский вкус. Под брюхом бочки торчал кран с заботливо натянутым прозрачным мешком.

Вода...

Позади бочки качалась дверь в узкий коридор, а в конце коридора просвечивало небо. Они все сбежали, сволочные «майонезные банки» и молдаване. Они сбежали и оставили нам свое сокровище, а мы его не сумели сохранить. Застрял один жирный повар. Он закурил, передернул затвор, поднял обрез...

Комаров всадил в толстяка три пули.

— Стой, не стре... — выдохнул из темноты Белкин, но, как нам свойственно сегодня, притормозил. Я тоже увидела ошибку и ужаснулась, а Комаров даже не сообразил, что стряслось.

— Какого черта? — Мартынюк набросился на мента. — Что вы натворили?

Комаров жадно глотал пыль, не сводя глаз с пробитой цистерны. Повар упал с лесенки лицом вперед. Вода вырывалась из пробитой канистры тремя шершавыми жгутиками, раскачивалась, достигала заляпанного кафеля и превращалась в лед. Мужики метнулись подставлять канистры, бутылки, но опоздали.

— Ну, давай же, блин, давай! — упав на колени умолял Жан.

— Сверху! А что, если сверху попытаться? — Мартынюк сбросил оцепенение, неловко полез по ржавой лесенке. Лесенка закачалась, в двух местах точечная сварка давно отвалилась, верхние кронштейны полезли из штукатурки. Мартынюк повис, дрыгая конечостями; наконец, ему удалось закрепиться на вершине бочки.

— Ну, что там? Ловите канистру! — подпрыгивал внизу наш рассудительный медик.

— Поздно... — Мартынюк, истекая потом, вращал тугие вентили. — Кажется, застыла...

— Когда кажется — молись! — посоветовал Жан, неторопливо развернулся к менту. — Ты что ж натворил, служивый?!

— Было же ясно, что он провоцирует! — Мартынюк стоял на коленях над трупом повара и гладил, вылизывал замерзшие струи. Проще было напиться собственной крови.

— Он нарочно туда влез... — Доктор изумленно переводил глаза с бочки на меня и обратно.

— Кранты, — сержант медленно сполз по стенке. — Теперь всем кранты.

— Он сунул дуло пистолета себе в рот и нажал курок. Засранцу повезло, кончились патроны.