Синдром отторжения

82

Звезды.

Передо мной простиралась бездонная ночь, открытый и бесконечный космос, где призраки давно погасших звезд, свет которых путешествовал через солнечные системы, складывались в удивительные созвездия вместе с мерцающими огнями спутников связи и выходящих на орбиту кораблей.

Мы стояли у обрыва – черного и пологого. Стоило лишь посмотреть вниз, как начинала кружиться голова. Был второй час – глубокая и немая ночь, – и даже бледный свет звезд, пробивавшихся сквозь корону атмосферного газа, казался ярким. Я неплохо знал навигационные карты, хотя соответствующего предмета у нас еще не было, однако живое ночное небо мне доводилось видеть так редко, что, оказавшись вдали от города, я растерялся.

– Смотри, а вон там, – неуверенно начал я, показывая пальцем на яркую искорку, – вроде как Венера.

Лида задумалась.

– Не уверена. Странное расположение для Венеры… – Лида пару секунд следила за мнимой звездой. – А она ведь движется! Так что это не Венера, это какой-то спутник.

– Где же тогда Венера?

– И правда, не видно. Нет сегодня Венеры. Сегодня только Земля.

Лида улыбалась.

После плоского городского неба, в котором отражался искусственный свет многоквартирных домов и круглосуточных иллюминаций, лишая его глубины и жизни, можно было подумать, что мы оказались на другой планете, пустой, холодной и безжизненной, точно самая глухая ночь, и в то же время красивой до дрожи – как бывает красивым то, чего еще не коснулась рука человека.

Мы были одни.

Лида на сей раз надела простенькую серую ветровку с высоким воротником, а вместо сумочки взяла маленький рюкзачок – как будто мы собрались в поход, на звездную ночевку. Даже волосы она заплела в длинную косу – впервые со дня нашего знакомства.

– Красиво, – сказала Лида. – Но, честно… Мне кажется, в институтском городке тоже должно быть все хорошо видно.

– Мне говорили, здесь самое лучшее место.

– Да ладно, я не против. Здесь довольно… – Лида склонила голову, – романтично.

И тут же поежилась, потирая плечи:

– Хотя меня немного пугает то, что здесь никого нет. К тому же ты оставил машину почти на дороге.

– Ничего страшного. Она застрахована.

– Ага, только как мы будем отсюда выбираться.

– Ты хорошо подготовилась. – Я коснулся ее плеча.

Лида была одета уже совсем по-осеннему, хотя осень и началась лишь час назад – под ветровкой у нее был вязаный свитер с толстым воротником, а привычной узорчатой юбке она предпочла теплые брюки.

– А ты дрожишь, как осиновый лист, – сказала она.

Мы стояли на утесе, над ночной рекой, в которой, вздрагивая в волнующейся воде, отражались растущий месяц и звезды – или планеты, или восходящие по орбите корабли, – похожие на тающие в глубине песчинки. Легкий ветерок приносил запах воды, играясь с выбившейся из косы челкой на лбу Лиды, и она постоянно приглаживала ее рукой.

– Здесь красиво, – повторила Лида, – и…

Она подняла с земли небольшой камешек – выточенную ветром гальку – и, размахнувшись, бросила его в воду. Легкий всплеск напоминал плач ночной реки.

– Спорим, закину дальше? – завелся я.

– А я и не пыталась далеко бросить.

– Хотела, чтобы он подпрыгнул на воде?

– Я не умею так, – насупилась Лида.

– Я тоже, – признался я.

Лида подняла еще один камешек.

– Забавно. – Она крутила в руке гальку с мраморными прожилками, поблескивающими в сумраке, как фосфор; галька напоминала огромное яблочное семя. – Если знаешь вес камня, угол падения, то можешь предсказать все волны, все круги на воде, которые он вызовет, еще до того, как упадет.

– Логично.

– Все дело в том, что… – Лида бросила гальку в реку. – Иногда я думаю, мы и сами – лишь круги на воде.

Она чуть заметно улыбнулась, неожиданно смутившись.

– Люди не так уж и предсказуемы, – сказал я.

– Я не об этом.

– А о чем?

– Неважно. – Лида качнула головой. – Ох, и завез ты меня! Здесь какой километр?

– Километров семьдесят от институтского городка. Примерно.

– Неплохо, – сказала Лида. – Это, конечно, интереснее, чем кафе, но… Вообще-то я намекала на планетарий. – И толкнула меня локтем.

– А как же «Патрокл»? – картинно возмутился я.

– Ах да! Та фотография. Я уж и забыла о ней.

Порывистый ветер, перепутав в сумраке направления, подул откуда-то со стороны, из-за утеса, и Лида повернулась ко мне, зябко обхватив себя руками.

– «Патрокл», значит? – спросила она.

Ее глаза в темноте были черными.

– Ну, – принялся оправдываться я, – мне показалось, это будет…

– Символично, ага, – закончила за меня Лида и произнесла чуть тише: – Балбес.

– Что? Почему?

Лида не ответила.

Я невольно прислушивался к глубоким вздохам волнующейся реки. Отблески звезд в воде вздрагивали, и волны, которые поднимал ветер, наводили на мысли о причудливых искажениях пространства – вроде тех, которые создают в фантастических фильмах двигатели космических кораблей.

Лида вдруг начала обеспокоенно проверять карманы куртки.

– Забыла суазор?

– Да. Сколько там времени до выхода на орбиту?

– Еще почти полчаса.

Лида задумалась, нахмурив лоб.

– Нам же завтра с утра. Если я завтра просплю первую пару, то ты будешь во всем виноват.

– Я готов понести наказание, – согласился я.

– О, ты понесешь! – прыснула со смеха Лида.

Мы говорили, как друзья, знакомые множество лет, хотя недавно я даже не решался набрать ее номер. Я понимал, что уже не могу представить свою жизнь без нее.

Лида почувствовала что-то и посмотрела на меня.

– А как это будет? – спросила она.

– «Патрокл»?

– Ага. Я ни разу не видела, как такой большой корабль заходит на орбиту. Просто появится еще одна звезда? Мы, наверное, и не увидим ничего.

– Да нет, не думаю. Ты сама ведь знаешь, какой он огромный. Самый большой корабль, который когда-либо запускали с Земли. Он встанет на геосинхронную орбиту, а это в десять раз ближе, чем Луна. Я думаю… Впрочем, я и сам никогда ничего подобного не видел. Но, мне кажется, это будет не просто еще одна яркая звезда.

– Будет как Луна?

– Все же, наверное, не настолько…

– Ой, слушай, надо это заснять обязательно. – Лида вновь стала ощупывать карманы ветровки. – Давай попробуем на камеру твоего суазора. Тут, правда, так темно, что мало чего будет видно.

– Погоди! – спохватился я. – И как я мог забыть! На суазор тут снимать бесполезно. Я же взял с собой камеру специальную. Она должна быть в машине. Сейчас принесу.

– Предусмотрительный, – улыбнулась Лида. – И что еще у тебя в машине?

– Камера, – повторил я.

– Ладно, – рассмеялась Лида. – Неси камеру, я жду.

– Только никуда не уходи, – сказал я.

– Даже если бы захотела, – сказала она.

Я быстро зашагал к дороге, где бросил взятый напрокат представительский седан. Лида одиноко стояла у обрыва, глядя на отражения звезд и потирая плечи.

Я не сразу нашел машину.

Это был огромный шестиметровый седан, за один прокатный день которого мне пришлось отдать почти половину лаборантской зарплаты. Я не сообразил, что автомобиль стоит заказывать заранее и когда явился в контору, услышал безжалостный приговор – все бюджетные варианты были давно разобраны, а бессовестно разрекламированный в сети «широчайший выбор» сводился к одному-единственному представительскому седану с вызывающе-броскими гранеными формами. Который к тому же был предательски черного цвета, а черный цвет – не лучший выбор для путешествия в темноту.

Седан отыскался в развесистой тени совсем еще летних, густых деревьев, вдали от фонарей. Когда мы приехали, я так нервничал, что даже не запомнил место, где припарковался.

Я подошел к машине и остановился.

Я вспомнил слова Лиды – то, как она говорила, что ей страшновато в этой безлюдной глуши. И правда – на перепутье между столицей и сонными областными городками стояло такое непререкаемое затишье, словно по рассыпающейся в пыль дорожке пару сотен лет не проезжал ни один автомобиль. Редкие газовые фонари, половина из которых бесшумно мерцала, догорая последние минуты, усиливали чувство странного одиночества, как будто мы с Лидой оказались на самом краю земли.

Меня сковала оторопь.

Звездное небо над головой тянулось до самого горизонта – как купол, – и сливалось с ночной темнотой. Узкая загородная дорожка с разбитым асфальтом уходила не к очередному населенному пункту, а в бесконечный космический мрак. Света газовых фонарей едва хватало на то, чтобы очерчивать в темноте призрачно-бледные силуэты собственных столбов, выхватывая, отвоевывая у сумрака небольшие островки земли и дороги, над которыми нависал плотный саван безраздельной, почти осязаемой темноты.

Я открыл дверь автомобиля с водительской стороны.

Камера должна была лежать в бардачке или внутри подлокотника – я и сам точно не помнил, где ее оставил.

Я заглянул внутрь.

Приборная панель выглядела довольно необычно – совсем не так, как в других машинах. Она была похожа на развернутый к водителю триптих, в крыльях которого мерцали многочисленные кнопки и переключатели, а всю центральную часть занимала непонятная решетка с широкими прямоугольными прорезями.

Я стал садиться в массивное, с высоким, чуть загнутым вперед подголовником кресло. Я чувствовал пронзительный страх, для которого не было ни малейших причин. Я решил, что это просто волнение – первое настоящее свидание с Лидой, звездное небо, выходящий на орбиту «Патрокл», – и провалился в кресло.