Синее платье

* * *

– Я варил Альфреду такое странное зелье… каждую ночь, – говорит Флориан наконец. – Оно называется «киссьель». Это фамилия одной канадской медсестры, только задом наперед. Ее звали Рене Лессьик. Она кое-чему научилась у индейцев, позаимствовала у них пару травок, в том числе и такую, которая, как они утверждали, лечит рак. И она-таки действительно лечила рак этим снадобьем. Я уж не помню, кто нам об этом рассказал, помню только, что в Европе тогда это лекарство было не достать. Один друг наших друзей работал стюардом в авиакомпании «Дельта» и привез его из Штатов. Жутко вонючий настой, который нужно двенадцать часов кипятить на медленном огне, чтобы на дне образовалась слизь, которая якобы и помогает от рака. Альфред терпеть не мог эту бурду, но я три раза в день капал ее ему в рот из пипетки. И он глотал, чтобы утешить меня в моей беспомощности.

Больше я ничего для него сделать не мог… Он ввязался в совершенно бессмысленную войну, но ни разу не усомнился в том, что он воин и призван в этой войне воевать. А я превратился в женщину, которая ждет воина с войны, льет слезы и жалуется на судьбу. Он – герой, а я – тряпка! И чем больше он слабел, тем больше становился героем, а я, с моим безупречным здоровьем, все сильнее трясся от страха.

Ночь за ночью я варил на кухне это ведьмино снадобье. Индейцы барахла не подсунут, так я думал. Я сдабривал бульон своими лучшими чувствами и самыми большими надеждами. Результат, как видишь, оглушительный. А вот уж кому супчик по-настоящему кровь попортил, так это тому, кто его из-за океана привез.

Она, тихо:

– Стюарду?

– Стюарду.

– Китайцу, – подхватывает Бабетта.

– И стюарду, и китайцу, – откликается Флориан и тихо, осторожно убирает половник в ящик буфета.

– Стюард совсем был молоденький, года двадцать три – двадцать четыре, не больше. Из Тиммендорфа на Балтийском море. Блондин, волосы льняные, голубоглазый. Мне такие, правда, не нравятся. На нем была эта проклятущая униформа от «Дельты», когда мы с ним впервые увиделись. Договорились встретиться у терминала. Выходят они, всей командой – пилоты, стюарды, красивенькие все такие, ухоженные, прилизанные… аж противно, словно картинка из низкопробного бульварного порно для гомиков.

Выходит с ними и Энди, тащит пакетов двадцать этого «киссьеля». Даю ему деньги, он торопится, его автобус со всей командой ждет, в город едут. А он нигде купюру мою разменять не может. Бегал-бегал, так и не разменял. Автобус уехал без него. Я бы мог ему эту купюру подарить или он мог бы мне долг простить, но мы оба вцепились в чертову бумажку, как собаки в кость. Оба знали одно: она для нас – пропуск в другое пространство, где тела наши сольются в одно, уж бог его знает зачем и почему.

Мы встречались в какой-то панике. В чем была причина его страха, я так до конца и не понял. Откровенно говоря, мне нет до этого дела. Просто он был очень одинок, и жизнь его проходила в облаках и отелях. Сплошные перелеты. Он уже и не понимал, где находится, что он и кто с ним. А я вел себя, как человек, потерпевший кораблекрушение и всеми силами рвущийся снова ступить на твердый берег, оказаться среди живых. Я скучал по здоровому телу, которое не погибало бы от болезни, не напоминало о бренности всего земного, черт возьми! Были и совсем уж банальные причины: из-за химиотерапии Альфред стал импотентом. Он об этом узнал с удивлением, но без особого страха: ну вот, и еще один орган отказал, новая поломка. Он больше беспокоился обо мне, просил, чтобы я не зацикливался на нем и если мне захочется встретиться с другим, то ради бога…

Что в таких случаях отвечают? Понятное дело: «Ну что ты, нет, конечно, как тебе только в голову такое пришло! Ни в коем случае не буду ни с кем другим! Как я могу!» Все так говорят, наверняка. Никто ведь не скажет: «Ага, ладно, понял, спасибо, нет проблем. Ты прав, ну, тогда пока, пойду сниму кого-нибудь, развлекусь быстренько, ты подожди чуть-чуть, много времени это не займет».

Оно и правда получалось быстро: каждый раз один и тот же номер в «Холидэй Инн», поначалу я забирал Энди в аэропорту, потом мы стали встречаться прямо в гостинице.

Я поднимался в лифте вместе с выпившими бизнесменами, стучал к нему в дверь, он открывал, иногда еще не сняв униформу. Я порой даже находил ее сексапильной, хотя вообще-то меня от нее тошнило. Наверное, точно так же девчонки влюбляются в офицеров. Энди наливал мне немного виски из мини-бара, мы перебрасывались парой слов. Он рассказывал о всяких смешных случаях там, в воздухе: то какая-то толстуха застряла в туалете, то один тип тайно курил, а на выходе его арестовала полиция, то одному не в меру расшалившемуся актеру пришлось украдкой подсыпать успокоительное в шампанское. Мы смеялись и, не переставая смеяться, целовались. Один-два вежливых поцелуя, а потом – все приличия прочь. Остаток встречи был жестокий, отчаянный, и грела только надежда на краткое избавление. Избавление наступало. Но и в самом деле очень краткое.

Мы поднимались, как после тяжкой борьбы, шли в душ. Он мне – «киссьель», я ему – деньги, и, не прощаясь, бегом оттуда. Спустя несколько минут я уже был дома: «Привет, Начо, это я!»

Альфред лежал на софе и смотрел телевизор: новости, ток-шоу, игру «Спорим, что…». Он кивал мне в ответ. Даже если уже спал, просыпался и махал мне рукой, подзывая к себе.

– Слава богу, – улыбался он, – я уже начал беспокоиться.

– Вечно тебе что-то мерещится, – отвечал я и бежал на кухню заваривать траву. Я помешивал этот зеленый вонючий суп, мешал его, мешал и молился, чтобы снова все опять стало хорошо, чтобы нам позволено было вести нашу тихую, скучную жизнь вместе. Я и сам не знал, что меня заставляет варить это зелье. Может быть, то, что скоро мне надо будет снова отправляться за новой порцией?