Синева

1.

Камни гладкие, округлые, серые и бежевые, с белыми прожилками. На каждом свой индивидуальный рисунок. Вот этот, продолговатый, на боку угадывается рыбка-селедка, они со Славкой нашли у восточного мыса. Этот, не больше мужского кулака, бежевый, иссеченный рисунком, как перепелиное яичко, подобрали под воротами Винсента… По всему острову собирали для Ларки ее альпийскую горку: приспичит, так хоть умри, а вынь да положь.

Теплая тяжесть в руках, поясницу ломит от работы в наклон.

Пока последний камень не лег под стеной ограды, Макар не поднимал головы. Теперь пройтись электрокосой по лужайке и засыпать щебнем. Или пленку еще настелить? А то ведь прорастет… Это вообще надолго?

Солнце потихоньку садилось и заливало мягким розовым светом его красное, блестящее от пота лицо. Вдалеке прозвучал сигнал – время «лекции»: будьте любезны отложить все свои дела и замереть перед экранами – местное телевидение инструктирует.

На журнальном столике приготовлены тетрадь и ручка. Ларка замерла, напряженная, словно на экзамене, глаза по пятаку, спина прямая. Рядом стоит Лила – упирается передними лапами Ларе в колени, заглядывает в лицо: возьми меня.

Макар уже ничего не чувствует. Нет страха, нет волнения – сплошная отупляющая тревожная вибрация. Молчать, работать, исполнять инструкции, надеяться, не срываться. Устало плюхнулся в кресло, протянул руку, подхватил Лилу под жаркое податливое брюшко, положил рядом, провел ладонью по мягким бархатным ушкам. Лила вздохнула, опустила морду на лапы, настороженные бровки печально подрагивают.

Мельтешение на экране прекратилось, Лара добавила звук. Телеведущий зачитал мировую сводку, озвучил островные новости, перешел к свежим указам и указаниям: бла-бла – при условии… бла-бла – возможно… на пятнадцатый день изоляции перемещение контактных лиц под домашний карантин в специально оборудованные боксы… заявки на оборудование принимаются… Населению не рекомендуется… не следует… запрещается… надлежит исполнять и следовать… в случае нарушения…

– Макар! Ты должен продать машину!

– Почему?

– Нам нужны деньги!

– Да есть у меня… Я уже все приготовил. Площадка почти готова. Бокс привезут послезавтра. Машу отпустят лишь через неделю, да? Успею все подключить. Не волнуйся.

– Да, отпустят, если только…

– Давай без «если». Отпустят. Все будет хорошо. От Славки что-то было?

– Нет.

– Я в порт за щебнем. Возможно, задержусь. Позвони мне, когда списки появятся: там Интернета нет. Лилу возьму?

– Хорошо. Не надо Лилу брать. В порту пыльно, у нее глаза воспалятся.

– И то верно.

Говорить больше было не о чем. Все переговорено, пережевано до коровьей жвачки и отвращения. Спасала Лила – счастливый, преданный, безотказный, шелковистый комок энергии.

Когда появились сообщения об очередном вирусе, они даже не насторожились: устойчивая привычка к жизни в условиях, чередующихся с эпидемиями пандемий, сгладила все рефлексы. Опять какая-то хрень. Тревожились за детей, как всегда, – звали к себе, на остров. Скандалили, ругались, требовали, но тем все не было страшно: первый вирус косил меньшинства – мимо; второй – всех с азиатской кровью в проценте больше пятидесяти – ни одна бабушка в роду не согрешила с китайцем, уф, тоже мимо; третий выел всех веганов; а вот то, что грянуло теперь, накрыло паникой каждого, все еще способного к восприятию. И дети, побросав первое попавшееся под руку в чемоданы, бросились в аэропорт. Выезды из города оказались перекрыты, часов двенадцать у них ушло на то, чтобы вернуться домой. Особенно настырные попытались выбраться из города пешком лесами и деревнями, но и аэропорты и все прочие транспортные пункты оказались в оцеплении.

Ларка поседела и состарилась за одну ночь.

Двухэтажная гора щебня за два дня с момента выгрузки распределилась по дворовым хозяйствам. Жалкие остатки неровным слоем покрывали растрескавшийся асфальт. Серую терпкую пыль носило туда-сюда и закручивало в маленькие спирали. Макар надел респиратор и наскреб лопатой два полных джутовых мешка. С грехом пополам загрузил в багажник. Долго сидел, прислушивался к мышцам спины – сорвал или отпустит? Вроде отпустило, а все равно не двигался с места.

Порт казался вымершим. Круизные корабли законсервированы на долгую стоянку. Баржи замерли в ожидании разрешения на выход. Яхты в этом году так и не вывели из ангаров. Стекла бросают холодные блики на воду, и ни одна человеческая душа в красных шортах не промелькнет. Плеск воды о бетонный причал, мерный скрежет металла и непрерывный, волглый то ли шорох, то ли вздох.

Море, тяжелое и темное, пологой, долгой волной катит к берегу. Небольшая стая дельфинов черными, блестящими стежками прошила солнечную дорогу. Пахнет солью, водорослями и немного арбузом.

Очень захотелось арбуза, и Макар запил шершавый налет пыли во рту теплой, невкусной водой из пластиковой бутылки. Возвращаться домой к скорбной жене было мучительно и оттого стыдно. Если заехать на оптовый рынок, накупить дынь и арбузов, то этим надуманным делом можно заглушить робкие трепыхания совести. Телефон моргнул коротким сообщением от Лары: «Ничего». И это было самое оптимистичное явление дня – сведения о пострадавших участниках спасательной операции подавались ежевечерне.

Утром достал из холодильника половину арбуза, отрезал Ларе пару толстых ломтей, поставил остальное перед собой и начал есть ложкой. Лара скривилась, но ничего не сказала.

– Раскидаю щебень и займусь разводкой воды и электрики, – когда зубы привыкли к ледяному холоду арбузной мякоти, сообщил Макар.

– Рабочих пришлют, все сделают быстро.

– Они вытопчут половину участка. Лучше сам.

– Не все ли уже равно, Макар?! Лишь бы твои пионы никто не тронул! Как ты можешь сейчас об этом думать?!

– Послушай, Лариса…

Истеричность интонаций, с которыми жена общалась с ним в последнее время, неумолимо нарастала и требовала разрешения в ближайшее время. Семья – это замкнутый сосуд, где покой и непокой либо распределяются равномерно, либо расходится слоями, периодические встряски только на пользу для поддержания общего градуса благоразумия. Макар знал, что если позволить Ларисе и дальше накручивать себя, то, войдя в эмоциональный штопор, она свалится в каком-нибудь кризе и загремит в больничку надолго. А какие теперь больнички? Кому есть дело до бытовых болячек граждан? Надо спасать жену.

– Лариса, Маша с Яном отсидят в этой коробке, сколько им положено, и выйдут. И я хочу, чтоб у нашего внука сразу, как можно скорее, наступила нормальная детская жизнь, где травка, качельки и ягодки со своей грядки, а не перерытая земля, огрызки деревьев и припадочные взрослые. Ты поняла меня? Возьми себя в руки!

– Не ори на меня! Тебе вообще на меня наплевать! Я тут… я все… а ты вообще ничего, будто тебя ничто не касается!

– Ларис, я, конечно, самый хреновый муж. Кто б спорил? Не сенатор, не министр, не президент – не решаю вопросы мироустройства, не выбираю между войной и миром, не принимаю оптимальных для человечества решений… Но и ты, и твои дети не провели двадцать лет жизни, зажатые между спинами охраны, и не проживаете последние три года в подземном бункере под искусственным солнцем!

Макар набычился, назидательно тыкал в жену пальцем, краснел лицом, вены резко выступили на висках, слова выскакивали изо рта с брызгами слюны. Ларка забилась в угол дивана, вытаращила глаза. Лила металась между ними, вставала на задние лапы, нервно переступала: стой, стой, перестань!

– Очнись, Лар. До сих пор ничто не касалось нас ближе, чем информационный фон. Мы чудесно отсиделись в нашем островном раю. Но мы не можем избежать общей участи. Даст Бог, дети будут с нами и мы со всем справимся. Ты подумай, как помочь ребенку пережить заточение. Книжки, игрушки… у них одежды совсем нет. Давай-давай, мобилизуйся – надо подумать про жизнь!

Конечно, Ларка психанула, встала рывком:

– Не указывай мне! – И дверью шваркнула.

Топала по лестнице сердито. Но это были нормальные, здоровые эмоции, без нервного дребезжания. Злость – одно из самых безотказно работающих средств.

– Прости, Лили-пули, напугал тебя, малыш. – Макар сграбастал собаку в охапку, ткнулся носом в лоснящийся мех. Шерстка пахла сухой травой. – Идем дела делать. Никто ж не сделает наши дела.

Бокс привезли только под вечер следующего дня. Маленьким подъемным краном закинули на участок пластиковую коробку, три на три, и пару съемных санитарных секций размером с двухкамерный холодильник. Обломали здоровенную ветку старого ореха. К полудню следующего дня прибыла техническая бригада – обрадовались готовой разводке, быстро прикрутили, заземлили, проверили, натоптали, накурили, поржали, выдали инструктаж и убыли на соседнюю улицу. Макар попытался позадавать вопросы, но от него отмахнулись – там все написано, дядя.

До ночи читал, лазил по боксу, крутил, выдвигал-задвигал, запускал фильтры, нюхал воздух, пробовал воду.

Ларка на следующий день обставила пристанище бабскими штучками – полотенчики, коврик, мягкие игрушки, – чтоб через два дня прибыли санитары и вышвырнули все напрочь, оклеили и запечатали дверь.

Когда перекрыли все пассажиропотоки, закрыли города, установили правила карантина и начался мор, властям потребовались добровольцы: смертники-санитары по уходу за больными и рабочие для обустройства и обслуживания карантинных зон. Соответственно, две недели и семидесятипроцентный риск заражения против двух месяцев при риске в десять процентов. За это семьи добровольцев эвакуировали в районы, свободные от вируса.

Славик сразу записался в рабочие и месяц уже отработал, а Маша с сыном все еще не были в безопасности. Две недели карантина перед отправкой, две – после прибытия. Откуда взялись еще две недели? Все новые и новые ограничения, запреты и проволочки.

Оставалось продержаться сутки, и Машу с Яном должны были им отдать. Почти отдать.

– Ларис, давай на море сходим?

– Нет настроения, Макар.

– Помнишь, обещали Яньке аквариум сделать и рыбок туда запустить?

– Ну, помню.

– Так я ведь аквариум приготовил. Пошли, поймаем каких-нибудь мальков да ракушек наберем, поставим ему перед окном – будет ребенку развлечение.

– Вечно придумаешь какую-то фигню. Они ж сдохнут, рыбы эти.

– Жизнь состоит из фигни. Я каждое утро буду новых ловить, и это будет моя личная фигня. Мы с Лилой идем. Ты с нами?

Пляжи безлюдны – туристов нет, а местные к июлю морем уже сыты по горло, и лишь на первой зорьке, по холодку, рыбаки, любители погипнотизировать удочку, восседают на пирсах. К вечеру на каменных грядах собираются крикливые бакланы. Собачье счастье. Повзрослев, Лила сносно научилась бегать по скользким камням, и можно было не бояться, что она сорвется в воду, преследуя жирных самодовольных чаек.

Ларка бродила по кромке моря, выбирала из прибоя яркие камушки, ребристые, витые раковины. Волосы растрепало ветром – седая девочка.

Макар с маской и самодельным рыбным сачком нырял у самых буйков. Пятилитровая полупустая фляга кувыркалась на волнах, привязанная веревкой к его поясу. Рыбы не было никакой, и, махнув жене рукой, он широкими саженками ушел в соседнюю бухту. Вернулся минут через сорок, уставший и довольный: в бутыли кружили серебристый сарган и три разноцветные мелкие рыбешки.

Макар растянулся на горячем песке. Кожу обожгло, и теплая волна тронула каждую продрогшую клеточку, наполняя тело восторгом без причины и повода – жизнь ради жизни!

2.

Весь вечер Лара занималась художественным оформлением дна аквариума.

– Пусти уже рыб, им в банке тесно, – ворчал Макар.

Лила не знала, где важнее быть: с рыбами, с Ларой, с Макаром? Бегала между ними до тех пор, пока в изнеможении не заснула на ходу, прямо посреди гостиной.

– Ой, что это я? – всполошилась Лара. – Я же печенье хотела испечь, Машино любимое! И супчик, супчик куриный!

– Успокойся, не беспокойся, – отвечал Макар, – с утра пораньше встанешь и все успеешь. Идем спать.

Спали – не спали. Лара в полшестого тихонько вынырнула из-под простыни, прошелестела босыми ступнями на кухню. Лила с Макаром не шевельнулись, но Макар не спал. Когда привезут детей? Живы ли рыбы? Надо сгонять за свежей водой… Неужели не дадут обнять внука? Как они продержатся все это время? Почему установили двойной карантин?.. Одно и то же, по кругу, без перерыва, будто горячечный бред.

Хотелось выскользнуть из дома в окно, махнуть через забор, бежать вприпрыжку и, скидывая на ходу одежду, с разгону врезаться, впрыгнуть в сонное утреннее море. Беззаботный, босоногий мальчишка в Макаре потянулся, выгнулся, пискнул откуда-то изнутри, почти уже соскочил с кровати, но поймал внимательный взгляд Лилы, увидел настороженные ушки и тревожные бровки. Ну да, да. Поник и аккуратно спустил ноги с кровати. Да, да, да, Лили-пули, а ты поспи еще – это будет долгий день.

Макар вошел в кухню, жена ойкнула от неожиданности:

– Думала, спишь еще. Кофе? Я уже бульон поставила. Печеньем займусь. Ты что будешь делать?

Он обнимал ладонями свою любимую большую чашку, глотал горький горячий кофе, не чувствуя вкуса. Солнце лупило косыми лучами, прошивало дом насквозь, как аквариум. Рыбы!

Рыбы были бодры. Макар раскрошил им корочку хлеба – хватали жадными губешками, аж выпрыгивали из воды. Сарган вытянулся вдоль стенки и степенно волновался. А что едят рыбы в море?

– Я, Лар, если ты для меня ничего не придумала, схожу окунусь и воды свежей наберу.

– Да? Не знаю… А! Купи фрукты.

– Какие?

– А что будет хорошенького, все бери. Они ведь там по всему соскучились.

– Не написали еще?

– Нет.

Только на берегу Макар понял, что забыл почистить зубы. Но во рту стоял приличный вкус утреннего кофе, а нос уже наполнился йодистыми испарениями – ночью море перевернулось и выбросило на берег длинные, курчавые ярко-зеленые стебли ламинарии. Рыбаки сидели скучные – какой тут клев? Поболтали. Разжился дармовой банкой какой-то рыбьей каши. Хранить в холодильнике! Ок.

Купаться не пошел. Ни к чему множить подозрения на свой счет – местные не купаются.

Набрал воды… все никак не удавалось погрузить бутыль в море – оно плескалось и подпрыгивало, отскакивало от камней, плевалось прозрачной пеной. Пустая бутыль тоже прыгала и норовила хлопнуть склонившегося над водой Макара по лбу.

Базар еще только просыпался. Сонные торговки вяло переругивались из-за прилавков, прихлебывая кофе из картонных стаканчиков. Запах кофе стоял над рыбными, колбасными и мясными рядами, сыр тоже пах кофе, а замшевый румяный персик переливался на солнце капельками влаги, как ювелирное изделие.

Солнце все еще лежало на нижних ступеньках нового дня – бесстыдно заглядывало в самые укромные уголки и бросало долгие тени. В его дерзком оранжевом свете все выглядело аппетитным и желанным: черешня, абрикосы, персики и клубника, нежные инжир и малина, молоденький зеленый горошек… Макар уже нацелился на сахарную кукурузу, но задребезжал телефон: едут! едут!

Кое-как расплатился, рассыпал мелочь, споткнулся, выскочил не в тот проулок…

Успел. Отдышался. И в душ заскочил, и выволочку за пюре из малины получил.

– Давай поговорим про малину, дорогая. Все лучше, чем ничего или другое…

Тихо-скромно приехала машина «Скорой помощи». Из раскрытой двери выпрыгнули два высоких санитара в белых защитных костюмах. Безбородые угрюмые лица в иллюминаторах скафандров. Один протянул руки в салон, поднял и поставил на землю маленькую фигурку в оранжевом спецкостюме. Следом неуклюже выбралась другая небольшая оранжевая фигура, взяла за руку маленькую, та сделала два шага, запнулась о толстые складки на ногах и полетела носом вперед.

– Янчик!

Макар кинулся подхватить, но был грубо отброшен в сторону резким движением санитара.

Больше они с Ларисой приблизиться к Маше и внуку не пытались. Жались на крыльце. Лила, запертая в доме, жалобно поскуливала под дверями.

Санитары вскрыли бокс, завели туда оранжевых человечков, долго гундосили и указывали руками в разные стороны. Заперли дверь, оклеили дверную щель узорной липкой лентой.

– А ключ?

– Не вскрывать! Через две недели приедем, разблокируем. Если все нормально. Подпишите согласие.

Ларка накорябала трясущейся лапкой закорючки на каждом листе соглашения в двух экземплярах. Макар не отводил глаз от прозрачной стены бокса – оранжевая скорлупа опала, и оттуда вышли бледные до голубизны Машка с Яном.

Машка яростно закрутила головой, нашла что-то на стене, стала тыкать пальцем. Янчик зябко обнял себя за худенькие плечики, прижался к окну. Длинненький, серьезный – бровки домиком, глаза печальные. Четырех лет нет человеку, а столько уже всего…

Машина уехала. Пока Макар закрывал ворота, Лариса успела загрузить в бокс одежду. Помчалась в дом за теплыми носками: там же пол ледяной! Лила уже прыгала перед боксом, Ян крутился в руках у Маши – и помогал, и мешал сменить больничную пижаму. Вырвался, раскинув руки, прилип к окну. Лила поднялась на задние лапы, прижалась мордочкой и брюшком с другой стороны.

Макар обратил внимание, каким безразличием улица отреагировала на суету в их дворе. Ни одни ворота не скрипнули, ни одно окно не открылось, никто не свесился с балкона, не окликнул приветствием. Страх. Тишина окутала их улицу с того самого дня, как к ним завезли бокс.

Макар подошел, присел возле Лилы на корточки. Ян запрыгал, рассыпался новой порцией беззвучных смеха и слов. Ошалевшая от впечатлений Лила осела на попу. Макар поймал Машкин взгляд, указал ей на правый верхний угол прозрачной стены: связь! Маша слизнула стекающий по руке персиковый сок и потянулась к кнопкам. Через шуршание и хрип пробился усиленный динамиком счастливый звонкий голос Яньки. Лила подскочила и залаяла от неожиданности. Ян тоже опешил и вытаращил глазищи. Маша что-то подкрутила, и звуки пришли в норму. Лила нервно бегала вдоль бокса, потом увязалась за прибежавшей и опять убежавшей Ларкой.

– Лара! Поговори с детьми!

– Я сейчас! – И только мелькает на кухне.

Маша сложила ладони в молитве:

– Макар, умоляю, кофе, и я все-все расскажу!

Еще ни одной инструкции в своей жизни Макар так не штудировал, как книгу, приложенную к временному убежищу его внука и золовки. Никакой обмен вещами с заточенными в боксе был невозможен. Единственный открывающийся лючок работал только на прием. Они с Ларкой закупили одноразовых картонных контейнеров для еды, но вот в чем передать кофе… ведь термос один, да и великоват…

– Эврика! – воскликнул Макар и вытряхнул капсулы Омега-3 из стеклянной бутылки. Как раз встала под клюв кофемашины. – Ай да я, ай да молодец!

И пару печенек прихватил – вдруг Ларка еще не передала? Завернул все в бумажное полотенце, вложил в кювету.

Машка аж приплясывала от нетерпения. Открыла бутылочку, с наслаждением вдохнула, еще раз вдохнула, принюхалась, посмотрела на этикетку, хмыкнула.

Ах, черт! Надо было сполоснуть после капсул – рыбой, наверное, пахнет. Макар почесал в затылке. Ну, вот так вышло. Маша села по-турецки на пол, положила на колено надкусанную печеньку, прихлебывала кофеек, жмурилась счастливо: все равно вкусно. Ян дразнил Лилу через стекло ягодками черешни.

Лара прибежала, еще что-то принесла, загрузила в кювет. Ян внимательно изучил содержимое новой поставки, радостно завизжал: «Лего!» И уселся потрошить коробку.

Маша придвинулась к прозрачной стене, уперла руки в колени:

– Ну, в общем… Слава подписал контракт на два месяца, и нас с Яном выпустили, мы здесь. Связи со Славой нет и не будет, все, кто в зоне, изолированы от внешнего мира. Что там происходит, одному Богу известно…

– Маш, так они же вернутся и начнут рассказывать… – заявила свекровь с видом знатока.

– Не знаю, Лариса. Еще ведь никто не возвращался, ни один срок не вышел – мы из первых добровольческих партий.

– Что… что ты хочешь сказать?.. – Лара прижала ладонь к губам и побледнела.

– Девочки, давайте без паники. Есть много способов обязать человека держать язык за зубами. Рассказывай дальше. – Макар сначала взял жену за руку, а потом сунул ей на колени задремавшую на травке Лилу. – Куда его отправили, что он делает?

– Куда – не говорили, но в контракте в перечне работ не было ничего связанного с больными.

– А с умершими?

– Нет. Ничего такого. Но ведь и умерших нет.

– Как? А статистика?

– Это непроснувшиеся. Нет умерших, нет выздоровевших. Все заболевшие находятся в анабиозе, коме, летаргическом сне. Спят.

– Спят? Просто спят? Дышат и сердце бьется?

– Да. Технически они живы, и можно было бы увешать их трубками, кормить и все такое… и вечность наблюдать за их сном, но нет оборудования для миллионов больных. Если сначала подключали всех заснувших, то теперь только избранных.

– А что происходит?

– Ну, они лежат и исчезают потихоньку – высыхают, уменьшаются, им что-то колют, наверное, не знаю. Вот сколько времени человеческое тело может так существовать?

– Маш, ты откуда знаешь? Ведь ничего не говорят официально…

– У нас палата крайняя была, у хозблока… персонал болтает – по стояку в туалете звук всегда идет. Может, враки все, да?

– Ладно. – Макар потер ладони, переменил позу. – Почему вам карантин продлили? С инкубационным периодом тоже врут? Не две недели? Четыре?

– Это из-за Яна.

– Яна? – охнула Лариса.

– Не волнуйтесь. Просто у детей бывают странности с тестами. Лабораторные исследования вирус не показывают, а тесты могут дать положительный результат. Вот решено их дольше наблюдать. Меня бы уже отпустили… Да все будет хорошо. Ян вообще ни разу ничего не показал! Да, сладкий? – Машка схватила ребенка в охапку, сжала крепко. – Спать хочешь уже? Рано встали…

Лара с Макаром переглянулись. Поднялись, потоптались перед человеческим аквариумом. Макар крикнул:

– Маш! Мы в дом пока пойдем! Я радионяню старую поищу, прикреплю тут как-нибудь, чтоб слышать из дома, если позовешь!

– Да, хорошо. Мы отдохнем пока… Пока-пока, бабушка с дедушкой…

3.

– А ты радионяню никому не отдала? Три года уже ее не видел… – Макар сосредоточенно выдвигал и задвигал ящики на кухне.

– А чего ты на кухне ищешь? В кладовку иди, там синий ящик наверху – Янькино детское все там. Отдала! Последний внук, что ли? – Лариса внезапно замерла, руки безвольно повисли вдоль тела. – Макар, что будет, Макар?

– Все будет как-то. Давай решать вопросы по мере их возникновения, ок? Суп сварила? Вот суп вари, кашку там… Котлетки! Котлетки куриные! Ребенок проснется, а тут бабушкина вкуснятина.

У Макара аж в животе заурчало от голода – на одной чашке кофе с утра. Пожевать бы чего… В кладовке царил идеальный пенсионерский порядок: стеллажи с закрутками, полки с ящиками для хлама, сушка всякая на подвесах… О, сунул руку в туесок с грецкими орехами, захватил парочку, сдавил в кулаке – раскрылись прошлогодние ядра в темной кожурке. А орех-то обломали, надо бы дерево полечить…

Синий ящик забит под завязку мягкими игрушками, машинками, курточками, ботиночками. Радионяня нашлась на самом дне. Проверил – батарейки, конечно, сдохли. Прихватил до кучи замусоленного, еще Славкиного, мопса – спал тот с ним в детстве. Вот ведь любовь навеки была, может, и Яну полюбится – вылитая ведь Лила, только бежевая…

Обстановочка на кухне боевая: дым коромыслом, грохот посуды, мелькание поварёшек и ножей.

Бочком, бочком и – на двор, а то еще «генерал» с поварешкой в наряд по кухне поставит.

Дети спали в обнимку на одной узкой койке. Макар вставил батарейки в устройство, приклеил скотчем к стенке бокса. Сел в траву.

Сколько они уже спят?

Сколько они будут спать?

Сколько спать нормально?

А что делать, если?..

Макар тряхнул головой – сбросил морок тревоги. Бесшумно опустил в приемный лоток игрушку и пошел сдаваться жене.

На крыльце его встретил густой дух гари. Снятая сковородка парила в раковине. Ларка, закрыв лицо руками, шепотом выла, и крупные слезы капали на стол.

Макар подошел вплотную, прижал жену к себе, указательным пальцем соединил темные капли слез на светлом дереве столешницы – получилось какое-то созвездие, скорее всего Водолея.

– Ну, сгорели котлеты – тоже мне горе-беда! Сгоняю куплю свежую курочку.

Ему отчаянно не хотелось знать истинную причину слез жены.

– Горе, Макарчик, горе. – Лара боднула его головой в живот, отодвигаясь.

– Да что такое? Говори, не тяни!

– Лена звонила.

– И что? Девочки?!

– Девочки-и-и… Нормально все с ее девочками! Она хочет, чтоб мы их забрали!

– Так какая проблема? Места у нас хватит, только бы решили, как выехать.

– В том-то все и дело! У них своих мужиков нет – она просит, чтоб Слава!

– Слава уже отрабатывает за свою семью, что он для них сделает?

– Она хочет, чтоб он за Аню с ее двойняшками на второй срок остался!

– Так можно?

– Можно…

– И что ты ей ответила?

– Что связи у нас с сыном нет, и я ничего не знаю и ничего не могу!

– А она?

– А она сказала, что у нее есть ходы и она найдет его! Макар, что нам делать?!

– Что делать, что делать… Выйдет она на Славу, ему и решать. Что совесть ему скажет, так и будет. Ты ведь сестру послать не смогла, думаешь, сын твой сможет? Только Маше ничего не говори об этом. Ни к чему лишние волнения при полной неизвестности…

Чувства Макара к сестре жены сложно было назвать каким-то одним словом – это было сопереживание путаному наслоению взаимных жгучих обид и страстных попыток помочь. Смог бы он сам отказать родственнице, женщине? Все зависит… но скорее нет. И сына он воспитал мужиком. Так что? А ничего, сжать зубы и делать, что должно. И не думать, будет ли возможен этот второй срок…

Зашуршала радионяня. Проснулись. Хорошо. Лариса сразу засуетилась, захлопотала. И тут же:

– Иди! Иди к ним!

Вообще без понимания человек – ну, ты б хотела, чтоб на тебя без конца таращились? Дай людям покоя!

Сразу вспомнился аквариум. Как и следовало ожидать, одна из цветных рыбешек всплыла кверху брюхом. Ну, будем считать – усушка, утруска. Выплеснул, освежил водичку. Покормить решил вместе с Яном. А тут и повод подоспел.

Ян рыдал и брыкался, как молодой бычок.

– Гулять хочет, – пожала плечами Маша.

Что ж тут поделаешь? Кто б не хотел?

Вдвоем с Ларой вынесли аквариум, поставили перед прозрачной стеной бокса.

– Смотри! Деда обещал – деда сделал!

Внучек глянул одним глазком и только пуще зашелся в плаче.

Но тут на сцену вышел главный солист театра – сиятельнейшая Лила! Уж что она вытворяла вокруг рыб: и прыгала, и рычала, и задом пятилась, и вокруг себя крутилась; лапку в воду опустит – рыбы прыснут в разные стороны, сама испугается и отскочит, на пузо ляжет, лапки передние вытянет и коготочками землю роет. Смотри, Ян! Лила рыбкам побег хочет устроить – подкоп делает!

Ребенок хохочет, заливается.

(Я смотрю из-за стекла, как кто-то за стеклом в стекле прячется от того, кто не в стекле… Детки в клетке.)

Жизнь превратилась в сплошной театр. Приспособились и книжки читать, и играть через стекло. Рыб хватило на один день. И ладно, одна морока. Стали разыгрывать кукольные представления. Весь двор превратился в игровую площадку, сами начали двигаться, как куклы, и голова всегда повернута на Яна. Вынесли стол в сад, стулья – все как на сцене.

Две недели. Это ведь только на две недели.

В настенном календаре Лариса отметила красным кружком дату освобождения. Исправно зачеркивала прожитые дни.

На девятый день над боксом загорелась пульсирующим красным светом лампа. Сойти бы с ума от охватившего ужаса, да уже от ума ничего не оставалось – жизнь на одних нервах. Оказалось, у Яна поднялась температура. Тут же прилетел дрон, загрузил тестовую систему. Три отрицательных моментальных теста и двадцать восемь часов на лабораторный химический анализ.

Лампа не гасла больше суток – до окончательно отрицательного результата. Соседи совсем перестали открывать окна, а мимо их ворот проносились, пригнувшись. Наверное, еще и дыхание задерживали. Ступидо! А впрочем, кто бы не стал таким соседом на их месте?

Что не давало Макару покоя в последние месяцы непрерывно, так это вопрос: как их островному государству до сих пор удавалось избежать наплыва беженцев? Какие ангелы раскинули над ними свои крылья? И когда закончится эта лафа?

Ответ прибыл ранним утром десятого дня домашнего карантина вместе с требовательным гудком черного лимузина около ворот. Лара с Макаром вздрогнули и застыли, как преступники-рецидивисты, застигнутые на месте преступления. Ребенка же просто продуло под кондиционером – в этом маленьком пространстве совсем негде укрыться, – у малыша сопли, он капризничает – обычная простуда!

Готовые защищать свое любыми способами, Макар и Лариса встретили представителя Министерства здравоохранения.

Им предложили стать «патронатной семьей» для вновь прибывших женщин с детьми на период карантина. С маленькими детьми, ведь у них тоже маленький ребенок… и вот собачка. И они будут разыгрывать веселье перед боксом, чтоб там внутри было не так скучно и одиноко. А что касается питания, то это все будет поставляться из ресторанов, не стоит беспокоиться, никаких хлопот. А какой им резон превращаться в клоунов? Так все просто: за это их сыну будет выдано разрешение для въезда на остров. Они ведь ждут сына, да? А остров с этого дня закрыт на «спецобслуживание» – только избранные, только лучшие. Ну что, согласны или еще надо подумать? Вот и чудненько, тогда вечером можно ждать садовника, а завтра прибудут фотограф со стилистом – надо сделать портфолио.

– Приберитесь тут и будьте красивыми, – заключил чиновник. – А что собачка у вас необщительная такая? Надо чтоб веселая была. Разберитесь… Да, и вот вам звание почетных граждан, распишитесь. Что, гражданства еще нет? Упущение, разберемся. Вот завтра же и разберемся.

Вопросов было множество. Макар попытался было прояснить ситуацию вообще и в частности, но все его вопросы были проигнорированы… или нет, не так, вежливо отклонены с некиим чувством превосходства.

И только в последний момент, когда Макар уже приготовился поставить подпись под договором, Лариса поднялась, хлопнула ладонью по столу, нависла глыбой и заявила:

– Пока не поговорю с сыном – никакого согласия!

Чиновник не удивился – видно, был готов к такому раскладу, – быстро сложил свои бумажки и, ни к кому не обращаясь, бросил:

– Ждите. Завтра. Но садовник будет сегодня.

Гость убыл, деловито помахивая папочкой. Маша новое положение вещей приняла с радостью, с какой-то надеждой и готовностью, ведь о Славе говорят, значит, знают, значит, с ним все в порядке, значит, завтра уже они его услышат… и она все-все, что надо для гостей, будет делать! («Гостей! – Макар хмыкнул. – Ну-ну».) Ларка будто заразилась этим Машиным оживлением: встрепенулась, воспряла духом, вышла из оцепенения – понеслась, как электровеник, мыть, чистить, печь. Форменный дурдом. Макар втихую почти сумел улизнуть в город, но был пойман буквально на пороге и сам не заметил, как уже стоял на стремянке и мыл окна веранды.

4.

Южане медлительны, созерцательны, даже ленивы, при этом говорливы и любопытны. Если у тебя есть источник пресной воды, финиковое дерево и пальмовый лист, то базовые потребности удовлетворены и можно особенно не суетиться – как-то все само собой устроится. Люди, которых прислали с целью создать идеальную картинку на участке Макара и Ларисы, были совсем другой природы – деловиты, молчаливы, сосредоточенны. За один вечер два садовника полностью облагородили сад, преобразили лужайку, высадили новую клумбу и полдюжины цветущих кустов. Сопровождающие их четверо рабочих параллельно отмыли и освежили фасад дома, выкрасили крыльцо и ворота.

Лариса, последовательно пройдя через стадии стыда, возмущения и гнева, слегла наверху с мигренью. Макар включил телевизор погромче, надел наушники и сделал вид, что читает исторический роман. Рядом с ним на диване перевозбужденная, вконец вымотанная Лила нервно перебирала во сне лапками.

А вот Маша с Яном были вполне довольны. Ян смотрел новое «кино», его мама наслаждалась неким подобием покоя.

С шести утра следующего дня Лариса начала ждать Славу. Вернее, звонка от него. Сидела истуканом, уставившись в экран телефона. Потом вдруг хваталась за какие-то дела, так же внезапно все бросала и опять замирала на месте. Макар всех накормил и вышел полить новые насаждения.

Сначала прибыл фургон и привез осветительное оборудование. Потом приехали стилист с подручными. Они долго красили и причесывали деревянную от напряжения Ларку. Макару чуть не отчекрыжили его байроновские кудри. Еле отбился. Затем он с женой получил очередную порцию унижений, когда критике подвергся их гардероб. В итоге Ларе привезли платье в мелкий цветочек с воланами. Препираться не было сил, что воля, что неволя… Когда уже позвонит Слава?

Слава не позвонил.

Чиновник приехал в четвертом часу. Прошел через лужайку прямо на веранду.

Сел к столу. Вынул из папки планшет.

Дождался, когда Лара с Макаром тоже сели. Включил видео.

– Мама! Папа! У меня все хорошо! Я здоров и сыт!

Славка смеется. Родной мальчик. Худой, бледный, обритый… потирает рукой колючий ежик.

– Классная стрижка, да? Всегда мечтал о такой! Мам, пап, вы не злитесь – я остаюсь еще на один срок. Тетя Лена попросила. Пап, ты ведь тоже бы так поступил. У меня неопасная работа. Сейчас я вообще в транспортном подразделении. Я знаю, что Маша с Яном у вас! Я так рад! Что за дурацкие боксы, я, конечно, не понял. Но ведь завтра-послезавтра все заканчивается! Да? Мам! Обними их за меня крепко и поцелуй. Маша, малыш! Я обещаю вам, что все будет хорошо! Я справлюсь. Я вас всех целую и обнимаю! Скоро буду вместе с вами! Вы не представляете, как я рад…

Запись закончилась. Министерский работник убрал планшет, вынул договор, положил на него сверху ручку и серебристую флешку:

– На флешке запись, оставьте себе. Подписывайте. – Он откинулся на спинку стула. Уставший человек.

– Вы обещали разговор. – Макар зажал в руке флешку и приобнял трясущуюся жену.

Стилист подскочила со своими пуховками:

– Макияж!

Макар так на нее зыркнул, что девушка выскочила из дома.

– Невозможно. Все разговоры с закрытой зоной запрещены. У вашего сына правда хороший участок работ. Водители грузовых машин имеют минимальный контакт с людьми. Ваша родственница как-то сумела договориться. Вернется ваш парень. Вы уж его не подведите. Вас уже отсняли?

– Нет, – ответил Макар, – ждут мягкий свет.

– Сноху с внуком послезавтра к вечеру выпустят. Пара дней уйдет на обработку бокса, и ждите гостей. Удачи!

На Ларису было невозможно смотреть.

Взгляд Макара словно бы отскакивал от ее каменного лица и потерянно блуждал по окружающим предметам.

Лара была подчеркнуто спокойна, дала стилисту подправить лицо, пошла к Маше, сказала той, что у Славика все хорошо и он скоро вернется, конечно же после многих карантинов, отстояла фотосессию, улыбаясь, когда просили, и двигаясь, когда надо, как машина. Макар пытался пару раз предложить жене успокоительные капли, но она молча, не глядя отводила его руку со стаканом в сторону. Стоп, снято! Лариса вошла в дом, поднялась в спальню, накрылась с головой и исчезла для мира.

Южная ночь – это такая коробочка, выстеленная черным бархатом с искрой: обнимает тебя и прячет, отрицает конечность жизни и открывает бескрайние неведомые миры. Макар сидел на плоской крыше дома, потягивая домашнее вино, и пытался разобраться в своих чувствах. Воздух – густой, слегка липкий от влаги, чуть телесный от запахов, пронизанный резкими одиночными вскриками птиц, трелями древесных лягушек, непрерывным острым зудом сверчка и еле слышным, деликатным пением юного заблудшего комарика – заключил его в свои объятия и еле заметно покачивал.

Когда звезды уже начали танцевать на темном небе, над домами раздался чужеродный для этих мест вой пожарных машин. Определить источник и направление звука было невозможно – казалось, он доносится со всех сторон: воет весь город, весь остров, весь мир…

Под утро ветер принес горьковатые клочки гари. Макар растолкал жену: пора вставать, готовить завтрак. Она резко села на кровати, вспомнила обо всем и опять легла, зажмурив глаза. Макар положил на нее Лилу, та тут же потянулась к розовой раковине Ларкиного уха и запустила туда свой язычок.

– Вставай, Лара, вставай! Я ухожу на базар – в городе что-то происходит. Ты нужна детям.

Солнце этим утром стало похоже на Лару – запуталось в тусклой пелене тумана и не хотело украшать собой этот день. Базар гудел, в воздухе витали запахи кофе и самопального коньяка. Народ бодрился. Макар переходил от ряда к ряду, покупал всего понемногу: свежей рыбки, колбаски, маслица, горячего хлеба, малиновых помидор, пупырчатых огурчиков, сизых слив и глянцевых яблок… Слушал, подбирал одно к одному, обдумывал полученную картинку, переставлял местами кусочки пазла.

Домой не свернул, так, с полными руками покупок, и остановился перед воротами Прокопия. Мучительно долго жал на звонок. Неужели и ты, Прокопий?!

– Да иду я, иду! – раздался недовольный, хриплый голос из глубины двора. – Ни терпения, ни уважения, ни понимания… – Медленно, с покашливанием и шарканьем ног, наплывало на Макара ворчание соседа. – Кого там принесло с утра?

– Это я, Прокопий! Макар!

– А… давно не заходил. – Наконец открылась калитка, и Макар увидел друга стоящим на костылях. – Ха! Удивился? Во-во, никому нет дела, помрешь – никто и не заметит.

– Что это с тобой?

– Старость, Макарий, старость. Упал месяц назад, и нога вдребезги. Проходи давай, стоишь тут…

– А я удивляюсь, чего ты не заходишь? Думал уже, что ты, как все, за чумных нас держишь, боишься одним воздухом с нами дышать. – Макар сложил пакеты на землю, запер ворота.

– Молодой ты, Макарий, оттого глупый. Я бы с удовольствием уже заснул. Посмотри на меня – развалина, обреченная страдать. Для меня вирус – как избавление. И ведь нас таких много… Что пришел? По делу?

– По делу. Был на базаре, как видишь. Послушал, что говорят. Давай присядем – долгий разговор.

Макар подстроился под медленный стариковский ритм, помог Прокопию подняться на порог беседки. Наконец уселись.

– Так вот, наше правительство в обмен на защиту границ от беженцев взяло обязательство принять у себя выжившие семьи, принадлежащие к мировой элите.

– Этто еще что? У них же наверняка по всему миру своих дворцов полно.

– Не знаю. Чистых зон, видимо, остается все меньше, и мы в их числе. Местные боятся – людей везут с материка, и с ними, несмотря на все карантинные меры, может прийти вирус. Больничные комплексы охраняются, а вот эти частные боксы для детей – нет. Сегодня ночью в восточной части острова подожгли несколько карантинных дворов.

– Это кто же? Что за нелюди?! Там же дети! Там были дети?

– В одном боксе…

– Сволочи! Радикалы?

– Может, они, может, нет. Люди доведены до отчаяния, а страх делает людей жестокими, превращает в настоящее стадо. Да кому я рассказываю… Прокопий, ты же знаешь, что Маша с Яном у нас еще не вышли из бокса. Во-от! Если погромы начались, то их уже не остановить.

– Соглашусь с тобой, Макарий.