Синица за пазухой. Рассказы и новеллы о войне и не только

Подвиг разведчика

Эту историю рассказал мне в марте 2001-го года ее активный участник, мой дальний родственник Зиннуров Габдрафик Шафигуллович или в просторечии Габдрафик абый (абый (тат.) – обязательное уважительное обращение к мужчине старше себя). Когда это всё происходило, ему было всего-то 19 лет. Поставьте себя на его место. Много ли из нас таких, кто бы смог всё это преодолеть, не растеряться, не струсить, учитывая столь юный возраст? Но это были другие люди, они выросли в трудное время и с детства приучались принимать решения и преодолевать невзгоды. Он живет в Казани, в обычной многоэтажке с женой, дочерью и правнучкой. Добродушен, гостеприимен, улыбчив, обходителен. Небольшого роста, полноват. Трудно сейчас глядя на него поверить в его военные подвиги, но факты есть факты. Впрочем, у него семья такая, старший брат Набиулла вообще Героя получил, я думал за форсирование Днепра (он со своим взводом захватил плацдарм и удерживал его целый день), но Габдрафик абый сказал, что потом уже, за бои в предместьях Киева. Он то ли с крыши дома, то ли с колокольни из пулемёта держал под обстрелом немецкие позиции весь день, а когда ослабленные немцы отступили под напором нашей пехоты, то в том месте были обнаружены около 270 трупов немецких солдат и офицеров. Только умер брат давно, ещё в 56-м, молодым. Я его видел только на фотографиях. В детстве цыганка по руке ему нагадала яркую, но короткую жизнь, а Габдрафику абы предрекла долгую. До 86 лет. И ведь не соврала! «Я как заговорённый был, – сказал он. – Бежим вперёд в атаку, ребята падают слева и справа, а мне хоть бы что!»

Он вообще-то сам ничего не рассказывал о войне, но на вопросы отвечал не тая. За несколько посещений он мне поведал о ряде историй и эпизодов, которые я хотел бы здесь оставить. Для простоты свёл в один рассказ.

Мы сидим за столом, в рюмках водка, на столе нехитрая закуска. Просто, но от души.

– Габдрафик абый, мне говорили, ты на войне был разведчиком и побывал в плену у немцев, но с честью вырвался. Расскажи, как это было.

– Я не сразу стал им. На фронте с 1943-го, с осени, сперва был в пехоте, потом ранен, госпиталь. Вернулся, определили в разведку. Дело было в Восточной Пруссии в марте 45-го. Нам поставили задачу взять языка. Накануне ночью сапёры разминировали проход на нейтральной полосе, ночью после полуночи мы поползли к немецким окопам. Нас было трое в группе захвата и группа прикрытия – их задача в случае неудачи ворваться в немецкие окопы и отбить нас, чтоб к немцам не попали. В группе захвата старшим был мужчина лет 40-ка, мы его "дядя Ваня" звали, я, и ещё один, я его плохо помню. Мы преодолели нейтральную полосу и затаились невдалеке от немецких траншей. Лежали долго, замёрзли, хоть и Германия, а лужи ночью льдом покрывались, и не встанешь ведь в полный рост, не попрыгаешь, не поприсядаешь!

Где-то в час-полвторого послышался храп из пулемётного гнезда, мы решили, что пора и двинулись вперёд. Война для всех одинакова, что для нас, что для немцев. Учишься просыпаться мгновенно от любого шума. И наш немец-пулемётчик, здоровенный такой амбал, сразу проснулся, только мы к нему подобрались, и стал кричать. Мы на него набросились, пытались скрутить, а он одного отшвырнул, другого отопнул, упирается, словом. Время упущено, со всех сторон стали солдаты сбегаться, схватили нас, стали бить. А наши-то, что в прикрытии, видать, струсили, не вмешались. Я видел, как дядю Ваню окровавленного проволокли мимо меня, третьего живым больше не видел, самого меня скрутили и потащили в штаб. Так я из охотника за языками сам в языка превратился.

Штаб (видимо, батальона) располагался в 2-хэтажном здании в тылу. Меня завели на второй этаж в комнату, где сидели немецкие офицеры, стали допрашивать. Я решил прикинуться дурачком, меня спрашивают по-русски, я отвечаю по-татарски, мол, русского не знаю, ничего не понимаю. Били они меня, били, потом надоело и старший офицер ударил в затылок рукояткой пистолета, я потерял сознание.

Очнулся в подвале того же дома от ведра холодной воды. Голова гудит, ноги подкашиваются. Комната тёмная, есть маленькое зарешеченное окно на уровне земли, видно ноги проходящих мимо строем солдат.

Открылась дверь, меня вывели наружу, повели по улице куда-то два вооруженных сопровождающих. Сначала я думал, что расстреляют, но потом решил, что нет, видимо, дальше отправляют, в тыл, в штаб полка или дивизии, может. На очередной развилке солдаты разделились, предварительно о чём-то поговорив. Видимо, посчитали, что я не опасен: молод, избит, запуган. У второго нашлись неотложные дела, и он пошёл по ним, а у меня появилась надежда.

Через некоторое время мы присели отдохнуть. Он закурил, я жестом попросил папироску, он поделился, я спросил огоньку. И тут мне повезло, он зажёг спичку и протянул мне огонёк, прикрывая его второй ладонью от ветра, я схватил его за обе руки и бросил в кювет, сам покатился следом. Мне повезло ещё раз: я оказался наверху. В кювете стояла вода, я схватил его за голову и погрузил её в воду, некоторое время он пытался вырваться, потом затих.

Переодеваться в его форму не было смысла. Мокрая, не по росту, да и по-немецки я не шпрехаю, поэтому взял его винтовку, патроны, тело спрятал в кустах. Пошёл в обратном направлении вдоль дороги кустами, прячась при появлении людей. К вечеру дошёл до линии фронта, подыскал себе место повыше и поукромнее, да поближе к окопам, чтобы затылки немецкие видеть, и стал ждать ночи. В темноте немцы пускали время от времени ракеты и стреляли в нашу сторону, я этим и воспользовался. Как только пустят они очередную ракету, я прицеливаюсь в какой-нибудь затылок, ракета начинает гаснуть, я нажимаю курок. Следующая ракета – этого затылка уже нет, я целюсь в другой. Так убрал всех, кого разглядел. Во время очередной тёмной паузы бросил винтовку и бегом к своим. Немцы меня заметили и начали стрелять, три пулемёта и винтовки, но мне повезло ещё раз: они не попали. Потом в шинели пару дырок нашёл, но сам целым остался. Ещё помогло какое-то бревно, попавшееся на пути, я его в темноте не увидел, запнулся и растянулся на земле. На ноге потом был здоровенный синяк, но жив остался зато. Я успел отбежать далеко, поэтому меня не стали преследовать, а вот из наших окопов отправили людей разобраться, кто это с немецкой стороны к нашим рвётся. Они, конечно, в сомнениях, а я им говорю, мол, ведите к своему начальнику, там разъяснится всё. Привели в штаб соседней с нами части, я назвал фамилию командира, свою, объяснил, что случилось, попросил срочно доставить меня к своим. Они связались с нашими, те подтвердили, что да, мол, был такой, отправили за языком вчера, не вернулся, думали, погиб. В части меня встретили, позвали группу прикрытия. Выяснилось, что они наплели по возвращении, что нас отбить не удалось, но видели, как мы все погибли. За проявленную трусость командир батальона расстрелял старшего перед строем, остальных отправил в штрафную роту.

А дальше началось самое интересное. Я знал, где немецкий штаб, видел, как он охраняется, ориентировался внутри здания. Грех было этим не воспользоваться! Собрали разведгруппу, да какую! Лучших разведчиков со всей дивизии. Ночью тихонько перешли линию фронта, подобрались к штабу, залегли.

– А почему залегли?

– Ждали когда часовые сменятся. После смены у нас 2 часа времени будет. Вот, дождались, мужики сняли часовых, мы вошли внутрь. Другой охраны не было, мы поднимаемся на 2-й этаж, заходим. Все офицеры в сборе, склонились над картой, даже не повернулись в нашу сторону, никто не ждал, что их вот так просто могут сцапать. Дальше как в кино – хенде хох, кляп в рот, вяжем, документы все в вещмешки складываем. Немецкий офицер, тот, что меня допрашивал, обомлел от изумления когда меня увидел. Два дня тому назад он бил меня в этом же кабинете пленного, а сейчас мы поменялись ролями!

– Что, отыгрался?

– Ну, не без этого… У своих мы были раньше, чем немцы пропажу обнаружили. Вот они были, наверное, удивлены, когда пришли на смену, а там ни часовых, ни офицеров, ни карт – ничего!

– Наградили вас?

– А как же, всех представили к ордену Славы, только мы их не получили. Война раньше кончилась. Или по пути они затерялись.

– Расскажи ещё что-нибудь.

– Что, например?

– Какие-нибудь случаи, опасные или смешные, что запомнилось. И вообще, война, как её изображают в фильмах, похожа на настоящую, какой ты её помнишь?

– Нет. Видно, что игра. Вот документальные съёмки – другое дело. Я даже как-то место узнал на экране, это перед форсированием Одера было, мост показали взорванный, я его помню.

– Расскажи про Одер.

– Я там 2 раза погибнуть мог. Первый раз по глупости, решили трассирующими пострелять. Мальчишки, что с нас взять! Это ещё до форсирования было, мы готовились к нему только ещё. Уселись за станковый пулемёт и давай по немцам на тот берег очередь за очередью. Недолго цирк длился, они по нам из орудия в ответ, снаряд попал в бруствер, меня контузило и землёй забросало, но откопали свои, не дали задохнуться. Отправили в госпиталь, но я сбежал. С тех пор вот и поныне у меня в голове немного шумит, но я привык уже, не замечаю.

Через несколько дней нас отправили захватывать плацдарм. На полпути до немецкого берега был остров, решили часть солдат туда заранее переправить, чтоб сократить путь и потери во время переправы, но немцы не дураки и открыли шлюзы выше по течению, вода стала прибывать. Трое суток мы стояли по пояс в ледяной воде без еды и сна, а на четвёртые наши снарядили 40 лодок по 30 человек в каждой и отправили к немецкому берегу, нас подобрали по пути, я на корме на руле сидел. Перед этим, конечно, артподготовка, но тут наши опростоволосились, там высокий берег был, немцы отошли вглубь во время неё, а потом вернулись и как давай по нам бить! Надо было авиацией действовать, бомбить их укрепления, тогда толк был бы. Это потом уже признали, но мёртвых не вернёшь. Мало кто до их берега добрался. В нашу лодку снаряд попал в аккурат посередине, почти все погибли, а меня взрывной волной в воду бросило, это ближе к немецкому берегу было, туда и поплыл. Подплываю к пирсу, он высокий, зараза, не взобраться, а вдоль воды трос прицеплен, видимо, тут лодки пришвартовывались. Я ухватился за него, держусь. В это время наши успели переправиться, закрепиться, бой идёт. Смотрю, сверху кто-то на меня смотрит, вижу – наш, кричу, мол, помоги. Он исчез, потом появился с какой-то верёвкой, вытащил меня наверх. Я побежал к своим и до вечера еще переправлял людей на тот берег, так же на руле сидел.

– А ещё эпизоды, когда ты был на волосок от смерти?

– В Гданьске случай был. Он тогда Данцигом назывался. Когда мы его от немцев освобождали, меня и ещё нескольких солдат отправили проверить подъезды. Наверху кто-то засел и стрелял по нашим. Мы разделились по подъездам. Я вошёл в свой и стал подниматься. Бросаю гранату на лестничную площадку, отбегаю назад, она взрывается, бегом наверх, пинаю все двери, стреляю в проёмы, обследую квартиры. На одном из верхних этажей не успел открыть дверь, как она открывается сама и мне в грудь упирается пистолет. Осечка! Пока немец перезаряжал его, я успел его убить из своего ППШ. Потом нашёл на полу его патрон, спасший мне жизнь, и носил его с собой как талисман. Только в 49-м в бане случайно потерял.

Ещё был такой эпизод. К нам накануне боя обратились соседи-танкисты, попросили кого-нибудь заряжающим, командир отправил меня. Ночью меня учили как заряжать, утром после короткой артподготовки пошли в атаку. То ли плохо артиллеристы поработали, то ли у немцев там сильная оборона была, только из 3-х танков наших одну 34-ку подбили сразу, а у нас водитель с открытым люком ехал, чтоб видно лучше было, снаряд точнёхонько в этот люк попал. Водителя, естественно, в клочья, болванка мимо моей ноги (вот повезло-то! Мог и без неё остаться) прямо в двигатель, он сзади. Танк остановился и загорелся. Мы через башенный люк выскочили наружу, последним пытался вылезти пятый, он рядом с водителем сидел, хотя не положено, но не смог. Я видел, как рука высунулась из люка, схватилась за металл, и упала назад. А танк уже горел вовсю. Так он с ним вместе и сгорел. Я потом зарёкся на танках воевать, лучше уж в пехоте. Хотя потом, после войны, нас ещё на 5 лет в армии оставили, служить-то некому было, и перевели в танковые войска, я успел и водителем послужить, и наводчиком.

– Сильно 34-ка от КВ отличалась?

– Нет, очень похожи, и в управлении почти одинаковы, КВ только побольше и помощнее.

9 мая каждый год мы собирались большой компанией родственников у них дома, как на день рождения. Точнее, на день рождения его было гораздо меньше людей, чем на День Победы. Однако же на военные темы обычно не говорили, просто ели, пили, общались, произносили тосты за мирное небо и стариков, которым мы им обязаны. Только однажды, когда обсуждали фильм «Девятая рота», Габдрафик абый сказал, что в бою боли не чувствуешь. Лёгкие ранения не замечаешь и только когда уже бой закончился, то с удивлением обнаруживаешь: тут зацепило, там тоже, ты весь в крови оказывается, и только сейчас начинает болеть. Сказал – и заплакал. Мы притихли.

Габдрафик абый после этого интервью прожил еще 11 с половиной лет и умер 10 ноября 2012 года. Последние годы он сильно болел, о войне мы с ним больше не говорили.