Сирень под пеплом

СТИХИ И ТЕКСТЫ ПЕСЕН

Вместо эпиграфа

Истина приходит нагая -

утверждал художник Хахаев,

вздрагивая и чертыхаясь,

и к щели дверной припадая...

К женщине

Еще один глоток - и я у ваших ног.

Размышления

Нас лечили вожди и больницы,

но ничто не влияло на ум.

И я долго чешу ягодицу,

даже сам не пойму - почему...

С чего мне начинать?..

С чего мне начинать?

И в сорок, как в семнадцать,

вопросы задавать,

незнания стесняться?

Стихом определять

смысл и движенье жизни?

Подробно умирать

и воскресать капризно?

Всему отпущен срок.

Когда тебе за сорок,

в стихах не ищешь прок,

с собой кончая ссорой.

Начала и конца

завязывая узел,

не объяснить творца,

а только лишь обузить

И небеса пусты.

Невнятные погоды.

Не подвести черты

до своего ухода.

Вот еще одна весна пробудилась ото сна, отогрела дерева и тотчас взялась листва, распустив любви слова. Распустив любви слова, жизнь начнется как снова. И окажется иной, ненадышанно-земной. И окажется тобой.И окажется тобой неподъемный шар земной. Ни объять, ни обойти неразумного пути сердцу, что спешит в груди.Сердцу, что спешит в груди, сладкой воли не найти. Три слова "я тебя люблю" захлестнутся да в петлю... Эту горькую петлю! Эту горькую петлю голым горлом я ловлю. Потому что я люблю, потому что я люблю, потому что я люблю.

* * *

Какое небо в мае! И какая ночь!

Вздуваемая ветром,

не потухает, несмотря на дождь,

сирень под пеплом...

В июне

Всю ночь горит, не угасая,

по краю неба отсвет рая.

А было так. Он все сказал, что думал. Потом подумал - все ли он сказал. По площади трамвай тащился. Гулом он плотный жар полдневный раздвигал.

Она стояла у раскрытых створок двери. Слепил глаза из-за спины свет воздуха. И тут в его мозгу возникший морок вдруг вызвал ощущение вины. Он отошел на шаг в прохладу лестниц и головой тряхнул, сбивая нудный такт тянущих за душу нелепых провозвестий того, что он не знал, что будет так.

И сразу отступила тьма сомнений, что распиралась слабостью до драк, и через мрак внезапно вплыло тенью ее лицо. И рядом надпись на стене:"Санек-дурак!"

А вот теперь, входя в любой подъезд, он чувствует прохладу словно крест. Но он тогда не знал, что будет так...

Спи, мой сын, тебе пока некуда спешить. Спи, малыш, а я спою, как ты будешь жить: как ты веру обретешь, чтоб унизить ложь, потеряешь, а найдешь то, чего не ждешь. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

Пусть тебе приснится мир, словно мама, добр. Детство минет, и судьбе гнать во весь опор мимо истин и надежд, годных для невежд, мимо горя и потех, что рождают смех. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

Спи подольше: будешь больше - меньше будешь спать. Будет женщиной и славой жизнь тебя ласкать, будут клятвы и молитвы, небеса и твердь, но в конце концов - пойми ты! - все накроет смерть. А пока спи, мой сын, а пока спи, малыш...

В этом мире море страсти на глоток любви, но тебе скажу, мой мальчик, все-таки: "Живи!" - потому что в звездном поле, сколько ни хули, ни для счастья, ни для боли нет другой Земли.

Гори, душа, сгорай! Судьба плеснет за край. Там безразличны ей и ад, и рай. И в том краю зеленом для сердца нет закона и сердцем чего хочешь выбирай.

Я выбрал песню эту. И старая планета вдруг уместилась в сердце у меня. И я пошел по свету, да свету краю нету, а жизнь короче светового дня.

На исходе дня мама ждет меня. Там над гробом сгорбилась земля. Я еще живой! Я иду домой с тех пор, как домом стал мне шар земной...

В детстве снились мне две птицы, как судьба, которой сбыться: мне в одну из них влюбиться, а с другою быть в друзьях... Прозывались эти птицы прирученная синица и журавлик, и журавлик, и журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...¦

С той поры, как был ребенком, я бегу за журавленком; воздух рвет мне перепонки, небо кружится в глазах. Я бегу, а рядом мчится долгу верная синица. А журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...

Я добился этой птицы, приучил ее садиться, но ведь надо ж так случиться: только у меня в руках стоит птице очутиться - превращается в синицу, а журавлик, а журавлик, а журавлик в небесах.

Вот журавлик мой летит, а синица вслед глядит...

Сентиментальная песенка

Вот как живу теперь:

только лишь скрипнет дверь,

я уж кричу себе

'Ты ей не верь, не верь!"

Входит, однако, друг.

Вот и замкнулся круг.

И остается мне

вытравить свой досуг.

Можно надеть пальто,

с другом сходить в кино.

Но, увидав его,

тут же пойму:"Не то.

"Если откроешь дверь,

взглядом мне скажешь:"Верь!" -

рук протянуть не смогу...

Разве обнять судьбу?

Эй, прохожий, оглянись. И остановись! Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое - не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.

Потому что ветер странствий остудит его в пространстве внеземной зимы. И, на нас на

всех похожий, скоро станет он прохожим так же, как и мы.

Так же кружит ветер странствий нас с нелепым постоянством ветреной судьбы, каждому суля, что все же - нет! - не станет он прохожим в сумерках гульбы.

Ну так, прохожий, оглянись. И остановись. Здесь родился человек, продолжая жизнь. Откричала мать свое - не узнать ее. Ей теперь его жалеть и у сердца греть.

Вчера я умер. Смерть не наступила. Жизнь отошла. И жизненная сила меня оставила. Я выпал из времен. И жизнь моя теперь посмертный сон.

Окольцованные

Ах, ты птица моя окольцованная,

окольцованная другим...

Я смотрю в темноте на лицо твое,

сигаретный глотая дым.

Не нужны мне оркестры и почести.

Это все - для забав молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

Но объятьем чужим окольцованная -

не впервой ни тебе, ни другим -

взглянешь в зеркало ты, и лицо твое

расплывется, как горький дым.

Жизнь моя уже съедена дочиста.

Как легко умирать молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

И когда ты, судьбой окольцованная,

изменяешь другому с другим,

знай, что я вспоминаю лицо твое,

как отечества сладкий дым.

Ты прости мне мое одиночество.

Смерть со славой к лицу молодым.

Похоронен я буду честь по чести:

не прославлен, зато любим.

Уходя, гасите свет и целуйте на прощанье даму самых средних лет, говоря ей:"До свиданья!" Темнота стоит в окне зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.

Уходя, гасите свет и душевные порывы. В сердце веры, видно, нет. Лишь пороки и нарывы. Темнота в твоей душе зимняя, холодная. Как не хочется тебе в тишину бесплотную.

Уходя, погасит свет. Не оглянется на диво. Поцарапанный паркет. И снежок неторопливый. Темнота стоит в двери зимняя, холодная. В спину стон:"Не уходи в тишину бесплотную!"

Стирающая женщина на небесах не венчана и здесь не с тем расписана. И здесь - не там - прописана.

Не в церкви под поповский бас венчали вас. Районный загс вам выдал на законный брак свидетельство, составив акт.

И понеслась душа не в рай! Стирай, не разгибай спины... Ах, на ногах отметины оставил этой ванны край.

Пусть завтра ты уйдешь в бега. Очнешься на краю страны: пригрезится гора белья, ах, дети не обстираны.

Что ж, вольному всегда - беда, блаженному же рай - всегда. А впрочем, тем и этим - рай! Какой захочешь - выбирай...

Жизнь была, жизнь была, жизнь была, горевала и пела. Жизнь цвела, жизнь цвела, жизнь цвела, а теперь облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

И одна в глубине моих глаз головою желтела. И она, и она не спаслась. И она облетела. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

Здесь врастал стебель сердца во дно. Оно родиной стало. Все прошло, все прошло, все прошло - жизнь как бездна предстала. И я вспомнил об этом у какой-то реки. Здесь кувшинки росли.

Все равно, все равно, все равно, жизнь, спасибо за память. Из груди сердце к вам проросло, обернулось словами. Я спою эту песню у какой-то реки, где кувшинкам расти...

Был нежным и упрямым, ходил под кличкой "граф", когда однажды мама мне подарила шарф. Она сказала:"Милый, шарф на груди носи, а счастья и могилы у бога не проси."

То ли шарф грел грудь, то ли жгла слеза, и я выбрал путь, повела стезя. А куда вела? Не понять никак. Позади зола. Впереди маяк.

Мытарили и выли с утра и до утра, мне в грудь и душу били ненастные ветра. И вот уже навылет душа просквожена, ее прикрыть не в силе ни друг и ни жена.

То ли шарф грел грудь, то ли кровь текла, пламенел мой путь, выгорал дотла. Да не держал я зла. Одного не знал: там зола, зола, где маяк сиял.

Ах, не спасают нервы, да и любовь не в счет, когда сгорела вера и жизнь из вен течет, когда ты видишь клочья того, что сердцем знал... Я шарф однажды ночью на шею повязал.

То ли явь в мозгу, то ли явный бред: на золе стою, а шарфа-то нет! Я гитару взял - не гони коня. Я не все сказал - слушайте меня.

На моей невечной земле

Начиная с сентября,

по Руси горят леса,

озаряя лица и сердца.

Да печальный тот огонь

осыпается, лишь тронь.

Разноцветным пеплом летит листва.

Так и октябрю сгореть,

обнажив леса на треть.

Там, как обожженным, стволам чернеть.

Да природа, видно, не зря

любит сумерки ноября.

И на пепелища лягут снега.

Вновь земля белым-белым бела,

словно обожженной не была.

Забинтуют раны снежные ветра.

Застывает лес и душа.

Засыпает их, не спеша,

порошок - наркотик декабря.

На моей невечной земле

Новый год плутает во мгле.

Ах, как хорошо ждать его в тепле...

Только бы не пепла тепло

вместе с ним на нас нанесло,

означая, что все, что жгло, прошло

на моей невечной земле!

В сплетеньи голых веток за окном мне бросился в глаза один излом. Он повторял души моей надлом в сплетеньи голых веток за окном. Стекали ветки навзничь ко стволу. Ствол затекал в земную глубину. И ветвь души моей приняв в семью, стекали ветки навзничь ко стволу. Земля, вобрав души моей объем, сама навеки растворилась в нем. И избрала меня всесильным божеством Земля, вобрав души моей объем. И я же по душе своей хожу, ее ногами слепо ворошу - слиянья с нею, как открытья, жду. И сам же по душе своей хожу.

* * *

Споры - вечны. Жизнь - коротка.

Вот и Млечный путь на века

лег вопросом в черной ночи.

Лег без спросу. Лег и молчит.

Чтобы высветлить суть основ,

обойдемся и мы без слов.

Женщине

Там, где я тебя искал,

не везло мне, глупому.

От лопатки до соска

душу не нащупаешь.

Будет время - я пойму,

что ж так с бабой маешься:

красота равна уму -

вот и ошибаешься.

Но ни уму, ни красоте

не доверил душу я -

только звезды в пустоте

слушаю и слушаю.

Ем картошку в кожуре

водку пью и кашляю.

Небо корчит рожи мне

глупые и страшные.

* * *

В последний вечер

навестит лишь мышь.

Ты даже сдуру мне

не позвонишь.

Он спросит:"Брат, чему ты рад?" - и я отвечу: "Я выпить рад с тобою, брат, за нашу встречу. Свершим обряд, как прежде, брат. Что там в бутылке? Годы летят, годы летят, да не в копилку."

"И все же, брат, чему ты рад?" - он горбит плечи. "Я выпить рад с тобою, брат, к чему нам речи? Мне опротивели слова о долге вечном, отяжелела голова от слов беспечных."

"И все же, брат, чему ты рад?" Ну что за встреча! "Я выпить рад с тобою, брат, еще не вечер." Кто демократ, кто ретроград - покажет время. Мораль проста, бутыль пуста и ломит темя...

Поэма

Он.

Я подарил ей россыпи стихов,

а ей был нужен лишь букет цветов.

Она.

Я так любила свежие цветы,

но их унес из моей жизни ты.

О них.

Поэты с женщинами наравне

владеют тайнами, которых нет.

Июнь

Неравнодушен я к июню.

В июне нравятся слова.

И равноценны поцелую

лягушек гвалт или трава.

Вот и август

Вот и август. Звезды мелки.

Не видать во тьме ни зги.

Вид летающей тарелки

осенит мои мозги?

Только лай собаки дальний

или кошки тошный вой.

Как же жить с исповедальной

алкогольной головой?

А теперь ты вошла в меня... В состоянии подзабытом я сижу посреди хламья, называющегося бытом. Ни понять, ни унять. И я, всё учащий себя привычке доводить до конца дела, подбираю слова к отмычкам на цветастых полах халата... Мы хотели друг друга когда-то. вата. Девять лет я копил осадок, но и знать не хотел о том, что он копится. И подспудно сознавал, что почти подсудно и тебе признаваться в нём... Я приехал. Вхожу в твой дом.

В полутёмной затхлости комнат строй вещей неразборчиво сомкнут, знаменуя нажитый уют. В летний зной тут прохладно и душно. Я сижу, понимая натужно: и меня здесь забыто ждут...

Разлетелись полы халата. Пляшет в зеркале прикроватном то, что в разных глазах зовут то ли похотью, то ли страстью, то ли опытом, то ли счастьем, но не стоит названья тут, потому что, в стекло дыша, вижу в зеркале запотелом, как стремится к душе душа, спотыкаясь о тело телом.