Сиротка. В ладонях судьбы

Глава 16 Воздух Парижа

Лора и Эрмина были почти готовы. Завтра они собирались сесть в поезд до Шамбор-Жонксьона. Дочь брала с собой только один чемодан, поскольку мать планировала купить ей новые туалеты в Нью-Йорке.

— Ты должна быть очень элегантной в Париже, — твердила Лора, и в ее глазах читалось сожаление, что она не может посетить знаменитую французскую столицу. — В марте там уже довольно тепло. Тебе понадобятся красивые весенние платья.

Эта поездка перевернула дом Шарденов вверх дном. Дети стали невыносимыми. Мирей беспрестанно плакала.

— Боже милосердный! Я могу тебя больше никогда не увидеть, моя дорогая Мимина!

Жослин не отставал от других и пребывал в отвратительном настроении. Он ворчал уже целую неделю, считая, что Лоре не следует уезжать.

— Тебя не будет около двух недель, — упрекал он свою жену. — Я сам мог бы проводить нашу дочь в Нью-Йорк и, в отличие от тебя, сразу бы вернулся. Я тебя знаю: ты снова будешь швырять деньгами направо и налево. Шикарный отель, рестораны, бутики… И потом, я тебе не доверяю. Ты вполне можешь сесть на этот проклятый самолет! И если он рухнет в воды Атлантического океана, я потеряю сразу и жену, и старшую дочь. Какое несчастье!

Эрмину мало беспокоили сетования отца. Все ее мысли были заняты только предстоящей поездкой, тем мгновением, когда она ступит на французскую землю. Киона видела странный сон. Она присутствовала при разговоре между Тошаном и темноволосой женщиной, происходившем в маленькой темной комнате.

— Они разговаривали, как мы, Мина, — утверждала девочка. — Тошан выглядел рассерженным. Он твердил, что должен примкнуть к макизарам.

Это откровение потрясло Эрмину до глубины души. Она тут же позвонила Октаву Дюплесси, который ограничился объяснением термина «макизары». Так называли участников Сопротивления — подпольного движения, противодействующего режиму Виши, — которые совершали диверсии на немецких военных объектах и занимались антифашистской пропагандой. Разумеется, импресарио говорил уклончиво, не прямым текстом.

Эрмина подошла к родителям.

— Киона не могла придумать этого слова! — заявила она. — Значит, во сне она видела реальность. Тошан, должно быть, прыгнул с парашютом где-то во Франции, или его самолет подбили. Он спрятался, судя по всему, при помощи этой темноволосой женщины. Но он жив, и я его найду.

— Но послушай, милая, если он ушел в партизаны, как ты узнаешь, где он? — возразил Жослин.

— Папа, в Париже я в любом случае буду ближе к нему, чем здесь. Я даже предполагаю, что он ждет меня там вместе с Дюплесси.

— Очень на это надеюсь! Иначе это все равно что искать иголку в стоге сена! — воскликнула Лора. — Эрмина, пообещай мне вернуться в Квебек до наступления зимы, в октябре!

— Разумеется, мама! Я не собираюсь расставаться с детьми надолго.

Тем не менее накануне великого отъезда Эрмина испытывала тревогу. У нее состоялся долгий разговор с детьми, в котором она попросила их слушаться бабушку и дедушку, еще раз объяснив причину своей поездки.

— Во-первых, мне предложили выгодный контракт на выступление в парижском театре. Во-вторых, я хочу разыскать вашего отца. Возможно, это безумие, но я чувствую, что должна спасти его от какой-то опасности, угрозы. Киона поддержала мое решение, а вы знаете, что я ей доверяю.

Они молча выслушали мать, затем все трое прижались к ней.

— Родные мои, любимые…

Это было час назад. Сейчас, сидя за фортепиано, она боролась с необъяснимым страхом, действующим на нее угнетающе. «Думаю, паника в такой ситуации вполне обоснована, — сказала она себе. — Ведь я совершенно не знаю, что ждет меня во Франции. В январе Гитлер объявил тотальную войну[56]. Париж в руках наших врагов. Возможно, мне даже придется петь для нацистских офицеров… Нет, Октав меня предупредил бы».

В разгар эти грустных размышлений в гостиную вошла Шарлотта. Она была укутана от мороза, и из-под одежды виднелись лишь кончик носа и карие глаза, немного подкрашенные.

— К тебе пришли, Мимина. Овид Лафлер! Он не знал, что я вернулась в свой дом, и поэтому сначала зашел в «маленький рай». Я возвращаюсь, у меня там рагу на огне.

Учитель, должно быть, ждал в коридоре. Держась немного скованно, он подошел, попрощавшись с уходившей Шарлоттой. Ошеломленная, Эрмина порывисто встала.

— Овид! Какой сюрприз! — дружеским тоном воскликнула она. — Рада вас видеть!

Он пристально смотрел на нее, словно хотел вдоволь насытиться ее лицом, улыбкой — всей ее по-прежнему волнующей красотой.

— Я попрошу Мирей приготовить нам чай. Дети сейчас на уроках с мадемуазель Дамасс, а родители отдыхают после обеда. Вы приехали на лошади?

— Да, у меня нет другого средства передвижения. Ваша подруга Шарлотта сказала мне, что вы завтра уезжаете. И куда? Во Францию?! Я правильно сделал, что решил заехать вас проведать. Наверное, уже слишком поздно отговаривать вас от этого безумия. Эрмина, вся Европа в крови и в огне!

— Не нужно преувеличивать, — раздраженно сказала она. — Ни в Париже, ни на остальной территории страны не ведется никаких военных действий. Прошу вас, Овид, садитесь возле печки, я сейчас приду.

Эрмина была рада хотя бы на несколько секунд укрыться от полного нежности взгляда зеленых глаз учителя. «Боже мой, какой шок я испытала, увидев его! Я не думала, что буду так потрясена». Она не торопясь пошла в кухню, где экономка с мрачным лицом чистила картошку.

— Мирей, не могла бы ты принести чай и бисквиты? На две персоны. К нам заехал Овид Лафлер.

— А! — проворчала Мирей. — Если мадам увидит его под этой крышей, снова напридумывает себе бог весть что.

— Мне все равно, понравится это маме или нет. Я не могу принимать его на улице в такой мороз!

С этими словами она вышла из кухни и вернулась к Овиду. Тот задумчиво разглядывал роскошную обстановку, отличавшуюся очень хорошим вкусом.

— Почему вы живете у матери? — поинтересовался он. — У меня сложилось впечатление, что я побеспокоил вашу подругу, постучав в дверь «маленького рая». Она даже не впустила меня внутрь.

— Шарлотта в последнее время так дорожит своей независимостью, что больше напоминает отшельника. И потом, мама нагружает ее работой: вязанием и шитьем. Иногда я завидую ей, что она живет одна со старым Мало — он такой хороший пес! А мой отец купил ей радиоприемник. Но отвечаю на ваш вопрос: я просто уступила просьбе матери. Когда она узнала, что я уезжаю в Европу, то попросила меня поселиться здесь. Я не могла ей отказать, тем более что это она финансирует мою поездку. Да и дети были рады. Они быстро ко всему привыкают, лишь бы быть вместе. Вы не представляете, как расцвела Акали! Она хорошо учится, и всякий раз, когда слышу ее смех, я радуюсь, что нам удалось вызволить ее из пансиона. Кстати, я отправила вам статью из «Пресс», написанную нашей дорогой подругой Бадеттой. Что вы об этом думаете?

— Замечательная статья, точное изложение ситуации! И очень трогательная, только, думаю, она ничего не изменит. Это безобразие будет продолжаться… Нет, я не опускаю руки, но что делать?

Мирей принесла им поднос с чаем. Эрмина коснулась пальцем чашки из тонкого китайского фарфора. Это был ее любимый сервиз, и она улыбкой поблагодарила экономку.

— Очень красиво, — заметил учитель. — Идиллическое убранство: эти красные цветы, пагоды, кривые ветви деревьев… Но мне это напомнило Японию, которая присоединилась к Гитлеру. Исход войны становится совсем непонятным. Неделю назад, 18 числа, Йозеф Геббельс[57] произнес речь в берлинском Дворце спорта перед многотысячной восторженной аудиторией. Он призывал к «тотальной войне ради победоносной войны». Закончил он свою речь такой фразой: «А теперь вставайте и пусть грянет буря!» Вот такая сейчас ситуация во Франции, а вы, которая мне так дорога, решили петь в Париже, содрогающемся под сапогами эсэсовцев!

— Да, — с достоинством подтвердила Эрмина, уже начавшая сожалеть о своей авантюре.

— У вас только этот аргумент, неуверенное «да»?

— Я больше не могу быть в разлуке с Тошаном. Можете считать меня идеалисткой, но я надеюсь встретить его там. А вы? Я надеюсь, вы женились?

— Вовсе нет! Мне пришлось разорвать помолвку. Я никогда не смог бы дать своей супруге то, чего она вправе желать: любви, преданности, детей… Я не способен обманывать. Попытался, но не смог. В моей жизни есть только вы, Эрмина.

Она отпила глоток чая, подумав, что была бы счастлива услышать это признание в декабре, когда связь между нею и Тошаном таинственном образом оборвалась. С тех пор все изменилось. Ей не терпелось уехать в Европу.

— Мне очень жаль. Что касается меня, то я похоронила нашу нежную дружбу. Но теперь я уеду не с таким тяжелым сердцем, потому что имела удовольствие повидаться с вами.

— Не играйте словами: я хотел бы подарить вам другое удовольствие, неважно где, — тихо произнес он почти ей на ухо.

Эрмина бросила обеспокоенный взгляд в сторону коридора: Мирей наверняка была где-то недалеко. Она испуганно встала и подошла к окну. Овид тут же оказался рядом. Он осмелился положить руку ей на плечо и прошептать:

— Это голубое бархатное платье вам очень идет. И я обожаю, когда вы распускаете волосы! Они восхитительные, такие светлые… Кажется, будто они живут собственной жизнью. Эрмина, я приехал, одержимый страстным желанием наконец овладеть вами. Соглашайтесь, ведь завтра вы уедете. Пойдемте отсюда, прошу вас!

Она отстранилась и смерила его взглядом, в котором сквозило презрение.

— Вы с ума сошли? — как можно тише сказала она. — Овид, такие речи вам совсем не к лицу! Что вы себе напридумывали? Что я послушно последую за вами в первый же дровяной сарай деревни и лягу на землю?

Под ее ледяным взглядом он отступил назад.

— Разумеется нет! Я тешил себя надеждой, что вы испытываете то же, что и я. Неисправимый глупец! Ну что ж, мне остается снова сесть в седло и вернуться в Сент-Эдвидж. До свидания, Эрмина. В глубине души я завидую вам: вы увидите Париж. Главное — берегите себя. Кто знает, может, после войны, если она когда-нибудь закончится, мы сможем дружить втроем: Тошан, вы и я.

Эрмина еле сдерживала слезы. Овид по-прежнему ей очень нравился. Он отрастил короткую каштановую бородку. Его глаза цвета молодой листвы были невероятно притягательны. Она снова увидела себя обнаженной рядом с ним в конюшне Лафлеров. Этот мужчина помог ей справиться со своей печалью, а также научил ее размышлять, отстаивать свое мнение.

— До скорого, — пробормотала она, пытаясь проглотить стоявший в горле ком.

— Вот вы уже разговариваете по-квебекски, — с насмешливой улыбкой сказал он. — Смотрите, не делайте этого при немцах. Иначе они поймут, что вы канадка, их грозный враг.

— Подождите, я надену пальто и сапоги. Провожу вас немного.

Она также завернулась в шаль, прикрыв голову и нижнюю часть лица, и натянула черные кожаные перчатки.

— Я два дня никуда не выходила. Какой стыд! Словно я боюсь морозов!

Овид медленно шел рядом, наслаждаясь ее обществом, несмотря ни на что.

— Моя лошадь в старом хлеву «маленького рая» — в том самом темном сарае, который был свидетелем вашего гнева. Мне было приятно видеть вас в таком состоянии из-за моей предстоящей свадьбы. Я думал, что вы умираете от ревности.

— В этом была доля правды, — со смехом призналась Эрмина. — Даже сейчас я испытала облегчение, узнав, что вы не женились. Хорошо, что вы решили меня проведать, я хоть вышла прогуляться. Воспользуюсь этим, чтобы выпить еще одну чашечку чаю у Шарлотты. Этой ночью сильно подморозит, зато ехать будет легче. Онезим, наш постоянный водитель, хорошо оснащен. Каждый год он использует какое-нибудь новое изобретение, чтобы иметь возможность ездить зимой.

Перед входом в сарай, где царил полумрак, благоприятный для последнего поцелуя, Эрмина замедлила шаг.

— Не бойтесь, — тут же сказал Овид. — Я не стану злоупотреблять вашим одиночеством. И очень жаль.

Черная лошадь поприветствовала их коротким ржанием. Эрмина растроганно погладила ее.

— Мне дороги воспоминания, связанные с вами. Наша поездка в индейское стойбище, ночь в гостинице Перибонки и все остальное… Вы заняли свое место в моем сердце, Овид.

— Маленькое место — это уже хорошо, я буду этим довольствоваться, моя дорогая подруга.

Она бросилась к нему в объятия. Молодой человек крепко прижал ее к себе.

— Умоляю вас, возвращайтесь, Эрмина! Чтобы я хотя бы иногда мог встречать вас в Робервале, слышать ваш голос! Знайте также, что я восхищаюсь вашей храбростью.

Она всхлипывала, поддавшись ощущению невероятного комфорта, которое приносило ей лишь одно его присутствие. Было так приятно укрыться в его объятиях, почувствовать бесконечное желание, которое он к ней испытывал. Их губы соприкоснулись, но Овид отстранился.

— Я должен ехать! Пришлите мне открытку из Парижа.

С поспешностью, выдававшей его волнение, учитель вывел лошадь из стойла и оседлал ее. Эрмина помахала ему рукой. Через несколько минут он уже исчез из виду.

— Овид, — простонала она, расстроенная, что они даже не поцеловались на прощание.

Походкой раненого зверя она направилась к крыльцу «маленького рая». Постучав три раза, она позвала:

— Шарлотта, открывай быстрее, я замерзла!

— Да, я иду! — крикнула девушка. — Одну минуту!

Минута показалась Эрмине бесконечной. Наконец она услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, затем раздался звук отодвигаемого засова.

— Что ты так долго? Я вся закоченела.

— У меня руки были в мыльной пене, пришлось их вытирать. Иди погрейся возле печки. Я смотрю, Овид не стал задерживаться!

— Да, у печки хорошо, — согласилась Эрмина. — У него были дела в Робервале, и он решил заехать ко мне, чтобы узнать последние новости. В такой мороз ему лучше отправиться в путь до темноты.

— Можешь быть со мной откровенной, Мимина. Овид проскакал бы сотни миль ради одной секунды в твоем обществе. Он влюблен в тебя — это бросается в глаза.

Пес подошел обнюхать сапоги посетительницы. Она почесала ему лоб между ушами.

— Ты здесь как король, старина Мало, — с грустью сказала она. — Ведь раньше ты круглый год жил на улице. Конечно, у собак есть загон, но это не защищает их от ветра и мороза. Тошану бы не понравилось, что пес привык к комфорту. Мне кажется, он поправился.

— Тем не менее я даю ему только остатки, — сухо ответила девушка. — Ладно, приготовлю тебе чай. Хотя я мыла посуду.

— За одним человеком помыть посуду несложно, — заметила Эрмина. — Тебе еще повезло, что вода не замерзла, учитывая, какой на улице мороз. В свое время завод следил за состоянием водопровода. Просто чудо, что зимой обходимся без проблем.

Эрмина могла бы часами болтать о пустяках, чтобы хоть ненадолго забыть о своем неумолимо приближавшемся отъезде и перестать думать об Овиде, о его нежных губах и надежных мужских объятиях. Шарлотта в это время была как на иголках. Их с Людвигом застал врасплох приход учителя, постучавшего в дверь. Вот уже два месяца она скрывала у себя молодого немецкого солдата, и часто, даже днем, он находился на первом этаже дома. Им достаточно было просто проявлять бдительность. А когда в дверь постучала Эрмина, они как раз целовались за задернутыми шторами.

«К счастью, Людвиг ходит в носках и не производит никакого шума. Он поднялся наверх и наверняка лежит в нашей кровати, нашей чудесной кровати!» — думала Шарлотта, разыскивая банку с чаем.

С порозовевшими щеками, поскольку эта самая кровать была свидетелем их все более дерзких любовных игр, она поспешила налить чаю своей гостье.

— Вот, я добавила тебе немного молока. Но печенья у меня нет.

— Ничего страшного, милая, — рассеянно ответила Эрмина. — Ты придешь сегодня на ужин?

— Конечно, Лора попросила меня прийти. Смотри, какой я сейчас вяжу шарф. У меня получился этот сложный узор. Я хотела бы закончить его до завтра.

— Можешь вязать при мне; я просто хотела немного поболтать с тобой: в последнее время у нас было немного таких возможностей. Я очень боюсь садиться в самолет. Папе удалось меня напугать, рассказав столько ужасных историй об авариях. Шарлотта, если со мной случится несчастье, позаботься о детях, помоги маме их вырастить.

Казалось, Эрмина совсем отчаялась. В ее голубых глазах плескался безотчетный страх.

— Ты еще можешь отменить поездку, — сказала Шарлотта. — Никто не заставляет тебя уезжать.

— Нет-нет, я не могу! Если бы только Бадетта смогла сопровождать меня, как было договорено! Но к сожалению, она сломала ногу на террасе Дюфферен в Квебеке.

— Это все гололед!

Усевшись внизу лестницы, старый Мало тихо заскулил. Пес пристально смотрел на ступеньки, виляя хвостом. Его поведение удивило Эрмину.

— Что с ним? Ты же не позволяешь ему подниматься на второй этаж, я надеюсь?

— Господи, нет, конечно! — заверила Шарлотта. — Наверное, печка в моей комнате слишком сильно шумит: я только что бросила в нее очень сухое полено. Мало начинает беспокоиться, когда гудит огонь. Пей чай, я схожу проверю.

Она вскочила со стула, шлепнула пса и поднялась на второй этаж. На ее лице появилась улыбка: эта ситуация ее одновременно тревожила и возбуждала. Она быстро скользнула в комнату, где Людвиг читал, вытянувшись на кровати. Он обеспокоенно взглянул на нее, поскольку она приложила палец к губам, чтобы он ничего не говорил. Но, поправив задвижку в печке, она подбежала к нему и поцеловала. Постоянный риск и пренебрежение запретами придавали остроту их отношениям.

— Ну, что там? — спросила Эрмина, увидев, как она спускается.

— Так и есть! С Мало мне не грозит пожар. Я и так натерпелась страху три года назад.

— Боже мой, было бы очень жаль, если бы тогда сгорел «маленький рай»! Мне пора идти, милая. Я вышла, никого не предупредив. Уроки уже должны закончиться, а я хочу провести как можно больше времени со своими детьми.

Эрмина ушла, ни на секунду не заподозрив, что находилась всего в нескольких метрах от немецкого военнопленного.

«Какой красавицей стала Шарлотта! — думала она, направляясь к дому по улице Сен-Жорж. — Просто прелесть! Не понимаю, мужчины слепы или глупы? Я бы хотела, чтобы ее любили так, как она того заслуживает!»

Ее желание уже осуществилось, но она узнает об этом гораздо позже и при весьма трагических обстоятельствах.

Симона лежала в постели уже час. С тяжелым сердцем она смотрела на месяц, сияющий за окошком. Расположенная на втором этаже комната выходила в сад. Молодая женщина вздохнула, пытаясь справиться с мучительным чувством одиночества.

Ее сын спал в этой же комнате. Брижитт поставила для него старую детскую деревянную кроватку, которую принесла с чердака. Радушная провинциалка была готова на все, чтобы создать хоть немного комфорта для своей подруги и ее ребенка, поскольку считала антисемитскую политику нацистов омерзительной.

«Интересно, где сейчас Тошан? — спрашивала себя Симона. — Надеюсь, человек, который должен был отвести его к группе подпольщиков, достоин доверия».

Ее раненый, как она его называла, покинул городок в конце января. «Он считал, что уже выздоровел, хотя мне казался еще слабым. Или просто мне не хотелось его отпускать…» Она часто задавала себе этот вопрос, особенно по вечерам, лежа в кровати. Время, которое она провела, ухаживая за Тошаном и готовя ему подкрепляющие блюда, было для нее увлекательным. Они много разговаривали, иногда довольно откровенно, что позволило им лучше узнать друг друга.

«У него необычный характер. Он может быть нежным и терпеливым, а в следующую секунду — уже жестким и резким. Если он принял решение, ничто не сможет его остановить. Но мы много смеялись, потихоньку, конечно. Постепенно наши разговоры стали затягиваться допоздна. В доме было тихо. Мне не хотелось оставлять его одного в мансарде».

Симона заметила, что по ее лицу текут слезы. Она смахнула их кончиками пальцев, упрекнув себя за этот приступ слабости.

«Я должна быть сильной, ради своего сына. Скоро мне сделают фальшивые документы и переправят в Швейцарию. Брижитт утверждает, что здесь нам небезопасно оставаться», — подумала она, не сводя своих темных глаз с месяца.

Неделю назад гестапо арестовало девушку из Руффиньяка, заподозрив ее в связи с партизанами. Затем прошел слух, что несчастную замучили до смерти. Это случилось в Периго, главном городе департамента. Симона не могла избавиться от ощущения, что у нацистов везде свои шпионы и что на нее с сыном вот-вот могут донести. И тогда их отвезут в какой-нибудь лагерь во Франции или в Германии, как это было в Марселе. Месяц назад в Старом порту города произошла облава. Немцы в сопровождении национальной полиции под руководством Рене Буске арестовали четыре тысячи евреев, после чего, по указанию Гиммлера, стерли с лица земли весь квартал.

«Я не хочу, чтобы Натан пострадал, нет, нет!» Судьба ее ребенка была важнее всего, но это не мешало ей сожалеть об отсутствии Тошана. Она успела привязаться к метису. Возможно, даже испытывала к нему чувства. Брижитт открыла ей на это глаза, когда наконец была представлена раненому перед Новым годом.

— Какой красавец! — шепнула она на ухо своей подруге, спускаясь по узкой лестнице, ведущей в мансарду. — А какая улыбка — святая не устоит! Я не обратила на это внимания ночью, когда его принесли. Он был тогда совсем плох. Будь я помоложе и не замужем… Теперь я понимаю, почему ты проводишь столько времени у его постели! Повезло же тебе!

Они заговорщицки рассмеялись. Брижитт приближалась к своему сорокадвухлетию и обожала своего супруга.

«По сути, даже хорошо, что он ушел!» — успокаивала себя медсестра, взволнованная одним воспоминанием: она снова увидела стоявшего перед ней Тошана, переодетого в почтенного жителя городка, в шляпе, готового раствориться в лесу, навсегда исчезнув из ее жизни. Он взял ее руки и поцеловал их.

— Вы спасли мне жизнь, я вам очень благодарен, моя дорогая Симона! Я никогда вас не забуду.

Она дрожала от волнения, и тогда он растроганно погладил ее лицо. Она еле сдержалась, чтобы не броситься к нему в объятия. И теперь сожалела о своей сдержанности.

Из грустных раздумий ее выдернул какой-то звук, словно что-то ударило в стекло. Моментально встревожившись, она встала, подошла к окну и отодвинула штору. Ей показалось, что она различила чей-то силуэт в листве лавровых деревьев.

— Кто это? — выдохнула она.

Похоже, внизу ее заметили. Незнакомец вышел из-под дерева и махнул рукой. Это был Тошан, Симона сразу его узнала. Она быстро надела мягкие туфли и спустилась вниз в абсолютной тишине. Ее сердце бешено колотилось.

«Боже всемогущий! Что он здесь делает?» — задавалась она вопросом. Вне себя от волнения, женщина открыла застекленную дверь кухни и подала ему знак. Тошан скользнул внутрь, держась левой рукой за грудь.

— Вы ранены? — прошептала она.

— Ничего серьезного, — ответил он. — Нужно просто обработать рану и перевязать.

Несмотря на полумрак, царящий в комнате, Симона увидела, как он измучен и встревожен. Его лицо казалось посеревшим. На лбу виднелась засохшая кровь.

— Надеюсь, за вами нет слежки? — всполошилась она. — Это было бы ужасно для моих друзей!

— Уверяю вас, нет. Я бы предпочел умереть, чем подвергнуть всех вас опасности.

— Пойдемте, нужно подняться в мансарду. Вы расскажете мне все позже.

Они медленно направились к лестнице, похожие на призраков. Тошан коротко вздохнул, снова оказавшись в четырех стенах комнаты для прислуги, где он томился пять нескончаемых недель и где единственным развлечением были визиты Симоны.

— Вам повезло, я не спала. И к тому же я оставила свою аптечку в этом шкафу. Что случилось?

Она была так взволнована, что голос ее дрожал. Радость смешивалась с безумным страхом.

— Диверсионная операция сорвалась: нас заметил патруль. Пуля задела мне плечо. Возможно, я единственный, кто спасся. Не стану рассказывать, как мне это удалось. Это было вчера вечером. Я отсиделся в лесу, а когда стемнело, пришел сюда.

— Вы правильно сделали, — подтвердила Симона.

Тошан сел на кровать, прямо на матрас, поскольку постельное белье было сложено на стуле.

— Вы белый как простыня, — обеспокоенно заметила она.

— Меня впервые в жизни назвали белым, — пошутил он.

Его бросало то в жар, то в холод, перед глазами мелькали черные точки. Медсестра поддержала его, когда он начал падать вперед.

— Вы сумасшедший, — прошептала она, укладывая мужчину на кровать.

Это было горькое счастье — снова видеть его без сознания, предоставленным ее умелым рукам. Симона зажгла керосиновую лампу, затем с трудом сняла с него куртку, чтобы расстегнуть рубашку, испачканную кровью. Она то и дело бросала взгляд на его гордое изможденное лицо, полные, красиво очерченные губы.

«Мой прекрасный индеец, — мысленно произнесла она, погладив его по подбородку. — Ты вернулся!»

Но забытье Тошана длилось недолго. Он пришел в себя, когда ее нежные прохладные пальцы стали касаться его тела и лица. И это не было медицинским осмотром… Он догадался об этом и продолжил лежать с закрытыми глазами. Дыхание Симоны участилось, она пробормотала едва различимые слова:

— Наконец ты здесь, как раньше. Наконец-то!

Тошан знал о том, что нравится женщинам. В юности он даже этим пользовался, пока не встретил и не полюбил Эрмину.

Сейчас, чувствуя неловкость, ведь он считал Симону преданной подругой, он, тем не менее, не спешил показать ей, что пришел в сознание. Он наслаждался этими ласками, которых его тело было лишено уже несколько месяцев, чувствуя, как внутри зарождается и растет пламя желания.

«Пошевелись, не дай ей продолжить, — говорил он себе. — Она лишена своего мужа, но это не повод. Я не имею права, я не должен обманывать…»

Аргументы, за которые он пытался уцепиться, тут же разлетались в прах. Симона в слезах наклонилась к нему и поцеловала в губы.

— Я снова буду заботиться о тебе, Тошан. Увы! Потом ты уйдешь.

Он кашлянул и приоткрыл глаза. Молодая женщина тут же отпрянула и повернулась к нему спиной, начав пропитывать дезинфицирующим средством большой кусок ваты. Она тихо произнесла:

— Я ждала, пока вы придете в себя, чтобы осмотреть вашу рану. Кровотечения больше нет. Не знаю, хорошо это или плохо.

— Простите, но я ничего не ел сегодня. Мне так не хватало вашей вкусной еды!

— Когда я вас перевяжу, схожу посмотрю, что осталось в кухне. К счастью, в сельской местности мы всегда имеем мясо и овощи.

Тошан внимательно смотрел на нее. За месяц она похудела, и сквозь ее белую ночную рубашку просвечивали плавные изгибы живота и ягодиц. Из-под тонкой ткани выпирали соски. У него пересохло во рту и начал твердеть пенис.

— Вы должны меня выслушать, — сухо произнес он. — Моя рана — не самое главное. Пуля прошла навылет, ее не придется вынимать. Зато вашим друзьям, Брижитт и ее мужу, грозит опасность: их должны арестовать. Точно не знаю когда, возможно завтра. На них поступил донос. Вы скрыли от меня, что они печатают и распространяют листовки, призывающие к борьбе с оккупантами.

Она бросила на него встревоженный взгляд, но ответила не сразу:

— Да, я скрыла это от вас, потому что каждый должен владеть лишь своей частью информации. Чем меньше людей знает о деятельности подпольной организации, тем безопаснее для каждого из нас. Тошан, вы уверены в том, что сейчас сказали?

— Почтальон[58] перехватил письмо. Подобные послания вызывают отвращение. Кто-то информировал гестапо о подпольной деятельности Рожера Прессиньяка, супруга вашей подруги Брижитт. Но тот, кто написал эту гадость, обязательно сообщит это фрицам другим способом. Лучше не рисковать и не задерживаться здесь.

— Боже всемогущий! Я должна их предупредить. У них еще есть время скрыться. А как же мы с сыном?

— Лучше будет уйти сегодня же ночью. Всем! У вас есть фальшивые документы?

— Пока нет! Полицейский, который пообещал мне их достать, был арестован три недели назад. Брижитт как раз искала другой выход.

Симону охватила дрожь. Она торопливо обработала и перевязала рану Тошана.

— Поторопитесь! И берите только необходимое, чтобы не обременять себя.

Она растерянно кивнула и вышла из комнаты. Надев куртку, скрывавшую револьвер в кобуре, он последовал за ней.

— Слава богу, вы вооружены! Я заметила это, когда осматривала вас.

Несмотря на всю серьезность ситуации, Тошан едва заметно улыбнулся.

Симона сложила в чемодан самое необходимое под встревоженным взглядом Тошана. Теперь она не решалась будить своего сына.

— Он спит так крепко! Бедняжка, он ничего не поймет! Вырвать его из теплой кроватки, увести в ночь… На улице еще холодно. И куда мы пойдем?

— Главное сейчас — покинуть этот дом и этот городок. И самое время предупредить ваших друзей. Где их спальня?

Медсестра внезапно стушевалась. Затем она все же решила заговорить:

— Думаю, в этот час они в подвале. Роже печатает листовки по ночам, и кто-то приходит за ними до рассвета. Я никогда их не беспокоила. Брижитт хотела, чтобы я знала об этом как можно меньше.

— Тянуть больше нельзя, Симона, — отрезал он. — Отведите меня туда, я сам объясню им ситуацию. Эти люди согласились прятать меня в своем доме, они поверят мне и…

Тошан не закончил фразу. Тишину спящего городка нарушил звук мотора. Почти сразу захлопали дверцы, раздался сильный стук в дверь. Симона замерла на месте от ужаса. Дальнейшие события разворачивались с пугающей быстротой. Они услышали быстрые шаги на лестнице, и в комнату ворвалась Брижитт.

— Гестаповцы, — тихо сказала она. — Симона, быстро прячьтесь с Натаном на чердаке. Я везде говорила, что ты уехала, они пришли не за тобой.

Она увидела Тошана, но не стала расспрашивать, что он здесь делает.

— Спасите их, месье! — бросила она, выходя из комнаты.

Такой они видели Брижитт в последний раз: с рыжими волосами, переливающимися в свете, падающем из коридора, и в цветастом платье, открывавшем несколько полноватые икры. Снизу послышался голос Роже. Он впустил своих зловещих гостей. Тошан поднял из кроватки Натана, приложив руку к его губам. Знаком он велел Симоне следовать за ним. Каждое движение, осторожные шаги казались им нереальными, словно все происходило во сне. Их не покидало ощущение, что они двигаются невероятно медленно, тогда как сердце буквально выпрыгивало из груди.

В доме раздались глухие удары и крики, даже прогремел выстрел.

Внимательно прислушиваясь к каждому звуку, Тошан провел Симону в уборную мансарды, которую тут же запер на задвижку. Поскольку маленький мальчик, которого он крепко прижимал к груди, отчаянно вырывался, испуганно тараща глаза, он передал его матери.

— Тихо, Натан, — еле слышно велела она. — Не плачь, прошу тебя!

Ребенок кивнул и прижался к ней. Тошан держал револьвер в руке. Он знал, что дверь в уборную была почти неразличима, а в мансарде не было электрического освещения. Но он понимал, что у них нет шансов, если кто-то решит обыскать чердак. Симона думала о том же. Она оставила на кровати кусок окровавленной ваты. Липкий страх и тревога за судьбу своих друзей буквально парализовали ее. Они простояли так несколько минут, не шевелясь, затаив дыхание.

«Хоть бы они ушли! Свалили отсюда, да поскорее», — твердил Тошан, готовясь к худшему.

Оружие ему не поможет: Симону и ее сына арестуют или убьют на месте. На лбу выступила холодная испарина. Ступеньки сотрясались от тяжелых шагов.

«Они поднялись на второй этаж, — сделал он вывод, ощущая в глубине души неприятное чувство смирения. — Глупо было прятаться здесь: мы в ловушке. Нужно было выбраться через кухню, убежать в сад…»

Симона закрыла глаза, прижавшись губами ко лбу Натана. Она обнимала сына изо всех сил, убежденная, что он погибнет из-за нее.

«Прости меня, малыш!» — беззвучно молила она.

Но крики вновь раздались на первом этаже. Прогремел второй выстрел, затем послышался лающий приказ. Гестаповец, осматривавший комнаты, сбежал вниз по лестнице. Несколько секунд спустя дверцы снова захлопали, заревели моторы. Наконец вернулась тишина, гнетущая, пугающая. Оставаясь настороже, Тошан опустил револьвер. Он выждал еще десять минут, не решаясь поверить, что опасность миновала. Симона всхлипывала, съежившись в углу уборной.

— Оставайтесь здесь, я схожу посмотрю, свободен ли путь, — сказал он ей.

— Нет, пожалуйста, не оставляйте меня!

— Прошу вас, наберитесь мужества, я сейчас вернусь.

Не дожидаясь ее ответа, Тошан отодвинул задвижку и приоткрыл дверь. Он выскользнул в мансарду, вышел в другую дверь и оказался наверху лестницы.

В доме было темно. Метис ощутил запах пороха. Он тихо крался по коридору второго этажа, словно кот, подбирающийся к добыче. Напрягая все органы чувств, он вскоре убедился, что в доме никого нет. Брижитт и Роже, должно быть, арестовали. «Их повезут в Периго и будут пытать», — подумал он, страдая от бессильного гнева.

Ему хотелось бы заглянуть в подвал, но из осторожности он не стал этого делать. Нельзя было включать свет, а фонарика у него не было. Поднимаясь обратно на чердак, Тошан столкнулся с Симоной, которая несла Натана, обхватившего ее за шею.

— Я же велел вам оставаться наверху, — прошептал он. — Ладно, идемте, пора уходить. Где ваш чемодан? Вы взяли с собой деньги?

— Мой чемодан наверху, но мне нужно переодеться, — ответила она жалобным голосом. — Я зайду в свою комнату. Не волнуйтесь, я быстро.

Тошан понял, что произошло: сильный страх спровоцировал естественную реакцию организма.

— Хорошо, — спокойно ответил он. — Я схожу за вашим чемоданом. Возьмите также пальто для сына и удобную обувь. Я знаю, где мы сможем спрятаться до завтрашнего вечера.

Четверть часа спустя они уже шли по грунтовой дороге. Метис посадил ребенка Симоны себе на плечи. Женщина двигалась, не говоря ни слова. Наконец они вошли в лес, где царил непроницаемый мрак, который словно поглотил их и отрезал от мира живых.

Жослин Шарден слушал радио, но этим утром сигнал был таким плохим, что он раздраженно выключил приемник. Сидевшая на ковре Киона бросила на него задумчивый взгляд.

— Ты расстроен, папа? — спросила она.

— Нет, доченька, не волнуйся, — ответил он со вздохом, опровергавшим его слова.

— Ты скучаешь по Лоре и Эрмине? — настаивала девочка. — Они звонили тебе вчера вечером. Зачем?

— Чтобы сообщить, что прибыли в Квебек. Больше ничего.

Киона встала и подошла к креслу отца. Под пристальным взглядом ее золотистых глаз он почувствовал себя неуютно.

— Что ты так на меня смотришь?

— Я знаю, что тебе страшно, папа. Вчера вечером, за ужином, ты говорил Мирей, что очень рискованно ехать во Францию из-за войны.

Он пожал плечами и раскурил свою трубку. Пока Лоры не было, он позволял себе курить сколько угодно.

— Поскольку мы с тобой вдвоем, я попробую объяснить тебе ситуацию, Киона. У немецкой армии есть хорошо оснащенные подводные лодки и боевые истребители. Поэтому сейчас небезопасно везде: и в океане, и в небе. Да, мне очень страшно. Эрмине не следовало затевать эту поездку. Я даже надеюсь, что у нее не получится добраться до Парижа. Суда реквизируются для перевозки войск, и они обходят стороной воды Северной Атлантики. Что касается гражданских самолетов, полагаю, все французские аэропорты находятся в руках врага.

— Но у нее все получится, папа, — с улыбкой заверила девочка.

— Я молюсь с утра до вечера, чтобы она вернулась к нам живая. Кстати, Киона, похоже, это ты побудила Эрмину принять такое решение. Не морщи носик, я узнал это от Шарлотты. Какая муха тебя укусила, что ты отправила свою сестру в страну, подчиняющуюся немецким законам, к нацистам?

— Это было необходимо. Иначе…

— Иначе что?

— Мина должна помочь Тошану, папа, я видела это во сне. И не бойся, она вернется, потому что Иисус хороший. Он не может забрать у меня и мать, и старшую сестру, которую я так люблю.

Потрясенный Жослин усадил девочку к себе на колени. Ему казалось, что он ежедневно сталкивается с чем-то сверхъестественным, которое, однако, родилось от его плоти и крови.

— Сны не всегда имеют буквальный смысл. Они также могут подтолкнуть нас к неправильным действиям. Тошан рассердился бы, узнав, что Эрмина ввязалась в такую глупую авантюру. Но ты правильно делаешь, что веришь в нашего Господа Иисуса Христа.

Киона молча прижалась к нему щекой. В объятиях отца она чувствовала себя в полной безопасности. Жослин поцеловал ее в лоб.

— Нам с тобой хорошо вдвоем, — тихо признался он. — Здесь стало так тихо!

Это была невинная шутка по поводу непривычной тишины, царящей в доме в отсутствие Лоры. Несмотря на сварливый характер, Мирей все же было далеко до своей хозяйки.

Мадлен находилась на втором этаже с Луи и Мукки. Каждое воскресенье зимой мальчики играли в оловянных солдатиков, используя большой восточный ковер в качестве поля битвы. Близняшки и Акали ушли играть к Мари Маруа. Киона не пошла с ними, желая побыть наедине со своим отцом.

Шарлотта, вошедшая в дом через дверь кухонной подсобки, нарушила их приятное уединение.

— Всем привет! — воскликнула она. — Простите, что помешала! Вы здесь так уютно устроились.

— Чем обязаны твоему визиту? — шутливо спросил Жослин. — Мы тебя видим все реже. Надеюсь, ты останешься на завтрак.

— О нет! Я просто хотела взять несколько книг из библиотеки. Когда выпадает столько снега, мне нравится читать в тепле…

— Ты скоро прочтешь все наши книги, милая.

Со своего места Киона лукаво улыбнулась Шарлотте: она часто интересовалась, как поживает Людвиг.

— После обеда я ему читаю — так он быстрее осваивает французский, — рассказала ей Шарлотта. — Мы так счастливы вместе! Он пообещал жениться на мне, когда закончится война. Я готова переехать в Германию, если понадобится.

Девушка могла говорить об этом бесконечно. Она также расспрашивала Киону, пытаясь обрести уверенность в завтрашнем дне.

— Скажи, Киона, у тебя не было видений по поводу нас двоих в будущем? Ты не видела меня в белом платье?

Девочка утверждала, что нет, добавляя, что теперь у нее почти не бывает видений.

— Папа Жосс, ты же не станешь меня попрекать моей тягой к знаниям, — вздохнула Шарлотта, разглядывая полки высокого застекленного шкафа из темного дерева. — Лучше посоветуй мне какой-нибудь захватывающий роман.

— Для этого тебе лучше дождаться Лору. Лично мне хватает газет и радио. Киона, сходи в кухню и скажи Мирей, что на завтрак я хочу омлет с салом и жареным луком.

Как только она вышла из гостиной, Жослин встал и подошел к Шарлотте. Он окинул ее испытующим взглядом. Девушка изобразила удивление:

— Со мной что-то не так?

— Твоя потребность в уединении начинает мне казаться несколько странной. Ты так изменилась за два месяца! Шарлотта, надеюсь, что ты серьезная девушка и не встречаешься с кем-то тайком. Это было бы прискорбно, и ты бы меня очень разочаровала.

Ценой невероятных усилий ей удалось сохранить невинный вид, хотя внутри все задрожало от тревоги.

— Папа Жосс, ты меня обижаешь! Я дорожу своей честью так же, как и все. И моей вины нет в том, что мне нравится быть в своем доме хозяйкой, ни перед кем не отчитываясь. В двадцать два года я еще не замужем. И в ожидании идеального мужчины наслаждаюсь своей свободой, но не нужно считать меня распутницей! До свидания!

С ожесточенным лицом и мрачным взглядом она вышла из гостиной, так и не выбрав книги. Жослин решил не догонять девушку. Он считал, что правильно поступил, решив ее предостеречь.

«Женщины такие чувствительные!» — подумал он, усаживаясь на место.

Шарлотта ворвалась в кухню к Мирей и Кионе с горящими щеками и поджатыми губами. Она молча надела свою меховую куртку и сапоги.

— Выпей хотя бы чаю, — предложила экономка.

— Нет, я возвращаюсь в «маленький рай», — надменно ответила та.

Киона не проронила ни слова, но проводила Шарлотту до двери кухонной подсобки. Высокомерный вид девушки тут же сменился выражением глубокого отчаяния.

— Мне кажется, папа Жосс что-то подозревает, — прошептала она на ухо девочке. — Господи, если кто-нибудь узнает правду, мне останется только умереть!

— Не говори так, прошу тебя! Возвращайся скорее, надвигается буря.

— И слава богу! По крайней мере, никто меня не побеспокоит. Киона, ты поможешь мне? Пообещай!

— Да, я обещаю.

Девочка подкрепила эти слова лучезарной улыбкой. Надев снегоходы, Шарлотта вышла из дома. Вскоре она уже шла по улице Сен-Жорж, где свирепствовал сильный ветер, бросая в лицо острые крупинки снега. «О! Защити меня, буря! — молилась она. — Моя холодная страна, не выдай меня! Я не могу потерять свою любовь, своего милого! Я и не знала, что можно любить так сильно, всей душой, всем своим существом!»

Ей приходилось идти, согнувшись почти пополам; лицо онемело от порывов ледяного ветра со снегом. Но она думала только о том благословенном мгновении, когда руки Людвига сомкнутся на ее талии, о том восхитительном моменте, когда они лягут в постель, обнаженные, сгорающие от желания.

«Я иду к тебе, мой ангел, моя любовь, — шептала она со слезами. — Никто не причинит тебе зла, никто нас не разлучит».

Девушка упала на колени на первой ступеньке своего крыльца. Ей не без труда удалось повернуть ключ в двери, нажать на ручку. Ее тут же окутала волна тепла. Из последних сил она задвинула засов.

— Моя красивая женушка, — тихо позвал Людвиг. — Наконец-то ты здесь!

Он подбрасывал в печку дрова, но в мгновение ока очутился рядом с ней, снял с нее шапку, шарф и куртку.

— Я так испугалась! — воскликнула она, бросаясь ему на шею. — Обними меня крепче, поцелуй меня.

— Что случилось? Неприятности?

— Нет, не знаю, но я представила, что ты ушел, что конная полиция ищет тебя, и чуть не сошла с ума. Людвиг, поклянись, что возьмешь меня с собой, если тебе придется бежать! Поклянись!

Он с тревогой взглянул на нее, тут же ощутив возбуждение. Она казалась ему восхитительной, но главное, он был в нее влюблен как никогда.

— Шарлотта, не проси меня об этом. Но я клянусь, что буду любить тебя до самой смерти.

Прижавшись к нему, она заплакала. Он гладил ее по шелковистым темным волосам.

— Теперь я так хорошо тебя знаю. Ты добрый, честный, нежный! И я не хочу, чтобы тебя наказали только за то, что ты родился в Германии, а в мире идет война! Ты виноват не больше меня, Людвиг, любимый мой!

Он убаюкивал ее, шепча слова утешения.

— Нет никакой опасности, шторы задернуты, ветер шумит, — твердил он. — Сегодня нам ничто не грозит. И мы вместе.

Шарлотта в слезах отыскала губами его губы, пьянея от нежного, страстного поцелуя. От безумного шквала ветра внезапно затрясся дом, труба на крыше зашаталась.

— Пойдем, нам будет лучше в кровати, — прошептала она. — Только мы с тобой в нашей комнате.

Она отступила на шаг, чтобы полюбоваться им. Со своими большими серо-голубыми глазами и удивительно гармоничными чертами лица в окружении коротких светлых кудрей, Людвиг показался ей невероятно красивым. Они улыбнулись друг другу, готовые забыть обо всем на свете, отдавшись во власть удовольствия, в котором они совершенствовались с каждым днем.

Этот день, подобно многим другим, будет наполнен безумными объятиями и разговорами вполголоса под одеялом. Старушка зима оберегала их счастье.

Эрмина ступила на французскую землю с чувством огромного облегчения. Она только что покинула самолет, спустилась по железному трапу, и это было великим счастьем. Сейчас могло произойти что угодно, но она чувствовала, что сможет преодолеть все, только не еще один перелет.

Очень бледная, она окинула взглядом людей, собравшихся возле самолета. Элегантный мужчина помахал ей рукой. Октав Дюплесси был на месте. Он бросился к ней с букетом роз в руке.

— Моя дорогая! — нарочито громко воскликнул он. — Какая радость принимать такую артистку! Париж ждет вас! Что я говорю, он вас заждался!

Молодая певица играла заранее намеченную роль. Из своего отеля в Нью-Йорке она смогла связаться с Октавом, и тот дал ей последние указания по-прежнему в завуалированной форме.

— Я уже вижу день вашего прилета! — с пафосом говорил он. — Яркая звезда во всей своей красе: белокурая, красивая, как ангел, шикарная, как обычно!

Это несомненно означало, что Эрмина должна была выглядеть как настоящая знаменитость, по примеру таких кинозвезд, как Грета Гарбо, Рита Хейворт или покойная Кэрол Ломбард, скончавшаяся в прошлом году.

Она не чувствовала себя способной достичь их уровня, но сделала все, что смогла. На ней было небесно-голубое платье с глубоким вырезом под меховым манто из чернобурки. Ее вьющиеся от природы волосы ниспадали на плечи, переливаясь в лучах солнца. На молочно-белом лице выделялись большие голубые глаза с искусно нанесенным макияжем.

— Вы восхитительны, очаровательны! — добавил Октав, целуя ее руки в перчатках.

Эрмина улыбнулась немного устало. Она смотрела на него, и ей было сложно узнать в нем прежнего Октава. От него исходила какая-то озадачивающая ее лихорадочность. Он похудел, постарел. Но одно в нем не изменилось: мужчина по-прежнему был уверенным в себе, привыкшим к роскоши и безупречно воспитанным человеком.

— У меня есть аусвайс для вас, — шепнул он. — Иначе говоря, пропуск. Прошу вас, не удивляйтесь ничему, что я могу сказать или сделать! Сейчас вы встретите первых немцев, будьте с ними любезны. Я все объясню вам в свое время.

Ошеломленная и ужасно встревоженная, она легонько кивнула головой.

— Аэропорт под надзором Вермахта, разумеется!

Дюплесси обмял ее за талию и повел в холл. Возле дверей стояла группа солдат в серо-зеленой униформе с красными повязками с изображением черной свастики. На головах у них были фуражки. Октав пожал руку одному из них, по всей видимости имеющему самое высокое звание, и этот жест неприятно поразил Эрмину.

— Полковник Рибер фон Леебе, я счастлив представить вам лучезарную Эльзу моего «Лоэнгрина», — произнес импресарио. — Рихард Вагнер[59] одобрил бы мой выбор, не так ли?

— У меня просто нет слов, — ответил военный с отрывистым акцентом, показавшимся Эрмине очень необычным. — Мадам, я счастлив познакомиться с вами и в ближайшем будущем вам аплодировать. Месье Дюплесси показывал мне ваши фотографии, и я надеялся с вами встретиться. Я потрясен!

Он склонился, чтобы поприветствовать ее. Ни жива ни мертва, Эрмина замерла на месте. Октав перекинулся парой фраз с немецким офицером, и через несколько минут она наконец смогла укрыться в роскошном автомобиле с бежевым кузовом и сияющими хромированными деталями. Там она дала волю своему волнению и гневу.

— Я послушала вас, Октав, — начала она. — Я никак не отреагировала, но я возмущена. Что означает весь этот маскарад?! Никогда бы я не приехала во Францию, если бы знала, что вы вынашиваете этот гнусный и позорный замысел заставить меня петь для немецких солдат! Я отказываюсь. Я никогда не совершу подобного предательства; хуже того, теперь у меня появились серьезные сомнения в вашей моральной чистоплотности. Надеюсь, вы хотя бы скоро отвезете меня к Тошану…

— Сожалею, но не в ближайшем будущем.

Дюплесси закурил сигару, крепкий аромат которой окончательно рассердил певицу.

— О! Я совсем забыла о вашей гадкой манере курить гаванские сигары, не беспокоясь о моем комфорте! — воскликнула она. — Где Тошан? Отвечайте сейчас же!

— А вы, милое дитя, сумеете выслушать меня, не расстреливая своими прекрасными голубыми глазками? Опустите лучше стекло и вдохните этот теплый воздух. Мы скоро въедем в Париж. Наслаждайтесь зрелищем, моя маленькая канадка!

— Пока я не вижу ничего особенного, — раздраженно отрезала Эрмина. — Но здесь действительно тепло, признаю. Меня это удивило сразу, как только я вышла из мерзкого самолета.

— Вам не понравился самолет? — насмешливо спросил он.

— Не понравился?! Это еще мягко сказано! Я сто раз прощалась с жизнью, уши болели, мучила тошнота. Из десяти пассажиров самолета я была единственная, кто летел в первый раз. Этот вид транспорта бесчеловечен, чудовищен! Я только и делала, что молилась, — это помогало. Я была уверена, что обречена, и думала о своих детях и родителях. Господи, это действительно было ужасно! Как только появится возможность, я тут же отправлюсь обратно, но на корабле. Я совершила ошибку, слепо доверившись вам, и теперь об этом жалею — если бы вы только знали, до какой степени! К тому же вы ничего не говорите мне о моем муже…

Эрмина разрыдалась. Дни, проведенные в Нью-Йорке с матерью, были тяжелыми, омраченными их обоюдным страхом перед предстоящим авиаперелетом. Лора сумела раздобыть билет на нужный рейс, что тоже было совсем непросто.

«И все это ради такого плачевного итога, — подумала Эрмина. — Октав сотрудничает с нашими врагами и рассчитывает втянуть меня в свои постыдные махинации. Нет и нет! Я хочу вернуться домой. Я уверена, что он солгал насчет Тошана!»

— Эрмина, — наконец произнес Дюплесси, — не делайте поспешных выводов на основе увиденного и услышанного. Есть разные способы вести войну. Я бы не хотел распространяться на эту тему, но, думаю, другого выхода у меня нет. Вы нужны мне. Поэтому я буду говорить откровенно и прямо. Я непримиримый противник режима Виши, поддерживающего антисемитскую пропаганду Гитлера. Для меня это недопустимо, отвратительно. Моя бабушка из очень богатой еврейской семьи. Это была удивительная женщина, и в память о ней я сражаюсь с нацистами. По Европе ходят страшные слухи о судьбе депортируемых евреев. Я веду борьбу в строжайшей тайне, изображая преданность оккупантам. Вы приехали из Канады и даже не представляете, что здесь творится. Чтобы быть кратким, скажу вам: моя должность директора театра дает мне огромные преимущества. Тем более что немцы одобряют публичные развлечения, включая кабаре-шоу, они финансируют кинопроизводство в стране. Эта тактика, наряду с другими, позволяет побежденным думать, что они могут жить и развлекаться так же, как и до войны. Пение сейчас вообще на пике волны. Иногда в куплетах передаются зашифрованные сообщения… Этот полковник, Рибер фон Леебе, которого я вам представил, снабдил меня множеством аусвайсов, и он такой любитель красивых женщин, в частности певиц, что буквально ест у меня с рук. Я попросил вас приехать во Францию по двум причинам: покорить немецких офицеров, чтобы иногда вечером у меня были развязаны руки, и поддержать вашего мужа. Смотрите, милое дитя! Вон Эйфелева башня!

Эрмина увидела знаменитое парижское сооружение, стройный силуэт которого вырисовывался на нежно-голубом небе, усеянном пушистыми облаками. Она ощутила странное волнение.

— Но она такая маленькая! — удивилась Эрмина.

— Это потому, что мы еще далеко.

Молодая женщина опустила стекло и высунула руку из машины. Вдоль тротуара выстроились начинающие цвести деревья.

— Такое ощущение, что уже весна!

— Да! А в Валь-Жальбере наверняка еще метровые сугробы и все сковано льдом, — предположил Октав.

Она бросила на него задумчивый взгляд, прежде чем покаяться.

— Простите меня, дорогой друг, — серьезно произнесла она. — Было глупо сомневаться в вас. Просто я ощутила такую панику, выйдя из самолета и оказавшись перед немецкими солдатами! Вам следует рассказать мне больше, чтобы избежать оплошностей с моей стороны. Что касается вашего полковника, то, надеюсь, его восхищение не будет переходить границы. Не рассчитывайте на меня, если понадобится соблазнить этого мужчину! Я правильно поняла, Октав: вы — участник Сопротивления? Мой отец рассказывал мне о тех, кто присоединился к генералу де Голлю, к «Свободной Франции».

Дюплесси невольно вздрогнул. Он дружески похлопал по руке молодую певицу.

— В будущем больше не произносите этого имени, Эрмина. Уверяю вас, здесь следует быть предельно осторожными. Да, я состою в крупной подпольной организации Сопротивления, я даже один из ее шефов, но, ради бога, забудьте об этом. Если дела пойдут плохо — а мы никогда не чувствуем себя в безопасности, — лучше, чтобы вы знали как можно меньше. Однако могу уточнить сразу, чем вы можете мне помочь. Повторюсь, но я попросил вас пересечь океан вовсе не из глупой прихоти. Я должен выполнить задание в провинции и для этого планирую организовать турне после нескольких концертов в столице. Поэтому мне нужна настоящая оперная певица, способная убедительно спеть в опере Рихарда Вагнера. Немцы преклоняются перед этим гениальным композитором, который был большим другом короля Людвига II Баварского. Говорят, этот монарх, восхищенный поэзией и магией «Лоэнгрина», велел построить замок, достойный волшебных сказок, назвав его Нойшванштайн, что означает «новый лебединый утес». В общем, вы прочтете либретто оперы и сами все поймете.

— По сравнению с вами, я чувствую себя совершенно дремучей, — призналась Эрмина. — Я интересовалась многими композиторами и музыкантами, но только не Вагнером. Октав, я буду сражаться вместе с вами, и, если мой голос может быть вам полезен, я только рада. Но как же Тошан?

— Немного терпения!

Он подмигнул ей. В его взгляде читалась благодарность, но также и удивление. Эрмина возмужала и выглядела более решительной и менее впечатлительной, чем раньше.

— Вы потрясающая женщина! Теперь, может быть, выпьем чаю в восхитительном кафе-кондитерской? Я хочу показать вам Париж. Не обращайте внимания на нацистские флаги и военные машины. Смотрите! Представляю вам Сену во всей ее красе, сверкающую в солнечных лучах. Вон там виднеются башни Нотр-Дам, а слева от вас — сад Тюильри и дворец Лувр.

Эрмина жадно смотрела по сторонам. Она никогда еще не видела такого красивого города. Обилие старинных сооружений, анфилады мостов, красивые фонари — все ее восхищало. Грациозным движением она подставила свое очаровательное лицо теплому ласкающему ветерку.

— Воздух Парижа, — прошептала она. — Я его никогда не забуду…