Сиротский Бруклин

Плохое печенье

Бывают дни, когда я встаю утром, бреду в ванную комнату, включаю воду, а потом поднимаю голову и даже не узнаю собственную зубную щетку в зеркале. Я хочу сказать, что этот предмет начинает мне казаться каким-то странным, его форма – необычной, ручка – какой-то чудной, а щетинки – дурацкими, неподходящей длины. И я начинаю сомневаться: видел ли я когда-нибудь эту щетку, или кто-то ночью тихонько прокрался в ванную и заменил мою старую щетку новой? Это касается не только зубных щеток, но и вообще всех предметов – для меня они могут неожиданно стать новыми и даже живыми, и я не понимаю, то ли это один из симптомов Туретта, то ли нет. Такого в специальной литературе я никогда не встречал. Кстати, в этом заключается еще одна странность мозга, охваченного синдромом Туретта: я не в состоянии контролировать собственный опыт. Вообще-то любые странности следует рассматривать как возможный симптом заболевания; симптомы всегда стараются проникнуть в те области моей жизнедеятельности, где прежде не встречались, и громогласно заявить о себе, обойдя соперничающие симптомы и заняв главенствующее положение. Да уж, у меня в голове оживленное движение транспорта. Причем двустороннее.

Этим утром странностей было хоть отбавляй. Я проснулся рано и обнаружил, что забыл накануне задернуть шторы. Стена над кроватью, стол с догоревшей оплавившейся свечой, большая миска с растаявшим льдом, крошки от сэндвича, оставшиеся от поминального ужина, – все это купалось в белом солнечном свете, напоминавшем сияние лампы в кинопроекторе. Эта лампа всегда слепит глаза до тех пор, пока не начинается фильм. Меня б не удивило, окажись я первым и единственным, кто проснулся в обновленном, совершенно незнакомом мире. Я надел свой лучший костюм, прицепил к ремню пейджер Минны и надел его часы вместо своих собственных. Потом я приготовил себе кофе с тостом, смел со стола крошки, отбрасывавшие длинные тени, сел и стал наслаждаться завтраком, восхищаясь полнотой существования. Радиатор выл и чихал, и я сымитировал издаваемые им звуки – от радости, а не от беспомощности. Неуместная радость посетила меня, вероятно, оттого, что не подтвердились мои тайные ожидания: мне казалось вчера, что гибель Минны будет равноценна гибели мира, или по меньшей мере Бруклина; что солнце потускнеет и потухнут краски дня. Вместо того я почувствовал бодрость, силу: я был преемником Минны и мстителем за его смерть, я знал, что город полон ключей к разгадке преступления.

Возможно, только я сумею раскрыть тайну его гибели.

Я спустился вниз, прокрался мимо Дэнни, который спал, уронив голову на сложенные на стойке руки. Рукава его черного пиджака натянулись, на одном из них блестела капелька слюны. Я выключил кофеварку, в которой обжаривался дюймовый слой кофе, отчего по приемной разносился непередаваемый аромат, и вышел на улицу. Было без четверти семь. Кореец, хозяин «казино», только что подъехал к своему заведению и, вынув из машины по пачке газет «Ньюз» и «Пост», забросил их в дом. Утро было бодряще-прохладным.

Я сел в принадлежавший «Л amp;Л» «понтиак». Пускай Дэнни спит, пускай Гилберт сидит в своей камере, пускай Тони куда-то запропастился. А я поеду в «Дзендо». Пускай сейчас еще слишком рано для монахов, пусть там по углам прячутся монстры – у меня будет преимущество неожиданного появления.

К тому времени, когда я припарковал машину и направился к «Дзендо», Аппер-Ист-Сайд начал постепенно оживать. Лавочники выкатывали из магазинов стойки для фруктов, уличные торговцы книгами вынимали из коробок дешевые романы, женщины, одетые в деловые костюмы, выгуливали собак, нервно поглядывая на часы. Швейцар у соседнего большого дома, откуда выходил мой вчерашний надоедала, сменился – там стоял паренек с усами и в униформе. Похоже, он недавно работал тут, да еще устал к концу ночной смены. И я решил, что с ним непременно стоит потолковать. Я поманил его пальцем сквозь оконное стекло, и он вышел из дома на холод.

– Как тебя зовут? – начал я разговор.

– Уолтер, сэр.

– Уолтер, сэр – а дальше? – Я старался говорить деловито, как полицейский.

– Уолтер… м-м-м… это моя фамилия, – пояснил он. – Я могу что-нибудь для вас сделать? – Похоже, он беспокоился – за себя и за здание, в котором работал.

– Помогимнеуолтер… – скороговоркой произнес я. – Мне нужно узнать имя швейцара, который дежурил тут прошлым вечером около половины седьмого, семи часов, – выговорил я свою просьбу. – Он постарше тебя, лет тридцати пяти, говорит с акцентом.

– Дирк?

– Возможно. – Я пожал плечами. – Тебе лучше знать.

– Дирк здесь работает постоянно. – Паренек сомневался, стоит ли сообщать мне эти сведения.

Я отвел глаза от его плеча.

– Хорошо. Тогда скажи мне, что тебе известно о «Йорквилл-Дзендо». – Я указал большим пальцем на бронзовую табличку на соседнем доме. – Дирк-черт! Диркман!

– Что-о? – От изумления глаза Уолтера округлились.

– Ты видишь, как кто-нибудь входит в дом и выходит из него?

– Пожалуй, вижу.

– Уолтер Догадливый! – Я осторожно откашлялся. – Мне нужна твоя помощь, Уолтер. Должно быть, ты видел завсегдатаев этого заведения. Я хочу, чтобы ты сказал мне, какое у тебя от них впечатление.

Его лицо отразило внутреннюю борьбу изнеможения, скуки и тупости.

– Вы коп?

– С чего это ты взял?

– Да вы… м-м-м… – опять протянул он, – так забавно говорите.

– Я парень, которому нужно кое-что разузнать, Уолтер, и я тороплюсь. Кто-то входил в «Дзендо» этой ночью, выходил оттуда? Что-нибудь привлекло твое внимание?

Уолтер пристально оглядел улицу, желая убедиться, что никто не наблюдает за нашим разговором. Воспользовавшись этим, я прикрыл рот рукой и тихонько заскулил, как возбужденная собака.

– Да не, прошлой ночью ничего особенного не происходило, – протянул Уолтер. – Здесь вообще довольно тихо.

– Но в такое место, как «Дзендо», должны наведываться необычные типы, – гнул я свою линию.

– Вы все время говорите о каком-то «Дзендо», – заметил он.

– Да вот же оно, – я кивнул в сторону «Дзендо», – на бронзе написано. Описанная бронза.

Уолтер подошел к «Дзендо», вытянул шею и прочитал табличку у двери.

– Хм! Это что-то вроде религиозной школы, да?

– Совершенно верно, – кивнул я. – Так ты когда-нибудь видел, что поблизости болтаются подозрительные личности? Например, огромный поляк?

– Но как бы я мог узнал, что он поляк?

– Поляк тут ни при чем. Я спрашиваю об огромном парне. Речь идет об очень крупном человеке, настоящем великане.

Уолтер пожал плечами:

– Не припоминаю. – Его оцепенелый взгляд не приметил бы и строительного крана, не говоря уж о человеке даже самых невероятных размеров.

– Послушай, а ты мог бы понаблюдать за тем домом? – спросил я. – Я дам тебе телефон, куда позвонить. – В бумажнике у меня была пачка визиток «Л amp;Л», и, выудив одну, я подал ее Уолтеру.

– Спасибо, – рассеянно кивнул он, уставившись на карточку. Он больше не боялся меня, но по-прежнему не знал, что обо мне думать: а вдруг я все же представляю для него угрозу? Правда, я мог и полезным ему оказаться, только вот в чем?…

– Буду рад получить от тебя весточку… – Двернойсопляк! Двернойдебил! Соплячество! – …если ты увидишь что-то необычайное.

– Необычайны, например, вы, – серьезно промолвил он.

– Нет, что-нибудь помимо меня.

– Хорошо, но у меня через полчаса кончается смена.

– Да ладно, только не забывай о моей просьбе. – Мое терпение было на исходе. Я наконец позволил себе похлопать его по плечу. Скучный молодой человек опустил глаза на мою руку, а потом удалился в дом.

Я прошелся пешком до конца квартала и вернулся, заигрывая с «Дзендо», испытывая свои нервы. Вид здания вызывал почтение, нечто вроде магического страха, словно я приближался к святыне – великомученику Святому Минне. Мне захотелось переписать табличку на двери и рассказать по ней его историю. Вместо этого я один раз позвонил в звонок. Ответа не было. Тогда я еще четыре раза нажал на звонок, чтобы всего было пять, а потом остановился, поражаясь ощущению законченности действия.

Мне удалось избавиться от порядком надоевшего приятеля – числа шесть.

Быть может, такова была моя дань памяти Фрэнка – и тик, заставлявший меня считать, выбрал поминальным числом пятерку?

«Кто-то охотится на парней Минны», – снова подумал я, но страха не испытал. Этим утром я был не дичью, а охотником. Так или иначе, счет был открыт: четыре парня Минны плюс Фрэнк получается пять. Так что если я начну пересчитывать головы оставшихся в живых, то дойду только до четырех. Откуда же взялась цифра «пять»? Видимо, у нас на борту кто-то лишний, вот только кто? Может, Бейли? Или Ирвинг?

Прошло несколько долгих минут, прежде чем девушка в очках, с короткими черными волосами открыла дверь и, щурясь от яркого солнца, посмотрела на меня. Она была босиком, в футболке и джинсах, а в руках держала швабру. На ее лице мелькнула легкая, невольная, чуть кривая улыбка. Очень милая улыбка.

– Да?

– Я мог бы задать вам несколько вопросов?

– Вопросов? – Похоже, это слово было ей незнакомо.

– Если еще не слишком рано, – мягко добавил я.

– Нет-нет, – поспешила разуверить меня девушка. – Я уже встала. Я подметаю. – Она глазами указала на швабру.

– Вас заставляют убирать тут?

– Да что вы, это привилегия. Уборка так ценится в практике дзена. Это как самое высокое действо, какое только возможно. Обычно Роси сам подметает.

– Тут нет пылесоса? – спросил я.

– Он слишком шумный, – объяснила девушка и тут же нахмурилась, словно такие вещи очевидны. Где-то вдалеке прогромыхал городской автобус, ставя под сомнение ее утверждение. Я дождался, пока он затихнет.

Ее глаза наконец привыкли к свету, и она посмотрела на улицу за моей спиной, причем на лице ее отразилось удивление, будто она не ожидала увидеть за дверьми «Дзендо» городской пейзаж. Мне было интересно, выходила ли она из дома с тех пор, как я вчера вечером видел ее входящей туда. Хотелось бы знать, там ли она спала и ела и была ли единственной обитательницей «Дзендо», или же вместе с ней в здании обитала целая дзен-буддистская рать.

– Прошу прощения, – сказала она. – Так чего вы хотите?

– Задать несколько вопросов, – напомнил я.

– Ах, да!

– Я насчет «Дзендо»… Вы что тут делаете?

Девушка оглядела меня с ног до головы.

– Не хотите войти? – предложила она. – А то холодно.

– С удовольствием, – кивнул я.

И это было правдой. Я не чувствовал опасности, следуя за ней по этой «Звезде смерти» [8]. Я, как троянский конь, проник в святилище дзен-буддизма и буду собирать информацию изнутри. Я заметил, что тики куда-то подевались, а потому не хотел нарушать ритм разговора.

За дверью располагался скромный вестибюль с белыми стенами, не украшенными ни единой картиной, и лестница с деревянными перилами. Все вокруг блистало стерильной чистотой, наведенной явно задолго до того, как моя новая знакомая взяла в руки швабру. Прикрыв за собой дверь, мы стали подниматься наверх; она шла впереди, неся перед собой швабру и доверчиво открыв мне спину. У девушки была стремительная походка – такая же быстрая, как и ее ответы на мои вопросы.

– Вот, – остановившись, сказала она, указывая на стойку, на которой рядами стояла всевозможная обувь.

– Да я в порядке, – пробормотал я, вообразив, что она предлагает мне выбрать туфли из этого многообразия.

– Нет, снимите вашу обувь, – прошептала девушка.

Я сделал, как она сказала: снял туфли и аккуратно втиснул на одну из полок. И тут я вспомнил, что Минна вчера вечером тоже снимал туфли в этом месте, возможно, даже на этой самой лестничной площадке. По спине у меня пробежал холодок.

Оставшись в носках, я направился дальше вслед за девушкой; перила обогнули угол, перед которым тянулся коридор с двумя опечатанными дверьми и одной открытой – она вела в темную, без мебели, комнату. На паркетном полу там стопками лежали короткие маты или тканые циновки; пахло свечами или какими-то благовониями, но курили их отнюдь не сегодняшним утром. Я хотел было войти туда, но она знаком предложила мне подняться еще на один пролет.

На третьей лестничной площадке девушка наконец свернула в коридор и провела меня в маленькую кухоньку. Там под широким, но невысоким окном вокруг деревянного стола стояли три стула; за окном слабый луч солнца замер на кирпичной кладке соседнего здания. Массивные дома, окружавшие «Дзендо», не пропускали сюда солнечного света; очевидно, эти дома были построены много позже, иначе непонятно, зачем вообще было возиться, прорубая здесь окна. Стол, стулья и шкафчики были самыми обычными, вполне американскими, а вот чайник, который девушка поставила на стол, был японским и явно очень дорогим – его украшала тончайшая ручная роспись.

Я сел спиной к стене, лицом к двери, думая о Минне и о разговоре, который слышал минувшим вечером через наушники. Девушка сняла кипевший чайник с небольшого огня, заварила чай, поставила передо мной крохотную чашку без ручки и налила мне чаю, в котором вихрем конфетти метались чаинки. Я благодарно обхватил чашку замерзшими руками.

– Меня зовут Киммери, – представилась она.

– Лайонел. – На языке у меня завертелось «Эссрог – поцелуйменяврог», но я заставил себя проглотить это слово.

– Вы интересуетесь буддизмом? – спросила Киммери.

– Можно сказать, что так, – кивнул я.

– Вообще-то вам следует говорить не со мной, но кое-что могу сказать вам и я. Видите ли, дзеном нельзя заниматься для того, чтобы научиться концентрировать свою волю или, допустим, снимать стрессы. А ведь множество людей – я имею в виду американцев – считают, что дело обстоит именно так. На самом же деле это религиозная философия со своим очень непростым культом. Вы знаете что-нибудь о дзадзене?

– Расскажите мне.

– От него у вас сильно заболит спина. – Слово «сильно» она произнесла с ударением. – Это во-первых. – Киммери скосила на меня глаза, уже полные сочувствия.

– Вы говорите о медитации?

– Нет, это совсем другое. «Дзадзен» – так называемое искусство «сидения». Казалось бы, чего сложного в том, чтобы научиться правильно сидеть, но это основное в практике дзен-буддизма. Я сама еще не очень-то сильна в дзадзене.

Я вспомнил квакеров, которые пытались усыновить Тони, и их кирпичное здание для собраний, отделенное восемью рядами транспорта от приюта «Сент-Винсент». По воскресным утрам мы иногда подходили к высоким окнам этого здания и подсматривали за тем, как они молча сидят на своих твердых скамейках.

– Что нужно, чтобы как следует овладеть дзадзеном? – спросил я.

– Вы даже не представляете, – вздохнула Киммери. – Начинающим надо научиться дышать. И думать, только при этом вы как раз не должны думать.

– Думать о том, чтобы не думать? – уточнил я.

– Не думать о том, что называется Единым Разумом. Тогда на вас снизойдет просветление – понимание того, что все сущее есть проявления Будды, а флаг и ветер – это, например, одно и то же. Ну и другие подобные вещи.

Признаться, я не очень-то понимал, о чем она толкует, но Единый Разум произвел на меня впечатление, хотя и абсолютно химерическое.

– А могли бы мы… то есть мог бы я иногда сидеть с вами? – спросил я. – Или это надо делать в одиночестве?

– Можно и так, и так. Но только тут у нас, в «Дзендо», не проводится постоянных занятий. – Она обеими руками поднесла к лицу свою чашку чая, отчего ее очки тут же запотели. – А вообще-то на занятия может приходить кто угодно. И если вы попадете на сегодняшнее, то вам очень повезет. Из Японии приехали дзен-учителя, важные монахи – специально, чтобы наведаться в «Дзендо», – пояснила Киммери, – и один из них будет говорить сегодня вечером после зазена.

«Важные монахи, глаженые папахи, крашеные ахи». Вся эта бессмыслица всплывала на поверхность океана моего мозга, как обломки кораблекрушения, которые скоро будут выброшены на берег волной.

– Значит, ваше учение пришло из Японии, – проговорил я. – И теперь оттуда нагрянули с проверкой – как Папа Римский ездит по католическим странам.

– Не совсем. – Киммери отрицательно помотала головой. – Дзен-буддизм действительно родился в Японии, но школу «Дзендо» Роси организовал совершенно самостоятельно. У дзен-буддизма нет какого-то одного общего центра. Есть разные школы дзена, и иногда учителя ездят туда, где собираются последователи учения.

– Но ведь Роси приехал сюда из Японии? – Мне казалось, что человек с таким именем непременно должен быть убеленным сединами старцем.

– Да нет, Роси американец, – возразила Киммери. – Раньше у него было американское имя.

– Какое же?

– Не знаю, – пожала плечами моя собеседница. – Вообще-то «Роси» означает «учитель», но теперь это слово стало его именем.

Я сделал глоток обжигающего чая.

– А какие-то люди приходят сюда для чего-нибудь еще? – спросил я.

– Для чего, например?

– Для того, чтобы убить меня, – вскрикнул я. – Извините. В здании больше ничего нет, кроме школы «Дзендо»?

– Здесь нельзя так громко кричать, – укоризненно промолвила она.

– М-м-м… Целуй меня… Если бы что-то странное произошло, скажем, с Роси, ну, например, если бы он попал в беду, вы бы об этом узнали? – Я вывернул шею. Господи, вот если бы я мог завязать ее в узел, как завязывают полиэтиленовые пакеты с мусором! – Съешьте меня!

– Простите, но я не понимаю, о чем вы толкуете. – Она как-то странно покраснела, попивая чай и глядя на меня поверх своей чашки. Я вспомнил байки о том, что мастера дзена бьют и толкают студентов для того, чтобы вызвать у них внезапное озарение. Возможно, это практиковалось и в «Дзендо», и поэтому Киммери была готова к неожиданным выкрикам и резким жестам.

– Забудьте об этом, – сказал я. – Послушайте. К вам в последнее время кто-нибудь приходил? – Я подумал о Тони, который наверняка направился в «Дзендо» после нашего разговора в «Л amp;Л». – Кто-нибудь заходил сюда вчера вечером?

– Нет. – Киммери удивилась и даже немного досадовала.

Я хотел было описать ей Тони, но потом решил, что он побывал здесь незамеченным, во всяком случае, Киммери его точно не видела. И я спросил о другом:

– А сейчас в здании кто-нибудь есть?

– Ну-у… Роси живет на верхнем этаже.

– И он сейчас там? – поинтересовался я.

– Конечно. Он пребывает в сэссине – это нечто вроде продолжительного уединения, – объяснила Киммери. – Готовится к приезду монахов. Роси дал зарок молчания, именно поэтому здесь так тихо.

– А вы здесь живете?

– Нет, я только убираю к утреннему дзадзену. Остальные студенты соберутся через час. А сейчас они работают, чтобы школа могла оплатить аренду. Уоллес, правда, уже здесь, но это не важно.

– Уоллес? – Я как зачарованный наблюдал за чаинками: словно астронавты, парящие в невесомости над поверхностью какой-нибудь планеты, они медленно оседали на дно чашки.

– Уоллес – он вроде старого хиппи; знаете, таких порой встречаешь на улице – они день-деньской сидят себе, не двигаясь, будто в прострации. Иногда мне кажется, что ноги у него из пластика или чего-нибудь вроде этого. Мы проходили мимо него, когда шли сюда, – добавила Киммери.

– Где же он? В комнате с матами?

– Ну да! – усмехнулась девушка. – Он у нас уже стал вроде мебели, его можно и не заметить.

– Вроде мебели? Вы хотите сказать, что он такой массивный?

– Да нет, он вовсе не большой. Я имею в виду, что он сидит совершенно неподвижно, – прошептала Киммери. – Мне порой кажется, что он умер.

– Но он не очень крупный человек?

– Да нет, этого про него не скажешь.

Я сунул два пальца в чашку – мне было необходимо расшевелить чаинки, чтобы они вновь заплясали свой танец. Если девушка и заметила мои дурные манеры, то не подала виду.

– А вы, случайно, не встречали в последнее время необычайно крупных людей, а? – Хоть я их еще и не видел, Роси и Уоллес казались мне неподходящими типами на роль польского великана. И тут я спросил себя, не мог ли один из них быть тем самым насмешливым собеседником Минны, чей голос я слышал в наушниках.

– М-м-м… – задумчиво протянула Киммери. – Нет.

– Пирожный монстр, – сказал я, а потом пять раз кашлянул, чтобы отвлечь ее. Едва я вспомнил об убийцах Минны, как успокаивающее влияние девушки прекратилось: неуправляемые слова затопили мой мозг, тело рвалось совершать какие-то движения.

В ответ Киммери долила мою чашку чаем, а потом вновь поставила чайник на конфорку. Пока она стояла ко мне спиной, я быстро провел ладонью по ее стулу – сиденье еще было теплым, а потом бесшумно пробежал пальцами по его спинке.

– Кажется, Лайонел, да? Так ваше имя?

– Да.

– Какой-то вы неспокойный, Лайонел. – Киммери резко повернулась и чуть было не заметила мои манипуляции. Она не села, а прислонилась спиной к стойке.

Вообще-то обычно я, не задумываясь, рассказывал людям о своем синдроме, но почему-то сейчас не спешил это делать.

– У вас нет чего-нибудь поесть? – спросил я. Возможно, еда поможет мне вернуть спокойствие.

– Ох, даже и не знаю, – покачала головой Киммери. – Вам что нужно, хлеба или еще чего-нибудь? Может, немного йогурта осталось.

– Видимо, дело в том, что в этом чае полно кофеина, – пробормотал я. – Он только кажется безвредным. И вы все время его пьете?

– Да, это своего рода традиция.

– Это что, один из обрядов дзен-буддизма? Вы возбуждаете себя, чтобы увидеть бога? Но это же нелепо!

– Да нет, я пью крепкий чай больше для того, чтобы не уснуть, – пожала плечами девушка. – Ведь в дзен-буддизме бога как такового вообще нет. – Отвернувшись от меня, Киммери принялась рыться по шкафчикам, не переставая при этом размышлять вслух: – Мы же просто сидим и стараемся не заснуть, и поэтому мне кажется, что длительное бодрствование и в самом деле помогает увидеть божество… Или что-то вроде божества. Так что отчасти вы правы.

Никакого торжества от своей правоты я не испытывал. Я чувствовал себя попавшим в ловушку, устроенную убеленным сединами старцем, засевшим где-то наверху, и хиппи с пластиковыми ногами, застывшим в молчании на нижнем этаже. Мне ужасно захотелось выбраться из «Дзендо», но я пока не знал, что делать дальше.

И еще, уходя, я бы хотел забрать с собой Киммери. Меня охватило желание защитить ее – мне вообще давно хотелось защищать кого-то, и наконец я нашел подходящий объект. Потому что теперь, когда не стало Минны, кто заслуживал моей защиты? Может, Тони? Или Джулия? Хорошо бы, Фрэнк помог мне сделать выбор, дав знак из своего потустороннего мира. Ну а сейчас я готов заботиться о Киммери.

– Вот! – удовлетворенно бросила девушка. – Хотите печенья «Ореос»?

– Разумеется, – рассеянно кивнул я. – Буддисты едят «ореосы»?

– Мы едим все, что хотим, Лайонел. Мы же не в Японии. – Она вынула большую голубую коробку и поставила ее на стол.

Я набросился на печенье, радуясь тому, что мы не в Японии.

– Я была знакома с одним человеком, который работал в «Набиско», – задумчиво промолвила Киммери, откусывая кусочек печенья. – Знаете, это компания, которая делает «ореосы». Он говорил, что у компании в разных частях страны есть две большие фабрики, на которых пекут «ореосы». А раз две фабрики, значит, два главных кондитера и разный контроль за качеством.

– А-а… – Взяв из коробки печеньице, я макнул его в чай.

– Так вот, – продолжала Киммери, – этот мой знакомый клялся, что может по вкусу определить, где сделано печенье. Когда мы ели «ореосы», этот парень обнюхивал упаковку, надкусывал шоколадную глазурь, а потом складывал плохие печеньица кучкой. Попадались коробки, где невкусного печенья было меньше трети. Представляете? А иногда выходило так, что в целой упаковке оказывалось не больше пяти-шести хороших печеньиц.

– Погодите минутку. Вы хотите сказать, что в каждой упаковке есть печенье, приготовленное на разных фабриках?

– Ага…

Я старался не думать об этом, забыть, так же сильно, как старался отвести глаза от соблазнительного плеча Киммери. Однако мне не удавалось ни то, ни другое.

– Но зачем же они смешивают в одной упаковке печенье с разных фабрик?

– Все очень просто, – ответила девушка. – Если бы только кто-то заподозрил, что одна фабрика печет более вкусные «ореосы», чем другая, то магазины стали бы возвращать поставщикам коробки с печеньем. Да что там коробки – целые партии, целые грузовики. Поэтому их и перемешивают, так что, покупая коробку, вы наверняка получите какую-то часть хорошего печенья.

– То есть они свозят печенье с разных фабрик в какое-то одно место только для того, чтобы перемешать его там и расфасовать по коробкам?

– Догадываюсь, к чему вы ведете, – весело кивнула она.

– Но это же глупо, – сказал я, чувствуя, как во мне неудержимо растет сопротивление.

Киммери пожала плечами:

– Да мне-то все равно, вот только когда мы их ели, мой приятель с упорством маньяка складывал кучу из плохого печенья, а потом подталкивал его ко мне и говорил: «Вот видишь? Видишь?» А я никогда не чувствовала никакой разницы.

Нет, нет, нет, нет.

«Съешьменяореос», – неслышно прошептал я. Отогнув целлофановую упаковку, я вытащил еще одно печеньице из коробки и обнюхал его шоколадную верхушку. Позволив ароматным крошкам печенья пощекотать мне язык, я вынул следующее печенье и проделал ту же операцию. Они были совершенно одинаковыми. Я сложил оба обнюханных печенья в одну кучку. Мне было необходимо найти хорошее или плохое, чтобы почувствовать между ними разницу.

– Что, если раньше мне попадались только плохие?

– А я было подумала, что вы мне не поверили, – призналась Киммери.

– Сладкийтест, – пробормотал я. Мои губы покрылись растаявшим шоколадом, глаза загорелись безумным огнем, когда я понял, какую задачу мозг поставил перед моим языком. В коробке с «ореосами» было целых три слоя. Мы попробовали только первый.

Киммери кивнула на кучку печенья:

– А это у вас какие – плохие или хорошие?

– Еще не знаю. – Я обнюхивал следующее печеньице. – А этот парень, он был вашим дружком?

– Некоторое время, – ответила Киммери.

– И он тоже был дзен-буддистом?

Киммери чуть заметно усмехнулась. Я обнюхивал очередное печенье и начинал впадать в отчаяние. Уж лучше бы меня обуял обычный тик, а не эти собачьи инстинкты. Парни Минны под угрозой, а я тут вынужден обнюхивать огромную коробку печенья.

Я вскочил на ноги, с грохотом отодвинув обе чашки. Я должен выбраться отсюда, прекратить это идиотское занятие, отойти подальше от печенья.

– Барнамум булочник! – вскричал я, пытаясь отвлечься от печенья.

– Что? – удивилась Киммери.

– Ничего. – Я покрутил головой, а потом медленно повернул ее, словно для того, чтобы размять шею. – Нам лучше идти, Киммери.

– Куда идти? – Она наклонилась вперед, ее зрачки расширились, но глаза были полны доверия ко мне.

Меня поразило, как серьезно она меня воспринимает. Похоже, постепенно я научусь вести расследование и без Гилберта. Впервые я играл роль ведущего детектива вместо комичного – или туреттовского – сопровождающего.

– Вниз, – ответил я, не придумав сразу ничего более подходящего.

– Хорошо, – заговорщически прошептала она. – Только тихо.

Мы на цыпочках прошли мимо полуоткрытой двери на второй этаж, и я взял свои ботинки со стойки. На этот раз я взглянул на Уоллеса. Он сидел к нам спиной, его мягкие волосы были убраны за уши, на макушке виднелась лысина. На нем был свитер и спортивные штаны, и он сидел недвижно, как манекен, как спящий или, возможно, как мертвый – хотя я-то пока не мог представить спокойствия смерти– мне она представлялась мешаниной липких и скользких кровавых пятен, безумной гонкой по скоростному шоссе Бруклин-Квинс. Ничего пугающего в Уоллесе не было. Видимо, у Киммери сложилось представление, что хиппи – это небрежно одетый белый мужчина, которому уже за сорок пять. У нас в Бруклине такого назвали бы неудачником.

Она открыла переднюю дверь «Дзендо».

– Мне нужно закончить уборку, – сказала Киммери. – Я говорила вам перед приездом монахов.

– Важныхмонахов, – пробормотал я, сдерживая тик.

– Да.

– Не думаю, что вам следует оставаться тут одной. – Я огляделся по сторонам, чтобы узнать, не наблюдает ли кто-нибудь за нами. Моя шея покрылась мурашками от ветра и страха. Жители Аппер-Ист-Сайда высыпали на улицу, держа в руках пакеты, в которые складывали собачье дерьмо, газеты «Нью-Йорк тайме» и вощеные пакетики с едой. Я утратил преимущества детектива, ведущего расследование, пока весь город еще сладко спит. – Я смущетревожен, – выпалил я. Туретт вновь овладевал моей речью. Мне хотелось уйти от Киммери до того, как я начну кричать, лаять или хватать пальцами ворот ее футболки.

– Как это? – улыбнулась Киммери. – Смущены или встревожены?

Я кивнул – это было близко к истине.

– У меня все будет хорошо, – заверила меня девушка. – Так что не смущетревожьтесь. – Она говорила спокойно, и ее тон успокаивал меня. – Вы ведь вернетесь попозже? Посидеть?

– Непременно, – пообещал я.

– О'кей. – Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку.

Оторопев, я не мог шевельнуться и стоял как истукан, чувствуя, как место поцелуя на моей щеке горит на холодном утреннем воздухе. Интересно, ее поцелуй– знак личной симпатии или обычный для дзен-буддистов ритуал? Уж не безрассудство ли заставляет их собираться на матах «Дзендо»?

– Не делайте этого, – сказал я. – Вы едва со мной знакомы. Это же Нью-Йорк.

– Да, но отныне вы мой друг.

– Мне надо идти.

– Хорошо, – кивнула Киммери. – Дзадзен начнется в четыре часа.

– Я приду.

Она закрыла дверь. Я остался один на улице, мое расследование остановилось. Узнал ли я что-нибудь в «Дзендо»? У меня появилось чувство потери – для того ли я разрушил неприступность цитадели, чтобы провести все время, созерцая Киммери и пробуя печенье «ореос»? Мой рот был полон шоколада, ноздри все еще ощущали аромат ее неожиданного поцелуя.

Двое мужчин подхватили меня под руки и втолкнули в машину, стоявшую на дороге.

Их было четверо. В одинаковых синих костюмах с черным кантом на брюках и в одинаковых черных очках. Больше всего эта четверка походила на свадебный оркестр. Четыре белых парня, из которых один толстый, другой с худощавым лицом, третий с прыщами и четвертый, без особых примет, какой-то невыразительный. Их машина была взята напрокат. Толстый ждал на заднем сиденье, и когда двое других втолкнули меня в машину, он немедленно обхватил меня рукой за шею – ну прямо-таки братское объятие. Те двое, что схватили меня на улице – Прыщавый и Невыразительный, – втиснулись на сиденье рядом со мной. Нам стало немного тесновато.

– Садись вперед, – велел Толстый, тот, что держал меня за шею.

– Я? – переспросил я.

– Заткнись! Ларри, выходи. Здесь слишком тесно. Садись вперед, – повторил он.

– Хорошо, хорошо, – закивал сидевший ближе всех к двери. Он вышел из машины, сел на пустое переднее сиденье, и Худой тронул машину с места. Когда мы влились в поток транспорта, движущийся вниз по Второй авеню, Толстый чуть ослабил хватку, но по-прежнему держал руку у меня на плечах.

– Выезжай на дорогу.

– Что?

– Скажи ему, чтобы выезжал на Ист-Сайд-драйв.

– Куда мы едем?

– Я хочу выехать на хайвей.

– Почему бы просто не поездить кругами?

– Моя машина тут рядом припаркована, – сказал я. – Вы могли бы выпустить меня.

– Заткнись! Так почему бы нам не поездить кругами?

– Это ты заткнись. Надо притвориться, будто мы куда-то едем, тупица. Мы его не напугаем, если будем ездить кругами.

– Я же слышу, что вы говорите, как бы вы ни ехали, – проговорил я, желая ободрить их. – Но вас тут четверо, а я всего один.

– Мы хотим, чтобы ты не только слышал нас, – сказал Толстый. – Мы хотим, чтобы ты испугался.

Но я не был напуган. Было половина девятого утра, и мы едва ползли в потоке транспорта по Второй авеню. Мы не то что не ехали кругами, а просто ползли за грузовичками, которые доставляют товары в магазины, а те, в свою очередь, едва шевелились из-за верениц пешеходов, мешавших движению. Чем пристальнее я всматривался в этих ребят, тем меньше впечатления они на меня производили. Ну вот, например, Толстый. Его рука, лежавшая на моей шее, была мягкой, его кожа была мягкой, а его хватка– довольно нежной. А ведь он был самым грубым из всей шайки. Они явно нервничали, плохо понимали, как им себя вести, и не умели даже разыграть жестокость. Ни у одного из них, насколько я успел заметить, не было пистолета.

Ко всему прочему все они были в новеньких одинаковых солнечных очках, с которых еще небыли сняты этикетки – ядовито-оранжевые овальные наклейки с ценой– $ 6,99!

Я потянулся и дотронулся до ценника на очках Прыщавого. Он отвернулся, отчего моя рука соскользнула вниз, зацепила дужку очков, и те упали ему на колени.

– Черт! – бросил Прыщавый, торопясь водрузить очки обратно на нос, словно я мог узнать его без них.

– Давай-ка без фокусов! – рявкнул Толстый и снова сжал мою шею. То, как он прижимал меня к себе в машине, напомнило мне о давнем тике, побуждавшем меня целоваться.

– Хорошо, – кивнул я, понимая, однако, что мне будет очень трудно заставить себя не трогать ценники на очках, коль скоро до них так просто дотянуться. – Но что за игру вы затеяли, парни?

– Мы должны напугать тебя, – рассеянно пробормотал Толстый, наблюдая за тем, как Худой ведет машину. – Чтобы ты держался подальше от «Дзендо», понятно? Эй, ты, сворачивай на эту долбаную дорогу! На Семьдесят девятой улице есть поворот.

– Я не могу туда подъехать, – пожаловался Худой, глядя на непрерывную ленту транспорта.

– А что такого хорошего в федеральном шоссе? – спросил Невыразительный. – Почему мы не можем кататься по улицам?

– Что? – вскричал Толстый. – Ты хочешь вытолкать его из машины и избить на Парк-авеню?

– А может, достаточно просто напугать меня и не избивать? – предложил я. – Кончайте быстрее с этим и занимайтесь своими делами.

– Не давай ему так много болтать!

– Да, но как его заткнуть, к тому же он говорит дело.

– Съешьменячеловекдела!

Толстый зажал мне рот рукой. И тут я услышал тоненькое попискивание. Четверо похитителей и я стали озираться по сторонам, ища источник сигнала. Мы выглядели как герои какой-то видеоигры, только что перешедшие на следующий уровень и еще не знающие, откуда на нас выпрыгнут враги. А потом я понял, что сигнал раздается из моего собственного кармана: звонил пейджер Минны.

– Что это еще такое?

Я высвободил голову. Толстый не сопротивлялся.

– Барнамум Пейджум, – ответил я.

– Что это? Какой-то особенный пейджер, что ли? Вынь его из кармана. Разве вы, болваны, не обыскали его?

– А ты-то сам!

– Господи!

Они стали возить по мне руками и тут же нашли пейджер. На маленьком дисплейчике сообщалось, что со мной желают связаться из Бруклин-Квинс-Бронкса, и был дан номер телефона.

– Кто это? – спросил Прыщавый.

Я нахмурился и пожал плечами: телефон был мне незнаком. Нет, правда, я не узнал его. Наверное, звонил человек, считавший, что Минна еще жив. Я поежился. Это напугало меня больше, чем все четверо похитителей.

– Пусть позвонит по указанному номеру, – сказал сидевший за рулем Худой.

– Ты хочешь, чтобы мы выпустили его и позволили ему позвонить?

– Ларри, у тебя есть телефон?

Невыразительный повернулся и протянул мне сотовый телефон.

– Набирай номер! – приказал Толстый.

Я набрал, они ждали. Мы все еще ползли по Второй авеню. Напряжение в машине стало почти физически ощутимым. Сотовый телефон звонил, ту-ту-ту, – и к этой миниатюрной игрушке было приковано внимание всех присутствующих. Я вполне мог сунуть его в рот и проглотить, вместо того чтобы прижимать к своему уху. «Ту-ту-ту», – гудело в трубке, а потом раздался голос.

Полицейский-мусорщик.

– Лайонел? – сказал Лумис.

– М-м-м… – протянул я, борясь с рвущимся наружу криком. – Откуда ты звонишь?

– Это ты позвонил мне.

– Нет, сперва ты позвонил мне на пейджер, – напомнил я. – Так где же ты, Лумис?

– Я и не знаю даже… – Его голос стал тише. – Эй, – обратился он к кому-то. – Как называется это место? Да-а? Спасибо! Би-Би-Кью? Правда, всего три буквы? Отлично! Лайонел, ты еще там?

– Да, я слушаю.

– Это столовая, и называется она «Би-Би-Кью», почти как барбекю. Ну надо же, всего три буквы. Подумать только, я все время тут ем и даже не знал, как это место называется! – Он явно был поражен своим открытием.

– Так зачем ты позвонил мне, Лумис? – «Би-Би и Кью сидят на заборе…»

– Ты же сам просил меня, – отозвался коп. – Просил дать тебе один адресок, помнишь? Ульмана, того мертвого парня.

– Ах да, верно, – сказал я, отталкивая плечом Толстого, который все еще обнимал меня за шею, но некрепко, чтобы я мог держать трубку. Толстый поморщился, но в том, что он был смущен, моей вины не было. Я тоже был смущен и смущетревожен.

– Так вот, он лежит передо мной, – с гордостью заявил полицейский-мусорщик.

– Что проку катать его и смотреть, как он болтает по телефону? – возмутился Прыщавый.

– Забери у него телефон, – сказал сидевший за рулем Худой.

– Просто двинь ему как следует, – посоветовал Невыразительный. – Пусть напугается.

– С тобой кто-то есть? – спросил Лумис.

Четверо моих похитителей начали злиться, видя, как улетучивается их авторитет, и злость их была направлена на современное изобретение– кусочек пластика, набитый микросхемами – в моей ладони. Мне надо было как-то успокоить их. Я закивал и расширил глаза в знак того, что готов сотрудничать с ними, губами попросил их подождать немного, надеясь, что они поведут себя как герои кинофильмов: будут внимательно все слушать и запоминать, притворяясь при этом, что им наплевать на мой разговор.

Мои попытки пропали даром: они меня не слушали.

– Дай мне адрес, – попросил я.

– Записывай, – сказал Лумис. – У тебя есть ручка?

– Чей адрес? – спохватившись, зашептал Толстый мне на ухо. Итак, он проглотил мою наживку. Значит, его с легкостью можно надрессировать на что угодно, правда, в его сотоварищах я не был так уверен.

– Да, дай мне адрес Ульмана, – громко сказал я, чтобы они слышали.

– Конечно, Ульмана, – саркастическим тоном подтвердил Лумис. – А кого же еще?

– Ульмана? – переспросил Толстый, но не у меня, а у Прыщавого. – Он говорит об Ульмане?

– Чей! Ад! Рес! – взвизгнул я.

– Да ладно тебе, – устало произнес Лумис.

Моя остальная аудитория так быстро утомиться не могла. Прыщавый выхватил у меня телефон, а Толстый заломил мне руку за спину, отчего я наклонился вперед так низко, что почти уперся головой в переднее сиденье. Можно было подумать, что он хочет уложить меня себе на колени, чтобы отшлепать. Тем временем сидевшие впереди Худой и Невыразительный принялись горячо спорить о том, стоит ли остановить машину, если они увидят свободное место для парковки.

Прыщавый приложил телефон к уху и стал слушать, но Лумис повесил трубку, хотя, может, он и не отключился вовсе, а тоже прислушивался, так что они оба молчали. Наконец Худому удалось припарковаться, удачно или нет, я сказать не мог из-за своего неудобного положения. Парочка впереди все еще о чем-то переругивалась вполголоса, но Толстый молчал и продолжал заводить мою руку еще дальше за спину, видимо желая узнать, на сколько хватит моего терпения.

– Похоже, тебе стало не по себе, когда ты услыхал имя Ульмана, – пропыхтел я, морщась от боли.

– Ульман был нашим другом, – отозвался Толстый.

– Не позволяй ему говорить об Ульмане, – сказал Худой.

– Но это же глупо, – с отвращением произнес Невыразительный.

– Сам ты дурак, – бросил Толстый. – Нам велели напугать этого парня, так давайте сделаем это.

– Я вовсе не так уж напуган, – вмешался я. – По-моему, вы, ребята, больше боитесь меня. Вы боитесь говорить об Ульмане.

– Ну да, только если мы чего и боимся, то ты не знаешь, чего именно, – заметил Толстый. – И никогда не догадаешься. Так что нечего тут болтать.

– Вы боитесь огромного поляка, – заявил я.

– Это глупо, – повторил Невыразительный. По его тону можно было подумать, что он вот-вот заплачет. А потом Невыразительный выскочил из машины и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Прыщавый наконец перестал слушать молчание в трубке, отключил телефон и бросил его на сиденье между нами.

– Ну и что, если мы боимся его? – спросил Толстый. – Мы должны его бояться, так и знай. Мы бы и не работали на него, если бы не боялись. – Он отпустил меня, я смог выпрямиться и осмотреться по сторонам. Мы стояли около популярного кафе на Второй улице. В окно было видно, как сосредоточенные дети нажимают кнопки портативных игровых компьютеров и читают журналы. Занятые своими делами, они не замечали нас, да и почему они должны были нас замечать?

Невыразительного нигде не было видно.

– Я понимаю вас, – сказал я, желая разговорить их. – Я тоже боюсь этого великана. Все дело в том, что от страха не так-то просто избавиться.

Я подумал о Тони. Если он прошлой ночью приходил в «Дзендо», то вызвал ли его визит такой же переполох, как мой? Видимо, на него тоже должны были напасть эти выпускники клоунского колледжа, притворявшиеся крутыми парнями?

– А почему же ты не боишься нас? – спросил Худой. – Или мы не страшные? – Он обратился к Толстому. – Ты ведь уже ударил его.

– Вы можете сделать мне больно, но при этом не напугаете меня, – проговорил я рассеянно. Часть моего мозга, по обыкновению, играла со словами: «Обращаться со страхом, стращать крахом», и так далее. А другая часть раздумывала о Тони.

– С кем ты разговаривал по телефону? – спросил Прыщавый, все еще находившийся под впечатлением оборвавшейся беседы.

– Ты мне не поверишь, – ответил я.

– А ты все-таки попробуй, – предложил Толстый, опять заламывая мне руку.

– Просто один парень, который кое-что расследует для меня, вот и все. Я хотел узнать адрес Ульмана, – объяснил я. – Моего партнера арестовали по подозрению в убийстве.

– Послушай, нам не нужны никакие посторонние парни, никакие расследования, – сказал Толстый. – Это мы и пытаемся тебе втолковать. Не вздумай вмешиваться, лезть в квартиру Ульмана – нас послали тебя как следует припугнуть и предостеречь, – пояснил он.

«Напугать меня, пугало, – пел мой мозг. – Пугало Бейли. Пустоголовый Брейни».

– Двинь ему посильнее, напугай, и давайте уходить отсюда, – сказал Худой. – Не нравится мне все это. Ларри был прав: это глупо. Мне наплевать, кто ведет расследование.

– Я все еще хочу знать, с кем ты разговаривал, – настаивал Прыщавый.

– Послушай, – заговорил Толстый. Он попытался урезонить меня, видя, что настроение в его банде изменилось. – Мы здесь по приказу того самого здоровяка, о котором ты нам говорил, ясно? Это он послал нас. – И тут он сделал весьма неординарное заявление: – А раз уж он хотел тебя напугать, так ты и пугайся, и нам не придется тебя колошматить.

– Такие парни, как вы, могли бы убить меня. Но я бы все равно не испугался, – отозвался я.

– Сразу было ясно, что ничего у нас не выйдет, – проговорил Худой и тоже выбрался из машины. Теперь оба передних сиденья опустели. – Не стоило нам браться за это дело, – договорил он, заглянув в машину и обращаясь к Толстому и Прыщавому. Он приподнял брови, взглянув на меня. – Ты должен простить нас. Мы такими вещами не занимаемся. Мы мирные люди. – С этими словами Худой захлопнул дверцу.

Я вывернул шею, чтобы увидеть, как он идет по улице: походка была у него чуть подпрыгивающая, как у птицы.

– Пугливыйкоп! – выкрикнул я.

– Где? – спросил Толстый, немедленно выпустив мою руку.

Оба похитителя принялись озираться по сторонам, их глаза под темными стеклами очков с ценниками были полны страха. Обретя наконец свободу, я тоже принялся вертеть головой, но не потому, что искал кого-то взглядом, а просто желая доставить себе удовольствие повторить их движения.

– Надо кончать с этим, – пробормотал Прыщавый.

Они быстренько выбрались из машины и пустились вдогонку за исчезающим в толпе Худым.

Худой забрал ключи от машины, но сотовый телефон Невыразительного по-прежнему лежал на сиденье рядом со мной. Я сунул его в карман. Потом я наклонился вперед, открыл отделение для перчаток, пошарил там и нашел квитанцию агентства по прокату автомобилей. Машина была взята напрокат на шесть месяцев корпорацией «Фудзисаки», Парк-авеню, 1030. Я был почти уверен, что это недалеко от «Дзендо». То есть там, где я был, когда на меня напали. Я постучал по крышке бардачка пять раз, но раздавшийся при этом звук был глуховатый и совсем мне не понравился.

Идя пешком на Парк-авеню, 1030, я раскрыл сотовый телефон и позвонил в «Л amp;Л». До этого мне еще ни разу не доводилось звонить с улицы, и я чувствовал себя настоящим киногероем.

– «Л amp;Л», – ответил голос, который я надеялся услышать.

– Тони, это я, – сказал я. – Эссрог. – Именно так Минна всегда начинал телефонный разговор: «Лайнел, это Минна». Ты – первое имя, я – последнее. Иными словами, ты – ничтожество, а я – босс ничтожества.

– Ты где? – спросил Тони.

Мне следовало ответить, что в данный момент я пересекаю Лексингтон по Семьдесят шестой улице. Но я не хотел говорить ему этого.

Почему? Я бы не смог объяснить; и все же позволил моему тику ответить Тони:

– Поцелуй меня, пугало!

– Я беспокоюсь о тебе, Лайнел. Дэнни сказал, что ты ушел с тем копом-мусорщиком по каким-то делам.

– Примерно так и было, – подтвердил я.

– Ты и сейчас с ним?

– Мусорщик-кок, – серьезно сообщил я.

– Почему бы тебе не вернуться в офис, Лайнел? Нам надо потолковать.

– Я расследую дело, – сказал я. «Дую в дупло я».

– Ну да? – удивился Тони. – И куда же привело тебя расследование?

Какой-то хорошо причесанный господин в синем костюме свернул с Лексингтона и пошел впереди меня. Он говорил по сотовому телефону. Я пристроился следом за ним и шел, имитируя его походку.

– В разные места, – уклончиво ответил я Тони.

– Назови хоть одно.

Чем настойчивее был Тони, тем меньше мне хотелось отвечать ему.

– Я надеялся, что мы могли бы втроем посовещаться, – заметил я. – И сравнить наши данные.

– Так где же ты все-таки был, Лайнел?

– Ну, например… Посовещаемся втроем и все данные найдем!… Ты разузнал что-нибудь в «Дзендо», когда ходил туда прошлой ночью?

– Я тебе все расскажу при встрече. А сейчас ты должен вернуться, произошло кое-что важное. Кстати, ты откуда звонишь? Из телефонной будки?

– Из втроефонной! – ответил я. – Между прочим, пареньки, набившиеся в автомобиль, не пытались предостеречь тебя кое от чего?

– Что за фигню ты несешь?

– А как насчет девушки, которая заходила в дом до Минны и которую я видел? – Еще не договорив, я уже знал, что задаю очень важный, настоящий вопрос.

Я не доверял Тони.

И я понял, что прав, еще до того, как он мне ответил.

– Мне удалось узнать кое-что, – заявил Тони после паузы. – Но пока что нам необходимо сплотить наши ряды, Лайнел. Тебе следует вернуться в офис. Потому что у нас тут возникли кое-какие новые проблемы.

Даже по его голосу я слышал, что он лжет – лжет с легкостью и ничуть не колеблясь. Да и стоило ли напрягаться, ведь звонил всего лишь Эссрог.

– Знаю я про наши проблемы, – ответил я. – Гилберт в тюрьме по обвинению в убийстве.

– Это только одна из них.

– Прошлой ночью ты не был в «Дзендо». – Человек в синем костюме свернул на Парк-авеню, по-прежнему говоря по телефону. Я отпустил его, а сам замер на углу в толпе, ожидая, пока сменится сигнал светофора.

– Может, тебе стоит побеспокоиться о себе, черт возьми, Лайнел, а не обо мне, – разозлился Тони. – Ты-то сам где провел ночь?

– Я делал то, что мне было велено, – ответил я, желая спровоцировать его. – Я рассказал все Джулии. Правда, она и так все знала. – Я не стал ничего говорить о преследовавшем нас с Джулией детективе по расследованию убийств.

– Это интересно. Меня вообще интересовало, куда она ездит. Надеюсь, тебе удалось выяснить это.

Голос Тони стал небрежным, он пытался говорить равнодушным тоном, но это ему не удавалось.

– Что значит «вообще интересовало»? Ты хочешь сказать, что Джулия часто уезжала из города?

– Возможно, – последовал ответ Тони.

– А откуда ты знаешь, что она и сейчас куда-то уехала?

– Чем мы, черт возьми, по-твоему, тут занимаемся, Лайнел? Мы узнаем разные вещи!

– Да уж, узнаем… А Гилберт попал в тюрьму, Тони. – Мои глаза неожиданно наполнились слезами. Я понимал, что мне следует сосредоточиться на разговоре о Джулии, но мы предали Гилберта, бросили его в тюрьме, и это мучило меня невыносимо.

– Знаю, но он там в безопасности. Приезжай сюда, и давай потолкуем, Лайнел, – продолжал настаивать Тони.

Я пустился через дорогу вместе с остальной толпой, однако посреди Парк-авеню остановился на островке безопасности, представлявшем собой маленький садик. Над клочком земли висело название цветка, составлявшего гордость этого сада: «Доблестный нарцисс (Северная Америка)», но сама земля была перерыта, на ней ничего не росло, словно только что кто-то вырвал нарциссы вместе с луковицами. Я присел на деревянную скамейку и дождался, пока толпа пройдет мимо меня, сигнал светофора сменится и по улице поползет плотный поток транспорта. Солнечный лучик скользнул по дороге, согрел меня. Огромные многоквартирные дома на Парк-авеню, словно резьбой, были покрыты пятнами тени и утреннего солнца. Я был как потерпевший крушение корабль, выброшенный на островок, возвышавшийся над этой рекой из оранжевых такси.

– Ты где, шут? – раздалось в трубке.

– Не называй меня шутом, – предупредил я.

– Но как же мне называть тебя? Лютиком?

– Доблестным нарциссом! – выкрикнул я. – Неуверенным алиби.

– Так где же ты, Нарцисс? – неожиданно ласковым голосом заговорил Тони. – Может, нам приехать за тобой?

– Копик, лютик, – промолвил я, чувствуя, что глаза у меня застилает слезами. Назвав меня шутом – прозвищем, которое дал мне Минна, – Тони разбудил моего Туретта, прорвался сквозь наслоения лет к моей душе, и я вновь почувствовал себя жалким подростком. Было большим облегчением не сдерживать тики, говоря с человеком, так хорошо знавшим меня. Но я ему не доверял. Минна был мертв, я не доверял Тони и сам не понимал, что это означает.

– Ну скажи мне, куда привело тебя твое маленькое расследование? – вновь попросил Тони.

Я посмотрел на Парк-авеню, на ее каменные старые стены, хмурившиеся глубокими трещинами»

– Я в Бруклине, – сказал я. – Съешьменя-гринпойнт.

– Да? – удивился он. – Что же такое Гринпойнт?

– Я ищу… Гринпапуримского парня, который убил Минну, большого поляка. Что скажешь на это?

– Так что же, ты просто ходишь по улицам и ищешь его?

– Съешьменятелефон!

– Ты болтаешься в каких-то польских барах, что ли?

Я залаял и прикусил язык. Моя челюсть постукивала по круглой кнопке, отчего на линии слышался странный шум. Свет чуть изменился, такси, ползущие по дороге, перекрикивали друг друга гудками клаксонов, стараясь пробраться сквозь пробки. Очередной поток пешеходов пересек мой островок и направился к реке.

– Что-то по звукам это не походит на Гринпойнт, – заметил Тони.

– Здесь снимают кино, – нашелся я. – Ты бы видел, что тут творится. Наставили декораций так, что Гринпойнт… Гринфон! Грипкоуи!… Гринпойнт-авеню выглядит – ну что твой Манхэттен. И вся массовка, такси и статисты делают вид, что находятся где-нибудь на Парк-авеню. Эти звуки тебе и слышны.

– А кто там?

– Что-что? – переспросил я.

– Кто снимается в кино? – поинтересовался Тони.

– Кто-то сказал, что Мел… Гисспод, Гаспойнт, Писсфон…

– Мел Гибсон, – поправил меня Тони.

– Да. Но его я не видел, передо мной только статисты ходили.

– И что же, там действительно настроили декораций?

– Ты спал с Джулией, Тони?

– Почему ты задаешь мне этот вопрос?

– Так спал или нет? – не унимался я.

– Против чего ты протестуешь, Нарцисс? Против смерти Минны?

– Я хочу знать.

– Я скажу тебе, когда мы встретимся.

– Дикий нарцисс! Выгляни из-за кулис. Смешной стриптиз!

– Ох, слышал я все это уже сотню раз! – с досадой произнес Тони Вермонте.

– Лепить ланчфон, лезть на фронтон, лемур Тони, мутант Дзендо, пенис выпендро…

– Ты, долбаный буксирщик!

– До свидания, Тонибейли!

Дом 1030 на Парк-авеню был солидным каменным гигантом, не отличавшимся от своих соседей. Деревянные двери были выполнены в стиле, сочетавшем пышность с армейской простотой, а крохотные окна, забранные железными решетками, наводили на мысль о бомбоубежище. На дверной доске значились лишь номера, никаких августейших вычурных имен, какие можно увидеть на зданиях Сентрал-парк-вест или на Бруклин-Хайтс, – обитатели здешних мест не стремились потрясти мир; их анонимность производила куда большее впечатление, чем самое известное имя. У этого дома была собственная погрузочная зона, а мостовая перед входом во всю мочь распевала о деньгах, выплаченных городским муниципальным властям, и о женских туфлях на каблучках, слишком тонких при длине в целых четыре дюйма, слишком дорогих, чтобы случайно ступить в собачье дерьмо. Специальный охранник караулил двери. Он был готов открывать дверцы машин, пинать собак и посылать куда подальше нежеланных гостей, прежде чем те успели шагнуть в вестибюль. Я быстрым шагом подошел к дверям и успел проскользнуть в них, прежде чем этот тип поймал меня.

Вестибюль был широким и темным, рассчитанным на то, чтобы ослепить незнакомого гостя, вошедшего сюда с солнечного света. Целая толпа швейцаров в белых перчатках и знакомых синих костюмах с черными кантами на брюках окружила меня, едва я просочился в дверь. Та же самая униформа была на крутых парнях из машины, в которой я недавно сидел.

Так вот почему роль «крутых» им так плохо удавалась! Они были всего лишь швейцарами, и в этом не было ничего постыдного. Но ведь они могли выполнять здесь и какие-то иные функции?…

– Вам чем-нибудь помочь?

– Помочь вам, сэр?

– Как ваше имя?

– Обо всех гостях следует докладывать!

– Вы что-то принесли?

– У вас есть имя?

Они окружили меня – их было пять-шесть человек, – возникнув из тьмы вестибюля, точно призраки; причем вовсе не по чьему-то приказу, а просто в этом заключалась их работа. Сейчас, в перчатках и униформах, они напугали меня гораздо больше, чем когда в темных очках затолкали в арендованную машину. Напугали своей ужасающей уместностью в сумраке этого дома. Среди них я не узнавал Прыщавого, Толстого, Худого и Невыразительного, но здание-то было большим. Вместо этого я видел перед собой Силуэт, другой Силуэт, высокий Силуэт и еще один Силуэт.

– Я ищу здесь Фудзисаки, – сказал я. – Мужчину, женщину или корпорацию.

– Должно быть, вы ошибаетесь.

– Да, наверняка вы вошли не в то здание.

– Здесь нет никакого Фудзисаки.

– Как его имя?

– Корпорация Фудзисаки Менеджмент, – ответил я.

– Нет.

– Нет, здесь такого нет. Вы ошиблись.

– Нет.

– Имя? Кто его спрашивает, сэр?

Я вытащил одну из визиток Минны.

– Фрэнк Минна, – ответил я. Мне без труда удалось произнести это имя, и я не чувствовал себя так неловко, как если бы назвал свое.

Толпа швейцаров, окружавшая меня, слегка расступилась при виде визитки. Я хоть чем-то продемонстрировал свою легитимность. Это были вышколенные швейцары, элита среди людей этой профессии, которые испытывали враждебность к новичкам и самозванцам.

– Вас ждут?

– Извините?

– Вас здесь ждут? У вас назначена встреча? Имя? С кем связаться?

– Вы случайно зашли сюда?

– Хм!

– Нет.

– Нет.

Я все меньше им нравился. Они снова окружили меня плотным кольцом. Визитная карточка Минны куда-то исчезла.

– Должно быть, вы что-то спутали.

– Да.

– Вероятно.

– Вы наверняка перепутали дом.

– Мы могли бы передать сообщение от вас, но что именно вы хотели бы сообщить?

– Лишь в том случае, как вы понимаете, если вы пришли по правильному адресу.

– Да.

– Да.

– Никаких сообщений, – сказал я.

Я похлопал по груди стоявшего ближе всех ко мне швейцара. Скривив гримасу, он попятился назад. Они превратились для меня в пингвинов. Я должен был прикоснуться к каждому из них. Я дотронулся до следующего, самого высокого, хотел сжать его плечо, но лишь скользнул по нему рукой. Кольцо швейцаров стало постепенно редеть. Возможно, они подумали, что я пачкаю их специальной невидимой краской, чтобы потом опознать, или цепляю на их одежду микроскопические электронные жучки, или… попросту поглаживаю их перья.

– Нет.

– Вам придется уйти.

– У нас нет того, что вы ищете.

– Здесь такого нет.

– Вон.

А потом двое из них подхватили меня под руки и вытолкали на улицу.

Я медленно прошелся вдоль здания, намереваясь взглянуть на его северную часть в надежде приметить что-нибудь интересное. Разумеется, на пути мне попался дежуривший на улице охранник, но я не стал обращать на него внимания. У служебного входа пахло сухой химчисткой, а судя по тому, как были набиты бачки для пищевых отходов, в этом доме поглощали целые тонны пищи. Интересно, есть ли здесь еще и личный повар? Я хотел было сунуть голову в дверь и спросить у кого-нибудь об этом, но охранник тут же поднес к губам рацию и принялся что-то быстро говорить в микрофон, так что я почел за лучшее унести подальше ноги. Но сначала я помахал ему на прощание, и он невольно попятился назад. Что ни говори, а в каждом из нас есть – пусть и небольшая – склонность к каким-нибудь тикам.

Подкрепляясь хот-догом и запивая его соком папайи, я набрал по телефону номер офиса мусорного копа. Ресторанчик «ЦАРЬ ПАПАЙИ» на углу Восемьдесят шестой улицы и Третьей авеню был мне на редкость по душе, на всех возможных поверхностях выделялись ярко-оранжевые и желтые буквы, составляющие кричащие лозунги: «ПАПАЙЯ – ВЕЛИЧАЙШИЙ ДАР БОГОВ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ ЧЕЛОВЕКА!», «НАШИ СОСИСКИ – САМЫЕ КРУПНЫЕ! СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ РАБОТАЮЩИХ МУЖЧИН!», «МЫ ДОСТОЙНЫЕ И ВЕЖЛИВЫЕ ЖИТЕЛИ НЬЮ-ЙОРКА, МЫ ПОДДЕРЖИВАЕМ МЭРА ДЖУЛИАНИ!» И так далее. Стены «Царя Папайи» так густо испещрены многочисленными надписями, что я там всегда немедленно успокаиваюсь, словно захожу в увеличенную копию моего собственного черепа.

Едва я слизнул кукурузное зернышко в соусе хот-дога, как зазвонил телефон. Пища, приготовленная в «Царе Папайи», могла с легкостью посоперничать с самыми дорогими, тающими во рту отбивными, а жареные сосиски без шкурки и румяные булочки восхитительно хрустели во рту, перемешиваясь с изысканным соусом. Правда, почти те же самые добродетели у булочек я мог сыскать и в «Собаке Натана», но сегодня у меня было настроение посидеть в «Царе». Передо мной на стойке еще аккуратным рядком лежали четыре булочки – каждая с ровненькой полосочкой горчицы на корочке. Одну я уже съел. А всего их было пять. Сегодня это число продолжало оставаться для меня счастливым.

А что касается сока папайи, которым я запивал восхитительные булочки, то я мог бы с таким же успехом заказать нектар из семян цикуты или молоко грифона, потому что до сих пор еще ни в одном соке я не встречал и намека на фрукты – даже в «Царе Папайи».

– Санитарный инспектор Лумис, – ответил коп-мусорщик.

– Послушай, Лумис, я сейчас занимаюсь делом Гилберта. – Следует сразу же напомнить ему о необходимости помочь другу, тогда он выслушает внимательнее. О Гилберте, признаться, в этот момент я думал меньше всего. – Мне нужно, чтобы ты собрал для меня кое-какую информацию.

– Это ты, Лайонел? – дошло наконец-то до Лумиса.

– Ага. Послушай. Запиши адрес: десять – тридцать, Парк-авеню. Мне нужны любые сведения об этом здании, о компании, которая им владеет, словом, все, что ты сумеешь раздобыть. Обрати внимание, нет ли среди тамошней публики твоих знакомых, которые уже отправились на тот свет.

– Каких еще знакомых?

– Ну, например, тех, кто живет по соседству. – Признаться, я думал о Фрэнке Минне, но не стал говорить этого вслух. – А одно имя мне особенно интересно. Фудзисаки. Японское, – добавил я.

– Не знаю я в нашем районе никакого Фудзисаки, – заметил Лумис.

– На всякий случай просмотри записи, ладно? – попросил я. – И обязательно позвони мне, если обнаружишь что-нибудь.

– Куда тебе позвонить?

Я и забыл, что у меня теперь был и пейджер, и телефон – я коллекционировал принадлежавшую другим людям электронику. При этом я не знал номера сотового телефона, который позаимствовал у швейцара в солнечных очках. «А если он зазвонит? – пришло неожиданно мне в голову. – Я отзовусь, но даже не буду знать, с кем говорю!»

– Звонить не стоит. У тебя ведь есть номер пейджера Минны?

– Ну да.

– Вот на него и передай мне сообщение, а я тебе перезвоню.

– Когда мы вытащим Гилберта?

– Я как раз над этим работаю, – отозвался я. – А сейчас мне пора идти. Свяжись со мной, Лумис, хорошо?

– Разумеется, Лайонел. И вот еще что, приятель…

– Что?

– Ты молодец, Лайонел, – сказал Лумис. – Отлично держишься.

– Спасибо, Лумис. – Отключившись, я сунул трубку в карман пиджака.

– Вещь, – произнес какой-то тип, сидевший справа от меня. Ему было лет сорок, одет в приличный костюм. Минна сказал как-то раз, что в Нью-Йорке любой болван может надеть костюм. Убедившись в том, что это не швейцар, я отвернулся от него и взялся за хот-дог номер три. – Был я в таком же ресторане в Лос-Анджелесе, – продолжал тип. – Отличное, скажу я вам, местечко, на миллион долларов. И вся еда на высшем уровне, вы ведь меня понимаете? Знаете, что такое еда на высшем уровне? Так вот, там столы на двоих, за одним сидит парочка, и оба треплются по сотовым телефонам – как у вас. Люди едят и все время разговаривают, поддакивают кому-то, спрашивают, что там сказала какая-то Синди, интересуются планами на выходные, болтают, болтают… Себя не слышат из-за гомона.

Я тем временем покончил с хот-догом номер три и, слизнув с пальца капельку горчицы, взялся за номер четыре.

– Я тогда подумал: да ведь это Лос-Анджелес, что с него взять! У нас в Нью-Йорке все по-другому. Ну вот, пару месяцев назад я, пытаясь произвести впечатление на клиента, веду его в «Балтазар», знаете такое заведение в деловой части города? На миллион долларов ресторан, уж можете мне поверить, – повторился он. – И еда на высшем уровне. И что же я вижу там, кроме двух болванов, болтающих по сотовым телефонам? Я, естественно, вскипаю от гнева, но успокаиваю себя – ну ладно, думаю, тут бар. Но ведь и у меня свои требования к подобным заведениям. Короче, садимся мы за столик, ждем пятнадцать минут, и вдруг… У моего клиента звонит телефон! Он вынимает его из кармана и начинает болтать! И это парень, с которым я пришел в ресторан. Сидит и болтает, болтает… Десять, пятнадцать минут!

Я откусил от четвертого хот-дога. Сохраняя спокойствие, я молчал, готовясь к приближающемуся дзадзену.

– Но мне и в голову не приходило, что я увижу то же самое здесь, – продолжал мой разговорчивый сосед. – Долбаная Калифорния, «Балтазар», черт знает что еще, парни с проседью в волосах и в дорогущих часах, как у Дика Трейси. Я-то думал, что смогу привыкнуть ко всем этим современным веяниям, да не тут-то было. Вот, понадеялся, что хоть здесь будет тишина, так нет же – ля-ля-ля по телефону!

Я сделал глоток сока папайи, чтобы смочить жидкостью последний хот-дог. Внезапно ощутив непреодолимое желание уйти, я взял несколько салфеток, сунул их в нагрудный карман, прихватил хот-дог и направился к двери. Стоял ясный холодный день.

Чертовы идиоты болтают сами с собой, как будто у них болезнь какая-то!

Пейджер запищал, едва я подошел к машине. Я взглянул на экранчик и увидел сообщение без подписи: незнакомый телефонный номер, начинающийся на 718. Сев в машину, я вынул из кармана сотовый телефон и уже приготовился вновь разозлиться на Лумиса.

– Диктрейсифон, – сказал я в микрофон.

– Это Матрикарди и Рокафорте, – услыхал я низкий голос. Рокафорте. Несмотря на то, что я слышал их голоса два-три раза пятнадцать лет назад, я бы узнал их где угодно.

Сквозь ветровое стекло я смотрел на Восемьдесят третью улицу. Был ноябрьский полдень. Парочка женщин в дорогих пальто разговаривала и, к моей радости, горячо жестикулировала, словно пытаясь убедить меня в своей реальности. Увы, в трубке я слышал дыхание старого человека, такое бесконечно далекое, но значительно более реальное, чем все, что я видел рядом с собою.

Только сейчас я вспомнил, что отвечаю на сообщение, пришедшее на пейджер Минны. Им известно, что он умер? Должен ли я сообщить эту новость Клиентам? Я почувствовал, как мое горло сжалось от страха, я потерял дар речи.

– Отвечай мне, – прошептал Рокафорте.

– Ларвал Бушбог, – пробормотал я, пытаясь выговорить свое имя. Интересно, было ли оно вообще известно Клиентам? – Папайя Писбэг. – Тики сжали все мое существо, мешали дышать, я оказался совершенно беспомощным. – Это не Минна, – выдавил я наконец. – Не Фрэнк. Фрэнк мертв.

– Нам это известно, Лайонел, – сказал Рокафорте.

– Кто сообщил вам? – спросил я, сдерживая лай.

– Слухи быстро распространяются, – проговорил Рокафорте. Он сделал паузу, подышал в трубку и добавил: – Мы очень сочувствуем тебе.

– Это вам Тони сообщил? – допытывался я.

– Нам просто сообщили, – уклонился от прямого ответа Рокафорте. – Мы узнаем все, что хотим знать.

«А убивать вы умеете? – хотелось мне спросить. – Не вы ли отдали приказание польскому великану?»

– Мы беспокоимся о тебе, – продолжала трубка. – У нас есть информация, что ты суетишься, бегаешь туда-сюда, не можешь успокоиться. Мы слышали об этом, и это нас тревожит.

– Какая информация?

– О том, что Джулия уехала из дома этим утром. О том, что никто не знает, куда именно она поехала, разве только тебе это известно.

– Никакаяджулия, никто, никто не знает об этом!

– Ты все еще страдаешь, – вымолвил Рокафорте. – Мы это видим и страдаем вместе с тобой.

Это прозвучало непонятно, но я не стал просить объяснения.

– Мы хотим потолковать с тобой, Лайонел. Ты сможешь прийти и поговорить с нами?

– Мы и так уже разговариваем, – пробормотал я.

– Мы хотели бы видеть тебя перед собой. Это очень важно в минуту боли. Приезжай к нам, Лайонел.

– Куда? В Нью-Джерси? – Чувствуя, что сердце мое вот-вот выскочит из груди, я позволил мозгу немного покаламбурить: «Садовыйштат-брико-и-стакфейс-кейс-мусорщика-грипо-и-фаст-сок-фаст-фуд-удав-вой-тик-кит-кри-зис». Мои губы прикасались к микрофону, и я едва не произнес все это вслух.

– Мы в нашем бруклинском доме, – сказал он. – Приезжай.

– Скарфейс! Сигарорыба!

– Почему ты убегаешь, Лайонел?

– Значит, все-таки Тони… Вы разговаривали с Тони, и это он сказал вам, что я убегаю. Но я никуда не бегу.

– По твоему голосу можно подумать, что бежишь.

– Я ищу убийцу, а Тони, мне кажется, пытается остановить меня.

– У тебя возникли проблемы с Тони?

– Я ему не доверяю. Он ведет себя… Стукотон!…он ведет себя очень странно.

– Дай-ка я поговорю с ним, – раздался другой голос в трубке. Голос Рокафорте сменился голосом Матрикарди – более высоким и зловещим. Грубое виски вместо изысканного коньяка.

– А в чем дело? Почему именно Тони? – спросил Матрикарди. – Ты не доверяешь ему в этом деле?

– Я не доверяю ему, – повторил я сдавленным голосом. Мне подумалось, что надо прекратить этот разговор. И вновь я посоветовался со своими ощущениями и чувствами: я находился в Манхэттене, светило солнце, я был в машине «Л amp;Л», разговаривал по телефону, который забрал у швейцара. Я мог выкинуть пейджер Минны, забыть о звонке и поехать куда угодно. Клиенты – это не более чем персонажи забытого сновидения. Они не смогут мне повредить своими старческими неземными голосами. Но я не мог прервать разговор, отключив телефон.

– Приезжай к нам, – повторил вслед за Рокафорте Матрикарди. – Поговорим. Тони здесь не будет.

– Забудьтелефон.

– Ты помнишь, где мы живем? На Дегроу-стрит. Знаешь, где это?

– Конечно.

– Приезжай. Окажи нам честь в эту минуту разочарования и горя. Мы поговорим без Тони, – еще раз пообещал Матрикарди. – И выясним, что и где не так.

Раздумывая, как же поступить, я еще раз воспользовался телефоном швейцара, узнал нужный мне номер, а потом позвонил в рекламный отдел газеты «Дейли ньюс», чтобы заказать Минне некролог. И назвал номер его кредитной карточки, которой он и мне позволял пользоваться. Вот и вышло, что ему пришлось заплатить за собственный некролог, но я знаю, что он был бы доволен моим решением и счел бы, что пятьдесят баксов потрачены не даром. Фрэнк всегда был истовым почитателем раздела некрологов, которые он обычно просматривал по утрам в конторе «Л amp;Л» за чашкой кофе. Это чтиво помогало ему собраться и выработать какой-нибудь план действий. Ответившая мне женщина все делала автоматически, как и я: спросила номер кредитки, имя усопшего, даты, имена его родственников. Все шло гладко до тех пор, пока она не попросила меня рассказать о том, кем был Мина, буквально на пару строк, чтобы написать об этом в некрологе.

– Обычно говорят о любви к умершему, – советовала она мне довольно приветливым тоном. – Как бы вы его назвали? Любимый… кто?

Отец. Вернее, человек, заменивший мне любимого отца.

– Вы еще можете сказать что-нибудь о его вкладе в общественную жизнь, – предложила моя собеседница.

– Напишите просто – детектив, – попросил я.