Сироты небесные

– Дорогие россияне… – начал президент в четвёртый раз, и теперь замахали от пульта: стоп, стоп! Там образовался стремительный кавардак, из которого выбрался Павлик Михась, звукорежиссер, и, приседая от неловкости, сказал, что господину президенту можно отдохнуть несколько минут, потому что в магнитофоне порвался пассик, и сейчас приволокут, простите, доставят новый.

Президент спокойно кивнул. Обстоятельства были против него, но он уже принял решение и не собирался его менять. Нужно подождать? Подождём.

Сначала сгорел микрофон. Просто сгорел, с огнём и вонючим дымом. Потом вырубился свет. Охрана наложила в штаны – но, разумеется, не со страху, а с лютой ненависти. Потом на него два раза наваливался кашель. И вот – сломался магнитофон. Что осталось в запасе? У киношников порвётся плёнка, потом мне на голову упадёт вон тот прожектор – как-то криво его поставили… А потом я всё-таки запишу это выступление: обгорелый, перевязанный, с тикающей щекой и сорванным осиплым голосом. Он поднял глаза кверху и с выражением подумал: может, не будем доводить до крайностей, я ведь всё равно запишу, что решил?

Он вспомнил, как сражался с голосом и лицом его предшественник, записывая – тогда ещё на Земле существовало телевидение, а потому всё было намного проще – аналогичное послание. Телевидение скоро, где-то через год, начнёт возвращаться, но выборы придётся проводить без помощи этого великого гипнотизёра. Пусть побарахтаются, подумал он с удовольствием.

Но без меня.

Договаривались на два срока, а я уже тяну четвёртый…

И если не успею соскочить сейчас, в затишье, то будет светить и пятый. Потому что – есть такое спинномозговое ощущение – всё вот-вот закрутится по новому кругу. Не хочу. Устал.

Могу я, в конце концов, себе позволить пару минут тишины… Нет, не тишины. Покапризничать. Дедушка хочет того, дедушка хочет этого. Выключите радио, налейте чаю, нет, слишком горячий, теперь холодный, закройте форточку, прогоните вон ту ворону… Так, стоп. В маразм не впадаем, ещё нельзя, ещё рано. Нужно хорошо провести выборы. Сейчас это главное.

Сидя в Большой гостиной у горящего камина и терпеливо ожидая окончания суеты, президент думал именно так. Он ещё не знал, что в порту Внуково-2 только что сел транспорт «Москва», вернувшийся с Кергелена, а на летающий остров Свободных опустился неуклюжий «Медведь» с экипажем из трёх человек…

В истории всегда есть место несчастному случаю. С удручающей закономерностью он происходит тогда, когда слишком бурная, перспективная и счастливая карьера кому-то на небесах начинает казаться чересчур вызывающей. И тогда тонет Непобедимая Армада, Бонапарт подхватывает насморк, Александр Македонский пьёт не из того бокала, Цезарю брутально не везёт, Иисуса путают с каким-то проходимцем, Линкольну дарят билеты в театр, Магомет запутывается в своих женщинах, Мерилин Монро – в своих мужчинах, а Самсон – в своих волосах… Как правило, это ставит точку в карьере персонажа, а если карьера завязана на государственное управление, то и государству приходится кисло.

Как правило.

Владимир был исключением.

Ему неимоверно, катастрофически не везло. Если какая-то подлость могла произойти, она происходила в самый неподходящий момент: катастрофы природные и технические, кризисы финансовые и национальные, войны внутренние и внешние, не говоря уже о пресловутом "человеческом факторе" и таки да – начавшемся инопланетном вторжении и внезапном глобальном крахе привычной экономики, технологии, да и всего образа жизни и мироустройства…

Он просто обязан был утонуть, сломаться, начать делать глупости.

А он выпутывался.

Попутно и постепенно он научился выбирать рубашки, раскованно шутить и смотреть в лицо собеседнику, выучил шесть языков в дополнение к тем двум, которые знал раньше, перестроил армию, с нуля развернул Космофлот, вывел Россию в число технологических лидеров мира, а в настоящее время уже являлся одним из считанных экспертов по культуре Эрхшшаа. И всё это давным-давно сидело у него в печёнках…

– Кажется, наладили… – Михась вытер пот со лба. – Я платком махну…

– Мотор! – послышалось от киношников. Щёлкнула хлопушка.

Михась махнул. Президент откашлялся (вырежут…), посмотрел в объектив и начал:

– Дорогие россияне. Уважаемые мои соотечественники. Я обращаюсь к вам сегодня, чтобы сказать те слова, которых мы все так долго ждали: мы наконец возвращаемся к мирной жизни. Завершён демонтаж неприятельской базы на орбите Юпитера, и теперь уже точно можно сказать, что в нашей Солнечной системе не осталось ни одного нежелательного, враждебно к нам настроенного инопланетянина. Это победа, сограждане. Наша победа. Победа всей Земли. Мы заплатили за неё немалую, очень страшную цену… Лучшие наши сыны и дочери погибли, защищая свободу и независимость человечества. И они защитили. Защитили не какие-то абстрактные понятия – они защитили нас с вами… Мы никогда не забудем их. В этой борьбе мы обрели новых прекрасных друзей, а главное – мы завоевали новые горизонты. Человек веками мечтал о проникновении во вселенную, и теперь это уже не мечты, это действительность. Вселенная – перед нами…

Он улыбнулся. Чуть переменил позу. Снова стал серьёзным.

– Итак, мы добились мира – или по крайней мере перемирия, – а значит, возвращаются нормы мирной жизни. И в первую очередь это касается государственной власти. Положение, согласно которому полномочия президента как главнокомандующего автоматически продляются на весь срок военных действий, с сегодняшнего дня теряет силу. Указ об этом мною подписан. Также упраздняются все ограничения военного времени. В первую очередь это касается военной цензуры. С сегодняшнего дня цензура отменяется. Указ мною подписан. Через девяносто дней, то есть двадцатого апреля, будет названа точная дата всеобщих прямых выборов нового президента и нового парламента, согласно Конституции. Я от всего сердца поздравляю всех нас, дорогие мои соотечественники, с новым праздником – Днем Мира на Земле.

Он выдержал паузу, улыбнулся и с лёгким вздохом откинулся на спинку кресла.

– Камера, стоп! – заорали где-то там, за стеной яркого света.

И свет погас.

– Может быть, всё-таки ещё один дубль? – заискивающе попросил Михась.

– Нет. Отправляйте плёнки в работу. Я подожду.

…Пятый дубль оказался удачным. Видимо, наверху решили всё-таки не упрямиться.

Поляну вокруг ёлки обыскали более чем тщательно. Да, есть следы крови, но тут же валяются обрывки бинта, которым эту кровь с тела аккуратно вытирали, и пузырьки из-под перекиси водорода и сулемы, – то есть кого-то здесь тщательно и неторопливо перевязали. А дальше-то что? Где следы? Где загнутые и обломанные веточки, раздавленные грибы, сбитый мох? Вернулись на соседнюю полянку: вот они сидели, вот тут упаковка от еды в дорогу, перекусили, вот тут, похоже, завалились поспать (и нам бы, и нам бы…), вот тут перешли на поляну соседнюю, основательно перешли, каждый по собственному ходу выломал в кустах… На поляне кого-то перевязали. И – исчезли. Забрав вещи и носилки.

Ушли обратно по своим следам? Или вот по этой протоптанной тропе? Разве что… Но зачем? Почуяли преследование? И, чтобы облегчить преследователям задачу, сами вышли на тропу?

Непонятно. Тупик. Во всех смыслах.

Ещё странность: вдавленные в землю шишки под ёлкой. Будто на них опустили что-то тяжёлое, а потом убрали. Не оставляя при этом никаких сторонних следов.

Всё, нужно возвращаться. Уже ничего не видно, даже с фонарями.

Елена Матвеевна заложила пальцы в рот и пронзительно свистнула – не хуже ракеты. Кто стоял рядом, обернулся. Кто был далеко, двинулся сюда.

Значит, так, сказала она себе. Ничего страшного не произошло. Они куда-то спрятались. Олег и Ярослав – умные люди, Артёмке с ними безопасно. И Вовочке. И Михелю. Жалко, что не встретились, жалко, что не нашли… а с другой стороны, не нашли мы – и другие не найдут. И хорошо, что они вдали от города. Потому что в городе неважно. Плохо, если по правде. Многое будет зависеть от завтрашнего дня…

– Домой, – объявила она всем. Хлопнула Артурчика по плечу: – Ну, извини, не смогла…

Тот очумело кивнул. Потом показал рукой:

– Смотри…

Она долго не могла понять, на что он показывает. Лиловое небо, чёрные на его фоне листья…

– Не туда, ниже.

Это был утерянный след: смятые и надломленные ветки. Но – по самым верхушкам кустов, метрах в трёх от земли.

Исса, кажется, на ходу с кем-то телепатически флиртовал напропалую, морда у него была масляная, миндалевидные глазки полузакрыты, он часто оступался и высоко подпрыгивал. Римма сосредоточенно переговаривалась с роднёй, уцелевшей после той атаки марцалов, и пристально всматривалась под ноги. У её Семьи где-то здесь был складик, а в складике, помимо всяких очень полезных вещей, и ключ от Музея. А Геловани просто брёл за ними следом и смотрел по сторонам.

Остров уже совсем не походил на тот, только что прибывший из неведомых вселенских дебрей и больше всего напоминавший волшебный сон первоклассника: горы игрушек на зелёной траве – и летающие люди в небе. И даже зелёный танк на холме (как позже выяснилось, старый советский БТ-5, найденный Семейкой Свободных где-то в Гоби и вытащенный с Земли просто на себе, на браслетах) – даже танк казался частью сна. Потом в этот сон пустили торпеды…

Сейчас не осталось никаких следов взрывов и пожаров – всё заровняли, засыпали, вырастили новые деревья и кусты. Вот этих исполинских пальм точно не было… и этих фиолетовых деревьев с лопушиными листьями…

Свободные – через своего посла – недавно сообщили, что на этом острове их более трёхсот человек, но пока что Геловани видел только двоих: они пролетели на небольшой высоте, помахали руками и исчезли за холмом. И ещё по дороге видели несколько пустых шатров, лёгких, полупрозрачных, разноцветных. Похоже было на то, что их обитатели отлучились куда-то три минуты назад.

– Ага, вот, – сказала Римма вслух и стала счищать лишайник с плоского серого камня размером с небольшую столешницу. Камень почти утонул в песке. Под лишайником оказался рельефный рисунок: круг, молния, четыре стрелы… Она что-то нажала четырьмя пальцами одновременно, и камень дрогнул и чуть-чуть сдвинулся. – Помогайте, мужчины…

Исса помахал рукой невидимой собеседнице, очень уверенно отодвинул Геловани в сторону и сам поднял камень. Он вообще за полгода стал широкий и сильный.

Под камнем открылся тёмный проход.

– Я знаю, где они все, – сказал Исса, вытирая рукавом морду. – Бутусуются. Он вон там – концерт даёт. Может, потом сбегаем?

– Что? – не понял Геловани.

– Никита опять Бутусова приволок, – пояснила Римма. – Нет, Исса, дружок, не успеем…

Ход был короткий – метра четыре. Дальше он чуть расширялся, получалась коморочка. Коморочка была доверху чем-то завалена. Римма хлопнула в ладоши, и загорелся свет. Она обвела взглядом штабеля коробочек, пакетов, тючков…

– Не нашли! – сказала она удовлетворённо.

– Это и есть музей? – спросил Геловани.

– Лапусечка, – ядовито сказала Римма, – если это похоже на музей, то я – инфузория в туфельках. Музеи – они большие. А это – секретик. Ты маленький был – играл в секретики?

Геловани набрал воздух, чтобы ответить. Выпустил воздух. Набрал снова…

– Пацанам это западло, – авторитетно сказал Исса. – Секретики девчонки делали. Да и то – которые совсем мелкие и мамины дочки.

– Ах, вот так? – подбоченилась Римма. – Совсем мелкие? Понятненько…

Она рывком выдернула из кучи яркий пузатенький пакет с носиком, направила от себя и что-то нажала. Исса – и отчасти Геловани – немедленно покрылся разноцветными пятнами. Геловани ещё раз набрал воздух и очень тихо спросил:

– Это вообще отстирывается?

– Не помню! – отрубила Римма. – А за маменькину дочку…

Она, прищурившись, повела взглядом по залежам сюрпризов.

– Римма! – рявкнул Геловани. – Мы зачем сюда прилетели?

– Ах, да, – она встряхнулась. – Вот.

В руках её оказалась большая коробка. Из коробки она вынула несколько пар тёмных металлических браслетов.

– Руки, – приказала Римма, и мужчины немедленно вскинули руки. – Вперёд, а не вверх, – терпеливо уточнила она. – Так… Теперь ноги.

– Ноги – тоже вперёд?

– Ну да. Кланяться мне перед вами?

Исса, держась руками за воздух, сделал уголок. Пара браслетов защёлкнулась на его лодыжках. Геловани просто подлетел под потолок и повис.

– Наконец-то, – засмеялась Римма. – Это берём с собой, это тоже, и вот это… И – ключ, ключ… ах, да. Вот он, хорошенький мой…

Она покопалась в большой у входа коробке и выудила с самого дна что-то наподобие очень толстой авторучки. Сжала её в пальцах. «Ручка» издала протяжный крякающий звук.

– Вот теперь – в музей. Исса, зайчик, прихвати-ка ещё вот это…

Музей оказался в трёх минутах неторопливого солидного полёта.

– И попрошу не смеяться, – сказала Римма. – Это и есть музей.

"Это" – металлическая арка, похожая на большой аэропортовский металлоискатель, но установленная в кустах на краю округлой зелёной поляны в половинку футбольного поля размером. Можно пройти совсем рядом и не обратить внимания. Можно пройти насквозь…

– Коробки здесь не кладите, зайчики, несите пока с собой, а то повалит народ с Бутусовки – и аля-улю…

«Авторучка» в руках Риммы крякнула, и Геловани, как раз в этот момент проходивший сквозь арку, обомлел: перед ним сгустилась туманная стена, а потом в тумане появились набирающие объём изображения. Он отшатнулся, и туман пропал – опять была видна трава, деревья на холме…

– Пошли, пошли, а то кто меня в секретике торопил? – в спину ему ткнулся острый ноготок. – На это можно не смотреть, нашли что-то вроде выставки костюмов, поприкалывались, а потом всё так и оставили…

Но не смотреть на это было нельзя.

Вправо и влево уходил широкий загибающийся коридор, и понятно было, что потом концы его сойдутся, и кольцо замкнётся. Стены коридора целиком состояли из ярко освещённых застеклённых витрин, и за витринами двигались высокие, в полтора, а то и в два нормальных роста, люди с голубоватой кожей и совершенно синими волосами. Одеты они были во что-то облегающее и блестящее. На заднем плане в дымке угадывались футуристические замки и купола…

Над головой зазвучала мерная звучная речь с придыханиями, это было похоже на стихи, но Римма махнула рукой, и голос изменился, стал высокий и тонкий, и Геловани не сразу понял, что говорят по-русски – или на чём-то вроде русского.

– …ни свяжете с появлением на мажоге трищепотной подковырницы, кторая-де бестрепетно потеснила собой прежнее лапидарное знаточение костюмицы. Гайдоха светлица, кторую вы рящете одесную, приоболоклась, в полном вероятии, из статнего пузогревца, доселе служавшего претокмо на воинском шляху. Иде. Поддуперезные мокроходы из лазоревой пятнанной шхиры…

– Рот закрой, – сказала Римма. – Исса, солнышко, вещи можно сложить вот сюда, тут их не найдут…

Она открыла почти незаметный стенной шкафчик.

– Слушай… – Геловани тронул рукой стекло. Оно было твёрдое и холодное. – Что это? Как это?..

– Не знаю, – махнула рукой Римма. – Какая разница? Снаружи нас видно. Мы бродим с разинутыми ртами. Всё остальное не видно. Пошли дальше.

И они пошли дальше. Вскоре в выпуклой стене обнаружилась дверь в центральный круглый зал, точно так же состоящий из огромных витрин. В самом же центре центрального зала стояла толстенная молочно-белая колонна с прямой вертикальной щелью от пола до потолка.

– Нам туда, – кивнула головой Римма.

– Ага, – сказал Исса отсутствующим голосом. Он смотрел на витрину, за которой медленно танцевали три разноцветные девушки в высоких ажурных сапожках и белых ленточках на шеях. Больше на них не было ничего. Что интересно, шеи выше ленточек и лица девушек были обычного телесного цвета, разве что тронутые загаром. Тела же отливали металлом с переливом таких оттенков, которым ещё не придумано было имя. Одна была в красноватых тонах, другая в светло-зелёных, третья – в бронзовых.

– …взлепетнуть, молекульной толщаницы, – пояснил голос сверху. – Никдахо допережь не восходило мыслии обречь телёсо в металльный костюмец…

Римма провела рукой сверху вниз, и щель в колонне разошлась, открыв маленькое помещение со светящимся квадратом на стене.

– Заходим, дорогие мои, – продолжала командовать Римма, – уплотняемся…

Она приложила руку к квадрату. Дверь закрылась – как в самом обычном лифте. Стало темнее. Квадрат переменил цвет: из белого стал красным. Потом пол дрогнул под ногами и ушёл вниз.

Тейшш проснулась, вся дрожа. Было светло, но почему-то очень холодно. Все спали и, спящие, издавали во сне какие-то бессмысленные звуки. А может быть, звуки только ей казались бессмысленными.

Опять приснилось всё: и пришедшее подозрение-знание, и само решение идти против замысла командора Утта, и бой-прорыв, и ранения, и невыносимая боль, и гибель её Второго, Ар-Чешш… и гибель остальных эрхшшаа, и полёт в беспамятстве, и снова бой – уже в атмосфере планеты с догнавшим её десантным катером…

Она опять умирала, умирала, умирала… и всё равно она здесь. Теперь она здесь. И нужно выжить. Выжить, вернуться, рассказать.

И тогда, наверное, начнётся война. Потому что такое вероломство непростительно.

Она поднялась и тихо вышла из домика.

Это утро, подумала она. Это раннее-раннее утро.

Костёр всё ещё горел, и возле костра сидел один из её спутников, взрослый-тонкий. Он улыбнулся и похлопал рукой по земле рядом с собой, и Тейшш поняла, что он приглашает её сесть.

Она подошла и села.

Взрослый-тонкий болел-мучался-умирал. Она ощутила это вчера, но ей самой было слишком плохо, чтобы понять по-настоящему. Организм тратил все силы на то, чтобы вылечить себя – правильный эгоизм. Организм должен быть силён, чтобы иметь возможность помочь другому. Ещё день или два он будет сопротивляться этому желанию: помочь. А потом…

Он взял её руку в свою, осторожно погладил пальцы. Ладонь. Подушечки. Кончики когтей. Покачал головой – наверное, не верил тому, что видит. Потом ткнул себя пальцем в грудь и сказал:

– Олехх.

Перевёл палец на неё и выжидательно замолчал.

– Тейшш, – сказала Тейшш. Она поняла. Он искал способ общаться. – Олехх, – она показала на него, – Тейшш, – на себя. Потом направила палец вниз, на землю и тоже выжидательно замолчала.

Он понял:

– Мизель. Ми-зель.

– Мишшель, – повторила она.

Ах, если бы в её кораблике был шаххат – устройство для быстрого обучения! Как бы тогда было легко! Но его, конечно, там нет. А ещё лучше, если бы был эмиттер для прыжков…

Какой смысл думать о том, чего нет? Хорошо, что есть аптечка, мощный боевой лазер и навигационный планшет.

О!

– Я сейчас, – сказала она Олехху, и он кивнул. Тейшш медленно (опасаясь головокружения – но, кажется, обошлось) дошла до корабля и вытянула оттуда планшет. Вернулась. Олехх сидел в той же неудобной позе.

Так… карты нам пока не нужны… Она включила режим рисования с шаблонами. Раз – и в три штриха возникло лицо.

– Эрхшшаа, – пояснила она. – Тейшш – эрхшшаа.

Потом она изобразила свой маленький корабль.

– Корабль.

Себя в корабле.

– Тейшш – пилот.

Потом она нарисовала большой звёздный корабль – и тут вдруг настроение Олехха переменилось. Он встревожился и потемнел. Вот оно что, поняла она, их сюда привезли! Вот почему это скопление больших кораблей на орбите…

Она увеличила изображение корабля и внутри нарисовала командора Утта – только лицо, это характерное лицо модификат-пилотов Тангу: продолговатая лысая голова, нет ушей, носа, крохотный рот, но зато огромные, чёрные, вытянутые к вискам глаза. Олехх нахмурился. Потом развёл руками.

Интересно, подумала она, их привезли сюда на корабле, а модификатов он не видел. Ладно, позже выясним, кто их вёз.

Схематично она дорисовала за спиной Утта остальной экипаж, двадцать два модификата, а ниже, особняком – четверых эрхшшаа. Показала на одного:

– Тейшш.

Олехх жадно кивнул.

Потом она обвела эрхшшаа кружком, от кружка провела изогнутую линию – сквозь экипаж и сквозь стенку корабля, наружу. И – стала зачёркивать: одного эрхшшаа, за ним трёх и ещё трёх модификатов, снова эрхшшаа, десяток модификатов, эрхшшаа… На конце ушедшей наружу и вниз линии она изобразила кораблик и себя в кораблике. Потом дорисовала маленький десантный диск, нацеленный на её кораблик, и – перечеркнула его. И наконец развела руками: вот я здесь…

Ещё вчера на неё волнами накатывало отчаяние, и она начинала чувствовать себя в своей уютной каюте – узницей в тюремном подвале или закованной в цепи рабыней на старинном паруснике. Хорошо, что кошмары не то чтобы прекратились, но – выдохлись, стали плоскими и пыльными. Но они измотали её до полусмерти…

Маша изо всех сил старалась держаться. Она зубрила языки, подолгу болтала с Шаррой, готовила вкусную еду, воспитывала Барса – чтобы вёл себя как человек, а не как паршивый марцал. Наверное, понемногу действовало: однажды она увидела на стене его каюты фотографию юной мамы с двумя толстощёкими младенчиками. Уголки фотографии были пообтрёпанными.

Всё это помогало сохранить лицо, но не избавляло от отчаяния.

Ей говорили и врачи, и психологи: это неизбежно, это будет как ломка у наркоманов, только длительнее; держитесь. На Земле спасали суета и постоянный фон чужих мыслей, который висел, привычно неразличимый, как дым в родной прокуренной квартире. Соглашаясь на этот полёт, она догадывалась, на что идёт. И всё-таки очень часто, особенно в предпоследние дни, ей хотелось устроить что-то очень шумное, и желательно – с летальным исходом…

Впрочем, так ли это – она теперь была не вполне уверена: в памяти всё перемешалось после вчерашнего страшного разгона и прыжка. Она смотрела в записную книжку и не узнавала большинство имён…

А сегодня прямо с утра что-то произошло.

Она проснулась от острого испуга, и это был не её испуг. Привычно, как прежде, она приглушила восприятие, чтобы не выдать себя посторонним (и не важно, что посторонних не было, да и были бы – зачем от них теперь скрываться?) – и только потом осознала, что поймала чужую волну. Наконец-то где-то близко находился кто-то, похожий на неё.

Маша умылась и выбралась из каютки. Направо и вверх – этакий капитанский мостик, совмещённый с кают-компанией. Там обычно собираются все, кто не спит. Сейчас здесь не было никого, пилотские кресла пустовали: это прыжок, это суб, маневрировать нельзя, а чего сидеть без толку?.. Она стала варить себе кофе, когда появился шеф Саня. Он был зелёный и с мутными глазами; щетина на голове неровно топорщилась.

– Доброе утро, Маш, – пробормотал он. – Как самочувствие?

– Спасибо, Санечка, нормально. А ты, вижу, не в себе? Кофе?

– Пройдёт… – он сердито потёр ладонями уши. – Свари покрепче, пжалста…

Он плюхнулся в низенькое кресло, которое заворочалось, подстраиваясь под его неловкую позу.

– Завтра вечером тормозим, – сказал он через некоторое время и взялся за виски. – Какая гадость эти хроновики!..

– Стрихнин какой-то, – согласилась Маша. Она перенесла сверхъестественное ускорение лучше бывшего боевого пилота, но надо принять в расчёт его былые ранения и травмы. Во всяком случае, она знала, летать самостоятельно ему запретили навсегда. – Держи, – она подала ему кружку с широким ободком светло-коричневой пены по краю.

Сказать или не сказать? – подумалось зачем-то, хотя с самого начала было ясно: сказать.

– У меня сегодня утром был контакт, – она села напротив, держа свою кружку. – Скоротечный, прервался, потом не восстановился. Я ещё не проснулась…

– С кем? – глаза Сани медленно сфокусировались.

– Не успела понять. Даже не уверена, один человек или несколько. Почувствовала – страх. Не то чтобы смертельный, но достаточно интенсивный. Без связных мыслей… пока.

– Думаешь – там?

– Конечно.

– Опять полный корабль телепатов… – пробормотал Саня. И вдруг подобрался: – И там тоже убили эрхшшаа… Слушай, а ведь это закономерность! Хоть какая-то! О, чёрт, проклятая башка… – и он, поставив кружку на пол, снова стал тереть ладонями уши.

И появилась Шарра. Саня весь потянулся к ней: видимо, просить полечить его он считал делом неловким, а обойтись без кошачьей магии не мог. Шарра погладила его по голове, помассировала плечи и шею, просто покрутилась рядом, рассказала, что отец её сегодня весь день отдыхает, потому что вымотан он ужасно, и сменные пилоты, Чишш и Мийт-Та, сейчас с ним – лечат его и друг друга. И Барс лежит, не может встать, с ним Рафашш, Второй Шарры. Маша присмотрелась к девочке. Да, ей самой не помешал бы хороший отпуск…

– Спасибо, Шарра, – сказал Саня. – Слушай, тут Маша двинула интересную идею… Посмотри в вашем архиве: те корабли, которыми мы интересуемся, – не могли они во время инцидентов иметь на борту большое число телепатов?

– Я попробую, – сказала Шарра; по-русски она изъяснялась прекрасно. – Вряд ли мы найдём прямое и точное подтверждение, но косвенные… А это может иметь отношение к нашему делу? Телепаты?

– Да, скорее всего. На том корабле, который я сбил, – он заставил себя сказать это ровно и без задержки, – с Земли вывозили множество телепатов. И на том, к которому мы сейчас летим, тоже есть телепаты, Маша их почувствовала… Шарра, может быть, ты знаешь: как эрхшшаа переносят телепатов? Особенно в ситуациях, когда телепатов много, они возбуждены, чего-то боятся…

– Я не знаю, но могу себе представить. Наверное, это очень тяжело. Я бы не хотела оказаться на таком корабле.

– И всё же…

– Мы воспринимаем эмоции и, отчасти, намерения. А в таких скоплениях людей всегда нарастает недовольство и агрессивность. От этого невозможно закрыться.

– А может получиться так, что эрхшшаа не выдержат и в ответ на эту агрессивность?..

Шарра помедлила.

– Думаю, что нет. Во всяком случае, я никогда ни о чём подобном не слышала. Но описанная тобой ситуация тоже не из тех, которые случаются каждый день. Подождём, когда отцу станет хорошо. Может быть, он осведомлён лучше, чем я…

Голос её поплыл, и чуткая Маша успела поставить кружку, шагнуть вперёд и подхватить падающую кошку. Саня не пошевелился. Краем глаза Маша увидела, что глаза его закрыты. Уснул влёт…

– Молодёжь… – прошептала она с усмешкой. – Пых, и готово.

Шарру она положила на толстый коврик под стенкой, прикрыла пледом. Саню прикрыла другим пледом. Села допивать свой кофе. Ей было безотчётно весело. Ну вот, подумала она, маятник качнулся, теперь буду радостной идиоткой…

Немного оглядевшись по сторонам и понаблюдав за действиями Риммы (одновременно с удовольствием прислушиваясь к её мыслям), Геловани легко сообразил, как работает маленький голопроектор, на котором всё можно было просматривать быстро и не поднимаясь каждый раз наверх – но потом, перелопатив пару кубометров небольших полупрозрачных «коробков» с записанной информацией, впал в мрачность и раздражительность. Нет, конечно, этого и следовало ожидать: здесь было слишком много всего, чтобы сразу найти искомое. Но надежда-то была! – та самая, которая побуждает человека покупать лотерейный билет… Разумеется, ксенологи всякого рода тут же придут в буйный восторг, организуют новую академию, заклеймят в лице Риммы безответственность всех Свободных во веки веков и аминь, а коллеги из ведомства господина Мартынова до конца жизни будут молча и твёрдо верить, что про этот семейный клад каперанг Геловани знал заранее, но пытался утаить для личных нужд…

Все пояснения были на староимперском! Да, Римма говорила, что те, кто хорошо знает тангу, вполне сносно разбираются и в старом языке, но сейчас-то лично им это помочь не могло. Поэтому приходилось ориентироваться по цветам маркировок и пиктограммам. К примеру, берём штучку с оранжевым ярлычком и неровным кружочком. Получаем великолепный, очень реалистический ознакомительный фильм о ранце шибко продвинутого первоклассника: коробка раскрывается, высыпает кучу странных предметов, каждый предмет по очереди демонстрирует свои возможности – пишет, рисует, звучит, поёт, говорит отдельные звуки, слова, приставляется к голове, делает что-то непонятное и при этом подсвистывает…

Оранжевый с перевёрнутой ёлочкой – коллекция одежды, похожей на униформу. Голубой с неровным кружком – видимо, инструменты. Красный с неровным кружком – опять коробка, на этот раз с чем-то вроде маленькой коллекции насекомых, – во всяком случае, несколько больших жуков, и почему-то одинаковых, там было. Голубой с ёлочкой – набор лёгких скафандров с демонстрацией возможностей отдельных секций…

Нет, за такое даже и не культуролог, за такое многие удавятся. Но повторов в маркировках было не слишком много, а практической пользы – ноль на массу, как говорили в далёком детстве, и ведь сторонний исследователь тоже мог бы заподозрить в этом выражении глубокий – и даже физический – смысл…

Похоже, это был никакой не музей, а что-то вроде общеобразовательного планетария для младшего школьного возраста. Или объёмной энциклопедии. Впрочем, энциклопедия тоже подойдёт, знать бы только язык, найти оглавление…

Да нет же, они просто не там ищут. Может, именно здесь лежат материалы для младшеклассников, а всего таких помещений двадцать шесть…

Геловани оставил Иссу копаться в этих залежах, а сам вместе с Риммой пошёл осматривать остальные многочисленные комнатёнки – то ли кабинеты, то ли кладовки. Кое-что Римма помнила… но не слишком уверенно.

Наконец, нашли что-то вроде курса лекций по государственному устройству империи. Геловани дёрнулся было немедленно уволочь эти "коробки" на Землю, но потом сообразил, что без проектора они, наверное, бесполезны. А проектор, оказывается, забрать с собой нельзя. Римма объяснила, что музей дальше уже не разбирается. Сначала таких вот демонстрационных колец, как наверху, было много – шесть штук. Их поделили между собой большие группы – или Семьи – Свободных. А одно кольцо попытались разобрать совсем, и тут-то и выяснилось, что минипроекторы при отделении от основной системы работать перестают.

То есть – нужно либо тащить на Землю весь музей (займёт время, да и Римма встала на дыбы), либо разбираться на месте.

Бросили клич: кто хорошо знает тангу. Откликнулись четверо, прилетели двое: высокий и неумеренно худой дед с впалым животом и окладистой бородой, и неопределённого возраста девушка, похожая на школьную учительницу. Она вскоре смылась, ей было неинтересно слушать и переводить про какую-то древнюю политику. Дед остался, он был внимателен и въедлив. Благодаря ему удалось найти ещё и лекции по истории. Римма болтала с ним на каком-то общем вербальном языке, Геловани общался исключительно мысленными образами.

Потом эти мысленные образы он переводил в слова и заносил в конспект.

Получилось примерно следующее: да, древняя Империя была именно империей в полном и прямом смысле этого слова: монархия, персонализированная наследственная власть – плюс централизованное управление огромным количеством миров, которые друг от друга весьма и весьма отличались. Сформировалась Империя из независимых миров-государств в ответ на враждебные вылазки некоей внешней силы, которую именовали «герма»; из скупых описаний Геловани понял, что это были такие же люди, как и остальные жители Империи, но предпринимающие захват незаселённых, однако уже застолблённых планет в чужих секторах. В какой-то момент их стало так много, что пришлось отражать агрессию вооружённой силой; вспыхнула долгая, на тысячелетия, война. Война прекратилась только тогда, когда последняя планета «герма» была занята имперцами…

И оказалось, что сформировавшаяся государственная машина практически всех устраивает. Провинции имели свободный доступ к технологиям и информации всех остальных культур; споры разрешались по давно сбалансированным имперским законам; любая планета, заплатив не слишком крупную сумму, могла подключиться к транспортной сети практически мгновенного перемещения на самые невероятные расстояния; ну и, наконец, только находясь в составе Империи, планета могла рассчитывать на полный объём нанотехнологической поддержки.

Именно нанотехника была основой экономики старой Империи. Она позволяла поддерживать высокий уровень потребления и высокую плотность населения при минимальной нагрузке на биосферу. Крошечные, от амёбы до молекулы размером, роботы делали множество дел: возводили дома, плотины, искусственные острова, переделывали непригодные для дыхания атмосферы, добывали рассеянные в земле редкие металлы и тут же создавали из них что-то полезное, почти мгновенно сращивали сломанные кости, синтезировали – буквально плели из молекул – полноценную искусственную пищу… У людей впервые в истории появился избыток свободного времени; взлёт искусств был феерический.

Что интересно, управлялись нанороботы другими нанороботами, которые прививались людям, это управление осуществляющим. То есть человек мог, просто помавая руками, вырастить из земли дом, или дворец, или космический корабль…

Само производство нанороботов было сосредоточено в руках государства, и всякие опыты по самодеятельной их модернизации и прочему категорически запрещались. Видимо, в этом был смысл: неуправляемое размножение мутировавших «горнорабочих» привело к гибели одной из густонаселённых планет; были неприятности и поменьше масштабом. Поэтому провинции получали «закваску» для какой-то конкретной задачи, а после выполнения задачи роботы самоликвидировались. Вместо «срока годности» в Империи использовался куда более надёжный «срок существования».

У императора, помимо других привилегий, была и такая: он имел возможность управлять всеми штаммами нанороботов, выпущенных на его предприятиях. Любыми. Каким бы дальнейшим самодеятельным модификациям они ни подвергались. При необходимости он имел возможность уничтожить их. Это диктовалось правилами безопасности – чтобы кому-то не удалось, скажем, используя роботов-химиков и роботов-биоинженеров, собрать пластиковую бомбу в теле горячо любимого императорского кота.

Император Бэр существовал в действительности. Как раз в его правление произошла та катастрофа с мутантами. Бэр лично возглавил спасательные мероприятия и пропал без вести. По истечении необходимого срока трон занял его дядя, правивший недолго и тоже не слишком счастливо…

И что это нам дало? – подумал Геловани. Фотографию бы, простую бумажную фотографию… а также полное досье, несколько аналитических докладов, выводы экспертов-правоведов…

Хватит, сказал он себе, пока хватит. Мы узнали то, что хотели: такой император был. Пропал без вести. И ещё: в музее наверняка есть и другая информация о нём, более полная. Покопаться бы… ну, дней бы так пятнадцать-двадцать…

Всё равно этих дней нет.

– Возвращаемся, – скомандовал он и внутренне позвал: "Исса!"

"Есть!" – ответил тот.

– Лапусенька, – сказала Римма, – тут к нам попутчики напрашиваются. Славочка Бутусов говорит, что никогда не летал на военном корабле, а ему очень хочется. Возьмём, а?