Скажи смерти «Да»

Глава 3

… — Да, это она!

— Точно?

— Отвечаю — это она, подруга Кронина!

— Ну что скажешь? — Это уже ко мне вопрос. А что я могу сказать, сижу в шоке, стараясь не выдавать то, что у меня внутри.

Вот это попала! Подъехала на встречу к тем, кто искал моего внимания, посылая факсы мне на дом, — в сопровождении нанятых мной трех телохранителей, зная, что следит за происходящим нанятый мной вдобавок ко всему частный детектив. Первая приехала, за час, назначив встречу в том месте, в котором мне было удобно, — на хрен мне все эти незнакомые рестораны, особенно русские, тем более что сомнения в том, что это русские меня ищут, не было никаких. Села спиной к стене, так, чтобы зал был перед глазами — для такой ситуации позиция незаменимая и придающая уверенности.

И охрана за соседним столиком — в пределах видимости, но не слышимости, потому что говорить я хотела тихо, чтобы, не дай бог, они не услышали. Черт их знает — может, они потом до полиции разговор донесут, а та — до ФБР. Хотя не должны, все же частное охранное агентство, якобы лучшее в городе, работающее с голливудской публикой. И по ценам так оно и есть, мне каждый из них в день обходится в круглую сумму, тем более что по договору у меня три охранника должны быть на протяжении двадцати четырех часов. Может, излишняя мера, но ну его к черту рисковать. Я же помню, как это было с Яшей и как Кореец ему сказал в день убийства, что слишком живым быть нельзя…

Сижу одна за столиком — сказала, что если появятся джентльмены, у которых здесь назначена встреча, чтобы проводили ко мне. Джентльмены, мать их!

Ну, конечно, русские — кому еще кронинскими деньгами интересоваться. По рожам можно определить — особенно главного. Невысокий, крепкий, лысоватый, начинающий расплываться — яркая рубаха из-под не менее яркого пиджака выглядывает, и цепь чуть ли не с мою руку толщиной, и массивный браслет, и кольцо такое же. Типичный бандит — и глаза очень неприятные, острые и цепкие, сразу выхватывающие меня из всех посетителей, берущие в перекрестье прицела. Эх, Юджин — не в Москве надо было их искать, а здесь! Но нет Юджина, и боюсь, что уже не будет. Иначе не забивали бы мне стрелку эти типы.

Подходят, главный впереди, второй, бычина такой туповатый, высокий и здоровый, сзади, словно прикрывая. Должны догадываться, что раз территория моя, то я ведь здесь могу быть не одна — но в то же время наверняка уверены, что со мной долго возиться не надо: я сама все отдам, только надави. И вот тут их слабое место, потому что они меня не знают. Я, конечно, не суперменша, но побывала в ситуациях, когда спасала свою жизнь только благодаря себе самой. Хотя и не исключаю, что сейчас все может оказаться посерьезней.

Усаживаются напротив под моим пристальным взглядом — естественно, на главного смотрю, ему в глаза, как когда-то учил ты. Чуть прищурившись, чтобы подольше не моргать, чуть улыбаясь, спокойно и без эмоций. Второй мне неинтересен — тем более что я его запомнила, у меня зрительная память хорошая, хотя на вид типичный московский бандит из числа простых солдат, пехотинец, так сказать.

Молчу, зная, что игра в молчанку всегда полезна. Конечно, люди явно более умелые в бандитском мастерстве разговора, чем я, — у главного синее кольцо вытатуировано на пальце, что, как я понимаю, означает, что срок он мотал, и немалый, и в авторитете при этом. Оно, правда, массивным золотым перстнем прикрыто, но я заметила, когда он руку с сигаретой ко рту поднес.

Специально выбрала ресторан, где можно курить, — поэтому закуриваю тоненькую сигарку, как бы показывая, что времени у меня не слишком много. Я поела уже, хотя не могу сказать, что с большим аппетитом, и теперь чашка кофе передо мной и сигарка как раз кстати — хотя это уже третья за то время, что здесь сижу. Нервничаю, что скрывать, но вроде все под контролем.

Похоже, что они другого ждали. Что я начну тараторить испуганно, поглядывать на них со страхом, молить слезно, чтобы оставили в покое. Может, и ни к чему выдавать ту школу, которую прошла у тебя и Корейца, — но я ведь пальцы веером не развожу, просто сижу и жду, как уверенный в себе человек, которому бояться нечего. Может, немного бледная только, хотя сама этого не вижу, и руки очень холодные.

— Оливия Лански? — спрашивает, наконец негромко главный.

— Мисс Лански, — отвечаю тихо.

— Мисс так мисс, — комментирует он по-русски, что мне совсем не нужно, не дай бог охрана искушена в лингвистике.

— Если хотите говорить, говорите по-английски — я не обязана понимать ваш язык Что вам нужно?

Тут официантка к ним подошла, спросила, что закажут, и он попросили тартильяс и пива — не в первый раз, видно, в мексиканском ресторане. Говорит он, правда, по-английски не слишком хорошо — акцент есть. Понятное дело, он же, наверное, преимущественно с русскими общается и на русском — вот и результат.

Молчим, я кофе пью, они заказ ждут. Тут и подходит сбоку какой-то человек, которого я не вижу в первый момент, — подсаживается сбоку и произносит свое “это она” и на повторный вопрос утверждает:

— Отвечаю, это она — подруга Кронина!

Он по-русски говорит, и я вздрагиваю, услышав слова, но внутренне вздрагиваю, затягиваясь посильнее и думая, что была бы сейчас в руках чашка, я бы выронила ее или дрогнула бы она, и кофе бы я облилась наверняка.

— Что скажешь? — спрашивает главный по-английски и, поймав мой взгляд, показывает глазами на подошедшего. Смотрю на него с деланным изумлением — это, мол, еще кто? — и вижу одного из тех двоих тюменцев, которые дважды прилетали к Кронину, с которыми мы были в ночном клубе, а потом у Кронина на даче с проститутками.

Внутри холодеет все, и жутко хочется вскочить и убежать, призывая охрану, и в то же время понимаю, что встать нет сил.

— Она — бля буду!

— Ну что, мисс, давай по-русски? — снова говорит мне главный. — Видишь, узнали тебя и нечего дурочку валять. Сама понимаешь, что должна бабки, и сумму знаешь, и то, что за эти бабки корешка твоего в Нью-Йорке завалили. Деваться тебе некуда: мы тебя найдем. И прикрыть тебя некому. Так что мы тебя слушаем. Что скажешь-то?

Смотрю на него чуть недоуменно, выдерживаю паузу, бросая взгляд на часы.

— Итак, я человек занятой, а вы отнимаете у меня время. К тому же говорите со мной на языке, которого я не знаю. Думаю, вам нужен кто-то другой, а если вы пытаетесь вымогать у меня деньги, делать этого я вам не советую. Я — честный налогоплательщик, и властей мне бояться нечего, так что я могу немедленно обратиться в ФБР…

Визитка Бейли у меня с собой, взяла на всякий случай, но не знаю, доставать или нет.

— …так что предлагаю вам оставить меня в покое и не советую меня задерживать — я здесь не одна.

Киваю головой в сторону соседнего столика, за которым сидят пристально смотрящие на пришедших мои телохранители.

— Даю вам одну минуту — или говорите по делу, или прощайте.

Они молчат — думаю, что сбила их с толку, не дрогнув в тот момент, когда увидела тюменца, и разговаривая с ними жестко и решительно.

— Слышь, ты… — начинает главный, но я встаю уже — я ведь предупреждала, чтобы говорил по-английски. Охрана тут же поднимается, и я оказываюсь в их кольце, хотя внешне все нормально, никто ничего не подозревает, и никто в зале на нас не смотрит. Так и выходим, и в машине, которой по договору управляет один из них, говорю себе, что первый раунд за мной. Но только первый, потому что, наверное, будут еще. Не наверное — точно…

Это я немного вперед забежала. Потому что факс пришел второго, а встретилась я с ними только седьмого. После того, как еще одно послание получила и телефонный звонок. Всё, рассказываю по порядку.

Я уже говорила тебе в самом начале, как отреагировала на этот факс, сказав себе после долгого ночного раздумья, что ничего они от меня не получат. Что без боя я не сдамся, потому что дело не в деньгах, а в принципе. А принципами поступаться нельзя. Может, в виски было дело, которое я пила, пока собиралась с мыслями после столь неожиданно пришедшего по проводам листика бумаги с более чем неожиданным посланием. Кстати, до сих пор не могу понять, как отправленный с одного аппарата листок бумаги потом вылезает из другого. Технический прогресс я вообще воспринимаю как колдовство, до сих пор считая, что есть что-то неестественное в том, что самолеты летают, — но факс — это вообще черная магия. Даже компьютер попроще — умная машина, и все, а тут чернокнижие натуральное.

Но, несмотря на виски, ясно было, что это не ошибка и не шутка — что это те же самые люди, которые убили Яшу и которые теперь всерьез планируют заняться мной. Серьезность свою они доказали уже тем, что вычислили мой номер — ни в одном справочнике не указанный — и кто есть я. То есть вряд ли они знают про меня все, но, по крайней мере, они в курсе, что деньги от аферы с Крониным Яша перевел нам с Корейцем на фильм. Что они должны быть у меня, короче. Надеюсь, это все, что они знают — хотя вполне могут быть в курсе того, что я русская. Американке они бы хрен такой факс послали — тут же сдала бы их ФБР.

Русские трясут русских — это во всем мире так. За границей наша братва обирает эмигрантов из Союза, иностранцев трогать опасаясь, стремновато, тем более что тех свои соотечественники рэкетируют, если есть для того повод. Так что они почти стопроцентно верят, что я из России и что рыльце у меня в пушку, но верят не до конца, потому и послание безличное и вроде непонятное, а так позвонили бы или прислали бы текст на русском, ничего не опасаясь. Был бы Юджин тут — он бы знал, что делать, но нет его. И все придется решать самой.

На следующий день, выпроводив Стэйси, позвонила Мартену — довольному, отдохнувшему, веселому. Встретились на студии, и я оглядывалась всю дорогу, не следит ли кто за мной — специалист из меня хреновый по части слежки, ее выявления и ухода от нее, но, в любом случае, ничего такого не заметила. Расстояние от дома до Голливуда проскочила на бешеной скорости, там, где дорога это позволяла — специально выбрала более длинный маршрут, чтобы в пробках не торчать. К тому же те могли и до этого за мной следить и знать, как я туда езжу. Но в Лос-Анджелесе кругом почти пробки — и признаюсь, что волновалась, оказавшись в застывшем потоке машин, живо представляя, что из любой из них сейчас могут выскочить люди, распахнуть двери моего “Мерседеса”, вытащить меня и увезти с собой. Потом чуть успокоилась, сказав себе, что хрен они меня куда увезут: пробка — она для всех пробка. И для тех, с кого требуют деньги, и для тех, кто их требует, — не на летающей же тарелке они появятся, чтоб спикировать за мной и тут же вознестись?

Посмеялась даже. Посоветовав себе впредь мыслить трезво, без паники и ненужных детских страхов. А вот за то, что предвидела неприятности и фэбээровца записала, а потом и конгрессмена, — за это себя похвалила. А ведь ругала поначалу, говорила, что паникую, что паранойя развивается, мания преследования, а оказалось, что все правильно. Одно обидно — что осторожный, хитрый и осмотрительный до ужаса Кореец взбесился после Яшиного убийства и улетел разбираться в Москву, не предвидя такой ситуации, в которой я оказалась сейчас. Обидно, потому что всегда верила в его непогрешимость, а теперь вынуждена была признать, что и он не совершенен. И хотя тогда, в Москве, чувствовала себя с ним как за каменной стеной — пусть и действовала отчасти самостоятельно, потому что в логово врага, то есть Кронина, ходила одна, — сейчас оказалась со смертельной опасностью один на один. Почему смертельной — объяснять никому не надо, Яшин пример есть перед глазами.

И еще сказала себе, застряв в пробке, что убийц мне пока опасаться не стоит — им деньги нужны, и они знают, что деньги у меня, поэтому-то и убили Яшу. То есть когда начинали с ним разговаривать, не знали, а потом узнали. Потому и не пришел на встречу, на которую Яша с Корейцем приехали, тот человек, который был накануне в Яшином офисе. Потому он и отмашку дал — Яша был им уже не нужен, и решили просто его наказать, чтобы поквитаться за аферу и заодно продемонстрировать мне — они ведь уже знали о моем существовании, — что не шутки шутят. А может, хотели этим поступком выманить Корейца — может, сложно было его здесь убрать, тем более что Леший прилетел на следующий день, а вот выманить в Москву удалось. Хотя там у него близких людей много, я вдруг поняла, они с ним там могли разобраться — иначе почему же нет звонка?

Не хотелось мне в это верить, страшно не хотелось — но коль скоро Юджин допустил одну ошибку, улетев в Москву вместо того, чтобы с Лешим и его людьми оставаться здесь, то, значит, мог допустить и вторую. А все это вместе взятое значит, что нет уже, скорей всего, Корейца — и в самом лучшем для меня и него случае он просто скрывается сейчас и на помощь мне уже не придет.

Грустно стало, и не поверишь — увидела, собираясь с силами и взглянув на себя в зеркало заднего вида, что глаза влажные. Вот тебе и Мэллори из “Прирожденных убийц”, вот тебе и железная леди — это тоже Кореец так меня называл, услышав по телевизору прозвище Маргарет Тэтчер и запомнив его.

Застряла надолго — и смотрела перед собой, наклонив голову, чтобы никто не мог меня увидеть из соседних машин. Покурила, внушая себе, что для Корейца я сделать ничего не могу, что помощи мне ждать неоткуда, и что я теперь должна о себе сама позаботиться — о том, чтобы спасти свою шкуру и деньги.

“А зачем ее спасать?” — вдруг спросила вслух. И вправду, зачем? Я, когда молодая была, никогда за себя не боялась — хотя случалось, что оказывалась в неприятных местах и что-то могло мне грозить. Когда мне четырнадцать исполнилось, меня трое кавказцев в буквальном смысле украли — подозвали к машине, затащили в нее и увезли на квартиру какую-то и там насиловали несколько часов, покуривая травку и накачиваясь водкой. Я поначалу испугалась жутко, а потом отошла, особенно когда они начали комплименты говорить и то что секс с ними многому меня научит. Даже интерес проснулся к происходящему, и я делала все, что они говорили. А ближе к концу мелькнула мысль, что они меня отсюда не выпустят. Но благодаря свойственной тому возрасту беспечности страха толком не было — и ушла в итоге, просто тихо оделась и ушла, когда они все отключились.

И еще были неприятные ситуации — когда прогуливалась с парнем, которого видела второй раз в жизни, по опустевшей ВДНХ, у темных и мрачных прудов, он спросил, не боюсь ли, что он меня может убить. Ведь никто никогда меня не найдет. Я честно задумалась и ответила, что мне не страшно. Был маньяк, приставший ко мне в лифте, и еще были ситуации — о чем-то я тебе рассказывала в ходе наших московских бесед под диктофон, о чем-то, скорее всего, нет, но что сейчас все вспоминать? Главное — факт.

Я и дальше не боялась смерти. И когда убили тебя, жалела о том, что эти твари два рожка выпустили, а в меня так и не попали, хотя обязана была хоть одна их пуля меня задеть в не слишком широкой арке. И когда год спустя увидела киллера, выходящего на дорогу перед моим “Фольксвагеном” и стреляющего в закричавшую женщину, пытавшуюся меня спасти, тоже не испугалась — даже расслабилась при мысли, что это не пистолет, а волшебная палочка, одно прикосновение которой перенесет меня к тебе. Немного страшно стало, только когда та женщина упала и он навел пистолет на меня, — но, как только приняла подсознательно решение и вдавила в пол педаль газа, не было уже страха.

Я не боялась, когда в реанимации они меня пытались вытащить с того света на этот, — не боялась, потому что уходила к тебе и счастлива была, когда показалось, что ускользнула от них. Не случайно ведь так не хотела возвращаться к жизни: смерть для меня была куда приятней.

И с Крониным не было страха — когда он меня почти припер к стене фотографиями и я поняла, что могу живой оттуда не уйти. И с его охранником, изнасиловавшим меня — хотя я специально его на это спровоцировала, — грозившим сдать шефу, а предварительно пустые бутылки мне вставить во все места или отыметь пистолетным стволом, я не боялась, хотя знала, что он вполне способен сделать все, что говорит, потому что Кронин мне верит, а этот чувствует, зачем я появилась в жизни банкира. И тогда не за себя испугалась, а за Корейца — потому и всадила ему нож в живот.

В общем, и в молодости мне нечего было терять, и потом во всех перечисленных ситуациях А вот сейчас — когда ты остался в прошлом, когда у меня был год с лишним беззаботной жизни, который я, миллионерша, прожила в роскошном особняке, разъезжая по самым дорогим магазинам на пятисотом “Мерседесе”, — есть мне что терять или нет?

Вздрогнула, услышав гудок сзади, — показалось вдруг, что все ряды давно проехали, лишь я одна стою, задумавшись и задерживая движение, — но мы по-прежнему стояли, и не мне это сигналили. Да нет, нечего мне терять даже сейчас — счастливая, спокойная жизнь и так уже осталась позади. Деньги, конечно, приятная штука, но жить только из-за них глупо, потому что я их ни у кого не просила — они сами на меня упали. Так что мне нечего терять — и я на все готова. И осознание того, что я одна, мне только на пользу. Потому что нечего ждать помощи и не на кого надеяться — только на себя.

Как тогда, первого января 95-го — когда выбежала из развороченной и подожженной кем-то нашей квартиры, в которой валялись разбитые и изрезанные на кусочки вещи, в которой не осталось ничего от тебя и меня. Не кем-то — теми, кто искал документы насчет тридцати миллионов, столь нужных неизвестному мне тогда Виктору Сергеичу Кронину. И я выскочила, успокоившись, что они ничего не нашли, и сказав себе, что смысл жизни у меня теперь появился — отомстить тем, кто это сделал, найти любой ценой и любой ценой же отомстить. И села в свой “Гольф”, прогревая двигатель и счищая налипший на стекло снег, с которым даже юркие дворники еле справлялись, потому что валил он с неба плотной, густой пеленой. И закурила, окончательно успокаиваясь, говоря себе, что сейчас поеду к родителям и переночую у них, а утром найду Корейца, и все будет хорошо. Выходя из квартиры, я подумала, что те, кто ничего не нашел, могут ждать меня сейчас — предположив, что то, что им нужно было, я уношу из ставшей ненадежной квартиры с собой, — но и то не волновалась, веря, что быстрый красный “Гольф” унесет меня от кого угодно.

И курила, когда увидела вдруг милиционершу, с которой познакомилась когда-то в лесби-клубе и занималась сексом несколько раз. Она звонила мне накануне и сказала, что будет как раз в это время по соседству со мной, и я, пытаясь избежать ее визита, говорила, что не знаю, буду ли дома и все такое. И тут увидела ее с букетом цветов, машущую мне неуверенно — мою машину она хорошо знала, даже номер запомнила, по которому и вычислила мой телефон и адрес. Я обрадовалась ей, потому что отпала необходимость ехать к родителям, которые могли бы заподозрить, что не просто так заявилась к ним на ночь блудная дочь. А из машины я не вылезала — мигнула ей, кажется, фарами и продолжала сидеть, ожидая, что она подойдет и сядет, и мы поедем к ней.

Сколько ей до меня оставалось? Шагов пять-шесть, кажется, и тут из-за гаражей, стоявших у дома, мужик вышел на дорогу передо мной и руки начал поднимать — и я все воспринимала как в замедленной съемке, понимая, что сейчас уйду к тебе и даже радуясь этому. И вдруг она закричала громко — даже сквозь снежную, еле проницаемую стену слышно было — и упала. И я, приняв решение, не задумываясь нажала на газ, летя навстречу пулям, разбивающим стекло, и даже удар в голову меня не остановил. Потом уже от Корейца узнала, что ударила его так, что он в соседней палате в реанимации оказался с переломом основания черепа и сломанными ребрами, задевшими легкие и сердце.

И снова гудок сзади. И я очнулась, удивившись на мгновение, что сон прекратился — настолько живой была вставшая перед глазами картина. А я еще думала, что навсегда забылось все — нет, вернулось прошлое, и картинки из него вернулись. Поежилась, словно мороз был за стеклом — а было тепло, — и пробка тронулась наконец, и я газанула, догоняя бампер уходящей передней машины.

И, подъезжая к Голливуду, заключила, что раз я справилась тогда — ведь справилась, пусть и оказалась на грани жизни и смерти, — то справлюсь и теперь. Сама справилась, не испугавшись, не рванув от киллера назад — хотя могла бы уйти задним ходом, было куда, — но направив “Фольксваген” на него. А ведь я что-то слишком часто стала считать одним лицом себя и Олю Сергееву, хотя мы с ней совершенно разные люди. Оля совсем другим человеком была, куда менее жестким и решительным, так что мне, столько пережившей Оливии Лански, просто несолидно было бы кого-то бояться, да и “Мерседес-500” не “Гольф”, он троих собьет и не заметит. А значит — посмотрим, кто кого, господа. Может, вы и выиграете в итоге, но не без потерь — и ни хрена не получите.

Денег не жалко — в принципе, я, и отдав пятьдесят миллионов, не обеднею, у меня и до аферы с Крониным было миллионов двадцать, и так и останется, плюс еще его наследство в Швейцарии на ту же сумму. Но отдать их сейчас — это значит признать, что ты погиб зря, и Яша, и, не дай бог, Кореец, и я страдала зря. Потому что Кронин должен был заплатить за свои грехи — и пусть попавшие на деньги тюменцы тут ни при чем, но Яша ведь на них и, возможно, Юджин тоже. А этого им простить я не могу…

Посидели с Мартеном, договорились, что он Стэйси впишет как второго кандидата на роль, а пробы все решат. Напомнила, что пятнадцатого принимаем окончательное решение по фильму — не могу, мол, никак без Юджина, деньги-то общие — и поинтересовалась невзначай, где всякие кинозвезды обычно телохранителей берут, немного пожалев о вопросе, когда увидела, как он в лице изменился.

— У тебя проблемы, Олли?

— Да нет, просто после того, что случилось с Джейкобом, хотела подстраховаться. Пока Юджин не вернется.

— У тебя есть основания чего-то опасаться? — настаивает.

— А по мне не видно? — отвечаю вопросом на вопрос, и он успокаивается, видя, что от страха я не дрожу, а значит, все в порядке. — Я понимаю, что это недешево, но вот задумалась вчера и решила, что в свете того, что произошло с Джейкобом, надо принять меры. Он ведь был наш партнер, а я до сих пор не знаю, в чем причина его смерти.

— А этот агент ФБР тебе разве ничего не рассказал?

— Кто? — делаю вид, что забыла, о ком речь, показываю тем самым, что не общалась с ним давным-давно. — А, Джек Бейли. Приятный молодой человек. Я ему, кажется, понравилась. Мы с ним встречались пару недель назад и мило поболтали в ресторане. Пришлось объяснить ему, что у меня есть бойфренд, — а то боюсь, я превратилась бы в самого главного свидетеля по делу об убийстве, которого не видела и о котором ничего не знаю, кроме личности убитого. А он бы каждый день с удовольствием вызывал бы меня на многочасовые беседы.

Нет, молодец я все-таки — посмеялись, воздух в офисе стал полегче, а то такая атмосфера воцарилась, что ни одному кондиционеру не разогнать. Забрала кое-какие бумаги по новому фильму, чтобы просмотреть на досуге и чтобы он не догадался даже, что я специально тяну время, чтобы видел, что я полна решимости приступать к новой работе.

— В конце января должен Дик появиться — он сейчас в Вашингтоне. Пообедаем втроем — такие связи нам совсем не помешают.

— Конечно, пообедаем, — отвечаю бодро, думая про себя, что, если бы Мартен знал, какие у нас с Диком связи, возможно, энтузиазма бы в нем было поменьше. И лучше ему не знать — тем более что это разовая акция была и больше старина Дик ничего не получит, даже если будет просить. К тому же верю, что Дик отдает себе отчет в том, что и для него, и для меня это была чистой воды сделка — я ему тело, он мне обещание поддержки, и неважно, что он не в курсе, что обещание превратилось в гарантию благодаря трем замаскированным видеокамерам. А гарантия эта, ввиду нынешних событий, может мне очень понадобиться — равно как и не вернувшийся пока из Нью-Йорка мистер Бейли.

В охранное агентство позвонила из автомата — прямо как Кореец стала, не доверяю ни домашнему, ни мобильному, ни рабочему телефонам. Хотя это, возможно, излишняя предосторожность — грози мне проблемы со стороны ФБР, я бы должна уже была об этом знать. Подъехала, убедившись, что, по крайней мере, внешне контора солидная и живет богато — а как, собственно, может быть еще, когда со звездами работаешь? Когда узнали, кто я, на лице босса появилась готовность защищать меня до последней капли собственной крови — хотя кровь он собирается пить мою, деньги из меня тянуть, а вот своей ни капли не отдаст. Вопросов лишних не задавал, тем более что я сказала, что никаких конкретных проблем у меня нет и никто мне не угрожает, — но про Яшу рассказала, умолчав про то, кем он был для меня, сказав лишь, что инвестор. Честный босс решил, видно, что у меня паранойя — то есть я самый выгодный тип клиента, который начинает бояться за свою жизнь, когда убивают его дальнего знакомого или когда прочитает в газете статистику преступлений.

— Вы уверены, что троих на двадцать четыре часа в день вам достаточно? Мы можем бронированный автомобиль предоставить и еще пару машин сопровождения…

Смотрю на него скептически, говоря без слов: я ж не дура, милый, ну что ты меня за лохиню держишь? Понял наконец. Обсудили содержание контракта — я почему-то решила, что мне нужны три человека на круглые сутки, а во время перемещений по городу один должен вести мою машину, другой сидеть рядом со мной, а третий двигаться на другой машине на небольшом расстоянии, чтобы определять, не следит ли кто за моим “Мерседесом”. Точнее, за Корейцевым — джип мне показался более надежным, чем мой кабриолет. А насчет срока действия контракта я сказала, что до первого февраля пока, а там продолжим, если останемся довольны друг другом, имея в виду если я останусь довольна ими. Я думала, что они хоть день возьмут на то, чтобы меня проверить, — наверняка ведь связи должны быть солидные в полиции, да и глупо браться за работу, не проверив клиента, не узнав, кто он такой и что ему угрожает, — и не торопила, демонстрируя спокойствие и заметив, что его люди могут приступить к работе с завтрашнего дня, а могут и с послезавтрашнего.

Но нет — подхватился сразу, предложил еще кофе, пока секретарша подготовит бумаги, и даже не возражал против моего курения, хотя уж от сигары дыма дай бог. Явно не хотел, чтобы у меня было время на раздумье — вдруг откажусь. Мне это подозрительным показалось — все же Мартен не спец в этом вопросе, а что касается звезд, то у них, наверное, телохранители свои на постоянке. Вряд ли они их нанимают в агентстве на какой-то период.

Но мне именно сейчас нужна была охрана — была бы неделя, я бы поискала другой вариант, — потому что я не знала, когда эти любители факсов снова проявятся. С одной стороны торопиться им некуда — знают, кто я и что имею, и понимают, что я никуда не убегу, а пауза может пойти им на пользу. Может, я трусиха или психопатка, может, их молчание после присланных по факсу цифр меня сломает или, по крайней мере, подготовит к беседе и убедит в том, что деньги лучше отдать? Грамотный ход — я ведь помню, как ты разговаривал по телефону с некоторыми людьми, какими многозначительно-зловещими казались намеренно затянутые паузы, выводившие собеседника из себя, лишавшие его уверенности, заставлявшие начать суетиться, сделать первый шаг, раскрыться. Потом я узнала, что это обычная бандитская манера вести беседу, — но они не знают, что я знаю. И это к лучшему, это на меня работает.

Короче, из агентства я уже в сопровождении охраны уехала — подписав контракт до первого февраля на две тысячи в день и внеся задаток в размере половины, то есть выписав чек почти на тридцать тысяч. Нехилые цены — но в качестве платы за спокойствие не очень велики. Оставалось лишь надеяться, что эти понадежнее, чем Яшина охрана, даже не заметившая киллеров, — хотя никто пока меня отстреливать не собирался. Имен я их не запомнила — тем более что знала, что они будут меняться, потому что неотлучно находиться рядом со мной в течение месяца без сна они, при всем желании, не смогут. На вид нормальные, хорошо одетые, коротко стриженные, на расстоянии похожие друг на друга как тройняшки — хотя вблизи разные, разумеется, а так и одежда похожа — темные пальто, темные костюмы, белые рубашки, черные галстуки, и все трое высокие и здоровые, ну не как Кореец, но тоже в форме. Как и договаривались, при оружии — которое, по словам их шефа, готовы применить в любую секунду.

Может, надо было как-то по-другому сделать. Но я на вопрос о том, какая конкретно охрана мне нужна, ничего, кроме заранее пришедшего мне в голову количества людей и того, что в дороге один должен быть сзади, ответить не могла — помнила, что ехавший позади Яши Кореец разобрался тогда со всеми и, может, и спас бы Яшу, будь он поближе. Ответила, что мне просто нужно, чтобы было заметно, что я с охраной, — и всё. Возможно, примитивно это — но до тех пор, пока эти не решат меня убить, ничто грозить мне не должно, и не подойдешь ко мне, потому что телохранители рядом, и не увезешь никуда. А если захотят убить, то охрана все равно не поможет, это я точно знаю. Завалят и их заодно — трупом больше, трупом меньше, какая разница?

Черт, что мне делать-то теперь с этими тремя типами, издалека больше похожими на полицейских или мафиози? Дома они мне не нужны, в принципе: район у нас охраняемый, постоянно патрульные машины, полицейские ездят, видеокамеры кругом вокруг дома. Хрен влезешь незамеченным: сигнализация сработает автоматически с одновременным вызовом усиленного наряда полиции. Даже не припаркуешься нигде на неширокой улочке: камеры засекут. Для посторонних парковка в нашем районе запрещена, а свои к себе на территорию въезжают или к тем, к кому в гости пожаловали. Я за это плачу, не знаю точно сколько, никогда со счетами не разбираюсь — раз прислали, надо платить.

Вспомнилась вдруг одна афера, которую русские мошенники в Нью-Йорке, кажется, проворачивали. Создали контору, счет открыли и начали рассылать крупным фирмам счета от имени телефонной компании — и те платили, как и я, не вглядываясь в счета, потому что какие-нибудь двадцать-тридцать тысяч в месяц мало значат для крупной компании, ворочающей десятками и сотнями миллионов. Потом вскрылось как-то, хотя красавцы успели уже за два месяца под полтора миллиона набрать и, если бы не пожадничали, а свернули бы лавочку через месяц, ушли бы себе спокойно. Может, и не было такого, Кореец рассказал, от кого-то в Нью-Йорке услышав, может, это просто легенда про способности русских эмигрантов — но в любом случае смешно. Да, проще бы мне было иметь дело с мошенниками, а по мою душу пришли явно специалисты другого профиля.

Так неуютно в машине, когда другие люди в ней, ладно бы один, так сразу двое. Так что с этими-то делать? Вообще-то, я могла бы в город особо не выбираться, просто пересидеть — но вот перебдела в итоге. Пусть пасут теперь поляну перед домом, а в особняке на первом этаже достаточно места, где бы они могли разместиться. Тем более что им не отдыхать надо, а по сторонам смотреть. Боюсь, что глуповато вышло, — на студии мне пока делать нечего, то есть дела-то есть, но можно было задвинуть их на время, и в городе дел нет, и на кой мне три типа, ошивающихся в моем доме? Черт с ним, пусть будут. Не отсылать же их теперь обратно, тем более что за все уплачено. Я уже упрекала себя в паникерстве — а оказалось, что поступала верно, так что и эти вполне могут пригодиться. Не дай бог, конечно.

Интересно, отстанут от меня те, кто жаждет кронинских денег, когда охрану увидят, — ведь должны же они за мной хотя бы слежку установить, если не сделали этого до сих пор? Может, у меня какие-то связи тут есть криминальные, может, у меня любовник из ФБР, что вполне могло быть, с учетом отношения ко мне Бейли, — не могут они всего обо мне знать. И если охрана их напугает, так, может, и отвалят? Ох, хорошо бы было — но то, что произошло с Яшей, свидетельствует об обратном. Его они убили, зная, где лежит то, что им надо, — найми я и полк охраны, они не сдадутся. Только когда уже ясно им будет, что денег я не отдам, пойдут на крайние меры, против которых бессильна самая хорошая охрана мира, — да и вряд ли кто-то из телохранителей кинется под предназначенные мне пули. Деньги деньгами, а жить-то хочется…

…Два дня так прошло, и где-то внутри теплилась надежда, что, может, все кончилось уже, что, может, про меня забыли и решили оставить в покое. Но признавала при этом, что про меня-то они могли бы забыть, а вот про пятьдесят миллионов — вообще-то, сорок восемь тюменцы вложили, так что столько и надо было требовать, денежки счет любят, — никогда. А значит, просто маринуют они меня, ждут, по выражению Бендера, когда клиент созреет.

Был у меня один знакомый, обожал цитировать “Двенадцать стульев” и “Золотого теленка” — причем взрослый уже был: мне было семнадцать, а ему тридцать пять или чуть больше. На студии со мной работал, приставал постоянно и безрезультатно, потому что переспать я готова была с очень многими, но вот для него делала исключение. И так он меня достал тем, что говорил цитатами — своих слов у него не было, кажется, несколько штук только, когда приставать начинал, и то потому, что в творениях Ильфа и Петрова нет подходящих к этому случаю высказываний, — что я два вышеупомянутых произведения просто возненавидела. И, естественно, так ему и не отдалась к превеликому его огорчению.

Настырный был, просто ужас, — и женат при этом на девице, которая тоже у нас работала, но уволилась быстро: нашла зарплату повыше. Я ему все про молодую жену напоминала, а он не отставал — как только останемся вдвоем в монтажной или другой комнате, сразу запирает дверь и начинает хватать. Под юбку залезал, свитер на мне задирал — и видел многое, потому что я белья не носила, — и, кажется, не понимал, почему ему ничего не обламывается. А потом я с тобой начала жить. Поначалу никто не знал об этом на работе, я просто сказала, что от мужа ушла, чтобы объяснить, почему мне Лешик названивает каждые пять минут. И когда то ли на третий, то ли на пятый день, не помню точно, Минька этот опять ко мне полез — ну разве могут серьезного человека тридцати пяти или шести лет все окружающие называть Минькой? — я ему сказала, что пожалуюсь тебе.

Он тебя видел, конечно, ведь ты к нам заезжал, но не знал толком, кто ты и что ты, хотя, как и все, предполагал, — и гордо спросил, при чем здесь ты. И я ответила, что от мужа я к тебе ушла. Только тут его осенило — и больше он ко мне не подходил, хотя цитаты Ильфа и Петрова я еще какое-то время слышала, пока с работы не уволилась.

…Господи, ну я и рассказчик — начинаю с одного, перескакиваю на другое, снова возвращаюсь, потом забегаю вперед. Просто слишком много мыслей в голове, слишком много пытаюсь тебе рассказать, хотя даже диктофона нет, и мысли мечутся, отталкивая друг друга, и вслух ничего не скажешь, только про себя. И еще потому, наверное, что я сейчас в такой ситуации, что… Все, все, пора назад…

Первый факс второго января пришел — в три часа ночи примерно. Я сразу не поняла, только потом уже, позже, когда рассматривала, увидела, что номера сверху нет — ну знаешь, обычно вылезают выходные данные факса отправителя, название компании там, время и номер факса, конечно, а тут — пусто, словно кто-то специально аппарат так запрограммировал, чтобы следов не оставлять. А четвертого вылез второй, точно такой же безликий — и опять в то же время, видно, отправитель рассчитывал, что я сплю по ночам и получу послание только утром.

Охране я сказала, чтобы на звонки не реагировали — не то начнут еще трубки хватать или пытаться разговоры записывать, — потому что ничто мне ни от кого не угрожает, я их без особых на то причин наняла. Думаю, что начальство им и так все объяснило, — но повторила на всякий случай. И когда раздался звонок, я взяла радиотелефон и услышала факсовские сигналы — а мой на автомате, всегда готов к приему. Пошла в кабинет, моля Бога, чтобы это было послание от Корейца, — но это мои пропащие друзья объявились.

“Относительно факса номер один — встреча завтра в 12.00 в “Старом спагетти”.

Тот же текст — компьютерный, только содержание более развернуто. “Старый спагетти” — ресторан такой на бульваре Сансет, бывший склад. Непривлекательный снаружи, но с красивым интерьером. Мы там были как-то с Корейцем, очень давно, когда я выписалась из клиники и он в мотеле жил как раз на Сансете, а я в студии в Беверли Хиллз.

Что ж, объявились наконец — хорошо хоть не надо больше питаться иллюзиями, что они пропали навсегда, не могло такого быть. Помариновали меня и появились, уверенные, что теперь можно дожать, — а может, потому ночью факс посылают, что думают, что я со страхом жду следующего, и не сплю, и теперь всю ночь спать не буду в ожидании завтрашней встречи. А значит, буду еще слабее и сговорчивее. Да нет, ребята, я просто ложусь поздно и вот сейчас как раз и лягу. Хотя на встречу к вам не собираюсь — чтобы уже вы подергались. Думайте, что хотите, — что в страхе мечусь по дому, боясь выйти на улицу, или что тяну время, или что ищу какой-нибудь выход. Мне, в принципе, все равно, что вы думаете, — главное, чтобы не то, что происходит на самом деле. Чем глупее, трусливее и слабее я вам буду казаться, тем лучше. Для меня, естественно.

Улыбаюсь, подумав, что на факс я отреагировала совершенно спокойно — может, даже с облегчением, потому что неопределенность неприятна. А теперь все определенно, даже то, что они ничего не боятся и спокойно назначают встречу в ресторане, не думая о том, что я могу обратиться в полицию или ФБР. Основания на то есть — два факса в моем распоряжении, из которых ясно, что речь идет о вымогательстве. Сумма, правда, слишком велика — любой полицейский заподозрит неладное и подозревать будет того, у кого вымогают. Ну миллион, ну два — куда ни шло, но когда пятьдесят, это значит, что что-то не то. Пятьдесят у правительства можно вымогать, у международной компании — а для частного лица многовато, тем более для частного лица, у которого пятьдесят миллионов есть только на корпоративном счету, а на личном такой суммы не наберется. Последнее ведь никогда не вымогают — вымогают часть от состояния, заранее определяя, сколько сможет отстегнуть человек: чтобы не переборщить, чтобы он не пошел в отказ.

Нет, у меня, конечно, есть и на личных счетах пятьдесят миллионов, ну почти пятьдесят — семь у Яши крутится, почти двадцать в Швейцарии и здесь, в Лос-Анджелесе, двадцать. Тем более что еще пятнадцать Корейцевых в моем распоряжении — те тридцать миллионов, которые остались от тебя, мы ведь их не использовали и владеем ими совместно. Про особняк и клуб я даже не говорю — это недвижимость. Но про те средства, что у Яшиной компании в обороте, и про швейцарские деньги никто не знает — а значит, обратись я в полицию, меня же и заподозрят, хотя бы в том, что я занимаюсь темными делами и скрываю огромные доходы, которые с меня и вымогают. А если просят пятьдесят, значит, прячу я минимум четверть миллиарда. И с левых денег налогов не плачу — а здесь это самое страшное преступление. Если уж Аль Капоне, которого ни за что не могли посадить, упрятали в итоге за неуплату налогов, так о чем тут говорить?

Ладно, я в любом случае никуда обращаться не собираюсь. Пока, по крайней мере. Потому что, если у этих нет никаких доказательств того, что кронинские деньги прошли через Яшу, личные отношения с Бейли мне, возможно, понадобятся. Может, по понятиям чести западло вмешивать в разборку мусоров — но в среде московской братвы это нередко используемый прием, потому что там, где главное деньги, там эти понятия отходят на второй план. Вот и бывает, что одна бригада приезжает на стрелку, а вторая не появляется: вместо нее мусора прибывают, готовые принять представителей противной стороны за ради бога. Бывает, просто компромат подкидывают на конкурентов — да чего только не бывает. В борьбе все средства хороши — вот они в ход и идут…

В общем, я никуда не поехала, разумеется. В смысле — на встречу. А в город специально выбралась в сопровождении своей свиты Приличные такие ребята, ведут себя очень вежливо и предупредительно, что с учетом того, что я плачу, неудивительно, — и с учетом того также, что никаких опасностей, на их взгляд, не предвидится. Скажи я, что мне угрожают, их босс попросил бы с меня куда большую сумму за риск — а узнай, кто угрожает, может, вообще бы не взялся или еще бы процентов на пятьдесят увеличил мою плату. А так живут они спокойно, трижды в день меняются, может, и спят по ночам по очереди. Я как раз после получения второго факса спустилась вниз — думая про себя с улыбкой, что, как всякий очень богатый человек, которому надлежит быть еще и очень экономным, желаю проверить, хорош ли приобретенный мной товар и не обманывают ли меня. Нет, не спят, двое сидят внизу, один на территории.

Улыбнулась, подумав, что, если бы была помоложе, подошла бы к ним, медленно расстегивая пуговки на пижаме и всем видом показывая, чего от них жду и что это входит в круг их профессиональных обязанностей. Их как раз трое — весьма неплохо для одновременного группового акта, да и меняются они три раза в день. Мне бы тогда для того, чтобы уснуть, виски бы уже не требовалось. Главное — чтобы они не уставали и не засыпали все разом.

Все-таки сильно я изменилась — одна оговорка “если бы была помоложе” говорит о многом. Но даже не в возрасте дело, а в том, что желания не возникает. И не потому, что ситуация моя плоха, а потому, что это — как смотреть известный наизусть, давно наскучивший фильм. Или как, будучи профессором высшей математики, решать задачку для третьего класса — ответ на которую знаешь уже, как только прочтешь условие.

Не знаю, насколько они хороши в профессиональном плане, но пока впечатление нормальное. Немного переигрывают, может, во время поездок в город — слишком суровы и деловиты, и по рации с задней машиной переговариваются отрывисто и резко, но ведь, возможно, именно так и должно быть. Всякий раз прикрывают меня, когда выхожу из машины, — ездим на джипе Юджина, он побольше и позакрытее, а трехдверный кабриолет мне представляется в данной ситуации не очень надежным, во-первых, из-за крыши, точнее, ее отсутствия, потому что тент можно, при желании, и карандашом проткнуть. А во-вторых, потому, что он трехдверный, а следовательно, истинная ловушка для того, кто сидит сзади — в данном случае для меня. Сажать сзади охранника вообще смысла нет, он ведь даже выбраться быстро не сможет, так что назад пришлось перебраться мне самой — я так давно не ездила на заднем сиденье, что меня там укачивать начало, пришлось таблетки специальные купить. Когда решила наконец использовать джип, в нем стало полегче — да и поуверенней чувствуешь себя в такой стальной коробке, которую, кажется, даже “стингер” не возьмет. Хотя, на самом деле, она не защитит от пули, увы.

В первый же день, как их наняла, заказала в магазине кучу жратвы — в основном замороженные продукты типа пиццы и воды бутылок двадцать, чтобы они, пока сидят у меня дома, могли кормиться. Вряд ли я должна была нести эти незначительные расходы, потому что они удивились очень — и в первую ночь сами заказали себе пиццу по телефону. Думаю, что те, кто устанавливал камеры в нашем районе и следит за происходящим — все же это не полиция, скорей всего, а тоже какое-нибудь частное агентство, — были крайне удивлены, увидев, как разносчик пиццы подъезжает к особняку в Бель Эйр. За местными жителями таких привычек не водится.

Я случайно увидела все это в окно, благо в темной комнате сидела и улица отчетливо была видна, и подумала еще, что грамотно действуют, потому что хрен его знает, кто именно это подъехал, может, у него вместо пиццы узи, а вместо маслин патроны — и если подойдут все трое голодных, могут их угостить хорошей порцией свинца и уехать, пожелав приятого аппетита. Нет, все аккуратненько так — один подошел, никакой решетки, естественно, не открывая, рассчитался через прутья и пакеты получил. Понятно, что это не показатель профессионализма, но после истории с Яшей я сама ищу в своих сопровождающих всяческие достоинства, словно пытаюсь себя убедить, что эти куда лучше, чем те, кто рядом с Яшей был.

Может, надо было сказать прямо, зачем мне охрана? Черт с ними, с деньгами, спокойствие дороже! Но пока не знаю, какие факты есть у моих вымогателей, насколько они могут доказать, что выманенные у Кронина деньги сейчас у меня, — а так бы я и телефон сама поставила на прослушку, и давно с ФБР бы связалась. С пропащим мистером Бейли, нью-йоркский номер которого у меня имеется. Хотя не думаю, что мне бы это помогло — в том случае, если у тюменцев серьезные завязки здесь, в Штатах, ФБР бы проблемы не сняло.

Короче, четвертого выбралась в город — выехав ровно в одиннадцать, чтобы эти, если за мной следят, решили, что я к ним на встречу еду. А я направлялась совсем в другое место — сначала на студию съездила, потом специально навестила пару бутиков и, заодно, салон красоты. Не для того, чтобы показать тем, кто должен по идее за мной следить, что я их не боюсь, а чтобы выявить, следят ли за мной вообще, и продемонстрировать им наличие у меня охраны, которую при пристальной слежке не заметить нельзя. Часов шесть так моталась, специально даже покупки сделала — чтобы охрана видела, что я спокойна, потому что тот, кому что-то угрожает, не будет ничего покупать.

Конечно, и любители общаться по факсу могут решить, что что-то не так — ведь я, несмотря на их послания, веду прежний образ жизни, а значит, реакция у меня на эти самые послания нулевая. С другой стороны, не стал бы так делать чистый, непорочный американский миллионер, тем более миллионерша — не сомневаюсь, что звезды ФБР в свои дела вмешивают редко, хотя знаю, что им разных идиотских писем и звонков с признаниями, просьбами, требованиями, угрозами поступает масса, но, если есть конкретное место встречи, где можно захватить вымогателей, обращаются они в доблестные американские правоохранительные органы или как? Детективов я читала мало, но, следуя логике, даже если схватят кого-то из моих вымогателей, то пришить ему будет нечего: на факсах ни имен, ни фамилий — безликие цифры и слова. Так что, наверное, будь я даже кристально чиста, ФБР мне бы посоветовало подождать более конкретного послания — и тогда уже брать тех, кто придет на встречу со мной.

Все это домыслы, понятное дело, — хотя хочется верить, что они недалеки от истины.

— Ну что, никого не было за нами? — спрашиваю наконец, уже у дома, сидящего со мной в машине телохранителя, постоянно связывающегося с задней машиной. И осознаю, что мне совсем не надо, чтобы они запомнили номер преследователя и начали, не дай бог, копать по своим каналам или полиции его сообщили, чтобы выяснить, чья машина. Я ему не очень-то доверяю, этому агентству, в том, что касается конфиденциальности информации. Черт их знает, что они предпримут, узнав, кому принадлежит машина, им это знать пока рано — надо, чтобы более решительные действия начались, типа настойчивого вызова на встречу. Чтобы отправители факсов показали наконец, что конкретно знают, какие у них свидетельства моей причастности и насколько эти свидетельства хороши.

— Нет, никого, — отвечает четко, и вряд ли он стал бы утаивать от меня информацию. Хотя, опять же, черт его знает. Нет, мне, конечно, в идеале, нужен был бы охранник наподобие Кевина Костнера из фильма “Телохранитель”, где он с Уитни Хьюстон сыграл. Может, найти такого дополнительно к этим? Ну не совсем такого, а сыщика-одиночку, который бы разведал что-то о моем противнике и чтобы при этом полученные им данные оставались между нами. Тут, конечно, тоже можно нарваться на урода — добудет что-нибудь и будет меня потом этим шантажировать. А может, у него, вообще, куча друзей в полиции, и он через них будет действовать, платя им малую толику моих денег, большую часть которых будет оставлять себе.

Мартен мне, вообще-то, несколько названий агентств дал — просто про это сказал, что у него репутация повыше. Я бы предпочла знать другое — скольких клиентов они защитили от реальных угроз. Мне босс в агентстве объяснял, что есть разные типы охраны и что, в принципе, лучшая охрана это та, которой не видно, которая выявляет агрессоров прежде, чем они успеют что-либо сделать, потому что раннее выявление лучше, чем перестрелка с ними, когда дело дойдет до покушения. Болезнь проще предупредить, чем лечить. Это точно. Но мне именно видимость была нужна, хотя я начала понимать, что одновременно и невидимые охранники не помешали бы. Но в это агентство больше не хотелось обращаться — и так слишком много их людей со мной. А звонить в другое — и этически нехорошо, потому что эти могут узнать, могут засечь коллегу-конкурента. И черт знает, лучше оно или хуже. Мне сыщик-одиночка нужен, и нужен только в том случае, если состоится все же встреча: чтобы проследил, выявил кто, навел справки. И все только для меня, ни для кого больше. Где ж его взять-то, черт?!

А корреспонденты мои уже задергались, видно, все не по плану пошло, рассчитывали на другое — и на следующую ночь факс пришел с той же информацией, но я его снова проигнорировала. И тогда пятого вечером раздался звонок. Я ни минуты не сомневалась, кто это: понятно было, что не Юджин, а с Мартеном мы разговаривали минут сорок назад по мобильному.

— Мисс Лански? — Детский голос поинтересовался, несколько сбив меня с толку. — Тут джентльмен, плохо говорящий по-английски, просил меня вам передать, что очень ждет вас завтра в двенадцать часов в каком-то “Старом спагетти”, как вы и договаривались.

Умно — дали какому-то парнишке десять долларов, чтобы он позвонил и за них все сказал. И даже реши я записать разговор, никому потом не предъявишь ничего — но я его уже записывала, есть на факсе кнопочка, позволяющая вести запись, и, хотя каждые тридцать секунд пиканье раздается, открытым текстом сообщающее собеседнику, что его пишут, меня это не волновало.

— Передай этому джентльмену, что меня это не устраивает — что завтра у меня нет для него времени и я могу с ним встретиться послезавтра в час дня в… Он рядом? Продиктуй ему название… — И даю название мексиканского ресторана, который прекрасно знаю и который кажется мне наиболее подходящим для этой цели. Хотят встретиться, пусть на той территории встречаются, которая меня устраивает, а не наоборот.

— Передал?

И обрываю его, когда он начинает еще что-то говорить.

— Больше сюда не звони — иначе будут неприятности с полицией. Номер автомата, из которого ты звонишь, уже засекли, патрульная машина в минуте езды от тебя…

Представляю, как он рванул оттуда, — что ж, хороший урок ему будет. А для меня главное, что больше он мне не успел ничего сказать — мое слово было последним. Позвонит кто-то еще от них — если решат, что мои условия им не подходят, — сразу пошлю подальше и брошу трубку, пригрозив полицией. Вот так, ребята, пока по моим правилам играем.

Хотела спуститься вниз, к бассейну, хоть и прохладно там. Посидеть, накинув на черную сексуальную пижаму полушубок, но спохватилась, что там же охрана пасется. Жутко неуютно оттого, что кто-то еще есть в доме, — к тому же не чувствую пока, что они меня от чего-то конкретного охраняют, пока они лишь вывеска, пистолет в кобуре, которую носят поверх одежды, показывая, что вооружены.

Почему-то вбила себе в голову, что на завтрашнюю встречу мне нужен будет еще один человек, совершенно непохожий внешне на охранника, неприметный, который бы проследил этих и все про них узнал. Кому позвонить? К кому обратиться? Листнула “Желтые страницы”, зная заранее, что частных детективов и охранных структур там куча. Но что от этого толку? Наверное, Сергей, который руководит нашим клубом — кстати, по договоренности он мне должен еженедельно класть энную сумму в один банковский сейф, давненько я ничего оттуда не вынимала, надо бы съездить изъять, — он должен знать. Но к нему обращаться не стоит, он со мной вообще плохо знаком. С ним, в основном, Кореец общался. А про меня знает только, что я американка, что живу с Корейцем, и ни номера телефона, ничего. Можно было бы Виктору позвонить в Нью-Йорк, ближайшему Яшиному человеку, — он меня знает, но не хочется говорить на эту тему по телефону.

Придется, видно, с Мартеном встречаться опять — пусть обзвонит всех, пороется в памяти, даст мне наводку. Но, с другой стороны, нет ни малейшего желания, чтобы он снова начал дергаться. К тому же я ему ответ по поводу нового фильма должна дать пятнадцатого, и ни к чему его сейчас напрягать, не то он начнет думать бог знает что. Так что снова начала “Желтые страницы” листать, отмечая те объявления, которые набраны самым мелким шрифтом: не нужны мне богатые престижные конторы, мне бы чего поскромнее. Не справится с работой, пошлю на три буквы — и все дела. А если верить кино, то именно в маленьких конторах и обретаются такие вот детективы — неудачники в жизни, но жутко способные и бесстрашные в деле.

— Мистера Ханли, пожалуйста. — Поздновато уже, начало седьмого, а тут мужик какой-то подходит.

— Да, это я.

Молчит и я молчу — гадая, он ли это, любящий выпить одиночка, который мне нужен.

— Я нашла ваш телефон в “Желтых страницах” и, если вам нужна работа, хотела бы кое-что вам предложить.

— Работа всегда нужна, — соглашается философски собеседник абсолютно трезвым голосом, ломая киношный имидж. — Как вас называть, мисс или миссис, и что конкретно вам нужно?

— Имя мое пока не важно, и разговор не телефонный, — объясняю, опасаясь, что сейчас он повесит трубку. Ведь не может быть такого, чтобы не было у него других клиентов. Ему бы за офис нечем было платить, а значит, я моей таинственностью могу его оттолкнуть. Может, он отдыхающий по жизни, и запросы у него на нуле, и ни к чему ему связываться с чем-то стремным. — А услуги мне нужны по вашей специальности, как вы уже догадались, наверное. Вы куда обычно ездите на ланч?

Он молчит: то ли обходится без ланча, то ли ест в какой-нибудь забегаловке и не хочет признаваться. Тогда я беру инициативу на себя и предлагаю ему встречу в “Чили догз”, мексиканском ресторанчике в центре, говоря открытым текстом, что за ланч плачу я — и тем самым поясняя, что от встречи со мной он ничего не потеряет. Договариваемся на двенадцать, я спрашиваю, как он выглядит, и вешаю трубку, размышляя, не глупо ли пользоваться мобильным и полагаться на первую контору, в которую позвонила — может, следовало еще звонков десять сделать. Да ладно, все равно, сколько ни обзвони я мелких контор, все это будет тыканьем пальцем в небо — а так ткнула раз, и достаточно.

Сорок лет, среднего роста, плотный, короткие светлые волосы, синий блейзер, синий плащ. Узнаю как-нибудь. Времени еще куча, и я не знаю, чем заняться. В голове мысли только об одном, выматывающие уже, — ну не могу я все предвидеть. Мне отдохнуть надо от темы. Когда через полчаса раздается звонок, решаю, что это опять они. Может, подкинут мне еще пищи для размышлений, может, сами наконец решили позвонить, без посредников малолетних, — но это Стэйси.

— Приезжай, — говорю, — рада буду тебя видеть.

Все равно ведь с самого начала она стала намекать, что давно не виделись, а опять в город не хочется, да и аппетита никакого. Так что пусть уж лучше приедет: в конце концов, что-то я чересчур уж подозрительна — это все из-за денег опять же — и в каждом симпатизирующем мне человеке ищу скрываемый под симпатией меркантильный ко мне интерес.

Еще через два часа уже ни о чем не думаю. Охрану предупредила, что ко мне должны приехать, предупредила, чтобы не беспокоили — хотя они и так существуют незаметно, если вниз не спускаться. Стэйси, как и следовало ожидать, удивилась жутко — но удивление быстро прошло, когда я ей слепила, что мой временно отсутствующий бойфренд за меня беспокоится и нанял этих людей. Может, для того, чтобы они оберегали меня от других мужчин.

— Про женщин он не подумал, — заключаю с улыбкой, и улыбка эта вызвана еще и тем, что представила, что, появись сейчас Юджин, охрана бы явно занервничала, особенно с учетом того, что он в Москве наверняка поутратил тот лоск и холеность, которыми отличался здесь.

“Да забудь про него, ради бога забудь, чтобы на смену смешным мыслям дурные не пришли”, — говорю себе, и улыбка становится неестественной, лишенной содержания, превращаясь в обычное рефлекторное движение лицевых нервов.

И устало засыпаю, когда она выпирается от меня часа в два — не хотелось в присутствии охраны оставлять ее на ночь. Старательная девочка, умелая, страстная, чувственная — неплохая эмоционально-физическая подпитка перед завтрашней встречей. Этакий допинг — лучший из всех, которые я знаю…

… — О!..

Он удивлен, мистер Джим Ханли, хотя это скрывает, но вижу по его лицу, что такие клиенты к нему еще не обращались. Может, это и к лучшему, а может, и нет, посмотрим. Предлагаю ему сделать заказ, а сама думаю, что пока все идет гладко. Охрана через столик от меня, ближе ко входу — объяснила, что у меня очень конфиденциальная встреча, зная, что то же самое объяснение понадобится мне завтра. Не исключена, конечно, возможность, что им знаком этот мистер Ханли. Тогда мне придется объясняться с их начальством, которое будет упрекать меня в том, что я мешаю согласованной работе охраны, что проще было нанять еще одного человека от них. Или они из него вытянут, что я хотела, и задумаются, почему к ним не обратилась, раз уж все равно пользуюсь их услугами. Но оставлять охрану на улице тоже не хотелось — они все равно буду смотреть за теми, кто входит, и в любом случае могут его узнать, если он им знаком. Так что лучше не наводить их на ненужные мысли и оплатить их обед — к тому же здесь недорого, не разорюсь.

К столику моему они его провели тут же: оставила информацию на входе, что ко мне должен прийти человек по имени Ханли.

Охрана на него покосилась невзначай, но по нему не скажешь, что он нищий сыщик-неудачник. Одет небогато, но в блейзере и при галстуке, таком же темно-синем, как пиджак, и рубашка оксфордская, и серые брюки — так и бизнесмен средней руки может одеться, и очень богатый человек, просто вещи эти будут стоить по-разному, и все дела. Мистеру Ханли пиджачок обошелся долларов в сто максимум — а есть блейзеры и по тысяче, хотя, если шить на заказ, то еще дороже встанет. Дорогая одежда как дорогая прическа — только специалист или человек одного с тобой уровня определит, сколько она стоит. Как английский газон — суть стрижки которого заключается в том, что он должен выглядеть так, словно никто за ним вообще не ухаживает.

Я и сама так одета — три моих черных и абсолютно простых платья мне обошлись в девять тысяч, кажется, или в десять, а посмотришь и подумаешь, что такое можно и за пятьдесят баксов купить. И кожаные вещи такие же — у меня брюки от Ферре за две тысячи, а можно найти за сто или двести долларов. Женщину украшения должны выделять и обувь, мужчину — обувь и часы, и их обоих — машина, конечно. Но это опять отступление от темы.

— Итак, мисс…?

— Олли, просто Олли, — отвечаю, видя как он уголком глаза наблюдает за официантами, чтобы никого не оказалось рядом, когда я буду говорить что-то важное, чтобы остановить меня вовремя. Интересно, что он подумал по поводу Олли — это и за имя можно принять, и за фамилию. Пусть будет как ему нравится, мне безразлично — и тут замечаю официанта периферийным зрением и умолкаю, дожидаясь, пока он не отойдет. — Мне требуются ваши услуги, мистер Ханли.

— Джим, просто Джим.

— Прекрасно, Джим. Итак, мне требуются ваши услуги. У меня есть охрана, вы ее, возможно, заметили.

— И понял, что она ваша — больше в этом зале никому, похоже, такое не по карману.

— Вы мне льстите, Джим. Итак, я специально хочу поручить это дело человеку со стороны, чтобы охрана не имела к этому отношения. У меня завтра встреча с одними людьми, место я вам попозже назову, и мне надо, чтобы вы запомнили этих людей, сфотографировали их, если получится, и установили, кто они, где живут и с кем общаются. Их сексуальные привычки меня не интересуют, компромат на них мне не нужен — лица, имена, фамилии, количество, место проживания. Хотя, впрочем, даже сексуальная ориентация сгодится, если вы сможете ее выявить, — чем больше информации, тем лучше.

— А кто эти люди и что они от вас хотят? Можете не отвечать, если не хотите, — просто так было бы легче.

Что ж, он имеет право знать, но я предпочитаю играть втемную. Пока, по крайней мере.

— Если бы я знала, кто они, я бы к вам не обращалась. И чего они от меня хотят, тоже не знаю. Есть предположения, но очень расплывчатые и отчасти притянутые за уши. А если будет информация, можно будет сделать какое-то умозаключение.

Кивает глубокомысленно, продолжая жевать. Не думаю, что ему нравится мое таинственное и чреватое бог знает чем предложение, — хотя специально начала ему говорить, что не ищу компромата, а потом сказала, что все сгодится, чтобы он подумал, что именно компромат мне и нужен. Так лучше, а то испугается еще.

Чисто внешне он мне не очень подходит — стареющий и толстеющий частный детектив. Вид у него полусонный, неактивный — чуть позже убеждаюсь, что впечатление обманчиво.

— Могу я поинтересоваться, почему вы выбрали меня, Олли? — спрашивает вдруг. — Думаю, что, коль скоро вы наняли такую охрану, вы могли бы и детектива нанять из солидной конторы, а не выискивать агентства, чьи названия напечатаны в “Желтых страницах” еле заметными буквами. Или работа настолько грязная и конфиденциальная, что не хотите, чтобы вами занималось большое агентство?

— Насчет грязи не уверена, а конфиденциальность мне действительно нужна — но, скорее всего, не по той причине, о которой вы думаете, — говорю на всякий случай. — С вами на нее можно рассчитывать?

Сама при этом понимаю, что вопрос идиотский — ну кто же ответит на него отрицательно, особенно при виде богатого клиента?

— Все мое агентство — это мой партнер и секретарша, так что болтать особо некому, тем более что у партнера свои дела. Так что, если я за это возьмусь, то буду работать один. Вы извините меня, Олли, но мне кажется, что вы многое скрываете — хотя согласен, это не мое дело. Как долго я должен им заниматься?

— Пока не добудете то, что мне нужно, — и желательно, чем быстрее, тем лучше. Вас ведь интересует не почасовая оплата, а гонорар за результат, так?

Кивает, снова жуя. Черт, знать бы, что он не халтурщик, что он быстро и качественно сделает порученную ему работу, — а то ведь будет тянуть, и я его не проверю никак. Предлагать ему бешеные, по его меркам, деньги глупо — решит, что я идиотка и попробует их из меня вытащить, сообщая по крупицам не самые важные вещи и прося оплатить всё возрастающие расходы.

— Но ведь я не могу дать вам гарантий. Я так понимаю, что полицию в это вмешивать не надо — хотя связи у меня есть. А значит, работа может быть долгой и кропотливой. Да и, кстати, полиция мне все равно понадобится — чтобы установить, кому принадлежит машина, дом, что числится за тем или иным человеком, и все такое. Но могу заверить, что это останется между мной и тем, кто окажет мне эту услугу, — ваше имя упоминать не собираюсь, я ведь что угодно могу расследовать, по чьему угодно поручению, не так ли?

Что ж, честно. Любой другой, увидев, что я не бедный человек и чего-то боюсь, раз охрана у меня, надавал бы миллион гарантий. Здесь, в Штатах, так принято — рекламировать себя, заверять всех, что ты самый лучший. А этот непривычно скромен.

— Да, я понимаю. Но лучше никого из посторонних не привлекать, — отвечаю жестко, показывая, что это мое условие. — Вы можете дать мне слово, что вся информация, полученная вами, останется между вами и мной?

— Как только она станет вашей, я ее забуду, Олли. Сотру из своего компьютера, освободив место для другой информации, — и показывает на голову, чтобы я не пугалась, что он и в самом деле будет заносить что-то в компьютер.

Закуриваем оба — угощаю его сигарой — и молчим. Я пытаюсь понять, какой же вывод он сделал в отношении меня. Говорю спокойно и уверенно, не похоже, что кого-то или чего-то боюсь. Ладно, пойму во время следующей встречи, когда конкретика появится в наших отношениях.

— Сколько вы хотите за работу? — пора закругляться, и пусть отвечает, готов или нет. — Договор мне не нужен, оплата наличными.

— Три тысячи вас устроит?

— Меня устроит пять, если вы сделаете работу в сжатые сроки. Треть сейчас, две трети по окончании — идет?

Честно говоря, рассчитывала, что он скажет десять, — что ж, он порядочней, чем я ожидала, и это приятно. Или, что плохо, занимается только мелкой работенкой, получая копейки. Но разве можно что-то изменить сейчас? Нет у меня времени звонить кому-то еще и провести еще с десяток таких встреч — так что беру, что есть. Под столом отсчитываю полторы тысячи — теперь вожу с собой не две тысячи, как обычно, а десять, зная, что наличные могут очень пригодиться, — и засовываю их в заранее приготовленный конверт.

— Как я с вами свяжусь? — спрашивает после того, как рассказываю, где и во сколько у меня завтра встреча.

Диктую ему номер мобильного телефона, который взяла сегодня в даун-тауне, — пусть уж лучше два мобильных, чем один. Если ФБР вдруг слушает этот — маловероятно, но черт их знает, — то пока они вычислят, что у меня второй, пройдет время. С другой стороны, если что, не дай бог, случится и каким-то образом всплывет, что у меня два мобильных, это будет выглядеть подозрительно. Но ничего не поделаешь — через две недели сдам его обратно и возьму другой в другом месте. Это, кстати, частая практика в тусовке шоу-бизнеса — менять телефоны, особенно домашние. Но домашний мне пока нужен прежний — и все из-за пропавшего Юджина, от которого, несмотря ни на что, я жду сообщения. Если бы не он, сменила бы сразу после первого факса — и время бы выиграла, и посмотрела бы, как быстро они найдут мой новый номер и удастся ли им это. Эх, Кореец…

…Когда вышла после первой встречи с этими из ресторана — не убегая, но быстрым шагом, — еле удержала дрожь, грозящую вот-вот прорваться и начать потряхивать меня, бросать из стороны в сторону. В кольце из трех охранников почувствовала себя спокойней, но напряжение только в машине отпустило — когда села на заднее сиденье джипа, делая вид, что ничего не случилось, что был обычный деловой разговор. Правда, спутники мои по лицам тех, с кем я разговаривала, явно что-то заподозрили, потому что на меня потом посматривали странно, а один поинтересовался даже, все ли в порядке.

— Все прекрасно, — ответила с улыбкой. — Все прекрасно.

Кстати, мистера Ханли, детектива, нанятого вчера, я что-то в ресторане не заметила — время ланча было, правда, народа много, но я ведь все же там больше часа пробыла, час до появления этих и минимум пятнадцать минут с ними. Что ж, если пропал, значит, плакали мои денежки — никаких бумаг нет, и ничего я не докажу, и даже пытаться не буду.

О другом сейчас надо было думать: о том, что тюменец меня узнал, хотя я, кажется, оказалась на высоте — и вела себя правильно, и ушла вовремя, и не выдала эмоций. Но потрясение было сильным — теперь они точно знают, что это я была с Крониным, а значит, и деньги у меня. Значит, догадывались, с кем им предстоит встретиться — а ведь только начальник охраны Кронина, которого я убила, подозревал, что я не та, за кого себя выдаю. Интересно, знают ли они, сколько денег у Кронина было в Швейцарии и кому он их завещал вместе с виллой в Майами? Он ведь мог копию письма адвокату оставить в сейфе, хоть я и рассчитываю, что в момент взрыва она была при нем. Если знают, то могли связаться с Цюрихом, координаты адвоката есть в письме, и номер счета установить можно — если уж они вычислили Яшу, то и это им по силам.

Что ж, молодцы. Главное, чтобы они теперь не зашли дальше, — как меня зовут сейчас, они знают, и достаточно внимательно посмотреть титры, идущие перед нашим фильмом, чтобы понять, что у одного из сценаристов, чье имя они должны знать, и у меня фамилии одинаковые. И это для меня будет намного хуже.

Первый раунд точно в мою пользу — но это бой за высший титул, раундов тут много будет, и каждый опасен. Мое поведение их наверняка удивило, потому что по-русски я говорить отказалась, на тюменца не среагировала, закончила разговор тогда, когда решила, что с меня хватит, оставив за собой последнее слово, и ушла, а не сбежала. Я бы на их месте подумала, что тюменец обознался — видел дважды, оба раза в подпитии, и вечером, опять же, при электрическом освещении, к тому же было это последний раз в сентябре позапрошлого уже года, то есть почти полтора года назад. И если бы не поверила ему, вызвала бы каким-то образом в Штаты уцелевших охранников кронинских — кто-то из них меня видел, но мельком. Два человека узнали бы меня стопроцентно — это Кронин и верный его пес, экс-комитетчик Павел. Но Кронин мертв — человек Корейца бегал на место взрыва и проверял, а Павла я лично проткнула — он дышал еще, Кореец его увез потом куда-то, да там и оставил, а мне сказал, что пришлось помочь человеку, уж больно он мучался. Добил, короче.

Ну и что дальше теперь? Будут забивать мне еще одну стрелку и выкладывать более веские доказательства, коль скоро не произвел на меня впечатления главный их козырь? Если такие доказательства у них есть — потому что поняли уже, что просто угрозами меня не запугать, а о Яшиной судьбе я и без них знаю, и фраза насчет ФБР вряд ли им понравилась. Подождем, потянем время, которое не на них работает, а на меня: я-то знаю, что происходит, а они — нет. И еще знаю, что к крайним мерам они не готовы, — а они не знают, что я знаю. Так что будем ждать…

— А что это вы с охраной, мисс Лански?

Черт, так и знала, что он заметит — хотя и попросила их в ресторан не заходить и держаться в тени, не выходить из машин. Объяснила, что встречаюсь с агентом ФБР, что их, кажется, тоже взволновало, как и моя вчерашняя встреча. Специально приехала чуть позже и уйти собиралась пораньше, чтобы Бейли не увидел — но у него, конечно, зрение профессиональное.

— Олли, Джек, зовите меня Олли. А что касается вашего вопроса… Задумалась о том, что случилось с Джейкобом, и решила на всякий случай тоже нанять телохранителей — в надежде, что они получше окажутся, чем те, что были у моего покойного партнера. И Юджин давно настаивал — он пока не вернулся, но звонит регулярно и просил, чтобы я их наняла. Кажется, он боится не столько за мою жизнь, сколько за то, что я могу начать встречаться в его отсутствие с другим мужчиной…

Улыбаюсь с легким оттенком кокетства, снова показывая свою ветреность и легкомыслие, но не понимаю, поверил он или нет.

— Надеюсь, у тебя нет серьезных оснований опасаться за свою жизнь, Олли? Тебе никто не звонил, не угрожал, не намекал на свое отношение к смерти Цейтлина?

— Разве по мне похоже, что у меня есть такие основания, Джек?

Хороший встречный вопрос — сразу обезоруживает, потому что при взгляде на меня не скажешь, что у меня проблемы. Но он, наверное, уже видел таких спокойных.

— Кто знает, Олли, кто знает? Думаю, тебе вполне по силам скрывать самые неприятные известия, ты сильная женщина и знаешь, чего хочешь. Да и чтобы выжить в Голливуде, нужен особый характер — на мой взгляд.

— Это комплимент, Джек?

Он замолкает на какое-то время, давая мне возможность задать свой вопрос.

— Никаких новостей по делу Джейкоба?

— Сделали запрос в Москву — хотя ответ вряд ли что-то прояснит, он ведь уже больше десяти лет жил здесь. По крайней мере это не было связано с его корпорацией — она работает как и прежде, и никто не пытается вытянуть из нее деньги или угрожать партнерам Джейкоба. Кстати, ты знаешь, что он оставил тебе наследство?

— То есть?! — Я жутко удивлена и этого не скрываю — не задумывалась, что детей у них с Соней не было, и про родителей либо других родственников я никогда ничего не слышала ни от него, ни от Сони.

— Он за три дня до случившегося составил завещание, в котором указал, что после его смерти все деньги наследует его жена, а в случае, если они умрут вместе, — ты и мистер Кан, причем распоряжаться ими может любой из вас. Думаю, что тебе надо будет слетать в Нью-Йорк, чтобы все оформить, — хотя это и по почте можно сделать…

— Я ничего об этом не знала… — Почему-то меня растрогал этот Яшин жест, наверное, потому, что если американец, каковым и являлся давно покинувший Союз Яша, оставляет кому-то деньги, которые он ценит больше всего, ясно, что тот, кому он их оставил, значит для него очень много.

“Или это значит, что больше просто некому их оставить”, — добавляю специально, потому что прилив эмоций мне сейчас не нужен.

— Может, Юджин знал, но тебе не сказал?

Вот это совсем неприятно звучит.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, мистер Бейли, что как только Юджин узнал о завещании, то сразу убил Джейкоба. Прилетел к нему в Нью-Йорк по делу, там узнал и уже на следующий день убил?

— Нет, Олли. Хотя для кого-то, не для меня, это может прозвучать не так неправдоподобно, как тебе кажется. Версия расправы Юджина с тремя киллерами более неправдоподобна, и кто-то может предположить, что он воспользовался тем, что Цейтлину что-то угрожает, и нанял людей, зная, что на него никто ничего не подумает, — и потому он и смог спокойно убить троих вооруженных автоматами киллеров, раз они знали его и не ждали, что он будет стрелять. Можно даже предположить, что Юджин — а может, и ты, коль скоро он твой партнер и бойфренд, насколько я знаю, — и послал к Цейтлину того странного, по словам секретарши, визитера, рассчитывая, что Джейкоб, услышав поразившую и испугавшую его информацию, напишет завещание в вашу пользу, и еще до его звонка знал, что Цейтлин попросит его прилететь, и продумал безукоризненный план.

— Мистер Бейли, как по-вашему, не причастны ли мы с Юджином к убийству президента Кеннеди?

— Извини, Олли, я ведь ни в чем не обвиняю ни тебя, ни мистера Кана — я просто говорю, к каким выводам могут прийти люди, оценивая эту информацию.

— А они не могут прийти к выводу, что ты пытаешься меня запугать и таким образом склонить к сожительству?

Эх, зря я это сказала, уж больно он меня достал своими речами. Но самоконтроль ослаб на мгновение, и не удержалась от продолжения:

— А может, у меня диктофон в сумочке сверхчувствительный, и я записываю все наши разговоры, из которых явно следует, что вы ко мне неравнодушны и используете в своих целях служебное положение?

Помолчали — я закурила сразу, восстанавливая самоконтроль, ругая себя за то, что так эмоционально отреагировала и раскрылась, возможно, сказала лишнее. Наверное, следовало сделать первый шаг к примирению, раскрыть сумочку и шутливо показать ему содержимое — но мне время было нужно на то, чтобы взять себя в руки.

— Спасибо за информацию, мистер Бейли, — произнесла намеренно сухо, устав ждать, пока он нарушит молчание. — Надеюсь, мои слова не будут означать, что я в чем-то виновна.

— Ты хочешь спросить, не включу ли я тебя в число подозреваемых из-за этого недоразумения?

— Вот именно, мистер Бейли, вот именно. Извините, но мне пора…

И ушла, обзывая себя дурой и одновременно защищая себя, потому что даже у железной леди могут быть срывы — хотя права на них она не имеет. Глупо упрекать того, кого уже нет, но и не могла я не спросить себя, зачем Яша написал на нас завещание — неужели не нашлось никого ближе? Я знаю, конечно, что вы с ним были большими друзьями, что ты ему помог подняться в Америке, перечисляя крупные суммы денег, подтягивая крупных российских бизнесменов, что ты его спас от крутого наезда и от вполне возможной расправы — я все знаю. И что ты летал к нему несколько раз в год, я в курсе, и что Яша по непонятной мне причине в Москву никогда не прилетал. Значит, не к кому было. Кореец точно знает — но мне это сейчас ничего не дает.

Некстати он нам все это оставил — и, если написал завещание после прихода того типа, видно, понял, что угроза серьезна. И видно, тот ему все-таки намекнул, что могут разобраться и с ним, и с женой — а Юджин мне вроде не сказал ничего насчет угроз, по его словам, все было как гром среди ясного неба.

Я даже не спросила, сколько он нам оставил, — не подумала просто, да и не до того было. Если Бейли и вправду что-то подозревает, мог бы мою незаинтересованность оценить. Но вся беда в том, что если кого-то подозревают, то каждый его шаг, каждое слово кажется доказательством его вины, и наоборот — если верят в невиновность, то все вышеперечисленное истолковывают в его пользу. Вопрос только в том, какую позицию занимает Бейли — если судить по началу разговора, то дружественную, если по концовке — враждебную или близкую к враждебной. Пусть не по отношению ко мне, а к мистеру Кану, с которым мы одно и то же. Или были…

Неудачный вышел вечерок, ничего не скажешь. С Бейли выяснять отношения мне не стоило. Ну ладно, ничего не поделаешь уже…

…А может, жив все-таки Виктор Сергеич Кронин? Может, тоже прикинулся мертвым, как и я, может, ранен был и его выходили и спрятали где-то? А может, вовсе и не было его в машине, а тот, кто нажимал на кнопку, приводя в действие взрывное устройство, просто поспешил, не увидел банкира и скрыл это потом. А может, мина была с часовым механизмом, а может… Бредовато, конечно, но не исключено, ибо все возможно в безумном российском спектакле.

Виктор Сергеич, Виктор Сергеич… Скольких людей вы на смерть обрекли из-за денег — Вадима Ланского, Олю Сергееву, Яшу Цейтлина и его жену, возможно, Корейца и, возможно, меня. Может, кто-то и еще был, кого вы устранили на пути к богатству, — этого я уж не знаю. Но, признаться, не сомневаюсь, что таких хватало. Таков уж русский бизнес: вместо того чтобы честно конкурировать, отдавать долги или вести переговоры о разделе сфер влияния, посылают киллера. Нет человека — нет проблемы. Коротко и ясно.

На кой хрен вам это надо было, Виктор Сергеич? Вы и при коммунистах не бедствовали, разъезжали по долгосрочным загранкомандировкам и при демократах банк возглавили. И жили-то один — жена умерла, сын в Лондоне обосновался и, по вашим словам, признавал вас только из-за денег. И ведь особых требований к жизни у вас не было — большая квартира в высотке на Пресне у вас была, но унылая такая и старомодная, безо всяких там новшеств, джакузи разных. Загородный дом был в престижном поселке — весьма скромный, пусть и с бассейном и сауной, и скромный не от бедности вашей, а потому, что вам не надо было ничего другого. Даже разъезжали вы на “Вольво-960” — хотя могли бы шестисотым “Мерсом” легко обзавестись за банковский счет и ездить с эскортом внушительным в пять машин. Но вы ж без понтов были — даже в купленном в по чьему-то совету особняке в Майами пожили месячишко какой-то, а потом сдавали его в аренду, чтоб не простаивал.

И питались вы за счет банка в ресторанах, и даже коньяк дорогой, по три тысячи за бутылку, которым вы меня угощали, опять же банк оплачивал, и дорогущий подарок от Тиффани на мой день рождения вы мне сделали опять же на деньги банка. И предыдущих любовниц, которые должны были у вас быть, вы же тоже не за свой счет кормили-поили, одаривали и одевали — хотя сомневаюсь, что щедры вы были с ними. Машины вы не коллекционировали, дорогостоящих пагубных страстей у вас не было. Даже казино не интересовались — так к чему тогда было все это? Не могли подождать годик, пока Вадим Ланский снимет фильм и вернет вам обещанные пятнадцать миллионов? Нет, вы боялись, что вас обманут, хотя Вадим Ланский с вами дело имел давно, честен был и повода сомневаться в себе не давал — просто вы боялись, потому что в такой ситуации сами бы обманули. Вот и полилась кровь.

Да, еще двое Яшиных охранников на вас и около десяти человек, замешанных в убийстве Вадима Ланского и его жены — потому что одного Вадим убил, одного — его жена, а остальных — рассчитывавшийся за друга Гена Кореец. И те трое или четверо человек, которые погибли с вами при взрыве.

А ведь такой благообразный вы были на вид человек, Виктор Сергеич, — и ничто человеческое было вам не чуждо, что показало хотя бы ваше отношение ко мне. Вы о любви мечтали, о семье — об этаком земном рае, который заслужили на старости лет после долгих, тяжких трудов, и даже не задумывались, что в рай с окровавленными руками хрен пускают. Наверняка представляли себе молодую, красивую жену, меня то есть, в пене кружев, с чашечкой утреннего кофе на веранде майамского особняка. Зеленую лужайку, залитую ярким солнцем, на которой резвятся ваши детишки — вы же планировали прожить еще лет двадцать, как минимум, — и маленького пони с розовыми ленточками, вплетенными в гриву на радость малышам. И воскресные поездки в церковь, и чинное сидение на отполированных скамьях с воздетыми к изображению распятого Христа очами, и неторопливые размышления о душе и Боге, о человеческих ценностях и нравственности — и проповеди, читаемые вами на эту тему нашим с вами детям. Мясник, проповедующий любовь к животным, — но вы же не задумывались о парадоксах, не считая себя убийцей.

Да, совсем забыла — Хохол еще на вас, Серега Хохол, которого вы убедили убрать его друга Вадима Ланского. Хохол, который, впрочем, все равно бы предал, не из-за вас — так из-за другого. Просто не смог бы устоять перед искушением в виде пятнадцати миллионов. А в итоге был разоблачен год спустя, потому что не давали ему покоя так и не найденные им и вами деньги, переведенные Вадимом Ланским в Америку. Он весь год меня доставал, задавая много вопросов, хотя всегда слышал один и тот же ответ, что я не знаю ничего ни о каких деньгах, и попался на том, что в самом конце года я Корейцу сказала, что пора бы от меня отстать — ведь верила, что ближайшие кореша Хохол с Корейцем. Кореец, как только узнал о хохловских расспросах, организовал прослушку, и на следующий же день или через день услышали его люди странный разговор — как позже выяснилось, беседа на эзоповом языке между Хохлом и тем, кто непосредственно отвечал за убийство Оли Сергеевой.

И все рассказал Серега, когда завалил к нему Кореец с братвой, а чтобы развязать ему язык, вынужден был несколько пальцев на руке отрубить топором — всех выдал, кто участие принимал в двух убийствах, и погиб в итоге от пули в глухом лесу, унижаясь и моля о пощаде.

Может, фильм такой снять — “Последнее искушение Хохла”? Не слабее творения Скорсезе будет. А что, идея! Выкручусь если, сниму второй, к которому уже сценарий готов, а потом за “Последнее искушение” примусь.

Так что, по моим подсчетам семнадцать человек на вас, Виктор Сергеич — это если верить в то, что жив Юджин и выживу я, которую вы пытаетесь убить во второй раз. Можно было бы назвать вас дьяволом во плоти, который даже из загробного мира пытается меня схватить и утащить с собой, но это слишком сильно для вас, несостоявшийся мой супруг. О мертвых говорят или хорошо, или ничего — но иначе как выразительным блатным словом “мерзота” назвать вас никак не могу. Впрочем, существует еще много слов, подходящих для вашего описания, — это английский на них беден, а русский язык весьма богат, — но слишком много будет чести, если я начну тратить свое драгоценное время, вспоминая тут позабытый народный фольклор. Юджин бы сказал — пидор, и этим ограничимся…

…“Мистер Юджин Кан. 9.01. 12.00. Там же” — вот что следующим вечером из факсового аппарата вылезло. Слава богу, что я была одна, потому что в этот момент эмоции контролировать не могла совсем и думаю, что все они нарисовались на моем лице. Факс-то явно не Корейцу адресован, а мне. Что они хотят сказать, твари? Что знают о его местонахождении? Что убьют его, если я не отдам деньги? Что предлагают мне его в обмен на пятьдесят миллионов?

Блефуют или и вправду он у них? Трудно поверить, что кто-то мог запросто захватить Корейца — не один он в Москве все же, Леший там и братва, и другие связи у него есть, весьма солидные. Но, с другой стороны, я не знаю, насколько авторитетны эти люди, приславшие мне очередное послание.

Жизнь Корейца на пятьдесят миллионов я бы обменяла — они мне передают его, я им — деньги. Хотя практически передать такую сумму невозможно. Конечно, гарантии, что они сдержат обещание, нет, но уж тут я могу подключить ФБР. Или что еще лучше, связаться с какой-нибудь мафией — плохо представляю сейчас, как это можно сделать, — и заплачу любые деньги, чтобы этих уродов, которые все равно раскроются, расстреляли в тот же день. Хрен с ними, с деньгами, — у нас Яшино наследство есть, наверняка очень большое, и не грех пустить его на месть за Яшу, это самое лучшее ему применение.

Насчет мафии хорошая идея — если увижу, что дело зашло слишком далеко, не грех бы и вправду обратиться к услугам киллеров. Заплатить им побольше, чтобы сработали четко и оперативно. Где их найти? Где гарантия, что меня не кинут? Вон детектива я тоже наняла, а уже два дня прошло после той встречи, полтора, точнее, а информации от него никакой. Ладно, что мечтать о том, что нереально, — нет у меня мафиозных завязок.

Итак, блеф или правда? Или просто пытаются таким образом привлечь мое внимание? А ехать надо — может, и не стоило бы, потому что они уверены, что я приеду, — и лишний раз показать им свою непредсказуемость было бы прекрасно, она бы еще несколько очков мне принесла, — но Корейцем я рисковать не могу.

Интересно, куда же мистер Ханли запропастился, великий одинокий сыщик? Набрала-таки номер его офиса с нового мобильного, наткнувшись, как и следовало ожидать, на автоответчик. Надо его предупредить, может, он их упустил в прошлый раз — так что набираю еще раз и, импровизируя, наговариваю максимально лаконичный и доходчивый текст: “Мистер Ханли. Завтра в полдень то же место и та же ситуация”. Все, хватит — голос он должен узнать, да и по тексту можно догадаться.

Девятое января. Меньше чем через неделю Мартен ждет моего окончательного ответа. Только сегодня была на студии, провела там часов пять, а потом еще в ресторане с ним сидели пару часов, окончательно сойдясь на среднем варианте сценария: погибает все же русский мафиози в финале, потому что Мартен боится, что иначе фильм не примут. По первой картине мы уже почти на пятнадцать миллионов в плюсе — это только по Штатам, без данных о прокате в Канаде, без продажи прав на выпуск видеокассет. Очень неплохо, для дебюта особенно. Но у Мартена фильмы уже были, и у режиссера нашего тоже — это для меня дебют, и для нашей компании.

Шансов на появление до пятнадцатого января Юджина — равно как и на появление его вообще — один из тысячи. Что делать с новым фильмом и Мартеном, пока не знаю, буду по-самурайски действовать, в твоем стиле, — принимая молниеносное решение тогда, когда наступит момент. Я тогда, в Москве, прочитав всю самурайскую литературу после твоей смерти, кажется, наизусть ее запомнила. И то, что усвоила и пропустила через себя, мне очень помогает в сложившейся ситуации и пригодится в дальнейшем, до тех пор, пока все не закончится. К смерти я готова, и ее не боюсь, только вот, как и ты, не могу относиться с полным безразличием к таким категориям, как победа и поражение, — ты всегда хотел выигрывать, и я хочу. Хотя в последние минуты своей жизни тебя уже это не волновало — потому-то ты и шел вперед. И я так же поступила, увидев киллера перед своей машиной год спустя.

Значит, сейчас надо сказать себе, что неважно, выиграю я или проиграю — по самурайскому кодексу не надо ненавидеть врага или гореть мщением, эмоции и мысли в бою только мешают. Бой — момент истины, и только пустота внутри может помочь подсознательно, руководствуясь всей своей подготовкой, жизненным опытом и инстинктами, сделать то единственно верное движение, которое враг отразить не сможет. Самурай долгом руководствовался, как и я сейчас — долгом перед тобой, Яшей, Корейцем. Могу признать, что прожила я хорошую жизнь — и сейчас, когда пришел мой момент истины, ни думать, ни чувствовать ничего не надо.

Но как же мне хочется закопать этих тварей!!!

… — Итак, что вы хотели сказать своим посланием?

— Бабки гони или корешку твоему хана!

— По-английски, пожалуйста, я же вас уже просила. Или вы хотите, чтобы я опять встала и ушла? Учтите, в третий раз я встречаться с вами не буду, с вами уже ФБР встретится…

Смотрю, как главный звереет от ярости: вся его физиономия становится белой, как компьютерный экран, и будь при мне клавиатура в виде пистолета, я бы с превеликим удовольствием отпечатала бы на этом экране эпитафию из нескольких неприличных слов.

Хорошее начало, ничего не скажешь. Я, как всегда, пораньше приехала, к половине двенадцати, к самому открытию, — народа еще было немного, и детектива своего я так и не увидела. Свалил, видать, с моими полутора тысячами. Ну и черт с ним, не до него — позвоню сегодня же в контору, в которой наняла свою охрану, скажу, что мне нужно, и приплачу за конфиденциальность, которая мне вроде бы и так гарантирована.

А друзья мои тоже, наверное, приехали не одни — их опять трое сегодня, все те же, что и в прошлый раз. Когда я выходила два дня назад в окружении телохранителей, никого не увидела похожего на тех двоих, с кем только что вела беседу, но должен был быть кто-то еще для подстраховки, и, если не было в прошлый раз, то сегодня уж точно должен быть — после проигранного ими первого раунда. И второй пока идет в мою пользу.

— Ну смотри, — выдавливает из себя, не заботясь о том, чтобы прятать эмоции, и переходит наконец на английский, не слишком хороший, кстати. Вернее, вполне сносный, многие эмигранты так говорят, и русские, и испаноязычные, и европейцы. — Мужик твой у нас. Так что или ты делаешь то, что мы говорим, или…

— А где доказательства, что он у вас?

— Ты меня не перебивай! — опять по-русски. — Ты знаешь, с кем говоришь?!

— Что? — делаю недоуменное лицо, окончательно выводя его из себя и заставляя нервничать двоих его спутников. Что ж, я его понимаю: не привык он, чтобы с ним так разговаривали, тем более женщины. Привыкай, братан, — по-другому не будет со мной. Может, я перебарщиваю — привлекать к нашей теплой компании внимание совершенно не хочется, да и выстрелить может… вдруг он психованный? Но это уже второстепенное. Мне сейчас перебор не страшен: чем больше он будет злиться, тем больше шансов у него на ошибку, которая мне очень пригодится.

— Ленчик, потише, она ж не одна, падла, — шепчет бычина, но я слышу, ибо музыканты, наигрывающие мексиканские мелодии, как раз затихли. Ленчик? Уж не тот ли это, про которого Кореец говорил? Да вряд ли — тот был из Нью-Йорка и знакомый Юджина, да и русские любого Леонида могут назвать Ленчиком, равно как Сергея — Серегой.

— Ленчик? — спрашиваю, коверкая слово, произнося как “летчик”.

Главный шумно выдыхает воздух, сжимая лежащие на столе кулаки, и думаю, что охрана моя сейчас держится за рукоятки пистолетов, норовя выдернуть их в мгновение ока. Дай бог, чтобы я не слишком хорошо о них думала.

— Короче — говорить я буду по-русски. Если дернешься, корешка твоего завалим — сейчас дам отмашку по телефону — и весь базар.

Блефует — не блефует, некогда думать.

— По-английски, пожалуйста. Или…

— …твою мать, — тихо произносит главный, он же Ленчик, раздувая ноздри.

Думаю, будь мы в другой ситуации, в каком-нибудь тихом месте или вообще в Москве, он бы меня ударил сейчас или ствол бы приставил к голове — прямо при всех. А чего там…

— Ладно, я тебе объясню по-английски, раз такая непонятливая. Одного твоего приятеля нет уже. У второго тоже большие проблемы, и от тебя зависит, что с ним будет. Доказывать тебе я ничего не собираюсь. Человек здесь тебя узнал — ты летом девяносто пятого жила с банкиром в Москве, и этот банкир потерял пятьдесят миллионов чужих денег с твоей помощью. Придумал все тот твой приятель, которого уже нет, — а ты трахалась с банкиром и затрахала ему мозги, а потом ты и твой бойфренд его убрали. Потом уехали сюда и на эти деньги сняли фильм. Фильм вышел, деньги ты уже должна была получить обратно Их нам и отдашь — если не хочешь, чтобы с твоим бойфрендом случилось то же, что с нью-йоркским приятелем. И чтобы потом с тобой то же самое было. Поняла?

— То, что вы сказали, я поняла, — отвечаю спокойно, думая не подколоть ли его по поводу не слишком понятного английского, чтобы еще раз все повторил, но потом решаю, что он этого точно не вынесет. — У меня действительно был русский партнер в Нью-Йорке, и его убили. Этот партнер финансировал фильм, который действительно вышел. И у меня есть бойфренд, который сейчас в Москве — а вы, как я понимаю, оттуда, из России, язык похож на русский, или я не права? Но все остальное не имеет ко мне никакого отношения — вся эта история про банкира и его убийство. Так что давайте оставим в покое сказки и перейдем к делу. Как я понимаю, вы утверждаете, что похитили моего бойфренда и хотите за него выкуп в размере пятидесяти миллионов? Это уже деловой разговор. Но, во-первых, мне нужны доказательства, что он у вас, а во-вторых, пятьдесят миллионов — это слишком большие деньги. У меня их нет прежде всего потому, что киностудией я владею не одна и всеми ее деньгами распоряжаться не могу. Мне никто не даст их снять. У меня есть особняк, есть кое-какие сбережения — миллион или два я вам могу заплатить. Что скажете?

Он смотрит на меня непонимающе — я все медленно говорила, и он точно все разобрал, просто не может, видимо, поверить, что я ему это говорю, а я хочу перевести нашу игру в другую плоскость — чтобы речь шла не о возврате украденных денег, тем более что никаких доказательств тому, что Яша их украл с моей помощью, у них на девяносто девять процентов нет. А чтобы она шла о похищении Корейца и выкупе за него — и о другом порядке денежных сумм.

— Итак, если вы предъявляете мне доказательства — весомые доказательства, — что он у вас, мы приступаем к обговариванию суммы выкупа. Если доказательств нет, у меня нет оснований вам верить, и в следующий раз с вами будет беседовать ФБР. У меня есть хороший знакомый, старший агент их отдела по борьбе русской мафией, то есть с вами, как я понимаю.

И достаю визитку Бейли с тремя, надеюсь, страшными для них буквами, и показываю ему, не давая в руки, не тыкая ей в нос, но конкретно демонстрируя, донеся ее до середины стола.

— Итак, джентльмены? Я не могу с вами долго говорить, моя охрана начинает волноваться, и мне не хотелось бы, чтобы они сообщили полиции, что я встречаюсь с подозрительными личностями. Выкуп — дело деликатное. Полицию и другие службы сюда вмешивать ни к чему, а пустые угрозы — это не деловой разговор. Вы, кстати, мистер Ленчик, сказали мне, что имеете самое прямое отношение к убийству мистера Цейтлина — так вот у меня в сумочке работает очень чувствительный диктофон…

— Бодигарды… были уже у одного бодигарды. Этих трех пидоров завалить как два пальца… — усмехается бычина, уловив знакомое слово, и замолкает, услышав от старшего резкое “Засохни!”.

— Ну, джентльмены? Я жду. Или деловой разговор, или мы с вами расстаемся навсегда.

Закуриваю, показывая что руки у меня не дрожат — если им это интересно, и если они вообще обращают на такие вещи внимание, — и выдыхаю дым, переводя глаза с собеседника на свою охрану, а потом на зал, рассчитывая увидеть в быстро заполняющемся помещении мистера Ханли. Может, он на потолке где-нибудь пристроился или под чьим-нибудь столиком сидит? Или стоит за колонной, весь в клетчатом, в темных очках, перчатках и в шляпе? И нюх, как у собаки, и глаз, как у орла — так ведь у него должно быть? И улыбаюсь этой мысли, легко и естественно.

— Лыбится, падла, — снова шепчет бычина. По сравнению с Корейцем он мелковат, а лицо как у любимцев Ломброзо, один к одному — низкий лоб, маленькие глазки, приплюснутый перебитый нос. У Ломброзо там еще что-то про уши было, не помню — у этого они тоже приплюснутые, вбитые в череп. Видать, боксер бывший — и не один десяток кулаков в перчатках над носом его потрудился, и над ушами. Тоже, кстати, вариант пластической операции, притом совершенно бесплатный — а в итоге лицо такое аэродинамичное, что детройтские автомобилестроители позавидуют.

— Засохни, Серый! — Ленчик руку вскидывает инстинктивно над столом с характерным жестом. Ну вот, распальцовка началась. В красивом и таком далеком от Москвы Лос-Анджелесе — и все та же распальцовка? Просто-таки международный жест, вроде “виктории” или среднего пальца. Несолидно, господа бандиты, несолидно. Да, Ленчик и Серый — чудесная компания, владельцы таких оригинальных имен и погонял. Это только в детективах у преступников клички хитроумные, а в жизни-то попроще.

И вообще как-то обидно иметь дело с лохами. Другое дело явились бы этакие гангстеры, в полосатых костюмах, черно-белых ботинках с пуговками, в белых галстуках и шляпах — не думаю, что вела бы себя по-другому, но все поприятней было бы. Я бы тоже тогда одела другой парик, со старомодной прической волнами, длинное узкое платье и туфли на толстых каблуках, и не забыла бы захватить изящный мундштук. И все было бы так изысканно и романтично, и самые опасные бандиты оказывались бы поборниками правды, и, очарованные собеседницей, брали бы ее под свое покровительство, безжалостно уничтожая несправедливо обидевших ее злодеев. Но уже почти физически осязаемые полоски гангстерских пиджаков расплываются в глазах, превращаясь вдруг в банальный сгусток вишневого варенья, облепляющий плотно-жирное Ленчиково тело.

— Значит, ты меня не поняла, — повторяет главный, видимо, не в силах придумать ничего поумнее. — Значит, тебе доказательства нужны? Тебе ухо прислать или член, чтоб легче узнать было?

— Фу, как грубо! — восклицаю наигранно, показывая, что на понт меня брать не надо. — Если вы говорите всерьез, я позвоню в ФБР через одну минуту — и там, господа Ленчик и Серый, вы будете объяснять свои слова.

— Да хватит про свое ФБР! — не выдерживает Ленчик. — Хочешь, я тебя сам им отдам? Им будешь доказывать, откуда у тебя деньги на фильм и объяснять, откуда ты вообще здесь взялась, и кто такой твой бойфренд, и что ты делала в Москве летом и осенью девяносто пятого! Имел я твое ФБР!

Чуть не сказала ему, что не догадывалась о его склонности к гомосексуализму. Были бы у тебя доказательства того, о чем ты говоришь, ты бы мог это сделать, пидор, — но тебе было бы это невыгодно, потому что я с тобой разговаривала бы по-другому. А это пустой базар. По крайней мере пока пустой.

— Мне не в первый раз кажется, что вы меня с кем-то путаете. К вашему сведению, летом позапрошлого года я находилась в Лос-Анджелесе — и если вам так хочется проверить, то обратитесь в ваше посольство и установите, что за визой я туда не обращалась. Что касается остального — то это какая-то фантастическая история, не имеющая ко мне никакого отношения. Мне ФБР бояться нечего — я никого не похищала и не убивала, и в убийствах не признавалась. Я так понимаю, что говорить нам снова не о чем, к тому же в моем диктофоне кончается пленка, и я вынуждена с вами попрощаться, мистер Ленчик А если у вас будет документальное подтверждение ваших слов, звоните. Но если нет, то… А что касается ФБР, то я пока не буду туда обращаться. Я не верю, что вы убили мистера Цейтлина и так легко в этом признаетесь, и не верю, что Юджин у вас. Боюсь, что вы просто решили воспользоваться убийством Цейтлина и отсутствием Юджина, чтобы попробовать пошантажировать меня. Хорошая попытка, но — увы…

Встаю, и тут Ленчик этот хватает меня за рукав любимой моей кожаной рубашки. Я даже испугаться не успела, как он отпустил меня тут же.

— Доиграешься, сучка…

Улыбаюсь обступившим стол охранникам, напряженным и на вид готовым ко всему, и у каждого рука под пиджаком, в районе подмышки, где кобура должна быть, насколько я знаю.

— Все в порядке, — говорю им. — Все в порядке, мы уходим.

Один, сидевший за столиком сзади меня, встает так, что я вынуждена его обогнуть, а заодно и этих — ловко отрезал, красавец, — и второй уже между торцом стола и мной. А первый сделал шаг вперед, готовый вести меня к выходу, и мы идем. Прямо-таки шахматная партия — фигуры перестраиваются, прикрывая свою королеву, а кто-то свыше невидимой рукой нажал на кнопку часов, отсчитывая время для отступления. И я думаю по пути, что все же чуть перестаралась, и показалось в какой-то момент, что они меня точно здесь пристрелят — не страшно было бы, потому что я бы и не успела ничего понять, но обидно, потому что надо с ними разобраться. Обязательно надо…

Может, отстанут теперь, ведь не к чему подкопаться, нет у них больше ходов? Да нет, не отстанут, не могут они деньги упустить, из которых им причитается солидный куш. Не могут признаться другим и себе, что облажались, особенно Ленчик этот не сможет — он же у них главный, авторитет. Как ему потом смотреть в глаза другим, если он с бабы не может выжать бабки? Да даже просто напугать ее не может, а она его “делает” на глазах у всех.

Теперь он из принципа должен будет что-то придумать — и, кажется, я знаю — что. Но еще рано, еще одна встреча с ними должна быть у меня в запасе. Поскольку должны же они предпринять еще один шаг, предпоследний, — предъявить мне доказательства по поводу Корейца, или по поводу того, что они проследили кронинские деньги, или по поводу того, что это именно я была в Москве. Вспомнила, что были фотографии у Кронина, на них я с Корейцем в ресторане, я на кладбище, и дата на них была внизу — но, когда он мне их предъявил и я выиграла тот психологический поединок, он мне их отдал вместе с негативом и попросил выкинуть все это: стыдно ему, мол. И я выкинула — изрезала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

Мог ли быть еще комплект? Поеживаюсь при мысли, что мог — снимки же Павел делал, кронинский сторожевой пес с очень поганой натурой, но и с очень неплохим нюхом. Наверно, не сам делал, кто-то по его команде — а может, и сам, чтобы меньше народа знало о том, что он следит по просьбе шефа или по своей инициативе за любовницей и почти женой шефа. И в тот момент, когда он отдавал Кронину эти снимки, он уже знал, что тот оформил мне израильский паспорт и двойное гражданство — я тогда Еленой Казаковой звалась. Почему-то именно это имя выбрали люди, сделавшие мне по поручению Корейца права и загранпаспорт — на обычный больше времени ушло бы, — и Кронин перевел на Елену Казакову счет швейцарский на тот случай, если начнут тюменцы требовать с него компенсацию за понесенный ущерб. И дом в Майами все через того же цюрихского адвоката был на меня переведен, как бы продан мне. Сам себя Кронин перехитрил — провернул эту операцию, думая, что, если прижмут его, он докажет, что сам все потерял, вложившись в аферу, и тем заслужит прощение и отработает потом, если что. Думал, что я-то никуда не денусь, меня его человек даже до дома сопровождал незаметно — а получилось, что просто подарил мне почти двадцать миллионов.

Ладно, не о Кронине речь, а о том, что Павел был единственным, кто меня основательно подозревал, — и то, что убедило Кронина во время выяснения отношений из-за снимков, его вряд ли убедило. Старикан-то влюблен в меня был, ему хотелось мне верить, и не было доказательств моей вины, а тот на меня злобился: я его не переваривала с самого начала. Взгляд его сальный, манеры приближенного к хозяину и потому наглеющего с его гостями холуя. Я обращалась с ним как со слугой, и он злился, бывший комитетчик, считавший себя крутее всех крутых, — и думаю, что по своей инициативе он за мной следил и меня снимал, чтобы выслужиться перед хозяином и меня закопать, так как я уже стояла между ним и Крониным, а это его пугало. Злился на меня, ненавидел, но и хотел одновременно — классический сюжет, в котором слуга ненавидит и хочет хозяйскую любовницу.

А так как видел неглупый Павел — просто чересчур самоуверенный, это его и погубило, — что у хозяина начинаются проблемы, и был частично в курсе этих проблем, то должен был сделать вывод, что хозяину могут кранты прийти. Он же крыса был, а не бык, как Ленчик, — а крыса не идет напролом, она смывается с тонущего корабля. Так почему бы после того, как скомпрометировать меня не удалось, ему не могла прийти в голову идея свалить с корабля вместе со мной — деньги кронинские у меня, а у него на меня компромат, так что я никуда не денусь.

А может, он второй подход к Кронину хотел сделать после неудачного первого — дождаться, когда тот будет после очередной встречи с тюменцами во взвинченном состоянии, и снова подсунуть компромат на меня. Ведь недаром он так осмелел, что изнасиловал меня на моей съемной квартире — даже не поняв, что я его на это толкнула. Мне выход был нужен из создавшегося положения, и ничего лучше секса я придумать не могла — в тот день, когда Кронин с тюменцами встречался, Павел хозяина не боялся. Значит, было что ему сказать — не случайно пошутил издевательски, что предложит шефу меня тюменцам отдать как главную виновницу случившегося. Они бы меня не взяли, им деньги были нужны назад — но слова его свидетельствовали о том, что мою вину он доказать может и хочет.

Что-то я длинно об этой гниде — суть в том, что второй комплект снимков, равно как и кронинское послание своему адвокату, мог остаться где-то и попасть в руки тому, кому не надо. И если письмом к адвокату меня не прижмешь, раз там о Елене Казаковой речь, то вот фото — это доказательство, и еще какое. Можно сколько угодно орать, что это монтаж, но есть же экспертиза, которая установит подлинность. Не очень разбираюсь во всем этом, и остается лишь надеяться, что снимков у них никаких нет и они их не достанут в ближайшее время. Но к их появлению нужно быть готовой, так что хорошо, что я про них вспомнила.

Еще хорошо, что вспомнила про израильский паспорт Елены Казаковой, сделанный Крониным. Он укрыт надежно в крошечном сейфе в моем доме, но когда вспомнила про него, то подумала, не сжечь ли его на хрен, это ведь компромат. Но компромат, который может оказаться волшебной палочкой, приносящей спасение, — так что пусть остается.

И еще подумала, что, в принципе, разного компромата в моем доме много — российский загранпаспорт на имя Ольги Ланской, левый, естественно, по которому Кореец вывозил меня в Штаты, свидетельство о смерти Оли Сергеевой, опять же российский загранпаспорт Лены Казаковой, плюс ее израильский документ. Если этот Ленчик не просто так брякнул, что сам может сдать меня ФБР, — то это опасные документы, и если вдруг будет обыск и их найдут, то мне не отвертеться. Надо быстро что-то решать.

Но обо всем этом я позже думала — на следующий день. А после встречи сидела в машине, тупо глядя в одну точку и заново переживая каждую секунду состоявшегося разговора, и, несмотря на уговор с охранниками, опустила заднее стекло и курила нервно, думая, что такое напряжение само не уйдет, его как-то снимать надо. Напиться, что ли?

…Ты не думай, что я горжусь собственной смелостью и потому так охотно о ней повествую и ее словно выпячиваю. Не такая уж я и смелая, признаться. И свидетельством тому — подавленное состояние, из-за которого и начала этот внутренний диалог с тобой, рассказывая тебе о случившемся, потому что некому больше рассказать и нет никого рядом со мной, кроме враждебно настроенных людей, и у меня сейчас проблемы. Очень большие и очень серьезные…

А что касается моих так называемых подвигов… Я тогда на киллера машину направила не потому, что такая героиня и вся из себя, — возможно, умнее было бы дать задний ход и скрыться, тем более что, хоть я и не знала этого тогда, Хохол уже был на прослушке и его должны были вот-вот вычислить, а он должен был всех сдать, и Кронина, и других, и ничего бы мне не грозило, потому что Кореец бы меня никуда не отпустил одну. И рванула я на него, наверное, из-за того, что подсознательно искала смерти — столько раз кляла судьбу за то, что не погибла вместе с тобой, и о самоубийстве не раз подумывала после твоей гибели, и слепо верила, что если со мной что случится, мы с тобой встретимся. Такие вот сильные чувства были — в первый и в последний раз в жизни.

Чем мне грозит игра с Крониным, я не сразу поняла — да и вела меня месть, и на убийство охранника меня толкнула не смелость безрассудная, а страх за Корейца. Меня потом вывернуло наизнанку, когда я увидела кровь на себе и поняла, что произошло. Я так ревела на широкой Корейцевой груди, и разревелась еще сильнее, когда он нежно погладил меня по волосам.

И с этими сейчас вела себя так не потому, что жутко смелая — хотя охрана, которую я поначалу считала бессмысленной, мне смелости придавала, — а потому, что так было надо, и ты за мной стоял, и Кореец, ваше поведение и ваш опыт, та его часть, которую я знала.

Да какая там смелость! Я на обратном пути после второй встречи еле себя контролировала — кажется, телохранители тогда поняли: что-то очень серьезное происходит, потому что какой-то волосок тончайший отделял меня от истерического смеха, сбивчивой болтовни или нервного припадка. Потому что, когда мы приехали и я ушла наверх, в ванной чуть не упала — все плыло у меня в голове, и ни одной связной мысли не было. Хотелось одновременно орать победно и рыдать истерически. Еле-еле сдержалась — благодаря старине “Джеку Дэниелзу”, впервые выпив залпом полстакана безо всякого льда и ощутив, как захватившая всю меня изнутри черная тяжесть начинает сползать вниз. Тут же проглотила еще столько же, давясь и чувствуя, как текут по подбородку капли — вот, наверное, вид был отвратительный, — чтобы закрепить успех. И опьянела моментом, и глаза начали закрываться минут через двадцать — тридцать, и я, покачиваясь, добралась до спальни и провалилась в глубокий сон.

А когда встала, мне ненамного лучше было — только еще сухость во рту прибавилась. Посидела у окна, пытаясь абстрагироваться от всего, потом пошла слоняться бесцельно и нервно по дому, избегая спуска на первый этаж, и наткнулась на мигающую на автоответчике лампочку — я на него мобильный переключила. Столько телефонов в доме, и факс, и два мобильных теперь — я бы так могла до завтра не заметить. Может, я беру все новые мобильные и меняю домашние номера словно все дело в них, словно это какие-то пластиковые бомбы, разрывающиеся периодически дурными новостями, — и потому меняя номер всякий раз подсознательно надеюсь, что по нему услышу только хорошие известия или хотя бы не услышу плохих.

Застыла, протянув руку к кнопке прослушивания. Опять эти? А может… может, Юджин? И, видно, потому, что перепсиховала, сразу надежда вспыхнула — ведь говорила себе, что не надо его ждать, что его, наверное, уже не будет и надо привыкать к этой мысли, но ничего поделать с собой не могла. Забыла даже, что номер-то поменяла, и он его никак уже не узнает.

— Привет, Олли, это Стэйси. Давно не видела тебя, перезвони, если сможешь. Чао.

Разве давно мы не виделись? Пятого вечером — сегодня девятое. Если перезвоню, придется ее пригласить, потому что в город я сегодня ни за что не поеду. Хватит, напутешествовалась. Не хочется никого видеть — но, с другой стороны, можно позвонить. Так хорошо она это делала в прошлый раз — может, даст мне возможность расслабиться и забыться?

… — Выпьешь? — спрашиваю, когда усаживаемся в гостиной наверху. — Что тебе сделать?

— А ты что будешь? Виски со льдом? И мне тоже…

И говорит вдруг, рассматривая меня пристально и чуть тревожно:

— У тебя что-то случилось, Олли?

— Да нет, конечно, у меня все прекрасно! — Видно, не слишком прекрасно, раз даже она заметила. Не так уж хорошо Стэйси меня знает, видит в четвертый раз или даже в третий — и то поняла, а это лишнее. Выходит, сползла маска — надо срочно принимать меры, пока другим не стало заметно, кому это видеть совсем ни к чему. А к таковым сейчас всех можно отнести — телохранителей, Мартена, Бейли и друзей моих русских. Каждому мое лицо без маски скажет то, что ему надо знать, — а значит, хорошо, что я ее пригласила, а то бы и не догадалась сама. И еще это значит, что надо сегодня расслабиться как следует — не напиваться ни в коем случае, но выпить слегка и заняться сексом.

Она достаточно тактична и вопросов больше не задает — понимает, что я не отвечу, буду удивляться и делать вид, что все лучше некуда. И словно читает мои мысли:

— Может, хочешь порошок — тот, что я тебе предлагала в прошлый раз?

Я уже, кстати, думала о том, что бы мне пригодилось сейчас — запомнившаяся по Голландии марихуана. Одна сигарета — и тебе весело, и мир становится еще ярче, хотя вроде некуда уже, и время останавливается, и жутко хочется секса. Тогда я ее из интереса попробовала, зная от Юджина, да и раньше слышав, что к анаше не привыкаешь, бояться ее не надо, — но желания повторить в Штатах не было: зачем, когда и так хорошо? А в ванной как раз после возвращения вспомнила про нее, про сильный эффект без всяких последствий — и о том, что слышала, что траву тут можно купить легко, и копейки стоит, десять долларов мешочек на порцию, а то и две. Но потом мысль отринула — ну не попрусь же я сейчас в сопровождении охраны покупать марихуану? И их не пошлешь — не так поймут. Так что в ответ на ее вопрос качаю отрицательно головой — ну его, порошок, к дьяволу, может, от него крыша вообще поедет окончательно. С травой попроще — легкое опьянение часа на четыре и потом только жажда, вот и все похмелье.

Но Стэйси же не про марихуану говорит — про кокаин. У нее в прошлый раз с собой был, а может, и в первую нашу встречу. Когда я отказалась в тот раз, она засмущалась, начала объяснять, что сама небольшой любитель, но иногда неплохо нюхнуть, и секс под ним куда более сильный. Может быть, может быть — только вот про кокаин я много плохого слышала. Это же самый модный наркотик в Голливуде, и столько людей им пользуется, что проще, кажется, сказать, кто не нюхает, чем кто нюхает. Дауни-младший, Ван Дамм, актеры покрупнее, музыканты — очень много у него тут поклонников. И купить его легко, и не так он дорог — если есть связи, доза средняя долларов в сто обойдется. Понюхал и отъехал, не надо ничего в себя вкалывать, все легко и просто — вот только зависимость, говорят, сильная, лечиться потом надо. А мне мало проблем?

“Ну ты же алкоголичкой не становишься, — внезапно начинаю убеждать себя. — Вспомни, как ты прежняя в молодости любила шампанское, а потом коньяк, как в Москве напивалась несколько раз после смерти мужа. Но ведь в подавляющем большинстве случаев легко себя контролировала и даже в депрессивном состоянии выпивала за длинный вечер граммов двести джина с тоником или виски — и не тянуло перебрать. Да и сейчас периодически выпиваешь — по пятьдесят, сто, сто пятьдесят граммов. И что — зависимость появилась? Пора в клинику бежать, а оттуда к анонимным алкоголикам, каяться, пить сок и делиться стыдными воспоминаниями, бичуя себя и выворачивая наизнанку?”

Даже самой странно стало, что так горячо себя убеждаю. Подозрительно это — хотя, впрочем, что тут подозрительного, снять стресс необходимо — вот и все.

— Ну и я не буду, — откликается Стэйси. — Ты не подумай, Олли, я просто предложила. Думала, что он тебе может помочь. — И спохватывается, понимая, что некорректную фразу сказала: — То есть я имела в виду не тебе — нам. Совсем другие ощущения от секса — правда!

Я в кино много раз видела, как это делают. В том же “Человеке со шрамом”, что ты так любил. Но не предполагала, что буду делать это сама — в реальности. Она быстро зеркальце из сумки извлекла, и бритвенное лезвие запечатанное, и пакетик с белым порошком. Высыпала немного на зеркало, измельчила лезвием комочки, искусно выстроила две длинные узкие полоски. Прямо шаманский ритуал, но смотрится занимательно. А порошок почему-то напоминает сахарную пудру, которой в моем детстве посыпали домашние пироги — и пудра эта ассоциировалась с ощущением дома, тепла, защищенности и потому сейчас вызывает похожие ассоциации.

— На трубочку, Олли, вставляешь в нос, вдыхаешь. И…

И! Вдыхаю одной ноздрей, потом другой, представляя, как дорожки через ноздри перемещаются внутрь, словно втянутые пылесосом, и медленно кружатся, как снежинки, падая вниз, оседая на внутренних органах, покрывая их белым налетом.

И тут вспышка в голове, этакая микро-хиросима, и ощущение словно улетела я из этого мира, в котором была, и перенеслась в другой — вроде тот же самый внешне. В котором все классно, и весело, и не было ничего плохого несколько часов назад. Смотрю на Стэйси, улыбающуюся мне и повторяющую ритуал, на сей раз для себя, и обнаруживаю, что хочу ее жутко. Прямо здесь и прямо сейчас, чтобы не ходить никуда — и, не дожидаясь, пока две новые дорожки убегут в нее, плюхаюсь в кресло, задираю платье и, широко раздвигая ноги, медленно проводя там ладонью, показываю ей: иди сюда…

Когда прихожу в себя после фантастического по силе оргазма — даже двойного оргазма, накатывающего один на другой, — эффекта уже нет никакого, просто расслабленность, насыщенность и умиротворенность в душе и теле. Самая опасная женщина есть женщина сексуально неудовлетворенная — это прекрасно известно, но я все свои отважные поступки совершала по другой причине, из принципа, не испытывая в те моменты полового голода.

— Ну как тебе понравилось? — шепчет Стэйси, слабо улыбаясь мокрым ртом, и я улыбаюсь ей в ответ, гладя по волосам, в которые еще пять минут назад вцеплялась отчаянно, словно пытаясь ввести еще глубже в себя ее язык, и только случайно посмотрев на лежащие на стене часы, обнаруживаю, что прошло всего-то минут сорок. Недолго же он действует — но как быстро и какой эффект!

— Хочешь еще? — Она перехватывает мой взгляд.

— Пока вполне достаточно, — отвечаю, думая, что несколько кривлю душой. — А вот тебя — да…

— Мы могли бы встретиться, мисс Лански? Это важно.

— Хорошо, — соглашаюсь неохотно, совсем не желая выбираться в город. Ничего не поделаешь — сама позвонила, хотя и не по собственному желанию. Стэйси в полночь уехала: ни к чему мне напрягать бодигардов. Так что я ее выпроводила — и ощутила физически, как на минуту открывшиеся ворота, выпускающие тело ее машинки, посигналившей мне тормозными огнями на прощание, впустили прятавшееся и поджидавшее меня одиночество, которое, незаметно проскользнув мимо охраны, встало сзади и положило все тяжелеющую руку мне на плечо, будто говоря: “А вот и я! Хватит тут мерзнуть, пошли лучше обратно”. И, возвращаясь в дом, пытаюсь идти быстрее и захлопнуть дверь перед его носом и вдруг вижу его в окне второго этажа, вижу, как оно, неизвестно как там оказавшееся, ласково манит меня пальцем. И бессильно замедляю шаг, поняв, что никуда от него не деться…

— Мисс Лански, как вы понимаете, мои люди каждый день докладывают мне о происходящем — я обязан знать все, чтобы в случае необходимости сделать вывод относительно складывающейся вокруг клиента ситуации или принять решение относительно изменения тактики действий ваших телохранителей. В вашей ситуации ничего не изменилось?

Он мне позвонил вскоре после того, как я встала, этот мистер Джонсон, — узнал от своих подчиненных, что я на ногах, дал мне время принять душ и выпить кофе и набрал мой номер. И попросил заехать к нему в офис с оговоркой “если вам удобно” — и не хотелось, но я заехала: все равно в город собиралась, да к тому же знала, что охрана ему доложит, что я не занималась ничем таким серьезным, что бы помешало бы мне с ним встретиться. Он бы тогда сделал вывод, что есть у меня причины его избегать, а это лишнее.

— Насколько мне известно, нет, — улыбаюсь ему, чтобы подтвердить правоту своих слов. — У ваших людей другое мнение?

— Мне доложили, что вы вчера встречались — скажем так — со своеобразными людьми. Встреча закончилась тем, что один из них физически пытался вас задержать. По мнению охранявших вас людей, ситуация была достаточно конфликтная и чреватая опасностью. Мне доложили, что эти люди вели себя враждебно — точно так же, как в первую вашу встречу с ними, седьмого января.

— Кажется, это мое дело, с кем я встречаюсь, и в нашем контракте не оговорено, что я должна докладывать вам обо всех моих знакомых, о каждом своем шаге и делать что-то только с вашей санкции. Разве не так, мистер Джонсон? — Резко, надо смягчать, урок он уже должен был усвоить. — Мне нравится иметь с вами дело, я ценю профессионализм ваших людей, и потому наш разговор кажется мне несколько… лишним…

— Да, да, конечно. Я вовсе не собирался каким-либо образом вторгаться в ваши дела… — Не хочет терять клиента мистер Джонсон и рисковать тем, что я начну всем говорить что контора его дерьмо, подрывая ее репутацию. Он же не знает, что знакомых у меня тут почти нет. — Но я должен знать, если происходят какие-то изменения. Если вы едете на встречу, в ходе которой могут быть такие… недоразумения.

— Разве это всегда можно предвидеть заранее?

Он соглашается со мной, извиняется, что отнял время, и вроде разговор закончен — но, кажется, он не договорил, не сказал того, что планировал сказать, после того как встретил отпор. Зря я так. Начинаю ошибаться — пусть ошибки эти кажутся мелочью, но могут сыграть свою роль. Бейли оттолкнула — по крайней мере, он не звонит больше. Этого поставила на место, вчера чересчур озлобила Ленчика. А мне и Бейли нужен, и этот тип — могут пригодится. Да и Ленчика злобить не стоило — можно лишь утешиться тем, что не сказала ему куда более неприятные слова, которые едва не сорвались с языка и которые чудом удержала на нем и приклеила к нёбу, а после проглотила.

— Вы что-то еще хотели мне сказать, мистер Джонсон?

— Нет, мисс Лански, — отвечает после секундного, но заметного все же колебания. — Нет.

Что же это могло быть? Был момент, когда Ленчик повысил голос, одергивая своего быка, и, хотя охрана сидела на расстоянии и музыка играла, могли услышать фразу и кто-то из них мог понять, что они по-русски говорят. Может, в этом и дело — и Джонсон теперь боится, что русская мафия меня преследует? Вот не было печали! Пока возможно, надо скрывать это тщательно от всех и выложить только когда уж припрет. А может, проверили номера машин, которые следовали за моим джипом, и что-то установили и он хотел сказать, но передумал?

Черт его поймет! Но знаю точно, что шедшую за мной машину охранник, который на некотором расстоянии позади за джипом следует, засекал дважды. По крайней мере, он так говорит — и не исключено, что от меня он что-то скрывает или не договаривает, выкладывая всю правду только своему боссу. Мне сказал, что один раз это “Торус” был серебристый, подхвативший нас около дома и тащившийся сзади до студии. А вчера, накануне встречи, красный спортивный “Понтиак”, прицепившийся на выезде из Бель Эйр и проехавший мимо, когда мы припарковались у ресторана. Но при этом пояснил, что уверенности в том, что они следили за джипом, нет никакой — просто нам могло показаться по пути. Вот если одна из этих машин появится во второй раз, это сигнал тревоги, и надо принимать меры, проверять номера и все такое — а пока для них это случайность.

Где же чертов Ханли, интересно? А про Корейца и спрашивать не буду…

— Олли? Это Джим Ханли — помните?

— Конечно. — Еще бы не помнить — столько раз спрашивала себя, куда делся этот чертов Ханли, и вот он наконец появился. Может, все дело только в том, что надо очень сильно захотеть, чтобы человек объявился, и он тут как тут? Так, глядишь, и Юджин объявится. Хотя нет — его появления я хочу слишком давно, и, если до сих пор от него никаких вестей… Ладно, проехали. — Надеюсь, у вас есть для меня новости, Джим?

— Разумеется, мисс Ла… Олли…

Значит, выяснил-таки мою фамилию. Что, впрочем, вполне оправданно: работать на анонима тяжело. Один лишь минус я во всем этом вижу: в том, что, выяснив, кто заказчик и кто противная сторона, человек может начать выяснять, зачем заказчик сделал свой заказ и что за проблемы у него с противной стороной. И если голова у него варит, может прийти к тем выводам, которые, на мой взгляд, лучше бы оставались тайной. Пока, по крайней мере.

— Не знаю, стоит ли говорить об этом по телефону… Я хотел предложить вот что: нам следует встретиться, и лучше сегодня, после чего по согласованию с вами мне следует отбыть в Нью-Йорк для выяснения определенных вопросов. Ну вы понимаете, о чем речь…

— Да, да, разумеется. — Значит, он думает, что эти из Нью-Йорка? Неудивительно, коль скоро именно там и расправились с Яшей. Так не тот ли это Ленчик все же, про которого говорил Юджин? Не должен бы, потому что в противном случае это будет означать… Это много чего будет означать — и в первую очередь то, что Кореец допустил серьезную ошибку, во что лично мне верить не хотелось бы. Но, с другой стороны, рядом с ним спокойно существовал себе Серега Хохол, которому Кронин намекнул, что тебя надо убрать и который нашел исполнителей. Целый год существовал, но Кореец не чухнулся даже, а если и были у него слабые подозрения, материализовались они лишь после того, как я обратилась, попросив перестать ко мне приставать насчет каких-то американских денег.

— Может быть, там же, где мы встречались, Олли? В двенадцать, скажем?

— В час. О’кей, Джим? До встречи.

На часах одиннадцать — удивительно, что я так рано, по своим меркам, встала. Два дня уже прошло с момента разговора с мистером Джонсоном, двенадцатое сегодня, — и все два дня я занималась сексом с зачастившей Стэйси, пила и нюхала кокаин. И ни шагу из дома — слишком уютно в особняке: никакой слежки и никакой необходимости делать вид, что все в порядке. Оба дня говорила себе, что что-то расклеилась — что надо выйти, съездить куда угодно, показать тем, кто следит за мной, и тем, кто меня охраняет, что я в порядке, что нечего мне бояться и что жизнь идет так же, как шла. Но нежелание оказалось сильней необходимости — в конце концов решила, что просто стресс сильный, который надо снять. Стресс после убийства Яши, отъезда и пропажи Юджина и, что самое главное, после двух этих встреч, на которых я держалась на высшем уровне, выиграв оба раунда всухую, не дав сопернику сделать ни одного удара. А точнее, не показав, что часть ударов, в частности, заявление, что Кореец у них, достигли цели — а чего не видишь, того ведь не существует. Солипсизм. Удобный и в данном случае вполне подходящий.

Признаться, собственная слабость, с одной стороны, была неприятна — все же не было со мной такого давным-давно, даже после твоей смерти я чаще находила в себе силы собраться в случае депрессии и поехать куда-то, хотя случались ситуации, схожие с нынешней. Когда сидела дома и напивалась — да нет, напивалась-то я всего несколько раз. Чаще просто сидела, выпивала немного, граммов двести, и думала о тебе, ждала твоего звонка по телефону или в дверь и так входила в роль, что и вправду забывала, что тебя нет давно. И тем тяжелее было потом возвращаться в реальность.

Или дело в том, что тогда я все же была сильней? Все же не слишком спокойным, если разобраться, был весь год нашей совместной жизни с тобой — убийства и исчезновения людей рядом, твое ранение, твои отъезды, пусть и ненадолго, и поздние порой возвращения, когда я чувствовала: что-то происходит, но не спрашивала, потому что ты молчал. А тут, после операции “Кронин”, год затишья, даже побольше. И если, живя с тобой, я подсознательно боялась того, что могло произойти — вот ведь парадокс, боялась все время и при этом была счастлива, пряча опасения глубоко внутрь, давя и не выпуская наружу, — то тут даже и в голову не приходило, что кто-то убьет Яшу, а потом придет по мою душу. Хотя на хрен им моя душа — им деньги нужны, а может, и жизнь заодно, просто чтобы никому я потом ничего не сказала, никому не пыталась мстить.

— Стэйси, подъем, мне пора! — Вторую ночь у меня ночует, и думаю, что охрана пока ничего такого не подозревает, хотя мне глубоко по фигу, что они думают о моих сексуальных привычках. Но и шокировать их и давать повод для разговоров в офисе не хочу — это в развратной юности я любила мужчин в шок повергать, а сейчас несолидно.

— Ты на студию?

— Да нет, важная встреча в городе — бизнес, ты же понимаешь.

Хорошая девочка — отмечаю в который раз, когда она встает. Вроде ничего особенного, стандартная обитательница страниц “Плейбоя” — но посмотреть приятно, может, именно потому, что она не на журнальной странице, а в моей постели. Такая ласковая, нежная, приветливая — но почему-то уверена, что все оттого, что одинокая. Что это — поганый характер, еще не раскрывшийся мне в силу того, что были близки лишь физически, или банальное объяснение: трагедия человека в большом городе, жестоком и задыхающемся в безумной гонке к преуспеванию?

Немного непривычно спать с кем-то — после того, как тебя убили, я, естественно, спала одна, и здесь, в Америке, до поездки в Москву, мы с Корейцем жили в разных местах, и он у меня оставался редко. Да и после возвращения, если и оставался, то в том случае, если находились силы, я все же предпочитала спать отдельно — к тому же нечасто его оставляла, предпочитала, чтобы он уезжал на ночь, иначе в чем смысл раздельной жизни? Когда уже начали жить вместе, и то старалась лечь в другую постель — для меня это был символ того, что мы просто любовники, но не муж с женой. А тут две ночи сплю рядом с чужой, в принципе, девицей — но после приличной дозы спиртного и наркотика удивляться, наверное, не стоит. И оттого, что спим рядом, еще больше ощущаю свою потерянность, и почему-то хочется ее выгнать.

— У меня сегодня пробы в час на телевидении — я тебе позвоню потом, Олли, о’кей?

Молодец — хотя мы и стали любовницами, на роль в нашем фильме она не слишком рассчитывает. И несмотря на ночные развлечения, умудряется еще и работать — в клипах снимается на ТВ, а тут сказала, что ей роль предложили в сериале, не слишком большую, но зато серий там немерено, работы чуть ли не на год. В России бы, наверное, она рассчитывала на то, что я ей все сделаю — и работой обеспечу, и деньгами. А тут, в Штатах, подход трезвый — секс сексом, а бизнес бизнесом. Мне это вдвойне приятно — потому что в который раз вижу, что она со мной связалась не из-за того, кто я, а потому, что я ей действительно нравлюсь. И лишнее подтверждение тому, что нравлюсь и мужчинам, и женщинам, не радовать не может — даже в такой поганой ситуации, в которой я сейчас. Как минимум, поднимает настроение — а, если учесть извечную мою похотливость и сексуальную озабоченность, то и здорово отвлекает от происходящего.

Надо бы сказать ей, чтобы забрала кокаин — вчера по моей просьбе купила у дилера солидную порцию: я ее профинансировала, желая иметь запас, а теперь думаю, что он мне совсем ни к чему, если уж подпитываться чем-то, то только сексом — хотя, признаться, большой вопрос, так ли хорошо мне с ней будет без выпивки и порошка. Нет, женщины меня, конечно, интересуют, и делать с ними это приятно, особенно когда женщина красива и опытна, как Стэйси, но ни в какое сравнение с тем сексом, который у нас был с Юджином, развлечения с новой моей партнершей не идут. Но знать ей об этом, конечно, не следует, и потому на прощание ласково глажу ее по щеке, аккуратно целую в губы — в принципе, ненавижу целоваться, так легко размазать косметику, но у нее эта привычка есть, так что иду навстречу, пока она сама меня не поцеловала более продолжительным и страстным поцелуем, — и говорю кучу комплиментов. Она это заслужила, в конце концов, — так почему бы ее не порадовать? Тем более что больше, боюсь, мне порадовать ее нечем — до пятнадцатого, то есть до дня моего окончательного ответа Мартену, совсем чуть-чуть осталось, а никакого ответа у меня нет, и, видно, с фильмом нам пока придется подождать.

В лучшем случае подождать. А в худшем — фамилия моя в титрах будет в черной рамке — если она вообще там будет…