Скалаки

Глава первая НА ЗАКАТЕ ДНЯ

Лидушка каждую минуту выбегала за ворота поглядеть на дорогу. Сегодня должен был вернуться «дядюшка». Солнце уже зашло за темный лес, а Балтазар все не шел. Девушка была полна тревоги и беспокойства; она надеялась, что вместе с «дядюшкой» придет и Иржик, но и «дядя», который мог бы обо всем рассказать, до сих пор не возвращался. Лидушка легла, хотя спать ей вовсе не хотелось.

Поздно ночью в ворота раздался стук, и не успели проснуться Ванек и бабушка, как Лидушка была на дворе.

— Кто там?

— Это я! — послышался голос Балтазара.

Балтазар был один. Ванек и Бартонева, которые уже успели встать и ждали хозяина, приготовили ему поесть. По лицам близких Балтазар видел, как не терпится им расспросить обо всем, что произошло. При свете лучины Балтазар коротко все рассказал. Бартонева и Лидушка плакали, Ванек сидел молча, опустив голову.

— А как тот парень? — спросил, наконец, Ванек.

— Он остался там, чтобы похоронить отца.

Долго сидели за разговором, всем было грустно, особенно Лидушке. Она всю ночь глаз не сомкнула.

Прошел день, второй, третий, а Иржик все не приходил. Миновала неделя, за ней вторая, а о сыне несчастного Микулаша не было никаких вестей. Салакварда расспрашивал о нем людей, но никто ничего не знал. Все жалели Скалаков, особенно несчастного отца.

«Я хотел освободить вас!» — эти слова, с которыми Микулаш обратился к народу во дворе замка, передавались из деревни в деревню, их толковали на все лады. Наконец, все сошлись на том, что Скалак стал жертвой, что он желал народу добра. Теперь люди, наконец, поняли все, о чем говорил им Микулаш во время своих скитаний. Да, он был прав. И многие задумывались над советами, которые в свое время давал им Микулаш Скалак. А теперь они узнали еще и о том, с каким мужеством он встретил смерть, какие слова произнес он с эшафота, обращаясь к панам и камердинеру. Балтазар поведал об этом в селе, и рассказ его молнией облетел окрестные деревни. Куда бы ни приходил старый драгун, он всюду должен был рассказывать о казни и делал это без особых упрашиваний, вставляя по временам крепкое словцо. Уждян всегда отводил душу такими драгунскими словечками. Многие крепостные покачивали головами, слушая Балтазара.

— Если бы каждый из нас был таким, как Микулаш Скалак, всем бы жилось иначе! Ну и собака этот камердинер! Он всему виной!

Ненависть к камердинеру усилилась еще больше, когда крестьяне узнали, что в награду за спасение князя его назначили экономом Плговского поместья и что управляющий выдал за него дочь, отпраздновав свадьбу с большой пышностью.

По всему Находскому краю говорили, что Рыхетский из Ртыни, который умел разговаривать с господами, добивался аудиенции у королевского камергера, прибывшего из Вены, с тем чтобы попросить его замолвить слово перед императрицей, рассказать ей о страданиях народа. Рыхетский составил трогательное прошение, но все было напрасно, — его не приняли. Этого не хотел молодой князь.

Необычно отнеслись к новому властителю жители его владений:

— Ну и правитель, сохрани нас бог! Здорово начал, а каково нам придется, видно уж из того, что он не допустил Рыхетского ни к пану придворному, ни к себе.

— Как возьмутся они за нас оба, князь да этот мерзавец новый эконом. Помилуй бог! Хватит теперь работы мушкетерам — кнут, розги да аресты! Вот уж поживут они в полное удовольствие!

Такие разговоры ходили тогда в народе.

Молодой князь Пикколомини не допустил к себе Рыхетского. Он был полон злобы на крестьян, один из которых дерзнул поднять на него руку.

— Еще осмеливаетесь обращаться ко мне! — крикнул сердито князь, когда Нывлт смиренно попросил выслушать его. Юной княгине не пришлось долго уговаривать своего супруга покинуть мрачный замок, где жизнь его была в опасности. Быстрее обычного он собрался к отъезду в Вену.

Едва настала осень, как князь и княгиня с многочисленной челядью выехали в дормезах из Находского замка. В пути Пикколомини мог легко убедиться в страшной нужде крепостных. У дороги лежали истощенные, умирающие с голоду люди, их стоны доносились до роскошной кареты, но князь был глух к страданиям народа.

В отсутствие князя управители его поместий обладали большими правами и использовали их в своих интересах. Страшный голод распространялся все больше и больше, охватывая деревню за деревней, а следом за ним шли повальные болезни. По всему горному краю раздавались стоны голодных и хрипы умирающих.

Наступила зима, мрачное, суровое время, особенно для жителей деревушек и одиноких хижин в горах Находского края. Многие из бедняков вспоминали покойного Микулаша Скалака и его слова.

В усадьбе «На скале» тоже было печально. Старый Салакварда часто задумывался и уже не спорил с Ванеком о преимуществах кавалерии. Нередко, стоя возле понурой Медушки, он вздыхал и говорил: «О золотые конские ноги! Медушка, а ведь в армии было лучше!» — и старый драгун гладил верного коня.

Глава вторая БАЛТАЗАР ДОЛЖЕН ОТБЫВАТЬ БАРЩИНУ

Снег стаял. В округе носились разные слухи о помощи, но она не приходила. Бедствиям не было видно конца.

Небо прояснилось, в чистом воздухе опять запели жаворонки, деревья и кусты вокруг усадьбы «На скале» и на откосе под ольшаником оделись в новые зеленые одежды. Только в сердце Лидушки не было весны. Девушка не пела, как бывало, веселой песенки у обрыва над рекой. Когда она впервые сошла по тропинке вниз к одинокой хижине, то чуть не расплакалась. Здесь, счастливая, она сидела когда-то, напевая, прислушиваясь к шуму деревьев, к звукам цимбал, струны которых перебирал ветер. Появился Иржик, и все изменилось. В течение зимы Лидушка не слышала о нем, теперь настала весна, ласточки уже вили гнезда под крышей хижины, а Иржик все еще не появлялся; он обещал прийти и не пришел; не случилось ли с ним чего-нибудь? На душе у девушки стало совсем тяжело, и она скоро убежала домой. У ворот стоял Балтазар и смотрел вслед удалявшемуся панскому мушкетеру.

— Чего они еще хотят? Ясно — добра от них не жди, — ворчал драгун.

И он оказался прав. На другой день, выйдя в полдень из канцелярии управляющего, Уждян схватил свою палку, которую оставил у двери, и судорожно сжал ее. Лицо и шея старого драгуна побагровели от гнева, глаза сверкали. В конце коридора он остановился и, обернувшись, грозно посмотрел в сторону канцелярии. Надвинув шапку на седую голову, он быстро стал спускаться по лестнице.

— Эй, кум Салакварда! Куда так спешите? Балтазар увидел Рыхетского и остановился.

— Бегу отсюда, чтобы как-нибудь ненароком не плюнуть им в лицо, — и он показал на канцелярию.

— Тише, не так громко, кум, здесь и у стен есть уши. Я хотел бы поговорить с вами. Подождете меня, пока я схожу к управляющему?

— Подожду! — И пока ртынский староста находился в канцелярии, Балтазар ходил по двору, мрачно поглядывая на грозный Находский замок и красивые ворота, выстроенные еще Октавием Пикколомини.

Прошло немало времени, прежде чем Рыхетский вернулся.

— Ну, что у вас случилось?

— Пойдемте отсюда. Здесь, в панском гнезде, меня все гнетет. Расскажу, когда выйдем в поле.

И когда замок остался позади, старый драгун, вновь разгорячась и размахивая руками, стал рассказывать:

— Пан управляющий велел мне сегодня явиться в канцелярию. Я пришел вовремя, но прождал не менее часа, прежде чем он соизволил позвать меня к себе. С ним был также писарь, знаете, такой худой, косоглазый. «Ты — Балтазар Уждян?» — начал писарь. «Я, милостивый пан». — «Это тебе в 1763 году наш светлейший князь из милости дал усадьбу „На скале“?» Я молчал. Это «из милости» разозлило меня. Видите ли, из милости! Тогда этот гнусавый щелкопер повысил голос и спрашивает: «Тебе дали?» Я кивнул головой. «Ты что ж, пентюх деревенский, говорить не умеешь?» — набросился он на меня. А пан управляющий видит, что писарь сердится, и сам взбеленился. «Ах ты негодяй!» — обрушился он на меня, — у него ведь других слов нет. Это мне-то, старому драгуну! Черт возьми, до чего я разозлился! — и гвардеец сплюнул.

— Дальше, дальше, кум! — торопил его Рыхетский.

— Короче, этот писака объявил мне от имени пана управляющего, что я… что я должен отбывать барщину. — Балтазар замолчал. Рыхетский вопросительно посмотрел на него. — Знаете, кум, — продолжал Балтазар, — когда мне давали эту усадьбу, то на десять лет освободили от барщины и прочих повинностей, кроме контрибуции. А теперь они крадут у меня два года, и я должен начать отрабатывать в самое тя-_ желое время, когда я и так кругом задолжал.

— А что вы им ответили?

— Я ответил, что так поступать не годится, пусть пан управляющий соизволит вспомнить, что он обещал мне льготы до тысяча семьсот семьдесят четвертого года, а сейчас еще только тысяча семьсот семьдесят второй год. Тут на меня напустился писарь. Покажи, мол, нам, где это записано черным по белому, и в конце концов заявил, что так угодно князю. Я ответил, что хотя это было и устное распоряжение, но я на него полагался, а он опять на меня накинулся: «Ах ты старая шельма, мошенник!» Черт побери! Меня взорвало, я возьми и скажи: «Вижу, вы и с письменным обязательством не посчитались бы». Посмотрели бы вы, что тут поднялось: канцелярист грозился позвать стражника, управляющий кричал: «Негодяй!»

Затем мне указали на дверь. И вот завтра я должен явиться на плговский двор. — Старый гвардеец тяжело вздохнул.

— Жаль мне вас, кум, право, но помочь тут ничем нельзя. Разве их уломаешь? Впрочем, послушайте, теперь и вас это коснулось, видите, всюду нужда, голод, дороговизна и болезни, людей умирает втрое больше, чем обычно, а тут еще эта барщина. С господами все равно не договориться. У меня есть кое-что на уме, хочу посоветоваться с разумными соседями. С некоторыми я уже говорил, и они обещали прийти — из Батневице, из Слатины, из Червеной Гуры, из Жернова, из Студийце, из Славикова. Приходите и вы со старостой, в воскресенье ко мне на рыхту, потолкуем. Господа не помогают и не помогут. Надо самим себе помочь.

— А что вы надумали?

— Подождите немного.

— Самое лучшее было бы двинуться на них. — Старый драгун повернулся к замку и угрожающе поднял кулак.

— Это мы всегда успеем. Не следует действовать опрометчиво. Стало быть, придете?

— Да, и старосту с собой приведу.

Они шли вместе до перекрестка и здесь, пожав друг другу руки, разошлись. Каждый пошел к своей деревне.

Необычные мысли бродили в седой голове старого драгуна. Еще будучи солдатом, Балтазар задумывался об отношениях между крепостными и господами, но в то время он находился во власти многих предрассудков; теперь, став крестьянином, он узнал нужду народа и несправедливость господ, которых возненавидел уже тогда, когда они стали преследовать Скалаков. Сегодня Балтазар утратил последние остатки уважения и почтения к господам. Вот как они держат свое слово! Почему они так поступили с ним? Теперь бы он не остановил Микулаша, как тогда в зимний вечер «На скале», когда он был Салаквардой.

Придя домой, Балтазар был необычайно мрачен.

— Этим дело не кончится, они еще с чем-нибудь ко мне привяжутся, — ворчал он. — Но пусть только попробуют, — добавил грозно старый драгун.

На другой день спозаранку, когда Ванек запрягал лошадей, чтобы ехать на барщину, Балтазар сидел у стола, подперев седую голову мозолистой ладонью. Ванек выехал неторопливо и был так печален, что даже кнутом не щелкнул.

Глава третья РЫХТА

В деревне Ртыни неподалеку от церквушки находилась большая крестьянская усадьба, известная в окрестности под названием «рыхта». Это было свободное хозяйство; его владелец не отбывал барщины и пользовался льготами и привилегиями, подтвержденными еще при короле Иржи Подебрадском. Старосты, жившие здесь из рода в род, могли торговать хмельным, имея право три раза в год варить его дома. В день святого Яна и в престольные праздники они могли покупать пиво, где хотели, а во всякое другое время — только в упицкой пивоварне.

В те времена это был большой деревянный дом, обращенный фасадом к дороге, спускавшейся лентой с вершины в деревню. На доме была крутая соломенная крыша с двумя щитами в виде буквы «М», между щипцов для стока воды был проложен желоб. На дощечке, прикрепленной поперек острого угла крыши, большими буквами было написано имя строителя дома, а ниже — стишок религиозного содержания. Вокруг большого двора с хозяйственными постройками шумели раскидистые липы, над ними поднимались крыши старого здания. Напротив, на пригорке, виднелась маленькая церковь, а рядом высилась старая деревянная колокольня на круглом каменном фундаменте.

Рыхта была памятью о прежних вольностях. Здесь с давних времен жили Нывлты — Рыхетские. Теперь здесь хозяйничал Антонин Нывлт, который старался помочь крестьянам в их грозной беде. Сам он не знал нужды и рабства. Притеснения не касались его, и все же он постоянно думал о том, как бы избавить народ от зла.

В воскресенье, в назначенный час, в рыхту сошлись наиболее почтенные крестьяне, приглашенные сюда из ближайших деревень. Возле большой горницы со старинной утварью была маленькая комнатка; здесь и собрались гости, чтобы потолковать. Исхудавшие, морщинистые лица крестьян были мрачны. Около Рыхетского сидел Балтазар Уждян. С ним пришла и Лидушка. Драгуну хотелось хоть немного развлечь грустившую девушку. Еще до того, как началась беседа, он познакомил ее с дочерью Рыхетского, которая была немного моложе Лидушки. Прислуга и девушки пошли в церковь к обедне. Закрыв двери, крестьяне разместились в каморке, а хозяйка присела у окна в большой горнице и, читая молитву, перебирала четки. Был ясный весенний день. Шелестели липы, и порой сюда долетали глухие звуки органа. Из каморки доносились голоса. Сначала говорили Рыхетский и Уждян, затем другие. Беседа стала оживляться.

А в это время в церкви, что на пригорке, Лидушка, преклонив колени, набожно повторяла за священником слова молитвы. Играл орган, звучало пение, а Лидушка продолжала молиться за того, кто когда-то бывал здесь со своим отцом. Служба кончилась, народ стал расходиться. Лидушка все стояла на коленях, пока ее не позвала Барушка Рыхетская. У дверей их задержали, народ столпился вокруг какого-то человека; его, правда, не было видно. Сквозь шум слышался смех и отдельные замечания прихожан. Видимо, здесь происходило что-то необычное. Наконец, девушкам удалось протиснуться вперед, и они увидели человека, который привлек всеобщее внимание. На нем была старая, во многих местах заплатанная одежда, на левом боку висела странного вида сумка. Черные кудри покрывала шапка, увешанная разноцветными лоскутами, ленточками, перьями и всякой мишурой. Услышав голос странного человека, Лидушка задрожала.

— Юродивый! Бедняга! Он не в своем уме! — говорили со всех сторон, но девушка могла разглядеть только спину незнакомца.

— Вы только послушайте, послушайте! — повторяли в толпе. — Какие странные речи!

— Но господа бога дома нет, забыл он вас, ха-ха, забыл, а вы его ищете. Он спрятался в березняке, а вы его все ищете. Подождите, эй ты, молодая! Будет у нас праздник, придет и пан управляющий, а с ним пан писарь. Мы их уважим, поймаем в лесу зайчика, у вас найдется пахта, приходите к нам, у нас всего вдоволь. Я прогоню голод, я живу, как в замке.

Лидушка, трепеща, пробиралась через толпу, стараясь увидеть лицо юродивого.

— Эй, что же вы печалитесь, гей, паны-музыканты, сыграйте нам веселую!

Подскочив к статуе у кладбища, он схватил лежавшие там цимбалы и уселся на ступеньку.

— Иржик! — Лидушка побледнела и, не отрывая глаз, пристально смотрела на несчастного безумца. А Иржик, положив цимбалы на колени, ударил по струнам и запел:

— А ну-ка пркинко[2]. Пляши, народ, пляши! — воскликнул Иржик и продолжал свою песню:

В толпе кто-то зарыдал и с надрывом выкрикнул:

— Иржик!

Все с удивлением посмотрели на Лидушку. Она похолодела, сердце ее замерло, все ее горе вырвалось в громких рыданиях.

Иржик, вскочив, бросился было вперед, но сразу остановился и в упор посмотрел на девушку. Его исхудавшее лицо мгновенно побледнело. Он оглядел толпу, и всех испугал его неподвижный взгляд. Медленным шагом он приблизился к плачущей девушке и протянул ей руку.

— Утешь тебя господь бог в твоей печали! Голубка, и мне недавно пришлось хоронить. — Он пристально посмотрел на Лидушку, которая не коснулась его протянутой руки.

— Бедняга, он думает, что у нее кто-то умер. Он ведь видел, как казнили его отца. Нечему тут и удивляться, что парень рехнулся, — говорили вокруг.

— Иржик, ты меня не узнаешь? — спросила Лидушка, стараясь не выказать своего отчаяния, и посмотрела на молодого Скалака полными слез глазами.

— Я тоже схоронил и в могилу бросил розмарин, но никто этого не видел, даже пан; а то бы украли. В этом году начнется большое воровство, вас всех обдерут. В замке будет играть музыка, а вы станете ходить один к другому на похороны.

Голос у него сорвался. Взяв цимбалы, Иржик прошел через толпу, боязливо расступившуюся перед ним, и побежал прямо к рыхте. На его шапке колыхались перья и причудливые лоскутки, а ветер развевал его кудрявые волосы.

— Бедняга! — говорили с состраданием люди.

— Все это на совести панов.

— Да и не он один.

— Кот в замке отнял у него разум.

— Жрет колбаску, а мы голодаем.

— Хоть и безумные речи молвит, а все ж есть в них правда.

— Бог ему судья.

— А где же он до сих пор был?

— Говорят, в березняке.

— Пожалуй… Все бродил по краю. Со времени казни что-то его не было видно.

— Смилуйся, господь, над нами, плохи наши дела, кума. И люди расходились, печально покачивая головами. Возле церкви все стихло, и только Лидушка, словно окаменев, продолжала неподвижно стоять. Какая встреча! Она так долго ждала Иржика, а он с горя потерял рассудок. Барушка позвала Лидушку домой, Лидушка и не помнила, как пошла; крупные слезы катились по ее лицу.

В каморке было шумно. Разговор крестьян начался с жалоб. Каждый рассказывал о своих делах, беде, которая постигла его и всю деревню, о том, как люди умирают от болезней и голода.

— Плохи дела, соседи. Как у тебя, так у него, как у меня, так у всех нас, — сказал Рыхетский. — Всюду плохо. Если так будет продолжаться, все пропадем либо пойдем на воровство и убийство. Для того мы и сошлись, чтобы посоветоваться, как избавиться от беды. Нам нужна помощь, и быстрее. Где ее взять?

— Сами себе мы помочь не можем.

— Может быть, господа…

Многие вопросительно посмотрели друг на друга. Уждян усмехнулся:

— А что, если попытаться?

— Просил я, как вы знаете, чтоб выслушали, — добавил Рыхетский, — но так и не допустили меня.

— Посоветуй, староста, как быть, ты больше нас понимаешь!

Рыхетский высказал свое мнение:

— Нужно немедленно раздобыть продовольствия — зерна, муки. Нужны деньги и освобождение от…

— Барщины, — добавили многие.

— Все это хорошо, но пойдут ли на такое господа?

— А разве кроме господ никого нет? А двор, а император? — спросил Рыхетский.

Многие от изумления раскрыли глаза.

— Ишь куда хватил, кум!

— Не знаю, не знаю, — покачал головой другой.

Как Рыхетский и ожидал, большинство неодобрительно отнеслось к его предложению, нарушавшему закон. Крепостной имел право подать жалобу только своему господину. Ответ должен был прийти в течение двух недель. Если господин отсутствовал, ответа полагалось ждать полтора месяца. Если жалоба не была удовлетворена, крестьянин мог обратиться в краевое управление, в случае отказа — в земский губерниум, и только после этого к монарху. Крестьянин, миновавший какую-либо инстанцию, чтобы скорей дойти до императора, подлежал строгому наказанию.

«Крепостным разрешается подавать в установленном порядке жалобы, написанные грамотным человеком, причем составитель жалобы преследованиям не подвергается. Однако в случае если жалоба будет признана ложной и несправедливой, то составитель, а также те, кто подстрекал его к составлению жалобы, подлежат суровому наказанию (как телесному, так и смертной казни). Составитель жалобы должен быть в ней назван и должен поставить под ней свою подпись», — гласил закон того времени.

Большинство собравшихся, опасаясь преследований и наказаний, стояло за то, чтобы обратиться за помощью к господам. Беседа становилась жаркой, высказывались самые различные мнения, но были люди, которые старались отвлечь внимание присутствующих от основной темы. Против посылки депутации ко двору в Вену особенно возражал Ржегак из Слатины. Зато старый драгун решительно поддерживал Рыхетского.

— Попробуйте пойдите в замок, вас выгонят, словно собак, да еще засадят в холодную, как бунтовщиков. Покричите, тогда сами увидите. Жаловаться надо во дворец: императрица добрая, я это знаю еще с тех времен, когда службу нес.

— Ну и что же, — прервал его Ржегак, — там тоже за ваше дело не сразу возьмутся, миллионы вам не выложат. За две недели мы не умрем… зато и отвечать не будем.

— У вас свое хозяйство, вам не так уж плохо.

— Что ж из того. Я-то знаю, почему вы так печетесь.

— А почему? — вскочил с места Салакварда. Рыхетский принялся успокаивать Уждяна и Ржегака, но поднялся такой шум и гам, что голоса Рыхетского нельзя было расслышать. Вдруг дверь каморки отворилась, и на пороге показался Иржик. Шапка, украшенная разноцветными тряпками, была сдвинута на затылок, цимбалы он прислонил к дверям. Позади Иржика стояла растерянная хозяйка, безуспешно пытавшаяся его удержать. Шум утих, и все с удивлением посмотрели на парня.

— Что тебе тут надо? — грубо спросил крестьянин, сидевший возле дверей.

Иржик низко поклонился.

— Покорно целую ручку пану управляющему.

Кое-кто усмехнулся, другие с недоумением посмотрели на юношу. Уждян и Рыхетскии поднялись, стараясь через головы собравшихся разглядеть странного пришельца.

— Пан управляющий, позвольте прочесть вашей милости маленькое прошеньице. Мне очень плохо живется.

— Да он помешанный! Что за человек?

— Господи Иисусе, ведь это Скалак! — воскликнул старый драгун, глубоко потрясенный видом Иржика.

Теперь крестьяне узнали Скалака, это имя было всем знакомо.

— Сын Микулаша, — пронеслось по комнате. Одни с жалостью, другие с любопытством глядели на Иржика, который что-то искал в кармане своей ветхой куртки. Наконец он вынул листок смятой бумаги. Балтазар, оправившись после неожиданной встречи, подошел к юноше и положил ему на плечо руку.

— Иржик, что с тобой? Где ты был все это время? Иржик уставился на него и с усмешкой сказал:

— Прошу покорно, я издалека, мне надо сегодня же вернуться домой. Я должен только прочитать прошение.

Балтазар помрачнел.

— Иржик, ты меня знаешь? — спросил Рыхетскии.

— Вы были в Градце, когда там звонил похоронный колокол.

— Он все думает об отце! Вишь какое дело.

— Ну, прочитай, прочитай прошение.

Иржик улыбнулся. Эта улыбка огорчила Уждяна. Скалак начал читать:

— «Высокородный, глубокоуважаемый господин управляющий Находского поместья!

Простите милостиво, что мы осмеливаемся своим недостойным прошением обеспокоить вас. Именем господа нашего покорнейше просим вас оказать нам помощь».

Дальше излагалась просьба двух несчастных крестьянских семей, которые терпели страшную нужду и голод и, будучи не в силах нести повинности, просили, чтобы управляющий соизволил отдать их хозяйства кому-либо другому, так как они все равно должны их оставить.

«Об этом покорнейше просим вас, в надежде, что вы будете столь милостивы и окажете нам эту помощь. Мы обязуемся как за себя, так и за своих жен и детей денно и нощно просить в своих скромных молитвах, чтобы всемогущий даровал вам здравие и всяческое благополучие, чтобы вы и весь род ваш долго правили нами и чтобы господь после этой жизни даровал вам жизнь вечную».

— Это прошение я знаю, — сказал Митиска из Липого. — Написали его по просьбе крестьян нашей деревни, Матены и Гаека.

— А они его подали? — спросил Рыхетский.

— Конечно, но им не повезло, Матена до сих пор сидит. Видно, он наговорил что-то в канцелярии, а тут еще…

— Слышите, соседи, как обернулось дело! Ну что ж, просите, вымаливайте, пишите челобитные вроде этой, а добьетесь ли чего? — говорил Рыхетский.

Иржик с прошением в руке молча стоял у двери, потупив глаза. Все, кроме Уждяна, забыли про него.

— Вы все еще хотите идти в замок? Что до меня, я и шагу туда не сделаю. Я уверен, что пользы от этого не будет.

Сторонников Рыхетского становилось все больше; те, кто колебался, тоже примкнули к большинству, и в конце концов Ржегаку пришлось только рукой махнуть и сердито проворчать:

— Видно, придется и мне согласиться.

— А кто пойдет в Вену?

— Рыхетский! — закричали все.

— Я пойду, соседи, но не один, нужно еще хотя бы двух человек.

— Салакварду, он дело знает.

Балтазар только молча кивнул головой. Присутствующие начали обсуждать, кто пойдет третьим. Иржик, стоявший все это время с опущенной головой, бросил пугливый взгляд на собравшихся. Наконец, решили, что третьим пойдет Бартонь из Слатины. Ржегак не принимал участия в избрании депутатов.

— Соседи, мы должны изложить все императору в письменном виде, — сказал Рыхетский, — нужно составить прошение. Кто его напишет?

— Ты! Ты! Вы! — раздавались голоса.

— Императору! — воскликнул вдруг Иржик Скалак. — Но я уже давно не был дома. Передайте ему, пожалуйста, от меня поклон и скажите, что я чувствую себя хорошо. Я куплю Градец и пошлю ему гостинец — вот! Ха-ха-ха! — И он вытащил из кармана какой-то черный ломоть. Это был так называемый хлеб, испеченный из опилок, коры и отрубей.

— Вот наше прошение! — воскликнул старый драгун, схватив хлеб и подняв его над головой. — Вот что мы подадим императору, пусть он сам убедится.

Гул одобрений покрыл его слова. Все охотно согласились подать этот хлеб вместо челобитной. Собравшиеся повернулись к Иржику, на которого пристально смотрел Рыхет-/ ский.

На губах молодого Скалака мелькнула еле заметная улыбка, он быстро и монотонно заговорил:

— Князь хочет Марию, но я еще должен Градец купить, и Прагу, и Вену, потом я переложу печь и брошу в нее княжьего дружка-камердинера, и пусть он поет свадебную. — И Иржик тихо запел:

Все умолкли. Балтазар хотел было покрутить ус, который давно сбрил, но только вздохнул.

В большой комнате раздался плач. У печки на лавке сидела Лидушка, уткнув лицо в ладони. Иржик вздрогнул.

— Иржик, пойдешь со мной? — спросил Уждян.

— Проповедь-то кончилась. Вы что ж, не видите? — вдруг выкрикнул Скалак и указал пальцем на улицу. — Ха-ха. Падайте ниц, глупцы! Чего стоите? Вот он, вот он! — И, схватив цимбалы, Иржик выбежал из дома, не слыша голоса звавшей его Лидушки.

На дороге показалась карета, запряженная двумя вороными. В ней сидел бывший камердинер, а ныне эконом Плговского поместья со своею супругой, за ним верхом на коне ехал писарь. Крестьяне видели, как Иржик выбежал на дорогу, ударил по струнам, запел что-то и скрылся, помчавшись вслед за каретой.

Глава четвертая КРЕСТЬЯНСКИЙ «ОТЧЕ НАШ»

Предложение Рыхетского было принято. Через несколько дней депутация должна была отправиться в Вену к императрице с просьбой оказать немедленную помощь голодающим и уменьшить барщину.

Порешив на этом, крестьяне подбежали к окнам и стали смотреть вслед убегавшему Иржику. Когда он исчез из виду, все перешли в большую комнату, говоря о несчастном парне, жалея его и всю семью Скалаков, обиженную судьбой. Многие удивлялись внезапному появлению Иржика, о котором со времени казни Микулаша Скалака не было ни слуху ни духу.

— Он был на могиле отца.

— А может, бродил по лесам.

К вечеру крестьяне разошлись. Балтазар уходил последним. Он с жалостью смотрел на Лидушку, — глаза ее покраснели от слез, она молча собиралась в дорогу. Старому драгуну, хотя и мало искушенному в сердечных делах, все стало ясно. «Так вот почему она была такой задумчивой! — подумал он. — Бедняжка! Я привел ее сюда, чтобы развлечь, и вот тебе на!.. Она ведь его любит, а он свихнулся». Морщинистое лицо Уждяна омрачилось.

Рыхетский позвал его в каморку.

— Кум Уждян, что вы думаете о Скалаке? — тихо спросил он.

Балтазар печально посмотрел на него.

— Что же я могу думать? Бедняга он…

— А вы думаете, что он на самом деле сумасшедший?

— А вы?..

— Подождите, вот вернемся из Вены, тогда, может, и больше вам скажу, а пока молчите. Через три дня приходите снова ко мне. — И мужественный староста пожал сильную руку старого драгуна.

Уждян и Лидушка молча возвращались домой. Наступили тихие весенние сумерки, по лощинам тянулась белая мгла. В небесной вышине зажглась одинокая ясная звездочка. Лидушка неожиданно остановилась, глядя на лес, черневший у подножья склона. На опушке леса она увидела темную фигуру, и сердце ее забилось: «Это он!»

Из леса повеял ветерок и разнес по тихим холмам звуки цимбал, мужской голос пел:

Балтазар прислушался. Лидушка, горько заплакав, упала ему на грудь.

— Иржик! Иржик! — звал Уждян.

Но темная фигура исчезла в сумраке леса.

— Успокойся, голубка! — утешал драгун девушку, гладя ее по голове. — Видишь, он поет сейчас в полном разуме, со временем это пройдет.

Они пошли дальше. Лидушка перестала плакать, но часто оглядывалась на лес. Ведь Иржик пел такую знакомую и прекрасную песню, «а сам, верно, не понимает, что поет… как-никак — помешанный», — и девушка вздрогнула.

В ту ночь она не сомкнула глаз.

Через три дня Балтазар собрался в Вену. Он завернул в узелок немного съестного и спрятал несколько монет в карман длинного камзола голубого сукна с вышитыми на нем красными цветами. На камзоле и на длинном парадном кафтане было нашито много больших медных пуговиц. Оставив Ванека за хозяина, Балтазар простился со своими. Расставаясь с Лидушкой, он утешал ее, как мог.

Мрачно стало «На скале». Лидушка совсем перестала петь. Не зная причины ее тоски, бабушка тщетно пыталась развеселить внучку, которая внимательно прислушивалась к вестям и рассказам всех нищих и бродяг. Говорили, что Иржик Скалак ходит от деревни к деревне, играет на цимбалах и поет странные песни, что он ругает господ и подстрекает народ против них. Однажды она услышала, что плговский эконом велел схватить его и отвести в замок. Девушка совсем загрустила. «Ведь он безумный, а они собираются пытать его за бессмысленные речи».

Вот как Иржик попал в замок. На полях, принадлежавших Плговскому поместью, работали крестьяне из окрестных сел. Участок бьш большой, работников много. Мушкетер с кнутом в руке присматривал за ними. Было раннее утро. Эконом еще не приезжал. У мушкетера было много хлопот с крепостными.

— Лодыри несусветные! — ругал он их без конца. — На своем бы поле до седьмого пота работали, а тут… Эй ты, чего глазеешь, ротозей этакий! — И кнут со свистом опустился на худую спину подростка, который на минуту оторвался от работы.

Пока мушкетер свирепствовал на одном конце поля, крестьяне на другом работали с прохладцей. Случилось так, что мимо проходил Иржик. Его здесь знали, знали и про его судьбу.

— Далеко идешь, Иржик? — окликнул его кто-то.

— Хотите, сыграю? — вместо ответа спросил Скалак.

Не дожидаясь согласия, он уселся на меже, положил цимбалы и ударил по звонким струнам. Крестьяне только делали вид, что работают, а сами внимательно слушали. В ясном весеннем воздухе раздался звучный голос Иржика:

Люди перестали работать. Иржик пел о том, что было у каждого на сердце.

Со слезами тебя ожидаем, О помощи умоляем; Силы больше нет страдать, Ведь у нас хотят забрать Хлеб наш насущный!

— Хлеб наш насущный! — повторил Иржик, глядя на своих слушателей, и закончил печальным аккордом.

Некоторые из крепостных поглядывали на мушкетера, большая часть слушала, иные вздыхали, другие сокрушенно кивали головами.

— Я знаю эту песню, знаю! — воскликнул седой крестьянин. — Это «Отче наш», только на крестьянский лад, я слыхал ее от деда, уже и тогда им не сладко жилось. Но парень не по порядку поет песню.

Вновь зазвучали струны.

— Таких слов в песне не было! — сказал седой крестьянин. — И откуда он взял их, безумный. Это…

Но он не успел договорить. По меже с другого конца большого поля к ним спешил мушкетер.

— Стервятник летит! Спасайся, Иржик, беги! Беги! Изобьет он тебя! — кричали со всех сторон крепостные. Иржик поднялся, но не побежал.

— Работать, эй вы, ротозеи, лентяи, хамы — работать! А ты… — И мушкетер напустился на Иржика. Тот вздрогнул, глаза его загорелись, но тотчас же глупая улыбка показалась на его лице. — Что ты тут пел? Вот я тебе задам! Еще смеяться?! — и кнут опустился на Иржика. Но Иржик отбросил цимбалы и, как кошка, бросился на стражника. Он сбил его с ног, выхватил у него кнут, и удары дождем посыпались на спину взбешенного мушкетера.

Все это произошло в одно мгновенье. Крепостные не спешили прийти на помощь надсмотрщику. «Пусть всыплет ему как следует», — желал в душе каждый из них, и, пересмеиваясь, они спокойно смотрели на разыгравшуюся сцену. Мушкетер безуспешно пытался освободиться, напрасно ругался и звал на помощь людей, требуя, чтобы они схватили этого негодяя; никто и пальцем не шевельнул. «Пусть на себе испытает, а то привык раздавать удары направо-налево».

Вдруг под горой раздался топот, и вскоре показался всадник. Это был плговский эконом, бывший княжеский камердинер. В это время Иржик бросил свое дело и оглянулся: прямо над собой он увидел мрачное лицо княжеского камердинера. Взоры их встретились. Мушкетер вскочил на ноги и в нескольких словах рассказал, как все произошло. Не слезая с коня, эконом излил на крестьян поток ругательств и проклятий.

— Связать и в тюрьму! В холодной живо присмиреет.

— Да он не в своем уме, — отважился заметить старый крестьянин.

— А, не в своем уме! Но мы знаем, что у этого негодяя на уме, он здорово умеет притворяться! Марш в замок!

Мушкетер подступил к Иржику, а тут появился и кладовщик из поместья. Схватив парня, они повели его в замок. Люди с сочувствием глядели вслед удалявшемуся певцу.

Вечером, когда крепостные расходились, многие просили старого крестьянина прочитать им крестьянский «Отче наш».

— Вот это песня так песня. В ней все есть.

— А как он пел…

— О цепах, говорят, он от себя добавил.

— Вот так безумный!

— А говорил-то правду.

— Конечно, да как быть? Помощи ждать неоткуда.

— Видно, здорово ему насолил.

— Жаль, что эконом так скоро приехал!

— Хорошо, если бы и тому наподдал.

— Да, прежний был негодяем, а этот и вовсе злодей.

— Хуже, чем злодей… Так говорил народ.

Слух о происшествии разнесся по всей округе. Иржика всюду считали героем. Избив мушкетера, он сделал то, чего хотели все. Вот почему так много говорили о случившемся.

— Всем бы следовало так поступать.

— Да ведь не все помешанные!

— На этот раз он поступил разумно.

— В замке не верят, что он сумасшедший.

— Да, то, что он сделал, вполне разумно. Бедняга! Иржик завоевал всеобщую симпатию.

Молодого Скалака посадили в холодную, а потом привели в канцелярию, где учинили дознание. Несмотря на каверзные вопросы, от него ничего так и не могли добиться. Снова его бросили в кутузку и решили прибегнуть к пыткам. Много пришлось претерпеть Иржику: три дня его морили голодом, пытали, но он только молчал да усмехался. По временам он все же произносил какие-то странные слова или напевал что-то непонятное.

— Что с ним делать? — спрашивал главного управляющего плговский эконом.

— Отпустить. Не думаю, чтобы он мог так притворяться. У него, видно, не все дома.

— Он хитрец. А не посоветоваться ли нам с доктором?

Вызвали ученого доктора Силезиуса. Он нацепил на красный нос очки и приступил к осмотру. Беспрестанно мотая головой, так что косичка его парика подпрыгивала, доктор пробормотал ученые латинские фразы: «Homo peysanus, sed non ГипЬипйиз, то есть тихое помешательство, non репсШозш»[3]— и важно поглядел на одобрительно кивнувшего головой управляющего и на молчавшего эконома.

Иржика отпустили. Ему отдали его любимые цимбалы, и он, не медля, ушел из Находского замка. Но как измучили молодого Скалака за эту неделю! Лицо его болезненно побледнело, глаза лихорадочно блестели. Медленным шагом, бредя полевыми дорожками, он направился к Матерницкой пуще.

Глава пятая В МАТЕРНИЦКОЙ ПУЩЕ

Прошло три недели, а Балтазар Уждян не возвращался. Лидушка часто поглядывала на дорогу, но тщетно. В отличие от ненастных прошлых лет в этом году стояла хорошая погода. Небо было ясное, в чистом воздухе раздавалось пение жаворонков. Люди с радостью смотрели на поля, где колыхались богатые хлеба, обещая обильный урожай.

Но Лидушку не радовали цветы на полях. Часто она забиралась в ольшаник и там в одиночестве плакала. В округе рассказывали, как обращаются с Иржиком в замке. Девушка была не в силах помочь ему и не знала, что делать. Вскоре она услышала, что его отпустили.

«Совсем замучили», — передавалось из уст в уста. Многие звали парня к себе, но Скалак торопился куда-то и исчез в лесу. «Точно загнанный зверь, — добавляли рассказчики. — Теперь и не появится среди людей, будет их бояться».

«Молчи, девушка, когда вернусь, тогда, верно, больше смогу рассказать тебе об Иржике», — не раз вспоминались Лидушке слова «дяди», сказанные им перед уходом.

«Он не похож на сумасшедшего», — услыхала однажды Лидушка, возвращаясь домой из церкви.

Иржик действительно ушел. А вернее сказать, прокрался густым, темным лесом, словно затравленный и раненый зверь к себе в нору — в ту лачугу, где так долго скрывалась семья Скалаков. Он был в Матерницкой пуще. Перенесенные мучения и необычайное душевное напряжение надломили его силы.

Лихорадочно блестевшими глазами Иржик уставился в одну точку, все его тело горело. Бессвязные дикие мысли кружились в пылающей голове. Ему мерещились родные, слышалась их речь, он видел похороны дедушки. Затем перед ним предстали страшный помост, перекладина, виселица, отец, он вспомнил себя перед ртынским храмом. Вот он поет, над ним смеются, жалеют его. Он услышал «ее» голос, увидел «ее». Но ведь для «нее» он был только помешанный. Он умел притворяться, у него хватало на это сил, но в ее присутствии ему было тяжело появляться в таком виде. Он убегал, прятался от нее и только тогда мог снова юродствовать. Он вспомнил, как его мучили в застенке, видел в полумраке орудия пытки: колодки, дыбу, осла, «скрипочку», решетку. В глазах у него потемнело, он весь горел. Иржик хотел вскочить, бежать, но от слабости упал. Тут он почувствовал приятное прикосновение ко лбу. Над ним склонилось доброе бледное лицо девушки, полное любви и участия.

— Лидушка! — воскликнул Иржик.

— Он узнает меня! — просияла девушка.

Лидушка догадалась, что Иржик может быть только в Матерницкой пуще. «Дядя» все еще не возвращался, никаких вестей о своем милом больше она не слышала и решила сама убедиться в своей догадке. Девушка одна пошла знакомой дорогой через дремучий лес; нашла заброшенную лачугу, а в ней и бедного Иржика.

Иржик вел смелую борьбу.

Начало этой борьбы было тяжелым. Его мучители из замка не знали, что он их главный противник, и, когда его отпустили, он в душе смеялся над ними.

Все это время Иржик тосковал по Лидушке, но так и не мог ее повидать. Тогда, у ртынской церкви, он видел, как она потрясена, и ему пришлось собрать все силы, чтобы не выдать себя. И вот теперь она снова появилась перед ним, как ангел-хранитель. Вначале ему казалось, что это призрак, но он чувствовал ее руку на своем лбу, видел ее любящие глаза.

— Ты понимаешь меня? — спросил он Лидушку.

— Понимаю, — подтвердила она, хотя ей было неясно, о чем он спрашивает. — Иржик, ты болен и тебе нельзя оставаться здесь. Ты можешь встать и пойти?

— Куда?

— К нам, домой. Не бойся. Пойдем, Иржик.

Он не противился, встал и зашагал рядом с ней. Медленно спускаясь лесом, они часто останавливались; Иржика одолевала слабость, и Лидушке приходилось его поддерживать. Это была долгая, трудная дорога, но девушка не чувствовала усталости. На опушке леса Иржик упал и стал произносить странные, бессвязные слова. Лидушку охватил страх, она в отчаянии глядела по сторонам, ища помощи, но вокруг не было ни души. Деревня была недалеко, но если пойти туда и позвать кого-нибудь на помощь, бог знает куда убежит Иржик. Лидушка ласково успокаивала его, но юноша уже не слышал ее голоса, в бреду он говорил о таких ужасах, что девушку пробирал мороз.

— Ведь я не сумасшедший, не убегай от меня! — и он вновь твердил о виселице, о замке, о господах.

На дороге у леса показался человек с тележкой. Лидушка во весь голос стала звать его. Он остановился и оглянулся. Девушка помахала ему рукой. Подбежав, молодой парень с испугом уставился на больного.

— Боже мой, да это Скалак! Что с ним?

— Он тяжело болен, помогите мне отвезти его в деревню.

— Ты хочешь его оставить там?

— Оттуда, может, кто-нибудь свезет его к нам. Вы ведь его знаете, прошу вас! Нельзя же его бросить.

— Знаю ли я его? Бедняга, прежде он помогал нам, а теперь и сам… — Крестьянин не договорил и стал укладывать притихшего Иржика на тележку.

Дорогою пришлось не раз остановиться, так как Иржик начал буйствовать. С большим трудом они довезли его до деревни.

Молодой крестьянин, подоспевший на помощь в трудную минуту, был Еник с Мартиновской усадьбы.

Когда Еника насильно увели в замок, там его жестоко наказали и поставили на самую тяжелую работу. Достигнув совершеннолетия, он освободился от тяжкой неволи и немедля поспешил в Мартиновскую усадьбу, где его с нетерпением ждали. В нынешнем году он должен был жениться на Франтине. Но ее мать, которая так и не оправилась от болезни, умерла. Нужда и заботы доконали ее. Теперь Еник шел к столяру в ближайшую деревню за гробом. Здесь он и встретил Лидушку с Иржиком, о котором ему много рассказывали дома.

Когда Иржика привезли в деревню, там не на шутку испугались, подумав, что у него началось буйное помешательство. Наконец, один крестьянин, знакомый Уждяна, запряг лошадь и, постелив солому, положил юношу на телегу. Лидушка села возле него. Немало удивились бабушка и Ванек, когда девушка вернулась домой с больным Скалаком.

Иржика отнесли в каморку, где некогда в тот роковой вечер лежала его больная тетка. Болезнь Иржика усиливалась, он был без сознания. В безлюдной Матерницкой пуще он наверняка бы погиб. Старая Бартонева лечила его своими лекарствами. Ее внучка почти не отходила от постели больного.

— Ну и девушка! — говорила Бартонева Ванеку. — Удивляюсь, глядя на нее. За мной бы, поди, так не ухаживала.

— Когда любишь кого-нибудь, все для него сделаешь.

— Да что толку, если он и выздоровеет. Безумный ведь! — вздыхала старуха.

Однажды ясной ночью Лидушка сидела в каморке около Иржика. Усталая, она задремала, опустив голову на грудь. Вдруг в окно тихо постучали и добрый голос окликнул ее:

— Ты спишь, Лидушка? Лидушка!

Девушка проснулась, вгляделась в лицо за окном, тихо вскрикнула и выбежала во двор. Вернулся старый драгун.

Глава шестая НАГРАДА ДЕПУТАЦИИ

Депутация ходила не напрасно. Большое впечатление произвел при дворе привезенный крестьянами так называемый хлеб из опилок, коры и отрубей. Подобное «прошение» было необычным. Это вещественное доказательство говорило о многом. Остальное досказали крестьяне в скупых и правдивых словах.

Все они пали ниц перед императрицей[4]. Присутствовавший на приеме сын ее Иосиф расспрашивал крестьян об их жизни. Его приветливость и благосклонность развязали язык Балтазару, который рассказал о барщине и страданиях крепостных.

— Ох, уж эта барщина! — повторял несколько раз император, покачивая головой.

Балтазар к слову сказал, что он много лет был драгуном и что солдату в боях не так тяжело приходится, как крепостному.

После аудиенции в императорском дворце крестьяне возвращались довольные. Им обещали помочь.

— Разве так было бы, если бы мы послушали совета Ржегака, — сказал Рыхетскии.

— Да, кум, ты был прав.

Нужда в Чехии, особенно в горных районах, была ужасающей, и теперь туда пришла помощь. Иосиф II сам отправился в Чехию, чтобы убедиться в действительном положении вещей, и был поражен: он увидел полунагих, оборванных калек, умирающих от голода в бедных деревенских лачугах, погибающих от эпидемий в переполненных больницах. Для оказания немедленной помощи Иосиф приказал выдать из воинских запасов муку и отменить монополию пекарского цеха. Отныне всем разрешалось печь хлеб. Из Венгрии и Австрии привезл рожь и рис, из Сицилии — пшеницу. Народ благословлял молодого государя.

Балтазар успокоился. Но Рыхетский покачивал головой.

— Правда, кое-чего мы добились, но барщина-то осталась. Голод пройдет, и старые беды возобновятся. Барщина, как рана: не избавишься сразу от нее — разболится еще больше.

Члены депутации приобрели большое уважение во всей округе.

— Видишь, Ржегак, если бы сделали по-твоему, что бы мы получили? — говорили люди крестьянину из Слатины.

— Игра еще не кончена, дело не выиграно, — отвечал он ухмыляясь.

И в самом деле, игра не была кончена и дело не было выиграно. Однажды Балтазар Уждян сидел у постели больного Иржика. Бедный парень до сих пор еще бредил в горячке. Старый драгун был печален; Бартонева сказала ему так, чтобы Лидушка не слышала:

— Не знаю, выкарабкается ли парень.

«Если все, что сказал мне дорогой Рыхетский, неправда, — подумал про себя Балтазар, — может, это для него и лучше. Но он — Скалак, он на такую штуку способен».

Вошел староста, возвратившийся из Находского замка, и объявил Уждяну, что завтра в девятом часу утра он должен явиться в канцелярию.

— А зачем? — резко спросил Балтазар.

— Откуда я знаю? Мое дело передать. Прощайте! — и староста ушел.

— Это, видно, из-за депутации, — ох, уж эти… — и хозяин крепко выругался.

На другой день утром Балтазар был во дворе замка. У часовни уже стоял Бартонь из Слатины, и не успели крестьяне поздороваться, как пришел Рыхетский.

— В канцелярию?

— Да? И я туда же.

— Видно, это из-за Вены.

— Но мы им не поддадимся.

— Сосед Ржегак смеялся надо мной: «Это тебе, мол, за депутацию, разве я не предсказывал».

— Вот ехидна! Пошли, что ли.

В канцелярии они ждали не долго. Пришел пан управляющий, и начался допрос. Писарь Франц, сидя у столика, под диктовку писал протокол на немецком языке. Крестьяне не отпирались. Рыхетскии отвечал за всех.

— Очень уж тяжело нам было, а господа не помогали. Нас ожидала голодная смерть, вот мы и пошли, выпросили себе помощь, а знатных господ мы этим не обидели.

— Что, не обидели? Да вы… вы… — И тут хлынул поток ругательств; управляющий орал то по-чешски, то по-немецки, обращаясь главным образом к Рыхетскому. А тот даже глазом не моргнул. Он не унижался, не гнул спины, не просил прощения, и это совсем взорвало управляющего.

Уждян и Бартонь сказали то же, что и Рыхетскии.

— Негодяи! Мерзавцы! — кричал управляющий. — Лашек, Лашек! — Появился мушкетер Лашек, который дожидался в передней. — Лашек, скамейку сюда!

Лашек мгновенно поставил посреди канцелярии скамейку и встал возле нее, привычным жестом взяв в правую руку ореховый прут.

— Ложись, негодяй! — приказал управляющий Рыхетскому. Рыхетскии побагровел, глаза его загорелись.

— Что, меня на лавку? Меня, свободного ртынского крестьянина?! — вскричал он с такой силой, что писарь даже выронил перо из рук.

— На лавку! Ложись! — кричал управляющий.

— Только дотронься до меня, холоп паршивый! — и Рыхетскии отшвырнул лавку ногой так, что она с грохотом вылетела в переднюю. Мушкетер хотел было броситься на Рыхетского, но, прежде чем он успел что-либо сделать, староста так его ударил в спину, что мушкетер последовал вслед за лавкой. — У меня есть права! Попробуйте только посягнуть на свободного! — кричал Рыхетскии, выпрямившись во весь рост посреди канцелярии. Лицо его покраснело от гнева.

Управляющий был вне себя. Он никогда не видел ничего подобного. И действительно, он не имел права обращаться так со свободным крестьянином.

— Ну подожди ты, негодяй! — прошипел он и излил всю свою злобу на Уждяна и Бартоня.

— В кутузку их!

Лашек, который уже успел опомниться, и слуги, прибежавшие на шум, набросились на Бартоня и Уждяна. Рыхетскии только вздохнул.

— Ничем не могу помочь вам, — сказал он глухим голосом. — Но только не сдавайтесь!

— Не сомневайся! — мужественно сказал драгун. — Расскажи обо всем нашим.

Их увели.

— Мы еще посмотрим, — угрожающе сказал управляющий Рыхетскому, но тот даже не оглянулся и пошел следом за арестованными. Он не был крепостным, и у него были привилегии, которые служили ему защитой.

Когда Балтазара и Бартоня вели через двор, им повстречался плговский эконом, бывший княжеский камердинер. Он узнал старого драгуна, и на его губах появилась злорадная усмешка.

— Ха-ха, пан драгун, придет ли теперь депутация просить за тебя? — сказал он и захохотал. Балтазар только сжал кулаки.

— Ну, прощайте, друзья! — сказал Рыхетский и махнул им рукой.

В усадьбе «На скале» перепугались. Хорошо еще, что им обо всем рассказал рассудительный Рыхетский. Если бы они услышали это известие от других, сколько ужаса оно принесло бы с собой. Нывлт их несколько успокоил, но все же они были в тревоге.

Мрачно опустив голову, Рыхетский возвращался домой.

«Так дело не пойдет, — думал он. — Чем дальше, тем хуже». И он невольно вспомнил Микулаша Скалака.

— Хоть бы паренька бог сохранил, — прошептал староста, думая об Иржике.

Еще одна беда свалилась на Лидушку: ее милый «дядюшка» сидел в заточении. Весть об этом скоро разнеслась по всей округе.

— Их там били, управляющий выместил на них всю злобу.

Народ ругал управляющего и его подручных: ведь они мучили тех, кто вступился за крепостных. По всей округе только и говорили о Балтазаре, Бартоне и Рыхетском. Они снискали всеобщее сочувствие, лишь один Ржегак из Слатины твердил:

— Разве я не предупреждал? Это им за то, что они не обратились к господам.

Через неделю арестованных отпустили. Остановившись на вершине холма, Уждян погрозил в сторону величественного замка.

— Погодите же! За все время, что я был драгуном, со мной такого не случалось. Теперь, на старости лет, пороть меня на лавке, как рекрута! Вы еще услышите о драгуне!

Куда бы ни пришел Балтазар, его повсюду приветливо встречали и все относились к нему с сочувствием. Гнев и ненависть народа против господ из искры разгорались в пламя.

Глава седьмая СЕМЕЙНАЯ КНИГА

Жатва кончилась. Во время уборки урожая хозяину усадьбы «На скале» пришлось пережить много неприятностей. Плговский эконом пошел на всякие выдумки, чтобы заставить Балтазара почувствовать всю тяжесть крепостной зависимости. Выполняя волю управляющего, эконом вымещал и свою злобу на старом солдате. Бывший камердинер до сих пор не мог забыть памятного случая. Балтазару пришлось сначала работать на господских полях, но благодаря тому, что в этом году держалась хорошая погода, он без особого для себя ущерба успел убрать и свой урожай. Однако Балтазар крепко запоминал каждую несправедливость, и ненависть его росла. Видя мучения народа, много претерпев сам, он заметно переменился. Теперь при мысли: «Почему паны — всё, а остальные — ничто? Почему большинство народа должно мучиться из-за небольшой кучки людей?» — он уже не махал рукой и не говорил себе: «Я же не могу этого изменить!» У него появились новые мысли: «Что же дальше? Так продолжаться не может! А как все изменить?» Часто, гладя Медушку, он говорил ей:

— Ну, коняга, диковинных времен мы дождались! Знаешь, в армии было лучше, черт побери!

Кроме того, он еще должен был заботиться о Лидушке и Иржике. Девушка все время ухаживала За больным. Печально было в усадьбе «На скале». Цимбалы юноши лежали в углу, в избе не слышалось больше пения, только изредка утрами старая Бартонева запевала молитву.

Осень принесла с собой радость. Дни стояли солнечные, ясные. Казалось, что лето не хочет уходить. За это время Иржик пришел в себя и начал медленно поправляться. Лидушка даже заплакала, когда молодой Скалак впервые посмотрел на нее и улыбнулся. На лице его не было никаких следов безумия.

«На скале» все радовались, что Иржик благополучно перенес тяжелую болезнь, а больше всех Лидушка и Балтазар, который, согласно обещанию, данному покойному Микулашу, считал себя отцом осиротевшего юноши. Иржик разговаривал только в присутствии драгуна и верной Лидушки. Оба они с тревогой прислушивались к его словам, боясь снова услышать несвязную речь. Но Иржик говорил спокойно и разумно. Однажды он спросил:

— А где книга?

— Какая книга, Иржик?

— Писание.

Лидушка вначале испугалась, но вскоре поняла, что Иржик, наверно, имел в виду книгу, которую читал его отец во время бури, когда она, заблудившись, попала в Матерницкую пущу. Но девушка не знала, где могла быть эта книга.

— Наверное, в лачуге осталась. Иржик забеспокоился:

— Уж не оставил ли я ее там, на столе, когда мне стало плохо. Может, кто забрел в лачугу и…

— Не бойся, Иржик, когда я пришла, книги там не было. Наверное, ты ее спрятал.

— Может быть, но если бы… — И Иржик сказал, где обычно хранилась библия. На другой день Лидушка принесла большую книгу. Юноша радостно засмеялся и горячо поблагодарил девушку.

Какие это были хорошие минуты, когда в ясный полдень, сидя у постели больного, Лидушка читала старую книгу Чешских братьев, лежавшую перед ней на маленьком столике. Иржик не мог оторвать взгляда от горевшего волнением лица девушки. Балтазар, когда позволяло время, тоже слушал, хвалил в душе Лидушку и удивлялся ей. Иногда Иржик засматривался на синеющие вершины гор, на белые облака, проплывавшие над ними в ясной лазури, на все, что виднелось из маленького окошка, перед которым от легкого ветерка колыхались кусты малины. Тогда он отдавался своим мыслям, и до его слуха доносился лишь нежный голос Лидушки. То, что Иржик сказал Балтазару и Лидушке, хотя они придерживались другой веры, о семейной священной книге Скалаков, было доказательством полного доверия к ним. А кому бы другому он мог довериться, кроме Салакварды и Лидушки? Ведь они доказали ему свою преданность и в постигшем его несчастье. Это сознание радовало Иржика, придавало ему силы, и по временам он смотрел на Лидушку с такой благодарностью и любовью, что девушка, подняв глаза от книги, вспыхивала и опускала взор.

Балтазару часто хотелось спросить Иржика о странном его поведении и о том, что произошло. Но, видя, что юноша еще не вполне поправился, он молчал.

Иржик уже встал с постели и начал понемногу ходить. Однажды, под вечер в воскресенье, он в сопровождении Лидушки впервые вышел из дому и направился к ольшанику. Девушка сказала, что ему будет трудно сойти вниз.

— Ничего, мне очень хочется навестить это местечко.

Они очутились на лужайке перед старой, уже совсем обветшавшей хижиной. Ветер сорвал одну ставню, и она висела, как сломанное крыло. Тропинка и каменные ступеньки заросли травой. Ольха до сих пор буйно зеленела, и только листья клена уже пожелтели. Иржик сел на ступеньку. Оба молча глядели на раскинувшийся перед ними вид. Когда Лидушка взглянула на Иржика, она увидела, что глаза его полны слез.

— Я так давно не был в этих местах, мне кажется, что я родился вновь. Вспомнил о своих, подумал о тебе. Если бы не ты, я бы сейчас не сидел здесь.

И он прижал ее голову к своей груди.

— Помнишь, как мы здесь встретились, потом разошлись, и вот опять вместе. Если б не пришлось нам больше разлучаться!

— А разве придется? — печально спросила Лидушка.

— Да, по крайней мере на время.

Лидушка хотела задать вопрос, но, увидев, что Иржик задумался, сразу осеклась.

— Не думай теперь об этом, — заботливо сказала девушка. — Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю? Жаль, что не захватили цимбалы, ты сыграл бы, как тогда, но только не бешеный танец, а песню: «О боже, бесконечна…»

Она замолчала, а потом тихо спросила:

— Иржик, это ты тогда пел у леса, когда мы возвращались из Ртыни?

— Да, Лидушка, но теперь не будем говорить об этом, когда-нибудь в другой раз. Книга у тебя с собой? Ты читала, что написано на первой странице и на переплете?

— Я начала было, но так и не смогла разобрать старинное письмо.

Иржик взял книгу и стал читать рукописные пометки на переплете и на первом листе толстой бумаги. Записей было несколько, и сделаны они были в разные времена и разными почерками. Писать начал прадед, внук продолжал, а правнук еще не докончил. Это был архив Скалаков, их семейная хроника, отмечавшая только печальные события.

Иржик читал о том, как преследовались приверженцы Чешских братьев, о восстании в Опоченском крае, о страшном наказании, которому были подвергнуты восставшие крестьяне. Лидушка была взволнована. Она слушала, затаив дыхание и сжав руки. Иржик замолчал.

— Боже мой! — вздохнула девушка. — И все это из-за веры?

— Да, из-за беггардской, из-за евангелической, — горько усмехаясь, ответил Иржик.

— Я слышала от людей, да и бабушка тоже говорила, что евангелисты даже не христиане, — робко заметила Лидушка.

— О нас и не то еще говорили, а такое мы слышим на каждом шагу. — И юноша стал рассказывать о Чешских братьях и о своей вере.

Он замолчал, а Лидушка все еще не поднимала головы. Перед ней открылся новый мир.

— Подумай об этом, и ты сама уверуешь, — сказал Иржик. Он встал и вошел в хижину, считая своим долгом посетить уголок, где скрывались от преследований его предки, где они прятали свои священные книги, где он сам, еще мальчиком, находил убежище со своей семьей. Иржик задумался, и только чей-то глубокий вздох привел его в себя. Возле него стояла Лидушка. Он видел, что она печальна и глаза ее полны слез. Иржик обнял девушку.

На пороге появился старый Балтазар Уждян; он молча посмотрел на них, и лицо его просияло. Сам он никогда не переживал такого, но радовался, как отец, видя своих детей счастливыми.

Покраснев, Лидушка вырвалась из объятий Иржика и смущенно потупилась. На просьбу Балтазара уйти, она стремительно выбежала. Балтазар остался с Иржиком наедине.

Глава восьмая СУМАСШЕДШИЙ. ВО ДВОРЦЕ

С минуту оба молчали. Наконец, Балтазар заговорил:

— Если бы ты знал, сколько пережила из-за тебя эта девушка.

— Знаю, батюшка, и никогда этого не забуду.

— Теперь я понимаю, почему она так грустила, бедняжка, особенно тогда, в Ртыни. Скажи, ты уже совсем здоров, Иржик?

— Да, батюшка, я скоро смогу уйти.

— Уйти? Почему? Тебе у нас не нравится?

— Не в этом дело. Помните, о чем мы говорили, когда я был у вас накануне торжеств в панском замке?

— Помню. А сейчас… сейчас я бы не колебался, но ничего не выйдет.

— Надо действовать, поэтому я и ухожу. Опять возьму свои цимбалы.

— Неужто опять юродивым? — испуганно спросил Балтазар.

— Иначе ничего не выйдет, вам я могу довериться, батюшка, — вздохнув, ответил Иржик.

Уждян задумался. Значит, предположение Нывлта было правильным. Теперь Уждян слышал подтверждение этого от самого Иржика.

— Иржик! Иржик! — воскликнул Балтазар, покачивая головой. — Не знаю, что и посоветовать, но скажи мне, как все тогда вышло в Ртыни.

— Проведал я, что вы там собираетесь, переписал у крестьянина прошение, которое он должен был подать в замок, и прочитал его вам. Теперь вы понимаете, что человек для господ раб, но все же…

— Думаешь, переменится?

— Должно перемениться, если мы будем стоять друг за друга. Поэтому мне нужно идти и открывать людям глаза.

— Подожди до весны, в Вене обещали отменить барщину.

— На это надежды мало, мы сами должны себе помочь.

— А вдруг господа узнают, что ты не…

— Доктор в замке признал меня помешанным, — сказал Иржик, горько улыбаясь.

— Ну, а если тебя схватят?

— Я уже там был однажды, и мой отец погиб за это дело на виселице.

Старый Балтазар Уждян не нашелся, что возразить.

Приближалась зима, когда Иржик покинул родную усадьбу. Лидушка в каморке плакала. Перед уходом Иржик сказал ей:

— Не пугайся, если до тебя дойдут страшные вести. — А Балтазара он попросил: —Утешайте ее, батюшка, вы ведь все знаете. Я скоро опять приду к вам отдохнуть и набраться сил.

— Только приходи скорей, приходи, — сердечно звал его хозяин. — Вот это парень! — бубнил он на конюшне. — Да, в нем течет кровь Скалаков! Дай бог ему счастья!

Настала зима, дороги замело, но все же и до усадьбы «На скале» доходили слухи об Иржике, носившиеся по округе.

— Подумать только, — говорили крестьяне, — после пыток в замке молодой Скалак заболел. Уждян взял его к себе, и парень было совсем поправился, стал разумно рассуждать, делать все как полагается. Старый драгун нарадоваться не мог. Но однажды, говорят, увидел Иржик в углу свои старые цимбалы, и его словно обухом ударило по голове. Опять задурил. Взял цимбалы и теперь снова ходит из деревни в деревню, поет и играет. Сам дьявол сидит в тех цимбалах. Как только Иржик посмотрел на них, так и свихнулся. Но теперь он играет не как сумасшедший. Цимбалы, должны быть, заколдованы. Человек словно цепенеет, услышав их звуки.

— Опять поет Иржик?

— Да еще как! Теперь почти все выучили наизусть крестьянский «Отче наш». Каждый поет его. А ведь и вправду сказать, берет эта песня за душу.

— Умеет Скалак петь! Иногда такую затянет песенку об управляющем, о мушкетере и о всех в замке, что нельзя удержаться от смеха.

— Бог знает откуда это у него берется.

— Видно, сам эти песни складывает.

— А где же ему их взять? Да, какой-то странный сумасшедший.

— Странный! Если бы он не так чудил, можно было подумать, что нам его сам господь бог послал.

— Этот блаженный видит лучше, чем мы.

— И сердце у него доброе.

— Все, что ему дают, он сразу раздает да еще помогает крестьянам в работе. Намедни поработал несколько дней в Радеховой у бедняка и ничего не взял за это. Старику нужно было идти молотить на панский двор, у жены на руках куча детей, а появился сумасшедший и помог им.

Так говорили об Иржике по деревням. Более разумные люди покачивали головами и, указывая на лоб, говорили:

— У него здесь кое-что есть!

Суровая и холодная зима не облегчила барщину. Бедняки и безлошадные, отбывавшие барщину менее трех дней в неделю, должны были зимой снова работать на панском дворе. От зари до зари, да еще и при огне, приходилось им молотить. За эту тяжелую работу платили всего-навсего семь крейцеров в день. Но, когда наступала суббота, крестьяне даже этих денег не получали полностью. Обычно удерживали с них добрую половину либо в счет контрибуции, либо за отпущенный в долг хлеб. А плговскому эконому и половины было мало, так и норовил урвать побольше. Напрасно крестьяне со слезами на глазах просили его сжалиться над ними. Этого жестокого человека ничем нельзя было растрогать, он выплачивал только часть денег, заработанных кровавым потом. Его имя всегда произносилось с проклятием.

«На скале» снова стало печально: Лидушка наслушалась всяких вестей об Иржике. Балтазар мог бы успокоить ее, но он не хотел раскрывать того, что доверил ему Иржик — о мнимом сумасшествии, о больших замыслах, — драгун считал это тайной. Он только и сказал Лидушке:

— Не придавай этому значения, девушка, рассудок у него здравый, может быть, более здравый, чем у нас с тобой. Он должен так вести себя.

«Почему должен?» — спрашивала Лидушка сама себя и много об этом думала. Утехой ей была библия, которую оставил Иржик.

Настали святки. Однажды в светлую звездную ночь Лидушка возвращалась с Ванеком из села, куда они ходили к заутрене. Был сильный мороз. Старый солдат и девушка спешили домой. За селом у старых кленов они вдруг остановились, из-под деревьев навстречу им вышел Иржик с цимбалами за плечами. Лидушка даже вскрикнула от неожиданности. Скалак радостно пожал ей руку.

— Вот это для нее хороший подарок, — бормотал Ванек, шагая по скрипучему снегу к дому, — у молодых кровь горячая, вдвоем хоть всю ночь простоят. На посту, поди, не выстояли бы.

Иржик с Лидушкой медленно шли вслед за ним.

— Что же ты так долго не вспоминал о нас, Иржик?

— И на минуту не забывал, но…

— Если бы ты знал, чего только о тебе люди не говорят.

— Представляю себе, но эти разговоры скоро кончатся.

— Ах! — вздохнула Лидушка. — Когда же?

— Как только закончу свое дело, а затем, затем… — и он замолчал.

— Как я боюсь за тебя! А что ты, собственно, замышляешь? Я догадываюсь, но ты так мало мне доверяешь.

— Вспомни, что ты мне говорила в ольшанике и на Турове. Ты ведь знаешь, сколько мы выстрадали. За все нужно расквитаться, и я хочу, чтобы люди были людьми, а не рабами.

Они остановились на вершине холма, с которого был виден весь гористый край, занесенный снегом.

— Посмотри, Лидушка, на эти деревни. Среди них нет ни одной, и даже ни одного дома, где бы люди были счастливы. Теперь они спят, а завтра, только проснутся, их снова ожидают беды, нужда, заботы и тяжелый труд. Да и кто знает, спят ли они? Многие из них в слезах и тревоге мечутся на постели. И напрасно они жалуются и взывают к богу. А у тех, — он указал вдаль, где виднелась башня замка, — там всего в избытке, там пируют, сорят деньгами, нежатся на пуховых перинах. И все это за счет измученного народа. А разве они не такие же смертные, как и все мы? Мой отец кончил жизнь на виселице’ только потому, что он защищал себя и вступился за весь народ. Мы должны уметь прощать, но им простить нельзя. Они не ослабят гнета, у них нет совести, нет сердца, и за это их постигнет божья кара. Ты понимаешь, если во всех деревнях народ прозреет, восстанет и начнет требовать: «Поступайте по справедливости!», то этот гордый Находский замок и все другие замки содрогнутся, и паны узнают, что мы не слепые и не глупцы, что мы люди. Вот чего я хочу и вот чего добиваюсь, и бог мне поможет. Мы должны действовать сами.

Глаза юноши сверкали. Лидушка с восторгом смотрела на его вдохновенное лицо. «Разве может так говорить помешанный?» Она сжала его руку и прошептала:

— Сохрани тебя бог, Иржик! Больше я не стану по тебе плакать, я буду за тебя молиться!

На Новый год Балтазар и Рыхетский встретились в находской корчме.

— Ну, как Иржик, Уждян?

— Так, как вы и думали. Он не помешанный. Вам-то я могу довериться. — И Балтазар рассказал ему обо всем.

— Да, — кивал головой Рыхетский, — это настоящий Скалак. Работа ему предстоит большая, но не знаю, может быть, она и не понадобится. Говорят, что при дворе уже подготовляют отмену барщины.

— Подготовляют, кум, и вы этому верите?

— Ну, если ничего не выйдет, тогда уж и — не знаю… Иржик у вас? У меня он не был с тех пор, как помог нам своим советом.

— Он собирался к вам. Возможно, что завтра вы его увидите.

Окончив разговор, они подсели к остальным посетителям, которые сидели за большим столом и о чем-то спорили.

— Да вот Рыхетский и Уждян! — вскричал один. — Они его там видели.

— Кого?

— Нашего князя.

— Да, да! — с живостью проговорил Балтазар. — Видели. Мы как раз вышли из дворца, и он чуть не задавил нас. Князь ехал на красивом белом коне рядом с богатой каретой, в которой сидела какая-то графиня. Все на нем сверкало.

— Верю! А графиня, говорят, не его жена?

— Ну, уж конечно, чужая— да ведь у панов так водится.

— Что правда, то правда. Говорят, он в этом году к нам пораньше пожалует.

— Все едино. Управители будут нас обдирать, как всегда, а к нему и не приступишься.

— А лучше всего было бы сделать так, как говорил сумасшедший Иржик. Он рассказал нам, что был в Поржичи, Славикове, Павлишове, Липом, Слатине, одним словом, во всех окрестных деревнях, и будто крестьяне повсюду заявили, что они не выйдут на барщину. И будто бы так и не вышли. А еще Иржик смеялся и говорил, что, дескать, в замке сердились, ругались, просили, но ничего не могли поделать с крестьянами. Ну и выдумал сумасшедший!

— Кум, а ведь он прав, — сказал драгун. — Если бы во всем крае и во всем королевстве так поступили, посмотрели бы мы тогда…

— Черт возьми! Каков безумный! Где он теперь?

— Бродит из деревни в деревню и всегда находит кров, под которым может переночевать, ему всюду рады.

— Чаще всего Иржик бывает в Мартиновской усадьбе. Там. он как дома.

Вскоре после святок Иржик ушел из усадьбы «На скале». Разлука на этот раз была не столь печальной. Он опять пошел бродить по краю и поднимать народ против господ.

Минула зима, настала весна, на полях уже колыхались богатые всходы, а господа до сих пор не приезжали из Вены.

Князь Пикколомини с молодой княгиней собирались приехать в Наход еще ранней весной, и все было приготовлено к их приезду. Но однажды явился посланец и сообщил, что господа приедут позднее. И тут только чиновники узнали, из-за чего князь так долго задерживается в Вене. Пораженные, они не хотели верить полученному известию, но когда сообразили, что уже наступил август, а господ все нет, то поняли, что это правда. К вечеру на панском дворе ни о чем больше и не говорили. Барщину отменят! Идет слух, что в Вене при дворе хотят освободить крестьян от крепостной зависимости частично или даже полностью. Чиновники никак не могли этому поверить. Они не представляли себе, как можно обойтись без барщины. Одна мысль о том, что крестьянин будет свободен, что он не будет бояться их и трястись перед ними, выводила чиновников из себя.

В Вене действительно подумывали об отмене крепостного права. Жалобы и просьбы крестьян звучали у самого трона, и не услышать их было нельзя. Нельзя было дольше закрывать глаза на народное бедствие. В прошлом году к государыне явилась депутация из Находа, весной 1773 года — множество крестьянских депутаций со всех концов королевства. Они жаловались и просили о помощи. Беспристрастные и справедливые свидетели подтверждали их слова. На совете, созванном при дворце, Мария Терезия стояла за ослабление барщинного бремени, а ее сын Иосиф — за полное его уничтожение. Но тут возникло серьезное препятствие в лице дворянства. Дворянство — воплощение привилегий. Отмена или ограничение барщины уничтожало их привилегии, а это означало гибель основы существования дворянства, и поэтому оно упорно сопротивлялось.

Вот почему князь Пикколомини остался в Вене, он должен был защищать свои интересы.

Решение вопроса затягивалось. Приближалась осень. В это время как раз был уничтожен бич всего человечества, особенно простого народа — орден иезуитов, сильнейший союзник дворянства. Иезуиты были уже изгнаны из пражских гимназий, где несколько залов было отведено под канцелярию. Оттуда-то и должны были разнестись вести, отрадные для народа. Работавшая в этой канцелярии комиссия должна была изменить и улучшить отношения между крепостными и помещиками. Иезуитов выгнали, но дворянство осталось. Оно было спаяно, единодушно и собралось, чтобы решить, как отстоять свои интересы. Была избрана депутация, составлен меморандум. В числе депутатов был и молодой князь Пикколомини.

Простые, безвестные люди в бедных зипунах защищали права народа. Их противники, чьи предки занимали придворные и земские должности, владели большими состояниями и носили громкие имена. Исход борьбы было нетрудно предугадать.

Паны утверждали, что отбывание барщины крепостными является частью дворянского достояния, которое они унаследовали от своих отцов вместе с землей или приобрели сами — состояние приобретено ими законным способом и записано в земских книгах. А ее величество при короновании присягала на сохранение всех привилегий и льгот дворянству, которые были даны ему и подтверждены чешскими королями. Дворяне доказывали, что нововведения принесли бы государству больше вреда, чем пользы. «Крестьянин станет свободным, — говорили они, — он не будет много работать, у него останется свободное время для безделья. А господа от этого много потеряют. За крепостными надо смотреть, наказывать их, а если они будут свободны от повинностей, это только испортит их». Так отстаивали дворяне свои интересы.

Слух об этом вскоре дошел и до отдаленного Находского края. От деревни к деревне летела радостная весть о том, что с людей будет снято огромное бремя. Народ боялся этому верить, но многие твердо надеялись на близость лучших времен. Только наиболее рассудительные покачивали головами, говоря:

— Еще ничего не известно!

Императрица и королева чешская Мария Терезия настаивала, чтобы дворяне согласились на изменение отношений между помещиками и крепостными. Привилегированные сословия, которых мало заботили интересы государства и которые обычно заискивали перед двором, теперь, защищая свои интересы, составили оппозицию.

— Потомки наши будут проклинать нас, если мы так легко позволим уничтожить права, унаследованные от дедов, — кричала оппозиция.

Среди самых решительных поборников прав своего сословия был и молодой князь Пикколомини.

Иржик на время прекратил свою деятельность. Нелегко было поднять народ, отупевший от долгого рабства. Люди утратили отвагу и веру в себя. Теперь перед ними, подобно блуждающему огоньку, мелькнула надежда. Они бежали за ней, ждали ее, надеялись на помощь «сверху». Многие из крестьян уже осмеливались поднимать голову и возражать в присутствии панских служащих, а те мстили им, незаконно увеличивая барщину. Ненависть народа против панских холопов усиливалась.

Прошла осень, на исходе была уже и зима.

— Вот весной! Весной! Тогда и будет!

— Все уже закончено. Императрица вступилась за нас!

— Дело выиграно! Барщине конец!

Так говорил народ. Но Иржик, не надеясь ни на что и не веря господам, молчал. Он думал о том, что будет дальше: «Надежды народа не оправдаются, это вызовет всеобщее возмущение, тогда-то и настанет удобный момент».

Иржик теперь чаще бывал «На скале», помогал в работе. Иногда он задерживался и в Мартеновской усадьбе. На молодых супругов — Еника и Франтину — Иржик мог вполне положиться.

Вскоре в Находскии замок пришло известие, что князь приедет в конце апреля. Все было решено. Снег сошел, настала долгожданная весна.

Глава девятая УКАЗ

Начались полевые работы. Снова, как и прежде, приказчики распределяли среди крестьян барщинные повинности: батраки без упряжки должны были отработать тринадцать дней в году, остальные крестьяне — в зависимости от размера вносимой ими контрибуции: кто платил 53 крейцера — двадцать шесть дней, до 2 золотых — один день в неделю без упряжки, до 7 золотых — два дня в неделю, свыше 9 золотых — три дня без упряжки, до 14 золотых — три дня с одной упряжкой, до 28 золотых — три дня с двумя упряжками и еще от дня святого Яна до дня святого Вацлава один человек без упряжки, до 42 золотых — три дня с тремя упряжками и еще в назначенное время еженедельно три дня один человек без упряжки. Кто платил свыше 42 золотых, тот посылал на панскую работу три дня в неделю четыре упряжки и от дня святого Яна до дня святого Вацлава на три дня в неделю еще одного человека.

Весной 1774 года, когда люди ждали, что вот-вот они будут совсем избавлены от барщины, на их плечи снова легло это бремя. Многие поэтому мешкали и прибегали к различным отговоркам; в наказание за это их сажали в тюрьмы, а вскоре появился и документ, вызвавший всеобщее возмущение. Это был указ, опубликованный 21 апреля. В замке с радостью приветствовали указ, согласно которому, вплоть до окончательного решения, все повинности должны были выполняться по-старому. Показывая его старостам, служащие обращали их внимание на слова «согласно существующему порядку» и приказывали обнародовать этот указ по всем деревням. Указ вывесили в канцелярии замка для того, чтобы все могли воочию в нем убедиться. Да, там так и было написано: «Согласно существующему порядку». Все оставалось по-прежнему. Народ был крайне разочарован. Крестьяне повесили головы и горестно завздыхали. Кое-кто сжимал кулаки, и только очень немногие сохраняли надежду и указывали на слова «до окончательного решения».

— Разве вы не понимаете, что нас дурачат? Помазали медом, чтобы не так горько было. Мало, что ли, вы еще господ знаете!

— Ходит слух, что императрица хотела помочь, но придворные все испортили.

— Говорят, что наш Пикколомини больше всего противился отмене барщины.

— Вот почему он не приехал к нам в прошлом году.

— Жаль, что Скалак тогда не прикончил его.

— Разве князь понимает, что значит быть крепостным?

— Скотиной нас считает!

Народ волновался не только в Находской округе, но и в соседних дело обстояло не лучше. Узнав об указе, Балтазар Уждян стукнул кулаком по столу, не желая даже верить сообщению. В этот момент на дороге раздался конский топот. Взглянув в окно, Уждян сквозь листву увидел промелькнувшего всадника, который рысью скакал по дороге.

— Кто это? — спросил Балтазар входившую Лидушку и увидел, что она покраснела.

— Да это плговский эконом, — ответила девушка, вытирая фартуком свой круглый подбородок.

— Он, что же, говорил с тобой?

— Увидел, что я несу воду, остановился и подозвал. Я и не рада была. А он взял жбан, начал пить и при этом так посмотрел на меня, что у меня мороз по коже пошел. А потом спросил, чья я, где работаю, засмеялся и сказал: «Спасибо, паненка!» — и ущипнул меня за подбородок костлявыми пальцами. Брр!

— Ах ты негодяй, — не на шутку рассердился Балтазар. — Прошлое, видно, не пошло ему впрок. Как бы опять не ошибся, — ворчал старик.

В августовское воскресенье, после полудня, в ртынской рыхте собралось несколько человек. Это были самые почтенные люди из деревень Находского панства. Пришел сюда и Иржик Скалак, его цимбалы лежали где-то в углу. Вместе с ними он отбросил и маску юродивого. На таком собрании Иржик мог показаться в своем подлинном виде. Этим людям можно было довериться. Он сошелся с ними во время своих скитаний и с согласия Рыхетского созвал их сюда. Теперь ему нетрудно было уговорить ртынского старосту, который после опубликования указа сразу согласился с предложениями Иржика. Имея на своей стороне Рыхетского, Иржик надеялся на успех: этот человек был известен по всему краю и пользовался всеобщим уважением.

Балтазар Уждян молча сидел в углу. Он только что закончил свою гневную речь, в которой сообщил, что плговский эконом приказал ему послать в няньки девушку, живущую у него. Старый хозяин знал, зачем пану эконому понадобилась нянька. Только не видать ему Лидушки на своем дворе. Однажды она уже спаслась от сетей, в другой раз в них не попадет, а Балтазар не выдаст ее, даже если разорят всю его усадьбу. Больше всех это известие задело Иржика. Он заговорил о том, что настало самое удобное время помочь народу. Иржик рассказал о всех мучениях крепостных, свидетелем которых он был во время своих скитаний и о которых знали все; он говорил, что мирные действия бесполезны. Чем больше народ будет терпеть, тем больше его будут угнетать. Мы должны верить, что весь народ, во всяком случае большая его часть, поднимется, как только будет дан сигнал.

— Мы все, все деревни, вся округа с оружием в руках соберемся перед замком и предъявим свои условия. Мы заявим, что не будем платить налогов и работать на барщине до тех пор, пока с нами не договорятся. А если они вздумают применить силу, у нас тоже найдется оружие, — говорил Скалак.

— С оружием нам идти нельзя, — возражал Рыхетский. — Мы откажемся отбывать барщину, им придется договориться с нами. Но с оружия начинать нельзя.

— А если они пойдут на нас?

— Тогда будем обороняться.

— Да пойдут ли все с нами? — спросил один из крестьян.

— Заставим, другие округи нас тоже поддержат, — ответил Иржик.

— Какие же?

— Полицкие, я знаю, там тоже зашевелились, да и немцы за горами, в Броумовской округе.

— Если три округи, тогда бы дело наше вышло! А когда начинать?

— Немедленно, — ответил Иржик, — куйте железо, пока горячо.

Однако Рыхетский и все остальные, кроме Балтазара, который хранил молчание, стали возражать против этого предложения Иржика. Нывлт призывал немного подождать: может, тем временем станет ясно, что принесет «окончательное решение», о котором говорится в указе. А кроме того, надо и с полицкими посоветоваться.

— Это можно сделать, не откладывая, — сказал Иржик и вышел. Через минуту он вернулся с каким-то человеком, который сидел под липами возле рыхты.

— Это — Достал, из Маховской Льготы. Он вам обо всем расскажет лучше, чем я.

Достал, высокий, худой человек с горящими глазами, сел и стал рассказывать, что в Полицкой, а особенно в Броумовской округе, среди немцев пошло волнение. Они уже решили прибегнуть к силе, чтобы помочь себе.

— Если бы и вы так порешили, было бы много легче, вместе сподручнее действовать, чем врозь.

Его предложение было охотно принято, но Рыхетский добавил, что такое важное дело нельзя начинать с места в карьер, надо еще хорошенько все обсудить, а пока подождать.

— Ну, хорошо, — сказал Достал, — подождем, а я тем временем свяжусь с немцами, они близко, да и с остальными.

— Можете все доверить Иржику Скалаку, он будет нашим посредником, — предложил Нывлт.

После этого все уселись за стол и хозяин поставил угощение. Иржик уже раньше, во время своих странствований, слышал о Достале, а затем узнал его как нужного ему человека и познакомился с ним, но хитрый горец не полностью доверял юродивому. И только сегодня, когда Иржик привел его на собрание известных в округе людей, Достал вполне поверил ему. Уходя, он пожал Иржику руку и сказал: «До скорой встречи во Льготе!»

Только на обратном пути домой Иржик завел разговор о Лидушке и плговском экономе.

— Что будем делать? — спросил Балтазар.

— В поместье ей идти нельзя.

— Бедняжка ничего об этом и не знает.

К вечеру они пришли домой. Во дворе было тихо и пустынно. Не слышно было ни звука. Иржик удивился, что Лидушка не выбежала, как обычно, им навстречу.

— В чем дело? Может, все ушли в деревню? — спросил, недоумевая, хозяин.

Войдя в комнату, они остановились в изумлении. Несколько стульев было опрокинуто, стол сдвинут со своего места, а в углу у печки сидела старая Бартонева и плакала.

— Что случилось? — вскричал Балтазар, предчувствуя недоброе.

Увидев хозяина, старуха громко зарыдала и стала причитать:

— Ее нет! Нет!

— Кого? Лидушки? — спросили в один голос мужчины.

— Лидушки, — причитала старуха. — Ее увели.

— Куда увели? — вскричал Балтазар. — Перестань плакать и расскажи, что произошло, — велел он.

Прошло немало времени, прежде чем Бартонева смогла рассказать, что сегодня после полудня, когда Ванек ушел в деревню, а Лидушка сидела во дворе под липами, пришли двое чужих, один похожий на стражника, и приказали девушке идти с ними в поместье.

— Она вбежала в комнату и стала отказываться, я тоже вступилась за нее. Но они настаивали на своем, говорили, что Лидушка сирота, что у нее нет родителей и что до совершеннолетия она принадлежит своим господам. Тогда они решили силою увести ее. Она сопротивлялась, как могла, меня они отшвырнули в угол, и пришлось только смотреть, как они взяли мою Лидушку и увели ее к плговскому эконому. О господи боже мой! — причитала Бартонева, рыдая.

Балтазар и Иржик были потрясены. Старого драгуна охватил такой гнев, что он не мог устоять на месте и, ругаясь, стал быстро ходить по комнате.

— Где Ванек? — закричал он и остановился. — Седлай Медушку! Я им покажу, чья это девушка!

— Куда вы собираетесь, батюшка? — мрачно спросил Иржик, до сих пор не проронивший ни слова.

— Куда собираюсь? Куда же, как не в поместье? Я должен вернуть Лидушку, а если…

— В первую минуту я тоже так подумал, батюшка, но из этого ничего не выйдет.

— Хорош же ты парень, а еще лю…

Хотя Иржик был сильно взволнован, но все же не потерял присутствия духа. Обращаясь к Балтазару, он сказал, что его в поместье только высмеют да еще, пожалуй, и отстегают плеткой, Лидушке же он ничем не поможет, а только повредит.

После долгих уговоров, когда у Балтазара прошел первый порыв гнева, он, наконец, согласился с Иржиком.

— Но что мы будем делать? Нельзя же ее оставить в этом вертепе греха и позора!

— Об этом вы не беспокойтесь, я ее вызволю, а вам нельзя даже пальцем шевельнуть. Но здесь она не будет в безопасности, и я отведу ее в Мартиновскую усадьбу. Там, в глуши, ее не найдут. А потом…

Бартонева, плача, просила, чтобы Лидушку не оставляли на мучения.

— О мое золотое дитятко, единственная моя! — причитала старушка.

— Я сегодня же ей дам знать, что мы о ней позаботимся и освободим ее как можно скорей.

— Как ты это сделаешь?

— Это уж моя забота. Но вы обо всем будете знать. А теперь прощайте. Скоро вечер, а до Плговского поместья идти порядочно. Я не позволю, чтобы хоть один волосок упал с ее головы, иначе… — Глаза Иржика загорелись, и он угрожающе поднял руку. Попрощавшись, юноша быстро ушел. Наступила ночь, Балтазар, глубоко задумавшись, ходил по комнате.

Глава десятая СИРОТСКАЯ СЛУЖБА. НАЧАЛО

Хотя уже наступила осень и в горах Находского края завывал холодный ветер, князь Пикколомини не уехал, как обычно, в столицу. В этом году, больной и исхудавший, он поздно приехал в замок. Здесь, в тихом горном уголке, князь поправился и, набравшись сил, решил насладиться удовольствиями сельской жизни.

Он затеял большую охоту и разослал многочисленные приглашения окрестным помещикам.

Охота и связанные с ней пиры устраивались в честь победы, одержанной дворянством. Большинство приглашенных обещало прибыть.

Время приближалось к полудню. Иосиф Парилле Пикколомини встал сегодня поздно и едва успел отодвинуть чашку с шоколадом, как ему доложили о приходе его бывшего камердинера, ныне плговского эконома. Князь немедленно принял его. Эконом вошел, низко кланяясь. Господин милостиво поговорил с ним о разных делах и, наконец, спросил:

— Что нового?

Он знал, что эконом всегда приходит с какой-нибудь новостью. Бывший камердинер рассказал, что, наконец, стало известно, кто та девушка, которую князь повстречал на охоте три года назад. Его милость, наверно, изволили забыть о ней. Но девушка находится теперь у него.

Князь с удивлением посмотрел на своего слугу, который рассказал, как он, воспользовавшись известными правами, завладел девушкой. Эконом осмелился предупредить князя, что, по всей вероятности, бабушка и хозяин усадьбы станут хлопотать о ней и, возможно, придут к его светлости.

— А что, она по-прежнему такая же красавица? — спросил Пикколомини.

— Еще лучше, ваша светлость, как распустившийся бутон. — Губы эконома расплылись в улыбке.

— Ну, хорошо, пускай приходит, — рассмеявшись, сказал князь. — Только напомни мне о ней сразу же после охоты, понимаешь? — И он милостиво отпустил бывшего камердинера.

В это время во двор замка с грохотом въехало несколько карет. Вокруг самой большой и богато убранной кареты столпились слуги, помогая выйти двум дамам. Одна из дам была старая, важная, с холодным величественным лицом, другая — молодая и красивая. Молодая была сестра Пикколомини, приехавшая со своей теткой из столицы. Она явилась на торжества и пиры раньше, чем было назначено, желая приятно удивить брата и молодую невестку.

Одновременно с ними из Градца на Лабе прискакал верховой. Он соскочил со взмыленного коня, прошел прямо в канцелярию и передал пану управляющему пакет. Вскрыв пакет, управляющий обнаружил в нем большое количество листов, отпечатанных по форме государственных патентов. Он взял верхний лист, пристально и удивленно посмотрел на него, затем, точно во сне, оглянулся на писарей, которые, грызя гусиные перья, в напряженном ожидании уставились на своего патрона. Управляющий быстро пробежал строчки, и, как видно, содержание документа произвело на него сильное впечатление. Он хлопнул роковой бумагой о стол и, разразившись проклятиями и ругательствами, стал ходить по канцелярии из конца в конец. Немного успокоившись, управляющий взял документ и отправился к князю. Тот только что расстался со своими гостями и был очень весел. Его прелестная сестра Анна Виктория, словно ласточка, предвещала приятное времяпровождение.

— Что это у вас? — спокойно спросил князь.

Низко кланяясь, управляющий молча подал молодому господину полученную бумагу. Пробежав документ, князь положил его на стол. На бледное лицо Пикколомини легла тень.

— Что прикажет ваша светлость?

— Проклятье! Приходите завтра! — коротко отрезал князь. Управляющий ушел.

Тем временем служащие просмотрели все листы. Они были одинакового содержания, большая часть из них напечатана на чешском языке. Это был «регулятивум», или инструкция, присланная земскими властями, согласно которой предварительно упорядочивались условия барщины. Барщина с упряжками оставалась почти без изменения, барщина без упряжек была уменьшена наполовину.

— Все же уменьшается’ —сказал со вздохом писарь.

— А что за примечание внизу? — спросил другой и тут же прочел вслух, что крепостные могут договориться с господами о способах отбывания повинностей и что эта инструкция должна быть вывешена во всех канцеляриях и разослана по всем деревням края.

— Ну что ж, давать ее читать этим хамам?

— …«могут договориться», — серьезно, с расстановкой повторил другой писарь.

— Они свихнулись там наверху! — вскричал управляющий, появляясь в дверях и увидя растерянные лица своих подчиненных.

Лидушка жила пленницей в Плговском поместье. Когда ее уводили из родного дома, она была как во сне, но вскоре ее охватил гнев. «Они мстят дяде, хотят измучить его, — думала девушка. — А вдруг они решили со мной что-нибудь сделать?» — При этой мысли она задрожала.

Лидушку привели к эконому. Он стал объяснять ей, почему она здесь, что ей давно уже надлежало быть в поместье — ведь она сирота и, значит, принадлежит своим господам.

— Но я не сирота. У меня есть бабушка, а дядя Уждян удочерил меня, — храбро возразила Лидушка.

— Так каждый может сказать. Будь довольна, что ты сюда попала. Здесь тебе будет гораздо лучше, чем «На скале» — Он провел ее к своей жене. Девушка должна была нянчить их ребенка.

Первую ночь в отведенной ей каморке Лидушка провела без сна. Через окно с решеткой видна была небольшая часть двора и каменная ограда. Она слышала грохот затворов и замков, когда запирали ворота, и лай спущенных с цепи собак. От этих ночных сторожей убежать было невозможно.

Лидушка должна была отслужить здесь три года! Она вспомнила, как плговский эконом взял ее за подбородок, как загорелись при этом его глаза. Ее даже передернуло.

На дворе шумели под ветром деревья. Неожиданно послышался какой-то звук. Лидушка прислонилась к окну и, затаив дыхание, прислушалась. За оградой в ночной тьме раздалась песня:

«Это Иржик!» — решила она, и сердце ее наполнилось радостью. Она сразу рванулась, словно хотела броситься ему навстречу. Собаки бешено залаяли и забегали вдоль ограды. Песня зазвучала вновь и оборвалась. Стиснув руки, Лидушка остановилась посреди комнаты, сердце ее учащенно билось. «Пришел дать мне знать, что не забыл обо мне».

Дни шли за днями. Лидушка приступила к своим обязанностям. Она видела, какую тяжелую работу выполняют батраки и дворовые девушки, а ей приходилось только нянчить ребенка и помогать по дому. От нее не ускользнуло, что дворовые смотрят на нее как-то странно, сторонятся ее. Эконом тоже мало обращал на девушку внимания, но иногда она замечала, что он смотрит на нее жадным взглядом, и при этом чувствовала себя точно так, как тогда дома, подавая ему напиться. О своих она ничего не слышала. Ей было очень тоскливо, и напрасно искала она пути, как бы убежать. Девушка была здесь как в крепости.

Наконец, спустя долгое время блеснул луч надежды. Однажды в ясный полдень, когда девушка сидела под каштанами во дворе и нянчила ребенка, к ней подошла старая ключница и сказала:

— Иржик и ваши из усадьбы шлют тебе привет. — Лидушка сперва испугалась, но затем обрадовалась. — Не бойся, — продолжала старуха. — Они не оставят тебя здесь на произвол судьбы, а пока я посмотрю за тобой. Но будь осторожна, никто не должен об этом знать. — И она пошла дальше.

Лидушка с удивлением поглядела вслед старухе, которая быстро вошла в дом. Девушке хотелось окликнуть и расспросить ее, но она сразу же одумалась. Зная, что о ней заботятся, она повеселела, и мысль об этом не покидала ее весь день до поздней ночи.

Иржик вскоре убедился, что проникнуть в поместье не так легко. Еник из Мартиновской усадьбы хорошо знал этот двор и держал связь со своей теткой, старой ключницей. От нее-то молодой Скалак и узнал, как чувствует себя Лидушка и что с ней пока ничего плохого не произошло. Он передал эти вести в усадьбу «На скале» и очень обрадовал старого Уждяна и Бартоневу. С помощью Еника и дошел до Лидушки этот теплый, обрадовавший ее привет.

Иржик был на распутье. Он не знал, что ему предпринять. Его милую забрали силой. Он должен ее освободить. Но подготовка к восстанию требовала быстрых действий. А у него вся кровь загоралась при мысли, что грубый эконом может опозорить его любимую. И он долго и часто раздумывал, как ему быть. Однажды в полдень Иржик сидел под липой на меже у дороги, ведущей к Ртыни. Его темные кудрявые волосы ниспадали со лба на руки, которыми он закрыл лицо. Возле ног лежали цимбалы. Над полями носился холодный осенний ветер. Скалак думал о Лидушке и о своем долге. Мысли в его голове кружились, подобно мошкаре над рекой, он не мог остановиться ни на одной из них. В это время кто-то дотронулся до него. Иржик поднял голову и увидел Достала из Маховской Льготы.

— Ах, это вы, Достал, а я собирался к вам.

— Ты совсем забыл меня, но я знаю, почему. Увели твою голубку!

— И вы уже знаете? Ну, теперь пора начинать.

— Только поэтому? — спросил, усмехаясь, Достал.

— И да и нет. Прка князь здесь, самое подходящее время. Зима подойдет незаметно, он уедет, а его присутствие необходимо.

— Можно и начинать. У нас, видимо, дело пойдет.

— Но Рыхетский откладывает до весны, а ему все верят.

— Да, в этом он ошибается, — усмехнулся Достал. Иржик опустил голову, помолчал немного и вдруг горячо заговорил:

— Кум Достал, мы его заставим. Вы сказали, что у вас дело пойдет. Тогда вы и начинайте, а наши волей-неволей тоже присоединятся. Жаль, жаль, — добавил он с расстановкой, — я всегда думал, что мы начнем первыми. Когда здесь услышат, что в броумовских и полицких деревнях поднялись, наши, я знаю, тоже поднимутся. Соберутся все вместе, как пчелы, и осторожный Рыхетскии перестанет колебаться. Тогда мы двинемся туда, — сказал Иржик с обычной своей запальчивостью, — к гордому замку и… освободим ее тоже, — добавил он после паузы.

— Освободим, но как?

— Как? Окружим усадьбу, и они вынуждены будут выдать нам ее, а если нет… — Иржик вскочил и выпрямился перед сидевшим Досталом, который молча кивал головой. — Поэтому мы должны как можно скорее начинать, кто знает, что произойдет до весны. Пусть к началу полевых работ все освободятся от барщины.

— Да, это было бы хорошо, Иржик. Я думаю, что и Рыхетскии не будет колебаться. Наверное, он уже читал новую инструкцию.

— Инструкцию?

Достал рассказал Иржику о новой бумаге и слово в слово передал ее содержание. Молодой Скалак изумился.

— Барщину без упряжки уменьшают наполовину и можно договориться, — протянул Иржик, пристально глядя на цимбалы. — А хотели совсем барщину уничтожить. Половину — невозможно! — вдруг громко вскричал он. — Нас обманывают, нельзя этого допустить, нельзя! Это никому не поможет, не даст никакого облегчения. А ведь говорили, что совсем барщину собирались отменять! Достал, тут какой-то обман.

— И я в этом уверен. Пойдем на рыхту.

Иржик, взяв цимбалы, зашагал по полевой дорожке рядом с огромным Досталом к старинной усадьбе ртынских вольных крестьян.

— Мы должны и будем договариваться! — заявил Иржик. — Договоримся же, что мы не уступим и не отступим.

Рыхетского они застали под липами, где он вел беседу с батьневским старостой.

— Вот кстати! — еще издали крикнул им Нывлт. — Идите скорей. Хорошо, что мы здесь сошлись. Не напрасно я посматривал кругом, — говорил Рыхетскии, сердечно пожимая руки Досталу и Иржику.

Большая комната старой рыхты была полна людей. На лавках у стены и за столом сидели крестьяне разных возрастов. Многие стояли посреди избы и оживленно разговаривали. Все зашумели, когда Рыхетский привел Достала и Иржика. Здесь собрались старосты почти из всех деревень Находского панства. Сегодня, в воскресенье, они побывали в замке, прочитали там инструкцию и все были в растерянности.

Нывлт указал на Иржика:

— Это вот Скалак, юродивый, вы его знаете. Теперь для вас должно быть ясно, что это был за сумасшедший. Вы видите, что он сделал! Это сын Микулаша!

— Сын Микулаша! Того, который хотел нас освободить!

— Вечная память Микулашу Скалаку! — воскликнул старый седой староста, подавая его сыну руку. Примеру старосты с радостью последовали и все остальные.

Начался разговор о документе, который каждый староста нес в свою деревню. Рыхетский развернул свой экземпляр и стал его вновь читать.

— «Договориться», это что-то странно, — заметил радеховский староста.

— Да, мы договоримся, — добавил Рыхетский.

— Как? — одновременно спросило несколько человек. Хозяин рыхты изложил свой план. Когда будет дан сигнал, старосты с крестьянами своей общины должны собраться и всей массой двинуться к замку. Тогда паны вынуждены будут вступить в переговоры.

— А если кто-нибудь не захочет пойти?

— Заставьте его! — вскричал Иржик. — Мы это делаем не для себя, а для всех, все и должны идти.

— По крайней мере по одному человеку от каждого двора, — сказал Нывлт. Его предложение было принято единогласно.

— Соседи, все это хорошо, — сказал староста из Жернова, почесывая затылок, — только я хочу сказать, что ежели господа не пойдут на переговоры и вызовут из Градца против нас войска, так ведь это, собственно, выйдет мятеж.

— Мятеж? Да мы ведь требуем только того, что нам полагается! — возразил молодой Скалак. — Разве крестьяне не такие же люди, как паны? Почему мы должны гнуть спину и батрачить на них?

— Даже скотина и та защищается, если ее бьют, — добавил Нывлт.

— Да и кто знает, как обстоит дело с инструкцией, — продолжал Иржик. — Вы ведь хорошо помните, нам говорили, что при дворе барщину хотели отменить совсем и что только паны, и в первую очередь наш, помешали этому. Правда, инструкция облегчает повинности, но зачем панам идти теперь на уступки, если они все выиграли? А кроме всего, нам еще предлагают договариваться! Я моложе вас, соседи, вы более опытные люди, но думаю, что и вам такое дело показалось странным. Этот документ не настоящий. Государыня подписала другой указ, но в канцелярии его, видно, спрятали и нам подсунули вот этот. Неужели мы так и успокоимся?

Наступила тишина. Все смотрели на молодого Скалака, который стоял посреди комнаты, держа инструкцию в поднятой руке. Достал и Рыхетский кивнули головами. Поднялся невероятный шум.

— Верно он говорит!

— Хорошо сказал!

— И мне так казалось! — раздавалось в комнате.

Теперь заговорил Рыхетский. Он сказал, что никто не хочет мятежа. Никто не собирается никого разорять, грабить и убивать. Все хотят только добиться своего права, никто никого не желает обижать, но и себя в обиду не даст. Рыхетский указал на то, что народ волнуется не только в Находском крае, — и всюду то же самое.

На середину комнаты вышел Достал и рассказал, как обстоят дела в Полицкой и Броумовской округах. Он предложил всем крестьянам объединиться. Выслушав его, все охотно с ним согласились. Нывлт попросил каждого старосту объяснить своим односельчанам суть дела. Договорились насчет сигнала, немного поспорили о сроке выступления. Иржик настаивал, что надо начать как можно скорее. Против этого было большинство степенных крестьян, к которым присоединился и Рыхетский. Решили собраться еще раз.

— Соберемся здесь, это самое удобное место, здесь будет наше «губерно», — предложил молодой збечницкий староста.

— Да, «губерно», и Рыхетский будет командиром! — вскричал староста из Поржичи.

— Командир! Командир! — закричали разгорячившиеся крестьяне.

— Все это хорошо, друзья, но все должны помогать мне, особенно вы, — сказал Рыхетский, схватив за руки Достала и Иржика, стоявших рядом с ним.

— Будем помогать, будем! — закричали все.

— Господь нам поможет! Это святое, правое дело! Вдруг неожиданно открылись двери и в комнату быстрым шагом вошел Балтазар Уждян. Его лицо раскраснелось от быстрой ходьбы. У двери он остановился. Радостный шум и гул встретил общего любимца — старого солдата. Рыхетский и Иржик бросились к нему.

— Все обсуждаете и обсуждаете! — вскричал Балтазар. — Бросайте разговоры и пойдемте, я вас поведу! Долго ли мы будем совещаться? Мой совет один: выступим, пока они нас совсем не задушили и не уморили.

— Что случилось? — спрашивали все наперебой.

— Что случилось? Но ведь вы же сами хорошо знаете, что нас обкрадывают и обдирают. И дочь у меня забрали. А пока я хлопочу о ней, из меня, седого человека, шута делают.

Успокоившись, Балтазар рассказал, что он уже три раза был у князя с жалобой на плговского эконома, который увел Лидушку, но его каждый раз выпроваживали и назначали явиться в другой раз. Сегодня его просто выставили и приказали больше не беспокоить князя. Князь, мол, все равно не примет его, так как эконом действовал по закону.

— Вот я пришел за советом и помощью, — продолжал Балтазар. — Я хочу вам сказать, Рыхетский, что в замке обнаглели до крайности. Соседи, вы даете себя мучить, а я не позволю. Если вы не поможете мне, сам себе помогу. Мне не привыкать рисковать жизнью. Недаром я тридцать лет прослужил в армии.

— Мы все с вами! — кричали крестьяне.

И они решили собраться вновь, как только Достал подаст знак. Иржик многозначительно посмотрел на Достала, который понимающе кивнул головой.

— Вот тогда и решим, как и что, во всех подробностях, а пока каждый делает, что может, у себя дома.

— Помоги нам бог! — сказал седовласый староста, и все горячо повторили его слова.

— Как только будет что-нибудь новое, я дам вам знать через Иржика, — сказал Рыхетский. — А пока подпишитесь, что все вы согласны и все стоите за общее дело. — И он вынул из стола бумагу, чернила и перо.

— Командир, первый! Рыхетский подписался.

— Распишитесь за меня, а я еще и по-своему распишусь, если нужно, — сказал Балтазар и поставил над своим именем, написанным Рыхетским, три крестика.

Старосты один за другим подписывались или ставили крестики на листе бумаги.

— А что же вы, Ржегак из Слатины, хотите последним подписаться? — спросил Достал.

— Зачем толкаться, места хватит, — спокойно ответил Ржегак, моргая глазами.

— Подписано! — воскликнул вскоре Нывлт и, взяв лист, прочел вслух, что все клянутся и обязуются крепко сплотиться для защиты крестьянства. Тот, чье имя он называл, подходил к Рыхетскому и пожимал ему руку.

Так поочередно сделали все присутствующие.

За окном раздался конский топот. Выглянув в окно, крестьяне увидели всадника в темно-красном бархатном кафтане, расшитом золотом, который рысью ехал рядом с дамой, сидевшей на красивом белом коне.

— Это сестра князя.

— А этот мужчина?

— Гость из замка. Говорят, их много съедется на какой-то праздник.

— И на нашей улице будет праздник, — сказал Иржик, до сих пор молча стоявший у окна.

— Смотрите, а вот и сам.

Показался князь, который на небольшом расстоянии от сестры медленно ехал в сопровождении камердинера по дороге к лесу.

— Возвращается с прогулки. Вы только посмотрите, как он плохо выглядит.

Бледное лицо молодого князя действительно имело болезненный вид.

— Если бы он столкнулся с вами, Салакварда, навряд ли удержался бы на коне, — сказал один из крестьян.

— Пропал бы, как муха, — добавил другой.

— Неплохо, если бы все они подохли, как мухи! — отозвался чей-то голос.

Глава одиннадцатая БУРЯ

Земля подмерзла. Выпал снег. В замке было тихо. Празднества, к которым готовились, не состоялись. Гости не приехали. В лесах Находского панства не звучали веселые звуки рога, не слышался лай собак и крики ловчих. Князь заболел; ослабевший, он не мог выходить из своих покоев, сердился и скучал. Нечего было и думать о поездке в шумную столицу. Ненадолго приехали молодой Коллоредо и маркиз д’Эрбуа. Коллоредо быстро уехал, но забавный, жизнерадостный француз остался. Княгиня, князь, его веселая сестра и д’Эрбуа составляли все общество. Маркиз занимал и развлекал всех, особенно хандрившего князя, рассказал ему о всех нашумевших историях и скандалах, которые произошли за это время в Вене. Он сообщил, что мадемуазель фон Стреревитц вышла замуж. Она подцепила какого-то старого советника, маркиз описывал, как старик ревнует свою молодую жену, но та продолжает развлекаться по-прежнему.

— Вы бы могли об этом рассказать, — промолвил с улыбкой князь, — она, наверное, и о вас не забывает! А мадемуазель Зале! Та опять будет чудеса творить. Она, конечно, ждет меня — о, как она танцует! А тут, в этом проклятом замке, словно в пустыне, ах! — простонал князь, хватаясь за поясницу, и придвинулся ближе к камину.

Наконец, и д’Эрбуа покинул замок.

Тоскливо и печально было в роскошных покоях древнего замка панов Смиржицких, ныне резиденции Пикколомини. Но вскоре произошло нечто, что вывело князя из состояния апатии и заняло все его мысли. Это не была, однако, нежная улыбка танцовщицы Зале. Раздался сильный и грозный голос — голос народа.

Инструкция взволновала крестьян. О ней толковали и ее обсуждали во всей округе. Особенно задумывались крестьяне над примечанием. Инструкцию разъясняли старосты — наиболее степенные крестьяне. По всем деревням наблюдалось необычное волнение. Казалось, словно роятся жужжащие пчелы, словно пролетает над лесом ветер, предвещающий бурю. Тяжелый гнет, обманутые надежды, а сейчас эта уступка правительства — необычайно взволновали весь край. Достаточно было одного толчка, малейшего сигнала, чтобы вся эта масса пришла в бурное движение. Тупая покорность и смирение исчезли, они потонули в общем потоке возмущения. Слухи и толки все возрастали. Когда-то мертвенно-спокойная гладь взволновалась. Любое волнение крестьян для обитателей замка было нежелательным, считалось ими противозаконным, а нынешнее они расценивали как необычное. Чиновники князя призадумались. Иржик Скалак теперь редко пел и играл на цимбалах по деревням. Его часто можно было видеть на дороге, ведущей из Ртыни к Махову; он поддерживал связь между Рыхетским и Досталом. Старая рыхта — «губерно» — ожила. Туда часто приходили крестьяне из окрестных деревень. Они о чем-то шептались с Рыхетским и исчезали. В трактирах и корчмах царило оживление, все говорили только о подложном документе.

— Настоящий патент с золотой подписью государыни находится в замке, но господа его прячут.

— Они его не отдадут.

— Пусть не отдают, лишь бы сказали нам: не ходите на барщину, мы больше не имеем права вам приказывать.

— Ах, черт возьми, до чего дошли. Ведь это просто грабеж!

— Мы сами возьмем, что нам полагается!

Вскоре на рыхте состоялось второе совещание. Расходясь, люди пожимали друг другу руки со словами:

— До встречи у замка!

Вслед за тем по Находской округе распространились листовки. Старосты передавали их из дома в дом. В них было написано:

В полицких деревнях эту листовку распространял Достал.

— Гей, на панов! — радостно кричал народ.

— Боже мой, что это делается? — говорили боязливые женщины.

— Мы сами пойдем за золотым патентом! — говорили крестьяне, имея в виду документ, который государыня будто бы подписала золотом.

— Мы не будем больше ходить на барщину!

Раздался звук цимбал, и Иржик запел:

Так кончалась его песня. Теперь он мог сбросить с себя маску юродивого.

От деревни к деревне, словно на крыльях, летел крестьянский «Отче наш» с новыми заключительными словами. Многие уже побросали работу, иные на радостях стали выпивать.

— Эге-гей! Мы будем свободны!

Буря должна была грянуть сразу, неожиданно, она должна была ошеломить врага. Но ее приближения нельзя было скрыть. Вести о ней дошли до замка и породили страх.

— Негодяи, мошенники! — повторял потрясенный управляющий и посматривал на Лашека, сидевшего на злополучной лавке в прихожей канцелярии. Ореховый прут болтался у него на боку. Управляющий уже не мог приказать ему: «Лашек, лавку!» Таких бы Лашеков да побольше, да не с ореховыми розгами. Гнев управляющего нарастал. В канцелярию робко вошел Ржегак из Слатины. Он воровато огляделся, поморгал глазами и стал рассказывать. Плут говорил не прямо, а обиняками. Обрадованный управляющий нетерпеливо выспрашивал его. Пусть Ржегак говорит все, он обещает ему уменьшить, а то и совсем снять с него барщину. Тогда крестьянин предал своих товарищей и рассказал все, что знал. Он положил на стол одну из листовок, во множестве ходивших по краю. Познакомившись с ее содержанием, управляющий побледнел.

— Это заговор! Бунт! — бормотал он, бегая по канцелярии.

— А когда должны начать? — спросил он, внезапно остановившись перед Ржегаком.

— Не знаю, милостивый пан, еще не определили, держат это в тайне.

— А кто?

— Рыхетский, Уждян, Достал и юродивый Иржик Скалак/— сказал Ржегак, помолчав.

— Негодяи, немедленно под арест всех!

— Я бы не советовал этого делать, милостивый пан, хуже будет, этим вы только раздразните народ, — и Ржегак попросил милостивого пана не забывать о нем, ведь он ради пана подвергает себя большой опасности. Он просил сохранить в тайне его имя.

«Если восстание удастся — хорошо, если нет, я избегну наказания и получу награду», — размышлял хитрый крестьянин, крадучись возвращаясь в Слатину и не подозревая, что за ним следят.

Когда управляющий передал князю добытые сведения, тот побледнел и задрожал. Придя в себя, князь тотчас же приказал готовиться к отъезду. Он хотел уехать на другой же день. Ученый доктор Силезиус пытался отговорить его: князь нездоров, и дорога ему может сильно повредить.

— Тогда что же делать? — спрашивал в испуге князь.

— Ничего страшного еще нет, вызовем войска, ваша светлость.

— Да, я как раз и хотел это предложить, — сказал управляющий.

— Только дамам, ваша светлость, не стоит говорить об этом, — сказал Силезиус.

Управляющий приказал тщательно разведать, что делается в округе. Полученные им известия не содержали в себе ничего опасного, но и не были утешительными. Выслушав все, управляющий послал верхового в Градец на Лабе.

Во дворе замка суетилась прислуга; готовились к отъезду — князь не хотел оставаться в своей резиденции.

Было еще не поздно, но уже смеркалось. Небо затянули седые облака, предвещавшие сильную вьюгу. В усадьбе «На скале» среди голых лип свистел ветер. В печке потрескивал огонек. Бартонева, сидя у очага, со страхом посматривала на седого хозяина, и губы ее невольно шептали молитву. Балтазар Уждян стоял посреди комнаты. На голове у него была высокая баранья шапка. Горящая сосновая лучина в деревянном светце отбрасывала красный отсвет на смуглое постаревшее лицо драгуна и сверкающие прежним молодым блеском глаза. Огромная фигура старого солдата была закутана в старый военный плащ, бывший когда-то белым. Балтазар осматривал тяжелую саблю, оставшуюся со времен военной службы. Последние годы он хранил плащ и саблю в сундуке как дорогую память. Теперь, попробовав острие оружия, он, вытерев саблю рукавом, с шумом опустил ее в ножны. Бартонева вздрогнула. Озаренный пламенем лучины, в белом плаще, с саблей в руке, хозяин казался ей очень грозным. Если бы у него на голове не было бараньей шапки, он выглядел бы совсем как драгун полка ее величества Марии Терезии. Молча и серьезно Балтазар прикрепил саблю к поясу. Старуха у печи готова была расплакаться. Она знала: что-то готовится, за последнее время к ним приходило много незнакомых людей, и хозяин клялся, что Лидушка не останется в поместье. И вот теперь он шел за ней с оружием в руках.

В комнату вошел Ванек.

— Медушка готова, — доложил он.

Балтазар еще раз повторил последние распоряжения.

— Пан хозяин, ради бога, берегите себя! — напутствовала его Бартонева.

— Бабьи страхи, — проворчал Уждян и вышел из избы. Перед дверью стояла Медушка с деревенским седлом на спине. Лицо старого драгуна прояснилось. Подойдя к ней, он потрепал ее по шее. — Эх, Медушка, еще разок повоюем!

Ответом ему было веселое ржание. Видимо, белый плащ и бряцание сабли напомнили лошади давно прошедшие времена боевой славы. Медушка сильно постарела. Ей было не меньше двадцати лет, ноги ее одеревенели, и теперь она вряд ли вынесла бы своего господина из кровавой сечи.

Балтазар легко вскочил в седло; казалось, молодая кровь влилась в жилы солдата и в его боевого коня. Старый драгун выпрямился, как перед парадом, звякнул саблей. Медушка пошевелила ушами и вновь весело заржала. Стоя у окна, Бартонева крестилась, а Ванек, все еще затягивавший подпругу, отступил и залюбовался своим хозяином.

— Вот это кавалерия! — невольно вырвалось у него.

— Будьте здоровы! — сказал на прощание Балтазар и, стиснув коленями бока лошади, выехал со двора.

— С богом! — ответил сердечно Ванек и хотел было добавить «хозяин», но это слово замерло у него на языке. Медушка попыталась было порезвиться, но из этого у нее ничего не вышло, и она спокойной рысью выбежала со двора. Ванек и Бартонева смотрели вслед старому кавалеристу, пока за липами не скрылся его белый плащ.

В этот же день, немного пораньше, чем Балтазар в полном вооружении выезжал на Медушке со двора, по заснеженной дороге от Гронова к Ртыни мчался всадник. Это был местный крестьянин на простой деревенской лошаденке. Вскоре за ним показался второй, который ехал от Гронова к Находу.

В Находском замке, казалось, было тихо, но по коридору сновали слуги и служащие. В канцелярии нетерпеливо шагал управляющий, время от времени поглядывая в окно или посылая кого-нибудь из подчиненных за ворота. Когда тот возвращался, управляющий спрашивал: «Никого не видно?» — и получал отрицательный ответ. Сегодня Ржегак должен был принести точные сведения. С тех пор, как изменник передал управляющему листовку, он часто доставлял в замок различные сведения, но нынче Ржегак что-то не шел. Управляющему необходимо было поговорить с ним. Посланный в Полице человек, который должен был узнать у окружных властей, какие там настроения и что вообще у них творится, также не возвращался.

Рыхетский тоже частенько выходил на пригорок около своего дома и оглядывал окрестности. Наконец, он увидел на белой дороге точку, которая быстро приближалась, и вскоре перед ним остановился всадник на взмыленном коне.

— Ну, как? — быстро спросил Рыхетский.

— Хорошо. Уже начали.

Мужчины вошли в рыхту. Гонец рассказывал:

— Немцы около Теплице и в Броумовской округе уже начали, повели крестьян шоновский и рупрехтицкий старосты. В Детршиховице сожгли панскую усадьбу, и в этой суматохе — до сих пор неизвестно, как это случилось, — загорелась шоновская церковь и сгорела дотла вместе с приходским домом.

Рыхетский сердито махнул рукой.

— Господи, о чем они думают? Это плохое начало! Гонец продолжал:

— У нас в Полицкой округе все началось сегодня. Окружили монастырь, паны чиновники не смогли убежать. Достал с толпой проник в канцелярию и настаивал, чтобы ему выдали утаенный патент. Он вскочил на стол и, ругая чиновников, требовал свободы для народа. Они отказывались и сопротивлялись. Тогда Достал вышел на балкон и обратился к людям. Поднялся грозный шум, крик, сутолока, народ был взбудоражен, угрожал и собирался уже ворваться в монастырь. Испуганные чиновники составили обязательство, подписали волю и отмену барщины.

— Слава богу!

— Теперь и вы должны начинать, и сегодня же.

— С божьей помощью!

Между тем в Ртыни стало известно о прибытии гонца от полицких. Рыхта наполнилась крестьянами. Веселыми криками они встретили радостные вести.

— Теперь, с именем божьим, вперед!

— На панов!

— В Наход, на замок!

Рыхетский тут же послал верхового в П. Там дожидался Иржик, который должен был начать выступление. Посланный вскоре исчез в сумерках.

День угасал, темнело. В Ртыни было необычайно оживленно, люди бегали из дома в дом, на дороге, возбужденно разговаривая, толпился народ. Собиралась молодежь, вооруженная огромными дубинами и топорами. Вдруг все сразу умолкли: ударил колокол. Но то был не церковный звон. Все посмотрели на деревянную колокольню, возвышавшуюся на холме. Тревожно гудел большой колокол, ему вторили колокола поменьше, и звуки набата разносились по долине. В открытых окнах колокольни вспыхнуло пламя смоляных факелов. В их свете можно было различить фигуру Рыхетского. Народ, толпившийся внизу, кричал, и гул голосов летел из дома в дом. В небе зажглись звезды. За деревней, в темном поле, Рыхетский увидел мелькавшие огни.

— Это на Чертовом холме, — сказал один из крестьян, стоявших на колокольне.

Чертов холм находится между Ртынью и Батневице. Он стоит одиноко среди поля, как продолговатая могила с плоской вершиной. В народе говорят, что этот холм бросил здесь разгневанный черт, — отсюда холм и получил свое название.

— Это батневицкие! Они услышали и увидели наши сигналы. Скоро будут здесь.

Не прошло и минуты, как из соседней Батневице прискакал гонец; он остановился у рыхты. Заметив его, Рыхетский спустился с колокольни.

— Мы увидели ваш сигнал, — доложил гонец. — Повремените, пока мы придем, мы дожидаемся святоневских.

— У вас все пойдут? — спросил Рыхетский.

— Многие не хотят, но мы их заставим.

Наступила ночь, цо в раскинувшейся деревне Ртыни было шумно. Беспокойные толпы ждали только сигнала и прихода святоневских крестьян.

Вечером того же дня из корчмы в деревне П. раздавался необычайный шум. Здесь в небольшой темной комнате собралось много народу. Сквозь густой дым, наполнивший комнату, еле пробивался свет лампочки, слабо освещавший лица гостей. Люди громко разговаривали, пили пиво и курили короткие трубки. У многих пиво уже успело затуманить голову. Все толковали о золотом патенте, утаенном господами, и о своей тяжелой жизни.

Порой то тут, то там в уголке раздавалось пение, которое быстро тонуло в общем шуме. Иржик переходил от группы к группе и что-то говорил. Люди, правда, удивлялись такому внезапному выздоровлению, но догадывались о его причине.

Стоя посреди избы, Скалак высмеивал трусость крестьян:

— Всякий щелкопер его притесняет, сажает в холодную, сечет розгами, а он, выйдя оттуда, целует ручку милостивому пану. И только, покинув замок, погрозит ему с холма, да и то держа кулак в кармане.

Многие смеялись, а некоторые, не выдержав, стучали кулаком по столу.

— Мы еще посмотрим! — восклицали они.

— А я и другое слышал, — продолжал СкалакГ — молятся многие за милостивых господ, благодарят, что барщину сократили.

— Но патент! — крикнул кто-то.

— В замке под замком! — ответил Еник.

Тут Иржик ударил по струнам, и все замолкли.

Велел забрить меня в солдаты Наш находский светлейший пан, Вот в рекруты забрали, Веревками связали И сторожей в придачу дали.

Звон струн стал утихать. Старый крестьянин, молча сидевший в углу, поднял голову и внимательно прислушался. По морщинистому лицу старика было видно, что песня взволновала его.

Вновь зазвучали цимбалы, и вновь запел Иржик:

Опершись о ладонь морщинистым лбом, старик крестьянин зарыдал:

— О мой Еничек! Еничек!

— Бедняга, у него взяли единственного сына. Теперь он с ним не увидится двадцать лет.

— Мой Еничек! — кричал старик. Песня разбередила его старую рану.

Старик поднял голову, его мутные глаза были полны слез.

— Выкупил бы, выкупил бы! — повторял он. — Но самому есть нечего.

— Все это ему подстроил плговский эконом.

— Много наших на его совести.

— Дольский бы тоже стал нам подпевать, да томится в тюрьме.

— И этого плговский засадил туда.

Цимбалы звучали громче. Никто и не заметил, как один из местных крестьян и двое из соседней деревни встали и вышли. Все слушали пение Иржика и сочувствовали горю старого отца. Но вот умолкла печальная, жалобная песня, и цимбалы зазвучали по-новому.

— запел сильным голосом Иржик, а Еник ему вторил:

Песня воодушевила крестьян, они подхватили ее и запели так громко и с таким восторгом, что затряслись деревянные стены избы.

Старый, изможденный крестьянин молча встал посредине комнаты. Его впалые глаза горели гневом. Старик протянул худые руки, указывая в сторону Плговского поместья. Тряхнув седовласой головой, он закричал взволнованным голосом:

— Долой панских прихвостней! Долой!

Мгновенно все смолкло. Снаружи раздался тревожный звон колокола.

— Сигнал! — воскликнули все в один голос.

— Идем на панских прихвостней! — вскричал Еник, а за ним и несчастный отец.

— За золотым патентом!

— За волей! — поддержал Иржик.

Набат гудел, шумели, сбегаясь, крестьяне. За окнами мелькнула тень, в сенях забренчала сабля, и в комнату вошел высокий человек в белом плаще.

— Салакварда! — пронеслось по избе, и все окружили Балтазара Уждяна.

— Идем на мучителей! — закричал он. — Достаточно мы настрадались.

— Идем на панов! На панов!

Перед корчмой остановился второй всадник. Соскочив с коня, он вбежал в комнату и, увидев Иржика, доложил ему:

— Рыхетский передает тебе, что в Полицкой округе сегодня началось восстание. Народ окружил монастырь и получил от господ обязательство отменить барщину.

— Барщина уничтожена! Дали обязательство!

— Пойдем и мы за ним!

— В замок, за патентом!

— В замок потом, сперва в Плговскую усадьбу! — кричал старый крестьянин.

— Нагрянем туда, — поддержал его Иржик. — Плговский больше всех нас мучил! Вперед, за мной, друзья!

Все с шумом повалили из корчмы. Балтазар, вскочив на коня, поскакал на площадь, крестьяне бросились за ним. Со всех сторон сбегались любопытные и испуганные люди, некоторые были с дубинами. Иржик, Еник, их помощники и староста созывали людей, выстраивали их, посылая за теми, кто не явился. Слышался детский плач, просьбы и ругань женщин. Когда наконец построились, был дан сигнал к выступлению. С пением и громкими криками возбужденная толпа вышла из деревни. Во главе колонны верхом на коне ехал Балтазар Уждян. Красное пламя факелов озаряло старого драгуна, Иржика, Еника и старого крестьянина, которые шли рядом с ним. Разлившийся людской поток устремился по занесенной снегом дороге к Плговскому поместью.

В это время из Полице через Тронов к Находу ехал всадник — гонец находского пана. Подъезжая к деревне П., он услышал крики, шум и колокольный звон. Всадник понял, что и здесь началось восстание; то охватил страх. Повернув коня, он пустился полевой дорогою, решив сделать большой крюк, но во что бы то ни стало добраться до Находского замка. Конь увязал в сугробах, и напрасно понукал его всадник, — лишь глубокой ночью он достиг ворот замка. Дрожа от холода, гонец вошел к управляющему. Услышав страшные вести, тот побледнел. Придя в себя, он поспешил с известием к князю, который уже лег спать.

Иосифа Пикколомини охватил страх. Его отъезд был назначен на следующий день, но кареты давно стояли наготове во дворе.

— Скорей отсюда, скорей! — приказал князь.

В замке поднялась суматоха. Горничные княгини плакали с перепугу, дрожали. Знатные дамы отдавали бестолковые приказания, которые так же бестолково исполнялись.

— Почему же не пришли войска? Что случилось? — в страхе твердил управляющий, бегая по комнате.

Ночью в замке никто не сомкнул глаз. Лашек проверил, хорошо ли заперты ворота и калитки. Он думал о расплате, ожидавшей его за то, что он порол крестьян розгами. Обходя двор, он дошел до тюрьмы и, словно преследуемый нечистой совестью, бросился бежать прочь.

В Плговской усадьбе пока было спокойно. Вечером прислуга долго сидела в людской. По заснеженному двору, запахнув шубу, бродил эконом, осматривая замки и запоры. Кругом стояла тишина, света нигде не было. Эконом-управитель был настороже, он знал, что народ возбужден, что каждую минуту можно ожидать взрыва. Заглянув в окно, где светился огонек, он остановился. В теплой горнице у колыбельки его сына сидела Лидушка. Жена уехала сегодня к родным, оставив ребенка на попечение заботливой няни.

Лидушка тосковала все это время, словно в тюрьме. За ней всегда следили. Она не смела выйти из дома или заговорить с прислугой. Большой радостью для Лидушки были вести, которые иногда украдкой и шепотом сообщала ей старая ключница. Она передавала полученные через Еника приветы от Иржика, который старался утешить свою милую и обещал ей скорое освобождение.

От ключницы Лидушка узнала, что происходит в деревнях. Она боялась за Иржика, но горячо желала, чтобы он поскорей достиг цели — облегчил жизнь народа.

До сего времени эконом ее и словом не обидел, но сегодня, после отъезда хозяйки, он поглядывал на нее так странно, что девушке было не по себе. К вечеру хозяин ушел, и она осталась одна с ребенком. Ее охватил непонятный страх. Лидушка задумалась и время от времени машинально покачивала колыбельку. Она вспоминала дядю, бабушку, Иржика. Ребенок заплакал. Пытаясь угомонить его, она невольно запела любимую «дядюшкину» песню:

Возвращаясь домой, эконом еще раз посмотрел на окна людской, там было темно.

— Спят, — проворчал он, — все спят.

Но спали не все. Проходя коридором на свою половину, эконом заметил свет. Он проникал через щель в двери, за которой жила старая ключница. Быстро распахнув дверь, эконом увидел старуху, сидевшую у стола. Она смотрела в окно.

— Почему не спишь? — напустился он на нее.

— Не спится, милостивый пан. Молюсь за грешные души!

— Погаси свет и ложись!

Старуха задула огонь. Она слышала, как эконом тихо пошел дальше.

Все это время князь болел, никак нельзя было доставить ему развлечение и выслужиться. Завтра он уедет и бог знает когда воротится. Забудет он про девушку, а она такая красивая. Да как это я сам о ней раньше не вспомнил? — размышлял эконом и, повернувшись, направился в горницу. Он тихо вошел и прикрыл за собой дверь. Свет лампы, стоявшей на столе, падал на Лидушку, дремавшую на стуле. Кровь прилила к лицу эконома, глаза его засверкали. Сквозь расстегнутый ворот платья он увидел белую шею и круглое плечо. Дрожь прошла по его телу, он тихо подошел к спящей, нагнулся и поцеловал ее в шею. Лидушка вскочила, испуганно озираясь, словно после тяжелого сна, вскрикнула и бросилась за колыбельку. В пылу страсти эконом стал уговаривать ее, льстить ей, обещал подарки. Дрожа всем телом, Лидушка молча стояла, лицо ее пылало. Эконом снова повел свою атаку.

— Опомнитесь, — вскричала Лидушка. — Разве вам не стыдно перед своим ребенком?

— Ах ты ягодка! — воскликнул он и бросился за девушкой. Но она ускользнула от него.

— Ты от меня не уйдешь!

Но прежде чем он ее поймал, она схватила ребенка. Ребенок проснулся и заплакал.

— Слышите, назад, или… — Она молча подняла ребенка.

— Отдай сюда, не то…

— Отойдите!

— Ты смеешь еще сопротивляться, девка! Положи ребенка! — закричал взбешенный эконом и бросился на девушку, чтобы вырвать у нее сына. Ребенок плакал и кричал. Боясь за него, Лидушка отдала его отцу. Но отец в ярости бросил ребенка на кровать и погнался за няней, чтобы наказать ее. Лидушка кинулась к двери — она была заперта. Тогда Лидушка побежала к окну, хозяин за ней. В эту минуту на улице послышался шум, словно приближалась большая толпа. Эконом остановился. Выпучив глаза и открыв рот, он прислушался. Шум приближался, но собаки не лаяли. Что это? Вдруг в коридоре раздались шаги и остановились перед его комнатой. Послышались голоса, среди которых управитель узнал голос старой ключницы.

— Его здесь нет, он там.

— Он здесь! Он здесь! — кричала Лидушка.

— Заговор! Измена! — завопил эконом. Он хотел было выбежать, но, услыхав шум у самых дверей, остановился. Оставалось только окно. Ребенок плакал, в коридоре раздавались голоса, и уже слышался стук в дверь. А ночной далекий гул приближался, как буря.

— Задержи его, Лидушка! Не поддавайся, мы идем тебе на помощь! — кричала старая ключница.

Наконец, эконом опомнился.

— Ага, вот в чем дело, — прошипел он и побежал к окну, чтобы выскочить.

— Назад! — крикнула Лидушка, пытаясь его задержать. — Ломайте дверь! Он хочет удрать!

Сильные удары обрушились на дверь. Подгоняемый страхом, эконом набросился на няньку. Отважная девушка не могла долго сопротивляться сильному мужчине. Тяжелый кулак опустился на ее голову, и она без чувств упала на пол. Зазвенело разбитое стекло, эконом выпрыгнул во двор и исчез.

За оградой раздался протяжный, громкий крик. Возбужденная толпа остановилась перед Плговским поместьем. Ей не пришлось окружать и брать его силой. Дворовая прислуга была подговорена старой ключницей, которая действовала по указаниям Иржика. Ворота открыли, красное пламя факелов озарило двор, постройки, Балтазара на коне и толпу, которая, словно поток, устремилась за ним с громкими криками.

— Эконома! Эконома! Палача сюда! — кричал народ.

— Убить его, дикого зверя! — послышался голос старого крестьянина, который, словно помолодев, бежал к дому. Его опередил Иржик, спешивший увидеть свою Лидушку. В кор доре он встретил старую ключницу.

— Где она? — вырвалось у Иржика.

— Там!

Скалак бросился в комнату. На полу возле окна лежала Лидушка. Несколько дворовых женщин старались привести ее в чувство. Иржик бросился перед девушкой на колени и стал звать ее по имени.

Лидушка открыла глаза. Старый «дядюшка» Балтазар в белом военном плаще тоже склонился над ней. Он гладил ее, называя нежными именами. Лидушку отнесли на постель, с которой одна из женщин взяла ребенка. Между тем во дворе раздавались громкие крики и шум. Факелы мелькали, как блуждающие огни.

Крестьяне рассыпались по комнатам. Они кричали, били и ломали все, что принадлежало господам и эконому.

— Эконома! Эконома! — слышались дикие выкрики.

— Эконома! Давайте его сюда, негодяя! — кричал старый крестьянин, вбегая в комнату, где на постели сидела Лидушка. — Ага, вот его отродье! — кричал он, как безумный. — Давайте его сюда, если нет отца, возьмем сына! Они тоже отнимали у нас сыновей. Давай его сюда!

Служанка окаменела от страха.

— Оставьте ребенка! — воскликнула Лидушка.

— Назад, сосед, малыш нас не обижал! — строго крикнул Балтазар.

— Ха-ха, защищайте это панское отродье! Кормите его!

— Не прикасайтесь к ребенку!

— Подайте сюда эконома!

— Я найду его, пошли со мной! — воскликнул Иржик. — Побудьте здесь, батюшка, я пришлю Еника, он уведет Лидушку в Мартеновскую усадьбу! — Иржик выбежал.

Крестьяне уничтожали все, что попадалось под руку. Кто-то нашел в комнате эконома несколько бутылок вина. Другие бросились в погреба, взломали замки и вытащили все, что там было. Вынесли вино, выкатили бочку пива, и началась попойка. При свете лучин и факелов в комнатах, в коридорах, всюду, где только можно, пили вино и распевали песни.

Иржик нашел Еника во дворе, он во главе толпы обыскивал каждый уголок.

— Вот под окном следы. Он выпрыгнул и убежал к задним — воротам. Но там уже снег вытоптали, — доложил молодой крестьянин. — Конечно, он побежал в поле, а не к замку! — вскричал старик крестьянин. — Айда за ним! — и он устремился к задней калитке.

Иржик послал Еника к Лидушке. Молодой Скалак выбежал за ворота. За ним помчался Балтазар и несколько крестьян. В руках старого драгуна сверкала обнаженная сабля. Балтазар видел, как старик крестьянин, наклонив голову, бежит по следам, которые глубоко отпечатались в снегу и были ясно видны при свете месяца. Следы вели в поле. Вскоре Иржик остановился и указал на небольшой крутой откос у черневшего леска.

— Вот там! Там он! — воскликнул юноша и ринулся вперед.

— Держит путь к лесу, а оттуда в замок! Нет, подожди, от нас не скроешься.

Все пустились бегом. Но по глубокому снегу бежать было тяжело. Люди падали, становилось жарко, пот градом катил по лицам. Иржик намного опередил всех, за ним следовал старик, которому жажда мести придавала силы. Но и эконому было не легко взбираться по крутому откосу. Он ежеминутно падал и скользил, но уже не мог отважиться спуститься вниз; до леса было еще довольно далеко. Эконом уже слышал за собой голоса преследователей.

— На этот раз тебе не спастись! — кричал Иржик.

— И Салакварда уже идет! — прозвучал насмешливый голос Балтазара. — Придет ли теперь депутация просить за тебя, — добавил он, намекая на издевательство эконома, когда его, Балтазара, вели в тюрьму.

Все видели, как беглец приближается к лесу, как он тянется к кустам, чтобы, ухватившись за них, выбраться наверх. Вот он схватился за елку, поднялся… однако нога соскользнула, и эконом полетел вниз. Все радостно вскрикнули. Но смотрите! Он зацепился за одиноко растущий куст и снова собирается наутек.

— Стой! — закричал возле него Иржик; лицо юноши разгорелось от быстрого бега, глаза блестели.

— Подожди еще, хам деревенский! — зарычал эконом. Он поднял правую руку, Салакварда увидел вспышку, в ночной тиши прогремел выстрел, и Иржик упал. К нему подскочили крестьяне.

— Бегите за ним! Держите его! — кричал молодой Скалак, кровь его окрасила белый снег.

Старый драгун дико вскрикнул. Казалось, он даже помолодел. Как стрела, мчался Уждян, преследуя эконома, за спиной солдата развевался белый плащ. Раздался еще один выстрел.

— Получай по заслугам! — вздохнул Балтазар и остановился. Темной фигуры беглеца уже не было видно: эконом свалился как подкошенный. Балтазар, обернувшись, засовывал за пояс старинный драгунский пистолет. Он хотел бежать к Иржику, но тот, поддерживаемый двумя крестьянами, сам уже приближался к нему.

— Я должен увидеть его, — сказал Иржик. — Спасибо, дядя.

Все обступили эконома, лежавшего на окровавленном снегу. Кровь била ключом из его раны. Увидев над собой темные фигуры крестьян, эконом захрипел, заскулил, кровь хлынула у него изо рта, он несколько раз вздрогнул и затем утих.

— Околел, как пес! — проворчал старый крестьянин, глядя на труп своего мучителя.

— Прицел был точный! — сказал Балтазар, нагибаясь над мертвым. — А ты как, Иржик?

— Хорошо, хорошо, — тихо ответил побледневший молодой Скалак.

— Кто бы мог подумать, что у него был пистолет! — Балтазар опытной рукой наскоро перевязал рану Иржика на правом плече. — А теперь идем в усадьбу, там мы сделаем тебе все как следует.

— А что с этим делать? — спросил один из крестьян.

— Ничего, пусть мерзнет! — ответил старик.

Крестьяне пошли назад. Балтазар поддерживал Иржика. Свет месяца освещал им дорогу и падал на посиневшее лицо убитого. Возвратясь в усадьбу, Иржик сразу спросил о Лидушке.

— Она уехала с Еником. Им запрягли сани.

Скалак с облегчением вздохнул. Его уложили на кровать эконома. Балтазар поручил старой ключнице приготовить все необходимое для перевязки раны. Сам он остался бодрствовать около молодого человека. Он сидел и размышлял обо всем происшедшем.

— Вот уже и кровь пролита, но эконом выстрелил первым!

— Грустное начало, дядя, — прервал его мысли Иржик.

— Ты сможешь стать на ноги?

— Хоть сейчас. Гонца в штаб послали?

Балтазар позвал одного из крестьян и спросил, поехал ли кто-нибудь в Ртыню.

— Поехали, как вы приказали. Гонцу дали доброго коня, должно быть уже там. Он передаст, что утром надо быть у замка. Нам известно, что ртынские были уже готовы к походу, они отправились в путь после полуночи.

На дворе раздался громкий крик. Старик крестьянин сообщил пьяной толпе о смерти эконома. Все радостно зашумели.

Глава двенадцатая ПЯТНО НА ЦАРСТВОВАНИИ

В эту ночь едва ли кто спал в Находском панстве. Когда набат смолкал в одной деревне, он раздавался в соседней. Так и летел этот тревожный звон от одной колокольни к другой и всех подымал на ноги. Крестьяне, присутствовавшие вд совещаниях в рыхте и знавшие обо всем, быстро созывали народ. Люди сбегались со всех сторон, чтобы идти за патентом, который давал им свободу. Немало было и таких, которые мешкали, колебались и прятались в страхе. Но их заставляли принять участие в общем деле. Если кто-нибудь все-таки продолжал противиться, то дома их подвергались разгрому. Народ собирался, чтобы двинуться к Находскому замку.

В ранние предрассветные сумерки от Слатины к Находу двигалось более трехсот человек. Во главе толпы верхом на конях ехали старосты из Гавловице, Маршова и Либнетова. Между гавловицким и маршовским старостами, опустив голову, шагал человек. За всадниками беспорядочной толпой шли крестьяне. Крики и громкие разговоры разносились в морозном воздухе. Люди говорили о человеке, который, как пленник, шагал между верховыми. Это был слатинский староста Вацлав Ржегак. Его называли предателем. Нывлт по настоянию Иржика и Достала поручил Бартоню наблюдать за Ржегаком. Им удалось выследить, как Ржегак ходил в замок. Хитрец попал впросак. Когда все уже собрались, чтобы направиться к замку, он попытался спрятаться, но его нашли. Гнев и ненависть крестьян вырвались наружу. Разъяренные люди избили Ржегака и теперь вели его, как преступника. Командир Рыхетский вместе с другими старостами должен был судить его перед лицом всего народа.

Толпа уже прошла Льготки и дошла до креста, стоявшего неподалеку от замка. Всадники остановились, осматриваясь кругом.

— Кажется, мы первые, — сказал гавловицкий староста. — А им пора уже быть… Тише, слышишь, кум?

Издали донесся гул.

— Ртынские идут!

— Слышишь, староста Ржегак? Вот идут люди, и никто из них не прятался! У них там не такой староста, как ты! — сказал какой-то бедный крестьянин, стоявший рядом с Ржегаком.

— Он не так обращается со своими, как ты с нами. Тебе бы, зверю, приказчиком быть, ты бы… — И он ударил Ржегака палкой.

— А с контрибуцией приставал не хуже любого стражника, — подхватил другой и дважды стукнул Ржегака.

— Вот тебе, изменник, получай за то, что хотел нас продать.

— Когда не будет барщины, будешь один ходить на нее, а это тебе впрок.

И удары посыпались на старосту, который извивался и корчился, стараясь увернуться.

В это время показалась другая, еще большая толпа крестьян и батраков.

— Эге-гей! — крикнули вновь прибывшие. Слатинские союзники ответили такими же возгласами.

Прибывшие крестьяне были из Костельца, Ртыни, Батневице и Трубиева. Подойдя ближе, они увидели избитого Ржегака.

— Кто это?

— Предатель!

— А в чем дело?

— Всыпьте ему и от нас.

Все, кто мог, стали бить слатинского старосту. Напрасно он просил и плакал, напрасно отрицал свою вину и клялся в своей невиновности. Его жалобы тонули в шуме разъяренной толпы. Наконец, он замолчал и, оглушенный, свалился у креста. Тщетно Нывлт — Рыхетскии пытался утихомирить разошедшихся людей, они успокоились только тогда, когда Ржегак упал.

Старосты, прибывшие на конях, съехались вместе. Крестьяне окружили их.

— Знаете ли вы, люди добрые, — обратился ко всем Рыхетскии, не слезая с лошади, — Плговское поместье уже в наших руках. Сегодня ночью оттуда прибыл гонец. Иржик Скалак и Уждян Салакварда находятся там.

— А где эконом? — спросил кто-то.

— Когда гонец покидал усадьбу, его еще не нашли, спрятался где-то, но теперь наверняка уже поймали.

— Тогда пошли дальше! К замку! — раздались голоса. Но Рыхетский попросил слова, и все утихли. Командир разъяснил, что надо делать и как себя вести. Он уговаривал людей никого не трогать, даже служащих.

— Мы идем добиваться свободы. Если нам ее дадут и подпишут соглашение — хорошо, если нет, тогда будем действовать по-другому. Если же мы кого-нибудь обидим, то закон будет против нас — Рыхетский вынул из нагрудного кармана бумагу и, помахав ею над головой, продолжал: —Здесь записаны все наши нужды и требования. Это — соглашение, отменяющее барщину и поборы до тех пор, пока все не будет улажено.

По толпе пронесся одобрительный гул.

— Эту бумагу они должны сегодня подписать, или…

— Вперед, вперед!

Пришедшему в себя Ржегаку снова пришлось плестись между всадниками. Крестьяне из разных деревень одной толпой направились к замку. Стало светать.

В замке после большой суматохи все, наконец, было готово к отъезду. Бледный, закутанный в шубу князь уселся в удобную дорожную карету. Напротив поместился доктор Силезиус. В другой карете ехала сестра молодого Пикколомини со своей невесткой, а в остальных — прислуга. Обе княжеские кареты были запряжены четверками лошадей. Три егеря и несколько бравых слуг ехали верхом. Но войска все еще не прибыли.

Как только кареты выехали из замка, ворота сразу же заперли на крепкие запоры. Не получив никаких распоряжений, управляющий вернулся домой. Он был озабочен. «Если придется туго, уступите им кое в чем», — только и сказал на прощание князь.

Страшно было пану управляющему. А что, если весь народ поднимется, что тогда делать? Хоть и вовремя придут войска, все равно им не справиться с разъяренной толпой. Испуганное воображение рисовало управляющему самые ужасные, кровавые сцены. Он видел замок в огне и себя, истерзанного озлобленным народом. В таком же страхе пребывали и его подчиненные.

Княжеские кареты ехали медленно, дорогу занесло снегом, легко можно было сбиться с пути. В темноте нужна была особая осторожность. Князю не терпелось. Ему казалось, что они едут слишком тихо. Он даже не решался выглянуть в оконце и, зябко кутаясь в шубу, забился в угол кареты. Каждая задержка его пугала. Он все время прислушивался, не раздадутся ли громкие крики рассвирепевших крестьян. Вдали послышался звон колокола.

— Что это? — спросил он у доктора.

— В это время обычно звонят к утрене, но звон какой-то странный.

— Набат, — прошептал князь и вздрогнул: издалека донесся глухой, протяжный гул. — Слышите, доктор?

— Как будто бы лес…

И опять наступила тишина, слышался только скрип снега под полозьями да понукания кучера.

— Мы уже далеко отъехали от замка? — спросил князь после небольшой паузы.

— Доктор выглянул в оконце.

— Он все еще виднеется, ваша светлость.

— Mon Dieu![5] —простонал князь.

ОНИ подъехали к лесу, но им не пришлось укрыться под его сенью.

— Стой! — загремело возле кареты.

Князь побледнел. Выглянув из кареты, доктор увидел большую толпу крестьян, преградившую дорогу. Впереди толпы ехали всадники.

— Стреляйте, — приказал князь слугам.

И прежде чем он успел договорить, раздались выстрелы. Два крестьянина упали. Послышались гневные крики.

— Это едет князь!

— Пропустить, — послышались голоса.

— Он-то как раз нам и нужен!

Кареты были окружены. О сопротивлении нечего было и думать. У крестьян было большое превосходство в силе.

Гул усилился, но шел уже с другой стороны. Это прибывали новые толпы крестьян. Казалось, все панство преследовало беженцев. Во главе вновь прибывших был всадник в белом драгунском плаще — Балтазар Салакварда, рядом с ним ехал Иржик Скалак.

Весть о том, что господа уезжают, докатилась до Плговского поместья. Раненый Иржик, вопреки уговорам заботливого Балтазара, сел на коня и во главе крестьян, отобранных им из числа находившихся в Плговском поместье, устремился в погоню за господами. Лицо Иржика было белее снега, только глаза его лихорадочно блестели. Черные кудри развевались из-под шапки на холодном ветру. Иржик не чувствовал боли и еще не сознавал, что его рана опасна. Он стремился встретить врага лицом к лицу и отомстить ему за все.

Иржику посчастливилось догнать князя. Снег вокруг господских повозок был вытоптан людьми, которые направлялись в замок. Иржик с Балтазаром остановились у княжеской кареты. Знатные дамы дрожали от страха. Дверца открылась, и князь увидел огромную фигуру в белом плаще, а рядом с ней — юношу, который пристально смотрел на него горящими темными глазами. Доктор робко залепетал, что в карете милостивый господин князь, что…

— Мы все это знаем, — перебил его Иржик. — Ваша светлость, я Иржик Скалак! Я был еще мальчиком, когда вы изволили навестить нашу усадьбу «На скале». Мы предоставили вашей светлости ночлег, и вы нам хорошо за это отплатили. Тетка моя умерла, старый дед, гонимый нуждой, умер от горя, отец мой по вашему приказанию был повешен, а я вынужден был прикинуться сумасшедшим, но у меня еще достаточно есть сил и разума, чтобы я мог отомстить.

<…>1 Сумасшедший (лат.). — пролепетал доктор.

Князь, знавший чешский язык, задрожал. Он понял, что ему не уйти от разъяренных людей, и растерянно посмотрел вокруг, но, увидев возле себя только жену и сестру, совсем поник головой.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Я еще не все сказал. Вы пытались опозорить мою невесту, но тогда мой удар настиг лишь вашего коня. Вы тиранили не только нашу семью и всех, кого вы видите здесь; по вашей воле тиранили и мучили еще тысячи крепостных. Мы взывали о справедливости, но нас не хотели слушать.

— Нас сажали в кутузку, пороли, как мальчишек, за то, что мы искали защиты во дворце! — вмешался Балтазар.

Гул одобрения разнесся вокруг.

— А когда во дворце над нами сжалились и выдали патент, который освободил нас от барщины, вы воспротивились этому и скрыли от нас этот патент, подписанный государыней.

— Патент! Требуем патента! — кричал народ.

— Мы могли бы отомстить вам, но мы простые крестьяне и не сделаем этого. Мы хотим только получить свое, то, что принадлежит нам, — патент, который находится у вас.

— У меня нет никакого патента, и никакого патента вообще не выдавали.

— Врет! — крикнул какой-то крестьянин. — Поищем в карете.

И не успел он договорить, как толпа бросилась к поклаже и стала тщательно ее осматривать.

Доктор, вслед за князем, клялся, что у них нет никакого патента и что подобной бумаги в замок не присылали. Возбужденные крестьяне не успокаивались. Они не верили господам. Послышались угрозы. — Князь клянется, что он не видел патента, — обратился Иржик к народу.

— Все равно, мы должны получить патент или обязательство вместо него. Пускай он нам его напишет.

— Правильно! — закричали крестьяне.

Князь стал отсылать их к пану управляющему.

— Управляющий шельмец! Он ничего не может сделать. Его обязательство ничего не стоит! — кричали люди.

— Дайте ему полномочия. Пусть он напишет от вашего имени, — сказал Балтазар.

Это предложение всем понравилось. Князь сначала отказывался, но перед лицом грозной опасности должен был подчиниться. Князь понимал, что его принудят к этому силой или заставят вернуться в замок. Он достал из сумки бумагу и написал управляющему доверенность, согласно которой тот мог разрешать дела с крепостными по своему усмотрению. Это всех успокоило.

Между тем к карете подошел раненый, весь в крови, крестьянин. Другого раненого поддерживали двое товарищей.

— А как нам быть? — спросил он.

— Это сделали ваши слуги, по вашему приказанию, — сказал Иржик. — Люди пострадали невинно, а у них есть семьи. — Князь дрожащей рукой протянул кошелек с дукатами.

— Возьмите, — приказал Иржик, — это вам за ранение. Доктор Силезиус униженно просил, чтобы их, наконец, отпустили, так как их светлость и дамы могут простудиться.

— Отпустим? — спросил Иржик у крестьян.

— У нас есть доверенность и слово князя, остального мы сами добьемся в замке, — отвечал народ. — Пусть едут!

— С вами они пока в расчете, а со мной еще нет: за мучения деда, отца, тетки, невесты я еще не получил возмещения, теперь я сам его возьму. Князь погубил молодую девушку, сестру моего отца, в отплату за это я возьму сестру князя! — вскричал Иржик и приблизился к княжне.

Князь вздрогнул и подался вперед, как бы желая защитить сестру.

— Назад! — закричал Иржик. — Кто двинется, тот будет убит. Иди ко мне, прекрасная княжна, мы будем с тобой наслаждаться любовью.

Княжна вскрикнула и, отпрянув, прижалась к брату, который схватился за шпагу и посмотрел на слуг.

— Ни с места! Она моя! — вскричал Иржик и приблизился к девушке.

— Пощади меня! — умоляла княжна. — Я тебя не обижала!

— Моя тетя тоже не обидела князя, ее вина состояла лишь в том, что она была красива. Ваш развратный брат не пощадил ее. Око за око! Батюшка, расскажите ей все.

Балтазар кратко рассказал о поступке князя. Княгиня закрыла лицо. Княжна дрожала, как осиновый лист.

— Что ты задумал, Иржик? — удивился Уждян.

— Оставьте меня! — и Скалак потянулся к княжне. Та увернулась от него и воскликнула:

— Защитите меня!

Окруженные крестьянами, князь и его слуги не могли даже пошевельнуться. Но Иржик вдруг остановился и посмотрел с презрением на князя. Настала минута грозного молчания. Наконец, Скалак глухо сказал:

— Уезжайте. Но запомните, ваша светлость, как мстит крестьянин.

— Пошли к замку! Эге-гей! — радостно закричали крестьяне.

Иржик и Уждян вскочили на коней.

Князь бросился на мягкое сидение. Голова его опустилась на грудь, клокотавшую от злобы. Он был унижен, опозорен, и кем? — хамом, простым деревенским парнем! Тяжело дыша, князь мутными глазами смотрел в одну точку.

Толпа крестьян двинулась дальше по дороге к Находскому замку. Впереди ехали всадники во главе с Балтазаром, который прятал под плащом княжеское письмо. Возле него молча ехал Иржик; по всему было видно, что юноша глубоко взволнован. Он вспомнил о дорогих покойниках, особенно об отце. Вскоре показалась башня старого замка. Издалека донесся глухой звук набата. На холме они увидели толпы людей. Крестьяне опять зашумели, размахивая над головами топорами и кольями.

Хотя управляющий не спал всю ночь, но все происходящее казалось ему отвратительным сном. Словно кошмары преследовали его. Кто бы мог подумать, что эти крестьяне, которые раньше дрожали от страха и повиновались с первого слова, могут восстать против своих господ! И все же это было так. Он слышал звон колокола, а ранним утром где-то вблизи раздался протяжный громкий крик. В сопровождении нескольких слуг управляющий поднялся на круглую высокую башню и с галереи, держась за каменную колонну, смотрел на заснеженный горный край. На вершине холма он увидел большую толпу. Можно было рассмотреть всадников, дубины и палки. По другую сторону холма была та же картина. Внизу, в городе, проснулись испуганные жители и в панике бегали по площадям и улицам.

Когда управляющий сошел с башни, ему сообщили: «Плговская усадьба захвачена, все, что в ней было, уничтожено, у леса в снегу нашли застреленного эконома».

Управляющий побледнел; у него даже не хватило сил прошептать: «Негодяи».

Первая толпа крестьян подошла к замку, за ней — вторая; гул нарастал и на Скалицкой дороге: подходили новые толпы. Горожане в страхе закрывали лавки и двери, боясь, что крестьяне ворвутся в дома и начнут грабить. Вокруг города было необычайное движение, повсюду сновали люди в самых разнообразных одеяниях, все они были из деревень. В зимнем утреннем воздухе слышался колокольный звон, громкие крики. Непрерывно подходили новые и новые толпы, вскоре весь замок был окружен народом.

Деревенские старосты, по большей части верхом, собрались вокруг Рыхетского. Перед тем как начать совещание, был произведен суд над слатинским старостой Вацлавом Ржегаком. Напрасны были его мольбы и запирательства; он был изобличен. Бартонь проследил каждый его шаг. Ненависть к предателю охватила крестьян; они хотели учинить над ним расправу на месте. Но этому воспротивился Рыхетский. Он предложил наложить на Ржегака денежный штраф, с чем все в конце концов согласились. Затем выбрали депутацию, которая должна была пойти в замок. Депутацию возглавлял Рыхетский. Старый драгун также вошел в число тех, кто должен был договариваться с управляющим. По первому требованию депутацию тотчас же пропустили в замок. Лашек, открывая ворота, низко кланялся «панам крестьянам». Иржика между ними не было: как он ни крепился, а пришлось ему лечь. Около Находа он чуть было не упал с коня. Балтазар вовремя заметил это и с помощью крестьян отнес его в ближайший дом, где Иржика уложили в кровать. Молодой Скалак совсем ослабел от раны, но, придя в себя, все же заставил Балтазара, пытавшегося остаться с ним, идти в замок.

Управляющий принял депутацию любезно. Он уверял крестьян, что патента, которого они требуют, в замке нет, что его никогда и не присылали. Он охотно открыл все шкафы и показал папки, где хранили указы. Рыхетскии долго их просматривал, но так ничего и не нашел. Тогда Балтазар предъявил письмо князя.

— Если патента у вас нет, вы должны написать его. Вот княжеская доверенность.

Теперь и Рыхетскии показал свою бумагу. Он прочитал соглашение, которое управляющий должен был подписать. Управляющий ужаснулся, выслушав все пункты соглашения, и стал отнекиваться, заявляя, что не имеет на это права. Тогда Уждян поднес к его глазам доверенность, но управляющий все же продолжал отказываться. Депутация с угрозами направилась к выходу. Однако управляющий задержал депутацию и пустился в долгие объяснения. Он доказывал, что крестьяне требуют слишком многого, что это нанесет большой ущерб господам. В конце концов он попросил депутацию считать это соглашение действительным только до приезда королевской комиссии. Рыхетскии задумался и решил посоветоваться с остальными.

— Что касается патента, я им не верю, — заметил один из старост. — Наверное, они его хорошо упрятали.

— Но в Полицком крае его тоже не выдали и тоже уверяли, что, дескать, не получили.

— А что это за комиссия?

— Это комиссия из дворца, там к нам хорошо относятся и не пойдут против нас. Господам придется уступить.

— Конечно, уступят, вот увидите.

— А что скажет на это народ? — спросил один из депутатов, указывая в окно, через которое доносились крики толпы.

— Объясним, как обстоит дело!

— Но прежде поговорим о соглашении, — предложил Рыхетскии.

Так и сделали. Управляющий настойчиво возражал против полной отмены барщины. Спор продолжался долго. Если бы не рассудительный Рыхетскии, управляющему пришлось плохо, и из переговоров так ничего бы и не вышло. Рыхетский уговаривал всех, особенно Балтазара.

— Составим пока соглашение, прочтем его народу, а там видно будет, как его примут.

Вскоре депутация вышла, и Рыхетский, поднявшись на возвышение, обратился к народу. Он сказал, что патента с золотой подписью они не нашли, хотя кругом все обыскали, что его и нельзя найти, так как, говорят, такого патента вообще нет. При этом он упомянул о клятвах князя и управляющего.

— Патент! Патент! Нас одурачили! Патент! — кричал народ.

Но Рыхетский продолжал свою речь. Он предложил заменить патент соглашением и, развернув бумагу, стал ее громко читать:

Соглашение было воспринято по-разному. Многие ему не верили и хотели получить патент, хотя предложенный документ давал почти все, чего они добивались. Велика была разница между новыми повинностями и тем бременем, которое до сих пор лежало на них! Рыхетский уговаривал людей принять это соглашение. Его поддержали громкими криками одобрения боязливые крестьяне, которых насильно заставили пойти к замку. Некоторые же были поражены.

— Берите, что дают. А то позовут войска и разгонят всех. Многие высказывали разные пожелания. Люди радовались, что они могут свести счеты с господскими служителями, и теперь требовали, чтобы кое-кто из них был смещен со своей должности. В конце концов большинство высказалось за соглашение в том виде, как его прочитал Рыхетский.-

— Каждая деревня получит такой лист! — сказал он и ушел с депутацией в канцелярию, где заготовлялись. копии соглашения. Грозовая туча прошла, гнев утих, смолкли угрозы и проклятия, слышались только веселые речи и радостные возгласы.

— Пусть нам возместят расходы и дорогу! — раздался голос.

Толпа сразу подхватила эти слова:

— Пусть возместят расходы!

И это требование было принято. На двор выкатили бочки с пивом и водкой, и началось веселое пиршество.

— Теперь мы свободны!

— Барщине конец!

— Словно ее и не было. А эти повинности нам нипочем!

— Ого-го!

— Ай да Рыхетский, кум Рыхетский, дай вам бог счастья. — И народ столпился вокруг мужественного вольного крестьянина, подавая ему заздравную чару.

— Не меня надо благодарить, — отвечал Рыхетский, — а вот их. — Он указал на Уждяна и на старост и добавил: —А особенно Иржика Скалака.

— Да где же он? Иржик! Скалак! — раздались радостные возгласы. — Почему его здесь нет?

— Ему пришлось лечь в постель. Его ранил плговский эконом.

Шум и крики нарастали. Лашек даже не показывался, опасаясь, как бы крестьяне не припомнили ему все прошлое.

Рыхетский и Уждян отправились в город к Иржику.

Уже вечерело. У постели больного сидела Лидушка. Она не захотела поехать в Мартеновскую усадьбу. Ей не терпелось увидеть бабушку и поскорее ее обрадовать. Но дома она недолго пробыла. Иржик и «дядя» были в замке, и бабушка напрасно пыталась ее удержать. Лидушка отправилась в Наход и там узнала обо всем, что произошло. Услышав, что Иржик ранен, девушка перепугалась и побежала прямо к нему. Он с улыбкой встретил свою милую.

— Все как будто кончилось, видно, мы не даром потрудились. Теперь, Лидушка, я могу подумать о тебе. Согласна ты быть моей женой?

Лидушка со слезами склонилась к раненому, который протянул ей руку.

Тут как раз и пришли Рыхетский с Уждяном.

— Ну, как дела? — с нетерпением спросил Иржик. Рыхетский рассказал ему обо всем. Скалак задумался.

— А не ошиблись мы насчет патента?.. Но зато — соглашение!

Рыхетский подробно изложил его содержание.

— Дай бог, — вздохнул Иржик. — Мы сделали все, что могли. Если бы этого дождался покойный отец!

— Он видит все это, — серьезно сказал Балтазар.

— Дядя, вы были мне отцом, вы и Лидушку к себе взяли, будьте и впредь отцом для нас обоих.

— Я уже давно считаю вас своими детьми. Дай бог вам счастья!

Народ постепенно разошелся из замка. Но в городе и по окрестным дорогам шум не прекращался до поздней ночи. Добившись освобождения и льгот, люди веселились. Балтазар Уждян достал сани и уложил на них Иржика. Рядом с ним села Лидушка. Когда они ехали мимо Плговского поместья, Балтазар заметил двух мужчин, которые несли что-то из леса. Лицо драгуна нахмурилось. Увидев серые постройки усадьбы, Лидушка задрожала. Она вспомнила, что здесь произошло, и подумала о ребенке, который, верно, плачет на руках у вдовы.

Было уже поздно, когда они приехали в усадьбу «На скале». Радостно встретили их Бартонева и Ванек. Собравшись вместе в старой избе, все сразу повеселели, даже лицо Балтазара прояснилось.

На рассвете перед Находским замком остановилась группа всадников. Это был эскадрон гусар Наундорфского полка.

Таково было начало крестьянской бури, которую Мария Терезия назвала «пятном на своем царствовании». Как в Находском поместье, так и в других, народ тяжело страдал. Последняя инструкция и слух, что господа утаили настоящий патент, отменяющий барщину, вызвали крестьянские волнения. Едва утихла буря в Находе, как разразилась по соседству, в Новоместской и Опоченской округах. Словно бушующее пламя, она распространялась все дальше, и, наконец, по всему Градецкому краю разнесся гул крестьянских восстаний. В некоторых местах события протекали более бурно, чем в Находе. Крестьяне восставали, вовлекая в борьбу все больше и больше народу. Взбунтовавшиеся толпы шли от деревни к деревне, от одной горы к другой, где останавливались, чтобы бросить боевой клич, словно хотели поднять на восстание целый край. В замках и поместьях дрожали перед этими разъяренными толпами, вооруженными только дубинами и топорами. Все принадлежавшее господам вызывало у них ненависть, и они громили помещичьи усадьбы. Восстание расширялось, к повстанцам присоединялись также и корыстные люди, думавшие лишь о том, как бы поживиться. Среди восставших не было сплоченности, они шли без вождя, который мог бы направить разбушевавшиеся массы. Это была лавина, поток, который, чем дальше течет и чем больше шумит, тем больше слабеет. Достаточно было малейшей преграды, чтобы волны разбились о нее. К тому же этот поток направился по двум руслам. Тот, который двигался через Подебрады, намного раньше другого достиг Праги. Это была слепая сила, и ее нетрудно было сломить.

У Праги схватили около ста пятидесяти крестьян, четверо из них были повешены: Иосиф Черный — в Либни, другой — в Розтоках, третий — пред Уездскими воротами и четвертый — перед Вышеградскими.

Не лучше обстояло дело и в Быджове, куда хлынул второй поток. Небольшой гарнизон в Хлумце после короткой схватки разгромил крестьян и загнал их в пруд. Отсюда и пошла печальная поговорка: «Пропадешь, как крестьяне у Хлумца» и «С плотины, да в пруд».

Опасность миновала. Помещики, восстановив свою власть, жестоко наказывали крепостных. Тюрьмы в поместьях вновь наполнились бедняками, а у стражи и мушкетеров опять появилось много работы. Приказывали пороть крестьян: «на завтрак» — пятьдесят ударов, «к обеду» — двадцать пять и столько же «на сон грядущий».

Среди тех, кого разогнали у Праги и у Хлумца, находских крестьян было немного. Говорили, что вожаки движения в Находе ставили перед собой лишь задачу избавить крестьян от тяжелого ярма барщины. Тех же, кто охотно побудил бы народ к новым выступлениям, устрашило известие о прибытии в замок войск.

Управляющий пришел в себя. Правда, эскадрон прибыл слишком поздно и соглашение было уже подписано и находилось в руках крестьян, но все же в замке были войска. Управляющий считал, что он уже не обязан держать слово, данное крестьянам, ибо они, по его мнению, совершили большое преступление против своих господ.

Услыхав о прибытии войска, Рыхетский встревожился. Вскоре он получил приказ, который надлежало огласить.

«Каждый, кто окажет сопротивление войскам, будет схвачен, в зависимости от обстоятельств — заколот или расстрелян».

— Придут к нам теперь в деревню солдаты, вот беда! — вздохнул Рыхетский.

Жена в страхе умоляла его, чтобы он бежал, так как ему не избежать наказания.

— Ни за что, — ответил на это смелый староста. — Я не сделал ничего противозаконного. У меня на руках есть документ. Видимо, они боятся новых беспорядков. А вот Уждяну опасность угрожает, он ведь пристрелил плговского эконома. Этого ему не простят. Схожу-ка я к драгуну.

Надев кожух и баранью шапку, Рыхетский пошел в усадьбу «На скале».

Глава тринадцатая СРАЖАЕТСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Услыхав, что в замок приехали гусары, Балтазар глубоко задумался. А когда староста прочитал ему господский указ, он даже выругался.

— Так-то они держат слово!

Иржику и Лидушке Балтазар ничего не сказал.

Рана молодого Скалака была достаточно серьезна, но помогла Бартонева со своими лекарствами. Лидушка заботливо ухаживала за своим женихом, бодрствовала около него, полная тревоги и нежности. Во время пасмурных зимних дней и в долгие вечера, как прежде, читала ему библию Чешских братьев. Подсаживался в такие дни поближе и хозяин, но было заметно, что он не слушает того, что читают. Балтазар был встревожен вестями о бурных событиях, развернувшихся в крае.

Вскоре, однажды утром, в усадьбе «На скале» появился Рыхетский. Все радостно встретили его, и только Балтазар догадался: что-то произошло. И он не ошибся. В каморке Нывлт поделился с хозяином своими опасениями.

— Этого не спустят ни вам, ни Иржику. Вы должны скрыться.

— Но куда, ведь Иржик ранен.

— Кум, дело идет о жизни. Подумав, Балтазар ответил:

— Вы правы, спасибо, что вспомнили обо мне. Я тоже думал об этом. Не ожидал, что так плохо кончится. Стрелял-то я не потому, что хотел убить, а защищался.

— Этого они не примут во внимание, скажут, что убили, и все тут.

— О себе я не беспокоюсь, да вот жаль девушку и парня.

— А разве вам хочется, чтобы ваша седая голова качалась на виселице?

— Виселица! — пробормотал драгун.

Когда Рыхетский собрался уходить, Уждян решил проводить его немного за усадьбу.

— Нывлт, будьте и вы осторожны, вам тоже не простят.

— Обо мне не беспокойтесь, всего хорошего, прощайте!

— Дай вам бог счастья. Передайте поклон домашним и соседям.

Друзья крепко пожали руки, они не знали, что видятся в последний раз.

Домой Балтазар вернулся озабоченный. Был полдень. Все сели к столу, ожидая только Ванека, который полез на чердак за сеном. Вскоре на лестнице послышались его необычно торопливые шаги. Балтазар выбежал навстречу ему.

— Хозяин, — быстро сказал Ванек, — прямо к нам едут солдаты, я видел их с чердака, они уже под горой.

— Под горой? Сколько их? — быстро спросил хозяин.

— Точно не приметил, кажется шестеро.

— Беги вывози сани, запрягай Медушку и вороного, живо! — решительно приказал Балтазар. Лицо его оживилось, глаза засверкали, быстрой походкой, словно помолодев, он вернулся в комнату.

— Лидушка, — распорядился Уждян, — одевайся. Мы должны ехать. Выноси покрывало и кожух для Иржика. Бартонева, тоже собирайся, но поскорей.

Лидушка побледнела; от испуга она не могла двинуться с места.

— Не спрашивай ни о чем, а действуй, — повторил приказ Уждян.

Лидушка машинально все выполнила.

— Что случилось, дядя? — спросил удивленный Иржик.

— Едут гусары, хотят нас схватить, — ответил Балтазар, надевая плащ. Он подвязал саблю и зарядил оба пистолета.

Бартонева была вне себя от страха.

— Господи, Иисусе! — причитала она. — Что-то будет?

— Собирайся, — приказал Балтазар. Теперь он опять был солдатом и командовал.

Услыхав, что Иржика и «дядю» собираются забрать, Лидушка поборола в себе всякий страх. Сознание опасности придало ей силы. В одно мгновенье она была одета сама и одела бабушку.

— Лидушка, захвати библию, положи ее в сани, — попросил Иржик. Девушка вынесла книгу во двор, где уже дожидался Ванек.

— Эх, плечо-то у меня разбито, ничем не могу вам помочь, — сетовал Иржик.

— Обопрись на меня! — Балтазар вывел юношу и усадил в сани. Бартоневу посадили рядом с ним.

— Ванек, ты беги и спрячься где-нибудь, сани уже полны.

— Я здесь останусь, хозяин, и задержу гусар.

— Хорошо. Лидушка, садись впереди! С богом! Ванек, мы поедем к границе. Сам знаешь, что надо делать.

— Храни вас бог!

Бартонева плакала. Иржик на прощание кивнул Ванеку, Лидушка пожала ему руку.

Балтазар встал на задок саней, дернул вожжи и хлестнул по лошадям.

— Прощай, «Скала», — промолвил он, выезжая со двора, и оглянулся на усадьбу, где остался верный Ванек, смотревший им вслед. Балтазар бросил взгляд на дорогу, на ней пока никого не было видно. Перед глазами беглецов, мелькая, убегали назад деревья и кусты. Кусочки льда из-под копыт долетали до Балтазара. Лидушка должна была отвернуться, у бабушки захватило дух. Уждян все время погонял лошадей, и они, словно испуганные шершнем, вихрем летели по дороге вниз. В другое время Лидушка испугалась бы такой быстрой езды, но теперь она только смотрела на Иржика и время от времени спрашивала его, не больно ли ему и удобно ли сидеть. Иржик в свою очередь успокаивал Бартоневу и все беспокоился, как бы не выпала библия. Балтазар Уждян не обращал никакого внимания на сидящих в санях. Погоняя лошадей, он все время оглядывался, но всадников не было видно. Быстро домчались они до деревни. Старая Бартонева попросила оставить ее здесь. Лидушка отговаривала бабушку, но старушка не согласилась ехать дальше. Балтазар решил, что Бартонева нрава — им без нее будет спокойнее.

— Оставлю тебя у соседа Кропачека. Скажи ему, чтобы он помалкивал. Через несколько деньков доберешься до нас. Мы поедем в Кладск. С нами ничего не случится. Впрочем, и Лидушка может остаться здесь с тобой.

Девушка вздрогнула и с тревогой посмотрела на Иржика.

— Если я останусь, кто будет ухаживать за Иржиком?

Они уже доехали до дома Кропачека. Балтазар остановился на одну минутку, пока Бартонева вылезла из саней. Со слезами на глазах смотрела она вслед саням, которые сразу за домом свернули в поле. Печальная вошла она в избу. Но здесь ее радушно встретил хороший знакомый Уждяна — Кропачек.

В ворота усадьбы «На скале» громко застучали. Ванек не спеша пересек двор и открыл ворота. Он увидел перед собой семерых всадников. Лица у них были грозные. Это были гусары Наундорфского полка. Они спросили, где хозяин. Ванек ответил, что уехал, но скоро вернется. Офицер вошел в комнату и поинтересовался, где паренек, который, как говорят, тоже здесь находится: он имел в виду Иржика. Ванек сказал, что он такого не знает и что вообще здесь никого нет. Гусар стал ругаться и угрожать, но Ванек продолжал отпираться. Тогда офицер приказал четырем солдатам спешиться и обшарить дом, а сам заглянул на конюшню. Лошадей там не было. Один из солдат обратил внимание офицера на свежий след саней, который вел от дома к деревне.

— Он заметил нас и бежал! Айда за ним!

Четверо гусар остались в усадьбе, а офицер и двое солдат рысью помчались в деревню. Ванек печально глядел им вслед.

— Чертова кавалерия! — ворчал он. — Как дьяволы летят! Хоть бы бог помутил им головы, задержались бы, пока не стемнеет, а там пусть поищут дорогу к горам. Ах, — вздохнул он с облегчением, — снег!

Начиналась метель. Вскоре поднялся ветер, который погнал перед собой густые клубы снега. Гусары с проклятиями вошли в горницу. Они осмотрели каждую дыру, заглянули в каждую щель, но так ничего и не нашли. Они потребовали от Ванека пить и есть. Ванек охотно подал им все, что было в доме, и принес из погреба бочонок водки, который гусары встретили с радостью. Отстегнув сабли и усевшись за стол, они с жадностью набросились на еду. Утолив голод, они закурили короткие трубки и принялись за водку.

Старый драгун свернул в поле. Дорога здесь была мало наезжена, зато безопасна. Балтазар направлялся к границе Чешского королевства. Он хотел добраться до Кладска, который с недавнего времени принадлежал прусскому королю. До Кладска было добрых два часа езды, а в непогоду и того больше. В том краю, как и здесь, в королевстве, жили чехи. Среди них было несколько знакомых семьи Скалаков. Лошади бежали довольно быстро. Балтазар часто оглядывался назад, но погони не было видно. Он уже было обрадовался, что начиналась метель, как вдруг заметил далеко позади темную точку, за ней другую. Он дернул вожжи.

— Лидушка, посмотри, ты ничего там не видишь? — сказал Уждян, желая проверить себя.

— Кажется, за нами гонятся! — ответила со страхом девушка.

И она не ошиблась. Балтазар вскоре узнал в этих всадниках гусар. Они быстро приближались. Кони Салакварды не могли соперничать с гусарскими скакунами, и расстояние между преследователями и беглецами постепенно сокращалось. Уже слышны были крики всадников, их было трое. Один из них отделился и пустился наперерез по занесенному снегом полю, желая опередить беглецов. Гонимый ветром снег порошил глаза лошадям. Всадник исчез в метели.

— Иржик, ты хорошо знаешь дорогу, смотри, чтобы не заблудиться. Мы поедем к Кончинам, а оттуда на Строужне. Лидушка, возьми вожжи и правь лошадьми, куда тебе Иржик укажет. Смотрите за дорогой, назад не оглядывайтесь. Наклони голову, сядь ближе к Иржику. Пригнитесь. Внимание!

— А что же вы, дядя? — спросил Иржик.

— Молчи и слушайся! — приказал драгун. Устав от тяжелой дороги, кони сбавили ход.

— Подгони лошадей, Лидушка.

— Они не могут быстрее.

— Да, более двадцати лет прошло — Лейтен, Лейтен! — ворчал драгун. — Ну-ка, Медушка! Медушка! — крикнул он. И старая верная лошадь снова пустилась рысью. И вовремя. Один из всадников приблизился к ним настолько, что уже был слышен его голос.

— Стойте! — крикнул он.

С саней никто не отозвался. Иржик слышал лишь конский топот позади. Балгазар взвел курок, звякнула о сани сабля, и опять все стихло. В напряженной тишине звучали лишь скрип полозьев да посвист поземки, заметавшей людей и лошадей тонким слоем снега. Лицо Балтазара покраснело от холода, густые брови заиндевели. Опираясь о задок саней, он внимательно наблюдал за всадниками. Вновь послышались их крики. Один из гусар был уже совсем близко.

— Подстегни-ка лошадей! Гей, Медушка! — Но не успел он договорить, как прозвучал выстрел и пристяжной конь стал падать. Но прежде чем он упал на снег, с саней раздался ответный выстрел. Конь под гусаром высоко взвился и рухнул оземь, придавив всадника. С быстротой молнии выпрыгнув из саней, Балтазар саблей разрубил постромки пристяжного и, вскочив обратно, приказал:

— Вперед!

Теперь Медушка осталась одна, она тянула изо всех сил. Сани уже не летели, как прежде, и расстояние между ними и вторым гусаром все больше сокращалось. Уже был слышен его дикий крик и понукание лошади. Гусар почти настиг их. Раздался выстрел. Дрожа всем телом, Лидушка прижалась к Иржику. Пуля просвистела над ними. Она пронеслась как раз над головой Балтазара.

— Дядя, боже! — воскликнул Иржик, переживавший мучительную минуту. Не имея возможности помочь, он должен был прятаться и смотреть, как беззаветно защищает его и Лидушку старый солдат.

Вновь прозвучал выстрел, за ним еще один. Первый не попал в цель, второй принадлежал Балтазару. Гусар вздрогнул, наклонился и стал падать с коня. Конь остановился возле своего хозяина.

— Эти нам уже не опасны. Но ездят они, как черти!

— Дядюшка, а вы не ранены? — спросили одновременно Иржик и Лидушка.

— Пока ничего, милые мои дети, но где же еще один гусар, их ведь было трое?

— Он ведь поехал нам наперерез, видно, заблудился где-нибудь.

— Пусть дьявол ему поверит. Поехали вперед. Как только выедем из ущелья, дальше будет хорошо. До границы уже недалеко, а там и лес начнется.

Темнело. Сквозь сумерки на горизонте виднелись темные очертания леса, за ним огромной тенью поднимались горы, над которыми возвышался величественный Бор. Дорога пошла вниз, извиваясь под крутым склоном; на его белом покрове то тут, то там чернели полузанесенные снегом кусты. Ветер усиливался, снег повалил гуще, усталая Медушка едва трусила. Чтобы ей было легче, Уждян соскочил с саней и бежал рядом, заряжая на ходу пистолет.

— Ура! — прозвучало откуда-то сверху над беглецами. Они вздрогнули. На вершине крутого откоса, несмотря на сумерки и метель, виднелась темная фигура всадника.

— Налево! — крикнул Балтазар, встав на полозья саней. Он хотел свернуть с дороги в поле, чтобы удалиться от гусара. Но едва замолк его голос, как раздался выстрел, Медушка вздрогнула и поднялась на дыбы.

— Беда! — крикнул Балтазар и обнажил саблю. Он так и не успел зарядить пистолет. Старый драгун понял, что верная Медушка ранена, но она не свалилась, а продолжала бежать, оставляя на снегу кровавый след.

— Стойте! — кричал гусар. Видя, что лошадь все еще бежит, он прицелился и снова выстрелил. Всадник пристально глядел вслед беглецам, но на санях никто не шевельнулся.

— Проклятье! — выругался офицер. Беглецы уходили от него. Гусар огляделся. Товарищи его исчезли в сумерках и метели. Даже признака их нигде не было. Желая опередить беглецов, но не зная местности, офицер второпях попал на вершину холма и теперь не знал, как спуститься. Перед ним был крутой откос, покрытый снегом. Объезжать окольными путями было уже поздно. К тому же он остался один, а в лесах, к которым приближались сани, было небезопасно. В довершение всего беглецы вскоре пропали из виду: их поглотил сумрак соснового леса. Гусар сердито дернул поводья и повернул назад. Выбравшись на дорогу, он догнал раненого товарища, который, придя в себя, шел к деревне. Вскоре они нашли и третьего, тот до сих пор лежал под убитым конем. Погоня кончилась печально.

Вернувшись в усадьбу «На скале», гусары застали своих друзей перепившимися. Двое уже храпели на лавке, двое других, изрядно накурив, продолжали шуметь.

— Где тот холоп, что открывал нам ворота? — закричал офицер.

Оглядываясь по сторонам, пьяный гусар, заикаясь, пролепетал:

— Все время был тут, видно, убежал! Ванек бесследно исчез.

Достигнув леса и убедившись, что гусар отстал, Балтазар вложил саблю в ножны. Только теперь он почувствовал острую боль, по белому плащу стекала теплая кровь, и капли ее, падая на снег, соединялись с кровью верной Медушки. Старый драгун был ранен. Когда его настигла пуля, он оперся покрепче о задок саней и так продолжал стоять, держа в руке обнаженную саблю. Он думал, что гусар еще нападет на них. Кровь из раны текла все сильней и сильней. Сани остановились.

— Поезжай дальше! — приказал старик и прижал руку к груди, пытаясь остановить кровь. Он хотел скрыть от Лидушки, что ранен. Но это ему не удалось.

— Господи Иисусе! — горестно воскликнула девушка, увидев кровь. Дрожа, она подошла к «дядюшке».

— Дай-ка мне платок, а сама погоняй, пока у Медушки есть силы. Нам нельзя задерживаться, а то застрянем посреди леса.

— Дядюшка, золотой мой дядюшка! — рыдала Лидушка. Иржик приподнялся и, взволнованный, смотрел на своего спасителя. Он ничем не мог помочь ему.

— Садитесь в сани, ради бога садитесь, прошу вас.

— Сейчас сяду, а ты посмотри, куда ранена Медушка. Лидушка побежала к лошади.

— В шею.

— Вытри рану снегом, я потом перевяжу ее.

Усевшись в сани, Балтазар занялся своей раной. Он почувствовал острую боль, но даже не застонал, а только стиснул зубы.

Плечо у Иржика тоже болело, но еще больше его мучило сознание, что он должен сидеть сложа руки. Превозмогая слабость, сколько хватало сил, он помогал «дяде» левой рукой, не обращая внимания на острую боль, обжигавшую его при каждом движении. Медушка вела себя неспокойно, а когда холодный снег коснулся ее раны, она стала брыкаться от боли. Лидушка вытерла шею лошади и обвязала ее платком.

— Плохо ей? — спросил Балтазар.

— Кажется, нет.

Взяв вожжи в руки, девушка тронула лошадь и зашагала рядом с санями по глубокому снегу. Иржик тоже слез с саней. Пурга заметала кровавые следы на дороге.

Стемнело. Трудно было пробираться по занесенной снегом дороге. Балтазар молча лежал в санях. Мысли его путались. Он пристально посмотрел на Медушку и почувствовал, как сжалось его сердце. «Бедняга, она спасла троих. А Лейтен! Все пули пошли нам на пользу. Но драгуны не сдаются! Не стоит унывать — право же, это лучше, чем петля. Должно быть, мы уже доехали, скоро и совсем оттрубим. Теперь не страшно, когда эти двое в безопасности».

— Дядюшка! — прозвучал над ним нежный голос Лидушки. — Вам очень больно?

— Нет, девушка, не очень. А как Иржик?

— Я иду за вами. Чем мы только отплатим вам?

— Не говори об этом. Ну, от гусар мы уже избавились. Я тоже с радостью пошел бы, а то бедняге Медушке тяжело тянуть.

— Не смейте даже двигаться!

Лидушка не чувствовала мороза. Она брела по снегу, ничего не замечая. Дорога шла в гору. Когда они въехали на вершину, Иржик крикнул:

— Огни!

Сквозь деревья виднелся красноватый свет.

— Слава богу, это Строужне.

Через четверть часа они уже были в деревне.

— Прямо в том доме с краю и живет Галина. Лидушка направила лошадь ко двору; через минуту ворота заскрипели, и беглецы въехали во двор. Они были спасены.

Глава четырнадцатая НА ЧУЖБИНЕ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Графство Кладское в то время было гораздо более чешским, чем в наши дни. На границе королевства теперь осталось всего лишь несколько деревень, где до сих пор говорят на чешском языке, хотя это и преследуется прусским правительством. Между теми горными деревушками находится и Строужне, расположенное у подножья скалистой горы с продолговатой вершиной. Это Бор, гора около тысячи футов высоты. К ней примыкает гора поменьше, с плоской вершиной, представляющая собой как бы гигантскую ступень к каменистому Бору. На этом плоскогорье между серыми скалами песчаника белеет несколько бедных лачуг деревушки Буковины. Строужне лежит в котловине, над ним возвышается отвесный Бор, а кругом меньшие горы, поросшие густым лесом. Приятный уголок весной и летом.

Жители деревушки в большинстве своем были евангелисты. У семьи Скалаков здесь было немало хороших знакомых: в их числе и Якуб Галина, у которого нашли приют беглецы — Балтазар, Иржик и Лидушка. Он принял их, как родных, и старательно ухаживал за ранеными. Балтазара немедленно перевязали, его рана была глубока и опасна.

— Она смертельна, — тихо сказал Уждян Галине. Рана у Иржика тоже разболелась.

К утру ветер стих. Снег перестал идти. Когда первые лучи позднего солнца проникли в избу Галины, они озарили печальную картину. На постели, тяжело дыша, лежал бледный 8а1уа §иагсИа, в углу, опустив голову, стоял удрученный Иржик, у постели сидела Лидушка; ее осунувшееся лицо было скорбно.

Галина подошел к больному и наклонился к нему, чтобы расслышать его слова.

— Здесь они не будут в полной безопасности, отправь их куда-нибудь подальше в горы. Видно, мне уж недолго осталось, пусть они побудут здесь, пока я умру.™ Балтазар произнес это тихим, но твердым голосом. Он не стонал, не жаловался. Потом спросил и о Медушке.

— Ничего не ест, стоит печальная, понурив голову.

— Да, да, она тоже отслужила.

Накануне вечером, когда они с трудом добрались сюда и Медушку повели в конюшню, Балтазар подошел к ней и погладил ее, Медушка слабо заржала. Больше им уже не суждено было увидеться. Так старый драгун разлучился со своим верным конем.

Плохо, что за Балтазаром не было врачебного ухода. Поблизости, в Чехии, жил фельдшер, но посылать за ним было небезопасно, а другие жили в дальних местах, да и дороги туда стали непроходимыми.

— Знаю, что мне уж никто не поможет, — сказал старый драгун.

Лидушка не отходила от его постели. В полдень Уждяну стало хуже.

— Ему уже шестьдесят, едва ли выживет, — сказал своей жене Галина, выйдя во двор.

Балтазар кивнул Иржику. Тот подошел к нему.

— Поручаю тебе Лидушку, знаю, что ты ее любишь: заботься о ней и о ее бабушке. Наши надежды не оправдались, но святая правда победит. Я горевал, что не умер на поле брани, но теперь благодарю бога, что все так кончилось. Я умираю за правое дело. Вы доживете до лучших времен. Наше де| ло справедливое, и никто не сможет его сокрушить. Любите друг друга, и бог вам поможет.

Лидушка горько плакала. Охваченный горем, Иржик молча упал на колени перед постелью.

Всю ночь Иржик и Лидушка не отходили от постели дорогого «дядюшки». Дважды он спрашивал о Медушке. Иржик ходил к ней и сказал солдату, что она легла. Балтазару становилось все хуже, есть он не мог, его мучила жажда. Но он так и не застонал ни разу. Утром, сложив ладони, драгун устремил сосредоточенный взгляд вверх. Все молчали, зная, что он молится. Балтазар попросил похоронить его в военном плаще и положить сбоку саблю; драгунский пистолет он завещал на память Иржику.

— Когда-нибудь вы, конечно, вернетесь в Чехию — передайте привет Рыхетскому, бабушке и Ванеку. Жаль, что не дома… — и он вздохнул при мысли, что будет похоронен на чужбине. Но он тут же успокоился и терпеливо переносил боль.

На третий день, при восходе солнца, Балтазар мужественно скончался. Иржик Скалак закрыл его честные глаза, которые столько раз бесстрашно смотрели в лицо смерти.

В простом гробу, покрытый белым окровавленным плащом, лежал Балтазар Уждян, бывший драгун полка Марии-Терезии, отважный борец за права народа. Тяжелая кавалерийская сабля блестела у него на боку. Лицо его было спокойно. Получив свыше приказ покинуть этот свет, Балтазар безропотно выполнил его. У его изголовья горела лампада, Иржик и Лидушка всю ночь провели около тела дорогого «дяди».

В день похорон неожиданно появился Ванек; он рассказал, как убежал от перепившихся гусар и где скрывался. Затосковав, он отправился в Кладск. Старой Бартоневой он обещал прийти за ней, как только узнает о местонахождении хозяина, Иржика и Лидушки. Его ввели в комнату, где лежал Балтазар. Ванека словно громом поразило. Когда он осенял крестом холодный лоб хозяина, увенчанный сединами, его глаза наполнились слезами. Ему рассказали о подвиге Балтазара и о том, с каким мужеством он встретил смерть.

— Вот это был солдат! Это был кавалерист! — вздохнул Ванек и мозолистой рукой вытер слезы.

В тихом уголке чешско-кладских гор, на строужненском кладбище, над которым вздымается скалистый Бор. после многих военных походов и превратностей судьбы в темном безмятежном убежище нашел покой Балтазар Уждян, Салакварда.

Медушка не намного пережила своего хозяина. Часто рассказывают о верности собак, которые умирают на могиле своих хозяев. Не менее верным другом является и лошадь.

Лежит солдат во чистом поле, Врагом убит, не дышит боле. Над ним, поникнув головой, Конь грустно землю бьет ногой.

Галина рассказывал, что Медушка не притрагивалась к овсу и сену, все время была печальна и оглядывалась, когда кто-нибудь входил в конюшню.

— Все дядюшку поджидала, — говорила Лидушка.

А когда к ней подошел Ванек, она печально заржала. После той ночи, как Уждян, словно прощаясь с ней, сказал несколько слов и погладил ее, Медушка больше не видела своего хозяина. На другой день после похорон Балтазара ее нашли в хлеву мертвой.

Той же зимой в тихую горную деревушку долетели из Чехии печальные вести. Господа стали преследовать людей, стоявших во главе «бунта и мятежа».

После бегства Уждяна и погони за ним Рыхетскии, узнав об этом, на следующий день решил скрыться. Он знал — паны из замка ему ничего не простят. Но, прежде чем он привел свой замысел в исполнение, рыхта была окружена гусарами из Находа. Не успел Рыхетскии опомниться, как в горницу ворвался поручик, командир отряда, и, направив на него пистолет, приказал сдаться. Что мог сделать безоружный! Его, как преступника, связали, положили на телегу и отвезли в Кралов Градец.

Что касается Достала, то он, по слухам, вовремя бежал в Кладск, но где находится — никто не знал.

Еще не сошел снег, а рана молодого Скалака почти совсем зажила. Когда же на деревьях распустились почки, строужненский священник обвенчал Иржика и Лидушку. На свадьбе были бабушка невесты — Бартонева, Ванек, который провел ее через границу, и Галина. Свадьба была тихая и скромная. Старая Бартонева вначале огорчалась, что ее внучка стала евангелисткой, но потом быстро примирилась с этим. Она познакомилась со строужненскими жителями и хорошо узнала Иржика, который был принят в их религиозную общину. В этот торжественный день они сердечно вспоминали покойного «дядю» Салакварду, на могиле которого уже появилась первая трава.

Молодые супруги жили скрываясь, никуда не выходили. Стало известно, что Уждяна и Иржика разыскивают, но никто из строужненских не выдал Скалака. Иржик с семьей переселился в Буковину, где за лето поставил себе избу. Бартонева последовала за детьми. Ванек тоже не захотел с ними разлучаться. Они жили бедно, но дружно, спокойно и счастливо. Иржик и Ванек сделали два ткацких станка и ткали полотно.

Ванек иногда отваживался ходить в Чехию и всегда приносил оттуда какие-нибудь новости. Он рассказал, что Рыхетского перевезли из Градца в Прагу, где он и находится в заточении на Малой Стране.

Молодой Скалак всегда с жадностью расспрашивал, как живется народу и как обстоит дело с барщиной. Но известия были малоутешительные.

Однажды Ванек рассказал:

— Императрица послала в Чехию генерала Валлиса, поручив ему навести порядок. Он пригрозил бунтовщикам и теперь объезжает все округи, созывает всех служащих, крестьян и читает им вслух патент о барщине. Увы, это не тот золотой патент. Кое-что он облегчает, но не так много.

— Ну, а что народ?

— Вынужден молчать, все напуганы.

— Ошиблись мы, ошиблись, — вздыхал Иржик.

Вскоре после этого Ванек принес более отрадные вести. Императрица уничтожила барщину на казенных землях и заменила ее денежным оброком. А господа теперь не могут охотиться всюду, где им вздумается, и уничтожать крестьянские посевы.

Затем до них дошел слух, что Рыхетский после долгих и мучительных допросов воротился домой и что его приговорили к двум годам трудовой повинности.

— Вот тебе и свободный крестьянин! — вздохнул Скалак. — О, если бы у господ была хоть частичка его сердца А что слышно о Достале?

— Он от них улизнул.

Казалось, ничто не мешало счастью Иржика Скалака. Но он часто задумывался, тосковал по родине, куда не смел вернуться.

Прошло шесть лет. В конце лета 1781 года у ручья в дремучей Матерницкой пуще остановились женщина и мужчина. Было воскресное утро. Молодой человек, осмотревшись кругом, сказал:

— Все заросло, пойдем туда.

Его спутница последовала за ним.

Они подошли к бедной лачуге на берегу ручья.

— После нас здесь никто не жил, дорожка совсем исчезла, лачуга разваливается. Теперь в ней не укрыться от дождя или бури.

Пришельцы остановились на пороге пустой темной лачуги.

— Вот тут сидел дедушка, здесь — твой отец, а я спала там.

— А умер дедушка здесь. Изба вот-вот развалится. Как хорошо, что теперь никто не должен строить таких мрачных лачуг, чтобы скрываться в них. Жаль, они не дожили до этого времени!

Выбравшись из леса, молодая пара очутилась в поле. Путники пошли по тропкам и межам. Было уже за полдень, когда они увидели усадьбу «На скале», где теперь хозяйничал младший брат Кропачека. Они зашли к новому хозяину усадьбы. Он вначале с недоумением посмотрел на них, но потом воскликнул:

— Лидушка! Скалак!

Кропачек радушно принял их и стал угощать.

— Вот видишь, Иржик, теперь я живу здесь, где хозяйничал твой отец и дядя Лидушки, Салакварда, бедняга!

— Дай тебе бог счастья. Мы пришли только посмотреть на наше старое гнездо.

Пока мужчины беседовали, Лидушка выбежала из избы, спустилась вниз по откосу и очутилась в ольшанике. Хижина обветшала, только деревья, как и раньше, ласково шумели, кустарник еще больше разросся. Присев на камень, Лидушка задумчиво смотрела кругом. Вдруг рядом с ней появился Иржик, и они предались воспоминаниям.

Когда молодые поднялись наверх, хозяин приготовил им приятный сюрприз — на столе лежали цимбалы.

— Цимбалы! — радостно воскликнул Иржик. — А я-то считал их пропавшими. Однажды их принесли, но когда мы бежали, я забыл их здесь.

— Возьми их, ведь это те самые цимбалы, на которых ты играл, когда прикидывался брзумным.

— Да, играл, — вздохнул Иржик, — только мало что выиграл. Спасибо тебе, кум, пусть пока полежат у тебя. Сегодня я должен еще сходить к Рыхетскому.

В тот же вечер радостно удивленный Нывлт пожимал руки неожиданным гостям. Рыхетский заметно постарел. Скалак рассказал о событиях, которые произошли после заключения договора в замке, — о бегстве, о смерти Балтазара и о своей дальнейшей жизни.

— Ванек совсем поседел, бабушка едва ходит, но у нее до сих пор ясная голова. Семья наша увеличилась: у меня сын и дочь. Жили мы эти годы, слава богу, хорошо, но я стосковался по родине. Думаю, что теперь можно вернуться. Государь издал указ о свободе вероисповедания. Протестантов и евангелистов теперь в Чехии не преследуют. Я хочу вернуться сюда, надеюсь, меня не забросают камнями за то, что я евангелист. Как вы посоветуете?

— Ну что ж, о тебе за это время позабыли, а управляющий умер, — сказал Рыхетский. — Как только он оправился от испуга, опять стал жить припеваючи, все толстел и толстел; полнота, говорят, его и сгубила. Достал уже около трех лет живет спокойно. Он вернулся сюда через два года. Правда, наказанья он не избежал, но ему досталось меньше моего.

— Я знаю, он изредка приходил ко мне из Льготы в Буковину! Да, вам многое пришлось перенести.

— На то божья воля. Не зря я терпел и не напрасно мы боролись, народу теперь все же легче живется, чем раньше, и у властей проще добиться защиты. Барщина еще осталась, но разве ее можно сравнить с тем, что было, а там, бог даст, кончится и эта. Так продолжаться не может. Только едва ли мы этого дождемся. Говорят, как только князь увидел, что опасность миновала, он стал грозить нам страшной местью, да ничего у него не вышло.

— Я слышал, что с тех пор он в свой замок так и не возвращался.

— Не был. Снова расхворался. По слухам, он по-прежнему наслаждается жизнью в столице. Егерь, служивший у него, рассказывал, что князь плохо выглядит и что он, егерь, не согласился бы быть на его месте, даже если бы ему дали в придачу еще одно имение. Ну что же, Иржик, возвращайся, помогу тебе сколько в моих силах.

Скалак крепко пожал руку Рыхетскому.

На другой день Иржик с Лидушкой вернулись в свою горную деревушку, захватив из усадьбы «На скале» дорогие цимбалы. Иржик продал дом и стал готовиться к переселению. Ранней осенью молодой Скалак перевез свое небольшое имущество через границу. В деревне под горой Туров они остановились возле дома на опушке леса. Здесь и поселился Скалак со своей семьей.

— Теперь и умереть не страшно, — сказала Бартонева, вновь очутившись в родном краю.

— Жаль только, что хозяина с нами нет, — вздохнул Ванек. Перед тем как покинуть Строужне, Иржик со своей женой пошли на тихое кладбище к могиле дорогого «дяди».

— Тут лежит ваш дедушка, — сказала печальным голосом Лидушка своим детям. На ее глазах появились слезы.

— Прощай! — прошептал растроганный Иржик.

Прах Балтазара остался на чужбине, но его близкие часто с благодарностью вспоминали старого гвардейца, покоившегося в скромной могиле.

Два года спустя в далекой Италии умер Иосиф Парилле, последний Пикколомини. С его смертью бесславно прекратился этот некогда могущественный, знаменитый в истории войн род. Истасканный и пресыщенный Иосиф умер бездетным.

Иржик Скалак радовался, глядя на своих славных детей, которых он стремился воспитать честными, хорошими людьми.

— Святое дело победит. Оно справедливо, и никто не может его сокрушить, — часто повторял он им слова покойного Балтазара. — Люди будут равны и свободны, и вы, вероятно, доживете до этого.

Жизнь Скалаков протекала в упорном, постоянном труде — мир и покой всегда царили в их доме.

Эпилог

Я стоял на балконе Находского замка. Подо мною шумели мрачные, темные лиственницы и белые березы. Сквозь цветущую сирень, покрывавшую склон холма, виднелась полуразрушенная круглая башня-тюрьма. Я миновал первый вестибюль и пошел по широким коридорам печально-знаменитого замка. В памяти моей оживали события, совершившиеся здесь, и предания, озаряющие блеском поэзии это древнее строение. Перед моими глазами расстилался прекрасный горный край. Вдали на горизонте виднелись покрытые лесом чешско-кладские горы, над которыми возвышался скалистый Бор, а внизу тянулись прекрасные долины реки Метуи. На равнине и по склонам гор трудятся крестьяне со своими семьями. Они работают свободно, для себя, на своем поле и вряд ли знают, как здесь стонали их предки. Внук забывает о мучениях деда.

Я скорбел душой о страданиях народа. Я видел его в нищете и рабстве; здесь, в этих княжеских покоях, мне слышались горестные стоны. Безрадостная, мрачная картина, — но тем ярче на ее зловещем фоне сияет светлая идея свободы: борьба за права человека, сопротивление угнетенного народа, тиранам, которые обнажали мечи против безоружных, поднявших для защиты лишь сжатые кулаки.

Минуло сто лет! Отцы выстрадали для потомков лучшую долю. Они с честью выполнили свой долг, их борьба не была бесплодна. В этой борьбе — источник силы народа.

И мы должны помнить об этом всегда!