Скандинавский детектив

Казалось, день выдался самый обычный. Просто майский день, корда всем в ателье пришлось изрядно потрудиться. К вечеру обрезками парчи, шелка, батиста и кружев были завалены весь пол, столы и стулья. За день все так устали, что решили отложить уборку до утра. С виду все было как обычно — приходили клиенты, вели разговоры, разглядывали модели, и ничто не предвещало катастрофы. Или какие-то признаки все же были? Позднее все пытались вспомнить, что они в тот день говорили и делали, особенно ближе к вечеру, но все казалось совершенно невинным.

И, тем не менее, в тот день произошло убийство.

Глава первая ШЕЛК

Би жевала яблоко и говорила с набитым ртом, так что понять ее было трудно.

— Говорю тебе, черный цвет волос тебе идет. По-моему, это как раз твой стиль. Во всяком случае, так куда красивее, чем прежде. Кстати, а от природы ты какого цвета?

Ивонна скучающе отмахнулась.

— Это мой натуральный. Но когда ты, наконец, перестанешь хрустеть своими яблоками? Не думаю, что это так полезно — запихивать в себя несколько кило яблок в день.

Би жевать не перестала, только возразила:

— Что ты! Во-первых, сбрасываешь вес, во-вторых, кожа становится гладкая, как яблочная кожура. Хотя мне на кожу грех жаловаться. Вчера Жак мне сказал…

— Что он тебе сказал?

Ивонна даже не обернулась, но карандаш, которым она подводила брови, замер в руке. В зеркале она видела взъерошенную русую гриву Би и ядовито-красную оправу ее очков, но не заметила ее насмешливого взгляда.

— Да так, ничего особенного. Ты бы и вовсе внимания не обратила. Но ты же у нас избалована комплиментами, не то, что я.

Тут приоткрылась дверь, и в комнату вошла Мария Меландер. Би тут же выбросила огрызок в корзину, полную разноцветных лоскутков, и ловко соскочила со стола.

У Марии были такие же светлые волосы, как у Би, на ней был такой же оливковый рабочий халат, но она была ниже и стройнее. Шею прикрывал строгий крахмальный воротничок, длинные волосы аккуратно уложены. О том, что она на десять лет старше молоденькой ученицы, можно было догадаться только по усталому лицу да командному тону.

— Би! В такой трудный день можно было бы заняться делом, а не сидеть и болтать. Пуговицы к платью фрекен Мартин ты пришила? Она будет здесь с минуты на минуту. Ивонна, дорогая, пожалуйста, пока не одевайся. Аста хочет, чтобы ты продемонстрировала нашей примадонне новые вечерние платья.

Манекенщица оторвалась от созерцания собственной персоны и недовольно скривила свежеподкрашенные нежно-розовые губки.

— Черт знает что. Утром я уже показывала всю осеннюю коллекцию. А теперь нагружать меня еще одним показом, да еще для единственной клиентки!

Мария спокойно скатала длинный отрез золотой парчи и убрала его к сотням других на полки вдоль стены.

— Если речь идет о вечерних платьях, Камилла Мартин — наш самый главный клиент, а сейчас она собирается в турне по Австралии.

— Наш самый главный клиент! — фыркнула Ивонна и потянулась за застиранным халатом. — Можно подумать, ты тут хозяйка! Черт, где же мои тапки? Как меня раздражает этот пробковый ковер, холодный, как черт. Не понимаю, почему нельзя постелить нормальный? Все кончится тем, что как раз к бельгийскому показу я простужусь.

— Ты сама прекрасно понимаешь, что обычный ковер тут моментально был бы весь утыкан булавками. По-твоему, так лучше?

Про себя Мария подумала, что она уже в тысячный раз отвечает на тот же вопрос, и удивилась, почему она вообще отвечает. Ведь Ивонна Карстен вечно не в духе и всем на свете недовольна.

Тут их разговор прервала Би, которая только что бегала открывать дверь и теперь на одном дыхании выпалила целую обойму вопросов и одно известие, которое разом подняло Ивонне настроение.

— Ты действительно пойдешь на показ для Фабиолы? И того смешного парня, за которого она вышла замуж? Как тебе удалось достать билеты? Ты же не член дипкорпуса и ко двору не вхожа! Так как?

— Есть у меня кое-какие связи, — протянула Ивонна, но Би ее не слушала.

— Боже, как я тебе завидую! Как думаешь, она (кивок в сторону салона) будет там выступать? Вы не представляете, какой с ней шикарный мужчина!

— А, так она не одна?

— Да. Позировать перед таким типом — это, наверное, прикольно.

— Господи, — вздохнула Мария, — где ты набралась таких словечек? Прикольно!

— У меня тоже есть кое-какие связи, — хмыкнула Би Баклунд и исчезла в соседней комнате, чтобы срочно пришить три белые пуговицы.

Мария помогла Ивонне надеть первый туалет, и через десять минут Кристер Вик перестал считать свой вынужденный визит в ателье мод фру Асты Арман напрасно потерянным временем.

Он всячески сопротивлялся. Конечно, он был рад, просто счастлив провести время с Камиллой в недолгие дни, когда та возвращалась, чтобы осчастливить своим присутствием стокгольмскую оперу и его лично. Разумеется, он и раньше знал владелицу ателье фру Асту Арман — приятную женщину и подругу Камиллы. Но, как и большинство мужчин, он избегал вторжений в такие сугубо женские места, как ателье мод, и если бы не работал в уголовном отделе полицейского управления и ателье не находилось бы буквально в квартале от его работы, все же постарался бы отговориться.

Теперь он сидел в элегантном салоне, обставленном в стиле короля Густава, с зеркалами в золоченых рамах по стенам, потягивал выдержанное шерри и наблюдал.

Аста Арман оказалась именно такой, какой он помнил, — симпатичная брюнетка чуть за сорок, с доброй улыбкой и широким выразительным лицом. Когда она говорила о тканях и фасонах, сразу становилось ясно, что это доставляет ей удовольствие. Камилла, с энтузиазмом собиравшая достойный гардероб для своего турне, была для нее идеальной клиенткой.

Аста преданно ей улыбнулась.

— Твоя шляпа изумительно сочетается с костюмом! Она так тебе идет! Кристер, что-то ты скептически настроен. Ты что, не согласен?

— По-моему, эта шляпа смахивает на ведро, обвязанное косынкой, — буркнул Кристер, разглядывая сквозь дым своей трубки шляпку с восточным орнаментом. — И потом, я предпочитаю шляпки, из-под которых хоть чуть-чуть видны волосы.

— Неужели ты не понимаешь, что у этой шляпы совсем другая задача? Посмотри, как она подчеркивает форму лица — высокий лоб, изящные скулы. Камилла в ней похожа на восточную статуэтку.

Камилла рассмеялась.

— Ты пытаешься меня рекламировать? Спасибо.

— Камилла в рекламе не нуждается, — недовольно фыркнул Кристер Вик. — Я и так вижу, что она самая восхитительная женщина из всех, кого я встречал. — Правда, тут он счел нужным добавить: — До сих пор.

Вот этот момент и избрала Ивонна Карстен для своего выхода. Она проплыла в двустворчатую дверь и замерла в обычной позе манекенщиц и фотомоделей — плечи на десять сантиметров позади бедер. Голова с густой гривой черных волос была изящно откинута назад, широко раскрытые синие глаза стали еще больше, когда она увидела, что на этот раз Би ничуть не преувеличила. Она даже успела заметить, что на пальце у гостя нет кольца.

Внимание Камиллы и Асты Арман было целиком поглощено голубым вечерним платьем. Они вертелись вокруг Ивонны, как вокруг манекена, щупали ткань, рассматривали каждую складочку.

— Так просто и так изысканно!

— Пояс продет внутрь и выходит вот здесь, на спине.

— А что, сзади только одна складка?

— Да, зато она очень, глубокая, и юбка мягко драпируется. И еще шаль… Набросьте, пожалуйста, шаль, фрекен Карстен!

Ивонна послушно накинула на мраморные плечи шаль с эффектной вышивкой в разных оттенках синего и с голубой бахромой по краю. Поворачивалась она так, чтобы все время видеть его глаза. Он смотрел на нее с явным интересом, тут она была уверена, однако в его тяжелом взгляде было что-то странное. Взгляд был слишком оценивающий, слишком испытующий. Словно бы он не просто смотрел и восхищался, а пытался разобраться в ней, сравнить… Сравнить с кем?

Она вышла, накинула на прическу и лицо в макияже платок, с сожалением сняла голубое платье, поскольку всегда считала, что женщине лучше идет одежда под цвет глаз, и надела драпированное розовое с серебристыми розами.

Вновь войдя в салон, она уловила новый блеск восхищения в глазах мужчины.

— Не знаю, — задумчиво протянула Камилла. — Как думаешь, Кристер, в каком из них лучше представить публике Брамса и Шумана?

Комиссар криминальной полиции Вик не был особым любителем Брамса или Шумана, но, взглянув в золотисто-карие глаза Камиллы, инстинктивно согласился с мнением Ивонны насчет цвета.

— Ни в том, ни в другом. Голубое или серебристое не для тебя. У вас есть что-нибудь в желтых тонах? А еще лучше — белое.

В ответ прелестная брюнетка появилась в строгом белом платье с длинными рукавами и с таким огромным шлейфом, что понадобилась помощь стройной тихой блондиночки, чтобы его расправить. Камилла поздоровалась с блондинкой, представила Кристеру фрекен Меландер, закройщицу и первую помощницу фру Арман, и удивленно воскликнула:

— Но ведь это подвенечное платье! Аста, милая, я собираюсь на сцену, а не к алтарю!

Аста и Мария Меландер невольно улыбнулись. Ивонна хранила непроницаемую загадочную мину. Аста с Марией хором принялись объяснять:

— Если убрать рукава и сделать поглубже вырез…

— Дивная ткань. Нет-нет, это не крепдешин, это файдешин. Он более матовый.

— Шлейф, разумеется, надо убрать или просто укоротить. Как вы считаете, фрекен Меландер?

— Да, разумеется. Но лиф тоже можно немного переделать. А что если попробовать «Васу»?

— «Васа»! — повторила Аста. — Это идея!

— «Васа»? — озадаченно переспросил Кристер.

— Это платье из нашей новой осенней коллекции. Каждой модели мы даем названия, и вся осенняя коллекция начинается на В. Фрекен Карстен, будьте добры, покажите нам «Васу». Там короткая юбка, но ведь нас интересует лиф, а его лучше смотреть на фигуре, чем на вешалке. Сейчас я принесу к нему украшения.

Ивонна неторопливо удалилась. Комиссар криминальной полиции — это ведь какая-то высокая и хорошо оплачиваемая должность?

В любом случае он стройный, темноволосый и очень импозантный. Хорошо, что она может теперь переодеться в «Васу» и показать красивые ноги. Может, это его расшевелит?

Она была бы совершенно обескуражена, если бы слышала, что говорит тем временем намеченный ею кандидат.

Они остались в салоне вдвоем с Камиллой; та, напевая, разглядывала в огромное зеркало между окнами свое золотистое платье и модную шляпку.

— Ты обратил внимание на девушку? Удивительно хороша, верно?

— Да, — согласился он. — Она так хороша, что я буквально оглушен.

— Кристер, когда меня нет… Когда меня много месяцев нет с тобой, ты мне верен?

— Ну, в общем — да. Не всегда и не на все сто, но это, смотря что именно ты понимаешь под верностью.

Она опустилась в кресло, неожиданно печальная и задумчивая.

— Австралия далеко. Меня не будет всю осень. Когда я подписываю контракт, мне всегда кажется, что поездка будет замечательной. Но теперь я думаю…

— До твоей поездки еще целых три месяца. Впереди лето, проведем его вместе.

Он не заметил, как погасла трубка.

— Кам! А если я попрошу тебя заказать это белое платье? Прямо сейчас. С длинными рукавами, и со шлейфом, и со всем прочим.

Она немного помолчала, потом сказала:

— Слушай, Кристер Вик! Пять лет ты упрямо избегал разговоров о браке. А когда, наконец, делаешь мне предложение, то выбираешь самое неподходящее место и самый неподходящий момент. Да, романтиком тебя не назовешь. Я права, это действительно предложение?

— Да, Кам, боюсь, что так…

— Подвенечное платье? — просияла Аста Арман. — Разумеется, мы можем сшить тебе подвенечное платье. Подумать только, я была уверена, что Кристер предпочтет мимоходом заскочить в ратушу и зарегистрироваться в самой повседневной одежде.

— Нет, я хочу настоящего венчания в церкви. Но без маршей из «Аиды» и музыки из «Лоэнгрина».

Обрадованная фру Арман позвала Марию, неожиданно раскрасневшаяся и похорошевшая Мария помчалась за рулоном ослепительно белого файдешина и принялась поздравлять Камиллу и Вика. А в стороне стояла мрачная и разочарованная Ивонна в шикарном платье «Васа», до которого теперь никому не было дела.

— Когда оно должно быть готово? — спросила Мария.

— К середине лета.

— Так скоро? — Аста Арман встревожено наморщила лоб. — Но, Камилла, дорогая, я думала… ведь все остальные платья тебе нужны только к сентябрю… Господи, как же мы со всем этим справимся? Что скажет фрекен Меландер?

До этой минуты Кристер почти не обращал внимания на Марию Меландер. Теперь он заметил, что у той жутко усталый вид. Однако, встретив серьезный взгляд серых глаз, он понял, что она держится на внутренней энергии и силе воли, которая в сотни раз крепче ее хрупкого тела. Похоже, она всегда все серьезно обдумывает, взвешивает, прежде чем что-нибудь пообещать. Он поймал себя на том, что с нетерпением ждет ее ответа, как будто его женитьба на Камилле целиком зависела от платья.

Мария Меландер убрала со лба локон, выбившийся из строгой прически, и кивнула.

— Думаю, успеем. Разумеется, если не случится ничего неожиданного. Но тогда никаких других заказов.

— Разумеется, — согласилась Аста, — вы и так уже перегружены. С этой минуты придется всем отказывать.

Тут в дверь громко постучали, и в салон просунулась лохматая головка Би.

— Там пришла какая-то дама со спутником.

— Ты разве не могла сказать, что я занята? — возмутилась Аста. — На сегодня я ни с кем не договаривалась.

— Она говорит, что для нее всегда найдется время.

Самоуверенная интонация, так хорошо переданная Би, заставила насторожиться. В радостную и благожелательную атмосферу салона вдруг вкралось какое-то напряжение.

— Не может быть, — жалобно простонала Аста. — Не может быть, ведь она за границей…

— Она говорит, — беспощадно продолжала Би, — что не привыкла, чтобы ее заставляли ждать, особенно здесь. Она такая большая и толстая — сомневаюсь, что мне удастся надолго ее задержать. Ее зовут…

— Спасибо, я знаю. Ее зовут Вероника Турен. Попроси… Пригласи ее сюда.

Тут Ивонна приоткрыла свои красивые нежно-розовые губки и произнесла одно-единственное слово:

— Ч-черт!

А Мария Меландер горько прошептала:

— Если ничего не случится… О, Боже!

И тут появилась Вероника Турен.

Она стремительно ворвалась в комнату, чмокнула в щеку Асту, нежно улыбнулась Ивонне, небрежно — Марии, восхищенно — примадонне Камилле Мартин. Потом крепко и решительно пожала руку Кристеру Вику. Она сразу же заполнила собой все пространство, подмяла под себя всех настолько, что Кристер невольно задумался, как это ей удается.

Би сказала, что она большая и толстая, но на самом деле Вероника не была ни высокой, ни тучной. Пожалуй, просто крепкого телосложения: ее шея, плечи, руки, спина — все было крупнее и шире, чем обычно у женщин ее возраста. Если, конечно, можно точно определить ее возраст. Кристер прикинул, что ей за сорок, но, наверное, не больше сорока пяти.

У нее были крупные черты лица, здоровая загорелая кожа, глаза и волосы каштанового цвета. Она была без шляпки, в розовом шерстяном костюме, который вроде бы вовсе не должен был на ней смотреться, но, тем не менее, смотрелся. Когда она без лишних церемоний скинула жакет, под ним оказалась еще более розовая блузка в мелкий горошек и двойная нитка очень крупного жемчуга. Кристер довольно много читал в газетах о Веронике Турен и ее колоссальном состоянии, чтобы понять, что жемчуг настоящий.

Произнеся лишь несколько банальных замечаний о погоде в Стокгольме, Зюдерманланде и Северной Африке, она непостижимым образом успела заполнить салон Асты Арман своим буйным оптимизмом и пышущим жизнелюбием, от которого все остальные почему-то приувяли.

— Я пробуду в городе всего несколько недель, — радостно сообщила она. — Мне придется заказать себе массу новых вещей. Это лето мы проводим дома, и мне совершенно нечего надеть.

Могла ли она не заметить, что Аста вздохнула, а Мария устало прикрыла глаза? Во всяком случае, продолжала она, как ни в чем не бывало:

— Вы на мне неплохо зарабатываете, верно? Прежде всего, мне нужны два-три удобных летних платья. И потом, я вижу на Ивонне дивную штучку. Подойди сюда, детка, я хочу рассмотреть ее поближе. Как поживают мама с папой, солнышко? А что это здесь на корсаже блестящее… Это стразы или…

— Ты не забыла, Вероника, что мы ворвались в ателье без приглашения? Фрекен Мартин заранее договорилась о встрече, так что, наверное, стоило бы спросить, не торопится ли она.

Негромкий голос принадлежал мужчине, до сих пор остававшемуся в тени Вероники Турен. Кристер быстро отметил про себя: рост около ста восьмидесяти пяти, крепкая, чуть полноватая фигура, русые волосы, глаза неопределенного цвета — карие или зеленовато-карие, неправильные черты лица, серый костюм хорошего покроя. Трудно было сказать, почему он производил такое приятное впечатление, почему сразу же создавался образ симпатичного мужчины, на которого можно положиться. Вероника представила своего мужа, и он скромно держался в стороне до тех пор, пока не позволил этого сдержанного замечания.

Реакция ясно показала, что для фру Турен такой эпизод исключительно необычен. Ивонна Карстен разинула рот, Мария Меландер покраснела, Аста пробормотала что-то нечленораздельное, а сама Вероника на миг вспыхнула, но тут же взяла себя в руки и улыбнулась.

— Хенрик прав, я веду себя ужасно. Я немедленно исчезаю! Не буду вам больше мешать.

— Только не из-за меня, — вмешалась Камилла, заметившая несчастную мину Асты Арман. — Я могу зайти в другой раз, когда буду проезжать мимо. Главное, мне нужно забрать сегодня мое новое льняное платье — я хочу надеть его на завтрашний обед.

— Сейчас принесу. — Мария поспешно вышла.

В холле она остановилась на секунду и перевела дух. Потом толкнула дверь в комнату портних. Четыре швейные машинки жужжали наперебой, а на подоконнике у пятой машинки сидела Би, оживленно беседуя с пожилой портнихой. У Марии уже не было сил напоминать болтливой ученице о необходимости заниматься делом, а сделать замечание Гунборг Юнг она никогда бы не решилась. Отчасти потому, что Гунборг, обслуживающая самых притязательных клиентов, принадлежала к старой школе, была исключительно умелой и аккуратной портнихой. А отчасти и потому, что худая и строгая фру Гунборг, седой гривой и гордой осанкой смахивавшая на герцогиню, не позволяла другим делать ей замечания или повышать на нее голос.

Внимательно оглядев Марию поверх съехавших на нос очков, она сухо констатировала:

— Ты неважно выглядишь. Я слышала, что нас почтила своим визитом ее величество Вероника Турен?

— Да. Ей срочно понадобилась масса новых платьев.

— Она заказывала у нас два вечерних платья, они висят, готовые к примерке, с самого декабря. Попроси забрать и не возвращаться, пока их не сносит.

— Да, неплохое предложение, — бледно улыбнулась Мария. — Ты не могла бы пойти туда и сказать ей сама?

— С величайшим удовольствием. Закон должен запрещать одному человеку ворочать такими деньгами. Да еще такому! Если бы в этой стране был хоть какой-то порядок…

— А у нее много денег? — сверкнула глазенками Би. — Миллионы? Миллиарды? И как она их получила?

— Получила, — повторила фру Гунборг. — Это очень подходящее слово. Она их не заработала, не накопила, а именно получила. Сначала — пару миллионов от папаши, потом — еще больше от первого мужа.

— Расскажи скорее! Они развелись? Хотя нет, тогда ей, конечно, не видать бы его денежек. А кем он был? Подумать только, муж-миллионер! А второй у нее тоже из таких?

— Как насчет платья фрекен Мартин? — поспешно перебила Мария. — Оно готово?

— Да-да, и пуговицы, и все на месте. Здорово смотрится, правда? Ух, до чего она будет в нем хороша! У нашей дорогой Ивонны шансов нет.

— Не понимаю, о чем ты, — вполне искренне удивилась Мария, поправила волосы и приготовилась вернуться в логово льва.

Выйдя в холл, она увидела, что Камилла с Кристером ждут ее там.

— Возьмете его так или лучше уложить в коробку?

— О нет, спасибо, я возьму как есть. Мы все равно на машине.

— На этот раз поведешь ты, — сказал комиссар криминальной полиции, — я выпил. Скажите, фрекен Меландер, как насчет…

Тут его снова поразил ее серьезный взгляд. Она упрямо тряхнула головой.

— Платье я обязательно сошью. Надо только решить, как делать лиф, ведь мы так и не договорились.

— Как на модели, — решила Камилла, но после недолгого колебания добавила: — Но я не хочу, чтобы из-за меня вам пришлось работать день и ночь…

— Есть такая примета: если портниха плачет над подвенечным платьем — это к счастью, — вздохнула Мария, закрывая за ними дверь.

На лестнице не было ничего общего с шикарной обстановкой модного ателье. В подъезде было холодно, мрачно и не убрано. Мозаика на полу когда-то радовала глаз яркими красками, а вдоль всей лестницы вился карниз из виноградных лоз. Но дом был намечен на снос, и хозяин его совсем забросил, стараясь выжить аптеку на первом этаже и ателье на четвертом — Двух последних оставшихся в пустом подъезде арендаторов.

Когда стук ее каблучков эхом раскатился по пустому подъезду, Камилла поежилась.

— Эти пустые дома — просто ужас. Здесь так мрачно и тихо…

— Как же, тихо! — возразил Кристер, заслышав где-то внизу голоса — двое мужчин поднимались по лестнице. Они встретились на середине, молча разминулись и выждали еще полтора пролета, прежде чем обменяться комментариями.

— Боже, какой симпатичный парень! — воскликнула Камилла, обратившая внимание только на младшего из мужчин. — А какие у него глаза! Темно-карие, больше моих, а ресницы!

Кристер только невнятно что-то буркнул, пытаясь вспомнить, где мог видеть мужчину постарше… или его фото. Лет тридцать пять, каштановые вьющиеся волосы, короткая бородка, наряд богемный, но шикарный: бежевая куртка, голубая рубашка, красный шейный платок.

— Ты видел? — выдохнул черноглазый юноша. — Это же сама Камилла Мартин! Как я ее обожаю! Ну почему мы не остановились? Мы могли бы… могли бы…

— Ты много кого обожаешь, — рассеянно буркнул другой и позвонил в дверь ателье. Открыла Би, которая уже опять грызла яблоко.

— Привет! Все заняты! Прогибаются перед некоей фру Турен, которая воображает, что захапала нас в собственность. Надеюсь, я не сказала чего-нибудь лишнего? Кстати, ты кто такой? Жак, кто он? Почему он на меня так таращится, будто хочет загипнотизировать?

— Это Уффе. Ульф Юнг. Мать его тут работает портнихой. Мы пришли как раз затем, чтобы встретиться с Вероникой Турен.

В сопровождении Ульфа он отправился прямо в салон, и, поскольку дверь оставил открытой, Би услышала, что был там радостно встречен всеми, за исключением Ивонны, которая всегда принимала мужчин прохладно. Восторг, по ее мнению, надлежало выражать им.

— Жак, дорогой! — Вероника подставила щеку. — Сколько же мы не виделись! Мне тебя ужасно не хватало. И Ульфа тоже. Солнышко, дай тебя обнять. Право же, я слишком долго не была дома!

В разгар объятий и поцелуев Ивонна бесцветным голосом спросила:

— Я могу переодеться?

— Да, — кивнула Аста, — наденьте, пожалуйста, «Вуду», а фрекен Меландер примерит пока на фру Турен платья, которые мы шили ей зимой.

Манекенщица, провожаемая пристальным взглядом Жака; отправилась в одну сторону, Мария с Вероникой — в другую, а Ульф Юнг с восхищением смотрел им вслед.

Херр Турен вздохнул.

Аста нервно заговорила с мужчиной в голубой рубашке.

— Как здорово, что ты появился. У меня возникла замечательная идея для Вероники, но она поймет лучше, если ты сделаешь эскиз.

— С удовольствием. Так что это за идея? — Жак широко улыбнулся.

Именно сотрудничество с Астой Арман сделало Юхану Юханссону имя. Как ни странно, сама она не умела ни шить, ни кроить, а рисовать — тем более, однако ее оригинальные идеи новых фасонов были неисчерпаемы, и немало своих идей она передала начинающему художнику, который виртуозно рисовал, но был слишком необразован и неуверен в себе, чтобы создать что-то свое. Теперь Жак стал художником-модельером, получал огромные доходы, но по-прежнему иногда работал с Астой и, похоже, не собирался забывать их дружбу.

Он тут же достал блокнот и карандаш, и по мере ее рассказа карандаш все быстрее летал по бумаге.

— Значит, так. Широкая юбка ниже колен с блестящим вышитым кантом. И к ней — кружевная блуза с узким рукавом и своеобразным рубашечным, но глубоко вырезанным воротником. По талии — легкий-драпирующийся пояс с бантом спереди… Замечательный костюм для хозяйки дома на террасах Мальме в теплый летний вечер. Правда, в нашем климате теплых летних вечеров почти не бывает, а наша дорогая Вероника слишком широка в талии, чтобы твое творение смотрелось на ней должным образом, извини.

— Давай обойдемся без колкостей. Она умеет носить свои наряды, хотя несколько… несколько полновата.

Аста покосилась на Хенрика Турена, но тот был целиком поглощен другой сценой, судя по всему, разыгравшейся в тот момент в примерочной. Отдельные реплики долетали в салон. Крайнее нетерпение и недовольство выражались таким тоном, который сам по себе казался оскорблением.

— Нет-нет, милочка, все не так. Оно сидит на мне, как мешок… Если я плачу такие деньги, то, по крайней мере, могу требовать, чтобы платье выглядело, как положено, а не как неизвестно что. Откуда мне знать, что не так. Вы, наверное, неправильно его скроили, и потом, по-моему…

Долетал один лишь голос — Вероники. Марии вообще не было слышно. Но когда она появилась в дверях, чтобы позвать Асту, лицо ее пылало, а светлые волосы растрепались.

— Эта тетка замучает ее до смерти, — возмущенно сообщила Би в комнате портних.

Все машинки остановились. Портнихи заохали.

— Бедная Мария!

— Она такая старательная!

— Такая милая девочка!

Эбба Экстрем, миловидная низенькая дама, с чуть тронутыми сединой волосами и образцово воспитанная, имела свой взгляд на эту проблему:

— Надеюсь, Би, ты не подслушивала?

— Разумеется, подслушивала. — Би заносчиво вскинула острый носик. — А иначе вообще никогда ничего не узнаешь. Сами виноваты, что не закрывают за собой двери. А вы что скажете, Гунборг? Знаете эту противную тетку?

— Еще бы, — угрюмо буркнула Гунборг Юнг. — Мало кто знает ее лучше меня. Настоящая ведьма. Не могу припомнить другого человека, которого бы я настолько не любила.

— Би! Би, ты здесь? Помоги застегнуть молнию.

Ивонна появилась в «Буду» — маленьком черном платье из креп-сатина. На красивых плечах лежали две узкие бретели. Черные волосы были зачесаны назад, глаза, подведенные голубыми тенями, казались неестественно большими.

— Здесь Ульф, — сказала она фру Гунборг, повернувшись спиной к Би. — Он не заходил поздороваться?

— Ульф? — изумленно переспросила фру Гунборг. — Что он здесь делает?

— Пришел с Жаком. Они ходят теперь в пажах у фру Турен.

Гунборг Юнг медленно поднялась из-за швейной машинки. Она казалась еще более породистой, когда выпрямилась и строго поджала губы.

— Ты врешь. Врешь потому… потому, что…

— Я не вру. И ничего не утверждаю. Только намекаю. — Она попятилась с насмешливым и одновременно чуть испуганным видом. — Намекаю, что твой милый мальчик Уффе — новая игрушка Вероники Турен.

Би застала фру Гунборг в комнате портних одну и спросила:

— Вы остаетесь? Уже половина шестого.

Седая голова фру Гунборг склонилась над вечерним платьем бордового шелка.

— Да, я обещала фру Арман отработать дополнительно несколько часов в неделю.

— Бедная! Сверхурочная работа в такой дивный вечер!

— Но ведь это еще и дополнительные деньги! А кто откажется от денег перед отпуском?

Би сменила халат на потертую замшевую куртку.

— Они там тоже и не думают уходить. Эта мерзкая тетка явно собирается здесь заночевать. Можешь передать им, что мой рабочий день окончен, и я ухожу.

Гунборг Юнг уронила бордовую ткань на колени и, сдвинув очки на кончик носа, устремила взгляд дальнозорких глаз на открытую дверь в холл. Ульф снимал теперь комнату в городе, и они виделись не каждый день. Но сегодня она решила с ним поговорить.

Едва он появился в холле, как она строго окликнула:

— Ульф! Уффе!

— Мама! Привет!

— Зайди и закрой дверь.

— Зачем? Я тороплюсь.

— Нам надо поговорить.

Сын послушно зашел в комнату, огляделся с детским любопытством, вытянул пару ящиков с пуговицами и катушками ниток, потрогал деревянный манекен и спросил:

— Так о чем ты собиралась поговорить?

Можно ли было уловить черты сходства между матерью и сыном? Наверное, было что-то общее и в фигуре, и в чертах лица. Но если она выглядела удивительно породистой и утонченной, то он казался слабым и безвольным. Волосы у него были темные, глаза карие — в отличие от матери, у которой глаза были синие. Она внимательно оглядела сына, подумав, что тот все больше отдаляется от нее.

— Как ты познакомился с Вероникой Турен?

— Жак представил меня ей прошлой осенью на вечеринке. А что?

— Как близко ты с ней знаком?

— Как близко?.. Слушай, что это за допрос? Я бывал у них дома на вечерах и приемах, а теперь они пригласили меня провести выходные у них в Мальме.

Несмотря на внешнюю строгость, мать всегда была безоружна перед ним, и он абсолютно не привык к ее советам и указаниям. Поэтому он недоуменно уставился на нее, когда она решительно заявила:

— Ты откажешься от этого приглашения и прекратишь общаться с семьей Турен.

— Мама, да что с тобой? Ты с ума сошла? Я вроде бы вправе сам решать, с кем мне общаться, а с кем нет. А Вероника замечательная женщина. Она такая милая, такая гостеприимная, и с ней всегда чертовски весело.

— Милая! — воскликнула Гунборг, и разговор перешел в громкий и бессвязный спор.

Некоторое время спустя Ульф вбежал в салон, где к тому времени осталась одна Мария Меландер.

— Где они? Неужели уже ушли?

— Да, — кивнула Мария, подавив в себе неуместное желание добавить «слава Богу».

— Все? Куда?

— Директор Турен с женой собрались подбросить фру Арман до Стюреплан. Жак предложил отвезти домой Ивонну — вот и все, что я знаю.

В красивых глазах парня застыло такое огорчение, что Марии даже захотелось его утешить, если бы у нее еще оставались силы выражать сочувствие другим. Она с облегчением услышала, как за ним захлопнулась входная дверь, а затем дверь хлопнула еще раз — это, по всей видимости, ушла Гунборг.

Наконец-то ателье опустело, никто больше, не вынуждал ее держать себя в руках, быть вежливой и улыбаться, улыбаться…

Она так устала, что больше всего на свете хотела сесть посреди всего этого развала и заплакать. Не будь она приглашена в тот вечер на ужин, она бы именно так и сделала, а потом забралась бы в постель в своей каморке за кухней.

Вот уже два месяца Мария жила в ателье. Это временное и печальное обстоятельство являлось результатом двух совпавших по времени факторов. Больше года она снимала квартиру в Ярдет, но хозяин вернулся из заграницы раньше, чем предполагалось, и Мария буквально оказалась на улице. На этой же неделе ателье Асты лишилось уборщицы, которая до этого подметала, пылесосила и убирала за возможность бесплатно жить в маленькой комнатке. Ей, разумеется, нашли замену, однако это был мужчина, имеющий жену, детей и квартиру в Бальмуре, так что он не претендовал на узкую холостяцкую постель в комнатке за кухней.

— Можешь пожить здесь, пока не найдешь квартиру, — предложила Аста Арман, и Мария, у которой совершенно не было времени что-нибудь искать в самый разгар сезона, согласилась на условия хозяйки — каждый день убирать в ателье, то есть раскладывать по местам отрезы, собирать с пола лоскут, пылесосить примерочную и салон и более или менее приводить все помещения в тот вид, в котором они находились до восьми часов утра.

Однако в ателье редко бывал такой ужасный беспорядок, как в тот вечер. Она вяло и бездумно обошла все комнаты.

Помимо ее каморки и кухни еще две комнаты выходили на мрачноватый задний двор, в меньшей из них на длинной перекладине висели готовые платья, в большой стояли огромные рабочие столы, засыпанные целым ворохом лоскутов — гладких и с узором, матовых и шелковистых, всех мыслимых и немыслимых цветов. В обеих комнатах лежало множество отрезов, снятых с высоких полок; клочки ваты и салфетки для снятия грима Ивонна, как всегда, разбросала, где попало; «Васа» и «Вуду» были брошены на спинку стула. Мария автоматически надела их на вешалки и повесила на место, потом двинулась дальше в те комнаты, что выходили на Шелегатан.

Примерочная была в невообразимом состоянии, салон — не намного лучше. Украшения, окурки — Вероника курила время от времени, но когда курила, то дымила беспрерывно — и старые туфли на высоком каблуке валялись среди огромных, развернутых, как на выставке, отрезов абрикосово-желтого шифона, розового крепдешина, белого батиста и узорчатого шелка.

Мария еще подумала, что чаще всего взыскательные клиенты такие материалы отвергали и, стало быть, они висели здесь во всем своем великолепии совершенно напрасно. Легкие тонкие ткани, их так трудно аккуратно свернуть. Бросив взгляд на часы, она поняла, что основательную уборку придется отложить до утра.

Она прошла через холл и зашла в комнату портних, где все было более-менее в порядке, а затем в ту комнату, где сама она проводила большую часть времени, — длинную светлую комнату с огромным столом для раскроя тканей. На этот стол она положила сегодня большой рулон файдешина для подвенечного платья Камиллы Мартин. Она погладила рукой нежную ткань, подумала о том, как приятно будет с ней работать, и почувствовала, как усталость отступила и стала вытесняться радостным ожиданием.

Она тихонько напевала себе под нос, переодеваясь в платье цвета морской волны с белым цветком на груди. На улице стоит весна, хотя она пока не успела этого заметить. Сегодня она пойдет в какой-нибудь уютный маленький ресторанчик, скоро за ней придут, а потом проводят домой. Они могли бы подняться сюда наверх.

Нет, пожалуй, не стоит. Это не ее собственная квартира — фру Арман это может не понравиться. Она была так любезна, разрешив ей пожить здесь, но такое поведение она бы точно не одобрила. Кроме того, столько народу имеет ключи от ателье — здесь они все равно не смогли бы чувствовать себя в полной безопасности.

Как и хотела Мария Меландер, ровно пять часов спустя ее проводили до подъезда на Шелегатан, но не дальше. И только пройдя первый пролет крутой лестницы, она вдруг с ужасом ощутила, как бесконечно одинока в этом пустом здании. В аптеке не было ночных дежурных, все остальные обитатели дома съехали — это происходило так постепенно, что она даже не заметила, когда исчез последний сосед. С другой стороны, уже несколько недель ей не приходилось выходить из дому так поздно.

На улице было ужасно темно — она никогда не думала, что в Стокгольме майской ночью может быть так темно. Сквозь окна на лестничной клетке можно было различить глухую стену с другой стороны двора и — поскольку дом был построен углом — пугающее нагромождение пустых окон. Это было все равно, что смотреть в глаза покойнику. Слабое освещение на лестничной клетке, за которым давно уже никто не присматривал, было бледным, жутковатым, на дверях остались светлые прямоугольники в тех местах, где раньше были привинчены таблички с фамилиями хозяев, а за дверьми таились пустые, заброшенные квартиры.

Она понимала, что глупо так трусить, что, если даже она одна в доме, нет причин для такого идиотского страха. И разумеется, она одна!

Но она помнила, что входная дверь все это время была открыта, и вся дрожала, так что с трудом сумела вставить ключ в замок. Войдя в холл, она остановилась, прислонившись к стене и вдохнула запах ателье — запах пудры, духов, слежавшихся тканей, пота, табачного пепла и яблок. В темных комнатах ателье царила мертвая тишина. Впервые в жизни ей захотелось поскорее добраться до кухни и своей каморки.

Однако уже в постели она никак не могла заснуть. Усталость навалилась с удвоенной силой, болела спина, болели ноги, под закрытыми веками мелькали искры. Она не хотела лежать и думать, она хотела заснуть и проспать немногие часы, оставшиеся до звонка будильника. В конце концов, уже совсем на рассвете она забылась тяжелым тревожным сном, но жутковатые видения только измучили ее, не принеся отдыха.

Когда она проснулась, русые волосы разметались, а челка прилипла ко лбу. Она попыталась вспомнить, что же ей снилось и почему это было так страшно.

Длинный коридор и много комнат — длинные ряды пустых комнат. Она бежала, бежала — из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. И вдруг перед ней возник какой-то мужчина. Один силуэт, без глаз, без лица. И сказал: «Я этого не хотел». Это был голос ее отца. «Я не хотел этого. Но мы постараемся справиться».

А потом она услышала собственный голос: «Я никогда не справлюсь с этим, я никогда не справлюсь, никогда, никогда».

Она шила и шила, белая нитка без конца запутывалась, время шло и шло, она то и дело колола пальцы об иголку, толстую, как шило, и шву не было конца, потому что она шила длинный-предлинный шлейф, и он змеился по полу сквозь открытую дверь и вниз по грязной лестнице. Время шло, часы тикали…

Она села в кровати и посмотрела на часы. Половина четвертого. Можно вставать и начинать уборку.

Роскошный халат синего бархата достался ей, потому что она неудачно скроила пройму. Выпив стакан апельсинового сока, почистив зубы и наскоро собрав волосы на затылке, она принялась за уборку.

С каким-то остервенением она подметала пол, вытряхивала пепельницы и сматывала рулоны ткани. Лучше работать, чем лежать и думать или видеть непонятные и страшные сны. Она с удовольствием оглядела ателье, которое снова приобрело аккуратный и приличный вид.

Наконец осталось прибрать только ту комнату, где работала она сама, и она пошла прежде поставила кофейник на огонь. Воздух в комнате был затхлый, она поспешно распахнула окно напротив двери. Вдоль длинной стены, как и в большинстве помещений ателье, находились полки с тканями, а рядом — дверь в большую комнату портних. У противоположной стены стоял почти двухметровый рабочий стол Марии.

На столе лежал отрез белой ткани, из которого она собиралась кроить платье для Камиллы Мартин.

Но…

Мария испуганно замерла.

Разве так она оставляла ткань накануне вечером? Разве она развернула весь тяжелый тюк, метр за метром, пока матово переливающийся шелк не образовал на столе огромный белый холм, похожий на сугроб, свисающий со всех сторон стола?

Она потянулась, было, чтобы прикоснуться к нему, но заколебалась и отдернула руку.

Бесформенная куча ткани ее пугала. Со все более четкой и неизбежной ясностью она припомнила, что не раскладывала ее на столе.

Это сделал кто-то другой. Это сделал кто-то другой, пока Марии не было. Но кто? И зачем?

Где-то в глубине души она догадывалась, и от этих догадок ей становилось еще страшнее. Она не хотела прикасаться к тому, что скрывалось под грудой белой ткани…

Она не хотела. Но это нужно было сделать.

Она снова протянула руку, и хотя рука казалась чужой и не слушалась, пальцы ее все-таки сжали скользкий шелк и потянули его со стола.

И тут она замерла, сжимая охапку ткани, пытаясь зажмуриться, не смотреть…

Но этого нельзя было не видеть. Каштановые волосы, опухшее серое лицо. Две нитки крупного жемчуга вокруг шеи. Костюм, который она сама кроила и сметала, как и блузку в мелкий горошек.

Именно блузка вывела Марию из паралича, и она издала вопль ужаса. Шелковая блузка, которая двенадцать часов назад была нежно-розового цвета, теперь потемнела, пропитавшись чем-то гнусно красным.

Глава вторая БАРХАТ

— Да? — сонно буркнул Кристер. — Алло? Кто это?

На часах было без десяти шесть, на улице лил дождь.

Кто-то шептал в трубку:

— Это Мария. Мария Меландер.

— Кто, простите?

— Я работаю в ателье Асты. Мы… мы с вами вчера встречались.

— Я вас плохо слышу, — пробурчал он, но вдруг понял почему и сразу проснулся. — Что такое? Вы плачете? Что случилось?

— Вы… не могли бы вы приехать?

— Куда?

— В ателье. Я здесь одна, не знаю, что мне делать и кому звонить. Я нашла… — Ее голос сорвался, и он терпеливо ждал, пока она будет в состоянии продолжать: —…Веронику Турен. Вчера вы ее тоже видели. Она лежит на моем столе. Она… она мертва. Приезжайте, пожалуйста, поскорее…

Однако от Лидинге до центра города путь неблизкий, так что, прежде чем залезть под душ, Кристер в свою очередь набрал номер.

— Дэвидсен? Хорошо. Шелегатан, 20, четвертый этаж, ателье. Ты будешь там раньше меня.

— Убийство? — с надеждой спросил инспектор уголовной полиции Палле Дэвидсен. На самом деле он ко всему и ко всем относился позитивно, однако его коллеги по службе говаривали, что три вещи заставляют его по-детски голубые глаза сиять от радости: ужасные убийства, загадочные сны и красивые девушки.

Кристер, который был на несколько лет старше и относился к своей профессии куда более критично, ответил коротко:

— Поступил сигнал. Найден труп. Сигнал весьма путаный. Я бы очень хотел осмотреть это место до того, как мы привлечем основные силы.

— Ага, понял. А я пока пойду к этой… как ее… Асте, чтобы проверить, есть ли труп. Я правильно понял?

— Нет, неправильно. Ты будешь охранять, утешать и успокаивать плачущую блондинку. Есть возражения?

Палле присвистнул и положил трубку.

Он чуть было снова не присвистнул, когда, войдя некоторое время спустя в указанное ателье, увидел Марию. Хорошенькая девушка в длинном синем бархатном халате с растрепанными светлыми волосами была явно не в состоянии правильно оценить такое восхищение. Зато он предоставил свой лучший пиджак, чтобы было, куда излить море слез, и это явно помогло, потому что девушка, наконец, высморкалась и произнесла вполне разумно:

— Должно быть, я ужасно выгляжу.

— Нет, — сказал он. — Мне нравится то, что я вижу. Особенно волосы. Кстати, запах кофе тоже.

— Он убежал, когда я… когда я…

— А что, совсем не осталось? Я, между прочим, пожертвовал ради вас своим завтраком.

Мария медленно выходила из шока. Ей все больше нравился рыжий веснушчатый полицейский, который непринужденно составил ей компанию за кухонным столом. Он не забрасывал ее вопросами и, казалось, пришел в ателье в шесть утра, чтобы жевать булочки с корицей и беседовать о погоде, рецептах приготовления кофе и разнице между шведскими булочками и датскими кексами.

— Мой дедушка был датчанин, очень оригинальный старичок. Вечно готовил какие-то загадочные настои из лекарственных трав и лечил ими все болезни — и у людей, и у животных. И еще ему снились очень странные и загадочные сны. В детстве я обожал слушать, как он их пересказывает — он, разумеется, кое-что сочинял, но в основном так оно и было.

— Мне этой ночью приснился очень странный сон, — сказала Мария, и Палле ловко и привычно выспросил у нее все детали ее кошмара.

— Вы говорите, без лица? Что вы имеете в виду? У него был провал на месте лица или что?

— Скорее как туман. Нечто неуловимое.

— Тогда откуда вам знать, что это ваш отец?

— Я… даже не знаю. Но я была уверена, что это он — как бывает во сне. Но в какой-то момент мне показалось…

— Ваш отец жив?

— Отец? Нет… он давно умер.

— А бесконечный шлейф, который вы шили, — что это был за шлейф?

— К подвенечному платью.

— Вашему?

— Нет-нет. Наверное, к тому, что заказали у нас вчера.

— И которое вы боитесь не успеть закончить в срок. Вся эта часть сна указывает на стрессовое состояние, гонку со временем — поэтому часы все тикают и тикают. Мой диагноз — вы переутомились.

— Да, наверное, вы правы. Но я вовсе не переутомлена шитьем — я вообще-то закройщица и не сделала ни одного стежка с тех пор, как училась на портниху в Бергарюде и в Векше.

— Ага, значит, все дело в прошлом. Вы тогда жили с родителями? И ваш отец был еще жив?

— Да, первый год. Но не потом.

Когда приехал Кристер Вик, Палле чувствовал себя как рыба в воде, и Мария к тому времени уже более-менее отошла.

Комиссар прервал их разговор о снах, и все трое пошли в комнату закройщицы, где на столе лежало тело Вероники Турен в розовом костюме и окровавленной блузке, целиком открытое после того, как Мария в испуге смела отрез ткани на пол.

Упорно глядя на Кристера и избегая смотреть на покойную, Мария сумела сохранить свое недавно обретенное спокойствие и дать более-менее связный и подробный отчет о своей ужасной находке.

— Вы сказали, что она была прикрыта тканью? Можете нам показать, как это выглядело?

Руки Марии дрожали, когда она подняла объемный шелковый сугроб и с опаской опустила его на тело Вероники, но пальцы ее сами собой привычно драпировали и закладывали складки, и вот уже лежащий на столе труп был буквально похоронен под охапкой шелковистой ткани.

— Стало быть, весь отрез был полностью развернут. Но вы говорите, что, когда вы уходили из ателье в восемь вечера, все было не так.

— Нет, я сама свернула ткань после того, как…

Слова застряли у нее в горле. Только теперь серьезный комиссар, стоящий перед ней, соединился в ее сознании с Камиллой Мартин и вчерашними беспечными разговорами о свадьбе. Она покосилась на худое замкнутое лицо. Может быть, он не понял, что это тот самый белый материал? Может быть, он всегда так невыносимо суров и серьезен, когда на службе?

— Где именно на столе вы оставили отрез? — спросил он.

— Слева, возле самого окна.

— Вот так? — Он грубо скомкал шелковую ткань и положил ее, как огромное безе, слева от рыжеватой головы.

— Да-а.

— Зачем, по-вашему, кто-то прикрыл тело? Вы думали об этом?

— Я думаю — чтобы его не видеть. Я… я бы тоже постаралась его спрятать.

— Саван оказался под рукой, — заметил Палле. — Это всего лишь вежливость по отношению к покойному — накрыть его.

— Ты думаешь, что вежливость уместна, когда совершено убийство?

— Значит, ты уверен, что это убийство?

Палле произнес это таким бодрым и радостным голосом, что Кристер велел Марии пойти одеться. Когда мужчины остались одни, Кристер показал на окровавленную блузку.

— Колотая рана в груди, прямо под сердцем.

— Она могла сделать это сама, — сказал Палле в надежде услышать возражения — самоубийства интересовали его гораздо меньше, чем запутанные убийства.

— Да, разумеется. А потом выбросить орудие убийства в окно, закрыть его, улечься на стол и накрыться этой горой шелка.

— Смотри-ка! Здесь не одна, а две раны!

Они наклонились, рассматривая розовую блузку без воротника. Манишка блузки — без швов и пуговиц — была проткнута в двух местах.

— Так, — сказал Кристер и выпрямился. — Нужно вызвать наших парней и старого друга Альгрена. Пока на ней одежда, ничего толком не увидишь. Обзвони всех. Телефон в холле.

Сам он задержался и с минуту разглядывал убитую. Потом едва слышно вздохнул. Вероника Турен — одна из трех-четырех богатейших женщин страны. Ее фото часто мелькали на страницах газет. Теперь ее убили.

Газетчики разорвут его на части, если он не будет подкармливать ненасытную прессу лакомыми кусочками. Радио и телевидение навалятся на него еще до того, как будет начато расследование. Что он им скажет?

Она была жизнелюбивой, властной, бесцеремонной в отношениях с другими. «Я даже рад, что мне довелось вчера встретить ее здесь в ателье и понаблюдать за ее поведением. Это может пригодиться, когда я займусь выяснением ее связей, ее влияния на других людей. Похоже, дело будет чертовски трудное», — подумал комиссар.

Эксперты прибыли в рекордный срок и подтвердили его предварительное заключение.

— Если понадобится прочесать все это проклятое ателье на предмет волос и отпечатков пальцев, нам всем придется здесь поселиться. Тут площадь не меньше, чем в тронном зале.

Однако он подозревал, что эта тренированная сработанная команда за минимальное время обследовала бы и тронный зал. Палле Дэвидсен ободряюще заметил:

— Я бы на вашем месте потирал руки от удовольствия. Милое славное убийство в закрытом помещении, совершенно свеженькое и поданное буквально на блюдечке. Не надо вытаскивать труп из кустов или из канавы, не надо выискивать смытые дождем следы, никаких чемоданов, ножей, давно сгнивших обрывков ковров десятилетней давности.

— Здесь вообще нет следов, — бурчали эксперты. — И никаких ковров, если говорить об этом. Только чертова уйма тюков с тканью и расфуфыренных платьев. Может быть, попросить у них парочку — для жены?

Фотографы толпились в рабочей комнате Марии. Сама Мария, казавшаяся особенно худенькой и бледной в простом платье в черно-белую клетку, варила кофе тем, кто не успел позавтракать, одновременно отвечая на вопросы Кристера об ателье, о доме и всяком разном.

— Мы работаем с половины восьмого до четверти шестого. Но вчера многие задержались, потому что фру Турен ушла только в половине шестого.

— Вы абсолютно уверены, что она ушла?

Она посмотрела на него широко раскрытыми серыми глазами.

— Да, разумеется. Вместе с фру Арман и херром Туреном.

— Как вы думаете, какие причины могли заставить ее вернуться?

— Не знаю. Просто не представляю. Но кто-то должен был впустить ее, потому что у нее нет ключа.

— А у кого есть?

— У многих. У ученицы Би нет своего ключа, и у портних один на всех, хранится он у Гунборг Юнг. Но и фру Арман, и я, и Ивонна…

— Манекенщица?

— Да. И потом, Жак — он иногда сидит здесь и рисует.

— А дверь подъезда, когда запирают?

— По-моему, сейчас вообще не запирают. Дворник переехал, а хозяин давно махнул на нас рукой.

Кристер задавал вопросы, стоя перед Марией и прихлебывая кофе. Теперь он протянул ей чашку, чтобы налила еще.

— Когда фрекен Меландер вернулась домой вчера вечером?

— Около часу.

— С кем вы ходили в ресторан?

Кофейник дрогнул у нее в руках, и несколько горячих капель брызнули ему на руку.

— Этого я не скажу, — пробормотала Мария. — С хорошим другом.

— Мужчина?

— Да.

Он понял, что больше ничего от нее не добьется, встретив ее непоколебимо серьезный взгляд, и почувствовал, что уже начал проникаться уважением к ее упорству.

— Ваш спутник поднимался в ателье, когда заходил за вами или провожал вас?

— Нет. Мы расстались у подъезда.

— Ваша комната выходит в коридор. Вы не заглядывали туда, когда вернулись?

— Стол из коридора не виден, тем более что дверь в комнату находится как бы в нише. И потом, было уже совсем темно.

— Вечерние газеты пошли на штурм, — сообщил инспектор Дэвидсен. — А парни с радио заблокировали телефон.

— Нет, — с неожиданной горячностью заявил Кристер Вик, — Хенрик Турен не должен узнать по радио, что его жену убили, а, насколько я знаю, нам пока не удалось с ним связаться. Я не хочу также, чтобы фру Арман и другие сотрудники ателье, наши главные свидетели, были заранее предупреждены о случившемся. Пусть журналисты подождут часок-другой.

— Вечерние газеты наседают. Ужасно хотят дать новость раньше утренних коллег.

— Новостей не будет. И, прежде всего мы никому не сообщим фамилию погибшей, пока не свяжемся с Туреном. Кроме того, я хочу знать, что скажет Альгрен. Понятно?

— Есть, шеф, — бодро кивнул уже вспотевший и взъерошенный Палле и ретировался, но тут же вернулся. — Прибыл профессор Альгрен.

Профессор судебной медицины Аларик Альгрен с трудом переводил дух на стуле в холле.

— На четвертый этаж без лифта, — укоризненно пробурчал он. — Твои трупы меня с каждым разом все больше утомляют, скоро, я чувствую, понадобится лезть на вершину горы, чтобы их осматривать. Ты, кстати, где работаешь — в криминальной полиции или в городском отделе по борьбе с насилием? Куда не пойдешь, ты вечно вертишься под ногами.

Кристер дружески улыбнулся старому ворчуну.

— Мы все помогаем друг другу по мере надобности и появления ресурсов.

— Какие ресурсы ты имеешь в виду — трупы?

— Да. И ресурсы талантливых и опытных криминалистов. Кроме того, мне кажется, что профессору немного физической нагрузки нисколько не повредит. Каждый раз, когда я имею несчастье столкнуться с тобой, ты все округляешься в талии.

— А тебя не касается, каким местом я толстею. Ну ладно, где тетка?

Они зашли в комнату закройщицы, и Альгрен издал целую серию звуков типа «Хм… с-с-с… м-м-м…». Потом он спросил:

— А что, жемчужины настоящие? И кто она есть в таком случае?

— Вероника Турен, дочь миллионера Эрика Грена и вдова мультимиллионера Фольке Фростелля.

— Ох, если я правильно помню, она годилась ему в дочери. Фотографы уже закончили? Я ничего не смогу сказать, пока не сниму с нее эту ужасную блузку. Розовое в горошек, в ее возрасте! Мои девочки ходили в таких, когда учились в начальной школе.

Он достал из сумки ножницы, опытной рукой разрезал блузку и отвернул края, не прикасаясь к разорванным и окровавленным местам. Затем так же быстро и аккуратно разрезал лифчик и стал осматривать раны под внимательным и нетерпеливым взглядом Кристера.

— Так-так, две раны. Колотая рана слева от стернальной линии между четвертым и пятым ребрами. И затем более длинная и поверхностная лакерационная рана в пятнадцати сантиметрах от первой, чуть правее и выше.

— Нам что, каждый раз приглашать переводчика, чтобы он переводил твою медицинскую галиматью? Стернальная линия — это что за чертовщина?

— Нечто столь элементарное, как край грудной кости. А лакерация, мой дорогой недоучка, — это разрыв тканей.

— Я учился в реальной гимназии. А почему эти две раны выглядят так по-разному? Разве они нанесены не одним и тем же орудием?

— Это не так-то просто объяснить. Чертовски сложно, если подумать. Разрыв мог возникнуть при первом ударе, если орудие соскользнуло. Во всяком случае, именно меньшая рана оказалась смертельной. Она прямо против сердца, и все указывает на то, что причиной смерти явился тампонаж сердца… Да-да, я постараюсь объяснить все это на уровне средней школы. Какой-то мерзавец воткнул в сердце острый предмет, в результате чего сердечная сумка в течение двух-трех минут заполнилась кровью, что в свою очередь воспрепятствовало расширению сердца. А если сердце не работает, то человек умирает. Вот так-то, мой дорогой Ватсон.

— Если уж ты взялся так обстоятельно все это объяснять, не скажешь ли ты мне, что за острый предмет вызвал эту самую тампунаж?

— О, Господи! Тампонаж. Что за предмет? Черт меня побери, если я это знаю. Да и зачем мне утруждать свой мозг такими загадками? Искать орудие убийства — это твое дело. Но мне нужны цветные фотографии этих ран, прежде чем тело унесут отсюда.

— Я надеюсь, ты немедленно займешься вскрытием?

— Кристер Вик, иногда мне кажется, что ты и начальной школы толком не окончил. В соответствии с правилами, которыми я привык руководствоваться, вскрытие проводится не менее чем через двадцать четыре часа после того, как наступила смерть.

— Ага, и когда же истекут твои двадцать четыре часа?

— Ты имеешь в виду…

— Да, именно это я и имею в виду. Когда наступила та смерть, от которой ты должен отсчитывать двадцать четыре часа?

— Понятия не имею, черт тебя подери. Вчера во второй половине дня, вечером, ночью — выбирай, что тебе больше понравится. Во всяком случае, окоченение трупа уже начало проявляться.

— От души благодарю за колоссальную помощь, которую ты нам оказал. И не хохочи так громко, с твоим избыточным весом это опасно для давления. У меня к тебе еще один вопрос.

— Я не намерен больше отвечать на твои дурацкие вопросы.

— Ты уверен — прежде чем я запущу твои мудрые слова в прессу и радио, — ты совершенно уверен, что это убийство?

— Уверен? — переспросил Альгрен, с деловым видом застегивая сумку. — Разумеется, я не уверен. Почему бы ей самой было не воткнуть себе в сердце холодное оружие? Если, конечно, предположить, что жизнь ей надоела, и при том условии, что существовало это самое оружие.

Внезапно глаза Кристера сверкнули.

— Палле, где ты? Попроси Линдстедта зайти сюда на минуточку.

— Ага, — сказал Линдстедт, самый старший и наиболее опытный из всех экспертов. — В чем дело?

— Вы уже закончили в этой комнате?

— Хм, что значит «закончили»? Мы снова займемся ею, когда пройдем остальные. А в них белокурая крошка нынче утром все старательно убрала и протерла пыль, так что много там мы не найдем.

— Нашли что-нибудь интересное?

— Ключи от машины, лежали на полу под столом, на брелоке написано «В. Турен» и номер телефона.

— А что-нибудь, что можно использовать в качестве орудия убийства?

— Нет, абсолютно ничего.

Как ни странно, Кристер казался довольным этой информацией и нетерпеливо крикнул:

— Позовите фрекен Меландер!

Обернувшись к остальным, он добавил:

— Вы что, не понимаете? Отсутствует тот предмет, тот острый предмет, который должен был бы находиться здесь.

— О, Господи! — простонал профессор Альгрен. — А что я тебе все это время втолковывал? Что отсутствует…

— Фрекен Меландер, это ваша рабочая комната, верно?

— Да, — кивнула Мария, боязливо остановившись на пороге.

— Вы не могли бы посмотреть, все ли здесь на месте?

Ее тихое «да» вряд ли прозвучало особо убедительно, поскольку она упорно старалась не смотреть на стол, где лежал труп.

— Постарайтесь забыть о трупе. Если бы вы сейчас взялись за работу, что бы вы стали делать?

— Я… я расстелила бы на столе ткань, затем приколола бы булавками выкройку — если, конечно, допускает фактура ткани. Затем я обвела бы контур выкройки белым или голубым мелком и убрала бы выкройку. А потом я стала бы вырезать… — Она машинально покосилась на длинный стол и воскликнула: — Ножницы! Мои новые портновские ножницы! Они всегда лежат на углу стола у окна. Но сейчас они исчезли.

Ее худенькое личико побелело как мел.

— Вы… вы хотите сказать, что это моими ножницами…

— Да, — сказал Кристер и кивнул инспектору, который вывел ее из комнаты, чтобы предотвратить истерику.

— Ножницы, — задумчиво пробормотал Аларик Альгрен. — Два острия и две раны. Да-да. Так и должно быть. Разумеется, так оно и есть.

Он хитро покосился на Кристера.

— Смотри-ка, у тебя уже ноздри раздуваются. Осталось всего ничего. Сущая мелочь — выяснить, куда делись эти проклятые ножницы.

Палле Дэвидсен настолько талантливо сумел утешить рыдающих дам, что уже через пять минут Мария была в состоянии отыскать старые ножницы того же типа и размера, что и пропавшие. Правда, те были абсолютно новые и острые, но очень тугие, так что резать ими было нелегко. Она собиралась их наладить, но не успела.

— Железяка чертова! — бурчал профессор Альгрен, измеряя почерневшие старые ножницы. — Жуткое орудие убийства. Хотите верьте, хотите нет, но они длиной тридцать сантиметров и весьма тяжелые. Как такая хрупкая женщина, как твоя фрекен Меландер, умудряется ими работать?

— Она не моя, — поправил Кристер. — Возможно, скоро она станет подругой Палле Дэвидсена. Ну, ножницы подходят к ранам?

— Да, если держать их за одно кольцо и использовать одно острие в качестве колющего орудия, — подтвердил профессор после недолгих манипуляций. — У тебя есть шанс научиться кое-чему из анатомии и геометрии, так что смотри. Одно острие вонзается в грудь, а второе попадает в тело по касательной, разрезая ткани. Но поскольку ножницы сталкиваются с сопротивлением тела, они раскрываются все шире и резаная рана становится длиннее и глубже. Ну, вот тебе и орудие убийства. Лакомый кусочек для репортеров! «Убийство в ателье мод», «Миллионершу проткнули портновскими ножницами».

— Типичное непреднамеренное убийство, — резво вмешался Палле Дэвидсен. — Она стоит вместе с убийцей у стола, ножницы лежат на видном месте; потом вспыхивает ссора, раз — и ножницы уже торчат у нее в груди.

— Да-да, — иронично подхватил Кристер. — Осталось выяснить, почему данная миллионерша находилась в данном ателье? Да еще и в рабочей комнате закройщицы? После восьми вечера?

Он вышел в холл и заглянул в салон.

— Линдстедт, вы не нашли ее сумочку?

— Нет, только ключи от машины.

— С них сняли отпечатки? Я могу их, забрать?

— Конечно. Похоже, шикарная американская машина. Хотя брелок дешевый, из нержавейки.

Кристер осмотрел брелок и хмыкнул.

— Это белое золото, дурачок. Дэвидсен, сбегай вниз и посмотри, нет ли поблизости машины фру Турен.

— Когда я приехал, на Шелегатан стоял какой-то «кадиллак». Причем с нарушением, прямо у ратуши.

Машина, о которой вспомнил Дэвидсен, действительно принадлежала Веронике Турен. На переднем сиденье валялась ее сумочка, в которой помимо всего прочего оказался кошелек с тремя тысячами крон.

— Когда женщина может оставить свою сумочку? — спросил Кристер.

Большой знаток женщин Палле Дэвидсен тут же дал четкий ответ:

— Когда ей чертовски некогда… или когда она уходит всего на минутку. Кстати, о минутах. Мария говорит, что портнихи могут появиться в любую минуту. Что прикажете с ними делать?

— Прежде всего, всех нужно допросить. Сколько их?

— Пять. И ученица.

— Надо выставить кого-нибудь внизу у подъезда, чтобы на них не накинулись журналисты. И еще, где Линдстедт? Вы уже закончили хоть одну комнату, чтобы в ней можно было работать?

— Рекомендую занять салон. Таких шикарных помещений в полиции никогда не добьешься. Кафельная печь, мебель времен короля Густава, зеркала в золотых рамах и пурпурные бархатные шторы — ты будешь доволен. Черт возьми, если даже там ты не расколешь свидетелей, то уже никогда этого не сможешь.

Методы, какими вел допросы комиссар уголовной полиции Вик, были широко известны и, поскольку они приносили результаты, пользовались в кругу криминалистов особым уважением. Он не любил традиционных однообразных допросов свидетелей и подозреваемых по делу об убийстве в казенных помещениях полицейского управления, а располагался, если удавалось, со своими помощниками прямо на месте преступления. Там он не только вел со всеми причастными к делу задушевные разговоры, но и старательно собирал их всех вместе, заставляя говорить друг с другом, спорить, провоцировать и в конечном итоге помогать в разоблачении убийцы.

В то утро он хотел понаблюдать за людьми, так или иначе связанными с ателье, которые могли оказаться в нем накануне вечером. Возможно, среди них был кто-то, кто знал во всех подробностях, что же тут произошло, и теперь с невозмутимым видом вернулся на место преступления.

Когда Палле провел их в салон, все были изрядно напуганы видом полицейских и фотографов, столпившихся у подъезда, на лестнице, в холле, напуганы магнитофоном, стоящим на отделанном под мрамор столике, тем, что привычная атмосфера модного ателье полностью разрушена присутствием множества мужчин.

Вик по очереди побеседовал с четырьмя портнихами, которые мало что ему сообщили. Комната, где они работали, была своеобразным замкнутым мирком — они практически не общались с клиентами. О Веронике Турен знали только понаслышке, ни у кого из них не было ключа от ателье.

— Он у фру Юнг. Она часто работает сверхурочно. Спросите ее…

Но когда в салоне появилась фру Юнг и уселась напротив, седая и строгая, в отутюженной белой блузке и сером шерстяном костюме, как-то неожиданно получилось, что вопросы стала задавать она.

— Что случилось? Ограбление?

Кристер посмотрел в глаза, которые были еще светлее и холоднее, чем его собственные, будто и тепло, и синеву смыли время или слезы.

— Гораздо хуже. Убийство.

Она моргнула и довольно сухо, хотя и встревожено, спросила:

— Кого убили? Надеюсь, не Марию?

— Почему именно Марию?

— Она ночует в ателье. И если это случилось после половины шестого, в ателье, кроме нее, никого не оставалось. Или ее тоже не было?

— Не было. Но ключи от ателье есть у многих.

— Разумеется. У меня тоже.

— Фру Юнг, вы заходили сюда вчера вечером?

— Нет, я собиралась поработать до семи, но потом поссорилась с сыном и совсем расстроилась. Так кого убили?

— Вашу клиентку Веронику Турен.

Гунборг Юнг поджала губы, от чего лицо ее стало неожиданно жестоким, и заявила:

— Это лучшая новость за несколько лет.

Кристер не мог скрыть удивления. Как-то не принято плохо говорить о покойном, тем более, если его убили. А если можно самому оказаться в числе потенциальных подозреваемых, такую откровенность вовсе редко встретишь. Он молча ожидал пояснений, не сомневаясь, что они последуют. И комментарии действительно последовали.

— Она пошла в отца, такая же жестокая и злая. И такая же жадная.

— Похоже, вы хорошо знали все семейство?

— И вас это, конечно, удивляет? — хмыкнула портниха. — Откуда людям вроде меня знать, как живут хозяева жизни? Однако даже им нужны портные и садовники. И ничего не поделаешь, если богатые и бедные рождаются в одном приходе и живут слишком близко друг к другу.

— Вы имеете в виду приход, где родился Эрик Грен? Это где-то на юге Смоланда, если я верно помню.

— В Бергарюде. Он правил всем приходом, как собственным поместьем, его даже называли Горным Королем, и это очень меткая кличка, потому что он сидел на груде золота, как сказочный скупой король троллей. И как бывает в сказках, в своей дочери души не чаял и баловал ее без меры. Вот так и вышло, что случилось…

— Что вы имеете в виду? Ведь дела Вероники шли как нельзя лучше. И у меня возникло ощущение, когда я с ней встретился, что она вовсю наслаждалась жизнью.

Фру Юнг скептически вздохнула.

— Ну да, конечно, наслаждалась, пока могла всем распоряжаться. Она чувствовала себя замечательно, пока была центром всеобщего внимания, пока ею все восхищались и ее слушались. Но представьте, каково было тем, кому вечно приходилось поддакивать и уступать ее бесконечным капризам. И не забудьте еще одно: ради жалкой пары сотен крон она могла буквально шагать по трупам. И вот теперь кто-то, совсем измученный ее фокусами, положил всему этому конец. Вот что я имела в виду.

— Долго вы были у нее домашней портнихой?

— Я начала шить для ее матери еще в тридцатые годы — тогда была безработица, так что оставалось только радоваться любой работе. Но матушка ее была женщина милая и добрая, ничего дурного о ней не скажешь. Ну вот, потом они со стариком умерли, и Вероника, которой не было еще и двадцати пяти, унаследовала все — землю, акции, счета в банках, чужие векселя. Я по-прежнему ее обшивала — летом, когда она приезжала домой в Бергарюд. Моя работа ее вполне устраивала. Возможно, дело в том, что она невероятно скупа, дешевле меня ей было не найти. Я перестала шить для нее, только когда овдовела и переехала в Стокгольм. Случилось это десять лет назад. Впрочем, так вышло, что и сейчас я продолжаю шить ей платья, коли работаю именно в этом ателье.

— То, что вы работаете в ателье, где она была постоянной клиенткой, — случайность?

Гунборг Юнг удивленно подняла брови.

— Случайность? Вовсе нет. Фру Арман и Вероника — подруги еще со школьных лет…

Кристер Вик скептически хмыкнул.

— Вы хотите сказать, что Аста Арман тоже из Бергарюда?

— Нет, она из Векше, но часто приезжала погостить у Вероники — там я с ней и познакомилась. А вот Мария Меландер действительно из наших мест, я учила ее, когда она была совсем маленькой, шить платья куклам. А потом я посоветовала фру Арман взять ее сюда и направить учиться на закройщицу, потому что у девочки врожденный талант.

Кристер подавил тяжелый вздох. Слишком много людей, давно знающих друг друга. Неужели убийство Вероники Турен, урожденной Грен, — преступление такого рода, что его корни надо искать в далеком прошлом? В таком случае на решение загадки уйдет слишком много времени.

Лоб Кристера пересекли печальные морщины, а вот веснушчатая физиономия Палле Дэвидсена сияла детской беззаботностью.

— Пришла фру Арман. Я сказал, что вы заняты, но она настаивает, что тут она хозяйка, что она отвечает за фирму, и хочет знать, что все это означает: полицейские, фотографы и вся эта неразбериха. Так что я подумал…

— Фру Арман совершенно права. — Гунборг Юнг поспешно поднялась. — Комиссар должен, прежде всего, поговорить с ней. Я подожду за дверью.

С этими словами она вышла из салона, оставив комиссара в состоянии легкого изумления. Палле скорчил веселую гримасу и впустил Асту Арман.

Поскольку та вечером собиралась в гости, на ней были черное бархатное платье и бархатная шляпа. Поля шляпы величиной с мельничный жернов снизу были элегантно оторочены белым мехом. Аста нервно сорвала шляпу с гладко причесанных каштановых волос и выпалила:

— Господи, Кристер, дорогой, что происходит?

Он объяснил, стараясь употреблять как можно более осторожные выражения. Что речь идет о найденном трупе. Что ужасную находку сделала Мария. Что это был труп Вероники Турен. Что, насколько можно судить, ее убили.

Аста побледнела.

— Но когда это могло случиться? Вчера вечером мы с ней и с Хенриком доехали до Стюреплан. В начале седьмого мы расстались, и они поехали к себе в Лидинге. Она и не думала возвращаться.

— Может быть, она что-нибудь забыла?

— Сомневаюсь, что она могла забыть нечто столь важное, что нельзя было подождать до утра. Да и кто бы ей открыл дверь?

— Но ведь здесь живет фрекен Меландер.

— Да, но Вероника об этом понятия не имела. Она только что вернулась из-за границы.

— Муж тоже был с ней за границей?

— Да, разумеется.

— Это ее второй муж, верно?

— Да. Она — вдова Фольке Фростелля. Тот умер летом пятьдесят пятого, а два года спустя она вышла замуж за Хенрика Турена.

— Они были счастливы?

По широкому открытому лицу скользнула тень сомнения, но ответила Аста уклончиво:

— Я никогда не была настолько близка с Вероникой, чтобы обсуждать эту тему. Я вообще сомневаюсь, чтобы у нее были с кем-то душевные отношения.

— Полагаю, от ее смерти он немало выигрывает? В финансовом плане…

— Кристер! Ты не смеешь утверждать, что Хенрик, милый, добрый Хенрик, мог…

Тут опять появился Палле Дэвидсен.

— Да? — нетерпеливо буркнул Кристер.

— Извините, что помешал, но Оскарссон звонит из Лидинге.

— Я послал его туда сообщить херру Турену о случившемся и привезти его сюда.

— Вот Оскарссон и говорит, что он звонил и стучал во все двери. Потом разбудил соседей, которые дали ему адрес их прислуги. Та отперла ему дверь виллы, и они вместе обыскали ее от подвала до чердака.

— Ты хочешь сказать…

Палле довольно ухмыльнулся.

— Вот именно! Мужа Вероники Турен и след простыл. Он тихонько собрался и смылся.

Теперь в трубке гудел голос Оскарссона.

— Ну да, он смылся. Прислуга ушла вчера часа в четыре. Приготовила на ужин котлеты, селедку и жареную салаку — по возвращении из-за границы их всегда тянет на домашнее. Но еда так и стоит нетронутой, а в холодильнике — бутылка «сконе», к которой тоже никто не притрагивался. На кроватях тоже никто не лежал, хотя дома они явно побывали: она оставила во всех мыслимых и немыслимых местах горы окурков, а он устроил полный бардак в своей спальне.

— Собирал вещи?

— Похоже. Прислуга, к сожалению, не знает, сколько всего было в доме чемоданов, но ей кажется, что двух не хватает. И потом, нет обеих машин. Ни «кадиллака»…

— Его мы нашли. Какой марки вторая машина?

— Красный спортивный «феррари». Эта семейка может себе позволить дорогие удовольствия.

— Деньги были ее.

— Ах, черт! Ну, в таком случае он испарился на ее «феррари», и если верить любопытному соседу, то в начале четвертого утра.

— Свидетель — в три часа ночи? Невероятная удача.

— Да как сказать. Старикашка слышал, как «феррари» выехал из гаража, развернулся и помчался в сторону города. Он говорит, что у него особый звук, и совершенно прав.

— А он не может, случайно, определить на слух, кто сидит за рулем?

— Нет, вот тут-то и самое слабое место. Он может только утверждать, что «феррари» всегда водил Хенрик Турен — жене, наверное, казалось, что машина слишком быстрая. Ну что, узнать регистрационный номер и объявить в розыск?

Кристер задумчиво разглядывал тяжелую красную штору на противоположной стене. Куда может направиться Хенрик Турен в роскошной красной машине?

— Да, но только очень осторожно. Надо в первую очередь проверить утренние рейсы из аэропорта Арланда. Ты пока оставайся там.

Он положил трубку и неожиданно спросил:

— Что за этими шторами? Меня это заинтересовало еще вчера.

— Как что? — удивилась Аста Арман и отодвинула одну из штор. — Платья. Новая осенне-зимняя коллекция. Конечно, чудовищно эгоистично с моей стороны говорить об этом в такой ситуации, но если я не успею ее подготовить и представить модели своим закупщикам в установленный срок, моя фирма окажется на грани краха.

— Не волнуйся. Сегодня тебе и твоим сотрудникам, конечно, работать не дадут, но наши ребята действуют быстро и старательно, так что скоро все снова будет в твоем полном распоряжении. Скажи, чем занимается Хенрик Турен?

— Он бизнесмен — во всяком случае, был до женитьбы на Веронике. Теперь, я думаю, он занимается в основном ее делами — их хватает по горло. Но точнее сказать не могу, потому что с состоятельными людьми как-то не принято говорить об их состоянии. Это правда, что он… что он сбежал?

— Боюсь, что да.

— Возможно, поехал искать Веронику. Он, наверное, волнуется…

— Он уложил свои вещи и взял с собой два чемодана.

Она закусила губу, как ребенок, которому сделали замечание, но тут же воскликнула:

— Может быть, он поехал в Мальме? Он вполне мог предположить, что она уехала в Мальме. Вообще-то они постоянно живут именно там.

— Слушай, сколько у них домов? Шикарная вилла на Лидинге, усадьба отца в Смоланде, а теперь еще Мальме. Что это такое и где это находится?

— Отцовскую усадьбу Вероника сдала в аренду много лет назад — ее первому мужу там не нравилось. Вместо нее они купили Мальме — чудесное живописное старинное поместье неподалеку от Вингокера.

— За это время ее нынешний муж мог трижды съездить в Вингокер и вернуться обратно.

На всякий случай он все же набрал код и номер в Мальме, только чтобы убедиться, что никто не берет трубку.

С тяжелым вздохом комиссар Вик разрешил дать сенсационную новость в средства массовой информации. Отправившись в управление криминальной полиции, он оставил инспектора Дэвидсена охранять ателье мод, и, к величайшему удовольствию последнего, там тут же стали происходить незначительные на первый взгляд, но очень любопытные события.

Палле устроился у двери и осматривал инквизиторским взглядом каждого входящего. Он понимал, что это наивно, однако по-прежнему надеялся, что ему удастся в один прекрасный день разгадать тайну убийцы, заглянув ему в лицо. Разве не разумно было бы предположить, что человек, совершивший двенадцать часов назад ужасное преступление, которое Вскоре станет известно на всю страну как «убийство ножницами», может выдать себя как терзаемый угрызениями совести или неестественно наигранной невинностью в глазах?

Тем не менее, пока его надежды не оправдывались. Хорошенькая русая Мария еще не оправилась от шока и то и дело заливалась слезами, седая портниха держалась спокойно и сдержанно, затем появилась сама Аста Арман, взбудораженная и расстроенная, но ни у одной из них он не мог прочесть в глазах того чувства вины, которое искал. И когда он, наконец, открыл дверь и обнаружил за ней взъерошенную девицу с виноватым лицом, то даже не удостоил новый персонаж взглядом и пропустил мимо ушей сбивчивые объяснения.

— Ну вот, опять я оскандалилась! Опять проспала — в третий раз за две недели! Мне ужасно стыдно. Мария меня убьет, уж это точно.

— Тихо, — шикнул на нее Палле, который уловил какой-то звук над их головами.

— А ты кто такой, черт возьми?

На этот раз очки на Би были в оправе цвета морской волны, а глаза, которые они обрамляли, недовольно сверкнули.

— Почему ты торчишь здесь и меня не пускаешь? Я жутко тороплюсь, понятно?

Но веселые детские глаза Палле тоже умели иногда метать молнии, и Би тут же умолкла.

В тишине стали отчетливо слышны шаги наверху — кто-то мягко ступал на резиновых подошвах, медленно спускаясь по лестнице. Постепенно показались коричневые замшевые туфли, коричневые брюки, бежевый пиджак в узкую полоску, голубая рубашка без галстука и подбородок, украшенный каштановой бородкой.

— Жак! — воскликнула Би. — Ну, ты нас и напугал! И что ты вообще тут делаешь в такую рань?

Палле Дэвидсен добавил еще один вопрос, который, несмотря на видимую простоту, прозвучал почти угрожающе:

— А разве на пятом этаже кто-нибудь живет?

Шустрые карие беличьи глаза Жака испуганно забегали.

— Нет, но…

— Я из уголовной полиции, — сказал Палле и отметил подсознательный страх, который это сообщение всегда вызывало. — Прошу вас обоих пройти со мной в ателье.

Когда Би дрожащими руками повесила на вешалку свой мокрый плащ, он провел обоих в пустой салон и включил магнитофон. Хотя мысли Жака явно были заняты чем-то совсем другим, он машинально заметил:

— Би, эта оправа тебе очень к лицу, тебе надо носить именно такие очки — широкие и чуть изогнутые, и цвет морской волны сам по себе очень хорош, но только не с этим джемпером!

Би забилась в уголок дивана и смущенно буркнула:

— Да, согласна, жутко мерзкий цвет. Как разжеванный шпинат. Но что же делать, если он стал таким после стирки.

Палле прокашлялся и заявил, что хотел бы знать, что она делала вчера вечером, когда ушла с работы.

— Поехала домой, само собой. А что?

— Домой — это куда?

— На Бундегатан. Я живу с родителями, это здорово, но тесновато. А сестра моя недавно вышла замуж, потому что уже ждала ребенка. Так вот, им удалось найти дивную трехкомнатную квартиру в Фаште. Разумеется, безумно дорого, зато там огромный балкон, и ванная с голубым кафелем, и…

— Стоп-стоп! Я хочу знать, где ты была вчера вечером — ты, а не твоя сестра.

— Так вот и я о том — я была у них. Я сижу с их малышом один вечер в неделю, хотя вчера был не мой вечер, и очень жаль, что мне пришлось там сидеть, потому что была замечательная погода, но у них были билеты в театр, а поскольку им редко удается увидеть что-то путное, они жутко хотели пойти, ведь моя сестра увлекается театром еще больше меня, так что она была просто счастлива, что пойдет туда, хотя я не уверена, что это было так уж весело — во всяком случае, не совсем то, что они ожидали. Янне так и сказал мне, когда отвозил меня домой, и в результате я легла спать почти в час ночи, так что неудивительно, что я сегодня проспала, хотя мне от этого не легче. И я вообще не понимаю, какое это имеет значение, чем я занималась вчера вечером, — конечно, я бываю халатной и небрежной, и вообще, но я ведь ничего не натворила!

— Речь идет не о тебе, просто мы допрашиваем всех, потому что здесь в ателье произошло нечто… нечто очень печальное.

Он увидел, как глаза ее по-детски расширились от любопытства, и добавил сухо:

— Пойди к остальным в кухню, там все тебе объяснят.

— Так, — сказал Жак, когда она удалилась, — а кто объяснит все это мне?

— Сначала я должен задать несколько вопросов.

Если Жак и нервничал, то ему неплохо удавалось это скрыть. Он терпеливо отвечал на вопросы Палле. Ему тридцать четыре года, он известный и весьма обеспеченный модельер, холост, у него своя квартира на Фридхемсплан. У него есть ключ от ателье, хотя он пользуется им исключительно редко. И вот они вернулись к началу разговора.

— Почему, черт возьми, двадцать минут назад вы крались по чердаку? — спросил Палле, приглаживая рукой свои рыжие вихры.

— Я не крался, просто у меня ботинки на резиновой подошве. Если это запрещено законом, то я приношу свои извинения. И в моем присутствии на чердаке нет никакой мистики. Я просто прошел через чердак, который соединяет эту часть здания с угловым домом, выходящим на Кунгсхольмсгатан.

— Почему?

— Потому что в том подъезде в отличие от этого есть лифт и потому что у меня временами очень болит колено.

— Лифт? — удивленно переспросил Палле. — Вы хотите сказать, что по чердаку можно пройти из подъезда в подъезд?

— Ну да. Раньше двери на чердак запирали, но теперь, когда дом все равно идет на снос, до таких мелочей никому нет дела.

— Ах, вот как!

На несколько секунд у Палле почти испортилось настроение, насколько это вообще могло с ним произойти. Интуиция упорно подсказывала ему, что в появлении Жака явно было нечто мистическое, но в этом дурацком доме с множеством соединенных между собой подъездов, кажется, не имело никакого значения, что приходящий с улицы почему-то спускается с крыши.

Приходящий с улицы? Он вспомнил мокрое пальто Гунборг Юнг и дождевик Би, вспомнил, как Аста Арман поставила в угол мокрый зонтик, хотя и упомянула, что ехала на такси. Он взглянул на струи дождя за окном, потом посмотрел на совершенно сухие вьющиеся каштановые кудри модельера, его маркий бежевый пиджак, коричневые замшевые туфли…

— Когда вы расстались с Вероникой Турен? — спросил он сурово.

— Расстался? — рассмеялся Жак. — Она, к счастью, никогда не была моей.

— Не стройте из себя дурака! Когда и где вы с ней расстались вчера вечером… или ночью?

Борода хорошо защищает лицо, однако и она оставляет некоторые части лица открытыми, так что можно увидеть, когда бородач краснеет или бледнеет. Жак сперва покраснел, потом его лицо стало серовато-бледным.

— С Вероникой мы распрощались здесь, в ателье, в половине шестого. А сегодня договорились поужинать вместе.

— Это будет проблематично.

— Проблематично? — Жак даже подскочил на стуле. — Что вы имеете в виду? Господи, что случилось?

Вместо ответа Палле вдруг поднялся — скорее от изумления, чем из обычной вежливости. В дверях салона появилась женщина его мечты. К сожалению, она выглядела такой недоступной, словно сошла с обложки модного журнала. Даже ее плащ являл собой суперэлегантное сооружение из голубовато-зеленого водонепроницаемого бархата с отворотами и капюшоном зеленого шелка. Этот яркий зеленый цвет выгодно оттенял черные блестящие волосы и огромные синие глаза. Когда она жестом профессиональной манекенщицы сняла плащ и бросила его на табурет у двери, весь ее облик был по-прежнему выдержан в этих двух тонах — синие перчатки, синий костюм и зеленая шелковая блуза до талии с глубоким вырезом. Единственным украшением был широкий зеленый браслет на левой руке.

В тоне Жака смешались восхищение и раздражение из-за неожиданного вмешательства в разговор.

— В жизни не встречал женщины, которая умела бы так разодеться в самый обычный будний день, как ты. Прими мои комплименты! Разрешите представить — Ивонна Карстен, наша ослепительная манекенщица. Инспектор криминальной полиции Дэвидсен.

Однако красавица словно не заметила Палле Дэвидсена. Отработанной скользящей походкой она приблизилась к Жаку, подняла руку и отвесила ему звонкую пощечину.

Жак чуть не упал.

— Ты что? Какая муха тебя укусила? Совсем спятила?

— Ты вполне заслужил еще одну. — Ивонна, похоже, намеревалась повторить. — Одна — за то, что сбежал от меня. А вторая — за то, что не открыл мне.

— Не открыл? Да ты с ума сошла! Что я должен был тебе открыть?

— Ты… ты… твоя…

Ее пальцы с острым маникюром хищно скрючились, словно готовые вцепиться ему в бороду или расцарапать лицо.

— Ты будешь отрицать, что был здесь… в ателье… вчера в девять вечера? И что ты наплевал на меня, когда я звонила и колотила в эту дурацкую дверь и кричала?

Жак совсем перепугался.

— Ивонна, ради Бога, уймись. Мы не одни.

— Да, мы не одни. И вчера ты тоже был не один. Признавайся! Хотя ты можешь вообще ничего не говорить. Я точно знаю, что она была здесь! Ее чертову шикарную тачку невозможно не узнать. Эта мерзкая толстуха!

— Если ты имеешь в виду Веронику…

— Если я имею в виду Веронику! Да уж, ее, кого же еще! Но я клянусь, если эта старая ведьма еще раз перебежит мне дорогу, ей это даром не пройдет! Я ее уничтожу! Точно так же, как…

Голос Ивонны звучал все возбужденнее, глаза помутнели. Палле, хорошо знавший все эти симптомы, рассудил, что никому не станет легче, если она по-настоящему забьется в истерике, и поспешил вмешаться.

— Это совершенно лишнее.

Лаконичная реплика дала нужный эффект. Она запнулась и уставилась на него, открыв нежно-розовый ротик, в ожидании продолжения.

— Вероника Турен уже мертва, — сказал Палле.

— Мертва?!

Это слово прозвучало как чуть слышное эхо, и в комнате воцарилась мучительная напряженная тишина. В конце концов, Палле вынужден был произнести еще одну, заключительную, реплику:

— Да, она мертва. Ее убили.

Как Жак воспринял это сообщение, инспектор криминальной полиции Дэвидсен впоследствии сказать не мог. Он был всецело поглощен реакцией прекрасной манекенщицы. Несостоявшаяся истерика сменилась обмороком, и когда он подхватил ее и отнес на диван, ее вид представлял впечатляющее зрелище — от синих туфель-лодочек на идеальных ногах до глубокого выреза на шелковой блузке… Внезапно он осознал с гримасой отвращения, что еще долго шелковые блузки будут вызывать у него аллергию, независимо от того, розовые они или зеленые, разрезаны они и перепачканы кровью или ходят вверх-вниз в напряженном ритме, обтягивая высокую, остроконечную и, без сомнений, живую женскую грудь. Он нервно тряс ее за плечи, но длинные накрашенные ресницы не поднимались.

— Что вы теперь скажете, черт вас возьми? — прорычал он, обращаясь к Жаку. — Выходит, вы были здесь вчера вечером с фру Турен?

Глаза Жака уже приобрели свое прежнее испуганное выражение — как у зайца, который чувствует опасность и в любую секунду готов пуститься наутек, едва поймет, в какую сторону бежать.

— Так утверждает Ивонна. Возможно, она вообразила себе, что это так, а может быть, надеется что-то выиграть и поэтому лжет. Я никогда не понимал ее, а сейчас понимаю еще меньше, чем когда бы то ни было. Если вам удастся разобраться в ее фокусах и выудить из нее правду, я первым сниму перед вами шляпу.

Выражение его лица резко изменилось, когда он добавил:

— У меня не было причин убивать Веронику. Я искренне огорчен ее смертью. Может быть, я один из немногих, кто действительно огорчен.

То же самое он повторил некоторое время спустя в той комнате, которая из-за невероятного скопления тюков и рулонов ткани на полках называлась кладовкой. Палле отослал его, чтобы наедине померяться силами с Ивонной Карстен, и Жак уселся на рабочий стол спиной к мокрому окну на задний двор. В кладовке компанию ему составила Мария, которая не в состоянии была выносить разговоры на кухне, где страшная сенсация обсуждалась со всех сторон остальными сотрудниками.

— А ты? — спросил он. — Ведь тебе, наверное, не жарко и не холодно от того, что она умерла. Ты ведь и не знала ее почти.

— Мне пару раз приходилось иметь с ней дело как с клиенткой. Впрочем, этого вполне достаточно, чтобы ее возненавидеть. Иногда она бывала очень милой и веселой, но иногда… хотя я не думаю…

— Чего ты не думаешь?

Он посмотрел на нее сверху вниз, поскольку она сидела на деревянном стуле, по-королевски накрытом золотистой парчой, посмотрел почти с нежностью на ее стройную фигурку в простом черно-белом платье. Ему очень импонировали ее тихая, спокойная манера держаться и ее колоссальная работоспособность, ему нравился также нечаянный контраст между супермодной кокетливой челкой и высокой традиционной, подколотой шпильками прической из длинных светлых волос.

— Я не думаю, что ей когда-либо было дело до других. Как-то раз я слушала по радио поэму «Пер Гюнт», и там Ибсен говорит, что Пер Гюнт… доволен самим собой. Мне показалось, что она… фру Турен… была как раз такой.

— У нее было слишком много денег, — наставительно проговорил Жак. — Она была богата, как тролль, — это сравнение здесь вполне уместно. Ведь, кажется, именно тролли учили его быть довольным самим собой, верно? И призывали Пера Гюнта следовать этому жизненному принципу?

— Горный король, — пробормотала Мария. — Да-да…

— Пока был жив Фольке Фростелль, — сказал он задумчиво, — все было иначе. В том браке он имел явные финансовые преимущества, и ему удавалось держать ее в узде. Но Хенрик не такой. Он слишком зависим от нее, хотя его и тяготит эта зависимость.

— Разве они… — Она запнулась. — Разве они не были счастливы?

— Они не ссорились, не ругались, если ты это имеешь в виду. И тем не менее…

— Жак! — Она пытливо заглянула ему в лицо. — Как… как близко ты был знаком с ней? Ты был ее другом? Я надеюсь, ты… ты не был ее любовником?

Он рассмеялся, сверкнув белыми зубами.

— А если и был, что тогда? Ты сочла бы меня моральным уродом?

— Нет. Но ты… ты слишком хорош для нее.

— Очень мило с твоей стороны.

Он стал смущенно поигрывать рукавом недошитого женского пиджака из толстой черной ткани с крупным коричневым рисунком.

— Отличная вещь. Смелый фасон и ткань очень любопытная, как будто вязаное полотно. Что это — шерсть?

— Сорок процентов вискозы и шестьдесят процентов льна, — сухо ответила Мария. — Это же «Валена», ты собственноручно нарисовал эту модель.

Из затруднительной ситуации ему помог выйти криминальный эксперт Линдстедт, который хотел, чтобы Мария Меландер посмотрела содержимое мусорной корзины.

— Здесь несколько сотен окурков как со следами губной помады, так и без нее. Какие сигареты курила убитая?

— Я… я никогда не обращала на это внимания. По-моему, «Кент».

— Какое количество окурков относится к тому времени, когда она приходила сюда на примерку? И сколько из них появилось потом — во время ее второго посещения?

— Откуда мне знать? — отмахнулась Мария, чуть не плача. — Когда мы закрылись в половине шестого, все пепельницы были полны, но курила не только фру Турен — курили и фру Арман, и Ивонна.

Эксперт что-то сердито пробурчал себе под нос, а некоторое время спустя заявил Кристеру Вику, что ему никогда раньше не доводилось сталкиваться с такой непреднамеренной и основательной уборкой места преступления, которая до такой степени была бы на руку убийце.

— Если она, конечно, действительно была непреднамеренной.

— Ты становишься чертовски подозрительным, — пропыхтел Кристер, любовно набивая свою трубку. — Скоро ты заткнешь за пояс самого Отто Венделя, хотя есть, конечно, образчики и похуже. Вы нашли ножницы?

— Нет.

— Уж их-то фрекен Меландер вряд ли случайно стерла своей тряпкой.

Линдстедт ничего не ответил.

— В туалете на раковине мы обнаружили следы крови. Надо закрыть комнату закройщицы и этот туалет. Пусть ходят в другой — возле кухни. Что же касается остальных комнат, то я сдаюсь. Здесь побывало слишком много персонала, слишком много клиентов, и Мария Меландер слишком основательно навела в них порядок, чтобы они могли нам что-нибудь рассказать. Я думаю, нам следует сосредоточить все усилия на той комнате, где был обнаружен труп. Теперь, когда труп увезли, мы можем всю ее исследовать через лупу.

— А где Палле?

— Он заперся в салоне с черноволосой секс-бомбой средней мощности, так что в ближайшие несколько месяцев можешь на него не рассчитывать. Только что он пробегал тут на полусогнутых, чтобы принести ей воды.

После разговора с Астой Арман, которая заверила, что никто из сотрудников ателье не в состоянии полноценно работать после ужасного шока, которому они сегодня подверглись, Кристер отпустил домой четырех портних, которых допросил в самом начале. Однако с Гунборг Юнг ему хотелось поговорить еще раз. Своей неожиданной откровенностью она заинтересовала его больше всех.

Вопреки утверждениям Асты она, едва дождавшись сообщения Линдстедта о том, что он закончил работу, тут же направилась к своей машинке в просторной швейной комнате и была так занята подшиванием широкого рукава на красном шелковом пальто, что даже не заметила Кристера. Тот вошел через дверь, выходящую в холл, и остановился, внимательно ее рассматривая.

— Красивое сочетание, — неожиданно заметил он, когда она придвинула к себе аккуратно вырезанные детали белого платья с большими красными цветами того же оттенка, что и пальто.

— Красивое, — согласилась она, бросив взгляд поверх очков. — Получится очень стильный ансамбль. И очень дорогой. Натуральный таиландский шелк, подкладка из чистого шелка и платье из креп-сатина. Не многие могут позволить себе такой роскошный наряд. А главное, не многим есть куда его надеть.

Он подумал о Камилле, которая часто блистала такими туалетами и была в них просто изумительна, и заметил:

— Женщины любят разодеться в пух и прах — это вносит в их жизнь приятное разнообразие.

— Светские женщины, если говорить точнее. Такое приятное разнообразие стоило бы мне месячной зарплаты.

— Вы коммунистка, фру Юнг?

— Все меня в этом подозревают. Но я не голосую ни за одну партию.

Кристер оглядел ее худощавое лицо, прямой нос, тонкие губы, бледную морщинистую кожу и невольно улыбнулся.

— Извините, но я никак не могу втиснуть ваш портрет в определение «низшее сословие», хотя этот термин уже безнадежно устарел.

— Посмотрели бы вы на моего сына! — воскликнула она с оттенком сарказма. — Он мог бы надуть кого угодно, выдавая себя за разорившегося итальянского маркиза или свергнутого принца. Моя мать была проституткой в Карлскруне, обслуживала матросов и офицеров всех рангов и всех национальностей, так что все, должно быть, имеет свое естественное объяснение.

Она показала на запертую дверь в комнату закройщицы у себя за спиной и добавила:

— Или вот она, к примеру. Она действительно принадлежала к высшему сословию, но никакие модные платья, пусть даже сшитые по индивидуальному заказу, не могли скрыть, что у нее шея и ляжки как у прачки.

— Но она и не была дочерью маркиза. Ее отец был бизнесменом, грубым и неотесанным человеком, которому удалось загрести целый миллион. Я думаю, вы все же склонны слегка преувеличивать значение денег.

Она сняла очки, и ее глаза снова напомнили ему холодный прозрачный лед.

— А вы сами, херр комиссар? Кем были ваши родители?

— Мой отец был председателем окружного суда в Скуге.

— Вот именно, — подхватила она с ноткой презрения в голосе. — А теперь вы сами занимаете высокий пост в полиции. Не вам объяснять мне, что такое не иметь денег, что такое гнуть спину за каждый грош — мне слишком хорошо все это знакомо.

Кристер уселся верхом на стул в полуметре от ее швейной машинки.

— Вы так и не упомянули, чем занимался ваш муж. Он был садовником у Эрика Грена?

Прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что комиссар цитирует ее же собственные слова.

— Да. Он работал на них пятнадцать лет и все время копил деньги, чтобы завести свой собственный сад.

Очки снова были на своем месте, а машинка строчила ровный, словно по линейке, шов на белой ткани с красными цветами. Голос звучал легче и беззаботнее, когда она проговорила:

— Но, разумеется, его жалких денег, заработанных потом и кровью, не хватало на мало-мальски приличный сад, на урожай с которого можно было бы прожить. И ему пришлось влезть в долги. Ну а потом началась война, его призвали в армию, и он запоздал с выплатой ренты и процентов — это был просто ад кромешный.

— Я предполагаю, — спокойно произнес Кристер, — что деньги ему одолжил Эрик Грен, а когда в конце войны тот умер, Веронике, как вы сами говорили, досталось по наследству все, в том числе и выданные кредиты. Она жестоко обошлась с вами и вашим мужем?

— Она довела до нашего сведения, что устроит нам большие неприятности, если мы не заплатим в срок все до последнего эре. А поскольку ни один из нас не сомневался, что именно так и будет, нам оставалось только работать, копить, экономя на всем, и со страхом ждать завтрашнего дня. Нет уж, я слишком хорошо все это знаю, чтобы отрицать значение денег в жизни.

Машинка остановилась, Гунборг Юнг погрузилась в воспоминания и размышления.

— Жестоко? Да уж, Вероника Грен с самых юных лет была исключительно жестоким существом. Наглая, дерзкая, избалованная, к тому же терпеть не могла, чтобы что-то противоречило ее желаниям. Я присутствовала при одном небольшом эпизоде, когда шила для ее матери. Это, конечно, мелочь, и о ней, может быть, вообще не стоило бы упоминать, но я часто думала об этом случае, и мне трудно отделаться от ощущения, что в нем как в капле воды отражается вся сущность Вероники Грен-Турен. Не знаю, известна ли вам, херр комиссар, детская считалка про шелк и бархат.

— Нет, не припоминаю.

— Да, пожалуй, она более известна девочкам. Нужно перебирать все пуговицы на одежде другого, повторяя считалку, пока не остановишься на последней пуговице: «Шелк, бархат, лоскутья, лохмотья, шелк, бархат, лоскутья, лохмотья…»

— Понимаю. Все хотят, чтобы счет остановился на шелке или бархате, и очень огорчаются, когда он заканчивался на лоскутьях или лохмотьях.

— Да. Веронике было тогда лет девять. Она играла со своей двоюродной сестрой, которая как раз была у них в гостях, — чудесная девочка, той зимой она переболела полиомиелитом и не могла ходить. Наверное, поэтому ей уделяли больше внимания, чем самой Веронике. Так вот, Вероника стала тыкать пальцем в пуговицы на платье кузины и декламировать: «Шелк, бархат, лоскутья…» На этом пуговицы кончились, но тут девочка протянула вперед руки, показывая пуговицы на рукавах, и просияла, когда считалка продолжилась: «Лохмотья… шелк». Тогда Вероника вцепилась в последнюю пуговицу — ту, на которой закончился счет, и рванула ее с такой яростью, что оторвала большой кусок рукава. При этом она вопила злорадно: «Лохмотья… лохмотья! Я — шелк, а ты так и останешься навсегда лохмотьями!»

Кузина зарыдала в голос, фру Грен тут же усадила меня латать порванное платье, а Эрик Грен сказал: «У этой девчонки есть характер, она добьется в жизни всего, чего захочет». Да так оно в принципе и получилось.

Кристера Вика позвали к телефону.

— До какой-то определенной степени, — сказал он, поднимаясь со стула. — Знаете, фру Юнг, беседа с вами очень освежает голову.

Воспрянув духом после разговора с ней, а также от телефонного звонка, принесшего приятную и неожиданную новость, Кристер выставил из салона красавицу Ивонну и велел Палле отчитаться о проделанной работе и прокрутить свои записи. Однако у Палле не оказалось ничего, кроме небольшого обрывка одной пленки, поскольку во время своей беседы с глазу на глаз с Ивонной он забыл поставить новую.

— Чертовски досадно, а? — весело моргал Палле. — Хотя, если честно, мне не удалось выудить из нее ни грамма полезной информации. Стоило мне спросить ее о покойнице или о нашем бородатом Адонисе, у нее тут же разыгрывалась мигрень и она была не в состоянии говорить. Лучше будет, если ты сам ею займешься.

— У меня совершенно нет на это времени. Лучше пошли ко мне вторую красотку, с которой ты флиртуешь.

— Вторую красотку? — возмущенно переспросил Палле. — Я ни с кем не флиртую при исполнении служебных обязанностей. А если ты имеешь в виду Марию, то она совсем не мой тип.

— А может, это ты не ее тип? — хмыкнул Кристер. — Ей наверняка нравятся более основательные и серьезные кавалеры.

И снова он задался все тем же вопросом, когда она уселась напротив него за мраморным столом: почему она так невероятно серьезна? Что-то гнетет ее, и дело тут не только в убийстве, потому что она была такая же или почти такая же бледная и вчера вечером и так же, казалось, сгибалась под непосильной тяжестью.

— Вы устали?

Его сочувствие привело к тому, что ее серые глаза затуманились от слез.

— Да… да-а, немного.

— К сожалению, мы вынуждены мучить вас бесконечными вопросами. Как вы догадались, вы — наш главный свидетель. Исключительно важны, например, все временные границы, которые вы можете обозначить. Когда точно вы вышли из дому вчера вечером?

— Около восьми. Наверное, без пяти восемь.

— Уходя, вы случайно не заметили на улице «кадиллака» фру Турен?

Она молча покачала головой. Худые пальцы сжались на коленях.

— А когда вернулись? Тогда он должен был уже стоять здесь, возле ратуши.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Здесь? Прямо напротив подъезда?

— Нет, с другой стороны ратуши.

— Это довольно далеко. И потом, было уже совсем темно. Разве она… — Мария вздрогнула, — разве она уже тогда была убита?

— Другой вариант мне представляется совершенно невероятным, — проговорил Кристер. — Это означало бы, что ее убили после вашего возвращения и вы при этом ничего не слышали.

— Я думала об этом, — кивнула она. — Но ведь я закрыла дверь из холла в коридорчик, ведущий на кухню, и дверь в кухню, и дверь в свою комнату. Вполне возможно, что я ничего не услышала — через столько толстых стен. Если никто из них не звонил в дверь, потому что звонок трещит на всю квартиру…

В этот момент в холле раздался звонок, но Мария, задумавшись, не обратила на него никакого внимания. Она облизала губы и проговорила смущенно:

— А почему бы вам не спросить херра Турена? Ведь он наверняка знает, когда его жена уехала из дому… или он не знает?

— Это очень разумный совет, фрекен Меландер, — рассеянно ответил Кристер, в то время как все его внимание было обращено на дверь, ведущую в холл. — Я обязательно ему последую… Входите.

На пороге появился инспектор криминальной полиции Оскарссон. С гордой миной, словно мамаша, демонстрирующая своего отпрыска, он протолкнул вперед высокого мускулистого мужнину с гладкими пепельными волосами и резкими, неправильными чертами лица. Если он в настоящий момент и был немного бледен, то это было незаметно под коричневым тропическим загаром. Херр Турен, новоявленный вдовец и мультимиллионер, наконец, нашелся.

— Ну вот, — начал Оскарссон, хотя уже рассказывал все это некоторое время назад по телефону. — Сижу я, значит, на даче в Лидинге и плюю в потолок, и тут в ворота вкатывается на полном ходу его «феррари», и он сам собственной персоной вылезает из машины. И не желает объяснить причину своего мистического исчезновения. Но в машине у него лежали два чемодана.

Хенрик Турен посмотрел на Кристера Вика. Цвет его глаз трудно было описать, они были светло карие, как очень слабый чай, но с вкраплениями зеленого. Однако взгляд у него был твердый и уверенный, так же как и рукопожатие, и вообще он вел себя с той же скромной уверенностью в себе, как и во время их встречи накануне.

— Херр комиссар, как вы хорошо понимаете, я пребываю в некоторой растерянности. То, что я отказался отвечать на вопросы, объясняется единственно тем, что ваш усердный инспектор в свою очередь отказался дать мне какую бы то ни было информацию о том, что все это означает. Почему криминальная полиция врывается на нашу виллу? И почему меня так бесцеремонно забирают и увозят на полицейском автомобиле? Можно подумать, что я… что я арестован… Извините, фрекен Меландер, что я не поздоровался с вами, это так невежливо…

— Вовсе нет, — проговорила Мария. — Я ухожу.

— Нет-нет, оставайтесь, пожалуйста. Мне вы нисколько не мешаете.

Не дожидаясь приглашения, Турен опустился на диван возле мраморного столика. Кристер Вик сделал Оскарссону знак удалиться, а о Марии он, кажется, и вовсе забыл, и поскольку она не решалась удалиться по собственной инициативе, то осталась, хотя ей было очень не по себе.

Кристер откинулся в кресле, внимательно изучая художественную лепку на потолке, и применил один из своих излюбленных методов, а именно — молчал.

Это естественным образом привело к тому, что Турен продолжал говорить:

— Речь идет о Веронике, моей жене, верно? Пока меня везли сюда, я всю дорогу думал, что мы едем в больницу или в полицейский участок. Я был совершенно уверен, что она врезалась куда-то или переехала кого-нибудь. Она уехала на нашей большой машине еще вчера вечером, а особо опытным водителем она никогда не была — она слишком бесцеремонна и слишком… слишком эгоцентрична. Но если бы она попала в катастрофу, меня, наверное, доставили бы не сюда. Так что же все-таки случилось?

— Нечто куда более серьезное, чем автокатастрофа, — протянул Кристер. — Вашу жену убили.

— Убили? — повторил он, тяжело дыша. — Здесь? В ателье?

«Он уже знает, — подумал Кристер, — все очень умело сыграно, но с интонацией в этой последней фразе он все-таки не справился».

Вслух он продолжал:

— Фрекен Меландер нашла ее сегодня рано утром.

— Я… я не понимаю. Веронику убили? Но как? Как это случилось?

Выдержка внезапно изменила Марии.

— Кто-то воткнул ей в сердце ножницы. Мои портновские ножницы!

— Какой ужас!

Видно было, как у него побледнели губы, и, тем не менее, его чувства казались наигранными, ненастоящими. А вот слезы и рыдания Марии были как нельзя более настоящими, судорожными и отчаянными.

После недолгих размышлений Кристер позвал Палле Дэвидсена и выдал ему целую обойму распоряжений:

— Скажи фру Арман и фру Юнг, что на сегодня они свободны, ученице тоже — то, как она сидела с младенцем, записано у нас на пленку, этого пока достаточно. Затем передай Оскарссону, чтобы он не упускал из виду модельера и манекенщицу, я займусь ими, когда освобожусь. А теперь возьми фрекен Меландер, сходите с ней в «Мюрен» и пообедайте.

— Но я не хочу есть! — воскликнула Мария. — Я… я…

— Вам нужно поесть, — уговаривал Кристер. — Вы сегодня на ногах с половины четвертого утра, и до конца еще далеко, потому что после обеда Дэвидсен проводит вас в управление криминальной полиции, и там, Палле, ты попросишь ее повторить свои показания от начала до конца и подписать протоколы.

— Пошли, милая, — сказал Палле, буквально поднимая ее со стула. — Поплачь в мое надежное плечо, на которое ты уже пролила столько слез, а потом обсудим наше меню.

Хенрик Турен, не привыкший к жаргону Палле и его манере немедленно переходить на ты с любым человеком своих лет, ошеломленно посмотрел им вслед. Впрочем, очень скоро у него появились другие, куда более серьезные заботы.

— Лучше всего будет, если вы тоже расскажете от начала до конца, что вы и ваша жена делали вчера вечером после половины шестого, — сказал Кристер.

— После половины шестого? Да-да, конечно. В половине шестого мы вышли отсюда и поехали прямо в Лидинге. Ужинать мы собирались дома.

Он произнес это сухо и почти без всякого выражения, однако последнее предложение как-то странно повисло в воздухе.

— Собирались? Так вам что-то помешало?

— Мы поссорились.

Эти слова также не растворились в воздухе, не уплыли в вентиляцию вместе с табачным дымом, а соединились с предыдущей фразой и угрожающе повисли над головами двух мужчин, словно заряженные взрывчаткой.

Хенрик медленно провел рукой по волосам и улыбнулся с оттенком самоиронии.

— Я прекрасно понимаю, как опасно это признание — опасно для меня. Мы поссорились, и вскоре после этого Веронику убили. Ко всему прочему, это одна из тех очень немногих ссор, которые у нас с ней когда-либо происходили. Я вообще человек смирный и ставлю мир и покой в доме выше собственных амбиций. Вероника была довольна тем, что все в основном получается, как она хочет, я был доволен спокойной обстановкой в семье, так что наша жизнь была вполне приятной и свободной от потрясений, и вот вчера — именно вчера — мне понадобилось затеять ссору.

— Ссору по какому поводу?

— Да повод-то, в сущности, совершенно пустяковый, и это особенно досадно. Не могу сказать, что я был по-прежнему влюблен в нее — мы женаты уже семь лет, и вы сами, наверное, не хуже меня знаете, как быстро остывает первая страсть. Так что если она хотела пойти в ресторан вдвоем с каким-нибудь своим очередным кавалером, я никак на это не реагировал. И я очень хорошо отношусь к Жаку…

— Модельеру?

— Да. Но дело в том, что их общение стало слишком активным в последние месяцы перед нашим отъездом в Африку и, когда она настолько потеряла голову, что захотела встретиться с ним в первый же вечер после нашего возвращения в Стокгольм, я, ясное дело, оскорбился. Ведь мы договорились, что проведем этот вечер вместе. Я сказал ей нечто довольно неприятное о ее возрасте и молодых мальчиках, которых интересуют прежде всего, ее деньги, и она пришла в бешенство, но ведь Жак действительно на десять лет моложе ее. А об этом втором щенке, который стал в последнее время вертеться у нас под ногами, я даже и говорить не хочу, он вообще еще младенец.

— Кто это?

— Его зовут Уффе, — нетерпеливо отмахнулся Хенрик. — Тут я почему-то тоже разъярился, что со мной случается нечасто, и сказал ей, что если она думает, что я буду сидеть дома и ждать ее как безмозглый рогатый глупец, то сильно ошибается. Я вызвал такси и уехал в город, прежде чем она успела окончательно решить, чего же она хочет в этой ситуации.

— Но ведь у вас в гараже стояли две машины.

— Я хотел напиться, — откровенно признался он. — Я объехал несколько кабаков, но алкоголь меня почему-то не брал, я никак не пьянел. Когда я вернулся, Вероники не было дома, и я чертовски разозлился. Меня не было с четверти восьмого до половины второго, и если она ездила со своим Жаком прохлаждаться в ресторан, то к этому времени уже должна была вернуться. К слову сказать, она привыкла ложиться спать довольно рано. В три часа ночи мне надоело ждать, и я почувствовал — я думаю, вы меня поймете, херр комиссар, это такая ситуация, когда судьба не просто смеется, а хохочет во все горло, — я почувствовал, что, если она появится и застанет меня в таком настроении, я могу и руку на нее поднять. И чтобы не доводить дело до этого, я собрал самое необходимое из своих вещей, сел за руль и поехал — имея не менее шестидесяти граммов алкоголя в крови — в нашу усадьбу в Сермланде. Смягчающим обстоятельством является лишь то, что я полз всю дорогу со скоростью девяносто километров в час — это совершенно черепашья скорость для моего спортивного «феррари», — а также то, что, когда я сегодня утром проснулся в Мальме и проглотил три таблетки от головной боли, мне было нелегко понять, из-за чего я так взбесился вчера вечером. И тогда я снова сел за руль и поехал домой, чтобы попросить прощения у Вероники и помириться с ней. Однако теперь мне уже не удастся попросить у нее прощения, и, честное слово, от этого у меня очень неприятный осадок на душе.

— Я исхожу из того, что существуют свидетели, готовые подтвердить, что вы действительно были в Мальме.

— Конечно, человек пять или шесть. Послушайте, комиссар. Вчера у меня случилось помутнение рассудка. На самом деле я вовсе не ревнив, и мне совершенно нечего бояться этого бледного педрилу Жака. Просто Вероника любила иногда показаться на людях то с одним, то с другим известным богемным типом, вот и все.

— Вы считаете, что он гомосексуалист?

— Не-ет, — протянул Турен, и в его светло-карих глазах появилось виноватое выражение. — Глупо, конечно, говорить так, и это достаточно ясно показывает, что я все еще немного не в себе. Разумеется, я не могу этого утверждать, и, кроме того, совершенно не важно, гомосексуалист он или нет. В нем есть непередаваемый шарм, и он, без сомнения, куда более интересный и приятный кавалер, чем я. В этом смысле он очень подходил Веронике, и уж — поверьте мне — сексуально распущенной она никогда не была.

Кристер холодно наблюдал за ним сквозь облако табачного дыма.

— У меня еще много вопросов к вам, херр Турен, относительно вашей покойной жены. Пожалуйста, приготовьтесь к тому, что вы снова можете нам понадобиться в течение дня. К слову сказать, вы хотите увидеть ее?

— Да, — просто ответил он. — Да, хочу.

— Инспектор Оскарссон о вас позаботится. Думаю, вам надежнее всего будет и в дальнейшем ездить в нашей служебной машине.

— Надежнее? В каком смысле?

— В половине первого эту новость передали по радио. Скоро по городу разойдутся вечерние газеты. Если вы не слишком горите желанием давать интервью по телевидению…

— Нет-нет, упаси Бог! В таком случае я предпочитаю вашего усердного и молчаливого инспектора.

Он слегка поклонился и сказал таким тоном, словно они прощались после деловой встречи:

— Спасибо. Всего доброго, до свидания.

Кристер задумчиво посмотрел ему вслед. Турен не представил надежного алиби, и многое в его рассказе следовало перепроверить. Кристер чувствовал, что последующие беседы будут проходить жестче. Но сначала необходимо было дать возможность двум последним свидетелям, оставшимся в ателье, уточнить и дополнить те весьма странные показания, которые они дали ранее в присутствии Палле Дэвидсена и его магнитофона. Кристер решил допросить их одновременно и сразу же отметил какое-то скрытое напряжение между ними, хотя оба они изо всех сил старались казаться спокойными и безразличными.

Ивонна Карстен уютно устроилась в старинном кресле. Светло-зеленый кафель печи создал своеобразный фон, который еще больше подчеркивал ярко-зеленые краски ее наряда, ее высокомерное лицо с иссиня-черными зачесанными назад волосами, изящные линии ее красивых ног, согнутых строго под прямым углом. Жак невольно нашел себе столь же характерный живописный фон, подтянув к себе зеленое бархатное кресло с высокой спинкой и поставив его у темно-красной бархатной драпировки на стене. Он же и подал первую реплику:

— Вы меня вспомнили или нет?

— И да, и нет, — сказал Кристер. — Я пытаюсь восстановить в памяти, как вы выглядели без бороды, потому что это было довольно давно.

— Двенадцать лет назад.

— Боже праведный! Тогда вы, наверное, еще ходили в коротких штанишках.

— Нет, мне было уже двадцать два, я учился в институте и часто занимался в гуманитарной библиотеке. Вы тогда часто появлялись там в связи с расследованием убийства. В принципе оно касалось людей, которых я знал только понаслышке, но все равно это была жуткая история.

— А теперь…

— А теперь, — горько рассмеялся он, — Ивонна обвиняет меня, прямо или косвенно, в том, что я — убийца Вероники.

— Я никогда не говорила ничего подобного! — возразила ослепительная манекенщица. — Я сказала, что ты был здесь с ней вчера вечером в девять часов, вот и все. И в этом я готова поклясться.

— А я говорю, что ты сбрендила. Это просто неприлично — утверждать такую злонамеренную чушь.

— Я думаю, — вмешался Кристер, — что мы попросим фрекен Карстен описать, что именно она видела и слышала. Итак, вы своими глазами видели фру Турен и Жака здесь в ателье?

— Не-ет, — протянула Ивонна, но продолжала упрямо: — Конечно же, я не могла их видеть, потому что он мне не открыл.

— Почему он — или кто-то другой — должен был открыть вам дверь, когда у вас есть свой собственный ключ?

— А, ключ! Ну что вы, я не ношу его с собой. Делать мне больше нечего, как таскать с собой в сумочке кучу тяжелых дурацких ключей.

— Если вас не пустили сюда, что же вы тогда видели?

— Машины.

Кристер имел неосторожность посмотреть прямо в ее широко открытые глаза и почувствовал, как его способность логически мыслить устремилась к нулю.

— Машина Вероники стояла возле ратуши, а Жак припарковал свою ниже по Шелегатан.

— Восхитительно! — воскликнул Жак. — Ты хочешь засадить меня в тюрьму за убийство, потому что видела две машины. Ты, которой в жизни не отличить «фольксваген» от «бентли» и «вольво» от трактора. Ну-ка, быстренько расскажи комиссару, какая у меня машина.

— Белая.

— Разумеется. Правда, весенним вечером на каждой улице Стокгольма можно без труда насчитать десяток белых машин. Так какой же марки моя машина?

— Не знаю. Ты недавно купил новую.

— С двумя дверьми? С четырьмя? С багажником на крыше?

Он бомбардировал ее вопросами, на которые она не могла ответить.

— Я точно знаю, что это была твоя машина, — упрямо заявила она. — Потому что, когда увидела ее, я тут же выскочила из такси и помчалась сюда наверх.

— Такси? — переспросил Кристер. — Откуда вы на нем ехали?

— С площади Фридхемсплан. Мы были дома у Жака, сидели и разговаривали. А потом он взял и ушел, ни слова не сказав.

— Ни слова не сказав! В жизни не встречал человека, обладающего таким выдающимся талантом переворачивать все шиворот-навыворот.

Он расстегнул еще одну пуговицу на рубашке, как будто ему не хватало воздуха, и повернулся к Кристеру.

— Вчера я подвез ее домой после работы и, будучи полнейшим идиотом, упомянул, что собираюсь провести вечер дома и поработать над эскизами, которые давно должен был закончить. Около семи, когда я только-только уселся за работу и у меня как раз возникла одна великолепная идея, примчалась эта женщина и все испортила. Я терпеть не могу, когда меня отвлекают во время работы, и еще я терпеть не могу спорить с истеричными бабенками, особенно когда они начинают слишком громко кричать. И когда она категорически отказалась уйти, отказалась взять себя в руки или, по крайней мере, вопить потише, я подумал о своих собственных нервах, о нервах своих соседей и ушел сам. Я поехал на остров Ловен и прогуливался там среди подснежников, пока не обрел душевного равновесия, чтобы вернуться и снова попытаться убедить ее. Было уже около девяти, и в моей квартире царила благословенная тишина — она ушла. Я отключил телефон и открыл бутылку виски, которую я, как мне показалось, заслужил.

Ивонна в бешенстве глубоко вдохнула и уже открыла, было, рот, но Кристер опередил ее.

— Что же явилось причиной такого истерического поведения фрекен Карстен?

— Для этого ей не нужны никакие причины, — ответил Жак, печально глядя на него своими темно-карими глазами. — У нее, наверное, было ужасное детство с массой неврозов и комплексов.

— Вы сказали, что вы спорили. Ваш спор касался, вероятно, какой-то конкретной темы — более актуальной, чем комплексы детского возраста?

— Да, — устало признался Жак. — И по этому поводу наши мнения коренным образом расходятся. Я считаю, что все уже обсуждено и высказано пять или шесть месяцев назад. Как вы уже, наверное, догадались, я когда-то в прошлом имел неосторожность дать Ивонне повод рассчитывать на мою верность. Мы с ней были почти что помолвлены — к счастью, это теперь уже пройденный этап.

Впервые за время разговора он перестал смотреть на трубку Кристера, свои руки и рисунки Биргера Лундквиста, висящие над диваном, и взглянул в ее застывшее лицо. И добавил тихо и жестоко:

— К несчастью для меня, у моей бывшей невесты либо не хватает ума понять, что я устал от нее, либо ей не хватает другого, куда более важного для женщины качества — гордости.

То, что произошло дальше, развивалось с невероятной стремительностью.

Ивонна залепила Жаку еще одну оглушительную пощечину — вторую за день. Затем, словно тайфун, сорвала с табурета свое синее бархатное пальто и унеслась прочь из салона, через холл и вниз по лестнице.

Жак неопределенно пожал плечами, словно извиняясь перед Кристером, и кинулся следом.

Комиссар Вик выключил магнитофон. Весьма странный и бесполезный допрос? Нет, он был склонен утверждать обратное. На этой ранней стадии расследования он скрупулезно собирал такие фрагментарные и нередко драматичные впечатления о людях и ситуациях. Пока что он предпочитал интуитивно нащупывать их связь с преступлением и ту роль, которую они сыграли в нем, а не пытаться применять голую логику и сопоставлять факты.

В холле он встретил Гунборг Юнг, и они вместе вышли из ателье.

— Я все никак не могу забыть вашу считалку. Она вроде бы совершенно бессмысленная, однако будоражит воображение.

— Да, — подтвердила она своим обычным сухим и чуть ироничным тоном. — От роскоши к лохмотьям. Снаружи — шелк, а внутри — безобразные грязные лохмотья. По-моему, она вовсе не бессмысленная. Подозреваю, что ее сочинил какой-нибудь доморощенный философ.

Их голоса эхом отдавались в пустом подъезде.

— А бархат? Какую роль он здесь играет?

— Он мягкий, гладкий, глянцевый, но я, как швея, могу заверить вас, что это очень ненадежный материал, с ним ужасно трудно иметь дело. Он все время норовит выскользнуть из рук.

— Как люди.

— Ну не все.

— Да, пожалуй, не все, — с сомнением проговорил Кристер.

Они уже вышли за ворота, и она надела неуклюжую пластиковую шапочку, защищая седины от моросящего дождя.

— Мне очень хотелось повидать Марию Меландер, поэтому я так надолго задержалась в ателье. У меня, конечно, немного места, но я подумала, что она предпочтет переночевать у меня на кухне, чем здесь.

— Я передам ей ваше приглашение, если она все еще у нас в управлении. Но вообще-то в ателье останется дежурный… Я смотрю, вы неравнодушны к Марии.

— Она очень милая девочка. И потом, она из Бергарюда.

— Вероника Турен тоже из Бергарюда.

Она улыбнулась.

— Один ноль в вашу пользу, комиссар. Всего доброго…

Мария получила приглашение не только фру Гунборг. Фру Арман позвонила и предложила переночевать у нее. Инспектор Дэвидсен высказал готовность уступить ей на время свою холостяцкую берлогу. Она вежливо отказалась от всех приглашений и, как в тумане выйдя из управления криминальной полиции, машинально побрела к центру. Ей хотелось видеть вокруг нормальных людей — людей, которые не спрашивали ее про ножницы, уборку и окровавленную шелковую блузку. Проходя мимо газетных киосков, она закрывала глаза.

Она долго и бесцельно слонялась по улицам, потом посидела некоторое время в уголке кондитерской и пошла дальше. В конце концов, она настолько устала, что вынуждена была повернуть к ателье. Она должна лечь в постель, поспать немного, а иначе просто умрет от усталости.

Уже смеркалось, когда она открыла дверь подъезда на Шелегатан. Она увидела размытые очертания грязного заднего двора с мусорными баками, черными квадратами окон и облупившимися стенами, но продолжала идти, как сомнамбула, по мрачной холодной лестнице, не замечая, как чья-то тень шевельнулась в глубине двора и тихо двинулась за ней. И только остановившись на первой площадке, чтобы перевести дух, она почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной.

Она была слишком напугана, чтобы закричать.

Кроме того, всякие попытки закричать были заранее пресечены чьей-то ладонью, зажавшей ей рот.

Глава третья ЛОСКУТЬЯ

Темно-красный «мерседес» Кристера Вика застрял в пробке у въезда на мост Лидингебрун. Он вздохнул и подумал, что день вообще не задался.

Зря он не поддался на уговоры Камиллы переночевать у нее и поужинать бифштексом, не говоря уж обо всем остальном. Он за весь день не ел ничего более основательного, чем кофе с бутербродами.

— Прямая дорога к язве желудка, — сказала Камилла, и она, разумеется, была совершенно права.

Он уже в который раз пожалел, что купил дом именно на Лидинге. Дом был, конечно, уютный, но слишком далеко от управления полиции, а мост иногда просто раздражал. Пробка в десять вечера! По дороге на остров…

Ну вот, вроде бы, поехали. Он нажал на педаль газа, так что чуть не налетел на старый «форд» с шумной молодежной компанией, и подумал, что сюда и от Оперы тоже слишком долго добираться. Когда они с Камиллой поженятся — если они поженятся, — им придется всерьез заняться обменом. Правда, ее коллега, подруга и конкурент Элизабета Седерстрем живет здесь и очень довольна этим. Конечно, иметь виллу на Лидинге считается престижным — достаточно вспомнить миллионеров Веронику и Хенрика Турен.

Ну вот, опять. Глупо было надеяться, что ему удастся обмануть себя и заставить свой мозг отдохнуть. Он с мрачным смирением подумал о том, что и эта ночь, пройдет для него почти без сна и с большим количеством черного кофе. Он сбросил скорость, собираясь свернуть направо на Стюревеген. И тут он заметил красную спортивную машину, едущую навстречу.

Притормозив, чтобы пропустить ее на перекрестке, он посмотрел через левое боковое стекло и увидел напряженное лицо Хенрика Турена. «Дьявол!» Кристер Вик ругался нечасто, но это ругательство было в высшей степени мотивировано. Отчасти потому, что оно сопровождало головокружительный маневр, когда он, уже проехав несколько метров по Стюревеген, заставил свою большую неуклюжую машину резко развернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы помчаться обратно в город вслед за «феррари».

Отчасти потому, что он, несмотря на извечную острую нехватку персонала, оставил дежурного возле туренской виллы именно для того, чтобы избежать новых мистических исчезновений новоявленного вдовца. Арестовать его Кристер не имел права, но счел необходимым организовать постоянное наблюдение за ним, о чем честно сообщил ему под конец их долгой своеобразной беседы в полицейском управлении.

— Я смогу переночевать сегодня у себя дома? — спросил Турен.

— Да. Но вам придется примириться с тем, что мы поставили у вас в саду своего человека. Вы обещали не покидать город, не поставив в известность полицию, и я вполне доверяю вам, но мне также хотелось бы попросить вас не пользоваться в ближайшие сутки своей машиной.

Он не спросил почему, и, слава Богу, поскольку этим вопросом поставил бы Кристера в весьма затруднительное положение. Неудобно было бы сказать безупречному гражданину, против которого пока что нет никаких улик: «Потому, что у вас слишком быстрая машина. Потому, что вы можете оказаться далеко за пределами Швеции, прежде чем мы успеем продрать глаза завтра утром».

Вместо этого Турен спросил:

— А «кадиллак» моей жены — где он?

— Пока что он находится в распоряжении экспертов по осмотру места преступления.

— Хорошо. Спасибо и на том, что они не проводят обыск моей спальни.

С этими словами он откланялся. С тех пор прошло около двух часов. А теперь он мчался в сгущающихся сумерках через мост и далее по Вальхаллавеген со скоростью, намного превышающей разрешенную. Его спортивная машина маневрировала в интенсивном потоке движения куда лучше, чем громоздкий «мерседес», и Кристер все время боялся отстать. Он утешал себя тем, что патрульный, оставленный у виллы Туренов, должен был уже давно объявить тревогу.

Однако это было совсем не так по той простой причине, что тот не увидел в случившемся ничего, заслуживающего немедленного рапорта начальству. Он действительно получил указание отмечать всех возможных посетителей и позвонить в полицейское управление, если Хенрик Турен предпримет попытку скрыться. Но тот человек, который вошел, наконец, в ворота виллы, вовсе не был похож на отчаянного беглеца. Это был уставший, голодный и подавленный мужчина, который потерял жену и от души желал, чтобы ее убийцу поскорее разоблачили и арестовали. Стоя под мокрыми от дождя фруктовыми деревьями, он рассказал, как они с комиссаром Виком обсудили все возможные версии и аспекты, и доверительно сообщил своему слушателю, что проникся глубочайшим уважением к способностям и интеллекту комиссара.

— Если кто-нибудь в состоянии разгадать эту загадку, то только он. Кстати, он просил меня кое-что вам передать. Он хочет, чтобы вы остались охранять меня и дом. Не знаю, чего он опасается, но я вовсе не возражаю, даже наоборот. Что касается машины, то он изменил свое решение. Поскольку я не арестован, он не может запретить мне пользоваться моей собственной машиной — вот что он просил вам передать. Я предложил, что буду, тем не менее, ездить на такси, если он обещает мне, что эти мои расходы будут возмещены, но он не мог мне это обещать.

— Ну, ясное дело. Даже нам — тем, кто работает в полиции — очень неохотно возмещают расходы на такси.

Они пришли к выводу, что живут в очень странном и жестоком мире. Затем Хенрик Турен на глазах своего друга-полицейского залез в «феррари», чтобы съездить ненадолго в Фореста и поужинать. Он скоро вернется, и тогда они смогут выпить вместе по чашечке кофе…

И только через несколько часов, когда Хенрик Турен все не возвращался, бедный полицейский начал понимать, что вел себя как доверчивый наивный идиот и что ему будет очень нелегко объяснить свое поведение Кристеру Вику.

Но к тому времени несчастный «феррари» и «мерседес» комиссара находились за много миль от Стокгольма. Тот факт, что Кристер не упустил тут же свою добычу еще на Вальхаллавеген или на круговых объездах у Руслагстулль и Норртулль, объяснялся отчасти везением, отчасти его водительской опытностью, а также ядовито-красным цветом спортивной машины, которую он преследовал.

Она то и дело возникала впереди него, освещенная уличными фонарями или ярким светом фар. Мимо промелькнуло несколько кладбищ, снова пошел дождь. И когда они приблизились к Ярва и дороге на Энчепинг, видимость была настолько плохая, а расстояние, отделявшее его от «феррари», настолько увеличилось, что он совершенно не различал его в темноте.

Двинулся ли он на запад по Е18 или продолжал ехать прямо по Е4? Кристер решил избрать наугад второй вариант и через некоторое время в начале нового подъема различил силуэт низкого красного автомобиля с откидным верхом.

Он поудобнее уселся за рулем и задумчиво наморщил лоб.

Скоростная автотрасса на Арланду!

Да, неплохо было бы знать конечную цель этой бешеной гонки. Однако хватит ли у него бензина? Да и как будут развиваться события на автотрассе, где спортивный автомобиль сможет использовать всю свою мощность? Они и так уже ехали со скоростью сто тридцать километров в час, и это была совсем не та скорость, которую он сам выбрал бы в дождь и туман на скользкой трассе.

В те минуты, когда все его внимание было целиком сосредоточено на дороге, стрелке спидометра и слабо мерцающих задних огнях красного «феррари», а мимо вне поля его зрения пролетали пашни, черные силуэты деревьев и поселки без контуров и названий, в его памяти прокручивались воспоминания совсем недавнего времени — фрагменты сегодняшнего разговора у него в кабинете, где воздух был перенасыщен дымом его собственной трубки и сигарет Хенрика Турена.

— Кто унаследует все ее состояние?

— Я знаю, что она собиралась сделать несколько пожертвований в разные организации — в основном по желанию Фольке Фростелля, поскольку львиная доля денег изначально принадлежала ему. То, что останется, насколько я знаю, должно достаться мне.

— И сколько же останется?

— Дорогой комиссар, этого, скорее всего, не сможет сказать так сразу даже наш собственный юрист. Я сам, честно говоря, не имею ни малейшего понятия, о какой сумме будет идти речь. Всем этим занималась Вероника — у нее были несомненные способности к финансовым делам, и потом, она очень многому научилась у своего отца — в том, что касается акций и помещения капиталов.

— Кто-то говорил мне, что именно вы управляли делами своей супруги.

В светло-карих глазах Турена промелькнула чуть заметная улыбка.

— Тот, кто вам это сказал, судя по всему, совершенно не представляет себе, что такое управлять таким многомиллионным бюджетом. Я занимался его незначительной частью — управлением недвижимостью, и только этой работы более чем достаточно для одного человека — на нее уходила большая часть моего времени.

— Вы владели каким-нибудь состоянием до женитьбы?

— Вы говорите это таким тоном, как будто расследуете похождения брачного афериста. — Голос его звучал почти весело. — Мне жаль разрушать ваши иллюзии. Я считался одним из самых богатых холостяков Стокгольма, хотя блеск моего золота, разумеется, померк на фоне фростелльских капиталов. И я, как это ни странно, женился на Веронике по той простой и банальной причине, что был влюблен в нее. Пожалуй, влюблен — это слишком мягко сказано. Я просто обожал ее!

Некоторое время он молча курил, потом сказал горячо, почти умоляющее:

— Как мне объяснить вам, какая она была? Вы видели ее вчера, когда она вела себя невыносимо вздорно. Да-да, она могла быть и такой, я этого не отрицаю. Но то, что так очаровывало и восхищало меня семь лет назад, — это ее жажда жизни, ее заразительный смех, ее буйный темперамент. Она была… она была замечательная женщина или, лучше сказать, она была замечательна именно как женщина. Как человек, она могла быть бесцеремонной, а порой и просто-напросто бессердечной, но это я обнаружил в ней гораздо позже. Хотя ко мне она всегда относилась справедливо и с пониманием. Она всегда была… добра ко мне — более чем я этого заслуживал. Боюсь, что у меня не получилось хорошего некролога, я все смешал в одну кучу, но, когда я пытаюсь выразить какую-то мысль, у меня всегда так получается. В первые годы нашей совместной жизни я был просто без ума от нее. Потом эротические переживания несколько поостыли, но я по-прежнему очень нежно относился к ней. И даже вчера, когда мы поссорились, разругались, я все равно надеялся, что мы снова помиримся. И я думаю, что она тоже любила меня.

«Да, — подумал Кристер, выжимая из своей машины сто пятьдесят километров в час, — вполне возможно, так оно и было».

На самом деле несколько неуклюжая характеристика Вероники, прозвучавшая из уст ее законного супруга, очень во многом совпадала с тем мимолетным впечатлением, которое возникло у самого Кристера.

Жизнерадостная, буйная, жизнелюбивая, но вместе с тем надменная и самонадеянная, привыкшая властвовать. Но перед Хенриком она спасовала, к удивлению всех присутствующих. Была ли она влюблена в него? Ничто вроде бы не говорило об обратном.

Дождь неожиданно прекратился, можно было отключить «дворники» на лобовом стекле, и теперь он снова мог ясно видеть ядовито-красный «феррари». Они приближались к Мерсте, и ему удалось на добрую сотню метров сократить расстояние между ними. До аэропорта оставалось всего около мили…

Когда спортивная машина вдруг резко проехала по скоростной трассе и свернула на Е4, комиссар Вик был настолько озадачен, что едва успел проделать тот же маневр. Если он не направляется в Арланду, то куда же он вообще едет? Упсала? Евле? Даларна?

Неужели Кристеру придется, в конце концов, отказаться от преследования из-за нехватки бензина?

Теперь скорость была гораздо ниже, чем на скоростной трассе, но в его мозгу роилось слишком много вопросов, чтобы можно было облегченно вздохнуть и немного расслабиться.

Возможно, Хенрик Турен просто отправился на самую что ни на есть невинную прогулку, точно так же, как прошлой ночью предпринял совершенно бессмысленную поездку в Мальме. Невинную? Бессмысленную? С двумя большими чемоданами в багаже?..

Может быть, он хотел замести следы, выбросить что-нибудь? Окровавленную одежду? Ножницы? Но для этого ему вряд ли понадобились бы чемоданы.

А чем он занимался до того, как отправился в Сермланд? Болтался по кабакам? Да, это было вполне естественно, жаль только, что он не мог назвать ни одного официанта или швейцара, который подтвердил бы его алиби.

— Нет, — сказал он. — Мне очень жаль, но у меня слишком незапоминающаяся внешность. И потом, я выбирал такие места, где мне раньше никогда не случалось бывать.

— Специально?

— Разумеется, специально. В «Оперном погребке» и других наших излюбленных местах я рисковал столкнуться нос к носу с Вероникой и ее бородатым модельером. А для этого у меня было не то настроение.

Кристер поручил тем не менее двум своим парням обойти завтра те ресторанчики, которые он неуверенно назвал. Гораздо больше времени займет выяснение его материального положения. Хотя оно, собственно говоря, может быть каким угодно — прочным или пошатнувшимся, миллионы все равно принадлежали Веронике, и если он решил завладеть ими, то искушение убрать ее с дороги вполне могло оказаться слишком сильным.

Искушение убить… но ни в одном из их общих домов, а на совершенно нейтральной территории, в таком месте, которое не станут прямо связывать с ним.

Теперь Кристер вел машину совершенно автоматически, даже не обращая внимания на то, где они находятся, и чуть было снова не попал впросак. У Флоттсунда Хенрик Турен неожиданно свернул с шоссе и помчался влево к чернеющей в темноте реке Фюрисон. Хотя этот идиллический отрезок дороги на Упсалу был прямее и короче, такой быстроходной машине, как «феррари», он не давал никаких преимуществ, поскольку полоса движения здесь была слишком узкой для обгонов. Среди полей возле Ультуны случилось то, что Кристер давно предусмотрел, — огромный грузовик дальнего следования, едущий перед туренской машиной, навязал ей довольно небольшую скорость, и Кристер впервые за всю поездку приблизился к ней почти вплотную. Заднее окошко на откидной верхней части было совсем маленьким, так что сквозь него мало что можно было увидеть. Однако и то, что удалось рассмотреть, озадачило Кристера. Когда они случайно столкнулись на Лидинге на перекрестке Стокгольмсвеген и Стюревеген, он видел «феррари» совсем близко и готов был поклясться, что в тот момент Хенрик Турен был в машине один. Однако в эту минуту он был более чем убежден, что рядом с Хенриком на низком переднем сиденье есть еще кто-то. Прежде чем он успел понять, мужчина это или женщина, красный автомобиль резко рванул вперед, потеснив встречный «сааб», и обогнал блокирующий его грузовик. Повторить этот фокус на широком неповоротливом «мерседесе» было бы равносильно самоубийству, так что Кристер, ворча себе под нос, вынужден был въехать в Упсалу, плетясь позади громадного грузовика.

Однако удача была на его стороне. На улице Дага Хаммаршельда он сумел-таки обогнуть преграду и снова увидел впереди себя «феррари». Затем оба водителя с одинаковым презрением к смерти стремительно съехали с холма Каролинабаккен. Но тут маленький автомобиль свернул за угол и затормозил у гостиницы «Жилле», а Кристера постигла неудача, поскольку дорогу ему перебежало несколько шумных студенческих компаний, которые гуляли по Дроттнингтатан, как по бульвару. Потом ему пришлось довольно долго кружить по кварталам возле собора, чтобы найти свободное место на стоянке. Когда он, наконец, добрался до «Жилле», «феррари» стоял пустой. В вестибюле гостиницы пожилой портье читал «Экспрессен» с огромной фотографией Вероники Турен на первой странице.

— Херр Турен только что прибыл в вашу гостиницу, — сказал Кристер. — Он сейчас в ресторане?

Портье окинул его с головы до ног цепким изучающим взглядом, потом посмотрел на огромный газетный заголовок:

— Он просил его не беспокоить. Очень просил. Но, насколько я понимаю, полиции это не касается.

Он аккуратно написал номер комнаты на бумажке и протянул ее Кристеру.

— Прошу вас. Четвертый этаж. Советую воспользоваться лифтом.

Коридор с ковром во всю длину, двери по обеим сторонам, приглушенный свет… Здесь было так тихо, что казалось настоящим святотатством постучать в дверь.

— Да-да, войдите! — ответил ему Хенрик Турен. Кристер послушался и вошел.

— Поставьте поднос на стол, — сказал Хенрик, который, стоя спиной к двери, задергивал тяжелые портьеры на окнах.

Он был в одной рубашке, пиджак валялся на расстеленной кровати.

— Закуски прибыли! — объявил он и обернулся.

В комнате стало еще тише, чем в пустом гостиничном коридоре.

Тишину нарушил легкий скрип — это открылась дверь в ванную, из-за нее появилась чья-то светлая голова и платье в крупную клетку.

— Что случилось, Хенрик? — спросила Мария Меландер. — Ты так побледнел. Тебе плохо?

Она подбежала к нему и схватила его за руку.

— Хенрик, посмотри на меня, поцелуй меня… Скажи хоть что-нибудь! Что произошло?

Тут она поняла, на кого он смотрит, и стала еще бледнее, чем он.

— Я думал, это официант, — сказал Хенрик Турен.

Эта банальная фраза прозвучала так испуганно и отчаянно, что Кристеру на какое-то мгновение показалось, что он готов сломаться и признаться во всем. Но Мария, вольно или невольно, пришла ему на помощь. Она тоже пережила сильный шок, когда увидела комиссара, но не испугалась, а скорее рассердилась.

— Ну, нет, хватит на сегодня неожиданностей. У меня просто больше нет сил. Сперва Хенрик, теперь комиссар!

Ее глаза, обычно серые, как ноябрьское небо, теперь потемнели, как грозовые тучи, когда она добавила с упреком:

— Если вы проследили меня до самой Упсалы, то могли бы, кстати, оградить меня от потрясений на Шелегатан. Когда Хенрик тихо подкрался ко мне на лестнице, я так испугалась, что меня чуть не хватил удар.

— Я вовсе не хотел тебя напугать, — проговорил он, уже начиная приходить в себя, и потянулся за пачкой «Кента», лежащей на столике у кровати. — Я просто хотел поговорить с тобой, не привлекая внимания постового, дежурившего наверху в ателье. И потом, ставлю десять против одного, что дело вовсе не в тебе — это я удостоился чести быть выслеженным лично комиссаром. Я прав, не так ли, комиссар?

— Да, и я думаю, что вы должны извиниться.

— За то, что я нарушил обещание и уехал из города? Но, Господи, какое это имеет значение? Ведь Марии все равно нужно быть на работе к половине восьмого.

— Если вы имели целью провести ночь с фрекен Меландер, — отрезал Кристер, — вы могли бы продлить удовольствие на пару часов, избрав для этого гостиницу в Стокгольме.

— Вы не понимаете… Мы уже бывали здесь раньше, и потом, я хотел уехать из города, сбежать от журналистов и полицейских и… и…

— Хенрик такой, — мягко проговорила Мария. — Когда у него возникают какие-нибудь неприятности или проблемы, он пытается убежать от них, уехать, переночевать где-нибудь в другом месте, где ничто не напоминает о них. И вы напрасно намекаете, что мы собирались лечь в постель и заняться любовью через сутки после смерти фру Турен. Нам просто нужно было побыть вместе, поговорить обо всем том ужасном, что произошло, но мы не можем показаться вместе на людях.

В дверь постучали, и появился официант с подносом. От одного взгляда на этот поднос у Кристера слюнки потекли. Пиво, копченый лосось, креветки под майонезом, цыпленок…

— Здесь хватит на троих, — сказал Хенрик Турен, который уже надел пиджак и снова стал любезным и воспитанным. — Когда я звонил и заказывал номера, я намекнул, что мы очень голодны. Ты можешь сесть на диван, Мария, а мы с комиссаром устроимся в креслах. За едой мы обсудим все неприятные вопросы. Итак, что вам угодно?

Поскольку Кристера ничуть не смущала мысль о том, что он, возможно, делит порцию лосося и пиво «Туборг» с убийцей, он от души наслаждался и тем, и другим. Однако ведение допроса несколько осложнилось тем, что нужно было одновременно говорить и жевать. Поэтому он оставил самые основные вопросы на потом и стал спрашивать только о сегодняшней поездке в Упсалу.

Хенрик Турен охотно рассказал, как он, выйдя из полицейского управления, попытался связаться с Марией по телефону и так обнаружил, что ателье находится под наблюдением полиции. Он подкараулил Марию и уговорил поехать с ним в «Жилле». Затем он взял такси и поехал домой в Лидинг, где ему удалось с помощью остроумной лжи высвободить из-под домашнего ареста свой «феррари». Марию, которая за это время собрала самое необходимое, он подобрал, как и было условленно, возле училища на площади Свеаплан. Этим, кстати, и объяснялось, что Кристер не потерял его между Руслагсгатан и Норртулль. Полицейскому, дежурившему в ателье, Мария сказала, что собирается переночевать у фру Арман.

— А если бы фру Арман узнала об этом завтра утром, что бы вы сделали?

Она облизала перепачканные майонезом пальцы и улыбнулась. Он отметил, что ей очень идет улыбка.

— Фру Арман никому бы ничего не сказала. Она знает.

— Вы имеете в виду…

— Да, она знает про нас с Хенриком.

— Ты никогда ничего не говорила об этом, — пробормотал он смущенно. — И давно она знает?

— С весны. В то время я уже жила в ателье, и вся почта приходила мне сюда. Она сразу же обратила внимание на письма с марками и штемпелями из Александрии, Каира и Судана. Иногда Вероника посылала ей открытки — они были отправлены из тех же городов. Так что ей ничего не стоило вытянуть из меня правду, когда она случайно зашла в ателье в день Пасхи, а я сидела совершенно одна и ревела.

— Ты плакала? — переспросил Хенрик мягко и печально. — Я… я не знал, что тебе было так тяжело все это вынести. Ты всегда казалась мне такой сильной и волевой. Я думал, что ты гораздо сильнее меня.

— Нет, не всегда, — сказала она тихо. — Особенно когда ты так далеко от меня.

— Я должен был это понять. Я должен был догадаться, когда увидел тебя вчера. Ты так похудела — стала почти совсем прозрачной, но я не сообразил, что все это из-за меня.

Он поднялся со стула, убрал поднос с объедками, сполоснул стаканы и достал откуда-то маленькую бутылочку виски, в то время как Мария тихо возражала:

— Нет-нет, ты ни в чем не виноват. И кто теперь виноват в том, что мы оба… так наказаны, — добавила она устало.

Кристер Вик задумчиво разглядывал их. Они оба производили очень приятное впечатление — Мария, с ее светлой челочкой и серьезными глазами, и Хенрик, с его обыкновенным, но мужественным лицом, не красивый, но в высшей степени симпатичный и располагающий к себе. Однако многолетний опыт криминалиста подсказывал ему, что убийцы получаются из самых разных материалов — отталкивающих или привлекательных, жестких или гладких. Шелк… бархат… лоскутья…

Во всяком случае они бессовестно врали ему в глаза, так же как врали жене Хенрика, коллегам Марии и всем окружающим.

— С каких пор? — сурово спросил он.

Мария тут же поняла, что он имеет в виду.

— В июне будет ровно год. Вероника была в отъезде, а Хенрик оставался здесь, в городе. Мы совершенно случайно столкнулись на Юргорден. Он пригласил меня в ресторан «Юргордсбрюнн», и… и я поняла, что это серьезно. Хотя я и не хотела… я совсем не хотела… ведь он был женат, и Вероника Турен была постоянной клиенткой фру Арман, да еще и ее подругой детства ко всему прочему.

— Ты думаешь, я хотел? — сказал Хенрик и проглотил свою порцию виски. — Вот так вот взять и влюбиться, глупо и по-идиотски влюбиться в простую бедную девочку, когда я был женат на одной из самых богатых женщин страны и был вполне счастлив с ней. О, это был просто ад, сущий ад!

— Если вы считали, что деньги дороже, чем девушка, вам следовало бы отказаться от нее, — проговорил Кристер. — Вы когда-нибудь задумывались всерьез о перспективе развода с фростелльскими миллионами?

— Ваши формулировки, комиссар, никак нельзя назвать деликатными. Да, я все чаще обдумывал такой вариант. Сейчас, когда мы вернулись домой, я собирался всерьез заняться этим делом, поискать себе работу — ведь в последние годы я занимался исключительно семейными финансовыми делами. Но, честно признаюсь, я очень боялся того момента, когда мне придется изложить все это Веронике. Она-то была очень привязана ко мне и абсолютно не привыкла терять то, что ей принадлежит, и не получать того, что хочет. Мария хорошо понимала мои опасения, она еще больше меня боялась того, что могло последовать.

— И оно разразилось вчера?

Это был риторический вопрос, скорее просто констатация факта. Зеленые крапинки в глазах Хенрика Турена стали ярче.

— Вчера? Нет, почему вы так думаете?

— Это вполне разумное предположение, — ответил Кристер. Ему показалось, что Мария затаила дыхание. — Вы поссорились со своей женой, что само по себе случалось нечасто, и в результате она помчалась в ателье, чтобы разобраться с Марией Меландер. А иначе зачем бы она отправилась в ателье в такой поздний час? Кто-нибудь из вас может мне это объяснить?

— Но я ни словом не обмолвился о Марии, клянусь вам! Вероника понятия не имела о наших отношениях, и потом, она не могла знать, что Мария живет в ателье. Я же все вам рассказал… или… или почти все, потому что я не хотел тогда упоминать имя Марии. Но теперь все изменилось, и мы начали понимать, что нам не удастся сохранить наши маленькие личные тайны, если уж мы втянуты в драму с убийством.

— Так-так, — проговорил Кристер. — И как же выглядит версия номер два?

Что звучало в этот момент в его голосе — сарказм, скептицизм или обычное нетерпение? Хенрик поспешно изложил свое новое, слегка исправленное свидетельское показание.

— Я хотел встретиться с Марией, и это вполне понятно, ведь мы не виделись с самого января. Но у нас в семье был ритуал, которого сама Вероника строго придерживалась, — после долгой заграничной поездки мы всегда проводим первый вечер дома. Конечно же, я был огорчен, что мне пришлось отложить свою встречу, и поэтому я начал кричать на нее, когда она преспокойно заявила, что поедет в город, чтобы пойти в ресторан с Жаком. Ну вот, я поехал на такси в город и позвонил Марии из автомата, и она сказала, что, конечно же, может отказаться от какого-то там вечера, на который ее пригласили, так что я подъехал на Шелегатан и забрал ее.

— И потащили ее с собой по кабакам?

Он смущенно улыбнулся.

— Мы сидели в «Ла Ронд» с восьми и почти до часу ночи. Это единственное место в Стокгольме, где мы могли чувствовать себя в безопасности. Я знаком с хозяином этого ресторана Тибергом и с его старшим официантом, и я был уверен, что они не станут распространяться, с кем меня видели. Но если эта информация необходима для криминальной полиции, то они ее, конечно, дадут. Тиберг был вчера в ресторане и видел нас, вы можете лично позвонить ему и проверить.

— Вы поднимались с фрекен Меландер наверх в ателье, когда провожали ее домой?

— Нет, — ответила вместо него Мария. — Иначе он остался бы до утра, а мне казалось, что это означало бы каким-то образом злоупотребить гостеприимством фру Арман. Мы расстались внизу у подъезда.

Взгляд Кристера снова остановился на Хенрике Турене.

— Но ведь вы знали об убийстве до того, как я сказал вам об этом сегодня утром, — медленно проговорил он.

— Да. Мария позвонила мне в Мальме нынче утром, где-то без четверти шесть. Это я посоветовал позвонить вам.

— Значит, она знала, что вы находитесь в Мальме?

— Да. Когда мы сидели в «Ла Ронд», я пообещал ей покончить со всей этой проклятой раздвоенностью и подать на развод. Приняв это решение, я почувствовал, что мне надо уехать на время от Вероники и собраться с мыслями. Если бы… если бы она была жива, если бы Мария не позвонила мне сегодня утром, я поехал бы дальше, в Норвегию. Мне неприятно признаваться в том, что я трус, но мне необходимо было собраться с духом и продумать все свои аргументы перед решающей схваткой.

— Так-так, — сказал Кристер и выколотил трубку о край переполненной пепельницы. — И как же выглядит временная схема теперь?

— В общих чертах так же, как и раньше. Я уехал из дому ровно в семь пятнадцать — в тот момент Вероника была дома, а обе машины стояли в гараже. Как ни странно, движение в сторону центра было не таким сильным, как обычно, так что я был на Шелегатан в половине восьмого, может быть, чуть позже. Мария была еще не совсем готова, так что мы выехали из ателье… во сколько, как ты думаешь?

— Около восьми, — неуверенно протянула она.

— Это что еще такое? — воскликнул Кристер. — Так он все же поднимался в ателье?

— Да, — виновато созналась она. — Да, он поднимался наверх. Было очень глупо с моей стороны не сказать об этом сразу. К сожалению, мы уже так привыкли скрываться и лгать во всем, что касается наших встреч…

— Мы сидели в комнатке Марии, — заверил Хенрик. — И я бы с удовольствием остался там подольше. В «Ла Ронд» я не мог ее даже поцеловать.

— Вы не заходили в комнату закройщицы?

— Нет. Я заходил в туалет, который находится рядом. Возможно, я видел кусочек комнаты сквозь приоткрытую дверь. Но какое это может иметь значение? В тот момент Вероника была еще в Лидинге или по дороге в город, где-то у моста Лидингебрун, и она никак не могла лежать в это время на Шелегатан. Так чего же вы добиваетесь, комиссар?

— Если бы я это знал, — сказал Кристер и поднялся. — Но меня все больше начинают интересовать некоторые временные интервалы в этом нелепом фарсе. Я хотел бы знать, что каждый делал и где находился, но это желание, как я понимаю, совершенно невыполнимо. Пойду спрошу, не найдется ли в этой гостинице номера для меня с видом на собор. Спокойной ночи. До завтра.

Спал он плохо и даже во сне, казалось, пережевывал без конца мучившие его вопросы. Когда Вероника Турен покинула свою виллу в Лидинге? Когда она приехала на Шелегатан? Когда произошло убийство?

Он не подозревал, что двое его помощников разыскали двух свидетелей, способных дать в этой связи исключительно ценные сведения.

Один из них был обнаружен опечаленным полицейским в Лидинге, и это послужило хоть и слабым, но утешением после неудач этого дня. Поскольку ему не удалось связаться с комиссаром Виком, он решил, что разумнее всего будет не покидать свой пост, хотя охранять уже вроде бы было некого. Тщетно ожидая, что на дороге вдруг появится стремительно мчащийся «феррари», он бесцельно торчал у ворот, где к нему около полуночи неожиданно обратился упитанный пожилой джентльмен с такой же упитанной таксой на поводке.

— Вот ведь проклятущая погода! — сказал толстяк. — Сущее наказание, когда приходится тащиться на улицу и прогуливать пса под таким дождем…

— Да, — буркнул полицейский.

Он был совсем не расположен вести досужие разговоры, чего нельзя было сказать о хозяине таксы. Он все время косился на дом, и жадное любопытство в глазах никак не сочеталось с сочувствующим приглушенным голосом:

— Надо же, какая трагедия! И кто бы мог подумать! Вероника Турен — убита. Это просто невозможно себе представить. Она всегда была такая бодрая, такая живая и активная. И очень любезно здоровалась, обязательно останавливалась обменяться несколькими фразами и погладить Харпо — так зовут моего пса.

— Сосед? — равнодушно спросил полицейский. Всех соседей уже обстоятельнейшим образом допросили, и здесь вряд ли можно было узнать что-то новое.

— Не-ет, я не сосед, я живу довольно далеко отсюда. Но я прохожу мимо их дома каждое утро и каждый вечер, когда иду на автобусную остановку или возвращаюсь домой. И потом, я выгуливаю здесь Харпо.

— Ах, вот как. И когда же вы видели фру Турен в последний раз?

— Ой, это просто ужасно — должно быть, это было как раз тогда, когда она ехала в город, чтобы ее убили. Харпо, ко мне, перестань раскапывать эту грядку.

— Вчера?

— Ну да, когда я шел от автобуса, а он приходит в семь двенадцать, так что было пятнадцать или шестнадцать минут восьмого. Сперва мне повстречалось такси с директором Туреном на заднем сиденье, а когда я поравнялся с домом, меня чуть было не сбила машина — это была фру Турен на своем шикарном «кадиллаке», она куда-то очень торопилась. Она даже не взглянула на меня, и меня возмутило, что она так невежливо со мной поступила.

— И вы можете подтвердить все это под присягой?

— С удовольствием! Я имею в виду — конечно же, могу. Когда хотите. Харпо, где ты, мой малыш? Он очень послушный, можете мне поверить, но у него просто мания копаться в свежезасаженных грядках…

Таким образом, жизнь предстала в чуть более радостных тонах для печального мокрого полицейского, а для инспектора Палле Дэвидсена горизонт и вовсе был светел. Он не имел обыкновения терять время даром, когда на глаза ему попадался лакомый кусочек, а инстинкт подсказывал, что ослепительная манекенщица из «Ателье Асты» — самый что ни на есть изысканный кусочек, к которому надо приступать благоговейно, но без промедления. Он позвонил ей, и Ивонна, которая, разумеется, предпочла бы свидание с комиссаром, была готова поощрить любого поклонника, чтобы досадить своему ненавистному бывшему жениху, любезно согласилась с ним поужинать. Пойти в «Оперный бар». Нет, не в грилль или на веранду, а именно в бар. Палле, который уже смирился с дорогим ужином в шикарном ресторане, умилился ее скромными запросами. Он был не настолько хорошо осведомлен о дорогих заведениях, чтобы знать, что старый добрый «Оперный бар» под мягким, но настойчивым руководством Туре Вретмана стал исключительно моден среди столичной богемы. Палле радовался возможности появиться там с Ивонной Карстен, совершенно изумительной в темно-синем платье без рукавов и без всяких украшений (их отсутствие определяло цену платья, от которой у него перехватило бы дыхание). Он радовался, что она сидит напротив за мраморным столиком и с полнейшим презрением к калориям и заботам о фигуре поедает бифштекс а-ля Рюдберг, запивая его бочковым пивом.

Его веселая болтовня вызвала у нее улыбку, она смеялась его шуткам, то и дело здоровалась с каким-нибудь знакомым певцом или артистом. Когда опера закончилась, в бар ввалилась толпа голодных и жаждущих музыкантов, танцоров и певцов, но ни она, ни Палле не обращали внимания на гул голосов вокруг. До тех пор, пока на лестнице, ведущей в вестибюль, не мелькнули каштановая шевелюра и бородка Жака.

Синие глаза Ивонны расширились, но она едва удостоила его кивком, когда он протиснулся мимо их стола в обществе одного из самых известных танцоров Королевского театра. Однако она так долго хранила молчание, что Палле потерял всякую надежду на счастливое продолжение их знакомства.

Наконец она отложила нож и вилку и медленно проговорила:

— И все-таки он был там.

Хотя они ни словом не обмолвились об убийстве в этот вечер, он сразу же понял, о чем она говорит.

— В ателье? Вчера в девять часов вечера?

— Да.

— Но ведь ты видела только его машину.

— Его и Вероники. Нет, конечно же… я его не видела. И я не могу сказать, что я его слышала — ведь это мог быть кто-то другой.

Она огорченно надула губы. Палле наклонился вперед, поедая ее глазами.

— Но ты действительно что-то слышала? Внутри, в ателье?

— Да, — просто ответила она. — Потому-то я и подняла весь этот шум, начала кричать и колотить в дверь. В холле у двери кто-то ходил — кто-то, кто, наверное, собирался выйти, но услышал меня и затаился внутри.

Аста Арман вздохнула в телефонную трубку: — Разумеется, нет, То есть я имею в виду, что прекрасно понимаю: нам нужно поспешить с вашими летними нарядами. У нас есть еще три недели, и я даю вам честное слово, что все будет готово в срок. Но сегодня, к сожалению, о примерке не может быть и речи. Вы же читали обо всем в газетах и понимаете, что мы немного выбиты из ритма… Комната, где произошло убийство? Да, разумеется, вы сможете осмотреть ее, когда придете. Позвольте, я позвоню вам через несколько дней, и мы договоримся о новых сроках. Всего хорошего. До встречи.

Она почти швырнула трубку на рычаг, и дежурная любезная мина сменилась яростной гримасой.

— Вот стерва любопытная! Как у человека хватает стыда заявить, что ей не терпится осмотреть комнату, где совершено убийство!

— Есть люди, у которых хватает стыда и не на такое, — заметила Мария.

— Похоже, так оно и есть. Но я все больше прихожу к выводу, что она прекрасно может отправиться на Родос в тех же платьях, которые заказала прошлой весной перед поездкой в Югославию.

— Боже, какой садизм! — зевнула Ивонна. — Вы же прекрасно знаете, что те, кто в прошлом году проводил отпуск в Югославии, а в позапрошлом — на Майорке, в этом году приедут на Родос и будут там друг перед другом форсить. Если бедняжке придется поехать в Европу в прошлогодних нарядах, все решат, что ее муж обанкротился.

— Еще не известно, кто из нас садист. Я часто задаюсь вопросом, почему подобные дамы такие вздорные — наотрез отказываются уступить в самой мелочи. Я только что разговаривала с управляющим фирмой «Ернстедтс», так они сразу пошли нам навстречу, согласились даже перенести запланированный показ.

Ивонна подняла свои острые перламутровые ноготки к накрашенным перламутровой помадой губкам, дабы подавить очередной зевок.

— Ну что, мы отделались на сегодня от всех клиентов? Нельзя ли бедной маленькой Ивонне пойти домой поспать?

Однако, несмотря на приступ зевоты, Ивонна была сама свежесть по сравнению с другими. На ней были облегающие брюки и коралловый джемпер из толстой пряжи с пушистой бахромой по рукавам и горловине. То ли джемпер оттенял румянец ее щек, то ли мастерское владение карандашами для бровей и ресниц делало ее глаза такими синими и ясными — во всяком случае, эффект был потрясающий.

Аста Арман оглядела свое отражение в зеркале — строгий черный костюм, гладкая прическа. Она машинально поправила волосы и почувствовала себя бесцветной, усталой и старой.

Впрочем, взглянув на Марию Меландер, она тут же забыла о собственной усталости. Девушка была просто измождена до предела, лицо ее отливало скорее синевой. Зеленый шелковый халат со строгим белым воротничком еще усугублял впечатление, и было просто непонятно, как они вообще могли когда-то выбрать такое ужасное цветовое сочетание для рабочей одежды. Она совершенно невозможно смотрелась на неизменно бледной Марии и еще хуже — на Би с ее яркими оправами очков.

— Что там такое, Би? Прожуй, пожалуйста, и закрой дверь. Вот так. Что, опять полиция? Что им нужно?

Все утро эксперты-криминалисты обследовали комнату закройщицы, то и дело вызывая туда Асту или Марию, чтобы задать новые вопросы.

Да, ножницы всегда лежали на окне у стола, это было их постоянное место.

Нет, кафельные печи никогда не топили. Дымоходы много лет никто не чистил. В ателье обходились электрокаминами.

Да, дверь между комнатой портних и комнатой закройщицы чаще всего была открыта, как и дверь, ведущая из комнаты закройщицы в холл.

Еще что-нибудь?

Но Би замотала лохматой головкой и, рискуя подавиться, проглотила огромный кусок сочного яблока.

— Нет-нет, те уже давно убрались. А теперь под дверью топчется забавная тетка, говорит, ее зовут Пирет, она вроде собиралась написать статью о новой осенней коллекции для «Женского мира» или какого-то другого журнальчика, и еще она утверждает, что договаривалась с фру Арман о встрече еще сто лет назад.

— Пирет Густафссон! — снова вздохнула Аста. — За всей этой суетой я совсем про нее забыла. Но ее статья должна пойти в печать прямо завтра, фотографии готовы, и остался только текст, верно?

— Да уж, — мрачно подтвердила Ивонна. — В пятницу они снимали меня двенадцать часов без перерыва. Двенадцать часов, хотя был праздник, и вообще. Я позировала везде, где только можно: и в Ярдет, и на Блокхюсудден, и на мосту Носкебю, и в аэропорту Брамме — короче, когда все закончилось, я была как мороженая селедка. Кстати, она могла бы к нам тогда присоединиться, не пришлось бы демонстрировать все это еще раз. Хотя здесь, в салоне, конечно, в сто раз теплее и уютнее, и шерри под рукой. Нам, как всегда, придется ее принять?

— Разумеется, — с прежней энергичностью подхватилась Мария. — Мы не можем переносить все дела на другой день или на другую неделю. И потом, я думаю, что комиссар Вик скоро придет сюда и захочет снова поговорить со всеми, так что и не мечтай, что тебе удастся сбежать.

— Комиссар? Ты что, виделась с ним сегодня?

«Нет, — подумала Мария. — Хотя мы встали очень рано, он уже уехал из Упсалы, оставив лишь коротенькую записку у портье „Жиле“».

Асту Арман она спросила:

— Мне пригласить фру Густафссон сюда?

— Да. Би, постарайся быть немного повежливее, Пирет Густафссон из «Женского мира» — одна из самых видных и серьезных журналисток, пишущих о моде.

— Вот-вот, — с кислой улыбкой добавила Ивонна. — И одна из самых осведомленных…

— Она рта не закрывает, — некоторое время спустя сообщила Би Кристеру Вику. — Слушать ее — обалдеть можно! Если встать в дверях примерочной, тогда никто нас не заметит.

Кристер самым бесстыдным образом дал Би вовлечь себя в бесплатное развлечение. Это и впрямь было безопасно, поскольку и Аста Арман, и Пирет сидели спиной к примерочной, причем последняя так глубоко погрузилась в бархатное кресло, что ее и вовсе не было видно. Видна была только бурно жестикулирующая рука, украшенная звенящими золотыми браслетами, да слышался металлически звонкий голос. Она действительно говорила. Пока манекенщица находилась перед ними посреди салона, она комментировала свои беглые зарисовки моделей. Когда же Ивонна Карстен уходила переодеться, это немедленно вызывало резкую смену темы монолога.

— Ага, камвольная пряжа с мохером. Неплохое сочетание — гладкая красная юбка и пиджак в красную клетку. Отличный фасон — пояс, мягко стягивающийся на талии, пиджак тоже свободный, но на десяток сантиметров длиннее. Твоя идея или Жака?

— Идея моя, — ответила Аста. — Жак теперь для меня не так много работает.

Ивонна со скучающим видом повернулась, отставила стройную ножку, отчего узкая юбка натянулась на бедрах, подняла руку и выплыла из комнаты.

— Говорят, они крепко повздорили — Жак и эта твоя черноволосая красотка. И кто мог подумать, что он ее бросит? Она просто украшение любого вечера, любой премьеры, на которых он так любит появляться. И она отнюдь не глупа, так говорил, во всяком случае, Фольке Фростелль, когда был жив.

— Фольке? Но ведь с тех пор прошло уже девять лет. Ивонна тогда была еще совсем ребенком.

— Ну, знаешь, Фольке Фростелль был человеком мудрым и никого не хвалил просто так. Ага, а это у нас что? Модель «Валдинн». Зеленый крепдешин… Очень милое платье с завязывающимся поясом и слегка задрапированным вырезом — на фотографии оно будет смотреться великолепно и привлечет внимание наших читательниц.

Кристер употребил бы более эмоциональные эпитеты, чем «милое», — возможно, ему просто трудно было объективно оценить бутылочно-зеленое платье отдельно от той, на которой оно было надето, особенно после того, как огромные глаза Ивонны заметили его присутствие, и все ее движения тут же стали томными и чувственными. Только через несколько минут после ее исчезновения он смог снова сосредоточиться на словах журналистки.

— Счастлив с Вероникой? Да-да, я допускаю, что он был с ней счастлив, пока все это продолжалось. Ведь он был на тридцать лет старше ее, так что ему оставалось только благодарить небеса и своего покойного отца за то, что он все-таки ее заполучил. Она была чудовищно избалована, но Фольке оказался ей не по зубам, ей не удалось вертеть им, как она хотела. Ко всему прочему, она была молоденькая, смазливая, веселая, и энергия била из нее ключом. Господи, а это что за черное нечто? Ах, это «Венеция», да-да. Честно говоря, оно мне не очень нравится. Корсаж в средневековом стиле выглядит довольно неуклюже. Тебе не кажется, что оно лучше смотрелось бы с коротким рукавом? Хотя, дорогая, есть тысячи женщин, у которых совсем иные вкусы, чем у меня. Спасибо, фрекен Карстен, достаточно… Да, как я уже сказала, он, наверное, был счастлив с ней, пока все это продолжалось.

— Почему ты так подчеркиваешь эти слова? Пирет, ради Бога, что ты имеешь в виду?

— Ты помнишь, как умер Фольке Фростелль?

— Конечно, он утонул в озере Меларен. Это случилось невероятно жарким летом пятьдесят пятого года, они с Вероникой были в Мальме, и он ходил купаться, хотя врачи этого не рекомендовали. Его сердце не выдержало, и однажды Вероника нашла его мертвым в воде у купальных мостков.

— Вот именно!

— Его освидетельствовали два врача, — возмущенно продолжала Аста, — по требованию Вероники. Он умер именно от того, что не выдержало сердце. И ты не смеешь говорить, что… что это было своего рода убийство…

— Фи! Убийство — такое ужасное слово. Я назвала бы это иначе — приблизить естественную смерть. Ты должна помнить, что не только я придерживалась такого мнения — об этой странной истории шептались еще тогда, девять лет назад, и слухи ходят до сих пор. Но если, я повторяю, если она подбила Фольке проплыть более длинную дистанцию, чем он мог выдержать, или если толкнула его обратно в воду, когда он начал задыхаться, то теперь весь ее миллионный выигрыш уже сведен к нулю, потому что настал ее черед… О, да, если уж выбирать черный цвет, то он должен быть оформлен только так. Платье и плащ. Плащ из вышитого шелка, строгий покрой, узкий китайский воротник. «Вуду» — хорошее название. А платье, какое оно? Великолепно, мы подадим его как гвоздь программы.

Аста Арман холодно молчала, но Пирет Густафссон тут же вернулась к прерванной теме.

— Нет, дорогая, согласись, что это более чем странно, что ее убили здесь, в твоем ателье! Она, наверное, договорилась с кем-то о встрече — это единственная причина, объясняющая, почему она оказалась здесь. Мужчина? Что за мужчины ходят здесь у тебя по ночам? Жак, наш друг Жак? Знаешь, он подозрительно часто и настойчиво появлялся в последнее время в ее обществе. Перед тем как они с мужем уехали за границу, я видела…

Ее перебила Мария Меландер, которая незаметно появилась в салоне и объявила бесцветным голосом:

— А теперь фрекен Карстен покажет последнюю модель осенней коллекции — «Вале». Оно сшито из шерстяной ткани ручной работы от Бернара Кляйна.

В салон вплыла Ивонна, красная, как осенний георгин. Журналистка восхищенно вскрикнула, Аста Арман снова превратилась в благодушную любезную хозяйку, серые глаза Марии напряженно разглядывали Кристера Вика. Би рассеянно надкусила седьмое за день яблоко и пробормотала:

— Какое платье! Прикольно, правда? Если кто-нибудь захочет подарить мне такое, я не откажусь.

— Би! — позвала ее Аста. — Проводи, пожалуйста, фру Густафссон… Ну, я считаю, мы все заслужили по стаканчику шерри. Боже, Кристер! Ты стоял там и все это время смотрел на нас?

— Не только смотрел, но и слушал.

— Фрекен Меландер, принесите, пожалуйста, стакан комиссару Вику. Ну и что ты думаешь о светских манерах?

Он предложил сигарету ей и Ивонне, которая в своем ослепительно красном «Вале» едва осмелилась присесть на краешек стула.

— Би наверняка сказала бы, что манеры «забойные». Тебя это шокировало?

— Ты имеешь в виду ее чудовищные обвинения против Вероники? Да-да, честно говоря, я была весьма шокирована. Надо же насочинять такое! Только из-за того, что она унаследовала массу денег…

Тут неожиданно резко вмешалась Ивонна.

— Да, и еще потому, что она была молода, а он совсем старик. Потому что она хотела освободиться от него. Потому что он утонул у нее на глазах.

— Что это такое, — спросил Кристер, — слухи, сплетни или факты? Если факты, то должны быть какие-то доказательства.

Перламутровые губы скривились в циничной улыбке.

— Это цитата.

— И кого же вы процитировали?

— Мою маму. Они с папой дружили с Фольке Фростеллем задолго до того, как на сцене появилась Вероника. Маме с самого начала не нравился этот брак, и когда он умер, она была совершенно убеждена, что тут что-то не так. Если говорить честно, я думаю, что именно от нее исходят все эти мрачные слухи.

— А вы? Что думаете вы сами?

— Я, в общем-то, верила в них. Прежде всего, потому, что у Вероники всегда был отвратительный характер.

— Не далее как вчера вы грозились убить ее. Точно так же, как однажды убила она.

— Я? Угрожала?

Ее глаза стали невинно голубыми.

— А, комиссар прослушал запись нашей вчерашней сцены здесь, в салоне. Да, тогда я была просто в ярости — на нее и на Жака.

— Вы ревновали?

— Да, — спокойно согласилась она. — Я до сих пор на него ужасно сердита.

— Потому что он разорвал вашу помолвку?

Мария Меландер принесла им шерри и скромно удалилась, Асте Арман позвонили из Сундсвалля, и она ушла с телефонным аппаратом в другую комнату. Он остался наедине с Ивонной Карстен, в опасной близости от нее.

— Нет, — отмахнулась она. — Не потому, что он порвал со мной — для меня это не трагедия, мне поклонников и без него хватает. Но я не люблю, когда меня просто отодвигают в сторону — без всякой разумной причины, без объяснений. Это меня раздражает и вызывает жгучее желание докопаться до истины. Конечно, он всегда был легкомысленным и капризным, но всему есть предел.

— Разве не напрашивается очень простое объяснение — что он влюбился в другую, в Веронику Турен, например?

— Да, разумеется. Но я знаю, что это не так.

— Вчера вы утверждали прямо противоположное.

— Это потому, что я была вне себя от злости, — вздохнула Ивонна. — В таком состоянии можно наговорить что угодно.

Она наклонилась к нему за новой сигаретой, и его обдало запахом духов «Карвен». Ивонна нахмурила идеальной формы брови.

— Я абсолютно не понимаю, в чем дело. Тут что-то не так. Он постоянно шляется по ресторанам с танцорами, художниками, актерами и эстрадными певцами, а не с нашими прежними знакомыми. И потом, откуда у него столько денег? Новая машина, новая мебель в квартире, дорогие рестораны каждый вечер. Я знаю, сколько он зарабатывает, таких денег у него не может быть.

— А вам не кажется вполне правдоподобным, что его дополнительные доходы взяты из туренского кошелька?

— Возможно… Но почему? Зачем Веронике платить Жаку? Она всегда была очень прижимиста с финансами и вообще ужасно скупа!

Этот жалобный тон шел ей гораздо больше, чем наигранно вызывающий. Но душевное равновесие Кристера было спасено благодаря Би, которая закричала откуда-то из холла:

— Уффе пришел!

Ивонна встала.

— Сын Гунборг Юнг. Он обожает Жака. Возможно, вам что-то удастся из него выжать.

Однако Кристеру Вику мало, что удалось почерпнуть из этого разговора.

Ульф и впрямь был похож на разорившегося итальянского маркиза, как говорила его мать. Худощавый, узкоплечий и изнеженный черноглазый юноша был настолько потрясен смертью обожаемой им Вероники, что буквально выпаливал свои ответы. Но это не могло компенсировать того обстоятельства, что он был слишком слабой и мечтательной натурой, чтобы чувствовать других людей и понимать их.

Он рассказал, что ему двадцать четыре года, и он скоро окончит университет по специальности «история театра». Благодаря маме у него нет долгов, однако денег у него, ясное дело, немного, и он мечтает поскорее получить работу — лучше всего интересную и с хорошим жалованьем.

— Как здорово было бы стать богатым! — говорил он с наивной откровенностью. — Таким, как Вероника, или Жак, или Камилла Мартин. Вы же знакомы с Камиллой Мартин, верно? Удивительная женщина!

Комиссар криминальной полиции Кристер Вик вовсе не собирался это отрицать, однако в данный момент ему куда больше хотелось поговорить о двух других личностях, упомянутых Ульфом.

— Значит, по вашему мнению, Жак — человек состоятельный?

— Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с Вероникой — ведь она владела миллионами, но он, конечно же, богат. У него всегда много денег, он добрый, щедрый, часто брал меня с собой в «Рихе», «Странд» или «Оперный бар» и угощал за свой счет.

— У вас не создалось впечатления, что у Жака слишком много денег?

— О нет. Что вы имеете в виду? Разве денег может быть слишком много?

— Часто вам доводилось общаться с фру Турен и Жаком? В каких отношениях они были?

— Отношениях? Что комиссар имеет в виду? Они были лучшими друзьями, Вероника считала, что Жак веселый, заводной, остроумный — и так оно и было на самом деле. Так что нет ничего удивительного, что ей нравилось с ним общаться.

Нет, Хенрик Турен не всегда составлял им компанию, но ведь он такой нудный, такой серьезный и совсем не вписывается в то шумное веселое общество, которое всегда окружало Жака. Он такой сдержанный и старомодный — в точности как мама Уффе, она считает, что роскошь и вечеринки с выпивкой — прямая дорога в ад. И потом, она зла на Веронику за то, что отец Уффе когда-то давно, сто лет назад, был должником отца Вероники. Но ведь все мамы такие, ничего тут не поделаешь.

Кристер убедился, что эта наивность, к сожалению, не наигранная, подумал о разительном контрасте между матерью и сыном и постарался как можно скорее отослать свидетеля. У него попросту не было времени объяснять элементарные житейские истины глупым молодым парням.

Он отправился в полицейское управление, суховато сообщив Марии Меландер, что официант в ресторане «Ла Ронд» подтвердил их с Туреном алиби от четверти девятого до часу ночи в тот вечер, когда произошло убийство.

— Фрекен Меландер не остается жить в ателье?

— Нет, я поживу пока в гостинице. Хенрик заказал мне номер в отеле «Континенталь».

— Хорошо. Тогда я снимаю человека, который тут дежурит. У нас, как всегда, не хватает людей. Всего доброго.

Тогда Мария никак не придала значения его словам о снятом дежурном и вспомнила о них только в девять вечера. Она долго разговаривала с Хенриком по телефону и заверила его, что сама упакует свои вещи и доедет в такси до гостиницы. Но когда она вдруг вспомнила, что все ее чемоданы на чердаке, ей разом стало остро не хватать и его, и надежного полицейского. Пустой дом пугал ее. Она содрогалась при одной мысли о том, что придется одной подняться на темный чердак.

Чтобы приободрить себя и разрушить мрачную тишину на затхлой лестнице, она начала громко разговаривать сама с собой:

— Что такое, Мария? У тебя совершенно расстроены нервы. Так не годится. Давай-давай, поднимайся по лестнице и марш на чердак. Освещение здесь действительно неважное, но это не имеет никакого значения. Думай лучше о Хенрике. Хенрик! Но я не знаю… как мне вести себя, чтобы узнать… Вот чемоданы, отлично, теперь скорее обратно.

Уже выйдя с чердака и сделав несколько шагов вниз по крутой винтовой лестнице, она вдруг услышала слабый звук.

Это был щелчок английского замка, открывшегося прямо перед ней.

Она обернулась и, не веря своим глазам, затаив дыхание, уставилась на дверь квартиры над ателье, где уже много месяцев никто не жил. Она увидела щель осторожно приоткрываемой двери, которая тут же поспешно закрылась. Снова щелкнул замок.

Вот и все.

Но из всех событий последних суток именно это, нелогичное и необъяснимое, напугало Марию сильнее всего.

Почему она ничего не сказала Кристеру Вику, когда встретилась с ним в пятницу? Думала, что тот не поверит, скажет, что ей все это привиделось? Или у нее были другие причины промолчать? И можно ли было предотвратить новое несчастье, если бы полиция вовремя занялась заброшенной квартирой?

Рутинная проверка всех квартир, проведенная инспектором Дэвидсеном при помощи хозяина предназначенного на снос дома, не давала повода думать, что квартира над ателье заслуживает особого внимания. В ней почти двадцать лет прожила пожилая дама с холостым сыном, тихим служащим почтового ведомства. Они отвергали все бесчисленные предложения обмена, но, в конце концов, вынуждены были согласиться на меньшую и более дорогую на Хантверкаргатан, куда и выехали седьмого декабря. После них осталось образцово убранное помещение, а также полный набор ключей. Ключи пока хранились в сейфе у хозяина.

— Даже если дом будут ломать, я не хочу, чтобы ключи от квартир валялись неизвестно где.

Вот что узнала бы Мария, если бы обратилась к Палле и Кристеру, хотя, конечно, эта информация вряд ли бы ее успокоила.

Утром в пятницу, когда Кристер снова появился в ателье, она была, как обычно, собрана и вся в работе. Как раз в этот момент она с невероятной ловкостью одновременно проводила две примерки. В салоне находилась преподавательница из Альстремской школы, а в примерочной, куда Мария тут же провела комиссара, стояла Камилла, облаченная лишь в тончайшие чулки, пояс и лифчик.

— Чудесно, как раз в моем вкусе. Не стоит тратить тысячи крон на одежду, если ты так прекрасно смотришься без нее.

— А что сказали бы в этом случае коллеги из полиции нравов? — спросила Аста Арман.

— Боюсь, что много всякого-разного.

На Камиллу напялили узкий белый чехол в черный горошек величиной с монету в одну крону, черную ленту, присборивающую вырез декоративными складками, завязали кокетливым бантом на шее, и казалось, что все это до того просто, что даже не искушенный в шитье комиссар мог бы создать этот прямой, исключительно женственный силуэт. Но три дамы лучше знали, что почем.

— Фрекен Меландер, — воскликнула Камилла, — вы просто гений! Посмотрите, как оно великолепно сидит на спине. Аста, что бы ты делала без нее?

— Если Мария уйдет от нас, — ответила Аста Арман, — мы окажемся на грани краха. Таких закройщиц, как она, нигде не найдешь.

— Может быть, слегка расширить? — деловито спросила Мария. — На сантиметр или даже на полсантиметра… вот здесь.

Однако видно было, как она зарделась от похвал. Думала ли она, как Кристер в эту минуту, о миллионах Хенрика Турена и их влиянии на ее судьбу и будущее шикарного ателье?

Стоя на коленях возле Камиллы и подкалывая подол, она негромко спросила:

— А вечернее платье из бархата я могу начинать кроить? Пурпурно-красное? И второе… белое… — Она запнулась от нахлынувших неприятных ассоциаций. — Как быть с ним?

В чуть раскосых золотисто-карих глазах Камиллы промелькнуло отвращения.

— Да уж, на подвенечное платье я теперь вряд ли выберу белый файдешин. И потом, я вовсе не собираюсь замуж… — Она увидела в зеркале вытянувшееся лицо Кристера и лукаво ему подмигнула, — …в длинном платье. Не могли бы вы по такому случаю придумать что-нибудь короткое и элегантное? Что-нибудь уместное для венчания в Скуге и свадебного ужина в «Семи домишках» в Копенгагене?

— О! — воскликнула Аста. — Тогда у меня есть для тебя ткань. Я купила в Париже один-единственный отрез, такой дорогой и роскошный, что я даже не надеялась, что когда-нибудь удастся пустить его в дело. Сейчас, подожди… вот он.

Она развернула отрез шелка, легкого, как крыло бабочки, который был не белого, не желтого, не золотого цвета, а всех трех цветов одновременно.

— Как музыка! — восхищенно воскликнула Камилла. — Пожалуй, Штраус. Терцет из «Кавалера роз».

— Я хочу раскроить его прямо сейчас! — заявила Мария. — Фру Арман, вы разрешите? А учительница и все прочие могут немного подождать…

Когда Кристер покинул их, они были невероятно счастливы. На несколько минут все остальное отошло на второй план, убийство, полицейские допросы, страх, усталость — все отступило, и остался только отрез неправдоподобно красивого шелка и образ будущего платья. Сам того не замечая, он стал насвистывать мелодию из «Лоэнгрина» и бродил по ателье, размышляя над несколькими проблемами сразу.

Почему Вероника Турен отправилась сюда наверх в такой спешке, что даже забыла в машине свою сумочку?

С кем она должна была встретиться? Кто открыл ей дверь и впустил сюда?

Откуда Жак берет деньги? Кто их ему дает — Вероника, Хенрик? Может быть, речь идет о шантаже? Хотя Вероника, пожалуй, не тот человек, который позволил бы кому-нибудь вымогать у нее деньги — скорее наоборот.

Он вспомнил, какую характеристику дала умершей Гунборг Юнг, и его снова насторожило то странное обстоятельство, что столь многие из участников этой драмы были в прошлом как-то связаны с Вероникой. Он хотел бы узнать как можно больше о том, что происходило раньше — в ее первом браке, до ее замужества.

В комнате портних Гунборг Юнг самозабвенно шила юбку со смелым узором в розовую и зеленую клетку и множеством глубоких складок. Она сдвинула очки на кончик носа и сообщила под гудение швейных машинок, что ей абсолютно нечего добавить к тому, что она уже сказала о Веронике Турен.

— Это был дьявол в юбке, а не женщина, и я вовсе не расположена плакать из-за того, что у кого-то хватило смелости ее убить.

— Если вы ее так ненавидели, то как получилось, что вы продолжали шить для нее, пока жили дома в Бергарюде?

Губы фру Гунборг сжались в узкую полоску.

— Мы должны были ей немало денег, это кого угодно свяжет по рукам и ногам. И потом, я была не в той ситуации, чтобы отказываться от какой бы то ни было работы.

— Сын знал о ваших финансовых проблемах?

— Ульф? Нет, он ничего не знал. Он был просто мальчиком.

— Он остается им до сих пор.

Это вырвалось у Кристера непроизвольно, но она не обиделась.

— Да, к сожалению. Он всегда получал отличные оценки в школе, так что с интеллектом у него вроде бы все в порядке, но, похоже, никогда не повзрослеет… Что он говорил про Веронику?

— Ничего. Я думаю, он был знаком с ней только мельком.

Что промелькнуло в этот миг в холодных голубых глазах — облегчение или удивление? Какое бы это ни было чувство, оно недвусмысленно сменилось страхом, когда он медленно сказал:

— Мне хочется взглянуть на те места, где вы все родились — фру Юнг, Ульф, Мария и Вероника Грен. Возможно, в скором времени я отправлюсь туда. Передать от вас привет?

Если бы Аста Арман была чуть более разговорчивой и чуть менее лояльной по отношению к своим сотрудникам, Кристер, наверное, никогда не осуществил бы свой замысел. Но она вела себя так, словно никогда не задумывалась, что у ее сотрудников может быть прошлое.

— Это их личное дело. Да и как это может быть связано с Вероникой?

На это ему нечего было ответить, поскольку он как раз и пытался нащупать эту слабую и, возможно, несуществующую связь. После обеда он позвонил Камилле:

— Что ты делаешь завтра и в воскресенье? Поешь? Репетируешь?

— Нет. Ни в коем случае. Почему ты спрашиваешь? Я думала, ты так поглощен этим убийством, что мне абсолютно не на что рассчитывать.

— Я хочу пригласить тебя в увлекательную поездку. Ты проедешь на машине по уголкам нетронутой природы, ты будешь есть и спать в приятном обществе Кристера Вика в уютных сельских гостиницах, сможешь почтить одну из своих самых выдающихся предшественниц…

— Почему ты не начал прямо с этого, вместо того чтобы изображать из себя плохой туристский путеводитель? Разумеется, я хочу поехать в Векше и поклониться могиле Кристины Нильссон.

И вот они отправились в путь по красивейшим местам в веселой майской зелени, поужинали в отеле Векше гольцом из озера Веттерн, а в воскресенье утром Камилла благоговейно поклонилась могиле всемирно известной смоландской певицы.

— Давай зайдем еще к Эсайасу Тегнеру, — попросила она.

Однако она была разочарована, когда обнаружила, как неуютно расположена могила поэта — в непосредственном соседстве с шумной и пыльной железнодорожной станцией.

— Кажется, это он надеялся, что когда он будет лежать в земле, все земные тревоги и муки уже будут позади? Мне нравится бывать на кладбищах, но это… оно действует на меня угнетающе.

— Я далеко не специалист по Тегнеру, — заметил Кристер, — но, по-моему, могила вполне в его стиле. Ты не находишь?

Камилла поежилась, несмотря на яркое солнце; в ее памяти всплыли мрачные строки:

Когда красный «мерседес» Кристера взял курс на север над озером Хельгашен, она повторила:

— «Могильный холод всюду тянется за нами». Какие ужасные слова! Я никак не могу от них избавиться…

— Но ведь так оно и есть, — мрачно буркнул ее будущий муж.

— Да, ты можешь смотреть на это только так.

Он бросил взгляд на ее тонкое лицо.

— Ты, наверное, никогда не привыкнешь к моей профессии?

— Нет, — честно призналась она. — Но я выйду за тебя замуж.

Неожиданно к ней вернулось хорошее настроение.

— Ведь именно женщины и делали это от века — выходили замуж за мужчин, чьи профессии на дух не переносили.

— Это еще что такое? Уж не хочешь ли ты сказать… Смотри, Эрская церковь. Ну-ка, достань карту, и мы посмотрим, будет ли от тебя какая-нибудь польза в качестве жены полицейского.

Они долго пробирались по извилистым проселочным дорогам, мимо озер, рощиц, где уже распустились подснежники, пока наконец не увидели табличку, указывающую дорогу на Бергарюд.

— Кристер, что ты надеешься найти в этом захолустье? Кого собираешься повидать?

— Я сам пока не знаю. Но можем попробовать начать с местного пастора.

У ворот большого белого пасторского дома стояло несколько автомобилей.

— Мы попали как раз вовремя, — весело констатировала Камилла, провела расческой по мягким каштановым волосам, поправила свой бежевый костюм и приготовилась к выходу.

Четверть часа спустя она уже поглощала домашние булочки семи разных сортов и торт со сливками, очаровывая всех без исключения: семью пастора, пенсионеров, детей и крестьянских жен. И Кристер понял, что ему несказанно повезло. Вместо того чтобы болтаться по всему Бергарюду, ища наугад возможные источники информации, он сидел в любимом кресле пастора, попивая великолепный крепкий и ароматный кофе, и вел разговоры с обитателями всего церковного прихода. Уяснив, что нужно незнакомому комиссару криминальной полиции, скромный и любезный пастор приглашал к столу именно тех, кто был ему нужен, не афишируя, по какому делу он прибыл, и, не создавая вокруг этого ненужную шумиху. И то, что они говорили ему, почти полностью соответствовало тому, что они говорили друг другу с тех пор, как до них дошло известие об убийстве Вероники Грен.

— Нет, это совсем неудивительно. Это должно было произойти рано или поздно, — начал морщинистый старичок лет семидесяти.

— Почему? У нее было много врагов?

— Да, как и у ее отца. И во всем этом его вина. Воспитывай он девочку иначе, она могла бы быть совсем другой. Но он только и знал, что баловал ее без всякой меры.

Разговор подхватила жена старичка, куда более бойкая и общительная:

— Он был в то время уже стар, этот Горный Король. Когда родилась Вероника, ему было пятьдесят. До нее у него не было детей, так что он прямо-таки умом тронулся. И можно себе представить, каково ему было — огромный двор и несметное количество денег, которые он просто складывал в кучу, и ни одного наследника.

— Вы говорите, складывал в кучу. Что нужно делать, чтобы собрать кучу денег, — целый миллион? Неплохо было бы знать рецепт.

— Нет-нет, — с досадой вздохнула она. — Этот рецепт не для честных людей. Он спекулировал напропалую и во время войны, и после, вел грязные делишки. Тьфу на это дьявольское отродье, я не хотела бы прикасаться к его деньгам даже щипцами.

— А ростовщичеством он тоже занимался? — спросил Кристер, расслабленно покуривая свою трубку.

За круглым столом на несколько секунд воцарилась полная тишина. Торговец, который до сих пор держался в стороне и не принимал участия в разговоре, откашлялся было, но его опередил учитель народной школы с изрядным брюшком.

— Да, — подтвердил он, — Грен одалживал деньги под баснословные проценты. Тем беднягам, которые брали у него в долг, приходилось постоянно гнуть спину, чтобы только выплачивать ренту, но в общем и целом он довольствовался этим. Куда хуже стало после его смерти, когда делами начала заправлять Вероника. Она требовала немедленно платить и ренту, и проценты, и, разумеется, она имела полное право это делать, но…

— Но — что?

— Понимаете, все зависит от того, как это делается. А Веронике Грен человеческие чувства были незнакомы. Даже с банком можно разговаривать, приводить какие-то аргументы, а с ней — нет. Задолго до того, как она вышла замуж за Фростелля и состояние стало измеряться шестизначными числами, она угрожала семьям бедняков, что вызовет полицию и опишет все их имущество, если они не заплатят ей все до последнего эре. Извините, я немного разнервничался, но дело в том, что я преподаю в местной школе уже тридцать лет и знаю всех в округе и… здесь произошли две настоящие трагедии на этой почве, которые не так-то легко забыть.

— Семья Юнг?

— Да. Разумеется, было до крайности наивно со стороны Улофа Юнга поставить все на фруктовый сад, в нашем климате такое предприятие почти наверняка обречено на неудачу, а когда началась война да еще ударили морозы, он почти разорился и вынужден был снова и снова брать в долг. Однако от идеи своей не отказался и еще десять лет назад поддерживал сад в приличном состоянии. Если бы Вероника Фростелль дала ему хоть чуть-чуть вздохнуть, он бы никогда не обанкротился…

— А вторая трагедия?

И снова в комнате воцарилась странная тишина, так что стал слышен гул многих голосов за стеной.

— Там речь шла о сравнительно небольшой сумме, — сказал, наконец, морщинистый старик. — Пять тысяч — совсем немного. Если бы он сказал мне, я бы помог ему и не пришлось бы ему уработаться до смерти, чтобы освободиться от нее — этой скаредной бабы. Но он никому ничего не хотел говорить. И я его понимаю.

— Ты был тогда в церковном совете.

— Да-да. Он взял все, что было у нас в кассе, — деньги, предназначенные на ремонт церкви. И не осмелился сознаться никому из нас. Но Эрику Грену было все равно, он не спрашивал, вор ты или растратчик. У него он и одолжил эти пять тысяч и подложил обратно в кассу за день до ревизии. Вот так он и попал в лапы к Гренам — сперва к старику, а затем к его дочери.

— Однако деньги он им все-таки выплатил, — сказал торговец с ноткой восхищения в голосе. — Он работал, гнул спину, отказывал себе во всем и отдал все до последней кроны. Но здоровье его подвело — у Меландера был туберкулез. И когда он выплатил самый последний взнос, ему пришел конец. Он лег на скамью в кухне и в одночасье умер.

— Меландер? — Кристер и не заметил, что его трубка погасла. Вы говорите про отца Марии Меландер?

— Да-да, именно, — закивал старичок. — Они все были тогда вне себя: и Мария, и остальные дети. Обвиняли во всем Веронику, говорили, что все было бы иначе, будь в ней хоть капля жалости.

— Я считаю, что она была права, — вздохнул учитель, впрочем, без особой уверенности, — Карл Эрик Меландер совершил, во-первых, преступление, а во-вторых, большую глупость, что обратился к Грену за помощью, чтобы покрыть растрату. А потом он попросту уморил себя, чтобы сгладить последствия этих двух своих ошибок. Нет, то, что случилось с Улофом Юнгом, в сто раз ужаснее…

Никогда раньше Кристера не раздражало так сообщение о том, что Камилла Мартин будет петь. Хотя, разумеется, было очень мило с ее стороны выступить здесь в прокуренной комнате и после такого количества булочек и торта со сливками. Она просто и искренне спела ту единственную песню, которой пастор мог аккомпанировать.

Кристер философски подумал о том диссонансе, который создает эта песня со всей жизнью покойной Вероники Грен.

Едва в столовой за стеной снова зазвучал гул голосов, он вернулся к прерванному разговору:

— Итак, сад Улофа Юнга не принес ожидаемого дохода, а Вероника Фростелль отказывалась дать ему отсрочку. А что было дальше? Ведь наверняка было еще что-то, о чем Гунборг Юнг мне не рассказала. Что именно?

— Дальше он унизился до того, — сказал школьный учитель, — что сам поехал в Стокгольм лично умолять фру Фростелль об отсрочке. Вернувшись оттуда, он даже не зашел в дом повидаться с Гунборг и сыном. Его нашли несколько часов спустя — он повесился в дровяном сарае.

В деле об убийстве Вероники Турен речь все чаще заходила о деньгах.

Пока поверенный в делах покойной вместе с полицейским экспертом занимался наследством, инспектор криминальной полиции Дэвидсен пытался разобраться в финансовых делах модельера Жака Юханссона. Впрочем, он не установил ничего более существенного, кроме того факта, что шикарная жизнь, которую он ведет, никак не соответствует его официальными доходам. Кристер Вик упорно занимался теми небольшими суммами, которые в свое время причинили так много горя в приходе Бергарюд и Смоланде.

В понедельник в самый разгар судорожных приготовлений к одному из самых престижных показов мод сезона комиссар снова появился в ателье. Он прошел мимо великолепных алых, рыжих и малахитовых шедевров и нечаянно до глубины души обидел Ивонну Карстен, не заметив ее, несмотря на наклеенные ресницы и декольте до самого пупка. Во всеобщей спешке и суете он все-таки провел три допроса, ради которых появился.

Асте Арман пришлось покинуть свое место у окна в примерочной и усесться на заваленный тканями деревянный стул возле огромного зеркала в стене. Кристер сразу же перешел к делу.

— Почему ты не сказала мне ни слова о том, что Вероника Турен была замешана в смерти Улофа Юнга? Или о ее двойном влиянии на судьбу Марии Меландер?

— Двойном?

— Отец, чей долг в пять тысяч крон высосал из него все соки. А теперь еще и связь девушки с мужем Вероники. Ведь ты знала и о том, и о другом.

Он сказал это сухо и жестко. Она принялась перебирать жемчужины ожерелья, но это было единственным признаком смущения. Ее голос звучал спокойно и твердо, и она уверенно взглянула в глаза Кристеру.

— Да, я знала об этом. Мне доверили чужую тайну, и доверили именно потому, что надеялись, что я не разболтаю ее… ни при каких обстоятельствах.

— Ты могла бы избавить меня от необходимости ездить в Бергарюд.

Она невозмутимо улыбнулась.

— Для меня приятнее, что ты копаешься в личных делах моих подопечных без моего участия. Я очень привязана к Марии… и к Гунборг Юнг тоже, они обе мне нужны. Я не хочу, чтобы, когда весь этот кошмар закончится, они отвернулись от меня за то, что я их предала.

— Если твоя милая закройщица выйдет замуж за миллионера Турена, она в любом случае у тебя не останется.

— Ну да, я понимаю.

— Аста, тебе самой случалось когда-нибудь одалживать деньги у богатой подруги?

— Почему ты так думаешь? Ведь ты так думаешь, я вижу.

— Наверное, потому, что в тот вечер она вела себя здесь, словно хозяйка.

Аста Арман беспомощно улыбнулась.

— Разумеется, ты прав. Фольке и Вероника предоставили мне банковский кредит, когда я только организовала свое ателье. Этот кредит погашен много лет назад, но ведь долг благодарности остается навсегда. Во всяком случае, по отношению к Веронике…

— Как ты считаешь, деньги, которые она и ее отец давали взаймы, были для нее средством властвовать над другими людьми? Она наслаждалась этой властью?

— О да, разумеется. Ей ужасно нравилось играть с теми, кто был полностью зависим от нее, мучить их. В ней была какая-то ущербность. Мне было жаль ее.

— Как ты думаешь, она могла поддаться на шантаж? Чтобы сохранить свой брак, свою репутацию?

— Вероника? Никогда в жизни! Она могла купить молчание, преданность, все что угодно, но она ни за что не позволила бы вынудить ее покупать — ты понимаешь, в чем разница?

— Да. И я подозреваю, что на этот раз ты совершенно права. Ладно, не буду тебя задерживать. Теперь направь ко мне, пожалуйста, Марию.

По указанию фру Арман Мария сняла зеленый халат и теперь ходила теперь в приталенном темно-сером платье из материала, похожего на фланель. Платье облегало ее стройную фигурку, оттеняло белую кожу и почти неправдоподобно подчеркивало два главных достоинства ее внешности: серые глаза и русые волосы.

— Я ездил в Бергарюд, — сказал Кристер и увидел, как краска залила ее лицо и шею. — И кое-что узнал про вашего отца и его дела с Вероникой Турен. Теперь мне хотелось бы выслушать вашу версию.

Мария не спросила, что рассказали соседи про отца, про всех. Она сжала руки на коленях и ответила с той серьезностью, которая, наверное, была свойственна ей еще в детстве, когда она переживала те события, о которых сейчас рассказывала ровным негромким голосом.

— Мне было всего три года, когда все это началось. В приходе собрали пять тысяч крон на ремонт церкви, но тут началась война, и проект отложили на неопределенное время. Отец был своего рода кассиром в комитете по ремонту церкви, и все шло хорошо, пока деньги лежали в банке, но потом эти подозрительные смоландские старички вообразили, что во всех банках сидят евреи, что Гитлер придет и захапает себе их денежки, и тогда они забрали деньги из банка и заперли в ризнице вместе с церковным серебром.

Кристер Вик подавил улыбку — эту деталь бергарюдский рассказчик опустил в своем повествовании. Но Мария была не в состоянии воспринимать комизм ситуации.

— У отца был ключ от сундучка с деньгами, и перед этим соблазном он не мог устоять. Он был беден, много болел, в хозяйстве было слишком много дыр, которые надо было залатать. Так что деньги вмиг растворились, а тут должна была состояться ревизия, и я помню, хотя я была тогда совсем маленькая, как он плакал дома и советовался с мамой, как ему быть. Ну вот, а потом он отправился в усадьбу к Грену, и там ему дали взаймы.

— Вы говорите с такой горечью, как будто Эрик Грен в чем-то виноват. По-моему, было очень любезно с его стороны — дать взаймы такую сумму без всяких гарантий.

— Эрику Грену не нужны были гарантии, — с отвращением проговорила она. — Вместо этого он повышал ренту.

И отец оказался полностью в его власти. А позднее — во власти Вероники. Но он работал как зверь, рубил и возил дрова, хотя по вечерам, приходя домой, кашлял кровью. «Лучше я помру, — говорил он, — чем останусь должен этой чертовке хоть одно эре». И, в конце концов, он расплатился с ней. Но тут же умер.

— Сколько лет вам было тогда?

— Пятнадцать.

— И вы все время знали об этом — о растрате, о долге, о его отношениях с кредиторами?

— Да.

— А остальные жители Бергарюда? Когда они узнали, что он украл деньги из церковной кассы?

Она вздрогнула от этой беспощадной формулировки.

— После смерти отца. Мы все были в таком отчаянии, что не могли больше молчать.

— Скажите, фрекен Меландер, вы до сих пор считаете, что Вероника Турен виновата в смерти вашего отца?

— Нет. Не то чтобы виновата…

— Но, тем не менее, вы так считаете? Таким образом, у вас есть еще один мотив, чтобы убить ее…

— Еще один? — Ее глаза потемнели от волнения. — Вы хотите сказать, что первый — Хенрик? Но мне не нужны его деньги, нужен только он сам, и потом, он обещал, что разведется с ней, зачем мне было убивать ее?

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваше алиби основано на показаниях херра Турена, а его алиби — на ваших? Если один из вас лжет, то второй вполне может быть убийцей.

— Да, — сказала она, — я… я тоже думала об этом. Но тогда… Кто же тогда находился здесь в девять вечера? Кто не открыл Ивонне, когда она звонила и колотила в дверь?

Третий допрос обошелся без сюрпризов, поскольку Гунборг Юнг была заранее предупреждена о его намерении углубиться в прошлое. Интересуясь результатами поездки, она даже подшучивала:

— Ну и как там в старом добром Бергарюде? Вас угостили чем-нибудь из местных деликатесов?

— О да, торт со сливками, домашние булочки и черный, как ночь, кофе. И немного сплетен за чашечкой кофе насчет того, каково ходить в должниках у Вероники Турен.

— Это вряд ли может для кого-то быть новостью, — сухо ответила она. — Разве не это пыталась я втолковать комиссару при каждой встрече?

— Да. Однако каждый раз опускали самые интересные детали. И самые трагичные.

— О том, как Карл Эрик Меландер выхаркал все свои легкие? — спросила она, глядя на Кристера леденяще-холодным взглядом. — Или как я десять лет назад снимала своего мужа с крюка в дровяном сарае? Дорогой мой, когда против своей воли оказываешься замешан в расследовании убийства, в дело вступает инстинкт самосохранения.

— Да, это очень разумная мысль. На самом деле довольно нечасто случается, чтобы человек ждал десять лет, прежде чем дать выход своим чувствам и отомстить таким кровавым способом, но в нашем деле возможно всякое. Напротив, сплошь и рядом случается, что человек убивает, чтобы получить деньги или избавиться от долга, особенно если выплаты его затягиваются до бесконечности.

Теперь ее седая голова поднялась выше, чем прежде.

— Я решительно не понимаю…

— Зато я хорошо понимаю, почему вы столько работаете сверхурочно. Долг вашего мужа был еще не выплачен, когда он умер, а Вероника Турен не тот человек, который прощает долги. Вполне понятно, что вы, в конце концов, устали и вместо очередного взноса воткнули ей в грудь ножницы.

— Да, — неожиданно согласилась она. — Если бы не Ульф, я бы так и сделала.

— Если бы не Ульф, вы бы давно отказались платить, сколько бы она ни угрожала вам полицией, скандалом и арестом имущества. В отношении к самой себе вы — одна из самых смелых людей, с которыми мне приходилось иметь дело.

— И поэтому я опасна — вы это имеете в виду?

— Да, именно. Фру Юнг, где вы были в девять вечера, когда произошло убийство?

— У себя дома на Флеминггатан.

— Одна?

— Одна. К сожалению.

Казалось, Кристеру хотелось согласиться с этим последним замечанием. Он сочувствовал Гунборг Юнг, хотя и старался бороться с этой слабостью. Нельзя оценивать предполагаемых виновников в преступлении исходя из своих симпатий и антипатий — эту мысль он постарался довести до сознания Палле Дэвидсена, когда тот, отпустив из управления полиции Жака, разразился потоком возмущенных возгласов:

— Проклятый бумагомаратель! Вертится, как уж. Я не верю ни единому его слову. Большие гонорары за границей — каково, а? Постепенно приобретает «скромное, но звучное имя» на континенте. Хорош гусь! А как он одевается! Знаете, во что этот попугай вырядился сегодня? В красную бархатную куртку и горчично-желтую рубашку. У меня аллергия на горчично-желтый цвет, а когда я вижу такую ухоженную бороденку, у меня просто руки чешутся. Нет, будь моя воля, я бы немедленно его задержал.

— За что?

— За убийство, — заявил Палле, при этом его веснушчатое лицо приобрело необычайно упрямое и решительное выражение. — Что бы он ни делал в тот момент, когда была убита Вероника Турен, но уж во всяком случае не «прогуливался среди подснежников на острове Ловен», уж в этом я готов поклясться.

— Куда лучше, если бы ты смог это доказать.

— Ивонна видела…

— Его машину — спасибо, это я уже слышал. Если вообще можно полагаться на показания хорошенькой Ивонны. Я бы хотел найти еще кого-нибудь, кто видел его машину и «кадиллак» в одно и то же время в одном и том же месте.

— Жаль, что мы не послали кого-нибудь проследить за ним.

— Сейчас, когда он вышел от нас?

— Да.

— И что бы ты на этом выиграл? Мы не в состоянии следить за ними за всеми.

Но и Кристер Вик, и Палле Дэвидсен, в самом деле, могли очень много выиграть, если бы в тот вечер незаметно проследили за лгуном-модельером. Они бы прошли вслед за ним два квартала по Кунгсхольмсгатан, поднялись на старом дребезжащем лифте, прошли по запыленному чердаку и с удивлением увидели, как он достает ключ и открывает дверь в пустую квартиру как раз над ателье мод. И, конечно, они напугали бы его куда больше, чем звонкий мальчишеский голос, неожиданно окликнувший его с нижнего этажа:

— Жак! Жак, что ты там делаешь? Что это там за таинственная квартира, от которой у тебя есть ключи?

Жак с трудом сдержал готовое вырваться проклятие и сказал, стараясь держать себя в руках:

— А, привет, Ульф. А ты сам, что тут делаешь?

— Я искал маму, я думал, она задержалась в ателье. Можно мне войти? Что это за конура? Комнаты пустые, даже света нет. А, вот кухня.

Его большие черные глаза разом отметили все детали обстановки: черные шторы для затемнения окон, раскладушку, по-спартански застеленную одеялом, множество кухонных шкафов с большими новыми висячими замками.

Он обернулся к Жаку с широко раскрытыми глазами и прошептал:

— Тут что-то нечисто. Послушай, что у тебя в этих шкафах? Что ты не можешь хранить у себя дома?

И, словно ведомый своей детской интуицией, он добавил, прежде чем Жак успел ответить:

— Это наркотики?

Жак нервно передернул плечами. Его быстрые темные глаза долго и пытливо разглядывали Ульфа.

— Да, — наконец признался он, — тут наркоты на сто тысяч крон.

— Здорово! И ты их продаешь?

— Мы с одним приятелем, — кивнул Жак, закурил и прислонился к давно не чищенной раковине. — Слушай, Уффе, я исхожу из того, что ты понимаешь, какие это опасные игрушки. Чертовски опасные, парень! Если ты будешь держать язык за зубами, мы возьмем тебя в дело и ты тоже сможешь грести денежки лопатой, но если ты хоть слово сболтнешь полиции или еще кому-нибудь, то мы все сядем. И ты тоже.

Ульф закивал в знак того, что все понял, и спросил, дрожа от возбуждения и любопытства:

— Слушай, а эта квартира — как тебе удалось получить ключ от нее? Ведь ты не снимаешь ее?

— Конечно, нет. Я был знаком с теми, кто когда-то жил здесь, и однажды, много лет назад, они заказали для меня дополнительный ключ. И когда мне понадобился склад, я вспомнил и нашел его.

— Жак, а ты продавал наркоту Веронике?

— Иногда. Она не слишком этим увлекалась, а то немногое, что было нужно, прекрасно могла купить в аптеке по рецепту. Но ей казалось все это безумно увлекательным, как и тебе.

Впрочем, последнюю циничную колкость Ульф пропустил мимо ушей.

— Я… я вдруг подумал…

— Что ты подумал?

— Что она потому и пришла сюда тем вечером… чтобы встретиться с тобой.

— Со мной? — искренне удивился Жак. — Нет, она не должна была со мной встретиться. Да и откуда ей было знать, что я тогда находился здесь.

— Но ты был здесь?

— Да. И в этом вся проблема.

На секунду он заколебался, но потом потребность поделиться с кем-нибудь своими сомнениями взяла верх над осторожностью.

— Понимаешь, я… я видел, как Вероника вернулась в ателье. И я видел еще двух человек — в разное время в течение того вечера.

— Ты видел?..

— Да. И… ты понимаешь, Ульф? Один из них и есть убийца!

У Ульфа Юнга настолько пересохло в горле, что он был едва в состоянии говорить.

— Ты должен… рассказать об этом комиссару.

— Как ты не понимаешь, что именно этого я как раз и не могу сделать? Я не смогу объяснить, почему я находился здесь. Я не могу, находясь в здравом уме и трезвой памяти, привлечь внимание полиции.

Он истерично указал на кухонные шкафы. Потом стряхнул пепел с сигареты в раковину и добавил:

— Нет. Я не могу рассказать все это полиции, но могу поговорить, по крайней мере, с одной из тех двух. И если она скажет, что не виновата…

— Она? — едва слышно прошептал Ульф.

— Да. И если она не виновата, то остается… Короче, тогда мне станет ясно. А теперь постарайся выбраться отсюда так, чтобы ни одна живая душа тебя не видела, лучше всего пройди через чердак и спустись на лифте в другом подъезде. Вот так. Счастливо, я рад был поговорить с тобой.

В ателье горел свет, и трудный разговор, к которому стремился Жак, состоялся тут же и немедленно. После долгого объяснения, проходившего на повышенных тонах, он почувствовал себя усталым и опустошенным и стал бесцельно бродить по ателье. Красные шторы в салоне были не до конца задернуты, и его внимание привлекли вечерние платья, которые он задумал и создал вместе с Астой. Он снял с перекладины одно из них, из опалово-зеленого щелка, задрапировал широкую шифоновую юбку совсем иначе, чем на многочисленных «эскизах Жака» в шведских и немецких журналах мод, уселся в старинное кресло и погрузился в раздумья. Нервы успокоились. Все неприятности — бесшабашный, все более опасный образ жизни, который он вел, отношения с Ивонной, трудное решение, к которому он должен был прийти в связи с убийством, — все это отступило на задний план. В его мозгу зарождалась новая идея. Он полез в карман за блокнотом и карандашом.

Он ничего не замечал до тех пор, пока кто-то не набросил ему на шею узкую полоску ткани. Горчично-желтая рубашка с расстегнутым воротом была плохой защитой — он быстро потерял сознание.

Глава четвертая ЛОХМОТЬЯ

Во вторник, двенадцатого мая, Ивонне Карстен предстояло вместе с членами королевской семьи, придворными, дипломатами и репортерами отправиться в Королевский театр — отчасти для того, чтобы увидеть королеву Фабиолу и бельгийского короля Бодуэна, отчасти чтобы показать себя и позировать перед фотокамерами. Готовясь к этому событию, она накануне вечером не только наложила маску на лицо, но и покрасила волосы. Эффект был ошеломляющий.

Би вытаращила на нее глаза и восхищенно простонала:

— Боже, какие у тебя волосы! Слушай, что это за цвет? Желтый или красный… или рыжий?

— Это пламенная охра. — Ивонна внимательно, хотя и с тенью сомнения оглядывала свое отражение в большом зеркале. — В Нью-Йорке это сейчас последний писк моды.

— Что касается меня, — заметила Гунборг Юнг, — то я определила бы его как цвет вареной моркови.

— Это из-за дурацкого освещения в холле, — ответила Ивонна и поплыла дальше к большому зеркалу в салоне. — Уверяю, при дневном свете оттенок потрясающий.

Мария покачала головой.

— Я не уверена, что в театре будет дневной свет. А какое платье ты собираешься надеть, чтобы оно пошло к этим волосам?

— Вот в том-то и загвоздка. Фу, какая здесь духота, неужели никто не может открыть окно? Сперва я думала надеть то русское, с жемчужной вышивкой, но…

— Ты что, с ума сошла? — возмущенно воскликнула Мария. — Оно же розовое. Как, по-твоему, все это будет смотреться?

— Так вот и я о том, — Ивонна чуть не плакала. — Это совершенно невозможно. Я иду с послом — чертовски забавный парень. Кстати, я так радовалась, что попаду на это представление. А, вот идет хозяйка. Помогите, что мне делать?

Аста Арман была отличным руководителем, к тому же ее трудно было чем-либо удивить в том, что касалось женщин и моды. Потому она не сказала Ивонне, что цвет волос у нее просто ужасающий, а ласково заметила, что девушка с таким лицом и такой фигурой может смело экспериментировать с прической, и предложила взять напрокат одну из последних моделей ателье.

— Спасибо, огромнейшее спасибо! — просияла Ивонна, скинула свой костюм и отодвинула одну из тяжелых шелковых штор. — Би, дорогуша, помоги мне, будь добра!

Би, со взлохмаченной светлой шевелюрой и ярко-красной оправой на носу, с готовностью кинулась к ней и сняла с перекладины одно из длинных фантастических шедевров.

— Какое ты хочешь? Это с шифоном?

— Думаю, зеленое с опаловым не пойдет, — советовала Аста Арман, стоя в стороне. — С охрой получится слишком пестрое сочетание. Я на твоем месте выбрала бы черное. Попробуй «Виолетту».

Это было великолепное платье из плотного черного шелка, с широкой юбкой, сильно присборенной сзади, и узким корсажем с глубоким овальным вырезом на спине. Единственным украшением служили широкие белые манжеты на полудлинных рукавах.

— По-моему, неплохо, — сказала Аста Арман.

— Замечательно! — воскликнула Ивонна и просияла еще больше, увидев, что в этом платье она красива, как никогда. Это признала даже Мария.

— Как заиграли волосы! — сказала она. — Очень красиво.

И только Би Баклунд не проронила ни звука. Она застыла, словно манекен, возле шелковой шторы, уставившись на что-то на полу.

— Там… там пиджак Жака, — проговорила она, наконец, резким срывающимся фальцетом. — И в нем… в нем кто-то есть. Но он… он лежит неподвижно. Он, наверное… заболел. Ведь он же не может быть мертв?

Потом все происходило очень быстро. Мария приводила в чувство Би, которую вырвало, Аста принялась пичкать остолбеневшую Ивонну успокоительным и звонить в полицию. Через десять минут Кристер Вик со своими парнями прибыл на место преступления.

Оглядев тело и переговорив с Би, он отправил ее и большинство портних домой. Затем попросил оставшихся собраться в одной из комнат и, поскольку салон с красными драпировками по стенам на этот раз исключался, выбрал просторную и аккуратно прибранную комнату швей с тремя высокими окнами на ратушу и Шелегатан.

Там, среди швейных машинок, гладильных досок и недошитых платьев, они его и ждали — молчаливые, застывшие, потрясенные.

Четыре хорошо одетые, ухоженные женщины, объединенные совместной работой и интересом к моде. Но каковы они под этой внешней оболочкой?

Аста Арман. Строгий черный джемпер и кардиган. Жемчуга на шее, золотые браслеты на запястьях. Способная деловая женщина, уравновешенная и привлекательная.

Гунборг Юнг, неестественно прямо сидящая за своей швейной машинкой. Вся в сером, седая, недоступная.

Мария Меландер, тоже в сером, растрепанные русые волосы, бледные впалые щеки. Видел ли он когда-нибудь, как она смеется?

Ивонна Карстен была не в состоянии переодеться. В полной прострации она застыла на высоком табурете в шикарном вечернем наряде. Пустые синие глаза были обращены на инспектора Дэвидсена, но, кажется, она его не узнавала.

Палле, стоявший в дверях, разглядывал ее почти с недоумением. Где он видел такие волосы — странного желтовато-красного оттенка? Он растерянно почесал в затылке и пробормотал:

— Здесь херр Турен, он как раз был в управлении полиции. А еще тут появился какой-то тип, который говорит, что он…

Но тут и Палле Дэвидсен, и Хенрик Турен буквально отлетели в сторону, и в комнату ворвался запыхавшийся Ульф.

— Это правда? Мама! Комиссар! Скажите, что все это неправда! Я встретил Эббу Экстрем, и она… она сказала, что их отпустили, потому что тут убили еще кого-то — уже после Вероники. И она… она утверждала, что это… Жак!

— Ульф, — строго одернула сына Гунборг Юнг, — не надо так нервничать. Жак действительно мертв, но он не оживет от того, что ты хлопнешься в обморок. И, кроме того, здесь не то место, куда можно врываться без приглашения, так что извинись, пожалуйста, и уходи.

— Нет, — вмешался Кристер, — раз уж вы все равно пришли, то оставайтесь. Садитесь, пожалуйста.

Пока Палле включал магнитофон, Хенрик Турен, не дожидаясь приглашения, пристроился к Марии. В черном траурном костюме он казался совсем бледным, зеленые глаза смотрели встревожено.

— Еще одно убийство! Здесь, в ателье?

— Да.

— Как это случилось?

— Его задушили полоской ткани — такие лоскутки тут валяются в любой корзине.

— Но… разве полоска ткани для этого годится? Наверное, нужно было затянуть ее невероятно туго, чтобы задушить человека?

— Полоска плотного шелка может быть жесткой, как веревка, так что не требуется особой силы, чтобы пережать те артерии, которые питают мозг. При этом нарушается снабжение кислородом, а мозг к этому очень чувствителен. Возможно, через пару минут все уже было кончено.

— Когда это произошло?

— Этого мы пока не знаем. Видимо, вчера вечером.

— После семи, — пробормотал Ульф. — Я расстался с ним около семи.

— Где?

— Здесь, — он сглотнул слезы, — на чердаке. То есть… я хотел сказать — на лестнице.

Возможно, Кристер и не был блестящим психологом и наблюдателем, но и сын Гунборг Юнг не был ловким вруном. Менее чем за четверть часа Кристеру удалось выжать из него всю историю.

Тайная квартира. Склад наркотиков. Жак боялся полиции.

Слушатели были потрясены его рассказом. Даже если он и не знал разгадки, все разом почувствовали, как отдельные кусочки мозаики становятся на свои места.

— Деньги! — воскликнул Палле. — Огромные доходы, не облагаемые налогом. Значит, он не врал. Это у меня вата вместо мозгов. И потом, эта квартира. Вот откуда он пришел в то утро, когда шел дождь, а он был сухой, как чучело в музее.

— Да, — вздохнула Мария. — Я до смерти перепугалась, когда кто-то приоткрыл дверь там наверху. А это, оказывается, был всего-навсего Жак.

Она поздно поняла, что проговорилась. Ей пришлось изложить этот маленький эпизод, а затем выслушать упреки за то, что молчала.

Между тем Ивонна Карстен тоже начала потихоньку приходить в себя.

— Я знала. Я знала, что тут что-то нечисто. Он говорил, что я слишком любопытна, что я сую нос не в свое дело. Я недоумевала, откуда у него такая уйма денег, почему он все время ходит по барам с артистками и кинозвездами. А оказывается, он подбирал потенциальных клиентов — людей с расстроенными нервами, которые все время переживают стрессы и ищут спасение в наркотиках. И поэтому он побоялся и дальше водиться с маленькой любопытной Ивонной и без всяких объяснений дал мне отставку.

— А может быть, — задумчиво проговорила Гунборг, — он не хотел, чтобы ты была замешана. Ведь это было очень опасно. Он любил тебя и хотел оградить…

— Вот именно! — почти беззвучно выдохнул Ульф. — Он всегда обожал тебя, я точно знаю. Потому он и не хотел…

— Чего он не хотел?

Он уставился на нее, как будто она была кровавой леди Макбет, персонажем из его эссе по истории театра.

— Не хотел говорить комиссару, что видел на прошлой неделе. Когда убили Веронику!

— Ты ведь сам только что сказал, что он боялся полиции, поскольку у него у самого рыльце было в пушку из-за этой дурацкой квартиры.

— Да-да, конечно, он боялся. Но я думаю… я уверен, что он не хотел, чтобы убийцу поймали. Потому что… потому что это ты.

— Ты спятил! С какой стати, черт возьми, я стала бы убивать Веронику Турен?

Ее рыжая грива сверкала, она нервно царапала острыми ногтями черную шелковую юбку. Палле с восхищением наблюдал всю эту сцену, однако был начеку, готовясь перехватить ее руку, когда она решит закатить глупому Уффе звонкую пощечину. Но Кристер Вик неожиданно направил ее гнев в иную сторону.

— Я могу назвать три причины, — вяло протянул он. — Во-первых, среди всех собравшихся фрекен Карстен обладает наиболее неустойчивым и огнеопасным темпераментом, который как раз и приводит к необдуманным поступкам и всплескам агрессии. Во-вторых, вы не только завидовали фру Турен, но и ревновали к ней. И, в-третьих, вы ее всегда откровенно недолюбливали. Настолько, что с подловатой наивностью подростка нафантазировали целую историю о том, как она утопила бедного Фольке Фростелля, чтобы унаследовать его миллионы. Ведь это были просто ваши фантазии, верно? И вы выдавали их нам маленькими порциями, хотя все это исходило от вас, а не от вашей матушки, как вы пытались нам внушить.

— Они были одни там в Мальме, — упрямо буркнула Ивонна. — И вполне могло произойти именно так.

Однако ее большие красивые глаза беспокойно забегали.

— Где вы находились вчера вечером? — спросил Кристер. — После семи часов?

Возникла гнетущая пауза. Ивонна закусила накрашенную губу, попыталась ответить небрежно, однако голос ее звучал испуганно и напряженно:

— Я была… так, в разных местах. В городе. В парикмахерской. В метро. После девяти я была у мамы с папой, мы смотрели по телевизору на Фабиолу и пили чай, а потом я осталась у них ночевать.

— Стало быть, у вас нет и намека на алиби с семи до девяти вечера?

— Не-ет.

— И у вас есть ключ от ателье.

— Да, он у меня валяется в какой-то сумочке. Но я бы не… вы же понимаете, что я никогда… Я не могла убить Жака!

Внезапно слезы потекли из глаз, растворяя тушь на ресницах, и, прочертив глубокие борозды в слое пудры на лице, закапали тяжелыми мутными каплями на безумно дорогое платье. Хенрик Турен смущенно протянул ей платок, а Кристер Вик, не сказав больше ни слова, перешел к проверке остальных алиби.

Результаты получились удручающие, поскольку ни один из присутствующих не мог представить достойного алиби на время от семи до девяти. Мария, Хенрик Турен и Гунборг Юнг вообще не имели на тот вечер никакого алиби, в то время как Ульф ходил в кино с приятелями; а Аста Арман после девяти была на дне рождения в Эстермальме.

— Итак, вы распрощались ровно в семь?

Ульф подтвердил, что так оно и было.

— Он проводил меня до двери. А потом собирался пойти поговорить с ней.

— С кем?

— С одной из тех двоих, кого он видел с Вероникой.

— Вместе с Вероникой, он так и сказал?

— Нет-нет, он сказал, что видел, как Вероника вошла в ателье, а затем видел еще двоих, но в разное время.

— Идиот несчастный, — буркнул Палле. — Практически он был свидетелем убийства, но разве у него хватило ума сообщить об этом в полицию? Нет, куда там, чтобы скрыть свой проклятый склад наркотиков, он решает разыграть из себя частного детектива и мило побеседовать на дружеской ноге с женщиной, которая, насколько он знает, вполне возможно, совершила убийство. И он говорит ей: «Я видел тебя, я — единственный, кто видел тебя, и я пока что никому об этом не рассказал». До чего же глуп и беспечен в отношении собственной жизни был этот бородатый дурак!

— Вот именно, — вставила Гунборг Юнг. — Я так ему и сказала.

— Жаку? Когда?

Глаза Кристера блеснули синевой, ее глаза по контрасту стали почти белыми.

— Вчера. Здесь, в ателье. Это я мило беседовала с ним на дружеской ноге. Прекрати реветь, Ивонна. Если в девять вечера ты была дома, никто не сможет обвинить тебя в том, что ты его задушила. В половине десятого он еще был жив. Жив и чертовски зол.

Если Кристер и был удивлен, то не подал виду. Он не стал тут же сыпать вопросами, хотя и мог бы. Создавалось впечатление, что он сознательно тянет время. Однако когда несколько часов спустя он вернулся к допросу, многое уже было сделано.

Прежде всего, произвели обыск в квартире над ателье, при этом конфисковали около шести тысяч таблеток риталина и прелудина. Пресса и радио получили этот лакомый кусочек и на время успокоились. Профессор Альгрен прочел целую лекцию об артериях, кислородной недостаточности мозга и возможных кровоизлияниях на слизистой оболочке гортани. Однако гораздо важнее было то, что он высказал догадку, когда убили модельера — где-то между девятью вечера и двенадцатью ночи в понедельник. А поскольку Аларик Альгрен никогда еще не ошибался в своих предположениях и их подтверждали показания Гунборг Юнг, оставалось выяснить, кто из замешанных в деле имеет прочное алиби на это время.

Очень скоро было со всей убедительностью доказано, что некоторые вне подозрений.

Би Баклунд участвовала в глубокомысленной дискуссии о творчестве Брехта и Беккета в молодежном театральном кружке в Старом городе.

Ульф Юнг ходил в кино на «Земляничную поляну», потом пил чай в студенческой компании на Ренстиернасгатан до тех пор, пока небо не стало светлеть и все не отправились туда, чтобы увидеть восход солнца и насладиться запахом берез и черемухи.

Ивонна Карстен пила чай с родителями и их соседями в Хэссельбю. Она приехала туда без пяти девять, а дорога от центра города до пригорода так далека, что она вряд ли могла иметь отношение к смерти Жака.

Наконец, Аста Арман пила куда более крепкие и пенистые напитки в битком набитой гостями квартире на Карлаплан, где праздновали день рождения одной из дочерей хозяев.

Кристер отсылал их домой одного за другим. Палле Дэвидсен принес кофе и бутерброды для тех троих, которым не дали уйти, а между тем комиссар не спешил вернуться в комнату портних и продолжить допрос. «Психологическое давление», — неодобрительно подумал Палле.

Мария Меландер выглядела так, словно готова была в любую минуту упасть в обморок, она даже не в состоянии была реагировать на негромкие встревоженные реплики Хенрика Турена.

Турен в свою очередь бесконечно курил — казалось, запасы сигарет у него в карманах неисчерпаемы.

Лучше всех переносила это давящее на нервы ожидание Гунборг Юнг. Она решительно принялась подшивать бордовую юбку километровой ширины.

Палле был несказанно рад, когда Кристер, наконец, отпустил его, решив пройти самый трудный этап в одиночку.

Он держал в руке трубку, но так и не раскурил ее, и даже Хенрик Турен забыл о своей сигарете, которая потихонечку дотлела и превратилась в серый столбик пепла на краю кофейной чашки.

Кристер заговорил таким тоном, будто отсутствовал лишь несколько секунд и никакого многочасового перерыва и в помине не было:

— Почему же он был зол? Это фру Юнг его вывела из себя?

Гунборг отложила шитье. Бордовая ткань кровавой грудой лежала на ее столе.

— Да. Сначала он просил у меня совета, а когда я дала совет, пришел в ярость. Впрочем, это так типично для мужчин.

— Начните, пожалуйста, с самого начала. Когда вы пришли в ателье и когда появился он?

— Я вышла из дому без четверти семь. Ведь из-за этой истории все вверх тормашками, и кто-то должен работать сверхурочно, чтобы мы успели выполнить все заказы. Прошло совсем немного времени, и вошел Жак. Я спросила его, чего ему надо, и он сказал, что ему нужен совет, потому что он знает нечто, что следовало бы сообщить полиции, но по некоторым причинам не может обратиться к комиссару. «Что это за причины такие?» — спросила я, и тогда он наговорил массу всякой чепухи и сам в ней запутался. В жизни не слышала ничего подобного. Но когда он понял, что я вижу — он врет, бесполезно было продолжать притворяться, и тогда все это буквально выплеснулось из него. Он переживал это целую неделю, и ему необходимо было с кем-то поделиться. Но он был, разумеется, очень разочарован, поскольку я назвала его соломенной башкой и посоветовала без дальнейших разглагольствований набрать номер криминальной полиции.

— Он рассказал о своих делах с наркотиками?

— Да, немного. Примерно то же самое, что, как теперь выясняется, рассказал Ульфу.

— Он сказал, откуда получал товар?

— Я поняла, что он и какой-то его приятель провозили контрабандой большие партии таблеток каждый раз, когда возвращались из-за границы.

— Он назвал своего компаньона?

— Нет, но у меня создалось впечатление, что это какой-то очень известный артист, который всегда путешествует как особо важная персона и потому не подвергается личному досмотру на таможне.

— Как вы думаете, могла Вероника Турен быть причастна к этим незаконным махинациям?

Гунборг смутилась не меньше, чем Мария и директор Турен. Однако последний среагировал быстрее всех.

— В таком случае… если она была причастна… то, может быть, она собиралась в тот вечер не сюда, а этажом выше? Собственно, почему бы и нет? Она говорила, что должна встретиться с Жаком, а ведь мы как раз вернулись из-за границы. Может быть, именно она поставляла ему часть контрабанды, она вполне могла…

— Да уж, — мрачно оборвала его фру Гунборг. — Я вполне допускаю, что она могла попробовать провезти контрабанду, поскольку это рискованно и увлекательно. Но Жак никогда не связался бы с таким скупым компаньоном, который точно прибрал бы к рукам большую часть прибыли. Кроме того, Жак видел, куда она пошла в тот вечер, — она позвонила в дверь ателье, и ей открыли. Он был почти рядом с ней на лестнице.

Атмосфера в прокуренной комнате разом переменилась. Все понимали, что торговля наркотиками, которой занимался Жак, — дело второстепенное на фоне других, куда более серьезных преступлений. Мысли всех четверых снова завертелись вокруг убийства Вероники Турен, которое повлекло за собой убийство Жака, потому что тот совершенно случайно находился в опустевшем здании и видел.

Что?

— Кого?

Кристер понял, что последнее слово произнес вслух.

— Кто открыл дверь и впустил ее в ателье? Он это видел?

— Да, — устало выдавила Гунборг. — Но я не знаю, кто это был и когда это произошло. Жак не сказал мне, и я предпочла не знать. Он был единственным, кто знал, и его задушили. В половине десятого он еще был жив — я уходила домой, а он сказал, что посидит еще немного в ателье и постарается найти какой-то выход. В крайнем случае, сказал он, всегда можно послать анонимное письмо в полицию.

— Целую неделю! — воскликнула вдруг Мария. — Целую неделю он ходил среди нас, зная, кто же убийца. Но как он смог… как он выдержал?

— Фрекен Меландер ошибается, — возразил Кристер. — До вчерашнего дня он не знал. Вспомните, что в описании Ульфом своего разговора с Жаком фигурируют два неизвестных нам человека — помимо Вероники Турен. Жак сказал открытым текстом, что он не знает, кто из двоих убийца. Он узнал это лишь незадолго до собственной смерти, и сейчас это начинает проясняться и для нас. Один из этих двоих, судя по всему, тот человек, который открыл ей дверь. Второй — фру Гунборг Юнг.

— Как комиссар пришел к такому выводу? — любезно спросила фру Гунборг.

— Жак доверился вам вчера вечером не потому, что ему нужен был совет, а потому, что надеялся, что вы тоже отплатите ему доверием. Он хотел узнать, что вы делали в ателье в тот вечер — ровно неделю назад. Мы тоже хотели бы услышать это от вас. Что вы делали здесь тогда?

— О нет, — горячо вмешался Хенрик, — даже если она и проткнула Веронику ножницами, она не призналась бы. Ни Жаку… ни нам.

Кристер Вик его реплику оставил без внимания.

— Когда фру Юнг пришла сюда в тот вечер?

Их глаза вновь встретились, словно клинки скрестились в затяжной дуэли.

Не отводя взгляда, фру Гунборг ответила:

— Я пришла в четверть девятого… или в двадцать минут. Нужно было дошить вечерний плащ из китайского шелка. Поработав с полчаса, я пошла попить воды. С моего рабочего места в этой комнате кратчайший путь до туалета в холле — через комнату закройщицы. Я зажгла свет и увидела Веронику на столе. Это было… не самое приятное зрелище.

При этом воспоминании она поморщилась, но тут же продолжила:

— Я выскочила в холл, чтобы вызвать врача и полицию, и до смерти перепугалась, когда Ивонна принялась стучать во входную дверь и орать, как ненормальная. Она убила Веронику или нет, но мое собственное положение оставляло желать лучшего. Ведь я никогда не питала нежных чувств к покойной. Я потеряла всякое желание звонить в полицию и пришла к выводу, что если не лезть в это дело, то и выбираться не придется. В десять минут десятого я тихонько выбралась из дома через чердак. Тогда Жак как раз сам собрался уходить и заметил, как я кралась в темноте, — я не удивляюсь, что у него возникли самые черные подозрения, когда он на следующий день узнал о случившемся.

— И эти подозрения, — язвительно вставил Хенрик, — улетучились после вашего вчерашнего разговора?

— Да. Я… я думаю, что да.

К величайшей досаде Хенрика, Кристер был, похоже, удовлетворен этим, мягко говоря, бездоказательным объяснением.

— Скажите, фру Юнг, вы внимательно рассмотрели труп?

— Да-а, внимательнее некуда.

— Ножницы по-прежнему торчали в груди?

— Нет, точно нет. Иначе бы я это заметила.

Мария задрожала и спросила испуганно:

— Так вы приподнимали ткань, которой она была накрыта?

— Белую? Нет, ее тогда там не было. — Это я накрыла ее тканью, прежде чем уйти. Я вовсе не имела в виду ничего плохого — наоборот, я подумала, что саван из чистого шелка — как раз то, к чему Вероника Грен стремилась всю жизнь.

— Очень странный душевный порыв, — прошипел Хенрик.

— Хм-м… — протянул Кристер Вик. Это хмыканье прозвучало как-то странно — словно он понял и принял этот очередной выпад гордой портнихи. — Четверть девятого, — добавил он, и голос его звучал почти мечтательно. — Ибо я исхожу из того, что преступление не могло произойти в то время, когда вы, фру Юнг, сидели в соседней комнате и шили.

— Со слухом у меня всегда было в порядке.

— Итак, четверть девятого. Промежуток времени сужается, не так ли, херр Турен? В четверть восьмого ваша жена умчалась на своей машине из Лидинге, а час спустя она уже была мертва. Если теперь просуммировать кое-какие очень важные детали, то мы, возможно, приблизимся к решению этого уравнения с одним неизвестным.

Хенрик неловко сунул сигарету в рот, но прикурил только с третьей спички.

— И что же это за детали?

— Ваша ссора с женой. Тот факт, что она выскочила из машины и помчалась наверх в такой спешке, что даже оставила в машине свою сумочку. То обстоятельство, что она была убита не в холле, не в салоне, а именно в комнате закройщицы — в комнате Марии Меландер.

— Я не вижу никакой связи, — пробормотал он.

Однако по тому, как посерело лицо Марии, можно было догадаться, что она эту связь видит.

— А связь между тем самая прямая, — беспощадно продолжал Кристер. — Вы уже слепили две разные версии происшедшего в тот вечер. А сейчас я расскажу вам третью. Ваша ссора с Вероникой возникла на почве вашей неверности, а не ее. Иными словами, вашей связи с Марией. Вероника угадала или знала, что вы должны встретиться с Марией, и последовала за вашим такси сюда, на Кунгсхольмен, чтобы застукать вас вместе и призвать к ответу. И когда ее впустили сюда — вы или Мария, это все равно, хотя Жак не понял этой простой вещи, — она в ярости накинулась на Марию, которая отступила в свою комнату. А там, на видном месте лежали ножницы.

— Вы имеете в виду, что это Мария…

На лбу у Хенрика Турена выступили капли пота. Ни он, ни Кристер Вик не смотрели на женщину, о которой шла речь, словно ее и не было в комнате.

— Да, — спокойно ответил Кристер. — Она ненавидела Веронику задолго до того, как повстречала вас. В тот самый вечер, когда произошло убийство, ваша супруга оскорбила и унизила ее в присутствии всех нас. Для дочери Карла Эрика Меландера это было, как соль на рану. А теперь Вероника накинулась на нее чуть ли не с кулаками. Убийство было отчасти вызвано рефлексом самообороны, но только отчасти. Подсознательно она давно стремилась совершить нечто в этом духе.

— Значит… значит, вы обвиняете Марию в непреднамеренном убийстве, а меня — в том, что я стоял рядом и пассивно созерцал всю эту сцену?

— Нет, — неожиданно ответил Кристер. — Я с трудом могу себе представить, чтобы вы вели себя подобным образом. Я скорее допускаю мысль, что вас в тот момент вообще здесь не было.

— Послушайте, комиссар! Я приехал в ателье около половины восьмого…

— Да, вы так говорите. Вы и Мария.

В этот момент самообладание внезапно изменило Хенрику Турену, и он прорычал:

— И мы, конечно же, лжем! А этой женщине вы верите! Хотя она явно была здесь, на месте преступления, и в тот вечер, когда была убита Вероника, и вчера. И если у кого-то были веские причины ненавидеть Веронику, так это у нее. Ее муж, который покончил с собой, долг, который ей пришлось выплачивать за него в течение многих лет, а теперь еще… Ульф!

— Затем примешивать сюда Ульфа? — спросила Гунборг ледяным тоном.

— Не делайте вид, что ничего не понимаете! Он повадился одалживать у Вероники деньги — пока что по мелочи, но долги становились все больше и больше, и она с удовольствием наблюдала, как они растут. И вот в один прекрасный день инфантильный дурачок Ульф очутился бы в том же положении, что и его отец. Однако вы, фру Юнг, оказались достаточно хладнокровной, чтобы этому помешать. Примите мои поздравления!

— Хенрик! — взмолилась Мария.

Он так вздрогнул от ее голоса, что стало совершенно ясно, в каком ужасном состояния находятся его нервы.

Кристер холодно посмотрел в лицо Марии, становящееся все печальнее, и собрал силы для того жестокого удара, который вынужден был нанести.

— Вы втроем нагородили тут массу всякого вранья. Иногда для того, чтобы спасти собственную шкуру, иногда — чтобы защитить кого-то другого. Фрекен Меландер, например. Ведь это вы впустили в ателье в тот вечер фру Турен, не так ли?

Легкое движение светлой головы было похоже на кивок.

— Что произошло потом?

— Мы… мы поругались. А потом появился Хенрик. Он уговорил ее уйти. Это совершенно точно. Никто из нас ничего ей не сделал.

— Совершенно точно? Как вы можете быть настолько в этом уверены? Ведь вы были в своей комнате, одевались и причесывались. И он далеко не все время находился с вами. Он пошел в туалет — тот туалет, который находится возле вашей комнаты. Вы не могли знать, что там происходило. А затем он сказал, что она ушла, и вы поверили, хотя должны были понимать, как нелепо предполагать, что Вероника послушно убралась восвояси.

— Нет, о нет! — шептала Мария, едва шевеля губами. — Только не Хенрик! Зачем ему было убивать ее. Ему не нужно было… Он… он собирался разводиться, а потом мы с ним…

— Милая моя, — вздохнул Кристер, — ему нужно было именно убить ее, если человеку вообще может быть «нужно» прибегать к таким зверским методам. Он отвратительно вел ее дела, запустил управление недвижимостью и земельными участками. Он очень боялся ее — ее реакции на все это, если бы она узнала обо всех его обманах и фальсификациях. Ему совсем не хотелось отчитываться перед ней. На самом деле он хотел жениться на вас и унаследовать восемь миллионов.

После короткой напряженной паузы он перевел взгляд на Хенрика.

— Отпираться бесполезно. Видите ли, мы нашли ножницы.

— Ножницы? — Зеленовато-карие глаза расширились в глупом удивлении. — Но… но это невозможно! Ведь я их бросил…

Краткий миг, когда он задержал дыхание, был почти незаметен, но в него вместилась вся его покорность судьбе, когда Хенрик понял, что игра кончена.

— Они погребены на дне Меларена, на двадцатиметровой глубине.

Его признание было жестким и лаконичным и во многом совпадало с догадками Кристера Вика.

— Я пригласил Марию на ужин еще утром, когда мы были здесь, в ателье. Вероника что-то заподозрила и закатила мне дома жуткую сцену. Я схватил портфель, сказал, что еду на деловую встречу, и уехал, как уже было сказано, в город на такси. Но едва я приехал в ателье, как она тут же ворвалась следом, словно ураган, и мы начали с того же места. Я велел Марии поскорее одеваться, а сам затолкал Веронику в комнату, которая чуть в стороне от остальных, и пообещал, что сверну ей шею… Но… да вы знаете, что на самом деле это произошло немного иначе… с помощью ножниц.

— А затем вы ополоснули их в туалете и забрали с собой. Зачем?

— Я был настолько потрясен случившимся, что не очень соображал, что делаю. Но у меня возникла какая-то смутная мысль насчет отпечатков пальцев, так что я завернул их в полотенце и сунул в портфель. А поздно ночью я отправился в Мальме, выехал на лодке на середину озера и утопил эти трижды проклятые ножницы.

— Однако до того вы провели несколько часов за столом в «Ла Ронд» с Марией. Вы действительно хотите убедить меня, что она ничего не знала?

— До сегодняшнего дня — нет. Но если бы не случайность, она узнала бы обо всем вчера вечером. Она была простужена и плохо себя чувствовала, когда я распрощался с ней в гостинице «Континенталь», но очень волновалась, что оставила в ателье включенный утюг. Тогда я взял у нее ключ и пообещал заехать сюда по дороге домой. Я не думаю, что бы я открыл дверь очень уж тихо, но Жак и фру Юнг так кричали в комнате портних, что совсем не слышали, как я вошел. Но я-то слышал, что он говорил. И я понял, что он опасен, смертельно опасен для меня, — он видел, когда Вероника приехала в ателье, и он мог бы разрушить мое алиби и алиби Марии, если бы сообщил об этом полиции. Так что я спрятался и подождал, пока фру Юнг уйдет. Что было дальше, вы знаете.

Неизвестно откуда вдруг вынырнул инспектор криминальной полиции Дэвидсен, и Хенрик Турен, поняв, что это значит, поднялся со стула. С минуту он стоял и смотрел на Марию. Желваки у него на лице напряглись, но он сказал только:

— Ты меня дождешься?

Ее «да» прозвучало твердо, разрыдалась она, только когда за ним закрылась дверь.

— Я уложу ее в постель и посижу с ней, — заверила его фру Гунборг, но отчаянный безутешный плач Марии преследовал Кристера весь день и весь вечер.

К десяти часам он вновь вернулся в ателье, движимый своим неутомимым стремлением к правде.

— Она поспала, — сказала фру Гунборг Юнг, которая все это время просидела на стуле, оберегая сон Марии.

— Вам тоже надо пойти домой и отоспаться, фру Юнг. Я посижу здесь и позабочусь, чтобы она не осталась одна.

Он уселся возле узенькой койки в маленькой комнате за кухней, и когда Мария открыла глаза, то сразу поняла причину его присутствия.

— Вы боитесь, что я выпрыгну в окно и вы потеряете главного свидетеля еще до суда? — угрюмо спросила она.

— Я хотел немного с вами поговорить.

— О чем?

Она поднялась с постели и уселась перед маленьким квадратным зеркалом. В комнате горело лишь бра над кроватью, так что он не видел ее лица — только светлый овал в зеркале.

— О шелке и бархате. О лоскутьях и лохмотьях.

— Вы имеете в виду детскую считалку? — угрюмо спросила она спросила она, рассеянно расчесывая щеткой свои длинные волосы. — К чему это вы ее вспомнили?

— Когда я впадаю в депрессию, — сказал Кристер, — мне кажется, что эта считалка про людей. Шелк снаружи и лохмотья внутри.

Она возразила ему — точно так же, как раньше Гунборг Юнг:

— Нет, не про всех!

— Исключения встречаются очень редко.

— Кто угодно может ошибиться.

— Да, разумеется. И если у человека хватает сил и мужества взять на себя ответственность за свой поступок — как это сделал ваш отец, — ошибку можно исправить. Но на самом деле я думал совсем не об этом.

— Комиссар, — она повернулась к нему, — ведь вам что-то от меня нужно, я чувствую… Вы что-то хотите мне сказать?

— Скорее задать несколько вопросов.

— Опять вопросы!

— Да. Еще два-три вопроса, прежде чем я смогу считать дело Вероники и Хенрика Турен законченным.

— Спрашивайте, — без всяких эмоций согласилась она.

— Вы в состоянии меня слушать? Тогда вот какие у меня вопросы, Мария. Почему Гунборг Юнг никому не рассказала о том, что она обнаружила в комнате закройщицы? Трудно поверить, что она боялась за себя — она не из пугливых. Кого она защищала своим молчанием? Хенрика? Почему все помещения ателье утром на следующий день после убийства были так основательно убраны? До того, как об убийстве было сообщено в полицию…

Почему вы так испугались, когда Жак приоткрыл дверь этажом выше, что никому не решились рассказать об этом? Вам было неприятно узнать, что пустой дом, оказывается, вовсе не так пуст, что по лестнице ходят на цыпочках соседи, которые, возможно, что-то видели и слышали?

Почему вы, Мария, так настойчиво подчеркивали, что у вас не было мотивов для убийства Вероники Турен? Вы хотели быть с Хенриком, вам не нужны были его деньги, и он уже пообещал вам, что разведется. Но вы забыли одно обстоятельство: вы получили это обещание только несколько часов спустя в «Ла Ронд», а когда Вероника примчалась к вам в ателье, ситуация была несколько иной.

Как вы собираетесь жить со всей этой грязью и ложью, которой себя окружили? Как будете ходить по земле ближайшие восемь-десять лет и знать каждый день и каждую ночь, что человек, которого вы любите, сидит в тюрьме вместо вас? Такие жертвы, Мария, принимать никто не может и не должен.

Она опять расплакалась, но, несмотря на все, с облегчением и уже не так безутешно, как несколько часов назад.

Самое ужасное заключалось в том, что она не знала, что знает Хенрик. Он появился в ателье уже после ее ужасного скандала с Вероникой. Из соображений конспирации он доехал на такси до Васагатан, а затем прошел часть пути пешком, в то время как Вероника, разгадавшая его планы, поехала прямо в ателье. Когда все было кончено, Мария в панике закрыла дверь в комнату закройщицы, но на ней не было замка, а Хенрик довольно долго отсутствовал, пока она причесывалась. В «Ла Ронд» оба они были совершенно не в себе, и когда она снова вернулась на Шелегатан, то почувствовала, что что-то не так, она была уверена, что ее ужасная тайна раскрыта, что в ателье уже ждут полицейские, готовые ее арестовать.

Но в ателье было пусто. Там не было никого, кроме покойной, а к той она не могла заставить себя зайти.

Настоящий шок она испытала утром. Сначала — белый шелк. Затем — ножницы. Кто-то вытащил их из груди Вероники и уничтожил тем самым следы. Инстинктивно она чувствовала, что это мог сделать только Хенрик. Она позвонила ему в Мальме, но он изобразил такое полное неведение, что она не осмелилась спросить напрямую.

В дальнейшем он все время защищал ее, солгав насчет ссоры с Вероникой у них на вилле и насчет времени своего приезда в ателье, но, когда они оставались вдвоем, он ни словом не упоминал об этом или о чем-либо другом, связанном с убийством.

— Мне кажется, что он предпочитал не думать об этом, забыться, убежать. Раз мы не говорили об этом, то этого вроде бы и не существовало. Как тогда, когда он садился в машину и ехал, ехал, куда глаза глядят… прочь от всех неприятностей. Он был так необыкновенно добр ко мне, так выгораживал меня. Он даже сказал, что это он застал Жака в тот момент, когда он разговаривал с фру Юнг, и задушил его. Это было не так, вы, наверное, давно догадались, херр комиссар. Я вернулась в ателье, потому что волновалась из-за утюга, но тут у меня появился куда более серьезный повод для волнений. То, что Жак говорил Гунборг какими-то расплывчатыми намеками… все это было совершенно ясно для меня, до ужаса ясно. Он видел меня в тот момент, когда Вероника примчалась в ателье, и даже слышал начало нашей жуткой ссоры, он упомянул о ней, когда разговаривал с Гунборг, хотя и не называл моего имени. Он мог в любую минуту засадить меня в тюрьму. Я совершенно потеряла рассудок от страха. В голове у меня билась одна-единственная мысль — заставить его замолчать. Любой ценой. Но… но я не помню, что я делала. Про Веронику я помню. Помню, как она закричала и упала на мой стол… А про Жака — нет. Не помню, как я затянула лоскут, как я затащила его под вешалку с вечерними платьями за шторой. Ничего не помню.

Все было сказано, и нечего было добавить. В управление полиции они пошли пешком. На обветшалой и грязной лестнице она на секунду задержалась, провела пальцем по прихотливому металлическому узору перил и обернулась, глядя на дверь ателье.

Потом двинулась дальше.

— Что… что я буду делать?

— Когда? — спросил он, идя в полушаге позади нее.

— В тюрьме.

— Я думаю, шить.

— Да, — тихонько вздохнула она, и цоканье ее каблучков по разбитому мозаичному полу почти заглушило этот вздох. — С этим я, по крайней мере, справлюсь.

Две недели спустя Кристер Вик шел в противоположном направлении, поднимаясь на четвертый этаж.

Дверь ему открыла Би — как ни странно, на этот раз она почему-то не жевала яблоко.

— Фрекен Мартин здесь. Извините, мне ужасно некогда.

В примерочной Камилла любовалась длинным платьем с узкой юбкой и широкими китайскими рукавами, усыпанными жемчужинами и расшитыми золотом. Восточный облик дополняли лукавые, чуть раскосые глаза.

Аста Арман и Гунборг Юнг с обеих сторон подкалывали ткань, на полу у ее ног ползала Би с невероятным количеством булавок на рукаве, в воротнике халата и даже во рту.

— Я смотрю, ателье не прогорело?

— Нет, — отмахнулась Аста. — А что если сделать еще одну вытачку вот здесь, под грудью? Наши дела идут неплохо, но только потому, что все не щадят себя. Би — просто ангел, берется за любую работу, даже самую трудную и скучную, и фру Юнг работает буквально день и ночь.

— Хотя ей вовсе не нужно больше столько работать, — сообщила Камилла. — Хенрик Турен прислал ей ту старую долговую расписку, разорванную на куски. Я думаю, он мог это себе позволить.

— А как поживает Ивонна Карстен?

— Неожиданно для всех она оказалась способной закройщицей. Аста даже не подозревала, что Ивонна может быть такой полезной.

— Кстати, если уж мы заговорили об этом, — вмешалась Гунборг Юнг. — Ваши водолазы действительно нашли ножницы?

— Нет.

— Значит, это был только блеф?

— Ну да.

Она едва заметно поджала тонкие губы и заговорила о другом:

— А что делать с шелковым платьем, которое вы собирались заказать к свадьбе?

Камилла с сомнением протянула:

— А разве оно готово?

— Мария его раскроила и наметала для примерки.

Голос фру Гунборг звучал сухо и обыденно, и Камилла неожиданно кивнула.

— Разумеется, заказ остается в силе.

— Но… — неуверенно начала Аста.

— Когда что-нибудь затеваешь, всегда возникает масса всяких «но». Кристер с головы до ног — клубок противоречий. Он просто сросся со своей профессией, и мне неприятно думать, что ему приходится иметь дело с такими, как Мария. Но я не могу отказаться от платья, которое она для меня раскроила, только потому, что хочу быть подальше от его забот. Но только не сейчас, вы что, с ума сошли? Отложим на четверг. Уже час дня, и мне пора вести комиссара полиции на премьеру.

— Премьера? Среди бела дня?

— «Мечта Терезы», — благоговейно выдохнула Камилла и выскользнула из китайского наряда. — В ротонде. Эрик Сайден, Рунстен и Ларс Верле.

Аста сочувственно покосилась на Кристера.

— Я и не знала, что ты любишь такую ультрамодную музыку.

— Если честно, я терпеть ее не могу. К Вагнеру и Верди я кое-как привык, особенно когда поет Камилла. Но вообще-то я не большой любитель оперы.

Аста задумчиво протянула:

— Иногда я задаюсь вопросом, разумно ли вам будет пожениться?

— Разумно?

Зрачки Камиллы сузились, глаза по-кошачьи сверкнули.

— Знаешь, я так об этом никогда не думала. Мне скорее казалось, это будет…

— Прикольно, — услужливо подсказал жених и подал жакет.

Комментарий Би заглушили булавки во рту.