Скатерть на траве

Глава 1. Сказка для взрослых

Всякий бы признал: картина была великолепна. Все это походило на сказку, но не для детей, а исключительно для взрослых.

На круглой полянке, окаймленной нежно-зелеными кустами орешника, на самой середине ее, расстелена на траве скатерть, даже и накрахмаленная, в синюю и красную клетку. На скатерти стоят бутылки – водка, коньяк, ликер. На бумажных белых тарелочках – что угодно для души: семга и осетрина, икра черная и колбаса копченая. А вокруг скатерти сидит прекрасно настроенная компания, семь человек: три красивые молодые женщины и четверо мужчин, из которых красивым и молодым можно считать только одного, но зато остальные три обладают иными, не менее ценимыми достоинствами. Сидят, как полагается, попарно, и вроде бы седьмой – лишний, но это нисколько не нарушает общей гармонии. Ее нарушает разве что разнокалиберность стаканчиков, из которых вкушается нектар, то есть упомянутые выше водка, коньяк и ликер.

Так как, выражаясь трафаретно, вокруг буйствует июнь, а идет только пятый час пополудни и на небе ни облачка, то на полянке жарко. Женщины одеты в разноцветные купальные костюмы, молодая кожа атласно блестит на солнце, и на них приятно смотреть. Мужчины в плавках, и на мужчин можно не смотреть, потому что в этом мало интересного, однако женщины смотрят на них с удовольствием, а может быть, и с известной любовью, ибо они достойны женского внимания. Лишь один одет в том, в чем приехал, – коричневые вельветовые брюки и синяя рубаха с закатанными по локоть рукавами. Он – седьмой лишний, и это выглядит несколько странно, потому что именно он молод и не слащаво красив. На него женщины часто бросают более чем нежные взоры.

Для купальных костюмов есть в числе прочих еще и тот повод, что совсем рядом, в тридцати шагах, течет неширокая, но очень глубокая речка, которую у горожан принято называть не по ее настоящему имени, а просто Маленькой, в отличие от Большой, в которую она впадает и которая течет через город.

Этот берег Маленькой крут и высок, обрыв этажа в два, но под обрывом у воды тянется узкой полоской песчаный пляж, а в обрыве протоптаны наискосок пологие спуски-лесенки. За речкой на том берегу – необозримые ровные дали, и оттуда ветер приносит душистые охапки неведомых в городе запахов: идет сенокос.

А на этом берегу, отступя от речки подальше, но не настолько, чтобы у воды не было слышно свиристенья, щелканья и чириканья озабоченных птиц, которые, наверное, докармливают своих птенцов первого выводка, дремлет под солнцем густолистый лес.

Через два дня, в субботу, здесь будет людское столпотворенье и гам, но сегодня среда, рабочий день, и потому вокруг ни души.

Одна из женщин, блондинка с удивительно голубыми глазами, сказала низким голосом своему соседу, очень упитанному брюнету лет сорока, давно начавшему лысеть:

– Виль, вруби что-нибудь– веселенькое. Брюнет дожевал то, что было у него во рту за жирной щекой, поднялся и, осторожно ступая, будто под ногами была не июньская бархатная трава, а ржавые железные пробки и битое бутылочное стекло прошлогодних пикников, пошел на другую поляну, где стояли с распахнутыми дверцами три «Жигуленка» – синий, белый и гороховый. Он не глядя поманипулировал ловкими толстыми пальцами на панели синего «Жигуленка», и над полянами заскакали барабаны. Музыка была веселенькая, как и просила блондинка.

– Потише! – крикнул молодой и красивый, тот, что был не в плавках, а в брюках и рубахе.

Виль убавил звук и вернулся к скатерти. Блондинка встала и оказалась выше брюнета на полголовы.

– Ой, ноги затекли. – Она сделала мученическую гримасу, но тут же улыбнулась. – Потанцуем.

Виль хотел ее обнять, но она легонько оттолкнула.

– Это же рок.

Они недолго потоптали молодую траву и сели на свои места, выставив зеленые пятки.

– Жарко, – сказала блондинка. – Давайте выпьем.

Налили и выпили. Все, кроме молодого и красивого.

– Ты чего это? – спросил у него Виль.

– Не идет. Наверстаю.

– Купаться пора, – оказала блондинка.

Другая женщина, с глазами чуть менее голубыми, с коротко стриженными пепельными волосами, захлопала в ладоши и радостно воскликнула:

– Ура, ура, ура, идем купаться!

Мужчина, сидевший напротив нее в паре с яркой темноволосой женщиной, похожий упитанностью, движениями и еще чем-то неуловимым на брюнета Виля, хотя и был рыжеват, поглядел на нее с усмешкой и сказал:

– Ты что, Манюня, воды не видала? Не мылась никогда?

Она не рассердилась, несмотря на то, что «Манюня» уж никак ей не подходило. Это все равно что назвать Манюней какую-нибудь длинноногую манекенщицу, выхаживающую журавлиным шагом на помосте перед самой изысканной и понимающей публикой. Ее безмятежно-беспечные глаза имели всегда одинаковое выражение и смотрели одинаково на все – и на людей, и на вещи, но зато всегда одинаково ласково.

Так она посмотрела и на красивого молодого человека и спросила весело:

– Славка, а ты почему не переоденешься? Не хочешь купаться?

Он отмахнулся:

– У меня плавок нет. Не захватил.

– Можно и без ничего, девочки не возражают, – так она пошутила и сама засмеялась.

Слава бросил на нее короткий взгляд, который можно было расшифровать так: «Эх ты, Манюня! Зачем пошлить?» Но она не расшифровала, она еще раз пошутила:

– А ты возьми у Володи, у него запасные есть. – И рассмеялась еще пуще. Она подразумевала совершенно несоразмеримые габариты Славы и толстого Володи.

– Дура, чего ты ржешь? Я ему и дам, у меня японские, безразмерные, сжимаются, – сказал Володя.

Она опять не рассердилась, а сидевший рядом с нею мужчина, которому полагалось бы рассердиться, казалось, ничего не слышал. Вообще он как бы отсутствовал, на лице его блуждала некая рассеянная улыбка, словно он вспоминал о чем-то приятном. Но на самом деле он был просто пьян, гораздо пьянее всех остальных. По сравнению с Вилем и Володей он выглядел человеком нормального телосложения, но имел тот существенный недостаток, что ему можно было дать все шестьдесят.

Слава, располагавшийся по левую от пьяного руку, негромко посоветовал ему:

– Ты бы, Александр Антоныч, окунулся. Освежает. – И повернулся к Володе. Машка дело брякнула, дай попробую.

Они с Володей пошли к машинам, и минуты три спустя Слава явился пред ясными прекрасными очами молодых женщин в пестрых плавках. Он был весь обвит выпуклыми жгутами-мускулами и строен.

– Ах! – как бы удивляясь, воскликнула Манюня – Маша и больше ничего не сказала, только вздохнула.

И в лад ей вздохнуло в воздухе, и лес встряхнул в своих кудрях взрослых птиц и взъерошенных птенцов.

Но Слава не обратил на это никакого внимания. Он громко сказал:

– Еще по одной – и купаться! – Видно было, что он здесь законодатель.

Слава сел на свое место, по левую руку от Александра Антоновича, и спросил тихо, для него одного:

– С тебя еще не съехало?

Тот отрицательно покрутил головой, по-прежнему неопределенно усмехаясь.

Дальше Слава говорил словно чревовещатель – у него даже губы не двигались:

– Глупо. Что будет с Леной?

Александр Антонович поглядел на него с таким наклоном головы, будто у него болела шея, и впервые вымолвил несколько слов кряду:

– Конфискация? У тебя еще много есть.

– Но не будет, если ты не очухаешься, – зло ответил Слава.

Тут в их беседу вмешалась Маша-Манюня, как видно, все-таки слышавшая тихий разговор:

– Давайте, мальчики, конфискуем у Нинки «Наполеона». – Она показала пальцем на более яркую блондинку, перед которой стояла большая черная бутылка коньяка.

– Машка, ты уже хороша, – лениво возразил Слава. – Не выступай.

– Подумаешь, конфискация! – Она пожала плечиком. – У Видя дома этих пузатых бутылок – в кегли играть можно.

Рыжий Володя крикнул своим грубоватым баритоном:

– Купаться, черт вас побрал! – И нежно добавил для своей яркой темноволосой соседки: – Пойдем, Танюша?

Слава, закурив сигарету, молвил:

– Землянички поискать, что ли? – И медленно побрел в глубь орешника, огибая стоявшие на поляне автомобили.

Все встали. Манюня взяла безразличного Александра Антоновича под руку и повела его по тропинке вправо – тропинка эта, как и остальные, выводила к реке, но чуть дальше, метров за сто.

Виль рядом с Ниной и Володя в обнимку с Танюшей пошли прямо.

Они спустились– на узкий песчаный пляж. Володя поболтал ногой в воде и закричал:

– 0-го-го-го-го!

– Ты что, дурной? – возмутилась Танюша.

– А ты сама попробуй.

Она окунула в воду руку.

– Правда, как лед.

Они не удивились, что вода холодная, хотя жара стояла, пожалуй, градусов под тридцать. Все в городе знали, что Маленькая река рождается из ключей и вода в ней всегда намного холоднее, чем в Большой. Весна этим годом выдалась поздняя, и понятно, что Маленькая еще не успела прогреться. Четверо вернулись к скатерти-самобранке и продолжили застолье. Никто не заметил, сколько прошло времени – может, минут двадцать, – но вдруг с той стороны, куда удалились Александр Антонович и Манюня, донесся громкий вскрик. Они прислушались, но всё было тихо.

А еще минуты через две на тропинке появилась Манюня. Она была растеряна и дышала тяжело.

– Скорей, там Саша… – охрипшим голосом сказала она, подходя. – Ему плохо.

Вскочивший Виль потряс ее за плечи.

– Что с ним?

– Не знаю. Упал и не дышит, – ответила Манюня.

– Где он?

– Там, на пляже, у воды! – Ноги у Манюни неожиданно подкосились, и она мягко шлепнулась на траву.

– Черт, нажрется всегда как свинья, – в сердцах сказал Виль и с раздражением обернулся к Нине и Танюше: – Да помогите же вы ей!

Нина виновато развела руками:

– А что мы должны делать?

Но Танюша оказалась находчивее. Взяв из-под куста бутылку «Боржоми» и умело открыв ее, она прямо из горлышка облила лицо Манюни. Та села. на траве и долго терла глаза, тихо постанывая.

– Идти можешь? – спросил у нее Володя.

– Могу-у-у, – простонала Манюня.

– А где Славка? – не обращаясь ни к кому в отдельности, спросил Виль.

И, словно услышав его вопрос, на поляне, где стояли автомобили, появился Слава. Последние метры он преодолел бегом.

– Что случилось? – Он сразу оценил ситуацию. – Где этот. старый алкоголик?

– Она говорит, – Виль кивнул на Манюню, – на пляже.

– А ну вставай, – приказал Слава.

Он взял ее под одну руку, Виль под другую, и вся компания поспешила к реке. Манюня привела их на пляж, на то место, где Маленькая делала крутой изгиб. На песке были отпечатки босых ног – их, впрочем, сразу затоптали так, что похоже стало, будто пляж перекопали лопатой. Но Александра Антоновича на этом пляже не оказалось.

– Ты уверена, что здесь? – спросил Слава.

Манюня покааала пальцем в угол, где в пляж упиралась отвесная глиняная стена обрыва.

– Он тут лежал.

Долго они молчали, шестеро в купальных одеяниях, молчали, не глядя друг на друга, и за время этого молчания совершенно протрезвели.

Наконец Слава спросил у Манюни:

– Он плавать умеет?

– Откуда я знаю?! – визжащим голосом ответила она.

– Может, в лесу гуляет? – предположил Виль. – А может, она путает, может, он в другом месте лежит?

Они обшарили все пляжи, потом ходили по лесу и громко звали Александра Антоновича. Но он не откликался.

На этом кончилась сладкая сказка для взрослых. Начиналась горькая строгая проза.

Вернувшись к машинам, все быстро оделись. Виль, заткнув пробкой недопитую черную бутылку, отдал ее Нине. Из остальных бутылок вылил остатки на траву, побросал пустую посуду на скатерть, завязал скатерть углами крест-накрест со всем, что на ней было, и положил разноцветно промокший узел в багажник своего «Жигуленка», сказав Нине мимоходом: «Выбросим по пути».

Потом Слава велел женщинам садиться в машины, а Виля и Володю отозвал в сторону и спросил:

– Что будем делать?

– Надо заявлять в милицию, – сказал Виль.

– Это ясно. Кто будет заявлять?

– По-моему, женщин нечего мешать, – сказал Володя. – Пойдем втроем.

Слава сказал:

– Мне не с руки. Я же нездешний. Начнутся вопросы…

– Брось трепаться! – неожиданно взорвался Виль, и Слава сразу утерял вид законодателя.

– В чем я треплюсь?

– Тебя у нас каждая собака знает. Ты этому Перфильеву лучший друг… Ты его и сюда сам привез… Чего ж юлишь?

Слава посмотрел на Виля в упор.

– Ладно. Тогда едем все.

Теперь настала очередь юлить Вилю.

– Не могу же я Нинку в милицию тащить…

– Верно, – поддержал его Володя.

– Что же предлагаете? – спросил Слава. – Как объясним? Мол, вчетвером мальчишник устроили? Кто поверит?

– Зачем? – возразил Виль. – Есть Манюня. А у нее никого, одна бабка.

– Значит, всё на одну Манюню валим?

– Она с ним была. И она же его последняя видела. Это важно, – со значением уточнил Виль.

Слава немного подумал, опустив голову.

– Ну что ж, пусть будет так.

Виль сел за баранку в синий автомобиль, Володя – в гороховый, Слава – в белый, на котором был московский номер. В таком порядке они и тронулись.

Слава посмотрел на притихшую Манюню-Машу, сидевшую рядом.

– Проверь, есть там деньги? Все равно пропадут.

Он имел в виду одежду Александра Антоновича – синий пиджак и серые брюки, лежавшие под рубахой на заднем сиденье. Манюня перегнулась, взяла пиджак.

В левом внутреннем кармане она нашла служебное удостоверение, расческу в чехольчике из тисненой кожи и блокнот в переплете из зеленого сафьяна. В блокноте между страницами лежала пачка новеньких пятидесятирублевок. Слава взял блокнот.

– Про это молчок.

Манюня прокричала ему в ухо:

– Сволочь!

Слава выдернул из блокнота деньги, правой рукой, держа левую на руле, открыл сумочку Манюни, сунул в нее пачку, защелкнул и, не глядя на Манюню, ударил ее костяшками кисти по губам, ударил больно, не шутя. Машина вильнула на узкой и ухабистой лесной дороге, послышался какой-то хрустальный хруст, и Слава резко затормозил. Выйдя и осмотрев капот и радиатор, он чертыхнулся: его угораздило въехать левой фарой в сук, торчавший из ствола высокой ели. Фара вдребезги, лампа тоже. Но в целом пустяки. Этот сук мог бы торчать и на уровне ветрового стекла…

Слава сел за руль, сунул в карман лежавший на сиденье блокнот, и они поехали дальше. Перед выездом на шоссе он сказал задумчиво и как будто с догадкой, только что пришедшей на ум:

– Слушай, милая, а ты его не купнула?

Манюня плакала и потому не сразу поняла вопрос, а когда поняла, судорожно всхлипнула и попыталась открыть дверцу, но Слава сжал ее руку, дернул на себя так, что Манюня оказалась к дверце спиной.

– Ты и правда дура. Шуток не понимаешь.

– Останови, я выйду, – уже совсем трезвым голосом устало попросила она.

– Нет, милая, едем в милицию. Ты его последняя видела. Ты.

Манюня не уловила в его словах ничего особенного и, кажется, успокоилась, но через минуту снова заплакала, уткнув лицо в ладони.