Сказ столетнего степняка

Аульная вольница

Мы происходим из древнего казахского рода керей – ашамайлы, аксары, акымбет. Из нашего рода аксары-кереев вышел Марал ишан – святой, целитель, мусульманский религиозный деятель, духовный вдохновитель национально-освободительного движения Кенесары-хана и Наурызбай-батыра. В настоящее время мавзолей Марал ишана в Кармакчи, на просторах Сырдарьи – место поклонения паломников. Люди приезжают сюда со всех концов света, ночуют и молятся Всевышнему, прося помощи. И тяжело больные чудом выздоравливают.

Происходит от аксары-кереев и святой, целитель Салык мулла. Сказывают в народе, что буйные сумасшедшие вмиг успокаивались, как только переступали порог дома муллы. И до сих пор, если кто-то, проезжая мимо его могилы на Кокшетаущине, не помолится, то с ним случается беда. Так один проезжал мимо на телеге, пьян был, громко смеялся и матерился, приехал домой, и у него рот искривился, язык отнялся! Мать быстро зарезала барана, поклонилась могиле святого, попросила прощения – и сын выздоровел!

К нашему роду относится так же величайший певец казахской степи, композитор, поэт Биржан-сал. Легенда гласит, что в тихую лунную ночь, когда пел Биржан-сал на возвышенности Беркутты – Орлиная, его голос был слышен в окрестных аулах и долетал аж за пятнадцать верст, до самой сопки Намазгул. А когда он брал самые высокие ноты и распевался во всю мощь своего божественного голоса, пролетающая в небе птица камнем падала вниз и лишь у самой земли успевала раскрывать крылья и опять взлетала ввысь вместе с дивной мелодией.

Нас было семеро: пятеро братьев и две сестры. Самый младший наш брат умер еще в колыбели. В самом начале двадцатого века какая-то непонятная эпидемия косила казахские аулы. Случалось, что за один день хоронили по нескольку детей из одной семьи! Мы тоже переболели, но чудом остались живы. Наверное, эта была корь или обычная краснуха. Но что поделаешь, тогда медицина царской России почти не доходила до степной глубинки, и дети были бессильны против заразы. В основном нас тогда спасала от многих болезней чистота крови, жесткий естественный отбор и природная закалка с самого рождения. Мы росли в довольно суровых условиях, питались натуральной пищей и были в постоянном движении. Спокойное величие степи сызмальства учило нас выдержке. И эта выдержка не раз спасала меня в бешеном водовороте событий.

Мы, аульные дети, любили степь и целыми днями бродили по окрестностям, играли в разные забавные игры. Иногда даже, подражая взрослым, охотились на сурков и барсуков. Летом мы жили в юртах на джайляу – летнем пастбище. Весной кочевали все вместе, весь род, аул. Нам, детям, было очень весело после зимних морозов и буранов резвиться в цветущей степи.

Я помню, как возле аула, на склоне холма, паслась наша стреноженная синяя кобыла. К ней был привязан маленький рыженький жеребенок. Отец с матерью ходили доить кобылу. Я не отставал от них. Для меня, шестилетнего, это было целое путешествие. Лето только начиналось, и степь расцветала. Порхали бабочки, прыгали кузнечики, висели в воздухе стрекозы… Я гонялся за ними, а они разлетались в разные стороны. Их песня, многоголосый хор степи звучит до сих пор в ушах. Пахло полынью и ковылем. Я вдыхал полной грудью аромат степного разнотравья и пьянел от радости. Жеребенок, отвязанный от кобылы, подходил ко мне. Я обнимал нежно его шею. Отец держал кобылу, а мать доила молоко в деревянное ведерко. Запах саумала, свежего кобыльего молока, щекотал нос, будоражил кровь. Маленький аул лежал как на ладони. Высокое небо было чистым, редкие белые облака тихо плыли в дальние края. Солнце светило весело и грело нас своими добрыми лучами. Отец с матерью ласково смотрели на меня. И был я безмерно счастлив!

Эта картина из далекого детства, малюсенький кусочек долгой жизни, иногда всплывает из глубины памяти и стоит перед глазами, согревая душу. Тогда на мои старые глаза наворачиваются слезы, и не могу понять толком, то ли от счастья, то ли от тоски. Безвозвратно ушедший миг жизни возвращается неожиданно и дарит теплый свет далекого счастливого детства, в то же время подвергая сладкому сожалению о навсегда прошедшем!

Меня иногда спрашивают любопытные ученые о самом раннем впечатлении, которое помню до сих пор. Наверное, им интересно, с какого возраста столетний степняк помнит свою жизнь? Ответ повергает их в шок! Я помню одно событие, а ведь тогда мне было два с половиной года! Правда, более подробно об этом рассказали потом родители. Бегал я тогда перед юртой, а старшие сидели на траве и слушали рассказы легендарного Курентай-батыра – богатыря, приехавшего в гости из соседнего аула. Тут прибежал наш большой черный баран. Он был очень сильным и бодливым, и даже старшие остерегались его. И я, побежав ему навстречу, споткнулся и упал прямо перед ним. Увидев человечка на четвереньках, баран принял это как вызов. И вот чудо – я помню этот момент – черный баран сначала понюхал мою голову, потом стал отступать, чтобы боднуть. Я громко заплакал, стоя перед ним. Баран замешкался. В это время раздались крики взрослых – отец и мать бежали ко мне. Вот это помню точно! А остальное потом много раз пересказывали родители. Оказывается, баран отпрянул, вспугнутый отчаянными криками, но в следующий миг опять приготовился к удару. И тут между мной и бараном первым оказался старый Курентай-батыр, которому было уже тогда восемьдесят пять лет. «Мы даже толком не поняли, как он успел!» – удивлялись потом родители. Когда мать, вся в слезах, только успела схватить меня, старый Курентай спокойно схватил одной рукой за рога бодливого барана и сильно дернул. Одним мощным рывком старец свернул ему шею, и отцу пришлось быстренько зарезать барана. Родители не только не сожалели, но были рады этому. «Курбандык – жертва!» – сказали они и угостили мясом весь аул. Все говорили, что Аллах сохранил мне жизнь, и благословили, предрекая долголетие.

Одно из самых ярких впечатлений детства – дружба со стригунками. Почти каждый аульный мальчонок, даже из бедной семьи, имел своего «боевого коня» – стригунка. А кто постарше, ездили на тай – годовалой лошади. Обученные, смирные, такие милые, они становились нашими верными друзьями и, как тогда казалось, навеки. Мы любили кататься верхом по широким раздольям, устраивали байге – скачки. Ветер свистел в ушах, земля, казалось, летела навстречу, а мы, покоряя пространство, срастались со своими стригунками, чувствовали себя единым целым, как кентавры!

Иногда, подражая взрослым, устраивали кокпар – конную спортивную игру, где группа всадников борется за тушу козла, стараясь вырвать ее из рук противника и ускакать. Только вместо козла делили высохшую шкуру. Это была потеха, не сравнимая ни с чем! Бывало, вцепившись в шкуру и не желая отдавать ее сопернику, не справлялись с более сильным старшим противником и соскальзывали со стригунка на траву! Детские голоса и веселый смех наполняли степь, оглашая весь мир, что здесь живут потомки кочевников – вольные дети великой степи!

Эта была самая счастливая пора нашей жизни.

На такыре – ровном месте – мы со своими сверстниками играли в сака. Сака, или большой асык, коленный сустав ноги коровы, была основной убойной силой этой старинной игры степняков. А костяшки из ноги коров и лошадей, по которым бьют сака, назывались дый. Цель игры состоит в том, чтобы, бросая свой сака, выбить альчики играющих. Тот, кому удается это сделать, забирает себе выбитый дый. Кроме того, каждый участник игры должен иметь свой собственный сака и несколько дыев: по очереди каждый бросает сака в воздух и если сака падает и встанет ребром – алшы или тайкы, или встанет перпендикулярно – омпа, то хозяин получает право бить по дыям. А если сака падает на спину или ничком, то хозяин пропускает ход. Получивший право бить мальчик долго, аккуратно прицеливается и, виртуозно прокрутив сака вокруг своей оси, пускает его со всей силы в сторону дыев. Когда сака попадает точно по центру близко поставленных друг от друга дыев, несколько дыев разлетаются в разные стороны. Атаковавший измеряет расстояние от линии до каждого улетевшего дыя ступнями. По предварительному уговору, если дый полетить на три или пять ступней, то бросавший считается выигравшим. А если нет, то он ставится опять на кон. Игра продолжается до тех пор, пока на кону остаются дыи.Игра очень подвижная, требующая смекалки и ловкости, скорости и выносливости, очень полезная для здоровья и физической подготовки детей. Когда игроки входили в азарт, то спорили по поводу и без, кричали до хрипоты и от радостиуспеха, и от досады. Интересно, но в тот момент и вправду казалось, что нет ничего важнее в мире, чем победа в этой игре! Какими мы были наивными и чистыми душой!

Уставшие от детских игрищ, мы любили молча посидеть на холме, предаваясь своим размышлениям. Как волны могучего океана качались ковыли, унося наши детские фантазии в неизведанные дали, а запах полыни щекотал нос. Этот аромат степи на всю жизнь остался в памяти, впитался в кровь и душу.

Меня тогда сильно, неимоверно сильно тянуло к путешествиям и приключениям. Особенно это проявлялось на закате. Закат солнца в степи неповторим. Глядя на красный горизонт, смутно чувствуя величие и таинство мира, я вздыхал, не понимая причину своего томления.

Ночью мы любили смотреть на звездное небо. Звезды манили к себе. Особенно поражал воображение Млечный путь – Кус жолы – Птичий путь.

Казахи называют Большую медведицу Жетикаракшы, то есть Семь разбойников, Полярную звезду – Темирказык, Железный кол. А самые крайние две звезды на конце ковшика Малой медведицы – Ак боз ат – Белый конь, и Кок боз ат – Сивый конь. Мифология кочевников гласит, что семеро разбойников веками пытаются украсть этих коней, привязанных к Темирказык – Железному колу. И не могут, потому что Темирказык кружится вокруг своей оси, уводя коней от приближающихся к ним разбойников. Кружатся вечно Жетикаракшы-разбойники вокруг Темирказык. По древнему верованию, если семеро разбойников украдут коней, то случиться катастрофа во Вселенной. Но люди верят, что незыблемый Темирказык – Полярная звезда – не позволит этого.

Ох, как мне хотелось улететь в небеса, блуждать до утра среди ярчайших звезд, прикоснуться к ним, погладить ладонью Темирказык и покататься на Ак боз ат и Кок боз ат!

Из уст в уста передавали наши предки свою историю – легенды и предания, притчи и мифы.

Иногда в наш глухой аул заезжали жыршы – сказители. Вечерами мы слушали их сказания о батырах – эпических героях. Завораживающие поэтические слова древности проникали в наши юные души, а певучие голоса степных рапсодов уносили вглубь веков. И мы, дети, буквально прилипали к сказителю, жадно проглатывая каждое его слово и музыку речи, пропитываясь силой аруахов – духов предков.

Сейчас думаю, что из уст в уста передавали наши предки свою историю. Легенды и предания, притчи и мифы – это некий энергетический сгусток времени. Запечатлевая эпоху в эпосе словом, народ сохранял свою историческую память, оберегал самобытность. Тогда мы этого не понимали, но чувствовали что-то таинственное, глубокое в древних сказаниях и песнях.

Из рассказов аксакалов – белобородых старцев и жыршы-сказителей – мы узнали, что казахи не всегда были боданы белого царя. У нас была своя славная, героическая древняя история, уходящая корнями в незапамятные глубины тысячелетий.

Мой отец Аманжол не был сказителем, но он знал наизусть много песен и легенд, которые вечерами рассказывал нам. Иногда он читал из книжек, напечатанных в Казани арабской вязью и хранимых в деревянном сундуке, казахские песни о батырах, притчи о пророках и мусульманских святых. От пожелтевших страниц тоненьких книжек веяло чем-то таинственным, старинным, непостижимым детскому разумению, но близким душе.

Отец рассказывал о миссионерах, о переводах Библии на казахский язык. Он разъяснял, что эти миссионеры, под видом просветителей и этнографов, преследовали далеко идущие цели. Они старались распространять и насаждать религиозные предания и притчи христианства среди казахов, чтобы затем легче было их крестить! Передовые, грамотные деятели степи своевременно поняли подоплеку такой деятельности и начали издавать книги, пропагандирующие духовные ценности ислама. Сказители-жыршы начали создавать и сказывать дастаны – эпические поэмы о пророке Мухаммеде алейхиссалям, мусульманских и национальных героях. Это было протестом против религиозной экспансии, надежным духовным щитом национального самосознания.

Отец рассказывал нам, как наш прапрадед Бектемир был прозван в народе Шораяк – хромой Бектемир-батыр. Однажды в бою с джунгарами он был ранен в бедро вражеской стрелой. После ожесточенной битвы воины возвращались домой. А у Бектемир-батыра нога опухла и начала гноиться – наверное, началась гангрена. И тогда он сам себе отрубил ногу острой саблей и остался жив!

Наш дом в зимовке был построен из сосновых бревен – невысокие две половинки, разделенные большой печью, и сенек – сени. Он считался редкостью среди казахов в те времена, потому что большинство людей жили в основном в глиняных мазанках, а очень бедные даже в землянках. Потолок нашего уютного дома был выложен оструганными досками. Никто их не красил, и доски были вдоль и поперек расписаны естественными узорами – те места, где росли сучки, представлялись нашему взору загадочными картинками. Я долго рассматривал потолок родного дома, каждый раз по-новому представляя узоры из завитушек. То виделась мне сказочная крепость, а вот батыр-богатырь скачет, чтобы завоевать ее. То представлялся зверек, то птица–самрук, то девица прекрасная, идущая за водой. Или вдруг картинка превращалась в джалмауз – бабу-ягу и гналась за детьми чабана. Таким образом наш потолок развивал детскую фантазию. Сейчас, думаю, наше воображение было тогда для нас неким телевидением, интернетом, виртуальным миром.

Окна нашего дома были маленькими. Зимой, когда свирепствовали лютые морозы, мы, все братья и сестры, любили смотреть в окно. Мороз рисовал красивые узоры, мы продували в них дырочки и как в глазок глядели на заснеженную степь. В дни, когда бушевал буран – снежный ураган, нас, особенно меня и Салима, невозможно было оторвать от окна. Я буквально примерзал к окну и улетал вместе с метелью в дальние края! Вот так мы росли, глядя на большой мир через маленькое окошко родного дома!

Мать топила печь березовыми поленьями, и мы любили смотреть на пылающий огонь. Дрова трескали, огонь набирал силу, в доме становилось теплее. Когда огонь угасал, мать раскладывала красные, большие угли ровными рядами и ставила на них таба – чугунную круглую сковородку с тестом. Скоро выпечка была готова, и мы с шумом ели горячий таба нан – домашний хлеб с маслом. Хлеб был вкусным, корки хрустели на зубах, доставляя не сравненное ни с чем удовольствие. Мы благодарили родителей, и мать, счастливая, радостно смотрела на нас и тихо говорила: «Шукр, алла, тауба!» Отец умиротворенно подкручивал усы и попивал айран из деревянной аяк – миски.

Наша мать Батима была из рода аргын, караул. Иногда, развеселившись, она затягивала старинные песни.

Четыре стены дома были как четыре стороны света. Мы играли то в одной, то в другой стороне и каждый раз как будто заново открывали себе новый мир.

Я помню до сих пор, как в детстве с младшим братом Салимом ездили погостить к старшей сестре Мариям. Она с мужем и детьми жила возле горы Макпал, за аулом Кудукагаш – Колодец и дерево, на опушке соснового бора. В ауле было много баранов. Нас привозил туда из нашего аула, очень далекого, как тогда нам казалось, кто-нибудь из старших, и оставлял на несколько недель. Ну, эти сорок-пятьдесят километров для нас, детей, были действительно дальним путешествием. Тогда не было машин, техники. Преодолев этот дальний путь на конных санях, мы, степняки, вовсю наслаждались дивной лесной природой!

Часто с племянниками уходили в лес, вооружившись топором, лопатой и палками. Чистый белый снег, как раскрытая книга, был полон узоров сложного письма – звериных и птичьих следов. Мы старались их прочесть и выследить кого-нибудь. В пылу азарта доходили до окраины поляны, останавливались посреди высоких сосен и, вдыхая морозную свежесть соснового бора, застывали в блаженстве. Лес дышал здоровьем и заряжал нас неповторимой энергетикой. Младший брат Салим, непоседа и озорник, все время норовивший разгрести снежные сугробы в поисках зверьков, тоже останавливался возле сломанного большого дерева. Я глядел на вершины деревьев, и, казалось, вечно молодые, зеленые кроны величественных сосен плывут вместе с белыми, густыми облаками. От тишины шумела в ушах кровь и кружилась голова, и так хотелось уплыть вместе с облаками в дальние, таинственные края. Но я понимал, что это невозможно, и мысленно просил облака передать привет народам, обитающим в далеких странах. Иногда нарушал тишину стук дятла по дереву: тук-тук! Мы прислушивались: не выдержав мороза, с треском ломался сук и падал шумно оземь.

Возвращались домой в сумерках, усталые, но довольные путешествием в лес, с раскрасневшимися от мороза лицами. Сестра Мариям кормила нас мясом и горячим бульоном. Наевшись, мы ложились поудобнее вокруг бабушки Алтын, свекрови сестры, и просили ее, чтобы она рассказала нам сказки. Бабушка Алтын была доброй, светлой женщиной. Она носила жаулык – сплошной головной убор из белой ткани, укрывающий ее голову, шею и плечи. Открытым оставалось только лицо. Глаза Алтын-апа наполнялись теплым светом, она увлеченно рассказывала древние сказки и сказания. При свете керосиновой лампы наши собственные тени в мазанке были похожими на что угодно, а в полутемных уголках как будто бродили тени сказочных персонажей. Много интересных сказок степи и востока рассказала нам Алтын-апа и я благодарен ей до сих пор. И когда вспоминаю старую сказочницу, снова чувствую себя тем маленьким десятилетним мальчиком, внимательно слушающим ее проникновенные рассказы. Иногда кажется, что самыми счастливыми мгновениями моей жизни были эти зимние вечера сказок в старой зимовке.

Одна притча врезалась в память на всю жизнь. Однажды к пророку Мухаммеду аллейхиссалям обратился богатырь Хазрет Гали – Азрет Али. Он сказал, что чувствует себя настолько сильным, что смог бы поднять землю и прокрутить ее над головой как мячик, если бы Всевышний дал ему ручку от земли. Пророк многозначительно улыбнулся, но ничего не сказал. Азрет Али поехал дальше. И вот он едет в степи на своем скакуне Дульдуле и встречает белобородого старика. Поздоровался с ним. Аксакал вежливо ответил на его приветствие, положил свою маленькую суму на землю. Чуть поговорив с Али о том о сем, старик попросил силача подать ему суму, так как ему трудно нагибаться. Али, не слезая с коня, хотел кончиком кнута поднять суму. Но это ему не удалось! Удивленный Али нагнулся и мизинцем хотел поднять суму. Опять не смог! Раздосадованный герой схватил железной рукой поклажу старца и рванул, но сума даже не сдвинулась с места. Кровь ударила в голову Али, и он в ярости, со всей своей могучей силой начал тянуть эту злосчастную суму, опершись ногами в стремена. Да потянул он с такой силой, что боевой конь, легендарный Дульдуль, по колено вошел в землю! Но сума даже не сдвинулась с места. Тут аксакал подошел к Али, извинился за беспокойство, легким движением двух пальцев закинул суму на плечи и пошел своей дорогой!

Растерянный Али примчался к пророку и попросил разгадать эту таинственную историю.

Пророк лучезарно улыбнулся и молвил:

– Ты же возгордился, посчитал себя сильным и думал, что сможешь повертеть землю над головой? Так вот Аллах дал тебе потрогать ручку земли, чтобы ты понял свою гордыню и покаялся!

Тут Азрет Али понял все…

Глубокий, многозначительный смысл этой притчи, как мне кажется, должен дойти до каждого землянина от мала до велика. Никому не дано брать за ручку земной шар и вертеть им как захочется, то есть вершить судьбу планеты! Только Всевышний определяет судьбу Земли и Вселенной! А люди должны жить в мире и согласии в этом общем ковчеге человечества, бороздящем безграничный океан Космоса!

Было еще одно яркое впечатление – русские переселенцы. Говорят, вначале наши встретили их враждебно. Считали, что они враги, чужеземцы, и пришли отбирать наши земли. Отдельные отчаянные храбрецы вредили им как могли, а при удобном случае даже убивали их. В народе ходили легенды, что Курентай-батыр долго воевал с пришельцами, но наконец поняв, что невозможно остановить русское переселение в наш край, смирился с неизбежным.

Со временем все начали привыкать к новому соседству. Постепенно стали общаться, обмениваться бытовой утварью, перенимать опыт жизни друг у друга.

Наш отец Аманжол, ярый противник царской колонизации, ко всеобщему удивлению подружился с переселенцем Майдайкином из поселения у озера Жокей – Джукей. Места здесь красивые, земли плодородные, раньше они принадлежали казахам. Но царские власти просто забрали эти земли. В те времена все красивые и плодородные земли прибирали к рукам русское казачество и переселенцы.

Майдайкин был огромным, крепким мужиком. Помню, ходил он вразвалочку неторопливыми большими шагами. Говорил громко и четко. Аульчане дали ему кличку Сары-орыс – Желтый русский. Удивительно, вроде все русские светлые, и всех можно было бы назвать желтыми, но Майдайкин был действительно самым ярким Сары-орыс – Желтым русским. У него не только кожа, но и волосы были золотистыми. Он привык к своей кликухе и даже обижался, когда при нем кто-то из казахов нечаянно обронял поговорку: Сары орыстын бари орыс – все русские желтые! То есть, давал понять, что здесь только он настоящий Сары-орыс! Моего отца Аманжола и Майдайкина казахи прозвали тамыром. Почему-то так повелось в народе, если казах дружит с русским, его называют тамыр. Тамыр означает, во-первых, корень, во-вторых, кровяной сосуд – вена, артерия. Думается мне, что этим многогранным словом подчеркивается важность казахско-русской дружбы, вот, мол, срослись корнями, стали кровными братьями. Ну, что бы там ни говорили, в случае с нашим «сары-орыс» в этом была доля правды.

Часто он бывал у нас. Отец тоже навещал его и каждый раз привозил какие-то диковинные вещи. Они просто обменивались.

Однажды он взял меня и Салима с собой. Для нас это было открытием целого нового мира! Мы увидели такие вещи, о существовании которых и не подозревали. Нас удивили вещи из железа – орудия труда. Соха-плуг так поразил нас, что мы пытались им пахать землю. Я стал конем, впрягался и старался сдвинуть с места тяжеленный плуг, а Салим ловко управлял! Но больше всего нас потрясло ружье Майдайкина.

Наш тамыр дал нам подержать его. Мы с Салимом наперебой хватали ружье, держали в руках так и эдак, но не знали, что с ним делать. Я взял ружье за ствол и хотел помахать как соилом – боевой палкой, а Салим в свою очередь взялся за приклад и сделал несколько колющих движений, как с найза – копьем. Майдайкин засмеялся и показал, как и чем заряжается ружье, как прицеливаться и стрелять. Мы тогда толком не понимали, что такое огнестрельное оружие, но интуитивно чувствовали страшную силу, затаенную в гладком, холодном металле. Салим оказался проворнее, быстро смекнул, что к чему, и начал изображать стрельбу – палить от руки, не прицеливаясь, и громко, азартно произнося при этом «пух, пах, пух!» Отец любовался его ловкими движениями, а Сары-орыс, Желтый русский, крутил усы и качал головой. Да, это была первая встреча наивных степных детей с ружьем, и теперь я понимаю, почему так загрустил наш тамыр Майдайкин.

Нас пригласили к столу. Жена Майдайкина разливала чай из толстого блестящего самовара и угощала нас горячими пирожками с квашеной капустой. Мы с Салимом впервые ели пирожков, они были необыкновенно вкусными.

Отец беседовал со своим тамыром. Мы ничего не понимали, но помню, иногда они начинали спорить на повышенных тонах, и нам становилось не по себе. Уже потом, по дороге в аул, отец нам пересказывал суть разговора.

– Тамыр говорит: пойми ты наконец, Аманжол, меня правильно и раз и навсегда запомни – не от сладкой жизни русский мужик оторвался от родной земли и пришел в твои степи! Нас тоже закинули сюда силой! Да и еще показывает при этом пальцем наверх. Догадывайся, мол, кто!

– Кто!? – шумно спрашиваем мы с Салимом.

– Ясно, кто… Белый царь, их батюшка!

Отец только грустно хмыкнул. Мы тогда толком не понимали, зачем все эти споры и разговоры.

Отец рано начал учить нас читать и писать. Быстро, азартно я научился грамоте – арабские литеры излучали свет знания. Мне очень нравилось расшифровывать арабскую вязь, по буквам, по слогам складывать целое слово, затем предложение и вникать в их смысл. Повзрослев, я открыл для себя кириллицу – русскую письменность – и совершенно новый мир.