Сказание о Громушкиных

VII

Улетели старшие Гурвичи, обещали к приезду молодых снять для них квартиру, все подготовить, разведать, где лучше зятю букинистический магазин открыть. Барахла особого с собой не тащили – деньги есть, а как перевести их в Израиль – это уж старый Гурвич знает и умеет. Вот и книжек Витиных вывезли много, чтобы молодым потом легче было. Хотя и у отца-Громушкина на таможне тоже связи, но Гурвич в этом отношении – ас.

Молодые не спеша собирались. Витек поменял паспорт, стал Виктором Тимофеевичем Гурвичем… Юлька говорит – смешно, да кто там на Западе смотрит на отчество?

У Витька с женой состоялся серьезный разговор – он открыл ей свой секрет про Машину, что стоит в гараже. Мать посоветовала: от жены тайн быть не должно, а то как уедешь сюда этими своими делами заниматься, мало ли – задержался, а она подумает – девку завел. И вообще, жене врать не положено. Мы с отцом – никогда…

Марина слушала, не шелохнувшись, как завороженная.

– Ну, – говорит, – обалдеть! Прямо научная фантастика, братья Стругацкие! Даже не верится… Только я давно чувствовала, есть у тебя какая-то тайна. Необыкновенная. Не спрашивала, считала: сочтешь нужным, сам скажешь. Ты же в мои дела не лез, вот и я… Только, если теперь ты отправишься… туда, в глубину веков, буду волноваться – а вдруг что не сработает и застрянешь где-нибудь среди дикарей. Вот как, например, ты можешь быть уверен, что пока отлучаешься по своим делам, а Машину оставляешь в лесу, ее не утащат местные. Или сломают. Что тогда?

Об этом Витек и сам не раз думал. Сперва все семейство считало, что поляна, куда их приносит Машина, – уж в такой глуши, что там, как говорят, не ступала нога человека. Но потом старший Громушкин столкнулся с мужиком, которому потребовалась "чугунка", потом Витек обнаружил деревню с церковью, которую посетил. А еще – село, куда ходили на базар Валентина Павловна с дочкой. Старший Громушкин тогда и врезал в дверь такой замок, который и сегодняшним-то ворам не открыть, а что взять с диких крестьян? И все же… Стали, уходя, маскировать Машину, забрасывать ветками, еловыми лапами. А еще позже Витек однажды захватил с собой лопату и обкопал Машину по периметру, отчего она слегка осела, стала казаться ниже. Очень-то зарывать нельзя – дверь не откроешь. Казалось бы, что могли, сделали. А все же, отправляясь надолго в Петербург за книгами, Виктор на обратном пути всегда волновался, выходя на свою поляну. А вдруг да нет Машины? Что тогда?

Бог уберег. Обходилось.

Все это он изложил жене, смягчив краски – мол, никому не под силу утащить такую штуку, тут подъемный кран нужен… ну и так далее. Марина покачала головой, но ничего больше не сказала.

А Витек смеется:

– До сих пор судьба берегла, будем надеяться, и дальше повезет. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Он чуть не каждый день катался теперь на дачу, а оттуда – куда заранее наметит. Как-то вдруг сестра пристала прямо с ножом к горлу:

– Вить, а Вить! Как бы так сделать, чтобы попасть в тридцать третий год?

– В 1933-й? Зачем тебе?

– Да не понимаешь ты! Не в тысяча девятьсот, а в тридцать третий. От Рождества Христова.

– Зачем?! Чего я там забыл?

– Ты – ничего. А мне надо. Хочу посмотреть, как все там было. Вот родители в Бога не верят и нас так воспитали. Мама, правда, последнее время стала в церковь ходить… Но ведь, если мы там окажемся, мы же все увидим – и Христа, если он был, и Иуду, и Понтия Пилата… Узнаем, как все – на самом деле! На Голгофу взойдем…

– Очнись, Громушкина, то бишь Воскресенская! Охренела? С брюхом ей – на Голгофу! А главное, как же это мы попадем с нашей дачи в Иерусалим? Забыла, что Машина в пространстве не перемещается, только во времени. И возвращается туда, откуда отправилась…

– Нет, ты погоди! – сестра не отстает. – Это важнейшее дело! Поедете в Израиль, возьмите ее с собой, и уж там…

– Где твоя крыша? Совсем уехала? – Как это мы такую бандуру через границу попрем? Кто ее пропустит? И вообще, причем здесь ты? Ей рожать через две недели, а она – Христос.

Еле отбился, пристала хуже банного листа. Открытие ей, видишь ли, сделать надо. Даже разревелась:

– Пусть туда нельзя, в Иерусалим! А здесь сколько всего можно узнать с такой Машиной! Если на то пошло, ты вообще преступление совершаешь, что держишь ее у себя, используешь только ради наживы. Ты обязан отдать ее ученым, это такой переворот в науке! А тебе – Нобелевку.

– Да сдалась мне твоя Нобелевка! Мне бабло нужно, ясно тебе?.. А отец? Да он и слушать не станет. Много у него осталось радостей в его-то возрасте, а ты – отобрать? И чего на тебя нашло? Раньше такого не говорила, одурела, небось, от беременности, башню, видать, снесло…

– Раньше дурой была. И тебя боялась. Отца – тоже… – рыдала Юлька.

Марина, молча слушавшая эту перепалку, вдруг сказала:

– Как говорится, по большому счету, ты, Юля, права. Но ведь каждый по своему счету живет, у каждого свои ценности. Так что пусть уж Витя использует Машину, как ему лучше. И для Тимофея Алексеевича это – любимая игрушка. Придет лето, что он будет делать? Витя дело говорит: у отца теперь одна радость – рыбалка в чистом озере, грибы да природа. А дальше… там видно будет.

И Юля замолчала. Подумала – Витька все равно уезжает, отец уже старик, семьдесят два года скоро. А она – наследница… Стыдно так думать, но ведь правда же!

Через две недели Юлька родила сына. Назвали Алексеем, Алешей. В честь прадеда Громушкина. "Только бы не пошел по торговой части! – подумала. – Хорошо бы – в другого деда, ученого, в Мишкиного папу".

Витек подарил сестре за племянника кольцо с бриллиантом. Лучше бы денег дал на поездку – Миша хотел в Крым на раскопки. Но дареному коню, как известно… Деньги для Миши потихоньку сунула Юльке Марина.

В марте молодые улетали в Тель-Авив. Старый Громушкин вдруг совсем расклеился, в аэропорту даже слезу пустил: когда теперь увидимся? Оттуда, говорят, первый год выезжать нельзя. Витек утешал – соскучитесь, приедете сами. Вызов организовать – раз плюнуть! Мать не плакала. Еще месяц назад вдруг попросила Виктора купить ей компьютер с модемом, книгу для "чайников", теперь осваивала электронную почту. И так здорово у нее это пошло, муж диву давался – вот ведь называл ее в молодости счетами и арифмометром, так и осталась умной да вострой. Так что переписываться с сыном можно будет хоть каждый день. У него в Иерусалиме, в новой квартире, что Гурвичи сняли, уже стоял компьютер последней модели. Квартира – в пригороде Маале-Адумим, рядом с Гурвичами. Те звонили, говорят – вид с балкона изумительный, горы, а сейчас вообще красота, весна – все зеленое, цветет. Теракты? А где их нет? Арабов, правда, везде полно, как собак нерезаных… Противно, а куда от них денешься?

Еще сказали, что ходят в горы по грибы. Там, дескать, полно маслят, а местные дураки их не берут. Вообще по голосу старого Гурвича ясно было – они довольны. Только у матери Марининой сердце что-то пошаливает – перемена климата. Летом будет тяжело, но – ничего, кондишен есть, и врачи тут – не то, что у нас. Короче, ждут молодоженов – не дождутся. Отец Громушкин, когда услышал о том телефонном разговоре, надулся – вечно… этим везет. И арабы им, видишь ли, не угодили, А сами-то? Его собственному сыну свою фамилию втюхали. Умеют устроиться, это уж так. Тогда смолчал, а стали прощаться, слеза и прошибла. Старость, видать, раньше был крепче.

Витек теперь все вечера проводил у сестры в профессорской квартире – ликвидировал свою литературную и историческую серость. А то натаскал Пушкина с Лермонтовым, а там ведь еще и Гончаров с Тургеневым были, и Некрасов, и Гоголь, которого сестра в свое время ему подсунула, когда впервые собрался в Петербург, а в начале XX столетия – Серебряный век: ранняя Ахматова с Гумилевым, Цветаева, Андрей Белый…

Дурак ты был, Витька, вовремя ни фига не читал, вот теперь голова и пухнет.

Составили с Юлией список, из какого времени что лучше брать. Совершил Витек несколько рейсов, "скупился", как Марина шутит, у нее бабушка была с Украины. В здешнем магазине теперь – полный склад, да с собой взяли, сколько можно вывезти. Остальное переслали другими путями, про которые никому знать не положено.

Отбыли, наконец.

Переписка, как и намечалось, шла по электронной почте. Валентина Павловна писала подробные письма – про внука Алешу, про то, что цены растут, про Витин магазин – заходила, смотрела, народу не то чтобы много, но есть покупатели. Хотя про тамошние дела Витек сам знал, переписывался с дружбаном, на которого все оставил. И письма его Виктору не особо нравились, какие-то неконкретные, уклончивые – мол, живем, работаем. Виктор завелся, велел прислать финансовый отчет, из которого стало ясно, что торговля идет вяло. Дескать, мода на редкие издания проходит, то, се… Врет, небось. И не приедешь, чтобы проверить самому – год еще не прошел. В Израиле дела у Витька шли не так успешно, как он рассчитывал. Поначалу было не до работы – обустраивались в новой квартире, которая, кстати, всем была хороша, но далеко от центра. Однако в Маале-Адумиме жило много русских иммигрантов, а это, Виктор считал, хорошо. Кому же, как не им, интересоваться русскими книжками?.. Но то ли настоящих коллекционеров-библиофилов все же было недостаточно, то ли приезжим денег на жизнь не хватало, не до книг, особенно дорогих. Короче, торговля шла ни шатко, ни валко. А за аренду магазина платить надо прилично. Не беда, денежки водились пока, так что Витя с Мариной объехали всю страну, побывали и на Красном море, и на Мертвом, где старый Гурвич лечил больные ноги, съездили и в Галилею, а уж Иерусалим обошли из конца в конец.

Гурвичи здесь окончательно, как говорил про себя Витек, объевреились. Соблюдают субботу, завели отдельные тарелки, чашки, сковородки, две мойки для мясной и молочной посуды, ходят в синагогу. И страстно клянут арабов, которые им пока ничего плохого не сделали. Мать Марины все больше по врачам, летом настала жара, сердце у нее слабое, еле тянет. Маринка волочит на себе оба хозяйства – и у себя дома, и у родителей. Хорошо, у Вити автомобиль, можно сразу закупить побольше продуктов, и все равно целый день занят, а надо еще и на курсы иврита. Язык трудный, непривычный – ну, что это? – писать справа налево! Придумали, чтобы людям голову окончательно заморочить! Витек побаивался, что ему этих премудростей никогда не освоить. Старые Гурвичи говорят – наплевать, тут можно и с русским прожить, вон сколько своих. Глядя, как бьется дочь, чтобы их обиходить и свой дом держать в порядке, стали поговаривать о хостеле. Это такой дом для стариков, вроде гостиницы, не то, что наши богадельни, куда старики, попав, сразу умирают. Здесь все поставлено на высокий уровень: супружеской паре – отдельная квартира, тут же и медицинское обслуживание, можно, если хочешь, питаться в общей столовой, а хочешь – готовь, кухонька есть… Друзья Гурвичей, которые уже давно в Израиле, живут в одном таком хостеле и очень довольны – контингент, в основном, русскоязычный, общения хватает, вокруг дома – парк,. Правда, за хороший хостель нужно и заплатить хорошо, но у Гурвичей с этим делом – без проблем. Марина, конечно, и слышать не хочет, но годы идут, никто не молодеет… А сидеть на шее у детей здесь не принято. Это старый Гурвич твердо сказал.

Витек обошел тем временем книжные магазины и пришел к выводу, что куда лучше его редких изданий идут современные книги из России – и детективы, и новые модные писатели. Впрочем, может, это для него они – новые, он ведь современной литературой никогда не интересовался. Марина, конечно, все это знает, да где, если и решил бы, эти книги здесь возьмешь? Надо лететь в Россию, связываться с издательствами, с базами, посетить книжные ярмарки. Средства найдутся. Тут Витек кстати вспомнил о коробке с долларами, закопанной на даче под старой елкой. Смотаться и забрать. Только бы папаша за это время не угробил Машину. Мать пишет, правда намеками, что его состояние не лучше, чем у Гурвичей, – все забывает, настроение плохое, в супермаркете дела тоже не блеск, а главное, ему стало неинтересно.

Сперва затеял было обмен товарами между нынешним годом и семидесятыми того века. Туда переправлял дешевое заграничное барахло, которого тут сегодня полно, копейки стоит – разные кофточки с Апрашки, заколочки, трусики "неделька", импортные духи, крем от морщин. Особенно презервативы – тогда-то если были, то сплошь советские, жуткие, вроде резиновых перчаток, а теперь – какие угодно – всех размеров и цветов, с какими-то невозможными усиками и запахом клубники… и писать-то неловко, но торговля есть торговля, такие покупки именно ей отец поручает. Неудобно как-то. В ее возрасте… Но ему разве откажешь? Такой стал раздражительный! Все это барахло продавали в теперь уже прошлом, XX веке, рискуя, что посадят за спекуляцию. Отец завел там какую-то тетку, наплел ей, что, вот, на пенсию не прожить, а сын ходит в загранку, привозит… Тетка продавала, себе брала 10%. На вырученные деньги Громушкины покупали на тамошнем советском рынке продукты и потом по нашим ценам они шли в супермаркете. Мать радовалась: старик нашел занятие. Нет. Надоело ему. "Хватит, – говорит, – быть "челноком". Не царское это дело. Разве это коммерция? Суета одна".

Мать писала Витьку, что отец устал, капризничает, супермаркет ему надоел. Все чаще использует Машину для путешествий в советское время – просто так, без дела – погулять, посмотреть, полюбоваться на очереди в магазинах да на прежние лозунги и плакаты. Здесь ему, видишь ли, тошно – старых знакомых растерял – кто уехал, кто помер, кто на пенсии. Кругом на нужных постах – одна молодежь. Раньше все знали Громушкина, уважали. А нынешним он кто? Старый маразматик, с ним и говорить-то не о чем. В случае чего не к кому стало и обратиться.

Так что магазин он собирается продать и переехать на дачу, чтобы жить там круглый год. Но для этого нужно сменить всю сантехнику, что-то пристроить, а что-то вообще переделать, чтобы был зимний дом. Уже, мать писала, заказал проект, "в общем, приедешь – будет тебе сюрприз". Витек от этих папашиных планов стариков отговаривал – ну что это? Запереться в четырех стенах в деревне… ну, пусть не в деревне, а все равно до всего далеко – взять хоть бы тех же врачей. И вообще, чем киснуть, поездили бы, пока силы есть, посмотрели мир. Ведь нигде же никогда не были. При любимой советской власти не больно попутешествуешь, а теперь – хоть в Рим, хоть в Париж, хоть на отдых в Турцию. Или, как наступит осень и в Израиле не будет такой жары, ехали бы сюда.

А он прилетит будущей весной, дел в России полно, да и соскучился.

Но заграничные путешествия Громушкиных не прельстили. Тимофей Алексеевич все чаще ходил в гараж, а оттуда – в прошлый век на свою любимую рыбалку. Или просто в лес, подышать без вонючих автомобилей и горластых туристов и дачников, что везде бросают пустые бутылки, банки, а то и презервативы.

Читая письма матери и разговаривая с ней по телефону, Витек чувствовал – что-то она не договаривает, настроение у стариков, видать, совсем паршивое, хоть и радуются внуку. Сейчас Юлька с семейством живет у них на даче, и свекор ее, старый профессор, там же. Ведет с Громушкиными умные беседы. В шашки играют и в шахматы – профессор научил Громушкина, и тому очень нравится. Но в августе, мать пишет, придется отправить их в город и самим переехать – начнутся крупные строительные работы.

А в сентябре пришло сообщение, что отец продал-таки магазин, занимается новым домом, так что к весне, когда приедет сын, все будет готово.

Сам Витек уже не мог дождаться, когда сможет лететь в Россию. Честно говоря, надоело тут! И торговля хилая, и с языком задолбался, и Гурвичи ноют, Маринка целыми днями торчит у них. Уж переселялись бы, что ли, в свой хостель!

А магазин, видно, придется перепрофилировать, оставить, конечно, букинистический отдел, но и современных книжек привезти и продавать.

Старый Гурвич тут вдруг высказался:

– Ты, – говорит, – Витюша, живешь не как люди. Вот у тебя и дела не идут.

– А что это я, дядя Изя, не так делаю? – удивился Витек. Дядей Изей свекра тогда еще будущего, он с детства звал. – Что у меня не как у других?

– А все! – Гурвич заявляет. – Вот ты приехал в страну, так живи по ее правилам, а не как раньше, в России. В синагогу ты не ходишь. Это раз. Трефное ешь, тебе без разницы. Шаббат не соблюдаешь. И вообще…

Витек вдруг разозлился:

– А вот я, – говорит, – не пойму, у вас-то откуда взялась такая религиозность. Раньше что-то не замечал. А тут вдруг в Бога уверовали. Вы хоть знаете, в какого? В чем разница – русский, допустим, Бог или здешний?

– А мне знать не надо! – отрезал Гурвич. – Не положено. Бог един. И все. А ты, вон, фамилию нашу взял, а чтобы, как приличный еврей, обрезание сделать…

– Что-о? А это еще зачем?

– Затем! Вот тогда все и пойдет, как положено. Увидишь. И торговля твоя…

– А я – что, в магазине с расстегнутой ширинкой хожу?! – разошелся Витек.

Еле Марина их с отцом успокоила. Пыхтели до самого вечера, пока ужинать не сели. Хорошо – оба отходчивые, зла друг на друга не держат.

Только Виктор уже недели считал до того момента, когда можно будет слетать домой. Соскучился. Хотя, если уж честно, Израиль – страна хорошая, добрая. Все вежливые, о стариках заботятся, дети ухоженные, и никто на них не орет, не дергает. А солдаты? У нас от армии только и смотрят, как бы отмазаться, а тут – гордятся. Страну свою называют с большой буквы. Нет, чего уж тут… А природа? Горы, море. Леса, которые сами же когда-то посадили, а теперь там грибы растут. Ведь пустыня была, голое место, а они такую устроили красоту. Чистота везде. У нас говорили – евреи бездельники и неряхи. Ничего себе неряхи… А что обычаи соблюдают, так это, может, даже хорошо – жить по правилам, не как попало. Конечно, сам Витек как был неверующим, так и остался. Но все же съездил один раз к Стене Плача, надел, как порядочный, кипу, подошел к стене и сунул между камней записку. Все так делают. Написал: "Помоги, Господи, в бизнесе, и чтоб все были здоровы". Сунул записку, оглянулся и незаметно, потихоньку перекрестился – на всякий случай.

Так прошла зима. Зима в Израиле неприятная, дождливая, и в домах холодно – у многих даже отопление не предусмотрено. У Виктора с Мариной, конечно, тепло – кондиционер летом гоняет холодный воздух, а зимой теплый. Но эти их мраморные полы… Да и на улице как-то зябко. Одно хорошо – короткая тут зима. Вот уже и март, за ним апрель.