Сказка о царе и оружейном мастере

Глава пятая

То ли импортные таблетки подействовали, то ли прогулка на свежем воздухе (от мастерской Алексея до ОКБ было около сорока минут хорошего хода), только главный конструктор чувствовал себя совершенно трезвым, когда пришел в свой кабинет. Он позвонил в гараж и спросил дежурного конюха:

– Дежурная бричка на месте?

– На месте, – ответил конюх. Следующий вопрос его озадачил:

– Хорошо смазана?

– Должно быть, хорошо, – ответил конюх после минутного замешательства.

– На всякий случай смажьте еще раз и подавайте к подъезду, – приказал главный конструктор. – Да промажьте заодно и рессоры. Полчаса вам хватит?

– Хватит, – сразу же ответил конюх, из чего Миша сделал вывод, что хватило бы и пятнадцати минут, но назначать другой срок не стал. Выждав назначенные полчаса, он вышел на крыльцо. Бричка уже стояла, и знакомый кучер приветствовал его:

– Здравствуйте, Михаил Тимофеевич! Куда едем?

– Здравствуй, Володя, – ответил главный. – На полигон.

Они проехали по ночной столице, миновали заставу и выехали на пыльный шлях. В двух верстах от заставы влево от шляха отходила дорога, отличавшаяся от других подобных дорог тем, что на протяжении всех своих четырех верст она была вымощена булыжником. Дорога эта вела на полигон ОКБ СВ.

Перед поворотом на булыжную дорогу главный конструктор вдруг приказал Володе:

– Поезжай не по дороге, а по обочине. И шагом.

– Зачем? – удивился Володя.

– Чтобы там нас не услышали.

Перед последним поворотом, от которого до въезда на полигон оставалось меньше четверти версты, главный конструктор остановил бричку и приказал Володе завести и поставить ее в лесу, чтобы с дороги ее не было видно. Тот по просеке завел бричку в осинник, из которого им были хорошо видны и поворот, и въезд на полигон со шлагбаумом и домиком КПП. Окно в домике светилось, горел фонарь над шлагбаумом, и еще горели огни на полигоне, а дорогу освещала полная луна. Володя сходил к дороге, вернулся и доложил:

– Порядок. Ни шиша оттуда не видно. Чего ждем, Михаил Тимофеевич?

– Не знаю.

– А долго ждать-то?

– Тоже не знаю.

– А курить-то хоть можно?

– Можно. Только кури в бричке, чтобы с дороги не заметили, – ответил главный конструктор, и Володе сразу же расхотелось курить. Он забрался в бричку и сидел там, а главный конструктор стоял у колеса, отмахивался от последнего, наверное, в этом году комара и думал, что глупо вот так ждать неизвестно чего, и делает он это лишь потому, что еще глупее было бы пойти к начальнику полигона и прямо спросить того: «Именем Всевышнего, сознавайся: ты человек или бес?».

Володя в бричке чиркнул спичкой – все-таки решил покурить, а заодно посмотрел на часы и сказал:

– Михаил Тимофеевич, уже без четверти час. Если бы что-то должно было случиться, оно бы уже случилось.

– Хорошо. Ждем еще пятнадцать минут, если ничего не произойдет, то возвращаемся, – ответил главный конструктор. И тут он услышал звук, похожий на отдаленный стук копыт.

– Никак едет кто-то, – сказал Володя.

Звук становился все громче, к стуку копыт и колес по булыжникам добавился скрип, и вот на повороте дороги показалась черная тюремная карета с зарешеченными окошками. На запятках вместо лакея стоял солдат с автоматом, и у кучера за спиной тоже был автомат. Карета притормозила перед КПП, а когда поднялся шлагбаум, въехала и остановилась у домика, где помещалось управление полигона.

– Вот и дождались, – сказал главный конструктор. – Ты, Володя, теперь поезжай в гараж. Так же: шагом и по обочине.

– Михаил Тимофеевич, а может, я вам смогу чем помочь? Все-таки время нехорошее, мало ли что…

– Вот именно, мало ли что. У тебя семья, дочка маленькая. Так что поезжай, а я как-нибудь справлюсь. Хотя нет, подожди. У тебя шило есть?

– Конечно, есть, – ответил Володя, нырнул куда-то в недра брички, вытащил и протянул главному конструктору длинное и острое шило, которым он чинил упряжь. Тот вынул из кармана и поставил на подножку брички белую пластмассовую бутылочку из-под шампуня. Затем из другого кармана достал зажигалку, взял шило, раскалил в пламени его конец докрасна и проткнул им пробку бутылочки. Раздалось слабое шипение, в воздухе появился странный запах, который Володе показался знакомым, и он попытался вспомнить, что это за запах, но вместо этого вдруг ему вспомнилось детство, родная деревня и праздник Спаса яблочного.

– Спасибо, Володя, – сказал главный конструктор, возвращая шило. – Считай, что ты мне помог. Дальше я сам.

Он вышел на дорогу и пошел к полигону. Окно КПП светилось, но ни у шлагбаума, ни у турникета никого не было. Главный конструктор не стал скрипеть вертушкой, а просто пригнулся, поднырнул под шлагбаум и направился к управлению полигона. Тюремная карета стояла рядом с домиком управления, кучера не было видно, а охранник, которого они с Володей видели на запятках, стоял у зарешеченного окошка и раскуривал цигарку. Машинально отметив про себя это нарушение Устава гарнизонной и караульной службы, главный конструктор поднялся на крыльцо и взялся за дверную ручку, как вдруг его внимание привлекло нечто непонятное – солдат, раскурив цигарку, протянул ее к решетке. Изнутри между прутьями просунулась рука, схватила цигарку и утащила внутрь, а солдат сразу же принялся сворачивать новую.

Посмотрев на это еще несколько секунд, главный конструктор открыл дверь и вошел в короткий коридор. Две ближайшие двери были плотно закрыты, а дальняя, которая вела в кабинет начальника полигона, прикрыта неплотно, и через щель пробивался свет. Главный конструктор прошел через коридор и открыл дверь. Навстречу ему выскользнул крупный красивый кот, черный с белым воротником и очень пушистый.

Кабинет был небольшой и обставлен довольно скромно: двухтумбовый письменный стол с чернильным прибором и прочими канцелярскими принадлежностями, стол для заседаний, книжный шкафчик, да в углу сейф. Когда главный конструктор вошел в кабинет, начальник полигона был занят важным делом – перекладывал бумаги в сейфе. Он выдергивал стопку листов, быстро просматривал, выхватывал некоторые и складывал на сейф, остальные поспешно совал обратно и так же поспешно хватал другие. Со стороны казалось, что энергия в нем так и бурлит, но это была не энергия, а страх, который он почувствовал, когда главный конструктор подошел к крыльцу. Почему-то в этот момент ему захотелось посмотреть в окно, он выглянул, увидел шефа, бросился к сейфу, открыл его и начал доставать оттуда бумаги, отбирая их по принципу, который был ему самому непонятен. Точно так же не знал он и что ему делать с отложенными документами, но эта работа позволяла, по крайней мере, отгородиться от входа толстой стальной дверцей – так ему казалось безопаснее. Услышав, как главный конструктор вошел в кабинет, начальник полигона приветствовал его, не высовываясь, впрочем, из-за дверцы (главный видел только спину и быстро двигающиеся локти, да еще растрепанную стопку бумаг на сейфе):

– А, господин шеф! Добрый вечер! Не ожидал, признаться, в такое время! Какими судьбами? Впрочем, что же это я? Сейчас, господин шеф, организую чайку, вот только с бумагами разберусь. Да там еще надо распорядиться… Кабанчиков привезли, завтра испытывать будем.

– Интересных к тебе кабанчиков возят, – мрачно сказал главный конструктор. Локти мгновенно прекратили свое возвратно-поступательное движение, спина распрямилась, и над дверцей показалась встрепанная шевелюра начальника полигона. Он в упор посмотрел на главного и…

– Курящих, – закончил главный конструктор.

Автор авантюрного романа написал бы в этом месте: «В глазах шефа начальник полигона увидел свою погибель». В ущерб красивости повествования, единственно ради истины следует все же заметить, что не в глазах главного конструктора он ее увидел, а в маленькой дырочке, проделанной в крышке белого пластмассового флакона.

Молнией метнулся он к столу, и главный конструктор убедился в том, что импортные таблетки действительно не восстанавливают скорость реакции: он сжал флакон, струя святой воды вырвалась из отверстия, но ударила в обложку альбома-каталога «Стрелковое оружие североамериканских фирм», которым начальник полигона успел закрыться, как щитом.

Еще в свою бытность ведущим инженером он убедил главного в необходимости организовать в ОКБ отдел рекламы с типографией, чтобы взять в собственные руки продвижение своего оружия на рынок. Делал он это совершенно бескорыстно, потому что ничего с рекламы не имел, и отдел ему не подчинялся. Но этот альбом-каталог, которым он сейчас закрывался от святой воды, не был рекламной продукцией (зачем рекламировать изделия конкурентов?), это было первое в практике типографии чисто коммерческое издание, предназначенное для коллекционеров, знатоков и прочих ценителей.

Книга была выполнена роскошно, на максимуме возможностей типографии: большой формат, твердая глянцевая обложка, плотная бумага, цветные фотографии. С обложки альбома условно одетая девица (позировала, между прочим, секретарша главного) целилась в читателя из знаменитой винтовки, отбитой у того самого разбойника, а на бедрах у нее висел широкий ковбойский ремень с двумя «кольтами». Фоном служила огромная карта Северной Америки.

Под действием святой воды с обложкой происходили удивительные вещи. Картинка вдруг ожила: секретарша подмигнула главному, улыбнулась, сверкнув длинным желтым клыком, оседлала винтовку, как метлу, взлетела на ней верхом, сделала круг, покачивая «кольтами», и, быстро уменьшаясь в размерах, исчезла где-то в районе Гренландии, причем главному конструктору показалось в последний момент, что под ковбойским поясом на ней больше ничего нет. Разглядеть детали он не успел, потому что обложка сильно потемнела, стала почти черной, и не глянцевой, а похожей на старую кожу. Разобрать на ней что-либо уже было нельзя. Сам альбом увеличился в размерах, особенно в толщину, и откуда-то на нем появилась массивная, позеленевшая от времени медная застежка. На черной коже проступила какая-то надпись; когда-то она, по-видимому, была золоченая, но со временем настолько вытерлась, что невозможно стало не только прочитать, но и разобрать, что это за алфавит: то ли арабская вязь, то ли готические буквы. «Молот ведьм» – почему-то пришло в голову главному конструктору (секретаршу, что ли, вспомнил?).

Струя святой воды, ударяясь в обложку книжищи, брызгами разлеталась по кабинету, и обстановка тоже меняла свой вид. Потолок опустился, вместо электрической люстры появился крюк с обрывком совершенно черной веревки, то ли просмоленной, то ли дочерна гнилой. Окно уползло под потолок, сильно уменьшилось в размерах, особенно в высоту, и заросло решеткой. Пол оказался выложен не паркетом, а грубыми каменными плитками. Письменный стол начальника полигона превратился в огромную каменную тумбу, настольная лампа – в масляную коптилку (которая, впрочем, от воды сразу же потухла), а конторская утварь на столе – в ножики, щипцы и еще какие-то странные инструменты. Их назначение было Мише непонятно, но тут он заметил, что вместо сейфа в углу стоит жаровня с горящими углями, а стол для заседаний превратился в сделанную из толстых досок низкую скамью, снабженную по углам ременными петлями, и понял, для чего это предназначено.

Все это Миша отмечал машинально, его гораздо больше занимало то, что происходило с книгой. В том месте, где струя святой воды ударяла в обложку, она пузырилась, пенилась, шипела и таяла, как снег под струей кипятка. Грязный ручеек стекал на пол, главный конструктор сжимал флакон и молил бога, в которого не верил, о том, чтобы хватило святой воды прожечь книжищу насквозь.

Воды хватило. В книге вдруг образовалась сквозная дыра, на мгновение Миша увидел кусок пиджака с пуговицей. Струя ударила в пуговицу, начальник полигона испустил какой-то нечеловеческий вопль. Сверкнула молния, и сразу же, без паузы, грянул такой удар грома, что Мише показалось – упал потолок. В последний момент перед ним промелькнуло свиное рыло с коровьими рожками и раздвоенные копыта, хвост хлестнул его по глазам, грянул второй раскат грома (Миша потом так и не смог вспомнить, была ли вторая молния. Наверное, была в тот момент, когда он получил по глазам хвостом), и все заволокло серным дымом.

От дыма першило в горле, свербило в носу, щипало глаза. В бутылочке еще оставалось немного святой воды, но промыть ей глаза после того, что произошло с начальником полигона, Миша не решился. Он сделал два шага, потом остановился, потому что не был уверен в выбранном направлении, и стал ждать, зажмурив слезящиеся глаза, пока дым сам собой рассеется или осядет.

Когда он снова их открыл, дым действительно осел. Вся обстановка каземата была на месте, только ни книжищи, ни начальника полигона нигде не было видно. От первой осталась валяющаяся на полу медная застежка, а от второго – провал в полу; если бы главный конструктор сделал еще пару шагов, он бы в него свалился. Подобрав застежку, Миша бросил ее в дыру, чтобы оценить глубину.

Удара он не услышал. Подойдя еще на шаг к провалу, он осторожно заглянул туда. Неровные стены колодца уходили, казалось, к самому центру Земли, и где-то там, в чудовищной глубине, мерцали какие-то красноватые отблески. Из дыры доносился слабый звук, напоминавший одновременно рев, стон и зубовный скрежет.

Ноги у Миши сразу стали ватными, он сел на пыточную скамью и вдруг заметил, что в темногм углу что-то шевелится. Нервы у него не выдержали, он вскинул руку с флаконом и брызнул туда святой водой. Услышав в ответ обиженный мяв, он понял, что пора выбираться.

Это оказалось не так-то просто сделать. Входная дверь в конце короткого коридора казалась на вид очень прочной, дубовой. Главный конструктор, сунув в карман бутылочку, попробовал ее толкнуть, потом потянул за медное кольцо, служившее ручкой, – безрезультатно. Впрочем, подергав за кольцо, Миша подумал, что дверь может быть и не такой прочной, как кажется, но рассмотреть ее получше при слабом красноватом освещении (единственным источником света была жаровня) не получалось. Миша вспомнил, что среди пыточного инвентаря видел топорик, бросился к тумбе, спугнув кота, – топорик лежал там. Схватив его, он вернулся к двери и принялся прорубаться наружу.

После первых двух ударов стало ясно, что дверь даже еще трухлявее, чем он думал, а после четвертого от нее отвалился кусок, и образовалась щель, достаточная, чтобы в нее пролезть. Главный конструктор протиснулся наружу, а топорик швырнул обратно в дыру. Внутри раздался металлический грохот, и красноватый свет вспыхнул ярче. «Жаровню, что ли, опрокинул?» – подумал он, но тотчас же забыл о ней, пораженный переменами, произошедшими на полигоне.

Если раньше дверь управления полигона выходила на крылечко с четырьмя ступеньками, то теперь она находилась на уровне земли. Сам домик стал совсем низким, сложенным из неотесанного камня, а крыша, до того крытая железом, теперь вся заросла мхом, из-под которого выглядывала почерневшая дранка. Но самое главное – на всем полигоне не было ни души, и нигде не горел ни один огонь. Над входом в управление вместо фонаря торчал потухший факел, других фонарей не было видно вообще, в домике КПП тоже не горели окна, да и домик ли это? На его месте стояла какая-то будка, вместо прямого железного шлагбаума в темноте белел ствол березы, поднятый наполовину и застрявший так навсегда; на конце его сидел филин. Только полная луна, как прежде, освещала картину.

Турникета тоже не было. Главный конструктор хотел пройти между будкой и шлагбаумом, но когда подошел поближе, ему показалось, что в будке кто-то есть. Он вытащил из кармана бутылочку с остатками святой воды, выставил ее перед собой, как автомат, и осторожно заглянул внутрь.

Это снова был скелет. Из одежды на нем сохранилась только донельзя ржавая кираса, половинки которой чудом держались вместе, удерживаемые четырьмя заплесневелыми ремешками. Такой же ржавый шлем валялся в углу. У правой ноги скелета стоял арбалет; тетива на нем давно сгнила, стрела упала на пол.

Филин на березовом шлагбауме за спиной главного конструктора вдруг забеспокоился, заворочался.

– Сгинь, нечистая! – крикнул ему Миша, но тот не сгинул, только еще сильней заворочался и начал даже хлопать крыльями. Миша вскинул бутылочку и пустил в птицу струю святой воды.

Филин ни во что не превратился. Сильно замахав крыльями, он оттолкнулся от ствола, взлетел и скрылся в темноте, обиженно ухая. От толчка тяжелой птицы гнилая береза переломилась сразу в двух местах и упала на булыжник.

Здесь тоже было нечего делать. Главный конструктор перешагнул через обломки березы и направился к городу. Луна освещала дорогу, поэтому заблудиться он не боялся. Отойдя на сотню шагов, он вдруг заметил, что лунный свет приобрел странный красноватый оттенок, а его собственная тень на булыжниках дрожит и как будто двоится. Обернувшись, он увидел причину странного явления – пожар на полигоне.

Горело управление полигона. От ярко освещенного КПП, от испытательных боксов и еще откуда-то к нему бежали люди, и кто-то уже, взяв лошадей под уздцы, отводил подальше от пожара тюремную карету. Из трех окон справа от крыльца, и из маленького окошка во входной двери, и из-под конька крыши с правой стороны домика вырывалось пламя. Два окна слева от входа и чердачное окно были еще со стеклами, но уже светились изнутри оранжевым. На конце крыши, еще не охваченном пламенем, топтался знакомый котяра, не решаясь спрыгнуть. Видимо, железо уже обжигало коту лапы, а тут еще вывалилось стекло в крайнем левом окне, и оттуда вырвалось пламя. Деваться было некуда, кот прыгнул на клумбу с георгинами, приземлился, сломав несколько стеблей, прошмыгнул между ногами бегущих к пожару людей и скрылся в темноте.

В этот момент рухнула крыша. К небу взлетел столб искр, и в этом столбе главному конструктору привиделся какой-то темный контур, как будто фигура, летящая верхом на метле. Впервые в жизни захотелось ему перекреститься, и он уже потянулся ко лбу рукой, как сообразил, что рука-то левая. Глянул на правую – в ней он все еще держал бутылочку с остатками святой воды, которой пугал филина.

Просто забросить ее в кусты главный конструктор не решился. Отойдя к обочине, он аккуратно поставил ее на землю, прислонив к низенькому каменному столбику ограждения. Крышку, отвернув, бросил в кювет. Затем поднялся, вышел на середину дороги и, больше не оглядываясь, быстро зашагал к городу.